• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Министерство вигов и Роберт Пиль. Распад консервативного большинства в июне 1846 года надолго расстроил правильное течение конституционной жизни. Во главе либерального министерства, опиравшегося на меньшинство, стал Джон Россель, который мог держаться только благодаря расколу в лагере своих противников, разделившихся на протекционистов и «пилитов» (сторонников Р. Пиля). Протекционистов первоначально возглавлял лорд Джон Беятинк, а позднее Стэнли и Дизраэли, характер и замашки которого внушали, впрочем, консерваторам некоторое недоверие. «Пилитами», к числу которых принадлежал Гладстон, руководил их великий вождь сэр Роберт Пиль. Пока был жив Пиль, игравший в парламенте решающую роль и не выказывавший особенного желания вернуться к власти, до тех пор находившееся под его покровительством министерство могло быть спокойно. Но когда, неудачно свалившись с лошади, он умер (1850), либеральный кабинет, то и дело смущаемый поползновениями к независимости со стороны лорда Пальмерстона, почти диктаторски управлявшего министерством иностранных дел, претерпел несколько кризисов, наполовину явных, наполовину остававшихся в секрете.

Новые успехи свободной торговли. Вопрос о хлебных пошлинах сделал Пиля сторонником «свободы торговли», и он же побудил Росселя, и без того убежденного фритредера, продолжать дальнейшее движение в ту же сторону. В начале 1847 года хлеб продавался в Англии даже дороже, чем в какую-либо другую эпоху: по 102 шиллинга за квартер. Через два года беспошлинный ввоз хлеба, к общему удовольствию, установи лея надолго, если не навсегда, так как в сельском хозяйстве началась новая полоса технических улучшений. В том же 1849 году был отменен Навигационный акт, отчасти смягченный еще Каннингом, и с этого времени корабли всех наций получили право ввозить в Англию товары из всех частей света.

Успех фритредеров, наряду с успехами демократии, отразился на выборах 1847 года, пославших в парламент «максимальное число деловых людей и представителей средних классов, когда-либо собиравшееся в его стенах». Джон Брайт, которому принадлежат приведенные слова, принял мандат от манчестерских либералов, дабы представлять более непосредственным образом «те великие принципы, с которыми связано славное имя Манчестера»[205]. Во время избирательной кампании он произнес радикальную речь: «Я не могу похвалиться ни благородной кровью, ни моими предками, которые честно работали, как и вы. Мои симпатии естественно принадлежат моему классу, и я гораздо больше стремлюсь возвысить его, чем возвыситься над ним». Впрочем, он был буржуа, а не рабочий; он заявил, что, будучи депутатом от Дерхэма, он голосовал против десятичасового рабочего дня, «не желая отнять два добавочные часа у английского фабриканта».

Голод в Ирландии и усилия Росселя. Несмотря на энергичные и полезные мероприятия Пиля, кормившего за счет казны полмиллиона душ, положение Ирландии в 1846–1848 годах было ужасно. Вследствие нового неурожая картофеля, по словам министра, «голод XIII века постиг народ XIX века». Голод подстрекал земледельцев против помещиков, тоже оказавшихся в нужде и потому, говоря по правде, еще более требовательных. К чести Росселя должно сказать, что он проявил в этих обстоятельствах гуманность, твердость и либерализм и, несмотря на кое-какие свои иллюзии и некоторую непредусмотрительность, облегчил страдания ирландцев, если не в пределах вообще возможного, то во всяком случае— в пределах возможного, для него лично.

Злоупотребление общественными работами плохо помогало безысходной народной нищете. Очень многие работали впустую, например портили на казенный счет дороги под предлогом их починки, и в то же время уклонялись от серьезного хозяйственного труда на началах найма. Правительство восстановило принцип хозяйственного расчета. Зато оно усилило помощь нуждающимся на дому.

Впрочем, все средства были недостаточны, доколе численность народонаселения превосходила тот максимум, который мог кормиться от произведений почвы[206]. Поэтому правительство отнюдь не смотрело на эмиграцию как на нежелательное явление, но, напротив, всячески поощряло ее и старалось ею руководить. Нищета и выселение быстро уменьшили число европейских ирландцев, но в то же время все-возраставшая масса американских ирландцев, оставшихся заклятыми врагами своих прежних угнетателей, грозила Англии серьезными опасностями в будущем.

Поставленный между лендлордами и фермерами, Россель искал умиротворения с помощью двоякого рода средств: старался уменьшить нужду землевладельца в деньгах и сделать арендатора более независимым.

И действительно, в Ирландии лицом к лицу стояли два класса: с одной стороны помещики, обремененные ипотечными долгами, которые поглощали больше половины земельной ренты; с другой — фермеры, которым во всякое время грозило изгнание (eviction) без всякого возмещения за труд, потраченный на улучшение участков[207]. Поэтому министр предложил двойной билль, по которому имения, обремененные долгами выше известной нормы, подлежали продаже, а изгнанным арендаторам обеспечивалось вознаграждение за произведенные ими работы.

Руководящие тенденции английского общественного мнения в рассматриваемую эпоху еще не позволяли осуществить вторую часть этого проекта[208]. Принята была только первая часть, получившая название Акта о задолженных имениях (Encumbered Esiates Act). В своем урезанном виде этот закон, пожалуй, не заслуживал восторга, проявленного его автором, который предпринял даже специальное путешествие с целью обеспечить его применение. Старинные наследственные землевладельцы, которых традиционные связи со своими — также наследственными — арендаторами вынуждали к некоторой сдержанности, слишком часто уступали место пришлым спекулянтам, беспощадно эксплуатировавшим страну через посредство наемных агентов. Однако, в результате упомянутого акта или, быть может, вследствие строгих мер министра внутренних дел лорда Грея, число аграрных преступлений за двадцатилетний промежуток времени уменьшилось в десять раз.

Революция 1848 года и чартисты. Эти трудные годы, сопровождавшиеся столькими смутами как на Британских островах, так и на континенте, чуть было не омрачились войной между Англией и Францией, настолько страсти были возбуждены вопросом об испанских браках. Пресса была полна оскорбительных статей и карикатур по адресу Луи-Филиппа и членов его семейства, а в высших сферах Россель, раздраженный немногим менее Пальмерстона, совместно с Веллингтоном разрабатывал план национальной обороны.

Февральская революция в Париже произвела на английское общество не столь дурное впечатление, как можно было бы ожидать при других обстоятельствах. Но это стремительное низвержение либерального правительства, построенного по английскому образцу, этот внезапный прыжок из слишком тесной ограды цензитарного режима в «черную бездну» всеобщего избирательного права претили английскому национальному духу. Поэтому, в то время как вторая французская революция (1830), аналогичная английской революции 1688 года, оказала непосредственное влияние на конституционное развитие Англии, третья французская революция (1848), подобно первой (1789–1799), обусловила скорее движение в сторону реакции. Верхняя палата отказалась тогда допустить евреев в парламент: всякое новшество встречалось теперь с крайней неохотой.

Это настроение с особенной яркостью обнаружилось во время следующего инцидента: вождь чартистов, полусумасшедший депутат Фергус О'Коннор, созвал в Кенсингтонском парке митинг-монстр, чтобы отнести в парламент колоссальную петицию, покрытую, по его словам, более чем пятью миллионами подписей[209]. Правительство поспешило напомнить, что законом воспрещается подавать петиции скопом, и предложило всем желающим специальную, т. е. временную, констебльскую дубинку на 10 апреля. На этот призыв откликнулось 200 000 охотников, что придало добровольной полиции характер настоящей национальной демонстрации против космополитического революционного движения. Что касается чартистской демонстрации, то она попала в смешное положение, когда оказалась гораздо малочисленнее добровольных констеблей и когда под петицией были обнаружены такие подписи, как Деревянная Нога, Хлеб-и-Сыр, Веллингтон и принц Альберт[210].

В Ирландии движение носило более серьезный характер, но не приняло столь широких размеров. Смит О'Брайан без успеха напал на полицейский пост. В Шотландии несколько более серьезное восстание в Глазго также закончилось неудачей. И в своей речи 5 сентября королева могла сказать: «Сила наших учреждений подверглась испытанию и вышла из него не ослабленной. Я старалась сохранить для народа, вверенного моим попечениям, пользование той умеренной свободой, которую он умеет так хорошо ценить».

