• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Болгарский кризис 1885–1886 гг. В середине 80-х годов надвинулись события, вновь переместившие центры мировых бурь из Африки и Средней Азии на Балканы ив Вогезы. Они вызвали весьма резкое изменение всей международной ситуации.

18 сентября 1885 г. в главном городе Восточной Румелии Филиппополе произошло восстание. Болгарские националисты изгнали турецкого губернатора с его чиновниками и провозгласили воссоединение «обеих Болгарии». После некоторых колебаний князь болгарский Александр, бывший принц Баттенбергский, объявил себя князем объединённой Болгарии.

За семь лет до этого в Сан-Стефано и на Берлинском конгрессе русское правительство боролось за создание «Великой Болгарии». Болгария полупила национальную свободу благодаря подвигам русского солдата; болгарский народ навеки сохранил память об этих подвигах и чувство благодарности к России; во главе болгарской армии стояли русские офицеры; Александр Баттенбергский был посажен на престол Россией. Казалось, царское правительство должно было бы приветствовать совершившийся факт. Но в течение этих семи лет отношения русского царизма с болгарской крупной буржуазией и самим князем Александром резко изменились, хотя народные чувства остались неизменными.

Австро-Венгрия вела успешную борьбу против русского влияния в Болгарии. При этом она опиралась на экономическую зависимость болгарской буржуазии от австрийского капитала. Особенно острый конфликт возник из-за строительства железных дорог. Царское правительство было заинтересовано в постройке линий от Дуная на юг, к Балканскому хребту. Эти линии в случае новой борьбы с Турцией облегчили бы наступление русских войск за Балканские горы. Что касается австрийской буржуазии, то она была заинтересована в скорейшем окончании железной дороги, соединяющей Вену с Белградом, Софией и Константинополем. Эта линия, которая строилась при ближайшем участии венских банков так называемым Обществом Восточных железных дорог, должна была облегчить завоевание балканского рынка австрийским капиталом, а вместе с тем способствовать подчинению балканских стран политическому влиянию Австро-Венгрии. Большая часть болгарской буржуазии, связанная с австрийским рынком, поддерживала австро-венгерский проект. В 1880 г. Австрия договорилась с Сербией о постройке дороги от Белграда до болгарской границы; в 1883 г. у неё состоялось соглашение с Болгарией и Турцией о продолжении этой линии по болгарской территории. Таким образом, в борьбе России с Австро-Венгрией за железнодорожное строительство в Болгарии победа оказалась на стороне австрийцев.

Усиливать непокорного болгарского князя Александр IIIне хотел. В ответ на прокламацию воссоединения северной и южной Болгарии царь велел Гирсу протестовать против нарушения Болгарией Берлинского трактата. Одновременно царь отозвал из болгарской армии русских офицеров.

Всё это произошло как раз в тот момент, когда у Болгарии нарастал конфликт с Сербией. После русско-турецкой войны князь Милан был возмущён тем, что Россия взяла под своё покровительство Болгарию. Он считал, что в Сан-Стефано, а затем и на конгрессе в Берлине Россия не отстаивала, как должно, интересов Сербии. Ввиду этого Милан взял курс на Австро-Венгрию. За её поддержку он заплатил ей кабальным торговым договором от 6 мая 1881 г. Между тем экономическая зависимость Сербии от Австро-Венгрии и без того была очень велика: сербский экспорт не имел другого рынка, кроме австрийского; вывоз через Салоники себя не окупал. За торговым договором последовало заключение австро-сербского союза, подписанного 28 июня 1881 г. Этот союз явно относился к числу неравноправных договоров.

Договор устанавливал, что сербское правительство не потерпит на своей территории великосербской пропаганды, направленной против Австро-Венгрии. За это Австро-Венгрия обязывалась не допускать у себя интриг против династии Обреновичей и не возражать против присвоения князем Миланом королевского титула. Статья 4 договора, по существу, устанавливала австрийский протекторат над Сербией. «Без предварительной договорённости с Австро-Венгрией, — гласила эта статья, — Сербия обязуется никогда не вести переговоров о политических договорах и не заключать их с другими правительствами». Далее, договор устанавливал австро-сербское военное сотрудничество. Статья 7 обеспечивала Сербии австрийскую поддержку, если обстоятельства позволят Сербии сделать территориальные приобретения со стороны её «южных границ», за исключением лишь Ново-Баварского санджака. Основываясь именно на этой статье, Милан, ввиду расширения Болгарии, и решил добиваться компенсаций для Сербии. Он потребовал от австрийского правительства, чтобы оно оказало поддержку новому курсу сербской внешней политики.

Австро-венгерским министром иностранных дел был в это время граф Кальноки. Он гораздо более Андраши был расположен вступить на путь экспансии на Балканах. Это соответствовало стремлениям военных и клерикальных кругов, интересам железнодорожных предпринимателей, строивших дороги на Балканах, и связанного с ними банковского капитала. Кальноки позволил Милану начать войну против Болгарии. Венские банкиры ссудили Милану необходимые средства.

Если царь рассчитывал, что, отозвав своих офицеров, он обречёт болгар на поражение, то он ошибся. Болгарская армия наголову разбила сербов (1885). Только вмешательство Австро-Венгрии спасло Милана. Австрийский посланник в Белграде поспешил в ставку болгарского князя и ультимативно потребовал от него, чтобы он немедленно приостановил наступление своей армии. Мир был подписан на основе status quo.

После одержанной болгарами победы для царя стало ещё труднее лишить Баттенберга Румелии. Перед царским правительством открывались два пути — либо примириться со свершившимся фактом, либо послать в Болгарию русские войска и посадить там князем своего человека. Гире придумал ещё третий выход: он предложил своим партнёрам по союзу трёх императоров, чтобы они совместно с Россией посредством дипломатического давления добились от Болгарии отказа от Румелии, а от Турции — посылки в Румелию турецких войск для водворения там «порядка».

Попытка царской дипломатии заставить Австро-Венгрию, главную соперницу России на Балканах, работать вместе с Турцией над восстановлением русского престижа в Болгарии представлялась как будто безнадёжной. Но политика Гирса нашла себе совершенно неожиданного союзника в лице злейших врагов России — мадьяр.

Вожди мадьярского дворянства в румелийских событиях усмотрели лишь одно — именно, усиление одного из ближних славянских государств. Цепляясь за status quo, как за магическую формулу своей балканской политики, они потребовали, чтобы Кальноки добивался его восстановления. Тем самым противники австро-русского сотрудничества невольно помогли его продлению на некоторый срок: они неожиданно сошлись с Россией на общей программе действий.

Что касается Бисмарка, то с первых же дней румелийских событий германский канцлер стал на ту позицию, будто бы он заранее согласен со всем тем, о чём Россия договорится с Австро-Венгрией. В интимном кругу канцлер откровенно заявлял, что его крайне мало интересуют «овцекрады с нижнего Дуная»; поэтому он дал инструкцию германскому послу в Константинополе «утопить в чернилах» весь румелийский вопрос. В Константинополе состоялась конференция послов, на которой была принята русская программа: «улучшение» внутреннего законодательства Восточной Румелии с сохранением её, однако, под властью турецкого генерал-губернатора. Италия согласилась с этим из внимания к просьбе Бисмарка, а Франция — чтобы не перечить России. Англия протестовала, но с ней не посчитались.

Однако вскоре оказалось, что принятое решение некому провести в жизнь. Австро-Венгрия ни за что не согласилась бы допустить в Болгарию русские войска; султан не решался послать свои, боясь, что конфликт с Болгарией может вызвать тяжёлые последствия. Положение осложнялось тем, что вслед за Сербией и Греция требовала компенсаций и грозила Турции войной.

В этот момент английская дипломатия в лице нового премьера Солсбери предприняла решающий маневр. Солсбери понял, что вследствие ухудшения русско-болгарских отношений Болгария из русского плацдарма перед Константинополем превращается в барьер на пути России к турецкой столице: чем этот барьер будет шире, тем труднее будет его взять. Поэтому Солсбери обещал туркам оградить их от войны с Грецией; для этого британский флот должен был явиться в греческие воды. В обмен за услугу Солсбери уговорил султана не посылать своих войск в Румелию, а, напротив, заключить соглашение с болгарским князем.

Турецко-болгарское соглашение явилось весьма своеобразным актом. Им подтверждалось, что Румелия является турецкой провинцией. Она управляется губернатором, назначенным султаном. Таким образом, буква Берлинского трактата была соблюдена: юридически северная и южная Болгария оставались разделёнными. Но губернатором Восточной Румелии султан, по турецко-болгарскому соглашению, должен был назначить князя болгарского. Таким образом, фактически в северной и южной Болгарии устанавливалось одно правительство.

Россия была вынуждена в начале 1886 г. санкционировать это турецко-болгарское соглашение, к злорадному удовольствию своего «союзника» Кальноки, а также и Бисмарка, который хотел как можно скорее, любым путём уладить румелийское дело. Канцлер опасался, как бы оно, затянувшись, не привело к австро-русскому конфликту. Ведь слишком ясно было, что под внешним покровом сотрудничества неугасимо тлело австро-русское соперничество.

