• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Целое десятилетие беспрерывные войны не давали покоя жителям Самарканда. Но за это время благодаря неуемной энергии Тимура сделано было очень много.

Он принял Самарканд, построенный из высушенной солнцем глины, кирпичей и дерева, а сделал из него азиатский Рим. Он украшал город всем, что ему нравилось в чужих землях, заселил его привезенными из походов пленниками, а также учеными и философами. Каждая победа отмечалась постройкой памятного здания. Ученым предоставлялись академии и библиотеки, ремесленникам – мастерские и торговые ряды на базарах. В городе появилась обсерватория для астрономов, а также зверинцы для диковинных зверей и птиц.

Город стал воплощением мечты Тимура. Военные цели похода не ослабляли в нем интереса ко всему, что могло украсить Самарканд. Белый мрамор Тебриза, лазоревые плиты Герата, филигранно выполненные изделия из серебра в Багдаде, чистый жадеит Хотена – все это теперь переместилось сюда. Никто не знал, чем еще обогатится город, потому что никому, кроме Тимура, не позволялось создавать новый Самарканд. Он любил его так, как старик любит молодицу. В данный же отрезок времени эмир предпринял поход в Индию ради обогащения Самарканда. Стоит оценить результаты, которых он достиг за десять лет.

Именно в этот период времени, в один из дней начала весны 1399 года Тимур еще не добрался до Индии. Он поддерживал связь с Самаркандом с помощью гонцов, посылаемых по дороге через Хайберский перевал и Кабул. Гонцы, въезжавшие в город с юга по дороге из Шахрисабза, скакали верхом по равнине, где в рощах деревьев компактно расположились шатры и юрты. Их обитатели представляли собой новую волну переселенцев в Самарканд: здесь были пленные, бродяги, искатели счастья, увлеченные новой утопией, – столпотворение языков и религий. Среди переселенцев находились христиане, евреи, несториане, арабы, малакиты, сунниты и алавиты. Некоторые глядели на мир усталыми, потухшими глазами, взоры других горели возбуждением и ожиданием.

В этом месте выстроились также частоколы стоек, к которым торговцы лошадьми и верблюдами привязывали животных. Вооруженная стража располагалась прямо на рассеянной ветром соломенной сечке. На одной стороне дороги у колодца стояла небольшая каменная церковь христиан-несториан с плоской крышей и без побелки. По другую сторону от жилищ этих переселенцев располагались поместья знати.

Сквозь светло-зеленые завитки вязов блестела белизна дворцовой стены. За милю от Самарканда гонцы оказывались в окрестностях города. Здесь они могли прочесть гигантскую надпись на голубом фасаде академии – «Нет бога, кроме Аллаха».

Дорога продолжается между двумя рядами тополей. Слева от нее речки и мосты, а также россыпь садовых участков. Все это примыкает к дворцовому комплексу «Дильшад» – «Восторг сердца». Там еще работали каменотесы. В стороне среди сикоморов и цветущих фруктовых деревьев протянулась стена длиной в пятьсот шагов, которая огораживала с одной стороны площадь комплекса. Другие ее стороны тоже огораживались такими стенами, и в каждой из них имелись стрельчатые своды ворот, подпиравшиеся скульптурами каменных львов.

Внутри площади комплекса работали своими инструментами садовники из Персии, а рабы освобождали ее от строительного мусора. За мраморной колоннадой возвышались стены центрального дворца высотой в три этажа. В проектировании дворца соперничали несколько знаменитых архитекторов.

Мастера расписывали стены входного зала. Каждый мастер трудился над своим участком стены. Рисунки бородатого китайца сдержанных тонов ложились на стену рядом с цветастым орнаментом придворного художника из Шираза. На другой стене работает индус, который, возможно, не очень сведущ в живописи, но хорошо знает, как наложить на цемент позолоту или подсеребрить его. Над головами мастеров потолок усеян мозаикой из цветов. Стены залы сверкают алмазным блеском – они похожи на сияющий чистотой белый фарфор.

Дворец, очень похожий на этот, был построен и в северной части города, перед тем как Тимур отправился в поход в Индию. Летописцы, регистрировавшие ежедневные деяния своего повелителя, так описывают это событие:

«Государь поставил здесь юрту. Дворцовый комплекс строили для игр и праздников. Эмир выбрал один из проектов архитекторов. Четыре военачальника следили за строительством четырех пристроек по углам площади. Государь Тимур был так заинтересован в строительстве этого дворцового комплекса, что задержался в городе на полтора месяца, чтобы дело было сделано быстро. Куски мрамора из Тебриза положили в углы фундамента.

Мастера из Исфагана и Багдада украсили стены фресками так искусно, что с ними не могли даже сравниться китайские рисунки в антикварной комнате Тимура. Пол был выстлан мрамором, нижнюю часть стен изнутри и снаружи покрывали фарфоровые плитки. Комплекс назвали „Садом севера“». 

В окружении таких садов располагался город. Его огораживала стена длиной в пять миль. У Бирюзовых ворот стены гонец сворачивает вправо от дороги, по которой движется вереница мулл на осликах. Он – вооруженный всадник, его низкорослый конь черной масти блестит от пота и покрыт хлопьями пены. На почерневшем от пыли лице всадника горят налившиеся кровью глаза. Он механически подстегивает коня по обоим бокам. Это ведь гонец командующего армией, движущейся в Индию.

За гонцом через армянский квартал, где стоят в шапках из черного меха мужчины с желтоватым оттенком лица, на улицу мастеров по изготовлению седел, пахнущих кожей и маслом, и далее ко дворцу одного из управляющих городом, где ожидают секретари, чтобы размножить депешу гонца, движется толпа любопытных. Задержавшись в этом месте, любопытные рассчитывают услышать какие-нибудь новости. Ведь их нельзя укрыть за стенами дома. Оказывается, гонец привез срочные депеши.

– Повеление нашего государя, – сообщает кто-то. Но о сути повеления пока ничего не известно. Разъезжаются чиновники управляющего, и языки развязываются.

Вооруженные воины преграждают путь в крепость на холме, где обитают придворные женщины. Но у каждой из этих женщин имеется свой садовый дворик. В одном из них сейчас принимают гостей.

Домик в саду окружают клумбы роскошных роз и тюльпанов. Посетитель замечает, что его крыша островерха, как у китайской пагоды. Внутри домика покои сообщаются между собой дверными проемами под арками. Комнаты задрапированы шелком розового цвета, стены и потолок украшены серебристым орнаментом с узорами из бриллиантов. Полосы шелковой драпировки, колышемые ветром, производят впечатление движущегося занавеса.

В комнатах диваны под балдахинами из шелка, поддерживаемыми копьями. Пол застлан коврами из Бухары и Ферганы. В каждой комнате стоят табуреты, отлитые из одного куска золота. Они заставлены пузырьками с духами. Каждый из табуретов инкрустирован особым видом драгоценного камня – рубинами, изумрудами, бирюзой. Здесь хранятся также золотые кувшины с шербетом. Внутрь кувшинов брошены бриллианты. Вокруг одного из кувшинов расставлено шесть чаш. На дне каждой чаши, наполненной шербетом, лежит рубин в два пальца шириной.

Но гостей принимают не в домике, а в беседках, затененных от солнца. Там сидят седовласый Муава и несколько представителей тюркской знати, много персов из шахской семьи, а также вожди арабских и афганских племен. Когда они рассаживаются и замирают в ожидании, появляется супруга эмира, Сарай Мульк-ханум.

Впереди государыни идут черные рабы, по бокам – ее фрейлины с потупленными взорами. Государыня шествует с гордо поднятой головой. На ней массивный головной убор малинового цвета в форме шлема, обильно украшенного драгоценными камнями и инкрустациями. Над бровями у нее висят круглые подвески из золота. Верхушку головного убора занимает миниатюрный дворец, из которого вздымаются белые плюмажи. Часть оперения склоняется к ее щекам, между перьями блестят крохотные золотые цепочки.

Ее свободное платье тоже малинового цвета с золотистыми оборками. Пятнадцать женщин несут в руках длинный шлейф от него. Лицо государыни, скрываемое накидкой из прозрачного шелка, покрыто белилами. Черные волосы покрывают ее спину и плечи.

Когда государыня усаживается, появляется еще одна супруга эмира, более молодая и менее уверенная в себе, но сдержанная и уважительная к государыне. Смуглая кожа и раскосые глаза выдают в ней монгольское происхождение. Она – дочь монгольского хана, взятая недавно в жены Тимуром.

К женам эмира подходят слуги, держа в руках золотые подносы с кубками, наполненными шербетом. Руки слуг, чтобы не касались подносов, зачехлены в белую материю. Они стоят на коленях, когда государыни пьют шербет. Другие слуги подают напитки присутствующим господам. Те опустошают кубки, опрокидывая их вверх дном в знак того, что не осталось ни одной капли шербета. Так выражается абсолютная признательность государыням за гостеприимство. 

Резиденции Тимура располагались за крепостью повсюду. В цитадели же находились дома офицеров его штаба, не участвовавших в индийском походе эмира, а также чиновников городской администрации и казначеев. Крепость, стоявшая на краю ущелья, служила, кроме того, военным арсеналом и мастерской.

Там хранилась коллекция прекрасного и необычного оружия, а также находилась чертежная комната для конструкторов со столами, заставленными моделями катапульт, баллист и огнеметов, приводимых в действие противовесом либо кручением. В крепости имелись цехи, где оружейники отливали и закаляли стальные мечи. Тысячи пленных ремесленников постоянно трудились над изготовлением шлемов и доспехов. На этот раз они делали легкий шлем с передвижной стальной пластиной. Она опускалась для защиты лица и поднималась, когда в этом не было необходимости.

В помещение сокровищницы ходить не разрешалось, но недалеко от нее близ вольера для зверей находилось уединенное здание из белого мрамора, нечто вроде музея или антикварной комнаты, в которой Тимур временами оставался на ночлег. Во дворе этого дома росло дерево с золотистым стволом и серебряными ветками и листьями, вспыхивавшее ярким светом в солнечных лучах. Но что за плоды оно давало! С веток свисали настоящие жемчужины разного цвета, имеющие форму вишен и слив. Там были и необычные птицы. Их серебряное оперение словно покрывала красно-зеленая эмаль. Они простирали крылья, словно собирались клевать плоды дерева. Внутри сокровищницы хранился миниатюрный замок с четырьмя башнями, украшенными изумрудами. Это была, конечно, игрушка, вещица для забавы, но символизировавшая богатство, которым владел эмир.

После полудня базары переполнялись людьми и духотой, шумом и пылью. Горожане могли купить там все – от манны небесной до хорошенькой девушки. Многие из них шли, однако, мимо базаров к гробнице Биби-ханум. Они сворачивали в боковые улочки, чтобы избежать встречи с длинным караваном верблюдов, пришедшим только что из Китая по главному караванному пути. Верблюды везли в конопляных тюках душистые специи. Груз, помеченный китайскими иероглифами и арабской вязью, а также отпечатками печатей тюркских таможенников, направлялся в ганзейские города через Москву.

Подобно другим крупным дворцовым комплексам Биби-ханум располагался на невысоком холме, окруженном пирамидальными тополями. В комплекс входили мечеть с примыкающим к ней медресе и кельями для наставников и учеников. Эти строения, огромные в объеме, охватить взглядом можно было только на расстоянии. Они до сих пор не достроены. Мечеть по размерам могла сравниться с собором Святого Петра в Риме. На ней еще не было центрального купола, но боковые башни высотой в 200 футов были построены полностью. Чтобы попасть в мечеть, посетители должны пересечь площадь, мощенную каменными плитами, и обогнуть мраморный бассейн. В мечети сидели уважаемые люди – муллы в больших тюрбанах, размеры которых впечатляли жителей Бухары, философов, изучавших природу. Они обсуждали законы природы с муллами, ограничивавшимися книжными знаниями.

– Кто научил Авиценну искусству врачевания? – спрашивает араб в черном облачении. – Разве не наблюдения за природой и эксперименты?

– И книги тоже, – добавляет горбоносый философ из Алеппо.

– В самом деле, он преуспел в медицине, – соглашается третий собеседник. – Но ведь он прочел «Закон природы» Аристотеля.

– Допустим, – включается в разговор мулла, который чувствовал себя не совсем уверенно среди столь образованных чужеземцев, – но каков результат, к какому выводу он пришел?

– Клянусь аллахом, – улыбается араб, – я не знаком с выводами его книги, но знаю, что он ушел из жизни из-за чрезмерного интереса к женщинам.

– Тебе недостает ума! – сказал с укором глухой голос. – Чем закончилась его жизнь на самом деле? Великий лекарь, умирая, повелел, чтобы его труд читали вслух и тем самым находили путь к спасению.

Услышав эти слова, выходец из Алеппо встрепенулся:

– Послушай, ты, кто поганит ковер размышления плевками пустых возражений, я расскажу историю о нашем государе Тимуре.

Пока головы поворачивались в его направлении, философ пояснил, что два года назад он присутствовал на одном диспуте. Тогда ученые Самарканда и алавиты из Ирана сидели перед Тимуром в его лагере.

– Я слышал, как наш государь спросил, назовут ли его воинов или их врагов, погибших на войне, мучениками за веру. Никто не решался отвечать, пока не возвысил голос один кади. «Мухаммед, да будет благословенно его имя, – сказал он, – говорил, что перед ним предстанут в день Страшного суда не те, кто сражается ради спасения своей жизни, и не те, кто сражается без страха или ради славы. Нет, только те, кто сражается за дух и букву Корана, обретут спасение.

– И что ответил наш государь? – полюбопытствовал мулла.

– Он спросил кади, сколько тому лет. Кади ответил, что сорок. Тогда государь заметил только, что ему самому шестьдесят два года, и велел раздать подарки всем участникам диспута.

Собеседники задумались, запоминая рассказанную историю, чтобы пересказать ее другим.

– По-моему, – молвил араб, – ты взял эту историю у Шарифеддина.

Философ из Алеппо возразил:

– Я сказал то, что слышал. Может, Шарифеддин позаимствовал эту историю у меня.