Пальмерстон и двор. «Civis romanus» (римский гражданин). Происходившие на континенте события, сначала революционные движения, а затем торжествовавшая с 1849 года реакция, встречали неодинаковую оценку в английских высоких сферах: министерство иностранных дел и двор смотрели на вещи с диаметрально противоположных точек зрения, причем Россель не знал, что ему делать, находясь между радикализмом своего коллеги в европейских вопросах и консерватизмом в тех же европейских вопросах своей государыни. Пальмерстон ставил свой европейский радикализм выше своего английского консерватизма: «Пример Франции, — писал он, — взбудоражит все наше население, не участвующее в выборах, и вызовет вопли о расширении избирательного права, закрытой баллотировке и тому подобных пагубных вещах. Все равно, до поры до времени я кричу: да здравствует Ламартин!» Это восхищение длилось недолго, так как французская конституция 1848 года показалась ему «нежизнеспособной», но он по прежнему сохранял решительную враждебность ко всем попыткам королевской реставрации и выражал все большую симпатию президенту. Он оказывал также поддержку революционерам других стран, даже после подавления восстаний, и с удовольствием смотрел на слет эмигрантов в Лондоне.

Королева, недовольная его замашками, напоминавшими скорее диктатора, чем министра, обратилась к нему с следующим меморандумом, который первоначально сохранялся в тайне: «Королева требует, чтобы лорд Пальмерстон, во-первых, определенно указывал, что именно он предлагает в каждом данном случае, дабы она знала, чему она дает свою королевскую санкцию. Во-вторых, она требует, чтобы санкционированные ею мероприятия произвольно не извращались и не видоизменялись министром. Подобные поступки она впредь будет рассматривать как отсутствие чистосердечия по отношению к короне и полагает, что будет иметь право, в силу своей конституционной власти, наказать министра увольнением от должности. Она желает получать сведения обо всем, что происходит между министрами и иностранными послами, раньше чем воспоследуют какие-нибудь важные мероприятия, основанные на этих отношениях, желает во-время получать доставляемые из-за границы депеши, заблаговременно видеть копии ответов, подлежащих ее утверждению, дабы она имела возможность как следует ознакомиться с ними прежде, чем они будут отосланы». Этот документ имеет весьма важное значение в истории царствования королевы Виктории.

В том же году Пальмерстон пережил величайший из своих триумфов по части шовинистического красноречия. Уже давно он косился на греческое правительство, по его мнению, раболепствовавшее перед Россией и Францией. Он поднял страшный шум из-за Пасифико, состоявшего под английским покровительством гибралтарского еврея, дом которого был разграблен толпой в Афинах. Этот инцидент повел к дипломатическим осложнениям. Пальмерстон не только требовал уплаты вознаграждения потерпевшему, но занял угрожающую позицию, чуть было не закончившуюся общеевропейской войной. Во время дебатов, вызванных в палате этими действиями министра, он произнес экспромтом пятичасовую речь, заключение которой было встречено с энтузиазмом: «По примеру древних римлян, которые полагали, что слога Civis romanus sum (я — римский гражданин) обеспечивают им всеобщее уважение, англичанин, в какой бы стране он ни находился, может быть твердо уверен, что Англия повсюду следит за ним бдительным оком».

Трения на церковной почве. За последние двадцать, и особенно за последние десять лет, англиканская церковь уже не имела ни прежних привилегий, ни прежнего внутреннего мира. Католики еще в большей степени, чем диссиденты, воспользовались падением старых загородок. Они вербовали прозелитов в высшем обществе, а известная группа англиканцев, не сливаясь окончательно с католиками, приблизилась к ним в форме религиозного движения, получившего название «пюзеизма»[211]. В 1850 году папа рассудил, что пришло время открыто назначить католических епископов. Это вызвало сильнейшую реакцию в Англии.

Лорд Джон Россель и английский народ усмотрели в этом официальном установлении католической иерархии посягательство на права королевы и государственного протестантского епископата. Издан был в 1851 году оставшийся, впрочем, мертвой буквой закон, признававший недействительным всякое назначение этого рода и всякое дарение в пользу католических епископов. Королева, недовольная этим шумом, писала: «Я всегда, была и всегда останусь искренней протестанткой, но меня огорчает дух нетерпимости, проявленный столь большим числом моих подданных на общественных собраниях». Первый министр впоследствии объяснял, что он хотел только оградить национальную иерархию от всяких дальнейших покушений.

Кризис и всемирная выставка (1851). Во время обсуждения этого платонического закона чуть было не разыгрался министерский кризис. За последнее время землевладельцы и арендаторы добивались восстановления хлебных законов. Сельские тори, по прежнему руководимые Дизраэли, потребовали, чтобы министерство пришло на помощь сельскому хозяйству, т. е. попросту восстановило покровительственные пошлины. Этой цели они не достигли, но им удалось добиться резолюции в пользу расширения избирательного права в сельских округах. Россель подал в отставку, но так как его противники оказались не в состоянии образовать кабинет, то он снова взял бразды правления в свои руки.

Поколебленное министерство было на этот раз спасено от крушения большим предприятием принца Альберта — первой всемирной выставкой, которая должна была явиться как бы иллюстрацией благодеяний свободной торговли и всеобщего мира. Но именно ввиду этого характера выставки пугливые патриоты относились к ней с опаской. Полковник Сибторп, депутат, славившийся своими огромными усами, усмотрел в ней нашествие папизма и неверия и многие другие опасности: «Берегите, — говорил он, — ваших жен и детей, охраняйте ваше имущество и даже вашу жизнь!» По мнению этих пророков, Хрустальный дворец (где устроена была выставка) должен был разорить и обесчестить Англию. В действительности, выставка доставила Англии, а равно и королевской чете, блестящий успех.

Кошут и 2 декабря; падение Пальмерстона. Два обстоятельства усилили разногласия между двором и министерством иностранных дел. Пальмерстон выступил на защиту венгерского экс-диктатора Кошута, выдачи которого Австрия домогалась у турецкого султана. Прожив два года (под полицейским надзором) в Турции, Кошут приехал в Лондон. Прекрасно владея английским языком, он читал лекции, пользовавшиеся в Англии колоссальным успехом. Королева и принц-супруг были этим почти так же недовольны, как и австрийский посол. Снова очутившись в неловком положении, Россель согласился с королевой, что Пальмерстон, незадолго до того скомпрометировавший себя радикальной речью в пользу Кошута, не может без серьезного риска дать аудиенцию венгерскому изгнаннику. Но лишь с большим трудом ему удалось добиться этой уступки.

Отношения оставались очень натянутыми, когда в Париже разразился государственный переворот. Еще более обострились отношения в результате странной перемены ролей.

Теперь Пальмерстон со своей обычной нескромной порывистостью приветствовал французский цезаризм, тот самый цезаризм, против которого только что неодобрительно высказались как конституционно настроенный двор, так и демократия. В сущности, поведение Пальмерстона было вполне логично: великий англичанин терпеть не мог наследников Луи-Филиппа и всех вообще Бурбонов какой бы то пи было линии[212], реставрации которых сильно опасался. Кроме того, ему была прекрасно известна англомания Наполеона III, и он надеялся заключить с новым императором ряд соглашений, выгодных для Англии. Поэтому, в то время как английское правительство в целом отнеслось к декабрьскому перевороту холодно и почти враждебно, один только руководитель английской дипломатии шумно поздравлял французского посла. На эту недопустимую выходку остальные министры ответили исключением Пальмерстона из своей среды. Когда 3 февраля 1852 года собрался парламент, Ребук потребовал объяснений по поводу удаления министра иностранных дел. Отвечая на этот запрос, Россель предъявил пресловутый «меморандум» (королевы). Отставленный министр обнаружил в данном случае умеренность и такт, позволившие ему вскоре вернуться к власти. Но в то время все полагали, что его политическое поприще кончено.

Первое министерство Дерби и «погребение протекционизма». Вскоре Пальмерстону удалось отомстить Росселю. Последний представил проект закона об организации милиции, ссылаясь на опасность французского нашествия, ставшего будто бы возможным в результате недавнего перехода власти в руки Наполеона Бонапарта. Раскритикованный Пальмерстоном, проект был отвергнут, а вместе с ним пало и само министерство. Сделана была попытка составить консервативный кабинет, но последний просуществовал недолго. Во главе его блистали два великих оратора: Стэнли, сделавшийся графом Дерби, и канцлер казначейства Дизраэли. Опасный портфель министра иностранных дел достался лорду Мальмсбёри вследствие его личной близости с будущим императором. Остальные члены кабинета были такими посредственностями, что за ним осталась кличка «министерство Кто-Кто». И вот почему: новый премьер (лорд Дерби) явился с визитом к умирающему Веллингтону, который пожелал узнать имена его коллег. Эти имена были столь неизвестны, что старый вояка все время переспрашивал: «Кто? Кто?..»

