• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Плутарх Тесей и Ромул ТЕСЕЙ. I. Ученые, в области географии, обозн...

Плутарх

Тесей и Ромул

ТЕСЕЙ.

I. Ученые, в области географии, обозначают неизвестные им земли на самом краю карты, делая иногда надписи, что за ними -- "безводные, кишащие зверями песчаные пустыни", или: "непроходимые болота", или: "холодная Скифия", не то: "Ледовитое море". Так и я, покончив при составлении своих "Сравнительных жизнеописаний" с тою эпохой, относительно которой имеются достоверные сведения, основанные на исторических изысканиях, вполне мог бы, Сосий Сенецион, сказать о более отдаленных временах, что "раньше них -страна чудес и вымыслов, раздолье для поэтов и мифографов; здесь нет ни действительности, ни правды". Однако, издав биографии законодателя Ликурга и царя Нумы, я счел нелишним вернуться к древней эпохе Ромула, ко времени деятельности которого я приблизился в своих исторических изысканиях. Когда я, выражаясь словами Эсхила, думал:

С подобным мужем выйдет кто на бой?

Кого послать мне? Кто сравнится силой с ним?

я решил за лучшее сопоставить, сравнить основателя блестящих, знаменитых Афин с отцом непобедимого, прославленного Рима. Я желал бы, чтобы мое произведение, очищенное разумом от сказочного вымысла, приняло характер истории; но там, где вымысел упорно борется с здравым смыслом, не хочет слиться с истиной, я рассчитываю на снисходительность читателей, которые не отнесутся сурово к преданиям далекой старины...

II. Между Тесеем и Ромулом много общего, -- происхождение обоих темно, поэтому они считаются потомками богов:

Оба славнейшие воины: в том убедился все мы.

Вместе с тем они физическую силу соединяли с умом. Один из них основал Рим, другой создал Афины, знаменитейшие города в мире; оба похищали женщин; ни один не избег несчастия в собственном доме и ненависти родственников, кроме того, оба они рассорились, говорят, перед смертью со своими согражданами, если только правдой в их жизни считать то, что всего менее носит на себе поэтическую окраску.

III. Со стороны отца, Тесей -- потомок Эрехтея, первых туземных царей, по женской линии -- Пелопа. Пелоп сделался сильнейшим из пелопонесских царей, благодаря как своему богатству, так и своим детям, он выдал многих из своих дочерей за самых уважаемых граждан, из сыновей же многих поставил царями в различных городах. Один из них, дед Тесея, Питфей, основал небольшой город Трезену. Он считался образованнейшим и умнейшим из всех своих современников. Тогда мудрость выражалась, вероятно, в том, представителем чего, идеалом, служит Гесиод, снискавший себе громкую известность своими "Трудами и днями", сборником нравственных изречений. Одно из них:

Другу всегда обеспечена будь договорная плата, -

он заимствовал, по рассказам, у Питфея. Так по крайней мере говорит и философ Аристотель. Какого мнения были о Питфее, видно из Еврипида, который называет Ипполита "питомцем благочестивого Питфея".

Бездетный Эгей получил, говорят, от спрошенной им Пифии известный оракул, где ему запрещалось иметь сношения с женщинами до своего приезда в Афины. Прорицание казалось ему не вполне ясным, вследствие чего он отправился в Трезену и рассказал Питфею об оракуле, где говорилось:

Нижний конец бурдюка не развязывай, воин могучий,

Раньше, чем ты посетишь народ пределов афинских.

Питфей, очевидно, понял смысл оракула и с помощью убеждения или же обмана только заставил Эгея вступить в связь с Этрой. Разделив с ней любовь, последний узнал, что имел сношение с дочерью Питфея. Заметив ее беременность, он оставил свой меч и сандалии, скрыв их под большим камнем, имевшим углубление, достаточное для того, чтобы скрыть положенное туда, признался одной своей жене, приказав ей, когда родившийся у него сын достигнет совершеннолетия и будет в состоянии приподнять камень и взять то, что положено под ним, послать его с этим к отцу, но так, чтобы об этом никто не знал, с сохранением глубочайшей тайны, -- он сильно боялся Паллантидов, своих врагов, пятидесяти сыновей Палланта, относившихся к нему с презрением за его бездетность, -- и уехал.

IV. У Этры родился сын, который немедленно получил имя Тесей, быть может, по рассказам, потому, что для него были "положены" под камнем знаки его происхождения, или же потому, что Эгей впоследствии "усыновил" его в Афинах. Он воспитывался у Питфея; наставником и воспитателем его был Коннид, которому афиняне до сих пор еще приносят в жертву барана за день до праздника в честь Тесея. Они помнят о нем и чтут его несравненно с большим правом, нежели чтут Силаниона или Паррасия, рисовавших портреты Тесея и делавших его бюсты.

V. В то время существовал еще обычай -- тем из мальчиков, которые достигли совершеннолетия, отправляться в Дельфы и посвящать свои волосы богу. Тесей пошел в Дельфы. Одно место, находящееся здесь, и до сих пор еще известное под именем "тесеи", получило, говорят, свое имя от него. Он остриг волосы только спереди, по примеру гомеровских абантов. Подобного рода стрижка называется в честь его "тесеевой". Обычай стричь волосы таким именно образом завели абанты, но заимствовали его не от арабов, как думают некоторые, и следовали, в данном случае, не мисийцам, -- они были воинственным народом, сражавшимся лицом к лицу, умевшим превосходно драться с врагом врукопашную, о чем говорит Архилох:

То не пращи засвистят и не с луков бесчисленных стрелы

Вдаль понесутся, когда бой на равнине зачнет

Арес могучий: мечей многостопная грянет работа,

В бое подобном они опытны боле всего, -

Мужи -- владыки Эвбеи, копейщики славные...

Таким образом, они стриглись для того, чтобы не давать неприятелю возможности схватывать их за волосы. Без сомнения, об этом знал и Александр Македонский, приказавший, говорят, своим полководцам выбрить македонянам бороды, за которые их можно было очень легко схватить в сражении.

VI. Этра долго скрывала от Тесея его настоящее происхождение. Питфей распустил слух, будто она родила его от Посейдона: Посейдон пользуется у трезенцев особенным почитанием. Этот бог считается покровителем их города; они посвящают ему начатки плодов. На их монетах находится изображение трезубца.

Мальчиком Тесей отличался телесною силой, храбростью и умом, соединенным с сообразительностью, поэтому Этра подвела его однажды к камню, рассказала ему об его истинном происхождении и велела взять отцовские знаки и ехать морем в Афины. Он приподнял камень и легко сдвинул его с места, но плыть морем отказался, хотя дорога была безопасна и хотя его просили об этом дед и мать: идти в Афины сухим путем было опасно, так как не было ни одного спокойного места, где не грозило бы опасности со стороны разбойников и убийц. В то время люди имели сильные руки, быстрые ноги и крепкое тело и не знали усталости, но свои природные дары не употребляли ни на что честное и полезное, напротив, они гордились своею не знавшею меры наглостью; их сила находила себе применение в кровожадности и жестокости, -- в том, что они брали, обижали и уничтожали все попадавшееся им по дороге. По их мнению, люди восторгались чувствами стыда, справедливости, беспристрастия и человечности потому, что боялись обижать сами и опасались обиды со стороны обиженного. Сильным, по их убеждению, не следовало думать ни о чем подобном. Геракл во время своих странствований убил, уничтожил одних из них, другие же в страхе скрылись при его приближении, бежали и были презираемы в своем унижении. Но когда Геракла постигло несчастие, и он, убив Ифита, удалился в Лидию, где долго служил в качестве раба у Омфалы, добровольно наложив на себя наказание за совершенное им убийство, -- в то время одна Лидия наслаждалась глубоким миром и безопасностью, Греция же снова стала местом преступлений, которые дали знать о себе, не встречая ни с чьей стороны отпора или сопротивления. Вот почему дорога сухим путем из Пелопоннеса в Афины была небезопасна. Питфей, описывая Тесею каждого из разбойников и рассказывая, как он поступает с чужестранцами, убеждал его ехать морем. Но Тесея, вероятно, давно воспламеняла слава подвигов Геракла. Он благоговел перед ним и с жадностью слушал рассказы о нем, в особенности тех, кто его видел, и был свидетелем его поступков, и слышал, что он говорил. Ясно, в то время Тесей находился совершенно в таком же настроении, в каком много позже находился Фемистокл, сказавший, что "лавры Мильтиада не дают ему спать". Точно так же и Тесей, завидуя подвигам Геракла, видел его деяния даже ночью, во время сна; но и днем в нем говорила ревность и возбуждала его душу на такие же подвиги.

VII. Их связывало и родство по крови -- Этра была дочерью Питфея, Алкмена -- Лисидики, Лисидика же и Питфей были братом и сестрою, детьми Гипподамии и Пелопа. Юноше казалось поэтому стыдным и позорным, что Геракл ходил, отыскивая всюду злодеев, очищая от них землю и море, между тем как он бежит от представляющегося ему случая показать свою доблесть; думая ехать морем, он позорил бы того, кого другие считали его отцом; он принес бы своему настоящему отцу знаки своего происхождения -- сандалии и меч -- не обагренными кровью и не доказал бы вскоре своими подвигами и делами благородства своего происхождения... С такими мыслями, с такими планами он пустился в путь, дав себе слово не обижать никого и наказывать только нападающих.

VIII. Прежде всего он встретил в области Эпидавра -- Перифета, которому оружие заменяла дубина, вследствие чего его называли "Дубиноносцем". Он схватил юношу и не давал ему идти вперед; тогда тот вступил с ним в борьбу и убил его. Дубина так понравилась ему, что он взял ее себе вместо оружия; она служила ему тем же, чем Гераклу -- львиная шкура. Последний носил ее в доказательство чудовищной величины убитого им зверя, Тесей же, нося дубину, как бы говорил, что он победил ее прежнего владельца, но ее нынешний владелец -- непобедим.

На Истме он убил "Сгибателя сосен", Синида, таким же образом, каким тот успел лишить жизни многих. Он не старался учиться у него этому способу, но доказал, что доблесть -- выше всякого искусства и упражнения. У Синида была громадного роста красавица дочь, Перигуна. Когда отец ее был убит, она убежала. Тесей везде искал ее; но она убежала в густую чащу, поросшую стойбой и дикой спаржей, и вполне искренно, с детскою простотою молила их, -- как будто они могли понимать ее! -- спасти ее, спрятать, с клятвой обещая никогда не ломать, не жечь их. Тогда Тесей стал звать ее, поклялся взять на свое попечение и не сделать ей никакого вреда--и она вышла. От Тесея она родила Меланиппа. Впоследствии Тесей выдал ее замуж за сына Эврита, эхалийского царя Дейонея. Меланипп, сын Тесея, был отцом Иокса, основавшего, вместе с Орнитом, колонию в Карий. Вот почему мужчины и женщины рода Иоксидов, чтя обычай дедов, не жгут ни терна, ни дикой спаржи, ни стойбы, напротив, чтут и берегут их.

IX. Кроммионский кабан, иначе Фея, был опасным и злым зверем, с которым было трудно справиться. Тесей напал на него и убил мимоходом, чтобы не заставить думать, что он делает все по необходимости; кроме того, он считал, что честный человек должен защищаться только от нападений негодяев, на зверей же он обязан нападать первым и вести с ними борьбу не на живот, а на смерть. По рассказам некоторых, Фея была кровожадной и безнравственной разбойницей, жившей в Кроммионе. "Кабаном" ее прозвали за ее нрав и образ жизни; позже ее убил Тесей.

X. На границе Мегариды он умертвил Скирона, сбросив его со скалы. По общераспространенному преданию, он грабил прохожих; но некоторые говорят, что он нагло и дерзко протягивал свои ноги и приказывал чужеземцам мыть их, затем, в то время как они их мыли, толкал их ногой и сбрасывал в море. Мегарские историки не соглашаются с этим преданием, "борются", выражаясь словами Симонида, "с вековой стариною", -- они говорят, что Скирон не был ни разбойником, ни злодеем, напротив, он уничтожал разбойников и был родственником и другом честных и справедливых людей. Эака греки глубоко уважают за его благочестие; царю саламинскому Кихрею воздают в Афинах божеские почести; высоконравственные качества Пелея и Теламона известны каждому, между тем Скирон приходился Кихрею зятем, Эаку -- тестем, Пелею и Теламону -- дедом, так как последние были сыновьями Эндеиды, дочери Скирона и Хариклы. Каким же образом мог отъявленный негодяй сделаться родственником прекрасных во всех отношениях людей и меняться с ними тем, что всего выше и дороже? Тесей, говорят они, убил Скирона не тогда, когда в первый раз шел в Афины, а позже, когда отнял у мегарцев Элевсин, обманув начальника гарнизона Диокла. Вот сколько здесь противоречий!

XI. В Элевсине Тесей убил аркадца Керкиона, немного далее он встретил в Герме Дамаста Растягателя, заставив его самого сровняться длиною с его кроватью, как он делал это с другими. В подобного рода случаях Тесей брал пример с Геракла, который наказывал своих врагов так же, как они хотели лишить жизни его, -- Бусирида он принес в жертву, Антея победил в борьбе, Кикна одолел в поединке и Термера -- убил, разбив ему голову. Отсюда, говорят, и происходит поговорка "Термерово горе" -- вероятно, Термер убивал попадавшихся ему навстречу, ударяя о них своей головою. Так наказывал злодеев и Тесей, -- каким мучениям подвергали они других, таким же мучениям подвергал он их; делая разного рода несправедливости, они терпели справедливое.

XII. Идя дальше, он пришел к Кефису, где его встретили потомки Фитала, первые радушно принявшие его люди. Он просил их очистить его от убийства, и они исполнили все требуемые законом очистительные обряды, принесли умилостивительную жертву и угостили его у себя в доме обедом, между тем как до них никто во всю дорогу не оказал ему радушного приема.

Восьмого числа крония месяца, нынешнего гекатомбеона, он пришел, говорят, к месту назначения. Войдя в город, он нашел, что среди граждан царствуют раздоры и несогласия; лично Эгей испытывал у себя дома одни неприятности. Дело в том, что бежавшая из Коринфа Медея обещала Эгею вылечить его своими снадобьями от бездетности и жила с ним. Зная заранее о предстоящем приходе Тесея, она убедила ничего не подозревавшего старого, во всем видевшего угрозу мятежа Эгея отравить гостя за столом. Сев завтракать, Тесей не счел нужным объявить первым, кто он, -- он хотел предоставить узнать его отцу. Когда ему подали мясо, он вынул нож, чтобы разрезать его, и показал нож отцу. Едва Эгей узнал его, он бросил кубок с ядом, задал сыну несколько вопросов, обнял его, созвал Народное собрание и представил гражданам, восторженно принявшим его за его геройство. Говорят, место, где вылился яд из брошенного кубка, находится теперь в храме Аполлона-Дельфиния и обнесено решеткой. Здесь стоял дворец Эгея; изображение Гермеса, стоящее на восточной стороне храма, называется "Гермесом у Эгеевых ворот",

XIII. Сыновья Палланта надеялись сначала, что, по смерти бездетного Эгея, престол перейдет к ним. Но, когда наследником объявлен был Тесей, они сочли себя оскорбленными, так как мало того, что сам Эгей был приемным сыном Пандиона и не имел ничего общего с потомством Эрехтея, наследником престола сделался Тесей, также пришелец и иностранец, -- и взялись за оружие. Они разделились на два отряда: одни из них двинулись, под предводительством отца, из Сфетта прямо на столицу, другие спрятались в засаде у Гаргетта с целью напасть на противников с двух сторон. С ними был уроженец Агнунта глашатай Леой. Он открыл Тесею замыслы сыновей Палланта. Тот неожиданно напал на засевших в засаду и истребил их всех. Другие, бывшие с Паллантом, разбежались, когда узнали о случившемся. Вот почему, говорят, палленский дем не роднится с гражданами агнунтского дема; точно так же в первом из них глашатаи не созывают народ обычным криком: "слушай, народ!" -- они ненавидят это слово, напоминающее им об измене.