– Блоха тоже говорит, что одежда, на которой она сидит, ее, – ухмыльнулся араб. – Боже мой, Ахмед, неужели на диспуте не было других людей, кроме тебя?

– Если ты сомневаешься в набожности нашего государя Тимура, – воскликнул Ахмед, – то гляди!

Его рука в длинном рукаве, закрывавшем ладонь, указала на фасад мечети Биби-ханум, облицованный лазоревыми плитками и позолоченной мозаикой, блеск которых убавила тень. Теперь этот блеск перебивала яркая синева небесного свода. Внушительное строение, взмывшее к небу как утес посреди пустыни, нигде не обезображивалось выбивающимися из стиля подпорками.

Но араб был не из тех, кто легко смущался.

– Клянусь аллахом, я это вижу. Мечеть построена одной из жен эмира.

Женщина, которая строила ее или ради которой ее воздвиг Тимур, покоилась в небольшой гробнице с куполом в соседнем саду. Тело Биби-ханум лежало там у входа под квадратной плитой из белого мрамора. Толпы людей входили в этот сад и выходили оттуда. На страже стояли смуглолицые тюркские воины. Ее называли не иначе как Благословенная Принцесса.

Утверждали, что это тело любимой супруги эмира Алджай-ага, перевезенное сюда из Шахрисабза. Говорили еще, что в саркофаге покоится другая принцесса, прибывшая из Китая[15]. Рассказывали также, что воров, забравшихся однажды ночью в гробницу, чтобы унести шкатулку с драгоценностями, ужалила змея, прятавшаяся в этом месте. Когда на следующее утро пришли стражники, чтобы занять свой пост, они обнаружили лежавшие на земле их бездыханные тела.

Тени на внутренней площадке комплекса удлинялись, и собеседники прекратили разговор. Некоторые отправились в баню, чтобы там их раздели, попарили, помыли, побрили, сделали массаж и отвели в теплую комнату просушиться, пока их одежда находится в стирке. Потом они оденутся в свежее платье и пойдут перекусить во дворец знатного лица либо в пригороде Самарканда у реки – в месте встречи горожан, которые хотят развлечься. Они заглядывают в харчевни, – где готовятся плов и ячменные лепешки. Потом наведываются в чайхану, где за половину стоимости серебряной монеты можно купить сладости, сушеные дыни и фиги. Обычно прогулка заканчивается потягиванием шербета в павильоне, откуда можно наблюдать проходящих мимо людей и бесчисленные представления на дощатом настиле.

Вдоль реки стоят палатки для театра теней, где на подсвеченных полотнах важно шествуют и ссорятся марионетки. Над головами гуляющих ходят канатоходцы, а внизу на земле, застеленной коврами, показывают свое искусство акробаты. Некоторые из горожан предпочитают удалиться в заросли сирени или рощи гранатовых деревьев, подсвеченных фонарями малинового и голубого цветов, а среди приятелей, сидящих на ковре на коленях, ходит по кругу кувшин с шербетом. Здесь обсуждаются новости дня. Музыкант подбирает на струнном инструменте разные мелодии, а поэт, оглядываясь по сторонам, читает стихи о малоизвестном астрономе, который, бывало, подписывался как Изготовитель Палаток. Ниже приведены строки из Омара Хайяма.

Мы лишь шахматисты, играющие блиц,
Чтобы позабавить великого гроссмейстера на небесах.
Некоторое время он двигает нас по доске жизни,
Затем снова сбрасывает в коробку смерти.

Самарканд строился так, как подсказывало Тимуру воображение. В отличие от других завоевателей монгольского происхождения, он вовсе не копировал архитектуру Персии такой, какой она существовала в то время. Да, он изучал персидские постройки, использовал строителей с юга, но все же монументы Самарканда оставались, по сути, тюркскими, а не персидскими. Их развалины, равно как и развалины сооружений Тимура в других городах, остаются по сегодняшний день замечательными памятниками тюркской архитектуры и сохраняют немеркнущую красоту.

Порой абсурдные и непривлекательные в деталях, порой блистающие великолепием с фасада и удручающие несовершенством кирпичной кладки с обратной стороны, они поражали в целом простотой и строгостью замысла. Тимур, обожая игру цвета, тяготел к монументальности. Минимум дважды он велел разбирать законченную постройку и восстанавливать ее в более монументальном виде.

В Тимуре коренились мрачный юмор тюркской расы и природная поэтичность кочевника. Его постройки – воплощение величавого спокойствия. Как обитателю пустыни, ему присуща любовь к зеленой растительности и проточной воде. Уместно отметить, что дворцы Тимура строились как часть садового комплекса.

В Самарканде имелась городская площадь – регистан – место молитв и разговоров, политических дебатов и обмена новостями, встреч знатных особ и торговцев. Четыре стороны площади составляли здания, построенные Тимуром, – мечети и медресе. Площадь располагалась на небольшой возвышенности у подножия холма, на котором стояла крепость. Ее всегда оживляли журчание арыков и шум фонтанов. На другой день после приема гостей, устроенного Сарай-ханум, на площади с восхода солнца толпились люди. Их привлекали сюда слухи о прибытии днем раньше гонца от Тимура.

– Пока еще ничего не известно, – говорили знатные особы, – кроме того, что депеша от государя. Что означает утаивание содержания депеши – не хотят ли таким образом сделать вид, что ничего не случилось?

Люди вспомнили, что высокопоставленные военачальники не желали похода в Индию, пока их не побудил к этому Тимур. Даже внук эмира Мухам – мад Султан говорил: «Мы можем покорить долину Инда, но там много крепостей и препятствий. Во-первых, реки, во-вторых, пустыни и леса, в-третьих, хорошо вооруженные воины и, в-четвертых, слоны, затаптывающие людей».

– Долина Инда, – говорил тюркский полководец, побывавший в тех местах, – место страшной жары. Она не похожа на наш край, вызывает болезни и отнимает силы. Вода там мутная, а индусы говорят на непонятных нам языках. Что случится, если армия застрянет там надолго?

На этой площади присутствовали мудрые советники и люди, побывавшие правителями целых ханств перед тем, как Тимур нашел для них другие занятия.

– С золотом Инда, – возражали они, – мы покорим весь мир.

Они знали, что империя, находившаяся за горами, – сокровищница Азии и что Тимур задумал воспользоваться ее ресурсами. Они подозревали также, что он решил отыскать путь в Китай. Не затем ли два тюркских тюмена были посланы обследовать пустыню Гоби за Хотеном? Недавно от них пришло сообщение, что переход от Хотена до Камбалу составляет два месяца езды верхом. Воины из этих тюменов обследовали также Кашмир, где горные хребты преграждают путь в Китай.

Советники напомнили всем, что Тимур совсем недавно взял в жены юную дочь монгольского хана. А незадолго до этого умер китайский император.

– В мире, – заметил кто-то, – имеется лишь шесть правителей, столь могущественных, что их имен не упоминают. Так говорил странник Ибн Батута, видевший каждого из этих правителей.

– Шесть? – рассмеялся один командир. – Есть только один такой правитель, и его зовут Тимур.

– Нет, – возразил ему более знающий собеседник, – странник прав. Он перечисляет этих правителей в таком порядке: такфур Константинополя[16], султан Египта, правитель Багдада, государь Мавераннахра, махараджа Индии и такфур Китая.

Пока наш государь одолел только одного из этих правителей, султана Багдада.

Тюркские военачальники без энтузиазма размышляли над результатами своих сорокалетних войн. Престарелый Сайфеддин и Муава в это утро тоже посетили регистан. За эти сорок лет только один из великих правителей бежал от Тимура. Но сейчас султан Ахмед возвратился в Багдад.

С запада поступали в основном безрадостные вести. Кавказ был охвачен мятежами, султаны вновь захватили Месопотамию. Что, если Тимур потерпит поражение в Индии! Люди так привыкли к его победам, что не ждут ничего другого. Ведь армия численностью в девяносто две тысячи воинов прошла Хайберский перевал и навела мост через Инд. Мултан пал, теперь Тимур двинулся против султана Дели.

Оставшиеся во главе правительства в Самарканде военачальники пытались уяснить боевые возможности слонов, которых они никогда не видели.

В это утро по регистану быстро распространилась новость относительно содержания депеши, которую привез гонец. Не потому ли крепостная стража рыскала всю ночь по городу? В депеше содержалось повеление государя: казнить Шад Мульк.

Весь Самарканд терялся в догадках: кто такая Шад Мульк? Лишь немногие знали это, и среди них старый полководец Сайфеддин.

Старейший из военачальников не так давно привез с собой из Персии черноволосую девушку. Небесное создание, ухоженное в гареме, с большими глазами и белой кожей. Халиль, младший сын Ханзаде, был покорен ее красотой. Сайфеддин отдал девушку этому юноше, уступая его мольбам. Так Шад Мульк, искушенная в искусстве любви, перешла в руки внука Тимура.

Халиль, охваченный страстью, часами находился у ног своей возлюбленной. Он мечтал жениться на ней официально, в присутствии придворной знати.

Однако Тимур немедленно отверг его просьбу об этом и велел привести Шад Мульк к себе. Но девушка либо бежала от страха, либо Халиль спрятал ее в тайном месте. Затем Тимур с армией отправился в поход.

Теперь повелитель прислал из Индии приказ казнить Шад Мульк. Халиль не мог ее спасти. Не могла и она надежно укрыться, поскольку все сады Самарканда подвергались тщательному осмотру. Существовал лишь один путь к спасению, поэтому, укрывшись чадрой, девушка поспешила во дворец к государыне Сарай-ханум. Там она бросилась к ногам старшей жены эмира, умоляя государыню спасти ее от смерти. Девушке было неведомо бесстрашие представителей тюркских племен.

О происходившей встрече двух женщин ничего не известно. Но догадаться можно – встретились красивая девушка, с подкрашенными хной волосами, с перепачканными щеками от слез, смешанных с тушью для подведения глаз, и бесстрастная государыня, непоколебимая в верности традициям тюрко-монгольских завоевателей. Шад Мульк, созданная для развлечений, теперь обезумела от страха. Сарай-ханум же была вдовой и женой одновременно, а также бабушкой правивших ханов, женщиной, в которой сконцентрировались тревоги и тяготы пятидесяти лет.

В отчаянии Шад Мульк призналась, наконец, что ожидает ребенка от Халиля.

– Если это правда, – сказала государыня, – то эмир Тимур пощадит тебя.

Государыня, отослала Шад Мульк на попечение своих евнухов, запретив ей встречаться с Халилем до тех пор, пока о новых обстоятельствах жизни девушки не будет доложено Тимуру.

Любовь знатного юноши к никому не известной куртизанке – всего лишь мелкое происшествие, но от него зависела судьба державы. Между Сарай-ханум и Ханзаде существовала острая вражда, поскольку последняя была менее влиятельной при дворе, хотя и более амбициозной и умной. Люди называли их Большой госпожой и Малой.

Для державы было бы гораздо лучше, если бы Большая госпожа позволила казнить Шад Мульк, но она сохранила ей жизнь. Позже Тимур утвердил ее волю.

В Самарканд прискакал гонец, который не делал тайны из содержания депеши, находившейся при нем. Он натянул поводья у вставшего на дыбы коня, чтобы прокричать у караульной дворца:

– Победа! Наш государь победил!

Другие гонцы прибыли с более подробными вестями, хотя и жуткими. Перед сражением с султаном Дели тюркские воины устроили резню, в ходе которой погибло сто тысяч пленных. Они разбили затем армию индусов и захватили Дели[17]. Слоны во время битвы были рассеяны огнеметами.

Победу широко праздновали в Самарканде. На регистане и ночью толпился народ. Особенно радовалось духовенство. С покорением Северной Индии у раджей была отнята казна, а сами они загнаны в горы. Духовные лидеры ислама мечтали о создании нового халифата, господство которого простиралось бы от Багдада до Индии. Под защитой Тимура в халифате установились бы мир и благоденствие. В таких условиях, естественно, возросла бы власть имамов.

Армия Тимура вернулась в Самарканд следующей весной, пройдя через Шахрисабз и мимо «Черного трона» – сада, разбитого на вершине горы и огороженного стеной из черного мрамора.

У Бирюзовых ворот города были расстелены ковры. Стены улиц, ведущих к цитадели, задрапировали тканью малинового цвета. За ограждениями крыш домов и стенами садов мелькали люди в цветастых шелковых одеждах. Украсились витрины торговых лавок, а зрители надели все самое лучшее.

Встречать победителей и приветствовать государя на дороге выехали управляющие города, племенные вожди и знатные женщины. Сюда приехала Сарай-ханум с окружением, высматривая среди закованных в латы всадников лицо своего сына Шахруха. Здесь была и Ханзаде, ожидавшая появления своих первенцев – ханов Мухаммада Султана и Пира Мухаммада. Когда ханы проезжали мимо толпы людей, рабы подбрасывали в воздух горсти золотых монет и бриллиантов. Драгоценные камни сыпались под копыта коня Тимура.

Затем толпы зрителей замерли в изумлении. Появились первые из девяноста семи слонов, нагруженных сокровищами своих бывших владельцев. Животные, раскрашенные в разные цвета, кивали огромными головами над пыльной дорогой.

Так совершался восьмой триумфальный въезд Тимура в Самарканд. Вместе с добычей он привез из Индии планы строительства соборной мечети и двести строителей, способных помочь ему в этом деле. Летопись сообщает, что эмир, после того как спешился, прежде всего отправился в баню.

Тимур хотел увековечить память о покорении Индии каким-нибудь новым и заметным монументом. Очевидно, он заранее знал, что это будет, так как прибыл в Самарканд 20 мая, а 28-го уже наблюдал за закладкой фундамента большой мечети, которую назвали позже Эмирской мечетью.

Размером она должны была быть с собор, достаточно вместительной, отмечает летопись, чтобы принять всех верующих, собравшихся в ее дворе. Разумеется, для архитекторов и ремесленников наступили напряженные дни и бессонные ночи. Пятьсот каменотесов были отправлены в горные карьеры. По дороге потянулись каменные блоки, доставлявшиеся на огромных арбах, приводимых в движение упряжками слонов – вновь обретенной тягловой силой. В связи с применением в строительстве этих животных специалисты изобрели вороты и лебедки, помогающие использовать эту силу еще более эффективно.