После победы, одержанной английской дипломатией в румелийском вопросе, англо-австрийское влияние уже решительно возобладало в Болгарии. Раздосадованный неудачей, Александр III решил избавиться от Баттенберга. В августе 1886 г. болгарский князь был низложен. В Софии водворилось руссофильское правительство во главе с митрополитом Климентом и вождём русской партии Цанковым.

Но не успела ещё русская дипломатия отпраздновать эту победу, как правительство митрополита Климента в свою очередь было свергнуто; у власти оказалось «регентство» из трёх человек во главе со Стамбуловым. То был крупный капиталист, лидер консервативной партии, связанный с орудовавшими на Балканах австрийскими железнодорожными дельцами и державшийся австрийской ориентации. Перед царизмом снова стал вопрос, как восстановить своё влияние в Болгарии.

Русско-германские экономические противоречия. Ответ на этот вопрос пришлось давать в обстановке, осложнённой экономической борьбой которая развернулась между русской и германской промышленностью. Объектом этой борьбы был внутренний рынок России, на котором до конца 70-х годов господствовала германская индустрия. С 1876 г. русское правительство начинает мало-помалу поднимать ввозные пошлины. Этого домогались промышленники; правительство уступало им тем охотнее, что само рассчитывало извлечь кое-что для оскудевшей казны от увеличения таможенных доходов. Германская буржуазия, сама требовавшая высоких пошлин, сочла, однако, себя жестоко задетой русским протекционизмом. Завоевание русского рынка было началом постепенного закабаления России германским капиталом. То было проявлением всё того же германского «натиска на Восток». Русский протекционизм мешал наступлению немецкого капитала. Поэтому немецкая пресса поднимала крик при каждом новом указе царя о повышении той или иной пошлины. И действительно, германская промышленность в 80-х годах стала стремительно терять русский рынок, на котором преобладала в предыдущие десятилетия.

Бисмарк был весьма чувствителен к интересам германской тяжёлой индустрии. Его дипломатия прилагала немало стараний, чтобы изыскать рынки для сбыта германских товаров в условиях депрессии 80-х годов. В 1883 г. канцлер склонил Турцию передать военные заказы от Армстронга Круппу и Маузеру. В 1885 г. он добился для Круппа заказов у китайского правительства. Пытался Бисмарк вырвать и сербские военные заказы из рук французских фирм, но здесь он потерпел неудачу. Зато ему удалось обеспечить германским предприятиям поставку оружия и железнодорожных материалов для Румынии и Италии. Но наиболее важным по своему объёму оставался всё-таки русский рынок. В нём были заинтересованы такие столпы тяжёлой индустрии, как фирмы Круппа или силезского магната князя Хенкеля фон Доннерсмарка. Бисмарк не раз обращался к русскому правительству с представлениями, просьбами, угрозами, добиваясь снижения пошлин. Всё было напрасно: русские пошлины росли. В 1884–1885 гг. было проведено новое их повышение.

Через свою прессу Бисмарк начал пугать Россию стеснениями русского импорта в Германию и повышением пошлин на хлеб. Газеты канцлера грозили также, что Германия помешает намечавшейся конверсии русских займов. При финансовой слабости царского правительства и при зависимости русского сельского хозяйства от германского рынка это были серьёзные предупреждения.

В начале мая 1886 г. Бисмарк имел беседу с русским послом Павлом Шуваловым. Канцлер заявил послу, что с его точки зрения Россия имеет право послать в Болгарию войска и вообще любыми средствами восстановить своё влияние на болгарское правительство. Мало того, «Австрия, — продолжал Бисмарк, — не имеет никакого права выказывать зависть по отношению к вашим действиям, и я не премину дать ей это почувствовать». Затем Бисмарк перешёл к вопросу о русских пошлинах. «Вы, кажется, намерены в ближайшее время поднять тарифы на железо и уголь, — сказал канцлер. — Я не стану скрывать, что эта мера будет иметь самое плачевное влияние на нашу промышленность».

Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что Болгария предлагалась России в обмен за таможенные уступки. Но Бисмарк не удовольствовался такого рода воздействием на царское правительство. По своей обычной манере, он решил, что вслед за пряником полезно показать и хлыст. Канцлер начал плакаться, что как ни «антипатична» ему всякая мера против русского экспорта, однако ему очень трудно противостоять натиску аграриев, требующих нового повышения ставок на хлеб.

Ближайшей своей цели Бисмарк добился: намеченное повышение тарифных ставок на железо и уголь было отсрочено.

Канцлер, однако, не терял надежды и на большее. Летом 1886 г. он всячески ухаживал за царским правительством. Он помог России избавиться от порто-франко, установленного в Батуме после Берлинского конгресса. «Лет через десять вы будете господствовать в этих водах», — заметил он Шувалову. Посол охотно подхватил эту тему. Он принялся объяснять Бисмарку, как важно для России обеспечить себе безопасность в районе проливов. Бисмарк принял наивный вид и заметил, что ведь международные договоры гарантируют закрытие проливов. На это Шувалов возразил, что нельзя основывать безопасность только на одних трактатах. «Мы должны иметь возможность, — заявил посол, — повесить замки на нашу дверь». Помолчав немного, Бисмарк произнёс: «Ну что же, если вы их повесите, то с нашей стороны вы, конечно, не встретите препятствий».

Шувалов был в восторге. Но на Александра III всё это не произвело большого впечатления. Против последней фразы шуваловского донесения царь лаконично пометил на полях: «еще бы» г. Александр III, так же как и Гире, вовсе не помышлял в эти годы о приобретении проливов. И Бисмарк напрасно рассчитывал спровоцировать Россию на новое выступление против Турции.

Если бы царское правительство и было расположено пойти па уступки Бисмарку, то сделать это было бы довольно трудно. Русские протекционистские круги почуяли опасность для своих пошлин. Их глашатай Катков начал в «Московских ведомостях» кампанию против внешней политики правительства. Газета требовала разрыва с Германией и сближения с Францией.

Каким путём в условиях царской России мог Катков проводить такую агитацию, станет понятным, если учесть его крупные связи в правительственных сферах, где имелось сильное антигерманское течение. В частности многие представители высших военных кругов стояли за сотрудничество с Францией. Такова была, например, позиция генерала Скобелева, а после его смерти — генерала Обручева, долголетнего начальника русского генерального штаба. Да и сам Александр III был настроен весьма подозрительно к Германии. В особенности недолюбливал он её канцлера. Как-то на полях посольского донесения он наградил Бисмарка совсем не дипломатическим эпитетом.

Рост реваншизма во Франции. Сложность обстановки усугублялась тем, что почти одновременно с событиями в Румелии возникло обострение франко-германских отношений. Европа оказалась лицом к лицу с двумя кризисами: один вспыхнул на Балканах, другой грозил разразиться на Рейне.

В 1883 и 1384 гг. второй кабинет Ферри предпринял захват Индо-Китая. Овладев Аннамом, французы принялись за Тонкин, находившийся в вассальной зависимости от китайского богдыхана. В Тонкине французских колонизаторов ждали некоторые трудности. В марте 1885 г. их экспедиционный корпус потерпел поражение от китайских войск. Весть об этом вызвала в Париже взрыв бурного протеста против колониальной политики и привела к падению кабинета Ферри. Реваншисты постарались использовать эти события в собственных целях.

Осенью того же 1885 г. во Франции произошли парламентские выборы, которые принесли поражение «умеренным». Усилились как монархисты, так и радикалы. Иначе говоря, упало влияние сторонников колониальных захватов и заигрывания с восточным соседом. Возросло влияние реваншистов всех мастей. Началась агитация генерала Буланже, призывавшего к подготовке реванша. В 1886 г. Буланже вошёл в правительство, получив портфель военного министра. Он принялся проводить энергичные мероприятия по усилению армии. В свою очередь и Бисмарк начал помышлять о новой расправе с Францией. Являлся вопрос, не использовать ли ему те трудности, которые сулила России болгарская проблема. Быть может это позволит обеспечить нейтралитет России в случае войны с Францией. Но болгарский вопрос мог породить и нечто другое — австро-русский конфликт…

Международное положение Германии осложнялось. Перед лицом вероятных конфликтов с Францией Бисмарку нельзя было ссориться с Россией, которую он ненавидел, но которой боялся. Нельзя было также терять и Австро-Венгрию. Канцлер старался ладить с обеими. Однако при обострении болгарского вопроса сделать это было нелегко: после августовских событий в Болгарии Бисмарку пришлось призвать себе на помощь всю свою дипломатическую изворотливость.

Крах союза трёх императоров. Незадолго до свержения Баттенберга Бисмарк встретился с Кальноки на курорте в Киссингене. Здесь они договорились о поддержании союза трёх императоров на базе невмешательства в болгарские дела. В тот момент «невмешательство» практически означало, что в угоду России Германия и Австрия предоставляют свободу действий врагам Баттенберга.

Когда Баттенберг пал, Бисмарк устами своего официоза громогласно заявил, что это событие не касается германского правительства, что, пожалуй, такой факт заслуживает даже положительной оценки. На другой день после контрпереворота в Софии Бисмарк встретился с Гирсом в Франценсбаде. Они условились предпринять совместные шаги перед султаном, чтобы тот не допускал реставрации Баттенберга.