XIV. Чтобы не сидеть без дела и в то же время снискать любовь народа, Тесей отправился против марафонского быка, причинявшего в то время немало вреда жителям Четырехградия. Он одолел его, провел живьем по городу на виду у всех и, наконец, принес в жертву Аполлону-Дельфинию. Предание о Гекале, радушно принявшей и угостившей Тесея, имеет, вероятно, долю правды, -- по крайней мере соседние между собой демы приносят общую жертву Зевсу-Гекале, причем чтут Гекалу, -- называя ее уменьшительным именем, Гекалиной, -- за то, что она радушно приняла совсем еще юного Тесея, ласкала его по-старушечьи и называла, из любви к нему, уменьшительными именами. Когда он шел в бой, она дала обет принести за него жертву, если он вернется живым, но умерла до его возвращения. В награду за ее гостеприимство Тесей, по рассказу историка Филохора, приказал оказывать ей почести, о которых сказано выше.

XV. Вскоре с Крита в третий раз приехали послы. Мстя за смерть Андрогея, изменнически, как думали, убитого в Аттике, Минос объявил ей войну и наносил населению огромный вред. Наслали на страну бедствие и боги -настал голод, свирепствовали повальные болезни. Оракул объявил афинянам, чтобы они дали Миносу удовлетворение и заключили с ним мир, причем говорил, что царь перестанет сердиться на них и их бедствиям наступит конец, вследствие чего они отправили к нему посла и заключили мир, с условием посылать каждые девять лет в дань семь мальчиков и столько же девушек, -- с чем согласно большинство историков. Если верить преданию, любимому трагиками, детей, по приезде их на Крит, съедал в лабиринте Минотавр, или же они бродили там и, не находя выхода, погибали. Еврипид говорит, что Минотавр был:

Пород смешенье двух, чудовищный урод,

или:

Он вполовину бык и вполовину муж.

XVI. Филохор говорит, что критяне не согласны с этим преданием. По их словам, лабиринт был тюрьмою, в которой страшного было только то, что заключенные не могли убежать из нее. Минос устроил в память Андрогея гимнастические игры, где раздавал в награду победителям детей, содержавшихся до этого в лабиринте. На одних из первых игр одержал победу пользовавшийся тогда огромным влиянием у царя его полководец Тавр, человек суровый и неприветливый, который обращался гордо и жестоко и с афинскими детьми. Даже Аристотель, описывая государственное устройство боттийского округа, очевидно, не верит, чтобы Минос убивал детей, но думает, что они до старости жили на Крите в качестве рабов. Когда однажды критяне, исполняя давно данный ими обет, отправили в Дельфы своих первенцев, в числе посланных, говорят они, находились и потомки афинян. Они не могли достать здесь себе средства к существованию, поэтому отправились сперва в Италию, где и поселились в Апулии. Отсюда они снова переселились -- во Фракию и стали называться боттийцами. Вот почему боттийские девушки, принося некоторые жертвы, припевают: "пойдемте в Афины".

Из этого примера видно, как опасно навлечь на себя ненависть города, у которого есть прозаики и поэты. На афинских сценах о Миносе отзываются всегда дурно, бранят его. Напрасно Гесиод называет его "идеалом царей" или Гомер -- "советником Зевса", -- трагики одержали верх и с театральных подмостков всюду распространили о нем дурную славу, как о человеке суровом и грубом. И тот же Минос считается царем-законодателем, а Радамант -- судьею и стражем составленных Миносом законов!

XVII. Когда настало время в третий раз платить дань, когда отцы семейств, имевшие сыновей, должны были кидать жребий, -- ненависть граждан против Эгея вспыхнула снова. Они плакали и негодовали, что один он, виновный во всем, остается безнаказанным и, назначив своим наследником незаконнорожденного сына, иностранца, заставляет их сиротеть, лишаться своих законных сыновей. Тяжело было слушать это Тесею. Он решил, что ему нельзя оставаться безучастным, напротив, он должен делить горе своих сограждан. Он явился и сказал, что готов ехать, не вынимая жребия. Все были удивлены его благородною решимостью и полюбили его за преданность народу. Эгей просил и умолял его не ехать; но, видя, что он непреклонен и не желает отказываться от своего решения, велел метать жребий другим детям. Гелланик же говорит, что граждане посылали мальчиков или девушек вовсе не по жребию, но что Минос сам приезжал и выбирал их и что, согласно условию договора, он выбрал Тесея предпочтительно перед всеми; что, по договору, афинянам следовало также дать ему корабль, дети должны были сесть с ним на корабль, но не брать с собой оружия, и что уплата дани должна была прекратиться со смертью Минотавра.

До сих пор для детей не было никакой надежды на спасение, поэтому афиняне посылали корабль с черными парусами в знак ожидаемого несчастия; но теперь Тесей успел ободрить отца, внушил ему надежду, что он убьет Минотавра, и царь велел дать кормчему и белый парус, приказав ему поднять его на возвратном пути, если Тесей останется жив, или же, в случае несчастия, -- плыть с черным. Симонид говорит, что Эгей дал не белый парус, а темно-красный, "выкрашенный соком цветов ветвистого красного дуба", и что это должно было служить знаком спасения. По Симониду, кормчим корабля был сын Амарсия, Ферекл. Филохор же говорит, что Тесей взял от Скира кормчим саламинца Навситоя, помощником кормчего -- Феака, так как в то время афиняне мало занимались мореплаванием. Между молодыми людьми мы встречаем и Менеста, племянника Скира. Справедливость этого подтверждается храмами героев Навситоя и Феака, построенными Тесеем в Фалере, возле храма Скира, и установленным в честь их праздником "Кибернесий".

XVIII. Когда метанье жребия кончилось, Тесей вывел из пританея всех, кому достался жребий, вошел с ними в храм Аполлона-Дельфиния и посвятил за них Аполлону просительную ветвь. То была обвитая белой шерстью ветвь священной маслины. После молитвы он взошел, шестого мунихиона, на корабль, -- день, в который до сих пор еще девушек посылают молиться в храм. Говорят, дельфийский оракул дал ему совет взять в путеводительницы Афродиту, пригласить ее быть его спутницей и что, когда он приносил на морском берегу в жертву козу, она внезапно превратилась в козла, отсюда прозвище богини -"Козлиная".

XIX. Лишь только он приехал на Крит, в него влюбилась -- в чем согласны все прозаики и поэты -- Ариадна, дала ему нить и научила его, как ему выбраться из извилистого лабиринта, после чего он убил Минотавра и отплыл с Ариадной и молодыми людьми. Ферекид говорит, что Тесей пробуравил дно критских кораблей, чтобы лишить их возможности гнаться за ними. По рассказу же Демона, он убил полководца Миноса, Тавра, который напал с флотом в гавани на Тесея, когда последний готовился сняться с якоря. По словам историка Филохора, когда Минос устроил игры, для всех было ясно, что победителем останется опять Тавр, вследствие чего его возненавидели, -- его влиянием тяготились из-за его характера; кроме того, его подозревали в связи с Пасифаей. Вот почему Минос согласился на просьбу Тесея вступить в состязание с Тавром.

На Крите в числе зрителей игр обычай позволяет находиться и женщинам, вследствие чего на них присутствовала и Ариадна, которая была очарована наружностью Тесея и пришла в восторг, когда он оказался сильней всех. Минос обрадовался больше всего тому, что побежден был в борьбе и поднят на смех Тавр, поэтому он отдал Тесею молодых людей и освободил его город от дани. Клидем рассказывает об этом подробно, но совершенно иначе, и начинает с более раннего времени. У греков, говорит он, установился обычай, что экипаж каждой триеры должен состоять во время плавания отнюдь не более как из пяти человек; исключение было сделано для одного Ясона, капитана Арго, преследовавшего пиратов. Когда Дедал бежал на корабле в Афины, Минос, вопреки установившемуся обычаю пустившийся за ним в погоню на своих военных кораблях, был занесен бурею к берегам Сицилии, где и умер. Сын его, Девкалион, рассердившись на афинян, отправил послов с требованием выдачи Дедала, грозя в случае отказа убить молодых людей, данных в заложники Миносу. Тесей с достоинством отвечал ему, что он не может выдать Дедала, своего родственника, и притом родственника по крови, так как мать его, Меропа, была дочерью Эрехтея; сам между тем приказал строить корабли, частью в своих владениях, в тиметском деме, вдали от дорог, шедших в чужие владения, частью у Питфея в Трезене, желая скрыть свои намерения. Когда все было готово, он отплыл в Крит, взяв в качестве проводников Дедала и других критских беглецов. Для всех это было тайной. Критяне думали, что приближается дружественный корабль. Тесей, овладев гаванью, сделал высадку и неожиданно появился под стенами Кносса. Он выиграл сражение перед воротами лабиринта, убил Девкалиона вместе с его свитой, завязал с вступившей на престол Ариадной переговоры, получил, по условию, обратно молодых людей и, кроме того, заключил мир между афинянами и критянами, причем обе стороны клялись не начинать войны.

XX. Относительно этого, точно так же как и об Ариадне, существует множество ничего общего не имеющих между собою преданий. Одни говорят, что девушка, брошенная Тесеем, повесилась, другие, что матросы высадили ее на Наксосе, где она вышла замуж за жреца Диониса, Энара, потому что Тесей изменил ей, полюбил другую.

Страсть пожирала его к Панопеевой дочери, Эгле.

По словам мегарца Герея, Писистрат приказал выпустить этот стих из Гесиода, как, с другой стороны, велел, из желания польстить афинянам, внести в "Заклинание мертвых" Гомера стих:

Славных, богами рожденных, -- Тесея царя, Пирифоя.

Некоторые рассказывают, что Ариадна родила Тесею Энопиона и Стафила, о которых упоминает, впрочем, и хиосец Ион, говоря о своем родном городе:

Энопион Тесеид град этот встарь основал.

Самое благоприятное для Тесея предание известно каждому. Впрочем, аматунтец Пеон приводит относительно этого ничего общего не имеющее с другими сказание. Когда Тесей, говорит он, был занесен бурею к берегам Кипра, он высадил на берег беременную, дурно себя чувствовавшую вследствие качки и больную Ариадну и оставил ее одну на берегу, сам же снова выехал в море на помощь кораблю. Тамошние женщины ласково встретили Ариадну, утешали ее в унылом одиночестве, приносили ей мнимые письма от Тесея, помогали ей, ухаживали за ней во время ее беременности и, когда она умерла, не разрешившись от бремени, похоронили ее. Когда Тесей вернулся, он, убитый горем, дал туземцам деньги с условием, чтобы они приносили Ариадне жертвы, и поставил в память ее две крошечные статуэтки -- серебряную и медную.

Второго горпиея, в день жертвы, один молодой человек ложится на постель и подражает стонам и движениям мучащейся родами женщины. Рощу, где показывают ее гробницу, аматунтцы зовут рощей "Афродиты-Ариадны".

Некоторые наксосские историки придерживаются также особого предания.

По их рассказам, было два Миноса и две Ариадны. Одна из них вышла замуж на Наксосе за Диониса и была родоначальницей фамилии Стафила, младшая была похищена Тесеем и, покинутая им, приехала на Наксос вместе со своей кормилицей, Коркиной, гробницу которой показывают до сих пор. Ариадна умерла также здесь; но оказываемые ей почести не имеют по своему характеру ничего общего с почестями, оказываемыми первой: праздник в честь первой носит веселый, шутливый характер, жертвы в честь второй происходят в грустном, смешанном с унынием настроении.

XXI. На возвратном пути из Крита Тесей пристал к Делосу. Принесши богу жертву и посвятив ему статую Афродиты, полученную им от Ариадны, он устроил вместе с молодыми людьми танец, который и в настоящее время исполняется на Делосе, танец, где в ритме делались запутанные фигуры, затем участвующие становились в обыкновенном порядке, в подражание запутанным ходам и извилинам лабиринта. По словам историка Дикеарха, делосцы называют этот танец "журавлем". Тесей исполнил его вкруг Рогового алтаря, сложенного исключительно из левых рогов животных. Ему же приписывают учреждение на Делосе гимнастических состязаний, причем он первый дал тогда победителям пальмовую ветвь.

Подъезжая к Аттике, он забыл на радостях, забыл и его кормчий -переменить паруса, чтобы дать знать Эгею об их спасении. В отчаянии царь бросился со скалы и погиб. Приехав, сам Тесей занялся в Фалере приготовлениями к жертве, которую он, при своем отъезде, дал обет принести богам, в город же отправил глашатая объявить о своем спасении.

XXII. Глашатай встретил многих граждан, оплакивавших смерть царя, и в то же время таких, которые приняли его с радостью и готовы были надеть на него венок в благодарность за добрую весть. Он взял венки, украсил ими свой жезл и вернулся на берег моря, но стал поодаль, не желая нарушать жертвенного обряда, так как Тесей еще не кончил жертвоприношения. Когда жертва была принесена, он сообщил Тесею о смерти Эгея. Тесей с печальными криками шумно поспешил к городу вместе с товарищами. Вот почему до сих пор еще, в праздник Осхофорий, венки надевают не на глашатая, а на его жезл, и присутствующие при жертвоприношениях кричат: "элэлей!" и "увы! увы!" Первый крик -- его издают обыкновенно те, кто спешит, -- крик победы, второй -знак ужаса и смущения.

Похоронив отца, Тесей седьмого пианепсиона исполнил обет, данный им Аполлону, -- в этот день он с товарищами вступил в город после своего спасения. Обычай варить при этом овощи объясняется тем, что они после своего спасения собрали вместе остатки съестных припасов, сварили в одном горшке и съели их за одним обедом. Иресиону же, ветвь маслины, обвитую, как и просительная ветвь, шерстью, выносят увешенной начатками различного рода полевых плодов в воспоминание прекратившегося голода, причем поют:

Иресиона, даруй нам фиги и хлеб в изобилье,

Дай нам меда вкусить, натереться оливковым маслом,

Чистого дай нам вина, чтоб сладко уснуть, опьянившись.

Некоторые говорят, впрочем, что эти обряды учреждены в память Гераклидов, которых содержали таким образом афиняне. Большинство же держится названного выше объяснения.