Когда возвели стены будущей мечети, к их отделке привлекли двести индийских мастеров. Тимур перешел от войны к строительству с полным самоотречением. Покончив с индийским походом, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о новой мечети. Возможно, кампания этой зимой стоила жизни двумстам тысячам человек, но эмира это не тревожило. Военачальники-победители были поставлены надсмотрщиками за строителями, возводившими колонны и башни мечети.

Внутри мечети поднялись кверху четыреста восемьдесят колонн. Появились кованые медные ворота, потолок выложили мрамором и отполировали. Позолоченным железом и серебром покрыли кафедру проповедника и аналой. В качестве инкрустаций послужили цитаты из Корана.

Менее чем через три месяца муэдзин уже скликал верующих на молитву с минаретов новых башен, а с кафедры поминалось имя эмира.

Тимур никогда не принимал титула великого хана. Он оставался эмиром Тимуром Гуриганом – государем Тимуром Великолепным. Он не претендовал на принадлежность к тюра, на статус правителя, происходящего из семьи Чингисхана. Его фирманы начинались короткими фразами: «Государь Тимур повелел…», «Я, Тимур, слуга Аллаха, заявляю…».

Однако его внуки, родившиеся от женщины великоханского происхождения, имели титулы мурзы и султана. Тимур пожаловал им во владение ханства. Мухаммад Султан стал правителем страны Чете, пограничных монголов. Пир Мухаммад получил во владение Индию. Шахрух, обладавший более мягким характером, правил Хорасаном и строил по собственному вкусу дворцы в Герате. Сыновья опального Мираншаха имели владения на западе державы, которые были приведены в еще больший беспорядок.

Тимур ни единым намеком не давал повода предположить, кого он назначит своим наследником. Стареющая Сарай-ханум верила вопреки всему, что эмирский трон будет отдан Шахруху. Ханзаде интриговала и льстила ради того, чтобы сделать наследником своего сына Халиля. Однако никто не осмеливался спросить открыто эмира о наследнике. Для своих же внуков Тимур был бескомпромиссным арбитром и беспристрастным судьей.

Свободный от тревог, мучивших женщин, Тимур, сидя в седле, наблюдал за работой слонов. Как-то ему пришло в голову, что имевшийся городской базар слишком мал. Он велел провести широкую улицу от регистана к реке и создать по обеим ее сторонам торговые ряды. На все эти работы, по повелению эмира, было отпущено двадцать дней. Он поручил надзирать за работами двум своим военачальникам, пригрозив им смертью, если торговая улица не будет создана в срок.

Естественно, оба военачальника взялись за дело с максимальным рвением. Тимур, кроме того, приказал воинам снести все ветхие дома вдоль будущего торгового проспекта. Протестовать было бесполезно – все владельцы домов бежали с пожитками, которые удалось унести, пока рушились стены их жилищ. Из-за города доставили рабочих, груды извести и песка. С места будущей торговой улицы убрали строительный мусор, утрамбовали землю, сделали подготовительные работы по планировке улицы и ее дренажу. Рабочих поделили на две смены: одна работала днем, другая – ночью при свете факелов. Они были похожи, сообщает летописец, на бесов, работающих у адского пламени. В месте работ не прекращался шум.

И вот широкую торговую улицу построили. Над ней возвели сводчатую галерею. Поставили дукканы, в островерхих крышах которых проделали отверстия для окон. Торговцам приказали немедленно везти свои товары. Еще до окончания двадцатидневного строительства готовую улицу заполнили толпы покупателей. Тимур проехался по ней, выразив удовлетворение проделанной работой.

Эпизод со строительством торгового проспекта имел последствия. Владельцы снесенных домов пожаловались судьям. Те во время игры в шахматы с Тимуром осмелились рекомендовать эмиру возместить убытки пострадавших домовладельцев. Это привело эмира в ярость.

– Разве город мне не принадлежит?! – воскликнул он.

Опасаясь за свои жизни, судьи поспешили заверить Тимура, что город действительно является его собственностью и его действия по отношению к домовладельцам абсолютно оправданны. Поразмыслив, однако, эмир ответил:

– Если вы считаете справедливым возместить ущерб этих людей, то я сделаю как вы хотите.

Очевидно, в это время Тимур не думал о новом военном походе, но занимался сбором информации. У него не было никаких оснований тревожиться за судьбу своей державы. Эмир опустошил Индию, север был под надежным контролем. Правда, у него отняли на западе земли, расположенные по берегам реки Тигр, однако в этой стороне не было силы, которая дерзнула бы вторгнуться во внутренние районы его державы.

Он уже достиг шестидесятичетырехлетнего возраста. Хотя его тело все еще ощущало силу, временами давали о себе знать болезни. В пожилом возрасте эмир сохранял живой и острый ум, но все чаще замыкался в себе, характер его еще больше ожесточился. Он воздвиг соборную мечеть, но верхушка духовенства не смогла на него оказывать никакого влияния. Всю жизнь его беспокоил внутренний конфликт. В сознании Тимура набожность отца, проповеди его наставника Зайнеддина и постулаты Корана не совмещались с наследием его кочевых предков, воинственностью и жаждой разрушения. «У мужчины – один путь». Это путь войны, побед и славы.

Султаны стран, расположенных на западе, считались столпами ислама. В Каире правил халиф, в Багдаде – защитник правоверных. Правителя турок называли мечом мусульманской веры. Для них тюркские племена были варварами и наполовину язычниками.

Поход против них разделил бы мир ислама и вовлек в войну миллион людей. Духовенство категорически настаивало на сохранении мира. Тимура называли Завоевателем, Гарантом Веры. Имя эмира упоминалось в молитвах.

Но суровый характер старого тюркского воина имел еще одну грань. Тимур оставался тем самым бойцом, выехавшим на поединок к воротам Ургенча. Он никогда не оставлял вызова без ответа. А ведь сейчас предводителей племен, которых он взял под свою защиту, изгоняли с порога Малой Азии. Земли его сына подверглись вторжению. Багдад отобран у его наместника. Что это было, если не явный вызов?[18].

В мае 1399 года он вернулся в Самарканд из Индийского похода, а в сентябре отбыл во главе своей армии на запад. Он не показывался в городе в течение трех лет.

Обстановка, в которой начался поход тюркского завоевателя, была необычной. Противник находился на расстоянии более чем в тысячу миль. Здесь пограничная полоса, вдоль которой располагались так называемые союзники, простиралась огромным полукругом от Кавказа до Багдада и напоминала дугу податливого лука, натянутую до предела своей гибкости. Тюркское войско, двигавшееся по Великой хорасанской дороге, перемещалось как бы от оперения стрелы, которой был заряжен лук, до ее наконечника. Тимур двигался на запад почти так же, как Наполеон шел на восток летом 1813 года против расположившихся полукругом армий европейских союзников, до того как совершить после Лейпцигской битвы катастрофический, хотя и блестящий отходной маневр в Париж, положивший конец правлению французского императора и его Первой империи.

Подобно Наполеону, тюркский завоеватель мог опереться на армию опытных воинов. Он командовал мощной компактной силой, в то время как в рядах противника не было единства. Однако территория, на которой разворачивалась военная кампания, радикально отличалась от европейской. Вместо возделанной европейской равнины с сетью хороших дорог и деревнями Тимуру предстояло двигаться по территории Западной Азии с ее реками, горными хребтами, пустынями и болотами.

Он мог выбрать лишь несколько дорог. Начав двигаться по одной из них, он должен был пройти ее до конца. Но на этих основных караванных путях располагались укрепленные города с гарнизонами, призванными защищать их. Кроме того, Тимур должен был сообразовывать свой поход с календарем – учитывать время, когда созревает урожай и имеется трава на пастбищах. Некоторые территории были непроходимы зимой, другие летом – из-за невыносимой жары. Наполеон сам был вынужден однажды повернуть назад, столкнувшись с сопротивлением одного из укрепленных городов – Аккры и жарой Сирийской пустыни.

Вдоль пограничного полукруга тюркских воинов поджидал десяток армий. В своих горных оплотах на Кавказе могли встретить их воинственные грузины. Рядом с ними находились турки, захватившие верховья Евфрата. Как обычно, рыскал со своими туркменами Кара Юсуф, сильная египетская армия владела Сирией, к югу располагался Багдад. Если бы Тимур двинулся на Багдад, он подвергся бы удару турок с севера. Если бы он попытался проникнуть на подконтрольные туркам земли в Малой Азии, египетская армия могла бы зайти ему в тыл.

Поэтому эмир не мог поначалу овладеть оплотами турок в Европе и городом, где правил наместник египетских мамелюков. Он не мог также навязать сражение какому-нибудь из двух великих султанов, в то время как те могли напасть на него в любое удобное для них время[19].

Помимо прочего, здесь остро стоял вопрос о снабжении водой. С армией Тимура шли верблюжьи караваны и боевые слоны. Но в основном она представляла собой огромную массу всадников, каждый из которых имел запасную лошадь. Чтобы переместить куда-либо от пятидесяти тысяч до четверти миллиона лошадей, требовалось много хлопот и отличное знание местности. В походе Тимур ежедневно советовался с проводниками и купцами. Перед двигавшейся армией высылалась разведка, а еще дальше были разбросаны отдельные наблюдатели, сообщавшие о местонахождении противника и наличии воды. Впереди наблюдателей на территории противника действовали шпионы.

Сначала армия Тимура продвигалась не спеша и в парадном строю. Эмира сопровождали Сарай-ханум, две другие супруги и несколько внуков. Великая хорасанская дорога стала свидетельницей пышности эмирского двора.

Между тем военачальники превращали Тебриз в плацдарм для развертывания боевых действий на западе, а Карабахскую степь – в пастбище для табунов лошадей. Сам Тимур занялся письмами. В частности, он написал письмо тюркскому хану, правившему в русских степях, – некоему Идику.

От него эмир получил необычайно откровенный ответ:

«Государь Тимур, – писал Идику, – ты упоминал о дружбе. Двадцать лет я находился при твоем дворе и отлично изучил твои трюки. Дружить с тобой мы можем только с мечами в руках».

Тем не менее тюркские племена в степях старались избегать столкновений с войсками Тимура и сохраняли нейтралитет в надвигавшейся битве.

Баязиту, султану турок, прозванному Громом, Тимур писал учтиво, но требовал, чтобы тот не оказывал никакой поддержки Кара Юсуфу и султану Ахмеду, принявшим покровительство турок и поддерживавшим с Баязитом активные контакты. Эмир не питал к последнему никакой личной неприязни, он учитывал военную мощь турок и, вероятно, предпочел бы не связываться с ними, если бы они оставались в Европе.

Ответ Баязита был отнюдь не примирительным. «Знай, кровавый пес по имени Тимур, – писал он, – что турки не привыкли отказывать в защите друзьям, уклоняться от битвы с врагами или прибегать ко лжи и интригам».

На это Тимур дал отповедь, которая послужила пищей для легенд о происхождении османских султанов от туркменских племен. «Я знаю твое происхождение», – отвечал эмир. Он прибавил, что Баязит должен хорошенько подумать, прежде чем ввязываться в сражение с противником, располагавшим боевыми слонами, которые затопчут его. Впрочем, заметил Тимур, туркмены никогда не отличались здравым смыслом. «Если ты не последуешь нашему совету, то будешь раскаиваться. Подумай и поступай как знаешь».

В ответ Баязит представил длинный список своих побед. Он упомянул среди них завоевание Европы – этого оплота неверных – и заметил, что является сыном мученика за веру и истинным поборником ислама. «Мы давно желали сразиться с тобой. Теперь, по милости Аллаха, это стало возможным. Если ты уклонишься от сражения, мы будем преследовать тебя до Султание. Тогда посмотрим, кто будет радоваться победе, а кто огорчаться поражением».

Видимо, тюркский завоеватель отреагировал на это письмо не сразу. Позже в кратком послании он убеждал Баязита, что тот может избежать войны только в том случае, если выдаст ему Кара Юсуфа и султана Ахмеда одновременно.

Ответное послание Грома было написано быстро и в таких выражениях, что летописцы Тимура не осмеливались процитировать его буквально. Баязит начертал свое имя сверху в золотом тиснении, имя же Тимура-хромца, Тимура-увечного меленькими черными буковками. Он обещал среди прочих угроз изнасиловать любимую жену Тимура. Письмо привело в бешенство старого тюркского воина.

Однако, пока происходила эта эмоциональная переписка, Тимур успел сделать многое.

Первым делом эмир отправил в Самарканд своих жен и их окружение, поскольку путь армии на Султание становился опасным. Большую часть своих войск он отправил в Карабах, снарядив несколько тюменов для усмирения грузин на Кавказе. Снова были прорублены лесные просеки, через которые тюркские воины вторглись в Грузию. Христианские войска были разбиты, а несчастная страна разорена огнем и мечом. Сжигались церкви, и даже выкорчевывались виноградники. Не предлагалось никаких условий капитуляции или примирения, как в прежние годы. В отношении массы врагов Тимур был беспощаден.

В такой обстановке начался XV век. С таянием снегов основные силы эмира стали продвигаться по долине Эрзерума в Малую Азию. К середине лета 1400 года все города здесь вплоть до Сиваса захватили войска Тимура.

Пограничные силы турок спешно оставили Сивас – ключевой город Малой Азии. Тюркские же воины начали осаду его, произведя подкопы под фундамент стен и подперев углубления в нем деревянными подпорками. Затем подпорки сжигались и целые секции стены рушились. Мусульман города пощадили, но четыре тысячи армянских всадников, совершавших рейды против войск Тимура, были закопаны живыми во рву.

После этого Тимур приказал восстановить крепостные укрепления. Он рассеял конницу туркмен, появившуюся у Сиваса, и двинулся форсированным маршем на юг к Малатье, войдя в город в тот самый день, когда оттуда бежал его управляющий со своим окружением.

