Один за другим умирают три генеральных секретаря: в ноябре 1982 г. — Брежнев, в феврале 1984 г. — Андропов, в марте 1985 г. — Черненко. Невозможно придумать более красноречивого свидетельства глубочайшего кризиса, переживаемого системой. Жизненно необходим был новый Вождь, демонстрирующий, что восковые фигуры умирающих стариков, украшавшие трибуны съездов и телевизионные экраны, не означают конца первого в мире социалистического государства и последней империи XX века Интенсивность ожидания — уже после первой смерти — объясняет прием, оказанный Юрию Андропову. Появление во главе СССР человека, который 15 лет руководил самой могучей тайной полицией в истории, организатора жестоких репрессий, подозреваемого в создании мирового террористического интернационала, вызвало всеобщий восторг, причем особенно горячий на Западе. Редкие голоса предупреждения или критики заглушались могучим хором похвал.

Андропов быстро умер, но надежда продолжала жить. В напряжении оставались чувства, возбужденные предтечей, работала, на холостых оборотах, ожидая сигнала, пропагандистская машина. Приход Спасителя был неизбежен. Он явился.

Первая биография Михаила Горбачева вышла в свет в Нью-Йорке в день его избрания генеральным секретарем ЦК. За ней, с нарастающей быстротой, последовали другие: их писали журналисты (немецкий, индусский, французский), биолог, социолог и т. д. Книги под неизменным заголовком «Горбачев» выходили в Гамбурге, Лондоне, Париже, Дели и других городах мира. Только Александр Зиновьев, задумавшись над феноменом, назвал свое эссе «Горбачевизм, или силы иллюзии». Биографы располагали очень скудными источниками, необычайно бедными данными, обычно теми же самыми, что у всех других. Как правило, тон был благожелательным, естественным для жизнеописания Спасителя.

Удивительная оперативность биографов — результат журналистского подхода к сюжету. Авторы «Горбачева» выделяли, в первую очередь, элементы «новизны»: молодость нового генерального секретаря, а в связи с этим все положительные качества свежего взгляда на мир, первые инициативы, пробуждавшие большие ожидания, коммуникативность и т. п. Журналистский подход определяет, естественно, характер бесчисленных газетных и журнальных статей и комментариев, посвященных Горбачеву. Поставщики «новостей», журналисты сообщают только о том, что произошло сегодня, без учета прошлого, которое нередко меняет смысл сегодняшних событий.

Возможен и другой подход к феномену «Горбачев» — исторический. Меняя точку зрения, он позволяет увидеть минувшие пять лет в ракурсе 70 лет советской истории. К трехлетию горбачевского правления было зарегистрировано 12 его биографий. Первая биография Сталина была написана в 1931 г., через 9 лет после его избрания генеральным секретарем. Разрыв объясняется не тем, что жизнь и деятельность «чудесного грузина», как выражался Ленин, была менее интересной или значительной, чем деятельность и жизнь выпускника юридического факультета МГУ: в 1931 г. Советский Союз интересовал мир бесконечно меньше, чем в 1985.

Михаил Горбачев представляет интерес и сам по себе. Но прежде всего он важен, как — седьмой секретарь. С чисто формальной точки зрения этот порядковый номер может оспариваться: Ленин не был секретарем. В партии он был всего лишь одним из членов Центрального комитета, в котором секретари выполняли канцелярские функции. Создатель партии — Ленин не нуждался в официальном партийном титуле. Сталину, выбранному на новую должность генерального секретаря, принадлежит честь превращения функции, которая, по мысли Ленина, состояла только в надзоре за деятельностью младших секретарей, в символ Вождя партии и государства. Через несколько лет после избрания Сталина остроумец Карл Радек заметил, что история человечества, которая раньше делилась на две стадии, теперь делится на три: матриархат, патриархат, секретариат.

«Секретарелогия» — слово неизящное, но наука эта только рождается (потом ей найдется другое название). Это понятно: за первые 65 лет советской истории — с октября 17-го по ноябрь 82-го — сменилось всего четыре «секретаря». Материал — недостаточный для создания науки. Внезапно наступило ускорение: за два с половиной года в кресле генерального секретаря сменилось три обитателя. К власти пришел — Седьмой.

Пять лет — слишком малый срок для ответа на вопросы, которые задаются архитектору «перестройки», слишком малое время, чтобы судить об успехе или неудаче Михаила Горбачева. Пять лет, однако, — достаточный срок для того, чтобы выявить черты сходства в поведении всех «секретарей», носителей высшей власти в советском государстве, чтобы проследить аналогии и различия в их подходе к кризису, который неизменно ожидал каждого после избрания. Впечатление deja vu не обманывает. Первородный грех советской политической машины, построенной Лениным, — умышленная неясность в определении высшей власти. Первая советская конституция — 1918 г. — говорила одновременно о Всероссийском съезде советов, о местных советах и диктатуре пролетариата. Главный комментатор конституции Ленин подчеркивал необходимость диктатуры партии и единоличной власти, «так или иначе, но беспрекословное подчинение единой воле...».

Для вождя революции не было сомнений относительно того, чьей воле необходимо беспрекословно подчиняться. Он взял себе пост председателя Совета народных комиссаров, т. е. возглавил правительство. Партию же Ленин возглавлял по праву отцовства; он придумал ее, сотворил по своему образу и подобию. И ему не было необходимости занимать в партийной иерархии особое место: он — просто член ЦК, с 1919 г. член Политбюро. Соперников у Ленина не было. Когда Сталин, избранный в 1922 г. генеральным секретарем по предложению Ленина, отвергнувшего другую кандидатуру (И. Н. Смирнова), начал свое «восхождение», понадобилось немало времени, прежде чем он реализовал всю власть, которую потенциально давал этот пост.

Власть генерального секретаря не зафиксирована в конституциях. Впрочем, в первых двух советских конституциях (1918 и 1924) не упоминается даже власть партии. Она — подразумевалась. В конституции 1936 г. ведущая роль партии определялась в статье 126, в действующей (1977) — в значительно расширенной статье 6. (После продолжительной политической борьбы эта статья была отменена.) Тем не менее, даже в конституции 1977 г. ничего не сказано о генеральном секретаре ЦК КПСС. Начиная со Сталина, каждый генсек стремится «легализировать» свою власть. В 1941 г. Сталин становится, сохраняя партийный пост, председателем Совета министров. Хрущев объединяет обе должности после пяти лет борьбы за власть — в 1958 году. Брежнев, обходя решение ЦК (после свержения Хрущева), запрещающее концентрацию функций главы партии и главы правительства в одних руках, избирает себя, оставаясь генеральным секретарем, председателем президиума Верховного совета СССР. Его примеру следуют Андропов и Черненко.

«Легализация» власти генерального секретаря, ее вписывание в конституционные нормы, становится как бы формальным завершением восхождения его на вершину власти. История семи «секретарей» свидетельствует, что главная их забота — овладение властью. Макиавелли заметил, что только вооруженным пророкам удавалось осуществлять свои идеи. Генеральные секретари стремятся к власти, объясняя это необходимостью иметь оружие для проведения реформ. Чем значительнее реформы, тем больше власти нужно. Для осуществления «революции сверху», подобной сталинской в первой половине 30-х гг. или горбачевской во второй половине 80-х гг., нужна тотальная власть. Реформы становятся оправданием власти и средством овладения ею. Возникает законченная формула: власть необходима для реализации реформ, реформы — для реализации власти.

11 марта 1985 г. генеральным секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Горбачев. На пороге власти стал Седьмой секретарь.

Почему он?

Возьмите силлогизм: я гуманен, следовательно, меня любят. Меня любят, стало быть, чувствуют доверенность.
(Ф. Достоевский, «Скверный анекдот»)

Категория «любви» вряд ли принималась в расчет членами Политбюро — «великими электорами», решавшими 11 марта 1985 г. кто станет генеральным секретарем после смерти К. У. Черненко. Категория «доверенности», доверия, бесспорно принималась во внимание. Возникал, правда, вопрос: кто доверял кому? Строя политическую машину «нового типа», Ленин не включил в нее механизм наследования. Возможно потому, что был убежден в своем бессмертии: в дни Октябрьского переворота ему было 47 лет и мысль о наследниках в голову не приходила. Она пришла в 1922 г., после второго, тяжелейшего приступа болезни. Ленин диктует знаменитое письмо XII съезду партии, известное как «Завещание». Выделив шесть виднейших руководителей партии, Ленин каждому дает отрицательную характеристику, настаивая, что ни один из них самостоятельно не может заменить Отца-Основателя. Как свидетельствует Хрущев, Сталин хорошо понял смысл ленинского маневра, не раз повторяя: «Вот Ленин написал завещание и перессорил нас всех».

После смерти Сталина выборы генерального секретаря происходили в Политбюро. Слово «выборы» следует понимать в его советском смысле. Не было голосования: «выборщики» договаривались о кандидате, из числа тех, кого в советской номенклатуре называют «старшими секретарями», т. е. секретарей ЦК, которые одновременно являются членами Политбюро. Правило это нигде не записано, но до сих пор строго соблюдалось.

Выборы после смерти Черненко произошли мгновенно. Еще не успел остыть труп покойного генерального секретаря. После смерти Андропова согласование кандидатуры преемника длилось три дня. Известно было, что избрание Андропова состоялось против воли Брежнева, который ничему помешать не мог, ибо уже умер, задолго до кончины, выбрав своим наследником Черненко. В советской печати — газетах, журналах 1988 г. — появлялись письма читателей, задававших вопрос: как можно было выбрать генеральным секретарем такого человека, как Черненко? Вопрос риторический, ответ подразумевается: механизм выборов не годится. Первый раз этот механизм был испытан в 1924 г. После смерти Ленина имелась значительная группа претендентов — шестеро названы в «завещании» — опытных партийных работников, совершивших революцию, победивших в гражданской войне, начавших реконструкцию (так в то время называлась перестройка) страны. Второе испытание состоялось в 1953 г. На этот раз кандидатами на трон Сталина были верные его сподвижники, руководившие коллективизацией, индустриализацией, войной с Германией, уничтожением в процессе строительства социализма десятков миллионов людей. Некоторые из них начали служить партии еще в ленинские времена (Молотов, Микоян), другие шли к власти вместе со Сталиным (Маленков, Берия, Хрущев, Булганин). Третья «война за трон» отличалась от предыдущих прежде всего резким повышением возраста претендентов. В 1917 г. Ленину не было 50 лет, Сталин был избран генеральным секретарем в возрасте 41 года, Хрущев стал первым секретарем в 59 лет, Брежнев — в 58. Власть досталась Андропову в 68 лет, а Черненко — в 73 года.

11 марта 1985 г. претендентов оказалось мало. В принципе, следуя обычаю выбирать только из числа «старших секретарей», «электоры» имели всего лишь двух кандидатов: Михаила Горбачева и Григория Романова. Романов имел скверную репутацию: в Ленинграде, на посту первого секретаря, он был известен не только своей жесткостью и догматизмом, но и страстью к гульбе. Ходили упорные слухи о коррупции. Мастер советской политической интриги, Ю. Андропов взял Романова в Москву, но не разрешил ему, как обычно бывает, выбрать кандидатуру своего преемника. Эта привилегия позволяет уходящему боссу быть уверенным, что скелеты из его шкафа не будут вытащены на белый свет. В архивах ленинградского обкома партии хранилось, несомненно, достаточно материалов, компрометирующих первого секретаря, которые ему не дали ни времени, ни возможности «просеять». На выборы преемника Романова в Ленинград поехал Горбачев: он предложил на освободившийся пост Льва Зайкова, занимавшего лишь шестое место в ленинградской номенклатуре. Зайков был избран. Дальнейшая его карьера пойдет в шлейфе Горбачева.

Кандидатура Романова, окруженная ароматом коррупции и пьяных скандалов, не имела шансов на победу в атмосфере чистки, начатой Андроповым, прерванной Черненко, но не сошедшей с повестки дня. Был, однако, еще один кандидат — первый секретарь московского горкома партии Виктор Гришин. Он не был секретарем ЦК, но с 1967 г. руководил московской парторганизацией, а с 1971 г. был членом Политбюро. Родился Гришин в 1914 г. Его избрание генеральным секретарем гарантировало продолжение брежневско-черненковской линии, но и скорые очередные похороны на Красной площади. В Москве в то время родился анекдот: — Ты опять был на Красной площади на похоронах? — Да, у меня абонемент.

Несмотря на казавшуюся очевидность кандидатуры Горбачева — оставался только он, — выборы не были легкими. Мешала прежде всего «юность» кандидата. Средний возраст членов Политбюро составлял 67 лет, секретарей ЦК, как и членов ЦК — 66 лет. Действовал физический закон однопартийной системы: при отсутствии серьезных внешних или внутренних раздражителей (революций, войн) вожди остаются у власти до биологического конца. Успехи медицины все более отдаляют конец и поэтому руководство социалистических стран было в 1985 г. самым старым в мире. Можно думать, что Юрий Андропов видел в Горбачеве будущего генерального секретаря, но рассчитывал, что созревание продлится — под его руководством — еще 5—10 лет.

В Политбюро выборы Горбачева прошли быстро. В частности и потому, что на заседании отсутствовали три члена Политбюро: первый секретарь Украины Владимир Щербицкий был с делегацией в Сан-Франциско, первый секретарь Казахстана Динмухамед Кунаев не успел прилететь из Алма-Аты, Виталий Воротников был в Югославии. Тем не менее, сообщение о выборе нового генерального секретаря содержало тонкость, на которую обратили внимание все «кремлеведы». Андрей Громыко рассказывает в своих воспоминаниях: «...сразу (после смерти Черненко) встала задача избрать нового Генерального секретаря ЦК КПСС. По этому поводу прежде всего должно было сказать свое слово Политбюро. И оно сказало: единодушно, дружно выдвинуло кандидатуру М. С. Горбачева». Экспертов удивило слово «единодушно». В сообщениях об избрании (решение Политбюро автоматически утверждается ЦК) Андропова и Черненко говорилось, что их кандидатура проходила «единогласно». В случае Горбачева подразумевалось, что все были за него «душой», но все ли реально поддержали юного кандидата?

После смерти Черненко в Политбюро оставалось 10 человек. Трое отсутствовали. Осталось семь. И, как в романе Агаты Кристи, исчезали «негритята», не поддерживавшие Горбачева. В марте 1987 г. драматург Михаил Шатров, автор семи пьес о Ленине, один из вернейших рыцарей перестройки, сообщил финской газете «Суомен Кувалехти», что сначала голоса разделились поровну между Гришиным и Горбачевым. Как могут семь голосов разделиться поровну — неясно. Во всяком случае, по словам Шатрова, Громыко отдал свой голос Горбачеву и перетянул чашу весов. Биографы Горбачева — индусский журналист Дев Мурарка, многолетний корреспондент в Москве, и Жорес Медведев, биолог и историк, живущий в Лондоне, сообщают, что перевесил голос председателя КГБ Виктора Чебрикова. Кандидат в члены Политбюро, он не имел права «голосовать», но зато мог говорить и привести данные, компрометирующие Гришина. Оба биографа согласны, что Чебриков, в частности, объявил членам Политбюро, что сын Гришина был женат (а к тому времени уже разведен) на незаконной дочери Берии.

1 июля 1988 г., выступая на 19-й партконференции, Егор Лигачев дополнил историю выборов Горбачева некоторыми деталями: «Надо сказать всю правду; это были тревожные дни (имеются в виду дни после смерти Черненко. М. Г.) ...Могли быть абсолютно другие решения. Была такая опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро, тт. Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском пленуме ЦК было принято единственно правильное решение». Как сказано выше, Чебриков не был членом Политбюро. Лигачев подчеркивает, что он выступил в поддержку Горбачева. Он подтверждает, что за юного кандидата были Громыко и Соломенцев. Лигачев выступил не для того, чтобы сообщить известные факты. Он просто счел нужным напомнить Горбачеву, что благодарность является добродетелью. Накануне, 30 июня, делегат конференции В. Мельников потребовал привлечь к персональной ответственности тех, кто «в прежние времена активно проводил политику застоя». По настоянию Горбачева, прервавшего выступление, Мельников назвал «в первую очередь» Соломенцева, затем Громыко, главного редактора «Правды» В. Афанасьева, директора института США и Канады Г. Арбатова. К осени 1989 г. на своем посту из них остался только Г. Арбатов. Горбачев следовал золотому правилу тиранов: не правят вместе с теми, кто помог захватить власть. Поспешно созванный пленум ЦК КПСС утвердил «рекомендацию» Политбюро. Громыко вспоминает: «На мартовском (1985) пленуме ЦК я по поручению Политбюро выступил с предложением избрать Генеральным секретарем Михаила Сергеевича Горбачева и обосновал это предложение. Речь была опубликована в печати...» Вопреки обыкновению, речь Громыко не была опубликована в ежедневных газетах. После двухнедельного перерыва она появилась — как можно судить — в «исправленном» виде в журнале «Коммунист», а потом отдельной брошюрой. Громыко обосновал, как он пишет, предложение выбрать Горбачева. Он не расхваливал деятельность кандидата — хвалить было не за что: сельское хозяйство, которым Горбачев, как секретарь ЦК, руководил в 1978—1983 гг., переживало в эти годы кризис, сравнимый только с катастрофой эпохи коллективизации: от нового голода спасали лишь массивные закупки зерна за границей. Громыко представил кандидата как «выдающегося деятеля», подчеркнул, что он был «поражен способностями» Горбачева. Громыко не скупился на похвалы: кандидат на пост генерального секретаря проявил себя блестяще, председательствуя на заседаниях Политбюро в отсутствие Черненко; всегда умеет найти решение, соответствующее линии партии; ясно, с ленинской прямотой, выражает свое мнение; очень образованный; обладает способностью аналитически подходить к проблемам — разложить проблему на составные элементы и исследовать их, прежде чем прийти к заключению. Самый знаменитый комплимент Горбачеву, сделанный Громыко, не вошел в опубликованный текст его речи. Его повторяют все биографы генерального секретаря, он стал известен в Москве в день избрания Горбачева. «У него милая улыбка, но железные зубы», — якобы заявил Громыко. Как говорят итальянцы: если это не правда, то хорошо придумано.

И еще одну любопытную деталь приводит в мемуарах самый знаменитый дипломат XX в. За три дня до смерти ему позвонил Черненко: «Андрей Андреевич, чувствую себя плохо... Вот думаю, не следует ли мне самому подать в отставку?.. Советуюсь с тобой... Мой ответ был кратким, но определенным: — Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, насколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично. — Значит, не спешить. — Да! Спешить не надо, это было бы неоправданно, — ответил я». Громыко не хотел, чтобы Черненко спешил: еще не все было готово для выборов Горбачева.

Эдуард Шеварднадзе, преемник Громыко, кандидат в члены Политбюро во время выборов, отверг мнение, что «при избрании нового Генерального секретаря ЦК КПСС в марте 1985 г. могли быть абсолютно другие решения». Шеварднадзе категоричен: «Иного выбора просто не могло быть. И это был по существу выбор всей партии».

Ответ на вопрос: почему он? — не оставлял сомнений. Потому, что он — молодой, талантливый, преданный линии партии, умеющий работать с людьми и т. д. и т. д. Через некоторое время, после изгнания Гришина из Политбюро, начнут открыто говорить о глубокой коррумпированности московского партаппарата. Были, следовательно, серьезные причины (кроме оккультной связи с покойным Берия) не сажать его в кресло генерального секретаря. Выборы 1985 г., когда два из трех кандидатов на высший пост в стране были явно замешаны в темных делах, — это красноречивый знак разложения системы. Началось оно сразу же после захвата большевиками власти. В 20-е гг. Христиан Раковский говорил об «автомобильно-гаремном синдроме» высшего слоя советских руководителей. О преступной деятельности в окружении Брежнева стали говорить еще при его жизни. М. Горбачев в этом отношении, казалось, был чист. Необходимость говорить о моральной чистоплотности кандидата на пост генерального секретаря свидетельствовала о длинном пути, проделанном государством, рожденным Октябрьской революцией.

Детство и юность героя

Биография нового генерального секретаря, сообщенная советскому народу, была исключительно лаконичной: родился 2 марта 1931 г. в станице Привольная Ставропольского края, в 1950 г. поехал в Москву учиться, окончил юридический факультет МГУ, вернулся в Ставрополь, работал там на комсомольских и партийных должностях, с 1970 по 1978 г. на посту первого секретаря обкома, был вызван в Москву, избран секретарем ЦК, затем (на следующий год) кандидатом в члены Политбюро, а еще через год — членом Политбюро.

Простота, прямолинейность жизненного пути Михаила Горбачева — очевидны. Как очевидно и нежелание официальных биографов вдаваться в подробности, которые могут осветить характер человека, собирающего в своих руках необъятную власть. Встречая Горбачева в Вашингтоне 8 декабря 1987 г., президент Рейган цитировал Эмерсона: «Собственно, истории нет, есть только биография». Президент США имел, очевидно, в виду значение роли личности в истории. В Советском Союзе, где культ генерального секретаря принимает формы обожествления, нет биографий тех, кто является предметом культа. Нет биографии Ленина, биографии Сталина (страдая от ее отсутствия, вождь народов заказал свое «Житие» и лично отредактировал его), биографии Хрущева, Брежнева и т. д. Впрочем, если, как выяснилось официально в 1988 г., в Советском Союзе нет даже истории — был отменен экзамен для выпускников школ[59] — то естественно не иметь биографий.

В жизни Горбачева — до его вознесения на пост генерального секретаря — можно выделить несколько эпизодов, определивших его характер. Начать следует с года и места рождения.

Михаил Горбачев родился 2 марта 1931 г. в селе Привольное, которое по тогдашнему административному делению входило в Северо-Кавказский край. На огромной территории между Волгой, Черным и Азовским морями и предгорьем Кавказа жили украинцы, русские, донские, кубанские и терские казаки, чеченцы, адыгейцы, ингуши, кабардинцы, черкесы и другие кавказские народы. Коллективизация, начавшаяся в конце 1929 г., встретила особенно упорное сопротивление в Северо-Кавказском округе. В этих местах еще свежи были воспоминания гражданской войны, в которой значительная часть казаков сражалась против красных. Кавказские народы помнили не только гражданскую войну, но и длившееся десятилетия завоевание Кавказа русскими в XIX в. Строительство колхозов на этой территории осуществлялось с помощью регулярных воинских частей. Две стрелковые дивизии были направлены еще в конце 1929 г. на Северный Кавказ в поддержку милиции. К весне 1931 г. около 90% крестьян округа «коллективизировали». Дед Горбачева был организатором колхоза в деревне, поэтому можно считать, что Миша родился в колхозной семье. «Мой дед по матери, — рассказал Горбачев, — один из организаторов тозов — товариществ по совместной обработке земли, а затем колхозов, многие годы был председателем колхоза... Отец 40 лет проработал механизатором...». Первая же колхозная осень продемонстрировала пользу объединения крестьян: государство смогло гораздо легче забирать у них хлеб. Волна сопротивления поднимается на Северном Кавказе. Ее подавляют с беспримерной жестокостью. Репрессиями руководит первый секретарь окружного комитета Борис Шеболдаев. Сталин, недовольный недостаточными, по его мнению, размерами террора, посылает на Северный Кавказ специальную комиссию во главе с Кагановичем. В каждый район назначается уполномоченный по борьбе с врагами. Конфискуется все зерно: планомерно и методически организуется голод.

Сегодня есть уже немало описаний голода, наверное, самого большого — по количеству жертв — в истории человечества. Резюмирует Василий Гроссман: «Пошел по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уже не стали закапывать. Так мертвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня. Кто последним умирал, я не знаю. Нас, которые в правлении работали, в город забрали. Власти называли это: „Кладбище суровой школы“».

В 1930 г. население Северо-Кавказского края составляло около 9 млн. человек. От голода в 1932—33 гг. умер 1 млн. человек. Ни в одной из войн нашего времени такой процент потерь не известен.

Михаил Горбачев был слишком мал, чтобы видеть коллективизацию и террор голодом, как называет это время Роберт Конквест. Но он знает о нем от своих родителей. Героиня повести Гроссмана, рассказывающая об умершей деревне, не случайно подчеркивает: умерли все, кроме членов правления: «Нас, которые в правлении работали, в город забрали». Дед Горбачева, как вспоминал внук, был организатором и первым председателем колхоза. Отец — механизатором, работал на тракторе. Это была новая деревенская «знать». Тем более элитарная, что механизаторы не были членами колхоза, даже если и жили в деревне. Они работали на машино-тракторных станциях (МТС), подчиненных государственным органам и созданным для контроля производства в колхозах. Михаил Горбачев родился в знатной сельской семье.

Будущему генеральному секретарю было одиннадцать с половиной лет, когда немецкие армии — летом 1942 г. — прорвали фронт советской обороны и рванулись на Кавказ. Советские войска оставляют в июле Ростов-на-Дону, 5 августа — Ставрополь. Оккупация продолжается 5 месяцев. Немцы не могли держать свои части во всех населенных пунктах и, вполне вероятно, что в Привольное лишь время от времени появлялись патрули. Военный эпизод в жизни Горбачева имел одно, особое значение. Отец его был на фронте, в преданности семьи советской власти нет никаких сомнений. Но во всех анкетах, которые Миша начнет вскоре заполнять во всех случаях жизни, ему придется отвечать утвердительно на зловещий вопрос: находился ли на оккупированной территории? Мало того, сама эта территория, Северный Кавказ, имела плохую славу: немедленно после освобождения Красной армией началась оттуда массовая депортация целых народов в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию. В числе «наказанных народов», как назвал их Александр Некрич, было и население Карачаево-Черкесской автономной области, входившей в Ставропольский край (выделенный из Северо-Кавказского края). Юный Горбачев вряд ли мог видеть депортацию карачаевцев — всех поголовно: детей, стариков, старух, мужчин, женщин. Но, несомненно, он видел их возвращение в 1958—59гг.: к этому времени он уже состоял в комсомольских властях Ставрополя, вернувшись после учебы из Москвы.

Немецкая оккупация задержала нормальный ход школьной жизни: Михаил окончил 10-й класс ставропольской средней школы только в 1950 г. Мало известно о его детских и юношеских годах. Никто из школьных друзей не выступил с воспоминаниями о совместных шалостях, прогулках, рыбной ловле и т. п. Благодаря журналу «Тайм», пользующемуся особой благожелательностью Горбачева, мы знаем фотографию 19-летнего Миши: круглое лицо, твердо сжатые губы, на голове лихо сдвинутая на ухо кубанка, из-под которой выглядывает обязательный казачий чубчик.

В ноябре 1989 г. итальянский журнал «Дженте» опубликовал фотографии из семейного альбома Горбачева, в том числе три, изображающие его в театральных ролях. В юные годы Михаил любил играть в самодеятельном театре. Фотограф запечатлел его в ролях князя Звездича («Маскарад» Лермонтова) и Леля («Снегурочка» Островского). Неожиданное разнообразие репертуара свидетельствует, видимо, об актерском таланте, проявившемся еще в молодости. В свою биографию Сталин, уже будучи гением всех времен и народов, тоже дал юношескую фотографию: на ней он студент духовной семинарии, в подряснике, прямо, но несколько недоверчиво глядящий в мир. Что-то мы хотим сказать, публикуя — по выбору — свои фотографии...

В «кратких биографических данных», составленных после избрания Горбачева в 1979 г. кандидатом в члены Политбюро, в частности сказано: «В 1946—1950 — помощник комбайнера МТС в Ставропольском крае». Известно, однако, что в это время Михаил учился в школе. Он счел нужным подчеркнуть свое трудовое прошлое. Выступая в июне 1988 г. на партконференции и вспоминая о первой послесталинской попытке реформ сельского хозяйства, генеральный секретарь рассказывает: «Я работал в то время механизатором МТС». Известно, однако, что в 1950—55 гг. Горбачев был студентом московского университета. В «Страницах биографии» он поясняет: «В общей сложности в МТС проработал пять лет, совмещая учебу и труд в поле».

Сочиняя биографию, генеральный секретарь не обманывает: он смещает акценты. Он действительно работал в школьные и университетские каникулы, помогая своему отцу-комбайнеру. Уборка урожая в ставропольских степях — тяжелая работа, и Горбачев может с гордостью вспоминать о ней. Тем более, что именно в поле вытянул он счастливый жребий. В 1949 г. в группе передовиков сельского хозяйства Ставропольского края он был награжден орденом Трудового Красного знамени. Для получения такой высокой награды недостаточно было трудиться по-стахановски. Списки награждаемых составлялись в крайкоме партии, где выбирали людей проверенных, верных. В 1988 г., во время поездки по Сибири, Горбачев снова вернулся к «трудному хлебу сорок восьмого года», к воспоминаниям о том, как он с отцом работал на комбайне.

Было два семейных экипажа, два отца и сына: «Намолотили, легко запомнить, 8888 центнеров. Отцы тогда получили ордена Ленина, а сыновья — ордена Красного знамени». В самой организации труда — два семейных экипажа — видна рука мастеров пропаганды, работников райкома партии.

Орден стал счастливым жребием, позволившим Михаилу Горбачеву поехать в столицу и поступить в Московский университет, самое престижное учебное заведение в стране. Жесточайший конкурсный экзамен при поступлении давал очень небольшие шансы обычному выпускнику ставропольской средней школы. Как свидетельствует аттестат зрелости (фотография в «Дженте»), Михаил Горбачев имел отличные отметки по всем предметам, кроме иностранного языка, по которому у него было — 4, и в результате по окончании школы он получил серебряную медаль, а не золотую, что давало бы ему больше шансов: по статуту обладатели медалей принимались тогда в вуз без экзамена. Известно зато с его слов, что он хотел поступить на физический факультет. «Я, например, поступил на юридический факультет, — рассказал Горбачев итальянской газете „Унита“, — но сначала хотел на физический». Физика была в первые послевоенные годы самой модной наукой: совсем недавно в мир явилась атомная энергия и причастность к таинственной ядерной силе была высокой привилегией. Борис Слуцкий написал в то время знаменитые стихи «Физики и лирики», которые начинались словами: «Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне». Можно предположить, что Михаил Горбачев не сумел поступить на физический факультет и получил возможность попасть на юридический.

В одной из самых первых биографий Горбачева Жорес Медведев, размышляя о причинах, побудивших будущего генерального секретаря выбрать юридический факультет, предполагает, что, возможно, толчком послужили жестокие репрессии периода коллективизации, о которых мальчик узнал от своих родителей. Английскому читателю, для которого предназначалась книга Медведева, могла показаться естественной мысль о справедливости, рождающейся в душе впечатлительного ребенка, решающего служить справедливости. Дело в том, однако, что Горбачев поступил на юридический факультет Московского университета в стране, в которой понятия о справедливости носят особый характер. К тому же, еще до поступления в университет, юноша, едва ему исполнилось 18 лет, подал заявление о поступлении в партию. Куда и был сразу же принят в качестве кандидата.

Юридический факультет был самым молодым факультетом МГУ — до войны в университете юристов не готовили. Будущих советских прокуроров, следователей, судей выпускали юридические институты, где курс наук продолжался 4 года. В университете он был 5 лет. Только после войны Сталин решил, что советское правосудие нуждается в юристах со всесторонним университетским образованием. Повышая престижность «закона», Сталин ввел в органах юстиции мундиры и звания (как, впрочем, в большинстве министерств). Впрочем, особой нужды в юристах страна, видимо, не испытывала. В 50-е годы юридические науки изучало 45 тыс. студентов — ничтожный процент от 1,2 млн. советских студентов.

Университетские годы Горбачева известны плохо. Имеется всего лишь несколько свидетельств людей, знавших его в то время. Причем эти свидетели живут на Западе. Годы учения Михаила Горбачева примечательны тем, что сами занятия отодвинуты куда-то на задний план. С первых дней в университете юный студент ищет возможности сделать карьеру в комсомоле. Его выбирают комсоргом группы, потом — секретарем бюро курса. Для этого необходимо было, прежде всего, желание отдавать время общественной деятельности, руководить. В 1952 г. Михаил Горбачев, переведенный из кандидатов в члены партии, избирается секретарем бюро юридического факультета. Для этого понадобилась уже рекомендация университетского комитета ВЛКСМ.

Фридрих Незнанский, учившийся вместе с Горбачевым, а потом работавший в прокуратуре в Ставропольской области, вспоминает своего бывшего сокурсника как честолюбивого оппортуниста. Лев Юдович, также выехавший из Советского Союза, окончил юридический факультет на два года раньше Горбачева. Он помнит его как активного комсомольского организатора, деятельно участвовавшего, например, в антисемитской кампании 1952 г. По свидетельству Незнанского и Юдовича, будущий генеральный секретарь не выделялся из массы активистов ничем, кроме, может быть, особенно развитого честолюбия.

Иначе вспоминает Горбачева Зденек Млинарж, посланный учиться в Москву из Чехословакии. Нет ни одной биографии Горбачева, буквально ни одной, которая не цитировала бы воспоминаний Млинаржа о студенческих годах на юридическом факультете МГУ. Хотя бы поэтому то, что он рассказал, заслуживает внимания. Важно и другое. Вернувшись в Чехословакию, Млинарж начал делать карьеру в своей партии, в то время как его друг и сокурсник Горбачев делал ее у себя на родине. Бесспорно, Зденек делал ее значительно быстрее, чем Михаил. К тому же первый делал карьеру в столице своей страны, а второй — в глубокой провинции, в Ставрополе. В 1968 г. Млинарж — активный деятель пражской «весны», он избирается членом Политбюро ЦК компартии Чехословакии. Разгром «весны», оккупация Чехословакии кладут конец его карьере. В 1970 г. он был исключен из партии, в 1977 г. эмигрировал.

История приобщения Юрия Андропова к лику блаженных у всех в памяти. Не успел многолетний председатель КГБ стать генеральным секретарем ЦК КПСС, как масс-медиа начали распространять «информацию» о любви бывшего шефа всесильной полицейской машины к цыганским танцам и виски, американским полицейским романам и диссидентам, с которыми он проводит ночи напролет у камина, беседуя о душе и либеральных реформах. Источником всех этих достовернейших сведений были два бывших сотрудника КГБ, в свое время выбравших свободу и поселившихся где-то на Западе. Как нельзя более вовремя они вспомнили все, что Запад хотел знать об их шефе.

Зденек Млинарж рассказал о своей дружбе с Горбачевым в студенческие годы в статье, опубликованной сначала в итальянской «Унита», а затем перепечатанной многочисленными журналами на самых разных языках. Прежде всего Млинарж рассказывает, что учился в одно время с Горбачевым — 1950—55 — на юридическом факультете МГУ, затем, что он был близким другом будущего генерального секретаря, жил с ним в одной комнате, в общежитии на Стромынке, был первым иностранцем, которого видел уроженец Привольной.

Воспоминания Млинаржа о друге однозначны: «Студент Горбачев был не только очень способным и интеллигентным, он был человеком открытым, умным, но не самоуверенным, умел и хотел слушать других». Этот человек, хороший во всех отношениях, многое раскрыл своему чешскому другу. Например, при изучении «колхозного права» Миша рассказывал Зденеку, что в колхозах право не имеет никакого значения, что действует — по отношению к колхозникам — только принуждение. Когда друзья смотрели популярный фильм «Кубанские казаки», в котором демонстрировалось колхозное изобилие, столы ломились от еды и питья, Миша, знавший реальность, разоблачал ложь кинофильма, говоря о том, что действительно ставят на стол колхозники. Млинарж отмечает, что, изучая марксистскую философию, Горбачев нашел у Гегеля цитату, которую любил повторять: «Истина всегда конкретна». В отличие от большинства советских студентов, пишет чешский мемуарист, Горбачев не относился к марксизму как к своду правил, которые надо заучить наизусть. При желании можно сказать, что в этом молодой Горбачев следовал за Сталиным, который утверждал: «Марксизм — не догма, а руководство к действию». Но Млинарж настаивает: в студенческие годы Горбачев понимал то, чего не могли или не хотели понять другие; у него были сомнения в непогрешимости Сталина. Самый знаменитый эпизод из воспоминаний Млинаржа связан с разговором, который цитируют в обязательном порядке все биографы генерального секретаря. Однажды, после какого-то занятия по марксизму-ленинизму, где говорилось о врагах партии, ликвидированных, вычеркнутых из истории, Горбачев сказал: «Но ведь Ленин не арестовал Мартова, он разрешил ему эмигрировать». Разговор шел в 1952 г. Млинарж комментирует: «Сегодня такое заявление не показалось бы еретическим даже в СССР. Но в 1952 г. это значило, что студент Горбачев задавал себе вопрос: действительно ли люди делятся на сторонников линии и преступников. Он знал, что могли существовать оппозиционеры, критики и реформисты, которые, тем не менее, не были преступниками, и это относится также к социалистам и коммунистам».

Естественно желание говорить хорошо о друге, ставшем знаменитым. С другой стороны, очень нелегко обнаружить ошибки у мемуаристов, повторяющих разговор, который шел с глазу на глаз, без свидетелей, 33 года назад. Разговор важный, ибо слова Горбачева о добром Ленине, отпустившем своего старого друга и политического противника Мартова за границу, как нельзя лучше свидетельствуют о том, что зерно будущих реформ созревало уже тогда, в далекие сталинские годы.

Рассказ этот, краеугольный камень мифа Горбачева-реформатора с юных лет (открывавшегося только чешскому другу), вызывает серьезные сомнения по нескольким причинам. Первая — история выезда Юлия Мартова в 1920 г. за границу была одним из тех «белых пятен» в советской истории, о которых станут много говорить в эпоху «гласности». Для того, чтобы обнаружить следы этой истории (выезда Мартова) нужен был доступ к старым газетам и книгам, которые были упрятаны в спецхране и выдавались по спецразрешению.

«Дело Мартова» Млинарж не выдумал. Он лишь пристегнул его к другому времени. И все изменилось.

20 апреля 1962 г. газета «Известия» опубликовала рассказ Э. Казакевича «Враги». Рассказ вызвал большой интерес, позднее его экранизировали. Шла «оттепель», и «белые пятна» в истории ликвидировались. Казакевич рассказал, что Ленин летом 1920 г. решил помочь уехать за границу лидеру меньшевиков Мартову. Он посылает курьера к Мартову, который скрывается от ВЧК, с инструкцией, как бежать из советской республики. Ленин предупреждает курьера, что абсолютно никто не должен знать, где Мартов прячется. Даже Совет народных комиссаров. Ибо, как иронически замечает вождь, среди народных комиссаров есть еще более рьяные ленинцы, чем Ленин.

Можно предположить, что Млинарж узнал об этой истории в 1962 г. В это время он был уже в Чехословакии, а с Горбачевым еще раз, последний, увиделся в 1967 г. Говорили ли они тогда о Ленине и Мартове, может быть в связи с фильмом? Неизвестно. Зато известно, что история, рассказанная Казакевичем, — ложь. Вместе с Мартовым летом 1920 г. выехал другой лидер партии меньшевиков Рафаил Абрамович. В 1962 г. он еще был жив. В письме в «Нью-Йорк таймс» Абрамович рассказал, что Мартов в 1920 г. не скрывался и агенты ВЧК часто посещали его. Выезд за границу был разрешен ему и Мартову, ибо они обратились с письмом к II конгрессу Коминтерна, который заседал тогда в Москве. Ленин согласился на отъезд врагов, аргументируя: что мы выиграем, если Мартов мучеником умрет в бутырской тюрьме? Пусть лучше едет за границу.

Стоит добавить, что публикация рассказа Казакевича о добром Ленине, не убивающем своих врагов,[60] появилась в советской печати после XXII съезда партии (октябрь 1961), на котором Хрущев беспощадно громил своих врагов — Молотова, Маленкова, Кагановича. Рассказ Казакевича читался, как обещание: верный ученик Ленина Хрущев своих врагов тоже не ликвидирует. Ни Горбачев, ни Млинарж в 1952 г. не могли знать, что придумает Казакевич в 1962 г.

Воспоминания Зденека Млинаржа «Мой товарищ Михаил Горбачев», написанные в 1985 г., представляют дополнительный интерес, если мы сравним их с его же воспоминаниями, озаглавленными «Холодом веет от Кремля» и написанными в начале 80-х гг. Это может показаться странным, но никто из биографов Горбачева не обратился к этим первым мемуарам, хотя они дают очень живое описание юридического факультета, когда там учились Зденек и Михаил. Возможно, это объясняется тем, что в первых мемуарах Млинарж не вспоминает своего товарища Горбачева.

Легко обнаружить разночтения. Скажем, в 1985 г. Млинарж рассказывает о дерзко-опасных разговорах на политические темы, которые он вел с Горбачевым. В первом варианте он признается, что был «искренним, убежденным сталинистом» и настойчиво это подчеркивал публично. Трудно себе представить советского студента, исповедующегося на груди иностранца (пусть даже из соцстраны) — сталиниста. Нет нужды говорить о том, что общение с иностранцами проходило под бдительным оком «органов», требовавших регулярных рапортов. Андрей Синявский живо и остро рассказал, как это делалось в то время в романе «Спокойной ночи». Впрочем, если бы Млинарж узнал (а, может быть, и знал) о том, что его товарищ пишет рапорты об их разговорах, он счел бы это совершенно естественным. Едва приехав в Москву, он сам посылает письмо-донос на арестованных в Чехословакии партийных руководителей.

Первый вариант мемуаров Млинаржа ценен тем, что верно воссоздает атмосферу юридического факультета МГУ в 1950—55 гг. «Занятия на юридическом факультете Московского университета, — вспоминает Млинарж, — не имели ничего общего с изучением права и его роли в человеческом обществе. Сталинская, как, впрочем, и современная советская юридическая наука признает лишь один критерий правосудия: правосудие — это то, что государство (вернее, государственные органы, формально наделенные соответствующими полномочиями) сочтут правосудием». Млинарж продолжает: «Юридические факультеты советских университетов не учат студентов мыслить в категориях права. Они готовят «специалистов по юриспруденции», которым надлежит запомнить, что предписывается властью в том или ином случае, как в том или ином случае надлежит действовать, а что запрещено».

Приехав летом 1990 г. в Москву, Зденек Млинарж в интервью «Правде» устранил противоречия в своих воспоминаниях, заявив: «Я знаю холод и тепло Кремля».

В 1955 г. Михаил Горбачев заканчивает курс обучения, получает диплом. Как свидетельствует Фридрих Незнанский, он испытывал свои способности и на факультете, где часто можно было услышать «стальной голос факультетского комсомольского секретаря, требующего исключения из комсомола за мельчайшие провинности — от не вовремя рассказанного политического анекдота до недовольства, выраженного по случаю посылки на работу в колхоз».

Окончание Московского университета означало конец учения, начало трудовой жизни. Выбор не принадлежал Горбачеву, как он не принадлежит никому из советских студентов-выпускников. Выбор был: после университета можно остаться в аспирантуре, готовить диссертацию, заняться потом научной работой или преподаванием; можно получить назначение на работу в Москве, в столице, с ее прелестями и соблазнами; либо назначение в провинцию, более близкую или очень далекую — велик Советский Союз и есть много мест, о которых с ужасом думает выпускник университета.

Михаил Горбачев получает назначение в Ставрополь, город, из которого он приехал в Москву. Биографы не знают причин возвращения в родные места. Для поступления в аспирантуру, видимо, у него не было протекции, способностей, а может быть, и желания. Знатоки византийских интриг в «аппарате» предполагают, что Горбачев кому-то не угодил, кому-то не подошел и потерял возможность устроиться в Москве. Он возвращается на родину, приобретя разнообразные знания в области советского права, марксизма-ленинизма, истории КПСС, один семестр он изучал латинский язык. Ему преподавали основы ораторского искусства, необходимого прокурору. Американские биографы считают, что Горбачев — «самый эффективный публичный оратор среди советских вождей после Ленина», Жорес Медведев называет его лучшим из партийных ораторов «после Троцкого». В Москве Горбачев женится. В 1954 г. он вступает в брак с Раисой Титоренко, студенткой философского факультета, выбравшей своей специальностью марксизм-ленинизм. Горбачев рассказывает: «Раиса Максимовна... после окончания школы с золотой медалью поступила в МГУ на философский факультет... Занималась педагогической деятельностью в вузах, написала и защитила кандидатскую диссертацию о жизни колхозного крестьянства, стала доцентом. Она преподавала философию более 20 лет...»

Остановка в Ставрополе

Это тоже были значительные и важные годы в нашей жизни.
(М. Горбачев)

Летом 1955 г. Михаил и Раиса Горбачевы приезжают в Ставрополь. 31 год спустя генеральный секретарь будет с удовольствием вспоминать свою молодость, первую поездку из Ставрополя в Москву в 1950 г.: «Я видел страну в руинах. Но скажу: тогда был боевой, зубастый комсомол. Делал он много, очень много... Комсомольские собрания такие были боевые!» Горбачев с удовольствием вспоминает страшные сумерки сталинской эпохи, комсомольские собрания, «боевые, зубастые», на которых разоблачали «сионистов», «убийц в белых халатах», «агентов ЦРУ» и бесчисленных других врагов. Обратная поездка — из Москвы в Ставрополь в 1955 г. — пока не пробудила у генерального секретаря добрых воспоминаний. Во всяком случае, он еще публично не делился ими. Возможно потому, что в Москву он ехал, полный надежд. Возвращался — с университетским дипломом, молодой и красивой женой, но возвращался в провинциальный город. Выехав из сталинской эпохи, он приехал в послесталинскую, начинавшуюся хрущевскую эру.

Самый примечательный, бесспорно самый важный факт в биографии Михаила Горбачева: никогда, ни одного дня своей сознательной жизни, он не работал нигде, кроме партии. Можно представить себе, что он был предназначен для партийной карьеры. Едва достигнув необходимого 14-летнего возраста, он вступает в комсомол. Это — неудивительно: в школе в комсомол вступают почти автоматически. Едва достигнув 18 лет, он становится кандидатом в члены партии. Это происходит реже, обычно ждут дольше, к тому же нужны рекомендации, согласие партии принять в свои ряды. Поступив в университет, Михаил немедленно включается в комсомольскую деятельность, становится на первую ступеньку карьеры.

Биографы Горбачева и советские публицисты с удовольствием поздравляют себя и советский народ с тем, что его возглавляет, впервые после Ленина, юрист. Как известно, Ленин в течение 4 лет (1891—1895) числился помощником присяжного поверенного. И даже несколько раз выступал в суде как защитник, хотя «Владимир Ильич мало занимался юридической практикой: не она влекла его, а революционная работа...» Михаил Горбачев ни минуты не занимался юридической практикой. Сам он говорит уклончиво: «Так получилось, что по специальности мне пришлось трудиться недолго. Скоро порекомендовали на работу в комсомол». Его официальная биография подчеркивает знаменательный факт: «В 1946—50 — помощник комбайнера МТС в Ставропольском крае. С 1955 — на комсомольской и партийной работе».

Почти каждый выпускник советского высшего учебного заведения получает направление на работу по специальности. Он обязан проработать три года за то, что государство учило его. Но Горбачеву, видимо, удалось получить направление на работу в кадры — в ставропольский городской комитет комсомола. Первый пост — заведующий отделом. Должность была очень небольшая, в особенности для выпускника московского университета.

Взял его на работу тогдашний первый секретарь горкома комсомола Всеволод Мураховский. Позднее, когда Горбачев обгонит своего первого покровителя, он не забудет его. Сегодня Мураховский — первый заместитель председателя Совета министров СССР.

Горбачеву — 24 года. Начинается медленное, но упорное продвижение вверх. Сначала в аппарате комсомола. В 1956 г. — первый секретарь городского комитета комсомола. В 1958 г. — заведующий отделом пропаганды, а затем — второй секретарь краевого комитета комсомола. В 1960 — первый секретарь комсомола Ставропольского края. В это же время первым секретарем краевого комитета партии присылают из Москвы Федора Кулакова. В течение 18 лет карьера Горбачева будет связана с карьерой Кулакова. Советская структура власти больше всего напоминает средневековую сюзеренно-вассальную систему: сюзерен нуждается в вассалах, которые в не меньшей степени нуждаются в нем. Она рождается в первые же годы после революции. В 30-е годы массовость террора объяснялась, в частности, существованием системы: после ареста сюзерена падали все его вассалы — сверху донизу. В брежневскую эпоху сюзеренно-вассальная структура приобрела особые черты: связи на всех уровнях приняли мафиозно-криминальный характер.

Брежневское время получило теперь официальную этикетку — «эпоха застоя». Она, конечно, не была таковой в области внешних отношений: в 70-е годы Советский Союз значительно расширил «третью империю» — в Азии, Африке, Латинской Америке. Не была она такой спокойной для обладателей высшей власти, как ее теперь представляют. Брежнев, обретя власть, «перебирал людишек» в высших органах власти не менее активно, чем Хрущев. С членами Политбюро или секретарями ЦК, потерявшими фавор, падали (отправлялись в далекие страны послами или на пенсию) и все их вассалы. Зато те из руководителей, которые по разным причинам устраивали Брежнева, чувствовали себя в полной безопасности, превращаясь во всесильных сатрапов. Или, как рассказал Владимир Семичастный, председатель КГБ в 1961—1967 гг.: «Брежнев убрал из высшего эшелона власти всех молодых — Шелепина, Полянского, Воронова. Он подбирал себе послушных людей, которые умели подхалимничать, удовлетворять все его запросы и потребности».

«Русская бюрократия, — заметил проницательный наблюдатель, — выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие — в силу легкости захваченного ими в плавание груза». Советская бюрократия потребовала и другие качества. Иной характер носит «груз», который пловец должен брать с собой. Но умение плавать или бездумная легкость остаются важными условиями успеха. Михаил Горбачев, бесспорно, относится к типу умелых пловцов.

1960 г. — важная дата в биографии Горбачева. Ему 29 лет, он — первый секретарь ставропольского краевого комитета комсомола. И вскоре ему предлагают перейти в краевой комитет партии. Будущий генеральный секретарь на распутье: продолжая комсомольскую карьеру, можно было рассчитывать вернуться в Москву, в ЦК комсомола; была возможность уйти с комсомольской работы в КГБ: Хрущев, ликвидируя сталинский аппарат «органов», решил обновить их за счет «молодежи». Патроном КГБ стал комсомол, точнее, первый секретарь ЦК комсомола Александр Шелепин, позднее назначенный председателем КГБ. Была у Горбачева и третья возможность, видимо та, которая его прельщала больше всего, — перейти в партийный аппарат. Случай представился в 1962 г.

В марте 1962 г. на пленуме ЦК Хрущев выступил с очередным планом решения продовольственной проблемы в СССР. Он предложил для увеличения сельскохозяйственной продукции в стране вновь перестроить систему управления сельским хозяйством. Ведя не прекращавшуюся с марта 1953 г. борьбу за власть, которая позволила бы ему осуществить необходимые реформы, Хрущев не перестает трясти аппараты (политический, экономический), надеясь в процессе «перестройки» создать прочный фундамент для своей власти. На этот раз Хрущев предложил (предложение первого секретаря ЦК было немедленно принято) создать в деревне специализированные колхозно-совхозные управления, охватывающие территорию нескольких районов. Руководить этими управлениями должны были особые инспектора — представители партии с широкими полномочиями. Тем самым ослаблялась власть сельских районных комитетов партии, у них отбирали смысл их существования — руководство сельским хозяйством.

Вся эта схема, как и подавляющее большинство других реорганизационных проектов Хрущева, оказалась бессмысленной, не уменьшающей, но увеличивающей бюрократический аппарат, вводящей еще большую неразбериху в систему руководства. Мы говорим об этом лишь потому, что Горбачев был назначен инспектором одного из управлений Ставропольского края: это была функция в партийном аппарате. В декабре 1962 г. первый секретарь крайкома Ф. Кулаков переводит его с бесперспективной должности инспектора на пост заведующего отделом кадров краевого комитета партии. В его ведении все назначения на посты, находящиеся в номенклатуре крайкома. Первый секретарь не только поднял Горбачева на ступеньку лестницы карьеры, но, сделав это, выразил ему свое доверие. У Горбачева появился сюзерен — важнейшее условие успеха, в случае, конечно, успеха сюзерена.

Федор Кулаков был прислан из Москвы на место первого секретаря Ставропольского краевого комитета партии в июне 1960 г. Для 52-летнего Кулакова Ставрополь был проявлением немилости, изгнанием. С 1959 г. он занимал пост министра хлебопродуктов РСФСР, в 1960 г. Хрущев, недовольный неудовлетворительным состоянием сельского хозяйства, прогнал соответствующих министров, в том числе Кулакова. Агроном по специальности, Кулаков с 1943 г. находится «на руководящей партийной, советской и хозяйственной работе». Жорес Медведев, слышавший его выступления в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, говорит о нем: «Типичный партийный босс, жесткий, внушительный, авторитарный». И добавляет: «Очень честолюбивый». Жорес Медведев относится к нему недоброжелательно, видимо, потому, что Кулаков, не забывший обид со стороны босса, участвовал в подготовке заговора против Хрущева. По свидетельству Роя Медведева, в сентябре 1964 г. на территории Ставропольского края собрались по приглашению Кулакова (под предлогом охоты) некоторые члены президиума ЦК. Разговор шел о смещении Хрущева.

В октябре 1964 г. Хрущев был свергнут, и практически сразу же Кулаков поехал в Москву. Сюзерен в Москве — замечательная предпосылка успешной карьеры. В Ставрополь — на пост первого секретаря обкома — присылают из Москвы Леонида Ефремова, опытного партийного функционера, руководившего обкомами в Куйбышеве, Курске, Горьком, призванного затем в Москву. Л. Ефремов в момент падения Хрущева был кандидатом в члены Президиума ЦК (с 1966 г. он вновь стал называться Политбюро), вторым секретарем Бюро ЦК по РСФСР (первым секретарем был сам Хрущев). После избрания Брежнева Л. Ефремов не сумел сохранить свое положение в Москве и был отправлен в провинцию. У Горбачева появился новый шеф.

Жорес Медведев называет Леонида Ефремова человеком «хорошо образованным, либеральным», более «опытным и умным, чем Кулаков», а кроме того, «экспертом по сельскому хозяйству, окончившим воронежский институт сельской механизации». Мишель Татю сообщает, что в Ставрополе вспоминают Л. Ефремова как человека «культурного».

Личность и человеческие качества бывшего первого секретаря Ставропольского обкома не представляли бы особого интереса для историка, если бы Леонид Ефремов не был в течение полутора лет начальником Михаила Горбачева. Нет сомнения, что два человека хорошо «сработались». Горбачев нравился Кулакову, понравился он и Ефремову. Биографы Горбачева проходят мимо «короткой, но исключительно резкой», как выражается публицист Юрий Черниченко, дискуссии о путях развития советского сельского хозяйства. Дискуссия проходила в 1967 г. Одну сторону представлял экономист и публицист Геннадий Лисичкин, другую — Леонид Ефремов. Г. Лисичкин описывал в одной из статей положение, которое он наблюдал в хозяйственной жизни Северного Кавказа, т. е. на территории, где хозяином был и Л. Ефремов: «В одном углу (равном иному европейскому государству), там, где много солнца, чернозема и сравнительный достаток влаги, колхозам было очень выгодно выращивать пшеницу и невыгодно... заниматься овцеводством и молочным скотоводством. В другом углу, там, где много природных пастбищ... наоборот: выгодно было заниматься животноводством и невыгодно пшеницей, хлеб получался слишком дорогой. Так вот, в том углу, где выгодна пшеница, колхозам предписывали раздувать скотоводство... а в том углу, где выгодно скотоводство, — заставляли раздувать зерновое хозяйство...» Это не было глупостью, — объясняет публицист, — это был принцип планирования. Геннадий Лисичкин предложил менять «хозяйственный механизм», развивать товарные отношения и свободные закупки. Леонид Ефремов категорически осудил этот путь, обрушившись на «фетишизацию товарно-денежных отношений». Михаил Горбачев не мог, естественно, спорить со своим непосредственным начальником. Хотел ли он с ним спорить? На этот вопрос может ответить только он сам. Историку остается зарегистрировать, что Ефремов продолжал поддерживать Горбачева. К этому времени Михаил Сергеевич, так же как и его шеф, стал экспертом в области сельского хозяйства. Он заочно окончил Ставропольский сельскохозяйственный институт. Горбачев следовал новой моде. Высшая партийная аристократия начала охоту за дипломами. Секретари областных и республиканских комитетов партии, члены ЦК начали заочно приобретать высшее образование. Как правило, они украшали свою биографию дипломами технических высших учебных заведений. Горбачев, работавший в сельскохозяйственном Ставропольском крае, выбрал сельское хозяйство. Гейдар Алиев, занимавший пост председателя КГБ Азербайджана, — стал дипломированным историком. Нетрудно представить, что Горбачев, например, сдававший экзамены, занимая пост первого секретаря городского комитета партии, получал обычно отличные отметки.

Леонид Ефремов активно продвигает Горбачева: в сентябре 1966 г. он уже первый секретарь городского комитета партии, в августе 1968 г. — второй секретарь краевого комитета партии, в июне 1970 г. — первый секретарь краевого комитета партии. Ефремова отзывают в Москву, и он рекомендует на свое место Горбачева. Одной рекомендации бывшего первого секретаря недостаточно. Необходимо решение Москвы, ибо первый секретарь краевого комитета партии — номенклатура Политбюро.

Край — самая крупная единица административного деления в РСФСР. Это — крупные территории, расположенные на окраинах (отсюда название) Российской федерации. Их всего 6 — Алтайский, Краснодарский, Красноярский, Приморский, Хабаровский и Ставропольский. Секретарь крайкома обладает теми же правами, что и секретарь обкома (область — основная крупная единица административного деления в СССР), но территория, на которой он осуществляет свою власть, значительно больше. Особенность края как административно-территориальной единицы и в том, что в его состав входит автономная область, населенная национальностью слишком малочисленной, чтобы получить право называться автономной республикой. В Ставропольский край входит Карачаево-Черкесская автономная область, населенная кавказскими народами — карачаевцами и черкесами.

Первый секретарь крайкома — пост, дающий место в верхнем эшелоне власти. Первый секретарь крайкома автоматически избирается в Центральный комитет, становится депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР. Главное — он обладает колоссальной реальной властью. Ставропольский край занимает территорию в 80 с лишним тысяч кв. километров (что равно территории Бельгии, Швейцарии и трех Люксембургов), на ней проживало (на 1 января 1982 г.) 2622 тыс. человек.

Американский советолог Джерри Хаф, желая найти аналогии советской системе на Западе, называет секретарей обкомов (и крайкомов) префектами. Мишель Татю с этой аналогией согласен и пишет: «Правление префекта Горбачева в Ставрополе продлится восемь лет». Журналисты из «Тайма» пишут в биографии генерального секретаря, что Горбачев, «назначенный первым секретарем Ставропольского края, стал практически губернатором территории, хотя он обладал значительно большей властью, чем губернатор американского штата».

Префект, губернатор, вице-король, сатрап — все эти аналогии дают некоторое представление о функции первого секретаря и одновременно мешают понять специфику его положения. Шутка о «секретариате», явившемся после матриархата и патриархата, лучше всего обнажает скелет советской системы: Генеральный секретарь, первые секретари четырнадцати республиканских компартий,[61] первые секретари сотен областных (краевых) комитетов, первые секретари тысяч районных комитетов. Представители партии, обладающей всей властью в стране, — полные хозяева своих уделов. Каждый местный комитет повторяет структуру Центрального Комитета. Крупный местный комитет (республиканский, краевой) калькирует ее буквально, имея отделы: административных органов, сельского хозяйства, строительства, культуры, транспортный, пропаганды и агитации, партийной работы и т. д.

Первый секретарь занимается всеми вопросами, ему принадлежит последнее слово при решении всех проблем. В связи с этим образование и специальность первого секретаря особого значения не имеют. Только Леонардо да Винчи был специалистом по всем вопросам. Первый секретарь, как выражаются на советском языке, специалист по общим вопросам. Михаил Горбачев занял пост первого секретаря крайкома, имея два диплома. Они давали ему престиж, но были бы недостаточны для решения всех проблем, если бы он не обладал Властью. Первый секретарь недаром звался — Хозяин. Обладая идеологической властью, поскольку партия, «вооруженная марксистско-ленинским учением», придает «планомерный, научно обоснованный характер» борьбе советского народа за коммунизм,[62] первый секретарь располагает и административной властью. На своей территории он, как говорили о Сталине, Отец и Учитель. Москва контролирует деятельность первого секретаря издалека, и если на его территории не происходит никаких особых катастроф, он хозяйствует в зависимости от своих возможностей и вкусов — так, как хочет.

Михаил Горбачев — первый из семи верховных руководителей партии — обладает длительным, почти восьмилетним опытом власти первого секретаря территории среднего размера. Ленин, властвуя в небольших комитетах, перешел прямо к высшей власти в государстве. Сталин, вкусив неограниченную власть военного комиссара в годы гражданской войны, хозяйничал потом через аппарат. Уникальность биографии Горбачева в том, что на протяжении долгого времени он был хозяином примерно 3 млн. человек. От него в очень многом зависела их жизнь. И он мог их видеть и знать, многих непосредственно. Он был настоящим Хозяином — осязаемым и полновластным.

Ставропольский опыт во многом объясняет смысл «реформы нашей политической системы», которую предпринял Горбачев. Он знал, о чем говорил, неожиданно предложив на XIX партконференции объединение функций первого секретаря и председателя совета народных депутатов на всех уровнях. Всемогущество первого секретаря, в результате реформы, приобретет легитимность, станет и формально эманацией государственной, а не только партийной власти. Ставропольский опыт дал бывшему первому секретарю крайкома уверенность Хозяина, убеждение, что сильный руководитель должен и может вести за собой.

В апреле 1970 г. 39-летний Михаил Горбачев занимает пост первого секретаря Ставропольского крайкома. Он покинет его, чтобы переехать в Москву, в ноябре 1978 г. Эти восемь с половиной лет прежде всего привлекают внимание незаметностью Горбачева. Его соседи и конкуренты, первые секретари Краснодарского крайкома (Сергей Медунов) и Ростовского обкома (Иван Бондаренко) выступают на съездах партии, гордятся публично успехами. Секретари обкомов, хозяева на своей территории, любят выделиться чем-нибудь: один покровительствует искусству (социалистического реализма, естественно), другой — театру или опере, третий — выращивает своих писателей. В Ставропольском крае не было ничего, свидетельствующего о вкусах первого секретаря. Занимая пост первого секретаря ставропольского городского комитета, Горбачев подарил Ставрополю цирк. Это была единственная оригинальность.

Ставропольский край — сельскохозяйственный регион. Победы или поражения первого секретаря неразрывно связаны с удачным или неудачным урожаем. Горбачев, как и полагается, уделяет главное внимание сельскому хозяйству. Он много ездит по колхозам и совхозам края, поощряет новую форму организации труда: безнарядное звено. Эта система пытается связать производительность труда колхозников с оплатой, приблизить колхозника к земле, пробудить у него интерес к работе. Она остается косметической операцией, не влияющей на урожай, размеры которого резко меняются каждый год. С 1970 г. Федор Кулаков в качестве секретаря ЦК ведает сельским хозяйством. Высокие урожаи (1973, 1976) он приписывает своему умелому руководству, плохие урожаи (например, катастрофический 1975 г.) объясняет бездарной деятельностью министра сельского хозяйства. Избрание Кулакова (после хорошего урожая) членом Политбюро вводит его в круг претендентов на пост генерального секретаря. Он ищет пути достижения постоянных высоких урожаев, что увеличило бы его шансы в борьбе с конкурентами в Политбюро. И находит «метод». Все рецепты лечения советского сельского хозяйства, смертельно заболевшего после коллективизации, гарантировали быстрое и окончательное выздоровление без изменения системы. Каждое средство было волшебным. Чудесные панацеи предлагал Лысенко, затем были — сталинские лесные полосы, ограждавшие от ветров и обеспечивающие высокие урожаи, кукуруза Хрущева, химизация Брежнева и т. п. Очередным волшебным средством был «метод» Кулакова. Констатировав очевидный и всем известный факт, что примерно 20-30% урожая теряется во время жатвы (положение не изменилось и сегодня), Кулаков потребовал от ученых разработать метод быстрой уборки. Ростовский научно-исследовательский институт механизации и электрификации сельского хозяйства разработал проект. Было предложено создать специальные отряды по уборке, состоящие из 15 комбайнов, 15 грузовиков, обеспеченные бригадами по снабжению бензином, сборке соломы, предварительной подготовке поля и т. д. Каждый специальный отряд получал для идеологической поддержки двух профессиональных агитаторов из партийного комитета, 8 полуштатных агитаторов, 4 политинформаторов и одного лектора. Кроме того, создавались «подвижные партийные организации» и «подвижные комсомольские группы», которые перемещались вместе с хлебоуборочными машинами.

Испытание волшебного средства, хотя рецепт был разработан ростовским институтом, Кулаков поручил первому секретарю Ставропольского крайкома. Для пробы выбран был Ипатовский район: гладкая как стол равнина, засеянная озимой пшеницей, созревающей в одно время. Опыт закончился полным успехом. Впервые имя М. С. Горбачева появляется в «Правде»: газета публикует интервью с ним и одновременно печатается резолюция ЦК, рекомендующая применение «ипатовского метода» во всей стране. В числе других «урожайных новаторов» Михаил Горбачев удостаивается высокой награды — ордена Октябрьской революции. Очень скоро выясняется (открыто об этом будет сказано в 1983 г.), что «ипатовский метод» — очередной трюк, дорогостоящий и ничего не дающий.

Сельскохозяйственные успехи края были необходимым, но недостаточным условием успешной карьеры. Тихая мечта чеховских трех сестер — «в Москву, в Москву, в Москву» — гнездится в душе каждого первого секретаря. Но их сотни. Как обратить на себя внимание? Прежде всего, конечно, — успехами, выдающимся подвигом, перевыполнением плана. Есть и другие возможности. На территории Ставропольского края, например, расположены знаменитые минеральные источники и курорты — Кисловодск, Железноводск. Некоторые советские лидеры регулярно приезжают туда лечиться. Естественно, их встречает Хозяин края, первый секретарь. Завязываются знакомства. Есть и другие места отдыха — Крым и черноморское побережье. Эту зону называют «всесоюзной здравницей» — она расположена на территории Краснодарского края. В 70-е годы в Кисловодск приезжают лечиться Суслов, Косыгин, Андропов, Кулаков. Брежнев предпочитает Кавказ. Его фаворит — первый секретарь Краснодарского крайкома Сергей Медунов. Место отдыха, вкусы, болезни и темпераменты позволяют различить две группы в советском руководстве: одна предпочитает советские субтропики с их винами, другая — Ставрополье с его минеральными водами.

17 июля 1978 г. совершенно неожиданно умирает Федор Кулаков. Самый молодой из членов Политбюро в свои 60 лет, ожидавший осенью 1978 г. невиданный в стране урожай (по американским подсчетам, сделанным в июле, можно было рассчитывать на 240 млн. тонн, рекорд 1976 г. был 223,8 млн. тонн), не болевший, насколько было известно, внезапно покинул сей мир. Загадочное медицинское коммюнике, подписанное личным врачом Брежнева академиком Чазовым, нынешним министром здравоохранения, сообщало, что сердце Кулакова «перестало биться». Он был похоронен со всеми почестями, при отсутствии, однако, на похоронах Брежнева, Косыгина и Суслова. Погребальную речь на Красной площади произнес Михаил Горбачев: впервые советский народ мог увидеть (не подозревая об этом) будущего вождя.

Причины смерти (самоубийство? убийство?) Кулакова остаются пока «белым пятном» советской истории. Исчезновение покровителя открывает новую главу в жизни Горбачева. Умерев, Федор Кулаков как бы оказал последнюю услугу своему фавориту. В 1978 г. Суслов, Косыгин и Андропов приезжают — в августе и сентябре — на минеральные воды в Ставропольский край. В сентябре — по дороге в Баку, остановившись в Краснодаре, Брежнев и Черненко заезжают в Минеральные Воды, где беседуют с Горбачевым. Об этом сообщают на первых страницах газеты (как и о встрече с Медуновым). В октябре в Ставрополь приезжает Андрей Кириленко, член Политбюро и секретарь ЦК, которого в тот момент считали «вторым секретарем».

27 ноября 1978 г. пленум ЦК зарегистрировал перемены в Политбюро и секретариате. Брежнев ввел в Политбюро Черненко, кандидатом был избран 73-летний Тихонов, будущий премьер-министр, секретарем ЦК на место Кулакова стал Михаил Горбачев. Можно предполагать, что Брежнев хотел продвинуть Сергея Медунова. Можно предположить, что его кандидатура была остановлена материалами, которые были обнародованы несколько лет спустя, когда Медунова привлекли к суду по обвинению в коррупции. Были и другие кандидатуры. В Москву приехал Горбачев. Ставропольский период жизни, длившийся почти четверть века, кончился. Он вернулся в столицу, перепрыгнув сразу множество ступеней на лестнице славы.

Возвращение в Москву

Всем известно, от Кремля начинается Земля.
(В. Маяковский)

Впервые возникает вопрос: почему он? В рассказе «Как это делалось в Одессе» Исаак Бабель задает старому мудрому Арье-Лейбу вопрос о причинах победы в борьбе за первое место в одесском уголовном мире Бени Крика. Перечисляя достоинства страшных соперников, Бабель спрашивает: «Почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?» Особые качества, по словам Арье-Лейба, были необходимы Бене Крику, иные, но также особые нужны были и Михаилу Горбачеву. Мишель Татю рассказывает, что видел в Ставрополе фотографию Горбачева, окруженного народом. Было это в 1970 г., видимо, после избрания Михаила Сергеевича первым секретарем крайкома. «Я с трудом узнал его, — пишет Мишель Татю. — Гораздо более толстый, чем сегодня, уже наполовину лысый, в плохо скроенном костюме из тяжелого драпа, он совсем не казался молодым и выглядел как типичный сельский аппаратчик».

Был ли он типичным сельским аппаратчиком? Скрывался ли под маской аппаратчика тайный реформатор? Скрывался так тщательно и так долго? Некоторые биографы Горбачева, прежде всего Зденек Млинарж, хотят представить его именно так: все понимал, но таился, ждал своего звездного часа. Примерно как герой поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод», рассказывающей о том, как молодой поляк, притворившись немцем, вступает в орден тевтонских рыцарей, делает в нем блестящую карьеру, становится гроссмейстером ордена, чтобы его уничтожить и освободить свою страну. Сегодня, когда среди советских политологов стало модным вспоминать о том, что Сталин видел партию как «своего рода орден меченосцев в государстве», романтический герой Мицкевича оказывается как раз на месте. Никто, конечно, не может ответить на вопросы о мечтах, планах и желаниях ставропольского первого секретаря, если он сам не расскажет об этом в будущих воспоминаниях. Все, что может сделать историк, — это констатировать факты.

С конца 1978 г. Михаил Горбачев, избранный секретарем ЦК, руководит сельским хозяйством. Урожай 1979 г. был катастрофическим. Пришлось импортировать 31 млн. тонн зерна — больше, чем когда-либо в советской истории. Неудача не повредила Горбачеву, как это обычно бывало с советскими руководителями. Она ему помогла: в ноябре 1979 г. его избирают кандидатом в члены Политбюро. В 1980 г. урожай по-прежнему очень низкий.

Ввозится 35 млн. тонн зерна. В конце октября того года Горбачев избирается членом Политбюро. Со времен коллективизации не было таких плохих урожаев, зато никогда не делал такой стремительной карьеры руководитель, ответственный за сельское хозяйство. За два года бывший рядовой сельский аппаратчик входит в святая-святых, в узкий круг руководителей партии и государства, становится «старшим секретарем», сочетая членство в Политбюро и пост секретаря ЦК. Вчерашний (два года назад) первый секретарь Ставропольского крайкома стал одним из вероятных кандидатов на пост генерального секретаря. Он — самый молодой из «старших»: Суслов родился в 1902 г., Брежнев и Кириленко — в 1906, Черненко — в 1911, Горбачев — в 1931.

Нетрудно себе представить аргументы Горбачева, объяснявшего неудачи сельского хозяйства отсутствием в его руках достаточной власти. Для управления сельским хозяйством, которое состояло в координации деятельности 13 министерств и госкомитетов, ведавших различными сельскохозяйственными и связанными с ним отраслями, действительно нужна неограниченная власть. Горбачев получил то, что просил: над ним был только генеральный секретарь. Урожай 1981 г. снова был катастрофой. По американским подсчетам было собрано 155 млн. тонн. Новый пятилетний план, начавшийся как раз в 1981 г., предусматривал ежегодный урожай в среднем 238-243 млн. тонн. За границей закупили 46 млн. тонн зерна. Было решено, не без участия Горбачева, естественно, не публиковать статистических данных о сельскохозяйственной продукции.

В начале 80-х гг. партийное руководство в очередной раз окончательно решает сельскохозяйственную проблему: публикуется «Продовольственная программа СССР». В ее разработке активное участие принимает Михаил Горбачев, отвечающий за сельское хозяйство. Как писал советский публицист: «Продовольственная программа СССР — явление уникальное: ни в нашей стране, ни в мировой практике ничего подобного не встречалось. Обеспечить производство высококачественных продуктов питания в объемах, позволяющих осуществить рациональные, рекомендуемые наукой нормы и структуру питания, — такая цель никогда и никем не ставилась в капиталистическом обществе с его неизбежными контрастами в уровне потребления материальных благ, в том числе продовольствия».

Программа предусматривала «уже в текущем пятилетии», т.е. в 1981—86 гг., удовлетворить спрос населения на хлебобулочные и макаронные изделия, картофель и сахар, крупы, кондитерские изделия, маргарин, яйца, рыбу. Обеспечение мясом, молоком, растительными маслами, овощами и фруктами переносилось на следующую пятилетку: 1986—1990. Для решения «уникальной задачи» — обеспечения населения продовольствием — программа предусматривала ряд изменений в системе управления сельским хозяйством. Главное из них состояло в создании АПК — агропромышленного комплекса (агропрома, как его называют) — сложнейшей бюрократической машины, совмещающей управление сельским хозяйством и руководство всеми отраслями промышленности, имеющими к нему близкое или косвенное отношение: тракторное и сельскохозяйственное машиностроение, изготовление техники и оборудования для животноводства и кормопроизводства, для легкой и пищевой промышленности, мелиорации и дорожного строительства, производство минеральных удобрений... Отрасли, занимающиеся заготовкой, транспортировкой, хранением и переработкой сельскохозяйственной продукции и ее реализацией... А кроме того, связь и информационно-вычислительные пункты, ветеринарное обслуживание и т. д. и т. п. Гораздо легче перечислить то, что не включал в себя Агропром, чем то, что ему было подведомственно.

Продовольственная программа продолжает упоминаться и сегодня, хотя ее полный провал никем уже не отрицается. Она представляет интерес лишь как один из примеров решения сельскохозяйственной проблемы традиционными методами и как документ, несущий на себе печать взглядов Михаила Горбачева в эпоху «блистательного брежневизма».

Почти четверть века партийной работы в провинции дали Горбачеву драгоценный опыт политической деятельности. Но на среднем уровне. По своему положению первого секретаря крайкома и члена ЦК он был знаком с высшим эшелоном власти. Тонкости политической борьбы в Кремле Горбачев начинает осваивать только став секретарем ЦК, а затем и членом Политбюро. «Было бы наивно считать, — пишет Татьяна Заславская, — что борьба за власть (в том числе и личностей), пронизывающая всю историю человечества, при социализме теряет корни и прекращается». Горбачев попадает в Москву, когда эта борьба, никогда не прекращавшаяся, вступает в новую фазу. Болезнь все заметнее подтачивает здоровье генерального секретаря, начинается схватка за кресло генсека. Ситуация напоминает начало 20-х гг.: смертельно больной Ленин, а за стенами дачи, где он лежит парализованный, практически неживой, наследники маневрируют, чтобы прыгнуть в освободившееся кресло. По своему калибру потенциальные наследники 20-х и 80-х гг. мало чем отличались. Хотя сегодня и есть тенденция преувеличивать человеческие качества организаторов революции, создателей советского государства. Различие двух ситуаций — в разном объеме наследства. В 20-е годы — разоренное войнами и революцией государство, в 80-е — ядерная сверхдержава.

Татьяна Заславская, анализируя социальную стратификацию советского общества, выделила в нем 11 групп. Последняя, одиннадцатая, — политические руководители общества. «Главной чертой положения этой группы, — пишет академик Заславская, — является не высокий уровень потребления, а большой объем политической власти над сферами общественной жизни, по сути, неограниченные полномочия по распоряжению национальной собственностью, возможности управления судьбами многих миллионов». В 1918 г. именно это имел в виду Ленин, когда объяснял, что «научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». В 1918 г. Ленин только строил систему «ничем не ограниченной власти», в 80-е годы «неограниченные полномочия» по распоряжению национальной собственностью и судьбой населения страны — были реальным фактом. За эту власть шла борьба.

20 июля 1978 г. «Правда» опубликовала на первой полосе фотографию: на Мавзолее стоят советские руководители, прощающиеся с умершим Федором Кулаковым. Это первая фотография Горбачева на Мавзолее. Он стоит последним, пятым, слева от занимающего центральное положение члена Политбюро и секретаря ЦК Андрея Кириленко. В ноябре Горбачев переедет в Москву, чтобы занять место Кулакова, пока же он приглашен, чтобы выступить с траурной речью. Выступает он четвертым, предпоследним, внешне похож на всех остальных — выделяется только своей молодостью.

В сложном переплетении интересов враждебных кланов Горбачев умеет угодить генеральному секретарю (иначе он не мог бы сделать такую молниеносную карьеру) и не потерять поддержки своих «минеральных» покровителей Суслова и Андропова. Очередная неудача сельского хозяйства, очередной катастрофический урожай в 1982 г., после утверждения Продовольственной программы, которая изображалась очередным волшебным средством, могли превратить Горбачева, как мириады других ответственных за советское сельское хозяйство, в очередного козла отпущения. К тому же 25 января 1982 г. умирает Суслов. Потеря эта компенсируется переходом Андропова из КГБ в секретариат ЦК. Судьба поспешила на помощь любимцу: 10 ноября перестало биться сердце генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. 12 ноября генеральным секретарем избирается Юрий Андропов.

Горбачев поднимается на новую ступень. Он покидает сельское хозяйство и получает в свое ведение самую важную и самую благодарную сферу управления — идеологию. Она важна, ибо без нее нет советской системы, она благодарна, ибо руководство этой сферой измеряется не процентами, тоннами или метрами, а словом руководителя.

Руководство идеологией — отличная школа Вождя, приобретающего в процессе руководства репутацию теоретика марксистско-ленинского учения. Горбачев заканчивает свое «высшее» образование у «профессора» Андропова. Он принимает участие в начавшейся после избрания бывшего председателя КГБ генеральным секретарем чистке кадров. Он знакомится с подлинным положением в стране, с глубиной кризиса, в котором находится Советский Союз. Когда Горбачев говорит в своих выступлениях, в частности на XIX партконференции, что он не знал многого о положении страны, ему можно верить. Со времени Сталина обязанности в Политбюро строго разграничены. Члены высшего органа власти могут быть знакомы с не касающимися их непосредственно проблемами, в общем и целом, подробностей (иногда самых важных) они не знают и не хотят знать. Не принято проявлять интерес к делам «соседа». Все обо всем может знать только генеральный секретарь.

Руководитель идеологии, Горбачев устанавливает связи с миром науки и культуры, которые ему потом очень пригодятся. Живо интересуется экономикой, взглядами сторонников экономической реформы — Т. Заславской, А. Аганбегяна.

9 февраля 1984 г. Юрий Андропов умер. В «комнате №1» имелось три кандидата: М. Горбачев, 52 года, Григорий Романов, 61 год, Константин Черненко, 73 года. Генеральным секретарем избирается Черненко. Горбачев не теряет своих прерогатив. Более того, на фоне старого и больного лидера руководитель советской идеологии выглядит особенно молодым и динамичным.

Сложная политическая игра по вербовке сторонников, нейтрализации противников, имевшая целью кресло генсека, как обычно напоминала «борьбу под одеялом». Были известны протагонисты, их цели, но можно было только угадывать направления ударов, содержание обещаний и т. д. Имеются все основания предполагать, что борьба за власть велась теми же методами, с помощью тех же приемов, что и схватки за высший пост в партии и государстве в прежние годы. Михаил Горбачев вносит в арсенал борьбы лишь один новый прием. Он привлекает на свою сторону Запад.

Горбачев впервые побывал за границей в ставропольские годы. В 1966 г. — в Восточной Германии, в том же году — во Франции,[63] в 1969 г. — в «нормализованной» Чехословакии, в 1972 г. — в Брюсселе, в 1975 — в Западной Германии, в 1976 г. — в Париже. Обо всех этих поездках стало известно после того, как Горбачев стал генеральным секретарем. И это понятно: он ездил в составе делегаций, видел то, что показывали всем, оставался анонимным советским аппаратчиком.

Все меняется весной 1983 г. В составе делегации Верховного совета СССР Горбачев приезжает в Канаду. Как член Политбюро он — наиболее заметная фигура в делегации. На него обращают внимание и потому, что он умеет себя вести: демонстрирует живой интерес к тому, что ему показывают, твердо защищает свои коммунистические взгляды, но слушает собеседников. Обнаруживает незнание местных условий. Во время визита на животноводческую ферму Горбачев просит представить ему рабочих и поражается, что их нет, что все делает сам фермер с семьей. Как свидетельствуют сопровождавшие, советский гость сказал: «У нас так будет лет через 50».

В июне 1984 г. Горбачев, избранный председателем комиссии по иностранным делам Верховного совета СССР, едет в Италию на похороны Энрико Берлингуэра. Он удивляет собеседников открытым признанием некоторых советских недостатков. Глава иностранной секции ЦК итальянской компартии Антонио Рубби, говорящий по-русски, впервые встретил советского деятеля, позволявшего себе критические замечания в адрес своей страны.

Все свои способности «коммуникатора» Горбачев продемонстрировал в декабре 1984 г. во время визита в Великобританию. Английская пресса ожидала обыкновенного советского руководителя, и появление Горбачева было для нее подлинным шоком. «Когда Горбачев и Раиса, — пишут американские биографы, — вышли вместе из самолета, он в хорошо скроенном костюме, с благожелательной улыбкой, она сравнительно блистательная... Флит-стрит не переставал истекать слюной до конца визита». Выступления Горбачева не произвели особого впечатления на английских парламентариев, и он остался бы всего лишь «хорошо одетым и более симпатичным вариантом советского чинуши», если бы не Маргарет Тэтчер. Это она создала репутацию Горбачеву, объявив: «Мне нравится господин Горбачев. Мы можем вместе делать дела».

Собеседники будущего генерального секретаря были, в частности, удивлены его примитивным представлением о США. Он говорил им о «военно-промышленном комплексе» и был уверен, что президент США получает прямые инструкции от фабрикантов оружия. То же самое он говорил и в Канаде. Биографы Горбачева настаивают на значении встречи в Оттаве с советским послом Александром Яковлевым. Едва Горбачев займет пост генерального секретаря, он вызовет Яковлева в Москву и поручит ему руководство идеологией. Позднее Яковлев станет ближайшим соратником архитектора перестройки. В июле 1990 г. английский журналист назовет Яковлева «секретным оружием Горбачева».

Важным элементом визита в Великобританию было присутствие рядом с Горбачевым его супруги. Западногерманский журнал «Шпигель», посвятивший титульную статью Раисе Горбачевой, назвал «тайным оружием Кремля» ее. После Великобритании, Раиса Горбачева неизменно сопровождает генерального секретаря во всех его заграничных поездках и во многих поездках по СССР. Восторг, который присутствие супруги вызывает на Западе, компенсирует, видимо, отрицательное влияние на авторитет генерального секретаря публичного присутствия его жены внутри страны. Это — необычно. Возможно, что это самая необычная черта в облике седьмого секретаря. Надежда Крупская была рядом с Лениным по праву старой большевички, как и по праву жены. Настойчивое присутствие Раисы Горбачевой во время поездок мужа по Советскому Союзу свидетельствует о ее значительной роли в его жизни, а также о его пренебрежении традиционными советскими обычаями.

После переезда из Ставрополя в Москву Раиса Горбачева получила место преподавателя философии в Московском университете. Право на это давала ей степень кандидата наук, которую она получила в 1967 г. в московском педагогическом институте. Она жила в то время в Ставрополе, Михаил Сергеевич был первым секретарем городского комитета партии. Четыре года собирала Раиса материалы, которые позволили ей написать кандидатскую диссертацию, озаглавленную «Появление новых черт в быте колхозного крестьянства». Тот факт, что защита диссертации происходила не в Московском университете, а в педагогическом институте, свидетельствует о ее среднем уровне. Однако немецкий биограф Горбачева, познакомившийся с авторефератом диссертации,[64] оценивает ее очень высоко. Для него очевидно: «Уровень диссертации гораздо выше среднего и свидетельствует о просвещенном мышлении автора и ее супруга, который поддерживал работу жены». Американский исследователь Уильям Шинн, прочитавший работу, изданную в форме книги в Ставрополе, тиражом в 1500 экземпляров, нашел, что «стиль Раисы Максимовны чрезвычайно догматичен и дидактичен. Она хочет доказать, что уровень жизни русского крестьянина непрерывно повышался после 1917 г.». Совершенно очевидно, что сегодня диссертация Раисы Горбачевой остается, как и бесчисленное количество других диссертаций, книг, посвященных советской жизни и истории, в подвалах библиотек, куда станут заглядывать будущие историки в поисках документов эпохи. Сегодня качество этой диссертации не имеет значения, важна лишь близость ее автора к генеральному секретарю и то влияние, которое она на него оказывает. Советский анекдот передает отношение к необычной, демонстративной близости супругов: проезжая по Москве, Горбачев увидел на улице пьяного. Остановив машину, генеральный секретарь начал увещевать пьяницу, говорить ему о перестройке. Обиженный тем, что пьяница даже глаз не открывает, Горбачев крикнул на него: «Ты что же, не видишь, кто с тобой разговаривает?» Тогда лежащий на улице открыл глаза и сказал: «Прости, Миша, без бабы не узнал!»

Работник канадского министерства иностранных дел, сопровождавший Горбачева в его поездке, обратил внимание на легкость, с какой советский гость завязывал контакты с женщинами и детьми. Об отношениях Горбачева с детьми данных у нас нет, но свидетельств особого отношения женщин к нему много. Маргарет Татчер после первой встречи осталась безоговорочной поклонницей генерального секретаря. В интервью для «Тайм» академик Заславская, рассказывая о встречах с Горбачевым на совещаниях, вспоминает: «Мне приходилось сидеть с ним рядом. Невероятно, какую он источает силу и энергию. Он обладает исключительной витальностью, но тем не менее, хотя вы ощущаете это напряжение, он хороший слушатель и ждет пока вы закончите». Француженка, работавшая в Москве, утверждает в советском журнале, что «наши женщины уважают его не только как политика». Впрочем, Михаил Горбачев вызывает восторженные чувства отнюдь не только у женщин и детей. Один из лидеров лейбористской партии Денис Хили описывал своего собеседника пером поэта: «Это человек, обладающий исключительным очарованием, он одарен спокойным чувством юмора, иногда обращаемого против самого себя. По его лицу редкой впечатлительности проходят чувства, как летний бриз на озере. Во время дискуссии он проявил себя откровенным и гибким, сохраняя хладнокровие, выражавшее большую внутреннюю силу».

Представляя Центральному комитету кандидатуру Горбачева на пост генерального секретаря, Громыко подчеркнул важное качество: умение находить общий язык с людьми. «Не всем это дано, — заметил многолетний министр иностранных дел СССР. — Во всяком случае, не всем в одинаковой степени. У него это качество присутствует». 11 марта 1985 г. Михаил Горбачев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС. Принимая «сложные и ответственные обязанности», седьмой секретарь обещал «приложить все силы, чтобы верно служить нашей партии, нашему народу, великому ленинскому делу».

Начиналась новая эпоха. В июне 1926 г. Сталин, выступая перед рабочими-железнодорожниками в Тифлисе, рассказал свою биографию. В Тифлисе, в 1898 г., он возглавил кружок рабочих: «Здесь ...я стал тогда учеником от революции». В 1907—1909 гг. в Баку, руководя большими массами рабочих, «я стал подмастерьем от революции». Наконец, в 1917 г., «в России, под руководством Ленина, я стал одним из мастеров от революции». Так, очень, по своему обыкновению, скромно, первый, кто официально назывался генеральным секретарем, изобразил свой путь: ученик (Тифлис), подмастерье (Баку), один из мастеров нашей революции (Петроград). Нынешний генеральный секретарь проделал иной путь «наверх». Советская система знает два основных типа карьеры. Первый из них — линейный: в своем возвышении работник не выходит за пределы данной сферы. Второй — зигзагообразный. Карьера может начаться в партии, затем продолжается в административно-хозяйственной сфере, в дипломатии и т. д. Карьера Ю. Андропова, например, носила зигзагообразный характер: комсомольско-партийная работа, дипломатия, КГБ, снова партийный пост. Карьера Горбачева — идеально линейна. Отметив «огромный опыт партийной работы» Горбачева, Громыко перечислил: «Вначале в масштабе края, а потом здесь, в центре, в Центральном комитете: сначала секретарем, потом членом Политбюро». Секретарь горкома комсомола, секретарь горкома партии, секретарь крайкома партии, генеральный секретарь: идеальный продукт партийной машины, созданной Лениным, усовершенствованной Сталиным, пришел к власти в марте 1985 г., на 68-м году революции.

Глава четырнадцатая. Кризис

Мы наткнулись на большой — я полагаю, на самый большой — внутренний кризис Советской России.
(В. Ленин, 1921)

...Обострение внутренней ситуации, которая, прямо говоря, заключала в себе угрозу серьезного социально-экономического и политического кризиса.
(М. Горбачев, 1987)

Ленин говорил о самом большом внутреннем кризисе советской системы на X съезде, объясняя необходимость перехода к новой экономической политике. Горбачев необходимость перестройки объясняет неминуемой угрозой кризиса. Впрочем, он говорил об «угрозе» в книге, предназначенной для заграницы. В первых выступлениях после избрания генеральным секретарем Горбачев еще представляет положение как «предкризисную ситуацию». Позднее он сам и многие публицисты станут говорить о наличном, глубочайшем, катастрофическом кризисе, причины которого были для нового генерального секретаря непонятны.

Кризис и советская история понятия-синонимы. Кризис — хроническое состояние советской системы не только потому, что она не в состоянии решить важнейшие жизненные проблемы, но и потому, что «осадное положение» — естественная форма существования однопартийного государства. «Волевое руководство» особенно пригодно для действия в условиях кризиса. Хроническая болезнь советской власти прорывается острым воспалением каждый раз, когда происходит смена на посту генерального секретаря. Кризис необходим Вождю для утверждения своей власти. Когда единственный раз в советской истории, во второй половине 20-х годов, положение в стране нормализовалось, Сталин вызвал катастрофу, начал «революцию сверху»: только этим путем он мог обеспечить себе тотальное господство.