Вдобавок, оба главы кабинета расходились по основным вопросам: лорд Дерби принял власть с целью восстановить покровительственную систему, а Дизраэли твердо решился похоронить ее, к великой радости карикатуристов. Они изображали его то в виде хамелеона, то в виде прекрасной Розамунды, которой королева (с лицом Кобдена) подносит кубок Свободной торговли, то в виде похоронного служки, напившегося на похоронах госпожи Протекционной системы. Один из лидеров фритредерства, некий Вильерс, предложил палате резолюцию, которая равносильна была бесповоротному осуждению протекционизма и его защитников. Дизраэли никогда не согласился бы на это унижение, но Пальмерстон позолотил пилюлю, придав резолюции такую безобидную форму, что она могла быть принята всеми (ноябрь 1852 г.), кроме самых решительных протекционистов. В этой измененной резолюции просто отмечались благодеяния свободной торговли.

Эфемерный консервативный кабинет пал при обсуждении бюджета. Романист Дизраэли настолько серьезно потрудился над этой сухой материей, что его изображали в виде школьника, получающего награду за успехи в арифметике. Но ему нехватало делового опыта, и составленная им роспись рушилась под ударами другого литератора, эллиниста и богослова — Вильяма Гладстона. Так началась долгая парламентская дуэль этих двух людей (Дизраэли и Гладстона), которым предстояло оспаривать друг у друга власть в продолжение трех десятилетий.

1852 год закончился составлением коалиционного кабинета, куда вошли виги и «пилиты»; главными членами этого кабинета были: премьер лорд Эбердин, министр иностранных дел лорд Россель, министр внутренних дел Пальмерстон и министр финансов Гладстон.

Преобладание вопросов внешней политики. Наступил 12- или 13-летний период, в продолжение которого только одна крупная фигура выделялась на первом плане — фигура лорда Пальмерстона. Партии были дезорганизованы, а при таких условиях личности всегда начинают играть более заметную роль. Изменилась ориентация общественной мысли. Еще вчера английская общественная мысль была исключительно поглощена заботами о мире и надеждами на всеобщее спокойствие и на улучшения в политической и социальной области; теперь в результате политики русского царя и императора французов английское общество прониклось воинственным духом. Ввиду этого дипломат-патриот сделался более чем когда-либо необходимым человеком. Он не долго оставался в министерстве внутренних дел и вскоре должен был взять в свои руки общее руководство английской политикой. За Крымской войной последовало усмирение Индии, затем Китайская война, далее итальянские дела, наконец междоусобная война в Соединенных Штатах. Активно участвуя в войне или сохраняя насторожившийся нейтралитет, английский народ во всех случаях больше интересовался внешними, чем внутренними делами. Вопрос о коренных реформах, особенно таких, которые не нравились Пальмерстону, был отложен в долгий ящик. Однако эволюция английской конституционной жизни, хотя и шедшая замедленным темпом, не прекратилась совершенно, а в области нравов и законодательства произошли некоторые важные изменения.

Министерство Эбердина (1853); Крымская война и общественное мнение. Мирное настроение, возбужденное всемирной выставкой, еще не рассеялось. Все верили, что отныне не будет Ееликих войн и что кровь англичан и жителей континента перестанет литься на полях битв. Тон задавали Кобден, Брайт и руководимая ими Лига мира, которой, как это было хорошо известно, сочувствовали почти все министры. Казалось, общая политическая конъюнктура представляет удобную почву для политики реформ. Россель, само собой разумеется, готовил парламентскую реформу; Гладстон начал составлять свои образцовые бюджеты. Даже неугомонный Пальмерстон, запертый пока в министерстве внутренних дел, провел там несколько мелких, но очень полезных реформ.

Но через несколько месяцев в воздухе запахло порохом. Царь Николай во время своей поездки в Лондон в 1844 году, а затем дипломатическими беседами и дипломатической перепиской был введен в заблуждение относительно намерений английских государственных деятелей и еще сильнее обманулся в чувствах английского народа[213]. Польские, итальянские и венгерские политические эмигранты восстановили народные массы против самодержца. До Крымской войны, как и во время нее, демократические журналисты и карикатуристы неистовствовали против него. Премьер-министр, который терпеть не мог Бонапартов и не хотел войны, а также его пацифистски настроенные коллеги подвергались не лучшему обхождению. Единственным популярным министром был Пальмерстон, который хотел спасти турок и вел себя так, что война не на жизнь, а на смерть становилась неизбежной.

Увещания Брайта остались гласом вопиющего в пустыне: «Христианская нация, протестантский народ, поклоняющийся князю мира, неужели твое христианство только сказка, а твоя вера — сновидение?» Первые успехи союзников в Крыму вызывают энтузиазм, наступившая вслед за тем страшная зима — негодование. Корреспондент Таймса разоблачает бездарность администрации, убивающую больше английских солдат, чем русские пули. Влияние этой газеты достигает своего апогея, тираж ее доходит до 54 000 экземпляров в день при цене номера в 5 пенни[214].

Министерство Пальмерстона и результаты войны (1855–1856). Министерству Эбердина нех ватало внутренней спайки, так же как и популярности. Пальмерстон, недовольный инертностью своих коллег и реформаторскими идеями Росселя, уже поколебал министерство угрозой подать в отставку; в феврале 1855 года оно было опрокинуто вотумом порицания, и единственный министр, пользовавшийся благоволением публики, естественно, взял власть в свои руки. При всем том красноречивый выпад Врайта произвел сильное впечатление: «Слышите ли вы полет ангела смерти и шум его крыльев? Он схватывает свои жертвы повсюду: в замке, в доме, в хижине. От имени всех классов общества я обращаюсь к вам с торжественным призывом. Благородный лорд был уже министром до моего рождения. Он достиг почти предела человеческой жизни. И я умоляю его остановить своим словом потоки человеческой крови».

Известно, что Крымская война в конце концов увенчалась успехом союзников, но английская армия далеко не играла там первой роли, а общественное мнение находило, что Парижский мир заключен преждевременно и что наложенные на Россию обязательства не стоили ни затраченных денег, ни пролитой крови.

Первое литературное поколение эпохи Виктории. В этом месте английские историки обыкновенно прерывают нить повествования, чтобы кинуть общий взгляд на писателей, создавших в течение первых двадцати лет этого продолжительного царствования свои замечательные произведения. Скажем и мы несколько слов об этих писателях с политической и социальной точки зрения. Романисты и историки главным образом заслуживают нашего внимания.

Романисты, а также романистки этого периода отличаются демократическими и вместе с тем нравоучительными тенденциями. За ничтожными исключениями, они уже не переселяют своих героев в феодальную обстановку, а заставляют их действовать в новейшую эпоху или берут их из предшествовавшего поколения. Они не замыкаются в пределах аристократической среды, а изображают большей частью жизнь средних классов или народных масс. Если они и описывают иногда быт аристократии, то для того, чтобы выставить в отрицательном свете ее смешные черты и пороки. Такой характер имеют сочинения Теккерея и Диккенса. Страдания трудящихся классов, рабочего и мелкобуржуазного, вдохновили также миетрисс Гаскель и Шарлотту Вронте; аналогичная нота звучит у Бульвер-Литтона и Дизраэли, писателей из высшего общества и людей с честолюбивыми стремлениями.

Историки тоже прежде всего являются практиками и моралистами. Маколей — виг, реформист 1832 года и именно 1832 года, не более и не менее. Он надеялся довести изложение исторических событий как раз до этой великой даты. Если бы он прожил еще два десятка лет, то наверное успел бы осуществить свой план. Теперь его История Англии обрывается на 1700 годе, но в своих замечательных Опытах он слегка коснулся и истории XVIII века. Маколей, внесший в историю приемы оратора и страстного адвоката, после своей смерти вызвал против себя законную реакцию; но, критикуя его произведения, мы не должны забывать его огромной исторической осведомленности. Несмотря на различие мировоззрений, Карлейль похож на него в гораздо большей степени, чем это обычно полагают; каждый из этих двух историков имел своего излюбленного исторического героя: для вига Маколея — это Вильгельм Оранский, для пуританина Карлейля — Кромвель[215]. Грота можно было бы скорее всего назвать радикалом-утилитаристом. Никто до него не сумел так хорошо проанализировать борьбу партий в Афинской республике; в нем, как и в Маколее, сразу можно узнать англичанина, жившего парламентской жизнью.

