• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В Лондоне, совсем рядом со зданием парламента, стоит она, выше, чем была при жизни, и в два раза ужасней, варварская королева собственной персоной. Нас учили называть ее Бодицией, но для кельтов она была Боудикой. Она стала известна миллионам британских школьников как Бодиция благодаря ошибкам двух человек. Вначале римский историк Тацит записал ее имя с двумя «с», как Boudicca. А затем, в Средние века, копиист дополнил первую ошибку Тацита тем, что написал «а» вместо «u» И «е» вместо второго «с». Так Боудика стала Бодицией. В любом случае это не было ее именем. Как и у многих других «варварских» вождей, то, что мы считаем ее именем, было прозвищем, подобно тому, как мы называем французского короля Людовика XIV – Король-Солнце. Buideac – кельтское слово, означающее «победоносный», из чего следует: нельзя верить даже тому, что написано на монументах. Особенно если они находятся прямо рядом со зданием парламента. Но как бы она себя ни называла, Боудика являла собой вызов жизненным принципам любого благопристойного римлянина: женщина не только напористая и властвующая, но еще и воин и вождь. «Ужасная катастрофа произошла в Британии. Разграблены два города, 80 000 римлян и их союзников погибли, а остров потерян для Рима. Более того, весь этот ущерб нанесен римлянам женщиной, факт, который сам по себе является величайшим позором»¹. Для римлян чудовищной была даже мысль о том, что женщина может пойти на войну рядом с мужчинами. Что же говорить о женщине, ведущей мужчин в бой! Это было таким извращением естественного порядка вещей, что оно не укладывалось в мозгу.

По крайней мере, в мозгу римского самца.

В Риме существовало устойчивое поверье, что власть губительна для женщин. Для римлян этот постулат был одним из главных признаков различия между цивилизацией и варварством. Символы римской женственности лелеялись в храме Весты в Риме. Весталки были невестами города, хранительницами священного огня, горевшего в святилище. Считалось, что, если огонь погаснет, несчастья обрушатся на Рим.

Кроме того, весталки оберегали чистоту римской женственности. Жрицами становились лучшие девочки в возрасте от 6 до 10 лет и служили они 30 лет. Если в течение этого срока был нарушен обет целомудрия, то римляне применяли очень простое лекарство от сексуального влечения: женщин замуровывали в стену, и они гибли от голода.

Что касается остальных представительниц прекрасного пола, то женщина в Риме не могла стать главой семьи или осуществлять управление (potestas). У нее не было политического статуса, права голоса, она не могла заниматься политикой или (храни нас, Боже!) поступить на военную службу. Знаменитый оратор Цицерон объяснял, что «наши предки установили правило, по которому все женщины, ввиду слабости их интеллекта, должны находиться под властью защитников». Действия римской женщины не имели юридической силы, если их не одобрил мужчина. Поэтому римские женщины, будь то дочери, жены или рабыни, находились под тотальным контролем мужчины, который руководил домом, был главой семьи. Вопрос «кто в доме хозяин?» в Риме не стоял. Дион Кассий рассказывает, как Юлия Домна, жена императора Септимия Севера (193-211 гг. н. э.), была шокирована открытостью, с которой кельтские женщины выбирали себе мужей и любовников. Она заявила, что это указывает на полное отсутствие моральных устоев.

Жена британского вождя, которой она высказала свое мнение, с чувством ответила: «Мы, кельтские женщины, более нравственны, чем женщины Рима, потому что подчиняемся требованиям Природы. Мы открыто вступаем в сексуальные отношения с лучшими, а вы, римлянки, позволяете, чтобы вас втихую совращали самые мерзкие»². Неудивительно, что варварки оказывали такое сильное впечатление на римских мужчин. Эти женщины были своенравны, властны, опасны и, возможно, эротичны. Именно отождествление кельтских женщин с варварством убедило сенат принять в 40 г. закон, обязывающий проституток иметь светлые волосы. Блондинки в Риме ассоциировались с кельтскими женщинами. Соответственно, у дам высшего римского света очень эротичным считалось надевать светлый парик.

В Риме женщинам не полагалось заниматься делами. Конечно, случалось, когда женщины, такие, как мать Нерона, Агриппина, обладали определенным влиянием. Но римлян это коробило, а римские писатели позднее всячески старались очернить их память.

В кельтском обществе женщины занимали совершенно иное положение. «Варварский» дом не принадлежал главе семейства, и женщина не становилась с момента свадьбы собственностью мужа: оба сохраняли самостоятельность и собственные деньги. То имущество или средства, которые оба партнера вносили в качестве приданого, становились общей собственностью, а после смерти одного из супругов все переходило к другому.

Цезарь, которому мы обязаны этой информацией, также добавляет, что галльские мужья имели власть над жизнью или смертью своих жен и что жену могли подвергнуть пыткам, если муж умирал при подозрительных обстоятельствах. С другой стороны, как пишет Страбон, даже замужняя женщина могла вести независимый образ жизни. Женщины могли стоять во главе семьи, на что указывает «табличка с проклятиями», найденная в Бате. В ней упоминается некая Велорига как глава семьи. Там же были обнаружены сотни таких табличек, в которых бритты просят богов разобраться с теми, кто что-то украл или нарушил какой-то договор. Из них видно, что британские женщины владели собственностью и участвовали в деловой жизни.

Все сведения о кельтском законодательстве пришли к нам из ирландских «Законов бреона», правовой системы самопомощи без участия суда или полиции, опирающейся на общинное уважение. Эти законы ставили личность выше собственности, считали договоры священными, налагали обязанности гостеприимства и защиты по отношению к странникам и предполагали, что женщина имеет равные имущественные права с мужчиной и даже может развестись³.