Каждый из внутренних кризисов, пережитых страной (не будем касаться войны с Германией), имел свои особенности: 1921 — крестьянская война и вынужденная уступка партии большинству населения; 1929—33 — крестьянский геноцид, ликвидация последнего класса, не полностью зависевшего от государства, полное закрепощение общества; 1953—56 — поиски путей сохранения сталинской системы без Сталина; 1985 — поиски возможностей пустить в ход остановившуюся машину. Каждый из этих кризисов имел ту же самую сверхзадачу: укрепление власти партии.

Очередной кризис, решение которого взял на себя Михаил Горбачев, отличался от всех предыдущих тем, что был результатом самого спокойного в советской истории периода. На протяжении 18 лет Советский Союз не знал никаких внутренних конфликтов, мог спокойно развиваться в направлении к XXI в. Одновременно это был период наиболее активной внешней экспансии в истории России. За полтора десятка лет была создана «Третья империя» — в Азии, Африке, Латинской Америке. Причем только в конце этого периода, когда обезумевшее от успехов руководство решило, что может все, и вторглось в Афганистан, выяснилось, что за экспансию надо платить, до этого она обходилась (для Советского Союза) без человеческих жертв.

Поблагодарив ЦК за избрание на пост генерального секретаря, Горбачев отдал долг К. Черненко, «верному ленинцу, выдающемуся деятелю КПСС и советского государства, международного коммунистического движения, человеку чуткой души и большого организаторского таланта», и обещал продолжение прежней политики. «Стратегическая линия, выработанная на XXVI съезде, последующих пленумах при деятельном участии Ю. В. Андропова и К. У. Черненко, была и остается неизменной». Через несколько недель, на апрельском пленуме ЦК, генеральный секретарь говорит уже о необходимости преодолеть кризис. Возможно, нельзя было собрать пленум раньше апреля. Дата оказалась как нельзя более удачной: вскоре начнут сравнивать апрельскую программу Горбачева с апрельскими тезисами Ленина. Приехав в Россию, Ленин объявил 4 апреля 1917 г.: необходима революция под его руководством. Пройдет некоторое время, прежде чем Горбачев назовет свою программу — революцией.

23 апреля 1985 г., впервые выступая на пленуме ЦК как генеральный секретарь, Михаил Горбачев продемонстрирует важнейшие особенности своего политического дара, основную линию своей политической стратегии. Стиль его доклада очень напоминает стиль выступлений «раннего» Сталина. В 20-е годы Николай Бухарин называл молодого генерального секретаря «великим дозировщиком». Никто, как Сталин, не умел на пути к «необъятной власти» так тонко и точно дозировать угрозы и успокоение. Горбачев верно следует за образцом. Он произносит пугающие слова о необходимости «более активного движения наших руководящих кадров», но тут же добавляет, что «Политбюро считает принципиально важным и дальше проводить линию на обеспечение стабильности партийного руководства, правильное сочетание опытных и молодых работников». Он говорит о дальнейшем развитии «централизованного начала» и рядом о «более смелом движении вперед на пути расширения прав предприятий», о расширении инициативы, но также о том, что «ни одна партийная организация, ни один работник не могут оставаться вне контроля».

Рецепт внутриполитической программы Горбачева советские руководители могли расшифровать как 10% страха и 90% успокоения. Внешнеполитическая программа содержала 90% страха и 10% успокоения. Генеральный секретарь констатировал с удовлетворением замечательный итог брежневской эпохи: историческое завоевание, состоявшее в «достижении братскими странами социализма военно-стратегического равновесия с государствами агрессивного блока НАТО». Он возложил всю ответственность за напряженность в мире на «правящие круги США», на империализм, который «в последние годы усилил подрывную работу и координирует свои действия против социалистических государств». В то же время Горбачев протянул руку, объявив, что «не существует какой-то фатальной неизбежности конфронтации двух стран», т. е. США и СССР.

Народу Михаил Горбачев дал обещание: «Важно, чтобы советские люди уже в ближайшее время ощутили перемены к лучшему». Дал он также первые лозунги новой эпохи. Газеты опубликовали его доклад под заголовком: «Инициатива, организованность, эффективность». В тексте появились стереотипы, которым предстояла великая карьера: «перестройка», «человеческий фактор», «ускорение». Аркадий Шевченко, бывший заместитель генерального секретаря ООН, выбравший свободу в США, пишет в своих воспоминаниях «Разрыв с Москвой», что если бы Макиавелли жил сегодня в советской элите, он был бы студентом, а не профессором. Новый генеральный вполне мог быть профессором.

Постепенно, всегда позволяя опережать себя публицистам и экспертам, Михаил Горбачев раскрывает глубину и всеохватный характер кризиса. Выступая в мае на торжественном собрании по случаю 40-летия победы над Германией, Горбачев еще очень доволен достижениями советского народа. Он приводит цифры, над которыми через несколько месяцев станут смеяться журналисты: «Реальные доходы на душу населения превысили довоенный уровень в 6 раз. Заметно расширилась сеть больниц и поликлиник, детских садов и яслей, учреждений бытового обслуживания... Советское общество сегодня — это общество подлинной демократии, уважения достоинства и прав граждан...» В этом же докладе Горбачев скажет о великих заслугах Сталина в годы Отечественной войны и будет награжден самыми бурными аплодисментами собравшихся в Кремле слушателей.

«Негативные явления», как первоначально называют кризис, были очевидны для всех жителей Советского Союза. Но до тех пор, пока разрешалось говорить только о достижениях, кризис представлялся в каждом случае явлением местным, ограниченным. Его объем и размах обнажились только после снятия табу, после разрешения говорить о глубоких язвах системы. Одной из неожиданных жертв открытого обсуждения «недостатков» стала западная советология. Лишь очень небольшое количество книг, написанных западными специалистами о Советском Союзе, выдержало испытание «гласностью». «Секретный» доклад Хрущева на XX съезде сделал то, чего не могли сделать многочисленные свидетели, — убедил, что в Советском Союзе существовали лагеря, была лагерная империя, и Сталин совершил (правда, как утверждал Хрущев, только с 1934 г.) преступления. Многочисленные факты, цифры, свидетельства, заполняющие, с лета 1985 г., страницы советских газет и журналов, дисквалифицируют труды западных экономистов, использовавших фальшивые официальные цифры; политологов, отвергавших термин «тоталитаризм», которым сегодня оперируют советские ученые, и предпочитавших говорить о «плюралистическом социалистическом» обществе; социологов, настаивавших на бесплатном медицинском обслуживании и других социальных достижениях; историков, сомневавшихся в размерах террора, географов, веривших советским картам,[65] и т. д. и т. д. Американский историк Адам Улам великолепно представил ситуацию: «У каждого из нас, кто изучает Советский Союз, спрятан среди фишек скелет. Чтобы описать этот воображаемый скелет представим себе двух персонажей — X и У. Желая узнать как можно больше о Советском Союзе, X, примерно с 1930 по 1950 г., читал только уважаемых некоммунистических авторов. Он основательно изучал труды супругов Уэбб и Джона Мейнарда Кейнса. Обращаясь к американским ученым, он штудировал работы по советскому государственному и уголовному праву, различным аспектам советского общества, профессоров из университетов Чикаго, Гарварда, Колумбии, Уильямса. Эта серьезная литература дополнялась чтением наиболее объективных неуниверситетских экспертов по России, а также репортажей нескольких объективных журналистов, в особенности тех, кто долго жил в СССР. Его приятель У обладал таким же желанием учиться, но его вкусы лежали в другом направлении, ненаучном и мелодраматическом. Равнодушный к объективности, он искал ключи к советской политике в текстах отъявленных врагов режима, например у бывших меньшевиков. Ему доставляли удовольствие романизированные свидетельства типа Кестлера или Виктора Сержа. Погружаясь еще ниже, он читал дешевые или сенсационные истории вроде «Я был жертвой красного террора». Он вызывал гнев у X, настаивая, что имеются аспекты советской политики, которые легче понять, изучая борьбу между Аль Капоне и Дан Торрио, чем между Лениным и Мартовым или споры о «социализме в одной стране». Кто из этих двух воображаемых персонажей окажется в лучшей позиции, чтобы понять советскую политику при Сталине?» Адам Улам описал давнишнюю ситуацию. Сегодня наблюдение американского историка еще вернее, чем 30 лет назад. Парадоксально, но факт, что из множества книг о советской экономике, написанных в последние десятилетия, выдержала испытание советскими цифрами (почти единственная) «Анатомия призрака» Алена Безансона, не экономиста, отвергшего советскую статистику как источник лживый и непригодный. Многие из выступавших на XIX партконференции, казалось, цитировали недоуменные вопросы Безансона, спрашивали: если у нас все есть (статистически), то почему у нас ничего нет — реально?

Причины, побудившие Михаила Горбачева прибегнуть к «гласности», ключевому слову великих реформ Александра II, будут рассмотрены ниже. Несомненно одно: первым результатом «гласности» было признание наличия кризиса. Он был обнаружен — и признан — во всех областях жизни. В настоящем, будущем и прошлом. Прежде всего — в экономике.

Что делать с народным хозяйством?

...Если не будет крутых перемен, в середине 90-х годов наша экономика развалится со всеми вытекающими отсюда последствиями — социальными, внешнеполитическими, военными и т. д.
(Василий Селюнин, 1988)

Признаком начавшегося раскрепощения духа после смерти Сталина, в эпоху первой «оттепели», было возрождение литературы. Плодами этого времени питается и вторая «оттепель», эпоха «гласности». На этот раз знаком начавшегося освобождения стала публицистика, в первую очередь экономическая. Журналисты и ученые, публицисты и профессора обрушили на советский народ цифры, факты, анализы. Постепенно и все быстрее стала обнажаться картина невиданной катастрофы. Поразительнее всего, что кризис, глубоко затронувший все области жизни, был итогом мирной эпохи, продолжавшейся 40 лет. По своему размаху кризис, объявленный Михаилом Горбачевым в 1985 г., был не менее грозным, чем кризис 1921 г., — результат революции, гражданской войны и политики Ленина, пытавшегося перебросить Россию — «большим прыжком» — в коммунизм. Во многих отношениях нынешняя катастрофа — серьезнее положения Советского Союза после победы над Гитлером, оплаченной разрушением страны, чудовищными потерями населения.

Кризис был обнаружен новым генеральным секретарем Михаилом Горбачевым вскоре после избрания. Данное им разрешение говорить о положении в стране стало импульсом, открывшим шлюзы информации, размышлений. Прежде всего Горбачев стал намечать границу: с какого времени ситуация в стране начала ухудшаться. Было для него это не очень ясно, поэтому датирует он начало упадка очень приблизительно. «Известно, — говорил генеральный секретарь через шесть недель после избрания, — что наряду с достигнутыми успехами в экономическом развитии страны, в последние годы усилились неблагоприятные тенденции...» Горбачеву еще неудобно злым словом вспоминать предшественника. Проходит некоторое время, датировка уточняется: «С начала 70-х годов стали ощущаться определенные трудности в экономическом развитии». Затем появляется термин: «на рубеже 70—80-х годов». Подводя итоги 70-летия советской власти, генеральный секретарь считает уже возможным назвать имя предшественника — виновника бед: «В последние годы жизни и деятельности Л. И. Брежнева... усилился разрыв между словом и делом, нарастали негативные процессы в экономике, создавшие по существу предкризисную ситуацию». В «Перестройке» Горбачев начинает с отрицания объяснений причин перестройки «катастрофическим состоянием советской экономики... разочарованием в социализме, кризисом его идей», затем признает, что к 80-м гг. в стране сложилась «непростая ситуация»,[66] а «во второй половине 70-х годов... страна начала терять темпы движения, нарастали сбои в работе хозяйства, одна за другой стали накапливаться и обостряться трудности, множиться нерешенные проблемы». Через год после написания «Перестройки», говоря о необходимости «коренной перестройки экономических отношений на селе», Горбачев объявляет: «Мы опоздали с этим делом на десятилетия». Датировка начала кризиса — необходимое условие осознания его причин и путей решения «нерешенных проблем». Горбачев выбирает на первых порах самый простой и легкий выход, традиционное решение всех генеральных секретарей: во всех бедах виноват предшественник. Привлекательность этого решения заключалась в том, что оно содержало зерно истины. Политику Брежнева — легко критиковать, осуждать, отвергать. К тому же так всегда поступал каждый очередной генеральный секретарь. Сталин обвинял соратников Ленина, изменивших вождю. Хрущев обвинял Сталина, установившего «культ личности». Брежнев обвинял Хрущева, правившего «волюнтаристски». Теперь пришла очередь Брежнева, обвиненного в «застое». Осуждение предшественника позволяет не только свалить на него вину за все беды и несчастья, хронически терзающие Страну Советов, но и непосредственно обвинить в плохой, недобросовестной, неправильной работе сподвижников покойного генерального секретаря. В руках преемника осуждение предшественника — могучий инструмент чистки, замены всех, кто остался без хозяина, своими людьми. Эта система имеет одно неудобство. Все преемники долгие годы были верными соратниками осужденных, либо умерших, предшественников. Хрущев десятилетия работал со Сталиным, Брежнев — с Хрущевым, Горбачев — с Брежневым. Но это неудобство — морального порядка. И легко преодолевается. Горбачев, например, смело критикует «экономические отношения на селе», «забыв», что в 1978—1985 гг. он, как секретарь ЦК, ответственный за сельское хозяйство, вполне «отношениями» удовлетворялся.

Хрущев — вполне правдоподобно — объяснял свою преданность Сталину страхом. Не только действие, но и слово критики в адрес сталинской политики кончалось одинаково: лагерем, смертью. Горбачев не объяснил до сих пор своей приверженности политике Брежнева. Об этом говорил на XXVII съезде партии Борис Ельцин, в то время «новый человек» Горбачева, вызванный из Свердловска в Москву. Безжалостно раскритиковав положение в стране и партии, сложившееся в результате руководства Брежнева, Борис Ельцин справедливо заметил: «Делегаты могут меня спросить: почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии?» «Откровенный», как он подчеркнул, ответ Бориса Ельцина звучал: «Видимо, тогда не хватило смелости...» Ответ несомненно искренний. Ельцин, как и Горбачев, боялись Брежнева. Не потому, что критика его политики могла закончиться лагерем и смертью, но она бесспорно закончилась бы потерей места, крушением карьеры.

Датировка начала кризиса, повторяю, — необходимый элемент его понимания. Но — недостаточный. Второй важнейший элемент — понимание того, что же именно произошло. Горбачев перечисляет признаки ситуации, которая, как он выражается, «заключала в себе угрозу серьезного социально-экономического и политического кризиса», говорит о возникновении «застойных явлений», о появлении «механизма торможения социально-экономического явления». И признается, что «произошло на первый взгляд трудно объяснимое». Объяснение, которое он дает со «второго взгляда», т. е. обдумав, продолжает оставаться таинственным: «Мы только думали, что управляем, а на самом деле складывалась ситуация, о которой предупреждал Ленин: машина едет не туда, как думают те, кто сидит у руля». Ссылка на Ленина в данном контексте представляет собой интерес. Горбачев не цитирует своего первого предшественника, но высказывание Ленина найти не трудно, хотя долгие десятилетия о нем не вспоминали. Весной 1922 г., ровно через год после введения новой экономической политики (нэпа), выступая на XI съезде партии, Ленин вдруг обнаружил, что машина советского государства «едет не туда»: «Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то легальное, не то беззаконное, не то бог знает, откуда взятое... Машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто у руля этой машины сидит». Признание Ленина тем интереснее, что толчком, вызвавшим у вождя революции образ, безумной машины, едущей неизвестно куда, по велению Бог знает чьей «беззаконной» руки, была статья «Трагическое положение», опубликованная в сентябре 1915 г. После публикации статья произвела огромное впечатление и распространялась в многочисленных списках. Нет ничего удивительного, что Ленин вспомнил ее семь лет спустя. Автор «Трагического положения» знаменитый адвокат, один из лидеров партии конституционных демократов, член всех созывов Государственной Думы Василий Маклаков писал: «Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге; один неверный шаг, — и вы безвозвратно погибли... И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами — неизбежная гибель». Василий Маклаков, в разгар войны, в дни тяжелейших поражений русской армии спрашивал: что делать в «трагическом положении», нужно ли пытаться отобрать руль потерявшего способность управлять машиной шофера? Ленин вспомнил образ автомобиля, летящего в пропасть, когда сам сидел за ее рулем и не понимал, почему машина его не слушает, подчиняясь таинственной, «незаконной» руке. Известно, что Ленин пришел к выводу о необходимости превратить «оккультную» руку в явную и законную. На пленуме после XI съезда шофером — генеральным секретарем — был избран Иосиф Сталин. 60 лет спустя очередной генеральный секретарь снова, открыв глаза, увидел, что машина, которой по-прежнему руководит партия, находится на самом краю пропасти.

Маклакову и Ленину «трагическое положение» представлялось в образе потерявшего управление автомобиля. Михаил Горбачев воображает себе катастрофу иначе. «Складывалась довольно странная картина, — писал он в 1987 г. в „Перестройке“. — Крутится огромный маховик могучей машины, а передачи от нее на рабочие места буксуют или очень слабы приводные ремни». Образ маховика, колеса, обеспечивающего равномерность вращения вала машины, преследует Михаила Горбачева. В октябре 1985 г. в Москве становится известно, что, посетив МХАТ, новый тогда еще генеральный секретарь пообещал главному режиссеру Олегу Ефремову: «Вот подождите, раскручу маховик, тогда...» В июле 1986 г., разговаривая с жителями Приморского края, Горбачев объясняет: «Каждый на своем месте должен прибавить дисциплины, ответственности, творчества, производительности. Вот тогда мы свой советский маховик раскрутим». Осенью 1987 г. генеральный секретарь подбадривает жителей Мурманска: «Мы честно говорим, что трудно будет еще какое-то время. Но если мы раскрутим маховик, то я вам скажу: много прибавится в стране хорошего». Примерно в это время Горбачев пишет «Перестройку», в которой называет одну из глав: «Маховик перестройки набирает обороты» — настаивая: «Надо раскручивать и раскручивать маховик перестройки». Весной 1988 г., в годовщину прихода к власти, Горбачев подводит некоторые итоги своей деятельности, беседуя с московскими рабочими. Он доволен: «Почти три года прошло после апрельского пленума. Тяжело было. Но маховик раскручивается, и дело двинулось...»

Настойчивое, обязательное появление образа «маховика» в бесчисленных выступлениях Горбачева позволяет говорить о различном отношении к «трагическому положению» нынешнего генерального секретаря и Ленина в 1922 г. Вождь революции был поражен таинственным поведением автомобиля, которым он правил, не понимая, почему машина ему не подчиняется. За несколько месяцев до фатального удара болезни Ленин усомнился в себе — шофере. Горбачев уверен в своих «шоферских» качествах, его интригует причина, по которой маховик замедлил темпы передачи движения «могучей машине». Мощь машины, ее безграничные возможности не вызывают сомнения у генерального секретаря. Достаточно лишь «раскрутить маховик», толкнуть, «прибавить», как выражается Горбачев, в работе. Ленин выражал сомнение в себе. Горбачев уверен, что виноваты — другие.

Для него, конечно, нет сомнений в трагичности положения. Об этом стали открыто говорить сразу же после (смерти Брежнева. Андропов первым сказал о многочисленных «нерешенных проблемах», накопившихся в годы правления предшественника. Михаил Горбачев идет дальше.

Очень уже немолодой человек рассказал журналисту о «шоковом впечатлении», которое произвело на его поколение заявление Сталина в 1936 году о том, что «социализм у нас в основном построен». Лично я, вспоминает рассказчик, «человек отнюдь не мягкий, плакал навзрыд». — От радости? — спросил журналист. — Что вы! — возразил рассказчик. — «Я тогда только вернулся из своей вятской деревни, заброшенной в глуши лесов, отрезанной бездорожьем от мира. Там в избах грязь, тараканы, из-за отсутствия керосина пришлось вернуться от лампы к лучине. Но я вроде бы ничего этого не замечал — ведь нам впереди светил маяк, светлое будущее, которое мы строим своими руками. Пусть нам придется трудиться с напряжением всех сил еще пять, десять лет, все равно мы своего добьемся! И вдруг оказалось: то, что меня окружает, — это и есть социализм, правда, построенный лишь в основном. Никогда — ни до, ни после — не переживал я такого разочарования, такого горя».

Прошло полвека. Социализм был достроен окончательно. Он стал, по определению экспертов по марксизму-ленинизму, «развитым», «зрелым». В июле 1988 г. Горбачев констатировал, что по сравнению с 1936 г. мало что изменилось в деревне: «По сути дела, нам нужна общенациональная программа строительства на селе жилья, школ, больниц, дорог и объектов коммунально-хозяйственного и бытового обслуживания, связи, торговли — в общем, всего того, без чего не может жить и нормально трудиться современный человек». Но не менее катастрофическим является положение в городе.

Перечень слабостей, бед, недостатков, дефицитов занимает во всех выступлениях Горбачева, начиная с. первой речи в качестве генерального секретаря, все больше и больше места. Он старается уравновесить картину, напоминая об успехах, подлинных (достижение военно-стратегического паритета с США) или иллюзорных (рост процента потребления мяса). Впрочем, сама необходимость «перестройки», которую он проповедует, делает осью своей политики, опровергает разговоры о «равновесии». Историк Юрий Афанасьев резюмирует ситуацию: «Шуточное ли дело — на исходе 70 лет строительства прийти к выводу, что его надо перестраивать в основании».

Синодик бед, перечисляемых генеральным секретарем, бесконечен, охватывает буквально все стороны советской жизни и деятельности. Устарела структура производства: «Известно, например, что мы больше всех производим стали, а металла у нас хронически не хватает... Доля пластмасс, керамики и других прогрессивных неметаллических материалов в их общем объеме пока еще невелика...» Производимая продукция ненадежна, очень плохого качества: «Есть серьезные отставания в смысле надежности и, особенно, в том, что мы называем емким словом „качество“...» Оборудование «уже не соответствует современному уровню потребностей прогресса». В 1988 г. Горбачев объявляет: «И сегодня страна в расчете на единицу национального дохода продолжает расходовать слишком много топлива, электроэнергии, металла». Он настаивает на «и сегодня», поскольку об излишнем расходовании материалов генеральный секретарь говорит уже в самых первых своих выступлениях. Горбачев не перестает повторять список болезней, переходя от экономики, где все плохо, к быту трудящихся, где все еще хуже: «Мы... не смогли реализовать возможности социализма в улучшении жилищных условий, продовольственного снабжения, организации транспорта, медицинского обслуживания, образования, в решении других насущных проблем». Другие «насущные проблемы», не названные в этот раз, перечисляются в других выступлениях: неправедный суд, коррупция, пьянство, «социальная несправедливость», выражающаяся в росте нищеты, в увеличении разрыва между богатыми и бедными.

Экономисты, проталкиваясь в двери, раскрытые для них генеральным секретарем, приносят в печать детали, живописующие состояние советской экономики. Цифры настолько красочные, настолько убедительные, что ЦРУ, базировавшее, видимо, свои анализы и прогнозы на официальной статистике, не хочет им верить. Рапорт ЦРУ, например, настаивает на том, что утверждения Абеля Аганбегяна, одного из консультантов генерального секретаря, будто бы реальный рост советской экономики в 1980—85 гг. был равен нулю, преувеличены. Как говорится в отчете, цифры Аганбегяна носят «политическую окраску», рождены желанием «выделить достоинства Горбачева по сравнению с его предшественниками». Поскольку все, что происходит в СССР, носит «политическую окраску», упоминание о ней тавтологично. В данном случае следует, видимо, говорить о «политической окраске» суждений ЦРУ. Абель Аганбегян видел отставание советской экономики еще в 1965 г., когда его суждения распространялись лишь в узком кругу специалистов. Положение при Горбачеве не улучшилось: прирост национального дохода в 1987 г. составил 2,3% по сравнению с 4,1% в предыдущем году. В первом квартале 1989 г. прирост национального дохода был по официальным данным на 5% выше аналогичного периода 1988 г., во втором квартале рост соответственно составил 2,1 %, в третьем — ноль процентов. Лондонский «Экономист», комментируя эти данные, замечает, что следует учесть традиционное завышение советской статистикой цифр на 2-3%, ибо она не учитывает скрытую инфляцию. Летом 1989 г. «Правда» опубликовала статью, констатировавшую: «Нашей экономической перестройке исполнилось 50 месяцев. Такого отрезка времени хватало для восстановления разрушенных войной стран, преодоления последствий великих кризисов, выхода из смертельных пике кредитно-денежных систем. На нашем дворе экономический кризис, и финансовая система терпит катастрофу». Осенью 1989 г. заместитель премьер-министра, руководитель экономической реформы Леонид Абалкин признавал: «Наше экономическое положение из месяца в месяц продолжает ухудшаться». Итоги первой половины 1990 г. свидетельствуют об усилении экономического кризиса: национальный доход сократился по сравнению с соответствующим периодом 1989 г. на 1%, производительность труда на 1,5% и т. д.

Сегодня экономисты говорят о реальном положении в стране. Николай Шмелев констатирует: советская экономика все еще не принимает научно-технический прогресс. Промышленность сегодня отвергает до 80% новых апробированных технических решений и изобретений. А крупнейший советский физик, академик В. Гинзбург с восторгом рассказывает, что во время пребывания в США его вез профессор чикагского университета, у которого в машине был «телефон, по которому можно разговаривать с любым обладателем обыкновенного телефона в США и Европе». «Сам видел», — добавляет академик, подтверждая чудо своим авторитетом. Советские граждане могли не знать цифр сокращения производства предметов потребления — но результаты они ощущали на своей шкуре. Теперь они получили статистическую информацию: в 1928 г. 60,5% всей продукции составляли предметы потребления. В 1940 г. эта доля упала до 39%. К 1980 г. она уменьшилась до 26,2%. И все еще продолжает сокращаться»

Тяжелобольная советская промышленность может все же похвастаться некоторыми результатами. Скажем, поразительными успехами в космической области, цена которых, правда, и сегодня не названа даже самыми смелыми публицистами. Или, скажем, производством самого большого количества обуви в мире, хотя, как замечает экономист, «купить в магазинах нечего». Смертельно больное сельское хозяйство не может ничем похвастаться. Правда, Михаил Горбачев, празднуя 70-летие Октября, удовлетворенно говорил: «Нам удалось собрать урожай зерна более чем 210 млн. тонн. Это результат огромных усилий нашего народа, партии, поднявшей его на работу по-новому!» Но если вспомнить, что «Продовольственная программа СССР», принятая в 1982 г., предусматривала в одиннадцатой пятилетке довести среднегодовой сбор зерна до 238-243 млн. тонн, а в двенадцатой (1986—1990) до 250-255 млн. тонн, результат «огромных усилий» народа и партии в 1987 г. покажется скромным. В особенности если учесть, что, по словам того же генерального секретаря, потери сельскохозяйственных сборов при транспортировке, хранении и переработке составляют 20-30 %. В результате каждый второй кусок хлеба, съеденный в Советском Союзе, обладающим самым большим пахотным ареалом в мире, выпускающим комбайнов в 16 раз больше, чем США, «привезен из-за рубежа». В июне 1989 г. премьер-министр Рыжков сообщил съезду народных депутатов, что Советский Союз потратит 8 млрд. долларов на закупку 44 млн. тонн зерна и 25 % растительного масла, необходимого стране. Год спустя, в июле 1990 г., Рыжков объявил о грозящей нехватке хлеба, несмотря на отличный урожай. Покупка зерна за границей остается необходимостью.

Глава пятнадцатая. Революционная ситуация.

Революции не может быть. Потому что наша революция была последней.
(Евгений Замятин, «Мы»)

Когда популярный герой русских сказок Иванушка попадал в трудное положение, терпел неудачу, приходивший ему на помощь мудрец говорил, утешая: эта беда еще только полбеды. Катастрофическое положение советской экономики, явно опоздавшей на поезд в XXI век, это лишь «полбеды», внешнее проявление глубочайшего кризиса структуры.

Летом 1986 г. Горбачев, подталкиваемый осложняющейся ситуацией, приравнивает перестройку к революции: «Я бы поставил знак равенства, — говорит он в Хабаровске, — между словами перестройка и революция». Более полувека слово «революция» употреблялось в советском политическом словаре только по отношению к переворотам, организуемым коммунистическими партиями в капиталистическом мире. По отношению к советской системе в последний раз им воспользовался Сталин, говоривший о «великом переломе» — коллективизации крестьянства — как о революции «сверху». Горбачев объявляет «настоящую революцию во всей системе отношений в обществе, в умах и сердцах людей, психологии и понимании современного периода и, прежде всего, задач, порожденных научно-техническим прогрессом». Определение грядущих перемен — слишком общее, порождающее множество вопросов. Видно, что и генеральный секретарь пока еще не знает ясно, что он имеет в виду. После хабаровской речи он как бы идет вспять, говоря о «глубоких качественных, можно сказать, революционных изменениях, идущих в обществе». Можно, следовательно, сказать «революционные» изменения, а можно и как-нибудь иначе. Но теперь почти в каждом выступлении генерального секретаря звучит «музыка революции». Он не устает повторять: «Наша перестройка — это та же революция. Без выстрелов, но глубоко и всерьез»; нам нужны «революционные преобразования»; «наша надежда на революционное очищение и возрождение». Обращаясь к «стране и миру», urbi et orbi, прокламирует: «Перестройка — это революция». Горбачев успокаивает: «самая мирная и демократическая», но — революция.

Генеральный секретарь понимает: слово «революция» пугает советских граждан, давно уже приученных к мысли, что в Советском Союзе не может быть революций, ибо — последняя, победоносная уже была. Пугает даже слово «реформа», ибо до последнего времени слово «реформизм» принадлежало к числу самых бранных в советском политическом лексиконе. Двадцать лет назад «Краткий политический словарь» определял «реформизм», как «враждебное марксизму-ленинизму и коренным интересам пролетариата оппортунистическое, правосоциалистическое течение в рабочем движении...» Всего шесть лет назад «реформизм» был все еще «течением внутри рабочего класса, отрицающим необходимость классовой борьбы... стремящимся... превратить капитализм в общество «всеобщего благосостояния». В 1987 г. Горбачев открыл, что «Ленин не боялся употреблять это слово и даже учил самих большевиков „реформизму“, когда это требовалось для развития дела революции в новых условиях».

Революция, даже без выстрелов, дело серьезное. И причины, которые вызывают ее, всегда очень серьезны. Как правило — это глубокий общественный кризис. В 1984 г., едва К. Черненко был избран генеральным секретарем, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью Е. Амбарцумова, в которой анализировались причины кризисов в социалистических странах, а также ситуация в СССР. Автор видел их основную причину — начиная с 1921 г., когда Ленин искал выхода в нэпе, — в кризисе власти, совершающей ошибки или даже сознательно действующей вразрез с интересами трудящихся. Теоретический орган ЦК КПСС гневно опроверг «ошибки» Е. Амбарцумова, объяснив, что все кризисы в социалистических странах — начиная с 1921 г. — были всегда вызваны контрреволюционными происками «правооппортунистических элементов», поддерживаемых обычно «международным капиталом». «Коммунист» отвергал само понятие «кризис при социализме», полагая, что ни в 1921 г. в советской республике, ни в 1956 г. в Венгрии, в 1968 г. в Чехословакии, в 1980 г. в Польше не было кризиса социализма как «целостной общественной системы». Аргументы оказались настолько убедительными, что журнал «Вопросы истории» признал справедливость критики и свои ошибки. Три года спустя Горбачев соглашается с тем, что «социалистическое общество не застраховано от появления и накопления застойных тенденций и даже or серьезных социально-политических кризисов».

Революция, которую Горбачев объявил, необходима, по его словам, для преодоления кризиса. Генеральный секретарь уверен, что он в силах решить все проблемы, организовав «революцию сверху». Николай Шмелев, в статьях которого можно нередко обнаружить мысли, которые будут позднее развиты генеральным секретарем, определил положение в Советском Союзе в начале 1988 г. как значительно более серьезное: «В стране действительно сложилась революционная ситуация. „Верхи“ не могут больше управлять, а „низы“ больше не хотят жить по-старому».

«Революционная ситуация» — один из важнейших терминов ленинской политологии — это совокупность объективных предпосылок, необходимых для социальной революции. Ленин насчитывал три главных признака «революционной ситуации»: «низы не хотят», а «верхи не могут» жить по-старому; нужда и бедствия угнетенных классов резко обостряются; повышается активность масс, привлекаемых к действию как обстановкой кризиса, так и самими «верхами». «Революционная ситуация», замечает Ленин, не ведет автоматически к революции. Необходимы еще субъективные предпосылки, прежде всего способность «низов» к достаточно сильным революционным действиям, которые могут разрушить старую государственную машину.[67] Следовательно, поняв ситуацию, можно революцию предупредить: провести ее «сверху», прежде чем на нее поднимутся «снизу». Вступив в 1855 г. на трон, Александр II объяснял необходимость освобождения крестьян, великих реформ, желанием предупредить революцию «снизу». Михаил Горбачев аргументирует подобным образом. Беседуя в июне 1988 г. с американским историком Джеймсом Биллингтоном, Горбачев назвал Петра I и Александра II, видя в их реформах возможную модель собственной программы.

«Верхи не могут»

В новом обществе должна действовать и обновленная, реформированная Коммунистическая партия
(М. Горбачев)

Первый признак революционной ситуации, сформулированный Лениным, кажется сегодняшним описанием нынешнего положения на советских «верхах»: «Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство, тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса...» Можно употреблять термин «класс» или «номенклатура», как это делают сегодня советские публицисты, точность ленинской формулы очевидна: группа, правящая Советским Союзом, обнаружила, что не может «сохранить свое господство в неизменном виде». Внезапно стал необычайно актуальным вопрос «власти», казалось бы, давно и окончательно решенный в первом в мире социалистическом государстве, где конституция в статье 6-й определяла КПСС как «руководящую и направляющую силу», «ядро его политической системы», которая всем руководит и все контролирует.

Оригинальность кризиса состояла в том, что партия продолжала бесконтрольно властвовать в стране. Никто в 1985 г. не оспаривал ее «руководящей и направляющей роли», ее положения как «ядра политической системы». Выборы генеральным секретарем и очень скоро потом председателем президиума Верховного Совета СССР немощного, распадавшегося на глазах Черненко — вдруг открыли глаза. Оказалось, что вот уже почти десять лет всесильную КПСС возглавляют больные дряхлые старики. Долгие годы советское телевидение, демонстрируя очередного Вождя, иллюстрировало, не подозревая этого, первую часть ленинской формулы: верхи не могут. Больные Брежнев, Андропов, Черненко — могли, в принципе, все, и могли в реальности очень мало. Они могли, когда продолжали управлять остановившимся советским поездом, ничего не меняя в сталинской модели экономики; они могли, когда не встречали сопротивления, раздвигать границы своих — прямых или косвенных — владений на все континенты. Они не могли помешать неуклонному превращению советской супердержавы в малоразвитую страну Третьего мира, оснащенную ракетами.

Горбачев не перестает повторять: наша партия — правящая. Казалось бы, какие могут быть в этом сомнения. Тем более, что советские политологи, получив разрешение говорить, без стеснения, считая это очевидностью, определили догорбачевскую систему как — тоталитарную. Определение, давно отвергнутое подавляющим большинством западных советологов, которые стали говорить о «посттоталитаризме» сразу же после смерти Сталина, во всяком случае, после прихода к власти Брежнева, вошло в политический язык сторонников перестройки. Они иногда употребляют синонимы: «государственный социализм», «авторитарно-бюрократический социализм», «казарменный социализм». Татьяна Заславская говорит о группе политических руководителей, имеющих «большой объем политической власти над сферами общественной жизни, по сути, неограниченные полномочия по распоряжению национальной собственностью, возможности управления судьбами многих миллионов людей». Крупный партийный работник характеризует обстановку элементарней: «У нас при Сталине сформировалась такая всепроникающая система власти, какой не было ни при одной абсолютной монархии». Заместитель генерального директора ТАСС использует аналогию: «Был создан режим, который уничтожил в СССР больше коммунистов, чем уничтожили их в своих странах Гитлер, Муссолини, Франко и Салазар, вместе взятые...» Все чаще употребляется и прямое слово: говорится о партии, имеющей «тотальную функцию», о «тотальном господстве бюрократии». Знаменательно, что говорится это об «эпохе застоя», т. е. о вчерашнем советском дне. О брежневском времени, которое на Западе называли «посттоталитаризмом», а в Москве сегодня оценивается как почти полная реализация проекта «О введении единомыслия в России», предложенного в 60-е годы XIX в. сатирическим писателем Козьмой Прутковым.

Советские авторы подчеркивают, что «сложившаяся политическая система отличается способностью к демократической мимикрии». Как выразился Юрий Афанасьев: «Тоталитаризм мы называли демократией...».

Понятие настолько прочно вошло в словарь, что когда криминолог А. Гуров, специалист по организованной преступности, анализирует характер советской мафии (официально именуемой «организованной преступностью»), он относит ее появление к 50-м годам, ибо считает, что «тоталитарное государство мафии не допустит», поэтому в сталинские годы организованная преступность не могла появиться. Чтобы мысль была ясна, криминолог добавляет: «Как известно, и Гитлер, и Муссолини в своих странах организованную преступность уничтожили».

Можно дискутировать о дате рождения мафии в СССР, можно спорить о существовании или несуществовании организованной преступности в нацистской Германии или фашистской Италии. Важно, что подполковник милиции, специалист по мафии считает естественным сравнение Гитлера и Муссолини со Сталиным, для него нет сомнения в тоталитарном характере сталинского режима. Признаком трансформации режима он считает появление мафии, основной признак которой, по его мнению, — наличие коррупции: «Преступное сообщество становится мафией лишь в условиях коррупции: оно должно быть связано с представителями государственного аппарата, которые состоят на службе у преступников».

Для советских публицистов, анализирующих советскую систему с точки зрения необходимости ее реформирования, сталинское время является, бесспорно, тоталитаризмом, который, однако, с точки зрения некоторых из них, продолжал существовать и в годы правления Брежнева. По мере того, как развивалась дискуссия о характере системы, становясь все более откровенной по мере осознания неудачи «перестройки», понятие «тоталитаризма» распространялось и на постбрежневскую эпоху. Выступая на похоронах академика Сахарова, Гавриил Попов назвал заслугой Андрея Сахарова то, что «он намного раньше всех осознал необходимость решения главной задачи нашего времени — разрушения тоталитарного социализма».

Один из парадоксов нового политического мышления — это возможность употребления термина «тоталитаризм» или его синонимов, при сохранении в реальности принципа единовластия правящей партии. Главный редактор «Правды» объяснил смысл доктрины: «Партия у нас правящая, она отвечает за все: она отвечает за экономику, за политическую систему, за социальную жизнь, за нашу духовную жизнь, за воспитательную работу». Редактор центрального печатного органа ЦК КПСС был в 1989 г. заменен, но Горбачев не перестает повторять: мы — правящая партия.

Партия, которая отвечает за все, осуществляет тоталитарную власть в стране. Продолжающиеся на Западе споры о тоталитаризме вызваны тем, что ведутся они вокруг определения, данного в 40—50-е годы и относившегося к бурной, кровавой юности этой политической концепции. Сегодня, видимо, следует говорить не о посттоталитаризме, но о зрелом тоталитаризме. Один из немногих западных ученых, принимающих концептуальное значение понятия «тоталитаризм», итальянский историк Витторио Страда говорит о «монопартийной и моноидеологической системе, стремящейся поглотить в структурах своей власти любые формы гражданской жизни, подчиняя ее планам радикальной трансформации общества и требуя от нее постоянной массовой мобилизации».

«Партия отвечает за все» — не риторическое пожелание, записанное в конституции. Ответственность, то есть прямое руководство, осуществляется партийными органами всюду и постоянно. Дважды в год, накануне двух государственных праздников — 1 мая и 7 ноября — Центральный комитет КПСС обращается с «призывами» к стране и миру. Это делается более 70 лет. Менялись «призывы», ставились разные задачи, но неизменным остается смысл операции: подтвердить всесущность партии.

Призывы ЦК КПСС носят общий, абстрактный характер, звучат как голос с Синая: «Граждане СССР! Проявляйте повседневную заботу об охране окружающей среды! Рационально используйте природные ресурсы». Конкретное руководство осуществляется Центральным комитетом, «фактически главным партийным парламентом, а учитывая, что партия у нас правящая, вообще главным, решающим парламентом страны».

Сообщения, публикуемые в газетах под заголовками: «Совещание в ЦК» или «В Центральном комитете КПСС», демонстрируют, что «главный, решающий парламент» решает все и обо всем дает указания, директивы, правильные решения. Между пленарными заседаниями ЦК работает Секретариат и Политбюро: источник высшей власти в стране, персонифицируемый руководителями, которые появляются на фотографиях на трибуне Верховного совета. Это — ВЕРХИ. Каждая фотография запечатлела строгую знаковую систему, ключ к ней известен всем кремленоведам: три ряда кресел амфитеатром, по пять кресел с каждой стороны центрального кулуара, делящего сцену. В каждом ряду десять мест, по пять с каждой стороны. Все места соответствуют рангу руководителя. Перемещения в креслах открывают западным экспертам необозримые возможности для рассуждений.

Юрий Андропов возобновил практику публикации коммюнике о заседаниях Политбюро, которое — именно это подчеркивает коммюнике — заботится обо всем, контролирует все, руководит всем. Каждую пятницу советские люди узнают, какие у них проблемы и как следует их решать. Структура ЦК и после реформы, утвержденной пленумом в сентябре 1988 г., отражает тоталитарный характер власти партии. Многочисленные отделы, ведавшие всеми сторонами жизни страны, объединены в семь комиссий: правовую, идеологическую, международную, сельскохозяйственную, экономико-социальную, партийной работы, военной индустрии. Каждый районный комитет партии имеет в своем составе 5 отделов (возможно, и здесь произойдет концентрация в комиссиях): организационный, пропаганды и агитации, промышленно-транспортный, общий и финансово-хозяйственный. На своем — низком — уровне в районе ведает всем его первый секретарь — хозяин района. Обкомы, горкомы, райкомы, а затем первичные партийные организации делают партию «всепроникающей системой власти»,

XXVIII съезд КПСС (июль 1990), который собрался после формального отказа партии от монополии на власть, что выразилось в новой редакции статьи 6-й Конституции, подтвердил фактическое сохранение власти. Например, резолюция «О политике КПСС в области образования, науки и культуры» по-прежнему настаивает: «Интеллектуальное и духовное возрождение страны должно выйти на передний план деятельности партии». Тотальность власти, сопровождаемая страхом потерять хотя бы ее молекулу, обернулась бессилием. Так было изначально: желание обладать абсолютной властью сопровождалось трудностями в ее реализации. Ленин нашел выход: страх. Поскольку воплощением страха была созданная вождем революции политическая полиция — Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), решение всех проблем поручалось чрезвычайным комиссиям. Само имя гарантировало выполнение решений. Для восстановления экономики страны в годы нэпа понадобилось назначить председателем Совета народного хозяйства председателя ВЧК Дзержинского. Хорошо знал это Сталин. Когда во время войны возникли серьезные транспортные трудности, начальник управления военных сообщений предложил на заседании Политбюро создать «всесильную транспортную комиссию», объединяющую все транспортные средства страны. Выслушав предложение, Сталин объявил: «У Ковалева сказано — всесильная? Как это надо понимать? Это надо понимать так: есть предложение избрать председателем транспортного комитета тов. Сталина». Имя Сталина — гарантировало всесильность.

Исчезновение Сталина, снижение интенсивности страха, связанного с отказом от ненужного в условиях построенного тоталитаризма тотального террора, ведет к ослаблению связей между приказодателем и исполнителем. По-прежнему сохраняются сферы, в которых приказ высшей власти исполняется безоговорочно. Прежде всего — во внешней политике. Хрущев лично решает послать ракеты на Кубу. Политбюро под председательством Брежнева бросило советскую армию в Афганистан. Трудности возникали при желании руководить всем. Во время «круглого стола» в «Правде» литовец Кубилюс жаловался: до каких пор какой-то Иван Иванович в 421-м кабинете будет решать, строить ли туалет в таком-то литовском городе, название которого он и произнести не может?

Конфликт между принципом и практикой, приказом и исполнением, центром и периферией усугублялся генетическим пороком советской системы: тотальная власть партии реализуется в жизни общества не прямо — партийными органами, но через посредство администрации — министерств, местных советов. Каждый из исполнителей решений стремится увеличить размеры своей власти, выступая в качестве конкурента главного источника силы — партии. Горбачев, придя к власти, обнаружил могучих конкурентов в лице центральных министерств, а также в лице республиканских компартий, стремившихся ослабить узы, привязывавшие их к центру. Брежнев решал конфликтное противостояние по-своему — не решая его, т. е. ограничиваясь реализацией своих директив там, где считал это жизненно необходимым (во внешней политике) и оставляя значительную свободу действий министерствам и республикам. Брежнев не сомневался, что «застой», как стали потом определять период его правления, гарантирует воспроизводство советской системы без потрясений и конфликтов, угрожающих ее существованию. Министерства блокировали все инициативы, направленные на перемены, даже если они носили только косметический характер. В республиках местные партийные боссы старались увеличить свою независимость от Москвы, но только в сфере личной власти. Шараф Рашидов, первый секретарь компартии Узбекистана, на протяжении четверти века превративший республику в свою вотчину, «крестный отец» могучей мафии, не вызывал никакого неудовольствия в Москве. Ибо никогда он не посягал на главное решение Центра: превращение Узбекистана в гигантское поле монокультуры хлопка. Платя Москве хлопком, а также (в личном порядке) подарками генеральному секретарю и его близким, Рашидов делал у себя то, что хотел. Он — лишь наиболее яркий пример связей нового типа, возникших в тоталитарной системе в период ее зрелости.

Централизация достигла предела, вернее, стала — беспредельной. Даже в сугубо централистской ГДР, — замечает «Правда», — в местном подчинении находится около 35% предприятий, а в Советском Союзе — 5%. Т. е. 95% предприятий подчиняются центру, следовательно находятся в ведении той или иной администрации, следовательно — партийной инстанции. Центральная власть теряла силу, ибо хотела иметь в своей руке — все. Это превышало ее физические возможности, останавливало кровообращение в государственном организме.

Один из горячих сторонников перестройки, принимая как аксиому то, что «советская система существует и будет существовать», причем как система однопартийная, причину «трагического тупика», в котором оказалась страна, видит в отсутствии в реальности «партийного руководства». Как он выражается: «КПСС не стоит у власти». Он резюмирует: в нынешнем состоянии советская система больше существовать не может.

Советские аналитики нынешнего кризиса системы — революционной ситуации — в принципе согласны с горбачевским образом остановившегося «маховика». Или, можно сказать, Горбачев заимствовал у близких ему экономистов и политологов мысль об устарелости механизма управления, советской «машины», которая успешно действовала в условиях экстенсивного развития на первых этапах строительства социализма, но оказалась неэффективной в условиях перехода к интенсивному развитию. Отсюда вывод — исправление, улучшение механизма управления, раскручивание «маховика» даст желанный эффект: машина пойдет, ускоряя темпы, вперед.

Остается вопрос: почему тоталитарная машина действовала эффективно в годы юности, в сталинские годы, которые песня называет «нашей юности полет», и утратила энергию со смертью вождя? Причин, бесспорно, немало. Отсутствие харизматического вождя, который является необходимым элементом тоталитарной системы, растраченная энергия революционного толчка. В числе важнейших причин — неожиданный, превзошедший ожидания успех в процессе формирования «нового» человека.

«Перестройка», планы реформ, имеющих целью преодоление кризиса, внезапно обнаружили этот успех. Очень скоро стало очевидным, хотя об этом и не принято говорить в «перестроечной» публицистике, что в действительности основным противником «перестройки» являются не «бюрократы», «консерваторы», противники генерального секретаря. Главный противник — советский человек, по разным причинам нежелающий тех перемен, которые навязывает ему новая генеральная линия партии. В словаре Горбачева этот противник именуется «человеческий фактор». В первые послереволюционные годы говорили о «человеческом материале», Герцен употреблял выражения «мясо благосостояния», «мясо освобождения» — мясо, которое нужно освободить.

В герценовском термине мы обнаруживаем два элемента: мясо, которое нужно освободить, иначе, народ, «низы», и мясо, которое освобождает, руководители, «верхи», иначе — кадры. После революции освободительницей была партия большевиков, взявшая в России власть, именно с целью освобождения, правда, не «низов» вообще, но — пролетариата. Партия так и называла себя — авангард пролетариата, последнего класса, вышедшего на арену истории, завершающего историю, наследника всего прошлого человечества. На протяжении 70 лет пребывания у власти партия трансформировалась. Прежде всего она четко разделилась на кадры и массу. Одно из ярчайших свидетельств глубокого кризиса, более того — революционной ситуации, является вопрос, который появляется в советской публицистике: что из себя представляет партия, каково ее «истинное назначение в социалистическом обществе», как сохранить ее классовый характер, до каких пределов она должна расти. Для задающих вопрос о партии нет сомнений в том, что она должна оставаться единственной правящей силой, и в том, что существует острая проблема руководства партией.

Сегодня в партии состоит каждый десятый взрослый, каждый девятый работающий гражданин страны, каждый пятый инженер и техник, каждый четвертый специалист сельского хозяйства, почти каждый шестой учитель и врач, более половины писателей, треть композиторов и кинематографистов, две трети журналистов. 71% докторов наук, почти 52% кандидатов наук. В аппарате управления большинство работающих — члены партии. Но это — армия. Ею руководят командные кадры. Сегодня их называют по-разному. Например, олигархи. Модно выражение — «номенклатура». Термин, появившийся в начале 20-х годов и означавший список должностей, назначение на которые утверждается партийными инстанциями, от политбюро до районного комитета, в 70-е годы на Западе приобрел значение правящей группы в СССР. Он заменил введенный в 50-е годы Милованом Джиласом термин «новый класс». Сегодня термин «номенклатура» в западном понимании — употребляется советской публицистикой. Главный социолог Советского Союза Татьяна Заславская говорит о «группе политических руководителей», которые представляют собой «реально правящее ядро КПСС и Советского государства». Михаил Горбачев употребляет выражение «кадровый корпус партии». Ровно за полвека до Горбачева Сталин говорил о «командных кадрах партии», разделяя их на «генералитет нашей партии», «наше партийное офицерство», «наше партийное унтер-офицерство».

В докладе, посвященном «перестройке и кадровой политике партии», Горбачев объяснял «социально-экономическую и политическую ситуацию», сложившуюся на рубеже 70—80 годов, т. е. кризис, который необходимо преодолеть, «состоянием партии и ее кадрового корпуса». Сравнение двух докладов — Сталина, прочитанного 3 марта 1937 г., и Горбачева, сделанного 28 февраля 1987 г., представляет значительный интерес. Оба генеральных секретаря перед лицом кризиса, опасности для партии и государства, анализировали состав своего командного корпуса. И оба пришли к выводу о его непригодности. Нет нужды настаивать на том, что обстоятельства были разными. Поучительно выделить сходства в тактических приемах, использованных для решения возникшей проблемы, почти дословное повторение формулировок.

Доклады носят по сути дела идентичные названия: сталинский «О недостатках партийной работы», горбачевский: «О кадровой политике». Оба говорят о неспособности «верхов» справиться с чрезвычайным положением. В первом случае генеральный секретарь констатирует небывалую опасность, грозящую советскому государству: проникновение «агентов иностранных государств», в том числе троцкистов, во все «наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные». Опасность тем больше, что «вредители, диверсанты, шпионы и убийцы» проникли «на ответственные посты». Во втором случае генеральный секретарь говорит о «застойных и других чуждых социализму явлений», которые «серьезно сказались на экономике, социальной и духовной сферах». Положение тем критичнее, что, по словам Сталина, «наши руководящие товарищи... оказались в данном случае столь наивными и слепыми...» По словам Горбачева: «...ЦК КПСС, руководство страны... не смогли своевременно и в полном объеме оценить необходимость перемен, опасность нарастания кризисных явлений в обществе».

В чем причина? — спрашивают генеральные секретари. Сталин отвечает: «Все эти забывчивость, слепота, беспечность, благодушие» — это оборотная, теневая сторона хозяйственных успехов. В 1930 г. Сталин уже писал о «головокружении от успехов». Семь лет спустя новые достижения еще больше «закружили головы» руководящим кадрам партии. Горбачев также говорит об успехах: «Под руководством партии советский народ построил социализм, одержал победу над фашизмом в Великой Отечественной войне, восстановил и укрепил народное хозяйство, превратил свою родину в могущественную державу». И добавляет: затем появились «субъективные причины», которые помешали понять необходимость перемен.

«Слепота, беспечность, благодушие», как выражается Сталин, «преступная безответственность и расхлябанность», как формулирует Горбачев, прикрывались. У Сталина — «одуряющей атмосферой зазнайства и самодовольства, атмосферой парадных торжеств и взаимных приветствий», у Горбачева — «проведением парадных мероприятий и кампаний, празднованием многочисленных юбилеев в центре и на местах».

Вина лежит на руководстве, из которого, естественно, исключается генеральный секретарь. Сталин говорит о «слепоте и наивности» «наших руководящих товарищей». Горбачев заявляет: «За все это, товарищи, руководящие органы партии и государства несут ответственность». Необходимо принять меры. Перечисляя «наши задачи», Сталин подчеркивает необходимость «поднятия политической работы нашей партии на должную высоту», прежде всего повышения «идеологического уровня и политической закалки командных кадров». Прекрасно понимает значение этого рецепта и Горбачев: «Нам нельзя допускать недооценку политической и теоретической подготовки, идейно-нравственной закалки кадров».

Одной закалки кадров — недостаточно. Оба генеральных секретаря великолепно знают это. Влить в командные кадры «свежие силы, ждущие своего выдвижения, и расширить таким образом состав руководящих кадров — вот задача», — говорит Сталин. И как эхо, через 50 лет откликается Горбачев: необходимо «решать назревшие кадровые вопросы в самом Центральном комитете партии, его Политбюро — прежде всего с точки зрения обеспечения преемственности в руководстве, притоке свежих сил». И еще раз повторяет Михаил Горбачев: необходимо открыть «высшие эшелоны партийного и государственного руководства для притока свежих сил...» Есть разница в темпераменте. Сталин требует от всех партийных руководителей подобрать себе по два заместителя. Горбачев ограничивается замечанием: «...стабильность кадров нужна. Но нельзя доводить ее до крайности, если хотите, до абсурда».

Горбачев заканчивает доклад убеждением, что вскоре и скептики скажут: «Да, большевики все могут». Великий оптимист Сталин выразил эту убежденность в знаменитой формуле: «Her таких крепостей, которых не могли бы взять большевики». Ключ к победе — партия. Ключ к партии командные кадры. Сходство методов и словаря в двух докладах двух генеральных секретарей объясняется не только тем, что составители текста для выступления Горбачева внимательно читали текст, подготовленный для Сталина. Совпадает цель, задача. Каждый из генеральных секретарей, придя к руководству партией, нуждается в преданном ему аппарате, верном ему лично командном корпусе. Но его главная цель — создание верной ему партии, резервуара аппарата. Трудности создания верной партии были очевидны для ее изобретателя и основателя Ленина. Знаменитые бесконечные расколы Ленина, беспощадно отсекавшего всех, кто не шел безоговорочно за ним, были инструментом формирования ленинской партии. Доклад Сталина в марте 1937 г. был сигналом к окончательной ликвидации остатков ленинской партии, что было необходимым условием сотворения партии Сталина. Хрущев до последнею дня у власти воевал с полученной в наследство партией, не останавливаясь перед радикальными мерами, отказавшись лишь от физической ликвидации побежденных. Брежнев нашел оригинальный метод создания своей партии — подкуп аппарата. Он купил его преданность, разрешив грабеж и гарантировав стабильность положения. Несколько таинственных смертей на «верхах» порождают сомнения в абсолютной благодушности Брежнева. Мемуаристы, из числа бывших сподвижников, уволенных Брежневым (члены Политбюро К. Мазуров, П. Шелест, бывший председатель КГБ Б. Семичастный и др.), вспоминают о жестком и беспощадном отношении генерального секретаря ко всем, в ком он видел опасность для себя. Но его девизом в кадровой политике была — стабильность. Эта стабильность, сопутствующие ей замечательные успехи во внешней политике (никогда в своей истории Россия не имела таких ошеломляющих внешнеполитических успехов, приведших к созданию «третьей империи», как в брежневские годы) породили безудержный оптимизм «кадров». Первый секретарь райкома партии в Вологодской области вспоминает о собрании, на котором высокий партийный функционер обещал: «Товарищи! К 2000 году коммунизм победит во всем мире! Вы должны быть готовы занять руководящие посты в Европе, Азии, Африке и Америке!»

Горбачев, как и каждый вновь избранный генеральный секретарь, наталкивается на сопротивление аппарата. Не вообще аппарата, ибо без него партия (и советское государство) не существуют. Он встречает сопротивление командных кадров своего предшественника, знающих, что они обречены, ибо на их места претендуют «свежие силы». Как нельзя кстати цитирует Горбачев в докладе о кадровой политике ленинские слова: «аппарат для политики ...а не политика для аппарата». Новому генеральному секретарю нужен новый «кадровый корпус» партии, с его помощью он сможет — как твердо рассчитывает — преобразить партию, дать ей возможность — снова — управлять. Когда советский политолог констатирует, что «в нынешнем состоянии советская система больше существовать не может», он повторяет ленинскую формулу революционной ситуации — невозможность для господствующих классов сохранить «в неизменном виде свое господство».

Политический вывод: изменить «нынешнее состояние», изменить, в первую очередь, кадровый корпус. Это, по мнению генерального секретаря, первая причина кризиса, того, что «верхи» не могут.

Исторический анализ кризиса «верхов» позволяет сделать и другой вывод. Тоталитарную систему строили революционеры, верившие в проект утопии, о характере которой они ничего не знали, хотя верили, что знают. Система, которую они сооружали, ставила своей целью формирование нового человека. Они верили, что творят человека, который нужен тоталитарной системе. И достигли значительного успеха. Парадокс тоталитаризма заключается в том, что люди, им сформированные, прежде всего «кадры», «верхи», потеряли динамику, энтузиазм строителей и не могут обеспечить жизнеспособность породившей их системы. Генетический механизм тоталитаризма включает в человеке силы, пробуждающие в нем, в свою очередь, чувства, которые Горбачев назвал «социальной коррозией».

Главный персонаж романа Александра Бека «Новое назначение», написанного в 60-е годы, опубликованного в Советском Союзе в эпоху «гласности», — идеальный образец апостола тоталитаризма. Его девиз: «Не рассуждать», его основное правило: «Приказ, и никаких разговоров». Он считает себя — солдатом Сталина. Министр тяжелой промышленности, он выполняет приказы Сталина не рассуждая, как солдат: «Поведение Сталина он воспринимал, как непререкаемый высший закон», «превыше всего дисциплина, верность Сталину, каждому его слову, указанию».

Герой Бека «пришел в Систему со стороны» (т. е. с дореволюционным воспитанием), — замечает Г. Попов, — и «пока в Системе сохранялись эти кадры (с их нормами нравственности), она функционировала». Нравственность «апостолов тоталитаризма» еще помнила мораль «старой религии» и строилась на вере в новую Идею. Ради Идеи они не щадили себя и тем менее не щадили других, выполняя приказы носителя Идеи — Вождя. Их бесчеловечность могла сравниться только с их преданностью Вождю. Из любви к дальним они безжалостно истребляли ближних, строя Новый мир, реализуя Идею.

Прежде чем их ликвидировать, ибо вера апостолов была не нужна Системе, которую они строили, Сталин потребовал, чтобы они сами подыскали себе заместителей. На свое место апостолы искали не верующих, но исполнительных. Апостолы могли еще переживать сомнения, когда нормы «старой морали» приходили в столкновение с приказом. Их заместителям сомнения были совершенно чужды. Апостолы были нередко аскетами и фанатиками. Им на смену пришли заместители, жадно пользующиеся своими привилегиями. Переход тоталитаризма на новую ступень провозгласил Никита Хрущев, объявивший со свойственной ему живописностью: «Идеи Маркса — это, конечно, хорошо, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше». Хрущев имел в виду улучшение положения населения страны, но «верхи» всегда улучшали свое положение задолго до того, как повышался уровень жизни народа. Как горько шутили: рабочий класс пьет шампанское устами своих руководителей. Апостолы могли обходиться без сала, оставляя без него и народ. Их заместители обещали народу сало, сами лопаясь от жира.

Признание в необходимости, в желательности смазки салом Идеи знаменовало переход тоталитаризма на новую ступень. Узаконивалось двоемыслие — неизбежный итог столкновения реальности и Идеи, реальности, которая продолжала существовать в реализуемой утопии. «Два мира уживались в нашем сознании, — пишет советский философ. — Мир повседневных реальностей давал практические ориентиры, мир показного благополучия — надежду на улучшения, на более достойную жизнь в будущем... Сочетанием двух миров усугублялось двоемыслие».

Феномен «двоемыслия», как элемента строившегося нового мира, был замечен сразу же некоторыми наиболее проницательными мыслителями. В 1920 г. пишет о «двоемыслии» и «двоеречии» Е. Замятин. В последующие годы этот феномен анализировал Орвелл, некоторые наиболее смелые и независимые наблюдатели коммунизма. Сегодняшнее открытое признание «двоемыслия» как составной части «догматического мышления», т. е. советской идеологии, — важный признак кризиса «верхов». Наличие «дневного» и «ночного» сознания мешает функционированию тоталитаризма в его чистой форме: приказ-выполнение. А. Бек рассказывал, что в сознании его железного героя происходили «сшибки»: столкновения в мозгу двух импульсов — приказа вождя и приказа нравственной нормы. В сознании преемников этих «солдат Сталина» столкновение происходило, пользуясь терминологией Хрущева, между идеей и салом. Личные интересы играют все большую роль в поведении представителей «верхов».

Знаменитый термин Маркса «отчуждение» приобрел сегодня широкую популярность. Публицисты говорят о минувших годах как о времени, когда произошло «отчуждение» крестьян от земли, рабочих — от производства. Но также — аппарата партии от массы членов партии. В дискуссиях о кризисе «верхов» раздавались даже голоса, ставившие под вопрос необходимость номенклатуры: должна ли она существовать в условиях перестройки? Заместитель заведующего Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС Г. К. Крючков отвечает: «Политическое понятие номенклатуры означает, в сущности, то, что партия — ее органы держат в поле зрения какие-то ключевые должности в обществе. И, наверное, партия не уйдет и не может уйти от того, чтобы сознательно направлять этот процесс. Разве есть в мире какие-либо политические организации, которые исключили из арсенала кадровую политику как рычаг проведения своего курса?»

Вывод не оставляет сомнений. Причина кризиса «верхов»: кадры. Рецепт выхода из кризиса: кадры! Смерть Брежнева подвела черту: его преемники получили в наследство больную систему; организм, в котором мозг отдавал приказы, но мускулы выполняли их выборочно, по своему желанию. Горбачев начинает «перестройку», кадровую революцию, с целью заменить линии коммуникации, задерживающие либо искажающие приказы, идущие из «головы». Главная трудность в реализации «революции» заключается в наличии только одного «материала» для замены старых кадров: новые кадры воспроизводятся из того же самого «тоталитарного сырья». Анализ изменений на министерских постах убедительно подтверждает факт. Менее чем за три года было сменено 60 руководителей центральных министерств и ведомств, более 70% общего числа. Средний срок пребывания в должности руководителей этого ранга превышал 18 лет. Теперь они — ушли. Кто же занял их место? Примерно 50% новых назначений приходится на заместителей ушедших министров. Более 25% вновь назначенных занимали руководящие посты в партийных органах. Центральный аппарат — в данном случае хозяйственный, но это целиком относится и к главному, т. е. партийному, — воспроизводит сам себя.

Кризис «верхов» — это кризис системы власти, обнаружившей свою неспособность выполнять функции, которые она считает принадлежащими только ей. Политолог объясняет сегодняшние «сложности» тем, что «основоположники марксизма уделили недостаточное внимание проблемам формирования механизмов политической власти в послереволюционном социалистическом обществе». Историк убежден, что «актуальным для социализма остается вопрос о научно обоснованном и демократическом способе реализации власти». Партийный руководитель считает, что усиление «авангардной роли КПСС» гарантирует «обновление общества». Усиление авангардной роли партии может быть осуществлено лишь усилением власти лидера партии. На этом пути идут поиски преодоления кризиса верхов, поиски новых методов управления старой машиной.

По мере того, как процесс «перестройки» неминуемо вел к углублению кризиса, свидетельствуя о невозможности реформировать нереформируемую систему, становились заметнее трещины на монолите партии. Росло недовольство аппарата изменениями, которые, ничего не давая «кадрам», вели к хаосу и потере партией авторитета. Повышение жалованья работникам аппарата осенью 1988 г. не привело к улучшению «партийно-воспитательной работы», на что рассчитывал Горбачев, и, конечно, не повысило престиж КПСС. Выборы народных депутатов должны были пробудить энтузиазм масс, расширить резервуар новых кадров, осуществить чистку старого аппарата «демократическим путем».

Развал коммунистических партий в странах «социалистического лагеря» вызвал, с одной стороны, защитную реакцию аппарата КПСС, а с другой, толкнул на размышления о судьбах коммунистической партии Советского Союза. Андрей Сахаров на съезде народных депутатов первым заявил на всю страну о необходимости отмены статья 6-й конституции. Его слова вызвали бурю негодования, но очень скоро стали лозунгом, приобретшим такую популярность, что Горбачев согласился на отказ от прежней формулы. Он справедливо заметил, что сама по себе отмена статьи сути не меняет. В первых двух советских конституциях (1918 и 1924 гг.) партия не упоминалась.

Формальный отказ от монопольного положения в стране привел к оживлению политической дискуссии, возникновению множества малочисленных, но нередко громогласных партий — от анархо-синдикалистской (насчитывавшей в мае 1990 г. тысячу членов) до православной конституционно-монархической (число членов неизвестно), к появлению коммунистов-реформаторов, к выходу из партии. XXVIII съезд КПСС отверг все предложения об изменении характера партии (сохранился, например, ленинский принцип демократического централизма).

Кризис «верхов», «верхи не могут» — один из элементов революционной ситуации. Второй элемент — «низы не хотят».

«Низы не хотят»

...Кризис политики господствующего класса, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов.
(Ленин)

Советская история дает достаточно примеров, позволяющих сделать вывод о справедливости ленинского наблюдения относительно очередности событий: сначала кризис «верхов», затем недовольство «низов». К этому выводу можно, видимо, прийти и на основании иного исторического материала. История социалистического лагеря многократно убедительно демонстрирует этот же феномен на сравнительно коротком отрезке исторического времени. Каждый кризис «верхов», связанный до сих пор только со сменой вахты в Кремле, сопровождался разрешением говорить о недостатках. Это неоднократно влекло за собой вспышки недовольства, принимавшие различные формы: от восстаний в лагерях после смерти Сталина до забастовки, расстрелянной властями в Новочеркасске в 1962 г., от рабочих волнений в Восточном Берлине в 1953 г. до пражской весны 1968 г. и польской Солидарности 1980 г.

Недовольство и возмущение «низов» в Советском Союзе необычайно редко принимало острые формы открытых выступлений. Этому препятствовали могучая полицейско-репрессивная система и память о сталинском терроре. Во время разговора со Сталиным леди Астор с американской прямотой спросила его: когда вы перестанете убивать людей? На что Сталин со свойственной ему откровенностью ответил: когда это перестанет быть необходимым. Неизвестно, понимал ли первый генеральный секретарь, что, убивая миллионы советских граждан, он оставляет своим преемникам замечательное наследство: страх, гарантирующий на десятилетия стабильность системы». Мы живем в эпоху великого страха», — говорил в 1931 г. герой пьесы А. Афиногенова «Страх». Герой романа, написанного в 1988 г., не может прийти в себя: «Я бит много раз! В моем роду многие биты. По головам, железными палками!.. И от этого никуда не уйти. Это в подкорке на многие поколения... Социальный страх — я поражен социальным страхом!»

Жители империи страха нашли особые формы выражения своего недовольства и возмущения. Они — перестали работать. В XIX в. социалисты открыли «всеобщую забастовку» как могучее оружие борьбы с капитализмом: рабочие складывают руки на груди — и капиталисты вынуждены пойти на уступки. Мечта о «всеобщей забастовке» осуществилась в первом в мире социалистическом государстве. «Народ перестал верить, народ перестал работать», — охарактеризовал ситуацию делегат XIX партконференции В. Стародубцев. Народ перестал работать! Бесчисленные статьи в газетах и журналах приводят поразительные и перестающие поражать в своей обыденности примеры плохой работы всех и всюду. Взрыв в Чернобыле, дома в Спитаке, сложенные на песке вместо цемента и развалившиеся как карточные домики — были наглядным свидетельством торжества плохой работы.

«Народ перестал работать», — констатировал делегат партконференции. Но кто это — народ? Кого следует отнести к «низам», которые «не хотят» и свое нежелание выражают отказом от работы? Татьяна Заславская предложила «стратегию социального управления перестройкой», исходя из тонкого анализа структуры советского общества. Она выделила одиннадцать социальных групп, представляющих «главные силы перестройки»: 1) передовой в профессионально-квалифицированном и социально-политическом отношениях слой рабочего класса; 2) основной (наиболее многочисленный) слой рабочих средней квалификации; 3) слой рабочих, развращенных длительной практикой получения незаработанного дохода и привыкший давать обществу меньше, чем берет от него; 4) колхозное крестьянство; 5) научно-техническая интеллигенция (специалисты народного хозяйства, ученые естественно-технического профиля); 6) хозяйственные руководители сферы материального производства; 7) ответственные работники торговли и бытового обслуживания населения; 8) мелкие социалистические предприниматели; 9) социальная и гуманитарная интеллигенция (педагоги, врачи, журналисты, писатели, художники, ученые общественного и гуманитарного профиля); 10) ответственные работники аппарата политического управления, т. е. партийных, государственных и общественных органов; 11) политические руководители общества. Социолог добавляет еще, не желая обойти молчанием, «группы организованной преступности», объединяющие коррумпированных работников аппарата управления, дельцов теневой экономики, ответственных работников торговли и бытового обслуживания, а также разложившуюся часть рабочих и служащих. Если отставить в сторону «группы организованной преступности», мафию, как сегодня принято говорить в СССР, все социальные группы недовольны, ибо все они работают плохо. Долгие годы основой исторического оптимизма советской идеологии была знаменитая формула Ленина: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя... Капитализм может быть окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда...» Летом 1986 г. один из авторов экономической стратегии перестройки Абель Аганбегян констатировал: «Уровень производительности труда у нас почти в два раза ниже, чем в Соединенных Штатах». По более позднему источнику производительность труда в СССР составляет примерно треть от американской, а в сельском хозяйстве — менее 15 % к уровню США.

Поразительно низкая производительность труда. Невероятно низкое качество изделий, породившее удивительное советское словосочетание «борьба за качество» «Что это за продукт без качества?» — спрашивает юморист Михаил Жванецкий. — Что такое сыр низкого качества? Может это уже не сыр? Или еще не сыр?» Не юморист, но газета «Правда» публикует передовую статью, озаглавленную: «Эксперимент на транспорте. Цель — доставить грузы в срок и без потерь». То, что более ста лет является смыслом существования железнодорожного транспорта, представляется в стране зрелого социализма объектом экспериментов. Та же газета, центральный орган КПСС, сообщает, что «качество цветных телевизоров — их ахиллесова пята». В чем их достоинства — газета не говорит. Но информирует, что министерство промышленности средств связи, выпускающее телевизоры, обещало увеличить их надежность к 1985 г. на 300%, а увеличила всего на 1,3 раза. В 1989 г. на выставке достижений советского народного хозяйства, открытой еще в сталинское время, вход на которую стерегут Рабочий и Колхозница — знаменитая скульптура В. Мухиной, быта открыта экспозиция предметов плохого качества. Многочисленные посетители не удивлялись, ибо все это могли видеть ежедневно в магазинах. Некоторое оживление вызывала только мышь в бутылке минеральной воды. Этот экспонат мог бы стать гербом выставки плохой работы. Низкое качество — определение, относящееся к деятельности всех социальных групп: работают медленно и плохо рабочие, колхозники, чиновники, врачи, учителя, писатели, ученые. Читатель пишет в газету «Известия»: «Германию вытоптали танками, Японию рвали атомными бомбами, а мы, страна с передовым общественным строем, с неисчислимыми природными и людскими ресурсами, страна-победительница, живем чуть ли не хуже всех».

Все работают плохо и подавляющее большинство населения живет очень плохо, хуже, чем во всех других социалистических странах, за исключением, возможно, Румынии. Живут плохо, потому что работают плохо? Работают плохо, потому что живут плохо? Ответ на эти вопросы найти проще, чем отгадать знаменитую загадку: что было раньше — курица или яйцо?

Население Советского Союза живет очень плохо. Это утверждение до недавнего времени позволяли себе высказывать лишь те западные специалисты, которые пренебрегали обвинениями в «антисоветизме», «антипрогрессизме», в противодействии «разрядке». Еще в 1980 г., например, один из виднейших американских советологов Северин Бялер подводил итог эпохи Брежнева: «Я вижу 60-е и 70-е годы как очень благоприятный период в советской истории. Вполне возможно, что будущие историки скажут, что это был величайший, лучший период в их истории. Это было общество, которое впервые оказалось способным дать одновременно пушки и масло, слегка повысить жизненный уровень и достичь военного паритета с Западом. У них было много проблем, но ни одна из них не развилась в систематический кризис. Следовательно, это был в целом исключительно успешный период в их истории и это не был короткий период. Брежнев занимал свой пост дольше, чем Рузвельт. Это целая эра».

Американский советолог прав, говоря о достижении в эпоху Брежнева военно-стратегического паритета с США. Он мог бы добавить, что в эту же «эру» Советский Союз создал себе третью империю — в Азии, Африке, Латинской Америке. Все остальное в его заявлении — плод фантазии, питаемой советской статистикой, отвергнутой сегодня как ложь даже советскими статистиками. В числе наиболее фантастических фантазий — утверждение о решении, наконец, вечной проблемы «пушек и масла».

В 1928 г. герой пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца» просил у советской власти разрешения говорить: «Нам трудно жить». Он уверял власть, что «нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить». 60 лет спустя просьба была услышана. Разрешение говорить о трудностях жизни раскрыло шлюзы: на страницы газет и журналов, в радиоэфир, на телеэкраны хлынул поток фактов, Цифр, свидетельств о жизни в СССР. Каждый из фактов, каждая цифра, каждое свидетельство обнажало бесстыдную ложь всего того, что официально утверждалось раньше. Каждое слово, сказанное Борисом Сувариным в 1938 г., было подтверждено полвека спустя: «Пятилетние планы, статистика, итоги: ложь. Тексты и цифры: ложь. Займы, подписки: ложь. Доказательства: ложь. Фотографии: ложь. Свидетели, свидетельства: лживые свидетели, лжесвидетельства...».

Было бы ошибкой считать, что сегодня, в эпоху «гласности», говорится «только правда» и «вся правда». Делается все возможное и все необходимое, чтобы ограничить поток правдивой информации, разбавить ее ложью, приспособить к текущим нуждам. Действенным средством ограничения «разговоров» о трудностях жизни является разрешение на публикации в газетах и журналах, изданиях эфемерных, и преграждение информации на пути в книгу. При публикациях в книгах нередко происходит то, что случилось со статистическим сборником «Население 1987». Впервые за 60 лет появился в печати сборник, трактующий так серьезно демографические проблемы СССР, дающий такое обилие информации о рождаемости, смертности, населении и т. д. Но численность населения страны в 1939 г. указана на основании сфальсифицированной сталинской переписи. В итоге все остальные цифры сборника теряют свой смысл. К тому же отсутствуют данные за 1923—25, 1927—38 и 1941—1949 гг.

Несмотря на ограничения, поток информации, не принося ничего нового по сравнению с тем, что было известно на Западе, подтверждает наличие кризиса. «...В конечном счете, — констатирует экономист, — невозможно примириться с ситуацией, когда страна, самая богатая в мире по природным богатствам, существует в условиях хронического дефицита с одним из самых низких в Европе уровней жизни».

Уровень жизни в СССР не только один из самых низких в Европе, он один из относительно низких во всем мире. По объему потребляемых на душу населения товаров и услуг страна «зрелого социализма» занимает 50-60-е место в мире (в зависимости от набора сравниваемых элементов потребления). Основа социалистической политэкономии была сформулирована, кажется, во всех социалистических странах одновременно: они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем. Подлинность первого члена этой формулы подтверждает советский экономист. Он приводит данные о доле фонда заработной платы в национальном доходе развитых стран Европы. В США в 1870 г. она составляла 65%, а в 1980 г. — 64%. В России в 1908 г. цифра была сходной — 54,8%, в последний год нэпа, в 1928 г., доля заработной платы поднялась до 58,1 %. А к 1985 г. упала до 36,6 %. Министр финансов СССР Борис Гостев аргументировал свое резко отрицательное отношение к кооперативам, где можно зарабатывать по тысяче рублей в месяц, тем, что обычный советский «рабочий вкалывает по 10 часов и зарабатывает 200 рублей». Министр слегка преувеличил, говоря о десяти часах работы, но был точен, сообщив, что средняя заработная плата в СССР в 1988 г. была 205руб. Летом 1989 г. она составляла уже 236 руб. За это время оплата труда колхозников увеличилась со 153 до 166руб. Машины, печатавшие деньги, работали все быстрее.

Содержание средней заработной платы станет понятным, если принять во внимание, что в начале 80-х годов граница бедности, или «малообеспеченности», как выражаются на советском языке, составляла 70-80 рублей и — по плану — достигнет в ближайшее время 100руб. в месяц на члена семьи. По последним данным «десятки миллионов человек» (точная цифра не дается) имеют средний доход до 75 руб. в месяц. В стране — 58 миллионов пенсионеров. Средняя пенсия у рабочих и служащих — 84руб., у колхозников — 53руб. Следовательно, все они живут в лучшем случае на границе или ниже границы бедности. Минимальная пенсия с 1 октября 1989 г. поднялась с 45руб. до 60руб. По официальным данным в 1989 г. 41 млн. человек имели в Советском Союзе доход ниже прожиточного минимума (78 руб.). В США, где порог бедности — это годовой доход в 11.612 долларов на семью из 4 человек, насчитывалось в 1987 г. 32,5 млн. человек, живших в бедности.

Средние цифры, как обычно, скрывают больше, чем показывают. В СССР имеются семьи, где в месяц на человека приходится 40, 30 и даже 20 рублей.

В свое время смешил анекдот: в Советском Союзе ничего нет, зато все дешево, на Западе все есть, но очень дорого. Публикуемые сегодня цифры свидетельствуют, что в Советском Союзе действительно ничего нет, но зато — все очень дорого. По подсчетам советского экономиста в США семья тратит на питание 15% заработной платы, во Франции — 25%, в Советском Союзе — 71%. К 200-летию французской революции в советский язык уверенно вошло знаменитое слово: дефицит (200 лет назад французскую королеву называли «мадам Дефицит», сегодня с еще большим основанием можно называть Генерального секретаря — «товарищ Дефицит»). Прежде всего — дефицит продовольственных товаров. Причем таинственным образом на протяжении последних пяти лег продовольственный кризис не перестает обостряться. Требования колбасы, обращенные к Горбачеву, во время его визита в Сибирь осенью 1988 г., были достаточно ярким проявлением. Несколько раз в последнее время Горбачев высказывал одно и то же недоумение: «Почему в памяти сохранились впечатления магазинного достатка прошлых лет, а сегодня сплошь и рядом ощущается нехватка продуктов? Я в то время работал вторым секретарем Ставропольского крайкома партии, отвечал, в частности, за пищевую и легкую промышленность. Кто в то время работал на хозяйственной, советской работе помнит, какая проблема стояла: куда девать масло... Так в чем же дело, товарищи?» Естественно было бы обратить вопрос к нему, это он долгие годы руководил всем советским сельским хозяйством, это он 5 лет ведет страну вперед. Генеральный секретарь прежде всего спрашивает «товарищей». Они отвечают по-разному.

Всесоюзный научно-исследовательский институт конъюнктуры и спроса, изучив ситуацию в первую половину 1988 г., констатировал, во-первых, что «фактический уровень потребления продуктов питания значительно отстает от рекомендуемого и еще больше — от уровня потребления в развитых странах... Продолжается рост средних розничных цен на хлеб, мясо, плоды и овощи... Недостаток продуктов питания и разница в их потреблении (по регионам и социальным группам) приобретает все более негативный характер... Наибольший дефицит продуктов питания в государственной торговле наблюдается в малых городах, которые составляют 75% всех городских поселений страны, а наименьший — в крупных и крупнейших (свыше 100 тыс.), которых всего 13%». Население констатирует, что важнейшие продукты — мясо, масло, сахар продаются — более 40 лет после войны — по карточкам, которые официально называют «талоны». В Российской республике мясо продается по талонам в трети областей. А там, где нет талонов, значит, и по ним не было бы мяса. Даже в Москве введены талоны на сахар.

«Верхи» дают на вопрос Горбачева привычные ответы. Секретарь ЦК КПСС Александра Бирюкова, ведающая вопросами продовольствия, сказала в беседе с корреспондентом «Правды», что «ЦК КПСС, Политбюро постоянно заботятся об удовлетворении потребностей населения в товарах». Она подчеркнула: «...мы вплотную взялись за решение этой проблемы». Некоторые специалисты утверждают, что причиной дефицита товаров является отсутствие «инфраструктуры», магазинов, продавцов. Отсюда, в частности, чудовищные очереди. По недавним подсчетам на покупки советские граждане потратили 65 миллиардов человеко-часов в год. Высказывается, в частности Горбачевым, мнение, что советские граждане слишком много едят, поэтому им не хватает еды. Генеральный секретарь объясняет резкое увеличение потребления продуктов повышением покупательной способности населения и тем, что «к потреблению высококачественных продуктов (мясо, молоко, масло) подключились многие миллионы людей, для которых в прошлом они были недоступны». Он приводит цифры: в 1987 г. на душу населения приходилось 64 кг мяса, 341 л молока, 18 кг рыбы, 272 яйца. Директор института конъюнктуры и спроса Андрей Орлов обнажает «среднюю цифру», говоря о колоссальной разнице в потреблении между «богатыми» (доход на душу свыше 200 руб.) и «бедными» (доход до 50 руб.), добавляя: «10 миллионов человек у нас потребляет в месяц всего 200 г масла, 1,7 кг мясопродуктов, 300 г рыбы, 6 штук яиц, всего 5 л молока».

Все эти объяснения содержат в себе рациональное зерно: «инфраструктура» смехотворна, процесс урбанизации позволил новым горожанам увидеть, а иногда и попробовать, продукты, которых в деревнях вообще нет. Но «объективные причины» не объясняют, почему продовольственное положение стало резко ухудшаться в последние годы, становясь хуже и хуже с каждым днем. Накануне нового, 1989 г., советские газеты недоуменно перечисляли: нет сахара, колбасы, картошки, исчезло мыло и стиральный порошок, электрические лампочки и зубная паста... Летом 1990 г. положение еще больше ухудшилось. Исчезли, вдруг, папиросы и в разных городах страны вспыхивали «табачные бунты» под лозунгом: «Партия, дай покурить!»

В числе причин резкого ухудшения продовольственного положения в стране — решения, принимаемые для его улучшения. Плохо подготовленные декреты усилили традиционную советскую административную неразбериху до невообразимых размеров. Недаром самым коротким определением состояния советского аппарата в период «перестройки» стало сравнение с пожаром в публичном доме во время наводнения. Реформы подготовляются и реализуются без убеждения, что они дадут положительные результаты. Получаемые негативные результаты утверждают сомнения в пользе реформ. Понимание всеми экономистами, что только радикальная реформа цен позволит начать необходимые изменения, сочетается со страхом, связанным с неизбежным резким снижением жизненного уровня, прежде всего «малообеспеченных» слоев населения. Кнут и морковка — два главных метода побуждения человека работать. В годы «перестройки» кнут был отложен в сторону, но морковка еще даже не посеяна.

Ухудшение продовольственного положения — наиболее демонстративный знак сопротивления системы перестройке. Философ Вячеслав Карпов справедливо замечает, что «дефицит во всех его проявлениях необходим застойному обществу, так как препятствует расшатыванию его основ раскрепощенным сознанием». В этом верном наблюдении есть лишь один недостаток. Карпов говорит о «застойном обществе», т. е. использует термин, обозначающий брежневскую эпоху. История СССР безапелляционно свидетельствует, что дефицит, за исключением нескольких лет нэпа, является неотъемлемым элементом советской экономики, а в еще большей степени идеологии. По словам польского философа Лешека Колаковского, «нищета — это бессмертная душа коммунизма». Экономика контролируемой нищеты, дефицита, как говорят сегодня, активно сопротивляется горбачевским реформам не потому, что они радикальны, а потому, что они недостаточно радикальны, не затрагивают структуры системы. Слабость реформ оборачивается силой сопротивления. Отказ от дефицита будет означать желание подлинных перемен. «Верхи» не хотят менять систему, которая дает им возможность оставаться «верхами», и не могут осуществить частичного ремонта, ибо ослабла система управления. «Низы» против перемен, ибо боятся дальнейшего ухудшения положения. Анализируя отношение выделенных ею одиннадцати социальных групп к «перестройке», Заславская обнаружила, что социальная база перестройки необычайно узка. Рабочий класс — это, по определению социолога, «ведущая и наиболее массовая группа нашего общества». В целом перестройка отвечает его интересам. Но перемены несут с собой «минусы»: повышение цен, увольнения в результате сокращения неэффективных и ненужных рабочих мест. В итоге выясняется, что только «передовой» слой рабочего класса может поддержать перестройку, ибо «квалифицированным, инициативным, творческим и политически активным рабочим» преобразования грозят меньше, чем другим. Самый многочисленный слой рабочих — средней квалификации, а также те, кто «занят в привилегированных учреждениях и ведомствах» (имеется в виду военная промышленность. — М Г.), кто обладает дефицитной профессией, кто имеет возможность получать «левые» доходы, кто привык плохо работать и т.д. и т.д., — против перестройки, ибо она грозит устоявшейся жизни, предвещает ухудшение положения. Колхозное крестьянство, уверяет Т. Заславская, в целом выигрывает от перестройки. Но «у заметной части колхозников перестройка вызывает серьезные опасения». Нынешние экономические отношения неэффективны, колхозы не имеют никаких прав. Но зато они имеют определенные, пусть ничтожные, социальные гарантии и не несут ответственности за результаты своей работы, не подвергаются экономическому риску. Научно-техническая интеллигенция, знаменитые «технократы», на которых возлагают столько надежд западные эксперты, должны, по мнению Т. Заславской, выиграть от перестройки. Но поскольку общественное сознание этого слоя «сильно заражено скептицизмом», многие специалисты «не верят, что механизм торможения можно сломать». Значительная группа научно-технической интеллигенции «привыкла к теплым местечкам, солидным окладам, фактическому отсутствию какой-либо ответственности за результаты труда».

Группа хозяйственных руководителей, т.е. директора предприятий, производственных объединений, строительных и транспортных организаций, совхозов, колхозов, все те. кто непосредственно руководит экономической жизнью страны, в своем большинстве против перестройки. Заславская приводит результаты опроса. На вопрос, в какой мере оправдываются позитивные ожидания в результате экономической реформы, только 9% ответили «в основном оправдываются», «частично оправдываются» — 49%, «совсем не оправдываются» — 21 %, затруднились ответить — 21%. 82% представителей этой группы считают, что решения о реформе на уровне предприятий проработаны слабо или только в общих чертах. В то же время сегодня хозяйственные руководители получают высокую заработную плату, имеют широкий круг привилегий. Реформы означают изменение привычных методов руководства, требуют 01 руководителя инициативы, способности к риску, связанного с повышенной ответственностью.

Естественно, противниками перестройки являются ответственные работники торговли, общественного питания, бытового обслуживания населения. Это они практически реализуют политику дефицита и широко пользуются возможностями, которые открывает контролируемая нищета, для тех, кто ее контролирует. Группа «мелких социалистических предпринимателей» — плод перестройки, разрешившей кооперативную и «индивидуально-семейную трудовую деятельность». Это — союзники перестройки, — пишет Т. Заславская. Но выделяет в этой группе «крыло, озабоченное быстрейшим самообогащением, нередко без оглядки на право и мораль».

Социально-гуманитарная интеллигенция (педагоги, врачи, работники культуры и искусства, ученые гуманитарно-общественного профиля) — казалось бы, служат важнейшей опорой перестройки. Но Т. Заславская обнаруживает множество связей этой группы с «дореформенной эпохой». Низкая общественная оценка труда врачей и педагогов в «период застоя» обернулась коррумпированием этой группы частной платой за услуги. Возникла «организованная система поборов, взимаемых по определенной таксе и за госпитализацию больных, и за проведение обследований, операций и пр.». Бесплатная советская медицина превратилась в откровенно, хотя и неофициально, платную. «Организованная система поборов» существует и в школе. Гуманитарная интеллигенция не забывает, что принимала активное участие в формировании «сложившейся обстановки в обществе», часть ее не желает ничего менять. Наконец, большинство «ученых-обществоведов и преподавателей идеологических дисциплин внутренне связано своими прежними высказываниями и публикациями». Это, по мнению Т. Заславской, «одно из оснований консерватизма немалой части социально-гуманитарной интеллигенции».

Группа ответственных работников аппарата и управления, те, кого сейчас привычно называют номенклатурой, живет «много лучше большинства населения», имеет «большие материальные, социальные и культурные привилегии». Кроме того, «в период общественного застоя работники аппарата располагали огромной политической властью». Наконец, «ответственные работники аппарата являются, пожалуй, наиболее стойкими носителями идеологических взглядов поры застоя». Совершенно очевидно, что аппарат — против перестройки, которая грозит лишить их части привилегий, а, главное, нарушает привычное спокойствие и угрожает лишением места, на которое давно уже есть претенденты — люди нового Хозяина.

Заключив, что социальные группы советского общества, в своем подавляющем большинстве, не желают изменений, Т. Заславская обращается к последней (или первой?) из них, к группе политических руководителей, к высшим представителям власти, руководителям ее политической жизни. Социолог перечисляет: члены и кандидаты в члены ЦК КПСС, депутаты Верховного Совета СССР, министры, высший генералитет, крупнейшие дипломаты, партийные и советские руководители республик, областей, крупных городов. Это список должностей (номенклатура), назначение на которые производится по решению ЦК и Политбюро. Они — правят страной.