Когда об этом узнали в Вене, Кальноки запротестовал. Ведь ещё совсем недавно, в Киссингене, они договорились с Бисмарком о «невмешательстве» в болгарские дела, а теперь немцы собираются произвести демарш в Константинополе. Последовали австро-германские переговоры. В результате их при встрече с русским поверенным в делах Бисмарк имел несколько сконфуженный вид… В конце концов он заявил, что ничего не имеет против того, чтобы Россия силой выдворила из Болгарии враждебное ей правительство. Пусть только она сначала договорится об этом с Австро-Венгрией. Но тут же и сам Бисмарк признал, что это едва ли достижимо. Со своей стороны канцлер давал понять, что в своей помощи России он не пойдёт дальше «непризнания» Баттенберга, в случае если бы тот вернулся в Софию.

Тем временем, 25 сентября 1886 г. в болгарскую столицу приехал специальный эмиссар царя генерал Каульбарс. Он имел поручение добиться согласия болгарских регентов на водворение в Болгарии «законного» правительства, иначе говори, нового князя, дружественного русскому царю. Генерал действовал неумело и ещё более испортил русско-болгарские отношения. Кончилось дело его отозванием и разрывом дипломатических отношений между Петербургом и Софией. Политическая атмосфера стала ещё более напряжённой. Русское правительство уже заговаривало об оккупации Болгарии.

На самом деле то были одни разговоры. Царь боялся посылки русских войск в Болгарию. Угрозы были вызваны лишь желанием побудить союз трёх императоров дипломатическим путём привести болгарских регентов к покорности и тем избавить Вену от неприятной для Австрии перспективы — увидеть в Болгарии русские войска.

Но Кальноки не понимал истинных целей русской политики. Он серьёзно боялся нового появления русских войск в сердце Балкан по примеру 1877–1878 гг. Опасения эти разделялись и Англией.

9 ноября, на традиционном банкете у лондонского лорд-мэра, Солсбери позволил себе произнести по адресу России резкие слова. А через несколько дней после этого, выступая перед венгерской делегацией, Кальноки пошёл ещё дальше. Он прямо пригрозил России войной в случае появления русских войск в Болгарии.

С самого начала болгарского кризиса английское правительство стремилось втянуть Австрию и Германию в конфликт о Россией. Со своей стороны и Бисмарк с не меньшим усердием трудился над тем, чтобы спровоцировать англо-русское столкновение, а самому при этом остаться в стороне.

Вскоре после того как Солсбери в 1885 г. сменил Гладстона у власти, он послал к Бисмарку своего секретаря Ф. Керри со специальной миссией. Цель её заключалась в том, чтобы подтолкнуть Германию на борьбу против России. Однако это вовсе не входило в расчёты Бисмарка, который со своей стороны всегда стремился к тому, чтобы осложнить англо-русские отношения. Бисмарк ответил английскому правительству, что «Англия ни в коем случае не может рассчитывать на союз с Германией против России». Как неоднократно выражался Бисмарк, он не желал, чтобы немцы таскали для Англии каштаны из русского огня. Он считал, что чем пассивнее будет держаться Германия в восточном вопросе, тем больше будет шансов, что англичане решатся сами выступить против России, бок о бок с Австро-Венгрией. Таким образом, столь желанный для германского канцлера англо-русский конфликт был бы налицо. Канцлер настойчиво уговаривал австрийцев не ссориться с Россией до тех пор, пока у них не будет абсолютной уверенности, что Англия также не уклонится от борьбы. При этом Бисмарк неустанно твердил, что Австро-Венгрии не следует рассчитывать на поддержку Германии в войне из-за Болгарии: ведь договор 1879 г. распространяется лишь на случай прямого нападения России на австро-венгерскую территорию. «Если Англия не пойдёт впереди, — писал в другой раз Бисмарк, — глупа будет Австрия, если будет на неё рассчитывать. Если Рандольф Черчилль боится выступить вместе с Австрией и Турцией, то ради чего же тогда одна Австрия должна ухватить кошку за хвост? Чтобы потом быть покинутой Англией?». Следующая записка Бисмарка ясно определяет суть политики германского канцлера: «Мы должны стремиться сохранить свои руки свободными, чтобы в случае, если дело дойдёт до разрыва с Россией из-за восточных вопросов, мы не были тотчас же втянуты в конфликт, так как все наши силы понадобятся нам против Франции. Если мы останемся нейтральными в войне Австрии и её союзников против России, то мы сможем избежать войны с Францией, так как последняя не может начать войны, пока мы не втянуты в борьбу с Россией… Если мы выдержим намеченную здесь линию, — продолжает Бисмарк, — то весьма вероятно, что обе войны, которые угрожают Европе, могут пройти отдельно одна от другой». Таким образом, Бисмарк ясно формулирует свои цели: избежать войны на два фронта и обеспечить условия для локализации будущих войн.

С осени 1886 г., по мере ухудшения австро-русских отношений, Бисмарк начинает энергично работать над установлением англо-австрийского сотрудничества. Он стремится связать Англию возможно более твёрдыми обязательствами перед Австрией, а также и Италией на случай совместных действий против России, а отчасти и против Франции.

Может показаться, что Бисмарк совершил поворот в своей политике в сторону открытого антирусского курса. Однако это было бы упрощённым и неправильным пониманием его политики. Бисмарковская дипломатия была очень сложна: канцлер одновременно проделывал маневры в разных направлениях.

Ещё в середине октября 1886 г. Бисмарк настойчиво предостерегал Шувалова против оккупации Болгарии. Но вот 21 ноября 1886 г. в Берлин приехал брат царя великий князь Владимир Александрович. Во время этого визита сын канцлера, ставший к этому времени статс-секретарём ведомства иностранных дел, в продолжительной беседе с великим князем опроверг всё то, что и он сам и его отец совсем недавно говорили Шувалову, предостерегая против посылки русских войск в Болгарию. Теперь России предоставлялась на это carte blanche, совсем как минувшей весной, когда Бисмарк думал купить у царского правительства таможенные уступки.

Что же заставило канцлера вернуться к своей весенней позиции? Дело в том, что в октябре Бисмарк узнал об улучшении франко-русских отношений. А 5 ноября 1886 г. французский премьер Фрейсинэ рассказал германскому послу, будто Россия предлагала Франции союз против Германии. На самом деле разговоры о союзе вело не русское правительство, а приезжавшие в Париж агенты Каткова. Но Бисмарк принял сообщение Фрейсинэ за чистую монету. Это не удивительно, если учесть, что в России имелось сильное течение в пользу франко-русского сближения.

В такой обстановке Бисмарк и предпринял один из самых сложных маневров, какие только знает история дипломатии. С одной стороны, он не скупится на авансы России и подталкивает сё на военную интервенцию в Болгарии. С другой — он сдерживает Австрию в её противодействии России. В то же время канцлер работает над активизацией английской политики и стремится вызвать англо-русский конфликт, будучи готов в этом случае спустить и Австро-Венгрию с цепи, на которой он сё твёрдо решил держать, пока не последует выступление Англии. Однако для Германии Бисмарк намерен был даже и в этом случае оставить руки свободными и сохранить «дружественные» отношения с Россией.

Этим не исчерпывалась сложнейшая игра, которую повёл Бисмарк. Одновременно с маневрами в области англо-австро-русских отношений германский канцлер довёл до крайней степени возбуждения газетную кампанию против Франции.

Эта кампания имела для Бисмарка большое значение и с точки зрения внутренней политики. Исключительный закон, проведённый канцлером против социалистов, не давал ожидаемых результатов. Выборы в 1881 и 1884 гг. оказались для Бисмарка крайне неудачными. Партия центра держала себя слишком независимо. К тому же император дряхлел, и надвигалась смена монарха. Предстояло, наконец, возобновление закона об утверждении военного бюджета на семилетний срок (септенната) и значительное усиление армии. Канцлер был заинтересован в том, чтобы вызвать в стране взрыв шовинизма. Он уже не раз успешно применял подобный приём. Поэтому его пресса подхватывала и непомерно раздувала все факты реваншистской пропаганды. А французские националисты своими выходками сами помогали тому, чтобы антифранцузская кампания германского канцлера не оставалась без пищи.

Военная тревога в январе 1887 г. Принявшись с конца октября усердно ухаживать за Россией, Бисмарк добился известного успеха: обман удался, хотя и не надолго, конце 1886 г. сам Александр III на некоторое время прониксядоверием к повороту в германской политике. «Теперь действительно видно, — говорил царь, — что Германия заодно с нами в болгарском вопросе». Царя особенно заботил один, в сущности довольно мелкий, вопрос: как бы ненавистный ему Баттенберг не вернулся в Болгарию. Это было бы для Александра III личным оскорблением. Графу Петру Шувалову, который собирался ехать в Берлин по своим частным делам, было поручено переговорить по этому вопросу с германским канцлером; нужно было, чтобы кайзер запретил Баттенбергу как офицеру немецкой службы возвращение на болгарский престол.