Такое же соединение богатой философской оригинальности с чисто национальным практическим духом наблюдается у такого философа-социолога, как Джон-Стюарт Милль, и у многих других философов, критиков и поэтов. Елизавета Броунинг ополчалась на защиту бедных детей и отстаивала непризнанные женские права. Один только крупнейший поэт эпохи выделяется аристократической природой своего духа и своих сюжетов. Теннисон, возведенный в пэры за свои литературные заслуги, иногда воспевает бедняков и их суровое самопожертвование, но прежде всего он в гармонических стихах воссоздает средневековое рыцарство. Что же касается просто талантливых писателей этого периода, то перечисление их заняло бы у нас слишком много места.

Роспуск палаты, вызванный Китайской войной, и подавление восстания в Индии. Пальмерстоновский патриотизм отыгрался за счет кантонского наместника Е, который велел задержать китайское судно, незаконно поднявшее британский флаг. По этому поводу в обеих палатах произошли серьезные дебаты. Старый лорд Линдхёрст ответил отрицательно на простой вопрос: «Достаточно ли китайскому судну поднять британский флаг, чтобы превратиться в английское судно?» Но бывшему канцлеру и лорду Дерби не удалось сгруппировать торийское большинство в верхней палате. В палате общин атакой против министерства руководили во имя своих принципов передовые либералы и сторонники мира, принадлежавшие к манчестерской школе. Консерваторы оттенка Дизраэли присоединились к ним и оставили кабинет в меньшинстве.

Тогда Пальмерстон распустил палату и обратился к стране с манифестом по поводу «наглости варваров» (т. е. китайцев). Он вернее своих противников уловил настроение масс. Избиратели не только высказались в его пользу, но провалили всех лидеров партии мира.

Ужасные события, которыми сопровождалось восстание в Индии и которые вдобавок излагались с преувеличенными подробностями, вызвали в Англии не только совершенно основательное негодование, но и приступы настоящего бешенства. Что же касается результата восстания, т. е. упразднения Ост-Индской компании, то оно отнюдь не объяснялось, как некоторые говорили, капризом премьера, а было вызвано требованием общественного мнения.

Орсини и кризис 1858 года. Бомбы, брошенные перед Парижской оперой 14 января 1858 года итальянским заговорщиком Орсини, хорошо известным в Лондоне и высоко ценимым английской публикой в качестве политического лектора, убили не императора французов, а британское министерство. Напечатанные по бестактности Монитера приветственные адреса императору, называвшие Англию лабораторией политических убийств, страшно возмутили общественное мнение, а представленный министерством и направленный против иностранных эмигрантов билль произвел впечатление какой-то пошлости[216]. «Непопулярность лорда Пальмерстона, — писал принц Альберт, — превосходит всякое вероятие. Смешно слышать, когда старые его поклонники начинают говорить о нем. В палате общин ему почти не дали раскрыть рта». Министр защищался с величайшей резкостью, которая не принесла ему никакой пользы. Он был низвергнут большинством 19 голосов. Одни тори могли принять власть во время этого небывалого затмения его престижа.

Консервативная интермедия. Второе министерство Дерби — Дизраэли положило под сукно билль об иностранцах и осуществило две важные реформы. Оно отменило для депутатов обязательство владеть земельной собственностью. Этим оно покончило с освященной обычаем плутней, выражавшейся в том, что многие кандидаты заведомо ложно именовали себя землевладельцами. А затем оно решило давно уже поставленный вопрос о допущении евреев в парламент.

Министр иностранных дел лорд Мальмсбёри и сама королева в письме к Наполеону III тщетно старались предотвратить итальянскую войну. Дело итальянского освобождения, очевидно для всех связанное с военной славой Бонапарта, еще не пользовалось особенной популярностью. Потерпев неудачу с этой стороны, консервативный кабинет обратился к неизбежному, но вместе с тем и неразрешимому вопросу об избирательной реформе. Дизраэли хотел использовать к собственной выгоде и к выгоде своей партии реформистское движение, но составленный им законопроект устранял рабочие массы от пользования избирательным правом. Патриарху избирательной реформы лорду Джону Росселю нетрудно было добиться провала этого законопроекта. Общие выборы 1859 года, состоявшиеся в атмосфере тревоги, возбужденной французскими победами в Италии, не дали консерваторам нужного большинства, и молодой виг из аристократического рода, маркиз Гартингтон, заслужил свои первые парламентские шпоры[217], низвергнув консервативный кабинет.

Последнее министерство Пальмерстона (1859–1865). Для составления нового правительства по необходимости пришлось обратиться к старому дипломату-патриоту, хоть ему и исполнилось в то время уже 75 лет. Но ему нужны были выдающиеся товарищи — «министерство всех талантов» и едва ли не всех партий. В области внутренней политики премьера можно было считать консерватором. Бок о бок с ним очутились один знаменитый виг и один прославленный «пилит» — Россель в министерстве иностранных дел и Гладстон в министерстве финансов. Первый, конечно, поспешил внести очередной билль об избирательной реформе — обычное проявление его темперамента. Но в ту минуту он главным образом хлопотал об осуществлении принципа «Италия для итальянцев»; и в этой области ему несколько раз удалось восторжествовать исподтишка над Наполеоном.

Волонтеры и торговый договор 1860 года. Император французов, к которому Пальмерстон так хорошо относился и из-за которого он дважды лишился власти, со времени присоединения Ниццы и Савойи внушал министру только недоверие. И Пальмерстон спешил прежде всего принять меры против возможного французского нашествия, организовав фортификационные работы и сформировав корпус волонтеров.

Это не помешало министерству Пальмерстона заключить с Наполеоном III торговый договор, но последний был делом не столько премьера, сколько Гладстона и Кобдена. Не имея никакого официального титула, Кобден, незадолго до того отклонивший портфель министра торговли, пользовался за последние годы огромным политическим влиянием, а в Тюильри он был принят как уполномоченный английского народа по экономическим делам. Ни английский народ, ни его парламентские представители не были безусловно единодушны в своем одобрении этого договора. Фабриканты, задетые в своих интересах, старые противники свободной и манчестерской школы, шовинистически настроенные моралисты, испуганные опасностью, которой бордосские вина[218] угрожали британским добродетелям, — составили коалицию, но не могли устоять перед ораторским талантом канцлера казначейства Гладстона.

Понижение налога на бумагу. Продолжая неуклонно эволюционировать в сторону передового либерализма, Гладстон предложил отмену налога, некогда введенного не столько с фискальными, сколько с полицейскими целями. Обложение бумаги высоким пошлинным сбором делало безусловно невозможным нарождение дешевых газет, и тем не менее многие лица, даже исповедовавшие либеральные принципы, считали полезным поддерживать стоимость газет на возможно более высоком уровне, полагая этим предохранить прессу от неизбежной демагогии и низкой распущенности нравов. Кроме того, налог, уплачиваемый владельцами бумажных фабрик и перелагаемый ими на публику с ростовщическими процентами, не столько стеснял их, сколько давал им возможность быстро обогащаться, и представители их интересов в парламенте предпочитали сохранить эту монополию.

Поэтому, хотя многие государственные люди, сознававшие огромное воспитательное значение периодической печати, стремились удешевить газеты и таким образом сделать их общедоступными, предложенная Гладстоном реформа прошла при самом ничтожном большинстве голосов. Ввиду этого лорды, следуя призыву 90-летнего старца Линдхёрста, сочли себя в праве отвергнуть законопроект. Вопрос социальной политики осложнился конституционным вoпpocом: имеет ли право наследственная палата восстанавливать налог, отмененный избирательной палатой? Передовые писатели заговорили о том, что надо разогнать лордов и выбросить в Темзу обломки «золотой палаты». Однако нация оказалась далеко не столь страстной: она обсуждала вопрос очень оживленно, но не теряя хладнокровия. На многочисленных митингах, состоявшихся по этому поводу, ораторы избегали выражений, оскорбительных для пэров. При этом молчаливо предполагалось, что последние больше не позволят себе подобных выходок. И, действительно, реформа прошла в следующем году.