Хотят ли они изменений, нужна ли им «перестройка», которая начата по инициативе «сверху»? Т. Заславская выделяет два компонента, определяющие поведение членов правящей группы: общественный и личный. Общественный интерес заключается в «выведении советского общества из состояния застоя, ускорении его социально-экономического развития, наращивании его могущества и обеспечении надежной обороноспособности». Личный интерес проявляется прежде всего «в стремлении сохранить и укрепить свое служебное положение и власть».

Естественно возникают противоречия между теми, для кого общественный интерес важнее личного, и теми, кто прежде всего защищает свое положение. Иначе, между революционерами и консерваторами. Вспыхивает борьба за власть. В этой борьбе общественные интересы представляют «М. С. Горбачев, его ближайшие помощники, а также некоторые другие лидеры». Они обладают — «по признанию народа» — замечательными качествами: «высочайшими политическими, экономическими и социальными знаниями, огромным гражданским мужеством, несгибаемой волей и глубочайшей убежденностью в исторической необходимости перестройки».

В начале века Ленин писал: узок круг революционеров. Из анализа Т. Заславской следует, что необычайно узок круг революционеров — инициаторов перестройки и сегодня. Это — вершина «верхов». В числе выдающихся достоинств, которыми обладают они, вернее Он, единственный названный по имени: высочайшие знания, огромное мужество, глубочайшая убежденность и, что необходимо подчеркнуть, «несгибаемая воля». Это качество представляет особый интерес, ибо оно было важнейшим атрибутом другого генерального секретаря. В августе 1934 г. Горький, на первом съезде советских писателей, говорил: «Мы выступаем в стране... где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Если «М.С. Горбачев, его ближайшие помощники, а также некоторые другие лидеры» составляют вершину советской пирамиды, то, естественно, все другие группы будут ниже, будут «низами». Если перевернуть пирамиду вершиной вниз, то, как свидетельствует анализ Т. Заславской, окажется, что основанием пирамиды является ее вершина, т. е. фундамент перестройки — узкий круг ее инициаторов. Такая картина представляется неверной. Есть все основания полагать, что значительная часть «реально правящего ядра КПСС и советского государства» понимает необходимость изменения методов управления, видит нужду в ослаблении центральной власти. Разногласия вызваны различными представлениями о темпах изменений, которые продиктованы прежде всего борьбой за власть.

В итоге: все общество недовольно. В начале 1988 г. Горбачев признавал: «Кое-кому не нравится наша перестройка. Хотят ей помешать. Стараются посеять в сознании людей сомнения: нужна ли перестройка? Рабочему классу, мол, навязывают хозрасчет, госприемку. Продажу водки ограничили. Интеллигенцию обидели, переведя науку на хозрасчет. Аппарат управления сокращают». Все недовольны, «низы не могут».

Для определения «низов» в Советском Союзе необходимо обратиться к формуле Джорджа Орвелла, несколько ее переиначив: в СССР все «низы», но некоторые гораздо ниже других. Мало стран в мире, где социальная дифференциация носит такой острый характер, где она «усугубляется». В одном из своих самых первых выступлений Горбачев объявил о «необходимости последовательно проводить линию на укрепление социальной справедливости». Советские публицисты начали говорить о «социальной несправедливости». Она выражается прежде всего в гигантском диапазоне заработной платы. Поскольку уровень средней заработной платы упал ниже предела, за которым зарплата перестает быть стимулом труда, важную роль играют привилегии, связанные с положением на социальной иерархической лестнице. Подлинные «низы» — это та часть населения (подавляющее большинство), которая не только получает среднюю, а часто значительно ниже средней, заработную плату, но и вынуждена пользоваться так называемой бесплатной медицинской помощью, жить в коммунальных квартирах, ездить общественным транспортом, приобретать товары потребления только в государственных магазинах.

Бесплатная советская медицина была в течение многих десятилетий одним из убедительнейших свидетельств заботы о человеке в СССР, преимуществ социализма над капитализмом. Землетрясение в Армении позволило всему миру открыть подлинное состояние медицины в СССР. Цифры, факты, признания министра здравоохранения, репортажи, художественная литература демонстрируют, что положение в Армении — советская норма. Главное — как и во всех других областях жизни — было известно. Но, как любила говорить Екатерина II, важнее всего детали. Они страшнее всего, что можно было себе представить. Приняв в апреле 1987 г. пост министра здравоохранения, академик Чазов, долгие годы личный кардиолог Брежнева, дал множество интервью, рассказывая о состоянии советской медицины. Академик рассказывал журналистам «Правды», «Московских новостей», «Литературной газеты», других газет и журналов примерно одно и то же. В больницах на одного больного расходуется 60 коп. в день, в хирургии — рубль. На одну койку в больнице приходится 4,2 кв. м при норме 7 кв. м. Многие больницы в Средней Азии, например, до сих пор не имеют не только горячего водоснабжения, но и элементарной канализации, водопровода. Среднюю Азию министр называет «как пример» — положение примерно аналогично в других республиках. Отсутствует не только «сложная техника», «даже скальпель — и тот хирургу приходится затачивать через две операции на третью». Нет лекарств: население обеспечено ими «на 85%, а сердечно-сосудистыми препаратами и антибиотиками — на 40-60 %». Академик Чазов признает, что до недавнего времени предметом особой гордости советской медицины было огромное количестве врачей: больше, чем в любой другой стране мира. Сегодня министр открывает, что профессиональный уровень советских врачей низкий: «Нередко они не могут принять роды, провести простейшую операцию, разобраться в электрокардиограмме». Беда, однако, не только в этом. Даже самые высококвалифицированные врачи вынуждены выполнять план. Например, план приема пациентов: 8 в час. Следовательно, на каждого приходится — 7,5 мин., причем из этого времени 5 мин. уходит на заполнение формуляров. Если принять во внимание, что немало врачей хочет перевыполнить план, советская медицина бесспорно может быть названа самой быстрой в мире.

Цифры, несмотря на всю их выразительность, не могут еще соперничать с художественным словом. Короткая повесть Александра Великина «Санитар», очень просто, без литературных претензий, рассказывающая о рядовых днях врача московской скорой помощи, дает страшную картину положения советского больного. И нужно помнить, что это — столичный больной. Нет лекарств, простой аппаратуры, не хватает врачей и автомашин. Усталые или недобросовестные врачи, вкалывающие больному увеличенные дозы лекарства, чтобы он побыстрее успокоился. Совершенно беспомощные больные, ибо некуда больше обратиться за помощью. «Кто защитит этих беспомощных стариков от бессовестности, хамства, наглости?» — задает себе вопрос герой повести... Писатель не дает ответа. Он его не знает. Трудно быть здоровым в СССР. Несравненно труднее — быть больным.

Министр здравоохранения видит причину бед советской медицины в отсутствии средств. На здравоохранение выделяется сегодня 4% национального дохода и, добавляет Чазов, доля эта «имеет тенденцию к снижению» В абсолютных цифрах — по советским данным — это выглядит так: в середине 80-х годов в СССР было потрачено на здравоохранение 22 млрд. рублей, а в США — 174,8 млрд. долларов. Неудивительно, что хирургам приходится самим точить скальпели. Неудивительно, что в Советском Союзе только в 2000 г. планируют начать массовое производство игл одноразового пользования. До недавнего времени это не вызывало особого беспокойства. Иглы — кипятились. Но поскольку то вода плохо нагревалась, то санитары торопились, кипячение не всегда давало необходимые результаты.

В результате 13% населения Молдавии (оно составляет 4,2 млн. жителей) больны гепатитом Б. Газета «Советская Молдавия», сообщившая этот факт, добавляет, что для всего Советского Союза число больных составляет 3,8% (т.е. около 10 млн. человек). Проблема игл одноразового пользования стала предметом дискуссий не в связи с гепатитом Б, а после открытия в СССР больных СПИДом. Модная болезнь встревожила советскую медицину гораздо больше, чем хорошо знакомая «желтуха».

В 1978 г. «Уолл-стрит Джорнел» опубликовал статью, подписанную английским экономистом Кристофером Девисом и американским демографом Мюрреем Фешбахом. В ней вычислялась детская смертность в СССР, сведения о которой перестали публиковать с 1972 г. Девис и Фешбах установили, что детская смертность в СССР, составлявшая в 1971 г. 22,9 на тысячу новорожденных, поднялась в 1976 до 31,1 на тысячу. Эти цифры вызвали бурное негодование многих западных экспертов, выражавших свои чувства в статьях, озаглавленных: «Детская смертность в СССР: антисоветизм в США» или «Об использовании дезинформации для возрождения холодной войны: здоровье в СССР». Еще недавно Кристофер Девис сообщал, что «обвинения в антисоветизме продолжаются». Возможно, они прекратятся теперь, после публикации советского статистического сборника «Население СССР 1987». По официальным советским данным, детская смертность в 1976 г. составляла не 31,1 на тысячу новорожденных, как утверждали «антисоветчики» Девис и Фешбах, а — 31,4 на тысячу. Сегодня официально признано, что по уровню детской смертности СССР находится на 50 месте в мире после Маврикия и Барбадоса, по средней продолжительности жизни — на 32 месте. В 1979 г. на каждую тысячу женщин в возрасте деторождения приходилось 102,4 аборта. Соответствующие цифры для ФРГ — 5,9, для Великобритании — 11,4, для США — 27,5. Статистический сборник показывает, что 1979 г. не был пиком: в 1976 г. на 1000 женщин приходилось 107,4 аборта. В 1986 г. число абортов сократилось до 101,2.

Социальная структура советского общества изучается теперь социологами с использованием новейшей научной методологии. Различить «низы» и «верхи» очень просто, взглянув на питание. Борис Ельцин, отказавшийся от привилегий поста министра и члена ЦК, рассказал, что он, после изгнания с «верха», стал есть обычную колбасу, но «зажмурившись». Ее вид (вареная колбаса, продаваемая в Москве, синего цвета) вызывает у него ужас. Можно, анализируя советскую иерархию, использовать также «транспортный метод». Все, кто побывал в Советском Союзе, хорошо знают, с каким трудом удается сесть в трамвай, автобус, метро. Между тем, затраты на содержание 650 тыс. персональных автомашин в 4 раза превышает издержки на общественный транспорт и составляет 4,5 млрд. рублей. Наконец, критерием, позволяющим различить «низы» и «верхи», является медицинское обслуживание. В министерстве здравоохранения имеется 17 управлений, но одно IV управление, в просторечии именуемое «кремлевкой», забирает 50% средств, отпускаемых на все здравоохранение. Евгений Чазов, до его назначения министром здравоохранения, был заведующим IV управлением, поэтому он мог бы добавить, говоря о ничтожном бюджете своего министерства, что его следует поделить пополам: 50% для «верхов», для высшей номенклатуры, остальное — для «низов». В конце 1988 г. в Москве открылась «международная аптека»: иностранные граждане смогут приобрести там на свободно конвертируемую валюту лекарства, которых нет в других аптеках (кроме «кремлевской»). Журналист спросил председателя новой кооперативной аптеки: «Представьте себе, что советскому человеку срочно понадобится редкое лекарство, которое есть только в вашей аптеке». Председатель, советский человек и поэтому хорошо знающий, что вопрос не абстрактный, отвечает: «К сожалению, в этой ситуации ему нельзя помочь». 21 октября 1988 г. в Париже был подписан контракт о создании смешанного франко-советского общества, которое построит к лету 1990 г. в Москве больнично-гостиничный комплекс, рассчитанный на прием ежегодно 4 тысяч больных — иностранных граждан.

Сегодня, кажется, только в самых отсталых странах Третьего мира иностранцы («суперверхи»?) имеют преимущества в получении медицинской помощи по сравнению с туземцами. Нищенская зарплата, острый дефицит продуктов питания, жилищный кризис, катастрофическое медицинское обслуживание. Десятилетия централизованного планового строительства социализма нанесли тяжелейший, с трудом поддающийся учету, удар по окружающей среде. Экологический кризис — один из наиболее тяжело переживаемых в Советском Союзе. Самое краткое определение экологической катастрофы дал министр здравоохранения Чазов: «В 104 городах страны концентрация загрязняющих веществ в десять и более раз превышает установленные гигиенические нормативы». В десять и больше раз — это значит, что в 104 городах смертельно опасно дышать, пить воду, есть местные продукты. Министр не говорит, о каких городах идет речь. В 1987 г, в Советском Союзе насчитывалось 262 города с населением в 50-100 тыс. человек. Крупных городов с населением свыше 100 тысяч чел. — 161. В любом случае, данные Чазова свидетельствуют о катастрофе. Отравлены не только города. Советские газеты и журналы полны писем в редакции, сенсационных репортажей, ученых статей, рассказывающих об уничтожении рек, озер, внутренних морей, лесов, почвы в Средней Азии, Прибалтике, Сибири, Центральной России. «Широка страна моя родная, — пелось в знаменитой „Песне о Родине“, — много в ней лесов, полей и рек...» Сегодня можно добавить: все отравлено — леса, поля, реки. В числе самых страшных проявлений планового уничтожения природы с полным презрением к человеческой жизни — использование бутифоса в Узбекистане. Известно, что американская армия использовала в ограниченных размерах дефолианты во Вьетнаме. Практика эта была, как и следует, осуждена всем цивилизованным миром. Бутифос — дефолиант, аналог американских фолекс и ДЭФ: «высоко токсичный фосфороорганический препарат». Начиная с 1964 г. им опрыскивали с самолетов кусты хлопчатника, чтобы после опадения листьев пустить уборочные машины. У американцев было оправдание — они вели войну. Советские руководители — нуждались в хлопке. Ученые знают: «При воздействии на организм человека бутифос поражает центральную нервную систему, сердце, печень. почки, нарушает иммунологическую реактивность (особенно у детей)... влияет на детородную функцию женщин, давая обильную патологию беременности и родов». Дети и женщины упомянуты здесь не случайно. Хлопок собирают женщины и оторванные от учебных занятий дети. Нередко поля поливались ядовитым препаратом во время уборки, если не все листья опали. В марте 1987 г. министерство здравоохранения СССР запретило использование бутифоса. Заменителя, правда, еще нет, так что вполне законны сомнения.

Борис Ельцин объявил: «Мы дошли до кризиса, дальше — яма». Кризис — это недовольство «низов», которые «не хотят». Особенность «революционной ситуации» в Советском Союзе в 80-е годы в том, что если совершенно очевидно, почему не могут «верхи», сложнее определить чего «не хотят низы». Нет сомнения в их желании жить по-человечески, жить — нормально. В начале последнего десятилетия XX в. еще нет программы изменений, которые позволили бы превратить Советский Союз в нормальную страну. Это связано с многослойностью «низов»: от несчастных пенсионеров, получающих по 20 руб. на душу, до «бюрократов», дрожащих за свое место. Острое недовольство низкой зарплатой, тяжелыми условиями на производстве, продовольственными трудностями, всей советской обыденной жизнью, которая переносится нестерпимее, чем террор, ибо представляется вечной, в первые годы «перестройки» находило выражение в жалобах, которыми заливались редакции газет и журналов, в публикациях, с непривычной откровенностью говоривших о недостатках, в откровенных разговорах и публичных выступлениях на собраниях и митингах.

Всеобщее недовольство положением, жизнью нашло для выражения прежде всего — «национальный» язык. О национальных движениях будет сказано ниже. Формой выражения недовольства стал также и «экологический язык». Этому способствовали успехи защитников Байкала (впрочем, до сих пор еще недостаточно защищенного) и противников поворота северных рек в Среднюю Азию.

Важную роль в пробуждении «экологического сознания» сыграла катастрофа в Чернобыле.

Появление социального движения задерживалось в связи с тем, что советский человек уже очень давно открыл возможность выражать свое недовольство особым образом: плохой работой. Марк Твен шутил: человек не создан для работы и лучшее тому свидетельство — он устает от нее. Отношение к труду в СССР носит совершенно особый характер, не имеющий себе аналогии в развитых странах. Следует, видимо, добавить: в свободном обществе.

Прежде всего, трудящиеся не выходят на работу. Экономист В. Селюнин подсчитал, что ежедневно не выходит на работу 4 млн. чел., по сравнению с 1,8 млн. в США. Речь идет не о забастовках, но о — прогулах. «Правда» констатировала, что в 1987 г. в промышленности было потеряно 24,6 млн. рабочих часов, против 22 млн. в 1986 г. В следующие годы цифра продолжала расти. Выйдя на работу, советские трудящиеся работают медленно. Советская производительность общественного труда равна примерно трети американской, а в сельском хозяйстве — менее 15% к уровню США. Эти данные особенно поучительны, если мы сравним их с цифрами 1929 г. В первый год пятилетки производительность советского и американского рабочего была соответственно: каменный уголь: 240 т и 929 т; цемент — 140 т и 834 т; бумага: 13 т и 85,7 т; обувь— 420 и 1737 пар. В 1936 г. положение улучшилось, но оставалось еще неудовлетворительным: «Производительность труда, — жаловалась газета, — в США еще в два раза выше, чем у нас». Следовательно, полвека назад советская производительность составляла 50% американской, а сегодня — 33%. К этому следует добавить, что в годы пятилеток на заводы и фабрики пришли крестьяне, не умевшие работать, их учили палкой и пулей, а сегодня, судя по недавним заявлениям, советский рабочий — самый грамотный в мире.

Советские трудящиеся не выходят на работу; если выходят, то работают медленно и — упорно и настойчиво — работают плохо. Сегодня можно составить библиотеку из писем читателей, журналистских репортажей, публицистических анализов, касающихся плохого качества советских товаров. Смешанные чувства — смеха, негодования, отвращения, жалости к самим себе — вызывает сегодня у советских граждан вчерашний лозунг: советское — значит отличное! Много лет назад ироничные поляки говорили, что к трем степеням сравнения русского языка — хороший, лучший, самый лучший — прибавлена четвертая: советский. Сегодня во время разговора «за круглым столом» в «Литературной газете» инженер Юрий Бровко сообщает, что, по его подсчетам, от «расхлябанности, безответственности, воровства, плохого качества производственных фондов и других подобных причин» в 1986 г. было потеряно столько же, сколько страна потеряла за 4 года Великой Отечественной войны. Причем 1986 г. не исключение, а правило. Поразительнее всего — цифра не удивила участников разговора. Редактор отдела экономики газеты Владимир Соколов сомневается только: за один год мы теряем столько же, сколько за войну, или за два или три года. Чудовищные размеры потерь представляются ему и всем другим присутствующим (среди них заместители председателей Государственного комитета цен и Государственного комитета статистики) вполне реальными.

Причин особого отношения к труду в СССР много. На первое место следует поставить идеологизацию труда, формирование советского человека в убеждении, что каждый болт, который он нарезает, каждый килограмм угля, который он добывает, каждая бумага, которую он подписывает, — это шаг к Цели. Сегодня советские экономисты подчеркивают две причины. Первая — низкая заработная плата: «...уровень реальной заработной платы... — пал ниже предела, за которым зарплата перестает выполнять свои основные экономические функции: быть стимулятором качества труда и повышения его производительности; служить базой для дифференциации оплаты; быть одной из несущих конструкций трудовой этики».

Потерял силу идеологический стимул, ибо цель, как линия горизонта, отдаляется по мере приближения к ней. Исчез экономический стимул, перестав выполнять свои функции, в частности поддерживать трудовую этику, удовлетворение хорошо сделанной работой, ибо плохая и хорошая работа оплачиваются одинаково — плохо. В одном из первых публичных высказываний о «стратегии перестройки» Т. Заславская назвала важнейшей причиной низкой производительности труда «реальную возможность плохо работать и тем не менее не так уж плохо жить». «Уравниловка», равная (почти равная) оплата квалифицированного и неквалифицированного, качественного или некачественного труда — стала одной из центральных мишеней сторонников перестройки. От Заславской до Горбачева, от писателей до экономистов — все говорят о необходимости ликвидировать «уравниловку». Она отражает один из парадоксов советской экономической модели — идеологический характер труда. Равенство, которое обещала и не дала революция, оказалось возможным подменить псевдоравенством в форме псевдоравной зарплаты. Сталин со свойственной ему смелостью первым заявил, что обещанное революцией равенство — это мелкобуржуазный предрассудок, правильное название которого «уравниловка». Само звучание неологизма было неприятным, убедительно свидетельствовавшим о вреде феномена. Ударники, стахановцы, могучий идеологический хозяйственно-административный аппарат вели ожесточенную борьбу с «уравниловкой». Вводится система вознаграждения, зависящего только от воли власти. После утверждения «Сталинской конституции» автор «Песни о Родине», ставшей неофициальным гимном, добавляет новый куплет»: «За столом никто у нас не лишний, по заслугам каждый награжден...» Зловещий подтекст этих слов, которые советский народ начал радостно петь в 1936 г., когда террор становился всеохватным, был очевиден немногим. Было зато понятно, что все принадлежат государству, которое награждает или наказывает по своей воле. Законом жизни становится не труд, а выполнение государственного плана, не повышение реальной заработной платы, а «вознаграждения», привилегии стахановцам. Бухарин восторженно писал о «всесоюзных совещаниях», «съездах» стахановцев, собиравшихся Центральным комитетом: «Выборы на эти съезды — совсем особые, небывалые: это самоочевидность факта исключительной работы. Выбирают своего депутата тонны, штуки выработанной продукции...» Бухарин констатировал: «Впервые в истории осуществляется настоящая демократия, а не ее буржуазный фальсификат». Сегодня официально признано то, что было известно полвека назад: выдающиеся подвиги героев труда были тщательно подготовлены, сфальсифицированы. А «герои» старательно подобраны и утверждены партийным комитетом.

«Настоящая демократия», извращение труда привели к тому, что советские трудящиеся начали «генеральную забастовку», сделали саботаж трудовой нормой. Сравнение может выглядеть парадоксальным, но имеется сходство между развалом русской экономики в 1918 г. и 70 лет спустя. Аналогия возможна, ибо сразу после Октябрьской революции и десятилетия спустя одной из важнейших причин кризиса было нежелание работать. «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем, — констатировал на I съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. Алексей Гастев. — Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже... Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский». Нежелание работать — как в 1918, так и в 1990 г. — вызвано в значительной мере потерей деньгами их функции материального стимула. В 1918 г. причиной была инфляция, желание революционной власти вообще покончить с деньгами, как отродьем капитализма. В 1990 г. — дефицит, невозможность купить необходимые продукты даже при наличии денег, а также структура привилегий, подорвавшая «авторитет денег». Как пишет Анатолий Стреляный: «...если один за свои деньги может купить то-то и то-то, а другой за такие же деньги не может, — значит, это не такие же деньги, значит, оплачивается не только труд, а еще что-то». Публицист заключает: «Рубль, не являющийся всеобщим эквивалентом, снижает материальную заинтересованность людей в труде». В результате рождается убеждение: «Лучше получать 150 руб. и не работать, чем работать и получать тысячу». Или, как выразился модный поэт, с нескрываемым презрением передавая психологию советского человека, сравнивающего капитализм и социализм: «Не люблю я истин прописных, лично мне хватило б в самый раз, если б я с зарплатой, как у них, — ничего б не делал! Как у нас».

Всенародный «саботаж» выражает нежелание «низов» принимать социалистическую реальность и одновременно склонность приспосабливаться к жизни в «зрелом социализме». «Низы» не хотят того, что есть, но отвергают «революцию сверху», продолжая «саботаж», ибо не видят возможностей улучшения положения и твердо убеждены в возможностях его ухудшения. Особый характер отношений между «низами» и «верхами» выражается, в частности, существующим до сегодняшнего дня согласием на привилегии номенклатуры. Легкое недовольство этими привилегиями, разоблачаемыми с высоких трибун Борисом Ельциным, не может идти ни в какое сравнение с негодованием, вызванным высокими заработками кооператоров. Жажда равенства, дремавшая в душе советских людей, проснулась с неожиданной силой после разрешения кооперативной деятельности. Министр финансов СССР Борис Гостев (позднее смещенный) объяснил необходимость парализующих налогов (70% и выше с доходов сверх тысячи рублей в месяц) заботой о социалистической справедливости и равенстве: «В обществе образуется прослойка богатеев, что приведет к социальному расслоению и вызовет необратимые последствия». Министр пугал революцией: «Я не поручусь, что рабочие не выйдут на улицы...» Министр, следовательно, предвидел возможность рабочих волнений, вызванных появлением слоя неноменклатурных богатеев. Температура всеобщего недовольства новыми «богачами» подтверждает правоту министра. Она подтверждается и историческим опытом. В 20-е годы, в счастливое время нэпа, частные предприниматели, нэпманы, имели возможность богатеть, но носили клеймо «антисоциалистического элемента», старательно готовились в жертву «народному гневу». Советские профсоюзы, считавшие бессмысленным защиту государственных рабочих в рабочем государстве, активно заботились о положении рабочих на частных предприятиях, организуя там забастовки, если требования пролетариата не удовлетворялись.

Лето 1989 г. взорвалось неожиданным рождением социального движения: шахтеры Западной Сибири, Воркуты, Донбасса организовали массовые забастовки. Выдвигались различные требования — от экономических (в том числе требование увеличения нормы выдаваемого мыла) до политических. Но прежде всего шахтеры требовали закрытия «грабительских» кооперативов. Были созданы стачечные комитеты — по образцу польских периода «Солидарности».

В октябре 1989 г., после второй, осенней, волны забастовок горняков, обнаруживших, что многие летние обещания не были выполнены, Верховный Совет СССР принял Закон о порядке разрешения коллективных трудовых споров. Он не исключает забастовок в случае неурегулирования конфликтов мирным путем, но запрещает их, во-первых, для некоторых категорий рабочих и служащих, а во-вторых, «по мотивам, связанным с выдвижением требований о насильственных свержении и изменении советского государственного и общественного строя...» Такое определение можно дать каждой забастовке с политическими лозунгами. Закон запретил также забастовочные комитеты, которые преобразовались в шахтерских районах в рабочие комитеты.

Василий Селюнин, побывавший в Кузбассе (Западная Сибирь), увидел в них модель альтернативной власти для всей страны. С ним согласен Анатолий Стреляный, много ездивший по далеким от столиц районам: «Народные фронты в Прибалтике, «Карабах» в Армении, потом — забастовочные комитеты. Этот новый аппарат способен действовать, потому что он чувствует, что он в своем праве, что у него есть авторитет».

Нарождающееся рабочее движение используют там, где это возможно, против попыток реформировать советскую модель экономики. Созданный в Ленинграде Объединенный фронт трудящихся начал борьбу с «ориентацией на частную собственность, прибыль, на рынок», ибо она стремительно ведет к «социальному расслоению в обществе...» В программе Фронта — «защита интересов трудящихся». Анатолий Стреляный передает голос «низов», с которыми он общался во время своих поездок по стране летом 1989 г. Этот голос единодушен: задушить кооператора-спекулянта, чтобы все были одинаковы, мы капитализма не хотим.

Одновременно идет процесс политического развития рабочего класса. В декабре 1989 г. Андрей Сахаров в канун II съезда народных депутатов призвал объявить двухчасовую предупредительную политическую забастовку с целью побудить депутатов поставить вопрос об отмене статьи 6-й Конституции.[68] Призыв отклика в стране почти не вызвал. Летом 1990 г. накануне XXVIII съезда КПСС шахтеры в разных районах страны провели политическую забастовку, требуя, в частности, отставки правительства Рыжкова. Идея политической забастовки перестала пугать. В летних забастовках 1989 г. участвовало около 500 тысяч шахтеров. Они создали свои региональные комитеты. В начале 1990 г. эти комитеты приложили немало усилий, чтобы объединиться. Весной (30 апреля — 2 мая) 1990 г. в Новокузнецке собрались представители более 40 независимых рабочих движений, объявивших о создании Конфедерации Труда. Рабочий класс начинает осознавать себя политической силой и вступает в борьбу за свои права. Но у родившегося рабочего движения еще нет ясной программы, многие его требования носят консервативный характер, которые пытается поставить себе на службу партийный аппарат. Очевидно одно: рабочий класс — сила, с которой придется считаться все более и более. В июле 1990 г. собрался 1 съезд шахтеров СССР, объявивший о своей независимости «от любых политических образований». Съезд провозгласил: «Независимые рабочие движения и организации трудящихся подчиняются только воле своих членов».

Глава шестнадцатая. Что делать?

На вопрос «что делать?» древний мир предложил 288 ответов.
(Св. Августин)

Вопрос этот не давал покоя русской интеллигенции со дня ее рождения. Николай Чернышевский поставил «Что делать?» в заглавие своего романа, над которым он работал в 1863 г. в Петропавловской крепости. Русский революционный демократ, властитель дум нескольких поколений интеллигенции, дал один-единственный ответ — делать революцию. В 1902 г. Ленин пишет свое «Что делать?» и дает два ответа: строить партию профессиональных революционеров и делать революцию. Михаил Горбачев, подводя итоги своего четырехлетнего руководства Советским Союзом, рассказал, что положение страны в начале 80-х годов беспокоило многих. Тогда, т. е. еще до апрельского (1985) пленума ЦК, утвердившего программу Горбачева, начались поиски ответа на все тот же вопрос. Задолго до пленума «было разработано 110 документов». 110 предложений, заключений академиков, писателей, крупных специалистов, общественных деятелей. 110 ответов на вопрос: что делать? Результаты этих анализов, объяснил Горбачев, — легли в основу программы «перестройки» создали стартовую площадку для «революции сверху».

В поисках объяснений появления Горбачева советская интеллигенция обратилась к реформам 60-х гг. XIX в., обнаружив аналогию между «застоем» России при Николае I и «застоем» брежневского Советского Союза.

Мысль о сходстве российского «старого режима» (который насчитывал 250 лет в начале XIX в. — если иметь в виду лишь династию Романовых), и советского режима, достигшего дряхлости за 70 лет после революции, знаменательна. Поиски аналогии между близящимися к упадку режимами представляют интерес. Герцен, а затем Бакунин определили возможности, стоявшие перед Россией, как выбор между Романовым, Пестелем и Пугачевым (между добрым царем, радикальной офицерской революцией и мужицким бунтом).

Формула Герцена — Бакунина — русская по форме, универсальна по содержанию: на протяжении веков, всюду, где режим исчерпывал свои возможности, он погибал в результате восстания угнетенных либо под ударами армии, если не успевал осуществить необходимых реформ «сверху». В историческом гардеробе советского прошлого не было после гражданской войны ни «Пестеля», ни «Пугачева». Имелись зато модели «Романова». Ленин организовал крутой поворот нэпа в 1921 г. Сталин командовал «великим переломом» 1929—1933 гг. Можно рассматривать в категориях «революции сверху» и брежневскую эпоху: время «застоя» было периодом чудовищной перекачки всех средств в «оборонную» промышленность, создания гигантских вооруженных сил и фантастической экспансии. Историки скажут, наверное, что в эпоху «застоя» советская империя достигла предельных границ, которые потом будут только сокращаться.

Высшая точка экспансии совпала с обнаружением советскими руководителями кризиса. Слабости советской системы стали очевидными после смерти Сталина. Реформы Хрущева дали определенные результаты, которые, во всяком случае, позволили Брежневу возглавить «триумфальное шествие» коммунизма по планете: в Африке, Азии, Латинской Америке к власти приходят адепты «научного социализма», устанавливающие однопартийные режимы по образцу и подобию советского. Отсутствие сопротивления поощряло Москву: ее влияние расплывалось как масло по камню. Шла гонка между советской экспансией и западным осознанием ее опасности. Пройдет время, прежде чем станет ясно, кто и что способствовали остановке: выход США из послевьетнамского шока; сопротивление афганских муджахитдинов; согласие Западной Европы на установку «Першингов»; взрыв «Солидарности», воспринятый в Москве как предупреждение; внутренние пороки советской системы, выявленные перенапряженностью экспансии. Вероятнее всего, действовал комплекс всех этих причин.

Проблему — сталинская система без Сталина — пытался решить Хрущев. «Насыщенный до предела жаждой преобразований», — по выражению биографа, Хрущев преследовал две цели: реализацию всех возможностей, которые давал пост генерального секретаря; пробуждение энтузиазма населения, необходимого для преодоления экономической отсталости, очевидной уже во второй половине 50-х годов. Первая цель была достигнута лишь наполовину: заняв бесспорное первое место среди руководителей, начав строить собственный «культ», Хрущев был свергнут, ибо недооценил своих противников. Заговор против него, как рассказывает Сергей Хрущев, было легко предотвратить, настолько неквалифицированно он готовился. К тому же сведения о заговоре дошли к Хрущеву своевременно. Он не поверил в его опасность. Опыт Хрущева пригодился его преемникам: как строить «культ личности», не прибегая к сталинским мерам, как обезопасить себя от происков друзей и соратников. Вторая цель в значительной мере Хрущеву удалась. Новая программа партии, принятая XXII съездом (1961 г.) обещала построить коммунизм ровно через 20 лет. Программа КПСС, основанная на единственно научном, ибо победоносном и победоносном, ибо единственно научном, учении Маркса — Ленина, заверяла, что в 1980 г. Советский Союз по экономическому развитию, по благосостоянию населения достигнет уровня США, а кое в чем его превзойдет. В это поверили — как это ни кажется странным сегодня. Червь, однако, уже был в яблоке. Неутолимое желание побыстрее прибежать к коммунизму, подгонявший всех план и награды за его выполнение и перевыполнение, породили первые «дела». За 20 лет до раскрытия узбекской «хлопковой аферы» стала известна рязанская «мясная афера». Чтобы перевыполнить план производства мяса и обогнать Америку, секретарь Рязанского обкома партии А. Ларионов приказал забить весь скот в области.

Леонид Брежнев нашел свой вариант сталинской системы без Сталина. Оставалась неизменной цель — реализация потенциальных возможностей генерального секретаря. Помня опыт Хрущева, Брежнев расправлялся со своими противниками и возможными конкурентами без пощады, хотя, может быть, не так демонстративно, как предшественник. Вторая цель — пробуждение энтузиазма — подверглась трансформации. После неудачных, сделанных без особого желания, попыток реформировать экономику, главное внимание было уделено двум задачам. Первая — внешнеполитическая экспансия, которая убедительно свидетельствовала о силе и жизнеспособности Советского Союза, о законности его притязаний на победу социализма в мировом масштабе. Вторая — использование в невиданных еще масштабах средств массовой информации и пропаганды (СМИП), включающей газеты, журналы, радио, телевидение, кино, различные формы прямого устного общения с массовой аудиторией, для создания «имиджа» прогресса и процветания. Пожалуй, еще никогда разрыв между воображаемым миром и реальностью не был так велик. Разрыв был больше, чем в сталинское время, когда «надуманное» еще очень многим казалось достоверным. Как скажет социолог: «Все было брошено на то, чтобы заставить общество поверить в достоверность надуманного». Густота, универсальность лжи, глубина пропасти между выдумкой и фактами в брежневскую эпоху во многом объясняют эффективность лозунга «гласности», радость, эйфорию, вызванные позволением перебросить мост между ложью и действительностью.

Политика «гласности» была первым ответом на вопрос: что делать? Ответ прозвучал традиционно: В начале было слово... Задача заключалась в том, чтобы овладеть «словом», использовать его, как могучее оружие в руках нового генерального секретаря.

Гласность

Лежат два кремня рядом — ну и ничего: лежат и безмолвствуют. Идет мимо искусный прохожий: берет один кремень, берет другой, рассматривает их внимательно, осторожно ударяет друг об друга — и вот искра.
(Михаил Салтыков-Щедрин)

Среди бесспорных благодеяний горбачевской эпохи — новые слова, обогатившие язык всех народов мира. Рядом с «перестройкой» наибольшую карьеру сделала «гласность». Перевод на основные языки был сделан в Москве агентством печати «Новости», и западные масс-медиа стали употреблять слово, споря иногда о его смысле, но неизменно соглашаясь, что «гласность» — это хорошо, что это — заслуга Горбачева, что это вернейший признак радикальных изменений в СССР.

Корень «гласности» — голос. «Толковый словарь русского языка» В. Даля, вышедший первым изданием в 1863—1866 гг., определял значение слова как «известность, общеизвестность». Словарь Даля появился в эпоху реформ Александра II, и «гласность» приобрела в это время смысл политический. Слово стало выражать общественное требование открытости, участия в жизни страны, открытого (гласного) суда. После административной реформы членов дум (городского самоуправления) с правом голоса стали называть «гласными». Салтыков-Щедрин, со свойственной великому сатирику иронией, раскрыл пределы «гласности» — разрешенной свободы: «искусность прохожего», его «внимательность» и «осторожность»: «Что если бы прохожий был не искусен? — спрашивает писатель. — Что если бы он ударил неосторожно? Если бы поблизости оказался навоз или другой удобовоспламеняющий материал? Извлеченная из кремня искра упала бы в сей материал, воспламенила бы его — и вот пожар!»

В 1981 г. стандартный четырехтомный «Словарь русского языка» не дает определения существительного «гласность» и отправляет читателя к прилагательному «гласный», которое означает: «доступный для общественного ознакомления и обсуждения». В этом определении главное: доступный, кем-то сделанный доступным, кем-то разрешенный. «Краткий политический словарь» 1987 г. дает полное, исчерпывающее объяснение смысла слова, определяющего «политическое мышление» Горбачева. В предшествующих трех изданиях Политического словаря «гласности» не было. В издании 1983 г., исключившем цитаты из Брежнева и заменившим их цитатами из Андропова, за «гипотезой» следовало «глобальный». В горбачевском Словаре после «гипотезы» идет «гласность».

«Гласность, — определяет Политический словарь, — один из важнейших демократических принципов, обеспечивающий открытость работы органов управления, доступность для общественного ознакомления с их деятельностью». А затем Словарь раскрывает цель появления нового слова-лозунга: «Гласность — наиболее массовая форма контроля населения за работой органов власти, особенно местных, борьбы против бюрократии». Инструментальный характер суррогата свободы слова подчеркнут направленностью «контроля населения» прежде всего за деятельностью местных органов власти. Статья в Политическом словаре определяет границы: «Гласности не подлежат сведения, содержащие государственную, военную, научно-техническую, производственную, следственную, врачебную и т. п. тайны». В скобках читателя отправляют к статье «Бдительность революционная». В предыдущем издании ее не было. В последний раз «Краткий политический словарь» включал статью «Бдительность революционная» в издании 1969 г. Было в ней одиннадцать строк, не оставлявших сомнения в прочности веры: «Революционная зоркость, умение распознать и обезвредить классового врага. Б. Р. — неотъемлемое качество коммунистов. Особенно необходима в обстановке острой идеологической борьбы, происходящей между социализмом и капитализмом. Б. Р. — патриотический долг, гражданская обязанность каждого советского человека, способствующая укреплению мощи первого в мире социалистического государства, всех стран социалистического содружества, надежное средство защиты дела мира во всем мире». В 1987 г. Словарь возвращается к понятию «бдительность революционная», но статья расширена в три раза — до 37 строк. Для сравнения — в «гласности» 21 строка. Новая редакция «бдительности революционной» сохраняет напоминание о патриотизме, гражданском долге, о цели — борьбе с враждебными социализму силами, мешающими «утверждению передового социального строя». Она ставит требование «бдительности революционной» в контекст нового исторического этапа, когда «даже наиболее агрессивным силам становится понятной невозможность решения исторического спора между социализмом и капитализмом военными средствами». Реакционные круги Запада — извещает статья — решают ослабить социализм, «вызвать его внутреннюю эрозию». Для этого они используют «разведку, методы «психологической войны», проводят идеологические кампании, рассчитанные на подрыв доверия к социалистическому строю, шельмуют социалистический образ жизни, спекулируют на национальных чувствах и т. д.» Сравнивая две редакции статьи «Бдительность революционная», легко убедиться, что в 1987 г. необходимость в «б. р.» подчеркнута значительно сильнее, чем в 1969 г. Авторы настаивают на том, что исчезновение угрозы военного нападения на СССР привело к значительному усилению опасности «внутренней эрозии» социализма под воздействием вражеской идеологии. «Бдительность революционная» — неразлучный спутник «гласности», ее верный страж. 21 строку «гласности» и 37 строк «бдительности» следует читать вместе: только тогда возможности и невозможности «гласности», ее цели и границы, ее принципиальное отличие от «свободы слова» становятся очевидны.

Эксперт в области рекламы Жак Сегеля говорит о парадоксальном правиле коммуникации: «Путь к массе идет через элиту». И констатирует, что Горбачев с первых дней своего правления начал соблазнять элиту. Седьмой секретарь не может претендовать на авторский патент. Техника обольщения мастеров культуры, в первую очередь писателей и кинематографистов, была в деталях разработана Сталиным. Ленин, обладавший властью, действовал через партийный и полицейский аппарат. В 1922 г. он выбросил из страны большую группу философов, писателей, ученых, отравлявших, по его мнению, народ «идеалистической» заразой. До этого, осенью 1921 г., Ленин вынуждает покинуть родину Максима Горького, критиковавшего некоторые аспекты большевистской политики. Во второй половине 20-х годов Сталин, начиная свое восхождение к вершине власти, обращает пристальное внимание на «властителей дум». Он прилагает немалые усилия, чтобы соблазнить Горького вернуться в Советский Союз. Первый приезд знаменитейшего русского писателя из фактической (если не юридической) эмиграции в 1928 г. был триумфом Горького и Сталина. Дом и дача Горького становятся местом встреч писателей со Сталиным, который приезжает в гости к автору романа «Мать». В 1932—1934 гг., когда осуществляется национализация литературы, организуется Союз советских писателей, утверждается единственный правильный творческий метод — социалистический реализм, Сталин непосредственно руководит процессом. Его бывший секретарь, Александр Щербаков, становится секретарем Союза, действующим как рука генерального секретаря. В это время Горький пишет в письме председателю Госиздата А. Халатову: «Как великолепно развертывается Сталин». До конца дней Сталин не спускает глаз с литературы и кино. Премии его имени, присуждаемые по его желанию и выбору, определяли сталинскую, следовательно, единственно верную шкалу ценностей. Жесточайшие репрессии, жертвами которых были вместе со всем населением страны писатели, кинематографисты, музыканты, были особой, сталинской формой управления культурой. Деятели культуры не переставали превозносить Сталина, выражать ему свою безграничную любовь, ибо это была плата за огромную власть, которую он им дал. От имени генерального секретаря, от имени партии они управляли душами народа.

Важную роль в сталинском арсенале воздействия на элиту играли личные встречи (например, с Сергеем Эйзенштейном), телефонные звонки (например, Пастернаку и Булгакову). Американский журналист Энтони Льюис с поразительной самоуверенностью, которую дает только поразительное невежество, предлагая Рейгану брать пример с Горбачева, восторгался: «В контексте советской культуры и истории было удивительно, что Михаил Горбачев лично позвонил г-ну Сахарову в Горький, чтобы сообщить ему новость об освобождении. Когда высокий советский чиновник обращался к известному диссиденту?» Василий Гроссман, автор романа «Жизнь и судьба», не только ответил американскому журналисту, полагавшему, что его вопрос риторический, но и описал телефонный звонок Сталина «диссиденту». Гроссман составил подробнейший сценарий «беседы», которым четверть века спустя почти дословно воспользовался Горбачев. Гроссман ничего не выдумал. Он обобщил множество случаев и слухов о «звонках» Вождя. Один из важных персонажей романа, крупнейший ядерный физик Штрум попал в немилость. Бездарные коллеги нашли его теорию идеалистической, к тому же он — еврей. Его изгоняют из института, его осуждают все коллеги, он ждет неминуемого ареста. Это — год 1944. И вдруг телефонный звонок. Академик Штрум немедленно узнает голос. Величайший гений всех времен и народов объявляет физику: «Мне кажется, что вы работаете в нужном направлении». Все меняется, как в волшебной сказке. Штрум не успел ничего никому сказать. Но его зовут в институт. Коллеги встречают его аплодисментами. Он получает все, что ему нужно в лаборатории. Гроссман пишет: «Ему достаточно было добродушно усмехнуться человеку, и судьба человека менялась — из тьмы, безвестности человек попадал под дождь славы, почета, силы. И десятки могущественных людей склоняли перед счастливцем головы — ведь Сталин улыбнулся ему, пошутил, говоря по телефону».

«Освободительный» телефонный звонок Горбачева Сахарову был блестящим подражанием Сталину и может рассматриваться как модель «гласности». Звонок принес огромные политические дивиденды генеральному секретарю. Звонок был проявлением личной доброты Лидера, ибо осталось неизвестным, ни почему Сахаров был без суда и следствия сослан в Горький, ни почему — по одному звонку — он был освобожден. Освобождение Сахарова есть дар генерального секретаря народу, т. е. элите и Западу.

Есть аналогия даже во времени, которое казалось генеральным секретарям подходящим для «освободительных звонков». 18 апреля 1930 г. Сталин звонит Михаилу Булгакову, все пьесы которого были запрещены, лишенному всяких средств к существованию. Вождь благосклонно разговаривает с писателем, спасает его от гибели. Накануне, 17 апреля состоялись похороны Маяковского, который покончил самоубийством три дня назад. Смерть Маяковского побудила Сталина, кроме того, разрешить выехать на Запад Евгению Замятину. 9 декабря 1986 г. Лариса Богораз, жена Анатолия Марченко, известного правозащитника и узника хрущевских и брежневских лагерей, получила телеграмму, извещавшую, что ее муж умер в Чистопольской тюрьме. 23 декабря, после звонка Горбачева, вернулся из ссылки в Горьком Андрей Сахаров. Сталин мог опасаться, что Булгаков и Замятин последуют примеру Маяковского. Горбачев мог опасаться, что здоровье академика Сахарова не выдержит горьковской ссылки.

Василий Гроссман — тонкий аналитик сталинской «доброты» — показывает, что телефонный звонок, выносивший человека «под дождь славы, почета, силы», одновременно разрушал душу этого человека. Академик Штрум, который перед лицом ареста и смерти отказался осудить свои взгляды, после звонка, не задумываясь, совершает подлость по просьбе своих вчерашних гонителей. Гроссман первым заметил главный результат «звонков» — установление связи между палачом и жертвой, рождение чувства благодарности жертвы к палачу за помилование. Западные психологи, изучавшие психику освобожденных заложников, назвали эти чувства «Стокгольмским синдромом». По отношению к звонкам генеральных секретарей можно, видимо, говорить о «Синдроме Штрума».

«Гласность» была организована как очередная кампания, декретированная сверху, по желанию и решению Высшей Инстанции. Когда поражение в войне с Японией и революционные выступления 1904—1905 гг. побудили Николая II приступить к осуществлению широкой программы реформ, гражданские права, в том числе свобода слова, признанные подданным империи, были регламентированы специальными постановлениями. Свобода слова — стала государственным законом. Предварительная цензура была отменена законом. Только в июне 1990 г. был принят закон о печати, благодеяния которого будут зависеть от комментирующих закон инструкций, подготавливаемых в тиши кабинетов.

Цензура, отмененная формально, сохранилась. Но основную ответственность за направление печатного органа (это относится и к другим средствам массовой информации и пропаганды) несет главный редактор. Главный редактор «Известий» И. Лаптев рассказал, что примерно в 1986 г., на совещании руководителей средств массовой информации, Горбачев сказал, как отрубил: «Дорогие товарищи редакторы, вы являетесь главными запретителями и главными разрешителями...».

Процесс организации «гласности» начался с выбора «маяков» кампании — журналов-моделей и их редакторов. Организованный характер операции проявился, в частности, в том, что ведущими журналами-еженедельниками были назначены «Московские новости» и «Огонек». Можно бы сказать, что они никогда не имели прогрессивных традиций, если бы советский печатный орган и прогрессивные традиции не были взаимоисключающими понятиями. «Московские новости» родились 5 октября 1930 г. как журнал на английском языке — «Москоу ньюс», предназначенный для распространения сталинских идей среди прогрессивного человечества. В журнале работали, рядом с советскими журналистами, иностранные коммунисты. Долгие годы (с 1932 г.) его главным редактором был Михаил Бородин, представитель Коминтерна при Сун Ят-сене, один из проводников советской политики в Китае в 20-е годы. Затем — до 1949 г. «Московские новости» влекли жалкое существование, распространяя на иностранных языках волшебные сказки о «зрелом социализме». В 1956 г. журнал стал органом вновь созданного Агентства печати «Новости», находившегося в ведении КГБ и представлявшего «альтернативу» официальному ТАСС. В 1987 г. главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев объяснял: «Орган наш задуман как специальная газета, предназначенная для западных стран. Там нас называли „оппозиционной“ газетой, теперь относятся иначе: „М. Н.“ — проводник политики Горбачева».

«Огонек» стал выходить в Москве в 1923 г., с конца 20-х годов был единственным массовым иллюстрированным еженедельником. С 1953 г. до начала «гласности», более 30 лет, главным редактором журнала был поэт и драматург Анатолий Сафронов, который считался реакционером даже среди советских главных редакторов.

Для превращения «Московских новостей» и «Огонька» в глашатаев «гласности», «перестройки», «демократизации» было достаточно изменения линии партии и назначения новых главных редакторов. «Огонек» возглавил украинский поэт и журналист Виталий Коротич, «Московские новости» — историк, многолетний работник аппарата ЦК Егор Яковлев. Ни Коротич, ни Яковлев не были известны своими расхождениями с генеральной линией брежневской эпохи либо очень хорошо их скрывали. Зато были известны, например, путевые записки Коротича, посетившего США, озаглавленные — «Лицо ненависти». Со сладострастным удовольствием он обнажил язвы американского империализма, не оставляя в уме читателя сомнений относительно превосходства социализма. В конце 1988 г. Коротич объяснял, что многое в его книгу было вписано «брежневскими» редакторами против его воли.

Несколько новых главных редакторов в литературно-политических ежемесячниках — и был создан авангард «гласности». Введение для органов печати «хозрасчета», самоокупаемости побудило редакторов начать поиски читателей, публикуя сенсационные разоблачения пороков советской жизни, рассказы о таинственном советском прошлом. В конце 1988 г. была сделана попытка ограничить влияние «маяков гласности», лимитируя на них подписку. Протесты помогли, ограничения с подписки были сняты: «Огонек», «Московские новости», «Новый мир», «Знамя» вышли на первое место по числу подписчиков. Одновременно были продемонстрированы хрупкость «гласности» и возможности власти. Достаточно поменять главных редакторов в 5-6 журналах и газетах, ввести строгий лимит на подписку — и «два кремня», если вспомнить определение Салтыкова-Щедрина, останутся лежать рядом, не производя искры.

«Гласность» поразила советских людей, поразила мир, стала синонимом горбачевской весны. Основы политической тактики, которая приобрела известность под именем «гласность», разработал Сталин. 13 мая 1947 г., беседуя с писателями Фадеевым и Симоновым, Сталин изложил концепцию, заранее им, по свидетельству Симонова, продуманную. Генеральный секретарь, который в то время был и председателем Совета министров, предложил изменить характер «Литературной газеты». Она выходила тогда тиражом в 50 тыс. раз в неделю. Сталин предложил увеличить тираж в 10 раз и выпускать газету два раза в неделю. Главное же, он рекомендовал сделать газету не только литературной, но и «политической, большой, массовой». «Все наши газеты, — разъяснял свою идею Сталин, — так или иначе официальные газеты, а „Литературная газета“ — газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально. „Литературная газета“ как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это „Литературную газету“, но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать свое дело». Симонов добавляет: «Я очень хорошо помню, как Сталин ухмыльнулся при этих словах». Сталин продолжал: «Вы должны понять, что мы не всегда можем официально высказываться о том, о чем нам хотелось бы сказать, такие случаи бывают в политике, и „Литературная газета“ должна нам помогать в этих случаях. И вообще не должна слишком бояться, слишком оглядываться, не должна консультировать свои статьи по международным вопросам с министерством иностранных дел, министерство иностранных дел не должно читать эти статьи. Министерство иностранных дел занимается своими делами, „Литературная газета“ своими». Наконец, Сталин объявил, что если новая «Литературная газета» получится, то «мы, может быть, предложим вам, чтобы вы создали при „Литературной газете“ свое собственное, неофициальное телеграфное агентство для получения и распространения неофициальной информации».

«Литературная газета» стала, как хотел Сталин, выражением «неофициальных» сталинских взглядов, стала, как говорил ее многолетний главный редактор Александр Чаковский, «советским Гайд-парком». «Неофициальное телеграфное агентство» — Агентство печати «Новости» — было создано после смерти Вождя, но, как сказано выше, при КГБ. Неизменной осталась цель: получение и распространение «неофициальной информации». «Гласность» есть, несомненно, осуществление проекта Сталина о создании — рядом с «официальной» печатью — «неофициальной», которая выражала бы политику генерального секретаря другими средствами. Но это только одна ее сторона. Вторая сторона — использование «гласности» как (инструмента управления, как способа контролировать нижние и средние звенья аппарата, организуя «гнев масс г. В 20-е, в особенности же в 30-е годы «гласность» называлась «критика и самокритика». В 1929 г. Максим Горький предупреждал из Капри Сталина: «Освещение советской действительности эмигрантской и вообще буржуазной прессой основано почти целиком на фактах отрицательного характера, публикуемых нашей прессой в целях педагогических и агитационных — целях самокритики... Мы даем врагам нашим огромное количество материала ...компрометируя самый принцип диктатуры рабочего класса». Сталин отвечал великому гуманисту и защитнику диктатуры, излагая азы политики «гласности»: «Мы не можем без самокритики... Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса... Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же дает материал (и толчок) для нашего продвижения вперед... Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной». Почти шесть десятилетий спустя кандидат в народные депутаты СССР объясняет избирателям, как «важна сейчас для партии беспощадная самокритика. Только самокритика и дает партии моральное право идти во главе перестройки».

Канализация недовольства масс против административного аппарата — один из важных инструментов управления в тоталитарной системе. Гнев народа, побуждаемый и контролируемый Вождем, используется им для укрепления личной власти и подчеркивания своей неразрывной связи с трудящимися. Трудно понять период «большого террора» (1935—1938), если не учитывать, что это было время широчайшей «гласности», выражавшейся в форме Доносов — как тайных, так и явных — на собраниях, в письмах в газеты. Террор, касавшийся всех слоев общества, представлялся пропагандой как война против «начальства», которую Отец народа вел в защиту народа. «Культурная революция» Мао Цзе-дуна, изображаемая как удар по «генеральным штабам», была использованием сталинской модели управления страной. Синологи спорят, верно ли переведен был на иностранные языки термин, который употреблял Мао для своей акции. Важно то, что «культурной революцией» называлась в 1928—1931 гг. первая сталинская «гласность».

А характер нынешней «гласности», как инструмента политической власти, особенно очевиден, если сравнить ее с аналогичными эпохами в прошлом. В 1855 г. падение Севастополя и смерть Николая I пробудили, как выразился современник, Россию от летаргического сна. Стали видными всем «гниль правительственной системы, все последствия удушающего принципа». Рождается — гласность, наступает эпоха обличения, «время сатирического негодования, период осмеяния». Возникают сатирические журналы, в газетах появляются разоблачительные статьи. В 1856 г. выходят «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина — зеркало, в котором Россия со смехом и ужасом увидела себя. «Обличительная» печать действует в рамках цензуры, разрешается цензурой. Существует и официальная критика, которая, естественно, недовольна: «Наша обличительная литература принялась вытаскивать на пользу гласности, на публичное осмеяние весь хлам из каждого канцелярского подвала, из каждого грязного закоулка, из каждого бедного угла-жилища нищего чиновника». Обличительная литература будет существовать пока цензура ее терпит, но цензура только запрещает, она не подсказывает, что надо писать, она не указывает, куда сатира должна обратить свой взгляд, какие темы должна разрабатывать. Издатели сатирических журналов, авторы разоблачительных статей действуют в 60-е годы XIX в. — хотя и в цензурных рамках — самостоятельно.

Вторая волна «гласности» поднимается значительно выше первой: в 1905 г. принимаются постановления о печати, которые будут дополнены в 1906 г. Права и обязанности печати определяются законом. В частности, отменяется предварительная цензура. Каждая из многочисленных политических партий, возникающих в России, имеет свои печатные издания. Свобода слова, относительная по сравнению с Англией или Францией, была невообразимой даже по нынешним либеральным нравам горбачевской эпохи. «Оттепель» началась в декабре 1953 г. статьей Владимира Померанцева «Об искренности в литературе» в журнале «Новый мир» и повестью Ильи Эренбурга «Оттепель», опубликованной в апреле 1954 г. Померанцев говорил о дефиците (употребляя модное сегодня слово) правды в литературе и жизни: «Искренности — вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам». Эренбург нарушил другое табу — пишет о любви, болезнях, даже смерти, в то время как даже упоминание дурной погоды в советском романе рассматривалось как неприемлемое вольнодумство. Статья Померанцева, повесть Эренбурга немедленно вызвали осуждение со стороны официальной критики, негодование идеологических властей. Но «оттепель», оружие, которым пользуются в борьбе за власть сталинские наследники, начинает все сильнее отогревать промерзшую почву. Ее границы раздвигаются. Открывается возможность задавать вопросы. Но открывает эту возможность, дает разрешение, первый секретарь ЦК КПСС Хрущев. В «тайном» докладе на XX съезде, который широко популяризировался на «закрытых» и открытых собраниях по всей стране, Хрущев дал список вопросов, которые должны были волновать народ. Список был достаточно широк — история Октябрьской революции и роль в ней Сталина, ошибки, совершенные в период коллективизации, в годы террора, во время Отечественной войны. Перечень «белых пятен», как станут называть 30 лет спустя ложь о советском прошлом, был сделан в 1956 г. В первые 5 лет «гласности» к нему было немало добавлено. Но то, что было добавлено, уже стояло на очереди к разрешению. Хрущев, прочитав в пенсионные годы «Доктора Живаго», нашел роман Пастернака скучным, но пожалел, что не разрешил его опубликовать. «Ничего бы не случилось...» — говорил он. Тем не менее, как свидетельствует Алексей Аджубей, к 1963 г. Хрущева начинает мучить «внутренний цензор»: «Не слишком ли отпущены вожжи, не наступил ли тот самый грозный паводок?» Или, как рассказывает в мемуарах сам первый секретарь: «Мы как бы сдерживали эту оттепель с тем, чтобы эта оттепель не вызвала половодья и не захлестнула».

«Гласность», как и «оттепель», была возвещена литературой. Летом 1985 г. появилась повесть Валентина Распутина «Пожар», в январе 1986 г. повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив».

Идут споры о литературных достоинствах повестей. Бесспорно, что в советской подцензурной литературе не слышен был раньше такой крик боли, ужаса, отчаяния. Распутин пишет о деревне, Астафьев — о небольшом провинциальном городке; всюду то же самое: разрушение природы, разложение человека. Советские писатели констатируют: добро повержено, зло торжествует. На журналах, напечатавших повести, на их книжных изданиях стоит гриф цензуры. Разрешается кричать и плакать от боли.

В атмосфере «оттепели» дерево советской литературы внезапно — и неожиданно после страшной сталинской зимы — зазеленело: взрыв поэзии, большая группа молодых писателей, новые имена, а среди них Александр Солженицын. «Самиздат», куда уходит значительная часть написанного в это время и запрещенного цензурой, — свидетельство богатого литературного урожая. Первые пять лет «гласности» носят иной характер. Несколько книг, ставших знаком новых «свобод», привлекали, главным образом, выходом в ранее запрещенные зоны. В «Плахе» Чингиз Айтматов впервые рассказал о наркомании, о поставщиках и потребителях яда, который до недавнего времени считался уделом разложившейся заграницы. В «Белых одеждах» Владимир Дудинцев окончательно рассчитался с Лысенко и лысенкоизмом. «Зубр» Даниила Гранина был портретом выдающегося ученого Тимофеева-Ресовского, эмигранта, жившего и работавшего в Германии, арестованного в 1945 г. в Берлине советскими властями, долго сидевшего в лагере, а затем возвращенного — со значительными ограничениями — в советскую науку. В «Детях Арбата» Анатолий Рыбаков нарисовал портрет Сталина-дьявола, исказившего ленинские принципы социализма. Очень быстро «гласность» выходит за границы литературы, не находящей достаточно силы для участия в «перестройке».

Авангардом «гласности» становится публицистика, в первую очередь экономическая. Поток цифр, одна сенсационнее другой, обрушивается на советский народ. Статистические данные, факты, приводимые в печати, в том числе в газете «Правда», не оставляют сомнения: все очень плохо. Кризис экономический, социальный, экологический, моральный. Мы плохо жили во всех отношениях — кричат публицисты. Единственное спасение: перестройка и Горбачев. Генеральный секретарь явно рассчитывает произвести электрошок в сознании обитателей «зрелого социализма». По дереву и топор, говорит русская пословица. Горбачев видит необходимость сильнейшей встряски, чтобы убедить в необходимости его программы, его личности.

Инструментальность «гласности» подтверждается и самыми яркими ее проявлениями. Особенность горбачевской тактики: опережать желания, требования. Делать подарки. Разрешается публикация ранее запрещенных книг. Часть писателей, те, кто занимали ведущее положение в советской литературе, издавали и переиздавали все, что выливалось у них на бумагу, протестует против «некрофилии», допущения в литературу «мертвецов», отравляющих сознание советских людей и занимающих место на журнальных страницах и в планах издательств. Писатели — сторонники Горбачева горячо одобряют разрешение. Особенно довольны читатели, открывающие новых (старых) великих писателей, новые миры. Рождается выражение: теперь интереснее читать, чем жить. Выданная, как подарок, закрытая раньше литература заменяла то, чего Горбачев сделать в первые 5 лет не мог, — улучшить жизнь.

Одним из самых радикальных решений эпохи «гласности» стало прекращение глушения «голосов», как называют в Советском Союзе западные радиостанции, вещающие на языках СССР. Сначала перестали глушить «Голос Америки», «ББС», «Немецкую волну», а потом самую нелюбимую советской властью — «Свободу». Видимо, некоторую роль сыграла огромная стоимость глушения. Бюджет глушения превышал бюджет вещания всех «голосов». Главное было в другом: советские идеологи поняли пользу, которую они могут извлечь из своего дерзкого либерального решения. Советский человек, питаемый только отечественной информацией, всегда относился к ней недоверчиво — веря ей (другой не было), но интерпретируя по желанию. Информация, поставляемая «голосами», всегда воспринималась как достоверная. Очень скоро после избрания Горбачева западные радиостанции решили поддержать «перестройку». Несмотря на критику отдельных элементов горбачевской политики, в целом она одобряется. Представители советской интеллигенции, приезжающие на Запад, охотно выступают перед микрофонами «Свободы»,» Голоса Америки», «ББС». Известные эмигранты, выезжающим с визитом в Советский Союз, дают интервью там, а вернувшись, дают интервью «голосам», подтверждая через свободную радиостанцию свою поддержку Горбачеву. Польза «голосов» демонстрируется ежедневно. «Правда» публикует письмо читателя: «На днях по „голосу“ услышал будто кто-то из высокопоставленных деятелей НАТО выступал с секретным докладом о перспективах советской экономики на 20 лет. Странно, доклад секретный, а из него приводились какие-то цифры. Что это — западная „липа“?»

«Правда» добросовестно отвечает на вопрос, вчера еще невозможный, ибо слушание «голоса» носило криминальный характер. Центральный орган ЦК КПСС подтверждает наличие доклада, о котором известило Норвежское телеграфное бюро, и сообщает миллионам читателей газеты, что по мнению помощника генерального секретаря НАТО по политическим вопросам «в ближайшие годы возможность значительного экономического роста в СССР» исключается. «Правда» оставляет прогнозы на совести авторов доклада, но извещает: «По мнению западных экспертов (основные предпосылки для экономического роста в Советском Союзе — пребывание в руководстве М. С. Горбачева, продолжение начатых им реформ, увеличение доходов от экспорта, отсутствие волнений на национальной почве, а также благоприятные погодные условия для сельского хозяйства». Только риторическим может быть вопрос: кому больше поверят советские слушатели и читатели: своим пропагандистам или экспертам из НАТО?

Один из великолепнейших успехов «гласности» — освобождение иностранных корреспондентов в СССР от необходимости искать новости. Все «новости», все «сенсации» они получают в готовом виде из советских источников: агентств печати «ТАСС» и «Новости», на «брифингах» в министерствах, в доверенных разговорах с советскими деятелями. Теперь нет нужды в иных, кроме официальных, источниках. Все приходит прямо, как говорят англичане из «пасти лошади». Никогда прежде, в условиях самой строгой цензуры, не удавалось так плотно контролировать иностранную печать. Включение Запада в обработку общественного сознания в СССР — один из главных элементов «гласности», одна из важнейших ее побед.

Когда понадобилось снизить напряжение, вызванное известиями о резне в Тбилиси 9 апреля 1989 г. и создать впечатление, что Горбачев ни в чем не виноват, в министерстве иностранных дел в Москве были собраны иностранные корреспонденты. Им показали видеокассету, зарегистрировавшую разговоры Шеварднадзе с грузинскими интеллектуалами. Западные корреспонденты, которым запретили выезд в Грузию, получили информацию из «достоверного источника». Как резюмирует корреспондент «Ле Монд» Бернард Гетта, знающий о чем он говорит: «Сразу же после публикации статей иностранных корреспондентов они будут обильно цитироваться ежедневно на волнах западных радиостанций, работающих для советских слушателей. Послание дойдет очень быстро и будет тем яснее, что его снабдят комментариями западные журналисты. Кремлю не понадобится объявлять самому, в своей печати, что высокое гражданское или военное начальство, или оба они вместе, умышленно действовали против Горбачева».

Сталин в 1947 г., то есть после победы, когда послевоенные надежды на либерализацию уже совершенно растаяли, объяснял своим соратникам, как формируется у нас общественное мнение. Мысль Сталина сводилась к тому, что «хоть нет у нас и не может быть оппозиционной партии, нельзя забывать о возможности неофициальных взглядов и суждений. Если, считал Сталин, они не находят выхода, значит вынуждены таиться, а знать правду необходимо и полезно, в особенности правящей партии, которая одна выражает интересы всех классов и социальных групп общества, полезно если иметь в виду склонность кадров к спячке, зазнайству, некритичным оценкам». Понимая практическую пользу разрешения на. «выход» неофициальных взглядов и суждений на поверхность, Сталин обращался к этому инструменту неоднократно, но всегда на короткое время, в конкретных обстоятельствах борьбы за власть либо очередного «поворота» генеральной линии. Образцовым примером тактической «либерализации» была кампания, организованная во второй половине 50-х годов Мао под лозунгом: «Пусть расцветают 100 цветов, пусть спорят 100 школ». По исчезновении необходимости «школы» закрывались, диспутантов отправляли в лагеря, «цветы» скашивались начисто.

Горбачев мудрее Сталина на 30 лет. Седьмой секретарь сделал замечательное открытие: деятельность его предшественников по формированию советского человека, экономические, социальные и политические обстоятельства, составляющие советскую систему, дают возможность идти в разрешении на «выход» неофициальных взглядов и суждений значительно дальше, чем это представлялось возможным раньше. Горбачев (так удобно обозначить ту часть руководства, которая принимает эти взгляды) понял, что не были использованы в достаточной степени широкие возможности, которые дает советское воспитание. Советскому человеку — осознал он — можно доверять значительно больше, ибо все равно он не уйдет из «социалистической клетки», из мира, в котором он живет и который живет в нем.

В годы «оттепели» молодые писатели, входившие в литературу после смерти Сталина, удивившие хранителей официальной доктрины языком, одеждой, музыкальными вкусами персонажей, оправдывались тем, что они хотят только показать: молодой человек в джинсах, слушающий джаз, говорящий на сленге, так же предан социализму, как и его отцы и старшие братья. 30 лет назад молодым писателям не поверили. Только сегодня их «мессаж» понят.

Во время разговоров с Горбачевым президент США Рейган не переставал повторять, раздражая собеседника, полюбившуюся ему русскую поговорку: «Доверяй, но проверяй». Эта поговорка очень точно выражает политику «гласности». Советскому человеку доверяют: награждая различными привилегиями — читать бывшие запрещенные книги, слушать бывшие враждебные «голоса», получать информацию о всевозможных бедах и несчастьях, обрушившихся на Советский Союз в годы «культа», «волюнтаризма», «застоя». Но его неустанно проверяют — бдительно контролируя границы «гласности».

Техника «гласности», измерение дозы дозволенности и недозволенности, осваивается в марше. Прежний опыт тщательно учитывается, но принимаются во внимание и новые обстоятельства. В основе концепции — обязательное условие: место встречи выбирает власть. Высшая инстанция, обеспечивающая «гласность», контролирует печать, все средства информации. Через них распространяются все, в том числе и самые «революционные» лозунги, определяющие направление дискуссии, размышлений, недовольства советских граждан. Редактор независимого московского журнала «Референдум» Лев Тимофеев пишет: «Заметьте, каждый раз, говоря о гласности, мы имеем в виду некий волевой акт: разрешили издать, разрешили обнародовать, разрешили приоткрыть».

Важный элемент: опережение. Сверху пришли главные лозунги: демократизация, гласность, борьба против социальной несправедливости. Сверху было спущено имя врага: бюрократия. Читатель М. Руденко написал в «Известия» письмо, в котором говорит, что нынешняя гласность напоминает ему «трюк, придуманный и широко применяемый японскими фирмами: там в каждом цехе есть комната, в которой содержатся резиновые куклы — точные копии цеховых мастеров и вообще фирменного начальства. Принцип их использования таков: не нравится мастер цеха — подойти к его резиновой копии и дай ей по морде». М. Руденко пришел к выводу, что гласность — это «жалкая подделка под японский вариант: дескать, вам, граждане, не нравятся бюрократы, которые чуть было не довели общество до ручки, — кто вам мешает их бичевать, именуя изо дня в день „врагами перестройки“»?

Публикация подобного письма, на первый взгляд дерзкого и смелого, приносит множество дивидендов: свидетельствует об открытости газеты, об отсутствии запрещенных тем, о возможности идти со всеми вопросами в печать, привлекает новых читателей. Советская печать, многие годы терявшая читателя, превратившаяся в объект насмешек, утратившая доверие, обрела с гласностью новую жизнь. Тиражи возросли фантастически. Рядом с журналами и газетами, давно известными читателю, приобрели популярность новые издания. Первое место по тиражу занял еженедельник «Аргументы и факты». Десять лет назад его тираж составлял 10 тыс., в начале 1989 г. он достиг двадцати с половиной миллионов. В начале 1990 г. — превысил 30 млн. экземпляров. В журнале 8 страниц, годовая подписка стоит всего 3 рубля, статьи короткие, много писем читателей. «Аргументы и факты» приносят сенсационные материалы о дочери Сталина, о числе жертв сталинской эпохи, о государственном дефиците. Журнал регулярно публикует статьи о советском прошлом, заменяя для учителей отсутствующие учебники истории. Немногим уступает тиражом орган Центрального совета профсоюзов «Труд» (20 млн.) — это в два раза больше, чем тираж «Правды», которая, впрочем, тоже не может жаловаться на свои 10 миллионов (на 1.1.1989 г. — 9 млн. 664 тыс.). Увеличилось число читателей и других центральных партийных изданий: «Советская Россия» — тираж 4 млн. 221 тыс., «Политическое образование» — 1 млн. 862 тыс., «Агитатор» — 1 млн. 231 тыс., «Коммунист» — 930 тыс., «Партийная жизнь» — 811 тыс.

Значительно повысился интерес и к другим средствам массовой информации. Это несомненный успех политики гласности: советские люди возвращены в поле воздействия контролируемой пропаганды. Возможность создания частных издательств, публикации частных журналов и газет была отвергнута властью. Об отношении к гласности, как оружию партии, может свидетельствовать правительственное постановление, принятое 23 октября 1987 г., о запрещении создания издательских кооперативов. Оно оставалось секретным до тех пор, пока сообщение о нем не появилось в независимом бюллетене «Гласность». Главная цель постановления, как объяснил один из его составителей, «оградить общество от социальной, идеологической и нравственной опасности, которую таят в себе кооперативы».

Процесс «гласности» может казаться неудержимым. На 5-й международной книжной выставке-ярмарке в Москве, состоявшейся в сентябре 1985 г., английским издателям не разрешили выставить «1984» Джорджа Орвелла. В феврале 1989 г. роман Орвелла начал печататься в московском журнале «Новый мир». В 1985 г. председатель Госкомиздата Б. Пастухов настаивал: «Мы по-прежнему решительно защищаем советского читателя от навязывания ему произведений с чуждыми идеологическими, этическими и эстетическими воззрениями...» В 1989 г. М. Горбачев выражал недовольство тем, что «в некоторых дискуссиях выдвигается вопрос о том, что для перестройки рамки социализма якобы тесны. Исподволь подбрасывается мысль о политическом плюрализме, многопартийности и даже частной собственности».

Шок, вызванный «гласностью», понимаемой как разрешение на публикацию прежде запрещенного, на позволение писать о проблемах, совсем недавно еще совершенно «закрытых», был результатом полной неожиданности подарка. В 1967 г. Александр Солженицын писал съезду писателей о необходимости гласности, о гласности вспоминали «диссиденты». Хорошо было известно, чем это кончалось. И вдруг — взрыв: по одному лишь слову Лидера все переменилось. И то, что вчера еще казалось невозможным, потому что было абсолютно несовместимым с господствующей идеологией, стало возможно и перестало удивлять. Печатаются не только А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак, но и Артур Кестлер, Джордж Орвелл. Появился том статей Н. Бухарина и, несомненно, появятся тексты Л. Троцкого. Русская пословица настаивает: дареному коню в зубы не смотрят. Дареной «гласности» стоит, однако, заглянуть в «зубы», чтобы убедиться — исчезли они совсем или сохранились. Что делает цензура, если она еще существует? Превратилась ли «гласность» в неуправляемый, стихийный процесс, сдерживаемый только дефицитом бумаги?

Едва «гласность» вспыхнула, был задан вопрос: где ее пределы, есть ли у нее границы? Александр Бовин, политический обозреватель «Известий», констатирует в начале 1989 г.: «Все относительно. По сравнению с 1985 г. — гласность ошеломляющая. По сравнению с общественной потребностью — полугласность с натяжкой». Цензор Владимир Солодин в интервью роттердамской газете «Хандельсблад» признал, что еще имеются, как он назвал, «зоны осторожного подхода». Например, Горбачев. «Конечно, — сказал цензор, — можно критиковать лидера, но необходимо ограждать его от клеветы». Клевета, разъяснил он, это «умышленное искажение фактов. Например, если кто-то скажет, что Горбачев пытается налить старое вино в новые бутылки, что перестройка — это один из методов спасения сталинизма, модернизируя его, — это клевета».

Границы «гласности» очевидны для всех советских граждан. Их могут, при желании, увидеть иностранные наблюдатели. Остаются по-прежнему непроницаемыми основные тайны. Как и до «гласности», все решения Высшей Инстанции, Политбюро, принимаются в глубочайшем секрете. Загадкой остается механизм принятия решений. Американский историк Джозеф Финдер пишет: «Мы знаем, что Политбюро собирается в четверг, но мы не знаем, в какое время. Нам говорят, что решения принимаются единогласно, но мы не знаем, голосуют ли они».

Важнейшая особенность «гласности», скрываемая рассуждениями и дискуссиями о ее рамках, границах, доступных и недоступных зонах, в том, что это строго контролируемый процесс. По-прежнему действует цензура. «Не секрет, — пишет „Комсомольская правда“, — что у нас существует предварительная цензура в лице Главного управления по охране государственных тайн в печати (Главлит СССР). Теперь многое в его деятельности изменилось. Большинство ограничений для печати отменено. Но все же еще бывают случаи, особенно в местной печати, когда снимаются материалы из номера отнюдь не по соображениям государственной тайны». Цензура бдительно вычеркивает из воспоминаний Владимира Набокова «Другие берега» все упоминания о Ленине и «мерзостном ленинском режиме». Рой Медведев рассказывает: «Я сейчас начал публиковать свои статьи и с удивлением вижу, что редактор — не цензор, а еще редактор — решительно вычеркивает самые скромные критические замечания в адрес Ленина... приговаривая: «Не будем задевать Владимира Ильича». По-прежнему смысл слова определяется властью. Не имеет значения, если былое значение устаревает, не поспевая за колебаниями политической линии. В «Словаре иностранных слов», вышедшем в Москве в 1988 г., слово «плюрализм» определяется как «одна из главных идей в современных буржуазных и реформистских теориях... противопоставляется марксистско-ленинскому учению...». Через несколько месяцев после выхода «Словаря иностранных слов» «плюрализм» в сопровождении прилагательного «социалистический» стал употребляться в положительном смысле. Возможно, в очередном издании Словаря слову будет дано новое определение. Сохраняется власть над Словом. Изменилась форма контроля. Рождается понимание того, что подмена омонимов страшнее (и действеннее) всякого запрета.

В интервью для «Юманите» в 1986 г. Горбачев изложил «новую» концепцию: за исключением военных и государственных тайн, а также тех видов пропаганды, которые прямо преследуются советским Уголовным кодексом (порнография, национальная ненависть и т. д.), функции контроля и отбора публикаций передаются редакторам средств массовой коммуникации и издательств. Кавычки для слова «новая» необходимы, ибо концепция «самоцензуры» была заложена в первых актах, регламентировавших советский цензурный аппарат, узаконенный в 1922 г.: «Тогда от всех видов цензуры, кроме военной, были освобождены все издания Коминтерна, вся партийная печать, „Известия ВЦИК“, труды Академии наук и другие издания».

Если в 1922 г. Ленин считал свою партию достаточно сильной, чтобы она могла себе позволить не подвергать цензуре собственную печать, стоит ли удивляться, что полвека спустя Горбачев решил позволить себе роскошь довериться партийным редакторам. Он знает, что может на них положиться. В открытом письме Генеральному секретарю ЦК КПСС, председателю президиума Верховного совета СССР М. С. Горбачеву виднейшие представители либеральной интеллигенции, вернейшие сторонники перестройки — главный редактор журнала «Знамя» Григорий Бакланов, драматург Александр Гельман, писатель Даниил Гранин, председатель Союза кинематографистов Элем Климов, академик Роальд Сагдеев, председатель Союза артистов Михаил Ульянов просили усилить дисциплину. Рассказывая адресату о противниках перестройки, авторы письма напоминают, что раньше «даже обвинение в малейшем отклонении от принятого курса незамедлительно влекло за собой суровую ответственность». Они полностью согласны с тем, что «о возвращении к бытовавшим тогда порядкам речи быть не может». Но настаивают, что «идеологическая и политическая дисциплина, особенно сейчас, в переходный период, обязательна».

Советская «гласность» всегда — в сталинское время, в хрущевскую «оттепель», в эпоху «перестройки» — спущена сверху, организована, строго контролируется. В «Преддверии рая» Александра Зиновьева, книге, вышедшей в 1979 г., существует «комитет гласности», который занимается ею, следуя очередным директивам идеологической комиссии ЦК. Традиционные формы контроля: пленумы ЦК по идеологическим вопросам, когда утверждается «генеральная линия» на определенный отрезок времени; постановления ЦК по вопросам литературы, кинематографии, театра, критики и т. д.; совещания в ЦК, где руководитель идеологии (секретарь ЦК по идеологии, председатель идеологической комиссии — с 1988) дает директивы, отмечает успехи и недостатки в работе, намечает темы и направления идеологической активности.

Важное, недооцененное значение в процессе контроля над «гласностью» имеет техника советского журнализма. Знаток советских «средств массовой информации и пропаганды» Нора Букс обращает внимание на существование могучей армии советских журналистов: около ста тысяч. Она отмечает обновление техники, приемов, позволяющих эффективнее чем раньше контролировать информацию и манипулировать сознанием. В частности, усовершенствованы формы передачи идеологического послания, например, его композиционные приемы. Отсюда, например, обилие «диалога»: рецензии-диалоги, очерки-диалоги, статьи-диалоги. Создается впечатление участия в разговоре, из которого в действительности читатель или зритель устранен. Нора Букс отмечает распределение ролей и взаимодействие в рамках комплекса всех средств массовой информации и пропаганды (СМИП), как официально обозначаются в СССР масс-медиа. Неслыханное обилие информации становится важным элементом ее контроля.

Горбачев дополнил этот арсенал могучим оружием — личными встречами с творцами общественного мнения, или, как они официально именуются, «руководителями средств массовой информации, идеологических учреждений и творческих союзов». С писателями и кинематографистами встречался и Сталин, обычно в узком кругу. Хрущев провел три встречи с писателями, художниками, артистами, оставившими скверные воспоминания, настолько груб был первый секретарь, ведший себя как барин среди лакеев. Брежнев передоверил функцию «встреч-инструкций» Суслову. Горбачев превратил встречи с руководителями массовой информации в особый институт личного, прямого руководства. Каждое важное событие разъясняет редакторам журналов, председателям союзов писателей, журналистов, кинематографистов и т. д. лично генеральный секретарь. От него идут инструкции и импульсы.

В сентябре 1988 г. Горбачев напомнил, что средствам массовой информации «надо занимать четкие позиции», что «и в печати, да и в обществе в целом встречается путаница в анализе и оценках. По некоторым выступлениям, публикациям получается, что перестройка чуть ли не усугубила положение дел в экономике, разбалансировала финансы, ухудшила снабжение продовольственными товарами, обострила жилищные и другие социальные проблемы». Горбачев дает указание: не следует «приписывать перестройке то, что связано с предшествующим периодом». Он предлагает «решительно избавляться «от коллекционирования „пугающих“ случаев» и подчеркивать положительные факты. В 1928 г. ЦК партии, подводя «первые итоги проведения самокритики», требовал: «Усилить освещение положительных фактов нашего строительства... Обратить внимание на тщательный выбор фактов, давая примеры подлинно хорошего». На встрече с руководителями масс-медиа 8 января 1989 г. Горбачев был прям и резок: «Никто у нас в стране вне контроля не стоит... Это относится и к средствам массовой информации. Советская печать — не частная лавочка». Несмотря на призывы развивать кооперативное движение, выражение «частная лавочка» остается в советском словаре чрезвычайно оскорбительным.

Демонстрацией системы контроля, которую можно обозначить словом «гласность», было поведение Михаила Горбачева после выборов народных депутатов. Во вторник, 28 марта 1988 г., едва стали известными предварительные итоги выборов, принесших несколько сюрпризов, генеральный секретарь не собирает Центральный комитет или Политбюро, не обращается к народу. Он вызывает в ЦК руководителей средств массовой информации и дает им инструкцию, как освещать результаты выборов. Характерно и то, что первую информацию о содержании выступления Горбачева получили иностранные корреспонденты от главного редактора «Огонька» В. Коротича, присутствовавшего на совещании. В советской печати выступление Горбачева было опубликовано 31 марта, определяя официальную линию.

После «кровавого воскресенья» в Тбилиси (9 апреля) Горбачев снова собирает (18 апреля) «творцов», снабжая их очередными директивами. В первые 4 месяца 1989 г. генеральный секретарь, считая, видимо, положение сложным, инструктирует руководителей массовой информации три раза: в январе, марте, апреле.

В октябре 1989 г., на очередном совещании, генеральный секретарь остро критиковал печать за «провокационные» материалы, которые приводят к ухудшению политической ситуации. В частности, он объявил, что «Аргументы и факты» опубликовали в №40 ошибочный материал. Узнав, что главный редактор журнала Владислав Старков находится в зале, он обратил все упреки лично ему. Когда после совещания Старков приблизился к генеральному секретарю и спросил: «Михаил Сергеевич, почему вы решили наказать меня? Почему вы хотите меня ликвидировать?» — он ответа не получил. Через несколько дней главный редактор «Аргументов и фактов» был вызван к главному идеологу Вадиму Медведеву и услышал, что журнал ведет «ошибочную линию». Старкову предложили покинуть пост главного редактора, он отказался.

Горбачев не скрывал главной причины недовольства. «Аргументы и факты» опубликовали в №40 результаты опроса читателей об их мнении о народных депутатах. На вопрос журнала ответило 165 тыс. читателей. Было обработано 15 тыс. ответов. Оценена работа 600 депутатов.

Журнал опубликовал оценку деятельности 50 депутатов. На первом месте был А. Сахаров, затем шли Г. Попов, Б. Ельцин, Ю. Афанасьев. М. Горбачева в списке не было. Но он не мог не знать, что в полном списке он занял 599 место, опередив только своего заместителя по Верховному совету СССР — А. Лукьянова. Публикация журнала была воспринята как «оскорбление его величества».

Система «гласности» действует на всех уровнях партийной машины. «Каждый понедельник утром, — рассказывает редактор грузинской газеты „Коммунист“, — первый секретарь ЦК КП Грузии проводит совещание секретарей, заведующих отделами и редакторов партийных газет. Здесь получаем информацию, как говорится, из первых уст». Из писем журналистов, сообщает работник «Правды», — «мы знаем, что с ними регулярно встречаются прямо в редакциях первые секретари Рязанского, Кемеровского обкомов КПСС». Редакторам районных газет дают «информацию» секретари районных комитетов партии. Так было всегда. Разница в том, что система «гласности» расширила права и увеличила ответственность редакторов. Техника управления средствами массовой информации и пропаганды стала более гибкой, усовершенствовалась, обратившись к опыту начала 20-х годов.

Остается наиболее действенным средством контроля — государственная монополия на бумагу. В 1988 г. Советский Союз находился на 68-м месте в мире по потреблению бумаги на душу населения. Процесс идет быстро, ибо всего 10 лет назад СССР был на 24-м месте. Следовательно: дефицит бумаги — острейший. Здесь не место говорить о причинах нехватки бумаги: публикации миллионными тиражами политической литературы, указаний и инструкций и т. д. Достаточно спросить, как это делает журналист: «О какой свободе слова может идти речь, если бумага для выпуска книги и газеты монополизирована? Какая разница, на что надо выпрашивать разрешения — на то, чтобы позволили напечатать то, что хочется (и не запрещено законом), или на то, чтоб бумагу выделили на это? Какая разница: цензура или бумажная монополия?»

«Гласность», подарок Горбачева советскому народу и миру, — величайший успех «перестройки». Возможность вернуться — через 30 лет — к разоблачению преступлений Сталина (к ним дошли за это время — преступления и «ошибки» Брежнева), возможность узнать о некоторых «секретах» прошлого, возможность, наконец, получить подтверждение из официальной печати о кризисном состоянии советской экономики — немалые благодеяния. «Конечно, — пишет философ и многолетний функционер аппарата ЦК А. Ципко, — в России сама возможность судить о руководителе государства, как о простом смертном, сама возможность назвать преступление преступлением, а абсурд абсурдом всегда была величайшим прогрессом». Трудно с ним не согласиться, заметив только, что печать эпохи «гласности» еще далеко не достигла свободы, которой обладала русская печать в 1905—1917 гг. А. Ципко прав, говоря о том, что назвать абсурд абсурдом — это прогресс. В условиях советской системы — это было бы величайшей победой. В связи с этим особое значение имеет разрешение говорить о материальных трудностях, об экономической слабости советского государства, о неверно выбранном пути к Цели.

Советский человек на протяжении 70 лет жил в двух измерениях: реальном — в своей комнате, на своем месте работы, в своей нищете; в ирреальном — на дороге, ведущей в светлое будущее, в рай на земле. Отсутствие всего необходимого, невыносимые трудности советского быта возмещались бытием в ирреальном марше в поющее завтра. Роскошные мраморные залы метро позволяли забыть о жалком жилище, могущество советской супердержавы облегчало бесправную жизнь советского гражданина. «Гласность» перебросила мостик из ирреальности в реальность, из иллюзии в действительность. Советские люди знали, что они живут плохо. Массовая информация и пропаганда заверяла их, что они живут лучше всех. Реальность становилась зыбкой под непрекращающимися ударами ирреальности. С приходом «гласности» советские люди узнали — из официальных источников, — что они живут плохо.

Им стало гораздо хуже, чем было раньше. Даже слегка приподнятая завеса лжи, в которой жил советский народ со дня революции, открыла такую страшную реальность, которая поразила ужасом и тех, кто всю жизнь в ней живет. А завеса всего лишь приоткрыла щелочку в реальность. Философ Игорь Клямкин констатирует: «Около трех лет назад слово „правда“ стало едва ли не главным в нашем словаре. Нетрудно догадаться, почему оно выдвинулось на первые роли, почему оказалось символом и лозунгом перемен: потому и только потому, что раньше мы (или нам), в основном, врали». Клямкин не удивляется тому, что слова «правда» по-прежнему не сходит с газетных полос, звучит в эфире, остается главным лозунгом: «Если я сыт, то не стану требовать хлеба; если уверен, что не буду обманут, то мне и в голову не придет призывать окружающих к правдивости». Философ А. Ципко подтверждает наблюдение И. Клямкина: старую, казалось бы, разоблаченную ложь заменяет новая. И добавляет: развенчание одних, легко разоблачаемых политических мифов ведет «к утверждению и пропаганде иных — более правдоподобных, а потому более опасных».

Неспособность «гласности» разрушить «бастионы лжи», которая вновь «прорастает и на территории, уже, казалось бы, отвоеванной», объясняется тем, что «гласность» не предназначена для борьбы с ложью. Инструмент борьбы за власть, она предназначена для замены обветшавших, ставших ненадежными методов контроля реальности и ирреальности новыми, по последнему слову XXI в., которые должны служить долго, может быть вечно. Игорь Клямкин назвал свою статью — «Почему трудно говорить правду». Он не ставит знака вопроса. Автор знает: правду в Советском Союзе говорить трудно, ибо имеется нетронутый, могучий источник лжи: абсолютная власть партии. Бесспорно, совсем еще недавно подобная мысль, изложенная в «самиздатовском» тексте, могла стоить нескольких лет тюрьмы или психбольницы. Сегодня ее печатает журнал тиражом в 1568 тыс. экземпляров. Даже учитывая, что автор, следуя рецепту Черчилля, считавшего, что во время войны правда так ценна, что ее должны сопровождать телохранители лжи, не излагает своих мыслей совершенно откровенно, не говорит прямо то, что думает, — перемена очевидна. Очевиден и риск, на который идут идеологи «перестройки»: они уверены, что могут контролировать «гласность». Возможно, они ошибаются.

Горбачев пошел на риск «гласности», ибо риск свободы слова несравненно больше. «Гласность» — наименьшее зло в условиях революционной ситуации для лидера, понявшего, что отсидеться в «бастионах лжи» невозможно. Он делает вылазку, рассчитывая разбить противника на подступах к крепости. Эта политика позволила генеральному секретарю нанести тяжелые удары по аппарату, сооруженному в течение двух десятилетий его предшественником. Инструмент чистки, мягкой, «бархатной», она стала орудием единения Лидера с народом, от которого ожидается благодарность за благодеяния, просыпавшиеся на него. «Гласность», наконец, позволила представить миру «новый» Советский Союз, «демократический», во всяком случае твердо идущий, под руководством просвещенного Лидера, к демократии, в семью цивилизованных народов, в «общеевропейский дом».