XXIII. Корабль, на котором отплыл Тесей с молодыми людьми и счастливо вернулся, был тридцативесельный. Афиняне берегли его до времен Деметрия Фалерского, причем отрывали старые доски и заменяли их другими, крепкими, вследствие чего даже философы, рассуждая об увеличении размеров существующего в природе, спорили, приводя в пример этот корабль, -- одни говорили, что он остается тем же, чем был раньше, другие -- что его более не существует. Точно так же и справляемый ими праздник Осхофорий установлен Тесеем. Он не взял с собою всех вынувших тогда жребий девушек, но выбрал из числа своих товарищей двух молодых людей женственной, нежной наружности, но мужественных душою и решительных, велел им брать теплые ванны, жить беззаботно, употреблять втиранья и масла для волос и для придания нежности и здорового цвета коже, изменил, насколько мог, их внешность, научил, как им точнее подражать женскому голосу, манерам и походке, не быть никем узнанными, и посадил между девушек, не возбудив ни в ком подозрения. По приезде он сам шел в торжественной процессии вместе с молодыми людьми, одетыми так, как одеваются теперь те, кто носит виноградные ветви. Они носят их, по преданию, в честь Диониса и Ариадны, или, вернее, потому, что их возвращение совпало с временем сбора плодов. Здесь принимают участие и "дипнофоры", присутствующие также и при жертвоприношении, изображая собой матерей вынувшей жребий молодежи. Они бегают вкруг нее, принося ей мясо и другую пищу. Они рассказывают и сказки, как рассказывали своим детям сказки и те матери -- утешая и ободряя их. Об этом говорит и историк Демон. Тесею был отведен для жертвы особый участок земли. Он приказал тем семействам, которые должны были давать дань, делать ему взнос на расходы по жертвоприношению. Приносить жертву лежало на обязанности Фиталидов, в знак признательности за радушный прием ими Тесея.

XXIV. После смерти Эгея он задумал великое, прекрасное дело и соединил аттические общины в один город. Он образовал один город и один народ, между тем как раньше последний был рассеян и только с трудом мог быть собран для совещания об общем благе. Иногда среди его вспыхивали ссоры и кровавые распри. Тесей являлся с советом в каждый дем и в каждый род. Не занимавшие никаких должностей и бедные граждане охотно слушали его, аристократам же он предлагал учредить демократическую республику, лишь бы ему дали начальство над войсками и право блюсти законы; во всем остальном он не желал иметь никаких преимуществ. Одних он убедил, другие же предпочли согласиться добровольно, нежели быть принужденными, так как они боялись его, уже сильной, власти и смелого характера. Тогда он уничтожил отдельные пританеи, Советы и власти, построил один пританеи, общий для всех, и здание Совета, на месте нынешнего старого города, назвал город Афинами и учредил общий жертвенный праздник -- Панафинеи. Кроме того, он установил праздник Мете-кии с жертвами, приносимыми до сих пор еще шестнадцатого гекатомбеона.

Сложив с себя, по условию, царскую власть, он решил придать государству устройство, советуясь с оракулом. Дельфийский оракул прислал ему следующий ответ на вопрос его о судьбе города:

Отпрыск Эгея, Тесей, Питфеевой дочери чадо!

Многих чужих городов и земель пределы и жребий

Городу вашему сам мой отец вручил и доверил.

Но не страшись чрезмерно и дух свой печалью не мучай;

Будешь, как легкий бурдюк, по морской ты плавать пучине.

Точно так же и сивилла отвечала, позже, на вопрос о судьбе города, что

Вглубь, как бурдюк, погрузишься -- тонуть же судьба

не позволит.

XXV. Желая еще более увеличить население города, Тесей приглашал селиться в нем всех на равных правах. Крик: "сюда, все народы!" приписывают Тесею, желавшему учредить всеобщую республику. Но он не хотел, чтобы его народ представлял беспорядочную, бесформенную, стекшуюся со всех сторон нестройную толпу, поэтому он первым разделил его на сословия благородных, землевладельцев и ремесленников. Благородным он поручил заведование религиозными обрядами, высшие правительственные места, сделал их блюстителями законов и толкователями тайн божеских и человеческих; но в остальном права их были те же, что и других граждан, -- благородные имели преимущество в том, что им оказывалось больше почету, землевладельцы были полезнее других; ремесленники -- многочисленнее. Что он первым принял сторону народа, об этом говорит Аристотель; в доказательство того, что он отменил единовластие, мы можем, кажется, сослаться и на Гомера, который в списке судов флота одних афинян зовет свободным народом.

Тесей бил также монету с изображением быка, -- быть может, марафонского быка, или же по сходству его названия с именем полководца Миноса, или же из желания приучить народ к земледелию. Ему же, говорят, обязаны своим происхождением выражения "стоимостью в сто быков или в десять быков". Он присоединил Мегариду к Аттике и поставил на Истме знаменитый столб, приказав написать в двух шестистопных ямбах обозначение границ. На восточной стороне стояло: "не здесь Пелопоннес, здесь Ионийский край", на западной: "вот где Пелопоннес, -- Иония не здесь". Он первым учредил там гимнастические игры по примеру Геракла. Как Геракл учредил Олимпийские игры -- в честь Зевса, так Тесей велел праздновать грекам Истмийские -- в честь Посейдона. Игры, происходившие там ночью в честь Меликерта, носили скорей религиозный характер, нежели были публичным зрелищем и народным праздником. Некоторые утверждают, что Тесей учредил Истмийские игры в память Скирона, желая очиститься в убийстве своего родственника: Скирон был сыном Канета и дочери Питфея, Гениохи. Другие говорят, что Тесей установил игры в память Синида, а не Скирона. Он приказал раз навсегда, чтобы на Истмийских играх коринфяне давали приезжим афинянам почетные места на таком пространстве, какое займет разложенный на земле парус "священного корабля". Так, по крайней мере, передают историки Гелланик и галикарнассец Андрон.

XXVI. Затем, как рассказывает Филохор и некоторые другие, Тесей уехал в Эвксинский Понт -- в поход на амазонок, вместе с Гераклом, и получил в награду за храбрость Антиопу. Но большинство, между прочим Ферекид, Гелланик и Геродор, говорит, что Тесей уехал позже Геракла на своем собственном корабле и взял амазонку в плен, -- что имеет за собой больше вероятия: никто другой не передает, чтобы кто-либо из его товарищей по походу взял в плен амазонку. Бион рассказывает, что он взял ее обманом и увез. Дело в том, что амазонки в действительности любят мужчин и не думали бежать, когда Тесей кинул якорь в виду берега, напротив, прислали ему подарки. Он пригласил принесшую их взойти на корабль и, когда она взошла, снялся с якоря. Менекрат, историк вифинского города Никеи, пишет, что Тесей жил там с амазонкою и что вместе с ним отправились в поход три молодые афинянина, родные брата: Эвней, Тоант и Солоент. Последний влюбился в Антиопу, но, скрывая свою страсть от других, сказал о ней одному из своих товарищей. Тот передал о случившемся Антиопе, которая отвечала на предложение решительным отказом, но тем не менее поступила умно, вела себя спокойно и не пожаловалась Тесею. Солоент в отчаянии бросился в реку и погиб. Узнав причину страданий молодого человека, Тесей был глубоко опечален и в своем горе вспомнил о данном ему оракуле. Дельфийская пифия велела ему, если им в чужой земле овладеет лютая скорбь, жгучая печаль, построить на том месте город и назначить его начальником кого-либо из окружающих. Вследствие этого Тесей назвал основанный им город, в честь жрицы, -- Пифополем, соседнюю реку, в честь молодого человека, -- Солоентом. Властями и блюстителями законов он оставил в нем его братьев и афинянина, Герма, из благородного сословия. Вот почему пифополитанцы зовут одно место "домом Гермеса", а не "домом Герма", ошибочно прибавляя лишний слог, и неправильно приписывают богу честь, которую следует приписать герою.

XXVII. Похищение амазонки привело к войне с амазонками, войне опасной, хотя и с женщинами: если бы они не завладели страною и не дошли, не встречая нигде сопротивления, до города, они не расположились бы лагерем в самой столице и не дали бы сражения в виду Пникса и холма Мусея. Словам историка Гелланика, что они перешли Босфор Киммерийский по льду, трудно верить; но что они стояли лагерем в самом городе, можно судить по названиям мест и могилам убитых. Обе стороны долго медлили, не решались начинать сражения. Наконец, Тесей, принесши, следуя оракулу, жертву Страху, напал на неприятелей. Битва произошла в боэдромионе месяце, в тот день, в который афиняне до сих пор еще празднуют Боэдромии.

Историк Клидем, описывающий все это подробно, говорит, что левое крыло амазонок стояло против нынешнего "Амазония", правое -- со стороны Хрисы, против Пникса. В сражении афиняне напали на это крыло амазонок со стороны Мусея. Могилы убитых находятся вблизи улицы, которая ведет к нынешним Пирейским воротам, к храму героя Халкодонта. Афиняне принуждены были отступить перед женщинами, которые гнали их до храма Эвменид, но афиняне, напавшие на них со стороны Палладия, Ардетта и Ликея, преследовали их правое крыло вплоть до лагеря и многих из них убили. Благодаря посредничеству Ипполиты -- жену Тесея историк называет не Антиопой, а Ипполитой -- был заключен мир. Но, по словам некоторых, она умерла, сражаясь на стороне Тесея, пораженная копьем Молпиады, причем в честь ее была поставлена колонна возле храма Геи Олимпийской. Нет ничего удивительного, если рассказы о таких отдаленных событиях страдают отсутствием исторической правды; если, например, говорят, что Антиопа отправила тайком раненых амазонок для лечения ран в Халкиду и что некоторые из них похоронены вблизи нынешнего "Амазония". О том, однако, что война кончилась миром, ясно из названия места возле храма Тесея, места, которое называется Горкомосием, или из того, что здесь издревле приносилась жертва амазонкам перед праздником в честь Тесея. Могилы амазонок показывают у себя и мегарцы -- по дороге из рынка к Русу, там, где стоит здание, имеющее вид ромба. По преданию, некоторые из них умерли также в Херонее и похоронены возле ручейка, теперь называющегося Гемоном, прежде, если не ошибаюсь, -- Термодонтом. Об этом я говорю в жизнеописании Демосфена. Очевидно, амазонки прошли не без потерь и чрез Фессалию: могилы их до сих пор еще показывают вблизи Скотуссы и Киноскефал.

XXVIII. Вот что я считал нужным сказать об амазонках. Автор поэмы "Тесеида" рассказывает, что амазонки восстали потому, что Антиопа хотела отомстить Тесею за брак его с Федрой; что ей подали помощь бывшие с ней амазонки и что Геракл перебил их, -- но это, без сомнения, сказки, произведение вымысла. Тесей женился на Федре после смерти Антиопы, имел от Антиопы сына -- Ипполита, или, по Пиндару, -- Демофонта. Относительно несчастной судьбы его второй жены и сына, ввиду полного сходства рассказов о ней историков и трагиков, следует верить принятым всеми ими преданиям.

XXIX. Нам говорят и о других любовных похождениях Тесея; но тема эта не разрабатывалась на сцене. Связь его имела дурное начало и несчастный конец. Говорят, он похитил трезенку Анаксо; убив Синида и Керкиона, изнасиловал их дочерей; был в связи с матерью Аякса, Перибеей, затем -- с Феребеей и, наконец, с дочерью Ификла, Иопой. Он бросил Ариадну, влюбившись, как я уже говорил, в дочь Панопея, Эглу, -- грязный, безнравственный поступок в глазах других. Но более всего порицают Тесея за похищение Елены, вследствие чего Аттика испытала бедствия войны, сам же он принужден был бежать и потерял жизнь. Об этом речь впереди.

В то время герои ознаменовывали себя многими подвигами; но Геродор говорит, что Тесей принимал участие только в битве лапифов с кентаврами, хотя другие рассказывают, что он участвовал с Ясоном в походе на Колхиду и с Мелеагром -- в охоте на кабана, чем и объясняют пословицу: "Не без Тесея". Но сам он, без всякой помощи, совершил множество громких подвигов, почему и заслужил прозвище "второго Геракла". Он помог затем Адрасту получить и похоронить трупы павших под стенами Фив -- не победив фиванцев в сражении, как говорит в своей трагедии Еврипид, а с помощью переговоров, в силу перемирия, в чем согласно большинство. Филохор говорит даже, что здесь, первый раз, было заключено перемирие относительно выдачи и погребения трупов убитых; но первым выдал неприятелям тела их убитых Геракл, о чем я говорил в его жизнеописании. В Элевтерах показывают могилы многих простых воинов, вблизи Элевсина -- полководцев, любезность, оказанная Адрасту Тесеем. Об этом говорит Тесей и в "Элевсинцах" Эсхила, пьесе, где последний рассказывает события иначе, нежели Еврипид в своих "Просительницах".

XXX. Другом Пирифоя Тесей сделался, говорят, следующим образом. Рассказы о его силе и замечательной храбрости знали все. Пирифой захотел испытать их, убедиться в них опытом. Он угнал из Марафона быков Тесея и, узнав, что он гонится за ним вооруженный, не убежал, но повернул ему навстречу. Взглянув друг на друга, они были очарованы каждый красотой другого, пришли в восторг от смелости противника и не начали боя. Пирифой первым протянул руку и просил Тесея быть его судьей относительно кражи им его быков, обещая уплатить штраф, какой он ему наложит. Тесей простил его и предложил ему быть его другом и союзником. Свою дружбу они скрепили клятвой. Когда затем Пирифой стал готовиться к свадьбе с Деидамией, он пригласил Тесея приехать к нему -- посмотреть его владения и погостить у лапифов. На свадебный пир он пригласил и кентавров. Когда они стали вести себя нагло и приставать к женщинам, лапифы приняли последних под свою защиту. Одних из кентавров они убили, других победили на войне и выгнали потом из их владений, причем в походе принимал участие и их союзник, Тесей. Геродор рассказывает об этом иначе: Тесей пришел на помощь лапифам тогда, когда война уже началась; в то время он в первый раз увидел Геракла, причем считал за честь, что встретился с ним в Трахине, где тот отдыхал после своих скитаний и подвигов. При встрече они выказали один другому чувства уважения и дружбы, причем каждый осыпал другого похвалами. Тем не менее скорей можно верить тем, кто рассказывает, что они не раз виделись раньше; что Геракл был посвящен в таинства мистерий благодаря стараниям Тесея и что раньше посвящения он был очищен, по его желанию, от некоторых тяготевших над ним невольных преступлений.