Затем вместо продвижения в Малую Азию эмир велел, чтобы его тюмены готовились к походу на юг против Сирии. Военачальники гурьбой пришли к нему возражать против этого решения. Только год назад, говорили они, закончилась война в Индии. С тех пор войска преодолели расстояние в две тысячи миль в ходе двух новых кампаний. Войска противника в Сирии многочисленны, города сильно укреплены, а тюркские воины и животные нуждаются в отдыхе.

– Численность врагов ничего не значит, – оборвал их стенания Тимур.

Уступив его воле, армия двинулась на юг.

Она взяла штурмом Эйнтаб и приблизилась к войскам султана Египта, ожидавшим ее у Алеппо. Здесь армия Тимура умерила темпы продвижения. Каждый день она преодолевала небольшое расстояние, вырывая траншеи и возводя укрепления вокруг своего лагеря. Мамелюки и сирийцы восприняли это как признак слабости. Они вышли за стены города, чтобы дать Тимуру бой. Тюркские воины немедленно покинули свои укрепления и повели атаку на противника, поставив в центр своих сил боевых слонов. В башнях, переносимых слонами, разместились лучники и метатели огня.

Еще до столкновения объединенные силы противника разбежались. Тюркские воины прорвались к Алеппо, взяли эту крепость на возвышенности штурмом и продолжили путь к Дамаску. Стоял уже январь 1401 года.

Дамаск выторговывал условия сдачи, чтобы выиграть время для формирования второй армии, способной противостоять Тимуру. Когда его войска проходили мимо города, их атаковали с тыла новые силы союзников. Сначала атака внесла замешательство в ряды тюркских воинов, однако эмир навел порядок в войсках и организованно отступил.

Затем он вернулся к Дамаску и взял его штурмом. Великий город отдали на разграбление воинам. В нем вспыхнул пожар, бушевавший несколько дней, пожирая здания и трупы погибших.

Остатки египетских войск бежали на родину через территорию Палестины. По приказу египетского султана была предпринята последняя попытка остановить победоносный поход Тимура. К эмиру подослали убийцу, накурившегося гашиша. Он попытался всадить нож в спину завоевателя, однако был схвачен и изрублен на куски.

Во время вакханалии разрушения Дамаска Тимур велел сделать чертежи необычного, привлекшего его внимание купола, покрывавшего гробницу, которая просматривалась с равнины. Он не походил на приплюснутые купола, известные эмиру. Широкий у основания, он суживался вверху к тонкому шпилю и напоминал по форме гранат.

Это было довольно необычное произведение архитектуры, величавость которого понравилась тюркскому завоевателю.

Луковичная форма купола, сгоревшего в Дамаске, стала образцом для новых построек Тимура и его потомков. В следующем веке такие купола сооружались в Индии. Ими увенчали Тадж-Махал и дворцы Моголов. В России такие купола украшают все церкви.

После Дамаска Тимур снова резко изменил маршрут похода. Как раньше он воздержался от дальнейшего вторжения в глубь турецкой территории, так теперь он решил уйти из сирийской пустыни. Один тюмен был послан вдоль морского побережья Святой Земли преследовать египтян до Акки – Аккры крестоносцев и позднее непреодолимого препятствия для Наполеона. Нескольким другим тюменам приказали двигаться на восток к Багдаду.

Сам Тимур проделал путь, которым он раньше прибыл в Алеппо, в обратном направлении. Уже наступил март 1401 года. Эмир двинулся к Евфрату, но гораздо медленнее, чем обычно, потому что даже у тюркских воинов имелся предел выносливости. Он разрешил своим тюменам заниматься охотой. Летописец замечает, что мясо косули стало ароматным дополнением к шербету.

По пути Тимур наладил постоянную связь с базой своих войск в Тебризе, он получал также вести из Самарканда и еженедельные донесения из Сиваса, с которым были связаны некоторые его планы, ведь город контролировал пути, ведущие во владения султана Грома. Тимур не стал медлить с отправлением в Сивас своих войск, расположенных за двести миль от города.

Однако он получил донесения от своих военачальников под Багдадом, заставившие его продолжить путь по южной дороге. Командующему защитниками Багдада пока удавалось удерживать город. Султан Ахмед бежал из него к Баязиту, повелев сдать город, если Тимур лично появится под его стенами, если же нет, то удерживать Багдад, пока турки не нанесут поражения своему противнику.

Вот почему эмир поспешил на юг, двигаясь с войсками форсированным маршем в балдахине, перевозимом лошадьми.

О прибытии Тимура под Багдад сообщили командованию защитников города. Одного из багдадцев, знавшего эмира в лицо, послали удостовериться, что тот действительно находится среди осаждающих. Однако командующий силами султана Фарадж решил не выполнять приказа повелителя о сдаче города. Может, он опасался гнева Тимура из-за того, что не сразу открыл ворота города перед завоевателем, может, рассчитывал, что в условиях невыносимой летней жары тюркские воины сами прекратят осаду. Однако он должен был знать, что за сорок лет Тимур ни разу не прекращал осады крепостей. Защитники Багдада надеялись, что мощные каменные стены города выдержат натиск осаждавших.

Тимур меньше всего хотел задерживаться под Багдадом. Его тюмены находились в боевом походе почти два года без передышки. Основные силы эмира сосредоточились в Тебризе, ожидая нападения турок. Там Тимур и должен был находиться. Его изнурительные переходы в невероятном темпе на этот раз не смогли опередить наступления жары. Войска оказались в условиях голой, выжженной степи, испытывая недостаток в продовольствии и фураже.

Но Багдад оставался ключевым городом на Тигре, местом сосредоточения войск, которые могли выступить из Египта, и последним оплотом врагов Тимура в Азии. Всего за час эмир поменял свои планы. Гонцы помчались из его лагеря с повелением Шахруху двигаться с десятью тюменами ветеранов на юг вместе с саперами и осадными орудиями. В Малой Азии было усилено наблюдение за турками, а в Самарканд хану Мухаммаду послали приказ двигаться на запад с войсками, оставшимися в городе[20].

Когда прибыл Шахрух, Тимур велел устроить перед стенами Багдада смотр своих войск. На виду у жителей города сто тысяч тюркских всадников промчались в парадном строю под звуки боевой музыки. Демонстрация силы не произвела впечатления на защитников Багдада, и Тимур с ожесточением принялся за подготовку штурма стен города.

За городом в нижнем течении Тигра перебросили через реку мост из лодок, чтобы обеспечить осаждавшим передвижение с берега на берег и исключить поступление помощи или бегство осажденных по реке. Городские пригороды были взяты приступом. Их либо сровняли с землей, либо превратили в укрепленные позиции. Кольцо блокады города протяженностью более чем двенадцать миль накрепко сомкнулось. Из дальних лесов притащили огромные бревна, которые водрузили пирамидами на ближайших к городу высотах. На вершинах пирамид установили осадные механизмы для обстрела камнями стен и улиц города.

Тем временем саперы стали производить подкопы под фундамент стен. В течение нескольких дней обрушили ряд секторов стены. Однако защитники Багдада воздвигли за основной внутреннюю стену, откуда стреляли по осаждавшим из огнеметов.

Полководцы Тимура просили повелителя разрешить общий штурм. Ведь стояло адское пекло. Летопись повествует, что в такой жаре птицы падали с неба замертво. Воины, действовавшие под палящими лучами солнца, отражавшимися от полированной глинистой поверхности пустыни, превращались в своих доспехах в жареное мясо.

Старый тюркский воитель не позволил боевому барабану отстучать сигнал к общему штурму. Целую неделю осадные орудия долбили городскую стену. Тюркские воины прятались от жары в укрытиях с середины утра до полудня.

Но как раз в середине дня, в самое пекло и без всякого предупреждения, Тимур нанес решающий удар. В час, когда защитники Багдада, за исключением нескольких дозорных, покинули внешнюю стену, отборные отряды тюркских воинов выскочили из укрытий с осадными лестницами наперевес. Внезапность принесла полный успех. Нуреддин, спасший Тимура в его последней битве с Тохтамышем, взобрался на стену и установил там штандарт с конским хвостом и золотым полумесяцем.

Затем загрохотал большой барабан, на штурм города двинулись все тюмены. Нуреддин спустился со стены внутрь города и возглавил стальной клин тюркских воинов, сражавшихся на его улицах. К полудню, в условиях беспощадной жары, воины Тимура овладели четвертью Багдада, оттеснив защитников города к реке. За ней лежала остальная часть Багдада, неспособная предотвратить штурм. О резне, которая затем последовала, лучше не упоминать в деталях. Победители, озверевшие от собственных мучений и больших потерь, выглядели демонами, упивавшимися кровью.

Летописец утверждает, что Багдаду, названному «обителью мира», лучше было бы называться в этот день «обителью смерти и разрушений». Командующего Фараджа, бежавшего на лодке по реке, настигли стрелами с берега и убили. Затем его вытащили на сушу. Из отрубленных голов построили сто двадцать башен. Погибло, по всей видимости, не менее девяноста тысяч багдадцев.

Тимур приказал разрушить стены города, дома сровнять с землей или сжечь, исключая мечети и святыни.

С этих пор Багдад сошел со страниц истории. Позднее оставшееся на его месте пепелище было заселено, но с этого времени город утратил значение в качестве мирового центра. Послания, провозглашавшие падение города, разослали во все уголки державы Тимура. Одно из них отослали Баязиту-Грому.

Отсутствовавший во время штурма Багдада султан Ахмед вернулся в город, когда из него ушли орды завоевателей. Узнав об этом, Тимур направил в город отряд всадников, чтобы схватить бывшего монарха. Судя по летописи, Ахмеду снова удалось бежать в лодке по реке в одной рубашке и затем укрыться под защитой Баязита.

Предоставив основным силам своих войск спокойно двигаться с грузами трофеев и осадными орудиями, Тимур с Шахрухом и несколькими военачальниками поспешили в Тебриз. Багдад пал в июне, а в июле 1401 года эмир снова был в месте сосредоточения своих главных сил в Тебризе. Внук Мухаммад докладывал, что дошел с подкреплениями из Самарканда по Великой хорасанской дороге до Нишапура. Шахрух находился при эмире. Первая фаза похода завершилась.

Тимур прошел дугу, по которой располагались его враги, из конца в конец. За четырнадцать месяцев он дал два крупных сражения и целый ряд битв местного значения. Он взял штурмом несколько укрепленных городов. С точки зрения боевого искусства это было замечательным достижением. Эмир устранил всех союзников Баязита перед появлением султана Грома на театре боевых действий.

Теперь было не то время года, чтобы идти в поход против турок. Тимур больше склонялся к тому, чтобы отложить сражение с Баязитом до следующего года. Весьма кстати загрохотали вскоре барабаны хана Мухаммада на дороге, ведущей к лагерю эмира. Ветераны похода в изумлении смотрели на вновь прибывших воинов.

Тюмены из Самарканда проходили перед их глазами в новом блеске своей мощи. Над ними развевались штандарты разных цветов – зеленого, красного, желтого и т.д. Всадники каждого тюмена имели плащи, накидки для лошадей, даже щиты и стрелы одинакового цвета.

Ветераны, преодолевшие с Тимуром расстояние от Индии до Черного моря и оттуда до Палестины и обратно, вслух насмехались над новой причудой внука эмира, но в душе завидовали его воинам.

Самого Тимура заинтересовала идея восстановления древнего канала, прорытого греками от реки Аракс. Он занялся также изучением торговых путей из Африки в Европу. Эмир даже направил французскому королю Карлу VI послание с выражением доброй воли, написанное рукой епископа Султание Иоанна и доставленное им в Париж[21].

К эмиру приходили гонцы из Генуи, пробиравшиеся по охваченным войной территориям к непобедимому тюркскому владыке. Они хотели добиться от него льгот до прибытия к нему своих конкурентов из Венеции. Генуэзцы принесли с собой тайное послание христианского императора, оставшегося в Константинополе по милости Баязита, с просьбой о помощи.

Для понимания последующего хода событий необходимо бросить взгляд на положение в Европе. При жизни двух поколений греческие императоры Константинополя – не более чем тени от древних императоров Римской империи – безропотно наблюдали, как власть переходит от них к туркам, появившимся из Малой Азии и теперь наводнившим Балканы и побережье Черного моря.

В битве на Косовом поле новые завоеватели, османские турки, сокрушили непримиримых сербов и проникли затем даже в Венгрию. Это были стойкие и дисциплинированные воины, яростные и по-собачьи преданные своим вождям. Их кавалерия, особенно сипахи, отличались большой боеспособностью, а их пехота, костяк которой составляли янычары, была выше всяких похвал.

Турки перемешались со всеми народами Леванта и вывели из своих христианских рабов – греков и славян – новую расу. Баязит обладал всеми достоинствами и недостатками своего народа. Он был вспыльчив и смел, талантлив и жесток.

Первое, что он сделал, заступив на престол, – это задушил своего брата. Он гордился своими победами и хвастал, что после покорения Австрии пройдет через Францию и будет кормить своих коней на алтаре Святого Петра.

Баязит был настоящим хозяином Константинополя. Его владения простирались до городских стен. В нескольких городских судах заседали его судьи, а с двух минаретов муэдзины созывали турок на намаз. Мануэль, в то время император Константинополя, платил Баязиту дань за владение городом. Венеция и Генуя относились к нему как к своему будущему хозяину. Турки считали Константинополь с его садами и мраморными дворцами городом надежды – Стамбулом.

Завоевательные походы мусульман из Мекки обошли стороной имперский город, защищенный с моря боевыми галерами европейских держав. Когда же Баязит собрался овладеть городом – фактически приготовился к его осаде, – по Европе пронесся призыв к крестовому походу, затевавшемуся против турок. Его организатором стал венгерский король Сигизмунд, которому Баязит-Гром угрожал прежде всего. Идею похода поддержал по собственным соображениям Филипп Бургундский.

На время политическая жизнь в разных европейских королевствах затихла. Ослабло внимание к таким актуальным проблемам, как Великий раскол, Столетняя война, Генеральные штаты, требования простых людей о компенсациях за ущерб, нанесенный эпидемией чумы. Европейские бароны прислушивались к зову церкви.