Было бы ошибкой преуменьшать риск для Горбачева и его партии от феномена «гласности». Но смелость Горбачева — следование традициям предшественников. Смелость еще большая была нужна Ленину, повернувшему руль государства в русло «новой экономической политики». Смелость еще большая нужна была Сталину, решившему в 1934 г. ликвидировать старую партию и завести себе новую. Смелость отчаяния была необходима Хрущеву, поднявшему руку на Идола, уже положенного в Мавзолей, но по-прежнему наводившего ужас. Можно, наконец, вспомнить о неслыханной отваге Мао Цзе-дуна, бросившего на партийный аппарат молодежь, погрузившего на 10 лет в «культурную революцию» народ, страну. «Революция» Мао — была ярчайшим примером демократического единения Лидера и народа. Число ее жертв — десятки миллионов — до сих пор не названо. Смелые, дерзкие акции руководителей компартий всегда диктовались необходимостью борьбы за власть. Стремлением сохранить ее любой ценой.

Благодеяния «гласности» очевидны. Ее обратная сторона видна меньше. В 1956 г. польский писатель Витольд Гомбрович записывал в свой дневник: «Оттепель... Допустим, что она принесет — России и Польше — определенный суррогат свободы и правды. Свободы на 45%, правды на 47%. И что из этого? Если бы я был узником той тюрьмы, я ухватился бы обеими руками за это. Если до сих пор запрещалось выходить из камеры, разве не радость прогулка по садику под бдительным оком надзирателя? Кто сомневается в том, что на практике меньше лжи лучше, чем больше лжи? Освобождение духа на условную свободу, с тем, что он должен регулярно регистрироваться в ближайшем контрольном бюро, не только стерло бы ту четкую и спасительную границу, которая до сих пор делила порабощенную правду от свободной лжи. Мы вошли бы на территорию полуправды, полужизни, неполного творчества, довольствия мнимостью — и что бы с нами стало?..»

«Гласность» ощущается как полуправда, как приоткрытое — по воле власти — окно в подлинную реальность. Даже самые ярые сторонники «перестройки» начали после 5 лет «гласности» говорить о свободе слова. Осторожно, но стали говорить: «На первом этапе демократизации ключевой для нас оказалась проблема гласности... При дальнейшем развитии демократического процесса, — развивает свою мысль литературовед В. Лакшин, — на повестку дня встает социалистическая свобода печати, уничтожение предварительной цензуры и введение цензуры последующей — надзорной и в случае нужды карающей». Независимый журналист Лев Тимофеев говорит прямо: «И не „политика гласности“ — нам нужна СВОБОДА СЛОВА. Гласность лучше безгласности. Но свобода слова еще лучше!.. Ибо только свобода сама по себе необратима».

Страх «обратимости» «демократизации», страх потерять то, что было дано, память о легкости, с какой вместо «оттепели» приходят «заморозки», окрашивают эру «перестройки». Для опасений имеются все основания. Главный парадокс «гласности» в том, что закон о печати, т. е. о пределах «гласности», готовился 5 лет вне гласности, в кабинетах каких-то комиссий ЦК. Корреспондент московского телевидения, интервьюировавший Горбачева в Сибири, вспомнив о готовящемся законе о печати, просил: «Хотелось бы, чтобы он не носил односторонний характер только в сторону давления на журналистов... А то вот уже предлагаются санкции разные, штрафы денежные...» И услышал от генерального секретаря: «Так, хорошо, хорошо». Слова сопровождались веселым смехом. Это следовало понимать как шутку великого человека, который затем пообещал: «Демократично будем решать этот вопрос».

Недоверчивость к «гласности» объясняется также и тем, что «вырисовывается несколько неожиданная угроза: гласность как живительный элемент застоя. То есть встроенная в застойную систему (о, разумеется, систему уже тем самым модернизированную, более гибкую и, следовательно, более прочную и опасную)».

Опасения, выраженные историком Л. Баткиным, подтверждаются законодательными актами, которые, начиная с 1988 г., «встраивают» гласность в горбачевскую систему. Зона «гласности» постепенно, но неудержимо сужается, резко ограничивается, лимитируется. После Закона о митингах и демонстрациях 1988 г., предоставляющего широкие права специальным частям министерства внутренних дел, последовал Указ от 8 апреля 1989 г. Внося изменения в Закон «Об уголовной ответственности за государственные преступления», он практически упредил готовящийся Закон о печати, заранее поставив ему пределы. Указ заменил статью 190-1 Уголовного кодекса, остро критиковавшуюся, как нарушающую права человека. Статья предусматривала наказание за «заведомо ложные измышления», за антисоветскую клевету. Она давала возможность, широко использованную властью, преследовать всех инакомыслящих, была острым оружием в борьбе с «диссидентством». Ныне статью 190-1 заменила статья 11-1. Она предусматривает наказание лишением свободы на срок до 3 лет или штрафом до 2 тысяч рублей за «оскорбление или дискредитацию государственных органов и общественных организаций».

Формулировка статьи поразила многих советских юристов. Она оказалась жестче предыдущей. Если, как указывают юристы, в правовом государстве можно доказать на суде, что в текстах или выступлениях обвиняемого не было «заведомо ложных измышлений», интерпретация отсутствующего в советском праве понятия «дискредитация» оставлена воле судьи. К тому же речь идет о дискредитации «государственных органов и общественных организаций»: под это определение можно подвести любое высказывание. Как это было с пунктом 10 знаменитой 58 статьи, каравшим за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Замечательным примером применения 10 пункта было осуждение на 10 лет пастуха, обозвавшего колхозную корову проституткой. Статья 11-1 позволяет, при желании, также наказать разгорячившегося пастуха — правда, на меньший срок. Профессор Наумов, комментируя Указ, настаивал, что «для грамотного правоприменителя здесь нет большой проблемы». А для неграмотного или конъюнктурного? — спросили юриста журналисты. — Нельзя ли подвести «под статью» критику партийных или государственных деятелей? Он ответил: «Надо вопрос ставить так: это в рамках социализма или против него?» Возникает, однако, осложнение. Во время брифинга в прокуратуре Ленинграда 19 декабря 1988 г. журналисты спросили прокурора города Дмитрия Веревкина: «Что вы понимаете под социализмом? Потому что это настолько сегодня неопределенное понятие. Еще недавно социализм — это было директивное планирование, затратные цены, дефицит, монополизм министерств. Сегодня все это рассматривается как сталинщина». Прокурор не нашел ничего лучше, как объяснить, что социализм — это когда «собственность страны должна находиться в наших руках... В руках народа». И услышал: «Так у нас уже 50 лет называлось „в руках народа“, а правил класс, который просто эксплуатировал народ». Вполне возможно, что после публикации Указа подобный разговор можно будет квалифицировать как дискредитацию советской власти, социализма и прокурора Ленинграда...

«Грамотные юристы», которых нашла «Правда», не скрывали задач нового Указа: «Принятие новых уголовных законов означает решимость Советского государства защищать саму демократию и гласность от экстремистских проявлений, оградить перестройку от деструктивных акций авантюристических элементов...» Они отметили причины появления Указа в апреле 1989 г.: «События последнего времени в ряде регионов страны показали, что имеются лица, а порой и группы, стремящиеся использовать демократизацию, расширение гласности для проповеди вседозволенности, беззакония, игнорирования конституционных положений об обязанностях гражданина перед обществом и законом». «Правда» разъясняет: «Националистические выступления все отчетливее приобретают антисоциалистический и антисоветский характер».

Новый Указ убедительно демонстрирует разницу между «гласностью» и свободой слова. В любой момент «гласность», инструмент в политической борьбе, дарованная народу, ибо полезная в данный момент и в данных обстоятельствах, может быть закрыта вообще, сокращена до минимума, превращена в свою противоположность. Статья в «Известиях» о возможностях и границах «гласности» называлась: «О пользе говорить правду». Польза «полезной правды» исчерпывается, когда все ее возможности использованы. Свобода слова — право говорить правду, «гласность» — разрешение говорить «полезную правду».

Новый феномен, с которым придется считаться идеологам «гласности», — появление т. н. альтернативной, неподцензурной печати. До 1987 г. количество неподцензурных изданий не превышало 10-20 названий, в начале 1990 г. независимый журналист Александр Суетнов насчитал их — 780, причем только выходящих на славянских языках. В Литве, например, выходит около 200 независимых изданий только на литовском языке. Всего, по его подсчетам, месячный тираж «самиздата» достигает 100-120 тыс. экземпляров (не учитывая прибалтийских изданий), а это примерно — 400 тыс. читателей.

Лаконично и точно выразил Василий Селюнин смысл важнейшего инструмента горбачевской политики: гласность есть, слышимости нет. Все то, что говорится, остается гласом народа, вопиющего в пустыне реального социализма, гласом, который не принимается во внимание архитекторами «перестройки».

Прыжок через пропасть

Через пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка.
(Мудрость эпохи перестройки)

В начале было слово. И с этим согласны все. А потом, как заметил польский сатирик Станислав Ежи Лец, был — лозунг. В самом начале — даже три лозунга: Гласность, Перестройка, Ускорение. Шутники сразу же заметили, что первые буквы триады складываются в еще незабытое сокращение — ГПУ, преемника ЧК, предшественника НКВД и КГБ.

Выбор ключевых слов новой эпохи был произведен умело. Каждое из них — достаточно неопределенно и многосмысленно, чтобы вызывать множество необходимых, положительных ассоциаций. Если «гласность» была взята из словаря великих реформ XIX в., то «перестройка» отсылала к началу 30-х годов XX в., к эпохе первых пятилеток. Как отмечают словари, «перестройка» может обозначать и новое строительство, и переделку, внесение изменений в старую систему. Словарь 1953 г. давал в качестве примера выражение: «Необходимо перестроиться для лучшего выполнения задач строительства». Словарь 1983 г. — выражения: «Перестроить производство. Перестроить экономику страны». Знаменитое постановление ЦК партии от 23 апреля 1932 г., объявлявшее о национализации литературы и создании союза советских писателей, называлось: «О перестройке литературно-художественных организаций». Знакомо было и слово «ускорение». Оно, правда, напоминало о сталинском лозунге периода индустриализации — «темпы решают все», но вполне соответствовало привычному ритму советской жизни, как ее изображали в лозунгах и на плакатах: на все парах к коммунизму. «Ускорение» должно было подчеркнуть пороки брежневской эпохи, обозначенной словом — «застой». Из «застоя» следовало выходить решительно и быстро, в темпах «ускорения».

7 мая 1985 г. ЦК КПСС принял постановление «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Не прошло еще двух месяцев после избрания Горбачева генеральным секретарем, и постановление было первым конкретным актом нового лидера. Антиалкогольная кампания Михаила Горбачева может служить моделью «перестройки». Прежде всего, что следует подчеркнуть, решение о спасении народа от порока пьянства было принято Центральным комитетом партии — нравственным, так же как и политическим, руководителем советских людей. Во-вторых, решение было принято спешно, без подлинного изучения давней и трудной проблемы. В-третьих, все средства пропаганды были брошены для организации интенсивной кампании, результаты которой — быстрые и радикальные — должны были поднять на небывалую высоту авторитет молодого Вождя. Первое решение Горбачева имеет начало (7 мая 1985 г.) и конец (постановление ЦК КПСС от 25.10.1988 г.).

Алкоголизм давно стал страшнейшей болезнью советского общества. Западные специалисты хорошо знали это, приводя цифры потребления алкоголя, вызванной им смертности и т. д. Американский ученый, профессор Тремль пришел к выводу, что еще в начале 70-х гг. потребление высокопроцентного алкоголя на душу населения в СССР превосходило вдвое уровень США и Швеции. А в последующие годы оно не переставало расти. Голые цифры, сравнивающие количество выпитых бутылок водки или, скажем, виски, еще не говорят ни о чем, если не учесть качество продуктов, употребляемых для закуски. Во время маневров советских войск в Чехословакии — история подлинная — 4 советских воина продали танк за два ящика (24 бутылки) водки. Арестованный чех-покупатель сообщил, что «из любви к советскому народу» он прибавил два кило огурцов и кило селедки.

Антиалкогольная кампания стала первым испытанием «гласности»: в печати появились цифры, факты, свидетельствовавшие о страшных размерах алкоголизма в стране, о вреде, который он наносит здоровью людей, экономике. В этих цифрах и фактах не было ничего неизвестного западным исследователям. Внезапно открытые советским людям, они должны были — и производили — шок. Телевидение, например, показало детей — жертв наследственного алкоголизма. Развернулась интенсивная кампания по борьбе с «зеленым змием».

Характерной особенностью постановления ЦК от 7 мая 1985 г. — это важная черта многих горбачевских «реформ» — было точное копирование методов, использованных во время первой большой антиалкогольной кампании конца 20 — начала 30-х годов. Советская республика получила в наследство «сухой закон», введенный Николаем II в 1914 г. после начала войны. Споры между большевистскими руководителями относительно вреда или пользы продажи водки заканчиваются в январе 1923 г., когда советское государство начинает ее монопольно изготовлять и продавать. Сталин объяснил в 1927 г., что вопрос стоял: «Что лучше: кабала заграничного капитала или введение водки... Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам, ради победы пролетариата и крестьянства, предстоит чуточку выпачкаться в грязи, — мы можем и на это крайнее дело пойти ради интересов нашего дела».

В это же самое время, в конце 20-х годов, власти принимают меры по ограничению растущего алкоголизма, признанного серьезной опасностью для выполнения пятилетнего плана. 29 января 1929 г. подписывается декрет, все основные статьи которого перешли в постановление 1985 г.: резкое сокращение производства алкогольных напитков и увеличение производства неалкогольных (соков и т. п.); запрещение продажи алкоголя рядом с предприятиями, школами, больницами; предложение использовать «литературу и искусство» для антиалкогольной пропаганды. Были заимствованы даже лозунги. В том числе и самый сегодня популярный: «Трезвость — норма жизни». Этот лозунг выглядел особенно привлекательно на винно-водочных магазинах рядом с афишей: «Норма — две бутылки водки на человека».

Новым в антиалкогольной кампании 1985—1988 гг. была возможность обвинения вражеских сил в спаивании русского народа. Профессор Ф. Углов, ярый сторонник введения «сухого закона», утверждает, что «враги трезвости... это люди — или не знакомые с экономическими законами общества, или чуждые нам и нашему строю, опасные люди». В романе Василия Белова «Все впереди», популярнейшем бестселлере последних лет, читатель узнает, что «еще президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорее развалятся. Выродятся, не надо никакой водородной войны...» Нежелание американского империализма бороться с алкоголизмом в социалистическом лагере было, следовательно, важной причиной его роста.

Антиалкогольная кампания началась под звуки фанфар, потоком заверений, что это не временная кампания, а твердая и решительная политика, направленная на решение важной задачи. «Правда» заверяла: «Партия не отступит от этой важной задачи и сделает все для ее успешного решения». Очень быстро выяснилось, что кавалерийская атака на глубокую и серьезную болезнь не удалась. Резкое сокращение времени продажи спиртных напитков в магазинах привело к появлению чудовищных очередей за водкой. Резкое повышение цены алкоголя, с одной стороны, не сократило число желающих приобрести «опиум для народа», ибо других продуктов в продаже все равно не было, с другой стороны, не возмещало потери бюджета от сокращения продажи.

Постановление ЦК от 25.10.1988 г. признало поражение. Удивительным образом словарь постановления чрезвычайно напоминает лексикон знаменитой статьи Сталина «Головокружение от успехов», опубликованной в «Правде» 2 марта 1930 г. Нельзя, конечно, сравнивать два события: коллективизацию с ее миллионами жертв, самую страшную главу советской истории, одну из наиболее трагических в русской истории, и эпизод горбачевских реформ. Но можно сравнить технику реализации проекта, механизм принятия решения и признания поражения.

Статья Сталина и Постановление начинаются констатацией успеха. Который через словцо «однако» превращается в неудачу. «Однако, — говорит Постановление, — радикальных перемен еще не достигнуто». Причина — «запретительные, волевые методы, перехлесты, забегание вперед. Объявление целых районов и городов «зонами трезвости» без учета мнения общественности...» Этими же причинами объяснял Сталин возникшие трудности с коллективизацией: «Нарушение принципа добровольности», забегание вперед, «чиновничье декретирование».

«Волевое» решение Горбачева избавить советского человека от порока пьянства оказалось, как очень скоро выяснилось, ошибкой экономической, социальной, психологической и, в результате, политической. Трудности с приобретением алкоголя в государственных магазинах и резкое повышение цены вызвало взрыв народной смекалки. Опровергнув утверждения советологов о пассивности и отсутствии инициативы, граждане Советского Союза приступили к изготовлению самогона. В начале 30-х годов герой «Золотого теленка» Остап Бендер, встретив на дороге американских туристов, страдавших от «закона» в США и искавших рецепт самогона в СССР, предложил им 150 способов его производства — картофельного, пшеничного, абрикосового, ячменного, из тутовых ягод, из гречневой каши и даже из обыкновенной табуретки. В 80-е годы советские люди выбрали в качестве предпочтительного сырья для самогона — сахар. Естественно — он исчез из продажи. Ко всем прочим дефицитам прибавилось отсутствие сахара. Советский Союз вышел победителем из войны. 44 года спустя ввели карточки. С 1 мая 1989 г. карточки на сахар ввели в Москве. Как бы специально был выбран не только праздничный, но и юбилейный день. 2 мая 1945 г. советские войска подняли красный флаг на Рейхстаге. По подсчетам экспертов, в 1987 г. для изготовления самогона было истрачено около 1,4 млн. тонн сахара, или годовой бюджет его потребления Украиной, где проживает 50 млн. человек.

В первых победных коммюнике говорилось об исчезновении пьяных с улиц советских городов, о сокращении пьянства на предприятиях, об уменьшении числа преступлений, связанных с алкоголем. Очень скоро стало очевидным, что, уйдя с улицы, пьянство пришло в дома. Министерство внутренних дел СССР констатировало в 1988 г.: «...более двух третей тяжких преступлений на основе пьянства совершено в квартирах и общежитиях...». Преступность по-прежнему возрастала, но, как выражается генерал-лейтенант Милиции А. Логвинов, «переместилась в семейно-бытовую сферу». Он же приводит выразительную статистику «привлечения к уголовной ответственности за самогоноварение»: 1985 г. — более 80 тыс., 1986 — 150 тыс., 1987 — 397 тыс., первые два месяца 1988 г. — более 120 тысяч. По подсчетам академика А. Аганбегяна, ежегодный ущерб государству в результате антиалкогольной кампании составлял 10 млрд. рублей. Побочным результатом роста самогоноварения и возникновения нового источника обогащения стало расширение деятельности советской мафии. Советские специалисты по борьбе с организованной преступностью предупреждают, что «сухой закон» в СССР может дать результаты, подобные тем, какие он дал в США, неслыханно обогатив мафию.

Психологическая ошибка «антиалкогольной кампании» заключалась в том, что необходимая борьба с бичом алкоголизма была воспринята населением как удар власти: ничего не дав населению, Горбачев отнял у него «великого утешителя» — водку.

Стахановское движение

Стахановское движение... войдет в историю нашего социалистического строительства как одна из самых славных ее страниц.
(Сталин, 17.11.1935)

Славной страницей вошло в летопись Страны Советов стахановское движение.
(«Правда», 21.11.1985)

В ночь с 30 на 31 августа 1935 г. шахтер Алексей Стаханов вырубил за смену 102 тонны угля при норме 7 тонн. 19 сентября он устанавливает новый рекорд — 227 тонн за смену. Рождается движение за увеличение производительности труда и резкое повышение норм. В сентябре 1985 г. Михаил Горбачев выступает с речью о «немеркнущих традициях трудового подвига» на встрече в ЦК с ветеранами — героями труда.

Новый генеральный секретарь еще совсем недавно, лишь несколько месяцев назад, пришел к рулю советского корабля. Он, несмотря на позднейшие заверения, не знает, что делать, как прыгать через пропасть кризиса. Он ищет лозунги. Одно из его первых больших выступлений озаглавлено: «Инициатива, организованность, эффективность». Потом эту триаду заменит: «Гласность, перестройка, ускорение». Он ищет испытанные рецепты. И находит их прежде всего у Сталина. Речь Горбачева о «немеркнущих традициях» широко использует лексику и аргументацию сталинской речи на первом всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 г. Горбачев начинает похвалой движению, «которое воплотило доблесть, честь и геройство рабочего человека». Это буквальное повторение знаменитых сталинских слов: «Труд в СССР есть дело чести, дело славы, доблести и геройства». Эти слова украшали ворота лагерей, которые со дня их рождения в 1918 г. считались «школой труда». Сталин объясняет: «Стахановское движение развилось не в порядке постепенности, а в порядке взрыва, прорвавшего какую-то плотину». Горбачев объясняет: «Стахановское движение отразило то новое отношение к труду, которое Максим Горький назвал огненным взрывом могучей энергии». Максим Горький — в данном случае псевдоним Сталина. Горбачев констатирует: «Стахановец», «по-стахановски» — это символ инициативы, символ борьбы за все передовое, против устаревшего, отжившего». Этим стахановское движение нравилось и Сталину: «Это движение ломает старые взгляды на технику, ломает старые технические нормы...»

Сравнительное цитирование можно продолжать долго. Для Горбачева главное в сталинском рецепте — стахановском движении — была, как ему казалось в 1985 г., возможность пробуждения инициативы и резкого повышения производительности труда. Разве Сталин не говорил, что стахановское движение «представляет собой образец той высокой производительности труда, которую может дать только социализм и чего не может дать капитализм»? Началась кампания. «Литературная газета» печатает стихи Екатерины Шевелевой: «Пришло ваше время — рабочих таких, как Стаханов». Акция быстро захлебывается. Очень скоро становится ясно, что время — не то. «Стахановское движение, — восторженно вспоминает Горбачев, — родилось в незабываемое время. Молодое Советское государство, буквально обгоняя время, стремительными темпами осуществляло индустриализацию». Пройдет несколько лет, прежде чем Горбачев внесет коррективы в оценку «незабываемого времени» и неохотно, сквозь зубы, признает, что «стремительные темпы» были чреваты жертвами. Стахановское движение было феноменом юношеской эпохи становления тоталитарного государства: энтузиазм, нередко подлинный, пробуждался и поддерживался жесточайшим террором. Не было совпадением — «подвиг» Стаханова в августе-сентябре 1935 г. и начало «большого террора» в декабре 1934 г. Горбачев знает, что нужно: «Нужно строго взыскивать с тех, кто работает, как говорится, через пень-колоду, нарушает трудовую и технологическую дисциплину, „гонит“ брак». Он считает справедливым применять «более действенные правовые, материальные, административные и иные меры против тех, кто не хочет добросовестно трудиться». Но меры сталинского типа не входят в стратегию Горбачева. Сталину было просто. «Нам пришлось, — рассказывал он на совещании стахановцев о противниках движения, — дать этим уважаемым людям слегка в зубы...» Горбачев на это не идет, ограничиваясь предупреждениями. Без репрессий, важнейшей составной части стахановского движения, организовать его не удается.

Не хватало и еще одного элемента. Выступая перед стахановцами, Сталин произносит свои знаменитые слова: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Он добавляет: «А когда весело живется, работа спорится». Если сравнить положение в Советском Союзе в 1935 г. с положением в 1913 или 1928 гг. — нет сомнения: оно ухудшилось. Но по сравнению с началом 30-х оно стало улучшаться, были отменены карточки на хлеб. Казалось, все плохое кончилось. Надежда подняла голову. «Если бы у нас жилось плохо, неприглядно, не весело, — разъяснял генеральный секретарь, — то никакого стахановского движения не было бы у нас». Сталин был прав: в атмосфере неприглядности, безнадежности энтузиазм не рождается. Горбачев, возможно, это понял.

На XXVII съезде партии в феврале-марте 1986 г. некоторые ораторы призывают к возрождению стахановского движения. В октябре 1988 г. «Комсомольская правда» публикует статью, в которой рассказывается то, что давно все знали: «подвиг» Стаханова был мошенничеством. Шахтеру приготовили специальный штрек, а главное, дали двух помощников. Операция была подготовлена секретарем местной партийной организации, сделавшим потом неплохую карьеру. Очередной «святой» советского пантеона потерял свое место. Нужно искать новых героев.

Здесь Родос — здесь прыгай

Мы хотим старый хозяйственный механизм заменить принципиально новым, где и плановое развитие хозяйства (важнейшая закономерность социалистической экономики) и демократический централизм (основополагающий ленинский принцип управления) реализуются другим путем, в других формах.
(Абель Аганбегян)

В басне Эзопа «Хвастун» человеку, который рассказывал, что он удивительно хорошо прыгал на острове Родос, сказали: вообрази, что ты на Родосе, и покажи, что ты умеешь. Как со свойственным им лаконизмом говорили римляне: здесь Родос — здесь прыгай. На первом после избрания генеральным секретарем пленуме Центрального комитета Горбачев объявил: надо прыгать. Абель Аганбегян, один из главных экономических советников нового лидера на первом этапе перестройки, ясно определил что «мы хотим»: влить новое вино в старые меха.

Предложений, как улучшить сталинскую модель, не выходя за ее «основополагающие принципы», было немало. Более того, в первые годы брежневской эры были проделаны эксперименты — это было время т. н. косыгинских реформ. На нескольких предприятиях испытывались возможности расширения их самостоятельности, стимулирования повышения производительности труда и т. д. Андропов также видел необходимость некоторых изменений в экономике с целью повышения ее эффективности. Он добавил к испробованным мерам (впрочем, вскоре оставленным) форсированное укрепление трудовой дисциплины. Подлинной программой реформ был доклад академика Татьяны Заславской, подготовленный осенью 1982 г., обсуждавшийся на семинаре, собравшем около 50 ученых, опубликованный в «Вашингтон пост» в августе 1983 г. «Новосибирский документ», как именовали доклад Заславской, вызвал огромный интерес на Западе и стал известен на родине автора благодаря «радиоголосам». «Документ» констатировал: «...Действующая система производственных отношений существенно отстала от уровня развития производительных сил. Вместо того, чтобы способствовать их ускоренному развитию, она все более превращается в тормоз их поступательного движения». Это классическое марксистское определение постоянно возникающего в истории человечества кризиса, который — по Марксу — разрешается революцией. Класс, мешающий «поступательному движению», выбрасывается с исторической арены. Так последовательно были сметены рабовладельцы, феодалы, а в социалистических странах — и буржуазия. Пролетариат, пришедший к власти в октябре 1917 г., был — по Марксу и Ленину — последним классом, история заканчивалась. И — наступал рай. Вывод, сделанный Татьяной Заславской, был неожиданным, в тот момент — смелым, хотя отражавшим взгляды, высказываемые лишь в дискуссиях экономистов. Заславская ссылается на авторитет партии: «Насущная необходимость перестройки системы государственного управления экономикой теоретически давно осознана партией». Слово «перестройка» — сказано. Осенью 1982 г. О какой «перестройке» идет речь?

Автор «Новосибирского документа», напоминая, что о ней говорили постановления съездов КПСС начиная с 1971 г., пленумов ЦК в июле 1979, в ноябре 1980, в мае 1982, считает, что структурный кризис (конфликт между производственными отношениями и производительными силами) может быть решен реформой системы управления. Заславская предложила, «регламентируя ключевые аспекты социально-экономической деятельности трудящихся, оставлять им достаточно широкую область свободы личного поведения». Или иначе: отказаться от административных методов управления, используя прежде всего «стимулы, учитывающие экономические и социальные потребности работников и направляющие их интересы в нужную нашему обществу сторону».

Михаил Горбачев подхватывает слово «перестройка», делает его синонимом своего правления, ключом к решению всех проблем, объявляет чудодейственным рецептом спасения. «Перестройка» прежде всего оборачивается «ускорением». Выход из кризиса, улучшение экономического положения страны, «большой прыжок» по ту сторону зла — все решается «ускорением», «интенсификацией» производства. Работать больше, работать быстрее, работать лучше — такова задача. Через месяц после избрания, в апреле 1985 г., Горбачев называет главными вопросами, решение которых неотложно: решительный перевод производства на рельсы интенсификации, ускорение научно-технического прогресса, значительное повышение качества продукции. Два месяца спустя в ЦК КПСС собирается совещание «по вопросам ускорения научно-технического прогресса».

Молодой генеральный секретарь излагает то, что сегодня можно назвать первым вариантом стратегии «перестройки». Это — в главных чертах — стратегия периода сталинской индустриализации: ускорение (или — темпы) «решает все», «машиностроение — магистральное направление нашего развития» или: «тяжелая промышленность — основа экономики». Горбачев добавляет — уверенно и оптимистично: «Главное направление перестройки хозяйственного управления нам в принципе ясно. Оно — в более глубоком и всестороннем использовании преимуществ социалистического хозяйства. Мы должны идти по линии дальнейшего укрепления и развития демократического централизма». Генеральный секретарь упоминает о «широком развитии инициативы масс», но на последнем месте: далеко после «повышения эффективности централизованного начала в управлении и планировании».

В первый год горбачевской эры большую популярность приобретает выражение «поворот на марше». Оно должно означать: не меняя основ, продолжая идти вперед по намеченному пути, повернуть на дорогу, которая еще быстрее приведет к цели. Первые конкретные меры, практические реформы реализовали это «главное направление», эту «генеральную линию». Они могут служить образцом внутренних противоречий, раздиравших лидера «перестройки». В числе первых решений было постановление ЦК и Совета министров «О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом». Оно должно было раз и навсегда решить продовольственную проблему. Было найдено волшебное средство: объединить 5 сельскохозяйственных министерств и один Государственный комитет (тоже сельскохозяйственный) в гигантское суперминистерство — Государственный агропромышленный комплекс СССР (АГРОПРОМ). О значении, которое Горбачев придавал «реформе», свидетельствовало назначение председателем Агропрома первого заместителя председателя Совета министров СССР, старого приятеля генерального секретаря по Ставрополю, В. Мураховского. Началась решительная чистка аппарата управления экономикой — за первый год было уволено 13 тыс. ответственных работников. В мае 1986 г. принимается постановление о «госприемке». Каждый продукт, производимый заводами и фабриками, принимается независимыми от предприятия контролерами. Эта система существовала издавна на военных предприятиях, обеспечивая качество советского оружия. Лидеры «перестройки» сочли, что только силовым путем можно добиться повышения качества продукции. Принимается «Закон о предприятии», предусматривающий расширение прав предприятий, их переход на финансовую самоокупаемость, на хозрасчет. Вводятся выборы директоров предприятий, руководителей учреждений: обычно выдвигаются две кандидатуры, проверенные партийным комитетом. Постепенно число предприятий, на которых руководитель избирается коллективом, расширяется.

Все постановления, решения, законы радостно встречались печатью, которая бурно приветствовала очередную реформу, двигающую вперед «перестройку». Можно было заметить, что никаких новых методов выхода из кризисного положения Горбачев и его советники не находили. Все уже испытывалось раньше — в годы нэпа, в хрущевское время, в т. н. эпоху застоя. И после нее. Академик Аганбегян в большой статье «Эксперимент и хозрасчет», опубликованной в «Правде» в августе 1984 г. — в расцвете «эры Черненко», — писал о росте производительности труда в первом полугодии по сравнению с 1982 г. более чем в два раза. Он утверждал, что «еще радужнее выглядит динамика этого показателя в сельском хозяйстве и на транспорте». «Перестройке» оставалось лишь продолжать эту «динамику». На самом деле все оказалось несравненно сложнее.

В июне 1985 г. молодой генеральный секретарь утверждал, что главное направление в перестройке — ясно. Прошел год и он признает во время поездки по Сибири: «Ни у кого не только в Хабаровске, но и в Москве, в министерствах, в Госплане, в правительстве и в Политбюро готовых рецептов — как нам обеспечить задачу ускорения — нет». А еще полтора года спустя он объясняет, что первые три — почти — года ушли на «разработку концепции перестройки». Но и это — сомнительно. Каждое из постановлений, решений, каждый новый закон вдруг обнаруживал свое подлинное «нутро»: он оказывался плохо подготовленным, содержащим внутренние противоречия, лишавшие его эффективности, позволявшим сохранять без изменений старую модель.

Госприемка, «кардинальная и жесткая мера, призванная добиться коренного улучшения качества продукции», вступила в силу на трети всех предприятий страны с 1 января 1987 г. В конце 1987 г. не прошло «госприемку», т. е. не выдержало проверки качества, «не менее 15-18 % промышленной продукции... Общая сумма отправленных в брак и на доработку изделий составила 6 млрд. рублей». Год спустя, в январе 1989 г. госприемка не приняла промышленной продукции на 1,4 млрд. рублей. Это 8% общего ее объема. В машиностроении брак составил 13,5 %. Нет нужды объяснять, что госприемку ненавидят рабочие, против нее руководители предприятий. Нет необходимости добавлять, что делается все для «смягчения» души приемщиков. Приведенные выше цифры брака — это минимум того, что должны бы отвергнуть за низкое качество приемщики. Секретарь областного комитета партии республики Коми В. Мельников объявил на пленуме ЦК в апреле 1989 г.: закон о госприемке работает неэффективно. Генеральный директор крупного промышленного комбината В. Кабаидзе дал еще более суровую оценку. «Создали совершенно невозможную, вредную для производительных сил общества систему...» В октябре 1989 г. госприемка была отменена.

Не лучше обстоит дело и с важнейшей из экономических реформ — с законом о государственном предприятии. Вступивший в силу для части предприятий в январе 1988, он был распространен на всю промышленность с начала 1989 г. Сообщение Госкомстата СССР об итогах первого квартала 1989 г. с удовлетворением говорило о переходе на полный хозяйственный расчет и самофинансирование, констатируя одновременно: «В развитии общественного производства не достигнуты необходимый динамизм и эффективность».

Горбачев в марте 1988 г. объявил рабочим московского завода подшипников: «Лишь теперь можно говорить о перестройке как реальности, потому что вступил в действие закон о государственном предприятии». А между тем, закон о предоставлении предприятиям — казалось бы — широкой самостоятельности был чрезвычайно легко обойден. Прежняя плановая зависимость (в значительной степени сохранившаяся) была усилена госзаказом. Практически всю продукцию предприятие изготовляло — как и раньше — по заказам министерства. Председатель совета министров Рыжков признал, что «Госзаказ оказался отданным на откуп министерствам и ведомствам и был превращен ими в новую упаковку традиционных методов адресного директивного планирования». Признак времени — и характерная черта всех законов «перестройки»: сразу же после публикации Закона о государственных предприятиях (подготовленного келейно, в тиши кабинетов) появились статьи, письма, высказывания о необходимости его пересмотра. Кое-какие поправки стали вноситься. Однако общая оценка закона — по-прежнему негативна. П. Бунич, председатель Научного совета Академии наук СССР по проблемам хозрасчета и самофинансирования, главный эксперт по хозрасчету, признает: «...действующая система воспроизводит коренные пороки». Председатель московского городского совета В. Сайкин подтверждал вывод экономиста: «Подлинный хозрасчет, о котором мы так много говорим и на который возлагаем столь большие надежды, на многих предприятиях превращается в очередную формальность и не дает должной отдачи». В сентябре 1989 г., уже после внесения в Закон многочисленных поправок, более 80% предприятий все еще не были им удовлетворены, полагая, «что он не давал возможности работать на условиях хозрасчета».

Не дали в первое 4-летие ожидаемых результатов выборы руководителей предприятий. Партийное руководство рассчитывало, что введение демократии, даже социалистической, побудит рабочих выбирать таких директоров или заведующих, которые будут требовать повышения производительности труда, улучшения качества и т. п. Часто получалось наоборот. Первый секретарь ленинградского областного комитета партии Ю. Соловьев горько жаловался на пленуме ЦК: «Предполагалось, что коллективы будут искать и выдавать мандат доверия компетентным, творческим, требовательным командирам производства. Что же получается? В жизни наоборот. Игнорируя рекомендации партийных и общественных организаций, отдельные предприятия отдают предпочтение удобным, податливым, нетребовательным руководителям, тем, кто вольно или невольно потворствует насаждению синдрома потребительства, рвачества и иждивенчества». Боль Ю. Соловьева легко понять: он, Хозяин ленинградской области, кандидат в члены Политбюро, баллотировавшийся в народные Депутаты без соперника, как единственный кандидат, не был выбран. Его обвинения сводятся к тому, что если раньше не все шло хорошо, то, по крайней мере, был порядок, за соблюдением которого следила партия. Сегодня все идет хуже, чем раньше, несмотря на нововведения, а скорее всего, по мнению Ю. Соловьева, из-за них. Наблюдения ленинградского секретаря подтверждают многочисленные свидетели: журналисты, рабочие, экономисты — выборы на предприятиях положения не изменили, иногда ухудшили.

Заметное место среди мер по «ускорению» занимает наиболее простая реформа чудовищного аппарата управления, который во всех выступлениях Горбачева, во всех острокритических статьях экспертов и публицистов, вдохновленных «гласностью», представлен основным врагом перестройки. Цифры производят внушительное впечатление. В 1987 г. Горбачев свидетельствовал: «В сфере управления у нас сейчас занято около 18 млн. человек, из них 2,5 млн. — аппарат различных органов управления и порядка, 15 млн. человек — управленческий аппарат объединений, предприятий и организаций. Все это составляет 15% трудовых ресурсов страны. На каждые 6-7 человек — управляющий. ...На содержание этого аппарата мы расходуем более 40 млрд. рублей, а приращиваем национальный доход в последние годы в размере около 20 млрд. рублей».

Сергей Андреев дает более детальные сведения: общая численность управленческих служб (на конец 1987 г.) — 17 718 тыс. человек. Из них около 11,5 миллиона работают в системе предприятий и организаций, около 3 млн. образуют инженерный состав; в аппарате министерств и ведомств значится — 1 млн. 604 тыс. человек. Очевидна необходимость сокращения штатов. Она была ясна уже в 1919 г., когда Ленин внезапно обнаружил разрастание бюрократии. Она была ясна в 30-е годы, когда с бюрократами вел беспощадную войну лично товарищ Сталин. С. Андреев напоминает, что в 1956 г., когда существовало 52 союзных министерства, ЦК КПСС настаивал на принятии мер, направленных «на сокращение численности и упрощение административного аппарата». В 1979 г. таких министерств было уже 64, и их число продолжает расти.

С приходом Горбачева и началом «перестройки» была проведена кампания по увольнению «бюрократов». А. Мельников, первый секретарь областного комитета партии в Кемерово, рассказал пленуму ЦК, что было уволено 600 тыс. управленцев и взято на службу 700 тыс. управленцев. Герой романа Ильи Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», мудрец и шут, мучившийся в 20-е годы в советской республике, уволенный со службы, немедленно находит другую работу. Писатель комментирует: «Спасла Лазика знаменитая диалектика: если сокращают, значит, набирают. Это закон природы: одного человека выгоняют из комнаты, вместо него сажают другого...» С. Андреев, возможно незнакомый с бурной жизнью Лазика, приводит 60 лет спустя факты, свидетельствующие, что «знаменитая диалектика» по-прежнему действует безотказно.

Причин невозможности прыжка через пропасть, причин прыжков на месте множество. О них говорят государственные и партийные деятели, экономисты, журналисты. И мы к ним вернемся. Пока задержимся на «технике» реформирования. В статье «Правды», посвященной убожеству советской политэкономии, подчеркивается отсутствие представления о путях преодоления кризиса. Автор статьи категоричен: «Не можем вырваться из замкнутого пятиэтапного круга: критика действующего хозмеханизма — выдвижение рецептов по его переделке — принятие решений и эйфория по поводу их эффективности — шок после «открытия» обратного — и снова тотальная критика». В апреле 1989 г., после 4 лет перестройки, Михаил Горбачев делает удивительное признание: «...все мы (он обращается к членам Центрального комитета партии, высшему органу власти) не знали хорошо страну, в которой мы живем». Генеральный секретарь отвергает мысль, что не нужно было «отказываться от активных действий». Он признается только, что «все оказалось гораздо сложнее, чем мы Думали, чем казалось на первом этапе».

«Мы думали», «нам казалось», «мы ошибались» — Горбачев использует покаяние, как цену, которую он платит за право совершать новые эксперименты. Об ошибочности выбранной Горбачевым стратегии было сказано в июне 1988 г. на XIX партконференции. Директор института экономики Академии наук Леонид Абалкин был категоричен: «Важно подчеркнуть со всей определенностью, что радикального перелома в экономике не произошло и из состояния застоя она не вышла». Это констатировалось после трех лет реформ. Академик Абалкин в качестве причин неудачи назвал желание «решать проблемы путем чисто организационных мер и решений, увеличивая, в частности, количество принимаемых решений». Прежде всего, однако, ошибкой была стратегия ускорения. Стремление решить проблему дефицита («кругом дефицит, не хватает того, другого, третьего, четвертого») наращиванием объема продукции только усугубляет экономические трудности. Точка зрения академика Абалкина, говорившего о том, что меры по «демократизации общественной жизни» хотя и важны, не меняют ничего в существующей системе, встретили резкое возражение со стороны Горбачева. Выступая второй раз, генеральный секретарь заявил, что от высказываний Абалкина «отдает экономическим детерминизмом и вообще недооценкой перестройки».

Василий Селюнин, один из самых знающих, а главное, из самых смелых журналистов, занимающихся экономикой, отлично объяснил, что из себя представляет стратегия ускорения. В основу ее концепции лег несложный расчет, опубликованный академиком Аганбегяном и сразу ставший знаменитым. За год мы используем примерно 600 млрд. рублей национального дохода. Три четверти этой суммы идет на потребление, четверть — в накопление. При росте дохода на один процент в год прибавка составит 6 млрд. рублей. Для ощутимого повышения жизненного уровня общий доход страны надо увеличить на 4, а еще лучше на 5% ежегодно. Селюнин демонстрирует пороки этой стратегии. Прежде всего, он подсчитывает, что даже пятипроцентный рост дохода даст ежемесячную прибавку на одного работающего примерно на полтора рубля. Но главное в другом: в советской экономике доля предметов потребления в общем выпуске продукции неуклонно снижается с 1928 г. Следовательно, ускорение темпов производства означает увеличение выпуска металла, тракторов, комбайнов, станков. Плохого качества, ненужных. Ускорение темпов ведет к еще более быстрому чем сейчас истощению ресурсов, в том числе невозобновляемых, например нефти.

Селюнин видит прямую зависимость между стратегией ускорения и перестройкой структуры экономики: ускорение должно подменить кардинальные реформы. «Или ускорение, понимаемое как взвинчивание объемов производства, или перестройка структуры экономики. Третьего не дано, так что выбирать все равно придется».

Подводя итоги трехлетней реформы, Селюнин выражается ясно и просто: «Реформы тут ни при чем — новый механизм не хуже и не лучше старого, он просто старый...» Экономист проф. Попов, избранный в 1990 г. мэром Москвы, введший в обиход термин Административная система (АС), полностью с выводом Селюнина согласен: «Суть прежнего механизма — командное положение министерства, его право административно определять жизнь хозрасчетного звена, по существу не изменилась».

Каковы причины неудачи экономической реформы, которая стала еще более очевидной в 1989 г.? Селюнин говорит, прежде всего, о плане, о том, что сохраняется прежний порядок планирования. В статье 2 того самого Закона о государственном предприятии, который Горбачев назвал «реальностью перестройки», сказано: «Государственный план экономического и социального развития является важнейшим инструментом реализации экономической политики Коммунистической партии и Советского государства». Если план — важнейший инструмент, — спрашивает Селюнин, — то какова роль экономических методов воздействия на производство? А именно замена административных методов экономическими и есть объявленная цель реформы. Но это не все: планирование вступает в противоречие с рынком. До сих пор — и это одно делает все разговоры об экономической реформе несостоятельными — не решена проблема цен. «Единственный надежный способ определения цены — рынок, ничего лучше человечество не изобрело». Экономист Николай Шмелев, ставший известным после статьи «Авансы и долги», о которой Горбачев говорил, что она верна в части критической и неверна в части положительной программы, в 1989 г. определил ситуацию дилеммой: либо сила, либо рубль. В статье под этим заголовком он говорит об основном пороке: «Мы не имеем еще главного, что присуще всякой нормальной экономике, которая развивается не понуканиями, не из-под палки, а сама собой: мы не имеем рынка». Отсутствие рынка связано с отсутствием полноценного рубля, который мог бы стать свободно конвертируемой валютой. Каким он был в годы нэпа. По подсчетам специалистов, сегодня имеется более 2 тыс. курсов рубля: в зависимости от приобретаемых товаров и от покупателей. Шмелев, называя это обилие сумасшедшим домом, вспоминал, что некогда курс рубля был решен лично и свободно товарищем Сталиным (в 1950 г.). Сталину представили расчеты специалистов, по которым 1 доллар стоил 14 тогдашних рублей. Вождь перечеркнул цифру синим карандашом и написал — 4. Добавив, как рассказывают, «и этого им хватит».

Летом 1990 г. официальный курс рубля равнялся 1,6 доллара, туристам давали за доллар 6 рублей, реальная цена, по признанию министра финансов Павлова, составляла 10 руб., на черном рынке давали за доллар 20—25 рублей. Без настоящего рубля не может быть настоящих цен. И не может быть настоящей заработной платы. Ю. Соловьев рассказывал на пленуме ЦК, что рабочие одного из ленинградских заводов спросили его: до каких пор они будут получать свою заработную плату трамвайными талонами, к тому же прокомпостированными? Настоящий рубль, настоящий рынок (рынок всегда прав, утверждает Н. Шмелев) могут возникнуть только в результате ценовой реформы. В феврале 1989 г. Абель Аганбегян, подводя итоги 4 лет реформы, категоричен: «...вопрос о реформе розничных цен на ближайшие 3—4 года надо снять с повестки дня». Учитывая минувший опыт, можно уверенно говорить, в лучшем случае, о «ближайших 5—6 годах». Иными словами, отнести начало серьезной экономической реформы на середину 90-х годов. Страх коснуться цен связан с причинами не только экономическими, но и социальными. Эта реформа откладывалась, откладывается и — можно думать — будет откладываться, ибо неминуемо принесет повышение цен. Даже разговоры на эту тему вызывают страх и недовольство потребителей. Глубокое недоверие к финансовой политике власти питается воспоминаниями о предыдущих денежных реформах — 1947, 1962 гг., — когда население было бесстыдно ограблено.

Изменение цен вопреки воле населения чревато неприятными последствиями. Как выразился Шмелев: «Есть позитивный опыт Венгрии и негативный опыт Польши». Рождение «Солидарности» неразрывно связано с многократными неудачными попытками польских властей декретировать «правду цен». Шмелев напоминает об опыте Китая, где реформа розничных цен была произведена только после того, как за 8—9 лет в корне изменилось положение с насыщением потребительского рынка и «где даже и в этом случае ее проводят не в одночасье, а растягивают на 5 лет».

Предстоящая финансовая реформа совсем недавно обнаружила перед собой новую высочайшую преграду. В октябре 1988 г. впервые было официально объявлено о существовании в СССР бюджетного дефицита. В размере — 58 млрд. долларов. Американская экономистка Джади Шелтон рассказала, что в частных беседах советские эксперты, приезжавшие в Вашингтон, говорили о дефиците, превышавшем в три раза официальную цифру. В январе 1989 г. в Москве поправили статистику. По новым расчетам в 1990 г. советский дефицит составит 162 млрд. долларов, т. е. 11 % национального дохода. Американский дефицит в 1990 г. составит 140 млрд. долларов, или примерно 4% национального дохода.

Кажется далеким 1987 г., когда Татьяна Заславская подчеркивала значение времени, затраченного на период преобразований. «Надо не затягивать их, но в то же время и не гнать чересчур быстро». Отвергая излишнюю спешку, она предупреждала об опасности затягивания перестройки. В отличие от Николая Шмелева, академик Заславская отметила неудачу венгерского опыта. «То обстоятельство, что отдельные изменения вносились там (в Венгрии) в хозмеханизм некомплексно, через большие интервалы времени, не позволило, по мнению ученых, добиться качественного улучшения системы управления экономикой, снизило общую эффективность реформы». Татьяна Заславская заявила о необходимости «комплексного преобразования системы социально-экономических отношений в течение одного-двух, максимум — трех лет».

В январе 1989 г. Василий Селюнин, констатировав, что в 1988 г. не произошла структурная перестройка экономики, предупредил: время упущено, «счет идет уже не на годы, а на месяцы».

В феврале 1989 г. академик Абалкин предполагал, что первые ощутимые положительные результаты перестройки появятся в 1995 г. Сейчас, — добавил он, — «у нас все не в порядке». Летом 1989 г. Леонид Абалкин, которого всего год назад остро критиковал Лидер, был утвержден заместителем премьер-министра, ответственным за проведение экономической реформы. Это значило, что прежняя стратегия отвергнута, ибо, как говорил академик в июле 1989 г., «за 50 месяцев мы не сделали ничего».

В апреле 1989 г. пленум ЦК, собравшийся ровно через 4 года после того, как была принята программа Горбачева (когда был дан сигнал к прыжку), констатировал: в течение 4 лет советская экономика, в лучшем случае, прыгала на месте, на краю пропасти. Партийные боссы, в особенности потерпевшие поражение на выборах в народные депутаты, справедливо чувствовавшие себя жертвами горбачевской «чистки», жаловались на резкое ухудшение материального положения рабочего класса. Первый секретарь краснодарского крайкома партии И. Полозков (сосед бывшей вотчины Горбачева — Ставропольского края, в 1990 г. избранный первым секретарем ЦК Российской компартии), считает, например, нормальным, что «люди понимают» отсутствие масла в Краснодарском крае с плодороднейшим черноземом, который мог бы хлынуть молоком и медом. Он не слишком удивляется, что могучая супердержава на 72-м году после революции не производит достаточно детской обуви и колясок. Он жалуется на дефицит мыла, видя в нем зерно народного недовольства.

Партийные секретари обвиняли на пленуме «перестройку», которая подорвала их авторитет. Посягательство на их власть — в этом они увидели цель экономической реформы. Поражение партработников в Кузбассе А. Мельников назвал поражением «всех рабочих — представителей миллионного рабочего класса».

Сопротивление партийного аппарата внесению элементов рынка в социалистическую экономику — дело не новое. В середине 20-х годов антисталинская оппозиция выступала против новой экономической политики в защиту интересов рабочего класса. У оппозиции были основания. Введение хозрасчета, твердого рубля, принципа рентабельности производства привели к появлению значительного числа безработных. Недовольство рабочего класса дополнительно питалось улучшением положения крестьян, получивших право торговать своими продуктами на рынке, и возникновением группы новых богачей, нэпманов. Сегодняшние аргументы противников ценовой реформы, основы радикальных перемен экономической модели, дословно повторяют аргументы оппозиции 20-х годов. Впрочем, страх перед рынком, который будет определять подлинную цену не только товаров, но и качества работы советских людей, который заменит государственную опеку свободой выбора, мучает не только партийный аппарат. Боятся все, кто не верит в возможность быстрого улучшения положения, не хочет отказаться от права ничего не Делать, взамен за обещание когда-нибудь — через пять-десять-двадцать пять лет — начать жить лучше. Советский народ не поверил, что «здесь Родос», что здесь нужно прыгать. Ибо от него потребовали работать больше и лучше сегодня, обещая награду после-послезавтра.

Новая стратегия экономической реформы, принятая в декабре 1989 г., предполагает преодоление пропасти мелкими шажками в лучшем случае за пятилетку. «Хорошо, — утешал Леонид Абалкин, — если нам удастся снять весь груз накопившихся от прошлого проблем за 5 лет». Пятилетняя программа перехода к «социалистическому рынку» предусматривает целый ряд этапов демонтажа системы центрального планирования, которая, однако, на первом этапе должна усиливаться, поскольку никакой замены ей еще нет. Замедленный темп реформы ее руководитель объясняет, в частности, сопротивлением общественного мнения, которое категорически противится повышению цен, усилению социального расслоения. В связи с этим новая программа откладывает сокращение государственных субсидий на товары первой необходимости, т. е. проведение реформы цен, на следующую пятилетку.

Леонид Абалкин откладывает «светлое будущее» на десятки лет. Он считает, что причиной советского кризиса является «отсутствие социального гумуса», т. е. накопленной десятилетиями культуры труда, быта, общения, бережно передаваемого от поколения к поколению Знания. «Когда нет этого живительного гумуса, — резюмирует академик вице-премьер, — на его месте скапливается и каменеет грязь».

Барьер частной собственности

Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершена именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народу.
(Михаил Горбачев)

Генеральный секретарь был чрезвычайно удивлен. «Эстонские товарищи, — сказал он, — преподнесли нам сюрприз». Михаил Горбачев имел в виду решения, принятые Верховным советом Эстонии в конце 1988 г. Решения эти, констатировал Горбачев на заседании президиума Верховного совета СССР, «вошли в противоречие с конституцией СССР» и поэтому «должны быть признаны ошибочными и не имеющими юридической силы». Верховный совет Эстонии попытался расширить права республики. Генеральный секретарь в своей функции председателя президиума Верховного совета критиковал эстонское решение целиком, но «особую озабоченность» вызвало у него то, что эстонцы решили «допустить наряду с другими видами собственности и частную».

«Политический словарь» объясняет: «Известны 2 основные формы собственности: общественная и частная. С частной собственностью связано разделение общества на антагонистические классы, она господствует при рабовладельческом строе, феодализме и капитализме. В результате социалистической революции утверждается общественная собственность на основные средства производства». Михаил Горбачев повторяет словарную мудрость: «Частная собственность это, как известно, основа эксплуатации человека человеком, и наша революция совершилась именно для того, чтобы ее ликвидировать, передать все в собственность народа. Пытаться восстановить ее — значит толкать назад...»

Это — момент истины. Лидер «перестройки» представляет в этом своем выступлении суть экономической реформы, которую он пробует реализовать. Он высказывается без обиняков: «Перестройка экономических отношений как раз призвана раскрыть потенциал, заложенный в различных формах социалистической собственности». Вся двусмысленность программы Горбачева обнажена в этом заявлении: «перестраивать», не касаясь фундамента, значит всего-навсего ремонтировать старое здание.

Трудности, связанные с решением квадратуры круга — реализацией экономической реформы, не выходя за рамки «социалистической собственности», проявились особенно наглядно на пограничной полосе — между социалистической и частной собственностями. На трех китах стоит экономическая «перестройка», на трех законах: о государственном предприятии (вступил в силу 1.1.1988 г.); о кооперации в СССР (подписан 8.6.1988 г., к нему примыкает Закон об индивидуальной трудовой деятельности от 19.11.1986 г.); об аграрной реформе (принципы которой изложены в постановлении пленума ЦК об аграрной политике КПСС в современных условиях от 16.3.1989 г.).[69]

Выше я говорил о трудностях, с которыми борется советское «государственное предприятие», пытаясь реализовать Закон, со дня вступления в силу выхолощенный бесчисленными директивами, циркулярами и указаниями министерств и планирующих органов. По общему признанию экономистов, руководителей предприятий и партийного аппарата результатов изменения системы управления промышленностью пока нет. Однако трудности в реализации «хозрасчета» — это внутренние трудности в сфере «социалистической собственности», ей присущие. Иное дело — два других «закона», рассчитанных на внесение живой крови в умирающее тело социализма.

Как известно (если употребить любимое выражение советских лидеров), социалистическая собственность состоит из двух форм: государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной. Первая — достояние всего народа, основная форма социалистической собственности. Вторая — как говорит само название — собственность колхозов и других кооперативных организаций. В исключительной собственности государства — земля, ее недра, воды, леса, основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, имущество государственных торговых, коммунальных и иных предприятий, основной городской жилищный фонд, «а также другое имущество, необходимое для осуществления задач государства». Колхозы и кооперативы имеют право на собственность, «необходимую им для осуществления уставных задач». Совершенно очевидно, что никакого сравнения быть не может. Но, кроме того, как говорилось еще в 1987 г., «происходит неуклонное сближение государственной и колхозно-кооперативной форм социалистической собственности». Это значит — государство медленно, но неуклонно пожирало все то, что еще ему не принадлежало.

В 1921 г. появление свободного рынка в короткий срок улучшило продовольственное положение в стране. Несмотря на страшный голод, обрушившийся на огромную территорию, в районах, им не затронутых, прежде всего в больших городах, появились продовольственные и промышленные товары, которые, казалось, исчезли навсегда после начала «большого прыжка в коммунизм». Горбачевские экономисты надеялись на повторение чуда. Закон об индивидуальной трудовой деятельности был подписан 18 ноября 1986 г. Он разрешал, «допускал», как сказано в тексте, индивидуальную трудовую деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, «основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семей». Но за полгода до этого закона Центральный комитет партии принял постановление, озаглавленное: «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». Одновременно Совет министров обязал все правительственные органы принять меры по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, а президиум Верховного совета издал Указ, предусматривающий ужесточение наказания за нарушение законов и правил, регулирующих индивидуальную трудовую деятельность. Указ вступал в силу 1 июля 1986 г. Когда 1 мая 1987 г. вступил в действие закон об индивидуальной трудовой деятельности — атмосфера была готова: граница между «нетрудовыми доходами» и доходами от совершенно легальной «индивидуальной трудовой деятельности» была различима с большим трудом.

Тацит заметил: чем коррумпированнее государство, тем больше у него законов. Эпоха «перестройки» подтверждает наблюдение римского историка. 1 июля 1988 г. в СССР вступил в силу очередной новый закон — о кооперации. Он предусматривает превращение кооперации «в широко разветвленную систему, органически связанную с государственным сектором экономики и индивидуальной трудовой деятельностью населения». Законодатели, забыв о недавней стратегии «сближения» двух форм собственности, заверяют, что «закон о кооперации в СССР направлен на равноправное взаимодействие государственного и колхозно-кооперативного секторов социалистической экономики...»

Четыре года «индивидуальной» деятельности и два года существования кооперативов не дали результатов, сравнимых с аналогичным периодом нэпа. Чуда — пока? — не произошло. Как и все другие законы, решения, касающиеся прищепления нового органа в организм советской социалистической экономики, были подготовлены наспех, на привычном советском низком уровне. Еще раз подтвердилось, что зрелый социализм перестраивают по традиции, сооружая сначала временные бараки, остающиеся навсегда. Только на этот раз дефекты законов о кооперативном движении кажутся подготовленными умышленно. Ибо на этот раз делается попытка прищепить орган, вообще чужеродный организму.

Авантюрист и мошенник Остап Бендер жаловался: никто меня не любит, кроме уголовного кодекса, который меня тоже не любит. Это как нельзя более точное определение отношения к индивидуальной (ни в коем случае не частной) трудовой деятельности, к кооперативам. «Стоит только заговорить о личной инициативе, — жалуется наблюдатель, — как из глубины общественного сознания возникает карикатурно зловещая фигура кулака-мироеда, лавочника-охотнорядца, красномордого трактирщика, лакейски лебезящего портного — одним словом, идейного врага, объединенного общим понятием «частник».

Трудности «прищепления» кооперативного движения связаны с полной атрофией «личной инициативы». Аналогия с нэпом, о котором много говорят сторонники кооперативов, не существует. В начале 20-х годов частная инициатива уже преследовалась новым режимом, но еще существовала в подпольях человеческих характеров и вырвалась наружу, едва было дано разрешение. Главное же, пролетарская революция преследовала, но еще не уничтожила индивидуального крестьянина, который позволил — едва разрешили ему — создать рынок. Трудности связаны и с тем, что «частник» и «рынок» пугают не только потребителей. В неменьшей степени они пугают руководителей, а следовательно законодателей.

Законы о кооперативах преследовали в первую очередь «государственную» цель: установить контроль над «второй экономикой», над «цветными рынками», как назвали в 70-е годы все те каналы, по которым перераспределялись товары и деньги вне плановой экономики. Улучшение снабжения населения — не было даже второй целью законодателей. Над кооперативами и индивидуальной деятельностью висит, как дамоклов меч, закон о борьбе с нетрудовыми доходами: только добрая воля надзорных органов спасает от обвинения в «спекуляции».

В докладе «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой», наметившем программу экономической реформы, Горбачев отметил роль кооперации в вытеснении «теневой экономики».

В марте 1988 г., за три с половиной месяца до вступления в силу закона о кооперации, был подписан указ о прогрессивном налогообложении кооператоров. О суровости указа свидетельствует сравнение с эпохой нэпа. С 1926 г. началась политика «постепенного вытеснения частника» из социалистической экономики. Для этого прежде всего использовался прогрессивный налог. Инструмент действовал чрезвычайно эффективно. В 1926 г. доля частной торговли составляла 25%, а в 1927 — только 15%. По сравнению с налоговой системой, введенной в 1988 г., налоговая шкала 1926 г. была в пять раз меньше.

Сделано это было вполне сознательно. Тогдашний министр финансов Борис Гостев в интервью для журнала «Огонек» не скрывал своих чувств: «Я не против кооперативов, — заверил он, добавив: — не забывайте, что прежде всего люди пошли туда за деньгами». Для него нет сомнения: в кооперативах деньги зарабатываются нечестно. «Почему вы все время исходите из того, что заработаны эти рубли нечестно?» — спрашивает журналистка. Потому, с великолепной простотой ответил министр, «что на честном труде не разживешься». Убедившись, что налоговая система душит еще не родившуюся кооперацию, законодатели сделали вид, что смягчили прогрессивное обложение, предоставив значительные права местным властям, где вражда к кооперации особенно сильна.

В декабре 1988 г. появилось постановление Совета министров, резко лимитирующее права кооперативов, провозглашенные в законе. Прошло всего лишь 6 месяцев, а партия (Политбюро) и правительство (Совет министров) принимают специальные решения, рожденные страхом перед частной инициативой. Совет министров постановил, что «кооперативы не вправе заниматься видами деятельности согласно Приложению №1». А в приложении перечислены: издательская деятельность, производство кино— и видеопродукции, тиражирование кинофильмов и видеопрограмм, организация общеобразовательных школ, осуществление всех операций с наличной иностранной валютой. Запрещается, кроме того, «деятельность по установлению гигиенических нормативов химических веществ в средах», т. е. запрещается специфическая экологическая деятельность. Политбюро приняло решение о мерах, направленных на контроль цен в кооперативах.

Цены в кооперативах действительно значительно выше государственных. Этим, естественно, недовольно население, привыкшее к ситуации, выраженной шуткой: «У нас ничего нет, зато все дешево». Этим очень недовольно начальство. «Может ли безвестный краснодеревщик, товарищ Страдивари, работающий в глубинке, в райцентре, зарабатывать больше, чем министр?» — задает риторический вопрос экономист Г. Лисичкин.

Высокие цены практически были впланированы в закон о кооперации. Поскольку кооперативы, хотя теоретически они имеют те же права, что и государственные предприятия, лишены доступа к государственной системе снабжения товарами по твердым оптовым ценам, они обращаются в розничную сеть. И выкупают все, что находят в магазинах: от риса и сахара до тканей и строительных материалов. Дефицит, безраздельно царящий на советском «рынке», усугубляется. В результате кооперативы могут продавать свои изделия, предлагать свои услуги по любой цене. По идее кооперация должна была в первую очередь удовлетворить потребности человека со средним заработком. В реальности кооперация ориентируется на потребителя с высокими доходами.

Кооперативы внезапно открыли то, что существовало раньше, но прикрывалось лозунгами, — резкое материальное расслоение общества. Привилегированное положение номенклатуры — правящего слоя — принималось населением хотя и без удовольствия, но и без возмущения. Оно представлялось естественным. Кооперативы обнаружили в социалистическом Советском Союзе, которому не хватало лишь нескольких шагов до коммунизма, богачей, миллионеров. Формула Леонида Абалкина — идеология превратилась в психологию — объясняет острое недовольство подавляющего большинства населения нарушением главного принципа социализма — всеобщего равенства. «Перестройка создала класс спекулянтов и перекупщиков под видом кооперативов. Это кровопийцы на теле народа, — пишет в газету ленинградец Сидоров, 36 лет. — Они калечат души молодежи и отучают людей работать. Это какой-то коммерческий социализм с частнособственническими инстинктами». Ему вторит рабочий С. Полуэктов из Тулы: «Если так дальше пойдет, то от социализма ничего не останется. Если это называется перестройкой и демократизацией, то я категорически против. Все верно: при Сталине ничего своего душе не положено было иметь. При Брежневе думали одно, говорили другое, Делали третье. Но жили-то одинаково, без миллионщиков. Пусть и недостатки были, но это не от неправильной линии, а от отсутствия дисциплины». Среди писем в редакции газет есть и гораздо более решительные. Житель подмосковного поселка Д. Калинычев рассказывает, как «пела душа» у него после того, как он прочел судебный очерк, в котором излагалась история ограбления племянником богатого дяди. Автор письма спрашивает: каким образом в квартире дяди оказалась старинная мебель, картины и прочее? Он радуется, что племянник с товарищами еще до дяди украли автомашину у продавщицы ларька с мясом. С его точки зрения, такой грабеж «имеет воспитательное значение», ибо на зарплату никто автомашину купить не может. Возражая автору судебного очерка О. Чайковской, писавшей — «не твое, не бери», автор письма предлагает «облегчать» от накопленного всех «грабящих» (т. е. торговцев, кооператоров), а также «академиков и профессоров, крупных писателей и поэтов, артистов и режиссеров, директоров и начальников, т. е. всех высокооплачиваемых лиц». У Д. Калинычева — один принцип: грабить нельзя малообеспеченных людей, это — противозаконно.

Идея, овладевшая массами, становится материальной силой — учил Маркс. Его правоту подтверждают, например, действия партийных руководителей Волгоградской области, убежденных, видимо, что богатых надо грабить. Они организовали погром местных жителей, построивших парники для выращивания помидоров, которые потом продавались на рынке. Или действия жителей подмосковного городка, поджегших свиноферму, в знак возмущения появлением в их среде «новых буржуев, нэпманов и кулаков». Кооператор А. Андреев рассказывает, что после очередного ночного погрома в кооперативе он пришел в милицию за помощью. Майор милиции со свойственной его профессии прямотой отрезал: «Твоя частная лавочка, ты и защищай». Институт социологии Академии наук в самом конце 1988 г. провел опрос среди москвичей. «Какие наиболее важные социальные проблемы стоят сейчас перед нашим обществом?» — задали вопрос социологи. Подавляющее большинство назвало «корнем зла», «источником всех бед», «болезнью нашего общества» — нетрудовые доходы. «Решение этой проблемы повлияет на все остальные», — отвечали столичные жители. Они убеждены, что «если убрать жуликов, страна будет процветать».

Цитированный выше А. Андреев пишет, что кооператорам отказывают в защите не потому, что есть на этот счет инструкция. Он объясняет: «Они становятся жертвами уникальной ситуации, когда появилась возможность открытой, публичной, безбоязненной агрессии против собственности. В нашем генном кодексе не отложилось уважение к тому, что называется собственностью. Мы ее презрели когда-то, выкинули на «свалку» истории. Удивительно ли, что теперь она так раздражает, вызывает такой бурный взрыв анархических чувств?»

Принятие нэпа в 1921 г. вызвало взрыв «анархических чувств», появление «нэпманов», богачей, которых совсем еще недавно уничтожали с благословения коммунистической доктрины, вызвало недоумение и отчаяние у многих, поверивших в необходимость построить рай для «чистых», одурманенных Идеей. «Чевенгур» Андрея Платонова — гениальное изображение прыжка в счастье, который неизменно оборачивался прыжком в смерть. В первой половине 20-х годов кроме круга апостолов новой веры жило и население, еще знавшее, что такое собственность. Понадобились десятки лет строительства социализма, чтобы утвердилась уравнительная ментальность: всеобщий образ мышления, основанный на принципе — если у меня ничего нет, то и у соседа не должно быть ничего.

Внимательный, острый наблюдатель Анатолий Стреляный, побывавший летом 1989 г. в «глубинке», беседовавший с «простым народом» — рабочими, колхозниками, служащими, констатирует: «Что сильнее разума? Страсть. Имя этой страсти — зависть. То, что она проделывает сейчас с нашим народом, заставляет все чаще вспоминать конец двадцатых годов... Сталин и его друзья, конечно, постарались натравить народ на торговлю, но могли бы этого и не делать: народ и без подсказки знал своего врага: торговец, продавец, кооператор. Он был готов прикончить нэп голыми руками».

Социалистический лагерь дает возможность изучения изменений отношения к собственности — ибо в странах, построивших социализм в разное время, отношение не однородно: в зависимости от времени обращения в «веру». Эту дифференциацию можно наблюдать и в самом Советском Союзе. Прибалтийские страны, насильственно включенные в СССР, сохранили еще в «генном кодексе» понятия, исчезнувшие на территориях, строивших новый мир с 1917 г.

Официальная идеология, долго утверждавшая преимущества социалистической «организованности» по сравнению с капиталистической рыночной анархией, с трудом поворачивается «лицом» к кооперативу. Беспрестанно цитируемые строчки из нескольких ленинских статей в поддержку кооперации, многомысленны, как обычно, у вождя революции и позволяют противоречивые комментарии. На помощь марксистской идеологии приходят идеи русских консервативных мыслителей XIX в., проклинавших капитализм и надеявшихся, что он обойдет Россию стороной.

Нынешние последователи идей русской исключительности настаивают на нравственном смысле кооперации. Историк Владимир Дмитриенко грустно замечает: «Сегодня интерес кооператива лишь в том, чтобы получить прибыль». С его точки зрения прибыль для кооператива — второстепенна. Главное: «Форма гармонии общенародных и личных интересов». Гармония, одно из любимых слов славянофилов XIX в., часто употребляется Горбачевым. Оно противопоставляется «экономизму», рынку с его погоней за деньгами, а следовательно — безнравственному. «Торгаши губят страну», — заявляет Михаил Антонов, плодовитый автор статей, остро осуждающих «экономизм» и его сторонников Л. Абалкина, Н. Шмелева и др., добавляя, что «грамотные торгаши», и прежде всего ученые-экономисты, делают то же губительное дело успешнее, «во всеоружии знаний». Не деньги, как приманка, не «примитивная философия корыта», развращающая людей, но любовь должна стимулировать труд, — считает М. Антонов.

Трудности кооперативного движения в чуждой среде связаны с двусмысленным отношением к кооперации и Высшей инстанции — Генерального секретаря. Он не перестает говорить о необходимости ее развития, напоминая немедленно, что она поможет ликвидировать «своего рода теневую экономику». Он говорит о необходимости поощрения инициативы трудящихся и видит в этом смысл решений об индивидуальной трудовой деятельности и кооперативах, но предупреждает тех, кто «усмотрел в кооперации и индивидуальной трудовой деятельности чуть ли не возрождение частнохозяйственной практики». В юбилей четырехлетия «перестройки» Горбачев услышал на пленуме ЦК тяжелые обвинения, адресованные кооперативному движению: «Рост нетрудовых доходов, вышедший из-под контроля, ставшая по существу легальной спекуляция...»; «Еще более неудержимо, чем в государственном секторе, растет заработная плата в кооперативах. В основном, по этой причине из промышленных предприятий, со строек и других отраслей народного хозяйства в кооперативы идет массовый отток квалифицированной рабочей силы».

Генеральный секретарь признал «наши» ошибки и дал обещание: «С самого начала нам надо было иметь в виду, что всякое расширение демократии, гуманизация жизни должны идти параллельно с бескомпромиссной борьбой с преступными элементами... Мы должны серьезно поправить положение».

Опыт 20-х годов показал, что кооперативы представляют собой великолепный «объект ненависти», могут послужить козлом отпущения, когда власть ощутит в нем необходимость. Возможность превратить кооперативы в откупительную жертву, которая будет брошена в лапы недовольным потребителям, вписана во все партийно-правительственные акты, регулирующие их деятельность.

Кооперативы вызывают ненависть потребителей, когда завышают цены. Еще большую ненависть вызывают они, когда снижают цены. Тогда они выступают конкурентами государства. Экономист Гавриил Попов делает вывод: «Если цены кооператоров ниже государственных... под угрозой оказывается вся система». Низкие кооперативные цены демонстрируют ненужность аппарата, который контролирует государственную экономику. Г. Попов считает, что аппарат ведет беспощадную борьбу с попытками кооперативов устанавливать низкие цены, способствует «вымыванию» дешевых товаров, и видит в этом одну из главных проблем «перестройки».

Первые результаты партийно-правительственных усилий по развитию кооперации носят все тот же двойственный характер. С одной стороны наблюдается быстрый рост кооперативов. С июля 1987 по июль 1988 г. их число выросло в десять раз: с 3709 до 32561. С другой стороны, иногда этот рост выглядит иллюзорно: 40% кооперативов, зарегистрированных на конец 1988 г., существовали только на бумаге. В большинстве это были кооперативы мелкие, технически отсталые, лишенные финансовых средств и кредитов, притесняемые местными властями и предприятиями, с которыми они связаны. В торговле и общественном питании работало всего лишь 19%, значительная часть кооперативов обслуживает государственный сектор. Тем не менее, на 1 октября 1989 г. их число возросло снова — более чем в 3 раза по сравнению с той же датой годовой давности, численность занятых работников — в 5 раз. Доля выручки от реализации продукции (работ, услуг) в 1988 г. не превышала 1 % в объеме валового национального продукта, в 1989 г. — по официальным данным — эта доля возросла до 5-6%.

Анатолий Стреляный резюмирует спор о кооперативах, цитируя слова одного из своих собеседников: «Решать, пусть и очень демократично, с участием депутатов и профсоюзов, какие кооперативы нам нужны, это то же самое, что решать за молодых супругов, очень демократично решать, с участием общественности и товарищей по работе, какие дети от них нам нужны: пол, характер, цвет глаз и волос и когда».

Постоянный упрек, адресуемый кооперативам: их возникновение породило «новые формы корыстной преступности, такие, которых в „докооперативный“ период у нас не было. Это и мафия, и рэкет, и поджоги, и „отмывание“ преступно нажитого капитала». Нет сомнения — многочисленные статьи, интервью с экспертами это подтверждают, — что кооперативы дали советской организованной преступности новые возможности. Безусловно, преступность существовала и до того, как был дан толчок кооперативному движению. Организационные формы мафии она стала приобретать около трех десятилетий назад. «Гласность» ввела в советский словарь понятия, которые ранее были знакомы только по фильмам, изображавшим разложение капитализма: мафия, рэкет, гангстер. Журналист, обратившийся к ставшей очень популярной теме, констатирует: «Нам, с детства знающим, что гангстерам место лишь в каменных джунглях Чикаго, приходится с трудом осознавать неприятную мысль — наше общество не только не имеет природного иммунитета к мафии, но даже, пожалуй, наоборот». «Наоборот» — значит, что «наше общество», советская система, в которой партия неразрывными нитями связана с экономикой, контролируя ее, руководя ею, особенно легко коррумпируется и превращается в мафию; аппарат управления связывается с организованной преступностью.

В конце 1988 г. существовало, по официальному подсчету, около 30 органов, проверяющих торговлю. Еще больше «органов» проверяет деятельность кооперативов, борется со «спекуляцией» и многочисленными другими «преступлениями», рожденными хроническим дефицитом и советскими законами. С началом 1989 г. профсоюзы ввели в действие еще одно звено «единой системы проверяющих органов» — рабочий контроль. Рабочие контролеры, подведомственные советам профсоюзов, независимые от администрации, в сотрудничестве с министерством внутренних дел, должны гарантировать честность и социальную справедливость. В 20-е годы такой «контроль» осуществляли «отряды легкой кавалерии», состоявшие из комсомольцев и действовавшие по указаниям партии.

Необходимость усиления контроля очевидна. Ленину принадлежит открытие: «Проверять людей и проверять фактическое исполнение дела — в этом, еще раз в этом, только в этом теперь гвоздь всей работы, всей политики». Приводя эту цитату, «Правда» говорит о неотложной необходимости сочетать «гласность и действенность контроля», о необходимости «возвращения к ленинским принципам всенародности контроля».

Весь народ контролирует весь народ. Это — очередной рецепт повышения эффективности советской системы, открытый после 5 лет «перестройки».

Аграрная стена

Мы раскрестьянили страну
(Михаил Горбачев)

«Раскрестьянили» — слово новое, вошедшее в политический словарь вскоре после начала «перестройки». Оно означает не связанный с развитием цивилизации процесс урбанизации страны. Михаил Горбачев признает, что «мы», имея в виду партию, уничтожили крестьянство как профессию, связанную с особым отношением к земле, с особым пониманием природы.

Признание пришло с великим трудом. Через два года после начала реформ. «Раскрестьянивание» означает превращение крестьян в колхозников — наемных рабочих, имеющих очень мало общего с землепашцами. Михаил Горбачев продолжает, однако, считать коллективизацию исключительно важной и благотворной мерой. Подводя итоги 70-летию советской власти, генеральный секретарь отметил, что «линия на борьбу с кулачеством» была «сама по себе правильной». Ошибка заключалась в том, что линия «трактовалась так широко, что захватила и значительную часть середняков». Тем не менее, оценивая «в целом» значение коллективизации «в деле укрепления социализма в деревне», Горбачев настаивает на том, что «она, в конечном счете, была поворотом принципиального значения. Коллективизация означала коренное изменение всего уклада жизни основной массы населения страны на социалистических основах. Она создала социальную базу для модернизации аграрного сектора и перевода его на рельсы культурного хозяйствования, позволила значительно повысить производительность труда, высвободила значительную часть рабочих рук, необходимых для других сфер социалистического строительства». Более года спустя, уже после принятия очередных новых мер по улучшению положения в советском сельском хозяйстве, Горбачев элегически вспоминает о коллективизации: «Одно время было исторически необходимо, как говорится, подналечь на село, привлечь его ресурсы для создания промышленного потенциала».

Похвала коллективизации, нежелание раз и навсегда осудить не ее эксцессы, а политику партии по ликвидации крестьянства, совмещались у генерального секретаря с пониманием необходимости принятия каких-то мер. В конце 1987 г. он еще мог с удовлетворением говорить: «...нам удалось собрать урожай зерна более чем в 210 миллионов тонн. Это — результат огромных усилий нашего народа, партии, поднявшей его на работу по-новому!» Каждый добавлял от себя: результат нового динамичного руководства. Год спустя даже этого удовлетворения не было: урожай 1988 г. упал до 195 млн. тонн.

Смысл «раскрестьянивания страны» лучше всего передает мнение американца, продающего зерно Советскому Союзу и великолепно знающего колхозно-совхозное сельское хозяйство. На вопрос председателя колхоза, долго ли еще мы будем покупать зерно в США, он ответил весело: «Всегда!» Не желая обидеть собеседника, он разъяснил, что русским выгоднее приобретать то, что у них плохо получается, а заниматься тем, в чем они сильны.

Страна с самым большим пахотным ареалом в мире обречена «всегда» покупать зерно за границей. Каждый второй кусок хлеба, съедаемый в СССР, привезен из-за границы. В марте 1989 г. — через 4 года после прихода к власти — Горбачев констатирует: «Действительность такова, что продукции сельского хозяйства нам не хватает».

В 60-е годы, когда лучшим комментатором положения в стране было «армянское радио», широкую популярность приобрел диалог: «Есть ли выход из безвыходного положения? — На вопросы о сельском хозяйстве не отвечаем». Проблема сама по себе не была сложной. Она, как показала история, была неразрешимой: каким образом сочетать общественные и личные интересы, каким образом закрепощенный колхозник мог кормить государство и не умирать с голоду? Превращение крестьян в колхозников решало первую часть проблемы: государство стало получать столько сельскохозяйственных продуктов, сколько могло отобрать у колхозников. Оставалась вторая часть: сколько выделять на выживание.

В 1935 г. Сталин, объявив о победе, о том, что 90% крестьян уже работает в колхозах, подчеркнул, что необходимо учитывать «кроме общих интересов колхозников, их личные интересы...» Товарищ Сталин выразил свое неудовольствие тем, что «некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет. Это неправильно». Сталин не позволял «зажимать» колхозников без его прямого, сталинского, указания. Демонстрируя тем самым важнейший принцип советской системы: воля Вождя определяла политику, в том числе и политику аграрную. Никита Хрущев в первые годы своего правления значительно облегчил положение колхозников. Затем, однако, он решил, что поскольку облегчение их положения не побудило колхозников производить гораздо больше, как рассчитывал первый секретарь, Хрущев пришел к выводу, что работе в колхозе мешают личные участки. Те самые коровы, свиньи, которые Сталин разрешал иметь, Хрущев запретил иметь: все силы на работу в колхозе. Брежнев то разрешал, то запрещал.

Каждый из вождей имел свои рецепты решения квадратуры круга сельского хозяйства. Многочисленные высказывания Михаила Горбачева позволяют проследить его взгляды на аграрный вопрос. Они представляют интерес не только потому, что сегодня, став Лидером, он определяет аграрную политику, но и потому, что Горбачев — специалист: почти 9 лет он руководил сельскохозяйственным регионом, Ставропольским краем, затем более 6 лет в качестве секретаря ЦК опекал все сельское хозяйство страны. Мало того, рассказывая о своей жизни читателям журнала «Известия ЦК КПСС», он не забыл напомнить: «Поскольку приходилось очень много заниматься вопросами сельского хозяйства, то я заочно окончил еще и экономический факультет сельскохозяйственного института, что оказалось хорошим дополнением к моему юридическому образованию». Никто из его предшественников не был подготовлен так хорошо для решения аграрного вопроса в СССР.

Тексты речей и статей Михаила Горбачева до его избрания генеральным секретарем ЦК не оставляют сомнений: глубокий знаток сельского хозяйства СССР положением вполне доволен. В апреле 1978 г. он сообщает, что труженики села с глубоким удовлетворением констатируют: «Разработанная партией аграрная политика, особенно начиная с мартовского (1965 года) Пленума ЦК КПСС доказала свою жизненную силу и эффективность». Идут годы, проклинаемый ныне «застой» достигает дна маразма, но секретарь ЦК Горбачев в 1982 г. заверяет, что «колхозы и совхозы обеспечивают необходимые возможности для эффективного использования земли и других средств производства, создают благоприятные условия для труда и быта, духовного развития работников села». Он настаивает: «Жизнь подтвердила эффективность аграрной политики партии».

Михаил Горбачев имеет в своих руках могучий аргумент, свидетельствующий «о достижениях аграрного сектора экономики страны», — статистику. Достаточно сравнить: «Темпы роста сельскохозяйственного производства нашей страны выше, чем в развитых капиталистических странах (в 1976—1980 гг. в сравнении с 1961 —1965 гг. они составили: в СССР — 150%, в США — 131%, в ФРГ — 125%, во Франции — 125%, в Англии 127%)». Снова приходится напоминать, что невиданный рост темпов приходится на эпоху застоя. Цитируемые выше цифры Горбачев привел на семинаре идеологических работников, который собрался в Москве в апреле 1982 г. В статье, опубликованной в журнале «Проблемы мира и социализма» в октябре 1982 г., рассчитанной на иностранных товарищей, он сообщает еще более выразительную статистику: «За последние 15 лет среднегодовые сборы зерна в СССР увеличились на 57%, а темпы прироста производства сельскохозяйственной продукции были в 1,5-2 раза выше, чем в странах «Общего рынка» и в Соединенных Штатах». Неудивительно поэтому, что Горбачев объявил Продовольственную программу СССР, принятую в мае 1982 г., вкладом СССР «в решение мировой продовольственной программы».

Розовым советское сельское хозяйство все еще видится Горбачеву и после его избрания генеральным секретарем. В сентябре 1985 г. он объясняет: «Наш оптимизм исходит из огромных возможностей, заложенных в социалистической системе хозяйства. Она позволяет нам в плановом порядке решать назревшие вопросы экономики, маневрировать ресурсами, концентрировать их на актуальных задачах. Именно так мы действуем в последние годы, осуществляя аграрную политику, и такую линию надо твердо проводить в жизнь и в будущем».

Непробиваемый оптимизм Михаила Горбачева можно, конечно, объяснять тем, что он говорил о себе, о своем руководстве. Это он «маневрировал», «концентрировал» и «решал». Но это — неполное объяснение. Константа всех его выступлений по сельскохозяйственным вопросам — твердая убежденность в возможностях социалистической системы, в возможностях колхозов и совхозов. Он не перестает повторять: все «назревшие вопросы» и проблемы могут быть решены увеличением инвестиций в сельское хозяйство, улучшением планирования, «на строго научной основе», развитием мелиорации и химизации. В записке, адресованной в мае 1978 г. в ЦК и, возможно, окончательно убедившей Брежнева в пригодности ставропольского секретаря на посту секретаря ЦК в Москве, Горбачев изложил программу «некоторых мер последовательного осуществления аграрной политики КПСС на современном этапе». Все они нацелены на «совершенствование» аграрной' политики партии путем «совершенствования» «планирования сельского хозяйства», закупочных цен на сельскохозяйственные продукты, «более рационального использования земли, воды, техники, минеральных удобрений, трудовых и других ресурсов в самих колхозах и совхозах».

В 1980 г., уже с кресла лица, ответственного за сельское хозяйство всей страны, Горбачев удовлетворенно говорит о «расширении химизации сельского хозяйства», об «огромном значении в развитии производительных сил сельского хозяйства», которое имеет «программа мелиорации земель». И в 1985 г. Горбачев стоит на своем: «Мы прошли большой путь, осуществляя грандиозную программу мелиорации в сельском хозяйстве. Масштабы мелиоративных работ и дальше будут расширяться на основе уже разработанных и принятых планов».

Аграрная политика партии, включая предложенные и осуществленные Горбачевым поправки, рассматривается им — в 1982 г. — как «новый этап осуществления ленинского кооперативного плана». Продовольственная программа СССР, подготовленная под руководством Горбачева и принятая в 1982 г., объявляется им в апреле 1983 г. «живым воплощением ленинских идей о надежном продовольственном фонде страны и всестороннем прогрессе села».

В феврале-марте 1986 г. работал XXVII съезд партии, первый на котором новый генеральный секретарь представлял свою программу. Аграрная политика партии, сформулированная в мае 1982 г., верно отраженная в Продовольственной программе, не нуждалась в изменениях. Горбачев предложил лишь несколько новых мер, которые Должны были привести к «решению продовольственной проблемы» в кратчайшие сроки. Прежде всего, съезд решил создать суперминистерство, ведающее сельским хозяйством, объединяющее десяток министерств, имеющих отношение к земледелию, — Государственный агропромышленный комитет СССР (его возглавил упоминавшийся выше старый товарищ Горбачева по работе в Ставрополе В. С. Мураховский). Госагрокомитет должен был позаботиться прежде всего о применении «интенсивных технологий», сокращении «потерь продукции при уборке, транспортировке, хранении и переработке». Было подсчитано, что потери составляют до 20, а по некоторым видам продукции — до 30 процентов. Новым было, как сформулировал в докладе Горбачев, «применение в современных условиях ленинской идеи о продналоге». В 1921 г. Ленин положил в основу нэпа отказ от конфискации сельскохозяйственных продуктов у крестьян, заменив ее налогом. Все то, что оставалось после налога, можно было везти на свободный рынок. Продналог в новых условиях, как его представил генеральный секретарь, означал установление на каждый год пятилетки твердого плана закупок продукции, который не будет меняться. До решения XXVII съезда планы твердых закупок устанавливались в зависимости от урожая: чем выше урожай в колхозе, тем выше план. Теперь все должно было перемениться. Все полученное сверх плана разрешалось использовать по усмотрению колхоза: продавать дополнительно государству, продавать на рынке, распределять среди колхозников. В. Мураховский, выступая на съезде, подчеркнул значение социалистического рынка в увеличении объемов и повышении качества продукции. Он успокоил делегатов: «Бояться этого нечего. Пределы рынка определяются социалистической системой, ключевыми позициями государства в производстве и распределении».

В июне 1987 г. Михаил Горбачев все еще говорит о том, что «у нас есть реальные возможности для того, чтобы в ближайшие два-три года серьезно изменить положение с продовольственным снабжением». К этому времени, однако, начинаются поиски дополнительных мер по лечению сельского хозяйства. Это становится тем более необходимо, что прежние рецепты оказываются при ближайшем рассмотрении — в свете гласности — не просто неэффективными, но вредными. Публицисты рассказывают о непоправимых бедах, нанесенных земле «гигантскими программами мелиорации», колоссальным количеством химикатов. Бессмысленными оказываются призывы к интенсификации механизации, если советская промышленность выпускает в 16 раз больше комбайнов, в 6,4 раза больше тракторов, чем США.

Предшественники Горбачева, начиная со Сталина, полагали, что личные подсобные хозяйства колхозников могут служить дополнительным источником сельскохозяйственных продуктов. Несмотря на переменчивое отношение генеральных секретарей к личным хозяйствам — позволялись, запрещались, снова разрешались и опять ограничивались — они давали значительную часть картофеля, овощей, других продуктов. Горбачев всегда относился к ним неодобрительно. В 1981 г. он признает, что личные хозяйства имеют «определенное значение». Он признает даже, что колхозы и совхозы могут сотрудничать с личными подсобными хозяйствами, ибо в таком сотрудничестве «удачно сочетаются интересы государства и колхозно-совхозного производства с личными интересами колхозников, рабочих и служащих». Это знал уже Сталин, учивший: «Сочетание личных интересов колхозников с общественными интересами колхозов — вот где ключ укрепления колхозов». Признавая значение личных хозяйств, Горбачев подчеркивает их недостатки. «Распространяемые на Западе домыслы и спекуляции о преимуществах личных подсобных хозяйств, — утверждает Горбачев в 1983 г., — разумеется, несостоятельны». И добавляет: производительность труда в них в 2 раза ниже, чем в колхозах, их показатели — результат бесплатного использования колхозной земли, воды и т. д..

В ноябре 1988 г., через два месяца после визита в Сибирь, где население засыпало генерального секретаря жалобами на отсутствие продуктов в магазине, Горбачев поехал в Орел. Вечерняя телевизионная программа «Время» показала его в разговорах с народом на улице. Народ уверял генерального секретаря, что продовольственное положение стало лучше. Недоверчивый Горбачев настаивал: «Честное слово?» Из окружавшей его толпы раздались голоса: «Честное слово. Дела пошли лучше».

Михаил Горбачев знал, что это неправда. Уже готовился пленум по аграрному вопросу. 16 марта 1989 г. пленум Центрального комитета принял резолюцию «Об аграрной политике КПСС в современных условиях». Семь лет назад была утверждена Продовольственная программа СССР, определявшая генеральную линию партии по отношению к сельскому хозяйству. 24 года назад — в марте 1965 г. — начала действовать аграрная политика послехрущевской эпохи. Все эти программы были рождены «великим переломом», цель которого Сталин лаконично сформулировал в декабре 1929 г.: сплошная коллективизация и ликвидация кулака. «Перелом» означал отказ от новой экономической политики, провозглашенной в марте 1921 г., и возвращение к старой — ленинскому «военному коммунизму», начатому сразу же после захвата власти большевиками.