Несомненно, что эти законы пришли из глубокой древности. В них перечисляются 14 причин, на основании которых женщина может потребовать развод, включая плохое публичное обращение с ней мужа и его побои. Для римлянина было равнозначно, что побить жену, что разбить тарелку: и то и другое было его собственностью. В кельтском кодексе жена имеет равные права с любым другим человеком. Поэтому на случай нанесения побоев в нем были предусмотрены штрафы и таблицы компенсаций. Кроме того, женщина имела право на развод и могла забрать назад все имущество, которое она внесла при вступлении в брак. Затем она могла свободно выйти замуж вновь.

В Риме изнасилование не считалось преступлением против женщины, а рассматривалось как нанесение ущерба мужчине, под чьей опекой она находилась, так как это было преступлением против его собственности. В кельтском мире изнасилованная женщина имела право не только на персональную компенсацию, но и на месть.

Когда в 189 г. до н. э. римляне вторглись в кельтские земли в Галатии (в современной Турции), они захватили в плен жену вождя по имени Хиомара. центурион изнасиловал ее, а когда узнал о ее высоком положении, имел наглость послать ее мужу письмо с требованием выкупа. Обмен был организован, и посланники племени Хиомары прибыли и передали деньги.

Однако как только центурион нежно попрощался с ней, Хиомара дала сигнал одному из соплеменников, и тот отсек римлянину голову. Она, как это было принято у кельтских воинов, забрала ужасный трофей с собой и, прибыв домой, бросила его к ногам мужа. Муж был потрясен таким нарушением договора: «Женщина! Сдержать обещание – вот что прекрасно!»

Хиомара ответила: «Да, но еще прекрасней, чтобы в живых остался только один мужчина, который спал со мной»⁴. В отличие от римлянок кельтские женщины могли исполнять властные полномочия, и правящие женщины известны во всем кельтском мире. Например, есть записи о том, что одним из предводителей скордисков, основавших поселение, которое впоследствии стало Белградом, была женщина⁵. А около 231 г. до н. э., рассказывает Полибий, некая царица Тейта повела свой народ против греков в Эпире. Когда Рим направил туда своих послов, чтобы вмешаться, они, по-видимому, сочли ниже своего достоинства вести переговоры с женщиной и даже не пытались скрыть этого. Во всяком случае, они, похоже, совершенно испортили царице настроение, поскольку, согласно Полибию, она «дала волю вспышке женской раздражительности», и послов убили по дороге Домой⁶.

Кельтские женщины участвовали в политической и общественной жизни в такой мере, что это противоречило римским понятиям о благопристойности. Плутарх, к примеру, пишет, что вольки в Северной Италии в IV в. до н. э. послали женщин-послов для переговоров с карфагенским генералом Ганнибалом: «В своем договоре с Ганнибалом они записали условие, согласно которому, если кельты пожалуются на карфагенян, то правители и военачальники Карфагена в Испании будут судьями, а если карфагеняне пожалуются на кельтов, то судьями будут кельтские женщины»⁷.

Археологами обнаружено множество захоронений, где женщины погребены с таким количеством дорогих вещей, что можно предположить, что они были правительницами. Одна такая женщина предана земле во французском департаменте Бургундия, в Виксе. Она умерла в возрасте примерно З5 лет, около 480 г. до н. э. Когда в 1952 г. могила была вскрыта, оказалось, что это одна из самых впечатляющих археологических находок ХХ в. Мы не знаем точно, кем была эта женщина, но совершенно ясно, что могущественной и важной особой. Об этом можно судить по богатству захороненных с ней вещей. Там, наряду с другой ценной утварью, найдена одна из самых больших чаш для вина, известных под названием «кратер», которая дошла к нам из древности. Кратер – важное свидетельство потому, что празднества с обильными возлияниями были обязательны для любого правителя. Женщина убрана ювелирными изделиями из золота, бронзы, янтаря, лигнита и кораллов. На черепе – изумительное золотое крученое металлическое ожерелье потрясающей работы. Тело покойницы возлежит на великолепно отделанной повозке⁸. Похороны должны были явиться зримым свидетельством ее могущества. Толпы народа смотрели, как сопшую везут на запряженном лошадьми катафалке, а потом наблюдали церемонию, во время которой погребальную колесницу разбирали, колеса расставляли по стенам могилы, а потом опускали в нее огромный кратер, вероятно, наполненный вином для поминальной трапезы.

Еще одна кельтская женщина, похороненная в IV в. до н. э. вместе с колесницей и предметами сравнимого качества, была обнаружена в Рейнхайме, к югу от города Саарбрюкена на германо-французской границе. То, что ее похоронили с колесницей, позволяет предположить, что она была военачальником. Она тоже была снабжена огромным запасом ювелирных изделий⁹.

Сильные женщины встречались как внизу социальной лестницы кельтов, так и на ее верху. Злобное восхищение такими дамами иногда проскальзывает в текстах римских авторов.

Диодор Сицилийский сообщает нам: «Женщины кельтов почти столь же высоки, как мужчины, и могут соперничать с ними в храбрости». Не исключено, что он пытался приуменьшить

рост кельтских мужчин, но общее мнение в Риме было таково, что причиной противоестественности кельтского общества являлось то, что их женщины даже свирепей мужчин.

Римский солдат IV в. н. э. по имени Аммиан Марцеллин, похоже, причислил кельтских женщин к категории героинь стандартных шуток про тещу:

Целое войско иноземцев не сможет противостоять одному кельту, если он призовет жену на помощь. Жена даже еще ужасней. Обычно она очень сильная и с синими глазами. В ярости вены на шее у нее вздуваются, она скрежещет зубами и машет своими белоснежными мощными руками. Она начинает наносить удары вперемешку с nинками, чувствуешь себя так, будто попал под обстрел сотни катапульт. Голос этих женщин ужасен и пугающ, даже если они не сердятся, а говорят дружелюбно¹⁰.