XXXI. Тесею, по словам Гелланика, было уже пятьдесят лет, когда он похитил Елену, слишком молодую для него. Чтобы защитить его от обвинения в величайшем из его преступлений, некоторые рассказывают, будто Елену похитил не он -- похитили ее Идас и Линкей -- и что он только получил ее с условием стеречь и отказать Диоскурам в ее выдаче. Мало того, они говорят, будто ее отдал ему Тиндарей из страха перед сыном Гиппокоон-та, Энарсфором, который хотел увезти Елену, когда она была еще ребенком. Но самый вероятный рассказ, подтверждаемый многочисленными писателями, состоит в следующем. Оба друга приехали в Спарту, похитили девушку, когда она плясала в храме Артемиды-Ортии, и бежали. Посланные преследовать их не гнались за ними дальше Тегеи. Очутившись в безопасности и придя в Пелопоннес, похитители условились, что тот, кому по жребию достанется Елена, должен помочь товарищу добыть жену. Когда, по условию, они бросили жребий и она досталась Тесею, он взял девушку, которой еще рано было выходить замуж, отвез ее в Афидны, оставил при ней свою мать и поручил ее своему другу Афидну, приказав беречь ее и не показывать никому, сам же, желая отплатить Пирифою услугой за услугу, уехал с ним в Эпир за дочерью царя молосского, Аидонея, который назвал свою жену Персефоной, дочь -- Корой, собаку -- Кербером. Каждый из женихов обязан был драться с собакой. Победитель мог получить руку девушки. Узнав, однако, что Пирифой с товарищем приехали не как женихи, а как воры, царь тотчас же затравил Пирифоя своей собакой, Тесея -- заключил под крепкую стражу.

XXXII. В это время Менестей, сын Петеоя, внук Орнея и правнук Эрехтея начал, говорят, первый льстить народу и заискивать у афинской черни. Он вооружал, возмущал аристократов, давно озлобленных против Тесея, считавших его похитителем той царской власти, которую имел в своем деме каждый из знатных людей, соединившего всех в один город для того, чтобы "всех их сделать своими подданными и рабами". Чернь он возбуждал и волновал, указывая на то, что она видит только тень свободы, в действительности же -- лишена отечества и права совершать религиозные обряды и, вместо того, чтобы повиноваться многим добрым и законным царям, избрала своим владыкой одного пришлеца и чужеземца. Его мятежным замыслам много помогло вооруженное нападение сыновей Тиндарея. Говорят даже, что они явились исключительно по его просьбе. Сперва они никого не трогали и только требовали выдачи сестры; но когда граждане отвечали, что ее нет у них и что они не знают, где она находится, они начали войну. Академу удалось каким-то образом узнать ее тайное пребывание в Афиднах, и он сказал об этом ее братьям, вследствие чего Тиндариды воздавали ему почести еще при его жизни, спартанцы же, при своих неоднократных вторжениях в пределы Аттики, опустошая всю страну, не трогали Академии из уважения к памяти Академа. Дикеарх говорит, что тогда, вместе с Тиндаридами, участвовали в походе два аркадца, Эхедем и Мараф. От имени первого произошло нынешнее название Академии, об имени второго напоминает дем Марафон, потому что перед сражением Мараф добровольно заколол себя вследствие полученного им оракула.

Подступив к Афиднам, Тиндариды одержали победу и взяли город. Здесь, говорят, пал, между прочими, товарищ Диоскуров в том походе -- сын Скирона, Галик, имя которого носит одно место в Мегариде, так как там находится его могила. Историк Герей рассказывает, что он пал под стенами Афидн от руки самого Тесея и в подтверждение своих слов приводит следующие стихи об Галике:

...на широкой равнине Афидны

Храбро сражаясь за честь пышнокудрой Елены, повержен Был он Тесеем...

XXXIII. Но едва ли были бы взяты Афидны и уведена в плен мать Тесея, если бы он сам присутствовал при этом.

Взятие Афидн привело в ужас население столицы. Менестей убедил народ впустить Тиндаридов в город и оказать им дружеский прием, так как они ведут войну единственно с Тесеем, который первым оскорбил их, другим же делают добро и спасают их. Тиндариды оправдывали его отзыв о них: из своих завоеваний они не оставили себе ничего, хотя все принадлежало им, и просили только посвятить их в таинства, так как они имели с городом общего не менее, чем Геракл. Просьба их была исполнена: Афидн усыновил их, как Пилий -Геракла. Им оказали божеские почести и назвали "знаками", или потому, что они заключили перемирие, или потому, что приложили все заботы и старания, чтобы находившееся в городе громадное войско никого не обидело: "анакбс эхэйн" значит, по-гречески, -- "заботиться" или "беречь" кого-либо. Быть может, здесь надо искать происхождение слова "анакс", титула царей. Некоторые говорят, что слово "знаки" намекает на явление на небе звезд: в Аттике говорят "анЕкас" - - "вверху" и "анЕкатен" -"сверху".

XXXIV. Пленная мать Тесеева, Этра, была, говорят, уведена в Спарту, откуда вместе с Еленой отправилась под Трою. У Гомера мы читаем, что в числе уехавших с Еленой находилась и

Этра, Питфеева дочь, и Климена с блистательным взором.

Некоторые считают этот стих подложным, так же как миф о Мунихе, плоде тайной любви Лаодики к Демофонту, Мунихе, воспитанном, говорят, Этрой в Трое. Истр держится собственного, ничего общего с другими не имеющего предания, говоря об Этре в тринадцатой книге своей "Истории Аттики". Точно так же некоторые рассказывают, что Александр, известный в Фессалии под именем Париса, был побежден Ахиллесом и Патроклом в битве на берегах Сперхея, но что, в свою очередь, Гектор взял и разрушил Трезену, причем ему попалась в плен оставленная там Этра. Но рассказ этот весьма невероятен.

XXXV. Принимая у себя в доме Геракла, Аидоней вспомнил случайно, в разговоре о Тесее и Пирифое, -о том, с каким намерением они пришли к нему и как он наказал их, догадавшись об их планах. Гераклу было тяжело слушать, что один из них погиб злою смертью, другой -- ждет ее себе. Он считал напрасным упрекать теперь царя за смерть Пирифоя, но стал просить, в знак личного одолжения ему, об освобождении Тесея. Аидоней согласился, и освобожденный Тесей вернулся в Афины, где у него были еще сторонники.

Все те участки земли, которые раньше выделил ему город, он посвятил Гераклу -- кроме четырех, по словам историка Филохора, - и приказал вместо "Тесеевых" звать их "Геракловыми". Он по-прежнему хотел стоять во главе государства, быть при кормиле правления, но встретил ропот и недовольство. Тех, кого он оставил своими врагами, он нашел не только людьми ненавидящими, но и не боящимися его. В черни он заметил сильную перемену к худшему, -- она ждала ухаживаний, вместо того, чтобы молча исполнять приказания. Он в первый раз принужден был употребить силу; но не смог подавить козни, противники победили его. Наконец, он сложил власть, отправил свое семейство в Эвбэю, к сыну Халкодонта, Элефенору, сам же, изрекши в Гаргетте проклятие афинянам, -- место это называется в настоящее время Аратерием -- отплыл на Скирос, рассчитывая на свою дружбу с его населением; кроме того, у него находились на острове наследственные поместья. Скиросским царем был в то время Ликомед. Тесей явился к нему и просил его вернуть ему его землю, намереваясь поселиться там. Другие рассказывают, что он просил у царя помощи против афинян. Ликомед -- боялся ли он его громкого имени, или желал угодить Менестею, трудно сказать, -- взошел с ним на высокое место острова, как будто бы затем, чтобы показать ему его землю, столкнул его со скалы и убил. Некоторые говорят, впрочем, что Тесей сам поскользнулся и упал, прогуливаясь, по привычке, после обеда. Тогда на его смерть никто не обратил внимания, -- афинский престол занимал Менестей, и сыновья Тесея отправились вместе с другими в поход, под Трою, в качестве простых граждан, и, когда Менестей был убит, вернулись и утвердились на престоле -- но потом афиняне установили Тесею почести, как герою, по многим причинам: между прочим, многие, сражавшиеся с персами при Марафоне, видели носившийся пред ними призрак Тесея с оружием, ведшего их на врагов.

XXXVI. После окончания Персидских войн, в архонтство Федона пифия дала афинянам оракул взять кости Тесея, с почетом перенести их и хранить в городе. Взять их и найти гробницу было трудно благодаря необщительности и грубости жителей острова -- долопов.

Когда, однако, Кимон взял остров, -- об этом я говорил в его жизнеописании -- он пожелал, чтобы высокая честь найти могилу героя выпала ему. И вот, говорят, орел стал однажды рыть клювом какой-то холм и рвать когтями землю. Кимон, по внушению свыше, приказал рыть землю. Нашли гроб с исполинским остовом, возле которого лежало медное копье и меч. Когда Кимон привез их на своих триерах, обрадованные афиняне устроили им пышную, торжественную встречу с жертвоприношениями, как будто сам герой вернулся в их столицу. Прах его покоится в центре города, возле нынешнего гимнасия, и считается местом убежища для рабов и всех несчастных и боящихся сильных, как и сам Тесей был защитником и помощником других и ласково выслушивал просьбы угнетенных.

Главную жертву в честь его приносят восьмого пианепсиона, в тот день, когда он вернулся с молодыми людьми с Крита. Ему приносят жертвы и восьмого числа других месяцев, быть может, потому, как объясняет историк Диодор Путешественник, что в первый раз он вернулся из Трезены восьмого гекатомбеона, или же вследствие того, что считают это число более достойным его, нежели другое: он считается сыном Посейдона, Посейдону же приносят жертвы каждое восьмое число. Восемь -- куб первого четного числа и двойной квадрат его, поэтому оно напоминает о постоянстве и прочности силы божества, которое мы зовем Неколебимым и Земледержцем.

РОМУЛ

I. Кто и почему дал городу Риму его славное и всем известное имя, об этом писатели говорят различно. Одни рассказывают, что пеласги, скитаясь по большей части известных земель и покорив почти все из них, поселились на том месте и назвали город "Ромой", намекая на успехи своего оружия, другие -что, после взятия Трои, кучка спасшихся троянцев села на корабли. Буря пригнала их к берегам Этрурии, и они кинули якорь при устье Тибра. Их жен плавание по морю утомило до того, что они не могли более выносить его, поэтому одна из них, самая знатная и умная, - Рома, сожгла корабли. Мужья сперва сердились на ее поступок, но потом покорились необходимости и поселились в окрестностях Паллантия. Вскоре они устроились, сверх ожидания, хорошо: им попалась плодородная земля, кроме того, к ним дружелюбно относились соседи. Они стали уважать Рому и, между прочим, назвали в честь ее город, виновницей основания которого была она. С тех пор, говорят, у римлян остался обычай -- женщинам целовать в губы своих родственников и мужей, так как, сжегши корабли, они просили мужей перестать сердиться, целуя их и любезничая с ними.

II. Некоторые рассказывают, что город назван в честь Ромы, дочери Итала и Левкарии (по другим -- сына Геракла, Телефа), вышедшей замуж за Энея (по другим сведениям -- за Аскания, сына Энея); некоторые считают основателем города -- сына Одиссея и Кирки, Романа, другие -- латинского царя Рома, изгнавшего этрусков из их земель, этрусков, которые переселились в Лидию из Фессалии и из Лидии в Италию. Но и те, кто совершенно справедливо считает город названным в честь Ромула, рассказывают о его происхождении не одинаково. Одни рассказывают, что он был сыном Энея и дочери Форбанта, Декситеи, и ребенком привезен в Италию вместе со своим братом Ремом; что во время наводнения Тибра все лодки потонули, кроме той, где находились дети, и что она тихо пристала к отлогому берегу в том месте, которое спасшиеся сверх ожидания назвали Римом. Другие говорят, что дочь названной троянки, жена сына Телемаха -- Латина, была матерью Ромула, третьи -- что его родила, от связи с Марсом, дочь Энея и Лавинии, Эмилия. Но некоторые рассказывают о его рождении совершенно невероятные вещи. У царя альбанского, Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он дал Тархетию совет соединить его дочь с видением, предсказывая, что у ней родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесною силой. Когда Тархетию сказали об ответе оракула, он приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей; но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. Узнав об этом, Тархетий в раздражении решил запереть обеих в тюрьму и казнить их; но Веста явилась ему во сне и запретила ему обагрять кровью руки. Тогда он приказал заковать девушек и заставил их ткать, обещая по окончании тканья выдать их замуж. То, что они успевали соткать днем, Тархетий приказывал другим девушкам распускать ночью. Когда у рабыни родились двое близнецов, Тархетий отдал их какому-то Тератию с приказанием убить; но тот унес их и оставил на берегу реки. Часто приходившая сюда волчица кормила их молоком, разные птицы носили малюткам пищу и клали им в рот. Наконец, детей нашел пастух. Удивленный, он решился подойти ближе и взял их с собою. Таким образом, они были спасены и, выросши, напали на Тархетия и победили его. Об этом говорит Проматион, автор "Истории Италии".

III. Самое правдоподобное и подтверждаемое самым большим числом свидетельств предание первым из греков принял, в общем, пепаретец Диокл, которому почти во всем следовал Фабий Пиктор. Правда, между ними есть разница в других его подробностях; но в главных чертах предание это заключается в следующем.

В числе потомков Энея, альбанских царей, было два брата: Нумитор и Амулий, которые должны были наследовать престол. Амулий разделил все наследство на две части и предложил Нумитору на выбор - или корону, или привезенное из Трои золото. Тот взял корону. Имея деньги и располагая вследствие этого большими средствами, нежели Нумитор, Амулий легко лишил его престола. Боясь, что у дочери брата могут родиться сыновья, он сделал ее весталкой и осудил на вечное безбрачие и девство. Одни зовут ее Илией, другие - Реей или Сильвией. Но вскоре стало ясно, что она забеременела, нарушив, таким образом, закон весталок. Дочь царя, Анто, горячо просила отца пощадить жизнь Реи. Амулий запер ее в тюрьму и приказал не пускать к ней никого, чтобы она не разрешилась от бремени без его ведома. Она родила двух сыновей замечательной величины и красоты. Еще более испугавшись, Амулий приказал рабу взять их и бросить где-нибудь подальше. Некоторые зовут раба Фаустулом; другие говорят, что так звали того, кто нашел их. Раб положил детей в корыто и отправился к реке, чтобы бросить в воду. Он увидел, что

по реке ходят огромные с белыми гребнями волны; он струсил подойти ближе, оставил корыто на берегу и ушел. Вода в реке прибывала; наводнением подняло корыто, течением подхватило его и бережно вынесло на отлогое место, нынешний Кермаль; раньше, вероятно, оно называлось Германом, потому что "родные братья" по-латыни --germani.

IV. Вблизи росла дикая смоковница, которую назвали Руминальской в честь Ромула, как думают некоторые, или потому, что в ее тени отдыхали жвачные животные, или же вследствие того -- и это всего невероятнее, -- что малютки сосали под нею молоко, так как в древнелатинском что значит сосцы. Богиню, заботящуюся, по верованию римлян, о кормлении детей, они зовут Руминой и приносят ей жертвы без вина, заменяя его возлиянием из молока. Здесь лежали дети, когда, по преданию, волчица кормила их молоком, а прилетавший дятел носил им пищу и берег их. Оба животные считаются посвященными Марсу; но особенно уважают римляне и оказывают религиозные почести дятлу, поэтому слова матери малюток, что она родила их от Марса, находили себе большее подтверждение. Некоторые говорят, впрочем, что матерью она сделалась насильно, -- Амулий явился к ней вооруженным, увез ее и лишил чести. Другие думают, что сказочный характер предания объясняется двусмысленным именем кормилицы. "Лупа" значит по-латыни и "волчица", зверь, и "публичная женщина". К числу последних принадлежала и кормилица малюток, жена Фаустула, Акка Ларенция. Тем не менее римляне приносят ей жертвы. В апреле месяце жрец Марса совершает в ее честь заупокойное возлияние. Праздник ее называется Ларентами.