Обилие аграрных политик коммунистической партии — кажущееся. Их было две: в 1921 г. Ленин отказался от первой и сформулировал вторую, Сталин вернулся к первоначальной. Все видоизменения сельскохозяйственной модели, сложившейся в сталинскую эпоху, носили «эстетический» характер, не касались ее основ. Ни реформы Хрущева, ни Брежнева. Докладывая о новой аграрной политике, Горбачев, в поисках ответа на вопрос, «почему все наши меры... не дали желаемых результатов, не обеспечили нужных перемен на селе», излагает краткую историю отношения партии к «крестьянскому вопросу». Безоговорочно восхваляя «новую экономическую политику» Ленина, генеральный секретарь критикует на этот раз коллективизацию, видя в ней возрождение «методов внеэкономического принуждения времен «военного коммунизма». 2 ноября 1987 г. в докладе, посвященном 70-летию Октября, Горбачев, признавая «перегибы в проведении борьбы против кулачества», которая «сама по себе» была правильной, настаивал на том, что «оценивая в целом» коллективизация была — цитирую — «поворотом принципиального значения. Коллективизация означала коренное изменение всего уклада жизни основной массы населения на социалистических основах. Она создала социальною базу для модернизирования аграрного сектора и перевода его на рельсы культурного хозяйствования, позволила значительно повысить производительность труда, высвободила значительную часть рабочих рук, необходимых для других сфер социалистического строительства. Все это имело исторические последствия».

В марте 1989 г. Горбачев несколько меняет оптику: «Оценивая события тех лет, мы обязаны сказать и о человеческой трагедии». И о человеческой трагедии, значит, в дополнение к экономической катастрофе. Не отрицая необходимости борьбы с кулаком, он сожалеет, что «фактически применили насилие по отношению к огромной массе крестьян-середняков и даже бедняков». Тонкое различие отношения к разным сортам людей — кулакам, середнякам, беднякам — сохраняется. Впервые Горбачев называет — примерную — цифру: «Миллионы крестьян с семьями были оторваны от земли, родных мест, бедствовали и погибали в лагерях и ссылках». В ноябре 1987 г. он еще говорил о «многих тысячах членов партии и беспартийных» — жертвах массовых репрессий. Тем не менее, и в марте 1989 г., «констатируя ошибочность подходов к осуществлению коллективизации», Горбачев подчеркивает, что неверно «отрицать необходимость социалистических преобразований села», неправомерно «делать вывод о неэффективности колхозного строя». Михаил Горбачев настаивает: «Нет, в природе коллективного хозяйства заложены огромные потенциальные возможности...»

Поскольку эти возможности не были выявлены при жизни Сталина, после 1953 г. начались попытки их реализации. Принимались «довольно крупные экономические, политические, организационные меры, направленные на укрепление сельского хозяйства». Они не дали результатов. Новая «попытка разработать эффективную аграрную политику была предпринята на мартовском (1965 года) пленуме ЦК». Однако, с недоумением замечает генеральный секретарь, «и решения мартовского Пленума не были выполнены, а определенный им курс впоследствии серьезно деформирован». К 1980 г., констатирует Горбачев, и колхозы, и совхозы в целом были убыточными. Все советское сельское хозяйство давало дефицит. К этому времени он уже два года отвечал — как секретарь ЦК — за аграрный сектор. Принимается решение разработать Продовольственную программу — очередную политику партии в сельском хозяйстве. «Тем самым, — сообщает Горбачев, — как-то удалось приостановить нарастание кризисных явлений и даже несколько улучшить положение в сельском хозяйстве». Генеральный секретарь удачно выбирает выражение: «как-то удалось». Ему не очень ясно — как же именно, какие из директив ЦК дали результат. Он признает, что «решения майского (1982) пленума несли на себе и печать времени, имели компромиссный, половинчатый характер».

В марте 1989 г. Михаил Горбачев представляет новую аграрную политику. Она готовилась уже давно. Первоначально пленум предполагалось собрать в феврале. Он собрался 15 марта. Задача все та же: «Нам надо выработать такую аграрную политику, проведение которой позволило бы снять остроту продовольственной проблемы, а в тринадцатой пятилетке (1991—1995) — обеспечить производство сельскохозяйственных продуктов в количестве и ассортименте, достаточных для устойчивого продовольственного снабжения». Советское государство со дня своего рождения решало «острую продовольственную проблему»: часто это был — голод, всегда — нехватка продуктов, дефицит самого необходимого. Через полгода после захвата власти, т. е. в июле 1918 г., Ленин сформулировал то, что можно назвать основным законом социализма: «Есть два способа борьбы с голодом: капиталистический и социалистический. Первый состоит в том, чтобы допускалась свобода торговли... Мы, власть рабочая, на этот путь пойти не можем. Наш путь, путь хлебной монополии». Закон социализма не в том, что сегодня один способ, завтра — другой. А в том, что «мы, власть», кормим народ, решаем, будет он голодать или нет, сколько хлеба он будет получать. Продовольственная проблема с октября 1917 г. была — и остается — политической проблемой. Партия-государство — распределительница всех благ.

В этом отношении новая аграрная политика Михаила Горбачева ничем не отличалась от прежних. Снова партия решала, какие меры необходимы для удовлетворения насущных жизненных потребностей населения страны. На этот раз генеральный секретарь забыл о своем оптимизме, забыл, что говорил об успехах советского сельского хозяйства, обгонявшего по темпам США и страны «Общего рынка». Отступать некуда, ибо «дефицит продовольствия создает социальную напряженность, вызывает не просто нарекания, а уже недовольство людей. Такая ситуация с продовольственным снабжением сохраняется многие годы».

Новая аграрная политика начинается с признания неудачи первых мер, принятых Горбачевым после прихода к власти: государственный комитет агропрома под председательством Мураховского упразднен. Вместо него создана Государственная комиссия Совета министров по продовольствию и закупкам. Замена комитета комиссией — лишь первый шаг. Ключ к решению продовольственной проблемы, новая генеральная линия — аренда.

Неэффективность советского сельского хозяйства была очевидна Горбачеву давно. Он давно ищет способы, подходы, как он любит говорить, — и как первый секретарь крайкома, и как секретарь ЦК. Это — традиционные, десятилетиями испытанные приемы повышения производительности в колхозах и совхозах путем «совершенствования» управления, дополнительных инвестиций, увеличения выпуска тракторов, комбайнов, развития мелиорации, химизации. Делаются попытки создания видимости у работников сельского хозяйства самостоятельности с помощью безнарядных звеньев и бригад, разрешения подряда. В марте 1983 г. Горбачев категоричен: «Коллективный подряд в бригаде, в звене, на ферме — это наиболее совершенная форма внутрихозяйственных хозрасчетных экономических отношений...» В 1988 г. сомнений нет — найдена панацея: аренда. О ней начали говорить раньше, но не очень решительно. Еще в 1987 г. «Политический словарь» настаивал: «Крестьянская аренда земли представляет собой пережиток феодализма. Здесь земля арендуется для удовлетворения насущных нужд мелкого и среднего крестьянина, его семьи. Все это придает арендным отношениям кабальный характер». 12 октября 1988 г. Горбачев выступает в ЦК перед специалистами сельского хозяйства — практиками и теоретиками. Это — первый вариант его доклада о новой аграрной политике, который он прочитает пять месяцев спустя. Послание генерального секретаря: развивать аренду, перестраивать экономические отношения на селе. Горбачев ушел вперед по сравнению с 1983 г. Тогда наиболее совершенной формой был подряд. Пять лет спустя для него стало очевидно, что «подряд — это крупный шаг, аренда — это тоже вроде бы вид подряда, но уже высший — арендный подряд, когда человек берет на определенное время и землю, и средства производства, и уже только экономические отношения его связывают с хозяйством, с тем, от кого он получил землю».

На этот раз речь шла о реформе. Об изменении экономических отношений в деревне. О замене административного принуждения экономическими связями. Советские публицисты вспомнили Александра II, освободившего крестьян от крепостного рабства, вспомнили Петра Столыпина, который в 1906 г. радикально изменил отношения в русской деревне. Реформа Столыпина, давшая право крестьянам выхода из общины на хутора, казалось бы, вдохновила реформу Горбачева, отпускавшего из колхозов в арендаторы. Многие западные комментаторы объявили о конце колхозного строя в СССР.

Как все другие экономические реформы «перестройки», аграрная — половинчата и двусмысленна.

На совещании в ЦК 12 октября 1988 г. среди большого числа ораторов выделялся один — эстонец М. Сальдре. Представленный собравшимся как арендатор колхоза «Кульдре», М. Сальдре заявил, что он не арендатор, но «натуральный фермер в самом прямом смысле слова». Горбачев успокоил собравшихся: «Ну, ничего. Еще вчера он был секретарем парторганизации. Хороший фермер. Наш». «Наш фермер» объяснил, что он получил землю в вечное пользование, работает на ней, имеет свой скот. Но законен он только в своей республике, союзный закон выделять землю на вечность не разрешает. Михаил Горбачев ответил ему одним словом: «Узаконим».

Указ президиума Верховного совета СССР об аренде и арендных отношениях в СССР, подписанный М. Горбачевым полгода спустя, не узаконил, однако, вечное пользование землей, разрешая только «срочное пользование» «от 5 до 50 лет и на более длительный срок». Вечное или срочное пользование землей — может показаться семантическим спором. Закон о земле, принятый 26 октября 1917 г., передавал землю крестьянам навечно, 12 лет спустя землю у крестьян отобрали, загнав их в колхозы, и «вечное пользование» — кончилось.

Отказ от передачи земли в аренду в вечное пользование, сопровождающийся настойчивой враждой Горбачева к частной собственности, дает основания говорить о половинчатости и двусмысленности аграрной реформы.

Текст Указа об аренде несомненно был компромиссом между сторонниками полной «фермеризации» советского сельского хозяйства[70] и приверженцами сохранения старой системы с незначительными модификациями. Горбачев, как обычно, находится в центре, преследуя две цели. Первая — ликвидировать отчуждение от земли, вновь «окрестьянить» страну, превратить колхозников в крестьян. Дать им «широкие возможности для проявления самостоятельности, предприимчивости и инициативы». Вторая — через аренду «раскрывать потенциал колхозов и совхозов». Горбачев повторяет эту мысль пять месяцев спустя: главный путь — «переход и колхозов и совхозов на внутрихозяйственную аренду». Он считает, что «и в научном, и в практическом смысле» необоснованна точка зрения о необходимости расформирования колхозов и совхозов и передачи их земли и средств производства арендаторам.

Михаил Горбачев логичен. Причину кризиса советского хозяйства он видит не в колхозах, но в плохой работе колхозников, за которую они получают гарантированную зарплату. В октябре 1988 г. Горбачев считает, что «главный вопрос состоит в том, чтобы перестать платить незаработанные деньги в колхозах и совхозах». В марте 1989 г. он возвращается к тем, кто «приспособился получать устойчивые доходы вне зависимости от конечных результатов».

Реформа должна, отобрав у колхозников и совхозных рабочих возможность получать деньги за плохую работу, вынудить их взять землю в аренду, оставаясь связанными с колхозами и совхозами. В 1929 г. Сталин закрепостил крестьян, рассчитывая таким образом подчинить государству последний сравнительно независимый класс и обеспечить необходимое количество сельскохозяйственных продуктов. 60 лет спустя, после того, как выяснилось, что колхозники, вместе со всеми другими трудящимися, объявили генеральную забастовку, оказалось необходимым найти новую форму принуждения. Ею оказалась — аренда.

Наиболее убедительным свидетельством порочности аренды в той форме, которую декретирует Указ от 7.5.1989 г., является нежелание советских людей принять этот подарок «перестройки». «А кому она нужна, ваша земля?» — заявляет коренной мужик в ответ на предложение взять землю в аренду. Именно он, честный труженик, — по свидетельству одного из лучших знатоков советской деревни, публициста Ивана Васильева — отказывается брать землю. Среди 500 специалистов — студентов-заочников курского сельскохозяйственного института только 10% ответили положительно на вопрос: «Вы лично хотели бы взять землю в аренду»? 25% категорически ответили — нет. При опросе 176 председателей колхозов в Курской области только 20% ответили положительно на вопрос: «Верите ли вы в арендные отношения на селе как в реальный и наиболее правильный путь преобразования сельского хозяйства?»

Причин нежелания брать землю в аренду много. Напрашивающееся сравнение с реформой Столыпина позволяет легко обнаружить принципиальные различия. В начале века русский крестьянин выходил из общины в капиталистический мир, естественным элементом которого он становился. Советский «фермер» выходит в социалистический мир, ощущающий его как чужеродный элемент. Крестьянин покупал землю и становился ее собственником, колхозник получает землю из рук государства в срочное пользование. Горбачев может сколько угодно заверять, что «мы должны открыть широкую дорогу самым разнообразным формам хозяйствования — и колхозам, и совхозам, и агрофирмам, и агрокомбинатам, и крестьянским и личным подсобным хозяйствам, и агроцехам промышленных, строительных и других неаграрных предприятий, и подсобным промыслам и т. д.» Каждому советскому человеку ясно, что равенства быть не может, что в нынешних условиях арендатор, «фермер» будет золушкой. Без оптовой торговли, без рынка, пользуясь только арендованной землей, не имея возможности приобрести необходимые машины, удобрения и т. д. и т. п., «частник» будет всегда нуждаться в поддержке колхоза или совхоза. Они всегда будут его поддерживать, как веревка повешенного.

Есть еще причина. Живет недоверие к власти: сегодня дала, завтра забрала. Журналист, удивлявшийся, что в Прибалтике мало желающих начинать семейное фермерство, очень быстро понял: «Крестьянство хранит не только опыт ведения своего хозяйства, но и опыт раскулачивания, еще кровоточат старые раны, не зарубцевались швы». В Прибалтике раны еще свежи, ибо там коллективизация проходила не в 30-е годы как в других республиках, а в конце 40 — начале 50-х годов. Там, где коллективизация прошла железом и кровью полвека назад, остался страшный след. И это, видимо, основная причина неудачи арендного рецепта.

Борис Можаев, известный «деревенский» писатель, автор повести «Живой» о русском мужике, который хотел уйти из колхоза, признает сегодня: «Дело в том, что у нас перевели крестьян. В колхозах и совхозах не крестьяне, а работники. Они ни за что не отвечают, у них нет хозяйского отношения к земле, к технике, скоту... Ко всему! Для них все чужое, казенное». Это — то самое «раскрестьянивание страны», о котором говорит Горбачев. И которое он хочет вылечить арендой.

Борис Можаев знает, что «без возрождения крестьянства, а возродить его могут только аренда и семейные фермы, мы погубим страну». И он знает, что сегодня крестьяне «возрождаться» не хотят, предпочитая знакомую кабалу новой, гораздо более трудной. Сегодня колхозник, не отвечая ни за что, работая, как ему хочется, получает гарантированную зарплату. Он не хочет становиться фермером. Потому, что «новые формы труда... это не капитальные формы. Дело в том, что человек не может трудиться одновременно на двух хозяйствах, в колхозе и в личном». Так пишет колхозник писателю Василию Белову. Многие добавляют к этому, что они не нуждаются в деньгах. Ибо на них нечего купить.

28 февраля 1990 г. Верховный совет СССР одобрил проект нового закона о земле, признав тем самым неудачу прежних псевдореформ. На этот раз закон предусматривает право граждан на получение земельных участков в «пожизненное наследуемое пользование». Земля, однако, не может быть ни продана, ни передана в аренду. Наделять ею будут местные советы — следовательно, качество и количество земли, передаваемой в «пользование», будет зависеть от них. Это очередной, вынуждаемый обстоятельствами, шаг на пути к далекой еще, как горизонт, аграрной реформе. Главная проблема заключается в том, что земля, которая принадлежит государству формально, фактически ему не принадлежит. Она передана в «вечное пользование» колхозам, ею владеют также совхозы. Это от них будет зависеть, захотят ли они передавать свою землю «частникам». Сохранение колхозно-советской системы как основы советского сельского хозяйства обрекает на провал и эту реформу. Нетронутой остается структура отношений между государством и землепользователями разных уровней — колхозы, совхозы, «пожизненные пользователи».

Не было потока желаний взять землю в аренду. Не пробудил энтузиазма и новый закон. Опрос, проведенный газетой «Известия», свидетельствует, что только 12% респондентов объявили, что, может быть, попробуют взять землю в «пожизненное наследственное пользование». Журналист Юрий Черниченко, народный депутат, один из лучших знатоков советского сельского хозяйства, говорил на съезде народных депутатов, что 70% сельских жителей верит в возможность нового раскулачивания, больше трети партгосаппарата не сомневается в повторении мер 30-х гг. «А это значит, — резюмировал он, — что люди считают, что людоедские приемы вождей ВКП (б) генетически наследственно присущими режиму...»

Президентский Указ «О восстановлении всех жертв политических репрессий 20—50-х годов» реабилитирует «советских людей, невинно пострадавших во время насильственной коллективизации», признает «незаконными... репрессии, проводившиеся в отношении крестьян в период коллективизации», но не характеризует коллективизацию как «преступление против человечности», как геноцид. Президент все еще видит в ней — положительные стороны.

Двусмысленность нового закона, свойственное Горбачеву желание получить прежде всего рекламный эффект — обнаруживается и в том, что за скобками оставлен важнейший вопрос: цена сельскохозяйственных продуктов. Опыт Китая продемонстрировал опасность, которой чревато возникновение рынка. Горбачев решил: «Сейчас цены не трогать». И все возвращается в заколдованный круг: без реформы цен не может быть экономической реформы, в первую очередь аграрной реформы; реформа цен откладывается, в надежде, что произойдет чудо — и все наладится — колхозники возьмут землю в аренду или наследуемое пожизненное пользование, станут фермерами и начнут наконец отлично работать; колхозы, не желая отставать от фермеров, подтянутся. И советская экономика выйдет из тупика и быстро пойдет вперед...

Мафия: лев прыгнул

Партия, стоящая у власти, не выродилась, не рассыпалась. «Власть развращает», — твердит буржуазный и мелкобуржуазный интеллигент. Тут органическое непонимание существа нашей Советской власти.
(А. Воронский, декабрь 1921)

Мафия — не красивый образ, мафия — реальность, болезнь, о которой мы раньше беспечно думали, что уж она-то нашему обществу не грозит.
(«Литературная газета», 20.7.1989)

Много лет назад молодой милиционер Александр Гуров застрелил в центре Москвы убежавшего из зоопарка льва. Этот случай, попавший во все советские газеты, вспомнил журналист Юрий Щекочихин, интервьюировавший Гурова, ставшего ныне юристом, специалистом по организованной преступности. «Александр Иванович, — спросил журналист, — если сравнить льва с мафией, то все-таки... Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?..» — «Лев прыгнул».

«Мафия», «рэкет, «отмытые деньги», «ганги» — слова, недавно относившиеся только к разлагающемуся миру капитализма, получили в эпоху гласности полные права гражданства в советском лексиконе. «Краткий политический словарь» в 1969, 1978, 1983 гг. определял — неизменно — мафию, как «бандитско-террористическую организацию на о. Сицилия (Италия), фактически находящуюся на службе буржуазно-помещичьих кругов...» К определению добавлялось, что мафия установила связи с другими организациями преступного мира, в том числе с гангстерскими организациями в США. В издании 1987 г. «Краткий политический словарь» пополняет сведения о мафии многозначительной фразой: «Мафия стала нарицательным понятием, используемым для обозначения методов оказания незаконного, преступного давления, направленного против отдельных лиц, организаций для достижения политических целей». Еще ничего не сказано прямо о возможности появления мафии в стране социализма, но для советского читателя намек очевиден.

В 1981 г. в Варшаве работала комиссия ЦК партии, расследовавшая деятельность уже свергнутого первого секретаря Эдварда Терека. В своих показаниях Э. Терек заявил, в частности, что в ЦК «возникла целая мафия». Слово это появлялось в показаниях других польских руководителей так часто, что председатель комиссии предложил, опасаясь, что стенограммы тайных заседаний попадут в руки «Солидарности» (что и случилось), вместо «мафия», «банды», «ганги» употреблять выражение «неформальные группы в Политбюро».

Слово, понятие, обвинение, страшная опасность — «мафия» врывается в советскую политику вскоре после начала «перестройки». Слухи, нередко умело муссируемые, ходили и раньше. Они касались преимущественно южных республик. Говорили о коррупции давно. В Азербайджане и Грузии были сняты первые секретари. Их заменили: в Азербайджане бывший председатель КГБ Гейдар Алиев стал в 1969 г. первым секретарем ЦК, в Грузии им стал — в 1972 г. — бывший министр внутренних дел Эдуард Шеварднадзе. С 1981 г. начинается расследование «узбекского» дела. Из Ташкента все более очевидные нити тянутся в Москву, в окружение умирающего Брежнева.

Никого уже не удивляют утверждения журналистов, объясняющих кровавые погромы в долине Ферганы летом 1989 г. происками мафии. Пишут о роли мафии в организации резни армян в Нагорном Карабахе или погромов в Баку. Борьба с мафией становится избирательным лозунгом Тельмана Гдляна и Николая Иванова, следователей, руководивших раскрытием «узбекской мафии». Когда методы их следственной работы подверглись критике за нарушение закона и они были отстранены от расследования с сохранением содержания, вспыхнул политический скандал. Возник комитет в защиту Гдляна и Иванова. Президиум Верховного совета создал специальную комиссию для разбора дела. Министр юстиции СССР выступил в «Правде» с особым «пояснением». Гдлян был триумфально избран в народные депутаты в Москве. Еще больший избирательный успех имел Иванов в Ленинграде, после того, как он заявил 12 мая 1989 г. по телевидению, что нити мафии, которую ему мешают разоблачить, тянутся до самого верха, что в деле «замелькали фигуры членов Политбюро Соломенцева, Лигачева и бывшего председателя Верховного суда СССР Теребилова». Рабочие крупнейших ленинградских заводов голосовали единогласно за следователя Николая Иванова.

«Дело» Гдляна — Иванова демонстрирует место «мафии», реальности и мифа, в сознании современников «перестройки». Известная советская журналистка Ольга Чайковская, десятилетиями писавшая (насколько это было разрешено) о пороках советского правосудия, завоевавшая себе редкий моральный авторитет, собрала огромное досье, свидетельствующее о незаконных методах, применявшихся следователями бригады Гдляна — Иванова, пытавших арестованных, державших их годами (до 7 лет) в тюрьме на следствии. «Следователи типа Гдляна, — пишет Ольга Чайковская, — сложившиеся в условиях безнадзорности, являют собой часть той же административно-командной системы, с которой, судя по их декларациям, борются».

В апреле 1990 г. комиссия съезда народных депутатов представила Верховному совету результаты своей работы. Они подтвердили нарушения Гдляном и Ивановым законов, использование «форм давления» или «методов следствия», которые проще всего назвать пытками. В отчете говорится даже, что «среди форм давления на обвиняемых мы можем найти почти половину тех методов следствия», о которых писал А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Из отчета следует также, что это были привычные, распространенные методы работы советских следователей, что Гдлян и Иванов пользовались покровительством высших прокурорских властей. А также и то, что следователи, посланные на борьбу с узбекской мафией, были инструментами борьбы за власть, которая шла в Москве. Узбекские руководители были клиентами Брежнева. Удар по ним был ударом по тогдашнему генеральному секретарю.

В очень короткое время удалось превратить «мафию» в главного врага, на которого направляется гнев народа. Жажда справедливости так сильна, экономическое положение в стране так катастрофично, что каждое обещание «чистки», к тому же «на верху», встречает невиданный энтузиазм масс. Ольга Чайковская рассказывает, что разговаривала с молодой женщиной в Ленинграде, которая на избирательном митинге выразила сомнение по поводу кандидатуры Иванова. «Обливаясь кровью от дикого удара в лицо, она стояла перед разъяренной толпой, а ей кричали: „Мало тебе, подавись ты своей кровью“».

Очевидны политические выгоды превращения «мафии» в главного врага. Это оружие в борьбе за власть. Член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК Егор Лигачев обратился в прокуратуру СССР, а затем в ЦК КПСС с заявлениями, категорически отвергающими обвинения в причастности «к уголовному делу о взяточничестве в Узбекистане». Долгое время западные эксперты видели в Лигачеве лидера № 2, в Советском Союзе его воспринимали как руководителя «консерваторов». «С моей точки зрения, — оправдывается Е. Лигачев, отвергая все обвинения, — это сказано для дискредитации нынешнего руководства партии и в целях политической карьеры. А также для того, чтобы уйти от ответственности за серьезные обвинения, предъявленные Иванову Н. В. в многочисленных письмах граждан при ведении следственных дел». Вторая половина объяснения не вызывает комментариев, но первая — не очень убедительна. Выражение «дискредитация нынешнего руководства партии» носит слишком общий характер. Удар был направлен, прежде всего, против Лигачева. Н. Иванов обвинил в «связях» и другого члена Политбюро — Михаила Соломенцева. На XIX партконференции в июне 1988 г. один из ораторов, говоривший о том, что в период перестройки не могут работать в центральных органах те, кто «активно проводил политику застоя», назвал, по требованию Горбачева, имена. Первым в списке был М. С. Соломенцев. В апреле 1989 г., после того, как его имя было названо Ивановым, Соломенцев «добровольно», вместе с сотней других «деятелей застоя», подал в отставку. Обвинение в связях с «мафией» стало окончательным приговором.

За мифом «мафии» существует, однако, и реальность. Следователь Гдлян, завершив (многие считают, что дело еще далеко не закончено) расследование узбекской «мафии», организовал в Москве выставку. Ее можно было посетить или увидеть по телевидению: в большом зале столы, а на них горы денег, золото, драгоценности — изъятые у арестованных. Так демонстрировалась наглядность «мафии». Но это был спектакль. В реальности все гораздо страшнее. И сложнее.

Сложность демонстрируется внезапностью прихода слова «мафия» в советский политический словарь. Понадобилось объяснение причин кризиса, возникла нужда в «козле отпущения», враге, на которого легко направить «гнев масс» — появилось слово. Советское телевидение как раз в это время показывало итальянский сериал о проделках мафии в Сицилии.

Пришло слово. Что стояло за ним? Преступный мир существовал в Советском Союзе всегда. Уголовные преступники жили в первом в мире социалистическом государстве примерно по тем же — своим — законам, по каким живут уголовники во всех странах мира. Особенность Советского Союза — в наличии двух видов собственности: социалистической, т. е. государственной, и личной, принадлежащей отдельным гражданам. Преступления против социалистической собственности всегда наказывались значительно строже, ибо их совершали функционеры государства. Это касалось подавляющего большинства населения страны, ибо все советские граждане работают на государство: на государственных предприятиях. Уголовные преступления всегда наказывались мягче, ибо их жертвой была личная собственность, с точки зрения государства менее ценная. В 20—40-е годы уголовники рассматривались как «социально-близкий элемент».

Особенность советского уголовного законодательства была одной из причин, по которой число заключенных в СССР всегда значительно превышало число заключенных во всех других странах. Речь идет не только о жертвах политических репрессий, т. е. об осужденных по статье 58 ленинско-сталинского уголовного кодекса, или по статьям 70 и 190 действующего кодекса. Миллионы заключенных были осуждены (осуждаются и находятся в лагерях и в настоящее время) по т. н. хозяйственным статьям. Очень часто они действительно нарушают советский закон, нацеленный на охрану социалистической собственности.

Хроническое присутствие в стране миллионов заключенных, личное знакомство с тюрьмой и лагерем значительного процента населения — прямой результат криминогенности советского законодательства, советской системы, нуждающейся в заключенных и порождающей преступников в количестве, неизвестном до сих пор в истории. Русская пословица — от сумы и тюрьмы не отказывайся — выражала фаталистическую готовность смириться с судьбой. Победа Октябрьской революции превратила пословицу в обязательную заповедь. Принятая советскими гражданами неизбежность тюрьмы породила презрение к закону, принципиальное неуважение к нему.

Организованная преступность была характерной чертой эпохи новой экономической политики. Сатирический роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок» приобрел теперь поразительную актуальность, ибо изобразил ситуацию — время действия конец 20-х годов, — которая сегодня привлекает усиленное внимание журналистов, следователей и пропагандистов. Герой романа, аферист и мошенник Остап Бендер, исходит из логического умозаключения: если по стране ходят денежные знаки, кто-то их собирает. Остап обнаруживает, что их собирает «подпольный миллионер» Корейко. Поскольку Корейко действует за пределами закона, Остап находит возможность безнаказанно грабить его. Корейко «коллекционирует» свои миллионы, умело используя дефицит и то, что сегодня называют «теневой экономикой». Авторы «Золотого теленка» убедительно демонстрируют, что важнейшим элементом, позволяющим Корейко богатеть, является коррупция государственного аппарата.

Александр Гуров, считающий, что «лев прыгнул», относит рождение «организованной преступности», «мафии», к эпохе «застоя». «Могла ли появиться организованная преступность в сталинские годы? — спрашивает он риторически. И отвечает: — Да нет, не могла. Тоталитарное государство не допустит. Как известно, и Гитлер, и Муссолини в своих странах организованную преступность уничтожили». Характеризуя тем самым «сталинские годы» как время существования советского тоталитарного государства, А. Гуров утверждает одновременно, что теперь система изменилась. В частности потому, что организованная преступность расцвела. Советский специалист по мафии ошибается, говоря об отсутствии организованной преступности в нацистской Германии и фашистской Италии. Возможно потому, что никогда этим вопросом не интересовался. Он ошибается, что более удивительно, отрицая существование организованной преступности в сталинские годы. Юрист Геннадий Хохряков считает, что подобные утверждения есть результат «незнания истории» И, в качестве примера, напоминает о существовании в конце войны фиктивной воинской части, о торговцах дефицитными лекарствами во время войны. Можно привести еще множество примеров. Нет никакого сомнения, что организованная преступность существовала в сталинские годы, действуя в знакомых по «Золотому теленку» рамках: дефицит — коррупция — теневая экономика — гигантские доходы. В это время борьба велась с политическими врагами, поэтому экономические преступления хотя и преследовались жесточайшим образом, не были объектом пропаганды.

В 1939 г. был создан отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности министерства внутренних дел СССР, отлично известный советским гражданам под аббревиатурой ОБХСС. Отдел стал потом главным управлением и вот уже полвека занимается борьбой с организованной экономической преступностью.

Экономические преступления становятся важным «фронтом борьбы» в годы «оттепели». В 1961—1962 гг. принимаются законы, резко ужесточающие наказания за экономические преступления. Проводится серия широко рекламируемых крупных процессов, заканчивающихся нередко смертными приговорами — за крупные хищения, взяточничество, валютные операции. Одной из особенностей этой кампании было подчеркивание роли евреев в нарушении советских законов.

Адвокат Евгения Эвельсон описала в своем исследовании 400 процессов по экономическим делам, проведенных в хрущевское время: все они носят черты организованной преступности. Как правило, все дела были связаны с «теневой» экономикой. И, как правило, каждый процесс раскрывал коррупцию государственно-партийного аппарата. «Существование и процветание левой экономики, — пишет Евгения Эвельсон, — оказывается возможным только благодаря противоправной перекачке фондового сырья и оборудования из системы планового хозяйства в левую экономику. Эта перекачка производится всегда нелегально, всегда за деньги, всегда за взятки».

В годы Брежнева «теневая» экономика продолжала успешно развиваться. На этой почве расцветают экономические преступления (нарушения советского закона), коррупция, организованная преступность. О размахе преступлений и коррупции ходят с начала 80-х годов слухи, затем появляются еще робкие упоминания об отдельных случаях в газетах. Подлинные разоблачения приходят после избрания Горбачева. Сигналом стала статья в «Правде» «Кобры над золотом». Начался 1988 г. и впервые официально было сказано: мафия. «Мафия ничем не брезговала, вплоть до молчаливого согласия на активизацию ислама...» Речь шла об узбекской мафии. А потом как бы шлюзы открылись: статьи о мафиях во всех газетах и журналах, в телевидении, по радио.

География болезни расширяется. Это, конечно, юг — «наш Клондайк», как станут говорить. В Узбекистане куплено все руководство республики, включая первого секретаря ЦК. Примерно та же ситуация сложилась в Казахстане. Из городов Украины особенно заражены Киев, Львов, Одесса, Донецк, Днепропетровск. А. Гуров, рисуя географическую карту мафии, добавляет: «Сейчас в преступной среде стало престижным брать под свой контроль маленькие города. В Московской области это Балашиха, Люберцы, Пушкин, Орехово-Зуево». Величина города понятие относительное — в Киеве более 2750 тыс. жителей, в Одессе — более миллиона, в Орехово-Зуеве — около 150 тыс., в Пушкине — около 80 тыс. Но даже Киев — это город не очень большой по сравнению с Москвой. О положении в столице СССР рассказал итальянскому журналу «Коррьере делла сера» московский журналист Михаил Полторанин, занимавший пост главного редактора «Московской правды» десять месяцев, когда Борис Ельцин был первым секретарем московского комитета партии. «Город функционировал, — рассказал М. Полторанин, — потому, что взятки и коррупция процветали всюду. Московская мафия может дать сто очков вперед вашей сицилийской». Можно, конечно, отнести такое утверждение на счет понятной обиды: редактор «Московской правды» потерял свой пост вместе с Ельциным, можно даже себе представить, что в советском журналисте говорила несколько извращенная гордость — совсем недавно еще твердилось: советское — значит отличное. Тем не менее, остается факт. Для определения положения в Москве в десятилетия правления Гришина выбирается новое определение — мафия. Чем объясняется выбор нового понятия? Как оно определяется? В чем отличие мафии от организованной преступности предыдущих эпох? Первые ответы на эти вопросы формулируются как журналистами, так и юристами — теоретиками и практиками. Хотя их и нельзя пока признать исчерпывающими и достаточно глубокими.

Первые исследователи советской мафии согласны с тем, что ее главный признак — «сращивание представителей власти с уголовным элементом». Мнение это единодушно: «Преступное сообщество становится мафией лишь в условиях коррупции: оно должно быть связано с представителями государственного аппарата, которые состоят на службе у преступников». Нет расхождения в суждениях относительно причин появления мафии: «Корни отечественной организованной преступности... питаются тотально-командно-административной системой и присущими ей методами управления». Поскольку, как сегодня признают даже советские лидеры, «командно-административная система» родилась десятилетия назад (дата ее рождения еще не утверждена окончательно), возникает вопрос о причинах рождения мафии в годы брежневского «застоя». Коррупция — условие возникновения мафии — также существует не первый день. В 1927 г. советский юрист констатировал: «С 1918 г. по сей день живет взятка в советских учреждениях». Она, как свидетельствуют бесчисленные процессы, продолжала жить и в последующие десятилетия. С ней вели — и продолжают вести — беспощадную борьбу. В 1926 г. ЦК партии призвал все партийные организации: «Каленым железом выжжем воровство, взятку, беззаконие, произвол». Лозунг не потерял своей жгучей актуальности и сегодня.

Хронический дефицит, этот неотъемлемый элемент советской системы, и порожденная им «теневая» экономика — почва, на которой родилась организованная преступность. Мафия — новое качество феномена, характерного Для государства, созданного после захвата большевиками власти. В 1927 г. юрист констатировал: «Среди привлекавшихся и осужденных за взяточничество в период с 1918 по 1925 год включительно по крупным процессам обвиняемых с высшим, средним и домашним образованием более 70%. По профессии из главных фигур процессов преобладают инженеры, техники, по социальному происхождению — буржуазная интеллигенция». Шесть десятилетий спустя социальное положение «главных фигур процессов» значительно улучшилось, возможно, повысился и образовательный ценз преступников. Достаточно взглянуть на газетные заголовки. В Молдавии арестованы второй секретарь ЦК компартии и заместитель председателя совета министров республики; в Москве прошел процесс руководящих работников министерства легкой промышленности РСФСР, дававших взятки секретарю Брежнева (с 1970 по 1982) Г. Д. Бровину; в Туркмении осужден министр хлопкоочистительной промышленности; в Узбекистане арестованы (в частности) 98% руководителей областных управлений внутренних дел, заместители министра внутренних дел и сам министр. Только самоубийство спасло министра внутренних дел СССР Щелокова от суда. Состоялся «всего лишь» вызвавший множество недоуменных вопросов процесс Чурбанова. На XIX партконференции присутствовало 4 делегата, замешанных в «узбекском деле» и арестованных сразу же после окончания конференции. И так далее, и так далее...

Мнения относительно образования и уровня мышления арестованных и осужденных «опасных преступников» могут расходиться. Можно предполагать, что их социальное происхождение вполне удовлетворяло отделы кадров, ибо иначе трудно было бы сделать карьеру. Одно — совершенно очевидно. Все они были членами партии, все они принадлежали в широком смысле слова — к партийному аппарату, были номенклатурными работниками. Можно рассматривать как символ арест одного из 4 упомянутых на партконференции взяточников — И. И. Смирнова, занимавшего пост заведующего сектором отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС. Этот отдел (в ходе «политической реформы» он переименован в комиссию) является мозгом номенклатуры, контролируя все назначения на все важные посты в стране.

История преступности в СССР свидетельствует о том, что наиболее криминогенным сегментом общества является коммунистическая партия, прежде всего ее аппарат. Место партии в жизни страны, присвоенная ею и зафиксированная (до 1990 г.) конституцией «руководящая роль» во всех областях жизни является важнейшим фактором превращения страны в дикое поле, где бесчисленное количество законов порождают необходимость их ломать. Криминогенность аппарата не зависит от его персонального состава. Бесспорно, метод «естественного» подбора гарантирует выживание наиболее приспособленных к обитанию в системе.

Особенность эпохи Брежнева заключалась в захвате коррупцией самой верхушки власти. Ленин, Сталин, Хрущев — лидеры, одержимые жаждой власти, не искали внешних ее атрибутов. К тому же еще доживал век аскетизм эпохи фанатиков идеи. Леонид Ильич Брежнев настоятельно нуждался во внешних атрибутах власти, в пышном богатстве окружающей его среды. Появившийся вскоре после восшествия Брежнева на кресло генерального секретаря анекдот точно передавал признаки нового времени. Показав приехавшей к нему матери свои шикарные аппартаменты, золото и бриллианты, фарфоры и меха, он услышал от старушки: «Леня, а что будет если большевики придут?» Сохранилось множество подлинных историй, которые звучат, как анекдоты. О выпрашивании во время заграничных поездок автомобилей — их коллекционирование было хобби генсека. О том, как Брежнев, увидев на руке одного из советников Киссинджера золотые часы «Роллекс», обменял их на свои стальные советские. Как выражаются воры — дал сменку.

Патологическая страсть к богатству генерального секретаря изменила атмосферу бытия партаппарата. Брежнев не только дал пример, сделал роскошь модной, он сделал обогащение партработников обязательным. Никто не мог выйти «из игры», как не могут безнаказанно уйти из банды преступники, связанные общим «делом». Регулярные обязательные подношения Брежневу драгоценных подарков по случаю дня рождения и других праздников вынуждали секретарей обкомов и крайкомов собирать дань в своих наделах.

Как это происходило — рассказали корреспондентам «Правды» партийные руководители, арестованные в Узбекистане: «Раз-два в год Рашидов с женой объезжали все области республики и, помимо всего прочего, собирали с нас, секретарей обкомов, дань. Считалось это в порядке вещей». Журналисты назвали свою статью-интервью — «Колонна». Они имеют в виду колонну взяток, о которой говорит один из арестованных: «Главное — это вертикальная колонна в партийном или советском аппарате... Я брал лишь от доверенного лица. И секретарь обкома действует так же, не говоря уже о работнике ЦК. И тут важно понять, что колонну можно обрубить, а «система» останется».

В одной лишь области в Казахстане было арестовано 122 руководителя разного ранга. 115 осуждены. Конфисковано свыше 5 млн. рублей. Старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Владимир Калиниченко не считает эти — и другие подобные — аресты особым успехом: «Ведь арестовывают уже тех, кто пришел на смену арестованным». По его мнению, аресты многочисленных руководителей ни в Казахстане, ни в Узбекистане «не изменили там криминогенную обстановку».

Включение вождя в пирамиду коррупции завершило создание законченной системы. Личные качества винтика аппарата не имеют больше значения: машина производит отбор, выбрасывая, перемалывая тех, кто ей сопротивляется, кто ей не подчиняется. Участие в коррупции — каждый на своем уровне — становится единственным «нравственным» законом.

Всемогущий и вездесущий партийный аппарат участвует в антизаконной прибыли всюду, где она появляется. Организованная преступность на «гнилом» Западе черпает доходы, поощряя человеческие пороки: контролирует торговлю наркотиками, азартные игры и т. п. Организованная преступность в СССР черпает доходы, пытаясь удовлетворить естественные нужды советских людей. «Теневая» экономика приносит, конечно, прибыль организаторам нелегальных предприятий, производящих дефицитные товары (от трикотажных изделий до пластмассовых мешков), но в то же время питает партаппарат. Источник питания был богатым: по подсчетам экономистов товарооборот в «теневой» экономике составляет 70-90 млрд. рублей.

Неограниченная власть дает неограниченные возможности обогащения. Следователи, работавшие в Узбекистане, превращенном в витрину разложения для удовольствия и в назидание советским гражданам, говорят, что только при заготовке и переработке хлопка-сырца было похищено от полутора до трех миллиардов рублей. Неопределенность суммы хищения говорит о ее размерах. В каждой из республик хозяева, партийные руководители, находят возможности для обогащения, каждая возможность обогащения разлагает их. В годы нефтяного бума Советский Союз заработал на внешнем рынке не менее 170 млрд. долларов. Профессор Владимир Шаститко считает, что бережное использование этой суммы позволило бы решить — неразрешимую сегодня — проблему обратимости рубля. Журналист Константин Логунов, рассказывая о том, как по-варварски, хищнически бралась нефть Западной Сибири, приводит цифры: в 1970 г. Тюмень добывала ежесуточно 100 тыс. тонн, а в 1983 г. — суточная добыча нефти достигла миллиона тонн. И добавляет: ежегодные прибавки тюменской нефти, «развратив верхушку страны, разложили вскоре и нижестоящих».

Организованная преступность в масштабах страны не может существовать если нет соответствующей почвы, если она не является частью системы. Она не может действовать, если ей мешают правозащитные органы. Как свидетельствуют бесчисленные статьи, интервью, процессы, защитники законов — милиция, прокуратура — не только не боролись с преступниками, они им активно помогали, деятельно участвуя в разграблении социалистической, кооперативной и личной собственности. После 5 лет «перестройки» перестала быть сенсацией информация о продажности защитников закона. Не может произвести впечатления сообщение министра внутренних дел Туркмении (новоназначенного) о «бескомпромиссной войне», объявленной им «предателям», людям, запятнавшим милицейский мундир, если уже рассказано о преступлениях бывшего министра внутренних дел всего Союза, а первый заместитель министра оказался на скамье подсудимых.

Особое место среди правозащитных органов Советского Союза занимает «щит и меч» революции, Орган с большой буквы — Комитет государственной безопасности. Со дня своего рождения в декабре 1917 г. политическая полиция Ленина была всемогущей и считала себя всеведущей. Эти два признака делали ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ могучим оружием в руках партии. Возникают вопросы. Если, как пишет «Правда», «в брежневские времена мафиози внедрились в самые высшие эшелоны власти, в своих целях влияли не только на развитие экономики, но и на законодательство», мог ли Комитет госбезопасности ничего об этом не знать? Следователь по особо важным делам Николай Иванов, соратник Т. Гдляна по расследованию узбекского дела, возвращаясь к началу следствия, вспоминает: «Так вот, в ноябре 1982 г. скончался Брежнев. Генеральным секретарем стал Андропов. Не надо забывать, что многие годы он возглавлял КГБ, а потому был человеком, обладавшим большой информацией по части внутриполитической обстановки в стране, человеком, который не мог не видеть того серьезного положения, которое общество переживает. И естественно, поскольку Андропов был патриотом Родины, ему было больно за Народ и державу. Это сразу нашло отражение в практической политике». Николай Иванов добавляет, что «в семидесятые годы, и в начале восьмидесятых все наиболее значимые дела по организованным группам преступников в основном возбуждал Комитет госбезопасности, а органы МВД не поднимались до крупных разоблачений». Факт бесспорный: «узбекское дело» началось после того, как КГБ Узбекистана обнаружил «ниточку» в Бухаре. Следственная группа Т. Гдляна была создана в сентябре 1983 г., когда Андропов был уже генеральным секретарем. Это была, как утверждают «мафияборцы», — его инициатива. Ольга Чайковская пишет: «Я не знаю, кто организовал Гдляну и Иванову мощную поддержку в масштабах страны...» Это, скорее всего, вопрос риторический. Силовые приемы следствия, желание дать результаты во что бы то ни стало, невзирая на законы, умение возбуждать «гнев народа» против «врагов народа» — традиционные инструменты в арсенале воинов «щита и меча».

Не надо, однако, забывать, пользуясь терминологией следователя Иванова, что Юрий Андропов стал председателем КГБ в 1967 г. — в тот самый момент, с которого начинают отсчет истории советской мафии ее нынешние летописцы. Значит: видел и не препятствовал? Не видел вначале, а потом вдруг очнулся? Видел и собирал материалы для использования в будущем? Участвовал? Об Андропове известно только то, что он хотел, чтобы было известно. В частности — о его неподкупности, аскетизме. В потоке разоблачений всех органов советской власти очень редко попадается информация о коррупции в госбезопасности. Всегда в извинительной форме: «...не удалось узнать на какие деньги бывший работник Одесского областного КГБ Бобовский... уволенный из органов госбезопасности, устраивал пышные застолья с коньяком и икрой прямо в тюремной камере». Автор настаивает: «бывший сотрудник», «уволенный из органов»...

Появление термина «мафия», внезапное, как по сигналу, (несомненно — по сигналу) — свидетельствует о том, что проблема носит характер прежде всего политический. Бесспорно, организованная преступность существует как проблема криминальная. Как существовала долгие десятилетия. Сегодня имеется достаточно доказательств теснейшей связи, сращивания, как говорят эксперты, организованной преступности с аппаратом власти. «Мафия» — умело выбранное слово, не нуждающееся в переводе, богатое кино- и телеассоциациями, обозначающее все, что угодно, для того, кто им пользуется, — не может сравниться по эффективности со скучным термином «организованная преступность». «Мафия» стала инструментом в борьбе за власть, заняв в политическом словаре эпохи Горбачева место рядом с «перестройкой» и «гласностью».

Сказано — мафия. Назван враг. Лидер, сменивший разложившееся руководство эпохи «застоя», выступает в благородной роли ассенизатора авгиевых конюшен брежневского времени. Борец с мафией может рассчитывать на поддержку народа. Выборы в народные депутаты Гдляна и Иванова убедительно подтвердили это. Во время новой процедуры утверждения министров Верховным советом СССР Вадиму Бакатину, кандидату на пост министра внутренних дел, был прежде всего задан вопрос: почему милиция не борется с мафией? Кандидат, быстро утвержденный на пост, который он занимал и прежде, удовлетворенно ответил: «Борется, созданы специализированные подразделения, можно уже назвать ликвидированные очаги». О первых успехах уже сообщено журналистам: в Москве завершилась операция, позволившая захватить целый арсенал оружия, а также товары — на сумму 1 млн. 300 тыс. рублей.

«Борьба с мафией» позволяет разрушать, создаваемые десятилетиями, бастионы местных аппаратов власти, выбрасывая из машины отдельные детали — разложившихся ставленников прежнего руководства, сохраняя структуры. Она дает возможность демонстрировать эффективность борьбы за «социальную справедливость». Когда в Москве открылась вышеупомянутая выставка богатств, захваченных бригадой Гдляна в Узбекистане: столы, на которых были разложены ценности на 8 миллионов рублей, — было очевидно: давят богатых! Восстанавливается справедливость.

В этом контексте становится понятной удивительная эпопея Гдляна — Иванова, следователей, использовавших привычные советские следственные методы и сумевших воспользоваться ситуацией и представить себя Робин Гудами, наказывающими сильных мира сего и мечтающими о разделе богатств среди бедных. Прокуратура СССР обнаружила в их действиях «грубейшие нарушения социалистической законности». Специальная комиссия Верховного совета СССР подтвердила обвинения и рекомендовала лишить бывших следователей парламентской неприкосновенности и передать дело в суд. Верховный совет, однако, отверг рекомендации комиссии, прислушавшись к голосу масс, собравшихся в апреле 1990 г. на Красной площади и восторженно приветствовавших деятельность «Робин Гудов».

«Что касается мафии — здесь верят во все, самым невероятным слухам», — пишет главный редактор «Московских новостей». И это очень полезно: если верят во все, можно распространять любые слухи. Специалисты для этого имеются. Рассказывая о погроме месхов в Ферганской долине летом 1989 г., «Казахстанская правда» вспоминает об их депортации в 1944 г.: «Психологический фон (для депортации. — М. Г.) был создан компетентно, тонко, продуманно — НКВД располагал специалистами любого профиля, способными сконструировать провокацию в несколько этажей. Причем надежную, на уровне слухов, — что при известной ловкости вызывает особое доверие и убеждает гораздо сильнее, чем официальная версия». Нет оснований считать, что КГБ забыл традиции НКВД. Во всяком случае, настойчиво и планомерно ведутся разговоры, распространяются слухи о том, что кооперативы являются мафиозными организациями. На очередном брифинге о состоянии борьбы с преступностью в Москве генерал Богданов сообщает, что среди работников МВД «оказались подлецы», сотрудничающие с преступниками. «Милиция очищается: за первые шесть месяцев 1989 г. уволено из органов 980 милиционеров. До 600 уволенных из органов МВД устроились в кооперативы. Эта цифра Должна встревожить многих». Намек, как нельзя более, прозрачен: коррумпированные защитники порядка, разоблаченные, идут в кооперативы — источник разложения, незаконного обогащения, социальной несправедливости.

Кооперативное движение только начинает возникать, еще нет рынка, о необходимости которого говорят экономисты — сторонники реформ, но советская система уже приготовила оружие для борьбы с будущей опасностью. Между тем, опасность организованной преступности существует в реальности. Уже составлена учеными-криминологами схема структуры организованной преступности, состоящей из трех этажей, говорится о существовании, по крайней мере, 1200 гангов. Родилось даже опасение, что «рано или поздно укрепившиеся „крестные отцы“ включатся, и весьма энергично, в борьбу политическую». Тревога понятна. Мафия — единственная пока «неформальная» группа, которая имеет реальные возможности воздействия на жизнь страны. Коммунисты всегда больше всего боялись секретных организаций. До сих пор, несмотря на усилия правозащитных органов, не обнаружены подлинные «боссы» организованной преступности. Чурбанов или высокие партийные чиновники, обкрадывавшие государство, считаются только «шестерками», занимающими в пирамиде «мафии» в лучшем случае «второй этаж» — где расположены «группа обеспечения», «группа безопасности». Криминологи считают, что возникают связи между городскими и республиканскими гангами, которые могут привести к созданию центральной организации. Имеется, следовательно, угроза возникновения второй мощной партии. Как выразился журналист: «Как бы не начала вытесняться родимая наша, исконная бюрократия бандократией, властью бандитов». Автор добавляет: «Это не такое уж безумное предположение».

Объясняя причины «событий в Фергане» — кровавых погромов, жертвами которых стали жившие в Казахстане турки-месхетинцы, начальник внутренних войск МВД СССР генерал-полковник Шаталин говорил о «несомненном наличии координирующего центра, сильной и хорошо законспирированной преступной организации на территории области». Начальник Ферганского областного управления КГБ сообщил о том, что накануне погромов в Фергану приехали «ряд особо опасных преступников из РСФСР». Хранители порядка признали, что «ни один из главарей банд пока не задержан». Мафию обвиняли в организации резни в Сумгаите, в других районах страны. Как правило говорилось и о связи этих волнений со «старым, скоррумпированным» партийным руководством.

Отношение к проблеме «мафии» может служить моделью «перестройки»: рождение термина, сенсации в печати, разоблачения, имеющие, как правило, персональные последствия. Проблема «мафии» рассматривается, как и все другие, прежде всего, в аспекте политической борьбы. В ее трактовке проявляется важное и характерное качество «перестройки» — умение использовать, как в джиу-джитсу, слабость как силу. Перевернуть — с помощью пропаганды — ситуацию. Характерно и то, что практически все ограничивается разговорами, сенсациями и разоблачениями прошлого. Егор Яковлев признает: «Щупальца мафии и сегодня пронизывают нашу жизнь». Советская жизнь сегодня немыслима без организованной преступности, которая является одним из проявлений этой жизни. Можно сказать, каждая система имеет ту мафию, которую заслуживает. Мафия капиталистического мира живет за счет пороков человека. Советская мафия живет за счет удовлетворения всех человеческих потребностей, которых коммунистическая система удовлетворить не может.

Перефразируя поэта, следует, наверное, сказать: партия и мафия — близнецы-братья. Советская мафия и коммунистическая партия Советского Союза.

Глава семнадцатая. Колумбово яйцо политической реформы

Александр I охотно даровал бы свободу всему миру, при условии, чтобы все согласились подчиниться единственно его воле.
(Адам Чарторижский)

Вы призваны обновить дряхлую и завонявшую от застоя партию.[71]
(Федор Достоевский, «Бесы»)

Спор о том, что было вначале курица или яйцо, кажется, разрешен. Спор относительно первых шагов реформы системы советского типа продолжается. С чего начинать? Михаил Горбачев имел широкий выбор. На его глазах были испытаны различные модели «перестройки». Китайская модель: Дэн Сяо-пин начал с экономики, заслужив репутацию реформатора, либерала, демократа, восхищение государственных и политических деятелей Запада. Польша Терека испробовала средство, популярное в 20-е годы в медицине: пересадку обезьяньих половых желез для возвращения старикам сексуальной потенции. Терек заменил пересадку многомиллиардными кредитами, вспрыснутыми в дряхлую польскую экономику. Преемники Терека использовали элементы политической реформы: соглашение с Солидарностью и подавление Солидарности. Венгрия Кадара ставила на экономическую реформу. Югославия экспериментирует наиболее смело: Тито проводил и экономическую, и политическую реформы. Наконец, как говорят англичане, последняя по счету, но не по важности, — Румыния. Чаушеску испытал рецепт волшебного зеркала, в котором он виделся Западу как независимый государственный деятель, главной заботой которого является суверенность страны.

Михаил Горбачев мог видеть результаты «лабораторных» опытов. 10 декабря 1917 г. Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть». Семь десятилетий спустя роль подопытных животных играет треть человечества. Поле наблюдения стало огромным.

Результаты реформ всюду были обескураживающими. Если экономика начинала двигаться, давать некоторые результаты, вскоре обнаруживалось, что социальные отношения обостряются, что, дойдя до определенных границ, «поезд» вновь останавливается. И тогда приходится прибегать к «пекинскому» методу либо признавать необходимость политической реформы типа польской или венгерской. Можно даже прийти к выводу, что лучше вообще обойтись без реформ, не касаясь идеальной сталинской модели.

Китай в этом отношении — великолепный урок. Дэн Сяо-пин в течение десяти лет был всеобщим любимчиком. Когда после декады экономических реформ возникла — неизбежно — угроза его власти, Китай был одним взмахом руки возвращен — в политическом отношении — в дореформенную эпоху. В первом интервью, данном советской печати после введения в Пекине военного положения, один из руководителей Всекитайской федерации профсоюзов подвел итог: «Наши рабочие теперь ясно представляют, что, во-первых, мы не нуждаемся в демократии по западному образцу, и, во-вторых, демократия нуждается в защите законом».

Прежде всего, однако, Михаил Горбачев мог использовать советский исторический опыт. Черпать в богатейшем источнике рецептов на лечение хронических недомоганий советского государства, искать лекарства, испробованные при врачевании острых кризисов Лениным и Сталиным. Предшественники седьмого генерального секретаря всегда обращались, в первую очередь, к мерам политическим.

Для Горбачева не было сомнения, что необходимо начинать с политической реформы. Прежде всего потому, что это значило начинать с главного — овладения властью. Во-вторых, потому, что в советской системе нет других проблем, кроме политической: политика — это все. И — все — это политика. Наконец, в-третьих, потому, что в представлении нового генерального секретаря и его единомышленников тяжелейший кризис, переживаемый государством, начиная с конца 70-х годов, был кризисом политическим.

Тоталитаризм вступил в стадию зрелости. На Западе большинство советологов отказалось от употребления по отношению Советского Союза термина «тоталитаризм» еще в 60-е годы. В Советском Союзе на этот счет не было сомнений: все знали, что живут в тоталитарном государстве. Когда стало возможным — об этом сказали официально. Руководитель кафедры истории партии Академии общественных наук при ЦК КПСС профессор Маслов согласен с тем, что «исторические параллели между социализмом и фашизмом возможны, причем по целому ряду аспектов». Он сопоставляет гитлеровскую Германию и сталинский СССР. Академик Сахаров пишет, что «афганская авантюра как бы воплотила в себе всю опасность и иррациональность закрытого тоталитарного общества». Достигнуто всеобщее согласие: от Сталина до Брежнева советские люди жили при тоталитаризме.

Классические определения тоталитаризма Ханны Арендт, Карла Фридриха, Збигнева Бжезинского и др. — результат изучения того, что можно назвать «юностью» тоталитарной системы. Годы юности, молодости, когда власть стремится к «полному (тотальному) контролю над всеми сферами жизни», время тотального террора, тотального страха, тотального господства Вождя.

Кризис возник как результат успехов тоталитарной системы. В Москве любят употреблять словцо: заорганизованность. Имеется в виду организованность, которая становится абсурдом. В 1989 г. американские кардиологи открыли, что идеально регулярное сердцебиение не является признаком здоровья. Оно, скорее всего, предвещает внезапную смерть. Ученые обнаружили, что сердце, все другие органы и физиологические системы, включая мозг, частично управляются необходимостью в некотором хаосе. Как выразился доктор Ари Гольдберг: «Здоровое сердце танцует, а умирающий орган всего лишь идет».

Главное противостояние в коммунизме всегда было между стихийностью и сознательностью, между хаосом и организованностью. Советская энциклопедия дает исчерпывающее определение: «Под стихийностью в применении к общественным явлениям понимают такое общественное движение, которое не находится под руководством центра и не подчиняется направляющему действию теории; под сознательностью — руководящее воздействие на движение со стороны классовой теории — теории марксизма для рабочего движения».

Гениальным открытием Ленина была партия нового типа. Он видел в ней руководящий центр, превращающий «стихийную борьбу пролетариата в сознательную». Борьба со «стихийностью» за «организованность» была основным содержанием деятельности Ленина до революции. Октябрьский переворот был одновременно победой организации — партии большевиков, и стихии — мужицкого бунта против власти. Умение большевиков использовать стихию в собственных целях, обуздывать ее, было одним из важнейших залогов их победы в гражданской войне. Сразу же после захвата власти Ленин начинает строить могучее, централизованное государство. Он успевает лишь заложить фундамент будущей системы. В сталинские годы завершается строительство государства, идеально воплощающего организацию и организованность.

Представляя свою политическую реформу, Михаил Горбачев говорил об укоренении с начала 30-х годов «командно-административной системы» (кокетливый синоним тоталитаризма), добавляя, что эта система «не смогла полностью сковать народную энергию», а энергия, вопреки системе, превратила страну «в одно из самых развитых и влиятельных государств мира, позволила одержать победу в тяжелейшей войне, какую только знала мировая история». Генеральный секретарь признает, следовательно, наличие, с одной стороны, «народной энергии», т. е. стихии, а с другой — системы, т. е. организации. Насилуя прошлое, он настаивает на том, что энергия действовала вопреки системе. В реальности было иначе. В сталинские годы система умела подчинять себе энергию, мобилизовать все усилия, не считаясь с жертвами, на гигантские стройки, на войну. Победы были достигнуты благодаря системе. Организация пронизала все клетки государства и общества, вела, куда хотела, заставляла делать все, что считала нужным для создания своей мощи.

В социальной системе, как и в царстве физики, естественная тенденция ведет к энтропии, нарастающему беспорядку. Чем более общество организованно, тем больше социальной энергии необходимо тратить для сохранения порядка и тем больше порядка необходимо для получения этой социальной энергии. В тоталитарной системе каждая клетка, каждая составляющая ее часть стремится воспроизводить всю систему, стремится к тотальной власти. Социальная энергия, расходуемая на организацию порядка в клетке, не доходит до центра. В годы брежневского «застоя» все больше и больше власти приобретают «клетки»: Госплан, министерства, первые секретари республиканских компартий, секретари областных и районных комитетов. Идет одновременно процесс централизации управления и распада на уделы. Брежнев имеет возможность одним взмахом руки послать советские войска в Афганистан, но не имеет достаточной власти, чтобы вынудить местного секретаря или министра выполнить решение Политбюро. Зрелый тоталитаризм обернулся ослаблением центральной власти. Система стала напоминать динозавра: импульсы из центра с трудом двигали могучие органы чудовища.

Тенденция к «динозавризации» была замечена в Москве давно. Судя по некоторым высказываниям, Сталин понимал в конце жизни, что ему не удалось «организовать» все. Возможно, это чувство было одной из причин подготовки им очередного «большого террора». Он знал по опыту, что кровавая баня, в которую погружается общество, порождает вспышку социальной энергии. Понимали это наследники Сталина, искавшие после смерти Вождя формы управления сталинской системой без Сталина. Политолог Федор Бурлацкий вспоминает, что в одном из первых выступлений после смерти Сталина тогдашний председатель Совета министров Маленков потребовал на совещании партийных и государственных работников начать борьбу против бюрократизма, «вплоть до его полного разгрома». Маленков, который короткое время считался наследником Сталина, говорил о «перерождении отдельных звеньев государственного аппарата», «выходе некоторых органов государства из-под партийного контроля», «взяточничестве и разложении морального облика коммуниста». Бурлацкий повествует о поисках новых форм управления, которые велись в ряде отделов ЦК под руководством таких теоретиков, как Отто Куусинен и Юрий Андропов (работал в 1957—1967 гг. в аппарате Центрального комитета). Было, например, решено, что диктатура пролетариата уже свою роль сыграла и родилось «общенародное государство». Андропова, — пишет мемуарист, — «в период обсуждения проекта программы партии больше всего беспокоило обоснование принципа общенародного государства и в особенности практических выводов для развития демократии».

В декабре 1961 г. резидент КГБ в Хельсинки Анатолий Голицын попросил убежище в американском посольстве. Его история вдохновила авторов шпионских романов, послужила материалом для фильма Хичкока «Топаз». Анатолий Голицын захватил с собой ценную информацию об активной деятельности тайных советских агентов на Западе. Был бы он всего лишь еще одним перебежчиком, если бы не рассказал о плане стратегической дезинформации, разработанном в Москве в самом конце 50-х годов. Подготовленный в недрах ЦК и КГБ, представленный Александром Шелепиным, возглавившим госбезопасность в декабре 1958 г., план предусматривал изменение представления об СССР на Западе, используя мнимую «либерализацию». Рассчитан он был на несколько десятилетий.

Идея тайного плана, заговора, с целью захвата мирового господства преследует человечество издавна. Всем известны «заговоры колдуний», действовавших под личным руководством Дьявола, «сионистских мудрецов», масонов, иезуитов и т. д. Говоря о «плане Шелепина», Голицын вспоминает модель — план стратегической дезинформации, разработанный в 1921 г. До 1927 г. ВЧК-ОГПУ руководили созданной ими «антисоветской» организацией, носившей кодовое название «Трест». За 7 лет «игры» советская политическая полиция сумела разложить русскую эмиграцию и создать завесу, закрывшую СССР от западных разведок.

Планирование, план — синонимы советской системы. Не приходится, поэтому, удивляться, что планируются политические программы и провокационные действия. В сентябре 1988 г. советская печать рассказала об успехе операции «Бумеранг» — акции против украинской националистической организации, которая длилась около 20 лет. Убежденность в окончательной победе позволяла не связывать себя определенными, короткими сроками, составлять стратегические планы, рассчитанные на десятилетия. Интерес информации, принесенной Анатолием Голицыным, не в существовании «плана Шелепина», а в идеях, которые его породили. В 1968 г. Голицын написал книгу, которая была опубликована только в 1984 г. Дополнительные главы, анализирующие позднейшие (после 1968 г.) события, лишь укрепили уверенность автора в точности его методологии анализа коммунистической стратегии. Рассказ бывшего офицера КГБ о брожении идей в конце 50-х годов чрезвычайно напоминает то, что вспоминает Федор Бурлацкий, участвовавший в редактировании новой программы КПСС. Вырабатывается концепция «общенародного государства». Никита Хрущев объявляет о прекращении ядерных испытаний. Советское правительство предлагает на заседании генеральной ассамблеи ООН всеобщее и полное разоружение, а также созыв всемирной конференции по торговле. «Красная звезда» пишет, что война «перестала быть обязательным средством в экономической, политической и идеологической борьбе». Декретируется либерализация в культуре — приходит время «оттепели». Органы безопасности все больше делают упор на воспитательную работу, «расширяют профилактическую деятельность».

Очевидны намерения сделать структуру более гибкой, уменьшить степень жестокости организации, чтобы она могла эффективнее бороться со стихией. Идут разговоры о необходимости замены статического, монолитного единства динамической системой взглядов и позиций, которые могут не быть сходными по всем вопросам, базируясь, конечно, в обязательном порядке на принципах марксизма-ленинизма.

Реальность планов проверяется их выполнением. Анатолий Голицын писал до смерти Брежнева: «Интенсификация жесткой политики и методов, примерами которой являются арест Сахарова и оккупация Афганистана, предвещают поворот к «демократизации», которая, возможно, последует за уходом Брежнева с политической арены... Брежневский режим и его неосталинистские акции против «диссидентов» и Афганистана будут осуждены, как в 1968 г. был осужден режим Новотного. В экономической области можно ожидать реформ, с целью приблизить советскую практику к югославской или даже к западным социалистическим моделям. Некоторые экономические министерства будут ликвидированы; контроль децентрализируется; существующие заводы и фабрики могут быть превращены в индивидуальные хозрасчетные предприятия; будет повышена самостоятельность технократов, советов рабочих и профсоюзов; партийный контроль над экономикой будет — внешне — сокращен». Голицын мог уверенно пророчествовать, ибо все перечисленные выше экономические «реформы» базируются на советском опыте 20-х годов и на югославском эксперименте. Предвидел Анатолий Голицын и основные направления политических «реформ»: «Либерализация» будет спектакулярной и впечатляющей. Могут быть сделаны формальные заявления об ограничении роли партии; ее монополия — внешне — уменьшена; может быть введено демонстративное разделение властей — законодательной, исполнительной, судебной. Верховный совет получит мнимую увеличенную власть, а председатель и депутаты — большую мнимую независимость. Посты президента СССР и генерального секретаря могут быть разделены. КГБ будет «реформировано». «Диссиденты» в стране будут амнистированы; эмигранты получат возможность вернуться и кое-кто из них получит руководящий пост. Сахаров может быть в тот или иной способ включен в правительство или получит разрешение преподавать за границей. Научные, культурные и творческие организации, такие, как Союз писателей или Академия наук, приобретут больше независимости, это относится и к профсоюзам. Не члены партии смогут открыть политические клубы. Ведущие диссиденты смогут создать одну или несколько альтернативных политических партий. Цензура будет смягчена; спорные книги, пьесы, фильмы, произведения изобразительного искусства будут напечатаны, выйдут на экраны, появятся на театральных подмостках, в картинных галереях. Многие известные советские артисты, находящиеся на Западе, вернутся в СССР, где продолжат свою карьеру. Будут приняты конституционные поправки, гарантирующие выполнение Хельсинкских соглашений... Советские граждане получат больше возможностей выезжать за границу. Наблюдатели с Запада и из ООН будут приглашены в СССР увидеть воочию реформы в действии».

Западные наблюдатели — государственные, политические деятели, комментаторы не перестают повторять: никто не предвидел размаха горбачевской «перестройки», никому из советологов не могло прийти в голову, что нечто подобное могло произойти, никто нас не предупредил. Программа, изложенная Голицыным, даже в деталях напоминает программу Горбачева. Стоит еще раз подчеркнуть, что книга Анатолия Голицына вышла в самом начале 1984 г. А была — в основном — написана значительно раньше. На последних страницах книги автор, зарегистрировав выбор Андропова генеральным секретарем, пишет: «Нельзя исключить, что на следующем партийном съезде или еще раньше, Андропов будет заменен молодым лидером с еще более либеральным имиджем, который станет продолжать так называемую либерализацию еще более интенсивно». Сегодня имя «молодого лидера» известно всем.

Анатолий Голицын доводит логические последствия существования «Плана» до пределов, которые вызывают желание спорить с ним. Все события минувшего двадцатилетия он включает в План, объясняет им. Но нельзя не удивляться, читая составленную им кратчайшую историю «Солидарности»: «Создание „Солидарности“ и первичный период ее деятельности как профсоюза можно рассматривать как экспериментальную первую фазу польского „обновления“. Назначение Ярузельского, введение военного положения и запрещение „Солидарности“ представляет собой вторую фазу, цель которой установить твердый контроль над движением и обеспечить период политической консолидации. В третий период можно ожидать сформирования коалиционного правительства, включающего представителей компартии, ожившего движения „Солидарности“ и церкви».

Когда Анатолий Голицын писал в 1983 г. о том, что «коммунистические стратеги по-видимому планируют возвращение „Солидарности“ и формирование квазисоциал-демократического правительства в Польше», он не мог знать, что 3 января 1981 г. польский журналист Ежи Урбан направил письмо тогдашнему первому секретарю польской партии Станиславу Кане. Был ли знаком журналист с «планом Шелепина» — неизвестно. Как бы то ни было, Урбан предлагает ответ на мучивший в то время (как всегда) польскую партию вопрос: что делать? Необходимо, говорится в письме, пойти на создание коалиционного правительства, включающего католиков и умеренных руководителей «Солидарности». Ежи Урбан объясняет смысл своего отважного предложения: «Я человек, относящийся чрезвычайно неприязненно к католикам, их программе, представлениям, менталитету, но — это выглядит парадоксом — вижу в коалиционном правительстве самый лучший шанс возрождения значения и силы ПОРП, конечно, ПОРП с модифицированной программой и новым стилем деятельности».

Анатолий Голицын видит в «плане Шелепина» прежде всего программу дезинформации. Ежи Урбан предлагает свой план, как единственное средство спасения страны от хаоса, в который ее ввергла слабость партии. Он видит опасность, но говорит, что в случае смертельной болезни идут на хирургическую операцию, даже если имеется только 15% шансов на удачу. Общим в обеих планах является желание использовать силы «хаоса», стихии для укрепления организации. Генерал Ион Пачепа, многолетний руководитель румынской разведки, подробно описывает «план Чаушеску», красиво названный «Красные горизонты». «Гений Карпат», чрезвычайно умело используя, в частности, эмиграцию, сумел проецировать во внешний мир изображение Румынии, одного из самых репрессивных государств в мире, как гордой, независимой, суверенной державы, в которой правит мудрый, любимый народом вождь.

Наличие даже самого лучшего, хитроумного плана еще не обеспечивает успеха: советская экономика убедительно свидетельствует об этом. Прежде всего, необходим умелый исполнитель. «Нет, — приходит к выводу марксист Федор Бурлацкий, — что бы мы ни говорили, для исторического процесса нужна личность, нужна могучая политическая воля, нужна способность магического воздействия на массы людей. Тогда и только тогда обеспечен успех». Ежи Урбан пишет первому секретарю: «К сожалению, в нынешней драматической ситуации Польше необходим харизматический лидер, ибо нет у нас ни достаточно политической культуры, ни времени, чтобы деперсонализировать сильное руководство и строить более демократическими и благородными методами». Урбан заменяет «магическое воздействие» Бурлацкого термином из словаря Макса Вебера, но говорят они о том же самом. Нужен — Вождь. Для Бурлацкого идеалом был Юрий Андропов, но он легко примирился с очередным генеральным секретарем, ибо, как писал Урбан, харизматическим лидером «может стать каждый первый секретарь». Единственное условие: он должен стать инициатором и исполнителем эффектного перелома и обратиться со своим планом к народу.

Все это знал и великолепно первым изложил Николо Макиавелли. Ленин хорошо знал флорентинца, называя его «умным писателем по государственным вопросам». Постоянно читал его Сталин: впервые опубликованный на русском языке в 1869 г. «Государь» был переиздан в Москве в 1934 г.

Макиавелли говорит о том, что каждый, кто намерен предпринять нечто новое, должен прежде всего решить: рассчитывает ли он на молитвы или на силу. В первом случае дела всегда кончаются плохо и безрезультатно. Если же надеяться лишь на себя и использовать оружие, неудачи случаются редко. Флорентинец формулирует максиму, актуальность которой и сегодня нет нужды доказывать: «Все вооруженные пророки побеждали, все невооруженные терпели поражение».

Выбор оружия для харизматической личности, претендующей на власть в советской системе, трудностей не представляет. На заре XX в. Ленин сделал свое судьбоносное открытие: дайте мне партию профессиональных революционеров, и я переверну Россию. После Октябрьского переворота Ленин поверил, что может перевернуть весь мир. Проблема состояла в превращении партии в послушное орудие в руках Лидера. Ленин упорно ковал свое оружие, когда партия жила в подполье, он не переставал ее чистить и оттачивать после захвата власти. Сталину пришлось начинать сначала. А после него — всем, кто садился в кресло генерального секретаря. Были сделаны попытки переместить центр власти. Использовать другое оружие. Общепризнанный наследник Сталина Георгий Маленков решил занять пост премьер-министра, считая его наиболее важным, оставив секретариат ЦК в руках Никиты Хрущева. Берия попробовал опереться на органы безопасности, видя в них могучее оружие власти. Маршал Жуков, в июне 1957 г., на пленуме ЦК, обсуждавшем предложение сместить Хрущева, бросил на чашу весов армию. Заявив о поддержке армией первого секретаря, маршал добавил: без моего приказа ни один танк не двинется. Благодарный победитель Никита Хрущев немедленно отправил Жукова на пенсию.

В 1953 г. после июньских демонстраций берлинских рабочих правительство ГДР выразило неудовлетворение своим народом. Бертольд Брехт в сатирической эпиграмме посоветовал правительству распустить народ и выбрать себе другой. В советской истории есть немало случаев, когда вождь партии «распускал» КГБ или армию. Еще не было примера роспуска партии, но она жила за счет чисток или кровопускания в собственных рядах.

Михаил Горбачев великолепно понимал это, когда стал генеральным секретарем. Поэтому он вступает на путь политической реформы, на путь, ведущий к абсолютной власти. Это пропасть, которую генсек считает необходимым перепрыгнуть прежде всего. И здесь он не делает ошибок, посвящая главные усилия организации прыжка. Понимая, что остальное приложится. Природа людей изменчива, — объяснил Макиавелли. — Их легко убедить, но тяжело удержать в этом убеждении. Поэтому необходимо создать порядок, который позволил бы, если они перестали верить, заставить их верить силой.

Горбачев говорит на совещании в ЦК 20 ноября 1987 г.: «У нас нет более надежного инструмента, чем партия». Он говорит: «у нас», он имеет в виду: «у меня». Партия — это инструмент, который должен позволить совершить «перестройку», если будет надежным орудием в руках лидера. Летом 1989 г. численность партии определялась примерно в 20 млн. членов. Как и все армии на свете, партия имеет свой командный состав, «кадровый корпус», как любит выражаться Горбачев. Его численность остается тайной, хотя не прекращаются разговоры о необходимости сокращения штатов в партийном аппарате. Неясно также, входит ли «кадровый корпус» партии в армию бюрократов, насчитывающую по официальным данным примерно 18 миллионов чиновников.

Проблема взаимоотношений между партией и ее аппаратом существует со дня возникновения «организации профессиональных революционеров». Эпоха «гласности» стала временем взваливания абсолютно всех грехов на Сталина. Обвиняют его и в том, что «Сталин, утвердив всевластие бюро парткомов и их штатного аппарата, объективно противопоставил аппарат партийной массе». С начала 30-х годов, — пишет работник центрального аппарата партии, Сталин нанес смертельный удар «ленинской идее общественных начал в партийном строительстве», отдав аппарату по существу «все бразды правления». Это утверждение — новый миф, которым заменяется старый: не говорится о том, что Сталин воспользовался практикой и теорией Ленина. Фундамент, на котором Ленин построил партию нового типа — демократический централизм, — дал Сталину все необходимые элементы для установления своей абсолютной власти и сооружения тоталитарного государства. Демократический централизм — одно из наиболее удивительных словосочетаний в политическом словаре XX в. — продолжает оставаться важнейшим принципом «революции» Горбачева.

Необходимо отдать ему должное. В данном случае он не меняет взглядов. В 1975 г. первому секретарю Ставропольского крайкома ясно: «Социалистической демократии присущи порядок и организованность, а также централизованное государственное руководство в общенациональном масштабе, без чего система социалистической демократии не может нормально функционировать». 12 лет спустя, через два года после избрания на пост генерального секретаря, Михаил Горбачев, перечисляя основные признаки перестройки, заявляет: «Перестройка — это... восстановление и развитие в управлении народным хозяйством ленинских принципов демократического централизма...» Он настаивает: «По-новому должна быть осмыслена роль партийных, общественных организаций, хозяйственного управления». А это означает: «углубление демократического централизма, развитие самостоятельности».

Кадры

Кадры решают все.
(И. Сталин)

В начале было слово. И слово было — кадры. «Решение новых задач, — объяснял Михаил Горбачев вскоре после избрания на пост генерального секретаря, — которые встают сейчас перед нами, требует внесения корректив как в содержание, так и в формы и методы партийной и государственной работы, в расстановку кадров в центре и на местах». Ровно четыре года спустя, в июле 1989 г., Горбачев признавал, что сделано в главном — мало: «Мы не можем откладывать решение назревших кадровых вопросов... Нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами». Генеральный секретарь формулирует то, что отлично знали все его предшественники: «Аппарат нам нужен. Но аппарат нужен новый... И на протяжении последнего времени формируем такой аппарат».

Политическая реформа Горбачева — это прежде всего процесс формирования нового аппарата. Все казалось просто: персональные изменения на всех ступенях партийной иерархии, начиная с самой верхней, устранение людей прежнего генсека, замена их людьми нового. В феврале 1986 г. на XXVII съезде партии, первом, на котором Горбачев выступал как Генеральный секретарь, раздел, посвященный партии, содержит три небольшие подглавки: «Работать по-новому»; «За чистый и честный облик партийца, за принципиальную кадровую политику»; «Укреплять связь идеологии с жизнью, обогащать духовный мир человека». С партией все в порядке, нужно лишь почистить партийцев, выдвинуть новых руководителей — таков вердикт Горбачева. В июле 1985 г. из Политбюро был выброшен Георгий Романов, претендовавший на пост генерального секретаря, на его место избирается Лев Зайков. На съезде Горбачев меняет состав секретариата, вводит в Политбюро двух новых кандидатов. Западные журналисты будут говорить о «команде для 2000 года». Через 4 года кое-кто из них исчезнет (например, Анатолий Добрынин и Юрий Соловьев), кое-кто потеряет свое прежнее значение (в 1986 г. Зайков считался №3, в 1990 его уходят на пенсию), кое-кто поднимется на самый верх, где дышат разреженным воздухом члены Политбюро, являющиеся одновременно секретарями ЦК (Александр Яковлев, Вадим Медведев). Из Свердловска был вызван в Москву тамошний секретарь обкома Борис Ельцин, выступивший с обратившей на него внимание речью о необходимости отказаться от привилегий: избранный в секретари ЦК, он затем был послан руководить московской партийной организацией (где «не оправдал доверия» Горбачева).

Как ни любопытны зигзаги персональной политики, определяющей состав высшей инстанции, решающее слово всегда принадлежит генеральному секретарю. Все, кто его окружают, занимают свои посты, ибо он дал на это согласие. Ветеран кремлевского «двора» Андрей Громыко заметил со свойственным ему мрачным юмором, что зал, где собирается Политбюро, напоминает ему Бермудский треугольник: человек исчезает и никто не знает, что с ним случилось. Так было при Сталине, так было при Хрущеве и Брежневе. Так продолжается и при Горбачеве. Андрей Громыко, занимавший пост председателя президиума Верховного совета СССР, получил извещение, что он послан на пенсию, в момент, когда готовился к государственному визиту в Монголию.

Через год после съезда, когда стало очевидным, что, несмотря на его решения, на произведенные на нем персональные изменения в верхнем эшелоне власти, положение в стране не поправляется, а наоборот, ухудшается, Горбачев вплотную берется за кадры. 27 и 28 января 1987 г. работает пленум ЦК, на котором генеральный секретарь выступает с докладом «О перестройке и кадровой политике партии». Он начинает с предостережения: «...в обществе, да и в самой партии еще остается определенное недопонимание сложности положения, в котором оказалась наша страна». Два года назад, принимая власть, Горбачев говорил о «предкризисном состоянии». Теперь он обнаруживает «опасность нарастания кризисных явлений в обществе». Звеном, которое, как учил Ленин, позволяет вытянуть цепь, являются, как объясняет генеральный секретарь, партийные кадры. Он категоричен: «Накопившиеся в обществе проблемы в значительной степени связаны с недостатками в деятельности самой партии, в ее кадровой политике».

История любит шутки, как правило, злые. Любит совпадения, которые в неожиданном свете раскрывают события. За полвека до Горбачева, 3 марта 1937 г., с докладом о «недостатках партийной работы» выступил Сталин. Читая доклад Михаила Горбачева, сделанный 27 января 1987 г., нельзя иногда отделаться от мысли, что имеешь дело с палимпсестом[72]: под верхним, явным слоем проступает первоначальный текст. 50 лет назад Сталин также был очень недоволен партийными кадрами. Тогдашний генеральный секретарь считал, что именно партийный билет дает силу вредителям и троцкистам. 50 лет спустя генеральный секретарь главную причину «сложной и противоречивой ситуации» видит в том, что «ЦК КПСС, руководство страны (до него, естественно. — М. Г.) прежде всего в силу субъективных причин не смогли...»

Минуло полвека. Методы изменились. Сталин, который мог себе все позволить, «предложил» всем партийным руководителям «от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских партийных организаций подобрать себе по два человека, по два партийных работника, способных быть их действительными заместителями». Сталин быстро израсходовал гарнитур руководителей, потом их заместителей, и постоянно искал «свежие силы», свежую кровь. Горбачев обращается к выборам как инструменту «обновления» партии: «Можно пойти на то, чтобы секретари, в том числе и первые, избирались тайным голосованием на пленумах соответствующих партийных комитетов». Он перечисляет, где должны проходить тайные выборы: райкомы, окружкомы, горкомы, обкомы, крайкомы, Центральные комитеты союзных республик. На февральско-мартовском пленуме 1937 г., где Сталин объяснял суть кадровой политики, было принято постановление о «безусловном и полном проведении в жизнь начал внутрипартийного демократизма», которое, в частности, предусматривало «при выборах парторганов закрытое (тайное) голосование», указывая, что выборы следует провести во всех парторганизациях, «начиная от парткомитетов первичных парторганизаций и кончая краевыми, областными комитетами и ЦК нацкомпартий». В 1937 г., как и в 1987 г., тайные выборы не предусматривались в ЦК КПСС, Политбюро и Секретариате ЦК.

В конце 1987 г. в докладе, посвященном 70-летию Октября, Горбачев возвращается к своей основной проблеме: «Коренное улучшение деятельности партийных организаций, партийных органов и кадров становится главной задачей сегодняшнего дня». С одной стороны, он объявляет о завершении первого этапа перестройки, а с другой признает, что «в ряде городов, районов и областей и даже в некоторых республиках перестройка по-настоящему еще не развернулась». Виноваты «партийные комитеты и их Руководители».

Импульсы, идущие от «головы», от Генерального секретаря, не передаются нейронами — партийными комитетами: чудовищный организм советского государства остается без движения. В феврале 1988 г. на пленуме ЦК, посвященном идеологии (и выкинувшем Б. Ельцина из кандидатов в члены Политбюро), Горбачев вспоминал, что «партия начала перестройку с себя, со своих кадров». Он сообщил, что в ходе перевыборов партийных руководителей было заменено свыше 89 тыс. членов выборных органов. Все это, однако, проблемы не решало. Очередным этапом политической реформы стала XIX партийная конференция.

Подготовка к ней шла долго, выборы делегатов стали репетицией нового типа выборов: с несколькими кандидатами, «демократическими», но организованными. Борис Ельцин, например, не набравший достаточно голосов в Москве, был в последний день избран в Карелии. Это не могло произойти только по желанию кандидата. За три месяца до конференции газета «Советская Россия» опубликовала «письмо» — огромную статью, подписанную «Нина Андреева». Автор был представлен как «преподаватель ленинградского технологического института: химик». До сих пор все «тайны», связанные со статьей, еще не выяснены. Сначала многие читатели подозревали, что никакой Нины Андреевой нет вообще. Затем, когда выяснилось, что она есть, живет, преподает в ленинградском технологическом институте и чувствует себя хорошо, возникли сомнения другого рода. Как выразился кинорежиссер Алексей Герман: «Простая преподавательница химии не могла написать этот антипартийный манифест». Действительно, при чтении «письма» трудно отделаться от впечатления, что преподавательница химии слишком хорошо знает историю КПСС, читала слишком много книг, хранившихся в спецхранах, к тому же не переведенных на русский язык. Нина Андреева, например, резко осуждая пьесы о Ленине Михаила Шатрова, сообщала, что драматург не оригинален, «что по логике оценок и аргументов он очень близок к мотивам книги Б. Суварина, изданной в 1935 г. в Париже». В последний раз имя Суварина было публично произнесено в Советском Союзе 3 марта 1937 г. лично товарищем Сталиным, объявившим «группу Суварина во Франции» резервом «троцкистов в их шпионско-вредительской деятельности против Советского Союза». Для посвященных параллель была очевидна. В августе 1989 г. американский журналист Дэвид Ремник взял интервью у Нины Андреевой, «51-летней гневной накрахмаленной женщины, напоминающей старшую медсестру». Широких познаний она в разговоре не проявила, но объясняла все несчастья, переживаемые страной, происками евреев.

Появление «письма» было воспринято в Советском Союзе как сигнал, извещающий о конце «перестройки». Знаменитый актер Михаил Ульянов, выступая 29 июня на партконференции, напомнил, что вся страна была готова немедленно вернуться назад. Многие местные газеты («Горьковская правда», «Уральский рабочий», «Ворошиловградская правда», «Вечерний Донецк», «Новгородская правда») перепечатали статью. Через 16 дней, 29 марта ТАСС известил местные газеты, что вопрос о публикации статьи Н. Андреевой «необходимо решать по согласованию с местными партийными органами». Это значило — публикация не носит директивный характер, ее перепечатка не санкционирована. Ситуация оставалась неясной до публикации «Правдой» директивной редакционной статьи 5 апреля, через три недели после появления «письма» Н. Андреевой. Теперь все было ясно. «Правда» писала: статья Н. Андреевой «создает у читателей впечатление, будто им предлагается некая „новая“ политическая платформа». Обвинение — «политическая платформа» — было одним из самых тяжких в большевистском словаре: платформа — зародыш фракции, угроза раскола. «Правда» справедливо поставила слово «новая» в кавычки. Нина Андреева представила без каких-либо изменений идеальную сталинскую модель советской системы, предупреждая об опасности всякого отклонения от нее.

Текст «письма» так хорошо излагал идеи консерваторов-реакционеров, что если бы его не было, следовало бы его придумать. Во всяком случае, польза, принесенная «Ниной Андреевой» Михаилу Горбачеву, была несомненной. Появилась скроенная по мерке программа «антиперестройки», которую до сих пор никто из тех, кого называли противниками Генерального секретаря, не хотел или не решался сформулировать; трехнедельная пауза между двумя публикациями позволила пересчитать кто «за», кто «против»; создать атмосферу опасности, мобилизующую сторонников Горбачева перед конференцией.

От конференции ожидали очень много. 23 мая ЦК одобрил 10 тезисов к XIX партконференции — десять заповедей перестройки. Американский журнал «Тайм», горячий сторонник Горбачева, предвидел, что конференция примет серию резолюций по таким важным проблемам, как правовая реформа, национальный вопрос, политическая стратегия. «Тезисы, — писал „Тайм“, — включают манифест свободы, некий гибрид между американским Биллем о правах и „социализмом с человеческим лицом“ Чехословакии времен Дубчека».

Конференция, как очень скоро выяснилось, не пошла по пути, намеченному журналом «Тайм». Материалы конференции, при чтении, оставляют странное впечатление, делегаты и Горбачев находятся как бы в двух не сообщающихся пространствах. Они говорят о конкретных болезнях, пороках системы, о неудаче всех задуманных реформ, он — только о власти. Только о кадрах.

Проблемам власти посвящены 5-й и 6-й тезисы. Исходная позиция изложена в первом тезисе: «При однопартийной системе, которая исторически сложилась и утвердилась в нашей стране и органически сочетается сегодня с процессами демократизации, — это вопрос жизненного значения». Утвердив неприкосновенность однопартийной системы, легко было перейти в пятом тезисе к роли единственной, правящей партии. Тезис начинает с утверждения: «В свете перестройки по-новому предстает роль КПСС как руководящей и организующей силы в советском обществе». А затем почти буквально цитирует знаменитую статью 6-ю советской конституции: «Партия, основываясь на марксистско-ленинском учении, призвана разрабатывать теорию и стратегию общественного развития, внутреннюю и внешнюю политику, формировать идеологии социалистического обновления, вести политическую и организаторскую работу в массах, воспитание и расстановку кадров». Авторы тезиса №5 не забывают напомнить о необходимости «в полной мере восстановить ленинское понимание демократического централизма, согласно которому должны обеспечиваться свобода дискуссии на стадии обсуждения вопросов и единство действий после принятия решения большинством». Шестой тезис провозглашал необходимость «восстановления в полном объеме роли и полномочий советов народных депутатов, как полновластных органов народного представительства». Как стали потом говорить: вся власть советам! Парадоксальным — это был не первый и не последний парадокс политической реформы Горбачева — казалось не только возвращение к лозунгу 1917 г. после 70 лет «советской власти». Трудно совмещались, на первый взгляд, «полновластность» советов и полновластность (без кавычек) единолично правящей партии.

В основу политической реформы, которую Горбачев называет «ключевым вопросом» перестройки, он кладет четкое разграничение функций партийных и государственных органов «в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». В течение нескольких месяцев до начала работы конференции, на которой генеральный секретарь объявил о «ключевом вопросе», тема «разграничения функций» стала необычайно модной. О ней писали статьи политологи, юристы и философы, о ней писали в письмах читатели. Сюжет казался новым, необычным, смелым. Но с таким же азартом, как и в 1988 г., о «разграничении Функций» дебатировали более 60 лет назад. Проблема, можно сказать, родилась вместе с советской властью, которая с первого дня была властью партии. 28 марта 1922 г. Ленин говорил на XI съезде партии: «Все говорили и все согласились и получилось полное единогласие, что аппараты партийный и советский следует размежевать». Горбачев, как видим, верно идет за основателем советского государства. Слова Ленина многократно цитируют: они стали теоретической, научной основой «размежевания». Но Ленин, ровно через год после похвалы «размежеванию», 4 марта 1923 г. в знаменитой статье «Лучше меньше, да лучше», предлагает слить чисто партийный орган Центральную контрольную комиссию, никакими государственными законами не предусмотренную, с Народным комиссариатом рабоче-крестьянской инспекции. Ленин иронизирует, говоря о товарищах, которые сомневаются: «Как можно соединить учреждения партийные с советскими? Нет ли тут чего-либо недопустимого?» Отнюдь, — говорит вождь партии и государства. Обругав сомневающихся «бюрократами», он выдвигает убедительнейший аргумент: «Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие (советские и партийные учреждения), если это требуется интересами дела?» В марте 1923 г. «интересами дела» была начавшаяся борьба со Сталиным, занимавшим пост — среди других — наркома рабоче-крестьянской инспекции. В то же время Ленин был убежден, что «гибкое соединение советского с партийным является источником чрезвычайной силы в нашей политике».