Марцеллин, последний одаренный писатель, писавший на латыни, сам служил в Галлии, так что его наблюдения, надо думать, подкреплены личным опытом. Возможно, он, юный достаточно способный армейский офицер, угодил под горячую руку тамошних рыночных торговок, которым не понравилось, что какой-то солдатик учит их, что им делать. Тем не менее его впечатлило их отношение к гигиене: «Все кельтские женщины с большим тщанием содержат себя в чистоте».

Именно то, что кельтские женщины захватили мужскую прерогативу в военном деле, казалось самым диким, самым варварским в глазах римлян. Потрясенный Тацит пишет, что кельты не возражают, чтобы ими командовала женщина:

«В Британии нет правила, отлучающего женский род от трона или командования армией». Действительно, когда римляне вторглись в 43 г. н. э. В Британию, часть острова управлялась женщинами, которые правили будучи замужем. Такой правительницей была Картимандуя, королева бригантов, союза племен, занимавших большую часть северо-востока Англии.

Картимандуя («Гладкая лошадка») не была ни патриотом, ни борцом за свободу. Она предала своих соплеменников римским оккупантам и призвала римские войска, чтобы подавить сопротивление, несмотря на то, что оно было организовано ее мужем. Естественно, она получила возможность наслаждаться долгим и благополучным правлением. Тацит описывает ее как «процветающую во всем блеске богатства и власти». Но тогда, возможно, и не за что ее осуждать. Картимандуя просто следовала гордой традиции британских вождей получать от римлян денежки. Действительно, британское сотрудничество с римской супердержавой продолжалось столетие, а может и дольше.

Страбон, вкратце описывая то, что происходило после завоевания Цезарем Галлии в I в. до н. э., отмечает, что не было необходимости вторгаться в Британию, так как многие британские вожди были только счастливы сотрудничать с римлянами:

Некоторые из тамошних вождей, после того как добыли себе дружбу Цезаря Августа, направляя послов и выказывая почтение к нему, не только благословили приношения в Капитолий, но также ухитрились сделать весь остров практически римской собственностью. Более того, они с такой готовностью принимают на себя тяжелые повинности, как по экспорту от них в Кельтику (Галлию), так и по импорту из Кельтики… что нет необходимости держать гарнизоны на острове¹¹.

За годы, которые прошли с тех пор, как Цезарь посетил остров и сделал некоторых местных правителей римскими сательметами, многие состоятельные бритты были очарованы римским образом жизни. Например, при раскопках в Каллеве (современный Силчестер) археологами из университета Ридинга были обнаружены латинские надписи на стенах и большое количество гончарных изделий, привезенных из Франции и Средиземноморья¹².

Многие из традиционных круглых зданий были перестроены в прямоугольные, а улицы организованы «решеткой», как в римских городах. При этом гражданские здания оставались деревянными мазанками с соломенными крышами. По крайней мере, эти кельты стремились к преуспеванию¹³.

Конечно, не все с равным энтузиазмом относились к римлянам. Например, из двух британских королей, правивших на юго-востоке острова, которых Рим рассматривал как союзников, Кунобелин, король катувеллаунов, отличался менее проримскими настроениями, чем Верика, король атребатов. Возможно, что-то есть в том, что на монетах Кунобелина был изображен ячмень, символизировавший британское пиво, а на монетах Верики – виноград, символизировавший римское вино. Однако Кунобелин вел тонкую игру и сумел сохранить благосклонность римлян, одновременно без стеснения сокращая размеры владений их союзника Верики.

К несчастью для Верики, в 42 г. н. э. Кунобелин умер, а два его сына, Тогодумн и Каратак, проявили такое рвение в отношении уплаты налогов на торговлю, что понадобилось одобрение Рима. Они были также не способны к дипломатии и живо захватили большую часть королевства Верики, возможно, и оставшуюся тоже, так что стали контролировать почти всю южную часть Британии. Тогодумн и Каратак отказались признавать зависимость от Рима, а когда Верика бежал, у них хватило нахальства требовать его выдачи!

Такой прямой вызов Риму поставил императора Клавдия в затруднительное положение. Если он смолчит и позволит двум британским принцам хамить великому Риму, то будет в глазах многих римлян выглядеть еще более слабым и немощным, чем есть на самом деле. Более того, если раньше всегда имелись сильные финансовые аргументы против вторжения в Британию, то теперь они были уничтожены открытием серебряно-свинцовых руд на западе страны. Стимул был мощным: серебро воскресило бы римскую валюту, а свинец пошел бы на трубы для водопроводов, на изготовление стеклянной посуды и глазури для бесчисленных римских ваз и горшков. Вторжение было бы переведено на самоокупаемость. Наконец, у Клавдия на Рейне стояли два новых легиона, которые нужно было чем-нибудь занять. Это был его шанс упрочить свой престиж как императора и поправить финансовые дела. У него действительно не было альтернативы. В 43 г. н. э. он начал наступление.

Судьбы нахалов, спровоцировавших римское вторжение, оказались разными: Тогодумн капитулировал, Каратак же сражался в Уэльсе. Когда он был разбит, то бежал в 51 г. н. э. на север искать политического убежища у Картимандуи и бригантов. Но это было ужасной ошибкой, поскольку Картимандуя не разделяла его убеждений. Она уже вступила в союз с оккупантами и не хотела подвергать опасности свои отношения с Римом, которые были для нее единственным средством контролировать свой народ. А потому, когда Каратак явился к ней за защитой, она хладнокровно пренебрегла весьма важными для кельтов законами гостеприимства, велела заковать Каратака и его семью в цепи и выдать римлянам.