Пётр Шувалов, так же как и брат его Павел, с 1885 г. занявший пост посла в Берлине, был давнишним сторонником тесной дружбы с Германией. У Бисмарка он был persona grata. Когда Пётр Шувалов прибыл в Берлин, он вместе с братом побеседовал сперва с сыном канцлера графом Гербертом Бисмарком. Тот обещал, что его отец окажет царю содействие в деле Баттенберга. Вслед за тем братья Шуваловы, по собственному почину, перешли к вопросу о дальнейшей судьбе союза трёх императоров: срок договора 1884 г. истекал предстоящим летом. Пётр Шувалов предложил Герберту Бисмарку возобновить договор без Австрии; отношения России с этой державой слишком уже испортились после событий минувшей осени. Двойственный русско-германский договор должен был строиться на следующей основе: Россия гарантирует Германии свой нейтралитет в случае франко-германской войны. «При этом, — заявил Шувалов, — безразлично, нападёт ли Франция на Германию, или же вы начнёте против неё войну и наложите на неё 14 миллиардов контрибуции, или даже посадите прусского генерала в качестве парижского губернатора». Предложение Шувалова было по условиям 80-х годов столь смелым, что сам Бисмарк, читая донесение сына, поставил на полях вопросительный знак. В обмен Шувалов просил у Германии обязательства, что она не станет препятствовать России овладеть проливами и восстановить русское влияние в Болгарии. «С большим удовольствием», — пометил канцлер на донесении Герберта.

Через несколько дней братья Шуваловы и Бисмарк, сидя за бутылкой шампанского, составили проект договора на только что изложенной основе. Были, впрочем, добавлены ещё некоторые важные пункты; они обязывали Россию «ничего не предпринимать против территориальной целостности Австро-Венгрии» и признавали Сербию сферой австрийского влияния.

Бисмарк был в восторге от бесед с Шуваловым. На другой день, 11 января 1887 г., предстояло большое выступление канцлера в Рейхстаге. Этого выступления ждал весь политический мир. Бисмарк говорил весьма смело. В его речи были две основные мысли: дружба с Россией и вражда с Францией. «Дружба России для нас важнее, чем дружба Болгарии и чем дружба всех друзей Болгарии в нашей стране», — заявил канцлер. О возможности войны с Францией Бисмарк высказался в том смысле, что никто не может знать, когда эта война придёт: быть может через 10 лет, а может быть и через 10 дней.

В эти дни германские дипломатические представители в Константинополе и в Софии получили из Берлина предписание — в болгарском вопросе самым энергичным образом поддерживать русскую политику. Одновременно Бисмарк усилил дипломатический нажим на западноевропейском международном фронте. 13 января 1887 г. он обратился к бельгийскому правительству с запросом, принимает ли оно меры (и какие именно) для обеспечения своего нейтралитета в случае якобы возможного французского вторжения в Бельгию. 22 января поверенному в делах в Париже было предписано срочно представить сведения о французских военных приготовлениях. Канцлера, как он заявлял в своём письме, «занимает вопрос, не следует ли обратить внимание французского правительства на то обстоятельство, чтоего военные приготовления заставляют сомневаться в его миролюбии».

28 января Бисмарк беседовал в Берлине с французским послом. Посол заверял канцлера в мирных намерениях Франции. Бисмарк ему ответил, что и не сомневается в миролюбии существующего правительства. Однако оно представляется ему непрочным. «А если Буланже станет председателем Совета министров или президентом республики, — угрожающе заключил канцлер, — тогда произойдёт война».

30 января, на заседании прусского министерства, т. е. в узком, закрытом собрании, Бисмарк оповестил своих коллег о возможности войны в течение ближайших же недель. Он заявил, что на следующей неделе в прусский Ландтаг должен быть внесён проект закона о займе в 300 миллионов марок на покрытие военных надобностей. Рейхстаг был распущен ввиду провала септенната, а новые выборы предстояли лишь 20 февраля. Очевидно, Бисмарк не считал возможным обождать ещё три недели и решил обратиться к Ландтагу за санкцией военного займа. «Едва ли можно поверить, — записал в своём дневнике один из прусских министров, — что Бисмарк хочет применить такое средство только как избирательный маневр. Это означает войну».

31 января в газете «Post» появилась инспирированная статья под заглавием «На острие ножа». В ней доказывалось, что Франция лихорадочно вооружается, что шовинистические чувства накалены в ней до последнего предела, что Буланже является в Париже господином положения и что, придя к власти, он обязательно начнёт войну. Вслед за этой статьёй поползли тревожные слухи, будто Бисмарк готовит ультиматум Франции с требованием отставки Буланже. Агенты Бисмарка усердствовали во-всю. Сам же канцлер в течение всего этого времени с нетерпением ждал известий о судьбе проекта русско-германского договора, предложенного ему Петром Шуваловым.

Привезённый Шуваловым в Петербург плод его личной дипломатии не встретил одобрения даже со стороны такого германофила, как Гире. Министр нашёл, что Шувалов продешевил, наобещав Бисмарку гарантию целостности Австрии и её преобладания в Сербии. Сам царь отнёсся к проекту Шувалова ещё более недоверчиво. 17 января, на докладе царю, Гире к ужасу своему убедился, что под вопросом стоит вся проводимая им политика германской ориентации. Ближайший сотрудник Гирса Ламздорф записал в этот день в своём дневнике: «Повидимому, интриги Каткова или какие-нибудь другие пагубные влияния опять сбили нашего государя с пути. Его величество высказывается не только против тройственного союза (с участием Австро-Венгрии), но даже против союза с Германией. Ему будто бы известно, что союз этот непопулярен и идёт вразрез с национальными чувствами всей России; он признаётся, что боится не считаться с этими чувствами и т. д.». По приказу царя Гире предписал Павлу Шувалову пока что совершенно воздержаться от разговоров с Бисмарком о заключении русско-германского договора.

Поднявшаяся военная тревога повергла французское правительство в подлинное смятение. Сначала министр иностранных дел Флуранс решил было обратиться за помощью к России. 21 января, крайне взволнованный, он приехал к русскому послу барону Моренгейму, чтобы обратить внимание русского правительства на агрессивные замыслы «Германии. Одновременно через полуофициального агента министр запросил Моренгейма, может ли Франция рассчитывать на моральную поддержку России в случае, если Германия выступит в Париже с требованием разоружения французской армии.

22 января депеша Моренгейма прибыла в Петербург. Гире предлагал ответить французам крайне сдержанно. Но царь решил иначе. На вопрос, будет ли Франции оказана «моральная поддержка», он реагировал пометкой: «Конечно, да». Так и полагалось ответить Моренгейму. Но германофил Гире остался верен себе. Прежде чем передать французам решение царя, он решил предварительно разузнать в Берлине, «имеют ли сведения Моренгейма какие-либо основания».

Ради этого 23 или 24 января (точная дата неизвестна) Павел Шувалов, по поручению Гирса, отправился к Бисмарку. Содержание происшедшего между ними разговора точно неизвестно. Шувалов, повидимому, удовлетворился трафаретными заверениями Бисмарка, что тот не собирается нападать на Францию. Однако основное значение этого разговора заключалось в другом: следуя инструкции из Петербурга, Шувалов ровно ничего не сказал Бисмарку насчёт того вопроса, который больше всего интересовал канцлера. Шувалов промолчал о судьбе проекта, составленного его братом Петром.

После беседы с Шуваловым Бисмарк испытывал большое беспокойство. Это явствует хотя бы из того, что 24 января он счёл нужным разослать германским дворам циркулярную депешу, в которой разъяснял, что в своей речи 11 января он нарочно преувеличил сердечность русско-германских отношений.

В тот же день, 24 января, Бисмарк предпринял новый дипломатический ход. Посол в Лондоне граф Гатцфельд явился в Министерство иностранных дел и повёл там следующий разговор: Германия, заявил он, не хочет войны с Францией, но, тем не менее, эта война «очень близка». Затем посол с настойчивостью задал вопрос, будет ли Англия в случае войны поддерживать Австрию и Турцию против России. Солсбери заявил, что, по его мнению, Англия должна это сделать, но, ввиду неуверенности в позиции Парламента, он не может взять на себя твёрдые обязательства. При этом Солсбери решил «подбодрить» Бисмарка. Недаром он писал британскому послу в Париже о своей надежде, что франко-германская война избавит Англию от той «непрерывной пытки, которой Франция подвергает её в Египте». 4 февраля близкая к Солсбери газета «Standard» поместила статью о бельгийском нейтралитете. В этой статье, в предвосхищение плана Шлиффена, указывалось, что Бельгия — самый удобный путь для вторжения немцев во Францию, и ставился вопрос, что должна будет делать Англия, если Германия действительно двинется по этому пути. Ответ давался совершенно определённый: в таком случае для Англии было бы «неразумно» защищать Бельгию. «Англия не может стать на сторону Франции против Германии, — заключала газета. — Этим Англия спутала бы основные цели английской политики во всех точках земного шара». Так изменилась позиция Англии с 1875 г. вследствие обострения борьбы за раздел мира, в которой Франция в ту пору всё ещё оставалась для Англии более опасным соперником, чем Германия. Таким образом, в случае новой франко-германской войны Бисмарк мог уверенно рассчитывать на то, что Англия воздержится от вмешательства в этот конфликт.