Король Франции, периодически впадавший в безумие, выразил поддержку вменяемому, но запуганному королю Венгрии. Из Великобритании и Нидерландов прибывали добровольцы. Состав этих волонтеров выглядит как иллюстрация генеалогического древа Европы: незаконнорожденный Савой, магистр прусских рыцарей Фредерик Гогенцоллерн, великий магистр Родоса – рыцарей ордена Святого Иоанна, выборщики, бюргеры, пфальцграфы. Самая многочисленная рать родовитых отпрысков прибыла из Франции. Здесь были представители династий Святого Пола, Бар, Артуа и Бургундской. Среди них находился и маршал, адмирал и коннетабль Франции, получивший все эти титулы указами Жана Валуа, граф Неверский[22].

Около двадцати тысяч рыцарей, включая их окружение из оруженосцев и тяжеловооруженных воинов, отправились к королю Сигизмунду и присоединились к его войску. Общая численность участников похода составляла в целом почти сто тысяч человек, в изобилии обеспеченных женщинами и вином. Войско было столь многочисленно, что, как хвастались рыцари, если небо будет падать на землю, то они подопрут его своими копьями.

Сами рыцари – французские, английские и немецкие – смутно представляли себе, что их ждет впереди. Им казалось, что султан турок – имени его они не знали – объединил против них всех мусульман, включая единоверцев Египта, Персии и Мидии. Они думали, что султан прячется за стенами Константинополя и, как только к нему приблизится войско рыцарей, убежит. Далее они намеревались двинуться на Иерусалим.

Чуть более реалистичный Сигизмунд уверял их, что избежать сражения с турками не удастся. Как, собственно, и случилось на самом деле.

Беззаботно двигаясь вдоль берега Дуная, крестоносцы встретили венецианские галеры, поднявшиеся вверх по течению реки. Сначала все складывалось великолепно. Передовые турецкие посты сдались. Крестоносцы устроили небольшую резню на территории, контролировавшейся турками, не сознавая или не желая осознавать, что их жертвы были сербами и христианами. Они стали лагерем в довольно живописном месте, чтобы осадить Никополь. И здесь пришло сообщение о быстром приближении Баязита с огромным войском.

Сначала крестоносцы не поверили этому. Но Сигизмунд убедил их, что это правда. Наметили боевую линию. Сигизмунд, знавший силу турок, предложил рыцарям построиться в тылу, а на передний край выдвинул пехоту из венгров, валахов и хорватов, чтобы те приняли на себя первый удар мусульман.

Это оскорбило знатных рыцарей. Возник горячий спор, и в это время появились цепи турецких стрелков. Французам и немцам показалось, что Сигизмунд стремится обманом вывести их из битвы, чтобы присвоить лавры победы себе одному.

Тогда верховный коннетабль Франции Филипп де Артуа воскликнул:

– Венгерский король желает присвоить победу себе! Кто хочет, пусть соглашается с этим, я же не согласен. Мы – элитная часть войска и должны первыми начать сражение. – Он велел поднять свой боевой стяг. – Вперед, во имя бога и святого Георгия!

За ним последовала масса знатных рыцарей в сопровождении эскадрона всадников в кольчугах. Предварительно они уничтожили пленных турок и сербов. Закрывшись щитами, рыцари Европы бросились в атаку с копьями наперевес, у острия которых трепетали вымпелы. Закованные в латы кони рыцарей громыхали доспехами, переходя в натужный галоп. Тяжеловооруженные всадники знатного происхождения, рассеяв стрелков, поскакали вверх по длинному косогору и изрубили находившихся наверху пеших лучников. Затем они перестроились, чтобы атаковать появившиеся полки турецкой легкой кавалерии – сипахов. Они пробились сквозь их расстроенные ряды и продолжили движение вперед. В результате этой весьма эффектной атаки битва была проиграна.

Первые три боевые линии составляли всего лишь передовой заслон войска Баязита. Когда рыцари взобрались на гребень следующей гряды холмов, то увидели перед собой цвет турецкой армии численностью в шестьдесят тысяч человек. Это были янычары в белых тюрбанах и полки тяжелой кавалерии, выстроившиеся полукругом. Не желая тратить живую силу в контратаке, турки стали обстреливать коней рыцарей стрелами. Оказавшись без коней и неуклюже поворачиваясь в своих доспехах, некоторые крестоносцы продолжали бой с мрачной решимостью. Другие бросились наутек, пока их коням не причинили вреда.

Но, попав в плотное кольцо турок и оторвавшись на значительное расстояние от своих сил, многие рыцари сложили оружие.

Между тем часть армии христиан под командованием короля Сигизмунда еще не вступала в сражение. Она продвинулась на некоторое расстояние вслед за бешеным карьером конного авангарда рыцарей, но не оказала им поддержку. Вопрос о том, задержалась ли эта армия из страха или не могла поспеть за рыцарями, остается открытым. С тех пор он горячо обсуждается в Европе.

Очевидно, однако, что неудачная атака рыцарей повлекла за собой общее поражение крестоносцев. Беспорядочное бегство изнуренных и окровавленных христианских всадников, преследуемых по пятам турками, подорвало боевой дух пехоты. Валахи, занимавшие фланги, тоже обратились в бегство. Венгры и баварцы некоторое время держались, но затем были вынуждены спасаться бегством к реке, чтобы укрыться на венецианских галерах. Вместе с ними бежал Сигизмунд с окружением.

Что касается судьбы плененных рыцарей, то Баязит был не из тех государей, щадящих убийц пленных и своих воинов. Летописец Фруассар скорбно замечает:

«Их всех привели к султану в одних рубахах. Он поглядел на них немного, затем повернулся к стражникам и дал знак начать резню. Пленников подвели к сарацинам с обнаженными мечами в руках. Всех их изрубили на куски без пощады».

Такая участь постигла несколько сот рыцарей. Мурзы уговорили султана сохранить жизнь двадцати четырем христианским пэрам ради выкупа. Среди них оказались несчастный граф Неверский и Бусико из Франции. Двести тысяч золотых монет потребовали турки в качестве выкупа за внука французского короля и его приятелей. Эта сумма, весьма скромная по представлениям турок, собиралась в Европе с большим трудом. В конце концов ее выплатили и пленники получили свободу. Фруассар сообщает, что Баязит обратился к освобожденным знатным особам с прощальным словом, рекомендуя им набирать новое войско для предстоящей встречи с ним.

«Поскольку я могу сокрушать целые армии и готов завоевывать новые земли в христианском мире», – добавил султан. Эти слова граф Неверский и его спутники хорошо запомнили на всю жизнь.

Лишь блестящий Бусико, затем маршал Франции, попробовал сразиться с турками еще раз. Так бесславно закончился последний крестовый поход европейцев. Печаль королевских дворов Европы могла сравниться только с отчаянием теперь считавших себя обреченными христиан Константинополя, которым спасение казалось таким близким.

Между тем после битвы под Никополем в 1396 году Баязит блокировал Константинополь и занялся присоединением к своей державе Греции.

На короткое время христиан воодушевило прибытие Бусико с пятьюстами рыцарями и несколькими галерами.

Нужно помнить, что азиатские и европейские провинции турок разделялись проливами. В это время флот Венеции и Генуи мог бы нанести удар по туркам и спасти город. Нужно было только зайти в проливы, но этого не произошло.

Венеция и Генуя соперничали друг с другом за контроль над торговыми морскими путями. Баязит, будучи способным дипломатом, вел переговоры с обеими сторонами, предлагая им поочередно в качестве приманки торговые льготы. Те же соревновались друг с другом в одаривании султана, а новый призыв со стороны папы спасти Константинополь остался неуслышанным. Европейские государи занялись междоусобной войной.

Сложилась парадоксальная историческая ситуация. Город цезарей, когда-то господствовавший над миром, защищался несколькими сотнями рыцарей-энтузиастов и наемников из греческой знати. Защитники Константинополя были настолько стеснены в средствах и голодали, что соратникам маршала Бусико приходилось совершать вылазки из города для захвата турецких галер с продовольствием. Им ничего не платили. Император Мануэль отправился в поездку по Европе, чтобы собрать солдат и денег для защиты города. Его окружение выглядело таким убогим, что итальянские аристократы из жалости снабдили императора и его спутников подобающей для императорского посольства одеждой. Преемник цезарей посетил один за другим несколько королевских дворов Европы. Ему устраивали пышные приемы и выражали безграничные симпатии, но реальной помощи не оказывали. Тяга к крестовым походам в Европе угасла вслед за недавней неудачной кавалерийской атакой рыцарей на турок. В данное время европейские монархи больше интересовались торговлей и политическими союзами. Церковь же тщетно выступала с призывами помочь отстоять Константинополь, а греческий император прилагал в одиночку бесплодные усилия, чтобы добиться помощи Европы.

Мануэль пребывал в отчаянии, а жители Константинополя перебирались через стены города, чтобы добыть у турок еды. Даже Бусико покидал его с аналогичной целью. Пока племянник императора строил планы передачи Константинополя Баязиту, город, осажденный во второй раз, получил передышку.

Неожиданно появились с востока воины Тимура, захватили Сивас и двинулись дальше. Баязит приостановил осаду Константинополя и поспешил в Азию.

Затем были собраны турецкие войска в Европе и переправлены через проливы. Император согласился сдать город, если Баязит одолеет Тимура.

В начале лета 1402 года завоеватель Восточной Европы готовился к битве с завоевателем Азии. Полки, приобретшие боевой опыт в сражениях на Косовом поле и при Никополе, собрались в главном городе османских турок Бруссе, близ Мраморного моря. Там к ним присоединились войска из Анатолии и 20 тысяч закованных в латы и кольчуги всадников, сербов и других представителей балканских народов. Судя по летописи, они были защищены стальными доспехами до такой степени, что виднелись только глаза. К своему новому господину, султану, прибыли на службу греки и валахи. Общая численность войска составляла где-то между 120 и 250 тысячами человек.

Турки привыкли к победам. Сипахи и янычары, приученные к строгой дисциплине и рабской покорности Баязиту, находились всегда под ружьем. Что касается самого султана, то он был абсолютно уверен в победе и пировал, поджидая противника.

Тимур выступил в поход, и это радовало турок. Их главную силу составляла пехота, в оборонительных боях демонстрировавшая великолепные боевые качества. Большая часть Малой Азии – гористая, заросшая лесом местность – была идеальной для обороны. Из Сиваса вела на запад одна дорога, на ней и рассчитывали турки встретить Тимура.

Войско Баязита не спеша дошло до Анкары. Здесь был разбит основной лагерь. После этого оно двинулось дальше, перейдя реку Кызыл-Ирмак и вступив в гористую местность. Передовые дозоры доложили султану, что армия Тимура находится в Сивасе, примерно в 60 милях впереди. Баязит велел прекратить продвижение войск, занять выгодные позиции и ждать.

Султан ждал три дня или неделю. Его разведчики доставили из Сиваса людей с неутешительными вестями. Оказывается, в городе находился лишь обычный гарнизон тюркских воинов. Тимур же со своей армией давно его покинул и двинулся в направлении турок по каким-то дорогам. Между Сивасом и лагерем турок Тимура точно не было. Разведчики тщательно обследовали этот район и не нашли следов пребывания противника, исчезнувшего куда-то со своими боевыми слонами.

Для турок складывалась необычная ситуация. Их боевые порядки расположились в пустотах горного края в центре большой излучины реки Кызыл-Ирмак, которая начинается к северу от Сиваса, уходит резко на юг, поворачивает снова на север на виду у Анкары и затем несет свои воды в Черное море. Баязит оставался на месте, решив не двигаться, пока точно не узнает, куда девался Тимур.

На рассвете, после восьмидневного ожидания, он получил некоторые сведения о противнике. Дозорный конный отряд под командованием одного из военачальников Тимура совершил налет на позиции боевого охранения турок на правом фланге и снова удалился, прихватив пленных. Теперь турки были уверены, что Тимур находился к югу от них. Соответственно их войска двинулись на юг. После двухдневного перехода они вышли к реке, но противника там не оказалось. Баязит послал за реку отборные отряды всадников под командованием своего сына Сулеймана, весьма способного военачальника. Тот вскоре вернулся с известием, что Тимур обошел турецкие войска и сейчас стремительно приближается к Анкаре позади них. Освободившись от апатии, султан перебрался через реку и двинулся вслед за противником по дороге, ведшей к лагерю турок.

Маневр Тимура был поразительно прост. Обследовав горную местность к западу от Сиваса и убедившись в ее непригодности для действий кавалерии, он повернул на юг и двинулся по долине реки Кызыл-Ирмак, оставляя ее барьером между собой и турками. Таким образом эмир обогнул излучину реки, в центре которой его ожидал Баязит.

В это время созрел урожай, которым пользовались люди и животные из войска Тимура. Он выделил часть войск для боевых действий с турками и теперь – после стычки с отрядом Сулеймана – расположился в деревне Кух-Гиссар, посвящая своих внуков и других военачальников в тонкости стратегии.

– Перед нами теперь два пути, – говорил Тимур. – Можно остаться здесь, дать лошадям отдохнуть и подкормиться, заодно отбиваясь от турок. Или можно двинуться в глубь страны, разоряя ее и вынуждая турок следовать за нами. У них в основном пехота, переходы утомят их быстрее, чем нас.

После короткой паузы эмир добавил:

– Так мы и поступим.

С этой деревни все пошло по-иному. Эмир оставил здесь сильный арьергард, а вперед выслал тюмен всадников под командованием двух военачальников. Им были приданы подразделения пехоты для рытья колодцев в местах каждодневных стоянок войск. Конники же авангарда тюмена занимались сбором зерна для главных сил.

Отступив от реки, воины Тимура обнаружили более пологую местность, изобиловавшую источниками воды. Более того, что было совсем замечательно – лагерь главных сил Баязита находился на пути их следования близ Анкары. Тимур ускорил темп движения, покрыв сотню миль до Анкары за три дня.

Надев свои доспехи (что эмир редко позволял себе делать в последние годы), он объехал город для рекогносцировки. Гарнизон города приготовился защищать его. Тимур велел своим войскам штурмовать Анкару, а сам поехал взглянуть на лагерь Баязита, теперь покинутый турками.