Однако история замечательного британского королявоина на этом не завершилась. Каратак и его родные и близкие были доставлены в Рим, где события стали развиваться не по обычному для плененного врага сценарию. Слава храброго героя, который стоял до конца, несмотря на .неравенство сил и мощь Рима, бежала впереди Каратака. И хотя его вместе с семьей закованными в цепи выставили на всеобщее обозрение и провели по Риму, Каратаку было дозволено обратиться к императору с достойной и красноречивой просьбой о милосердии. «Если ты желаешь править миром, следует ли из этого, что всякий другой будет приветствовать порабощение?.. От того, что я сейчас доставлен сюда как пленник, ни мое падение, ни твой триумф не станут славными. Мое наказание будет забыто, тогда как если ты сохранишь мне жизнь, я стану вечным памятником твоему милосердию»¹⁴. Это сработало. Каратак был прощен и остаток своей жизни прожил вместе с семьей в богатом римском поместье.

Тем временем ужасная Картимандуя поссорилась со своим супругом Венуцием. Когда он попытался поднять восстание, она с готовностью позвала римскую армию, чтобы поставить его на место. Однако супружеская ссора уладилась, и они продолжили совместную жизнь, пока Картимандуя не сошлась с оруженосцем мужа Веллокатом. Неудивительно, что Венуций использовал это как предлог, чтобы поднять новое восстание.

Картимандуя снова позвала римлян, но на этот раз бриганты оказали столь сильное сопротивление, что римляне были вынуждены отступить, прихватив с собой королеву с любовником. Что случилось с ними потом, летописи умалчивают.

История Картимандуи отчетливо показывает силу и независимость кельтских женщин по контрасту с женщинами Рима. В Британии того времени высокопоставленная женщина могла представлять собой серьезную политическую силу, вести переговоры с римлянами, подписывать договоры и править не только своим народом, но и целой федерацией. Более того, она могла выбирать себе любовников и разводиться с мужем.

Все возвращает нас к Боудике, королеве икенов, фигуре весьма грозной. «Росту она была очень высокого, наружности самой устрашающей, в глазах ее была свирепость, в голосе – суровость. Огромная масса рыжих волос ниспадала на бедра. На шее у нее – внушительных размеров ожерелье из золота. Она носила разноцветную тунику, поверх которой брошью была приколота тяжелая мантия. Таков был ее неизменный наряд»¹⁵.

Боудика была женой Прасутага, короля икенов, который правил на территории, примерно соответствующей современному Норфолку. Тацит характеризует его так: «Прасутаг, король икенов, знаменитый своим длительным преуспеванием». Он выглядит неким кельтским царем Мидасом, а мнение, что правители икенов были зажиточными, недавно укрепилось благодаря замечательному открытию.

В августе 1990 г. Чарльз Ходдер бродил по полю возле деревни Снеттишам с металлоискателем. Раздался сигнал, Ходдер начал копать и обнаружил кельтский бронзовый сундук. В нем находился какой-то металлолом, что показалось Чарльзу довольно странным. Ходдер позвонил в Британский музей, и прибывшие специалисты обнаружили, что сундук всего лишь «пустышка» – настоящие сокровища были зарыты под фальшполом, на котором он стоял. В итоге были обнаружены 12 кладов. Драгоценные вещи в каждом из них были аккуратно уложены, причем наиболее ценные всегда лежали наверху. Сокровища были поистине сказочными.

Находка представляла собой, по сути, комплекс банковских депозитных ящиков, предположительно, ритуальный депозитарий, в котором хранились главные сокровища королевской семьи икенов. Золотые крученые ожерелья невероятно высокого качества поразил и историков, ведь они даже представить себе не могли, что подобные вещи существовали в те времена в Британии. Там были монеты, датируемые периодом примерно за 100 лет до Боудики, но зарыты они были внутри крытого котлована площадью 20 акров, ориентировочно в то время, когда она жила¹⁶.

Это была самая ценная археологическая находка, когда-либо сделанная в Британии. Она указывала на то, что, когда Рим открыл для себя Британию как торгового партнера, там хватало денег, чтобы торговать. Способствуя романизации юго-востока Британии, император Клавдий давал огромные займы своим фаворитам из числа местных правителей. Так же поступал и двор его приемного сына Нерона. Но если Клавдий поступал так из политических соображений, то Нерон и его придворные видели в этом возможность получать барыши.

Римская знать хорошо понимала, что сбор пристойных процентов – ничуть не менее эффективный способ доить варваров, чем взимание дани, а потому огромные займы буквально впихивались правящим семействам. Стандартная ставка составляла 1 % в месяц. Философ Сенека, «наставник» (в действительности опекун) Нерона, уверял императора, что тот поступил правильно, когда «дал взаймы островитянам 40 млн. сестерциев, которые те не хотели брать»¹⁷. Этой суммы хватило бы, чтобы платить целому легиону в течение 40 лет. Находка археологами снепишамских сокровищ объясняет, почему Сенека считал, что его деньги в безопасности. Часть этих денег, а может быть и все, была дана взаймы королю икенов, скорее всего под залог королевских драгоценностей. Прасутаг вовсю сотрудничал с Римом. Был ли он возведен на престол римлянами, мы не знаем. Но он, похоже, использовал деньги, получаемые из Рима, чтобы укрепить свое положение.