Совсем иной была позиция России. В первые дни февраля Бисмарку, наконец, стало уже совершенно ясно, что проект Шувалова не встретил одобрения царя и что, следовательно, на поддержку России рассчитывать не приходится. При таких условиях Бисмарку оставалось только одно — отказаться от плана нападения на Францию. Французский посол в Берлине телеграфировал в Париж о явном разрежении атмосферы. 17 февраля Бисмарк писал Швейницу, что, очевидно, предложение Шувалова успеха в Петербурге не имело.

Как же вело себя в дни военной тревоги французское правительство? В январские дни 1887 г. французские политики были совершенно парализованы страхом. Сделав было 21 января описанную выше попытку заручиться сотрудничеством России, Флуранс в последующие дни проникся убеждением, что единственное спасение Франции заключается в том, чтобы не дразнить Бисмарка какими-либо симптомами сближения с Россией. «Если мы только пошевелимся, Бисмарк бросится на нас», — твердил Флурансу из Берлина французский посол Эрбетт, являвшийся подлинным вдохновителем этой политики «непротивления злу».

26 января посол в Петербурге Лабуле по собственной инициативе обратился к Гирсу с вопросом, «окажет ли Россия его родине моральную поддержку, продвинет ли она свои войска к границе Пруссии и не связана ли она какими-либо обязательствами по отношению к Германии». Гире ответил, что Россия никакими обязательствами не связана (что было не вполне точно) и поэтому располагает свободой действий. «И вы мне позволите сохранить таковую, — довольно резко добавил он — не принимая никаких обязательств по отношению к вам». Сколь это ни удивительно, обескураживающий ответ русского министра чрезвычайно обрадовал Флуранса. Заявление Гирса избавляло его от необходимости продолжать переговоры с Россией, которые могли бы ещё больше раздражить германского канцлера.

Средиземноморская Антанта. Зато опасность войны оживила переговоры, которые велись между Англией и Австрией, а также между Англией и Италией. Международная обстановка толкала Англию на сближение с Австро-Венгрией и Италией: с ними, а также и с Германией у Англии были в ту пору общие враги — Россия и Франция. Но Солсбери решительно отклонял предложения заключить союзный договор, содержащий твёрдые военные обязательства. Борьбу с Россией и Францией он рассчитывал провести силами держав Тройственного союза. В крайнем случае для предотвращения перебежки Италии во французский лагерь он готов был пойти на соглашение менее обязывающего характера — о проведении общей политической линии. Однако даже и с этим он не спешил. Тогда в начале февраля 1887 г. Бисмарк пригрозил Солсбери, что если соглашение с Италией и Австрией не будет заключено, он прекратит поддержку Англии в египетских финансовых делах. Угроза подействовала. 12 февраля состоялся обмен нотами между Италией и Англией. В этих нотах обе стороны обязывались сотрудничать в деле поддержания status quo на берегах Средиземного, Чёрного, Эгейского, Адриатического морей и на побережье Северной Африки.

«В случае, если по причине каких-либо роковых событий, — гласила британская нота, — сохранение status quo во всей полноте окажется невозможным, обе державы желают, чтобы никакая иная великая держава не распространяла своего владычества в какой-либо части этих побережий».

Но, указывалось далее в британской ноте, «характер этого сотрудничества должен быть установлен, когда явится в нём надобность, смотря по обстоятельствам каждого данного случая». В письме к королеве Солсбери давал следующее толкование этому типичному образчику творчества английской дипломатии того времени. «Английская нота так составлена, — писал он, — что оставляет совершенно свободным суждение, должно ли сотрудничество с итальянским правительством в каждом данном случае доходить до оказания военной помощи». 24 марта к соглашению, с оговорками, примкнула и Австро-Венгрия. Присоединялась она не особенно охотно: Кальноки боялся как бы такое «сотрудничество» против России без определённых военных обязательств Англии не кончилось тем, что Англия втянет Австрию в конфликт с Россией, а затем ретируется, оставив её вдвоём с Италией.

Договор перестраховки. К моменту завершения англо-итальянских переговоров Бисмарку уже было совершенноясно, что проект Шувалова потерпел неудачу. Но, убедившись в этом, канцлер всё-таки не терял надежды договориться с Россией, дабы обеспечить её нейтралитет на случай войны с Францией. Чтобы добиться этого, он с половины февраля принялся вредить России всюду, где только мог; таким путём он надеялся убедить царя в пользе германской «дружбы». Чиня России множество крупных и мелких неприятностей, Бисмарк в то же время то и дело заговаривал с ней о соглашении. В наиболее полной форме идея русско-германского соглашения была развита перед русским послом Нелидовым уже известным читателю Радовицем, к этому времени занявшим пост германского посла в Турции. Интересы России, говорил Радовиц, сосредоточены на Востоке. Германия это всецело признаёт: она готова предоставить там России полную свободу действий. Что же касается самой Германии, то её внимание приковано к Рейну. В случае возникновения войны с Францией Германия ожидает от России соблюдения нейтралитета.

Однако русское правительство вовсе не собиралось поднимать восточный вопрос и, тем более, нападать на Турцию. Поэтому русская дипломатия опасалась неравноценной сделки. «Мы дали бы Германии немедленную выгоду, — писал по этому поводу Жомини, советник российского Министерства иностранных дел, — а в обмен получили бы преимущество эвентуальное и отдалённое».

Всё же усилия Бисмарка не пропали даром: в апреле 1887 г. царь дал, наконец, согласие на возобновление переговоров с Германией о замене истекавшего договора трёх императоров двойственным русско-германским соглашением. Переговоры начались в Берлине между Павлом Шуваловым и Бисмарком. 11 мая 1887 г. Шувалов передал Бисмарку русский проект договора двух держав. Первая статья этого проекта гласила: «В случае, если бы одна из высоких договаривающихся сторон оказалась в состоянии войны с третьей великой державой, другая сохранит по отношению к ней благожелательный нейтралитет». Вокруг этой статьи и развернулись наиболее жаркие споры. Заслушав русский проект, Бисмарк сделал несколько сравнительно второстепенных замечаний, а затем, как повествует Шувалов, «канцлер обратился к своей любимой теме: он снова стал говорить о Константинополе, о проливах и т. д. и т. п. Он повторил мне, — сообщал Шувалов, — что Германия была бы очень рада, если мы там обоснуемся и, как он выразился, получим в руки ключ от своего дома». Словом, Бисмарк, по своему обычаю, торговал чужим добром. Он предложил Шувалову составить отдельную, особо секретную статью, содержащую согласие Германии на захват проливов царским правительством. «Это соглашение, — заметил канцлер, — такого рода, что его следует спрятать под двойное дно». Он предложил Шувалову средактировать к следующей их встрече проект соответствующей статьи.

Полагая, что он сделал максимум возможного, чтобы соблазнить русское правительство и побудить его пойти на уступки, Бисмарк перешёл к самому главному. Он взял портфель, извлёк из него какую-то бумагу и прочёл изумлённому Шувалову текст австро-германского союза. При этом Бисмарк выразил «сожаление», что обстановка 1879 г. заставила его заключить подобный договор. Теперь он уже связан и в силу этого должен настаивать на том, чтобы из будущего русско-германского договора о нейтралитете был исключён один случай, а именно, когда Россия нападёт на Австрию. Шувалов стал возражать, но недостаток времени заставил прервать беседу.

Через два дня встретились снова. Шувалов возобновил свои возражения; Бисмарк также стоял на своём. Тогда 17 мая Шувалов предложил канцлеру добавить к строкам об ограничении германских обязательств на случай войны между Россией и Австрией следующую оговорку: «а для России исключается случай нападения Германии на Францию». Смысл этого добавления был очень ясен и прост. Он сводился к следующему: Вы не хотите нам позволить в случае надобности разбить Австрию. Хорошо. Но имейте в виду, что и мы не позволяем вам разбить Францию. Обещая свой нейтралитет в случае её нападения на вас, мы будем лишь сдерживать её собственные агрессивные замыслы, подобно тому как и вы обещаете это сделать в отношении вашей союзницы Австрии. Бисмарк был крайне недоволен, но Шувалов оказался столь же твёрд, как и он сам. Было перепробовано немало различных редакций. Наконец, сошлись на нижеследующем тексте статьи 1 договора: «В случае, если бы одна из высоких договаривающихся сторон оказалась в состоянии войны с третьей великой державой, другая сторона будет хранить по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все старания к локализации конфликта. Это обязательство не относится к войне против Австрии или Франции в случае, если бы таковая возгорелась вследствие нападения на одну из этих держав одной из высоких договаривающихся сторон».

Так гласила статья 1. Статья 2 касалась балканского вопроса:

«Германия признаёт права, исторически приобретённые Россией на Балканском полуострове, и особенно законность её преобладающего и решительного влияния в Болгарии и в Восточной Румелии. Оба двора обязуются не допускать никаких изменений в территориальном status quo названного полуострова, не сговорившись предварительно между собой».