Анкара находилась посреди широкой долины. Тимур нашел, что Баязит выбрал неплохое место для битвы. Поэтому его воины заняли шатры турок. По приказу эмира они перегородили маленькую речушку, которая текла в Анкару, отведя ее воды от города и направив их за свои позиции.

Приближавшаяся армия турок могла воспользоваться единственным источником питья – водным ключом. Эмир велел его разрушить, а воду сделать непригодной для использования. Прежде чем воины Тимура смогли продемонстрировать свою мощь у стен Анкары, дозорные отряды сообщили, что войска Баязита подошли на расстояние 12 миль.

Эмир оставил попытку взять город штурмом. Он даже велел некоторым отрядам бросить бастионы крепости, которыми они уже овладели. В эту ночь он укрепил оборону своего лагеря и приказал освещать его ярким огнем факелов. Его конные отряды патрулировали равнину. Однако турки до утра не показались.

Целую неделю они шли форсированным маршем, испытывая недостаток в воде и продовольствии. Местность на пути их следования была разорена противником. Турки сильно утомились, страдали от жары и жажды. Наконец они обнаружили противника, удобно разместившегося в их лагере с большими запасами воды и продовольствия. Хуже всего было то, что вода имелась только за боевыми порядками противника. Туркам ничего не оставалось, как атаковать его.

Баязит был вынужден (чего желал меньше всего) бросить в сражение свою кавалерию, уступавшую по боевым качествам массам вооруженных всадников из Центральной Азии. Войска султана вступили в бой после изнурительного испытания жаждой. Эмир обыграл султана искусными маневрами. Баязит вернулся в Анкару так, словно его вели на поводке. Битва была проиграна раньше, чем засверкали на солнце боевые клинки.

В десять утра при уже чувствительной жаре турки бросились в атаку с бесстрашием, которое часто приносило им победы. Фронт между противостоявшими армиями протянулся на равнине более чем на 15 миль. Один из флангов армии Тимура упирался в маленькую речку, другой – невидимый на расстоянии – в укрепленную высоту. Летопись прибавляет, что турки двинулись вперед под грохот барабанов и звон цимбал. Эскадроны эмира встречали их в глухом молчании.

Тимур не садился в седло коня без крайней необходимости. Судьба сражения в данный момент зависела от его полководцев. Тимура окружали лишь сорок вооруженных всадников вперемежку с пехотой. Они располагались в тылу многочисленного войска конников. Внук эмира, хан Мухаммад, командовал центром, который занимало его войско из Самарканда и восемьдесят полков, ведомых командирами из многих стран Азии. В центр поставили также боевых слонов в доспехах из разноцветной кожи. Они должны были больше оказывать психологическое воздействие на противника, нежели участвовать в бою.

Сражение началось с атаки на самый край правого фланга тюркских воинов Сулеймана, сына Баязита, скакавшего во главе всадников из Малой Азии. Атакующих встретил губительный огонь огнеметов и рой смертоносных стрел. Лошади и всадники массами падали на землю в пыли и дыму.

Расстроив ряды атакующих, в контрнаступление пошла первая линия тюркских воинов, за которой следовали основные силы правого фланга во главе с талантливым полководцем эмира Нуреддином.

В первый же час сражения турки были остановлены и войска Тимура перехватили инициативу. Нуреддин обрушился на фланг Сулеймана с такой силой, что часть тюменов турок бежала с поля боя. Мобилизованные в армию Баязита тюркские отряды из Малой Азии обнаружили, что их вожди сражаются на стороне Тимура, и воспользовались хаосом, чтобы дезертировать.

Когда на правом фланге четко обозначился перевес Нуреддина, в атаку тремя эшелонами кавалерии пошел левый фланг армии эмира. Всадники Тимура пробились сквозь цепи турецких стрелков и устремились против сильно изнуренной кавалерии противника. Левый фланг ушел вперед так далеко, что Тимур потерял его из виду.

В это время к деду прискакал хан Мухаммад и спешился. Он припал к ногам эмира и попросил разрешения атаковать центром турецкую пехоту. Тимур не дал разрешения. Вместо этого он велел Мухаммаду оказать поддержку войсками из Самарканда и отрядами туркмен левому флангу армии, исчерпавшему свою ударную силу.

После этого любимый внук старого завоевателя поднял свой красный штандарт и повел на выполнение задания цвет армии Тимура. Он помчался галопом на самый опасный участок битвы, где закованные в доспехи сербские всадники, попавшие в плотное окружение тюркских воинов, сражались насмерть. На этом участке отряды европейской пехоты отбивали атаки противника на каждом холмике. Здесь погибли в бою командиры отрядов, прибывших с Балкан, а храбрый Мухаммад был столь серьезно ранен, что ему пришлось спешиться. Тем не менее правый фланг армии Баязита был разгромлен.

Султан остался с многочисленной пехотой, занимавшей участки не оборудованной в инженерном отношении местности и зажатой тюменами тюркских всадников слева и справа. В это время Тимур принял на себя командование центром и двинулся вперед.

Великолепная османская пехота – элитный корпус янычар – не стала атаковать противника. Янычары были обречены. Они попали в безнадежное положение, а султан оказался беспомощным перед лицом искусной игры «великого гроссмейстера» Азии. В арьергарде войск султана начали разбегаться некоторые полки, которым еще не закрыли путь к спасению. Другие полки, рассеченные успешными атаками противника, продолжали сопротивляться на любой мало-мальски пригодной высоте. Против них двинули слонов, с боевых башен на спинах которых на турецких пехотинцев низвергался жидкий огонь. Истощенные турки гибли на выжженной солнцем равнине среди грохота и пыли. Даже многие из тех, кто бежал с поля боя, умирали от голода.

Баязит с тысячей янычар отбил атаки тюркских всадников и оставался на холме в течение всего полудня. Взяв в руки боевой топор, он сражался среди своих воинов плечом к плечу. Личные охранники султана гибли с оружием в руках. Точно так же умирали солдаты одного батальона старой императорской гвардии, стойко державшиеся на своей позиции в битве под Ватерлоо, когда разбитая наполеоновская армия обратилась в бегство.

Перед наступлением сумерек Баязит сел на коня и попытался в сопровождении нескольких всадников избежать плена. Султан не ушел от погони. Его спутников настигли смертоносные стрелы. Конь Баязита был также убит. Султана связали и доставили на закате солнца в шатер Тимура.

Согласно преданию, Тимур в это время играл в шахматы с Шахрухом. Когда эмир увидел бородатого турка, царственный облик которого не стерла происшедшая трагедия, то поднялся и подошел ко входу в шатер. Смуглое лицо Тимура осветила улыбка.

– Недостойно, – воскликнул Баязит, не утративший ни гордости, ни мужества, – насмехаться над тем, кого покарал Аллах!

– Меня забавляет то, – ответил Тимур не спеша, – что Аллах позволил властвовать в мире такому хромцу, как я, и такому слепцу, как ты. – Помрачнев, эмир добавил: – Разве не ясно, какой была бы моя судьба или судьба моих людей, если бы ты взял верх в сражении?

Баязит не ответил. Тимур велел развязать султана и посадил его в шатре рядом с собой. Старому завоевателю было приятно иметь в качестве пленника великого султана. Он обращался с ним учтиво[23]. Пленник попросил разыскать его сыновей, и Тимур распорядился уважить его просьбу. Одного из них, Мусу, разыскали. Ему выдали облачение чести и дали возможность находиться рядом с отцом. Другой сын погиб в сражении, его не нашли. Остальные сыновья Баязита бежали с поля битвы.

Тумены Тимура были посланы преследовать остатки турецкой армии по всем направлениям, вплоть до морского побережья. Захватив главный город осман Бруссу, Нуреддин прислал эмиру личную сокровищницу Баязита и рабынь султана, многочисленных и хорошеньких. Летопись свидетельствует, что новые хозяева нашли рабынь весьма искусными в игре на музыкальных инструментах и танце. Тюркские воины вернулись в лагерь Тимура с самой разнообразной добычей. Был организован традиционный по такому случаю пир, на этот раз с добавлением европейских вин и женщин.

На пир пригласили Баязита, которому волей-неволей пришлось прийти. Султана усадили рядом с Тимуром, причем эмир велел вернуть пленнику его султанские регалии, конфискованные вместе с другими сокровищами в Бруссе. Поневоле гордый турок надел свой тюрбан, украшенный жемчугами, и взял в руку жезл – символ его прежних побед. Султана в таком облачении потчевали винами из его собственного погреба. Он, однако, не прикасался к кубку и не пробовал ничего. Перед ним его лучшие женщины, раздетые донага, ожидали победителей.

Среди них он видел свою фаворитку Деснину, сестру покойного хана сербов, христианку, которой султан был увлечен настолько, что не принуждал ее принять исламскую веру.

Ему приходилось сидеть неподвижно и безмолвно, в то время как напротив в клубах кадильного дыма он видел белые силуэты женщин, которых он ласкал и которых он отбирал для себя из пленниц. Среди них – черноволосые армянки, светловолосые черкешенки, пышнотелые русские женщины и ясноглазые гречанки. До сих пор никому не дозволялось видеть этих женщин вне гарема.

Азиатские вожди устремляли на Баязита свои взоры – любопытные, насмешливые или полные ненависти. У султана были основания поразмыслить над содержанием писем, которые год назад он писал повелителю этих тюркских воинов. Надменное, гордое выражение его лица скрывало сотрясавшую его, как лихорадка, ярость. Он не мог принимать пишу.

Как Тимур воспринимал его султанское облачение? Было ли ему все равно, или одежда Баязита вызывала любопытство эмира? Тимур в самом деле считал султана почетным пленником или приглашение на пир было скрытой насмешкой? Никто этого не знал, да и султан вряд ли хотел докопаться до истины. В его ушах звучали грохот тюркских барабанов и завывание труб. Под их сопровождение степные сказители исполняли оду в честь победителей.

Баязит судорожно сжимал свой золотой жезл, его тучное тело тряслось от душевных мук. Когда же хозяева пира велели его баядеркам петь любовные песни турок, султан не выдержал. Поднявшись, он пошел к выходу. Ему позволили уйти. Два тюркских воина вскочили, подхватили султана под руки и повели между участников пира. Голова Баязита, увенчанная тюрбаном, склонилась на грудь.

Позже Тимур велел отослать Деснину Баязиту вместе с посланием, что он возвращает султану его любимую жену.

Так умолк Гром, истощивший свои силы в битвах и кутежах. Гордый, но униженный султан умер через несколько месяцев.

Турки были разгромлены так основательно, что второго сражения не понадобилось. Анкара капитулировала – Бруссу и Никею захватили в ходе преследования отступавших войск Баязита. Во всех направлениях Малой Азии разбегались толпы разгромленных турок во главе с ханами, пашами и командирами армейских подразделений. Рыбацкие лодки и прогулочные барки доставляли массы беглецов на острова посреди моря. Даже греческие и генуэзские галеры помогали остаткам войска султана перебраться на европейский берег.

Неясно, что побудило христиан помогать своим притеснителям. Может, щедрая плата за перевозки, а может, традиционная политика греков, ищущая расположения у всех без разбору. Их агенты обязались помочь Тимуру деньгами и кораблями, если он выступит против султана. Двуличие греков привело в ярость Тимура, особенно после того, как они отказались переправить его тюмены в Европу для преследования турок.

Через месяц на азиатском берегу не осталось ни одного вооруженного турка. С другой стороны, на европейском берегу не было ни одного тюркского воина. Всадники из Самарканда двигались вдоль берега и смотрели через пролив на позолоченные купола Константинополя. Они промчались галопом по давно скрывшимся под землей развалинам Трои, где когда-то блистала Елена Прекрасная. Позже они обнаружили крепость рыцарского ордена Святого Иоанна в Смирне. Уже наступила зима, сезон дождей, но Тимур, узнав о том, что Смирна выдержала шестилетнюю осаду войск Баязита, поехал взглянуть на город.

Рыцари-христиане в крепости, стоявшей на вершине холма у берега моря, отказались капитулировать. Тимур блокировал ее. Саперы повели подкоп под стены крепости. Прикрытием для саперных работ служил обстрел из луков и огнеметов. Тимур велел также строить мол, чтобы перекрыть горловину бухты. Двух недель наблюдения за этими приготовлениями было для рыцарей более чем достаточно. Они стали пробиваться с высоты к своим галерам до того, как путь к морю был бы перекрыт. Пробиться к кораблям удалось трем тысячам рыцарей, отбивавшихся мечами и веслами от несчастных жителей города, последовавших за ними. На другой день с острова Родос прибыл флот спасения.

Когда галеры приблизились к берегу, тюркские воины, занявшие крепость, приветствовали гостей ужасным способом. Отрубленной головой одного из рыцарей они зарядили баллисту и выстрелили в ближайшую галеру. После того как флот христиан ушел, покинули Смирну и воины Тимура, оставив позади две башни из отрубленных голов.

Во время покорения Тимуром Малой Азии два повелителя, которых он желал заполучить в качестве пленников – Кара Юсуф и султан Ахмед, – спасались бегством в разные места. Повелитель Багдада скрылся при дворе мамелюков, туркменский же хан выбрал более надежное убежище – Аравийскую пустыню. Египет, открытый теперь для вторжения армии Тимура, поспешил признать его власть над собой. Эмиру предложили выкуп, а имя его стало упоминаться в пятничных молитвах. Несчастного Ахмеда заковали в цепи и бросили в тюрьму.

Европейские монархи пребывали в смешанном состоянии чувств. Они испытывали как острое любопытство и удивление, так и некоторую благодарность и опасения. Тюркский завоеватель вдруг явился из глубины Азии на земли, которыми уже сто лет владели турки. Баязит и его армии были буквально выкорчеваны из этих мест.

Английский король Генрих VI поздравил Тимура с победой в самом доброжелательном тоне. Карл VI, милостью божьей король французский, вспомнил о послании, которое привез от Тимура епископ Султание Иоанн, и дал аудиенцию гостю, вручив ему письма и подарки для эмира.

Блуждавший император Мануэль, ободрившись, поспешил в Константинополь, где он признал власть Тимура и предложил выплачивать ему дань. Удрученный наследник цезарей нашел в эмире покровителя более могущественного, чем любой европейский король. Генуэзцы подняли штандарт Тимура над башнями крепости Пера в бухте Золотой Рог.