Главное было не в окончательном выборе: объединение или разъединение. Источник силы — возможность объединять или разделять по желанию вождя, если того требуют «интересы дела». В 1923 г. один из ближайших соратников Ленина, член Политбюро Л. Каменев потребовал прекратить разговоры относительно отделения советского аппарата от партийного: «...тот, кто говорит против партии, кто требует разделения функций советского аппарата и партии, хочет нам навязать такое же разделение властей, какое есть в других государствах ... Пускай-де советский государственный аппарат государствует, а партия пускай занимается агитацией, пропагандой, углублением коммунистического сознания и пр. Нет, товарищи, это было бы слишком большой радостью для наших врагов». 55 лет спустя Горбачев почти дословно повторяет Каменева: «Все, кто пытается поставить под сомнение роль и значение партии, получают у нас решительный отпор. Кое-кто хочет преподнести это так, дескать, из прошлого следует сделать вывод: надо партию ограничить. Нет, не в этом дело, товарищи! Не в этом. Если бы вдруг у нас вирус этот завелся — недоверие, сомнение относительно предназначения нашей партии, — это был бы самый большой подарок противникам перестройки». Можно, конечно, обвинить помощников Горбачева, писавших ему доклад, в плагиате. Примечательнее другое: на повторяющиеся 70 лет ситуации имеются повторяющиеся ответы. Они могут меняться в зависимости от «пользы дела», но все они уже записаны в памяти партии. Все они имеют единственной целью укрепление власти партии, т. е. ее лидера.

Подготовка к XIX партконференции шла по сценарию мастеров пропаганды: была представлена как битва между «белым голубем» Горбачевым и «черным ястребом» Лигачевым, как психодрама выборов прогрессивных делегатов, которым часто ставил подножки консервативный аппарат. Казалось, лидер партии и сверхмощный организационный отдел ЦК, ведавший выборами, предоставили полную свободу членам партии. Шло горячее обсуждение 10 «Тезисов». Журналисты всего мира с волнением следили за спектаклем, тревожно констатируя, что некоторые вернейшие сторонники генерального секретаря не были выбраны.

Важнейшая деталь политической реформы, сформулированная Горбачевым в докладе на партконференции, не числилась в тезисах. Академик Заславская, выступая после конференции по телевидению в программе «Демократизация общественной жизни», сказала, что, услышав предложение Горбачева, пережила шок. Она добавила, что это же чувство испытали почти все ее знакомые. Горбачев начал с утверждения о необходимости «четко разграничить функции партийных и государственных органов в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». А затем — неожиданно для всех — предложил избирать председателями Советов первых секретарей соответствующих партийных комитетов.

Предложение объединить должности для разъединения функций поразило даже выкормленных на диалектике делегатов партконференции, отлично знавших знаменитый рецепт Ленина: прежде чем объединиться и для того, чтобы объединиться, нужно размежеваться. Горбачев аргументировал свой парадокс желанием «поднимать авторитет Совета»: персональная уния — первый секретарь-председатель Совета — должна, с одной стороны, усилить контроль партии над советами, с другой, — освободить партию от выполнения некоторых функций, которые можно передать советам.

Подлинный смысл «парадокса Горбачева» стал очевиден спустя короткое время.

После принятия партконференцией предложения генерального секретаря, спокойно выслушавшего несколько критических замечаний относительно своего «парадокса», Горбачев добился избрания на вновь созданный (быстро были внесены необходимые поправки в конституцию) пост Председателя Верховного Совета СССР. Была оформлена первая персональная уния — Горбачев стал главой государства, оставаясь лидером партии. И сразу же оказалось: нет никакой спешки в распространении этой модели ниже. Выборы первых секретарей председателями Советов разных уровней перестали быть актуальными.

Главная цель «политической реформы» — усиление власти Горбачева до размеров, которых советская история еще не знала. Но есть и другая тенденция. Ослабление власти центра в результате стремления к непосредственному руководству всей жизнью страны стало очевидным некоторым советским руководителям и политологам еще в брежневскую эпоху. В 1987 г. в Записке в ЦК Горбачев, признавая, что «централизованное начало в работе органов управления... позволяет использовать возможности нашей социалистической системы», предлагал подумать над «той мыслью, которая прозвучала на XXV съезде КПСС: «Надо развивать демократические начала, инициативу мест, разгружать верхние эшелоны руководства от мелких дел...» XXV съезд собрался в 1976 г. Это были годы расцвета брежневской эры. Мысль о возможности, если еще не о необходимости, «разгрузить» партийное руководство от «мелких дел», кажется молодому партийному руководителю Горбачеву привлекательной. Он вернется к ней, когда возглавит партию. Он эту мысль разовьет. В 1976 г. речь шла прежде всего о желаемой «разгрузке» верхних эшелонов руководства. Горбачев предлагает освободить от «мелочей» все эшелоны партийной власти. В докладе на конференции он излагает «всю суть» своей политической реконструкции: «Нужно полностью освободить партийный аппарат от административно-хозяйственных функций, сосредоточить его работу на ключевых направлениях внутренней и внешней политики, перенести центр тяжести на политические методы руководства».

Год спустя на совещании в ЦК, посвященном «перестройке работы партии», генеральный секретарь излагает свою программу несколько более подробно и по-прежнему принципиально двусмысленно. Цель та же: разъединение и объединение, размежевание и слияние. Горбачев постулирует: «Партия наша правящая». Он напоминает основы политики: «Партии всегда и везде создавались и действовали как инструмент борьбы за власть». И декретирует «основные функции КПСС: постоянное развитие и, обогащение общественной мысли, разработка на научной марксистско-ленинской основе ...основ внутренней и внешней политики, проведение идеологической и организаторской работы... И, наконец, непременной заботой партии были и остаются кадры». Разрабатывая «на основе... основы» идеологии, внешней и внутренней политики, непременно заботясь о кадрах во всех областях жизни, партия, кроме того, «незаменима, что касается экономики». Ибо она «должна вооружать общество научно обоснованной, социально ориентированной экономической политикой».

Хорошо известно, Михаилу Горбачеву в первую очередь (об этом свидетельствуют, в частности, 6 томов его сочинений), что партия всем вышеперечисленным активно занималась более 70 лет. Она занималась и конкретным управлением всеми областями жизни, что сегодня больше не нужно. Горбачев настаивает на «четком отделении функций политического авангарда общества, с одной стороны, и властвования и управления, которые переходят к Советам, с другой». Необходим, как формулирует генеральный секретарь, «новый механизм взаимодействия партии и Советов... «Четкое отделение функций, но взаимодействие. Правящая партия, но отказ от «прямых директив и указаний». Освобождение от груза мелкой, повседневной конкретной работы, но создание механизма «политического влияния» на жизнь «через всех коммунистов». Партия дает политическую линию, главные ориентиры, а коммунисты действуют, придерживаясь ориентиров, соблюдая линию.

В июле 1988 г., подводя итоги партконференции, Горбачев был полон оптимизма: «Партия как бы расправила плечи, распрямилась, уверенно заговорила полным голосом, новаторски, с чувством огромной ответственности перед народом». Год спустя он вынужден задать вопрос: «Что это — кризис партии?» Горбачев отвечает отрицательно. Нет, не партии, а ее прежних функций, устаревших методов и стиля работы. Он мог бы ответить: кризис партийной машины.

Политолог Андраник Мигранян писал, что сложности, с которыми встречается советская политическая система, «обусловлены тем, что основоположники марксизма уделили недостаточное внимание проблемам формирования механизмов политической власти в, послереволюционном социалистическом обществе». Это верно, если считать «основоположниками» только Маркса и Энгельса. Теоретики-утописты, что могли они знать о «послереволюционном социалистическом обществе»? Они только подкинули «идею». «Сложности», о которых говорит политолог, связаны с тем, что «идея» была реализована. Советский историк описывает рождение советской системы: «На основе выборов в Учредительное собрание (за большевиков голосовало 25% избирателей. — М. Г.), победы Октябрьской революции и опыта гражданской войны В. И. Ленин сделал вывод огромного теоретического и политического значения. Пролетариат не может ставить завоевание им власти в зависимость от того, получит ли она на выборах в буржуазном государстве формальное большинство голосов. «А мы говорим, на основании учения Маркса и опыта русской революции, — писал Ленин, — пролетариат должен сначала низвергнуть буржуазию и завоевать себе государственную власть, а потом эту государственную власть, то есть диктатуру пролетариата, использовать как орудие своего класса в целях приобретения себе сочувствия большинства трудящихся».

Партия взяла на себя тяготы осуществления диктатуры пролетариата в ожидании того времени, когда пролетариат станет достаточно зрелым, чтобы самому управлять собой. Партия — это значит аппарат партии, руководящие кадры. В 1937 г. Сталин объявил о тотальной чистке командного корпуса партии, объясняя ее нуждой в «свежих силах». Впервые заговорил он об этом еще при жизни Ленина в 1923 г.: «То ядро внутри ЦК, которое навострилось в деле руководства, становится старым, ему нужна смена. Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича; выясняется, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, — вот в чем беда... Пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять вверх наиболее способных и независимых». Трогательная забота Сталина о «независимых» сохранялась, как известно, до конца жизни вождя: едва он их находил, сразу же уничтожал. Но его наука о необходимости «свежих сил» пошла впрок наследникам.

Через год после XIX партконференции в ЦК собрались первые секретари ЦК республиканских компартий, крайкомов и обкомов — реальные хозяева страны. Обсуждались «некоторые вопросы партийной работы в условиях Перестройки». Доклад генерального секретаря определял генеральную линию: «Перестройка работы партии — важнейшая ключевая задача дня». Михаил Горбачев подводил итоги своей политической реформы, вехами которой были пленум ЦК в январе 1987 г. и XIX партконференция в мае-июне 1988 г. Прошли два с половиной года интенсивной кадровой политики. Кульминацией «бархатной чистки» стали выборы народных депутатов. Гарантировав избрание — без выборов — ста отобранных центральным аппаратом нужных ему людей, Горбачев бросил на растерзание народа остальных аппаратчиков.

Можно рассматривать первые советские выборы — после выборов начала 20-х годов, — в которых имелись элементы выбора, как школу политической жизни, как зарождение парламентаризма, как дар Лидера народу, как — частичную, тем не менее реальную — возможность высказать открыто недовольство условиями жизни. Важным их результатом была безжалостная чистка верхнего эшелона власти. Михаил Горбачев имел основания быть довольным. Съезд народных депутатов избрал его на пост Председателя Верховного совета. Спокойно и уверенно разрешив критические голоса, он провел в Верховный совет тех, кого хотел. Он мог спокойно объявить после съезда в Ленинграде: «Мы уходим от ... смешения и дублирования функций государственных, хозяйственных советских общественных органов». Мы уходим, — мог бы он сказать, — но я остаюсь.

В апреле 1989 г., сразу же после выборов, используя их результаты, Горбачев выбрасывает 110 членов ЦК. Даже Сталин не проглатывал такой порции сразу. Есть, конечно, разница: Сталин, как правило, убивал исключенных, Горбачев отослал исключенных на пенсию, позволил им «сохранить лицо» — просить об отставке, выступить с критикой деятельности генерального секретаря. Ленин любил повторять за Клаузевицем: война — продолжение политики иными средствами. Горбачев продемонстрировал, что выборы могут стать чисткой иными средствами.

Апрельский пленум стал местом бунта первых секретарей. Обреченные на смерть (политическую) секретари бросали в лицо «цезарю» обвинения, которые отражали их отличное знание положения на местах, их твердую убежденность в ошибочности политики Горбачева, их непонимание планов генерального секретаря, вытекающее из их веры в свою незаменимость. Ораторы констатировали полный крах экономической реформы, приводя множество деталей, которые не встречались даже в самых отважных журналистских репортажах.

«То, что наше могучее государство кувыркается в дефиците средств личной гигиены», Егор Лигачев назвал «верхом позора», дав понять, что виноват — не он. Первых секретарей в первую очередь интересовали не экономические проблемы. Они упрекали Горбачева в том, что его политика ослабляет партию, которая «теряет авангардную роль», авторитет, кредит доверия народа, которая «превращается в дискуссионный клуб». Первый секретарь ЦК Азербайджана А. Везиров предупреждал об опасности «идеологического СПИДа», грозящего «лишить нашу партию ее руководящей роли». И. Полозков, первый секретарь Краснодарского обкома, будущий первый секретарь РКП, предпочитавший говорить о реальных вещах, обвинял «неформалов» в том, что они «призывают валить сталинские преступления на всю партию, митингуют по поводу расчленения СССР, по поводу устранения КПСС». На их собраниях «раздаются призывы вешать коммунистов, не выполнять правительственные решения, саботировать советские законы, а на это не реагируют...» «Это значит, — заключил он, — что мы уже кое-куда зашли».

Для первых секретарей было очевидно, что борьба с бюрократизмом, о которой бесконечно много говорят, превратилась в борьбу с партией. Александр Мельников, первый секретарь Кемеровского обкома, потерпевший поражение на выборах, еще не зная, что в его области вспыхнет первая шахтерская забастовка, спрашивал: «Почему главный удар обвинения в бюрократизме обрушился на партию, на ее кадры сверху до самого низу?..» Владимир Мельников, первый секретарь партии в республике Коми, говорил, что «раздаются призывы сломать хребет Партийному аппарату. Под ярлык бюрократа попадает все без разбору». На XIX партконференции В. Мельников отличился, назвав, по просьбе Горбачева, имена 4 «консерваторов», сидящих в верхнем эшелоне власти, на апрельском пленуме он поднял знамя бунта: «Сегодня на совещании секретари горкомов и райкомов заявляют, что они в такой обстановке не пойдут на эти выборы, потому что 100-процентная гарантия, что их не изберут». Выборы, на которые не хотят идти партийные секретари, — это выборы в местные советы. Слова Мельникова вызвали одобрительные голоса из зала: «Правильно...» Это взорвало Горбачева: «Правильно?! Выходит партия должна уклониться от участия в руководстве и в выборах?»

В апреле Горбачев, под нажимом секретарей, объявил о переносе выборов с осени 1989 г. на весну 1990 г. В июле, воспользовавшись забастовками горняков, вина за которые была возложена, в первую очередь, на местные власти, Горбачев возвращается к решению провести выборы как можно быстрее, завершая, наконец, чистку аппарата. На упреки секретарей, обвинявших генерального секретаря в том, что его политика обернулась ударом по партии, Горбачев отвечал: никогда раньше столько коммунистов не было избрано в верховный орган власти. 87,6% членов партии среди народных депутатов давали Горбачеву полное право утверждать: «Да, советские люди проголосовали в массе своей за коммунистов...» Ему остро возразил Николай Рыжков: «Мы переоценили статистику, ссылаясь на то, что 85% (Горбачев дает другую цифру. — М. Г.) избранных депутатов — коммунисты. На самом деле это количественное большинство членов партии еще мало о чем говорит. Многие из них не имеют четкой позиции по главному вопросу, который неоднократно звучит в выступлениях и связан с попытками принизить ведущую роль партии в жизни общества, поставить под сомнение то, что она является его политическим ядром».

Бунт секретарей, повторившийся на Совещании в июле 1989 г., собравшемся после забастовок, вынес на поверхность суть принципиального конфликта между генеральным секретарем и партийными секретарями. Для них политика Горбачева, позволившая, как говорил первый секретарь московского областного комитета В. Месяц, «выпячивать коррумпированность партийного аппарата, его какое-то льготное положение, незнание им обстановки на местах, неумение управлять», была ударом по партии. Свое поражение на выборах они отождествляли с поражением партии. Партия — это мы, — объявили кадры. Партия — это я, — объявил партийный генералиссимус.

Конфликт — традиционный. Каждый генеральный секретарь строит свои кадры для своей политики. В 1923 г., на XII съезде, Сталин, ссылаясь на слова Ленина, говорившего год назад, что «политика наша верна, но аппарат фальшивит, поэтому машина двигается не туда, куда нужно, а сворачивает», опровергал Шляпникова, заметившего, что если машина движется не туда, значит «шоферы не годятся». «Это, конечно, неверно, — заявил Сталин. — Совершенно неверно. Политика верна, шофер великолепен, тип самой машины хорош, он советский, а вот составные части государственной машины, т. е. те или иные работники в государственном аппарате плохи, не наши». Необходим, подытожил генеральный секретарь И. В. Сталин, рычаг «для перестройки всех составных частей машины, для замены старых негодных частей новыми, если мы действительно хотим машину двигать туда, куда ей надлежит двигаться». И заключил: «В этом суть предложения тов. Ленина». Ленин был уже смертельно болен и сам говорить не мог. Сталин точно и правильно, лучше всех понял смысл «перестройки», туманно сформулированной основателем партии. Больше десяти лет понадобится Сталину для реализации идеи Ленина.

«Перестройка» Горбачева — развитие идеи Ленина в новых условиях. Седьмой генеральный секретарь не сомневается в том, что его политика верна. Он твердо убежден, что шофер Горбачев великолепен. Нет у него сомнении и в том, что тип машины хорош, ибо он — советский. «Я верю, — говорит Горбачев, — в безграничные возможности социализма». Мы убеждены, — настаивает он, — «в жизненности марксистско-ленинского учения, научно обосновавшего возможность построения общества социальной справедливости, цивилизации свободных и равноправных людей». Чтобы машина пошла туда, куда направляет ее великолепный шофер, необходимо лишь «заменить старые, негодные части новыми», как выражался товарищ Сталин.

Михаил Горбачев говорит об этом более поэтично: «В обновляющемся обществе партия должна постоянно обновляться». Рычагом обновления должна быть «очень эффективная, интенсивная и адекватная времени кадровая политика». Очередной генеральный секретарь в очередной раз подтверждает правоту сталинской формулы: кадры решают все. Анализируя текст, филологи обращают особое внимание на повторяющиеся слова и выражения. В них содержится основной смысл. В докладе, а затем в заключительном слове на совещании о кадрах в июле 1989 г. Горбачев не перестает повторять: «Сейчас успех перестройки будет достигаться там, где будут правильно решены кадровые вопросы, где будет обеспечиваться приток свежих сил»; «новые кадровые решения не должны происходить за счет перетасовок и перемещений, когда мы вращаемся в кругу одних и тех же людей и не открываем новые возможности для притока свежих сил»; «нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами»; «в партию вливаются новые свежие силы»; «кадры нуждаются в обновлении, притоке свежих сил»; «туда, где нужна замена, должны прийти и активно включиться в работу новые люди». И так далее, и так далее. Нужны новые, свежие силы. Они — уверяет оптимист Горбачев — есть. Ждут на пороге партийных кабинетов.

Бунт партийных секретарей вызван, что вполне естественно, в первую очередь, страхом потерять руководящее кресло и связанные с ним блага. Но есть и другая причина. Кадры не понимают политики Горбачева. Или, возможно, понимают ее слишком хорошо, видя, например, в выборах только средство, сталинский «рычаг», чтобы избавиться от старых кадров. Их раздражает двусмысленность политики Горбачева: продолжая настаивать на необходимости сохранения руководящей роли партии, он зовет отказаться от партийного руководства повседневной жизнью.

Семантическая игра Горбачева питает недовольство в кадровом корпусе. Как сочетать «решительное освобождение от несвойственных функций» и необходимость «действовать во всех областях жизни»? Что значит «отделение политического авангарда общества, с одной стороны, властвования и управления, переходящих к Советам, — с другой»? Николай Рыжков констатирует: «Партия, игравшая ведущую роль в административно-командной системе управления, с разрушением этой системы теряет главное — давать прямые указания и вмешиваться, как это было раньше, в вопросы хозяйственной жизни, советское строительство и многое другое». Член Политбюро и премьер-министр, Рыжков — один из ближайших соратников Горбачева. Он, в принципе, согласен, что «давать прямые указания» — «по самой природе политической организации было противоестественно всегда». Он, конечно, лукавит, ибо ленинская партия всегда только на принципе прямого вмешательства во все области жизни стояла. Рыжков, казалось бы, — за «размежевание». Он констатирует лишь, что, во-первых, еще нет политических методов руководства новыми способами; что «свежие силы», на которых рассчитывает Горбачев, так же, как и «несвежие», не могут работать иначе, как давая прямые указания. Фрондирующие первые секретари жалуются и на то, что, с одной стороны, от них требуют отказаться от «справедливо осужденных методов», а с другой обвиняют в том, что они «упустили из рук управленческие вожжи».

«Размежевание», которое Горбачев представляет как ядро своей политической реформы, переживает судьбу всех других «нововведений» перестройки. Партийный аппарат — по крайней мере, на словах — зовут передать часть функций Советам. А Советы еще ждут закона, который определил бы их функции, их власть, их экономику. Как выразился Егор Лигачев: «Сегодня началось разделение функций партии и государства. Однако, как не раз бывало с реформами и нововведениями, у нас не хватает терпения, и мы хотим немедленного результата. Советы еще не наделены необходимыми правами и ресурсами, а в ряде мест партийные комитеты уже заняли позицию невмешательства, нейтралитета, отошли от решения экономических и социальных проблем».

Реализуя свою политическую реформу, Горбачев остается верен себе. «Размежевание» организуется наспех, небрежно, без подготовки. Точно так же, как все другие реформы перестройки. Доводится до конца, упорно и последовательно, только та часть политической реформы, которая касается лично Лидера. Бунт секретарей, набравший силу бури в июле 1989 г., на совещании в ЦК, был направлен против Горбачева. Список предъявленных ему обвинений был значительно серьезнее обвинений, ставших причиной свержения Хрущева. Николай Рыжков говорил о новой ситуации, сложившейся на вершине пирамиды власти, — о треугольнике в системе управления: ЦК партии, Верховный Совет СССР и Совет министров. Рыжков задал логичный вопрос: в условиях постоянно действующего Верховного совета каковы теперь функции пленума ЦК и Политбюро, которые до сих пор вырабатывали концепции экономического развития страны, пятилетних и годовых планов, принимали решения по государственным программам и т. д.? Он констатировал: теперь уже нельзя, как прежде, только по партийной линии доводить прямые рекомендации по вопросам народного хозяйства, экономической реформы, научно-технической политики и другим проблемам.

Функции высшей партийной власти стали, по мнению Рыжкова, «неясными». Для партийных секретарей было совершенно очевидно, что два угла треугольника держит в своих руках Генеральный секретарь и Председатель Верховного совета — един в двух лицах — Михаил Горбачев. Третий угол, Совет министров — это, понятно для всех, самый маленький, вспомогательный. Открытое недовольство кадрового корпуса партии вызвано тем, что сужение сферы власти секретарей происходит одновременно с необычайным расширением сферы власти Лидера. Недовольство было выражено открыто. Первый секретарь Свердловского областного комитета партии Л. Бобыкин, отметив, что «за последнее время ослабла роль Секретариата ЦК», предложил назначить «второго секретаря ЦК, как бы это официально ни называть». Рыжков, обернув против Горбачева призыв освободить партийный аппарат от занятий «мелкими вопросами», объявил: «Мы должны всячески содействовать, чтобы Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев больше внимания уделял своим партийным обязанностям. Нам надо освободить его от мелочных вопросов, которые его захлестывают. Дать возможность сосредоточиться на принципиальных проблемах, от которых зависит настоящее и будущее партии. Он должен непосредственно возглавить важное дело перестройки КПСС».

Михаил Горбачев, как и первые секретари, отлично знает, что власть — не в разработке «принципиальных проблем», а в руководстве деталями, в решении «мелочных вопросов». Поэтому им так обидно, что, посягая на их реальную власть, он концентрирует ее в неограниченных размерах в своих руках.

Лето 1989 г. — завершение первого этапа политической реформы Горбачева. Чудо «совмещения функций» свершилось. Лидер занял оба важнейших поста. Положение его стало достаточно прочным, чтобы рассматривать фронду секретарей как малозначительный эпизод в неудержимом восхождении на вершину власти. Урок заговора против Хрущева не прошел даром.

Предстоит второй этап политической реформы. Необходимо завершить создание полностью подчиненного Лидеру аппарата. Стратегия Горбачева — это, пользуясь терминологией английского военного теоретика Лиддела-Гарта, стратегия непрямых действий. Она требует отказа от прямых столкновений с противником. В ответ на бунт секретарей, утверждающих, что реформа привела к партийному кризису, к возникновению «дефицита народного Доверия к партии», Горбачев добивался принятия решения о досрочном созыве съезда партии в июне 1990 г. Он рассчитывает завершить на нем обновление аппарата. «Аппарат нам нужен, — говорит он. — Но аппарат новый». Это означает смертный приговор аппарату старому, устаревшим винтикам машины, которую каждый очередной Генеральный секретарь пробует сделать эффективнее — затевая ремонт или перестройку.

XXVIII съезд партии завершил второй этап политической реформы, так, как это было задумано Горбачевым. К этому времени он сменил шляпу Председателя Верховного совета СССР на цилиндр Президента СССР, заняв пост, которого советская система не знала. Накануне съезда, как всегда в минувшие годы перед съездами, конференциями, пленумами, вспыхнула тревога, распространяемая западными корреспондентами в Москве, она возвращалась по месту происхождения и вновь шла в мир.

Дав выговориться своим конкурентам и наиболее нетерпеливым делегатам, Михаил Горбачев уверенно и спокойно добился своей цели. Он был избран генеральным секретарем, сохранив пост президента. Он избавился от всех тех, кого считал ненужными. Главное же, снова — еще и еще раз — увеличил свою личную власть. Продолжая считать, что административные переименования отлично заменяют радикальные реформы, он представил вторым этапом политической реформы перемещение центра власти. Единственным реальным результатом XXVIII съезда партии стало изменение функции Политбюро. Долгие десятилетия — оно было Высшей инстанцией. Советская история, однако, свидетельствует, что Политбюро нередко только считалось высшим центром власти. Причем оно имело тем больше власти, чем слабее был генеральный секретарь (обычно в первые годы после его избрания). По мере того, как очередному Лидеру удавалось реализовать возможности, заложенные в его функции, роль и власть ПБ соответственно сокращались.

Политбюро было создано в 1919 г. для руководства работой партии, а следовательно — уже тогда — жизнью страной. В него входило 5 членов: Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Крестинский и три кандидата — Зиновьев, Калинин, Бухарин. Ленин был одновременно председателем Совнаркома. В 1931 г. Политбюро насчитывало 10 членов — и это был уже полностью сталинский орган, французский советолог Мишель Татю заметил, что Сталину понадобилось для полной очистки ПБ от ленинских последышей 6 лет (Томский был изгнан в декабре 1930 г.). Горбачев затратил на подобную операцию — всего 5 лет (последний брежневский памятник был выброшен в июле 1990 г., Воротников).

Сталинское Политбюро было высшим органом власти — ибо Сталин был его членом. Во время войны он перенес центр управления в Государственный комитет обороны. В 1952 г., готовя очередной «большой террор», «отец народов» влил в ПБ свежую кровь, доведя число членов до 25, и назвал новую Высшую инстанцию — Президиум.

На XXVIII съезде Политбюро изменило свою физиономию: в него вошли 15 первых секретарей республиканских компартий, которых дополняют 7 членов, избранных ЦК, и два руководителя: генеральный секретарь Горбачев и заместитель генерального секретаря Владимир Ивашко. Поскольку вряд ли первые секретари республик будут присутствовать на всех заседаниях, текущую работу будут делать москвичи совместно с неизменным секретариатом ЦК, состоящим из 18 членов. Здесь также есть некоторое нововведение: имеется группа секретарей, которые будут заниматься (как всегда) различными отраслями, и группа декоративных членов секретариата: колхозник, рабочий и т.д.

Особенность нынешнего Политбюро — отсутствие в нем тех, кто ранее считался опорой высшего центра власти: например, А. Яковлева, Э. Шеварднадзе. Выбросив из Политбюро ненужных ему лидеров (Е. Лигачева и др.), Михаил Горбачев забрал своих соратников в президентский совет.

Остался неизменным закон: власть там, где находится Генеральный секретарь. Сегодня, именуясь еще и президентом, он сделал Высшей инстанцией, центром управления — Президентский совет. Только он занимает посты в двух высших органах власти.

Выборы в Центральный комитет показали, что еще никогда в истории КПСС не было такой чистки высших партийных кадров. Мишель Татю приводит цифры. Между 1934 и 1939 гг., в период «большого террора» было вновь избрано в ЦК 22% и не избрано (тогда это означало смерть или, в лучшем случае, лагерь), между 1986 и 1990 гг. — было переизбрано менее 20%, число новых членов составляет примерно 85%.

Михаил Горбачев получил свой новый аппарат. Что он с ним будет делать — это другой вопрос.

Глава восемнадцатая. В зените

Кто устанавливает новый порядок управления, делает врагами всех тех, кто пользовался привилегиями при старом порядке, и находит лишь прохладную поддержку среди тех, кто может выиграть при новом порядке. Прохладное отношение объясняется частично страхом перед противниками, а частично отсутствием веры в новые вещи, до тех пор пока они не будут проверены опытом.
(Макиавелли)

Личная канцелярия

Приход нового Лидера — это всегда новый порядок, даже если структура системы остается неизменной. Горбачев не был новичком в Кремле, когда его избрали Генеральным секретарем. Он не был ветераном кремлевских интриг, но за 7 лет работы секретарем ЦК сумел создать связи, познакомиться с механизмами высшей власти. Склонности «нового генерального секретаря выявляются прежде всего в составе его внутреннего кабинета. Важнейшим инструментом власти Сталина был секретариат Генерального секретаря. В августе 1923 года Оргбюро ЦК принимает постановление о назначении товарища Бажанова «помощником секретаря ЦК т. Сталина». К этому времени у Сталина были уже три помощника, но документы об их назначении хранятся, видимо, в архивах. Во всяком случае, известно, что члены личного кабинета Сталина носили наименование — помощники. Так это и осталось до настоящего времени. Имена и деятельность этих важнейших «винтиков» рулевой машины остаются в тени. В воспоминаниях упоминается помощник Хрущева, Лебедев, передавший Лидеру «Один день Ивана Денисовича», мелькал на фотографиях помощник по внешнеполитическим делам Александров-Агентов, работавший с Хрущевым, Брежневым, Андроповым и Черненко.

Полный состав личного секретариата Горбачева неизвестен. Во время поездки в Югославию генеральный секретарь назвал имя своего помощника, сопровождавшего его, Георгия Шахназарова, известны имена еще двух помощников — Анатолия Черняева и Ивана Фролова. Профессиональный облик их интересен, ибо отражает характер политики Горбачева. Его помощники — «обществоведы»: Черняев — историк, Фролов — философ, Шахназаров — политолог, — многолетние чиновники аппарата ЦК. Они работали в отделе науки, в отделе международной информации.

В конце 1989 г. Михаил Горбачев послал Ивана Фролова на пост главного редактора «Правды», обеспечив ему избрание секретарем ЦК — для укрепления авторитета центрального органа КПСС. В январе 1990 г. в личную канцелярию Горбачева пришел экономист Николай Петраков. Новый помощник, сторонник рыночной экономики, был удивлен своим выбором, ибо не был знаком с Генеральным секретарем. Званием помощника пользуется с конца 1989 г. и Вадим Загладин в течение десятилетий работавший в международном отделе ЦК заместителем Бориса Пономарева, верного проводника сталинской внешней политики, организатора и руководителя международного коммунистического движения.

Георгий Шахназаров — плодовитый автор статей и книг по вопросам «обществоведения». За свои труды избран членом-корреспондентом Академии наук. Занимал посты президента советской ассоциации политических наук и первого вице-президента Международной ассоциации политических наук. Одновременно занимал высокий пост в отделе международной информации ЦК. И писал научно-фантастические романы. Взгляды двух других помощников Генерального секретаря могут быть вычислены на основании текстов, читаемых Горбачевым. Г. Шахназаров в конце 1983 г. выпустил книгу в 767 страниц, включавшую его работы 1978—1981 годов, озаглавленную «Социализм и будущее». Футуролог и политолог заключает книгу обращением к потомкам: «Вполне возможно, те, кто захочет прочитать эту книгу в 2030 году, найдут в ней немало такого, что будет выглядеть забавным для их мудрости. Что-то окажется не совсем так, что-то совсем не так. Но главное должно сбыться. Социализм неизбежен, и он будет постоянно совершенствоваться...» Читатель, заглядывающий в труд Г. Шахназарова не через 50 лет, а всего через 5, находит в ней множество «забавного»: категорическое утверждение, что «в Советском Союзе построено развитое социалистическое общество»; что «вступив на путь социализма», все страны — от Монголии до ГДР, Чехословакии, Польши и Венгрии, «развивались быстрыми темпами, значительно опережающими темпы экономического развития капиталистических государств»; что проделана огромная работа — в веселые брежневские годы — «по развитию системы народовластия и укрепления законности» и т. д. и т. п. Одновременно, есть в этой книге весь жаргон Горбачевского «нового политического мышления». Его нужно только вылущить сегодня из отжившей свое время трухи утверждений относительно обреченности капитализма.

Есть в книге ценное качество, которое, видимо, не могло не привлечь внимания Генерального секретаря. Основной текст был написан в годы расцвета эпохи Брежнева, выходила монография в короткое царствование Андропова. В именном индексе имеется одиннадцать сносок на Андропова и всего четыре — на Брежнева. В большом диалоге писателя А. Адамовича и ученого Г. Шахназарова о «новом мышлении и инерции прогресса», имевшем место летом 1988 года, помощник Горбачева, продолжая настаивать на том, что «социализм... далеко не раскрыл еще всего своего потенциала, но уже внес огромный, неоценимый вклад в прогресс человечества», признал допущенные «просчеты и ошибки в организации и развитии различных общественных аспектов». Главным источником «деформаций» явилось, по его убеждению, «отступление от ленинских принципов партийной и государственной жизни». Через пять лет после публикации брежневско-андроповской теории социализма, Г. Шахназаров дополняет ее призывами к «осмыслению взаимозависимости мира», к «плюрализму социального устройства мира». Плюрализм, в его понимании, означает не сосуществование неизменно капитализма и социализма, а принятие в разных странах своеобразных черт социалистического строя. Скажем, «в Швеции социал-демократы провели уже немалую работу по внедрению в жизнь некоторых социалистических принципов».

В начале 1990 года Михаил Горбачев направил своего помощника Фролова в «Правду» — главным редактором. В свое время так поступил Сталин, поручив центральный орган своему помощнику Льву Мехлису. Александр Зиновьев включил Ивана Фролова в число персонажей «Зияющих высот», — безжалостной сатиры на советское общество. Вспоминая, в интервью о деятельности Фролова на посту главного редактора «Вопросов философии», Александр Зиновьев заметил, что однажды подсчитал число ссылок на Сталина в журнале «Под знаменем марксизма», в расцвет сталинизма, и число ссылок на Брежнева в «Вопросах философии». У Фролова их было в два раза больше.

Выбывшего помощника Фролова заменил в личной канцелярии Горбачева — экономист Николай Петраков.

Создание личной канцелярии — первая, наиболее простая задача, которую решает новый Лидер. Помощники выбираются лично им, в случае недовольства он может легко от них избавиться. Сложнее обстоит дело с кадровым корпусом партии. Прежде всего с центральным аппаратом. Федор Бурлацкий, оценивая итоги четырех лет перестройки, признавал, что успехи были достигнуты только на международной арене. И объясняет это двумя причинами: «Внешняя политика не нуждалась в каких-то дополнительных ресурсах, она требовала лишь нового мышления, активности, смелости и оправданного риска»; «М. С. Горбачев имеет хороших соратников и помощников в этой области».

Подбор «соратников и помощников» в высших эшелонах власти затрудняется прежде всего тем, что они уже имеются. Их подобрали для себя предшественники седьмого секретаря. В многочисленных книгах о Горбачеве и разнообразных аспектах его деятельности подробно описаны бесчисленные увольнения и назначения, сложные перемещения в центральном аппарате: исчезновение старых и появление новых имен в Политбюро, Секретариате. Нет нужды к этому возвращаться, тем более, что, как правило, сами по себе уволенные или вновь назначенные были и будут исполнителями политики Генерального секретаря.

Представляет интерес техника «чистки» старого аппарата и формирования нового. Минувшие годы продемонстрировали, что Генеральный секретарь является полным хозяином своего аппарата. О полной свободе действий Горбачева свидетельствует, между прочим, неожиданное для всех выдвижение им Александра Лукьянова на высокий пост вице-президента Верховного совета, а затем и вице-президента СССР. Избрание Лукьянова, о котором раньше никто не думал, не представило никаких трудностей. Депутаты получили зато возможность до полного удовлетворения допрашивать кандидатов на министерские посты, где личность избранного значения не имеет.

Заняв пост президента СССР, Михаил Горбачев составил себе вторую «канцелярию» — Президентский совет. О его функционировании известно еще меньше, чем о процедуре деятельности Политбюро. После XXVIII съезда КПСС Горбачев перевел в Президентский совет из Политбюро Александра Яковлева, председателя КГБ Владимира Крючкова, председателя Госплана Юрия Маслюкова, председателя Совета министров Рыжкова, бывшего главного идеолога Вадима Медведева, бывших кандидатов в члены Политбюро Евгения Примакова и министра обороны Дмитрия Язова. По должности в Президентский совет входят председатели Верховных советов 15 республик. Бывшие члены ПБ, вошедшие в Совет Горбачева, стали его личными избранниками. В Политбюро формально они были избраны Центральным комитетом партии.

Выведя из ПБ в Президентский совет нужных ему людей, Горбачев обновил Политбюро «новыми» людьми, обязанными своей карьерой только ему. По его настоянию — заместителем генерального секретаря неожиданно для всех был избран Владимир Ивашко, до недавнего времени первый секретарь ЦК компартии Украины.

Точно так же, как в Политбюро имеются «представители трудового народа», в Президентском совете тоже можно их найти: писатели Чингиз Айтматов и Валентин Распутин, академик экономист Станислав Шаталин, рабочий Вениамин Ярин, физик Юрий Осипян. Все бразды правления держит Генеральный секретарь и Президент: един в двух лицах.

«Генератор идей»

Знахарь — не человек без теории: у знахаря неверная, чаще всего устаревшая теория.
(Виктор Шкловский)

Среди «соратников» Генерального секретаря, кажется, только один заслуживает этого названия. Во всяком случае, таким представляется он в Советском Союзе. Биография Александра Яковлева полна зигзагов. Родился в 1923 году и служил в 1941—1943 гг. в армии. Окончил ярославский педагогический институт и семь лет работал в местном областном комитете партии. В 1953 году Яковлева переводят в Москву в аппарат ЦК, где, переступая со ступеньки на ступеньку, он делает карьеру в отделе пропаганды. В начале 1971 года — назначается заведующим отдела. К этому времени Александр Яковлев закончил Академию общественных наук, кузницу партийных кадров, провел несколько месяцев 1959 года — по обмену — как студент в Колумбийском университете. Много писал. За свои труды был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. О содержании и направленности работ А. Яковлева свидетельствуют их названия: «Идейная нищета апологетов „холодной войны“»; «Американская буржуазная литература по вопросам внешней политики правительства США в 1953—1960 годах» (1961); «Призыв убивать. Американские фальсификаторы проблем войны и мира» (1965); «Идеология американской „империи“. Проблемы войны, мира и международных отношений в послевоенной американской буржуазной литературе» (1967); «Пакс Американа. Имперская идеология: истоки, доктрины» (1969). Под его редакцией выходят документы Пентагона: «По ступеням войны и обмана. О чем свидетельствуют секретные документы Пентагона» (1971). Среди печатных работ А. Яковлева особенно известен возглавленный им коллективный труд: «Основы политических знаний. Учебное пособие для политических школ системы партийной учебы» (1972). Первое издание вышло тиражом в 250 тысяч экземпляров. Затем последовали другие издания. Этот основной учебник для партийных кадров был переведен на многие языки, в том числе на бенгальский, хинди, сингалезский.

Карьера Яковлева остановилась в конце 1972 года. В «Литературной газете» появилась статья — занимавшая две полосы — «Против антиисторизма». Она была скромно подписана: А. Яковлев. Доктор исторических наук. Статья, посвященная национальному вопросу в СССР, анализировала, в частности, русофильские тенденции, громко заявлявшие о себе в то время в литературе и публицистике. А. Яковлев указывал на опасность оживления русских «националистических настроений» по двум причинам. Потому, что они подрывают веру в социализм, представляют «социализм и те изменения, которые он за полвека внес в нашу жизнь, социалистическую практику советского общества, формирующую коммунистическую мораль... как искусственно привнесенные нововведения... вряд ли оправдывающие ломку привычного образа жизни». Авторы книг и статей — сообщает А. Яковлев — «чураются таких слов и понятий, как „советское“, „социалистическое“, „колхозное“. Во-вторых, потому, что оживление русского национализма пробуждает национализм других народов, составляющих СССР». Когда нарочито идеализируется прошлое, да еще при нечетких социальных позициях, — подчеркивает Яковлев, — возникает нелепый спор, чей царь лучше...» В ответ на идеализацию русских царей и полководцев грузины начинают писать о «светлой личности царицы Тамар», украинцы — о мифическом киевском князе Богдане Гатило, под чьим именем скрывался вождь гуннов Атилла, узбеки — о Тимуре, казахи — о движении Кенесары Касымова, молдаване — о своих деятелях культуры прошлого века и т. д. и т. д. Мало этого, воспоминания о далеком прошлом, которое, как правило, всегда содержит эпизоды борьбы с Россией, ведут к воспоминаниям о более близких временах. Делаются, — продолжает Яковлев, — «попытки приукрасить, обелить некоторых представителей буржуазного национализма, что обнаружилось в ряде публикаций об украинских буржуазных националистах, о грузинских меньшевиках, социал-федералистах, об армянских дашнаках».

Статья была воспринята, прежде всего, как атака на русский национализм. Она обсуждалась на заседании Политбюро. Главным обвинителем выступил заведующий отделом культуры ЦК Василий Шауро. Белорус, он защищал русскую национальную идею против русского Яковлева. Статья была осуждена. Александр Яковлев выслан послом в Канаду.

Прозорливость и политическая мудрость Александра Яковлева были, возможно, поняты лишь очень немногими в высшем эшелоне власти. «Против антиисторизма» была, прежде всего, страстным предупреждением ортодоксального советского идеолога об опасности игры с национализмом. Об опасности для советской системы вообще, национальной целостности Союза, в частности. Яковлев подчеркивает — и в этом прежде всего пафос его статьи, — что классовый критерий — это единственная база многонационального советского государства. Игра с национализмами, — объясняет он, — неминуемо ведет к признанию существования некоторых надклассовых чувств. Например, вечной морали, нравственного начала. Яковлев приводит неопровержимый аргумент, цитату из Ленина: «Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем». Опасаясь, что одной цитаты недостаточно, автор статьи «Против антиисторизма» приводит еще одну: из письма Ленина Горькому: «Конкретные политические результаты той или иной проповеди определяются, в конечном счете, не стремлением сказать „доброе и хорошее“, указать на „правду-справедливость“, а объективным социальным содержанием высказанных взглядов, реальными обстоятельствами общественного бытия».

Только советская идеология — принципиально аморальная, «историческая», т. е. учитывающая «реальные обстоятельства бытия», не позволяющая себя привязать к неким вечным, внеклассовым ценностям, мифам, которые «лелеют буржуазные идеологи», — может быть фундаментом советской системы. Таково было послание Александра Яковлева. В 1972 году он не был услышан и сослан — послом в Канаду.

Поворот судьбы случился в мае 1983 года. Канаду посетил секретарь ЦК и член Политбюро Михаил Горбачев. Легенда хочет, чтобы гость и посол СССР в Оттаве проговорили всю ночь и нашли друг друга. В июне Юрий Андропов, тогдашний Генеральный секретарь, вызывает Яковлева в Москву и дает ему заметный, но маловажный пост директора Института мировой экономики и международных отношений. Будущие историки скажут, послал ли Андропов Горбачева к Яковлеву или Горбачев убедил Андропова в ценных качествах посла в Канаде.

Избрание Горбачева открывает Яковлеву дорогу к блистательной карьере. Он секретарь ЦК, затем кандидат, а потом и член Политбюро. Ему поручается руководство идеологией, но вскоре Горбачев передает идеологию Вадиму Медведеву, а Александр Яковлев получает в свои руки внешнюю политику. Михаил Горбачев любит, чтобы компетенции секретарей ЦК и членов Политбюро были очерчены неясно, чтобы несколько человек занимались одними и теми же проблемами. Экономикой, например, ведает половина членов Политбюро, включая премьер-министра. Яковлев руководит внешней политикой, которой занимается также министр иностранных дел и член Политбюро Шеварднадзе. Яковлев разрабатывает стратегические концепции, но не чурается и дипломатической практики — принимает иностранных послов, аккредитованных в Москве.

Основное занятие Александра Яковлевна — подготовка «целостной концепции» «нового мышления». Он — возможно, важнейший генератор идеологических идей, используемых Горбачевым. Генеральный секретарь часто повторяет слова, выражения, идеи, высказанные бывшим послом в Канаде.

Идеи Александра Яковлева претерпевают эволюцию. Более подробное знакомство с ними позволяет прийти к выводу, что прежде всего и главным образом меняется риторика, дискурс. В 1985 году, уже вернувшись в Москву, он пишет в предисловии к своей очередной книге — «На краю пропасти: от Трумэна до Рейгана», — что все восемь президентов США послевоенного периода «использовали те же самые методы, чтобы сеять страх перед внешней опасностью, разжигать разнузданный шовинизм, оправдывать рост милитаризма и агрессии, промывать мозги народу, чтобы он не мог иметь мысли, нежелательные правящим силам», и т. д. и т. п. В конце 1986 г., уже руководя идеологией, Яковлев осуждает «западную массовую культуру» и ее вредное влияние на советский народ.

С 1987 года в словаре Главного идеолога появляются новые термины, выражения: «Мы полнее и точнее видим прошлое, настоящее, реалистичнее будущее». Он идет дальше: «Между апрелем 1985 года и январем текущего (1987) произошло наше коллективное возвращение к правде...» Правда — не открывается, к ней возвращаются, благодаря Апрелю, она была — это правда Ленина. Приходит озарение: «Вопрос о нравственности — это коренной вопрос перестройки. Вне духовности перестройки нет». Отложены в сторону ссылки на Ленина, отвергающего «обман всяких сказок о нравственности», у Вождя обнаружены цитаты о пользе морали.

Духовность, нравственность, мораль включаются в лексикон «нового политического мышления», которое формулируется прежде всего Яковлевым. Он возглавляет работу по созданию «целостной концепции», «рабочих чертежей» перестройки не только на каждом ее участке, но и в ее «единстве, взаимосвязи всех сфер жизнедеятельности общества».

В апреле 1987 года Александр Яковлев выступает с изложением основных тезисов идеологии «перестройки». Он читает доклад в Академии наук на совещании ученых-обществоведов. Изложенный очень сжато в «Правде», коротко в «Коммунисте», доклад был опубликован целиком только в академическом журнале. Как выражаются в Советском Союзе, его предназначили, главным образом, «для служебного пользования», как инструкция историкам, философам и т. п. Первое, что обращает на себя внимание в докладе, — это прямая связь со статьей 1972 года. Яковлев подчеркивает: «Крайне необходимо дальнейшее развитие в обществоведении принципа историзма». Т. е. учета конкретных обстоятельств при анализе реальности. Исходя из аксиомы «Апреля» (он пишет название месяца с большой буквы, как пишут «Октябрь»), как революционной эпохи «крутых перемен», главный идеолог прежде всего сообщает, что «апрельский пленум, XXVII съезд КПСС вооружили партию научно выверенным знанием коренных черт современной эпохи, противоречивого, но и взаимозависимого, во многом целостного мира, пониманием оптимальных путей, средств и методов решения важных для судеб цивилизации вопросов на переломном этапе всемирной истории».

Вооруженный научным знанием мира, путей, средств и методов его перестройки, Александр Яковлев еще твердо стоит в апреле 1987 г. на позициях 1972 года, настаивая на неизбежности классовой борьбы, коренном противоречии двух систем, их противоборстве. Он приводит пример: «...патриотизм Ленина, благороднейшего сына России, и патриотизм, к примеру, Столыпина, видимо, наиболее талантливого чиновника самодержавия, полярно противоположны, — это классовая пропасть и между людьми, и между мирами». Напоминая, что на протяжении длительного времени «мы мыслили... категориями отрицания капитализма и соперничества с ним», Яковлев декретирует: «В разумной мере это верно». Диалектико-материалистическое видение мира в представлении докладчика не приемлет «как отрицания коренной противоположности двух существующих ныне формаций, так и игнорирования сущностного единства современного мира...» Диалектика позволяет ему утверждать, что «необходимость сотрудничества всего человечества ни на йоту не уменьшает проблемы идеологического противоборства социализма и капитализма».

Обширный доклад, в котором нашлось место утверждениям типа «человек представляет для социализма высшую ценность»; «нам предстоит добиться реальной планомерности в развитии производства, реального централизма и реальной демократии»; «должны быть решительно отвергнуты любые попытки изобразить христианство как „матерь“ культуры русской», не выделяется ничем новым в потоке идеологической продукции Александра Яковлева. Он представляет интерес как этап на пути к дальнейшей эволюции идеологической риторики периода перестройки.

Двухсотлетие взятия Бастилии дало Александру Яковлеву случай представить абрис новой концепции революции: от Французской до «перестройки». Прежде всего, он указывает на необходимость «заново переосмыслить допустимость и пределы насилия в истории. Не в прошлой его части, но сегодня и в будущем, где насилию не может быть места». Подвергается ревизии Карл Маркс: «Идея о насилии в качестве повивальной бабки истории исчерпала себя, равно как и идея власти диктатуры, непосредственно опирающейся на насилие». Любые революции, настаивает идеолог «перестройки», «должны быть гуманными, бережливыми к человеку». Он напоминает, что «на каждом рубеже развития цивилизация неизменно выходила на идею ненасильственности»: «От библейского „не убий!“ до безъядерного, ненасильственного мира». Самые чудовищные преступления становились возможными, когда провозглашалась «безнравственность во имя нравственности». Указывая на прогрессивное значение Великой Французской революции, Александр Яковлев в то же время отмечает и слабости и недостатки, в частности, то, что экономисты-физиократы Кенэ и Тюрго «пренебрегли в своих идеях великими заветами предшественников — Аристотеля, Сократа, Платонова, Фомы Аквинского, Адама Смита и многих других, не мысливших экономику вне морали».

Важнейшая особенность «революции» Горбачева в том, что ее совершают партийные деятели, верно служившие предшествующим генеральным секретарям. Пришло новое время, они стали проповедовать новые взгляды. Большую популярность среди них приобрела евангельская история о превращении Савла в святого Павла. Легионы Савлов, бодро маршировавших в коммунизм, сделали поворот «все вдруг» и пошли в нужном новом направлении легионами Павлов. Если сравнить то, что писал Александр Яковлев до чудодейственного преображения, с тем, что он пишет после него, возникает иногда впечатление самокарикатуры. Он утверждал в 1972 году, что «самая „демократическая религия“ в конечном счете реакционна, представляет собой идеологию духовного рабства», и говорил об этом еще в 1987 году, а теперь слова не скажет, чтобы не вспомнить Библию, прогрессивность религии. В числе «интересных дат, отмеченных «в последние годы», он ставит рядом: 1000-летие крещения Руси (об опасности этого юбилея предупреждал в 1987), 200-летие Французской революции, 100-летие Интернационала. Забыв, кстати, 70-летие III Интернационала! Ненавистник Запада, прежде всего цитадели империализма США, четверть века поносивший в книгах и статьях буржуазную идеологию, свято веривший, что «строй частной собственности есть причина антагонистического классового деления общества», он заявляет теперь: «В сущности конечная цель классовой борьбы — в мире и гармонии». Мир, в котором, начиная с Октября 1917 года, царил ленинский закон «кто — кого?», в котором шла ожесточенная война нового мира, обреченного научными законами истории победить, со старым миром, обреченным теми же законами погибнуть, стал внезапно «цельным». Цельность мира, «общий дом», гармония — стали новыми лозунгами советской идеологии, составляемой под руководством Александра Яковлева из кирпичей, хранящихся в, казалось, забытых ее запасниках.

Александр Яковлев цитирует в поддержку своей миротворческой платформы Ленина, как цитировал его раньше, объясняя необходимость беспощадной борьбы. На этот раз вспоминается указание вождя о том, что революционер никогда не должен терять способность «самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент действия перейти к действию реформистскому». Если бы Александр Яковлев позволил Ленину говорить дальше, мы бы прочли: «Надо уметь приносить всякие жертвы, преодолевать величайшие препятствия, чтобы систематически, упорно, настойчиво, терпеливо пропагандировать и агитировать как раз в тех учреждениях, обществах, союзах, хотя бы самых что ни на есть реакционных... Надо уметь пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае надобности — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды...»

Право-лево

Эх, ты, не знаешь, где право, где лево.
(Николай Гоголь)

Оппозиция не вредит, если она не вредна.
(Михаил Салтыков-Щедрин )

Генеральный секретарь — как неопровержимо свидетельствует прошлое — должен всегда занимать центр. Только таким образом он может собрать всю ту власть, которую потенциально дает ему его пост. Центр существует только в том случае, если есть фланги: левый и правый. Наличие отклонений от Центра, который в сталинское время назывался «генеральная линия партии», дает ему возможность проявлять свой гений, вести партию и страну. Отклонения от Центра имели в истории партии разные наименования: уклон, течение, фракция, оппозиция. В 1921 г. Ленин тонко различал: «Уклон не есть еще готовое течение. Уклон это есть то, что можно поправить». На этом же съезде Ленин добился принятия резолюции «О единстве партии», запрещавшей фракции. Когда «уклонов», «фракций», «оппозиций» не было — генеральные секретари их создавали. Советский историк, рассказывающий — неполно и тенденциозно — историю «рабочей оппозиции», пишет, что в 1926 г., когда группа А. Шляпникова — А. Коллонтай давно уже была осуждена, сталинское «большинство» «в целях укрепления собственной власти... нуждалось в оппозициях, пускай даже фиктивных». Величайшим мастером создания фиктивных уклонов, фракций и оппозиций был, как хорошо известно, Сталин. Даже когда возникает сопротивление политике Генерального секретаря, платформу оппозиционной группы создает обычно, после разгрома оппозиции, победитель — Генеральный секретарь. Так было с «антипартийной группой», которую ликвидировал Никита Хрущев, так было с Хрущевым, когда, единственный раз в истории партии, был свергнут первый секретарь и ему предъявили список обвинений, составивший «линию», названную «волюнтаризмом».

Автор первой советской политической биографии Сталина неодобрительно замечает: «Сталин в душе всегда был «центристом»... Он стремился занимать такие позиции, с которых было бы быстро, удобно и безопасно примкнуть к сильнейшей стороне. В архиве Радека, между прочим, содержится любопытный документ — «О центризме в нашей партии», — где Сталин называется его выразителем, а сам центризм — «идейной нищетой политика». Не зная, видимо, такой оценки центризма, советский автор политического портрета Горбачева с восхищением констатирует: «...Горбачев — идеальный центрист, и в этом разгадка его политической тайны. Когда господствует консервативная тенденция, он кажется радикалом. Когда поднимается радикальная волна, он кажется консерватором. Центр — естественное место Горбачева в политическом пространстве, созданном исключительно благодаря его активности».

Обозначение «левого» и «правого» флангов в советском политическом пространстве было всегда очень затруднительно, ибо со второй половины 20-х годов разногласия в партийном руководстве носили только персональный характер. Споры имели место только по вопросам о темпах движения, о деталях. Борьба шла только и исключительно за власть. После окончательной победы Сталина и она прекратилась, вспыхнув после его смерти.

Сразу же после своего избрания Генеральным секретарем, Михаил Горбачев вводит в Политбюро двух секретарей ЦК — Егора Лигачева и Николая Рыжкова, пополняя тем самым высшую руководящую инстанцию — конгрегацию «старших секретарей». Рыжков займет вскоре пост премьер-министра, Лигачев получит под свою руку идеологию. Секретарь ЦК по идеологии, хранитель Догмы, обычно считается №2, хотя формально все секретари — равны. Ближайшее место рядом с Генеральным секретарем опасно не меньше, чем в автомашине место рядом с водителем. Еще не написана история «второго номера»: каждый из генеральных секретарей изводил их в большом количестве. Их перечень — от Бухарина до Кириленко может занять газетную полосу.

Егор Лигачев не избежал рока, нависшего над наследником №2. Ему выпала роль «консерватора», «ястреба», «главного противника №1». Необходимые качества для этой роли у «идеологического секретаря» имелись. Его биография удивительным образом напоминает жизненную историю всех других соратников Горбачева и самого Генерального. Родился в 1920 г., окончил московский авиационный институт, но, вступив в 1944 г. в партию, выбирает партийную карьеру. Начинает ее в Новосибирской области секретарем районного комитета комсомола. В 1946 г. становится первым секретарем областного комитета. И здесь произошел эпизод, остановивший на некоторое время карьеру молодого деятеля. Он был обвинен в «вождизме», снят с поста и отправлен на перевоспитание на заочное отделение Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Эту историю рассказал бывший советский журналист А. Асаркан, выехавший на Запад. Неожиданное ее подтверждение можно найти в докладе секретаря ЦК Г. Разумовского по случаю 118-й годовщины со дня рождения Ленина. Ведающий кадрами Г. Разумовский отметил, в частности, что «к сожалению в партийной среде и сейчас есть люди, зараженные вождизмом, исповедующие культ должности...» Для посвященных намек был понятен. После нескольких лет «блуждания в пустыне» — работы в аппарате ЦК в Москве, Лигачев в 1965 г. получает пост первого секретаря Томского областного комитета партии. С 1976 г. он член ЦK. Только в апреле 1983 г. Юрий Андропов, подбирающий себе «кадры», вызывает Лигачева, поручая организационный отдел, т. е. кадры. В конце года Лигачев становится секретарем ЦК. В апреле 1985 г., на первом пленуме после избрания Горбачева Генеральным секретарем, Егор Лигачев вводится в Политбюро. Все комментарии единодушны: это человек нового Генсека. На десять с половиной лет старше Горбачева, Лигачев был моложе по стажу работы секретарем ЦК. Их жизненный путь шел параллельно: работа в партийном аппарате составляла их биографию. Каждый из них долгие годы был полным хозяином большой территории — далеко от Москвы: один на юге, другой в Сибири.

Механизм создания «противника справа» начинает действовать сразу же. Важнейшая роль в операции предназначена западной печати. В декабре 1985 г. корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Москве сообщает: западные дипломаты в столице Советского Союза считают, что влияние Егора Лигачева растет, и кажется, что он сторонник более консервативного подхода к экономике. Журналист добавляет: «Советские политические дебаты редко проходят публично. Ответственные руководители, знающие о расхождениях по политическим вопросам, редко обсуждают их открыто, и взгляды, приписываемые членам Политбюро, носят часто спекулятивный характер. Западные дипломаты оценивают течения, изучая речи и другую открытую информацию». К этому совершенно верному перечислению источников, позволяющих судить о взглядах советских лидеров, необходимо добавить — слухи. Умело подготовленные и распространяемые.

Егор Лигачев, как и все другие члены Политбюро и Секретариата, выступает публично редко. Говорит непрерывно и по всем вопросам только Генеральный секретарь. Его речевая продукция удвоится после избрания председателем Верховного совета СССР, а затем — Президентом. Но и до этого Горбачев говорил в несколько раз больше, чем все другие советские руководители вместе взятые. Выступления Лигачева по стилю и словарю совершенно не отличаются от речей Горбачева. Не было бы ничего удивительного, если бы их писали те же самые референты. «Нам нужно как можно больше социализма, максимум социализма!», — говорит один. «Мы хотим больше социализма и поэтому больше демократии», — заявляет другой. В первом случае — Лигачев, во втором — Горбачев. Можно множить без конца подобные дословные повторения тех же мыслей, идей, клише. Имеются и расхождения. Они вызваны двумя обстоятельствами. По своей должности блюстителя идеологии, Лигачев должен был выражать беспокойство возможными нарушениями границ «гласности». И он выражает его призывом: «Нам нужна не односторонняя правда, нам нужна полная правда». По своему положению «№2» Лигачев не может опережать Генерального секретаря, поэтому он отстает от Лидера на короткую дистанцию, повторяя сегодня то, что Горбачев говорил вчера.

Выступления Лигачева, не составляя программы, которую можно было бы рассматривать как платформу, отражали взгляды сторонника «перестройки», видевшего, что торопливость Генерального секретаря, стремящегося прежде всего консолидировать свою власть, грозит серьезными неприятностями. Возможные разногласия — их следы при желании можно обнаружить в текстах речей — связаны с темпами «перестройки».

Отсутствие у Лигачева программы облегчает работу тем, кто все более интенсивно превращает его в лидера «консерваторов», в главное препятствие на пути «перестройки». Распространяются слухи, что в отсутствие Горбачева заменяющий его Лигачев лихорадочно назначает своих, «консерваторов», на важные посты, отменяет «про-перестроечные» решения, принимает «анти». В ноябре 1987 г. московское телевидение показало пьесу «Разговор начистоту», которая была воспринята, как атака на «консерваторов», т. е. на №2. Американский журналист писал, что в тексте отрицательный персонаж, консерватор, почти дословно цитирует Лигачева. Очерк, послуживший материалом для пьесы, был опубликован Федором Бурлацким в октябре 1986 г. и ставил вопросы, задававшиеся в стране и в партийном аппарате повсеместно. В ноябре 1987 г. противников «перестройки» персонифицирует Егор Лигачев.

Заинтересованное лицо долго как бы не подозревало о ведущейся против него кампании либо делало вид, что не подозревает. Приехав на съезд французской компартии в Париж, Лигачев, по его просьбе, дает интервью газете «Ле Монд». Объявив, что председательствует на заседаниях секретариата ЦК, он производит сенсацию, забыв упомянуть, что так уже бывало иногда, что №1, случалось, не занимался техническими проблемами. Лигачев повторил мысль Горбачева о том, что «невозможно добиться прогресса экономики без демократизации, а демократизации — без «гласности». Добавив, как полагалось по его должности «Главного Идеолога», что все это происходит «в соответствии с нашей марксистско-ленинской теорией». Он повторил, ставшую к этому времени аксиомой, формулу: перестройка — это революция. Лигачев объяснил, что цель «перестройки» — общество «здоровое во всех отношениях». Я думаю, закончил он интервью, «что эта гуманистическая цель заслуживает того, чтобы ее поддержали, в частности, вы».

В марте 1988 г. появилась «платформа» Лигачева. Письмо «Нины Андреевой» было представлено программой «консерваторов», «врагов перестройки». Много говорилось о том, что «письмо» появилось в тот момент, когда Горбачев и Яковлев были за границей. На XIX партконференции Лигачев находился уже на скамье подсудимых, как инициатор антиперестроечной программы.

Наиболее сенсационным эпизодом конференции стало личное столкновение между «правым» и «левым» флангами «перестройки». Борис Ельцин напал в своем выступлении на Егора Лигачева, который ответил тем же. По-товарищески, как коммунист коммуниста, Лигачев учил: «...ты, Борис, не сделал правильных политических выводов... Молчал и выжидал на заседаниях Политбюро... Не получив поддержку партии апеллировал к буржуазной прессе...»

К весне 1990 г. процесс изменений, все более уходивший из-под контроля Горбачева, вынуждал Лигачева все более четко определять свои взгляды. В то время как генсек, ставший президентом, не переставая колебаться, как маятник, уходил, толкаемый соображениями борьбы за власть, в неизвестное, Егор Лигачев, передвинутый из идеологии на пост руководителя советского сельского хозяйства, настаивал на возвращение в хорошо знакомое прошлое. Беседуя с корреспондентом «Аргументов и фактов», Лигачев категорически отверг рецепты реформаторов: «Нельзя модернизировать социализм, лечить болевые точки нашей экономики методами капиталистического хозяйства». Здесь разошлись соратники Горбачев и Лигачев: генсек-президент верит, что можно улучшить социализм капитализмом, Лигачев знает, что это невозможно.

16 марта 1990 г., сильный сознанием, что он стоит на твердой почве, Лигачев, выступая на пленуме ЦК, обвинил Горбачева в ослаблении партии, а также в том, что отказавшись поддержать коммунистические партии в социалистических странах, он способствовал падению там социалистических режимов.

Виталий Третьяков, автор политического портрета «лидера консерваторов», полагает, что у Лигачева может быть политическое будущее, если произойдет раскол коммунистической партии Советского Союза. О характере этого будущего свидетельствует портрет, сопровождающий статью: «главный консерватор» изображен с рукой, поднятой в фашистском салюте. Несправедливость намека очевидна: она свидетельствует о накале политических страстей. Егор Лигачев — не фашист, он — настоящий коммунист, представитель вида, который исчезает на наших глазах. Тореадоры называют «моментом истины» мгновение, когда они наносят удар, убивающий быка. Случается, что зверь уходит от удара и, в свою очередь, атакует противника. Егор Лигачев, речь которого на XXVIII съезде вызвала аплодисменты делегатов, выдвинул свою кандидатуру на пост заместителя генерального секретаря. Он получил 776 голосов за и 3642 — против. Безоговорочно — кандидат Горбачева В. Ивашко. Карьера Егора Лигачева, которого более 5 лет западная печать представляла главной угрозой для Горбачева, кончилась. Он был отправлен на пенсию.

Звезда Бориса Ельцина поднялась стремительно и неожиданно. Вызванный Горбачевым из Свердловска, где он 9 лет занимал пост первого секретаря обкома партии, на пост первого секретаря городского комитета в Москву, Ельцин выступил на XXVII съезде партии с призывом к своим коллегам-руководителям отказаться от привилегий. Призыв нового московского секретаря был выслушан с меньшим энтузиазмом, чем призыв виконта де Ноай 4 августа 1789 г. Делегаты съезда об отказе от привилегий еще не думали. Но дерзость оратора привлекла к нему внимание.

Биография Бориса Ельцина как две капли воды напоминает биографию Горбачева и многих других нынешних руководителей. Он сам рассказывает ее так: «Родился в 1931 г. в крестьянской семье в Свердловской области. Работал на стройке, закончил строительный факультет Уральского политехнического института. Работал на заводе, затем — партработа: зав. отделом, секретарь, первый секретарь Свердловского обкома, затем перевели в Москву...» Излагая свой жизненный путь слушателям Высшей комсомольской школы, Ельцин, несколько кокетничая, говорит: «Перевели в Москву, зачем не знаю...» Опытный партийный работник, он знал, что, вызвав провинциального аппаратчика в Москву, Генеральный секретарь рассчитывает на его полную преданность.

Борис Ельцин начинает «перестройку» в Москве: как Гарун аль-Рашид, он ходит по магазинам, выясняя, почему нет продуктов, ездит в автобусах, знакомясь с катастрофическим положением столичного транспорта. 11 апреля 1986 г. он выступает на собрании пропагандистов Москвы с непривычно откровенным описанием тяжелого во всех отношениях положения в городе и роскошной жизни номенклатурных работников. На записки — их было более 300, причем 90% анонимных, первый секретарь отвечал смело, ясно, возлагая всю вину на бывших руководителей, обещая быстро решить все вопросы. Например, на тревожащий москвичей вопрос о «лимитчиках», приглашаемых на тяжелые работы провинциалов, которым не дают право на постоянное жительство в Москве, но которые в ней остаются, Ельцин ответил: «Надо не ввозить новых людей, а заставлять москвичей работать. Органам милиции будет спущен план по тунеядцам».

Всемирную известность Борис Ельцин приобрел 6 мая 1987 г. В этот день в центре Москвы собралась демонстрация. Подняв лозунги: «Статус историко-патриотическому объединению „Память“», «Долой саботажников перестройки», «Требуем встречи с М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным», демонстранты двинулись к зданию Московского совета. Явился Ельцин, приглашенные в зал демонстранты встретили его аплодисментами, которые он не принял, объявив: «Вот, опять аплодисменты! Давайте отвыкать от „вождизма“. Вы просили встречи — я приехал, чтобы говорить на равных. Какие у вас вопросы?»

Встреча с первым секретарем московской парторганизации, кандидатом в члены Политбюро дала «Памяти» респектабельность и рекламу. А Ельцину обеспечила репутацию открытого, смелого руководителя, умеющего говорить с народом. Сторонникам «Памяти» он сказал: «Многие из поставленных вопросов обоснованны, а людьми, их задающими, движет чувство патриотизма, любви к Родине. Однако они не во всем правы в своих посылках и выводах».

Значительно резче разговаривал первый секретарь с партийным аппаратом Москвы. В короткий срок он заменил 23 из 33 первых секретарей районных комитетов и предупреждал, что чистка лишь началась. Ельцин оправдывался позднее, после потери своего поста, что «процент замены кадров партработников такого же ранга в целом по стране несколько выше». В Москве «замена» была слишком заметной. Вызывали нарекания и манеры Ельцина, его повадки всесильного хозяина. Он сам считал, что «многие отвыкли от требовательности, ее воспринимали как жестокость». Земляк Ельцина, свердловчанин В. Волков, вызванный как свидетель на XIX партконференцию, разбиравшую «дело Ельцина», благожелательно говоривший о нем, подчеркнувший, что он «завоевал (в Свердловске) высокий авторитет среди простых людей», признал: «Да, Б. Н. Ельцин очень трудный, жесткий человек».

Чистка московского аппарата привела к столкновению Ельцина с Лигачевым: секретари московских райкомов находятся в номенклатуре Секретариата ЦК. Лигачев считал, что Ельцин превысил свои полномочия. Первый секретарь МК считал, что, будучи ставленником Горбачева, он может себе позволить все. И здесь он ошибся. Сторонник «перестройки», которую он видел, прежде всего, как немедленную замену старого аппарата новым, Ельцин полагал, что может стать «локомотивом», который потянет за собой и самого Горбачева, излишне лавировавшего с точки зрения московского секретаря. Горбачев продемонстрировал, что не позволит никому диктовать себе темпы «перестройки». Против Ельцина был организован «бунт секретарей».

Операция заняла несколько месяцев и представляет интерес как модель борьбы за власть, идущей в верхних кремлевских коридорах. 11 августа «Правда» опубликовала заметку, озаглавленную «Больше дела» — отчет о заседании пленума московского комитета партии. Несколько фраз привлекали внимание. Прежде всего, удивляло сообщение о том, что «основной доклад», с которым выступил первый секретарь Ельцин, «с общего согласия участников был прерван острой и деловой дискуссией и продолжился после того, как выступили все, кто счел нужным». В анналах коммунистической партии — факт был уникальным. Доклад Первого — на любом уровне — не прерывается. Бросалась в глаза и цитата из выступления одного из секретарей райкомов, который говорил о необходимости «быстрее избавляться от командного стиля работы... избавляться от металла в голосе».

Обратившись к выступлениям участников, опубликованным в «Московской правде», можно было найти причины конфликта, возникшего между Ельциным и его подчиненными. Первый секретарь предупреждал: чистка только еще начинается. Он провозглашал: «Нужны комиссары и политруки перестройки. Смелее идти на замену тех, кто не способен работать с людьми. Подбор, расстановка и воспитание кадров всегда были и останутся главным содержанием партийной работы». Ему отвечали упреками в использовании старых методов. Приведенная в «Правде» цитата в отчете «Московской правды» звучала резче: «Думается, что мода на „металл в голосе“, умение „вытрясти“ должны уступить место высокому интеллекту и культуре, умению слушать и убеждать, глубоко понимать людей».

Следующим актом «Ельциниады» был — в октябре 1987 г. — пленум ЦК: московский секретарь защищался, атакуя Лигачева, который мешал ему полностью очистить аппарат. Темпераментный Ельцин, завуалированно и достаточно ясно, выразил обиду на не поддержавшего его Генерального секретаря. Пленум признал «выступление т. Ельцина на пленуме ЦК политически ошибочным» и решил снять его с поста первого секретаря МК. Виновник покаялся, в последнем слове признал, что ошибался, подверг себя самокритике.

Несколько месяцев спустя Борис Ельцин объяснял свое поражение в Москве тем, что «недооценил влияние московской мафии на различные сферы жизни». Сообщив, что было арестовано около 2 тыс. работников Совета, КГБ, милиции и торговли, он так оценил положение в столице: «Там такое срастание, как ведро с грязью». Возможно, лучше всего демонстрирует нравы советской «элиты власти» утверждение Ельцина о том, что его самокритика была вызвана специальными лекарствами. Он рассказал слушателям высшей комсомольской школы: «Я был прикован к постели, приказали через полтора часа быть на пленуме, врачи накачали меня лекарствами. Что в меня вливали?.. Говорю врачам: „Вы нарушили клятву Гиппократа“, а они мне: „У нас свой Гиппократ“. Я многое не помню». Самое замечательное в этом эпизоде — убежденность бывшего кандидата в члены Политбюро, первого секретаря партийного комитета столицы, что использование медицины в политической борьбе — вещь вполне реальная.

После Пленума ЦК быстро собрался пленум МК, и Ельцин был снят со своего поста, который занял Лев Зайков, член Политбюро и секретарь ЦК. Увольнение Бориса Ельцина Запад единодушно воспринял как удар по Горбачеву. Лондонский «Таймс» писал: «Потеря Борисом Ельциным поста руководителя московской партийной организации подтверждает самые пессимистические оценки относительно лидерства Горбачева». «Монд» констатировал: «Предупреждение Генеральному секретарю» и «Горбачев выходит ослабленным из дела Ельцина». «Интернейшенл Геральд Трибюн» сообщала, что, по мнению западного дипломата, увольнение Ельцина «означает ослабление влияния Горбачева». И так далее, и так далее. Дальнейшие события показали, что Генеральный секретарь подтвердил свою силу, укрепился, поставив на место Ельцина, вообразившего, что может влиять на Горбачева. Отобрав у Ельцина пост московского секретаря с легкостью необыкновенной. Горбачев оставил своего бывшего протеже в резерве. Ельцин получил должность вице-министра строительства, остался членом ЦК.

В июле 1988 г., на XIX партконференции, происходит рукопашная схватка между опальным Ельциным и членом Политбюро, секретарем ЦК Лигачевым, которого все его считают №2. Обращает внимание, что схватка идет на равных, что столкнулись не программы (оба оппонента за перестройку), а люди. Лигачев в качестве главного аргумента бросает: область, в которой я работал, снабжается продуктами питания целиком и полностью за счет собственного производства, причем по хорошему рациону, а ты, Борис, работал 9 лет секретарем обкома и прочно посадил область на талоны. Ельцин позднее скажет: трибуну XIX партконференции я брал, как Зимний. Тем не менее, он получил голос, выступил, главное же, стал делегатом конференции. Это отнюдь не было очевидным. Сам Ельцин, выступая в Свердловске, говорил, что давление двух больших уральских заводов «испугало некоторых, и в самый последний день, когда оставалась одна организация, которая выдвигает — это Карелия, я был за час до выборов туда выброшен, как десант, и немедленно избран». Рассказ свидетельствует о неплохой организации выборов, которыми занимался секретарь ЦК Разумовский, но не убеждает относительно «испуга некоторых». Скорее можно предполагать, что были сторонники избрания Ельцина делегатом конференции, были противники. Сторонники — на самом высшем уровне — победили.

В марте 1989 г. разыгрывается очередной акт пьесы. Ельцин выступает на пленуме ЦК, посвященном аграрному вопросу, и — неожиданно — становится объектом атаки. Его обвиняют в бюрократизме (он заставляет ждать в приемной своего министерства члена ЦК) и серьезных политических ошибках. Заседания пленума транслировались по телевидению почти целиком. Были выпущены эпизоды, связанные с Ельциным. В том числе великолепный диалог: Горбачев — Ельцин. После обвинений, адресованных бывшему московскому секретарю, его вызвал на трибуну Горбачев. Участник пленума уральский рабочий Н. Бухарин рассказывает об этом в интервью для «Нижнетагильского рабочего»: «Борис Николаевич, честно скажите, вы за многопартийную систему?» В это время Е. К. Лигачев встал, махнул рукой и вышел. А Ельцин ответил: «Я просто за то, чтобы люди высказались по этому вопросу». Тогда Михаил Сергеевич зачитал выдержки из стенограммы предвыборного собрания в Институте марксизма-ленинизма, свидетельствовавшие, что в этом ответе Ельцина нет полной искренности. «Вы какую-то связь имеете с демократическим союзом?» — спросил Горбачев. «Никакой», — ответил Ельцин. «Как же так получилось, что товарищ Тихомиров час ждал вас у вас в приемной?» — «Мне поздно доложили», — ответил Ельцин. «Эти люди, которые поздно доложили, еще работают в Госстрое?» — допытывался Горбачев.

Тон разговора, прокурорская резкость Генерального секретаря и покорность вызванного «на ковер» бывшего московского секретаря отлично иллюстрируют отношения между партийными товарищами на самом «верху» и дают представления о характере протагонистов.

Выдвинутый кандидатом на съезд народных депутатов от множества избирательных округов, Борис Ельцин выбрал — столицу. Он объяснял своим землякам, что «сердцем и душой» он хотел бы баллотироваться в Свердловске, «но политически для меня важнее Москва». Предвыборная кампания Бориса Ельцина поражала размахом, участием в ней радикально противоположных течений («Память» и Демократический союз звали голосовать за бывшего московского секретаря), широким использованием визуальных средств. В условиях полного государственного контроля над типографиями могли вызвать недоумение тысячи плакатов (1м на 1м), украсивших Москву. Не отличающийся красноречием, бледно выглядящий по телевидению, Борис Ельцин одержал триумф на выборах в столице СССР — 92% голосующих отдали ему свои бюллетени.

Чудеса продолжались и на съезде. Популярнейший депутат Москвы не был избран в Верховный совет — новый центр власти. Но никому не известный провинциальный депутат уступил Борису Ельцину свое место. В июле 1989 г., когда сформировалась Межрегиональная группа народных депутатов, объединившая сторонников «перестройки», ратующих за более быструю и последовательную ее реализацию и претендующих на роль лояльной оппозиции, в состав ее коллективного руководства рядом с А. Сахаровым, историком Ю. Афанасьевым, экономистом Г. Поповым, эстонским академиком Э. Палмом избран и Борис Ельцин. Единственный профессиональный политический деятель, бесспорно самый популярный депутат, борец против привилегий номенклатуры, Борис Ельцин имеет все шансы стать «альтернативным лидером». Бесспорный успех на выборах в народные депутаты РСФСР укрепил его позицию.

В Свердловске Ельцин жаловался на то, что начинают «спекулировать: выставлять меня какой-то альтернативной фигурой товарищу Горбачеву». Протестуя против подобных спекуляций, утверждая: «ни в коем случае», популярнейший народный депутат заявил: «В стратегических вопросах, в вопросах внешней политики и внутренней я полностью поддерживаю товарища Горбачева и не собираюсь ни в коем случае противопоставлять себя ему». Хорошо известно, что такого рода заявления делаются только в том случае, если есть желание «противопоставлять себя ему».

Рассказывая о своей роли в «перестройке», бывший московский секретарь замечает: «Мне кажется, если бы у Горбачева не было Ельцина, ему пришлось бы его выдумать». Приехав в апреле 1990 г. в Свердловск, президент Горбачев отвечал на вопросы уральских рабочих об их любимце Борисе Ельцине. Напомнив, что это он вызвал Ельцина в Москву и поддерживал его, президент констатировал, что сегодня «потенциал Ельцина как политического деятеля все же невелик... Программа и выступления его мне известны... Это как старая заигранная пластинка, набор тезисов: руководство доживает свой срок, оно исчерпало себя, оторвалось от народа и так далее и тому подобное». Горбачев подвел итоги: «Борис Николаевич спекулирует на трудностях, на социально-экономической напряженности... Я думаю, Борис Николаевич увлекся и никак не может свернуть с этой деструктивной колеи».

Егор Лигачев и Борис Ельцин — два крайних фланга «перестройки» в аппарате партии, позволявшие Генсеку держаться в центре. Лигачев возражал против отрицания всего советского прошлого против превращения партийных кадров в мишень для критики, считает, что колхозы и совхозы должны остаться основной формой ведения сельского хозяйства в СССР, он против отмены принципа демократического централизма в партии. Борис Ельцин настаивал на необходимости прежде всего удовлетворить материальные нужды населения путем, в частности, экспроприации «богачей». Анатолий Стреляный говорит о «детском социализме Ельцина». Несомненно — это популистский социализм.

29 мая 1990 г. Борис Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Ход выборов — кандидатура, выдвинутая против Ельцина, была сначала снята, затем вновь представлена — позволяет предполагать закулисные переговоры и сделки. Борис Ельцин, выдвинувший «левую» платформу, обещал включить в свой «кабинет» представителей «консерваторов». Еще раз избрание бывшего московского секретаря произошло в последнюю минуту, возможно, не без согласия главного «противника».

Личная неприязнь между двумя наиболее известными деятелями «перестройки» не мешает их вероятному сотрудничеству. Горбачев сохранил — после выборов Ельцина — возможность лавировать между двумя оформившимися платформами. Он может ссылаться на опасность «слева» (со стороны Ельцина), добиваясь поддержки «правых», и на — опасность «справа», требуя поддержки «левых». Комментаторы, представившие победу Ельцина как поражение Горбачева, настаивали на том, что появилась наконец альтернатива отцу «перестройки». Это — несомненный факт. Но, во-первых, Горбачев обеспечил себе пост президента СССР на ближайшие пять лет. Легальным путем замена Горбачева «русским царем», как окрестили некоторые западные газеты нового председателя Верховного совета РСФСР, представляется в ближайшее время невозможной. Во-вторых, Горбачев построил свою тактику власти на поддержке Запада: популярность на Западе стала важнейшим источником его силы в стране. Ельцин, наоборот, строит свою тактику на популярности в стране. Генеральный секретарь и президент рассчитывает, что популярность за рубежом вернется домой. Его потенциальный конкурент считает, что популярность дома даст ему — затем — авторитет за рубежом.

Визит Бориса Ельцина в США не был удачным. В правительственных кругах о нем говорили: «Легковес, демагог, клоун, болтун». Президент Буш, уделивший визитеру одну минуту, отозвался о нем: «Веселый парень». Этот относительный неуспех Ельцина, несомненно, учитывается Горбачевым. Исторический опыт, однако, показал, что Запад всегда принимает и начинает любить советского лидера, когда он обретает подлинную силу.

Присмотревшись к высказываниям лидеров «правого» и «левого» крыла, нетрудно обнаружить, что они, во-первых, не составляют связной программы, а во-вторых, что они мало чем отличаются от взглядов Горбачева, если их рассматривать на протяжении минувших пяти лет. Генеральный секретарь-президент высказывал их, отказывался, возвращался, снова отказывался и так далее. Противники Горбачева — политические деятели, которые повторяют его взгляды в тот момент, когда он от них ушел. Спор идет между теми, кто считает, что динозавр сталинской эпохи, подтвердивший свое превосходство в годы превращения России в индустриальную державу в годы войны, остается могучей силой сегодня и во веки веков, и теми, кто настаивает на необходимости создания кентавра путем прищепления допотопному зверю элементов рыночной экономики и демократических нравов. Наука свидетельствует: динозавры существовали, были самыми могучими существами на земле и — по неясным причинам — исчезли. Наука свидетельствует, что кентавры существовали только в фантазии, в мифах.

Лавирование между давно исчезнувшими чудовищами и никогда не существовавшими зверями — политика Михаила Горбачева.

Щит и меч

Без такого учреждения власть трудящихся существовать не может.
(Ленин (23.12.1921))

Вождь советского государства, говоря о «таком учреждении», имел в виду ВЧК, политическую полицию, созданную им через несколько дней после захвата власти. Ленин говорил о необходимости ВЧК в тот момент, когда уже начался самый «либеральный» период советской истории — эпоха нэпа. И предупреждал, что без «учреждения» не обойтись, «пока будут существовать на свете эксплуататоры...»

Все повороты советской политики обязательно находили свое отражение в зеркале «органов». Изменения «генеральной линии» выражались прежде всего переменами наименования. В феврале 1922 г. был принят декрет, «упразднявший» ВЧК и его комитеты. Решение советского правительства было встречено с восторгом, прежде всего на Западе, где его приняли как свидетельство коренного изменения советской системы. Все функции ВЧК были переданы Государственному политическому управлению, ГПУ. Очень скоро эта аббревиатура — ГПУ или ОГПУ — стала вызывать такой же страх, как и прежняя — ЧК, ВЧК. В этом не было ничего удивительного: название изменилось, но все функции сохранились, многие расширились, преемственность подчеркивали неизменный председатель — Дзержинский и эмблема: щит и меч. В 1934 г., когда Сталин начал готовить «большую чистку страны», снова переменилось название — теперь ужас стали вызывать буквы — НКВД, затем — МГБ. После смерти Сталина министерство госбезопасности было превращено в Комитет. Сначала «при» Совете министров, затем, когда страсть к разоблачению «культа личности» Сталина начала проходить — КГБ Совета министров.

В эпоху Брежнева идет процесс сращивания аппаратов ЦК и КГБ. Юрий Андропов из ЦК идет в КГБ, затем возвращается — в новом качестве в ЦК. Тот же путь проделывает Виктор Чебриков. Владимир Крючков, возглавивший КГБ в октябре 1988 г., гордится своей идеальной биографией сегодняшнего советского руководителя: юридическое образование, работа следователем, прокурором, потом дипломатическая школа, в 1956 г. — советское посольство в Будапеште (когда послом был Андропов), затем — аппарат ЦК и переход в КГБ, где он 14 лет возглавлял советскую разведку. Его можно назвать профессиональным полицейским. В действительности он профессиональный партработник.

ВЧК была политической полицией Ленина. Под разными названиями она оставалась такой при Сталине и следующих секретарях. Генеральный секретарь осуществляет личный контроль за деятельностью КГБ. Свержение Хрущева убедительно подтвердило (если в этом была нужда), что ослабление контроля грозит Первому непоправимой катастрофой. Многочисленные свидетельства, появившиеся в печати, разнясь в деталях, говорят одно: заговор против Хрущева был подготовлен его ближайшими соратниками, прежде всего Брежневым, но удался он только потому, что руководство КГБ стало на сторону заговорщиков.

Каждый генеральный секретарь, утверждая свою власть, уделял особое внимание КГБ: тщательно выбирал председателя, вводил или не вводил его, в зависимости от своих политических целей, в Политбюро, усиливал или уменьшал интенсивность пропаганды «органов». Проблема политической полиции осложняется в периоды «либерализации» системы. Так было в годы нэпа, так было в послесталинскую эпоху — в хрущевскую эру. На каждом из «либеральных» поворотов встает вопрос: каким образом сочетать укрепление «органов», жизненно необходимых — по утверждению Ленина — власти, и изображение их внутри и вне страны изменившимися, гуманными защитниками прав и достоинства граждан.

Особенно остро стал этот вопрос в эпоху «гласности». Впервые об этом было сказано публично: как сочетать «гласность», разрешение говорить открыто о важнейших проблемах, и врожденную секретность политической полиции? Ответ был простой: необходимо изменить «имидж» КГБ. Представить Комитет учреждением, которое использует меч только для борьбы с подлинными врагами, главным образом внешними, а щит — только для охраны советских людей от зла, рожденного тлетворным влиянием Запада. «В настоящее время, — подчеркнул тогдашний председатель КГБ Чебриков, выступая по случаю 110-й годовщины святого патрона „органов“ Дзержинского, — органы безопасности видят одну из главных своих задач в том, чтобы способствовать успешному развитию процессов перестройки в нашей стране». Офицеры КГБ объясняли задержанным демонстрантам: «Гласность — поручена нам!»

Изменить образ «органов» мешало прошлое. Разоблачение «сталинизма», ставшее государственной политикой, Дало возможность раскрыть следы некоторых преступлений — их размеры превосходят почти все, что было известно в этом веке. Могилы в лесу под Минском, в Куропатах, где в 1937—1941 гг. было расстреляно 250-300 тыс. человек, могилы в Быковне, под Киевом, в Виннице, захоронения жертв НКВД на Донском, Калитниковском, Рогожском кладбищах в Москве, под городом Колпашевым в Томской области и во множестве других мест, реабилитации узников сталинских лагерей — подтвердили все, что знали и о чем боялись узнать советские люди. Писатель Алесь Адамович удивлялся, что Роберт Конквест, английский историк, исследовавший «Большой террор» и крестьянский геноцид на Украине в начале 30-х годов, «всегда занижает цифры репрессированных». Адамович объясняет это тем, что западный историк (которого западные коллеги всегда упрекали в преувеличении числа жертв) «просто не в состоянии поверить в истинный масштаб этих чудовищных цифр, поверить, что собственное правительство могло так истреблять народ». Писатель гордится: «А мы сегодня называем цифры еще более страшные и делаем это смело, решительно».

Советские историки еще не действуют «смело и решительно». Но открыто многое о преступлениях «органов». Они стараются обелить себя тем, что «около 20 тыс. чекистов» пало жертвой сталинских репрессий (это, действительно, имело место при смене одной группы палачей другой), что славные советские чекисты занимались не только истреблением собственного народа, но вели разведывательную работу на Западе, предохраняя страну от неожиданного нападения врага. Реабилитированы многие советские агенты за границей, погибшие либо дома, после вызова Центра, либо ставшие жертвами знаменитых «летучих отрядов» НКВД, ликвидировавших тех, кто осуждал Сталина. Неожиданно объявлены героями советских «органов» Игнаций Рейс, убитый под Женевой в 1937 г., Вальтер Кривицкий, один из руководителей советской разведки в Западной Европе, убитый в Вашингтоне в 1941 г. Опубликованы их письма, взятые из западных изданий, в которых осуждается Сталин и восхваляется Ленин. Прославляется деятельность Рихарда Зорге, Кима Филби и других советских шпионов, ставших известными в последние десятилетия.

В 1987 г. было издано 235 книг, выпущено на экраны 10 полнометражных художественных и документальных фильмов, 40 короткометражных кино— и телефильмов, опубликовано семь с половиной тысяч статей — «на чекистские темы», как сообщил Виктор Чебриков. Ежегодно наиболее удачным книгам и фильмам вручается «премия КГБ СССР».