Статья 3 воспроизводила статью договора 1881 г. относительно закрытия проливов.

К договору был приложен особый протокол. В нём Германия обязывалась оказать России дипломатическое содействие, если русский император найдёт нужным «принять на себя защиту входа в Чёрное море» в целях «сохранения ключа к своей империи». Германия обещала также никогда не давать согласия на реставрацию принца Баттенбергского на болгарском престоле. Договор вместе с протоколом был подписан Шуваловым и Бисмарком 18 июня 1887 г. Он получил название договора перестраховки: застраховавшись от России и Франции с помощью союзов с Австро-Венгрией и Италией, Бисмарк теперь как бы перестраховывался посредством соглашения с Россией.

Обещая России, согласно новому русско-германскому договору, свой нейтралитет в случае нападения на неё Австрии, Бисмарк, с другой стороны, ещё в 1879 г. гарантировал Австрии военную помощь в случае нападения на неё России. Следует отметить, что ни один из этих договоров не содержал определения, что следует считать «нападением». Решение вопроса, кто на кого напал, Бисмарк оставлял за собой, предлагая положиться на его «лойяльность». Ясно, что тем самым он создавал себе орудие для давления и на Россию и на Австрию.

Сложность положения усугублялась тем, что с 1883 г. существовал австро-румынский союз, в силу которого Австрия должна была оказать военную помощь Румынии в случае нападения на неё России. К этому договору немедленно после его подписания примкнула и Германия. Таким образом, она была обязана и в случае войны России против Румынии объявить России войну. Между тем по новому русско-германскому договору Германия обязывалась перед Россией соблюдать в подобном случае нейтралитет. Положение было таково, что могло поставить втупик и самого искушённого дипломата. Но Бисмарка оно не смущало. Он быстро вышел из положения, мимоходом бросив замечание, что для Румынии у Германии всё равно не нашлось бы большого количества войск. В 1888 г. Бисмарк возобновил договор с Румынией, нимало не смущаясь тем, что у него уже имелось противоречащее ему соглашение с Россией.

Гораздо больше тревожила Бисмарка недостаточность русских обязательств на случай войны с Францией. С этой точки зрения соглашение с Россией не удовлетворяло германского канцлера. Вскоре же по подписании договора он решил привести в действие все рычаги для давления на Россию.

Бисмарк начал с того, что уклонился от помощи России, когда та хотела воспрепятствовать избранию на болгарский престол неприемлемого для неё австрийского ставленника — принца Фердинанда Кобургского. Затем при содействии Бисмарка 12 декабря 1887 г. было заключено новое англо-австро-итальянское соглашение: оно уточняло линию, намеченную соглашением от 12 февраля — 24 марта. Ещё более действенными обещали быть средства экономического давления. Германская пресса начала кампанию против русского кредита. Бисмарк издал указ, запрещавший правительственным учреждениям помещать деньги в русские бумаги; Рейхсбанку он запретил принимать эти бумаги в залог. О новом займе в Берлине русскому правительству не приходилось и думать. Наконец, в конце 1887 г. в Германии было проведено повышение пошлин на хлеб.

Ухудшение русско-германских отношений. Результатом всех мероприятий, предпринятых Бисмарком против России, было резкое ухудшение русско-германских отношении. Оно совпало с ещё более острым кризисомв отношениях России с Австро-Венгрией.

Причиной этого кризиса была энергичная поддержка, которую Австро-Венгрия оказывала новому болгарскому князю, в то время как Россия упорно уклонялась от его признания, считая его узурпатором. Осенью Кальноки в публичной речи подверг резкой критике русскую политику. Русское правительство в свою очередь приняло в отношении Австрии угрожающий тон. Всё это сопровождалось шумной газетной перебранкой.

Особую серьёзность придавало этим событиям то обстоятельство, что в России они совпали с переброской нескольких воинских частей на австрийскую границу. На самом деле эта переброска была частью большого плана изменения дислокации русской армии, который был выработан уже давно, ещё до русско-турецкой войны. Новые переброски войск в конце 1887 г., таким образом, не заключали в себе ровно ничего непосредственно угрожающего. Но в накалённой атмосфере 1887 г. австрийцы очень испугались этих военных мероприятий России. Со своей стороны и русская дипломатия (и даже Гире) не рассеивала этих страхов, рассчитывая использовать их для давления на Австрию в вопросе о судьбах болгарского княжеского престола.

В довершение всего осенью, во время пребывания Александра Ш в Копенгагене у родителей его жены, царю были переданы документы, из которых явствовало, что и Бисмарк активно поддерживает князя Фердинанда.

На обратном пути из Копенгагена царь заехал в Берлин. Бисмарк встретил его весьма своеобразно. За день до приезда Александра он издал упомянутый выше указ, запрещавший ломбардирование русских бумаг в Рейхсбанке. А затем, показав таким образом когти, при личной встрече канцлер со всем своим красноречием постарался убедить царя, что Германия вовсе не заинтересована в поддержке Фердинанда Кобургского. При атом, разумеется, Бисмарк доказывал подложность переданных царю документов.

Мольтке и его помощник генерал-квартирмейстер Вальдерзее, ссылаясь на военные приготовления России, требовали превентивной войны против неё. Они указывали на перевес Германии в отношении боевой готовности и напоминали, что в скором времени соотношение сил может измениться. Но как ни ненавидел Бисмарк Россию, он, тем не менее, не хотел войны против неё. Он предвидел необычайные трудности этой войны. Он знал, что она неизбежно осложнится вмешательством Франции, и понимал все тяготы войны на два фронта. Канцлер запугивал Россию, но решительно противился воинственным планам германского генерального штаба.

К концу декабря русское правительство поняло, что угрозы по адресу Австрии ему не дадут ничего. Но и Бисмарк в свою очередь убедился, что не достигнет тех целей, которые себе ставил, и лишь окончательно испортит русско-германские отношения. Тогда канцлер переменил фронт. Он помог царю получить чисто демонстративное удовлетворение, добившись от султана как сюзерена Болгарии прокламации о незаконности избрания Фердинанда. Последний, впрочем, остался на престоле, хотя и не был признан де юре. После этого политическая атмосфера несколько разрядилась. Но состояние Европы напоминало тяжёлое похмелье. Бисмарк не сумел направить русскую политику в нужный ему политический фарватер. Своим нажимом на Россию Бисмарк достиг результатов, прямо обратных тем, к которым стремился: собственной рукой он заложил фундамент того самого франко-русского союза, предотвращению которого он после 1871 г. в течение стольких лет отдавал свои силы.

Деньги, в которых отказывали в Берлине, царское правительство нашло в Париже. В 1887 г. были заключены первые русские займы во Франции, а в 1888–1889 гг. на парижском денежном рынке была проведена огромная финансовая операция по конверсии русского государственного долга. С тех пор один заём следовал за другим. Французский капитал стал главным кредитором царизма. Вскоре царская Россия сделалась важнейшей сферой экспорта французского капитала. Дальнейшие события показали, каким важным политическим орудием явились эти займы в отношениях Франции с царской Россией.

После событий 1887 г. прогерманская клика Фердинанда Кобургского вовлекла Болгарию в орбиту австро-германской политики. Но ни ошибки царской политики, ни преступная деятельность болгарской правящей клики не смогли ослабить чувства солидарности, связывающего болгар с их освободителями — русскими. Это чувство осталось важнейшим политическим фактором, с которым в той или иной мере вынуждена была считаться дипломатия кобургской камарильи.

Одним из результатов ухудшения русско-германских и франко-германских отношений явилось и то, что Бисмарк приостановил германскую колониальную экспансию. Ссориться с Англией снова стало опасно. С 1886 г. Бисмарк не производит новых колониальных захватов, если не считать некоторого расширения ранее приобретённых колоний. В 1889 г. Бисмарк предложил Солсбери заключить союз против Франции. На это ему было отвечено отказом.

Солсбери и английская политика «блестящей изоляции». Во внешней политике Солсбери придерживался так называемой «блестящей изоляции» Англии. Солсбери полагал, что Англия всегда сможет использовать конфликты континентальных держав, чтобы спокойно устраивать свои собственные дела. По своим личным свойствам этот министр был как будто создан для такой политики. Умный и тонкий политик, но великий медлитель, ленивый аристократ, без особых усилий оказавшийся во главе торийской партийной был лишён кипучей энергии Бисмарка, который в непрестанных боях пробивал себе дорогу к власти. Но вместе с тем Солсбери превосходил Бисмарка выдержкой. «Смотреть и выжидать» — такова была его тактика. В лице Солсбери Бисмарк после смерти Горчакова имел единственного более или менее достойного противника на арене европейской дипломатии.

В течение пяти лет между Бисмарком и Солсбери длился скрытый поединок. Решался вопрос, кто из двух партнёров будет втянут в конфликт с Россией. Выигрышной картой Бисмарка были средиземноморская и восточная Антанты. Однако эти полуобязательства всегда давали Англии возможность ускользнуть от участия в войне. Козыри Солсбери были сильнее: он мог рассчитывать на непримиримость мадьяр в отношении России и на то, что если они втянут Австрию в войну, то и Германия волей-неволей вынуждена будет выступить на стороне своей союзницы.