В 1980-х гг. раскопки в Тетфорде обнаружили нагорное селение, которое примерно во времена римского нашествия превратилось в огромное здание. Видимо, это прочное круглое, вероятно, двухэтажное строение стало церемониальным местом. В появившемся новом огороженном пространстве находились: мастерская по обработке металла, может быть, монетные или ювелирные мастерские, но, наверное, там никто не жил. Здесь, совершенно очевидно, располагалась роскошная королевская резиденция. Археологов изумило громадное количество огромных деревянных столбов вокруг нее, и они пришли к выводу, что это была обширная рукотворная священная дубовая роща. Не исключено, что это был римско-британский вариант святилища друидов¹⁸.

Прасутаг явно представлял собой наиболее подходящий образец кельтского правителя для римлян. В ситуации, сложившейся после их вторжения, он, похоже, процветал. Более того, ему было дозволено править королевством без контроля со стороны римлян до самой смерти, после которой его владение должно было перейти под римское правление. Тацит рассказывает: для того чтобы обойти это условие, Прасутаг задумал хитрую комбинацию. «Он сделал императора своим наследником вместе со своими двумя дочерьми, вообразив, что такой знак повиновения защитит его королевство и его дом от несправедливости»¹⁹. Но в 59 г. н. э., когда он умер, к власти пришла Боудика. И появились проблемы.

То, что главой королевства стала Боудика, было совершенно немыслимо для римского законодательства. По кельтским законам она могла стать законным опекуном своих дочерей и отвечать по любым долгам. Но по римским законам женщина не могла быть опекуном²⁰, а закон, принятый всего за несколько лет до этих событий, в 46 г. н. э., предусматривал, что она не могла брать на себя ответственность и по чьим-либо долгам²¹. Римляне должны были получить свои деньги обратно.

Рассуждая как философ, Сенека писал возвышенные эссе о прощении обид и победе добра над злом, о всеобщем братстве и всеобщей благотворительности. Но все благие намерения были забыты, когда дошло до сути дела. Прощать долги «третьему миру» было не в характере Сенеки. Они с Нероном потребовали возврата займов, а Боудика, откровенно говоря, не могла их выплатить. Или не хотела. Потому Нерон конфисковал все ее королевство и направил туда судебных приставов, которые тут же начали пороть и насиловать. Тацит, рассказывая об этом, явно держит сторону кельтов: «Владения (Прасутага) были разорены центурионами. Рабы разграбили его дом, имущество было захвачено как законная добыча. Его жена, Боудика, была избита и унижена. Ее дочерей изнасиловали. Икенскую аристократию лишили титулов и наследства». Гордая римская легенда об истории их народа начинается с массового изнасилования, когда римляне, в сущности преступники и бандиты, захватили женщин из другого города, «женщин Сабины», чтобы сделать им детей. Изнасилование дочерей Боудики было жестокой демонстрацией того, что в Римском государстве женщины были лишены прав и являлись собственностью мужчин.

«Все высокопоставленные икены, – продолжает Тацит, – поскольку Рим получил всю страну в дар, были лишены своего родового имущества, а родственники короля были обращены в рабство»²². Но презрение римлян к правам варваров не ограничивалось правами толстосумов. Самый захудалый римский солдат почувствовал – все, что есть у британцев, теперь принадлежит ему. Такое поведение потрясло Тацита до глубины души: «Наибольшую ненависть бриттов вызывали ветераны (отставные солдаты, которым даровались завоеванные земли). Эти новые поселенцы в колонии Камулодунум (Колчестер) выкидывали людей из их домов, выгоняли с их ферм, нарекали их пленниками и рабами. Беззакония ветеранов поощрялись солдатами, которые жили подобной жизнью и надеялись на подобные привилегии»²³.

События достигли апогея.

Друиды были политическим фундаментом кельтского общества. Римские источники сообщают, что они были не просто религиозными функционерами, но и высшими судьями у кельтов, а их власть выходила за пределы политических границ. Согласно тому, что писал Цезарь веком раньше, культ друидов зародился в Британии24 и оттуда распространился в Галлию. Его центром была область вокруг современного Шартра. Но к тому времени, когда Цезарь 'делал свой бизнес в Галлии, центром активности друидов стал маленький островок Англси у северного побережья Уэльса²⁵.

Клавдий уже пытался истребить друидов в Галлии²⁶. Теперь римляне решились на хирургическое удаление сердца кельтского сопротивления, уничтожив друидов в их цитадели, на священной для них территории. Конечно же, римляне заявили, что выполняют гуманитарную миссию, поскольку друиды – о ужас, ужас! – все еще практикуют человеческие жертвоприношения. Так это было или нет – бабушка надвое сказала. Но у нас есть раннее свидетельство Посейдония (прибл. 135-50 гг. до н. э.), который путешествовал по кельтской Галлии и Иберии и был подлинным очевидцем кельтского образа жизни. Нам не известно, был ли он очевидцем человеческих жертвоприношений. Во всяком случае, он восхищался кельтами и желал представить их как благородных дикарей. Его рассказ убедительно подробен:

Друиды применяют странный и невероятный метод предсказания для наиболее важных ситуаций. Освященному для жертвы человеку вонзают небольшой нож в область над диафрагмой. После того как человек падает от нанесенной раны, они предсказывают будущее по картине его падения, конвульсиям конечностей и особенно по виду бьющей струи крови²⁷.

Это не собственные слова Посейдония, поскольку ни одного экземпляра его «Истории» до нас не дошло. Это изложение Диодора Сицилийского, писавшего свои труды в том же столетии. У Диодора есть свое, менее восторженное, мнение о кельтах: «Дикость их натуры проявляется в их особо отвратительных религиозных обрядах. Они держат некоторых преступников взаперти до пяти лет, а затем во славу своих богов сажают их на кол и сжигают на огромном костре вместе со многими другими дарами. Пленников, захваченных на войне, они также приносят в жертву богам»²⁸.