Однако лишь испанцы отважились на прямой контакт с государем тюркских земель. Чуть раньше битвы при Анкаре Генрих III Кастильский послал на восток двух своих эмиссаров-рыцарей, чтобы те узнали о намерениях и военной мощи турок. Эти рыцари, Пелайо де Сотомайор и Фернандо де Паласуелос, прошли через всю Малую Азию и оказались в стане Тимура как раз вовремя, чтобы быть свидетелями битвы при Анкаре. Тимур, подаривший гостям двух христианок (красавицу Ангелину, дочь Януша, венгерского графа, и Марию, гречанку), выбранных из пленниц Баязита, принял их. Тимур направил с испанцами в Европу и своего гонца.

В ответ на такую любезность дон Генрих выделил трех послов сопровождать этого «тюркского рыцаря» на обратном пути к своему государю Тимуру. Возглавил посольство камергер Генриха добропорядочный Руи де Гонсалес Клавихо.

В мае 1403 года Клавихо отправился на борту каракки из порта Святая Мария вместе с двумя спутниками и гонцом Тимура. Но когда они прибыли в Константинополь, то узнали, что тюркское войско уже ушло из Малой Азии. Согласно полученным указаниям, Клавихо последовал за исчезнувшей армией. Ее поиски привели его в Самарканд.

Тимур не пытался перебраться из Малой Азии в Европу. Преградой для него являлся пролив, но он мог пройти вокруг Черного моря, ведь много лет назад он уже побывал в Крыму. Однако у эмира не было стимула. Его люди рвались домой, в Самарканд. В городах Баязита он приобрел большое богатство, включавшее серебряные ворота Бруссы, украшенные фигурами святых Петра и Павла, а также Византийскую библиотеку, оказавшуюся в руках султана. Все это Тимур взял с собой.

На некоторое время он занялся дипломатией, установлением размеров дани, назначением новых наместников турецких провинций, приемами послов. Тем временем умер Баязит. Тимур замыслил новый завоевательный поход.

Как раз в этот период эмир понес потерю, столько же неожиданную, сколько печальную. Ему сообщили, что хан Мухаммад, которому так и не удалось вылечиться от ран, полученных в битве при Анкаре, умирает. Тимур немедленно отправился к внуку, взяв с собой наиболее искусных арабских лекарей. Но когда он прибыл в лагерь Мухаммад а, то нашел внука утратившим речь и уже при смерти. После этого Тимур велел бить в большой барабан сбор войск для возвращения в Самарканд.

Он уже потерял одного за другим своего первенца Джехангира, а также Омар Шейха. Мираншах не показал себя достойным сыном, а Шахрух, теперь уже перешагнувший лучшую пору жизни, проявлял чрезмерную мягкость и равнодушие к войнам. В последние годы любимцем Тимура стал бесстрашный внук хан Мухаммад, пользовавшийся любовью армии.

Тело молодого воина, погибшего от ран в великой битве, забальзамировали. Его несли на родину те самые тюмены, которые следовали за живым Мухаммадом из Самарканда. Яркие цвета облачения воинов сменили траурные тона. Тимур отнесся к плачу Ханзаде, матери покойного, бесстрастно. Когда же эмир увидел малышей Мухаммада среди тех, кто вышел из Тебриза встречать траурный кортеж, он опечалился и уединился на несколько дней в своих покоях.

Тюркскому завоевателю, склонному по-старчески размышлять о прошлом, казалось, что какие-то силы, гораздо более могущественные, чем его собственная воля, отнимают у него по очереди тех, кто служил ему лучше других. В гробницах покоились талантливые полководцы его прежних завоевательных походов – справедливый Сайфеддин, верный Джаку-барлас и его первенец – сын. Уже почил даже преданный Ак Бога, выросший до правителя Герата и отправивший в армию нескольких сыновей.

Места покойных он прочил теперь Нуреддину и Шахмалику, способным военачальникам, но весьма посредственным деятелям в административных вопросах. Вокруг него постоянно толпились предстоятели мечетей с молитвами, пророчествами и соболезнованиями покойному Мухаммаду, тело которого он вез в Самарканд. Ему снились страшные сны. Он видел в них давно усопших ханов, ведущих свои орды через пустыню в Китай.

Даже когда эмир велел восстановить Багдад и другие разрушенные города, эти видения сохранялись в его сознании. И после того как он отдал Хорасан в правление Шахруху, а Индию – брату Мухаммада, в его воображении вставали картины перехода через Гоби и всплывали истории о Китае, которые он слышал юношей, охотясь на оленей в Шахрисабзе.

Из этих видений родился план. Он поведет армию в Гоби, преодолеет Великую Китайскую стену и сокрушит последнюю империю, способную ему противостоять. Эмир не стал делиться своими замыслами с военачальниками. Волей-неволей ему пришлось перезимовать с армией в Тебризе, где он занялся ее переоснащением после потерь, понесенных в походах. С появлением первой травы Тимур повел армию и свой двор на восток в Самарканд.

В августе он уже вернулся в свой город и остановился в саду с поэтическим названием «Дильшад». Он осмотрел новую соборную мечеть и сделал выговор архитектору за то, что внутренняя галерея мечети не была достаточно просторной. Оценил работу визирей в его отсутствие – одних повесил, других наградил. Его стареющий организм источал энергию. Он задумал построить новую гробницу для внука Мухаммада из белого мрамора с золотым куполом. Его стараниями вырос новый дворцовый комплекс из черного и белого камня, свод из черного дерева и слоновой кости которого подпирали серебряные колонны.

Он торопился с работой. В последние два года его зрение ослабло. Его веки почти не поднимались, отчего казалось, что он все время спит. Ему было шестьдесят девять лет, и он понимал, что его жизненный путь завершается.

– Два лунных месяца, – повелел Тимур, – будет праздник. И пусть никто не спрашивает у меня, по какому поводу он проводится.

По случаю праздника в Самарканд прибыли послы из двадцати монархий, среди которых были смуглолицые посланцы монголов Гоби, выдворенных из Китая. С ними Тимур долго беседовал.

Он нашел время принять Руи де Гонсалес Клавихо, камергера короля Испании, последовавшего за эмиром от Константинополя в Самарканд. Вот как передает добропорядочный рыцарь свою беседу с эмиром.

«В понедельник 8 сентября послы[24] отправились из дворцового комплекса, в котором квартировали, в город Самарканд. Прибыв на место, послы спешились и вошли в дворцовый комплекс. К ним подошли два воина и сказали, что они уполномочены принять подарки, которые гости принесли с собой. Послы передали свои подарки этим воинам, чтобы те почтительно положили их перед государем. Так же поступил посол султана.

Дворцовый комплекс имел широкий вход под высокой аркой. Стены, выложенные прекрасными плитками, покрывала голубая с золотистым тиснением глазурь. У ворот стояли многочисленные привратники с булавами в руках. Послы подошли к шести слонам, на спинах которых были установлены деревянные башни с находившимися в них людьми.

Затем послов подхватили под мышки и повели дальше. С ними был гонец, которого государь Тимур посылал к королю Кастилии. Тюрки смеялись над ним, одетым в кастильский костюм.

Послов привели к старому воину, сидевшему в приемной. Они отвесили ему церемониальные поклоны. Затем послов представили нескольким мальчикам, внукам государя. Здесь от гостей потребовали письмо, которое они привезли от короля Кастилии. Письмо передали одному из мальчиков. Тот взял его и понес через палаты к государю, пожелавшему, чтобы послы предстали перед ним.

Государь Тимур сидел в портале на полу, перед входом в прекрасный дворец. Перед ним вздымались высоко вверх струи фонтана, а в бассейне плавали румяные яблоки. Государь сидел скрестив ноги на шелковых с орнаментом коврах среди круглых подушек. Он был одет в шелковое облачение и высокую белую шапку, верх которой украшали большой рубин с жемчужинами и драгоценными камнями вокруг.

Как только послы увидели государя, они, согласно этикету, поклонились ему, стали на одно колено и приложили руку к груди. Они повторили это еще два раза, не поднимаясь с колен.

Государь велел им подняться и подойти. Воины, до сих пор державшие послов, отпустили их. Приближенные, стоявшие рядом с государем, среди них Нуреддин, взяли послов за руки и подвели к государю, чтобы тот смог их лучше рассмотреть. Старый государь страдал близорукостью.

Он не подал послам руки для целования, ибо это противоречило обычаю. Однако эмир справился о короле: „Как поживает мой сын, король? В добром ли он здравии?“

Затем он обратился к воинам, сидевшим вокруг него, среди которых был и сын Тохтамыша, бывшего повелителя Золотой Орды, а также несколько потомков бывшего владыки Самарканда[25], и сказал: „Смотрите, вот послы, прибывшие от моего сына, короля Испании, который является величайшим королем франков и живет на краю света“.

Произнося это, Тимур взял письмо из рук своего внука и раскрыл его, объявив, что желает теперь услышать текст письма. Послов отвели в палату справа от государя. Приближенные, поддерживая послов за руки, заставили их занять места, расположенные несколько ниже того места, которое занимал посол, направленный к государю Тимуру императором Китая.

Когда же государь увидел, что послов из Кастилии рассаживают ниже места, занимаемого послом Китая, он велел посадить их над ним, заметив, что послы короля Испании прибыли от его сына и друга, а посол из Китая представлял вора и нечестивца».

Старый завоеватель построил свою утопию – военный лагерь, город и сад в одном месте. Он пировал в нем с широким размахом. Казалось, что в эти два месяца, когда блеклое осеннее солнце приблизилось к голубым вершинам горных хребтов, город навестили джинны.

Так казалось Клавихо, бродившему по городу. Он видел дома придворных, где было много цветов и фруктов. Он видел, как по улицам носят отсвечивающие блеском драгоценных камней балдахины, из которых слышалось пение девушек, сопровождаемое игрой на лютне. Там находились тигры и козы с золотыми рогами, но это были не реальные звери, а девушки, обряженные таким образом погонщиками вьючных животных из Самарканда. Он бродил по башням дворцов, расположенным выше, чем минареты мечетей. Он видел бой слонов, а также тюркских ханов, прибывших из Индии и пустыни Гоби с подарками для Тимура.

– Никто, – говорил Клавихо, – не смог бы рассказать об этом городе, не увидев его собственными глазами и не обойдя его медленными шагами.

Тимур созвал совет ханов и военачальников.

– Мы завоевали всю Азию, исключая Китай, – сказал он им. – Мы сокрушили таких правителей, что наши дела останутся в памяти поколений. Вы сопровождали меня во многих походах, и мы всегда добивались побед. Чтобы сокрушить язычников Китая, понадобится немного усилий, пойдемте туда вместе со мной.

С такой речью он обратился к ним. В его низком голосе сквозили решимость и целеустремленность. Это был бы его последний поход через земли предков за Великую Китайскую стену. И его приближенные, отдохнувшие не более трех месяцев, пожелали поднять боевые штандарты.

Воинов, пожелавших идти в поход, собралось в Самарканде так много, что довести армию до прежней численности не составляло труда. Вдоль дороги к городу расположились двести тысяч воинов. Только что наступила зима, и они ожидали, когда снег покроет Крышу Мира. Но Тимур не стал дожидаться весны.

Он послал внука Халиля во главе правого фланга своих сил на север. Сам же направился туда в составе войск, образовавших центр и возглавлявшихся ранее покойным внуком Мухаммадом. Они вытянулись длинной вереницей, похожей на город из деревянных хижин. Ведь армия нуждалась в мощном тыловом обеспечении, и Тимур позаботился о том, чтобы участники похода не нуждались ни в чем.

Армия перебралась в Самарканде через реку, и Тимур, не произнеся ни слова, обернулся в седле, чтобы взглянуть в последний раз на город. Эмир почувствовал спазмы в горле, глядя на купола дворцов и мечетей.

Наступил ноябрь, холод давал о себе знать. Когда они проходили через ущелье, названное затем Воротами Тамерлана, начал падать снег. На равнине гуляли ветры из северных степей. Когда разыгрался буран, они укрылись в лагере. Выйдя из лагеря, они попали в белый от снега мир. Речки сковал лед, на дорогах теснились сугробы. Погибло много людей и лошадей, но Тимур не собирался поворачивать назад. Не остановился он и на зимовку в Каменном городе, где разместил своих людей Халиль, чтобы переждать холод. Старый завоеватель сказал, что пойдет в Отрар, крепость у северной границы, и велел внуку присоединиться к нему, как только освободятся от снега дороги. Им самим пришлось в начале похода устилать снег войлоком, чтобы длинная вереница из фургонов и верблюдов, бредущая по заснеженной равнине, смогла продвинуться дальше. Толщина льда на Сырдарье составляла три фута, они перебрались через реку по льду.

Затем пришла зима со всеми ее невзгодами: слякотью, дождем, ветром и снегом, бледным свечением низкого солнца надо льдом. Армия не стала двигаться вперед форсированным маршем, как она поступала во время похода против Золотой Орды, а продвигалась по нескольку миль в день в направлении Отрара и Великой хорасанской дороги в Китай.

Ее штандарты медленно перемещались через горные ущелья, затянутые туманом темные овраги, казавшиеся на фоне горных вершин еще более глубокими. Словно перегруженное вьючное животное, армия медленно преодолела перевалы и вышла на равнину. Воины увидели перед собой стены Отрара, ставшего укрытием от зимних холодов. Здесь Тимур мог передохнуть. С первым весенним потеплением он намеревался продолжить поход.

В марте 1405 года армия, по его повелению, двинулась снова. Поднялись штандарты, и загрохотали барабаны. Полки выстроились на равнине для смотра. Командующие тюменами собрали своих музыкантов для вечернего приветствия эмира. Глухой топот копыт лошадей сопровождали завывание труб и грохот барабанов.

Но это было приветствие покойнику.

В Отраре Тимур умер. Согласно его воле, войско прошло к Великой хорасанской дороге. Оседланный белый конь эмира, но без седока, двигался под штандартом Тимура.