V. Культ другой Ларенции установлен по следующей причине. Один из служителей храма Геркулеса вздумал, вероятно, от безделья, поиграть с богом в кости, с условием, что, если он выиграет, бог окажет ему какую-либо милость, проиграет -- он угостит бога отличным обедом и доставит ему красивую женщину. Затем он бросил кости сперва за бога, потом за себя и проиграл. Желая оказаться честным человеком, строго выполнить условие, он приготовил богу обед, нанял Ларенцию, которая была в блеске красоты, но еще никому не известна, угостил ее в храме, приготовил постель и после обеда запер ее, предоставив в распоряжение бога. Говорят, бог действительно пришел к женщине и велел ей выйти утром на форум, поцеловать первого встречного и отдаться ему. Ей встретился седой, очень богатый, бездетный и холостой старик Тарруций. Он познакомился с Ларенцией, полюбил ее и, умирая, оставил наследницей огромного, прекрасного состояния. По завещанию, она большую часть его оставила народу. Говорят, она, пользовавшаяся уже известностью и считавшаяся любимицей богов, исчезла на том самом месте, где погребена первая Ларенция. В настоящее время это место называется Велабр, потому что во время частых наводнений Тибра нужно было переправляться по нему на лодках, иначе нельзя было попасть на форум. Такой способ переправы назывался "велатура". Некоторые же говорят, что, начиная с того места, улица от форума до цирка устилалась, по приказанию эдилов, парусами. Парус по-латыни "велум". Вот почему оказывают римляне почести второй Ларенции.

VI. Свинопас Амулия, Фаустул, унес детей тайно от всех. Некоторые говорят, однако, с большею вероятно-стию, что об этом знал Нумитор, который тайно отпускал пищу для малюток. Говорят даже, их отправили в Габии учиться чтению и письму и, кроме того, тем предметам, знать которые необходимо детям хорошего происхождения, и назвали их, как уверяют, Ромулом и Ремом потому, что их застали припавшими к сосцу волчицы. Когда они были еще малютками, их счастливая наружность -- высокий рост и красота -- ясно говорили об их происхождении. Взрослыми, оба они были смелы, храбры, гордо смотрели в лицо опасности, вообще отличались непоколебимым мужеством. Ромул был рассудительнее брата и имел способности государственного человека. На сходках между соседями, где шла речь о скоте или охоте, он давал ясно понять, что рожден скорее для того, чтобы повелевать, нежели находиться в подчинении у других. Вот почему он был другом равных себе по происхождению и низших, но с презрением относился к людям, не отличавшимся нравственными достоинствами, -- к царским чиновникам, смотрителям и главным пастухам, и не обращал внимания на их угрозы и раздражение против него.

Братья жили и вели себя так, как следует людям благородным, -- они считали неприличным бездельничать, лениться, и занимались гимнастикой, охотились, бегали, убивали разбойников, ловили воров и не давали в обиду угнетаемых, благодаря чему приобрели большую известность.

VII. Однажды пастухи Нумитора повздорили с пастухами Амулия и угнали у них их стада. Братья не выдержали, напали на обидчиков, заставили их разбежаться и отняли у них большую часть их добычи. Не обращая внимания на гнев Нумитора, они стали собирать вкруг себя массу нищих и множество беглых рабов, внушая им мятежнические замыслы и неповиновение властям.

Раз, когда Ромул был занят жертвоприношением -- он был религиозен и умел гадать по внутренностям жертв -пастухи Нумитора неожиданно напали на Рема, который шел в небольшом обществе. В стычке с обеих сторон оказались избитые и раненые; но люди Нумитора одолели и взяли Рема живым в плен. Они привели его к Нумитору в качестве обвиняемого. Тот не решился наказать его лично из страха перед своим суровым братом, но сам явился к нему и просил дать удовлетворение, как брату, и не давать в обиду своим рабам, как царя. Население Альбы выражало свое неудовольствие и считало Нумитора оскорбленным без всякого повода с его стороны. Это произвело на Амулия впечатление, и он отдал Нумитору Рема в его полное распоряжение. Тот взял его с собою, привел домой и, удивляясь фигуре молодого человека, его необычайно высокому росту и силе, которой никто не мог сравняться с ним, глядя на его мужественное лицо, говорившее о его смелой, гордой, не поддающейся горю душе, видя полное соответствие между тем, что он слышал о его делах и поступках, и тем, что он видел, а главным образом, вероятно, по внушению божества, виновника великих дел, -- напал в уме на верный след и спросил юношу, кто он и чей сын, причем говорил тихо и ласково смотрел на него, внушал ему доверие и надежду. Рем, не робея, отвечал: "Я буду откровенен с тобою: ты более Амулия достоин носить корону, - ты выслушиваешь и расспрашиваешь других, прежде чем наказать их, а он выдает их без суда. Раньше мы, близнецы, считали себя сыновьями рабов царя, Фаустула и Ларенции; но, когда нас обвинили и оклеветали перед тобою, когда решается вопрос о нашей жизни и смерти, мы слышим о себе нечто важное. Опасность, в которой мы теперь находимся, покажет, правда ли это. Наше рождение, говорят, покрыто тайной. Еще более невероятные рассказы существуют о нашем воспитании и раннем детстве: нас выкормили те звери и птицы, на съедение которым нас бросили, -- волчица давала нам сосать молоко, дятлы носили нам пищу, когда мы лежали в корыте на берегу большой реки. Корыто это хранится в целости до сих пор. Оно с медными обручами. На нем вырезаны непонятные слова - знаки, которые, конечно, окажутся бесполезными для наших родителей, когда нас не будет в живых".

Судя по его словам и наружности, Нумитор, принимая во внимание его года, отдался радостной надежде, но все же решил переговорить об этом при тайном свидании с дочерью: она все еще находилась в строгом заключении.

VIII. Между тем Фаустул, узнав, что Рем схвачен и выдан, стал убеждать Ромула помочь ему, открыв ему тайну его рождения, -- раньше он только намекал о ней и говорил правду на столько лишь, чтобы братья помнили, кто они, - сам же взял корыто и поспешил к Нумитору, полный страха по случаю создавшегося положения. Он возбудил подозрение в стоявшей у ворот царской страже. Они задали ему несколько вопросов; он не знал, что отвечать, и не мог скрыть корыта, которое нес под плащом. Между стражей оказался один из тех, кому было приказано взять малюток и бросить их. Увидев корыто, он узнал его и вырезанные на нем буквы, догадался, в чем дело, не оставил его без внимания, но рассказал царю и представил пастуха к ответу.

Долгие и страшные пытки сломили упорство Фаустула, однако не вынудили у него полного признания: он объявил, что дети спаслись, но сказал, что они пасут скот вдалеке от Альбы, что он нес корыто Илии, которая, по его словам, часто хотела взглянуть на него и дотронуться, чтобы еще более увериться в спасении детей.

Амулий поступил так, как часто поступают люди, не владеющие собою и поступающие под влиянием чувства страха или раздражения, -- он немедленно послал к Нумитору прекрасного во всех отношениях человека, его друга, и приказал спросить у Нумитора, знает ли он о спасении детей. Когда тот пришел, он увидел, что Нумитор чуть не обнимает и ласкает Рема, еще более обнадежил его, советовал живей приниматься за дело и остался с ними в качестве помощника.

Обстоятельства не позволяли им медлить, хотя бы они и хотели. Ромул был уже близко. К нему сбегалось много граждан из ненависти и страха перед Амулием; кроме того, он и сам успел собрать большое войско, которое разделил на отряды по сто человек. Начальник каждой из них нес пук сена и вязку прутьев на шесте, -манипул [manipulus] по-латыни. На этом основании солдаты одного манипула называются до сих пор еще манипулариями.

В то время как Рем призывал к восстанию внутри города, Ромул же приближался к нему извне, царь ничего не делал, не принимал никаких мер для своего спасения -- он потерял голову, растерялся, был схвачен и убит. Главным образом об этом рассказывают Фабий и пепаретец Диокл, который, если не ошибаюсь, первым издал книгу об основании Рима. Некоторые считают ее произведением сказочного, мифического характера. Тем не менее нет основания не доверять ей, видя, что делает судьба, и принимая во внимание, что Рим никогда не был бы так могущественен, если бы на то не было воли свыше, воли, для которой нет ничего великого, ничего невозможного.

IX. Амулий умер, и дела пошли своим чередом; но братья не хотели ни жить в Альбе, не управляя, ни управлять при жизни деда, поэтому они передали ему престол и позаботились оказать должную честь и своей матери, сами же решили жить отдельно и основать город там, где протекло их раннее детство. Это была самая вероятная причина. Конечно, им необходимо было также или распустить массу собравшихся вкруг них рабов и бродяг и обратить свою власть в ничто, или поселиться с ними отдельно: жители Альбы не желали ни принимать в свою среду бродяг, ни давать им прав гражданства. Это доказывается, во-первых, похищением женщин, на которое последние решились не из желания оскорбить кого-либо, а вследствие необходимости: никто не шел за них замуж добровольно, они оказывали похищенным женщинам знаки глубокого уважения; во-вторых, тем, что, основав город, братья построили храм, служивший убежищем беглецам и посвященный ими богу Асилу. Они принимали всех: рабов они не возвращали их господам, должников -- заимодавцам, убийц -- властям, ссылаясь на то, что дают всем убежище вследствие оракула дельфийской пифии, поэтому население их города вскоре увеличилось, хотя вначале число жилых строений было, говорят, не больше тысячи. Но об этом речь впереди.

Когда братья решили построить город, между ними тут же вышла ссора из-за выбора места. Ромул заложил "квадратный", иначе "четырехугольный" Рим, и хотел избрать это место для постройки города, Рем же наметил для этого укрепленный пункт на Авентине, названный в честь его Ремонием, нынешний Рингарий. Они условились решить свой спор гаданием по полету птиц и сели отдельно. Говорят, Рем увидел шесть коршунов, Ромул -- двенадцать, по другим же, Рем увидел их действительно, Ромул солгал: когда пришел Рем, тогда только показались двенадцать коршунов Ромула, поэтому римляне до сих пор еще обращают главное внимание на появление при гаданиях коршунов. Понтийский историк Геродор говорит, что и Геракл был доволен, когда, думая что-либо делать, замечал коршуна. Действительно, это самое безвредное живое существо в мире. Он не приносит вреда ни посевам, ни деревьям, ни скоту, питается падалью, не убивая, не умерщвляя ни одно живое существо. Птиц он не трогает даже мертвых, видя в них своих, так сказать, соплеменников, в отличие от сов, орлов и ястребов. Недаром Эсхил говорит:

Терзает птица птиц -- ужель она чиста?

Кроме того, другие птицы, если можно выразиться, поминутно попадаются нам на глаза, мы постоянно видим их; но коршун -- редкий гость. Гнездо коршуна трудно найти, вследствие чего некоторые думают, будто он прилетает к нам из других стран, думают потому, что он появляется не часто, изредка. Так гадатели считают посланным свыше все то, что нарушает законы природы и появляется не само по себе.

X. Узнав об обмане, Рем рассердился и, когда Ромул копал ров, которым он хотел окружить стену будущего города, стал то смеяться над его работой, то мешать ей. Наконец, он перепрыгнул через ров и был убит на месте, одни говорят -- самим Ромулом, другие -- одним из его товарищей, Целером. В драке был убит и Фаустул, вместе с Плистином, своим братом, помогавшим ему, по рассказам, воспитывать Ромула. Целер бежал в Этрурию. Здесь следует искать происхождение слова "целер" [celer], которым римляне называют проворных, быстро бегающих. Целером они прозвали и Квинта Метелла, удивляясь той быстроте, с какою он кончил в несколько дней приготовления к играм гладиаторов в память своего умершего отца.

XI. Ромул похоронил Рема и своих воспитателей на Ремонии и занялся постройкой города. Он вызвал из Этрурии людей, которые дали ему подробные сведения и советы относительно употребляющихся в данном случае религиозных обрядов и правил, как это бывает при посвящении в таинства. Возле нынешнего Комиция был вырыт ров, куда положили начатки всего, что считается по закону чистым, по своим свойствам -- необходимым. В заключение каждый бросил туда горсть принесенной им с собою с родины земли, которую затем смешали. Ров этот по-латыни зовут так же, как и небо, -- мундус. Он должен был служить как бы центром круга, который был проведен как черта будущего города. Основатель города, вложил в плуг сошник, запряг быка и корову и, погоняя их, провел глубокую борозду, границу города. Кто шел за ним, должен был заворачивать борозды, проведенные плугом книзу, наблюдая за тем, чтобы ни один комок не лег по другую сторону борозды. Эта черта означает окружность городской стены и называется с выпадением некоторых букв "помериум" вместо "пост-мериум", т. е. пространство вне и внутри городской стены. На месте предполагаемых ворот сошник вынимали и приподнимали плуг, вследствие чего оставалось пустое пространство. На этом основании вся стена, кроме ворот, считается священной: ворота не считаются священными, иначе религиозное чувство не позволяло бы в таком случае ввозить или вывозить то, что необходимо, но не считается по закону чистым.

XII. Принятый всеми день основания города -- одиннадцатый день перед майскими календами. День этот римляне празднуют, считая его "днем рождения" отечества. Сперва, говорят, они не приносили тогда кровавых жертв, считая нужным справлять праздник в честь "дня рождения" отечества без пролития крови. Впрочем, еще до основания города у них был в тот же самый день праздник Палилий.

В настоящее время римские месяцы не сходятся с греческими; но тот день, в который Ромул основал город, был, как уверяют, тридцатым греческого месяца. В этот же день было солнечное затмение, которое, говорят, вычислил знаменитый эпик, теосец Антимах, и которое падает на третий год шестой олимпиады.

Во времена римского ученого Варрона, глубокого знатока истории, жил товарищ его, Таруций, философ и математик, но в то же время занимавшийся астрологией, в которой он достиг больших успехов. Варрон предложил ему определить день и час рождения Ромула, принимая во внимание известные дела его жизни, -- таким же методом, каким они решают геометрические задачи, так как, по его словам, зная год рождения человека, можно знать заранее его жизнь, точно так же, как, зная его жизнь, можно определить время его рождения. Таруций решил предложенную ему задачу. Зная несчастия Ромула, его дела, время жизни и то, как он умер, имея в руках подобного рода сведения, он, ручаясь за достоверность сообщаемых им сведений, смело объявил, что Ромул зачат в первый год второй олимпиады, в египетском месяце хеаке, двадцать третьего числа, в третьем часу, во время полного солнечного затмения, родился же в тоите месяце, двадцать первого числа, при восходе солнца; основал Рим -- девятого фармути, между вторым и третьим часом.

В судьбе города, как и в судьбе человека, решающую роль играет время, которое можно определить по положению светил во время его основания. Конечно, такого рода вещи, или подобные им, скорей понравятся читателю своим сказочным, фантастическим характером, нежели заставят его рассердиться из-за своей мифической окраски.