Напомним вам, что уж кому, но не римлянам было жаловаться насчет человеческих жертвоприношений. Ливий и Плутарх упоминают три случая, в 228, 216 и 113 гг. до н. э., когда две пары галлов и греков, в каждой – мужчина и женщина, были сожжены заживо на форуме Боарий. Такая же судьба постигала весталок, нарушивших обет целомудрия. Да и не только это. Как можно оправдать римлян, ведь дело доходило до того, что убийство ставилось на конвейер? Они, не колеблясь, тысячами распинали восставших рабов и бросали преступников на арены на растерзание диким зверям для увеселения толпы.

Но высокие моральные мотивы были удобны для оправдания нападения на людей, воплощавших сущность кельтского народа. И вот так, в 60 г. н. э., главные силы римских оккупационных войск двинулись к месту сбора у пролива Менай, отделявшего остров Англси. На берегу стояла плотными рядами армия противника. Между вооруженными воинами мелькали женские фигуры в черных одеяниях, словно фурии, с распущенными волосами, машущие факелами. Все они, друиды, вздымая руки к небесам и изрыгая страшные проклятия, пугали наших солдат езнакомым видом, так что те стояли бездвижные, словно их конечности были парализованы, и уязвимые для вражеских ударов. Затем, подгоняемые призывами генерала и общими криками не спасовать перед войском из взбешенных женщин, они подняли штандарты, сломили сопротивление врага и заставили его гореть в огне собственных факелов. Сила была затем применена к побежденным, и их рощи, предназначенные для бесчеловечных обрядов, были уничтожены. Они действительно полагали, что имеют право покрывать алтари кровью пленников и обращаться к своим богам с помощью человеческих внутренностей²⁹.

Вот тогда-то все и началось.

В восстании, возглавленном Боудикой, выплеснулись гнев и ярость коалиции британских народов. Говорили, что она собрала армию из 100000 бойцов. Дион Кассий дает цифру 120000, а позднее поднимает ее до 2ЗО 000 бойцов. Первой целью стала ненавистная колония в Камулодунуме. Нерон оказал бриттам уважение, или даже честь, построив в Камулодунуме храм, посвященный отцу, императору Клавдию, который, по общему мнению, после смерти стал богом. Здесь богатых бриттов заставляли исполнять обязанности священников и, чтобы подсыпать соли на рану, платить за ритуалы, которые они обязаны были выполнять. Тацит отмечает, что этот храм «был в их глазах цитаделью бесконечной тирании». В своей имперской заносчивости армия не создала укреплений вокруг Камулодунума. Это была легкая добыча.

Если колонисты были встревожены уже первыми слухами о восстании, то еще более их самонадеянность была поколеблена чередой зловещих предзнаменований. Во-первых, статуя Победы в центре города без видимых причин повернулась и оказалась обращенной спиной к врагу, словно убегая от него. Затем «… женщины, возбужденные до безумия, пророчили надвигающуюся гибель», писал Тацит. «Бессвязная речь на странном языке… была слышна в здании городского Сената. В театре отдавались эхом продолжительные скорбные крики, а в устье Темзы видели изображение побежденного города. Даже океан стал цвета крови, а после отлива контуры человеческих тел были видны на песке»³⁰.

Этого было достаточно, чтобы повергнуть в панику даже закаленных в боях ветеранов. Они обратились за помощью к своему руководителю, или прокуратору, если пользоваться его римским титулом, Кату Дециану, но все, что он сделал, это направил на подмогу всего 200 солдат, да и то плохо экипированных. Если у этих солдат было ощущение, что им крупно не повезло, то оно было верным. Осада продолжалась всего два дня. Перед последним приступом все легионеры отступили к храму, ища в нем убежища. Но это их не спасло. Перед тем, как поджечь город, восставшие выволокли их оттуда, согнали в священную рощу и там убили всех до одного. Варвары, говорите вы! Но разве они превратили казнь в публичное представление, как делали это цивилизованные римляне, совершая массовые убийства в цирках? Нет, они этого не сделали! Вот это-то и делало их варварами – они ничего не смыслили в шоу-бизнесе.

За исключением представлений с огнем. Выкопайте яму глубиной футов десять где-нибудь посреди Колчестера – и вы наткнетесь на слой древесного угля. Это зола от большого-пребольшого костра. Того, который Боудика и ее соратники разожгли, пустив Камулодунум на растопку. Статуя Клавдия-Бога была свергнута восставшими. В 1907 г. его голову нашли в реке Эльд. Девятый легион, который стремительным маршем пересек страну, чтобы подавить восстание, пришел слишком поздно, попал в засаду и был полностью уничтожен. Тацит обвиняет во всем Ката Дециана, который, «перепуганный катастрофой и яростью провинции, которую он сам спровоцировал на войну своей алчностью», бежал через ЛаМанш в Галлию.

Тем временем Светоний Паулин со своими легионами форсированным маршем отступил через вражескую территорию к Лондону. Однако он скоро сообразил, что не сможет оказать сопротивление приближающимся повстанческим силам и удержать город. А потому решил и не пробовать. «Он решил спасти провинцию ценой одного города, – пишет Тацит. – Никакие слезы и рыдания людей, умолявших его о помощи, не помешали ему дать сигнал об отходе»³¹. Армии Боудики никто не помешал обратить город в пепелище, и сегодня восьмидюймовый слой обожженной красной глины – единственное материальное свидетельство того, что здесь когда-то был римский торговый центр Лондиниум. Число погибших римлян достигло теперь 70000.