Партии и американская междоусобная война (1861–1865). Это поколение, так много помышлявшее о хозяйственных интересах, пережило тяжелый кризис во время войны между северными и южными штатами Северной Америки. Высшие и средние слои английского общества, на словах исповедовавшие аболиционистские принципы, фактически склонялись на сторону южных, рабовладельческих штатов. Это обстоятельство объясняется несколькими причинами: во-первых, англичане не верили в искренность северян, зная их крайне пренебрежительное отношение ко всякому человеку, имевшему у основания ногтя черное пятно[219]. А затем южные плантаторы были джентльмены и добывали (быть может, средствами несколько предосудительными) хлопок, необходимый для нормального течения английской экономики. Юг, придерживавшийся принципов свободной торговли, открывал обширный рынок для английских товаров, тогда как северные федералисты старались развить собственную индустрию и являлись сторонниками протекционизма.

Оплошность одного американского офицера чуть было не сыграла роль искры, брошенной в пороховой погреб: на английском судне, шедшем в Европу, он арестовал уполномоченных, посланных южным правительством для дипломатических переговоров. К счастью, президент Линкольн поспешил выразить свое порицание поступку этого офицера. Принц Альберт, лежавший уже на смертном одре, оказал своему приемному отечеству последнюю услугу, упросив смягчить выражения депеши, составленной в очень резком тоне. Но англичане допустили еще более серьезное нарушение нейтралитета, позволив вооружить на Виркенхедских верфях военный крейсер для южных штатов. Грозная «Алабама» нанесла огромный ущерб торговому флоту северян. Тем временем «хлопковый голод» причинял жестокие страдания промышленному населению Ланкашира. Но рабочие держались превосходно, отказываясь возвысить свой голос против антирабовладельческой демократии, защитницы правого дела.

Дебаты о Дании. Пальмерстон со старческим упрямством решительно высказывался против всякого расширения избирательного права, «потому что я не дурак», — говаривал он грубо. Решив не омрачать его последних дней, нация согласилась, подобно премьеру, сосредоточить все свое внимание на вопросах внешней политики. В то время в Европе совершались два серьезных события: во-первых, Польша истекала кровью в последнем восстании; во-вторых, обе великие германские державы (Австрия и Пруссия) старались раздавить Данию. Английское общественное мнение, несомненно благосклонно настроенное в пользу Польши, проявляло, однако, столь же мало желания, как и сам Пальмерстон, открыто выступить на ее защиту, даже сообща с Францией.

Напротив, Англия даже и без содействия Франции готова была вмешаться в датские дела, и общественное мнение гневалось на министерство иностранных дел главным образом за его неустойчивую политику, которая способна была внушить симпатичной маленькой стране тщетные надежды. 4 июля 1864 года Дизраэли напал на министерство, обвиняя его в том, что оно компрометирует честь Британии. «Мы не должны сначала угрожать, а затем отступать перед решительными действиями. Мы не должны вводить в заблуждение своих союзников, внушая им ожидания, которых мы не хотим исполнить. Нам говорят, что наше отечество не имеет союзников, а потому не в силах что-либо предпринять. Подобные слова не долины произноситься, ни даже мыслиться английским министром». Тогда старый «Пам»[220] произнес свою последнюю большую речь, одну из самых искусных своих речей, причем он говорил не столько о Дании, сколько о финансовых талантах Гладстона и об опасности возвращения консерваторов к власти. Этими словами он привлек на свою сторону прогрессивных либералов и добился незначительного, но все же достаточного большинства.

Симптомы пробуждения либерализма (1864). В последний год пребывания Пальмерстона у власти застой во внутренних делах не был уже столь безусловным, как прежде. Главный товарищ Пальмерстона по министерству, Гладстон, все больше склонялся к радикализму; он подал сигнал для восторженного приема Гарибальди, которого приветствовали все англичане, одни — как патриота, другие — как революционера, а третьи — как врага римского папы[221]. При обсуждении одного предложения, внесенного сторонниками избирательной реформы, Гладстон произнес следующие многознаменательные слова: «Те, кто хочет исключить из участия в выборах тридцать девять рабочих из сорока, должны доказать негодность, неспособность и испорченность рабочего класса. Всякий человек, не признанный опасным или неправоспособным, имеет право участвовать в проведении в жизнь конституции». По поводу одного предложения, касавшегося ирландской церкви[222], он сказал, что последняя обслуживает только ничтожную часть населения. Оба эти вопроса должны были в близком будущем выдвинуться на первый план.

Выборы 1864 года дали либеральной партии много новых депутатов, в том числе философа Джона-Стюарта Милля. Фракция, руководимая Врайтом, усилилась, равно как и фракция, руководимая Гладстоном.

Всемогущему министру Пальмерстону трудно было бы справиться с новой палатой. Но счастливая звезда избавила его от этого испытания и пресекла его поприще в самом разгаре популярности. Крепкий восьмидесятилетний старик, который еще за несколько дней галопом скакал на коне, внезапно стал слабеть, немного похворал и умер.

Перестройка партий и успехи рабочего движения. Парламент, личный состав которого был в значительной степени обновлен, вернулся к традиционной, но скомпрометированной расколом 1846 года системе двух больших, мощно организованных и дисциплинированных партий, либеральной и консервативной. Великим вождем прогрессивной либеральной партии безусловно сделался бывший «пилит» Гладстон, под руководством которого подвизался фритредер Брайт рядом с новыми деятелями, как Форстер и Стансфильд. В верхней палате на защиту либеральных принципов выступали старик Россель и герцог Аргайль — два славных представителя старого вигизма. Торизм, располагавший огромной силой в палате лордов, где им руководил граф Дерби, значительно усилился в палате общин, где во главе консервативной партии стоял Дизраэли. К ней примыкали такие депутаты, как сэр Стаффорд Норткот, Хэг Кэрнс, Гетарн Гарди и лорд Роберт Сесиль — будущий маркиз Сольсбёри.

И, однако, это была уже не прежняя Англия. За последние двадцать или двадцать пять лет численность и сила рабочего класса одинаково выросли. Наступил момент, когда следовало бы по необходимости предоставить людям физического труда официальное место в старом конституционном здании и отменить оскорбительные и репрессивные законы, еще тяготевшие над ними. Эти две формы прогресса рабочего класса— прогресс экономический и прогресс политический — были тесно связаны между собой, и каждая форма одновременно являлась и причиной и следствием.

С 1844 то да эволюция нравов и законодательства совершалась в пользу рабочих. Начав лучше одеваться и питаться благодаря росту заработной платы, начав даже (вещь прежде небывалая!) откладывать сбережения на черный день, рабочие таким образом облегчали задачу общественной благотворительности и судебных установлений; за двадцатилетие число лиц, наказанных по суду или требовавших вспомоществования, уменьшилось на целую треть. А с 1832 года число цензитарных избирателей низшего разряда возросло также на одну треть.

Рабочие союзы (1832–1871). Мы уже видели[223], как мало сочувствия к народу и к беднякам проявляли средние классы, в руках которых очутилась власть после первой парламентской реформы. Буржуазия, промышленная и всякая иная, а также отражавшее ее интересы либеральное правительство объявили в 1833 году, что всякий рабочий союз представляет собой противозаконное сообщество заговорщиков. Дело шло о подавлении тред-юнионизма, организованного Робертом Оуэном в федерацию масонского типа[224].

Со времени проведенных сэром Робертом Пилем реформ рабочие мирно улучшали свое положение путем соглашений с хозяевами[225]. Но прежде всего они хотели столковаться между собой по ремеслам и районам, затем объединить различные профессиональные и районные союзы, и этой цели им удалось достигнуть вопреки воле господствующих классов. Все разумные государственные люди признавали, что наступило время предоставить широким слоям рабочего класса парламентское избирательное право.

Министерство Росселя — Гладстона и избирательная реформа. Раньше чем приступить к разрешению вопроса первостепенной важности, либеральное министерство должно было реорганизоваться. Эта операция, произведенная с большим трудом, имела скоропреходящий характер. Премьером сделался престарелый граф Россель, министром иностранных дел — Кларендон; Гладстон остался министром финансов, а в палате общин руководящая роль досталась Форстеру, Гошену и Лайарду. Тронная речь обращала внимание парламента «на изменения, которые надлежит внести в избирательное законодательство, дабы укрепить наши свободные учреждения и способствовать повышению благосостояния страны».