При выведении баланса — с одной стороны, «были допущены серьезные нарушения ленинских принципов», с другой стороны, героическая деятельность чекистов за рубежами — тщательно обходится вопрос об ответственности. В одном лишь случае правительственная комиссия расследовала массовые расстрелы советских граждан — в Куропатах. В результате было сильно сокращено число жертв, главное же, было объявлено, что «в архивах министерства юстиции, КГБ, МВД и прокуратуры Белоруссии, союзных органов материалов и документов, относящихся к событиям в Куропатах, не обнаружено». Все выявленные лица, причастные к расстрелам, сообщает Комиссия, были позже расстреляны. И приводится 4 имени. Возможно, и они включены в общее число чекистов — жертв Сталина.

Французский журналист, сотрудник «Юманите», Алэн Гэрэн, беседовавший с работниками КГБ, рассказал: «...наши встречи проходили очень мило, хотя они несколько схематизируют историю. Говорят, что до Ягоды были настоящие чекисты... потом наступил черный период... а вот теперь, начиная с Андропова, мы вновь гордо носим звание чекистов...» От себя французский журналист добавил: «Дзержинский и Андропов — это личности, которые вызывают большую симпатию». Алэн Гэрэн точно передал схему официальной истории «органов»: до начала 30-х годов — все замечательно, затем — «ошибки», «искажения ленинских концепций», а с 1967 г., когда главой КГБ становится Андропов, снова все отлично. В такой хронологии есть некоторое несовпадение с официальной историей страны: Андропов руководил «органами» в осуждаемую эпоху «застоя». Важнее логики — нужда в положительном шефе политической полиции. Андропов, вызывающий такую симпатию французского журналиста, очень подходит для этой роли, ибо ввел новые методы в борьбе с врагами — психиатрические лечебницы для «диссидентов», изгнание из страны. Кроме того — птенцами андроповского гнезда являются и Чебриков, и нынешний председатель КГБ Крючков.

Наследником Андропова-генерального секретаря представляют нынешнего Генерального секретаря. Это обстоятельство, в условиях «гласности» и острой борьбы за власть, становится поводом для разоблачений «симпатичного» Андропова. Владимир Семичастный, руководивший КГБ в 1961—1967 гг., чрезвычайно критически относится к своему преемнику. «Я говорю со знанием дела», — подчеркивает Семичастный, настаивая, что Андропов не мог не знать об узбекской «мафии», об уголовной деятельности министра внутренних дел Щелокова, друга Брежнева. «Если председатель КГБ не смог набраться смелости и прийти к Генеральному секретарю или в Политбюро доложить об остановке, которая складывается, то зачем такой председатель КГБ?» Семичастный справедливо считает, что хотя «Андропов — человек культурный и все прочее... он должен был по-своему отвечать за то, что происходило». Полковник КГБ в отставке Я. Карпович, каясь в «мерзких», по его выражению, делах, вспоминает о разгроме выставки художников-абстракционистов бульдозерами, о преследовании Солженицына, Сахарова и других акциях КГБ, проводимых под началом Андропова. Партийный функционер П. Родионов, признавая, что Андропов на своем посту «много делал для улучшения деятельности КГБ», глубоко сожалеет, что «именно тогда началась в стране «охота на ведьм», усиленно создавался образ врага, применялись непомерно суровые методы борьбы против инакомыслящей интеллигенции».

Одной из главных сенсаций съезда народных депутатов стало выступление писателя, бывшего олимпийского чемпиона по тяжелой атлетике Юрия Власова. Впервые публично было сказано: «КГБ — это не служба, а настоящая подпольная империя, которая еще не выдала свои тайны, разве только открытые могилы. И, несмотря на такое прошлое, эта служба сохраняет свое особое, исключительное положение». Юрий Власов говорит главное: «Она (эта служба. — М. Г.) самая мощная из всех существующих оружий аппарата. И по эффективности, и по безотказности ей нет равных».

Внимание москвичей и гостей столицы не может не привлечь комплекс новых зданий, в которых размещаются бесчисленные службы КГБ, «комплекс зданий, таких необъяснимо монументально громадных, как бы свидетельствующих, кому в действительности принадлежит власть в стране». По закону Паркинсона, учреждение расширяется, чтобы занять все имеющееся пространство. До сих пор для КГБ этим пространством является вся страна и все то, что лежит за ее границами.

Борис Ельцин говорил на съезде о гигантской сети «информаторов» КГБ в стране. Так было всегда, так, следовательно, остается сегодня. Известно, что «органы» старательно опекают церковь. Бывший офицер КГБ, попросивший убежище в США, привел множество подробностей о стандартной технике «органов»: проникновение и контроль. Используются информаторы и офицеры, поступающие по специальной квоте в духовные семинарии и Академию, а затем принимающие сан. Контроль над церковью осуществляется 5-м управлением (идеология) при поддержке 2-го управления (контрразведка), в работе участвует и 1-е управление, занимающееся шпионажем за границей. Слова бывшего чекиста засвидетельствованы К. Харчевым, долгие годы занимавшем пост председателя Совета по делам религии. Выступая перед слушателями Высшей партийной школы, кузницы партийных кадров, он говорил совершенно откровенно. Признав ошибочность Прежней антирелигиозной политики, плодящей бездуховность, К. Харчев задал вопрос: «Что выгоднее партии — бездуховный или искренне верующий человек?» И уверенно ответил: духовный, ибо «бездуховным тяжелее управлять». Для него нет сомнения, что, поскольку «религия всерьез и надолго», то «искренне верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм». Как обычно в советской системе: все упирается в проблему кадров. «Перед нами встает задача, — говорит Харчев, — воспитание нового типа священников; подбор и расстановка священников — дело партии». К. Харчев говорит прежде всего об успехах в проникновении и контроле русской православной церкви. Не оставлены без внимания и все другие религии. Кардинал Винцентас Сладкявичюс, говоря о положении католической церкви в Литве, констатирует: «Епископат скован. Он скован той организацией, которую называют уполномоченный по делам религии. Мы никогда не знаем их последнего решающего слова, и оно всегда остается за ними». Совет по делам религии проводит политику партии, но выполняет ее руками сотрудников КГБ.

«Ребята с площади Дзержинского», как фамильярно называют их американские журналисты, играют важнейшую роль в экономике страны, добывая новейшую западную технику и технологию. Эпоха «гласности» существенно расширила возможности советской заграничной агентуры: число арестованных, высланных, пойманных с поличным сотрудников КГБ значительно возросло в эпоху Горбачева. Увеличение числа арестов вряд ли говорит о повышении эффективности западных разведок и бесспорно свидетельствует об усилении шпионской деятельности КГБ.

Директор ЦРУ Уильям Вебстер приводит данные об усилении шпионской деятельности КГБ: «Мы видим, что советские агенты стали агрессивнее, сильнее». В частности, возросла вербовка агентов в США и Европе. На КГБ возложена задача обеспечения повышения технического уровня советской экономики.

Новые, широчайшие возможности открылись для еще одной традиционной деятельности КГБ — распространения дезинформации. «Гласность», усовершенствование контроля «другими средствами» над советскими средствами массовой коммуникации, позволяет еще лучше, чем раньше, давать миру «направленную» информацию. КГБ получает и новые функции. Владимир Крючков в интервью, которое впервые председатель КГБ давал в своем кабинете, сообщил, что «в нынешних масштабах борьба с организованной преступностью — новая задача КГБ». Он информировал также об упразднении «пятого управления, боровшегося с идеологическими диверсиями». Владимир Крючков добавил, что «создается принципиально новое подразделение по защите конституционных прав». Видимо, с прежними кадрами.

Наконец, и это тоже выход к новым горизонтам, «мы выступаем инициаторами тех или иных шагов в сфере внешней политики». Крючков не объясняет, в чем выражается внешнеполитическая деятельность «органов», и соглашается с тем, что «законодательницей мод» остается министерство иностранных дел. Тем не менее, обращает на себя внимание, например, встреча председателя КГБ с послом США или неожиданный визит в Варшаву после поручения Тадеушу Мазовецкому составления нового польского правительства.

Не вызывает сомнения факт: в годы «перестройки» КГБ не только не потерял значения, но увеличил его, расширил свои функции и деятельность. Слежка за населением, контроль над духовной информацией и религиозной жизнью, важная роль в экономике страны (борьба с «организованной преступностью» позволит усилить контроль за народным хозяйством), внешнеполитические акции — совершенно очевидно, что нет нигде подобной секретной службы. Юрий Власов совершенно прав, говоря о «подпольной империи».

В годы «перестройки» сотрудники КГБ, по выражению западного наблюдателя, переменили черные шляпы на белые. Это сделали, однако, не все. Важная особенность горбачевской эпохи — феномен, который можно назвать полифонией. Это связано с разрешением высказывать разные мнения, с уменьшением авторитета центральной власти, но также с намеренным использованием многоголосности в политических целях. Модель двуголосности дает КГБ. С одной стороны — либеральные высказывания, нашедшие свое выражение в серии интервью, данных руководителями некоторых республиканских Комитетов, завершенные беседой с Крючковым, в статьях, инспирированных на площади Дзержинского, в критических замечаниях в адрес «щита и меча», появляющихся в печати. С другой стороны — последовательный, неуступчивый, грозный голос Виктора Чебрикова. С поста председателя КГБ он был переведен в Секретариат ЦК, где возглавил правовую комиссию. Член Политбюро, секретарь ЦК, председатель Правовой комиссии, недавний председатель КГБ, до этого заместитель Андропова, а еще раньше — многолетний шеф политической полиции на Украине, прославившийся безжалостными репрессиями, Виктор Чебриков — другой голос «органов». Его значение определялось высоким положением главного «правоведа» страны и постоянным, не меняющимся содержанием речей.

В марте 1986 г., на XXVII съезде партии, Чебриков предупреждал об опасности «идеологической диверсии», оружия, используемого империализмом против социализма. И делал тонкое различие между «идеологической борьбой», которую полагал «допустимой в межгосударственных отношениях», и «идеологической диверсией» — одной из форм «подрывной деятельности империализма», которая ведется «спецслужбами». В ноябре 1987 г. он возвращается к угрозе «идеологической диверсии», призывая помнить, что «у нас есть носители чуждых и даже откровенно враждебных социализму идей и взглядов», что опасны «экстремистские элементы...» Чебриков предупреждал: «Под прицелом империалистических служб находятся все слои населения». В сентябре 1988 г., в обстоятельном интервью для «Правды», Чебриков не может обойти свой любимый сюжет — «идеологическую диверсию», которая направлена на то, чтобы «расшатать социалистическое мировоззрение советских людей... толкнуть их к совершению антисоветских действий». Он подчеркнул, что в данный момент «спецслужбы, подрывные идеологические центры, стремясь осложнить перестройку, пытаются стимулировать организацию в нашей стране нелегальных, полулегальных и даже легальных формирований, которые действовали бы по их указке».

В июне 1989 г., выступая в журнале «Коммунист» уже не как председатель КГБ, а как руководитель правовой реформы, Виктор Чебриков не меняет ни идей, ни словаря. Он отметает предложение отменить смертную казнь, считая, что сторонники отмены «абсолютизируют значение гуманизма по отношению к преступникам», он высказывается против ликвидации внутренних паспортов и прописки, аргументируя тем, что на Западе контроль населения строже, чем в СССР. В США, например, сообщает Чебриков, «уже длительное время существует практика снятия отпечатков ступени новорожденных с целью получения дополнительного идентификационного признака». Возвращаясь к идеологической диверсии, главный правовед говорил об активизации «в последнее время... сил, не скрывающих своей враждебности к социализму, противопоставляющих себя КПСС», и выражал надежду, что Указ, внесший изменения в закон «об уголовной ответственности за государственные преступления», наконец «отрезвит оголтелых экстремистов».

Отправленный в начале 1990 г. в отставку, Чебриков оставил в руководстве КГБ верных единомышленников. В марте 1990 г. группа работников КГБ адресовала драматический призыв Верховному совету СССР и его председателю Михаилу Горбачеву, настаивая на необходимости положить конец диффамации советских вооруженных сил и КГБ и навести порядок в стране. Призыв подписан «участниками совещания представителей управлений центрального аппарата КГБ». В истории «органов» никогда ничего подобного не было. Такое совещание и такое обращение не могло иметь места без согласия коллегии КГБ. Выступая 2 апреля по Центральному телевидению в передаче «На службе отечеству», которая транслировалась из здания КГБ, Владимир Крючков подчеркивал необходимость в сильных органах безопасности.

Он высказал также мнение руководимой им организации по важнейшим вопросам политической жизни. Объявив, что «мы не выступаем против многопартийности» (закон, изменивший формулировку статьи 6-й уже был принят), председатель КГБ сообщил, что в стране действует «в общей сложности от 70 до 80 тысяч различных организаций». И добавил: «Мы считаем, что 98% этих организаций конструктивны по своей сути, ими надо пользоваться, и где-то полтора-два процента организаций, которые, как мне кажется, если они будут развиваться в тех началах, которые они приняли, они могут превратиться в организации, вряд ли полезные для общества».

В разгар литовского кризиса КГБ СССР выступило с Заявлением, в котором резко осудило призыв Верховного совета Литвы от 27.3.90 г. к гражданам Литвы «не содействовать более органам безопасности в выполнении ими своих функций» и выразило «решительный протест в связи с принятием антиконституционного акта, попытками шельмования и морального давления на сотрудников КГБ Литовской ССР...».

Особенностью нового времени стало выдвижение работников КГБ в кандидаты на выборах. Причем, они усиленно подчеркивают род своей деятельности и свои должности в «органах».

Дуэт: голос сирены, успокаивающий, мягкий и соблазнительный председателя КГБ; тревожный, угрожающий голос предшествующего председателя, затем «реформатора» права и его единомышленников. Второй голос определяет границы, которые не может пересечь первый. Юрий Власов публично констатировал: «Демократическое обновление страны не изменило места КГБ в политической системе». Комитет продолжает осуществлять «всеохватный контроль над обществом, над каждым в отдельности».

Грузинский журналист Ираклий Гоциридзе, получивший по ходатайству Шеварднадзе широчайшие возможности для расследования обстоятельств кровавой резни в Тбилиси в ночь с 8 на 9 апреля 1989 г., искал, прежде всего, источник приказа применить все средства для разгона мирной демонстрации. Следствие, проведенное Гоциридзе, приоткрывает завесу над важнейшей тайной советской системы: механизм принятия решений. Генерал-полковник Родионов, командовавший операцией, на вопрос — кто дал приказ? ответил вопросом: «А если я скажу, что Генеральный секретарь?» Журналист отверг такую возможность под смехотворными предлогами: «Где подтверждающий документ? Горбачев лишь накануне вернулся из Англии». И тогда генерал, не споря, заметил: «Зато на месте был член Политбюро, отвечающий за вопросы правопорядка...» Имелся в виду Главный Правовед — Виктор Чебриков. К нему поступали все шифрограммы из Грузии, он направлял их, в частности, министрам обороны и внутренних дел. Отвечая на вопросы Гоциридзе, Чебриков не отрицал своей ответственности, подчеркивая, что ошибку допустили все: руководители Грузии, военные и «неформалы», т. е. население, собравшееся на площади. Жертвы и палачи — по мнению Чебрикова — виноваты одинаково.

Расследование, обеляющее, не слишком убедительно, Горбачева,[73] засвидетельствовало важную роль, которую играл Виктор Чебриков, «отвечающий за вопросы правопорядка», имеющий в своем распоряжении могущественный арсенал репрессий. В том числе, конечно, и КГБ.

Неожиданный спор на пленуме ЦК в феврале 1990 г. подтвердил то, чего не хотели признавать поклонники генерального секретаря. Егор Лигачев, обиженный нападками и желанием представить Чебрикова (его уже отослали на пенсию) главным виновником решения потопить в крови манифестацию в Тбилиси, вступил в спор с Эдуардом Шеварднадзе и раскрыл, что 7 апреля 1989 г. члены Политбюро во главе с Горбачевым постановили навести порядок в столице Грузии. Шеварднадзе смог лишь возразить, что заседание Политбюро было неформальным, ибо собрались вожди на аэродроме, провожая Горбачева в Англию. Генеральный секретарь, таким образом, получил алиби — его не было дома.

Страх, вызываемый аббревиатурой — КГБ — еще далеко не рассеялся. В мае 1989 г. был опубликован результат опроса на тему: как работают различные советские учреждения? В 1988 г. на вопрос — как вы расцениваете работу КГБ? — отказалось ответить 46% респондентов. В 1989 — 53%. Многие из отвечавших после упоминания КГБ отказались давать ответы на другие вопросы анкеты.

Все, что предполагалось, что говорилось о деятельности КГБ в предшествующие годы и в эпоху «перестройки», нашло сенсационное подтверждение в разоблачениях бывшего генерал-майора КГБ Олега Калугина. 23 июня 1990 г. он привел в полное изумление всех присутствовавших на конференции Демократической платформы в КПСС, поделившись некоторыми «секретами» КГБ. Затем он дал интервью «Московским новостям», «Комсомольской правде», стал выступать на политических митингах. 29 ноября указ президента лишил Олега Калугина государственных наград, воинского звания, знака «Почетный сотрудник Госбезопасности». Недовольство власти подтверждало подлинность слов Калугина. В его высказываниях особой сенсации не было: они лишь подтверждали авторитетом человека «изнутри» то, что было известно. «Комитет, — заявил в частности Олег Калугин, — сохранил практически нетронутыми структуру и тот мощный потенциал, которые десятилетиями были главной опорой советских диктаторов. И через пять лет перестройки это — государство в государстве, орган, наделенный колоссальной властью, теоретически способный подмять под себя любое правительство». Рассказав о практике КГБ, в частности о существовании, как он выразился, «некоторое время назад» практики политических убийств, об использовании всех средств для «дискредитации и опорочивания людей, ведущих себя не так, как кому-то бы хотелось», о существовании специального подразделения, распространяющего дезинформацию, Олег Калугин резюмировал: «Единственная организация, которая может давать указания КГБ, — это ЦК партии». Могучие «органы», репрессивная, контролирующая и интегрирующая сила, остается ultima ratio regis, последним доводом Генерального секретаря. Без них, как пророчествовал Ленин, советская власть существовать не может.

Армия и «перестройка»

Дипломаты мы не по призванью,

Нам милей братишка-автомат,

Четкие команды приказанья

И в кармане парочка гранат.
(Солдатская песня)

В статье «Социалистическая армия», как в первом (1983), так и во втором (1986) изданиях «Военного энциклопедического словаря» сказано ясно: «С полной победой социализма социалистическая армия перестает быть необходимой как вооруженная сила внутри страны и выполняет лишь внешнюю функцию». Ясность, однако, кажущаяся: споры о том, что такое «полная» победа социализма, не прекращались никогда. В эпоху «гласности» вспыхнули споры о том, что такое — социализм? Одним из, несомненно побочных, следствий «перестройки» стала необходимость использования «социалистической армии» для выполнения «внутренней функции». Для поддержания порядка в регионах, где национальные конфликты приобретают особенно острую форму, используются наряду с внутренними войсками и части регулярной армии. Действия «спецназа» в Тбилиси — наиболее красноречивый пример.

Внутренняя функция, внешняя функция. И третья — политическая. Как обычно в периоды ломки и перестройки, внутренних реформ и интенсивной борьбы за власть, третья функция вызывает особый интерес. После того, как министр обороны генерал армии[74] Язов был утвержден на своем посту Верховным советом СССР, московский журналист задал ему вопрос: «Вам не приходилось слышать, что на Западе обсуждают возможность военного переворота в нашей стране?» Генерал, шутливо поблагодарив журналиста за то, что тот не спрашивает его, когда переворот произойдет и кто его возглавит, отверг возможность путча. Сам Горбачев счел возможным летом 1989 г. высмеивать разговоры о «перевороте».

В мае 1990 г. на Западе разошлись слухи, что 25 февраля военные — одни источники называют курсантов военной академии, другие — солдат и офицеров Таманской дивизии, устроили манифестацию силы, в тот самый момент, когда 100 тыс. москвичей пришли на Красную площадь требовать демократизации режима. 4 мая Александр Яковлев категорически опроверг слухи, объявив, что не было никакого давления на политическое руководство и нет никаких оснований утверждать, что Горбачев изменил свою политику под давлением.

Периодически рождающиеся слухи о «свержении Горбачева» — один из любопытнейших феноменов «перестройки». Регулярно — после отъезда Генерального секретаря в отпуск, накануне пленумов Центрального комитета — с поразительной быстротой, как лесной пожар, распространяется «информация» о неминуемом падении Отца реформ. «Информация» подхватывается международной печатью, возвращается с усиленной «достоверностью» в Советский Союз, снова уходит в мир. Затем, после очередной победы Горбачева, все успокаивается до новой «военной тревоги». Нечто подобное наблюдалось только в годы гражданской войны, когда иностранная пресса публиковала сенсационные сообщения об аресте Троцкого Лениным или Ленина Троцким.

70 лет назад слухи возникали спонтанно, в частности в результате отсутствия информации о положении в стране. 70 лет спустя они организуются: их постоянный подтекст: необходимо сплотиться вокруг Горбачева, его политики — единственного спасения страны. Называют три кандидата для организации заговора: верхушка партийного аппарата, КГБ и армия. Партия большевиков, захватив власть, долго не могла поверить своей победе. Ленин торжествовал, отметив семьдесят третий день своей власти, ибо он продержался на день больше, чем парижские коммунары в 1871 г.

Зеркалом, в которое неотрывно смотрелись большевики, была Французская революция. Пугающе завораживали их «термидор» и «Бонапарт». Само собой разумеющимся было обвинение в «бонапартизме» вождя Красной армии Троцкого. В свою очередь, Троцкий обвинял Сталина в «термидоре». Это обвинение будет подхвачено советскими историками в годы «гласности» и очередной кампании по разоблачению «культа личности Сталина». В «бонапартизме» и организации военного путча обвинялся Тухачевский. В октябре 1957 г. по обвинению в «бонапартизме» был снят со всех должностей и уволен в отставку Жуков. Нет никаких доказательств того, что Троцкий, Тухачевский или Жуков не то что готовили, а просто думали о военном перевороте. Заявление маршала Жукова на пленуме ЦК в 1957 г. — «без моего приказа танки не двинутся» — возможно, единственный случай, когда армия открыто выразила свое желание играть политическую роль. Жуков выступил в защиту первого секретаря и позволил ему победить. Расправа Хрущева с министром обороны, претендовавшим на участие в политической борьбе за власть, убедительно засвидетельствовала нежелание партийного руководства принимать партнеров извне. Характерно и то, что победа Хрущева над армией была сказочно легкой: достаточно было одного слова, чтобы победитель второй мировой войны ушел на пенсию.

Советская история знает только один случай удачного заговора. Он был организован в Политбюро. В свержении Хрущева участвовал КГБ, была предупреждена армия. Но и КГБ, и армия выполняли техническую роль: переворот совершили ближайшие соратники первого секретаря. Это был типичный дворцовый переворот.

Свержение Хрущева изменило «погоду»: мороз сменил оттепель. Не менее важным результатом прихода новой эры была десакрализация Лидера. Появился прецедент. Тем не менее разговоров о свержении Брежнева никогда не было. В последние годы его власти ходили слухи о добровольном уходе Генерального секретаря в отставку. Но связаны они были с очевидной для всех телезрителей тяжелой болезнью Брежнева и базировались только на благих пожеланиях претендентов на кресло Лидера.

Спекуляции относительно политической роли армии в советской системе — одно из любимых занятий советологов. В действительности, на протяжении всей советской истории армия никогда самостоятельной политической роли не играла, всегда верно служа партии. Это не значит, что она лишена значения. Роль и значение армии определялись и продолжают определяться партийным руководством с учетом актуальных политических целей. 30 мая 1987 г., через два дня после знаменитой посадки самолета Матиаса Руста на Красной площади, коммюнике ТАСС известило о решении Политбюро снять генерала Колдунова и «укрепить руководство министерством обороны СССР». В этот же день появилось сообщение об увольнении министра обороны маршала Соколова. Михаил Горбачев, вопреки своим обычаям, провел чистку высшего военного командования быстро, решительно и радикально. Как правило, он долго готовит решение, еще дольше его реализует. На этот раз события развивались молниеносно. Казалось, если бы Матиаса Руста не было, его следовало бы придумать. Возможность появилась, и Горбачев немедленно ею воспользовался. Легкость операции объясняется полным отсутствием сопротивления как в армии, так и в Политбюро. Убедительнейшим аргументом в руках Горбачева была посадка иностранного самолета в центре Москвы. По договору 1972 г. СССР и США получили право на создание двух зон противоракетной обороны в жизненно важных районах. В 1974 г. количество зон было сокращено до одной. Американцы выбрали базу тяжелых межконтинентальных баллистических ракет Гранд-Форкс, Советский Союз выбрал Москву. Главнокомандующий войсками противовоздушной обороны генерал Третьяк объясняет это тем, что столица СССР — «мировой очаг культуры». Можно, конечно, предположить, что были и другие соображения: централизованное государство, прежде всего, защищает центр власти, где сосредоточен руководящий корпус страны.

«Дело Руста» позволило партии подчеркнуть свою роль хозяина армии. Тогдашний первый секретарь московской партийной организации Борис Ельцин, выступая перед членами партии московского округа противовоздушной обороны, беспощадно критиковал летчиков и зенитчиков, настаивая на увеличении «партийного влияния на кадры».

Горбачев не встретил возражений и против решения сократить численность армии на 500 тыс. человек. Объявленное в Нью-Йорке, на сессии ООН, решение было представлено как еще одно свидетельство советского миролюбия и «нового политического мышления». В 1959 г. Никита Хрущев сократил армию на 1200 тыс. человек, уволив одну третью ее состава (Горбачев — одну десятую). На съезде народных депутатов начальник главного политического управления генерал Лизичев с гордостью сообщил об упразднении 1400 генеральских должностей. Ему ответили на съезде, что в США насчитывается всего 1073 генерала. Советский журналист добавил, что в бундесвере на 500 тыс. солдат и офицеров приходится немногим более 200 генералов и адмиралов. Горбачев легко позволил себе уволить из советской армии больше генералов, чем их имеется в двух сильнейших армиях НАТО. В армии США на одного генерала приходится 3400 военнослужащих, в бундесвере — 2400, в советских вооруженных силах — 700.

Чистка высшего командного состава, сокращение численности вооруженных сил, критика в печати некоторых сторон армейской жизни, разрешение дискуссий о профессиональной армии имеют целью усиление контроля над армией и повышение ее эффективности. Отношения между партийным руководством и армией в период «перестройки» определяются в первую очередь военным поражением в Афганистане. Разговоры о том, как и почему Советский Союз вторгся в декабре 1979 г. в Афганистан, носят типичный для эпохи «гласности» характер: ведется дискуссия, называются имена, но не приводятся документы, не делается никаких окончательных выводов. Сама возможность говорить на запретную ранее тему воспринимается как достаточное удовлетворение.

Военное поражение в войне с «муджахединами» позволило Горбачеву закрыть «время маршалов». Им на смену пришло новое поколение полководцев, среди которых продвигаются все выше и быстрее командиры, получившие генеральские погоны в Афганистане. Советская армия, не слышавшая выстрелов с 1945 по 1979 г. (если не считать карательной экспедиции в Будапешт в 1956 г.), естественно, открывает широкие возможности офицерам, побывавшим под огнем. Поражение дало опыт, показало недостаточную подготовку офицеров, опасавшихся проявлять инициативу, плохую подготовку солдат. Только отлично натренированные соединения парашютистов-десантников и спецназа были достойными противниками афганских Партизан. Война в Афганистане убедительно продемонстрировала роль техники: главным фактором поражения стали «стингеры»: с их помощью афганцы ликвидировали советское преимущество — наличие вертолетов.

Поражение военных подчеркивается тем, что Горбачев сумел обернуть его политической победой, предотвратив дипломатическими маневрами и щедрой помощью военными материалами падение правительства Наджибуллы. Затем Горбачеву удалось привлечь США к поискам выхода Афганистана из положения, в которое ввергла страну интервенция.

Поражения нередко приносили проигравшей армии больше дивидендов, чем победа. Пороки советской армии стали очевидными. В частности разбухшая до бессмысленности численность и продолжительность службы, диктуемая лишь традициями. «Перестройка» в армии направлена на устранение выявленных афганской авантюрой дефектов. Она идет под лозунгом «одностороннего сокращения советских вооруженных сил», разоружения, новой «оборонительной стратегии».

Особенностью «перестройки» является нескрываемый разрыв между словами и делами, пропагандой и реальностью. Глубокий секрет прикрывал все, что касалось советской армии. Сегодня завеса приподнята. Военные министры стран НАТО гостят в СССР, где им показывают — почти — все, западные эксперты совершают экскурсии на ядерные полигоны. Они могут видеть и говорить об увиденном, ибо Горбачев убежден, что «слово» в конечном счете окажется сильнее фактов.

Бывший американский министр обороны Франк Карлуччи, после визита в Москву в августе 1988 г., обнаружил разрыв между «откровенностью» и «отсутствием новой политики»: советские военные расходы по крайней мере в 6 раз выше объявленных в бюджете; через 20 лет после «пражской весны» в одной лишь Чехословакии стояло больше советских дивизий, чем США имели во всей Европе; в ГДР размещено больше советских дивизий, чем их было во всей американской армии; на Кольском полуострове против трех норвежских легких пехотных батальонов выдвинуты три советские дивизии, флот и дивизия морской пехоты. По мнению Франка Карлуччи, советские вооруженные силы по-прежнему организованы и оснащены для ведения мощных наступательных операций с целью захвата и удержания территории. Французский министр обороны Жан-Пьер Шевенеман, ссылаясь на Наполеона, заметил, что «следует судить о потенциальном противнике не по его намерениям, а по его возможностям». Несмотря на углубляющийся экономический кризис, военные возможности не перестают нарастать. Генерал Джон Гавен, главнокомандующий войсками НАТО в Европе, констатировал, что в 1985—1988 гг. советская промышленность произвела больше танков и орудий, чем находится на вооружении во французской и германской армиях вместе взятых. До самого недавнего времени в СССР ежегодно производилось 700 боевых самолетов, каждые 37 дней спускалась на воду атомная подводная лодка. В год строилось 3400 танков Т-80: этого достаточно, чтобы оснащать танковую дивизию в месяц. Если бы все танковые заводы Советского Союза закрылись, а производство танков в странах НАТО возросло трехкратно, Западу понадобилось бы 10 лет, чтобы достигнуть уровня социалистического лагеря. По американским подсчетам, стоимость советских поставок оружия афганскому правительству после вывода «ограниченного контингента» войск составляла в первой половине 1989 г. 200-300 млн. долларов ежемесячно. Это можно объяснить желанием сохранить контроль над Афганистаном «другими средствами». Представитель госдепартамента США назвал «необъяснимой» причину увеличения поставок оружия в Никарагуа странами «восточного блока» в тот момент, когда там ведутся переговоры о прекращении военных действий. В 1989 г. правительство Никарагуа получало больше оружия, чем в разгар войны с «контра». Древние римляне сформулировали закон: хочешь мира, готовь войну. Только этой логикой можно объяснить увеличение советского подводного флота в Северной Атлантике. Экскурсии советских подводных лодок в шведские и норвежские территориальные воды значительно облегчились после того, как они стали, благодаря тайно приобретенной западной технологии, почти бесшумными. Эксперты обратили внимание на то, что в западноевропейских водах увеличилось число советских подлодок старого класса, располагающих ракетами, радиус действия которых недостаточен для удара по США, но вполне достаточен для поражения целей в Западной Европе. Логика этих действий вписывается в доктрину, сформулированную отцом советского океанского флота адмиралом Горшковым: «Советское военно-морское искусство завоевания господства на море всегда считалось не самоцелью, а лишь путем для создания определенных предпосылок, позволяющих силам и средствам флота успешно решать те или иные задачи в определенных районах театра в конкретный период времени».

Среди множества парадоксов «перестройки» самый парадоксальный — неустанное наращивание вооружения. Директор международного института стратегических исследований Франсуа Гейсбург категоричен: «Советские военные возможности, в особенности в области оружия обычного типа никогда еще не были такими устрашающими...» Почему становятся все сильнее советские вооруженные силы, если советская экономика находится в состоянии глубочайшего кризиса, как подчеркивают после пяти лет перестройки все экономисты и советские руководители? Как совместить рост военной мощи и прокламированную политику «глобального мира», «европейского дома» и всеобщего полного разоружения? Как сочетать страхи перед «военным путчем» и усиление армии?

Ответы на парадоксальные вопросы следует искать в принципиально не меняющейся модели советской системы, которая стоит на фундаменте военной мощи, единственном доступном ей атрибуте великой державы. Неизменной остается и власть партии над «ружьем», как говорили раньше, над баллистическими ракетами, как можно дополнить сегодня.

Осенью 1989 г., в последний раз перед съездом партии меняя состав Политбюро, Михаил Горбачев, уверенно преследуя свою цель — собирание власти, ввел в состав высшего центра решений председателя КГБ, оставив за воротами министра обороны. Другим новым членом Политбюро стал Юрий Маслюков, представляющий не армию, но военную мощь страны. Один из руководителей военной промышленности, Юрий Маслюков в 1985—1988 гг. возглавлял военно-промышленный комитет (ВПК), в функции которого входит выполнение заказов военных министерств, нуждающихся в западной технике и технологии, — приобретение необходимого с помощью секретных служб. В феврале 1988 г. председатель ВПК занял пост председателя Госплана и стал первым заместителем председателя Совета министров. Намечаемая «перестройкой» некоторая децентрализация народного хозяйства увеличит возможности планирования централизованной до предела военной промышленности, т. е. концентрации усилий в направлениях, обеспечивающих милитарную мощь Советского Союза.

«Весна народов», пришедшая в «социалистический лагерь» осенью 1989 г., нарушила стройную систему. Советские войска еще остаются в странах, которые недавно назывались «социалистическими», а теперь приобрели официальное наименование — «союзные». Но Чехословакия и Венгрия потребовали их вывода, который растянут на некоторое время под предлогом невозможности немедленного устройства возвращаемых в Советский Союз дивизий. Польша пока не настаивает на выводе советских войск — до выяснения всех обстоятельств, связанных с объединением Германии. Войска остаются в ГДР и, несомненно, будут служить обменной монетой за столом переговоров о судьбе Германии.

Предстоящее исчезновение армии ГДР, изменение характера власти в «союзных» странах нанесло тяжелый удар военным силам Варшавского договора. В январе 1990 г., учитывая новые обстоятельства, директор ЦРУ сообщил конгрессу США, что советская военная угроза уменьшилась. Он добавил, что «мы можем, вероятно», рассчитывать на продолжающееся сокращение, но не исчезновение советской военной угрозы американским интересам». Мнение американской разведки несомненно заслуживает внимания. Но не всегда полного доверия. В апреле 1990 г., выступая на конференции в американском исследовательском институте, советские экономисты бессердечно опровергли выкладки ЦРУ. Олег Богомолов, директор института экономических проблем международной социалистической системы, народный депутат, сообщил, что Советский Союз расходует на военные нужды от 20 до 25% национального дохода. ЦРУ говорило о 16%. Экономист Виктор Белкин объявил, что Советский Союз производит 25% того, что производит США. ЦРУ полагала, что советское производство равно 50% американского.

Логика диктует советскому руководству сократить расходы на вооруженные силы для того, чтобы ликвидировать грознейший экономический кризис. Никогда, однако, до сих пор, советская система не руководствовалась логикой человеческих нужд. Всегда — логикой власти.

Глава девятнадцатая. Закат империи?

Трещины в стенах

Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь.
(Гимн СССР)

Национальный вопрос у нас решен.
(Михаил Горбачев 2.11.1987)

Не дошла до конца первая пятилетка «перестройки», а каждое слово первой строфы советского гимна подверглось пересмотру. Были поставлены под вопрос характер «Союза», его «нерушимость», положение в нем «республик», «вечный» характер объединения, место и роль «первой из равных» — России. Вопросы не могли не возникнуть, ибо, приступив к «перестройке» системы управления, Горбачев неминуемо вынужден был затронуть старые раны, многие из которых гноились десятилетиями.

В числе удивительнейших парадоксов «перестройки» — первоначальная полная слепота по отношению к национальным проблемам. Слепота от самоуверенного нежелания смотреть на реальность, от убеждения, что реальность можно моделировать по желанию и нуждам. «Начиная перестройку в апреле 85-го, могли ли мы допустить даже тень мысли о подобном? Нет и нет, конечно же». Так поражались правдинские журналисты летом 1989 г. Это было время тревожных сводок в газетах, напоминавших время войны: «Сумгаит, Тбилиси, Ферганская долина, Новый Узень...» Это — названия местностей, где вспыхивали кровавые погромы, где жгли, насиловали, убивали советских граждан. В некоторых районах Кавказа столкновения стали принимать характер войны. По официальным данным в 1988—1989 гг. было убито «в ходе межнациональных беспорядков» 292 человека, ранено 5200, сожжено и разграблено тысячи домов. Вынуждены были бросить свои дома и бежать в поисках убежища 360 тыс. армян, азербайджанцев, турок-месхетинцев...

Советские журналисты, перечисляя названия местностей, ставших полем кровавых конфликтов, называли их «адреса тревоги нашей». Первый «адрес тревоги» появился на карте «нерушимого союза» в декабре 1986 г.: столица Казахстана — Алма-Ата. Все обстоятельства алма-атинских событий не выяснены. Известно, что после того, как пленум ЦК компартии Казахстана решил снять старого друга Брежнева Динмухамеда Кунаева с поста первого секретаря и поставить на его место ставленника Горбачева Геннадия Колбина, в течение двух дней «неопытные, политически неграмотные юнцы» вышли на улицы и площади и два дня — 17 и 18 декабря — «избивали и оскорбляли граждан, опрокидывали и поджигали автомобили, разбивали стекла в магазинах, общежитиях и других общественных местах». Казахский писатель Ануар Алимжанов, описывая случившееся по горячим следам, объяснял все тем, что кто-то «уговорами и обманом» спровоцировал взрыв, несмотря на то, что «решения пленума были приняты подавляющим большинством коммунистов, трудящихся республики, как обоснованные, правомерные». Проходит около трех лет, и преемник Колбина на посту первого секретаря компартии Казахстана Назарбаев, соглашаясь, что «экстремистские выступления были спровоцированы», добавляет, что процедура избрания Колбина первым секретарем, длившаяся всего 18 минут, «возмутила полным пренебрежением к мнению даже партийного актива». Находившийся у власти уже полтора года, Горбачев действовал старыми, испытанными методами: приказал одного первого секретаря снять, другого, присланного из Москвы, выбрать. Ответом были волнения. Еще сравнительно несмелые, негрозные, подавленные за два дня.

Первые сигналы зазвучали еще до Алма-Аты. Писатели, учителя стали открыто говорить об опасности исчезновения национальных языков, в том числе украинского, белорусского. В 1968 г. Иван Дзюба в книге «Интернационализм или русификация?» подвел катастрофические итоги для Украины советской национальной политики. Несмотря на то, что Дзюба исходил из необходимости возвращения к ленинской политике, а его текст расходился только в «самиздате», автор был арестован. С конца 1985 г. голоса в защиту национальных языков появляются в печати. Белорусский литературный еженедельник опубликовал в октябре 1986 г. письма читателей, в которых изображалась ситуация, до недавнего времени представлявшаяся естественной. Группа минских учителей писала, например, что учителей или школьников, говорящих на педагогических советах по-белорусски, обвиняют в национализме. Подобные письма и статьи можно было прочесть в украинской, молдавской, эстонской, узбекской печати, в газетах и журналах других республик.

Сигналы не были услышаны. Проект новой программы КПСС, который Горбачев представил в октябре 1985 г. на пленуме ЦК, утвержденный затем XXVII съездом партии, в разделе «Дальнейший расцвет и сближение социалистических наций и народностей» утверждал категорически: «Итоги пройденного пути убедительно свидетельствуют: национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен». Признавая, что «в процессе совместного труда и жизни более ста народов и национальностей» будут появляться новые задачи, программа КПСС предусмотрела «совершенствование национальных отношений». Четыре года спустя, в сентябре 1989 г. на пленуме ЦК, посвященном «национальной политике партии в современных условиях», Горбачев вынужден был признать ситуацию в межнациональных отношениях «весьма сложной». Выступавшие вслед за генеральным секретарем ораторы — первые секретари республиканских или областных компартий — говорили о глубоком кризисе.

Осознание кризисной ситуации шло медленно: пунктирами были взрыв проблемы Нагорного Карабаха, национальное пробуждение Прибалтики, погромы в Ферганской долине, в Новом Узене, грузино-абхазские кровавые столкновения, выступления в Азербайджане, Молдавии, Белоруссии, создание народного движения «Рух» на Украине и т. д. «Мы не сразу пришли к осознанию необходимости всеохватывающих, глубоких преобразований», — каялся Горбачев, формулируя «новую национальную политику». В каждой республике были свои причины, вызывавшие специфическое выражение недовольства. Проблема Нагорного Карабаха, территории с армянским большинством населения, включенная в 1923 г. в состав Азербайджана, из желания угодить Турции, проазербайджанских настроений Горбачева, стала причиной кровавых столкновений между двумя советскими республиками. В прибалтийских республиках недовольство центральной политикой, мешавшей развитию, привело к созданию первых в СССР народных фронтов. Вынужденное признание Москвой преступности пакта Гитлер — Сталин неумолимо влекло за собой необходимость признания незаконности включения в СССР Эстонии, Латвии, Литвы. Горбачев отказался это сделать: была выбрана позиция между двух стульев: пакт преступен, но решения о вступлении в Союз парламентов прибалтийских республик в 1940 г., когда Красная армия уже находилась на их территории, остаются законным основанием для превращения Эстонии, Латвии, Литвы в советские республики. В Прибалтике национальное движение, стимулируемое памятью о независимости, приобрело всенародный размах и позволило в марте—мае 1990 г. Литве, затем Эстонии и Латвии, объявить о своей независимости. В других республиках толчком к росту национального самосознания и взрывам были экологические проблемы, вопросы национального языка, ощущение ущемленности в правах, чувство полной зависимости от центра. Справедливые предвидения некоторых западных ученых, говоривших о хрупкости советской империи, о ее внутренней слабости, оказались неточными в определении основных очагов внутренних толчков. Предполагалось, что распад начнется в Средней Азии, в «мусульманских» республиках. В действительности национальные движения начались прежде всего в развитых, наиболее богатых регионах страны — в Прибалтике и на Кавказе.

Советский Союз, — не устает повторять Михаил Горбачев, — уникальное государственное образование. И с этим можно согласиться. Особенность последней в XX веке империи в том, что со дня своего рождения она представляла собой модель взаимоисключающих противоречий. Задуманный как ядро будущей мировой республики советов, Советский Союз пытался ворваться в будущее, оставаясь в прошлом. «Мы стремимся к полному уничтожению государственных границ», — объявил Ленин, но конституция СССР строго определяла границы республик, областей, районов. Обитатели СССР были советскими гражданами, но в паспортах, введенных в 1932 г., тщательно отмечается национальность: в Советском Союзе — «советские граждане более 100 национальностей». Создаются алфавиты для народностей, не знавших письменности. Но русский язык становится главным. Это — естественно: имперский язык, язык администрации и армии, не может не быть важнее всех других. Нередкое использование административных методов внедрения имперского языка вызывало в СССР сопротивление национальных культур, становилось источником трений и конфликтов. СССР был задуман как государство федеративного типа, но превращен в систему унитарного типа. Перечень взаимоисключающих элементов, составляющих советское государство, бесконечен.

Причины, вызвавшие национальный кризис конца 80-х годов, многообразны: экономические, экологические, межэтническая вражда. Советские руководители много говорят о провокационных действиях экстремистов, о мафии. По мнению Горбачева, «экстремистские сборища» спровоцировали «межнациональные столкновения», «события в Закавказье, Ферганской области, в Новом Узене». Каждая из названных причин подбрасывала хворост в огонь национальных конфликтов, вспыхнувших в разных уголках Советского Союза. Можно даже согласиться с признанием роли «экстремистов», если понимать под этим действия партийных руководителей республик, защищавших свои посты. Не случайно, как любил говорить товарищ Сталин, первые взрывы произошли там, где Горбачев менял республиканских лидеров: в Алма-Ата, в Ереване, в Баку. Имеются свидетельства о провокационных действиях, направляемых из Москвы. В частности, о подготовке волнений в Баку, давших возможность ввести туда в январе 1990 г. войска и «проучить» мятежников.

Глубочайший кризис системы управления стал важнейшим фактором национального кризиса. В 1969 г. Андрей Амальрик в книжке, вызвавшей в момент появления значительный интерес, а затем забытой, спрашивая в заголовке «Просуществует ли Советский Союз до 1984 г.?» — предсказывал будущее: «Экстремистские организации... начнут играть все большую роль. Вместе с тем крайне усилятся националистические тенденции у нерусских народов Советского Союза, прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и Поволжье». Он добавлял: «В ряде случаев носителями таких тенденций могут стать национальные партийные кадры, которые будут рассуждать так: пусть русский Иван сам справляется со своими трудностями. Они будут стремиться к национальной обособленности еще и потому, чтобы, избежав надвигающегося всеобщего хаоса, сохранить свое привилегированное положение». Все поразительно точно в этом предвидении, за исключением исходной предпосылки. Амальрик видел причиной кризиса вооруженный конфликт с Китаем: в 1969 г. он многим казался неизбежным. Очевидной была аналогия: обе русские революции XX в. были рождены войнами — с Японией в 1905 г., с Германией — в 1914—1917 гг. В реальности оказалось, что война не понадобилась — в качестве детонатора. Двадцатилетнее внутреннее спокойствие оказало на советскую систему не менее деструктивное влияние. Ослабление центра, благосклонно смотревшего на возникновение в республиках партийно-мафиозных кланов, при сохранении жесткой централизованной системы управления, пустило в ход центробежный механизм. Излюбленный Горбачевым маховик стал раскручиваться, но не в ту сторону, которую имел в виду генеральный секретарь.

Использование национальных конфликтов в качестве инструмента в борьбе за власть, связанные с этим пристрастность и колебания Горбачева усилили кризис.

Начавшийся кризис обнажил основную причину трудностей, вставших перед империей: появились серьезные сомнения в ее легитимности. В 1917 —1918 гг., когда рухнули три континентальные империи (Россия, Германия, Австро-Венгрия), Российская трансформировалась в советскую. Новая идеология послужила легитимизации новой империи, родившейся на обломках революционных разрушений. Идеология обладала достаточной силой, позволившей после второй мировой войны, когда деколонизация завершила историю последних западных империй, создать «социалистический лагерь», а затем — в 70-е годы — третье кольцо «родственных» стран — в Азии, Африке, Латинской Америке.

Улучшение социализма, начатое Горбачевым, нанесло Идее тяжелый удар. Логика горбачевской тактики собирания власти вынуждала генерального секретаря критиковать деятельность предшественника. Как брошенный в воду камень вызывает круги, так кругами стала расходиться критика — от предшественника к предшественнику: от Брежнева к Хрущеву, от Хрущева к Сталину и все настойчивее, несмотря на все заслоны, от Сталина к Ленину. Трагический баланс советского 70-летия поставил под сомнение «научность» марксизма-ленинизма. Сила я слабость советской идеологии — в неразрывной связи с ее успехами: единственно правильная, ибо победоносная, победоносная, ибо единственно правильная. 70 лет советской истории, оказавшиеся 70-ю годами террора, преступлений, экономического краха, стали убедительным доводом «ненаучности» сооруженной системы.

Трещины в фундаменте

У него под каждым камнем Аллах, а меня кто, сироту, защитит.
(Песня «афганцев»)

Советские солдаты в Афганистане не знали, что они там делают. Объяснения, которые они получали, были неубедительными не только потому, что они постоянно менялись, но и потому, что они опровергались реальностью. Главное же, каждое объяснение может быть убедительным, если есть вера. Советские солдаты почувствовали себя сиротами, вера их покинула.

Сиротами почувствовали себя не только солдаты. Споры о «коммунистической вере» шли всегда. Говорят об ее исчезновении, что кажется очевидным если сравнивать скептицизм и цинизм брежневской эпохи с эпохой энтузиазма 20—30-х годов. Говорят о ее присутствии, подчеркивая присущий каждой религии переход от эры апостолов к эре церкви. Сталин, изучавший Историю церкви, хорошо знал разрушительную опасность подлинной веры для системы, которую он сооружал по планам Ленина. И решительно разделался с энтузиастами. Советская идеология уже многие десятилетия не производит апостолов и фанатиков веры. Она прочно держалась на ритуале, на обряде. Ритуал был клеем, соединявшим воедино все части империи.

Логика «перестройки», неумолимые законы борьбы за власть открыли путь к сомнениям не только в канонах веры, но и в ее обрядной части. Безжалостная критика предшественников — Брежнева, Хрущева, Сталина, — разрушение их репутации, уничтожение их памятников, портретов, осуждение задним числом их преступлений не могло не привести к возникновению вопросов о Ленине. Кульминацией «иконоборческой» активности стало предложение, внесенное на съезде народных депутатов, сжечь тело Ленина, закрыть Мавзолей. В 1961 г., когда старая большевичка Лазуркина предложила убрать из Мавзолея тело Сталина, она ссылалась на сон, в котором Ленин пришел к ней и просил избавить его от соседа. Предложение было принято, ибо в хрустальном гробу оставался создатель партии и государства. В 1989 г. предложение депутата Юрия Корякина было отвергнуто как богохульство, ибо без Ленина гроб идеологии остался бы пустым.

Высказанная публично мысль о возможности закрытия Мавзолея напугала, ибо без святых, без иконостаса, без утвержденного десятилетиями порядка митингов, собраний, массовых осуждений и одобрений возникала ужасающая бездна. Скоро, однако, в разных районах страны началось свержение памятников Ленину. Табу — исчезает.

В 1956 г., когда «тайный доклад» Хрущева на XX съезде впервые пошатнул здание социализма, стоял вопрос всего лишь «об отце и гении». Казалось достаточным объявить, как выражается лагерный начальник в песне Галича, что «оказался наш отец не отцом, а сукою», и можно идти дальше, по пути Ленина. Двадцать лет спустя встал вопрос о дороге и о цели. Главная цель «перестройки», объявил ее инициатор, — это «больше социализма». Сразу же выяснилось, что никто точно не знает, что такое «социализм». На пути к Цели было много этапов: первая фаза социализма; окончательно построенный социализм; зрелый; развитой... Знаменитый фильм Абуладзе «Покаяние» вошел в историю «перестройки» последней репликой. В ответ на вопрос неизвестной странницы героиня фильма отвечала: «Эта улица не ведет к храму». И слышала в ответ: «Зачем нужна улица, которая не ведет к храму?»

В фильме была показана улица, которая не вела к храму. Подразумевалось, что такая улица где-то есть. Главная проблема состояла в том, что, как выяснилось, никто не знает, что из себя представляет Храм. «Чем больше идет перестройка, — писал С. Меньшиков, — тем настойчивее звучит вопрос о том, что есть социализм — экономически, в социальном плане, политически». Программа КПСС, утвержденная XXVII съездом, проходившим в 1985 г. под руководством Горбачева, не знала никаких сомнений. В первой же главе прокламировалось: «В СССР было в основном построено социалистическое общество». В числе 9 признаков этого идеального общества, на знамени которого начертано «все во имя человека, все для блага человека», — «господство подлинно гуманистической марксистско-ленинской идеологии». Никаких сомнений не было у Михаила Горбачева, представлявшего в 1985 г. проект Программы КПСС и говорившего о «преимуществе социализма как превосходящей капитализм степени прогресса человечества». Для него не было сомнения, что «основная тенденция мирового развития» это «дальнейшее укрепление позиций реального социализма». В 1987 г. один из главных теоретиков Горбачева директор института Маркса-Ленина академик Г. Смирнов все еще твердо убежден, что «перестройка» ставит своей целью «достройку и совершенствование социализма, превращение советского общества в действительно развитой социализм». Александр Яковлев в это время объявляет, что социализм должен познать самого себя. Проходит два года и обнаруживается «архисрочная» необходимость «выработки современной концепции социализма, которая отвечала бы реалиям конца XX — начала XXI столетий».

Советская концепция социализма всегда определялась от обратного. Ответ «армянского радио» — капитализм это эксплуатация человека человеком, а социализм — наоборот — замечательно выразил стремление идеологов марксизма-ленинизма быть всегда «наоборот», стоять на «высшей ступени». Внезапно все еще раз стало «наоборот»: социализм пошел в сторону демократии, гуманизма, терпимости. Помощник Горбачева философ-академик ныне главный редактор «Правды» и член Политбюро Иван Фролов заявил, что он формулирует «марксизм как реальный гуманизм».

Внезапно, по решению Верховной Инстанции, неожиданно для всех Цель растаяла. Обитателям последней империи предложили потерпеть, подождать, пока им будет подготовлена новая Цель. Ритуальный призыв ЦК КПСС к 1 мая 1989 г. уговаривал советских граждан: «Пусть живет и развивается марксистско-ленинское учение — идейная основа революционного обновления социализма!» Год спустя, в канун Первомая 1990 г. ЦК звал советских людей: «Объединим усилия для создания гуманного, демократического социализма». Формула найдена. Горбачев, предлагая созвать очередной, но досрочный съезд партии, объясняет: «Речь идет о путях обновления социализма...» И в этот же день, в докладе о новой национальной политике партии убеждает: «Революционное обновление советского социалистического общества — главный аргумент в пользу укрепления нашего Союза».

Логика очередной формулы проста: Советский Союз построил социалистическое общество, теперь необходима, используя выражение Иосифа Бродского, остановка в пустыне для того, чтобы произвести ремонт, может быть, даже капитальный ремонт. Иными словами — перестройку. Это, следовательно, очередная фаза развития социализма: обновление. Достаточно устранить «деформации» социализма, допущенные Сталиным, и откроется прямая дорога к «Храму». Программа КПСС не знает сомнений: «Советские коммунисты убеждены, что социализму принадлежит будущее». Очередной, но досрочный XXVIII съезд, не принял новой программы, он утвердил лишь временную, «на ближайшую перспективу», по выражению Горбачева, политическую платформу КПСС. Определив суть политики перестройки как переход «от авторитано-бюрократического строя к обществу гуманного, демократического социализма», документ подтверждает: «Мы рассматриваем коммунистическую перспективу, как естественно-историческую направленность развития человеческой цивилизации». Следовательно, убеждение о будущем, принадлежащем социализму, остается законом для коммунистов. Задача, поставленная общим кризисом коммунизма перед идеологами, — найти новый словарь для выражения неизменного убеждения.

Это случается не первый раз. В 1921 г. Ленин сделал внезапный поворот нэпа, оставив за бортом лозунги немедленного сооружения коммунизма. Сталин на пути к власти безжалостно освобождался от революционного словаря, заменяя его — государственным. В ноябре 1941 г., выступая на Красной площади, когда немецкие танки стояли в 20 км от центра Москвы, Сталин включил в новый иконостас, рядом с Лениным, русских полководцев Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова, Кутузова.

Все идеологические повороты имели своей целью, в первую очередь, обеспечить выживание империи. Николай Устрялов, выражая взгляды тех бывших врагов Октябрьского переворота, которые, движимые русским патриотизмом, проповедовали сотрудничество с большевиками, писал в 1920 г.: «Россия должна остаться великой державой, великим государством... И так как власть революции — и теперь только она одна — способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет». Для Устрялова не было сомнения, что «советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром — во имя мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологий, практический путь един». Но и различие идеологий, в конечном счете, имеет второстепенное значение, ибо, замечает Устрялов, «чтобы спасти советы, Москва жертвует коммунизмом». Новую политику нэпа идеолог «сменовеховства» называет «экономическим Брестом большевизма».

Комментируя высказывания Устрялова и его единомышленников, большевистский публицист Александр Воронский подчеркивал, что они ошибаются в одном: «Они не понимают, что новая экономическая политика только исправляет ошибки прошлого, но не является отказом от прошлого... Они говорят о крахе коммунизма, когда налицо иная тактика коммунизма, иная, но коммунистическая».

Николай Устрялов не знал ответа на вопрос: «Красное ли знамя красит Зимний дворец или, напротив, Зимний дворец красит собой красное знамя?» Он хорошо понимал, что они помогают друг другу сохранить великую державу. Коммунизм и советы, советы и коммунизм. Интернационализм и национализм, национализм и интернационализм. Тонкий расчет пропорций смесей был основной заботой советских руководителей. Увеличить долю одной из составных частей, уменьшить долю другой. На следующем этапе, перед лицом очередного кризиса, сделать обратное, строго следя лишь за тем, чтобы ингредиенты оставались неизменными. Ленин разбавил интернационализм национализмом, Сталин резко увеличил дозу национализма. Устрялов считал, что «большевизм, с его интернациональным влиянием и всюду проникающими связями, становится прекрасным орудием международной политики России...» и единственной возможностью спасения империи. Полвека спустя Андрей Амальрик заметил, что «марксистская доктрина задержала распад Российской империи», добавив: «Но не в силах отвратить его».

Все новое, как известно, хорошо забытое старое. В 1926 г. в сатирической повести Андрея Платонова было замечено, что «воистину в 1917 г. в России впервые отпраздновал свою победу гармонический разум порядка!» А идейный бюрократ, герой повести, сочинял записки на тему «Советизация как начало гармонизации вселенной». Первомайские призывы 1990 г. провозглашают: «Пусть торжествуют общечеловеческие ценности!»

Идеологический клей выдохся, потерял свою связующую способность. Действующая программа КПСС, принятая в 1986 г., еще декларирует: «Итоги пройденного пути убедительно свидетельствуют: национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен». Последовавшие события убедительно засвидетельствовали лживость программной декларации. В сентябре 1989 г. Горбачев признал: «Конечно, мы знали о существовании непростых национальных проблем... Но все же весь масштаб назревших здесь изменений проявился позднее...» Более года генеральный секретарь обещал и откладывал, снова обещал пленум ЦК по национальному вопросу, который должен был решить «непростые», по любимому выражению Горбачева, вопросы, отмеченные кровавыми следами на Кавказе, в Средней Азии, в других регионах страны.

Выступления партийных руководителей на пленуме обнажили реальность национального кризиса. Новая национальная политика Горбачева, которую с нетерпением ожидал Союз, оказалась очередной реформой, которая ничего не реформирует. Ключевое слово новой платформы КПСС по национальному вопросу: «наполнить новым содержанием». Отвергнув лозунг «Разрушить до основания», отвергнув требования о «перекройке границей изменении формы национальных образований», платформа КПСС обещает: «наполнение реальным содержанием советского федерализма», «наполнение реальным содержанием права национальных образований». Уже в Евангелии предупреждается о недопустимости вливать новое вино в старые меха. Именно это составляет суть новой национальной политики Горбачева. Первый секретарь компартии Башкирии исчерпывающе резюмировал: платформа «не содержит прорыва из устоявшихся взглядов, сохраняя неприкосновенной иерархическую структуру национально-государственного устройства».

Новая, как ее определяет Горбачев, национальная политика КПСС рассчитывает использовать еще имеющийся, по мнению партии, заряд федеральных возможностей; отсутствие — пока — в большинстве республик сильных движений за выход из Союза; экономические связи и экономическую слабость республик, намертво сцепленных с центром. Национальная практика «перестройки» состояла в приведение в действие многочисленных механизмов сдерживания центробежных стремлений. Используются внутренние национальные противоречия в республиках: создается «синдром старшего брата». Требования абхазцев расширить их права учат грузин, что каждый может оказаться в ситуации «старшего брата». В Эстонии возникла проблема русских, в Молдавии — проблема гагаузов, в Узбекистане — турок-месхов, в Литве — польского меньшинства и т.д. Выступая на пленуме, Горбачев напомнил, что в Советском Союзе имеется более 60 миллионов «мигрантов», граждан, живущих не в «своей» республике. Их естественным защитником является Москва. Движение за независимость родилось и рождается в союзных республиках. Автономные области — Абхазия и Каракалпакия, Южная Осетия, Тува и др. — опасаясь молодого и нового национализма «своей» союзной республики, стремящейся уйти от Союза, видят гаранта безопасности в сильной центральной власти.

Пацификация этнических взрывов проходила всегда по одному и тому же плану: власти позволяют страстям разбушеваться, прежде чем принимают меры для прекращения грабежей, насилия, убийств. Наиболее поразительным проявлением этого плана было допущение на протяжении пяти недель полной блокады Армении по решению Народного фронта Азербайджана. Центр не вмешивался, оставив на произвол судьбы союзную республику, создавая впечатление поддержки Азербайджана против Армении. Затем подобный сценарий был разыгран в Баку: только после многодневного допущенного погрома в город вошли войска.

Советская система всегда лучше всего действовала в условиях кризиса. Она приспособлена к решению проблем волевыми, репрессивными методами. С точки зрения власти национальные взрывы имеют положительную сторону: создавая атмосферу опасности, угрозы, анархии, рождают необходимость в центре, сильном и мудром Отце, который наведет порядок.

В конце горбачевской «пятилетки» вопрос о будущем империи встал во весь рост. Его ставят в двух вариантах: как сохранить империю? Как выйти из империи? Признавая опасность ситуации, ища возможности предотвратить ее, Михаил Горбачев подписал 3 апреля 1990 г. закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». Процедура сложная и хитрая, дающая Москве различные возможности затормозить выход или даже помешать ему, но признающая существование проблемы. И стремящаяся ее регулировать.

Различные пути «выхода» искали весной 1990 г. прибалтийские республики. Они продемонстрировали, с одной стороны, волю Москвы строго контролировать ситуацию, с другой, поддержку Запада политике Горбачева.

Как экипаж падающего воздушного шара, советские идеологи сбрасывают балласт, чтобы вновь взмыть вверх. Александр Яковлев выбрасывает знаменитое открытие Маркса, замечая, что «идея о насилии в качестве повивальной бабки истории исчерпала себя, равно как и идея власти диктатуры, непосредственно опирающейся на насилие». Он призывает «отбросить высохшие мумии догм, мифов и схоластические схемы». От идеологии остается только одно — Партия. Мы должны консолидировать партию — так формулирует основную задачу Горбачев. Он подчеркивает диалектику новой политики КПСС по национальному вопросу: расширяя политические и экономические права, самостоятельность республик, регионов, вызывая процессы децентрализации, чтобы включить энергию людей, «мы исходим из того, что партия должна в еще большей мере выполнять консолидирующую роль, объединяя все народы вокруг перестройки». Расширять и консолидировать, децентрализовать и объединять — такова роль партии. В 1923 г. на партийном съезде, когда коммунисты из национальных республик критиковали конституцию СССР как возвращение к «единой неделимой России», раздался возглас: «Единая неделимая партия».

КПСС остается основной силой, связывающей «Союз нерушимый». Поэтому новая национальная политика отвергает возможность федерализации партии: существование суверенных коммунистических партий в республиках станет важнейшим фактором распада федерации в ее нынешней форме. В этом вопросе Горбачев стоит на очень прочных позициях: его безоговорочно поддерживает Ленин. Излагая позицию большевизма по национальному вопросу, Троцкий подчеркивал ее «диалектичность»: выступая за право наций на самоопределение, большевики «в рамках партии и вообще рабочих организаций проводили строжайший централизм». Ленин, добавляет ныне реабилитированный Троцкий, «начисто отвергал национально-федеративный принцип построения партии. Революционная организация — не прототип будущего государства, а лишь орудие его создания». Создатель Красной армии чеканит афоризм: «Инструмент должен быть целесообразен для выделки продукции, а вовсе не включать его в себя».

Партия — важнейший, самый могучий инструмент, сильнейшее оружие пророка коммунистической идеи. Он вооружен, когда имеет партию. Она дает ему возможность победить. Естественно, что проблема партии «нового типа», изобретенной Лениным, усовершенствованной Сталиным, — стоит в центре политики Горбачева.

В первые годы «перестройки» Горбачев вел традиционную политику генеральных секретарей, реализующих власть: заменял кадры, строил «свой» аппарат. Постепенно становилась очевидной устарелость концепции «массовой партии». Многие военные эксперты предлагают превратить советскую армию в армию профессионалов. Аналогичная идея овладела умами советников Горбачева. В конце XX в., в условиях, отличающихся от эпохи подготовки «пролетарской революции» и «строительства социализма в одной стране», партия, насчитывающая около 20 млн. членов, — перестала иметь смысл. Опыт бывших социалистических стран продемонстрировал, что массовые партии разваливаются как карточные домики, что многочисленность не гарантирует компартии автоматически силу. Миллионы членов партии в Польше, Чехословакии, Венгрии и т. д. не встали на защиту «своей» власти.

Есть основания считать, что в годы «перестройки» в Москве вырабатывается концепция «партии профессиональных революционеров», как выражался на заре XX в. Ленин. Такая партия может отказаться от статьи 6-й конституции, гарантировавшей ей монополию власти. Она будет иметь власть, поскольку останется наиболее могучей организованной силой в стране.

Концепция «профессиональной партии» объясняет легкость, с какой множество самых различных партий, групп, движений регистрируется в СССР. Более того, создается впечатление, что «оккультные» силы поощряют создание все новых и новых партий и организаций. Как правило, они создаются из нескольких десятков, может быть сотен, иногда двух-трех тысяч человек.

Михаил Горбачев хочет иметь похудевшую, сбросившую жир, мускулистую «свою» партию: обладающую могучими материальными средствами, держащую руку на всех рычагах государственного механизма. В первомайских призывах ЦК 1990 г. цели партии Горбачева обозначены ясно: «Коммунисты! Конкретными делами утверждайте авангардную роль КПСС!» Он сам не перестает настаивать: «...обществу нужна авангардная партия социалистического выбора».

«Новая» партия, партия Горбачева будет создана путем «чистки» нового типа: Сталин физически ликвидировал членов «старой» партии, чтобы очистить место для своих людей, Седьмой секретарь позволяет сделать выбор — остаться с ним или уйти, рискуя потерей власти. «Новая» партия выбрала своей идейной основой «идеологию обновления», использующую набор, казалось бы, навсегда вышедших из употребления догм». «Центральный комитет, — сообщает передовая „Правды“, — твердо высказывается за верность творческому духу материалистического мировоззрения и диалектической методологии Маркса, Энгельса, Ленина». Главный идеолог Вадим Медведев убежден: «Попытки ревизии учения Маркса, Энгельса, Ленина... совершенно неосновательны и непродуктивны». Михаил Горбачев восхищается: «Ленин остается с нами как крупнейший мыслитель XX столетия, который, владея огромным арсеналом современных ему знаний, глубоко проник в тайны общественного бытия».

Истмат, диамат, учение Маркса, Энгельса, Ленина, которое еще совсем недавно называли «единственно правильным, ибо победоносным, и победоносным, ибо единственно правильным», — до боли знакомый словарь, от которого Горбачев не желает отказываться. Ибо, как объяснял он уральским рабочим, «придется многое менять, убирать. Но не до основания».

Значит: менять декорации, второстепенные детали, стремясь сохранить основу, фундамент, т. е. социализм и «Учение»? Диалектика, которая была основой стратегии и тактики Отцов социалистической системы, остается любимым оружием Горбачева. «Марксизм никогда не был для Ленина догмой», — замечает он. И это — совершенно верно. Об этом в свое время точно и афористично сказал Сталин: «Марксизм не догма, но руководство к действию».

«Идеология обновления» — единственное мировоззрение, которое предлагает «перестройка», — очередное воплощение диалектически — знакомой советской идеологии. Как наполеоновская гвардия, она умирает, но не сдается. В отличие от наполеоновской гвардии, знавшей под Ватерлоо, что дни ее сочтены, «идеология обновления» не верит, что умирает.

Русский вопрос

Народы нашей страны отдают дань глубокого уважения и признательности великому русскому народу за его бескорыстие, подлинный интернационализм, неоценимый вклад в создание, развитие и укрепление социалистического Союза свободных и равноправных республик.
(Михаил Горбачев, 2.11.1987)

...А может быть, России выйти из состава Союза, если во всех бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления?
(Валентин Распутин, 6.6.1989)

Примерно полтора года отделяют оптимистическую здравицу Горбачева, почти дословно повторявшую знаменитый тост Сталина «за здоровье русского народа, потому что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», и отчаянный крик сердца Валентина Распутина на съезде народных депутатов. Горбачев счел необходимым похвалить русский народ от имени всех народов СССР по случаю 70-летней годовщины Октября, «отмечая выдающиеся достижения ленинской национальной политики». Валентин Распутин горько иронизировал по поводу бесстыдной неблагодарности народов, представители которых обвиняли Россию и русских во всех бедах 70-летия.

Появление трещин в стенах империи, сильное оседание фундамента идеологии создает впечатление близящегося краха. Средний век великих империй 300—500 лет, хотя были и более долговечные. Российская империя родилась примерно 300 лет назад. Можно ли говорить о том, что после 70-летнего существования в форме Советского Союза она готова развалиться? Попытки угадать будущее занятие тщетное. Только пророкам или великим поэтам это удается. Адам Мицкевич смог увидеть сквозь даль лет одновременное падение трех империй, деливших Польшу. Кто мог поверить, что так действительно произойдет в 1917—1918 гг.? Никто, ибо никто не мог предвидеть безумия первой мировой войны.

Национальные движения, нарастающие с конца 1986 г., приобрели в конце десятилетия центробежную силу, которая создает угрозу Союзу. В марте 1990 г. Литва провозгласила свою самостоятельность, за ней последовали Эстония и Латвия. В Прибалтике вопрос о выходе из СССР ставился не только как национальный, но и как юридический: три республики, суверенитет которых был конфискован на основании пакта Сталин — Гитлер, решили восстановить статус-кво. Москва резко воспротивилась решению прибалтийских республик. Литва была подвергнута экономической блокаде. Реакция Горбачева была вызвана опасением, что «неорганизованный», не «разрешенный» из центра выход из Союза может вызвать цепную реакцию. И привести к развалу империи. В принципе, однако, прибалтийский регион, включенный в СССР в 1940 г., всегда считался несколько чужеродным. И поэтому возможность расширения автономности прибалтийских республик рассматривалась как очередной шаг к «наполнению Федерации новым содержанием». Рассматривалась также возможность превращения Прибалтики в советскую витрину, советский Гонконг. Неконтролируемое поведение Литвы, а за ней двух других прибалтийских республик вызвало гнев генерального секретаря-президента.

Национальные движения на Кавказе оставляются Москвой без внимания, в расчете на их взаимоуничтожение. Свирепые расправы в Тбилиси и Баку служат предупреждением о возможностях, которыми располагает Центр. Кровопролитная междоусобица, на которую закрывают глаза, служит примером несчастий, вызываемых «анархией». Многонациональный кавказский регион, именно благодаря своей многонациональности, позволяет Горбачеву маневрировать. К тому же волнения на периферии еще не угрожает целостности империи.

Потенциальный очаг сильного центробежного движения — среднеазиатские республики. Но если не считать местных вспышек, нередко очень кровавых (Ферганская долина, Новый Узень, Ошская область), национализм в этом регионе еще не приобрел организационных форм, подобных тем, какие имеются в некоторых других республиках. Национализм выражается, как правило, стихийно. Его источник, нередко социальный, — прежде всего растущая безработица. Сравнительная неразвитость национальных движений в Средней Азии вызвана полной экономической зависимостью от центра, системой коррупции, обеспечивающей стабильность, позицией местных элит, воспитанных советской властью.

Первый секретарь ЦК Казахстана Нурсултан Назарбаев, заменивший в 1989 г. Геннадия Колбина, выступая на пленуме ЦК по национальному вопросу, ясно определил местные требования в адрес центра: полная экономическая самостоятельность в рамках федерации; политическая самостоятельность в четких пределах, недвусмысленно ограниченных конституцией. Он подчеркивает: «Очень важно не перегнуть палку, не довести до децентрализации страны, до критической точки, за которой будет анархия». Он твердо высказывается за неделимость компартии, видя в ее целостности «залог силы нашего многонационального социалистического государства». В то же время Н. Назарбаев видит, что «в Москве сформировалось, по сути дела, мононациональное руководство». Он спрашивает: «Сколько в правительстве среди министров представителей национальных республик? А среди заведующих отделами ЦК вы когда-нибудь видели казаха или узбека, киргиза или таджика? А в руководстве министерства обороны, КГБ, МВД СССР?» Это — справедливые требования, но не выходящие за пределы возможностей советской федеративной системы.

Второй регион, располагающий достаточной критической массой — территорией, людскими ресурсами, природными богатствами, промышленностью, сельским хозяйством, — позволяющий взорвать империю, — это Украина. Только в 1989 г. национальное движение на Украине начинает принимать организованные формы, обретать размах. Москва признала этот факт, устранив из Политбюро Владимира Щербицкого, который подмораживал Украину в эпоху «перестройки». Едва стало очевидно, что его методы начинают утрачивать свою эффективность, Щербицкий потерял место первого секретаря компартии Украины. Пост занял его двойник, лишь слегка моложе.

Характеризуя положение на Украине, секретарь ЦК республики Ю. Ельченко отметил «мощный рост национального самосознания», но полностью согласился с «новой» политикой по национальному вопросу, видя выход из всех трудностей в «восстановлении ленинского принципа национального самоопределения». Он признал, однако, что возникли «самодеятельные движения», ряд из них имеют «явно антисоциалистическую платформу, в основе которой нередко лежит буржуазный национализм». Секретарь украинской компартии подчеркнул, что «деструктивные силы» «явно активизируются» — прежде всего во Львове, Тернополе, Ивано-Франковске, т. е. на Западной Украине, присоединенной к Советскому Союзу после раздела Польши между Сталиным и Гитлером. Но «деструктивные силы» начали действовать и в столице Украины — Киеве, Ю. Ельченко предупредил об опасности — захвате этими «силами» власти после победы на местных выборах. С особым одобрением отозвался он о предложении определить законом условия роспуска и запрета «националистических или шовинистических групп».

В 1989 г. положение на Украине развивалось очень быстро. Возникшее по инициативе партийного комитета киевского отделения Союза писателей Народное движение Украины за перестройку, «Рух», как его стали называть, вскоре превратился в серьезную силу, изменив свой характер. Лидеры «Руха» стали выходить из партии, выдвигать все более радикальные лозунги. На выборах в народные депутаты Украины кандидаты «Руха» провели значительное число своих депутатов, создав сильную оппозицию: 115 мест из 450. Выборы продемонстрировали разнородность Украины. Западная Украина, присоединенная к Советскому Союзу после раздела Польши в 1939 г., голосовала за представителей демократического блока — кандидатов «Руха». Во Львовской области, например, во всех 24 избирательных округах победили кандидаты демократического блока. Иначе, т. е. в основном за партийных кандидатов, голосовала Восточная Украина, наиболее индустриальные районы — Донбасс, Харьковская область.

По мнению одного из руководителей «Руха» Михаилы Горыня, путь украинского национального движения «напоминает путь „Саюдиса“, который также сперва ставил вопрос о нахождении в составе Федерации, а лишь со временем заговорил о полной независимости Литвы».

Весенние выборы 1990 г. в местные советы создали совершенно новую ситуацию: «Рух» победил во Львове, Тернополе и Киеве. После сокрушительной победы во Львове, где известный диссидент, Вячеслав Чорновил, трижды сидевший в лагере за свои убеждения, был избран председателем областного совета, над городской ратушей был поднят украинский желто-голубой флаг, заменивший красное знамя. Коммунистическая власть превратилась, практически, в оппозицию, которая начала искать соглашение с «Рухом».

Новая ситуация знаменуется превращением правозащитного Украинского Хельсинкского союза в партию (апрель 1990), связанную с «Рухом», ростом влияния на Западной Украине Союза независимой украинской молодежи. На Восточной Украине новым является фактический переход местной власти в ряде районов (прежде всего — Донбасс) в руки стачечных комитетов, которые возникли во время забастовки шахтеров летом 1989 г. Секретарь ЦК компартии Украины Леонид Кравчук признал весной 1990 г.: «Все функции — и экономические, и политические — берут в свои руки стачкомы».

Коммунистическая партия стремится использовать региональные, религиозные, национальные разногласия, ищет возможности проникновения в новые структуры, не намереваясь отказаться от власти.

К августу 1990 г. стало очевидно, что отсутствие новой национальной программы, попытки торможения национальных движений, предложения реформ, приходившие всегда слишком поздно и в слишком незначительных дозах, привело к новой ситуации. 13 из 15 республик объявили к этому времени о своей независимости или суверенитете (понятие, определяемое достаточно туманно). В их числе Россия, Украина, Белоруссия, Молдова, закавказские республики. Прибалтика была — первой. Республики требуют широкой экономической независимости, а также части общегосударственных богатств, ставится вопрос о создании собственных армий или милиций, о собственной внешней политике. Развал Союза стал вполне возможным и вероятным. Москва все еще сохраняет много козырей, республиканские программы зачастую неясны, нередко утопичны. Бесспорно одно: Горбачев снова опоздал. Союзный договор, который он предлагает летом 1990 г., был бы, возможно, приемлем два года назад. Сегодня московская программа изменений отношений между центром и республиками (предлагается, например, заменить название Союза — Союз советских суверенных республик, сохраняя аббревиатуру) абсолютна нереальна.

Гвоздем «национального вопроса» в СССР, главной проблемой советской империи является державный, имперский народ — русские. История империй свидетельствует, что если разрушительные движения, толчки, вызывавшие упадок, начинались на периферии, в провинциях, это, как правило, происходило тогда, когда центр слабел.

Юрий Афанасьев, один из сопредседателей Межрегиональной группы народных депутатов, зародыша легальной оппозиции, констатировал в сентябре 1989 г. «паралич центральной власти», который, как он выразился, «страшно сочетается с установкой на пленуме ЦК по национальному вопросу на сильный центр». Об опасности подобной ситуации говорил Василий Шульгин, характеризуя положение России в разгар первой мировой войны: «Самодержавие без Самодержца». Ослабление центральной, «мононациональной» власти сопровождается непрекращающимся десятилетиями ослаблением центра империи — России.

Обнажение размеров катастрофы — результата 70-летнего правления коммунистической партии — не оставляет сомнения: самый тяжелый удар пришелся по державному народу. История империй не знает подобного примера: имперский народ живет хуже очень многих других народов, населяющих страну. Низкий жизненный уровень, сокращение деторождения, алкоголизм, разорение центральных регионов России и Сибири, экологический кризис — писатели и публицисты, экономисты и агрономы представили страшную картину. По официальным данным в РСФСР 37 городов определены как критические для жизни населения.

Разрушение центра, ядра империи, было оглашено в эпоху гласности, но началось с первых дней революции: русский народ нес одновременно главную тяжесть и сооружения нового мира, и сопротивления строительству утопии. В революциях, войнах, чистках уничтожались лучшие силы народа, который компенсировался подаренным ему чувством удовлетворения величием державы. Чувство это возмещало нищету, делало терпимым разорение земли, развращало русских, создавая иллюзию величия. Эпоха «гласности» стала временем пробуждения. Председатель Совета министров РСФСР А. Власов с огорчением открывает, что «многие люди» отождествляют центральную власть, «допускавшую ошибки, искривления политики, репрессивные действия», с Россией, которая «вместе со всеми страдала от той же командно-административной системы». Россия страдала вместе со всеми, нередко больше, чем другие, но как можно было не отождествлять ее с центральной властью, если столицей государства была исконная столица России Москва, если русский язык был естественным государственным языком, если русская история и традиции считались советскими, а остальные — проявлением национализма, если положение «старшего брата», первого среди равных, являлось фундаментом национальной политики?

Рост национального самосознания народов, составляющих Советский Союз, выразился прежде всего в росте антирусских настроений. Выступления против русского языка, против русского засилья, против русской эксплуатации позволяли сравнительно безнаказанно, иногда не совсем осознанно, выражать антисоветские взгляды. Тяжелое положение России, ее нищета, экономическая отсталость усиливали протест против положения «первой среди равных». Русские публицисты начали жаловаться на «падение престижа» России, на «русофобию».

После пяти лет «перестройки» «русский вопрос» занял центральное место в имперской политике. Летом 430 г. до н. э., после очередного поражения Афин на суше, когда афиняне начали думать о заключении мира со Спартой, Перикл предупреждал сограждан: поражение грозит потерей империи и ненавистью по отношению к вам со стороны тех, над кем вы властвовали; вы не можете отказаться от власти, ибо она была тиранией. Великий оратор закончил речь к афинянам формулой: сохранять империю может быть несправедливо, отказаться от нее — опасно.

На очередной вопрос — что делать? — дается несколько ответов. Они укладываются в две категории: ответы центральной власти, ответы имперского народа. Центральная власть ищет возможности совмещения русского национализма, удерживаемого в контролируемых рамках, с национализмами других народов, в границах Советского Союза. Отождествление советской и русской власти не было простой случайностью, связанной с тем, что коммунистическая партия захватила власть в бывшей Российской империи. Это было результатом продуманной национальной политики. Ее выражением было отсутствие русской компартии, в то время как все другие республики имели свои коммунистические партии, отсутствием многих других институтов русской государственности, слитой с советской. В первые годы советской власти целью этой политики было привлечение национальных меньшинств на сторону большевиков. Она вызывалась также опасениями русского национализма, который представлялся опорой контрреволюции. Война с Польшей летом 1920 г. продемонстрировала возможность использования русского национализма для защиты советского режима. В первый период войны, когда польская армия наступала и захватила Киев, мобилизация шла под лозунгом отпора польским панам — извечному врагу русского народа. На втором этапе, когда Красная армия подошла к стенам Варшавы, мобилизация велась под лозунгом мировой революции, которую красные штыки несли Западной Европе.

В 1920 г. Николай Устрялов формулирует концепцию «смены вех», которую будут называть также «национал-большевизмом». Юрист, талантливый политический писатель, участник Белого движения, Устрялов делает выводы из поражения контрреволюции в гражданской войне: мы ошиблись, представляя большевизм как силу, породившую хаос в стране, пробудившую безумную стихию, которая явилась откуда-то извне с целью разрушить Россию. В действительности большевики оказались единственной силой, которая может укротить стихию, рожденную революцией и гражданской войной, только у них есть воля и железная рука, способная усмирить русский народ. Во-вторых, только большевики могут сохранить, пусть даже под другим именем, российскую империю.

Николай Устрялов использует для определения своей концепции термин, позаимствованный в Германии, — национал-большевизм. В 1919 г. группа радикальных немецких националистов пришла к выводу, что потерпевшая поражение Германия разбита физически и морально, но может возродиться как могучее государство, заимствовав опыт русской революции. Сочетание большевизма и национализма в разных пропорциях и вариантах использовалось и в Германии (национал-социализм), и в Советском Союзе. В начале 20-х годов «национал-большевизм» в его «сменовеховской форме» стал могучим средством привлечения русской интеллигенции на сторону коммунистической партии. Во время войны Сталин взял на вооружение социализма русский патриотизм. Как живой водой, опрыскивается «национальной идеей» мертвое тело марксизма-ленинизма в эпоху «перестройки».

Официальным идеологом этого гибрида выступает Александр Яковлев. Его воскрешают из официального небытия писатели и публицисты. Сергей Залыгин в двухтомном романе «После бури» описал счастливый период сотрудничества русских националистов с просвещенными большевиками в Сибири в 20-е годы. Юрий Клямкин в статье «Какая улица ведет к храму?», опубликованной в «Новом мире» (редактор Сергей Залыгин), впервые после десятилетий молчания изложил историю «сменовеховства».

Замечательное достоинство «национал-большевизма» в его «интернационализме». Концепция была изобретена немцами и русскими, мечтавшими о возрождении великих государств, наделенных исторической миссией. Но ее принимали коммунистические лидеры других народов. В первой половине 20-х годов возникает несколько вариантов «национального» коммунизма: Микола Скрыпник защищает идею украинского коммунизма, Султан-Галиев разрабатывает идею «мусульманского социализма». Сталин ликвидировал все «варианты», уничтожив всех, кого он подозревал в «национал-коммунизме», как «уклонистов» и «националистов». Оставив только русский, он же — советский.

В годы «перестройки» стало модным говорить о неиспользованных «альтернативах» сталинской политике, о «решениях, которые выдвигались X. Раковским, Б. Мдивани, Ф. Махарадзе, Н. Скрыпником, М. Султан-Галиевым...» Устрялов объяснял свое отношение к большевизму тем, что «красное знамя зацветает национальными красками». Афганские коммунисты в последней попытке сохранить власть реализовали поэтический образ, нашив на свой красный стяг зеленые полоски, вырезанные в знамени пророка. Знаменитая формула советской культуры — национальная по форме, социалистическая по содержанию — применима в качестве определения сути новой национальной политики Горбачева. Тактика «национал-большевизма» используется как форма удовлетворения требований о расширении прав советских республик, как инструмент обновления отношений между Советским Союзом и другими социалистическими странами. Особое значение эта тактика имеет для решения «русского вопроса». В платформе КПСС, посвященной национальной политике, единственная республика, упомянутая отдельно, специально, — РСФСР. Только по отношению к ней перечислены конкретные меры, намеченные с целью расширения ее суверенитета. К ним относятся создание российской структуры в партии (Бюро ЦК КПСС по РСФСР), профсоюзах, комсомоле, республиканского министерства внутренних дел, информационных органов (радио, телевидения), Российской Академии наук и т. д. Меры эти, совершенно очевидно, носят паллиативный характер, типичный для реформ эпохой «перестройки». Появившиеся предложения о создании российской компартии отвергнуты без обсуждения. В то же время приняты решения о расширении прав автономных образований, входящих в состав РСФСР. Выдвинуто предложение о создании в республике двухпалатного Верховного совета, в котором будут лучше учитываться интересы всех народов, населяющих Россию. Это должно служить противовесом чрезмерному усилению русского влияния. Все предложенные меры должны неизбежно привести к новому гигантскому росту бюрократического аппарата, не меняя по существу имеющихся структур.

Примером мастерского умения соглашаться на изменения, которые ничего не меняют, служит вопрос русского языка. В 1988 г. прибалтийские республики приняли законы, объявляющие их национальные языки государственными языками. За ними последовали некоторые другие республики: по-видимому, национальные языки станут государственными всюду. Центр не препятствовал этим решениям. Но на пленуме по национальному вопросу Горбачев объявил о целесообразности «придать русскому языку статус общегосударственного в масштабе СССР». В каждой республике будет, следовательно, два государственных языка: местный и общесоюзный. Поскольку конституция СССР дает союзным законам преимущество перед республиканскими, позиция русского языка останется в административном смысле неизменной.

Идея Горбачева нашла свое юридическое выражение в законе «О языках народов СССР», подписанном президентом 24 апреля 1990 г. «С учетом исторически сложившихся условий, — говорится в законе, — и в целях обеспечения общесоюзных задач русский язык признается на территории СССР официальным языком СССР и используется как средство межнационального общения».

Необходимость защищать имперский язык законодательным образом — одно из красноречивейших свидетельств кризиса империи. История не знает случая, когда престиж народа мог быть защищен административными мерами.

В 1973 г. Александр Солженицын «обнаженно, но не искаженно», по его выражению, представил определившееся к тому времени течение: «Русский народ по своим качествам благороднейший в мире; его история ни древняя, ни новейшая не запятнана ничем, недопустимо упрекать в чем-либо ни царизм, ни большевизм; не было национальных ошибок и грехов ни до 17-го года, ни после; мы не пережили никакой потери нравственной высоты и потому не испытываем необходимости совершенствоваться; с окраинными республиками нет национальных проблем и сегодня, ленинско-сталинское решение идеально; коммунизм даже не мыслим без патриотизма; перспективы России — СССР сияющие; принадлежность к русским или не русским определяется исключительно кровью, что же касается духа, то здесь допускаются любые направления, и православие — нисколько не более русское, чем марксизм, атеизм, естественно-научное мировоззрение или например индуизм; писать Бог с большой буквы совершенно необязательно, но Правительство надо писать с большой». Александр Солженицын резюмирует: «Все это вместе у них называется русская идея. (Точно назвать такое направление: национал-большевизм»). Важнейшее достоинство этого определения — в демонстрации неразрывного слияния официальных и неформальных, как стали говорить, элементов «идеи».

Минувшие полтора десятилетия подтвердили удивительную точность солженицынского анализа. Отдельные компоненты, включенные автором «Архипелага ГУЛАГ» в «русскую идею», этот синоним национал-большевизма эпохи «перестройки», имели различную судьбу. Некоторые процвели больше, чем другие. Все, однако, нашли свое место в многоцветной радуге рождающегося русского национального движения.

Естественность русского национального самосознания, его законность не могут вызывать никакого сомнения. Но так же очевидна его особенность, его уникальность в Советском Союзе: русский национализм — национализм имперского, государственного народа. Парадоксальность его желаний, как они выражаются русскими писателями, философами, идеологами национализма, в том, что он хочет быть самим собой и сохранить империю. Только Александр Солженицын сказал ясно и недвусмысленно: «По отношению ко всем окраинным и заокраинным народам, насильственно втянутым в нашу орбиту, только тогда чисто окажется наше раскаяние, если мы дадим им подлинную волю самим решать свою судьбу». Солженицын говорит: всем народам, подлинную волю...

Никто из многочисленных авторов, пишущих и говорящих о необходимости русского самосознания, расхватавших по кусочкам мысли Солженицына, не решается пойти за ним в направлении отказа от империи. Рассматривая идеологию русского национального движения, представленного многочисленными группами, организациями, движениями, можно задержаться на различиях между ними. Они имеются: бесконечные споры, которые ведут между собой компоненты «русской идеи», красноречиво свидетельствуют об этом. Можно, и это мне кажется важнее, выделить то общее, что объединяет всех: «Память-I» и «Память-II», «Родину» и «Отечество», «Союз духовного возрождения Отечества», основанный в марте 1989 г., и Народный фронт России, основанный в октябре 1989 г. Несмотря на разноречия, сходны в основном публицисты «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Москвы», «Слова», газеты «Советская Россия». Это существенное не перестают гласить писатели Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Василий Белов, математик Игорь Шафаревич, публицист Михаил Антонов и многие другие, менее известные, иногда не менее красноречивые.