Но не массовые убийства убедили Тацита, что те, про кого он пишет, настоящие варвары. Самым убедительным доказательством было их полное неумение ценить коммерческие аспекты войны: «Потому что они воевали не ради того, чтобы брать пленных и продавать их, – пишет он, – или каких-либо иных сделок со сломленным неприятелем, а ради массовых убийств, виселиц, костров и крестов, подобно людям, которых скоро ждет расплата и потому хватающимся за скорую месть»³².

Последняя битва, согласно Диону Кассию, началась с того, что Боудика обратилась к воинам с речью со своей боевой колесницы. Маловероятно, что она произнесла именно те слова, которые он вкладывает в ее уста, но зато у нас появляется интересное представление о римском понимании оккупации Британии:

Вы узнали на опыте, чем свобода отличается от рабства. Следовательно, хотя кое-кто из вас мог быть прежде, по незнанию того, что лучше, обманут соблазнительными обещаниями римлян, теперь, когда вы испробовали и то и другое, вы узнали, какую великую ошибку совершили, предпочтя завезенный деспотизм образу жизни ваших предков, и вы пришли к пониманию того, насколько лучше бедность без хозяина, чем богатство в рабстве³³.

Боудика, кроме того, ободрила войска, указав, что римляне – плохие воины, потому что они прячутся за частоколами и носят тяжелые доспехи. Это указывает на то, что они испугались, заявила она, и вдобавок стали малоподвижными.

«Так покажем им, что они зайцы и лисицы, пытающиеся править псами и волками».

Но, как оказалось, римские солдаты были не так уж испуганы и вовсе не были отягощены своими панцирями. Суть в том, что, когда дело доходит до тщательно подготовленного сражения между профессиональными солдатами и крестьянами, праведный гнев никогда не берет верх. Тацит пишет:

«Говорят, там пало немногим менее 80 000 бриттов при потерях наших солдат около 400 человек и лишь стольких же раненых. Боудика покончила с собой, приняв яд»³⁴.

С поражением восстания многое из того, что осталось от икенов, было уничтожено римской местью, более оправданной, чем месть варварская. К примеру, все, кто знал, где находятся снеттишамские сокровища, судя по всему, были убиты. Если бы Чарльз Ходдер не нашел их металлоискателем, они бы и поныне лежали там забытые! Сенека так никогда и не получил свои деньги, а сокровища, пролежавшие 2000 лет в земле, теперь выставлены в Британском музее.

Цена, которую уплатил Рим за уничтожение друидов, была огромной, потому что эта операция плохо отразилась на лояльности участвовавших в ней союзников-варваров. В армию, атаковавшую Англси, входили 4000 батавов (германцев из устья Рейна), которые без особой радости выполняли свою работу. Нам известно, что батавских союзников подключали к операциям в Британии, поскольку они славились своим умением форсировать реки в полном вооружении, когда несколько пеших солдат плыли рядом с одним кавалеристом, крепко держась за его лошадь. По словам Тацита, такой же прием был применен и при высадке десанта на Англси³⁵.

Батавы, естественно, были недовольны нападением на друидских женщин, потому что такие же пророчицы были весьма уважаемыми фигурами их собственной культуры³⁶.

А затем от этих людей потребовали, чтобы они уничтожили Боудику И икенов, что тоже было для них непросто. Батавы и икены хорошо знали друг друга – связи между восточной Англией и Южной Голландией всегда были прочными. Батавы переселились на территорию, контролируемую Римом, для защиты от своих соседей, и условия сделки оговаривали, что их мужчины должны служить в римской армии. Похоже, что в каждой батавской семье один сын должен был надеть форму. Они славились своей верностью командиру. Личная конная охрана императора состояла из батавов около 70 лет, вплоть до правления первого императора Августа. Союзники были обязаны подчиняться любым приказам Светония Паулина. Но через 6 лет эти войска были отозваны из Британии, и теперь за их верность нельзя было полностью поручиться. В 67 г. н. э. Нерон арестовал двух наиболее знатных батавов по подозрению в измене. В 68 г. н. э. его преемник Гальба уволил с позором своего телохранителя-батава. На следующий год командиры римских войск, стоявших на Рейне, подняли мятеж против Гальбы. Была предпринята вызвавшая резкое возмущение попытка силой набрать дополнительное число батавов в армию. Все это случилось, когда предсказательница, которую Тацит именует Веледа (покельтски женщина-друид или предсказательница называлась велета), напророчила, что батавы полностью сбросят римское иго. Она пришла из племени бруктеров, живших рядом с батавами. Оба народа были скорее германскими, чем кельтскими, но различия были не такими четко выраженными, как полагали римские писатели. Подобно друидам, дева Веледа выступала в роли судьи в спорах между общинами. Ее персона почиталась священной. Жила она в башне и общалась через посредника.

Мятеж возглавил одноглазый генерал Цивилис, один из тех, кто был арестован Нероном. Тацит отмечает, что о восстании было ритуально объявлено в священной роще. Такая примесь друидизма была либо римской выдумкой, либо символической уловкой, так как исследования пыльцы показывают, что лесов в этих краях было мало. Связь между властью германо-кельтских «колдуний» И оппозицией Риму была достаточно ощутимой. Батавские солдаты, которых заставили, вопреки их желанию, убивать для Рима друидов³⁷, стали армией Цивилиса³⁸. Восстание быстро распространялось, и казалось несомненным, что Рим признает независимость всей области Нижних земель. К 70 г. н. э. были уничтожены два римских легиона, а еще два контролировались Цивилисом, чья власть простиралась до Кельна. К Веледе в качестве раба был приставлен римский командир, а флагманский корабль римского флота подарили ей для использования в качестве личной баржи. Цивилис, однако, активно продолжал свою войну, заставляя нового императора Веспасиана предпринимать титанические военные усилия, чтобы сокрушить мятежника и ус

мирить регион. Но Веледа еще много лет оставалась арбитром, а друиды продолжали быть источником недовольства в кельтских землях³⁹. Романизация этих народов шла не так легко, как хотелось бы римлянам.