Но проект Гладстона не отличался достаточной широтой как раз в той области, которая нуждалась в реформе. Понижение ценза не было настолько значительным, чтобы допустить к избирательным урнам большое число рабочих. Эти полумеры раздражали всех понемногу и вызывали дробление партий на фракции, ни к чему не приводившее и порождавшее только смуту в умах. Противники демократии рукоплескали суровым речам Лоу, который, сам будучи перебежчиком из либерального стана, объединил вокруг себя других перебежчиков, испуганных победным шествием масс. «Как некогда Давид в пещере Адулламской, — сказал ему Врайт, — вы обратились с призывом ко всем недовольным». Либеральные диссиденты получили кличку адулламитов. В конце концов билль был провален, и кабинет пал в результате поправки, внесенной одним министерским депутатом.

Третье министерство Дерби — Дизраэли и агитация. В последний раз красноречивый граф и честолюбивый романист бок о бок становились у власти, роковым образом вынужденные сделать тот самый шаг, за который они так страстно упрекали некогда Роберта Пиля, а именно — порвать с традициями консервативной партии.

Поскольку часть консервативного кабинета и в том числе его глава упорно пытались закрывать глаза на эту необходимость, публика[226] решила дать им наглядный урок. Началась агитация в пользу избирательной реформы, носившая на этот раз более пролетарский, чем буржуазный характер, и организованная сначала в Лондоне, а затем во всех графствах секретарями тред-юнионов. Митинг в Трафальгарском сквере объявил палату, избираемую меньшинством населения, нарушением духа конституции, заклеймил ту надменность, с которой иные консерваторы или лже-либералы говорили о рабочем классе, и потребовал предоставления избирательного права всем совершеннолетним мужчинам, имеющим постоянное местожительство.

Так как правительство имело бестактность воспротивиться второму собранию, назначенному в Гайд-парке, то народ взломал решетки, и Лондон на несколько часов принял вид города, охваченного восстанием. Министры, вместо того чтобы упорствовать в своей ошибке, предпочли с уважением отнестись к старинным шумным вольностям[227].

Вторая избирательная реформа (1867). Дизраэли, которого преклонный возраст и усталость графа Дерби делали фактическим главой кабинета, понимал смысл народного волеизъявления. В течение некоторого времени он забавлял палату и всю страну посредством остроумного приема, состоявшего в том, что министерство до поры до времени не вмешивалось в дебаты, выжидая, пока идейное брожение приведет к какому-либо определенному результату. Не зная заранее, каков именно будет этот результат, Дизраэли на всякий случай держал в кармане несколько проектов, с тем чтобы в нужный момент вытащить наиболее подходящий («проект № 1», «проект № 2», «проект № 3»). Оказалось, что проект, который он в конце концов навязал и либералам и своим друзьям консерваторам, по своему либерализму далеко оставлял за собой все вносившиеся дотоле предложения, если не считать всеобщего избирательного права радикалов и чартистов. Поэтому карикатуристы изображали Дизраэли в виде жокея, обгоняющего на своей лошади «Reform» жокея Гладстона и даже жокея Брайта и берущего таким образом первый приз. Эти карикатуры вполне соответствовали истине. Ограничения падали одно за другим, и в окончательном своем виде закон, хотя и оставивший неприкосновенными главные основы английской избирательной системы, все же создал английскую, прежде всего рабочую демократию.

Действительно, с одной стороны, сохранилось различие между городским и сельским населением, причем то и другое было представлено в парламенте далеко не равномерно: 125 депутатов от графств представляли 12 миллионов человек, тогда как 158 депутатов — 7 миллионов; 230 депутатов от небольших городов представляли 3 миллиона человек, а 130 депутатов от крупных городов — 11 миллионов. Многие обитатели страны, в особенности большинство сельского населения, лишены были избирательного права. С другой стороны, последние «гнилые местечки» были уничтожены в пользу графств и возросших городов.

Даже в сельских округах понижение ценза до 12 фунтов арендной платы для краткосрочных арендаторов и до 5 фунтов для собственников или долгосрочных арендаторов увеличило число избирателей на одну треть. А в городах предоставление избирательного права всем лицам, уплачивающим налог для бедных или вносящим за квартиру не менее 10 фунтов в год, увеличило число избирателей втрое.

Фении и ирландская церковь. После того как требования великобританского населения были удовлетворены (число избирателей в Шотландии увеличилось в еще большей пропорции, чем в Англии), на первый план выдвинулись ирландские вопросы, снова получившие с 1867 года самое серьезное значение. Собственно говоря, все время огонь тлел под пеплом, а в истекший период сложилось в глубокой тайне грозное народное общество Феникс. Его участники, получившие кличку фениев, с преобладанием анархического[228] элемента над католическим, значительно усилились во время американской междоусобной войны, где ирландские офицеры и солдаты играли блестящую роль. По восстановлении мира многие из них под вымышленными именами возвратились на родину или даже в Англию, чтобы вступить в борьбу с наследственным врагам. Попытка восстания закончилась казнью нескольких инсургентов; желая освободить других, содержавшихся в Лондоне в Клеркенвильскои тюрьме, столичные фении сделали попытку взорвать эту постройку.

Эти покушения убедили Гладстона в необходимости не подавлять Ирландию, а дать удовлетворение религиозным и экономическим требованиям ирландцев. Депутат Милль говорил: «Если капитан корабля постоянно наказывает своих матросов, а школьный учитель — своих учеников, то это доказывает, что оба они не умеют быть начальниками», — и эту притчу он применял к политике английского правительства в Ирландии. Гладстон видел в привилегиях англиканской церкви на этом острове старое злоупотребление, которое прежде всего необходимо было искоренить.

Министерство Дизраэли (1868). Этому вопросу суждено было послужить камнем преткновения для консерваторов. В феврале 1868 года лорд Дерби по нездоровью вышел в отставку, и во главе министерства официально стал Дизраэли, добившийся наконец после тридцатилетних усилий поста премьера. Так как Россель (в либеральной партии) окончательно распрощался с властью, то отныне в первом ряду борцов остались только Дизраэли (консерватор) и Гладстон (либерал). В продолжение пятнадцати лет во главе правительства неизбежно должен был стоять или тот, или другой.

30 марта Гладстон перешел в наступление, предложив ряд резолюций, клонившихся к лишению протестантской епископальной (англиканской) церкви в Ирландии характера государственного учреждения; осуществление этой меры привело бы Ирландию к американскому режиму разделения церкви и государства. Так как после продолжительных дебатов большинство высказалось за предложение Гладстона, то кабинет прибегнул к роспуску палаты. К этой мере следовало во всяком случае обратиться в самом непродолжительном времени: надо было испробовать на деле новую избирательную систему.

Образование великого министерства Гладстона. Избиратели, призванные к политической жизни консерваторами, высказались за либералов, — впрочем, не все и не поесюду, ибо Дизраэли удалось организовать демократический торизм, которому суждено было сыграть впоследствии серьезную роль. С этого момента замечаются успехи консерваторов в промышленных центрах Ланкашира, где прежде средние классы неизменно выбирали вигов. Сам Гладстой потерпел там поражение и прошел в Гринвиче. Зато во всем королевстве он получил внушительное большинство в 120 голосов. Общественное мнение полагало, что за второй избирательной реформой, как и за первой, должен последовать ряд либеральных законов, и, по общему мнению, честь проведения этих реформ, равно как и ответственность за них, по праву принадлежит главному штабу либеральной партии.

Не дожидаясь бесполезного парламентского боя, Дизраэли уступил власть Гладстону и его заместителю Форстеру (декабрь 1868 г.). Брайт принял портфель министра торговли; лорд Кларендон, герцог Аргайль, Лайярд, канцлер Гэтерлей, наряду с вышеупомянутыми министрами, были главными членами этого выдающегося кабинета, который много обещал и еще больше сделал.

Ирландские законы (1869–1870). Прежде всего необходимо было решить приостановленный до поры до времени церковный вопрос. Правительство не предлагало сразу уничтожить «установленную» в Ирландии (англиканскую) церковь, но хотело лишь отнять у нее официальные привилегии и поставить ее в одинаковое положение с пресвитерианской и католической церквами, к которым принадлежало большинство населения. Закон оставлял англиканской церкви значительную часть ее земельных имуществ и все постройки; другая часть церковных имуществ предназначалась на пособие остальным двум ирландским церквам, на поддержку благотворительных учреждений и на выплату вознаграждения некоторым лицам, терявшим известные права.