В основе идеи русского национального возрождения лежит концепция самобытности, особого пути России в мире. Идея — не новая, претерпевшая на протяжении веков ряд видоизменений. Ее рождением считают знаменитую формулу монаха Филофея, провозгласившего в XV в.: Россия — третий Рим. В 30-е годы XIX в. «славянофилы» проповедуют уникальность русского пути, связанного с особой духовностью русского народа. В августе 1917 г. Сталин объявляет: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму». В 1963 г. Иван Ефремов в романе «Лезвие бритвы» говорит о том, что Россия должна и может найти узкий, как лезвие бритвы, путь между материалистическим Западом и духовным Востоком, чтобы сделать первые шаги в направлении идеального общества. В июле 1989 г. Игорь Шафаревич, в статье с не оставляющим сомнения заголовком — «Две дороги к одному обрыву», — заявляет, что предлагаемый некоторыми выбор между дорогой назад, к «командной системе», и вперед — «максимально приближаясь к западному образцу» — «это вообще не выбор». С его точки зрения, «Запад болен всего лишь другой формой болезни, от которой мы хотим излечиться». Для Шафаревича ясно: «Оба пути ведут к одной социально-экологической катастрофе и даже помогают в этом друг другу». Михаил Антонов в сентябре 1989 г. категоричен: «...социалисты и их прямые противники (представители плутократии) бессознательно подают друг другу руку...» Третий путь, самобытная дорога России, это, в первую очередь, отказ от капитализма. Это — нежелание, отвергнув «командную систему», идти в сторону капитализма. Михаил Антонов утверждает, что «индивидуализм изживает себя»; что Запад «только начинает открывать для себя преимущества общинного (или, как его там называют, коммунитаристского) строя жизни, т. е. лишь подходят к тому, что в России от веков было первым устоем общественного устройства»; что «частная собственность на средства производства, свобода предпринимательства в современных условиях, когда экономика приобретает планетарные масштабы, — это анахронизм». Экстравагантное представление идеологов «третьего пути» о Западе позволяет им легко отбросить «анахронизмы» и предложить, как это делает Шафаревич, «мобилизацию опыта всех более органичных форм жизни: раннего капитализма, «третьего мира» и даже примитивных обществ...» Для России «самой близкой и понятной является та крестьянская цивилизация, среди которой еще так недавно протекала жизнь наших предков». Игорь Шафаревич признает, что возвратиться назад к ней нельзя. Но, верит он, «она может стать для нас наиболее ценной моделью органически выросшего уклада жизни, у которого можно многому научиться, и главное, космоцентризму — жизни в состоянии устойчивого социального, экономического и экологического равновесия». Вместо технической, «научной» утопии предлагается утопия крестьянская.

На пути к «равновесию», барьером, преграждающим дорогу к «самобытности», лежат враги: капитализм, город, чужая культура. Все национальные идеологии, мечтавшие о «самобытности», об особом пути, вели войну с этими «врагами». В основе нацистской идеологии лежали родившиеся задолго до прихода гитлеровцев к власти антикапиталистические, антибуржуазные, антизападные представления, убеждение, что немецкий мужик — высшее существо, а город — моральная клоака.

Идеологи «крестьянской утопии» видят мир как поле борьбы между «патриотами» и «космополитами». Или, в текстах, не стесняющихся называть вилы вилами, — между русскими и евреями.

Национальный вопрос в советской империи делится на две примерно равные части. Одна часть — все нерусские народы, составляющие около половины населения страны: для них — русские представляются синонимом империи, национального угнетения. Другая часть — русские, не понимающие почему их отождествляют с империей, в которой они живут хуже других. «Россия оказалась в семье народов СССР на положении Золушки», — писали деятели культуры России XIX партконференции. Для них воплощением Зла являются евреи.

Антисемитизм в эпоху «перестройки» не только достиг интенсивности, неизвестной ранее в Советском Союзе. Он приобрел новое качество: стал массовым официальным движением. До «гласности» антисемитизм жил как бы на двух уровнях: бытовом и «академическом». Евреи испытывали различного рода неприятности в квартире, на улице, на работе; выходили многотысячными тиражами «научные» труды, курируемые специальными институтами Академии наук, занимавшимися организацией «борьбы с сионизмом». После 1985 г. эти два потока объединились: появились «неформальные» объединения, среди которых наибольшую известность приобрела «Память»; несколько журналов («Наш современник», «Молодая гвардия» и др.) превратили борьбу с евреями в ось своей публицистики. Организуются массовые митинги, на которых разоблачается прямая и оккультная деятельность евреев, как слишком ярых сторонников «перестройки» либо как ее «врагов»; как инициаторов революции и как ее противников. Идеологи антисемитизма выступают по телевидению. Евреи изображаются как сила Зла, всегда, испокон веков, вредившая русскому народу. Игорь Шафаревич собрал все обвинения в теоретическом опусе «О русофобии», отнеся начало активной антирусской деятельности евреев к X веку. Некий историк пишет в книге о войне 1812 г., что Наполеон был послан в Россию «гигантским банкирским спрутом Ротшильдов, уже опутавших и закабаливших Европу... и Америку». Только Россия еще «не зависела от космополитического банковского капитала» и поэтому-то был «организован международный заговор против России», чтобы «покорив, поставить ее хозяйство на буржуазный капиталистический лад... уничтожить в народе национальное начало и привить ему космополитическое и безродное...»

Терминология зловещей сталинской кампании против космополитизма, обогащенная нацистским антисемитским словарем, широко используется для объяснения причин морального, экономического, политического кризиса. Игорь Шафаревич использует определение «Малый народ», означающее силу, враждебную «Большому народу». Литературный критик Владимир Бондаренко, призывая снять «табу с откровенного разговора как о русской национальной стихии, так и о еврейской», подчеркивает: «Естественно не избежать разговора и о крови, или, говоря современным языком, о генетический памяти народа».

Валентин Распутин говорит на встрече с читателями о «люциферистах», которые действуют, разлагая душу народа». В беседе с американскими журналистом Биллом Келлером знаменитый писатель, народный депутат, включенный Горбачевым в Президентский совет, делясь своими мыслями о евреях, подчеркнул два главных их греха: «Я думаю, что евреи сегодня должны чувствовать ответственность за грех сделанной ими революции и форму, которую она приняла... Они играли в ней большую роль, и вина их велика. Они виноваты в этом и в убийстве Бога». Валентин Распутин согласен с тем, что убийство Бога — древний грех, и сегодняшних евреев нельзя считать ответственными за распятие Христа. «Но преступления коммунизма нельзя так легко забыть».

Радикальная националистическая публицистика создает впечатление, что «русский вопрос» стал для идеологов крайнего национализма — еврейским вопросом. Обращает внимание, что экстремистские лозунги борьбы с «еврейским засильем», «еврейским злом» не нашли поддержки избирателей. Во время выборов в народные депутаты СССР, республик, местных советов не были избраны наиболее голосистые выразители идей войны с «еврейством». Организациям типа «Памяти» удалось провести лишь ничтожное число своих кандидатов.

Взметнувшаяся до угрожающих высот волна антисемитизма — это не только результат ослабления контроля, отмены ряда барьеров, это, в первую очередь, результат манипулирования силами, которые не в первый раз используются в «государственных интересах». Антисемитизм эпохи «перестройки» занимает особое место в культе иррационального, пышно расцветшего в стране. Великий инквизитор говорил у Достоевского о трех единственных силах, которые могут навеки победить и пленить совесть «слабосильных бунтовщиков» — людей: чудо, тайна, авторитет. Эти силы умело и последовательно использовались коммунистической партией для формирования советского человека. Ослабление «авторитета» в эпоху «гласности» компенсируется усилением роли тайны и чуда как инструментов власти.

Советская идеология, считавшая себя единственно правильной, т. е. обладающей разгадкой тайны мировой истории, всегда оставляла место чудесам, ирреальности, если их удавалось представить «научными» феноменами. «Гласность» стала золотым веком выхода в «астрал». Сеансы психотерапевта Алексея Кашпировского, транслируемые центральным телевидением, — явление, неизвестное нигде на свете. (Американские телепроповедники выступают в частных телевизионных программах. Алексей Кашпировский, а вслед за ним и другие, пока менее известные, выступают в государственном телевидении.) Сеансы центральной программы записываются местными станциями, а затем ретранслируются по всей стране. Алексей Кашпировский, объявляющий, что его смотрит 200 млн. человек, лечит всех от всех болезней. Миллионы советских людей видят чудотворца, который приносит облегчение больным в стране, где нет лекарств, не хватает больниц, врачей. И видят — в зале — чудесно исцеленных, людей в трансе, больных, обнажающих раны. Сеансы Алексея Кашпировского бесспорно доказывают, что для решения всех вопросов не хватает лишь одного — чудотворца.

Официальное агентство печати ТАСС поразило мир, сообщив о появлении пришельцев из космоса в Воронеже. Кажется, еще никогда, после Григория Распутина, не было в стране такой жажды чуда и надежды на него. В этой обстановке объяснение всех зол мира происками таинственных масонов и коварных евреев воспринимается совершенно естественным.

Сто лет назад, как засвидетельствовал Федор Достоевский, верить в черта было ретроградно. На 73-м году советской власти верить в черта стало прогрессивно. Кровь, почва, евреи, масоны, дьявольский рок, люциферисты, мафия, компрадоры — стали новым опиумом для народа. Объяснением катастрофы, ее оправданием, способом ухода от подлинных проблем.

Идеи Александра Солженицына, становятся опорной точкой, вокруг которой кристаллизуется русская национальная программа. «Мы устали от этих всемирных, нам не нужных задач!.. Надо перестать выбегать на улицу на всякую драку, но целомудренно уйти в свой дом, пока мы в таком беспорядке и потерянности», — писал Солженицын в 1973 г. «Нам надо, наконец, заняться собственными делами, приведением в порядок и обихаживанием своего дома...», — пишет в 1989 г. председатель Центрального совета Союза духовного возрождения Отечества Михаил Антонов. Он цитирует меморандум министра иностранных дел Горчакова, объявившего после Крымской войны, что Россия поворачивается к своим домашним, коренным проблемам, перестает интересоваться европейскими делами. «Россия сосредотачивается», — писал Горчаков.

Необходимость «сосредоточения», которое Михаил Антонов, в отличие от Солженицына, видит как временный, тактический шаг, вызвана тем, что «коммунизм, обещанный романтиками революции, оказался призраком, а достойной замены этой светлой мечте не выработано». Отсутствие новой «возвышающей идеи» в условиях устранения «железного занавеса» поставила, по мнению лидера Союза духовного возрождения Отечества, под угрозу духовное здоровье народа. Какое-то время, благодаря «железному занавесу», Советский Союз мог противостоять «космополитическим силам», которые стремятся превратить народ в чернь. А потом «мы устранили «железный занавес», не вооружив народ... возвышающей идеей». И беззащитная Россия осталась лицом к лицу со страшными силами Зла.

«Сосредоточиться», отгородиться от мира, уйти в свой «дом», чтобы вылечиться, заживить раны, — это первое условие программы спасения, духовного возрождения. Второе условие — новая Идея. Как правило, предлагаемые Идеи — синтетичны, складываются из знакомых, по опыту или книгам, элементов. Складываются, прежде всего, из привычных, ставших давно клише, слов и понятий. Один из лидеров «Памяти» Д. Васильев проповедуют борьбу с евреями-сионистами, ссылаясь на цитаты из Ленина. Юрий Афанасьев, исходя из того, что «социалистическая идея может и должна оставаться для нас сегодня путеводной звездой», отвергает ее «русскую, большевистскую, плебейско-революционаристскую сущность». Социалистическую идею он видит так же широко, как бывший секретарь ЦК и член ПБ, а ныне член Президентского совета Александр Яковлев, от «идей Иисуса Христа о братстве и справедливости, через ленинские предсмертные муки, когда он пытался найти ход из кризисного положения, и до самых новейших штудий современной социал-демократии». Михаил Антонов, излагая программу Союза духовного возрождения Отечества, настаивает на необходимости отвергнуть «либерализацию», ибо она ведет «не к свободе вообще, а к свободе для имущих» и в конце концов превратит страну «в колонию транснациональных корпораций», но также на необходимости отвергнуть точку зрения тех, кто видит главную причину всех бед в засилье «инородцев». Программа Союза — строится «на приверженности идеям социализма, но обращенного к реальным нуждам народа». В идеологии это означает обогащение марксизма-ленинизма русской философской традицией. В марксизме-ленинизме недостаточно учитывается «натура» человека», Россия, — по словам М. Антонова, — «на рубеже XIX — XX вв. была единственной из великих держав, располагавшей нравственно и космически обоснованной системой воззрений на философию хозяйства, корни которой уходят в глубь истории — в XVI в. (сочинения Ермолая-Еразма) и далее — к их предшественникам и нашим византийским учителям». Группа деятелей культуры России, в том числе значительная часть иркутских писателей, в письме XIX партконференции настаивала, что «русофобия, умело направляемая силами международной реакции, во главе которой стоят проводники империалистической агрессии — сионисты, обращена прежде всего против России как флагмана коммунизма». Для них нет сомнения, что «на Российскую Федерацию как главную цементирующую силу Советского Союза, а значит и всего социалистического лагеря, возложена высокая историческая миссия — выдержать натиск оголтелой реакции; сохранить физическое и нравственное здоровье народа».

Синтез национализма и социализма был дважды испытан в XX веке. В Советском Союзе и в Германии. В 1934 г. Гитлер объяснял Гансу Йосту, автору знаменитой реплики — «Когда я слышу слово „культура“, то вынимаю револьвер», — что национал-социализм заимствовал у марксистских партий и буржуазии главные идеи, их характеризовавшие: «Национальное сознание — у буржуазной традиции, живой и творческий социализм — у марксистов». Гитлер назвал своей целью создание «фольксгемайншафт» — всенародного государства, общество трудящихся, союз всех интересов, истребление индивидуализма и создание единой и организованной динамической массы».

Страх перед индивидуализмом, перед личностью, выделившейся из массы, коллектива, определяет программы русского национального движения. Их авторы видят в предпочтении коллективизма индивидуализму особенность русского национального характера, главный признак русской «самобытности». Немецкий историк Возрождения Якоб Буркгард говорит, что в средние века «человек осознавал себя только как члена расы, народа, партии, семьи или корпорации — как частицу некой общей категории». Развивая эту мысль, Эрих Фромм называет главной чертой средневекового общества по сравнению с современным — отсутствие личной свободы. Но, подчеркивает психолог, не будучи свободным в современном смысле слова, средневековый человек не был одинок и изолирован, он имел свое определенное место в обществе: был крестьянином, ремесленником, рыцарем. Социальный порядок, воспринимаемый как естественный, давал чувство безопасности и принадлежности. Страх перед свободой, который исследует Фромм, возникает в эпоху выхода из теплого кокона коллектива в продуваемый всеми ветрами мир индивидуальной свободы.

Программы русского национального движения, при всем их разнообразии, проявляют одинаковый страх перед индивидуализмом, перед миром, открытым на все стороны. В поисках безопасности они предлагают «сосредоточиться», уйти в свой «дом» (не определяя, обычно, его границы). И находят на этом пути все тот же национал-большевизм, как бы ни называть его сегодня: сочетание национализма, дающего безопасность группы, нации, народа, и социализма, обещающего безопасность всеобщего равенства.

Великий народ не может уйти из мира, заточить себя в монастырь для лечения души. Время китайской стены безвозвратно миновало. Поэтому программы русского национального движения носят ностальгически утопический характер. Есть в них, однако, элементы, позволяющие видеть в желании «уйти» синдром Брест-Литовска. Уйти, но временно. «Сосредоточиться» и вернуться. С новыми силами, с новыми идеями, с новыми вождями. Будет ли ждать империя?

Программа «суверенитета» России, представленная Борисом Ельциным после его избрания председателем Верховного совета РСФСР, — отражение желаний «сосредоточиться», заняться «своими» только русскими делами. Ее главное достоинство в перехвате руководства национальным русским движением, которое может в значительной степени перейти в руки лидеров «национал-большевистского» толка. Даже если вместо «большевизма» будет говорить, как выражается Ельцин, о «социализме скандинавского типа».

В начале последнего десятилетия XX в. идея русского суверенного государства представляется утопической. Ее реализация — в любой форме — была бы ударом, которого советская империя выдержать не может. Суверенная Россия означала бы появление суверенной Украины, а затем — развал последней империи XX в.

Глава двадцатая. Эскиз портрета вождя

Достиг я высшей власти.
(А. Пушкин, «Борис Годунов»)

Пять лет «перестройки» — время Горбачева. Все инициативы принадлежат ему, последнее слово остается за ним, рядом с его гигантской фигурой все кажутся карликами, его выступления заполняют газетные полосы и телеэкраны. Он — это «перестройка». «Перестройка» — это он. Все согласны: без него все пошло бы иначе. Почти все согласны: без него будет хуже — хаос, распад, возвращение к страшному прошлому. Название сборника статей виднейших сторонников реформ — «Иного не дано» (1988) — можно прочитать как: не дано иного пути, но также: не дано другого Лидера.

Так было всегда. Генеральный секретарь, Вождь накладывал свой отпечаток на время, подчиненное ему. Каждый из предшественников Михаила Горбачева делал это по-своему. Индивидуальность Вождя, его склонности, вкусы, характер, пороки и добродетели (если удастся их обнаружить будущим историкам) в значительной степени определяли характер страны в данный исторический момент, условия жизни ее обитателей.

Пять лет — срок не слишком большой. Сталин держал абсолютную власть более четверти века. Не слишком маленький: Ленин стоял у руля около 5 лет. Пять лет — время, которое — примерно — было необходимо всем преемникам Ленина для концентрации власти, для реализации возможностей, которые дает пост генерального секретаря.

Михаил Горбачев умело использовал время: он достиг высшей власти, пожалуй, быстрее своих предшественников. Через пять лет после своего избрания на пост № 1 в партии он располагает всеми возможностями генерального секретаря, добавив к ним возможности председателя Верховного совета. С марта 1990 г. он избирается Президентом СССР, на пост, которого никогда раньше не было. Формально, юридически, Горбачев обладает большей властью, чем ее имел Сталин. Он — законно — вождь партии и глава государства.

Никогда, после Сталина, ни один советский лидер не был так популярен, как Михаил Горбачев, за границей. В 1989—1990 гг. в странах Запада его предпочитали президенту США. Его имя кричали демонстранты в Праге, Восточном Берлине, Варшаве, выражая желание избавиться от своих коммунистических вождей. И веря, что он — поможет.

Восхождение Горбачева к высшей власти было неудержимым. Он сумел сразу же представить себя как единственную альтернативу «застою» брежневской эпохи, «волюнтаризму» хрущевского времени, как единственно возможного Спасителя, который выведет страну из кризиса. Серьезных противников у архитектора «перестройки» не было. Были соперники и те, кто прохладно относился к идеям генерального секретаря. Они безжалостно выбрасывались из центрального аппарата. «Чистка» носила, по традиции, введенной Хрущевым, бескровный характер: те, кто мешал Горбачеву, отсылались на пенсию. Удары, как правило, наносились неожиданно. Многие намеченные «на выход» должны были долго ждать своей очереди, подвергаясь обстрелу в печати, служа предостережением другим. К осени 1989 г., после «добровольного» ухода из ЦК 110 ненужных лидеру членов партийного «парламента», после увольнения в отставку первого секретаря ЦК Украины Щербицкого, первого секретаря ЦК Молдавии Гроссу, Михаил Горбачев мог сказать себе: главная, важнейшая цель первого этапа «перестройки» — достигнута. Вся власть в его руках.

Имея время, Вождь мог бы оглянуться, разглядывая с вершины власти принадлежащие ему владения. Но времени нет. В апреле 1985 г., когда новый генеральный секретарь впервые изложил свой Проект, речь шла о «предкризисном» состоянии страны, которое, казалось, быстро и легко излечивалось. Нужно было только «раскрутить маховик». Через пять лет ни у кого нет сомнения в глубине кризиса, переживаемого империей, идеологией, на которой она была воздвигнута, ее гражданами. Горбачевское пятилетие отмечено парадоксом: чем выше поднимался вождь по лестнице власти, тем больше ускользала она из его рук, раскрошиваясь в экономических и социальных конфликтах, в кровавых межэтнических столкновениях, в усилиях сдвинуть с места партийный аппарат. И в то же время Горбачев остается, взойдя наверх, единственным Хозяином, если подразумевать под этим понятием человека, принимающего окончательное решение по всем вопросам.

Место Михаила Горбачева в событиях минувшего пятилетия, его роль в них, не могут не привлекать внимания к личности вождя, к его делам и словам. Многочисленные биографии, появившиеся почти сразу же после избрания Горбачева генеральным секретарем, выражали надежды на «хорошего» коммуниста, традиционно питаемые каждый раз верой, что Он должен прийти. Вопросы о новом Вожде, естественно, задавались прежде всего на его родине. Все сравнения с предшественниками были в его пользу: молодой, почти юный рядом с Брежневым, Андроповым, Черненко; обещавший все исправить; объявивший войну алкоголю; привлекший сразу же на свою сторону интеллигенцию. Вскоре, однако, стали возникать вопросы. По мере восхождения Горбачева вопросы становились все многочисленнее и настойчивее.

Вопросы не были связаны только с недовольством, вызванным реформами. Удовлетворение плохим, но гарантированным существованием, страх перед переменами — врожденные качества советского гражданина. Они — в разной степени — присущи всем людям. Тацит начал «Жизнь Агриколы», рассказ о событиях, происходивших в 1 веке н. э., словами: «Слабостью нашей природы объясняется то, что лекарства действуют медленнее, чем болезни, что легче целиком задавить вкус к инициативе, чем его оживить. Бездействие приносит даже некоторую сладость...» Вопросы стали задавать сторонники реформ.

В августе 1987 г. московский сатирик Аркадий Арканов рассказал о некой карликовой планетке, которая находилась под контролем Земли и где одиннадцать очередных наместников не могли справиться. На Земле сконструировали электронного наместника, заложили в его устройство всеобъемлющую мудрость, убийственную логику, способность к глубокому анализу и глобальному синтезу, дали библейское имя «Соломон» и отправили на планету. «Самое главное, решил „Соломон“, пробудить инициативу и самосознание. А для этого нельзя позволять им соглашаться со мной по каждому поводу». А дальше в рассказе повествовалось о том, как «Соломон» пытался заставить жителей планеты быть независимыми и, несмотря на свои электронные качества, потерпел неудачу. Примерно в это же самое время французский писатель Клод Симон, приглашенный в качестве Нобелевского лауреата на так называемый Иссык-Кульский форум, увидел и услышал генерального секретаря. Он показался ему «последним отпрыском династии гангстеров, который получил воспитание в швейцарском колледже (с той разницей, что он не воспитывался в Швейцарии, но сам себя воспитал, своими собственными силами, в самой гуще джунглей, единственным законом которых были хитрость и насилие, что включало серьезную предрасположенность к обращению как с тем, так и с другим) и, вернувшись на родину после учебы в лозаннском университете, где миллиардеры и гангстеры давали образование своим детишкам, взялся за переориентировку семейного бизнеса в деловые отрасли с почтенной репутацией, то есть не такие шаткие, не такие наивно грубые и более рентабельные, чем убийства на выходе из баров или массовая отправка на каторгу...»

Эволюция оценки Горбачева Андреем Сахаровым демонстрирует перемены отношения к Вождю, вызванные его поведением и его действиями. Освобожденный Горбачевым в декабре 1986 г. из ссылки, Сахаров, еще не получив возможности выступать в советской печати, говорил американскому собеседнику, что жизнь стала «несравненно свободнее, несравненно менее контролируемая. Ежедневно мы удивляемся тому, что читаем». В марте 1987 г. академик Сахаров, выступая на московском форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества», поддержал предложения о разоружении, отметив, что «несмотря на происходящие в стране прогрессивные процессы демократизации и расширения гласности, положение продолжает оставаться противоречивым и неопределенным...» «Правда», публикуя материалы о Форуме, сообщила об участии в нем Сахарова, но упомянула из его выступления лишь то, что он «отметил несостоятельность позиции сторонников СОИ». В интервью для журнала «Тайм» академик Сахаров говорил о том, что «Горбачев и его сторонники, которые ведут трудную борьбу с окостеневшими догматическими, эгоистическими силами, заинтересованы в разоружении...» А также о том, что Запад и весь мир должны быть заинтересованы в успехе реформ в СССР: «экономически сильный, демократический и открытый Советский Союз будет важным гарантом международной стабильности, хорошим и надежным партнером в общем решении глобальных проблем».

В 1988 г. оценка Андреем Сахаровым процессов, идущих в стране, и роли и характера Горбачева начинают меняться. В июне, выступая на пресс-конференции в здании министерства иностранных дел, Сахаров называет генерального секретаря «выдающимся государственным деятелем», но говорит о том, что «перестройка» не пошла еще достаточно глубоко. В сентябре Сахаров говорит о неудачах «перестройки», в частности о проблеме Нагорного Карабаха, об отказе осудить вторжение в Чехословакию в 1968 г., о препятствиях, которые чинятся газетам и журналам, выступающим с критикой. И называет Е. Лигачева «очень опасной реакционной силой», мешающей идти вперед. В декабре 1988 г., выступая в советском посольстве в Париже, Сахаров впервые говорит: «Горбачев заслуживает нашего доверия. ...Это выдающийся, искренний и незаурядный политик. Но, конечно, некоторые черты его характера меня беспокоят... Например, его тенденции к антидемократическим компромиссам и его притязания на личную власть».

Триумфально избранный народным депутатом академик Сахаров публично столкнулся с генеральным секретарем на заседаниях съезда народных депутатов. Андрей Сахаров отказался голосовать за Горбачева при выборах председателя Верховного совета, убежденный, что президент страны должен избираться всенародным голосованием. Выступая на съезде в последний день его работы, Сахаров предложил исключить из конституции СССР статью 6, предоставляющую партии тотальную власть в стране, и говорил о том, что Михаил Горбачев собрал в своих руках почти неограниченную власть. Председательствовавший Горбачев неоднократно пытался прервать речь депутата Сахарова, который спокойно продолжал говорить. Тогда был выключен микрофон. Страна могла видеть оратора, но не слышать его. В заключительном слове Горбачев счел необходимым «отбросить инсинуации относительно того, что я сосредоточил в своих руках всю власть». Это, заверил генеральный секретарь и председатель Верховного совета, противоречит «моим идеям, моему представлению о мире и даже моему характеру».

В сентябре 1989 г. в интервью для «Ле Монд», на вопрос «Какого вы мнения сегодня о Михаиле Горбачеве?», Сахаров ответил: «С одной стороны, я понимаю, что он — инициатор перестройки, которая была исторической необходимостью. С другой стороны, я вижу, что он ведет себя очень нерешительно... Так что создается впечатление, что единственным реальным изменением был его собственный приход к власти. Это, может быть, некоторая утрировка, но все же это так». В ноябре, разговаривая по телефону с представителем бастующих шахтеров Воркуты, Андрей Сахаров подвел горькие итоги «перестройки»: «Наша экономическая и административно-командная система — это по существу сталинизм в новой, более гуманной форме, но по-прежнему сталинизм, т. е. антинародная система, антинародная структура, и мы должны бороться за удаление этого сталинского наследия».

Критика политики Горбачева «справа», знаменитыми «консерваторами», «ястребами», «реакционерами», представляется, прежде всего западной печати, естественным свидетельством революционности перемен, начатых Горбачевым. Со второй половины 1988 г. его гораздо более активно — и лично — критикуют прежние вернейшие сторонники. Историк Юрий Афанасьев, один из руководителей Межрегиональной группы народных депутатов, говорил о «главе государства, совмещающим все посты, какие только можно представить из мировой практики». И продолжает: «Он, по-моему, единственный на земном шаре — и президент, и главнокомандующий, и спикер парламента, да еще верховный жрец — случай уникальный, конечно». Сахаров — в интервью — приводит другую формулу Афанасьева: Горбачев должен выбирать: быть ли ему лидером перестройки или лидером номенклатуры. Политолог А. Мигранян использует еще одно сравнение: «Горбачев играет две роли: Лютера и папы. С одной стороны он бросает вызов номенклатуре и хочет разрушить или изменить ее. С другой, в глазах общественности он воплощает эту систему».

Желание Горбачева играть все главные роли одновременно объясняет нарастающее всеобщее недовольство его политикой. Со всех сторон генерального секретаря и президента, лидера и главнокомандующего, верховного жреца и спикера обвиняют в нерешительности, слабости, потере контроля. Обвиняют «Нина Андреева», секретари областных комитетов партии, члены ЦК и Политбюро, которых принято называть «консерваторами», но обвиняют и те, кого принято считать «либералами». Юрий Афанасьев летом 1989 г. категоричен: «...политический вакуум налицо. Структура власти обрушилась даже в своем основном звене. Политбюро уже не является властным.

Местная власть парализована страхом перед предстоящими выборами, верховная — утратой перспективы». Андрей Сахаров говорит: я вижу, что он ведет себя очень нерешительно. Философ Игорь Клямкин напоминает о том, что Наполеон «железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации». Приобретает популярность среди «либералов» идея выхода из тоталитаризма в демократию с остановкой на этапе авторитарного режима. «Нигде, ни в одной стране, — утверждает А. Мигранян, — не было прямого перехода от тоталитарного режима к демократии. Существовал обязательный промежуточный авторитарный период». В 1973 г. говорил об этом А. Солженицын: «Страшны не авторитарные режимы, но режимы, не отвечающие ни перед кем, ни перед чем».

В борьбе за власть после смерти Сталина острейшим оружием стало разоблачение «культа личности». Затем волна «разоблачений» спала, но «за культом Сталина страна пережила пусть в меньших масштабах, но, тем не менее, все тот же культ Хрущева, а затем Брежнева». Авторы статьи о культе вождя, опубликованной весной 1989 г., не скрывают, что его время еще не истекло. Они видят причину живучести культа и культового сознания в желании «правящего аппарата сохранить такое сознание». В подкрепление они ссылаются на единственный оставшийся авторитет — Ленина, который, якобы, был противником культа. Достаточно обратиться к сборнику статей, речей, высказываний Ленина, озаглавленному «Об авторитете руководителя», чтобы не оставалось сомнения: создатель партии и вождь революции был родоначальником культа вождя. Он не мыслил создаваемого им государства без «строжайшей централизации», без руководителя, обладающего безграничным авторитетом, которому все подчиняются.

На шестом году «перестройки» обнаружилась острая нужда не в культе, но в личности. Обнаружился парадокс: невиданная власть в руках Лидера и невозможность, либо нежелание, ею воспользоваться. Одна из констант поведения Горбачева — повторяемая им угроза: я могу использовать силу. Он обычно добавляет к ней: но не хочу. На XIX партконференции, сославшись на выступление делегата, призвавшего «стукнуть кулаком», Горбачев объявил: «Вообще, можно, товарищи. Если вы с этим согласны, давайте начнем это делать». И вызвал аплодисменты. Но тут же добавил: «Не это нам нужно... Нам надо удержаться от старых методов...» Эти слова также вызвали аплодисменты. В интервью журналу «Тайм» в июне 1990 г. Михаил Горбачев напомнил: «Меня лично критиковали за то, что я слишком мягок или слишком демократичен... Меня также критиковали за нерешительность». Подчеркнув, что его ответ интересен не только американцам, но и советскому народу, он повторил свое кредо: быть в центре, главную опасность представляют экстремисты, «левые» и «правые».

Не прекращаются споры: Горбачев не хочет употреблять силу или не может? Может, но не хочет? Хочет, но не может? Выдвигаются различные аргументы в пользу одного или другого объяснения: от демократических наклонностей Горбачева до малочисленности внутренних войск. Поведение Горбачева на протяжении пяти лет позволяет выделить некоторые черты его характера. «Кто он? — спрашивает журналист Николай Шульгин. — Элегантный лидер европейского типа? Борец за прогресс в стане консерваторов? Добряк? Альенде? Петр Первый?.. Мы знали Горбачева как лидера, призывающего к новой революции. Мы знали Горбачева, голосующего за указы о порядке проведения общественных мероприятий (собраний, митингов и т. п.) и о правах внутренних дел». К этому списку можно многое добавить и впечатление противоречивости усилится. Автор статьи «Кто он?» — знает ответ: Горбачев — лидер-демократ, вводящий механизм, который дает возможность менять кадры снизу; «десять лет Горбачева — и наше политическое процветание гарантировано». Наконец вывод: «Горбачев — идеальный центрист, и в этом разгадка его политической тайны. Когда господствует консервативная тенденция, он кажется радикалом. Когда поднимается радикальная волна, он кажется консерватором. Центр — естественное место Горбачева в политическом пространстве, созданном исключительно благодаря его активности».

Идеальным центристом в середине 20-х годов был — Сталин. Центризм — наиболее удобная политика для лидера в период собирания сил. Но тактика Горбачева многим представляется не столько центристской, сколько колеблющейся, извилистой, решающей вопросы от случая к случаю. Его сторонники говорят, что это — политика гибкая. Можно вспомнить определение Бабеля: «Таинственная кривая ленинской прямой». Кривая прямой, прямая кривой — иначе: марксистско-ленинская диалектика, которую высоко ценит Михаил Горбачев.

Политическое мастерство Горбачева проявляется в его нежелании действовать быстро и решительно. Он предпочитает ждать, медлить, рассчитывать на то, что вопрос созреет, загниет и, может быть, исчезнет. Нередко ожидание позволяет Горбачеву перевернуть ситуацию, казалось бы, для него неблагоприятную. Он ждал 12 дней, прежде чем обратиться к народу после катастрофы в Чернобыле. Но затем сумел представить себя жертвой гонки ядерных вооружений и приобрести сочувствие всего мира. В этом, правда, ему сильно помогли американские специалисты по рекламе, нанятые Кремлем. Письмо «Нины Андреевой», представленное как платформа консервативной оппозиции, ждало ответа 12 дней, посеяв сомнения в умах советских граждан, мгновенно поверивших, что «перестройка» кончена. На последовавшей вскоре XIX партконференции Горбачев без сопротивления получил согласие на свое избрание председателем Верховного совета СССР. Отказавшись от решения конфликта между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха сразу же, когда он приобрел остроту, Горбачев наказал армян, удовлетворил желания азербайджанцев, не обидел мусульман-шиитов, продемонстрировал, что Москва остается гарантом безопасности враждующих братских народов СССР. Изредка Генеральный секретарь действует быстро и решительно: после посадки немецкого самолета на Красной площади он немедленно уволил министра обороны. Слабость советской противовоздушной обороны обернулась политическим выигрышем Горбачева. Медлительное накапливание сил, а затем удар на уничтожение — характерные черты Генерального секретаря, не перестающего чистить центральный аппарат партийной власти. Гюго говорил о Робеспьере — в нем сила прямой линии. Сила Горбачева — линия «ленинская», извилистая, зигзагообразная, «диалектическая».

Важный инструмент в политическом арсенале Михаила Горбачева — страх. Очень скоро после прихода к власти он начал пугать тем, что может ее потерять. Никто из его предшественников не использовал так последовательно этот прием. Он лежал наготове всегда. В 30-е и 40-е годы боялись, что исчезнет Сталин, опасаясь «ястребов», которые могут его заменить. Западные советологи, в первую очередь американские, пугали ужасными последствиями ухода в лучший мир Брежнева. Еще хорошо памятна любовь, которую вызвал повсеместно Юрий Андропов. Эти чувства умело возбуждались соответственными «органами» в стране, у советских граждан, они имели особый успех на Западе. Михаил Горбачев превратил «страхоманию» в профессию. Регулярно, в нужный ему момент, мировая печать поднимает тревогу. Летом 1987 г. он внезапно исчез, что вызвало множество предположений, одно тревожнее другого. Его появление после 52 дней отсутствия успокоило мир. В 1988 г. опасения нарастали и опадали в зависимости от слухов, приходивших из Москвы, и подсчетов сторонников и противников генерального секретаря в Политбюро, производимых на Западе. «Горбачев в опасности», заголовок в «Франкфуртер альгемейне цейтунг», повторяется на всех языках мира. Год спустя — осенью 1989 г. — «Вашингтон пост» публикует статью под неизменным заголовком: «Горбачев в опасности, нуждается в быстрой западной помощи». Не довольствуясь посредничеством мировой печати, Михаил Горбачев говорит об опасностях, окружающих его лично. По московскому телевидению. В телефонном разговоре с президентом Франции Миттераном. Как сообщил французский журналист Стефан Дени, генеральный секретарь предупредил президента: «В день, когда будет объявлено об объединении Германии, сообщение в две строчки известит о том, что в моем кресле сидит советский маршал». В Советском Союзе, правда, есть только один маршал на действительной службе, верный Горбачеву министр обороны Язов, но смысл послания очевиден — берегите меня!

Пять лет «перестройки» дали очевидный для всех итог: неудача экономических реформ, углубление кризиса народного хозяйства, обострение национальных конфликтов, возникновение центробежных стремлений, пробуждение социального недовольства и т. д. и т. д. Внутренняя политика Горбачева обернулась крахом. Все его успехи — внешнеполитические. В советской истории подобного случая не было: лидер гораздо более популярен за рубежами страны, чем дома. При желании можно найти неожиданные аналогии: президент Индонезии Сукарно, президент Ганы Нкрума.

Заграничные успехи Горбачева, выражающиеся в его престиже, в доверии, оказываемом его политике, в горячей поддержке «перестройки», объясняются многими причинами. Прежде всего тем, что основное внимание организаторов культа Горбачева было направлено на Запад. Это было, пользуясь военной терминологией, направление главного удара советских масс-медиа, сумевших великолепно организовать, контролировать и использовать западные средства массовой коммуникации. Во-вторых, издавна имелись разработки различных вариантов советской внешней политики, в том числе и вариант, испробованный под названием «мирное сосуществование», «разрядка» предшественниками Горбачева. Одна из причин невиданного успеха советского лидера за пределами его страны — он скроил себя по образу и подобию того, кого ждали. Именно такого коммунистического вождя западный мир ждет со дня Октябрьской революции: миролюбивого, либерального, демократического, но остающегося верным социалистом. И если бы Горбачев продемонстрировал немного жесткости и жестокости, любовь к нему приняла бы характер необузданной страсти. То, что на родине генерального секретаря представляется политикой извилистой, на Западе видится как мудрая — западного образца — политика компромисса. Западу он дал — разрядку в ранее невиданных масштабах, резкое снижение международной напряженности. Понимание того, что он делает это в собственных интересах, не меняет представления о Горбачеве-миротворце. До сих пор живет миф Сталина — освободителя народов, несмотря на то, что война с Гитлером была для Советского Союза войной за существование, а освобожденные в 1945 г. народы Восточной и Центральной Европы были включены в советскую империю.

Представление о «миротворце-Горбачеве» неизмеримо возросло после того, как осенью 1989 г., которую сравнивали с «весной народов» 1848 г., в социалистических странах Восточной и Центральной Европы произошла смена режимов и компартии потеряли свою «руководящую роль». Репутации генерального секретаря не вредит и то, что постепенно просачивается информация о роли КГБ в «осени народов». Опубликованы свидетельства об участии «органов» в свержении Хоннекера, что стало толчком к развалу ГДР. Английское радио (Би-Би-Си) передало подробности о заговоре, составленном советской и чехословацкой секретными службами с целью заменить во главе компартии Чехословакии «консерваторов» «либералами». С этого началась «бархатная революция», которая, возможно, вышла за пределы плана. Полностью он удался в Румынии, в меньшей степени в Болгарии...

«Дары» Горбачева Западу иногда кажутся чрезмерными: его предложения, проекты, планы опрокидывают прежние представления о советской дипломатии и сеют замешательство. Автор «Загадки Горбачева» говорит, что генеральный секретарь дома, «предлагая новое, чаще всего облекает его в старые, привычные большинству формы». Как бы совершает революцию украдкой, незаметно для участников. Можно сказать, что во внешней политике Горбачев, даже предлагая старое, всегда облекает его в новые формы. И это приносит отличные дивиденды. Киссинджер заметил, что когда западные государственные деятели не понимают происходящих в мире событий, они благодарят Горбачева. Этим объясняется возможность для Горбачева использовать в свою пользу даже отступление, представлять его как победу.

В политическом словаре Горбачева центральное место занимает термин: новое политическое мышление. Это значит, как говорится в «Перестройке», по-новому понять мир, увидеть планету единой. Андрей Грачев, опекающий в ЦК КПСС Францию, говорил по французскому телевидению: социализм — меняет кожу. Это, несомненно, очень точное выражение сути «нового политического мышления». Во внешней политике происходит замена терминов. Важнейшим достижением брежневской эры было, как говорил Горбачев в ноябре 1987 г., «обеспечение военно-стратегического паритета с США». Обратившись к предметному указателю «Избранных речей и статей» генерального секретаря, мы обнаружим во всех 5 томах выражение: «Паритет военно-стратегический, курс США и НАТО на его подрыв и перечень страниц, на которых объясняется необходимость паритета и борьбы с попытками его нарушить». «Этот паритет, — заявлял, например, М. Горбачев вскоре после своего избрания, — надо всемерно беречь ради мира. Он надежно сдерживает агрессивные аппетиты империализма». Автор «Загадки Горбачева» уверяет, что бессмысленно поступают те, кто пытаются найти противоречия в высказываниях генерального секретаря.

Троцкий, определяя в 1933 г. понятие «ленинизма», восхвалял в нем непревзойденную способность к резкой перемене тактики, «к политике крутых поворотов». Соломон Лозовский, председатель Профинтерна, написал в 1924 г., сразу же после смерти Вождя, брошюру «Великий стратег классовой борьбы». Если подойти к Ленину с точки зрения логики, писал Лозовский, то нетрудно обнаружить противоречия. Стоит, однако, подойти к нему с точки зрения диалектики, обнаружится, что никаких противоречий нет. Окажется, что «Ленин применял тактику крутых поворотов». Автор брошюры приводит примеры: «Выступив за немедленный созыв Учредительного собрания в апреле 1917 г., Ленин, захватив власть, немедленно его разгоняет. Сторонник военного коммунизма, он вводит новую экономическую политику. Сторонник революционной войны, он подписывает в 1918 г. Брестский мир с Германией, а в 1920 г. выступает за революционную войну с Польшей. Не кажется ли в связи с этим деятельность Ленина противоречивой? — спрашивает Лозовский. И отвечает: она может показаться такой лишь кабинетным деятелям, лишь сторонникам т. н. логики и рационализма».

26 апреля 1990 г. Михаилу Горбачеву, выступавшему перед рабочими «Уралмаша», прислали записку. В ней говорилось, что, по-видимому, он не принимал участия в составлении «Открытого письма ЦК КПСС о консолидации» (11 апреля), ибо его смысл противоречит тому, что генеральный секретарь и президент говорил в «Слове о Ленине» (20 апреля). Горбачев заявил, что участвовал в составлении Письма, что никакого противоречия нет, а есть — диалектика.

Государственный деятель иногда вынужден менять свои взгляды, приспосабливаясь к меняющейся конъюнктуре. Очевидным остается, что изменения взглядов отражают меняющуюся тактику или стратегию. С 1987 г., сначала рядом с «военно-стратегическим паритетом», а затем вытесняя его все больше и больше, появляется выражение «европейский дом». Наконец «паритет» исчезает из словаря Горбачева совсем, «европейский дом» царствует — безраздельно.

Новая стратегия открыла неожиданные возможности. Нет доказательств существования подробно разработанного плана разложения Европейского сообщества, НАТО — западного союза, который создавался с 1945 г. Можно радоваться «освобождению Восточной и Центральной Европы от коммунизма», появлению коалиционных правительств (по польскому образцу), исключению из конституций статьи о руководящей роли коммунистической партии. Можно — как это будут делать, видимо, все чаще — ставить вопрос о последствиях политики Горбачева. Становятся смешными и бессмысленными все невероятные усилия по созданию Европейского сообщества. Его существование становится ненужным, ибо возможное включение «освободившихся» социалистических стран взорвет Сообщество. Ненужным станет присутствие США в Европе от Адриатики до Тихого океана, ибо квартиру в «Европейском доме» потребует (уже требует) Советский Союз. «Европейский дом» превратится в знакомую советскую коммунальную квартиру.

Концепция «Европейского дома» позволяет полностью компенсировать прежнюю позицию Москвы в бывшем «социалистическом лагере». Нельзя забывать, что не только политические, но и теснейшие экономические узы вяжут «союзные» страны, как их стали называть, с Москвой. Должно пройти очень много времени (и обойдется это очень дорого), прежде чем возникнут новые связи между «освободившимися» странами и Западом. Учитывая это, можно понять почему Михаил Горбачев дал директиву коммунистическим лидерам социалистических стран — не сопротивляться. Пекин продемонстрировал, что подавление народного движения вполне возможно.

Центральное место в стратегии Горбачева принадлежит Германии. Как заметил Сталин: «Исторические параллели всегда рискованны». Тем не менее, определенные константы, связанные с географией и историей, бесспорны. Такой константой являются русско-германские отношения. Если даже не уходить в XIII век, к основанию Ганзы, или в XVIII век, к Петру I, открывшему Немецкую слободу в Москве, и Екатерине II, пригласившей немцев из Мекленбурга на берега Волги (их потомки, выселенные Сталиным в Казахстан, возвращаются через 200 лет на «историческую родину»), можно вспомнить попытки сближения в XIX в., в частности, политику Бисмарка. Октябрьская революция не нарушила константы. Скорее — увеличила ее значение. Два важнейших дипломатических события ленинского времени — заключение, в ожидании мировой революции, договоров с Германией в Брест-Литовске и Рапалло. В 1931 г. Сталин, признавая: «Мы уважаем американскую деловитость во всем — в промышленности, технике, в литературе, в жизни», настаивал: «Но если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, или вернее к большинству какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам. С этими симпатиями не сравнить наших чувств к американцам».

Потом были пакт Сталин — Гитлер и война. Но через 45 лет после войны советская внешняя политика вернулась к ситуации, описанной Сталиным: уважение к американцам, симпатии к немцам. Решившись на рискованную аналогию, можно представить себе возрождение проекта Бисмарка (1872 г.) — «союза трех императоров» — с тем, что один будет именоваться генеральным секретарем и президентом СССР, другой — президентом США, третий — канцлером объединенной Германии.

Американцы говорят: не можешь победить — присоединись. Внешнеполитическая линия Горбачева, исходящая из невозможности в данный момент победить, принесла ему значительные успехи. Президент Горбачев и президент Буш объявили в декабре 1989 г. на Мальте: холодная война закончена, началась новая эра. Встреча Горбачева с Бушем в июне 1990 г. в Вашингтоне объявлена последней «на высшем уровне». Имеется в виду, что последующие встречи будут рядовыми, между «нормальными» государствами.

Встреча Горбачева с Бушем в сентябре 1990 г. перевела отношения между двумя державами на уровень «союза». Можно сказать, что если бы «иракского конфликта» не было — Горбачев бы его выдумал. В июне 1941 г., после нападения Гитлера на Советский Союз, Черчилль выступая в палате общин объявил о поддержке Великобританией советского сопротивления нацистской армии. Английский премьер, воевавший против коммунизма с первого дня Октябрьской революции, объяснил изменение политики необходимостью. Он добавил: если бы дьявол объявил войну Гитлеру, я сказал бы о нем доброе слово в палате общин. В 1990 г. США не находятся в отчаянном положении Великобритании, в одиночку воевавшей с гитлеровской Германией, поэтому восхваление Горбачева представляется чрезмерным и преждевременным.

В июле 1990 г. Горбачев собрал в Кремле группу экономистов — горячих сторонников рыночной экономики. Он объяснил им, в частности, мотивы своей внешней политики: нам нужны западные кредиты; необходимые нам 20 млрд. долларов для американцев, японцев, немцев не представляют огромной суммы. «Дело не в том, что им жалко этих денег, — говорил Горбачев, — а в том, что мы не добились, чтобы они нам доверяли». Встреча с экономистами состоялась после конференции 7 богатейших стран мира в Хьюстоне. Буш был на этой конференции чрезвычайно сдержан по отношению к щедрым планам Западной Европы. Горбачев позвонил ему и пугал: «Мы можем обойтись без вас, но придется подкрутить гайки, замедлить перестройку».

В Хельсинки, куда Горбачев приехал с обещаниями поддержки политики США на Ближнем Востоке, Буш ему окончательно поверил. Золотой дождь должен пролиться на умирающие от финансовой (и не только, конечно) засухи планов «перестройки».

«Перестройка» получила официальное одобрение США. Мы должны поблагодарить Запад, писал автор «Загадки Горбачева», «чутко и терпеливо ожидавший реформ на Востоке, доброжелательно откликнувшийся на первые попытки гласности, заметивший как бы вскользь брошенные слова об общечеловеческих ценностях, разъяснивший нам устами своих лучших людей те достоинства политики Горбачева, которых мы не видели или боялись увидеть». Ставка Михаила Горбачева на Запад принесла дивиденды. Запад выбрал Горбачева, вложил все яйца в одну корзину Доверия его демократическим наклонностям, его желанию изменить Советский Союз. «Весна народов», обрадовавшая мир в конце 1989 г., стала решающим аргументом в пользу советского лидера.

Наблюдатели расходятся в определении политической игры, которую ведет Горбачев. Иногда говорят о покере. Чаще говорят о «национальной русской игре» — шахматах. Если согласиться с этим, то можно сказать, что Генеральный секретарь — шахматный игрок, который не рассчитывает партию на много ходов вперед. Он ограничивается двумя-тремя ходами, сохраняя за собой право смахнуть фигуры с доски и начать новую партию, если та, которую он играет, грозит поражением. В самом начале он выговорил себе «право на ошибку»: «Не страшно, если кто-то ошибается. У нас такая авторитетная партия, такая сильная советская власть, такое огромное к ним доверие народа, что мы сумеем поправить ту или иную ошибку, извлечь из нее уроки на будущее». Так уверенно говорил он в первую годовщину после прихода к власти. И не отказался от «права на ошибку» через пять лет, ссылаясь на неизведанность пути, по которому ведет страну.

На протяжении пяти лет партия, разыгрываемая с Западом, приносила только удачи. Обещанная Горбачеву поддержка в сохранении в неприкосновенности послевоенных границ в Европе, подтверждение наличия двух блоков (с изменением статуса членов Варшавского договора) — это тот успех, который возмещает ему поражения во внутренней политике. Западная поддержка важна и тем, что именно Запад признает Горбачева единственным и незаменимым советским лидером, приносит авторитет и благословение, которых ему начинает не хватать дома.

Президент СССР

В марте 1990 г. Михаил Горбачев достиг высшей власти: был избран на никогда ранее не существовавший пост Президента СССР. До этого момента он использовал все возможности советской системы, задуманной Лениным, преодолевая ее бицефальность (партия и государство) традиционным путем. Создание поста Президента — важная реформа политической структуры. Генеральный секретарь перестал быть фактическим, но неконституционным Хозяином государства, даже если он избирался дополнительно премьер-министром или председателем Верховного Совета СССР. Реформа, в частности, устранила органическую слабость советской системы: очередному генеральному секретарю не придется «завоевывать» реальную власть после избрания, ибо, как можно предвидеть, он будет избираться одновременно Президентом, функции которого определены конституцией. Возможно также, что пост генерального секретаря потеряет свое былое значение. Таким образом — Седьмой секретарь будет последним.

Михаил Горбачев, и это можно рассматривать как характерный синоним «перестройки», был избран президентом в нарушение закона, который он сам подписал. В виде исключения выборы происходили не путем всенародного волеизъявления, но на съезде народных депутатов, где генеральный секретарь был единственным кандидатом. Выдвинутым партией.

Президент СССР только начал свою деятельность, сделал только первые шаги. Можно, однако, заметить, что ходит он и действует точно так же, как Генеральный секретарь. В числе самых первых законов — «О защите чести и достоинстве Президента СССР». За публичное оскорбление Президента или клеветы — наказание — до 2 лет лишения свободы или штраф до 3 тыс. руб. Те же действия, но с использованием печати караются 6 годами тюрьмы и 25 тыс. руб. штрафа. Были опубликованы законы о резиденции Президента (Кремль), о его зарплате (2 тыс. руб.), о его даче и т. д.

Более важное значение имеет состав Президентского совета — органа, предусмотренного конституцией, состав которого предоставлен воле Президента. Горбачев подобрал в Совет 16 человек. Из них — 10 членов ЦК (в т. ч. — 7 членов и кандидатов в члены Политбюро), 7 — функционеры партийного и комсомольского аппаратов, 6 — члены правительства (многие из них занимают по нескольку постов), 15 из членов Совета — члены КПСС, 11 — русские. В Совет вошли — трое ученых, два представителя рабочего класса, два писателя — Чингиз Айтматов и Валентин Распутин.

Обращает на себя внимание включение в Президентский совет «горбачевского» ядра Политбюро. Как обычно, Генеральный секретарь, а теперь и Президент, умышленно разделяет функции, поручает их одновременно нескольким исполнителям. Политбюро теряет свое значение, но и Президентский совет его не приобретает. Увеличивает власть лишь тот, кто руководит двумя институтами одновременно.

Значение Президентского совета связано и с тем, что партия согласилась отказаться от монополии на власть, обеспеченную ей прежней редакцией статьи 6-й конституции СССР, но наделила руководящую группу вокруг Президента единственной политической властью в стране. Осуществлена рокировка, перестановка на шахматной доске власти без введения новых фигур.

Горбачев достиг высшей власти. Хорошо знающий его Борис Ельцин рассказывает: «...его все больше захватывал процесс власти, жажда управлять, ему хотелось чувствовать эту власть — ежеминутно, всегда. Чтобы выполнялись только его поручения, только его мнение было последним, окончательным, правильным».

Слова, слова, слова

Все великие революции обязаны своим происхождением и успеху устной речи, людям, которые привлекали сторонников ораторским талантом...
(Гитлер)

Никому не пришло в голову назвать Михаила Горбачева великим оратором. Канцлер Коль обнаружил — в недобрую для себя минуту — параллель между талантами Горбачева и Геббельса: «Не нужно принимать Горбачева за либерала, генеральный секретарь ЦК КПСС — современный коммунистический лидер. Он никогда не был ни в Калифорнии, ни в Голливуде, но он знает толк в социальной психологии „паблик релейшнс“. Геббельс тоже знал в этом толк. Следует называть вещи своими именами». Буря в Москве, вызванная неприятным сравнением, вынудила Гельмута Коля отказаться от своих слов. Но они были произнесены.

Сопоставление двух экспертов в области социальной психологии должно учитывать принципиальную разницу: Горбачев — плохой, скучный оратор. Который, к тому же, говорит очень много, несравненно больше, чем любой другой его предшественник, исключая, может быть, Ленина. Изгибы генеральной линии Горбачева на протяжении пяти лет, противоречия, отказ от одних решений, замена их прямо противоположными — можно рассматривать как временные факторы реализации основной цели — достижения власти. Постоянным фактором остается дискурс Горбачева: форма и неизменно сохраняемые ключевые слова. Американский комментатор А. М. Розенталь удивлялся тому, что хотя Горбачев не перестает повторять, что он не имеет намерения руководить организацией смерти коммунизма в своей стране, ему не верят: «Удивительно, как Запад отказывается поверить ему в одном только пункте». Настаивая на своем, Горбачев в интервью для «Тайм» в июне 1990 г. повторяет: «Я всегда был и остаюсь коммунистом».

Важнейшая особенность риторики Горбачева — ее миротворческий характер. Советские портретисты единодушны: «Он — политический миротворец», «это метод политики терпимости, умиротворения...» Слушая или читая речи Горбачева, нельзя отделаться от впечатления, что он уговаривает своих слушателей, зрителей, читателей. Как нельзя лучше подходит к нему слово, которое в 1917 г. наклеили на Керенского: главноуговаривающий.

Это риторика, нацеленная прежде всего на Запад, привыкший к методам политического компромисса. Она вызывает в Советском Союзе — по непривычности или в связи с тем, что Горбачев злоупотребляет ею или потому, что она представляется неадекватной перед лицом глубинных конфликтов, — раздражение и остается совершенно неэффективной. Генеральный секретарь не отказывается от нее, ибо она дает блестящие результаты за рубежом. И потому, что беспредельно самоуверенный, он рассчитывает на успех. «Я оптимист, — объявил Горбачев, — на основе глубоких знаний». Кроме «глубоких знаний» в основе горбачевской риторики лежит презрение к аудитории. Клод Симон рассказывает, что залитый потоком слов, оргией речей, один из членов делегации, приглашенной на Форум («американец, он был не только вторым мужем самой красивой женщины на свете, но и драматургом, писавшим пьесы, имевшие успех...») прислал ему записку: «Они нас презирают...» Советские руководители всегда презирали своих собеседников. Андрей Сахаров, рассказывая о разговоре с Горбачевым, подчеркивает, что на лице Лидера ни разу не появилась обычная — по отношению к академику — «полублагожелательная-полуснисходительная улыбка». В неприятном разговоре с Сахаровым — с глазу на глаз — Михаил Горбачев не пожелал, видимо, надевать маску.

Случается, что Горбачев, очень обдуманно, перед экранами телевизоров, председательствуя на заседаниях съезда народных депутатов, Верховного совета СССР, не скрывает своего недовольства, презрения, обрывает выступающих, демонстрируя наличие «сильной руки» под бархатной перчаткой. Так можно расценить и взрыв гнева на Красной площади 1 мая 1990 г., выразившийся в уходе с Мавзолея.

Дискурс Горбачева, как Галлия времен Цезаря, делится на три части. Речи; разговоры — прямой диалог с народом; статьи. Речи Михаила Горбачева, как правило, длинные, скучные, без какой-либо внутренней структуры, с нищим словарным запасом, с типичными для партийного языка искажениями стилистики, нередко и грамматики, русского языка. Они лишены стройности сталинских текстов, с их ограниченной, примитивной структурой, но построенных по классическим правилам риторики и катехизиса. Они лишены эмоциональной увлеченности выступлений Хрущева. В речах Горбачева нет, как это было у Сталина и, в меньшей степени, у Хрущева, литературных цитат и реминисценций. Вялость, монотонность, безмускульность речей Горбачева не позволяет выбрать из них броские, яркие фразы, которые можно было бы использовать в качестве цитат или лозунгов. Как советская экономика, для которой основным критерием эффективности остается до сих пор количество, Горбачев подменяет все качества ораторской речи обилием слов. Он часто повторяет буквально те же речи по нескольку раз. Риторика Горбачева — продолжение по нисходящей дискурса брежневской эпохи.

«Разговоры с народом» занимают в тактике Горбачева заметное место. В романах о Сталине, написанных при жизни Отца и Учителя (Петр Павленко, Михаил Бубеннов и др.), любили изображать товарища Сталина, разговаривающего доброжелательно, понимающе, по-отечески с простыми рабочими, солдатами в лазарете. Это была чистая фантазия, потому что Сталин выезжал в последний раз «в народ» в 1928 г. — подгонять сибирских мужиков отдавать хлеб, и это оставило у него неприятные воспоминания. Михаил Горбачев как бы реализует фантазии о сталинском общении с народом. Никита Хрущев любил вступать в разговор с «народом» — в колхозе, на заводе. Горбачев превратил «диалог» в регулярную практику.

Горбачевский «диалог» оформляется либо как интервью: никто из советских лидеров не давал их столько, либо как разговор между «народом» и Вождем. Существует рутина таких разговоров. Если они происходят на улице (как это часто бывает), то на фотографиях, увековечивающих исторический момент, видно: в центре — Он, вокруг, несколько отдаленная, чтобы создать пустое пространство, символизирующее расстояние между Вождем и народом, — масса. Публикация в одном (или — после пяти лет) в нескольких томах только «разговоров» продемонстрировала бы, что независимо от места беседы, от географического пункта, вопросы задаются те же самые. Может — при чтении «разговоров» — возникнуть впечатление инсценировки, присутствия в толпе «вопросчиков», которые сопровождают Генерального секретаря в его поездках. Хорошо знающий советскую «политическую кухню», Борис Ельцин «лично жалеет, что Горбачев не принимает участия в митингах. Для него это было бы более чем полезно. Ему, привыкшему к разговорам со специально подготовленными, отобранными, доставленными на автобусах людьми, изображающими трудящиеся массы...»

Темы вопросов связаны с актуальностью. Мошенник Остап Бендер жаловался, что не любит выступать под видом индусского мага, ибо ему всегда задавали те же самые вопросы: правда ли, что Христос был евреем, и почему нет сливочного масла? Горбачеву не задают вопроса о Христе, хотя в Ленинграде его спросили об отношении к религии, а также: «Вы лично верите в Бога?» Ответ на первый вопрос был легким: «Я стою на позициях нашей Конституции». Ответ на второй категорический: «Нет, конечно! Знаю только, что меня крестили и при крещении сменили имя». Вопросы, как правило, вращаются в кругу проблем, волнующих население: очереди и дефицит продовольственных товаров, жилищный кризис, кооперативы, вызывающие негодование, плохое качество товаров и т. п. Ответы не приносят ничего нового, чего не было бы в речах и статьях. Они создают видимость диалога, разговора по душам между Лидером и Народом. Исследовательница советских масс-медиа Нора Букс отмечает, что прием диалога стал важной особенностью журналистской техники «гласности». Он «подразумевает равноправие участвующих голосов, снимает условие категоричности выносимых решений и оценок, способствует эффекту соучастия... обеспечивает ощущение непосредственного, личностного обращения к реципиенту». Диалог, — замечает Нора Букс, — свидетельствует о преобладании «медиативной функции над информативной».

Прием «диалога» позволяет Горбачеву демонстрировать свою «откровенность», человечность, заботу о людях, быть несколько более раскованным, чем в публичных выступлениях, оставаясь, тем не менее, Отцом, поучающим неразумных детей. Он объясняет колхозникам: «Первоочередная задача — своевременно убрать все, что выращено...» Зайдя в магазин, заботливо спрашивает: «Здесь всегда так много всего?» Мудро изрекает: «Жилье, особенно для молодой семьи, — это очень важно». Позволяет заглянуть в свой личный мир: «Как-то мы с Раисой Максимовной читали Достоевского...» Делится эстетическими взглядами: «Действительно, природа здесь необычная, я бы сказал так: интересная природа».

При каждой встрече с народом Михаил Горбачев неизменно и обязательно задает свой главный вопрос: «Я хочу вас спросить: вы за настоящую перестройку? Или пусть она потихоньку идет?» И неизбежно слышит голоса: «За перестройку». Диалог не прерывается. В Риге — «Горбачев: Есть у вас сомнения относительно нашей политики? Голоса: нет... Горбачев: Поддержка? Голоса: Полная поддержка». В Мурманске: «Голос: У нас перестройку все поддерживают. Горбачев: Да, я вижу. Вижу ваши деда. Сейчас так и надо». В Москве» «Горбачев: Ваше рабочее мнение для нас очень важно. Из ваших слов я понял, что политика перестройки укоренилась в рабочей среде». В Сибири: «Голоса: Хотим, чтобы Вы лично довели до конца перестройку, а мы в нее верим. Горбачев: Общее мнение? Голоса: общее».

Диалог, игра в «прямую демократию» должны повышать популярность Лидера, обеспечивать ему всенародную поддержку, которая сделала бы его совершенно независимым. Вождь партии, глава государства и, в дополнение, любимый народный трибун. Един в трех лицах — таков Седьмой секретарь, таким он хочет быть. Это цель его восхождения к высшей власти.

Анализируя накануне встречи на Мальте словарный запас президента Буша, советский журналист заметил, что самое повторяемое слово: осторожность, осмотрительность (prudent). Словарный запас Михаила Горбачева невелик. Если не считать нескольких «личных» словечек, вроде «маховика», который обещал раскрутить в 1985 г. и возлагает на него надежды пять лет спустя, вроде «прибавить в работе», генеральный секретарь держится за старые испытанные слова. Давно известны и широко использовались даже ключевые лозунги эры «нового политического мышления»: перестройка, гласность. Слова появляются, выходят на авансцену, затем могут быть отправлены за кулисы, а потом вызваны снова. Третье слово триады, обозначившей рождение «перестройки», — ускорение, слиняло после краха стратегии увеличения выпуска продукции, появившись вновь осенью 1989 г. как обещание быстрого улучшения продовольственного положения, но исчезнув опять после неудачной попытки «радикальной реформы» начала 1990 г.

В словарном запасе Горбачева обращают на себя внимание слова, обозначающие его тактику — уклончивую, виляющую, склонную к резким переменам. Он очень любит употреблять слово «подход» во множественном числе — подходы, как синоним путей или методов решения проблемы. Заявляя — «не все как надо», он имеет в виду: «все не как надо». Прямое — «непонимание» — он подменяет осторожным «недопониманием». Стратегию определяют, наряду с «триадой», такие термины, как «новое политическое мышление», человеческий фактор, гуманный социализм, цивилизация. Их достоинства — неопределенность и всеохватность.

Как и все его предшественники, Горбачев использует важнейший прием советской риторики — прилагательное, меняющее по желанию смысл существительного. После «развитого», «зрелого» социализма эпохи Брежнева пришло время социализма «гуманного». «Мы строим гуманный социализм», — заявляет Генеральный секретарь в директивной теоретической статье, предупреждая, что «общественная мысль в основном и главном не превзошла марксову идею построения «царства свободы...» Но гуманный социализм на основе марксизма-ленинизма, предлагаемый Горбачевым как цель перестройки, был всегдашним стремлением советских руководителей. «Краткий политический словарь» в 1983 г. настаивал на том, что «подлинным гуманизмом является гуманизм социалистический. Его теоретическую основу составляет марксизм-ленинизм».

Необходимый элемент горбачевских текстов — повторение. И здесь он верный ученик ленинско-сталинской школы риторики. С той разницей, что в композиции ленинских речей повторение использовалось для построения квадрата, сосредоточивающего внимание, зажимающего мысль в тесное кольцо единственного выхода. Ленин, например, употребляет глагол во всех трех формах: было, есть и будет. Сталин, следуя за вождем революции, создавал гипнотический, усыпляющий эффект, повторяя без изменения ту же конструкцию. Например: «У нас не было... у нас есть теперь... у нас не было... у нас есть теперь...» Горбачев поступает иначе. Он пытается создать видимость открытости и «плюрализма», повторяя слово в различных комбинациях, которые выражают неизменный смысл. В статье «Социалистическая идея и революционная перестройка» 10 раз употребляется слово «цивилизация»: «...в контексте современного этапа развития человеческой цивилизации»; «Маркс и Энгельс... представили научный социализм, как закономерный продукт прогресса цивилизации и исторического творчества народа»; «в общецивилизованном плане мы остались как бы в прошлой технологической эпохе», «мы являемся частью человеческой цивилизации»; «к числу достижений цивилизации относятся...»; «общецивилизационный механизм»; «вектор классового начала совпадал с направлением прогресса цивилизации по пути к свободе и миру»; «условия жизни, естественные для всякого цивилизованного государства»; «мир социализма движется к общим для всего человечества целям в рамках единой цивилизации, не отказываясь от своих ценностей и приоритетов». Мысль автора понятна: цивилизация для него — принадлежность к человечеству («человечество», «общечеловеческое» многократно употребляется в статье как синоним «цивилизации») социалистической системы, ее нормальность, несмотря на сохранение «своих ценностей и приоритетов»: т. е. марксизма-ленинизма, как «мировоззрения и ценностных установок» и коммунистической партии, как «политического авангарда советского общества», функцией которой остается «осмысливать происходящие процессы, определять и предлагать политику, осуществлять прогностическую деятельность...» Несмотря на нежелание отказываться «от самой идеи обобществления, приоритета общественной собственности», а также от «общеизвестных преимуществ централизма и планирования в больших масштабах».

Избитые истины: стиль — это человек. Или, перефразируя: скажи мне, как ты пишешь, и я скажу — кто ты такой. Серый, плоский, неприметный стиль речей, статей, разговоров Горбачева великолепно служит цели: скрывает мысли и подлинные намерения автора, возможно, неясные до конца ему самому. Стиль Горбачева поворачивается к различной аудитории разными гранями. Американский журналист в Москве, видевший 11 декабря 1989 г. на телевизионном экране Горбачева в роли председателя съезда народных депутатов резко, безжалостно, презрительно трактовавшего Андрея Сахарова, умершего два дня спустя, удивлялся, что это был тот же самый президент Горбачев, которого мир видел на Мальте улыбающимся, милым, доброжелательным ко всему человечеству. Есть в этом стиле нечто актерское, Горбачев надевает и снимает разные маски. Великолепный кинорежиссер Сергей Параджанов, остроумный любитель парадоксов, говорил во время визита во Францию, что когда Михаил Горбачев потеряет свою должность в Кремле, он возьмет его за руку и поведет в театр играть Гамлета. Режиссер нашел отличную роль для нынешнего Генерального секретаря. Принц датский, несмотря на свои колебания, ликвидировал немало персонажей трагедии Шекспира.

Ощущение слова Горбачева как маски, ощущение советского языка как маскировки, прикрывающей реальность, вызвано раздвоением между традиционной речью и миражом радикальных перемен, начинающих новую эру в истории. Увеличилась частотность употребления одних знакомых слов — демократия, перестройка, гласность, сократилась частотность других знакомых слов. Реже поют, например, песню, в которой есть слова: «Москва — самый справедливый город на земле...» Начинают посмеиваться над лозунгами типа: «Слава великому советскому народу — строителю социализма!»; «Советский народ — вечный строитель коммунизма!»; «Принимай, Родина, серную кислоту!»; «Октябрьская революция — главное событие века!» и т. д. Тем не менее, эти лозунги, над которыми безжалостно издевался в своих сатирах Александр Зиновьев, продолжают украшать советские города и веси. Об Октябрьской революции как главном событии века не перестает говорить Горбачев.

Раздвоение между словом и проектом, воспринимаемое как маска, породило знаменитый вопрос: искренен ли Горбачев? Такого вопроса не ставили по отношению к Ленину и его преемникам. Все было очевидно. Сталина, например, считали либо либералом, либо бандитом, либо революционером. Не было сомнений в реформаторстве Хрущева или миролюбии инициатора разрядки Брежнева. Михаил Горбачев — неуловим. Он говорит одно, делает другое, потом заявляет третье. Во время первой поездки во Францию, отвечая на вопросы директора «Юманите», Горбачев поразил откровенным ответом на вопрос: «Есть ли еще очереди?». Он ответил: «Да». Разъяснив: «Особенно за товарами высокого качества, спрос на которые еще не удовлетворяется». Этот ответ может служить моделью горбачевского стиля: мнимая откровенность и реальная ложь. Как рассказывают путешественники, в грузинском городе Боржоми вопрос десталинизации решили в горбачевском стиле. На памятнике Сталину, срезав его имя, написали: «Киров». Сталин исчез, а к тому же были сэкономлены средства.

Как заклинание повторяется в речах генерального секретаря, в статьях и выступлениях всех сторонников «перестройки» слово: необратимость. «...Перестройка, обновление жизни общества на принципах гуманного демократического социализма стали необратимы», — декларировал, например, Горбачев на втором съезде народных депутатов. Эта магическая формула является вариантом наиболее известного лозунга предшествующей эпохи: «Коммунизм неизбежен».

Шесть томов «Избранных речей и статей» Горбачева снабжены предметным указателем. Это — «возвращение к Ленину»: в сочинениях генеральных секретарей — от Сталина до Черненко — предметного указателя не было. Но возвращение не полное — ибо к сочинениям Ленина даны также именные указатели. У Горбачева их нет: его тома — это безлюдная пустыня, в которой бродит тень Владимира Ильича и редко-редко возникает фантом Маркса. Зато предметный указатель полон до слез знакомых выражений, терминов, лозунгов: авангардная роль коммунистов; благосостояние советского народа; воспитание идейно-политическое, трудовое, нравственное; коммунизм, коммунистическое строительство; содружество социалистических государств; управление народным хозяйством, его коренная перестройка; цена, ценообразование, реформа. И т. д. и т. д. Эти выражения, термины, лозунги проходят через все сочинения.

В «Слове о Ленине», выступлении на торжественном заседании по поводу 120-й годовщины рождения Вождя, Горбачев настаивает на бесконечно привычных «основах ленинизма»: без Ленина не обойтись; «отвернуться» от Ленина «означало бы подрубать корень общества и государства, опустошая умы и сердца поколений» и т. д. Последний из наследников Ленина настаивает: «Обществу нужна авангардная партия социалистического выбора»; «в нашем обществе, к которому мы идем через перестройку, должна действовать и обновленная, реформированная Коммунистическая партия». Центральный комитет КПСС, руководимый генеральным секретарем, определяя основные черты «идеологии обновления», идеологии «перестройки», подчеркивает «верность творческому духу материалистического мировоззрения и диалектической методологии Маркса, Энгельса, Ленина».

Нельзя сомневаться в искренности Горбачева, когда он объявляет: «Я был и остаюсь коммунистом», когда говорит о верности «истмату и диамату» основоположникам, Учению. В разговоре с уральскими рабочими Михаил Горбачев выражается просто и понятно: «Придется многое менять, убирать. Но — не до основания».

Семантическое поле горбачевской риторики остается неизменным.

Глава двадцать первая. Вместо заключения

В этой стране признание тирании выглядит почти как прогресс.
(Кюстин)

Цель перестройки — превращение хлева в роскошную трехкомнатную квартиру, не выселяя свиней.
(Чешский анекдот)

Журналисты жалуются: положение такое неустойчивое, что даже они не поспевают за ним. История на марше — говорили раньше. Сегодня можно сказать: история в беге. Так бывало в прошлом. «Весна народов» в 1848 г.: в январе восстания в итальянских провинциях Австрии, в феврале — массовые демонстрации в Париже вынуждают уйти с престола последнего Бурбона, в марте — волнения в Вене сваливают всесильного Меттерниха, в апреле — Венгрия получает конституцию, в мае — в Берлине под давлением манифестаций из города выводятся прусские войска и назначается либеральное правительство; в Праге подписываются массовые петиции с требованиями национальных прав; германский парламент обсуждает вопрос единства страны, в июле в Австрии входящие в империю народы выбирают парламенты всеобщим голосованием. Книга, которой будет суждена широкая известность, — «Коммунистический манифест» — выходит в это время, начинаясь словами: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». А потом приходит контрреволюция — в конце 1849 г. отобраны все либеральные завоевания, — реакция торжествует. Весна 1945 г. снова была временем потрясений, надежд и горьких разочарований. Громя нацистские армии, в Восточную и Центральную Европу, приходила Советская армия, устанавливая коммунистические режимы: в Варшаве, Праге, Берлине, Будапеште, Бухаресте... Призрак коммунизма обретал плоть, из которой десятилетиями будет течь кровь.

Осень 1989 г. соблазнительно сравнить с «весной народов». Народные манифестации в столицах стран социалистического лагеря вынуждают коммунистов отказаться от монополии, поделиться властью с оппозицией, которая одерживает победу еще до своего реального возникновения. В последние дни 1989 г. в Бухаресте демонстранты несут плакат: 10 лет в Польше, 10 месяцев в Венгрии, 10 недель в ГДР, 10 дней в Праге. Считанные дни остаются «гению Карпат» Чаушеску. Соблазнительная аналогия порождает вопросы. Прежде всего, привлекает внимание сходство сценария: в Будапеште, Праге, Берлине, Бухаресте (Польша выглядит исключением) демонстрации сметают без сопротивления казалось вечных вождей местных компартий. Есть все основания полагать, что толчком к переменам было выраженное Москвой решение не поддерживать Живкова, Хоннекера, Якеша и др.

Согласившись на «перестройку» социалистического лагеря, Михаил Горбачев рассчитывает на то, что оппозиция примет на себя тяжесть экономических реформ, на отсутствие у оппозиции программы трансформации обществ после десятилетий коммунистической власти, на разобщенность в рядах оппозиции. Пример Польши, которую Горбачев называет «опытным полем», свидетельствует о том, что у этих расчетов имеются основания. Польский публицист Витольд Харламп писал в конце 1989 г.: «Полуправду всей нашей ситуации очень трудно вынести. В конце концов наши люди идут под руки с тем, кто разрушил эту страну, идут танцевальным шагом, в согласии, которое увеличивается по мере того, как страна разваливается». Расчет Горбачева на то, что восстановление экономики социалистических стран затянется, последствия допущения капиталистических элементов и их влияние на население трудно предсказуемы, а тем временем генеральный секретарь получает дивиденды своего либерализма на Западе. Поддержка Запада все больше становится основным рычагом власти Горбачева.

Джеймс Рестон выразил убеждение, что в политике, как и в любви, приходит время, когда необходимо поцеловать девушку. Во внешней политике, в отношениях с бывшими странами социалистического лагеря Горбачев не перестает «целовать девушку». Нецелованной остается девушка подлинных реформ в Советском Союзе.

В декабре 1989 г. под нажимом Горбачева второй съезд народных депутатов отказался обсуждать важнейшие, неотложные вопросы. В Обращении Андрея Сахарова и четырех других народных депутатов о проведении 11 декабря — накануне съезда — политической предупредительной забастовки говорится, в частности: «Откладывается принятие основных экономических законов — „О собственности“, „О предприятии“ и важнейшего закона „О земле“, который дал бы, наконец, крестьянству право быть хозяином. Верховный Совет СССР долго не включал в повестку дня Съезда вопроса о статье 6-й Конституции СССР». К этому перечню можно добавить уголовное законодательство и закон о печати, ждавшие реформы более пяти лет. Второй съезд советов утвердил 13-й пятилетний план, возвращающий страну, практически, назад, к доперестроечной структуре. Возражая премьер-министру Рыжкову, представившему новые экономические директивы, известный экономист Гавриил Попов заявил: «Мы не нуждаемся в 13-м пятилетнем плане. Нам нужен первый пятилетний план реформ: первый, отвергающий командно-административную реформу, первый, ликвидирующий централизм, первый, дающий независимость предприятиям и республикам».

Андрей Сахаров, добившись личной встречи с Горбачевым после первого съезда народных депутатов летом 1989 г., предупреждал его: «Михаил Сергеевич! Не мне объяснять вам, насколько серьезно положение в стране, как недоволен народ, как все ждут, что положение будет ухудшаться. Возник кризис доверия в стране по отношению к руководству и партии. Ваш личный авторитет и популярность упали до нуля. Народ не может больше ждать, получая только обещания. Средний курс в такой ситуации по существу невозможен». Полгода спустя, за несколько часов до смерти, выступая на собрании Межрегиональной депутатской группы, Сахаров сформулировал основы политической оппозиции, принципы новой политической партии. Эволюция Андрея Сахарова, превращение противника ядерного оружия, защитника прав человека, борца с репрессиями, поверившего на короткое время, что Горбачев воплощает надежды изменения советской системы, в политического деятеля, инициатора создания политической партии — демонстрация неудачи горбачевской «перестройки». Руководство, говорил Сахаров, «ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет... Разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки».

Михаил Горбачев категорически отвергает этот путь. В разговоре с глазу на глаз с Андреем Сахаровым он объявил: «Любые скачки приводят к откатыванию назад. Я не поддамся никакому шантажу, ни справа, ни слева, и буду проводить ту линию, которую считаю нужной, несмотря ни на какое давление». Центризм советского Лидера оборачивается подлинным откатыванием назад. Экономист Василий Селюнин, критикуя экономическую стратегию, изложенную в 13-м пятилетнем плане, исходящую из решения сначала стабилизировать положение, а потом проводить коренные реформы, или, иными словами, заменить реформы чрезвычайными мерами в рамках прежней системы, напомнил об очевидной аналогии. Сталин в 1929—1933 гг. «оздоровлял финансовую систему путем выкачивания денег у населения — повышая цены и строго контролируя зарплату. В 1947 г. Сталин вернулся к этому методу, проведя грабительскую денежную реформу. Знаменитый писатель-фантаст Айзек Азимов, физик по специальности, объясняет, что для понимания вселенной необходимо упростить насколько возможно проблему, включив в анализ только те свойства и характеристики, которые необходимы для понимания. Если вы хотите выяснить, как предмет падает, вас не должно заботить новый он или старый, красный или зеленый, имеет запах или нет... Это упрощение вы можете называть моделью...» Подробно рассмотрев различные стороны деятельности Михаила Горбачева, исходя из того, что он является инициатором «Перестройки» и главным его мотором, стоит в заключение задать вопрос: почему? Почему генеральный секретарь, придя к власти в марте 1985 г., начал политику, которая пять лет спустя дала результаты, вызывающие всеобщее недоумение? В странах бывшего социалистического лагеря сметены старые лидеры. Оппозиция приняла на себя ответственность за жизнь страны, сотрудничая с коммунистами. Нет сомнения, что Москва способствовала разными способами: используя свое влияние и своих людей в органах безопасности, в армии, во всех центрах власти. Ни в коем случае не уменьшая народного гнева, копившегося со дня установления коммунистических режимов, нельзя при анализе событий сбрасывать со счетов роль Москвы. Роль Горбачева. Почему? Можно предположить (до того, как появятся документы), что «доктрина Горбачева», заменившая «доктрину Брежнева», имеет целью сохранение союзных отношений со странами бывшего лагеря на новых основах. Выступление в роли «освободителя» даст Михаилу Горбачеву вечную благодарность Запада, в поддержке которого он жизненно нуждается.

Неудачи преследовали его на протяжении 5 лет в родной стране. Сегодня очевидно: сила советской системы — закостенелость — является ее главной слабостью: события в ГДР, Чехословакии, Румынии показали, как быстро ломается режим. При условии, и это очевидно Горбачеву, отсутствия на вершине пирамиды власти подлинного Вождя.

Горбачев, не раз говоривший, что ищет у Ленина ответы на вопросы, возможно видел заметку, сделанную вождем партии и революции на полях «О войне» Клаузевица: «Хороший вождь и... недоверие к людям».

Хороший вождь? Можно ли так назвать Михаила Горбачева? Он добился абсолютной власти. Не ограничиваясь постами генерального секретаря и председателя Верховного Совета СССР, он, создав Российское бюро ЦК КПСС, и там занял пост председателя. В марте 1990 г. он стал Президентом СССР. Незаурядный талант политика позволил ему полностью приручить главное достижение «политической реформы» — съезд народных депутатов, где он делает то, что хочет. Советский публицист констатирует: «Итак, в лице М.С. Горбачева и во многом благодаря его искусству Съезд народных депутатов СССР сделал то, чего от него меньше всего ожидали, — восстановил единовластие партийно-бюрократического аппарата». Выше немало говорилось о необыкновенной популярности советского Лидера за рубежами его страны, о высочайшей оценке, которую дают ему самые разные политические, государственные, религиозные деятели. Президент Миттеран говорит: «Господин Горбачев, человек, который видит далеко». Глава секты Мун, совсем недавно самый ярый враг коммунизма, в интервью для советского журнала «За рубежом» согласен с такой оценкой: «Президент Горбачев человек большого мужества и убежденности». Одновременно, у себя дома, опрос общественного мнения после первого съезда народных депутатов, дал неожиданные результаты. Журнал «Аргументы и факты» получил 165 тыс. ответов на вопрос, как вы оцениваете деятельность народных депутатов. Было обработано 15 тыс. писем. Читатели высказали свое мнение о 600 депутатах. В опубликованном журналом списке 100 имен. Первое место с большим отрывом от остальных занимает Андрей Сахаров. В полном списке — Горбачев занимает 599-е место. За ним идет — Анатолий Лукьянов — его заместитель в Верховном Совете. Весной 1990 г., после избрания Горбачева в президенты, был проведен опрос. На вопрос «Как Вы считаете, способен ли нынешний президент СССР навести порядок и сохранить единство страны?» были получены следующие ответы: 40% — думаю, что способен; 31 — думаю, что на этом посту нужен более твердый и решительный человек; 11 — думаю, что на этом посту нужен более терпимый и демократичный человек; 18 — затрудняюсь ответить. На выборах на съезд партии Горбачев получил в одном из московских районов — 61% голосов.

Нарастающая слабость Горбачева связана с тем, что номинально обладая абсолютной властью, он с увеличивающимися трудностями реализует ее. Лихорадочная законодательная деятельность, при одновременном нежелании касаться главных проблем, заставляет вспомнить афоризм Тацита: «Чем более коррумпирована империя, тем больше в ней законов». Русский историк Юрий Готье записал в своем дневнике 1 января 1919 г. частушку, увиденную на стене дома в Москве: «Что ни час, то совет, что ни день, то декрет, а хлеба все нет». Этими словами можно описать сегодняшнее положение в Советском Союзе после пяти лет «перестройки».

Игорь Клямкин, подводя итоги «Ста дней президента», напомнил, что в первой речи Горбачев, добившись нового поста, говорил о двух важнейших задачах, стоящих перед ним и страной: радикализация экономической реформы и обновление федерации. В первые сто дней, замечает Клямкин, практически сделано ничего не было. Возможно, полагает он, что Президент понял, наконец, необходимость внесения корректив в свои планы, ибо произошли глубокие перемены в федерации, а экономический кризис углубился. Выступая в августе 1990 г. перед военными, он просил дать ему еще год-полтора на осуществление реформ, «смысл которых — по его словам — остается незыблемым: реализовать социалистическую идею...» Перестройка началась, ибо в конце брежневской эпохи стало очевидным для руководства, что существует кризис власти. Пятилетняя деятельность Горбачева этот кризис усилила. Здание последней империи XX века покрылось трещинами. С присущим ему политическим мастерством генеральный секретарь использует свою слабость. Сценарии катастроф, ожидающих мир, если советская империя рухнет, нарастают как лавина. Вспоминаются бесчисленные войны, превратившие Балканы в пороховой погреб Европы после развала. Оттоманской империи. Их результатом была первая мировая война. Вспоминаются распад Австро-Венгерской империи и Гитлер, воспользовавшийся возникшим вакуумом. Результатом была вторая мировая война. Советники Горбачева во время встречи с Бушем в Вашингтоне в июне 1990 г. стали употреблять выражение «веймарская Россия», напоминая о судьбе Германии после Версальского мира. Говорят об опасности распада советской империи, ибо можно себе представить захват ядерного оружия одним из новых государственных объединений, возникших на развалинах. Все эти сценарии должны убедить в одном: советская империя необходима, она — гарантия мира, гарантия стабильности.

На вопрос: почему перестройка? можно ответить: Михаил Горбачев пошел на гигантский Брест, жертвуя территорией для сохранения власти. Ленин, убеждая своих товарищей согласиться на «похабный мир», объяснял: если бы немцы потребовали свержения советской власти, тогда надо было бы драться. Жертвовать всем, но сохранить власть — таков завет Ленина, которому следовали все его преемники. В «Слове о Ленине» Горбачев возвращается вновь и вновь к «гениальным примерам ленинской политики „крутых поворотов“», вспоминая Брест и нэп, добавляя впервые, что «Ленину приходилось даже идти на конфликт со своими коллегами, ультимативно выступать против мнения большинства. Классический пример — с Брестским миром».

Будущий историк, обратившийся к эпохе Горбачева, когда исчезнет пена актуальности, сможет лучше увидеть главный вклад — невольный и бессознательный, как мне кажется, — Михаила Горбачева в процесс, ведущий к гибели советскую систему. В 1922 г. Борис Пильняк обратил внимание на важнейшую особенность «нового мира», рожденного Октябрьским переворотом: «Россия живет волей хотеть и волей не видеть; эту ложь я считаю глубоко положительным явлением, единственным в мире». Ложь, убеждавшая в возможности реализации утопии, двигала советскими людьми, была не меньшей силой, чем суровейшие репрессии. Горбачев позволил сказать о существовании лжи. Он позволил внести в иррациональную мистическую советскую систему, основанную на гениально простой формуле — один вождь — одна партия — один народ, рациональные элементы, даже если они выражаются только в обновленном лексиконе и просветах во лжи. Симбиоз иррационального и рационального невозможен. Организм либо отбросит чуждое ему тело, либо погибнет.

В разгар наполеоновской славы Меттерних утверждал, что вся наполеоновская система покоится на нездоровом базисе и поэтому не может не рухнуть. Весь вопрос, говорил австрийский государственный деятель, — это только: когда и как?

На вопрос: почему Горбачев затеял перестройку? есть только один ответ: чтобы оттянуть как можно дальше гибель советской системы.

Август 1990 г.

Примечания:

Богатый фабрикант Н. П. Шмидт, член партии большевиков, умерший в 1905 году, оставил наследство сестрам. На старшей сестре, выполняя поручение партии, женился большевик В. Таратута, передавший деньги в партийную кассу. На младшей сестре тоже женился большевик. «Тифлисское мокрое дело» — нападение на кассира государственного банка, организованное Сталиным и осуществленное Камо, принесло большевистской кассе 250 тысяч рублей. Правда, деньги были в крупных купюрах и большевики с трудом могли их реализовать за границей.

Американский журналист Гаррисон Солсбери полагает, что Ленин в этот период находился в состоянии возбуждения, свойственного людям, страдающим маниакально-депрессивным психозом. Такое состояние описал в книге «Встречи с Лениным» Н. Валентинов, часто видевшийся с будущим вождем революции в Швейцарии в 1904 году.

В июле 1917 года, когда в печати появляются многочисленные статьи о сотрудничестве большевиков с немцами, Ленин обращается за помощью к «Новой жизни». Он просит их напечатать свое письмо, начинающееся словами: «Позвольте, товарищи, обратиться к вашему гостеприимству...»

Впервые экзамены по истории были отменены на год в 1956 г., после доклада Хрущева о «культе личности» на XX съезде.

В 1921 г., когда Ленин усилил борьбу с «идейными противниками», были арестованы все родственники Мартова: два брата и сестра, двоюродные брат и сестра, юный племянник. Об этом не вспоминает Казакевич. Это осталось неизвестным и Горбачеву с Млинаржем.

Российская республика не имела ни своей партии, ни своего ЦК до лета 1990 г. Это понятно: два ЦК в Москве — потенциальный источник острых конфликтов.

Конституция СССР. Статья 6.

Как сообщил Мишель Татю, в архивах французской компартии нет следов этой поездки, но Горбачев подтвердил журналисту, что был во Франции и проехал по стране 5000 км, сам ведя машину.

Публикация автореферата (краткого изложения основных тезисов) обязательна перед защитой диссертации.

Начальник геодезического и картографического управления Совета министров СССР В. Яшенко признал, что с конца 30-х годов все советские карты были фальсифицированы.

Любимый эвфемизм Горбачева: вместо «сложный», «тяжелый» он говорит — «непростой».

«Краткий политический словарь» в издании 1983 г. — каждое очередное издание отражает взгляды очередного генерального секретаря — в статье «революционная ситуация» есть фраза относительно «обострения общего кризиса капитализма» и нарастания возможностей «вызревания революционной ситуации в капиталистических странах». В издании 1987 г. эта фраза исчезла.

Обращение подписали также члены Межрегиональной депутатской группы В. Тихонов, Г. Попов, А. Мурашов, Ю. Афанасьев, Ю. Черниченко, поставивший свою подпись, затем снял ее.

Принято несколько законодательных актов, регулирующих аграрную реформу: Постановление Совета министров СССР «Об улучшении продовольственного обеспечения населения страны на основе коренного повышения эффективности и дальнейшего развития агропромышленного производства» от 5.4.1989, Указ президиума Верховного совета СССР «Об аренде и арендных отношениях в СССР», от 10.4.1989.

Слово «фермер» приобрело широкую популярность, заменив «ликвидированное» в 30-е годы слово «единоличник».

В советских изданиях: «Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело». С этими словами Верховенский обращается к «нашим» после убийства Шатова.

Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста.

После публикации в сентябре 1989 г. необычайно резкого по тону Заявления ЦК о положении в Прибалтике понадобилось специальное разъяснение относительно согласия Горбачева на этот текст. Все хотели верить, что Лидер ничего не знал, действовали «консерваторы».

В апреле 1990 г. министр обороны получил звание маршала — первый случай после прихода Горбачева к власти.

Оглавление