Вместо того, чтобы быть дойной коровой, как на то рассчитывал Сенека, Британия превратилась в головную боль Рима. Это было беспокойное место. Если в Галлии, после поражения Верцингеторикса, местные жители на время смирились с жизнью под контролем Рима, то их кельтские собратья бритты не столь легко соглашались с римским правлением.

Многие из них так никогда до конца с ним и не согласятся, и Британия останется менее романизованной, чем Галлия. То, что английский язык не относится к романской группе, – это отдельная история. Германские народы, которые в итоге заселили Францию и Испанию, научились говорить на латыни.

Англы, юты и саксы – нет.

Остров никогда не был завоеван целиком, и, как ни удивительно, во 11 в. все британские города получили серьезные оборонительные стены. В Галлии ничего подобного не произошло. Крошечный народ непрерывно создавал проблемы римской сверхдержаве. Действительно, чтобы сохранить Британию, Риму пришлось оставить там три полноценных легиона – дело дорогое и хлопотное. Для сравнения:

Испанию удерживал один легион, Северную Африку – два.

Большинство жителей Галлии вряд ли хотя бы раз видели легионера, если только они не жили возле Рейна, где стояли четыре легиона, оборонявших границу с германцами. Но чтобы контролировать Британию, Риму требовалась армия численностью около 50 000 человек.

Это огромная армия. Ни один средневековый английский король не мог позволить себе войска и в 10 раз меньшего. Эта армия стала бездонной дырой для римской экономики. Население Британии составляло менее 5% населения всей империи, и при этом десятая часть имперской военной мощи тратилась на то, чтобы удержать остров. Большая часть занималась не защитой северного вала, а подавлением волнений на оккупированной территории⁴⁰.

Страбон сомневался, что финансовые выгоды от оккупации Британии перевешивали затраты, и это при том, что он рассчитывал тратиться на один легион, а не на три. Помимо платы солдатам и расходов на экипировку, армия нуждалась в огромном количестве продуктов, особенно пшеницы, которую десятилетиями приходилось ввозить в страну, поскольку издавна главным британским зерновым продуктом был ячмень (из него готовили сусло для пива и кашу, но римляне считали ячмень кормом для скота). Армии, кроме того, было нужно очень много животных. Подсчитано, что ежегодно оккупационным силам только в Северной Британии было необходимо 1 О 000 лошадей и 4000 мулов, плюс фураж, а также 12 000 телят на кожу для палаток и 2000 животных для жертвоприношений⁴¹.

На все это Рим тратил уйму денег, а единственными, кто реально получал финансовые выгоды, были, похоже, сами варвары, вернее их вожди, которые занимались поставками для этой гигантской армии42. Рим тут был явно в убытке. Аппиан Александрийский писал примерно в 150 г.: «Римляне захватили большую и лучшую часть Британии, но оставшаяся часть их не заботила, потому что и оккупированные земли не были для них особо прибыльными»⁴³. Так почему римлян интересовал этот беспокойный остров?

Одной из причин было серебро: римляне получали большое количество серебра из Британии. В течение шести лет после вторжения в 43 г. серебряные шахты на Мендипских холмах были выведены на максимальную производительность, и к 70 г. Британия стала крупнейшим поставщиком серебра в империю. Без британского серебра римской валютой стали бы ракушки. Свинец, из которого извлекали серебро, был тоже крайне важен. Свинцовые месторождения, которые были приписаны императору и отдельным легионам, были найдены опять-таки в районе Мендип. Римляне расходовали огромное количество свинца для гончарной глазури и производства стекла. Очень много свинца они ухитрились и проглотить. Хотя римляне и знали, что свинец опасен, они продолжали пользоваться свинцовыми сосудами для приготовления сиропа, которым подслащивали вино, и прочей посудой из свинца – для сладостей и соусов. Оказалось, что римляне извели так много свинца, что это стало причиной обширного загрязнения окружающей среды. Образцы из ледяной шапки Гренландии, из болот и озер Швеции, Швейцарии и Испании показывают огромный уровень загрязнения свинцом в римский период⁴⁴.

Рим не принес ни процветания, ни покоя большинству завоеванных им народов. Было подсчитано, что между прибытием Цезаря в Галлию и смертью Августа в 14 г. н. э. падение численности населения империи составило от 5 до 15 млн. человек. И это несмотря на присоединение новых провинций, включая Галлию. В Галлии около 2 млн. человек стали жертвами завоевателей, были убиты или обращены в рабство, а численность населения начала непрерывно уменьшаться. Примерно то же самое, по-видимому, творилось В Британии. Также подсчитано, что не более 1 млн. человек из приблизительно б5-миллионного населения империи имели доходы выше прожиточного минимума.

Тацит вкладывает в уста одного британского вождя слова беспощадного осуждения. Эти вызывающие трепет слова звучат в веках, и их эхо различимо сегодня. Ненасытные грабители, опустошившие землю своим вселенским грабежом и рыщущие повсюду. Если их враг богат, они алчны. Если он беден, они жаждут власти. Ни восток, ни запад не способны их удовлетворить.

Одинокие среди людей, они домогаются с равным пылом бедности и богатства. Грабеж, убийства и опустошение они именуют «империей». Они творят дикость и называют ее «мир»⁴⁵.