Этот законопроект подвергся яростным нападкам в обеих палатах, где оппозиция называла его грабительским. Если убежденные англиканцы с такой энергией защищали «экзотическое растение, требовавшее таких издержек и тем не менее бесплодное», то лишь потому, что они опасались, как бы церковь в Англии не подверглась той же участи, что в Ирландии. «Вы отвергаете, — воскликнул лорд Дерби, — великий принцип, гласящий, что англиканская церковь есть государственная церковь нашей страны, — этот основной принцип нашей конституции. Вы делаете решительный шаг в сторону уравнения всех сект».

Карикатуристы изображали англиканских священников обоих островов (Англии и Ирландии) в виде сиамских близнецов; хирург Гладстон собирается своим ножом отделить их друг от друга и успокаивает встревоженного Джона Вулля насчет последствий этой операции. Неизвестно, успокоилась или нет палата лордов, но она вслед за палатой общин решилась пропустить реформу, причем умирающий лорд Дерби сделал последнее усилие для защиты ирландских протестантов, которые «так же, как и вы, привязаны к протестантской вере, которые за эту веру проливали свою кровь под знаменами Вильгельма Освободителя[229], — этих людей, которых вы призвали для колонизации Ирландии и которые превратили в цветущую провинцию пустыни Ольстера».

Кроме того, в целях экономического умиротворения Ирландии Гладстон провел в 1870 году земельный билль (Land Act)[230].

Закон о народном образовании. После того как избирательная реформа совершилась, один противник ее сказал: «Ну вот, рабочие, маленькие люди, — иначе говоря, большинство, — призваны к политической жизни; нам остается теперь только просветить нашего хозяина». Проникнутый этой мыслью, министр Форстер 17 февраля 1870 года внес законопроект, устанавливавший обязательное посещение школы детьми от пятилетнего до двенадцатилетнего возраста. Правительство вверило власть местным школьным комитетам (school board), избираемым плательщиками налогов. Родители могли посылать своих детей или в комитетские школы (board schools), нейтральные в религиозном отношении-, или в частные, преимущественно конфессиональные, школы (voluntary schools), ест только государственная инспекция признает школьные помещения здоровыми, а преподавание в них удовлетворительным. Комитеты могли требовать, чтобы в бедных местностях преподавание было совершенно бесплатным; но по возможности, кроме местных налогов и государственной субсидии, отпускавшейся также вольным школам, устанавливался особый налог на постройку и содержание школ.

Нонконформисты (протестантские сектанты разных толков) требовали, чтобы общественные школы носили безусловно светский характер, так как религиозное воспитание, которым они дорожили не меньше кого бы то ни было, должно, по их мнению, даваться в церквах. Но англиканское большинство палаты ни в коем случае не согласилось бы на проведение этого радикального плана. Поэтому придумана была средняя мера: учитель был обязан читать детям библию, а священнослужитель преподавал религиозные догматы, но в часы, свободные от классных занятий. Закон о начальном образовании (Education Act) возбудил много споров, но не подлежит сомнению, что он дал сильный толчок просвещению народа.

Военные чины (1871). До сих пор офицер, выходя из ножа, передавал свой чин преемнику, подобно тому как во Франции передается контора нотариуса, и также — за деньги. Купив сам свой чин за известную сумму, он, естественно, старался перепродать его с максимальной прибылью. Эта система поддерживала в английской армии аристократический или, лучше сказать, плутократический дух и лишала видов на будущее офицера-бедняка. Военный министр Кардуэлл предложил отменить этот- обычай и установить производство в чины только по заслугам; выплата вознаграждения лицам, интересы которых нарушались новым порядком, принималась на счет казны. С трудом проведенная в палате общин, эта реформа была отвергнута палатой лордов.

Тогда Гладстон решился сделать серьезный шаг, а именно, позволил себе обойтись без участия парламента. Корона, говорил он, установила в свое время этот порядок, не обращаясь к законодательному содействию палат. Поэтому она в праве уничтожить дело собственных рук. И премьеру удалось убедить королеву прибегнуть к этому непредусмотренному использованию королевской прерогативы.

Тайная подача голосов (1872). Другим злоупотреблением, носившим чисто национальный характер, являлась система открытой баллотировки. После ряда реформ (в перспективе рисовалась уже третья реформа), даровавших избирательное право широким массам экономически зависимых избирателей, невозможно было оставить в силе старый порядок устного голосования. Предоставление избирательного права рабочему, которого хозяин, в случае подачи им голоса за кандидата противной партии, мог на следующий день лишить куска хлеба, звучало горькой насмешкой.

Закон о баллотировке (Ballot Act) установил закрытую баллотировку, окружив ее целым рядом предосторожностей в целях обеспечения действительной тайны голосования. Принята была система, изобретенная в демократической колонии Виктории в Австралии. Избирательное бюро печатает общий бюллетень, на котором написаны имена всех кандидатов. Избиратель, получает один экземпляр этого бюллетеня и, удалившись в закрытое помещение, отмечает карандашом желательное ему имя (или имена). Все усилия оппозиции в обеих палатах не могли помешать принятию этого важного закона.

Великое либеральное министерство успело за короткое время демократизировать школу, армию и избирательную систему.

Примечания:

2

Это неверно. Народная демонстрация, под красным флагом проходившая с пением Марсельезы по улицам Парижа, была почти в упор расстреляна с бульвара Капуцинов частью четырнадцатого линейного полка. Легенда о выстреле из толпы была пущена в ход офицерами в целях оправдания массового убийства народа. Точное число жертв этого расстрела неизвестно, но, по всем данным, оно достигало 60 человек. — Прим. ред.

20

Автор намеренно не указывает на тот факт, что наряду с перечисленными лицами на президентских выборах 10 декабря баллотировался коммунист Распайль. Кандидатура Распайля, выдвинутая вскоре после июньского поражения, говорила, что пролетариат не сложил своего оружия, она указывала на политическое размежевание между пролетариатом и мелкобуржуазной демократией. Выдвижение кандидатуры Распайля было крупным самостоятельным актом оформляющейся пролетарской партии. Голосование за Распайля было демонстрацией против буржуазного общества. Распайль собрал 36 920 голосов. Абсолютное большинство голосов досталось Луи-Наполеону Бонапарту, кандидатуру которого поддержало крестьянство, выразившее этим свое осуждение буржуазной республике. Для крестьян Бонапарт был не личностью, а обманчивой традицией и своеобразной программой борьбы с республикой богачей, обременявшей их новыми налогами. Кроме крестьян, за Бонапарта отдали свои голоса большинство мелкой буржуазии, а также представители крупного капитала, разочарованные в парламентаризме и стремившиеся к установлению сильной диктаторской власти. Выборы 10 декабря были шагом в сторону реставрации монархической власти во Франции. — Прим. ред.

21

По рассказу Тьера Шассау Сениору), он отказался, будто бы, составить министерство, и это он наметил Наполеону его будущих министров; он якобы советовал ему носигь штатское платье, окружить себя докладчиками и держаться по-амэрикански просто; но президент поступил как раз наоборот.

22

«Мы хотим признать за всеми право на собственность, основанное на праве на труд. Что такое право на труд? Это право на кредит. Что такое право на кредит? Это право на капитал, т. е. на орудие труда… Нужно, чтобы государство не занимало, а давало взаймы, чтобы оно выдавало ссуды как под недвижимое, так и под движимое имущество».

23

Выступление 13 июня было последним самостоятельным политическим шагом мелкой буржуазии против коалиции контрреволюционных сил. Изолированная от пролетариата, преданного ею в июне 1848 года, мелкая буржуазия своим выступлением поставила себя вне буржуазного парламентского режима. Ее поражением начался новый период истории. Второй республики. — Прим. ред.

205

Так называемая «Манчестерская школа» в политической экономии, достигнув победы на фронте борьбы за свободу торговли к середине XIX века, с тех пор больше всего энергии своей посвятила самой яростной защите принципа «невмешательства» в отношения между трудом и капиталом, т. е., другими словами, отстаиванию самой беспощадной, абсолютно ничем не сдерживаемой эксплуатации рабочего его нанимателем. «Манчестерцы» упорно боролись против малейших попыток «фабричного» (рабочего) законодательства. Один из сторонников школы (Брум) заявил в парламенте, что ограничивать труд пятилетних детей — это значит насиловать свободу фабриканта. — Прим. ред.