Отставка Бисмарка. Ко времени переговоров с Англией в 1889 г. положение Бисмарка пошатнулось. В марте 1888 г. умерВильгельм i, а через три месяцаскончался и его сын Фридрих iii. На престол вступил Вильгельм ii. Самовлюблённый, суетливый, любитель театральных поз и напыщенных речей, всегда стремившийся играть эффектную роль, молодой кайзер скоро поссорился с властным стариком-канцлером, который не терпел вмешательства в свою политику. Между канцлером и кайзером имелись серьёзные разногласия по вопросу об отношении к России. Генерал Вальдерзее, сменивший в 1888 г. дряхлого Мольтке, продолжал настаивать на превентивной войне против России; молодой кайзер склонялся к этой точке зрения. Бисмарк, как всегда, считал войну против России гибельной.

В силу целого ряда обстоятельств, преимущественно внутренней политики, в марте 1890 г. Бисмарк вынужден был уйти в отставку после 28 лет пребывания на посту главы правительства сначала Пруссии, а затем Германской империи. Это случилось в тот момент, когда между ним и Шуваловым уже начались переговоры о возобновлении договора перестраховки, срок которого истекал в июне 1890 г.

Новый канцлер генерал Каприви был заражён настроениями генерального штаба. Он считал, что избежать войны с Россией нельзя и что договор с ней ввиду этого бесполезен. Таковы же были взгляды и советника ведомства иностранных дел барона Гольштейна. Этот чиновник, скромный по рангу, начал свою карьеру, исполняя обязанности бисмарковского шпиона за своим непосредственным начальником — послом в Париже графом Арнимом. Говорят, Гольштейну доводилось подслушивать беседы Арнима, лёжа под большим диваном в приёмной посольства. Берлинское высшее общество подвергло Гольштейна остракизму, но он держался прочно благодаря всемогущему канцлеру. Это не мешало тому же Гольштейну принимать живейшее участие в интригах против Бисмарка в расчёте на то, что после ухода канцлера к нему самому перейдёт фактическое руководство внешней политикой Германской империи. Голь-штейн не ошибся. Каприви мало смыслил в дипломатии. Не особенно опытен в ней был и новый статс-секретарь Маршалль фон Биберштейн. Между тем Гольштейн прекрасно знал все дела, был на редкость трудоспособен и вскоре прибрал к рукам всю германскую дипломатию. Гольштейн чуждался всякого гласного выступления: он умел действовать только в недрах своего кабинета. Основной чертой его характера была крайняя подозрительность. Она порождала у Гольштейна вечные, часто фантастические, сомнения и страхи: нередко в своих политических выкладках он исходил из совершенно химерических положений. После отставки Бисмарка Гольштейн вообразил, что возобновление договора перестраховки крайне опасно: при ухудшившихся отношениях русское правительство может использовать этот документ, чтобы, показав его австрийцам, взорвать Тройственный союз. Это было чистой фантазией. Никто так не боялся разглашения тайны этого договора, как царь Александр III, чрезвычайно считавшийся с катковскими кругами. Как бы то ни было, Гольштейн, Маршалль и Каприви решили, что договора возобновлять не стоит.

Дипломатия Бисмарка ставила своей задачей предотвращение непосильной войны на два фронта. Дипломатия Каприви считала эту задачу невыполнимой. Она исходила из предпосылки, что Германия должна готовиться к войне против франко-русского блока.

Для успеха подготовки нужно было создать такую группировку, которая превосходила бы по своей силе Россию и Францию, взятые вместе. Ключ к разрешению задачи находился в руках Англии. Её присоединение к Тройственному союзу дало бы ему безусловное превосходство над франко-русской группой. Оно обеспечило бы верность Италии, открытое побережье которой не позволяло ей итти против Англии — этой владычицы морей. Оно помогло бы привлечь и Турцию на сторону Тройственного союза.

Сближение было начато договором, заключённым между Германией и Англией летом 1890 г. Германия уступала Англии ряд важных территорий в Африке, прежде всего Уганду, открывавшую доступ к верховьям Нила. Она соглашалась и на британский протекторат над Занзибаром, центром восточно-африканской торговли. В обмен Англия уступала Германии Гельголанд. Его стратегическое значение было огромно. Гельголанд является ключом к германскому побережью Северного моря. Англичане в те годы недооценивали важность этой позиции.

Однако, невзирая на удачное начало англо-германского сближения, надежды Каприви на Англию не оправдались. Английское правительство упорно отклоняло многократные предложения примкнуть к Тройственному союзу, которые делал Каприви в период своего канцлерства (с 1890 по 1894 г.).

Бисмарк как дипломат. С уходом Бисмарка завершился крупнейший этап в истории германской дипломатии. Бисмарк был, несомненно, единственным выдающимся дипломатом Германской империи. Он являлся представителем прусского юнкерства и германской буржуазии в период борьбы за национальное объединение Германии, а затем за упрочение созданного им государства. Он жил и действовал в эпоху, когда империализм ещё далеко не сложился. Проблемы колониальной политики не стояли для Бисмарка на первом плане. Не помышлял он и о создании мощного германского флота. Изоляция Франции составляла главную задачу дипломатии первого германского канцлера, а высшим своим достижением он счёл бы новую локализованную войну против Франции — лишь бы удалось добиться прочных гарантий против вмешательства третьих держав. Такая война превратила бы Германию в гегемона Западной Европы.

Отличительной особенностью дипломатии Бисмарка был её боевой и насильнический характер; в этом смысле канцлер был с ног до головы представителем прусского военного государства. К Бисмарку полностью применимо определение Никольсона, что «немецкая политика в основном является политикой силы». Когда Бисмарк видел перед собой противника, то первым движением канцлера было отыскать наиболее уязвимые его места, чтобы как можно сильнее по ним ударить. Нажим и удар были для Бисмарка средством не только побеждать врага, но и добывать себе друзей. Чтобы обеспечить верность союзника, Бисмарк всегда держал против него камень за пазухой. Если подходящего камня в его распоряжении не оказывалось, он старался запугать своих друзей всяческими мнимыми неприятностями, которые он якобы может им причинить.

Если нажим не помогал или при всей своей изобретательности Бисмарку не удавалось отыскать никакого средства давления или шантажа, он обращался к другому излюбленному своему приёму — к подкупу, при этом чаще всего за чужой счёт. Постепенно у него выработались своего рода стандарты взяток. Англичан он покупал содействием в египетских финансовых делах; русских — предоставлением помощи или свободы действий в той или иной из восточных проблем; французов — поддержкой в деле захвата самых разнообразных колониальных территорий. Арсенал таких «подарков» был у Бисмарка достаточно велик.

Менее охотно применял Бисмарк такой дипломатический приём, как компромисс, которым столь богаты летописи дипломатии англо-саксонских стран. Конечно, на протяжении долгой дипломатической деятельности канцлера найдётся немало компромиссов; достаточно вспомнить хотя бы переговоры с Шуваловым о формуле нейтралитета в договоре перестраховки. Но в общем это был не его стиль.

Бисмарк являлся большим реалистом. Он любил, когда это требовалось, толковать о монархической солидарности. Однако это не мешало ему поддерживать республиканцев во Франции, а в 1873 г. и в Испании в противовес монархистам, поскольку он тогда считал, что республиканские правительства в этих странах с точки зрения интересов Германской империи будут наиболее удобными.

Бисмарк не давал простора чувствам в своей политике: он всегда старался руководствоваться исключительно расчётом. Если какое чувство иногда и врывалось в его логику, то чаще всего — гнев. Гнев и ненависть были, пожалуй, единственными эмоциями, которые порой могли на время отклонить канцлера с пути холодного и трезвого расчёта.

Бисмарк полагал, что в политике уместно любое вероломство, позволительна любая гнусность. Пример е русско-германским договором показывает, что Бисмарку ничего не стоило подписать два несовместимых обязательства: лойяльное выполнение одного из них исключало выполнение другого. Эмсская депеша не исчерпывает списка совершённых им провокаций. В сущности, в течение всего своего канцлерства он занимался непрерывным провоцированием русско-турецких, англо-русских или франко-английских конфликтов.

Другой чертой дипломатии Бисмарка была исключительная активность. Бисмарк был энергичной, чрезвычайно деятельной натурой, которая буквально не знала покоя. Его мозг непрерывно и неутомимо работал над поисками всё новых дипломатических комбинаций.

Читая доклады Бисмарка императору, его инструкции послам и записки, которые он порой диктовал для самого себя или для уяснения своих взглядов ближайшим сотрудникам, нельзя не поражаться тем, какое множество сторон международной ситуации охвачено и связано друг с другом в этих документах. Перед читателем развёртывается бесконечно сложная и вместе с тем цельная и продуманная политическая концепция. Странно, но из-под пера этого политического дельца порой выходили строки, которые по своему характеру больше напоминают углублённый теоретический анализ международного положения или серьёзную журнальную статью, нежели официальный документ. Если бисмарковский анализ международного положения поражает своей сложностью, то практические выводы, которые Бисмарк делал из этого анализа, не меньше изумляют многообразием намечаемых дипломатических комбинаций. Простота не принадлежала к особенностям бисмарковской политики, несмотря на то, что цель её бывала обычно выражена с предельной ясностью.