XIII. Основав город, Ромул прежде всего образовал войско из всех способных носить оружие и разделил его на отряды. Каждый отряд состоял из трех тысяч пехоты и трехсот всадников. Он назывался легионом, так как для него выбирали самых воинственных из граждан. Прочие составляли народ. Народ получил имя "популус". Сто лучших граждан были избраны советниками и названы "патрициями", собрание их -- сенатом. Сенат значит собственно "совет старейшин". Патрициями советники названы, говорят, или потому, что они были отцы законнорожденных детей, или, скорей, потому, что могли указать своих отцов, что при массе сбегавшихся отовсюду жителей города могли сделать немногие, или же от слова патроциниум -- так до сих пор обозначают римляне покровительство другим, причем думают, что какой-то Патрон, один из товарищей Эвандра, был заботливым отцом и защитником слабых, вследствие чего и деятельность такого характера получила названное имя. Всего вероятнее, Ромул дал им это имя для того, чтобы первые и самые сильные пеклись и заботились о слабых, как отцы, и вместе с тем давали понять другим, чтобы они не боялись сильных и не роптали на те почести, которые оказывают им, но любили их, смотрели на них, как на отцов, считали ими и называли этим именем. В то время как чужеземцы до сих пор еще зовут сенаторов повелителями, сами римляне называют их только "отцами, внесенными в списки", -- имя которое служит выражением величайшего почета и уважения и в то же время не возбуждает ни малейшего чувства зависти. Сперва их называли просто "отцами", но позже, когда число их увеличилось, их стали называть "отцами, внесенными в списки". Это имя было в глазах Ромула высшим в отличие сенаторского сословия от нашего класса.

Он сделал еще другое отличие аристократии от простого народа: одних он назвал патронами, т. е. покровителями, других -- клиентами, т. е. покровительствуемыми, и вместе с тем замечательно умно связал их заботою об общем благе и лежащими на каждой из сторон важными взаимными обязательствами в будущем. Первые растолковывали последним законы, защищали их на суде, были их советниками и опекунами во всем, вторые не только оказывали им уважение и почет, но и помогали им выдавать замуж дочерей, если патроны были бедны, и платили за них долги. Ни закон, ни магистрат не мог заставить клиента давать показания против патрона, или патрона против клиента. Позже для патронов считалось неприличным, низким брать деньги с клиента, хотя остальные обязательства остались в силе. Но довольно об этом.

XIV. Спустя три месяца по основании города, произошло, как рассказывает историк Фабий, смелое похищение женщин. Некоторые говорят, что Ромул, сам человек воинственный, получил предсказание оракула, что Риму суждено взрости, увеличиться и достичь огромных размеров -- среди войн, поэтому царь первым оскорбил сабинцев. Он похитил немного девушек, всего тридцать, -- он искал скорей предлога к войне, нежели женщин. Но это не заслуживает доверия: он видел, что город быстро наполнился жителями, из которых женаты были только немногие. Большая часть из них состояла из бедняков -- простолюдинов, презираемых и не дававших повода рассчитывать, что они станут жить оседло. Он надеялся, что оскорбление, нанесенное сабинцам, послужит косвенным образом, началом общения и сношений с ними, если только удастся приобрести нравственное влияние на женщин. К приведению в исполнение своего плана он приступил следующим образом. Прежде всего он распустил слух, что нашел в земле алтарь какого-то бога. Бога этого называли Консом, быть может, как бога "совета", -- консилий до сих пор еще значит по-латыни "совет", как высшие магистраты, консулы, значит, "советники" -- или же его отождествляли с "конным" Нептуном, так как алтарь последнего стоит в Большом Цирке, невидимый в остальное время, его показывают только во время скачек. Другие же говорят, вообще, что, так как план хранился в тайне, не был никому известен, то вполне основательно было посвятить алтарь божеству, скрытый под землею.

Когда он был найден, Ромул принес на нем пышную жертву и устроил игры, народный праздник, на который разослал приглашения всюду. Собралась масса народу. Сам он, вместе с избранными гражданами, занимал почетное место в красного цвета плаще. Знак нападения должен был состоять в том, что он встанет с места, снимет плащ и снова наденет его. Множество вооруженных мечами людей наблюдало за его движениями и, когда он подал знак, обнажили мечи, с криком бросились вперед и стали уводить дочерей сабинцев, позволяя их отцам спасаться бегством. Одни говорят, что было захвачено только тридцать, именем которых названы курии, по Валерию Антийскому -- пятьсот двадцать семь, по словам Юбы -- шестьсот восемьдесят три девушки; что больше всего оправдывало Ромула в глазах других: замужняя женщина была захвачена только одна, Герсилия, да и то по ошибке, так что похищение женщин не имело целью ни насилие, ни оскорбление, -- им желали слить, соединить в одно целое самыми тесными узами два народа. Герсилия вышла, говорят, замуж за очень знатного римлянина, Гостилия, по другим -- даже за самого Ромула. Он имел от нее детей -- единственную дочь. Приму, названную так, как первенец, и единственного сына, которому отец дал имя Аоллия в память того, что он "собрал вместе" граждан. Некоторые говорят, что позже он получил имя Авиллия. Об этом рассказывает историк Зенодот Трезенский, но находит себе многих противников.

XV. Говорят, между похищенными тогда девушками выделялась одна своею замечательной красотою и высоким ростом. Какие-то простолюдины повели девушку с собой, как вдруг им попалось навстречу несколько знатных мужей, которые стали отнимать ее. Похитители стали кричать, что ведут ее к Таласию, молодому человеку, уважаемому за свои нравственные качества. Услыхав это, защитники девушки стали выражать ему добрые пожелания и на радостях хлопать в ладоши, некоторые же даже вернулись обратно и пошли следом за провожатыми в знак любви и уважения к Таласию, выкрикивая его имя. Вот почему римляне до сих пор еще во время свадьбы употребляют припев: "Таласий!", как греки "Гименей!". Говорят, Таласий был счастлив в браке.

Карфагенянин Секстий Сулла, высокообразованный человек, говорил мне, что этот крик Ромул назначил как сигнал похищения. Все уводившие девушек кричали: "талассио!" -- обычай, оставшийся вследствие этого и при свадьбах. Большинство жег между прочим Юба, думает, что слово это -- знак приказания, заставляющий работать, заниматься прядением шерсти, хотя в то время греческие слова не входили еще в состав латинского языка. Но, если слово это принимать не в дурном смысле, мало того, допустить, что у римлян слово "таласия" имело то же значение, что у нас, мы можем найти ему другое, более удачное объяснение. Когда сабинцы заключили мир с римлянами, одно из их условий, касавшееся женщин, говорило, что они не должны ничего делать мужьям, как только прясть шерсть. Таким образом, при позднейших браках, сохранился обычай, что родители невесты, или гости, или вообще присутствующие кричат в шутку: "талассио!" в знак того, что женщина, выходя замуж, не должна делать ничего другого, как прясть шерсть. До сих пор еще продолжает существовать обычай, что новобрачная не переступает сама порога дома, а вносится в него на руках, в знак того, что некогда женщин внесли в дом силой, что они вошли в него не добровольно. Некоторые говорят, что волосы новобрачной обрезают острием маленького копья в знак того, что первый брак был совершен среди битвы и грома оружия. Этого вопроса я касался подробнее в своем сочинении "Римские изыскания". Женщины были похищены около восемнадцатого числа секстилия месяца, теперешнего августа, в день праздника Консуалий.

XVI. Сабинцы были большой и воинственный народ. Они жили в неукрепленных местечках, как спартанские колонисты, гордились этим и ничего не боялись. Тем не менее, они чувствовали себя связанными драгоценным залогом и, боясь за судьбу своих дочерей, отправили послов с справедливыми и скромными требованиями, -- Ромул должен был выдать им девушек, отказаться от насильственных поступков; затем два народа должны были мирно и дозволенными средствами сделаться друзьями и родственниками. Ромул не выдал девушек, но предложил сабинцам заключить с ним союз. В то время как все они тратили время на советы и вооружения, царь ценинский, Акрон, человек решительный и опытный полководец, отнесшийся с недоверием уже к первому смелому поступку Ромула, видевший в похищении женщин опасность для всех и не желавший оставлять этого без наказания, первым объявил Ромулу войну и пошел на него со своими многочисленными войсками. Противник его также выступил ему навстречу.

Когда они приблизились настолько, что могли видеть друг друга, они вызвали один другого на поединок, причем их войска должны были спокойно стоять в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в дар оружие врага, если он победит и убьет его. Он одолел Акрона, умертвил, разбил в сражении его войска и взял его город. Он пощадил жителей, но приказал им переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и служила главным образом к усилению могущества Рима, который всегда присоединял, включал побежденных в число своих граждан.

Желая обставить возможно большим блеском исполнение обета, данного им Юпитеру, и сделать удовольствие гражданам, Ромул приказал срубить вблизи лагеря огромный дуб, придал ему вид победного трофея и повесил на нем в строгом порядке доспехи Акрона, сам же надел дорогое платье, украсил свои длинные волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем, высоко подняв его, запел победную песню и пошел вперед в сопровождении вооруженных солдат. Граждане принимали их с удивлением, смешанным с восторгом. Эта торжественная процессия послужила началом и образцом позднейших триумфов. Трофей был назван "даром Юпитеру-Феретрию": "поражать" по-латыни "ферире", Ромул же молил о том, чтобы ему "поразить" и убить противника. Доспехи же названы "опимиа", как говорит Варрон, потому, что "опес" значит по-латыни также "богатство". Все же вернее производство этого слова от "дела", -- "дело" по-латыни "опус". "Опимиа" может посвятить полководец, собственноручно убивший неприятельского предводителя. Честь эта выпала до сих пор только трем римским полководцам: во-первых, Ромулу, убившему ценинского царя Акрона, затем Корнелию Коссу, умертвившему этруска Толумния и, наконец, Клавдию Марцеллу, убившему галльского царя Бритомарта. Косе и Марцелл въезжали в город уже на колеснице в четверку, причем сами несли свои трофеи. Если Дионисий говорит, что Ромул вступил в город на колеснице, он ошибается: первым, по рассказам, придал триумфу блестящую внешность сын Демарата -- Тарквиний. По другим, первым появился на колеснице, в триумфальной процессии, Попликола. Все находящиеся в Риме статуи Ромула-триумфатора представляют его пешим.

XVII. После взятия Ценины, когда другие сабинцы готовились еще к походу, жители Фиден, Крустумерия и Антемны объявили римлянам войну. Они также проиграли сражение и сдали свои города Ромулу, который поделил их земли, а самих переселил в Рим. Ромул разделил всю землю между своими гражданами, кроме той, которой владели отцы похищенных девушек и которую он оставил им в собственность. Остальные сабинцы сочли себя оскорбленными его поступком, выбрали в полководцы Татия и двинули свои войска к Риму.

Доступ к городу был труден, его защищал нынешний Капитолий, где стоял гарнизон под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые, желая выставить Ромула глупцом. Дочь начальника гарнизона, Тарпея, "предала город сабинцам, прельстившись золотыми браслетами, которые видела у них на руках. В награду за измену она потребовала с них то, "что они носили на левой руке". Татий согласился. Ночью она отворила единственные ворота и впустила сабинцев.

Кажется, не один Антигон говорил, что он "любит собирающихся предать, но ненавидит уже предавших" и не один Цезарь отозвался о царе фракийском, Риметалке, что он "любит измену, но ненавидит изменника", -- это чувство питают к негодяям все те, кто нуждается в них, -- как мы нуждаемся в яде и желчи некоторых животных -- ласковы с ними, пока не могут обойтись без них, ненавидят их испорченность, когда достигнут своей цели. Точно такое же чувство пробудилось тогда в душе Татия и в отношении к Тарпее: он приказал сабинцам, не забывая о заключенном ими условии, не Жалеть того, что у них на левой руке, первым снял с руки браслет и вместе со щитом бросил его в девушку. Все последовали его примеру, и, забросанная золотом и погребенная под щитами, она умерла под их тяжелой массой. Историк Юба пишет, со слов Сульпиция Гальбы, что и Тарпеи был уличен и обвинен Ромулом в измене. Некоторые, между прочим Антигон, передают о Тарпее невероятные вещи, будто она была дочерью сабинского вождя Татия; что, по их словам, она сделалась женою Ромула против ее желания и решилась на свой поступок ради отца. Поэт Симил рассказывает совершенный вздор, утверждая, что Тарпея помогла овладеть Капитолием не сабинцам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот его стихи:

Древле Тарпея жила на крутых Капитолия скалах,

Гибель она принесла крепкого Рима стенам.

Брачное ложе она разделить со владыкою кельтов

Страстно желая, врагу город родной предала.

Несколькими строками ниже он говорит об ее смерти:

Бойи убили ее и бесчисленных кельтов дружины.

Там же, за Падом-рекой, тело ее погребли.

Бросили кучу щитов на нее их отважные руки,

Девы-преступницы труп пышным надгробьем закрыв.

XVIII. В память Тарпеи, погребенной на холме, холм тот назывался "Тарпейским", пока царь Тарквиний, строя здесь храм Юпитеру, не велел перенести ее прах в другое место. Имя Тарпеи исчезло. Только скалу на Капитолии, откуда бросали преступников, до сих пор еще зовут "Тарпейской".

Когда сабинцы заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал вызывать их на сражение. Татий смело принял вызов, видя, что в случае поражения ему можно будет отступить в крепость. Свободное пространство, где должно было произойти сражение, было окружено многими холмами. Благодаря неудобству места битве следовало быть жестокой и упорной: на тесном и малом пространстве невозможно было ни бегство, ни преследование неприятеля. Кроме того, несколько дней назад было наводнение, причем река оставила после себя слой глубокого и незаметного для глаза илу, на низменных участках на нынешнем форуме. Его не было видно, поэтому и нельзя было остерегаться; кроме того, он был низок и опасен. Сабинцы, ничего не подозревая, быстро бежали к этому месту. Их спас счастливый случай. Курций, аристократ, гордившийся своими подвигами, человек заносчивый, ехал на лошади далеко впереди остальных. Когда его лошадь увязла в трясине, он старался выбраться из нее, ударяя ее и понукая, но, не видя успеха, оставил лошадь и должен был позаботиться о своем собственном спасении. В память его место это до сих пор еще называется "Куртиос Лаккос"[Lacus Curtius - Курциево озеро (лат.)].

Избегнувшие опасности сабинцы дрались отчаянно; но никто не получил перевеса, несмотря на огромное число убитых, между которыми был и Гостилий. Говорят, он был мужем Герсилии и дедом Гостилия, царствовавшего после Нумы. Вероятно, в узком пространстве происходило много схваток. Из них памятна одна, последняя, где Ромул был ранен камнем в голову и едва не упал. Он не мог оказать сабинцам такого мужественного отпора, как раньше. Римляне дрогнули и, прогнанные с ровного места, побежали по направлению к Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти в себя от удара, хотел идти с оружием в руках навстречу бегущим, обратить их против неприятеля, и с громким криком ободрял своих выстроиться в боевой порядок и снова принять участие в сражении. Но вокруг него все бежали. Никто не смел вернуться назад, и он поднял руки к небу и стал молить Юпитера остановить бегущих солдат, не дать погибнуть римскому государству, но спасти его. Когда он кончил свою молитву, многим стало стыдно своего царя, и в душах беглецов опять проснулось мужество. Сперва они остановились там, где стоит теперь храм Юпитера Статора, в переводе "Останавливающего", затем построились в боевой порядок и прогнали сабинцев до нынешней "Регии" и храма Весты.