Летопись оставила нам короткую запись о кончине Тимура. За деревянными стенами дворца стояли на снегу военачальники и командиры разного ранга. Внутри дворца сидела великая государыня Мульк-ханум, которой прислуживали ее фрейлины. Она прибыла сюда из Самарканда, когда до города дошли вести о болезни Тимура.

У входа в покои господина стояли бородатые имамы, духовные предводители, читавшие нараспев стихи Корана:

– «Под солнцем в ясный день, под луной последует она за ним во мрак, окутавший его…»

Так продолжалось недели. Молитвы не прекращались, но болезнь не оставляла эмира. Главный лекарь, мавляна из Тебриза, произнес вердикт:

– Спасение невозможно, дни государя сочтены.

Эмир лежал, вытянувшись на подушках. Заострившиеся черты его лица выделялись на фоне копны седых волос. Тимур отдавал свои последние распоряжения военачальникам:

– Не выпускайте из рук мечей. Живите в согласии, ибо раздоры погубят все. Не сворачивайте с пути в Китай.

У головы государя тлели угли жаровни. Он говорил шепотом:

– Не рвите на себе одежды и не впадайте в панику из-за моей кончины. Это приведет к хаосу.

Подозвав к себе Нуреддина и Шахмалика, он повысил голос:

– Назначаю Пира Мухаммада, сына Джехангира, своим преемником. Его резиденцией будет Самарканд. Он должен иметь абсолютную власть в решении военных и административных вопросов. Повелеваю вам служить и помогать ему. Его власть распространяется на Самарканд и отдаленные провинции. Если вы не признаете его верховной власти, то быть конфликтам.

Военачальники и племенные вожди один за другим давали клятву выполнить волю эмира. Они настаивали, однако, на том, чтобы Тимур послал за внуками и каждый из них лично выслушал заветы деда.

Но в голосе эмира зазвучали прежние нотки нетерпения:

– Это моя последняя воля. Так распорядился Аллах.

Через некоторое время он продолжил, обращаясь как бы к себе самому:

– Больше всего мне хотелось бы снова увидеть Шахруха. Но это невозможно.

Вероятно, это был первый раз, когда он произнес слово «невозможно». Железная воля эмира приняла смерть без всякого протеста. Роняли слезы военачальники, слышались всхлипывания женщин. В покои пришли священнослужители. «Нет бога, кроме Аллаха…»

Сильная рука, удерживавшая державу от распада, изнемогла. Железная воля, сотворившая державный город, больше не объединяла тюркские племена.

Тюркские племенные вожди утратили больше чем державного властелина. Тимур, крепко державший в руках бразды правления, вознес их на вершину могущества. Под его руководством они овладели почти половиной мира. Большинство из них были сыновьями тех, кто служил ему верой и правдой. Среди вождей находились внуки тех, кто начал службу Тимуру. В течение пятидесяти лет население державы не знало верховной власти кого-либо, кроме эмира.

Следует учитывать также, что численный состав армии и население города формировали люди разных рас: монголы Золотой Орды, турки, персы, афганцы и сирийцы. К сожалению, все они не представляли собой новый единый народ.

Авторитет Тимура был так велик, а всеобщее горе в связи с его кончиной так безысходно, что армия и власти Самарканда не помышляли ни о чем другом, кроме выполнения воли эмира. Держава могла бы сохраниться некоторое время, если бы его преемник Пир Мухаммад находился не в Индии – а путь от Отрара в Индию и затем в Самарканд был чрезвычайно утомительным, – если бы Шахрух, самый способный сын эмира, не был чересчур озабочен упрочением своей власти в Хорасане и если бы полководцы Тимура в слепом подчинении воле покойного не продолжали поход в Китай.

Но больше никто не мог подхватить бразды правления державой, выпавшие из рук Тимура. В Отраре его полководцы сделали все возможное: собрались на совет, решили не разглашать кончину Тимура и выбрать одного из внуков командующим армией. Они полагали, что китайцы не поверят в смерть эмира, если армия появится у Великой стены, и не сомневались в своей способности завоевать Китай.

Тело покойного завоевателя отправили в Самарканд в сопровождении старшего сына Шахруха, Улугбека, к его женам. К Пиру Мухаммаду послали гонцов с повелением ехать как можно быстрее. Вести о кончине эмира разослали, по необходимости, наместникам в дальние провинции державы и ханам, находившимся в кровном родстве с покойным.

Но почти сразу поход основных сил армии прекратился. До полководцев дошли вести о том, что военачальники правого крыла армии поклялись в верности Халилю, сыну Мираншаха, и вознамерились посадить его на трон в Самарканде. В то же время командующий левым флангом распустил свои войска и поспешил в Самарканд.

В этих условиях Нуреддин и другие полководцы созвали новый совет. Они не могли двигаться дальше в Китай, не контролируя войска позади себя. Полководцы повернули назад и, пройдя форсированным маршем, настигли траурный кортеж у Сырдарьи.

Они обнаружили ворота Самарканда закрытыми, несмотря на то что с ними были государыня Мульк-ханум, гроб с телом Тимура, его штандарт и большой барабан. Правитель города, присягнувший на верность Халилю, объяснил полководцам в письме, что необходимо кого-то держать на троне, пока не прибудет Пир Мухаммад.

Но вместо него прибыл Халиль, возлюбленный Шад Мульк. За ним последовали представители знати, поддавшиеся влиянию Ханзаде, уже давно задумавшей посадить на трон сына. Жители города не знали, что и предпринять. Тимур умер вне пределов Самарканда, никто в городе ничего не знал о его распоряжениях перед смертью. Халиля посадили на трон в качестве законного государя.

Письмо, посланное Нуреддином новой верховной власти, исполнено горечи:

«Наши сердца разрываются от горя. Самый могущественный из властителей, душа всего мира, мертв. Невежественные юнцы, которых эмир поднял из безвестности на вершину славы, предали его. Они забыли, чем ему обязаны. Они пренебрегли его повелениями и нарушили свои клятвы. Как нам не горевать из-за такого несчастья? Государь, заставлявший ожидать правителей всего мира у ворот своего дворца, заслуженно приобретший славу завоевателя, забывается, как только покидает нас. Рабы становятся врагами своего благодетеля. Куда делась их вера? Если бы у камня была душа, он заплакал бы. Почему не низвергнутся с неба камни, чтобы наказать неблагодарных нечестивцев?

Мы же, по воле Аллаха, будем помнить о велении государя, оповещать всех о его воле и служить его внукам».

Военачальники снова посовещались и сошлись в конце концов на одном. Они подошли к юрте, у которой стоял штандарт эмира, и велели уничтожить большой седельный барабан. Они не хотели, чтобы тот звучал в честь других.

Первое, что Халиль сделал, – это официально оформил брак с куртизанкой Шад Мульк, в которую был влюблен.

Будучи слишком молодым и неопытным, чтобы пользоваться авторитетом у населения, развращенный богатством, подверженный влиянию красивой персиянки, он беспрерывно пировал, сочинял стихи для своей суженой и проматывал сокровища Самарканда. Первое время щедрость и беззаботность снискали ему популярность. Но он отдалил от себя старых, умудренных жизнью придворных и приблизил других, персов, льстецов и кого угодно. А Шад Мульк, спасенная от смерти вдовствующей государыней, теперь только тем и занималась, что унижала свою спасительницу. В садах Самарканда воцарилось безрассудство. На землю выбрасывались драгоценные камни, которые подбирали все, кто хотел. Халиль пребывал в эйфории. Шад Мульк добилась всего, чего хотела. Между ними начались ссоры.

Между тем Пир Мухаммад прибыл из Индии, но его войска были разбиты армией Халиля. Скоро последовали перемены. С частью армии, сохранившей им верность, военачальники двинулись на Самарканд, сместили нового правителя, посадив его в тюрьму и подвергнув Шад Мульк публичному осмеянию.

Держава умерла вместе с Тимуром. Надежды на ее возрождение больше не существовало.

Выведенный из бездействия растущими неурядицами, наконец явился из Хорасана мудрый Шахрух и овладел городом. С этих пор Мавераннахр попал под его власть, Самарканд же, сокровища которого были в значительной степени расхищены, он отдал во владение своему сыну Улугбеку. Вдвоем они удерживали ядро державы от Индии до Месопотамии.

Они являлись поборниками мира и созидания, покровителями искусств, наследниками другой положительной стороны необычного характера Тимура, который воссоздавал то, что прежде разрушал. Они избегали войн, хотя были способны постоять за свои владения при помощи воинов-ветеранов, тянувшихся к их дворам. Их города считались островами спасения от хаоса и распада.

В правление Шахруха и Улугбека началась эра процветания. При их деятельном участии выросли новые строения у регистана, поощрялось творчество поэтов и художников Персии. Шахрух был Августом, а Улугбек – Марком Аврелием династии. Улугбек (энциклопедически образованный человек) – незаурядный астроном, географ и поэт – построил большую обсерваторию в Самарканде. Шахрух и Улугбек известны как Тимуриды, наиболее просвещенные среди современных им монархов, наряду с династией Минь в Китае.

Своей одаренностью они реализовали лишь половину амбициозных планов Тимура. Самарканд стал теперь действительно азиатским Римом. Но он находился в изоляции. Торговые пути были заброшены из-за последовавшей за смертью Тимура междоусобной борьбы. В очередной раз азиатский массив отделился от Европы с 1405 года до периода морской экспансии Португалии, а затем и британского владычества. Больше никакой Марко Поло не навещал Самарканд. Он стал запретным городом еще более, чем Лхаса. Лишь в середине XIX века русская армия продвинулась достаточно далеко, а ученые-энтузиасты начали искать среди реликвий города Византийскую библиотеку, которую Тимур вывез из Бруссы. Однако их поиски не дали результатов.

Время, холод, жара, землетрясения обратили в развалины регистан и ансамбль Биби-ханум. Даже сегодня не многие туристы и путешественники посещают площадь, названную лордом Керзоном «самой величавой» в мире. Однако время придало развалинам немеркнущее обаяние прошлого.

Литературные источники эпохи Тимуридов большей частью не переведены и, следовательно, малоизвестны. Но великие потомки Тимура – Шахрух и Улугбек – прославились собственными деяниями. Они основали в Индии династию, известную как династия Великих Моголов.

Подобно нашествию Чингисхана, походы на запад Тимура изменили политическую карту мира и повлияли на судьбы Европы. Правда, лишь на жизнь одного-двух поколений ее обитателей.

Он способствовал оживлению торговли на межконтинентальных караванных маршрутах, которая замерла на столетие. Он сделал Тебриз доступным европейцам, превратив его в центр торговли Ближнего Востока вместо удаленного Багдада. Однако потрясения, произошедшие после смерти Тимура, вызвали упадок азиатской торговли, что послужило причиной поисков морских путей в Азию Колумбом и Васко да Гамой.

Тимур сокрушил Золотую Орду, дав возможность русским сбросить татаро-монгольское иго. В Персии ликвидировали династию Музаффаридов, и двумя веками спустя под властью шаха Аббаса страна снова превратилась в могучую державу. Экспансия османских турок была остановлена, а сами они рассеяны. Однако Европа оказалась настолько бессильной в борьбе с ними, что вскоре турки восстановили силы и в 1453 году захватили Константинополь.

В остальном все осталось по-прежнему. Мамелюкский султан быстро забыл свою клятву преданности. Пара незадачливых правителей, Кара Юсуф и султан Ахмед, возвратились в Месопотамию затевать новые ссоры.

На севере тюрко-монгольские воины армии Тимура под командованием Нуреддина и других полководцев отступили в степи к пограничным крепостям. Их современные потомки, так называемые киргизы и калмыки, пасут свои отары овец и табуны лошадей среди развалин крепостей, воздвигнутых Тимуром. Смерть эмира привела к отделению воинов в шлемах Турана от людей в тюрбанах, более цивилизованных жителей Ирана, обитавших на юге.

Что касается духовенства, то оно потеряло больше всех. С кончиной Тимура пришел конец и мечте о всемирном халифате. Верхушка духовенства рассчитывала укрепить свою власть и влияние с помощью тюрко-монгольских завоеваний. Но оказалось, что войны Тимура поколебали фундаментальные основы ислама. Тимур никогда не согласовывал свои планы с желаниями имамов. В конце концов выяснилось, что он почти вообще не считался с ними.

Вновь образовавшаяся Персидская держава состояла из раскольников-шиитов, всегда конфликтовавших с суннитами – османскими турками. Потомки Тимура, моголы Индии, были, как и он сам, суннитами, но весьма терпимыми к другим религиям. Халиф Каира стал не более чем тенью Предводителя Правоверных, пировавшего в былое время в Багдаде.

После Тимура больше никто не пытался владеть миром. Он добивался того, что фактически сделал Александр Македонский, преследовавший по пятам Кира Великого. Тюркский завоеватель следовал за Чингисханом.

И сегодня во всей Азии рассказываются предания о том, как три полководца – Искандер (Александр), Чингисхан и Тимур – покоряли мир.

Если вам случится побывать в Самарканде, вы обратите внимание на большой купол, возвышающийся в роще деревьев недалеко от цитадели. Купол местами сохраняет голубизну. На его отдельных участках, выстланных лазоревыми плитками, играют солнечные блики. Каменная кладка стен испещрена отверстиями от пуль, вылетавших из русских ружей, а все арки обвалились.

Пройдите по узкому проходу, и вы окажетесь в гробнице, внутрь которой через резные отверстия проникает тусклый свет. За оградой из резного мрамора вы увидите два саркофага, один – белый, другой – темно-зеленый. Белый камень укрывает Мирсаида, друга Тимура. Темный камень, жадеит, прислала, как вам расскажет смотритель гробницы, монгольская принцесса. Под ним в деревянном гробе, покрытом чудной парчой, покоится скелет Тимура.

Недавно вскрытый гроб со скелетом Тимура отправлен русскими в Москву.

Выйдите на обветшалую площадь Самарканда и спросите старцев, сидящих там на солнце, кем был Тимур. Может, они скажут вам то, что сохранилось в их памяти неизменным:

– Мы не знаем этого тюра. Он лежит здесь с давних пор, еще раньше, чем родились наши отцы. Но несомненно, это был Государь.