Бисмарк почти всегда отчётливо знал, чего он хочет, и умел развивать поразительное волевое напряжение для достижения своей цели. Шёл, же он к ней иногда и напролом, но чаще — сложными, порой запутанными, тёмными, всегда разнообразными и беспокойными путями.

После мировой войны немецкие историки, без устали фальсифицируя историю, часто изображали Бисмарка как непогрешимого политика. Таковым он, конечно, не был. Список его ошибок не так уж мал. Но, тем не менее, он был крупнейшим дипломатом Германии. Если же сравнить его с деятелями последующего поколения, с теми, которые руководили политикой Германии после его отставки, то он и в самом деле может показаться «недосягаемым» и «непогрешимым» политиком.

Бисмарка изображают порой чуть ли не другом России. Это неверно. Он был её врагом, ибо усматривал в ней главное препятствие для германской гегемонии в Европе. Бисмарк всегда старался вредить России. Он стремился втянуть её в конфликты с Англией, Турцией. Но канцлер был достаточно умён, чтобы понимать, какая огромная сила таится в русском народе. Бисмарк видел, что царская власть сковывает могучие силы России, и это было одной из причин, почему он предпочитал царское самодержавие всякому другому русскому режиму. Всячески вредя России, Бисмарк старался это делать чужими руками. Грозным предостережением звучат строки, посвященные Бисмарком проблеме русско-германской войны. «Эта война с гигантскими размерами своего театра была бы полна опасностей, — говорил Бисмарк. — Примеры Карла XII и Наполеона доказывают, что самые способные полководцы лишь с трудом выпутываются из экспедиции в Россию». И Бисмарк полагал, что война с Россией явилась бы для Германии «большим бедствием». Если бы даже военное счастье улыбнулось Германии в борьбе с Россией, то и тогда «географические условия сделали бы бесконечно трудным доведение этого успеха до конца».

Но Бисмарк шёл дальше. Он не только сознавал трудности войны с Россией. Он считал, что если бы даже, вопреки ожиданию, Германии удалось добиться полного успеха в чисто военном смысле этого слова, то и тогда она не достигла бы настоящей политической победы над Россией, ибо нельзя победить русский народ. Полемизируя со сторонниками нападения на Россию, Бисмарк в 1888 г. писал: «Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведёт к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностыо потребностей…».

Строки эти отнюдь не свидетельствуют о симпатиях канцлера к России. Они говорят о другом: старый хищник был осторожен и зорок.

Франко-русский союз (1891–1893 гг.). Русское правительство без замедления сделало свои выводы из отказа правительства Каприви от возобновления договора перестраховки и из попыток Германии сблизиться с Англией. Франция отныне должна была стать не только кредитором, но и союзником Российской империи. Гире, правда, по мере своих сил тормозил сближение с Францией. Когда весной 1891 г. французское правительство, оправившись от испуга, объявшего его в 1887 г., поставило в Петербурге вопрос о союзе, оно сначала получило уклончивый ответ. Царскому правительству скоро пришлось об этом пожалеть: парижский Ротшильд тут же отказал ему в очередном займе, вдруг вспомнив об участи своих единоверцев-евреев в Российской империи.

В военном союзе Франция нуждалась больше, чем Россия. При этом финансовую зависимость царизма от французского капитала она могла использовать, чтобы побудить Россию связать себя союзными обязательствами. Не следует, однако, видеть в этой зависимости единственную основу франко-русского союза. Хотя и не так сильно, как Франция, но и царское правительство тоже боялось остаться изолированным перед лицом Германии. Особенно встревожилось оно после того, как 6 мая 1891 г. состоялось возобновление Тройственного союза, сопровождавшееся демонстрациями дружбы между его участниками и Англией.

В июле 1891 г. французский флот прибыл с визитом в Кронштадт; при встрече эскадры царь Александр III с непокрытой головой прослушал «Марсельезу». То было невиданным зрелищем: самодержец всероссийский обнажил голову при звуках революционного гимна.

Одновременно с кронштадтской демонстрацией был заключён франко-русский консультативный пакт (самый термин, впрочем, в ту пору ещё не употреблялся). Пакту была придана довольно сложная форма. 21 августа 1891 г. Гире послал русскому послу в Париже Моренгейму письмо для передачи французскому министру иностранных дел Рибо. Письмо начиналось с указания на причины, которые ближайшим образом вызывали заключение франко-русского соглашения. Гире указывал на «положение, создавшееся в Европе благодаря открытому возобновлению Тройственного союза и более или менее вероятному присоединению Великобритании к политическим целям, преследуемым этим союзом». В письме далее констатировалось, что «в случае, если бы мир оказался действительно в опасности, и в особенности в том случае, если бы одна из двух сторон оказалась под угрозой нападения, обе стороны уславливаются договориться о мерах, немедленное и одновременное проведение которых окажется в случае наступления означенных событий настоятельным для обоих правительств». 27 августа Рибо ответил письмом на имя Моренгейма. В нём он подтверждал согласие французского правительства со всеми положениями Гирса и, кроме того, ставил вопрос о переговорах, которые заранее уточнили бы характер предусмотренных данным соглашением «мер». По существу, Рибо предлагал заключение военной конвенции. Летом 1892 г. в Петербург приехал заместитель начальника французского генерального штаба. Во время его пребывания в русской столице военная конвенция была предварительно подписана представителями генеральных штабов. После этого по приказу царя её текст был послан на политическую апробацию министру иностранных дел.

Гире считал, что обмена прошлогодними письмами о взаимной консультации вполне достаточно. Он положил проект конвенции под сукно. В таком положении дело оставалось до декабря 1893 г. Панамский скандал, создавший некоторую неустойчивость внутреннего положения Франции, помогал Гирсу тормозить оформление военной конвенции.

Сдвинуть с мёртвой точки дело франко-русского сближения помогло германское правительство. Оно совершило по отношению к России новые враждебные акты. Стремясь завоевать для своей промышленности русский рынок, оно явно клонило дело к таможенной войне. В 1893 г. такая война, наконец, разразилась. Таможенная война должна была способствовать экономическому закабалению России германским капиталом. В том же году в Германии был принят закон о новом значительном усилении армии. В результате в 1893 г. русская эскадра демонстративно отдала визит французскому флоту в Тулоне. 27 декабря 1893 г. Гире был вынужден сообщить французам, что Александр III одобрил проект франко-русской военной конвенции.

Статья 1 конвенции гласила:

«Если Франция подвергнется нападению Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все свои наличные силы для нападения на Германию.

Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все свои наличные силы для нападения на Германию».

Статья 2 устанавливала, что «в случае мобилизации сил Тройственного союза или одной из входящих в него держав Франция и Россия по поступлении этого известия и не ожидая никакого предварительного соглашения мобилизуют немедленно и одновременно все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам». Далее определялось количество войск, которое будет двинуто Россией и Францией против Германии как сильнейшего члена враждебной группировки. Французы очень добивались, чтобы Россия поменьше сил направляла на австрийский фронт. Для французов было очень важно, чтобы возможно большее количество русских войск было брошено против Германии. Это вынудило бы германское командование перебрасывать на восток свои войска с французского фронта. С апробацией военной конвенции франко-русский союз был окончательно оформлен.

Германское правительство пожинало плоды своего отдаления от России. Страшной ценой расплачивалось оно за близорукость и самонадеянность своей дипломатии: расплатой явился франко-русский союз. Хотя соглашения 1891 и 1893 гг. и оставались строго секретными, но Кронштадт и Тулон достаточно ясно говорили о том, что происходило за кулисами. Германия осложнила отношения с Россией, но не добилась взамен союза с Англией.

Германское правительство попыталось было исправить свою ошибку и вновь сблизиться с Россией. В 1894 г. таможенная война закончилась заключением русско-германского торгового договора. Это отчасти открывало путь и для нормализации политических отношений.

Потребность восстановить неосторожно нарушенные нормальные отношения с Россией была тем сильнее, что влиятельные капиталистические круги Германии всё решительнее требовали приобретения обширных колоний; это означало, что внешняя политика Германии должна вступить на антианглийский путь. Опасность одновременного отчуждения и от России и от Англии была слишком очевидна. За восстановление прежних отношений с Россией агитировал и опальный Бисмарк: он развернул энергичную борьбу против правительства Вильгельма II. Но франко-русский союз стал уже фактом; устранить его Германия не могла.

Итоги развития международных отношений с 1871 по 1893 г. можно резюмировать словами Энгельса: «Крупные военные державы континента разделились на два больших, угрожающих друг другу лагеря: Россия и Франция — с одной стороны, Германия и Австрия — с другой». Англия оставалась пока вне этих двух блоков; она продолжала строить свою политику на их противоречиях. При этом до- середины 90-х годов её дипломатия тяготела скорее к германской группировке, хотя объективно уже в течение довольно долгого времени нарастал англо-германский антагонизм.