XIX. Здесь они стали готовиться к новому сражению; но их остановило необыкновенное, не поддающееся описанию зрелище. Со всех сторон появились бежавшие с криком и воплями, через оружие и трупы к своим мужьям и отцам, точно исступленные, похищенные дочери сабинцев, одни с грудными детьми, которых они прижимали к груди, другие с распущенными волосами; но все они называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян. Те и другие были растроганы и дали им место в своих рядах. Их рыдания слышали все. Они возбуждали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами, которые они начали защитой своих прав и увещаниями и кончили мольбами и просьбами. "Чем оскорбили мы вас, -- говорили они, -- чем провинились перед вами, что нам пришлось уже вытерпеть лютое горе и приходится терпеть его теперь? Нас похитили насильно, противозаконно те, кому мы принадлежим в настоящее время; но, когда нас похитили, наши братья, отцы и близкие так долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными узами с предметом нашей жесточайшей ненависти и теперь должны бояться за тех, кто увел нас, поправ законы, -- когда они сражаются, и плакать по ним, когда они умирают! -- Вы не явились мстителями нашим оскорбителям за нас, девушек, теперь же лишаете жен -- мужей, детей -- их матерей. Помощь, которую вы оказываете теперь нам, несчастным, хуже вашего прежнего равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили нас они, и вот как жалеете нас вы! Если бы даже вы вели войну из-за чего-либо другого, вы все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями, дедами и ближними родственниками; но, если война ведется из-за нас, уведите нас с вашими зятьями и нашими детьми и верните нам наших отцов и родственников, не отнимайте от нас наших детей и мужей! Заклинаем вас, не заставляйте нас снова делаться рабами!.."

Так горячо просила Герсилия; ее просьбы поддержали и другие женщины. Было заключено перемирие. Предводители вступили в переговоры. В это время женщины водили своих мужей к своим отцам и братьям, брали с собой детей, носили нуждавшимся пищу и питье, раненых приносили к себе в дом и окружали их своими попечениями, позволяли им убедиться, что они хозяйки у себя в доме, что их мужья оказывали им всяческое внимание и уважали их и любили, как только умели.

По условию мирного договора, каждая женщина могла остаться, если желала, у своего мужа, но, как сказано выше, должна была быть свободна от всякого труда и всякой черной работы, кроме пряжи шерсти; римляне и сабинцы обязаны жить в городе вместе; последний должен называться в честь Ромула Римом, но все римляне -- "квиритами" в честь родины Татия; власть и начальство должны быть разделены между обоими царями.

Место, где заключен был этот договор, до сих пор еще называется Комитием, от латинского "комйре" -- "собираться".

XX. Население города увеличилось, вследствие чего из сабинцев было избрано сто новых патрициев. Число солдат легиона увеличилось до шести тысяч пехоты и шести сотен конницы. Было составлено три трибы, названные: первая в честь Ромула -- "Рамны", вторая -- "Татии", в честь Татия, и третья -"Лукеры", по имени священной рощи, куда спасались многие, искавшие себе убежище и получившие затем права гражданства: "роща" яо-латыни -- "лукос" [lucus]. Что триб было столько, видно из самого их имени: до сих пор еще наши филы римляне называют трибами, филархов -- трибунами. Каждая триба состояла из десяти курий, названных, как уверяют некоторые, именами женщин, о которых говорено выше. Но этому трудно верить: многие из них имеют имена различных местностей.

Женщинам оказаны были и многие другие знаки уважения; например, мужчины должны были уступать им дорогу, не говорить в обществе женщин ничего неприличного, не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы в убийстве; они, как и их дети, носили на шее "буллу", названную так по сходству с пузырем, и тогу с красною каймой.

Цари совещались не сразу вместе, друг с другом, -- каждый имел сперва отдельные совещания с сенаторами, и затем все собирались вместе на общий совет.

Татий жил там, где в настоящее время стоит храм Юноны-Монеты, Ромул -у "лестницы Кака". Она находится при спуске с Палатинского холма в Большой Цирк. Здесь же росло, говорят, священное кизиловое дерево, с которым связано следующее предание. Желая испытать свои силы, Ромул бросил однажды с Авентинского холма свое копье с древком из кизила. Копье ушло глубоко в землю. Несмотря на усилия многих, никто не мог вытащить его. Древко осталось в земле, принялось в ней, дало сучья и превратилось в огромный ствол. Преемники Ромула смотрели на него как на нечто в высшей степени священное, берегли его, чтили и окружили стеною. Если кому-либо из прохожих он казался вянущим, зелень его -- не свежей, но как бы чахнущей от недостатка питания, он тотчас же громко заявлял об этом попадавшимся ему навстречу. Те, точно на пожаре, с криком требовали воды и сбегались со всех сторон к месту с полными воды кувшинами. Говорят, когда Гай Цезарь Калигула приказал ремонтировать лестницу, рабочие, роя поблизости землю, нечаянно повредили все корни дерева, и оно засохло.

XXI. Сабинцы приняли римские названия месяцев, о чем я привел необходимые замечания в жизнеописании Нумы, Ромул же ввел в войске щиты употреблявшегося у них образца и переменил вооружение как свое, так и римских солдат, носивших раньше щиты аргосского образца. Праздники и жертвы были у них установлены общие, причем оба народа удержали те из них, которые существовали раньше, и учредили новые, например, Матроналии, в честь женщин, содействовавших окончанию войны, и Карменталии. Одни говорят, что Кармента -- парка, виновница человеческого рождения, вследствие чего ее особенно чтут матери, другие -- что Карментой была названа вещая жена аркадского царя Эвандра, облекавшая свои предсказания в стихотворную форму: "стихотворение" по-латыни -- "кармен". Настоящее ее имя было Никострата. С этим объяснением согласны все. Некоторые, однако, дают имени Карменты более правдоподобное объяснение и переводят его "безумная", так как в исступлении теряется рассудок. "Не иметь чего-либо" по-латыни -- "карере", "ум" -- "мене". О празднике Палилий было сказано выше.

Праздник Луперкалий, судя по времени, в которое его справляют, принадлежит к числу очистительных: он происходит в "несчастные" дни февраля месяца, "очистительного" месяца в переводе. День праздника назывался издавна "фебрата". У греков ему соответствует праздник Ликеи, что служит доказательством, что в глубокой древности празднование его перенесли сюда из Аркадии товарищи Эвандра. Мнение это разделяется всеми: имя праздника происходит от "волчицы". Мы видим, по крайней мере, что "луперки" начинают бежать от того места, где, по преданию, был брошен Ромул; но то, что они делают, трудно объяснимо. Они убивают коз, затем один из них дотрагивается окровавленным ножом до лба двух присылаемых к ним мальчиков хороших фамилий, другие начинают стирать кровь клочком шерсти, омоченной в молоке. Когда мальчикам стирают кровь, они должны смеяться. Затем из козьей кожи луперки выкраивают ремни и бегают потом голыми, но в передниках, по улицам и бьют прохожих ремнями. Молодые женщины не уклоняются от ударов, думая что они при беременности облегчают роды. Особенность праздника состоит также в том, что луперки приносят в жертву собаку. Бутас, написавший в элегическом размере сборник легенд о происхождении римских обычаев, говорит, что, когда Ромул убил со своими товарищами Амулия, они в восторге побежали туда, где его с братом малолетками нашла волчица; что названный праздник установлен в подражание их бегу и что молодые люди бегут,

Встречным наносят удары; так некогда, Альбу покинув,

Юные Ромул и Рем мчались с мечами в руках.

Окровавленным ножом дотрагиваются до лба, по его объяснению, в знак того, что тогда совершено было убийство и убийцам угрожала опасность, кровь же обтирают молоком в память того, что братья были вскормлены им. Историк Гай Ацилий говорит, что еще до основания города, Ромул с товарищами потерял свои стада. Они помолились Фавну и побежали искать их, раздевшись донага, чтоб не устать вспотевши. Вот почему луперки бегают голыми. Если жертва очистительная, они приносят в жертву собаку в видах очищения, как и греки, при очистительных жертвах, убивают собак и часто совершают "перискилакисмы"; но если же жертва благодарственная -- волчице, за воспитание и спасение Ромула, -- принесение в жертву собаки вполне естественно: собака -- враг волка, если только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает их, когда они бегают.

XXII. По преданию, Ромул первый установил культ священного огня и учредил должность весталок. Некоторые приписывают это Нуме. Известно, однако, что Ромул был очень благочестив, затем, что владел искусством прорицания и носил при гаданиях "литюон" [lituus] -- кривую палку, которою авгуры очерчивают в воздухе четырехугольник для своих наблюдений. Он хранился на Палатине, но исчез во время взятия города галлами. Когда же неприятели были прогнаны, его нашли под глубоким слоем пепла. Огонь не тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.

Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том, что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в прелюбодеянии. Кто отсылал жену по другой причине, должен был половину своего состояния отдать жене, половину -- посвятить Церере. Кто разводился с женой, обязан был принести жертву подземным богам.

Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство, и назвал каждое человекоубийство "отцеубийством", так как первое обрекалось проклятию, второе считалось вовсе невозможным. Долго не было примеров подобного рода преступления, в Риме никто не решался совершить его в продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он совершил это преступление после Второй Пунической войны. Но об этом довольно.

XXIII. В пятый год царствования Татия кто-то из его близких, родственники его встретили направлявшихся в Рим лаврентских послов, напали на них в дороге с целью отнять у них деньги и убили, так как те не хотели отдать их, защищались. Когда преступление было совершено, Ромул желал немедленно наказать виновных; но Татий медлил, откладывал дело. Это было единственным случаем, из-за которого у царей вышла явная размолвка друг с другом. В остальном между ними царствовало единодушие, и они в полном согласии управляли государством. Между тем родственники убитых, не получая от Татия законного удовлетворения, напали на него, когда он приносил в Лавинии жертву вместе с Ромулом, и убили, Ромула же проводили до дому, прославляя его справедливость. Он с почетом похоронил Татия -- его могила находится возле Армилустрия, на Авентине, -- и совершенно забыл об убийстве. Некоторые историки рассказывают, что испуганные лаврентцы выдали убийц Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что "убийство искуплено убийством". Эта фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно избавиться от товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собою никаких беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни любили царя, другие боялись его власти, третьи смотрели на него почти как на бога, что обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.

Ромула уважали многие и не его подданные. Так древние латиняне отправили к нему послов с предложением дружбы и союза. Напротив, ему пришлось взять Фидены, соседний с Римом город, неожиданным нападением, как рассказывают некоторые, -- он послал вперед конницу и, приказав ей сбить петли у городских ворот, внезапно появился потом сам. Другие говорят, что фиденцы напали первыми, взяли добычу и страшно опустошили страну вплоть до предместья города. Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их город. Он не разрушил его, не разорил, но превратил в римскую колонию -послал туда, в апрельские иды, две с половиною тысячи колонистов.

XXIV. Вскоре затем началась чума; люди умирали внезапно, не болев. Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать приплод; в городе выпал кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред гневом богов. То же самое происходило и в городе Лавренте, вследствие чего не оставалось никакого сомнения, что боги наказывают оба города за то, что они оказались несправедливыми в деле умерщвления Татия и послов. Когда убийцы были выданы и наказаны, бедствие явно уменьшилось в обоих городах. Ромул очистил тот и другой город жертвами, которые, как рассказывают, до сих пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян напали камерийцы, вторгшись в их владения в полной уверенности, что римляне не в состоянии дать им отпора вследствие постигшего их несчастья. Ромул немедленно выступил против них с войском и разбил их, причем они потеряли шесть тысяч человек. Он взял город и половину жителей переселил в Рим, в секстильские же календы вывел в Камерию римских колонистов в двойном числе против оставшихся в ней жителей. Вот сколько лишних граждан было у него, хотя Рим существовал только шестнадцать лет! В числе добычи он привез из Камерии медную колесницу в четверку лошадей. Он поставил ее в храм Вулкана вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.

XXV. Из соседей римлян слабые покорялись перед его возраставшим могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в покое; но сильные, из чувства боязни и зависти, считали своим долгом не глядеть равнодушно на усиление власти Ромула, а положить предел, преграду ее распространению. Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные владения, потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было не только несправедливо, но даже смешно, так как, когда населению этого города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи, но остались безучастными к их гибели, теперь же вздумали требовать себе их город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул дал им оскорбительный отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них сделал нападение на Фидены, другой двинулся навстречу Ромулу; Под Фиденами римляне были разбиты, потеряв две тысячи человек; но лично Ромул нанес поражение неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден произошло новое сражение. Все согласны, что победа была одержана главным образом самим Ромулом, который выказал в полном блеске свои военные способности, храбрость, далеко нечеловеческую силу и быстроту движений. Но слишком сказочен, или скорей вовсе невероятен, рассказ некоторых, будто из четырнадцати тысяч убитых Ромул собственноручно положил на месте более половины, как мессенцев считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен убил триста спартанцев.

Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а двинулся против самого города. Жители не могли выдержать осады после нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений, нынешний Септемпагий, т. е. семь селений, соляные копи у берега и дали в заложники пятьдесят граждан лучших фамилий. Вследствие этого царь справил триумф в октябрьские иды. В процессии шел в числе других пленных и вейский полководец, старик, которого считали глупцом и который, несмотря на свои года, оказался человеком неопытным в делах. Вот почему до сих пор еще при праздновании дней побед в Капитолий ведут чрез форум старика в красном платье с детской буллой на шее, причем глашатай кричит: "Купите сардийцев!" Дело в том, что этруски считаются колонистами Сард, Вейи же -- этрусский город.

XXVI. Война эта была последнею, которую вел Ромул. Затем с ним произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы. Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней одною одеждой царя. Он стал носить красный хитон и пурпуровую тогу и занимался делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди, названные целерами так за ту быстроту, с какою они исполняли данные им приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут. "Связывать" по-древнелатински -- "лигаре", в новейшем языке -- "аллигаре", откуда и жезлоносцы называются "ликторами", жезлы -- "бакиа", потому что тогда они служили вместо палок. Вероятно и то, что в нынешнем слове "ликторы" вставлена буква "к", так что прежде они назывались "литоры", соответствует греческим служителям; "народ", по-гречески, до сих пор еще называется "лейтон", "чернь" -- "лаос".

XXVII. По смерти деда, альбанского царя Нумитора, Ромулу следовало получить по наследству его престол; но он из желания угодить народу оставил ему самоуправление и только ежегодно назначал альбанцам нового наместника. Таким образом, он внушал и римской аристократии мысль стремиться к уничтожению монархии, к образованию свободного государства, учиться управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем и наружными знаками и собирались в сенате скорей по привычке, нежели затем, чтобы подавать в нем свои мнения. Далее, они должны были выслушивать молча то, что им приказывали, -- единственное их преимущество перед народом состояло в том, что они узнавали раньше его принятые решения, -- и расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по собственному желанию, завоеванную землю между солдатами и вернул вейцам их заложников без согласия и желания сенаторов, он нанес им, в их глазах, тяжкое оскорбление. Вот почему на них пало подозрение и обвинение, когда вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда. Единственное, что мы знаем о его смерти и с чем все согласны, -- это ее время, о котором я сказал выше. До сих пор еще в тот день продолжают делать многое, напоминающее об имевших тогда место печальных событиях.

Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы не можем сказать наверное, ручаться за то, как умер даже Сципион Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он был слабого здоровья, другие, -- что он сам отравился, третьи, -- что на него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его. Но труп Сципиона был, по крайней мере, выставлен на виду у всех и возбуждал в каждом, кто его видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят, что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело в куски, причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других, он сделался невидим не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов. По их рассказам, Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в воздухе произошли удивительные необыкновенные явления и невероятные перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, -началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В то время, как народ бросился бежать куда ни попало, сенаторы собрались вместе. Когда гроза кончилась и засияло солнце, народ вернулся на старое место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат народ и что они сами убили царя.

XXVIII. Тогда один переселившийся из Альбы патриций, Юлий Прокул, принадлежавший к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг и доверенное лицо у Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой, прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел, навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше. Его блестящее вооружение горело огнем. Патриций испугался этого зрелища и спросил: "Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город, который глубоко скорбит о тебе?" -

"По воле богов, Прокул, -- отвечал ему царь, -- я после долгого пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину могущества и славы, и снова вознесся в свое небесное жилище. Утешься и передай римлянам, что, если они будут мужественны и благоразумны, они достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим богом-покровителем, Квирином". Римляне поверили этому рассказу, принимая во внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться обоготворенному Квирину.

Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце Клеомеде. Говорят, когда Аристей умер л красильне, друзья хотели похоронить его; но его тело внезапно исчезло. Вскоре, однако, несколько человек, вернувшихся из-за города, сказали, что видели его по дороге в Кротон. О Клеомеде рассказывают, что он отличался необычайною силой и ростом. Как страдавший помешательством, он ударил однажды, придя в школу, кулаком в столб, поддерживавший потолок, и сломал его, причем обрушившимся потолком передавил детей. Спасаясь от погони, он залез в большой сундук, захлопнул его и держал изнутри крышку так крепко, что ее не могли оторвать соединенными усилиями многих. Когда сундук сломали, в нем не нашли виноватого ни живым, ни мертвым. В испуге послали вопросить дельфийский оракул. Пифия отвечала:

Это последний герой, Клеомед из Астипалеи.

Точно так же внезапно сделался невидим и труп Алкмены, когда ее собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.

Вообще рассказывают много сказок подобного рода, равняя смертное по природе с божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным, кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что

Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,

Но остается навеки образ живой.

Он лишь один -- от богов.

Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и туда же возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится от тела, покинет его и сделается вполне чистым, бесплотным и святым. "Пламенную" душу Гераклит считает лучшею. Она выходит из тела, как молния, прорезывающая тучи. Но душа, облеченная в тело, душа, имеющая телесную оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от уз тела и не легко возвращается назад, откуда пришла. Не посылайте же на небо тела честных людей, вопреки законам природы, но веруйте, что души добродетельных людей, вполне по законам природы и божественной справедливости, из людей делаются героями, из героев -- демонами, наконец из демонов, если они, как в таинствах, вполне чисты и святы, чужды всего смертного и подверженного страданиям, -- становятся богами, но не по постановлению государства, а в действительности, заслуженно достигнув прекраснейшего блаженнейшего конца.

XXIX. Что же касается нового имени Ромула -- Квирина, то некоторые видят в нем имя бога войны, другие думают, что оно значит "гражданин", так как граждан римских зовут "квиритами". По мнению третьих, оно происходит от древнелатинского "квирис", копья, пики, вследствие чего одна из статуй Юноны, стоящая на копье, носит название Квиритиды. Точно так же копье, находящееся в Регии, носит имя Марса, копья же получают в награду отличившиеся на войне. Таким образом, Ромул был назван Квирином как бог войны или как бог, сражающийся копьем. На Квиринальском холме, получившем его имя, ему был выстроен храм. День, в который он исчез, называется "днем бегства народа" и Капратинскими нонами, так как тогда ходят для принесения жертвы за город, на Козье болото; "коза" по-латыни -- "капра". На пути к этому месту для принесения жертв присутствующие громко выкрикивают имена, часто даваемые в Италии, например, Марка, Луция, Гая и т. д., в подражание тем полным ужаса и смятения окликам, которыми обменивались тогда бегущие. Некоторые говорят, впрочем, что это делается не для изображения их состояния во время бегства, но из желания ободрить и поторопить друг друга, причем в подтверждение своего мнения приводят следующий рассказ.

Взявшие Рим галлы были выгнаны Камилл ом; но государство не могло скоро оправиться от постигшего его удара. В его пределы вступила сильная неприятельская армия под начальством Ливия Постума. Он расположился с войсками невдалеке от Рима и отправил затем посла объявить, что латинцы желают возобновить прежние, ослабевшие от времени дружбу и родственные отношения и новыми брачными связями вторично соединить оба народа, и что, если им пошлют достаточное число девушек и вдов, они заключат с римлянами мир и дружбу, точно так же, как то было у них раньше с сабинцами.

При этом известии римлянами овладел страх перед грозившею им войною; но в то же время выдачу женщин они считали таким же позором, как рабство. Одна рабыня, Филотида, подругому -- Тутола, помогла им выйти из затруднения. Она советовала им не исполнять ни одного из требований, а прибегнуть к хитрости, не обнажая оружия и не выдавая женщин. Хитрость состояла в том, что сама Филотида вместе с другими красивыми рабынями должны были одеться в платье свободнорожденных женщин и отправиться к неприятелям. Затем Филотида должна была зажечь ночью огонь -- условный знак, чтобы вооруженные римляне напали на неприятелей во время сна. План этот был приведен в исполнение: латинцы дались в обман. Филотида зажгла огонь на высокой дикой фиге, но скрыла его сзади покрывалами и платками, так что неприятель не видал огня, римляне же прекрасно видели его. Когда они заметили сигнал, то быстро выбежали из города, причем часто называли в воротах друг друга по именам для того, чтобы не медлить. Они неожиданно напали на неприятеля и разбили его, учредив в память этой победы праздник. Ноны называются "капратинскими" потому, что "дикая фига" по-латыни -- "капрификус". Римляне угощают тогда своих жен за городом, в тени диких фиг. Рабыни ходят взад и вперед, собираются в кучки и говорят различные шутки, затем начинают бить одна другую и кидаться каменьями в знак того, что они стояли когда-то на стороне римлян и принимали участие в сражении. Это объяснение принято не всеми историками. Напротив, обычаи называть друг друга днем по имени и ходить для принесения жертвы на Козье болото, словно на праздник, находит себе более подтверждения в первом рассказе. Быть может, однако, оба эти случая имели место в один день, но в разное время.

По преданию, Ромул исчез на пятьдесят пятом году от рождения, после тридцативосьмилетнего царствования.

[СОПОСТАВЛЕНИЕ]

XXX (I). Все, что я мог узнать самого интересного из жизни Ромула и Тесея, заключается в следующем. Во-первых, один из них добровольно, по собственному желанию, имея возможность править Трезеной, наследством, которым мог гордиться, сам, никем не принуждаемый, решился совершить великие подвиги; другой, не желая быть рабом и наказанным, сделался храбрым, по выражению Платона, конечно, от страха и принужден был решиться на смелое дело из боязни пред угрожавшим ему ужасным несчастьем. Далее, величайшим подвигом для одного было -- убить альбанского царя, тогда как другой мимоходом, подготовляясь к дальнейшим подвигам, убил Скирона, Синида, Прокруста и Коринета, причем, наказав их, освободил Грецию от кровожадных деспотов, прежде чем кто-либо узнал имя своего спасителя. Один мог ехать по морю, не подвергаясь опасности, не рискуя быть обиженным разбойниками, Ромулу же при жизни Амулия нельзя было жить спокойно. Важным доказательством справедливости этих слов служит то обстоятельство, что, тогда как один, никем не обиженный, напал на злодеев для защиты других, братья позволяли царю оскорблять всех, пока их не оскорбили самих. Если одному ставят в подвиг то, что он получил рану в сражении с сабинцами, убил Акрона и вел несколько победоносных войн, этим подвигам мы можем противопоставить битву с кентаврами и поход амазонок. Смелый план Тесея избавить сограждан от платежа дани Криту и отдать себя на съедение чудовищу, быть или жертвой за смерть Андрогея или -- что самое легкое в сравнении с тем, о чем я говорил выше, -рабом надменных, враждебно относившихся к нему людей, исполнять низкие позорные работы, отплыв добровольно вместе с девушками и мальчиками, -- этот план можно назвать в высшей степени смелым, как и великодушным, честною заботою об общем благе, жаждой славы и доблести. Мне кажется, философы вполне правы, говоря, что любовь боги посылают, заботясь о спасении молодых людей. По крайней мере, любовь Ариадны к Тесею, по-моему мнению, более чем что-либо другое, имеет право считаться делом богов, желавших быть орудием его спасения. Ее чувства к нему следует не порицать, но удивляться, что так поступали не все мужчины и женщины. Если это выпало на долю одной ей, она, на мой взгляд, вполне заслужила любовь бога за свое стремление к прекрасному, честному и идеальному.

XXXI (II). Оба, Тесей и Ромул, были созданы для того, чтобы управлять, и ни один из них не сумел быть царем. Оба они свернули с прямого пути и сделали перемены в государственном устройстве: один ввел демократию, другой -- тиранию, и оба ошиблись, но из различных побуждений. Царь должен прежде всего заботиться о сохранении своей власти, сохранить же ее можно -удаляясь от недозволенного и стремясь к дозволенному. Кто или слишком добр, или слишком строг, тот перестает быть царем или правителем, -- он начинает заискивать перед народом или превращается в деспота и становится предметом ненависти или презрения для своих подданных, хотя в первом случае выказывает свое мягкое доброе сердце, как во втором -- навлекает на себя обвинение в себялюбии и жестокости.

XXXII (III). Если не следует приписывать гневу богов даже всех наших несчастий, но искать причины их в различии нравов и страстей, никто не станет оправдывать необдуманного гнева Ромула, его безрассудного раздражения по отношению к брату. Большего снисхождения заслуживает тот, кого, подобно более сильному удару, потрясли и лишили равновесия более важные причины. Если Ромул поссорился с братом, взвесив все обстоятельства дела, после зрелого размышления, из желания общей пользы, нельзя поверить, что такой ужасный гнев овладел его рассудком внезапно; в то же время Тесей был вооружен против сына, ослепленный любовью, ревностью, вследствие клеветы женщины, чувствами, которым чужды только немногие люди. Важнее всего то, что Ромул доказал свое раздражение на деле, что имело печальный конец, гнев же Тесея ограничился одною бранью и старческими проклятиями. Дальнейшая участь его сына зависела от выпавшего ему на долю жребия. Вот все, что можно сказать в оправдание Тесея.

XXXIII (IV). Чтобы достичь великого, Ромулу пришлось начать с самого малого. Прежние рабы, свинопасы, раньше чем сделаться свободными, освободили почти всех латинцев и в одно время заслужили в высшей степени почетные прозвища "убийц рабов", "спасителей родных", "царей народов" и "основателей городов", -- не "пришлецов", как Тесей, который составил один город из соединения многих общин и уничтожил много городов, носивших имена древних царей и героев. Ромул сделал то же, но позже. Он заставил неприятелей переселиться, разрушить свои прежние жилища и соединиться с победителями. Прежде всего ему не приходилось ни населять вновь, ни увеличивать города, существовавшего раньше, -- он основал новый город и, основав его, приобрел себе землю, отечество, царскую власть, род, жену и родственников. Он никого не убивал, не лишал жизни, напротив, был благодетелем бездомных скитальцев, желавших сделаться гражданами. Он не убивал разбойников и злодеев, но покорил народы силой оружия, завоевал города и отпраздновал свой триумф над царями и вождями.

XXXIV (V). Был ли он убийцей несчастного Рема -- вопрос нерешенный. Большая часть писателей обвиняет в этом других; все же он спас, как всем известно, от смерти свою мать, своего деда -- от позорного, бесславного рабства и посадил его на престол Энея. Много добра сделал он добровольно и никому не повредил даже невольно. Но забывчивость Тесея и его небрежность относительно условия перемены паруса едва ли найдут, на мой взгляд, горячего защитника, и даже снисходительные судьи едва ли оправдают его от обвинения в отцеубийстве. Этого не мог не понять один аттический писатель, который, видя, как трудно оправдать в этом Тесея его защитникам, сочинил, будто Эгей, желая увидеть скорей приближавшийся корабль, быстро побежал в Акрополь, но поскользнулся и упал. Как будто у царя не было провожатых или, когда он спешил к морю, с ним не было рабов!

XXXV (VI). В похищениях женщин Тесей не может найти достаточно справедливого оправдания своим поступкам, во-первых, потому, что они были часты, -- он похитил Ариадну, Антиопу, трезенку Анаксо и в заключение всего Елену, когда сам был стариком, а она еще не достигла половой зрелости, была еще ребенком, а сам он был уже в годах, когда ему не следовало думать и о законном браке, -- во-вторых, потому, что афинянки, потомки Эрехтея и Кекропа, умели рожать детей ничуть не хуже девиц-трезенок, спартанок или амазонок. Это он делал, вероятно, из сладострастия и похоти. Ромул похитил, во-первых, около восьмисот женщин, но взял себе не всех, а, говорят, одну Герсилию, других же разделил между лучшими из граждан. Затем он окружил этих женщин таким уважением и любовью, так справедливо относился к ним, что заставил считать их похищение -- нанесенное им оскорбление, в высшей степени прекрасным поступком и делом высокой государственной мудрости, имевшими целью сближение народов. Таким образом, они слились, образовали одно целое, что стало впоследствии источником взаимной любви и величия государства. Само время свидетель того, сколько целомудрия, дружбы и крепости союза было в заключенных царем браках: в продолжение двухсот тридцати лет ни один муж не решился развестись с женою, ни одна жена -- с мужем. Греческие ученые знают имя первого отцеубийцы или матереубийцы; точно так же каждый римлянин знает, что Корнелий Спурий первым дал развод жене из-за ее бесплодия. Последствия деяний Ромула свидетельствуют об их правильности: благодаря бракам царская власть сделалась общею, так же как оба народа получили право гражданства; но любовные связи Тесея не принесли афинянам ни дружбы, ни союза с другими народами, напротив, имели своим следствием вражду, войны, убийства граждан и, наконец, потерю Афин. Только с трудом и то благодаря снисходительности неприятелей, которым афиняне покланялись, называя их богами, они не испытали участи Трои по вине нового Париса. Мать Тесея не подвергалась опасностям, но испытала участь Гекабы, -- сын оставил, предал ее, если только рассказ о ее плене не выдумка, хотя было бы желательно, чтобы это вместе со многим другим оказалось ложью. Большая разница и в том, какое участие принимали, по рассказам, боги при их рождении. Боги очень желали спасения Ромула, между тем как оракул, данный Эгею и запрещавший ему вступать в связь с иностранкой, доказывает, что Тесей родился против воли богов.