206

Автор тут повторяет лживые соображения английских мальтузианцев, не перестававших в течение всех сороковых годов твердить, что в ирландских ужасах виноваты сами ирландцы: их земля не может прокормить так быстро плодящуюся расу. Громадный остров, конечно, мог бы прокормить втрое больше людей, если бы девять десятых жителей Ирландии не были на положении нищих батраков или не менее нищих фермеров-«арендаторов» (ср. хотя бы показание О'Руркг — History of the» reat Irish famine of 1847). — Прим. ред.

207

Автор умалчивает о третьем «классе» — богатых английских лендлордах, которые (как и их предки, начиная со времен Кромвеля и Вильгельма III) даже и не показывались в Ирландии, но выжимали все соки из фермеров через посредство «мидльменов», т. е. «посредников», бравших в аренду всю землю лендлорда и уже от себя искавших «фермеров». — Прим. ред.

208

Т. е. парламент, в котором, кроме представителей недвижимой и представителей движимой собственности (землевладельцев, финансистов, купцов и т. д.), никого больше не было, конечно, не позволил предпринять ничего сколько-нибудь существенного в помощь фермерам. Да лорд Россель нисколько и не отстаивал этой «второй части» своего проекта, которую сообщил газетам и парламенту исключительно в демагогических целях, чтобы выставить себя защитником страждущих. В Ирландии это так и поняли. — Прим. ред.

209

Характеристика автора Фергус О'Коннора как «полусумасшедшего» не соответствует действительности и является клеветническим классово-враждебным выпадом против одного из руководителей чартистского движения. — Прим. ред.

210

«Добровольная полиция» была проявлением самого серьезного страха собственнических кругов Англии в 1848 году. На демонстрацию чартистов английская буржуазия и аристократия смотрели с очень большой тревогой и ничего «комичного» в ней не усматривали. Неверны также и другие утверждения автора. Во-первых, демонстрация вышла огромной, хотя ей и не дали в полном составе пройти к центру, и она разбилась по улицам и переулкам. Во-вторых, провокаторские подписи, поставленные именно затем, чтобы подорвать значение нескольких миллионов настоящих подписей, ровно ничего по сути дела не меняют. — Прим. ред.

211

Инициаторы движения (шли Ньюман, Пюзей и Кебль. Ньюман просто перешел в католичество. Пюзей и Кебль остались в англиканской церкви, но стремились всячески слить ее с католицизмом. Их направление («высокая церковь») восторжествовало в англиканстве. Аристократия и крупная буржуазия всецело примкнули к этому направлению. Оно им казалось наиболее желательным с точки зрения упрочения охранительных начал в социально!) и политической жизни страны. Пюзеисты с особой ненавистью относились к пуританам и ко всем традициям церковной и политической революции XVII века. — Прим. ред.

212

Орлеанская фамилия, к которой принадлежал Луи-Филипп, была младший линией династии Бурбонов. — Прим. ред.

213

В 1936 году вышла книга, основанная на неизданных документах английского архива министерства иностранных дгл (Foreign Off се): Темперлей, Диплома ия и Крымская война (Temperley, Diplomacy and the Crimean War), где говорится совсем иное о разговорах Николая I с английскими министрами в 1Я44 году. Лорд Эбердин вовсе не держал себя так, чтобы отбить у Николая I охоту впоследствии снова и снова вернуться к проекту раздела Турции между Англией и Россией. — Прим. ред.

214

Около 20 копеек золотом. — Прим. ред.

215

Не может быть никакого сравнения между Маколеем и Карлейлем с точки зрения научной ценности их произведений. Исторические работы Карлейля — это как бы блестящие импровизации, размышления вслух на исторические или, точнее, на историко-философские темы. Материал ему все равно откуда-брать: попадется источник — берет из источника, попадется популярная книжка — берет и оттуда. Он — не исследователь, а философ, оратор, публицист. Что касается Маколзя, то, конечно, он очень пристрастен, он частенько «подделывает историю в интересах партии вигов», но материал у него (и архивный, и печатный, и документальный, и мемуарный) огромный, и он этот материал умеет всесторонне исследовать. Его исторические труды дают колоссальный искусно подобранный и изложенный фактический материал. — Прим. ред.

216

Обо всех, этих обстоятельствах, об Alien bill и падении кабинета Пальмерстона есть превосходная статья К. Маркса «Поражение министерства Пальмерстона» (Соч., т. XI, ч. 1, стр. 148) и у А. И. Герцена интересные главы в «Былом и думах» («Два процесса» я другие статьи за 1858 год). — Прим. ред.

217

В средние века шпоры давались рыцарю лишь после первого участия В бою. Отсюда это ходячее выражение — Прим. ред.

218

По этому договору сильно снижались пошлины на французские вина, ввозимые в Англию- Прим. ред.

219

Вопрос об «искренности» северян тут не имел ни малейшего значения. Английская буржуазия делала все зависящее, чтобы обеспечить победу южан, которые уж вполне «искренно» и открыто отстаивали рабство. Для капиталистической Англии речь шла о том, чтобы оторвавшиеся от Соединенных Штатов южане образовали самостоятельное, богатое сырьем и бедное мануфактурами и фабриками государство, которое попало бы всецело в руки Англии и как рынок сырья, и как рынок сбыта, и как удобное и выгодное место вложения свободного капитала. Тут и у либералов не хватало «либерализма» для настоящей борьбы против консерваторов. — Прим. ред.

220

Пальмерстон. — Прим. ред.

221

Это совершенно неверно: напротив, именно Гладстон как единственный член кабинета, говоривший по-итальянски, взял на себя неприглядную миссию экстренно выжить Гарибальди из Англии и убедить итальянского героя сделать это «добровольно». А удалить Гарибальди Пальмерстон пожелал затем, чтобы угодить Наполеону III, который начинал раздражаться овациями по адресу Гарибальди в Англии. Гладстон отправился к Гарибальди и стал его убеждать немедленно уехать из Англии, потому что в Англии климат очень сырой и Гарибальди может заболеть. А когда Гарибальди наконец понял, в чем дело, и спросил Гладстона: «Я сегодня должен уехать?» — то Гладстон ответил: «Зачем же так торопиться? Можете уехать завтра утром». И Гарибальди уехал. — Прим. ред.

222

Речь идет об англиканской церкви в Ирландии, которая как государственная церковь содержалась за счет ирландского народа, исповедующего в подавляющем своем большинстве католическую религию. — Прим. ред.

223

См. т. IV.

224

Пока тред-юнионы не были формально признаны законом, каждый мировой судья и каждый член прокурорского надзора (атторней) мог в любом округе возбудить против членов этих ассоциаций судебное преследование. Понятно поэтому, что тред-юнионам местами и временами приходилось действовать, соблюдая некоторую конспирацию и не выступая открыто. Но ни в малейшей степени «масонского типа» никогда эти рабочие союзы не приобретали. — Прим. ред.

225

«Мирное» улучшение своего положения рабочие проводили прежде всего упорной стачечной борьбой против хозяйской эксплуатации. Промышленный расцвет Англии в начале второй половины X X века давал рабочим возможность в ряде случаев очень успешно проводить и кончать стачки и вырывать у хозяев уступки. — Прим. ред.

226

Не «публика», а рабочий класс, в особенности в Лондоне, Бирмингеме и Манчестере, рядом очень внушительных митингов ясно заявил свою волю. — Прим. ред.

227

Министры долго совещались, раньше чем пришли к заключению, что попытка немедленных репрессий может привести к революции и что нужно, во-первых, терпеть и дальше эти «шумные вольности», а во-вторых, следует поскорее провести избирательную реформу. — Прим. ред.

228

Ничего общего с анархистами ирландские фении не имели. Фенианство было одним из проявлений и одной из форм (недолго существовавшей) ирландского национально-освободительного движения. — Прим. ред.

229

Имеется в виду Вильгельм III Оранский, король Англии (1689–1702), окончательно лишивший ирландское население принадлежавшей ему еще кое-где земли и жестоко расправившийся с ирландским восстанием 1689–1690 годов. — Прим. ред.

230

См. т. VII, гл. II «Соединенное королевство Великобритании и Ирландии».