|
||||
|
|
Глава 4. Биография одного скелета ТЕТРАДЬ В САФЬЯНОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ В составленной по повелению Петра I описи имущества Тайного приказа, к сожалению, нет сведений о каких-либо документах, касающихся Григория Котошихина, не раз упомянутого в предыдущих главах этой книги. Подьячий этот, правда, служил в Посольском приказе, но имел доступ к секретным делам и, вероятно, находился под наблюдением Тайного приказа, в особенности во время переговоров с иностранными послами. Пробелам в «черной» книге Приказа тайных дел не приходится удивляться. В опись не вошли пришедшие в негодности документы, о которых составители ее сочли нужным сделать такую пометку:
Среди этих утраченных почти триста лет назад грамот могли быть и какие-нибудь, упоминавшие о Котошихине. Утрата их восполняется, однако, тем, что кое-какие сведения о нем имеются в делах Посольского приказа, в котором главным образом и протекала его деятельность. Судя по количеству шкафов, занимаемых делами этого приказа в Центральном государственном архиве древних актов, этих дел сохранилось не так уж мало. Наряду с текстами договоров с иностранными правителями и донесениями первых русских послов, переплетенных в толстые тома, так называемые «посольские книги», уцелели даже ведомости на выплату жалованья дьякам и подьячим этого приказа, составленные триста лет назад. Раскроем наугад хотя бы одну из этих ведомостей. У нее тоже могут быть свои тайны. На обороте 51-го листа записана сумма «13 рублев» и рядом красуется кудреватая, но вполне разборчивая подпись ее получателя: «Григорий Котошихин». Буквы «Г» и «Р» выделяются своими длинными хвостиками. Заглавная «К» выведена одним расплывающимся книзу росчерком. Зато последнюю «Н» найдешь не сразу. Она стоит отдельно над строкой в виде двух соединенных крестиков. Так писали в старину, экономя дорогую бумагу. Тут же приписано другим почерком, за что были выплачены эти деньги. «Григорию Котошихину великого государя жалованье на нынешний на 169 год[30] по особой выписке для свийского (шведского) посолского съезду дано сполна». Тринадцать рублей за год службы — деньги, конечно, небольшие. Григорий Котошихин был простым подьячим, но он выполнял важные поручения, участвовал в переговорах со шведскими послами. Судя по другой пометке, за это ему полагалась прибавка в размере половины его жалованья. В следующем году в ту же тетрадь вписано распоряжение часто принимавшего иностранных послов думного дьяка Алмаза Иванова: «К прежнему его окладу за свийскую посолскую службу придано 6 рублев и учинен ему оклад с прежним 19 рублев. Да ему ж для хлебные дорогови в полы[31] его окладу 9 рублев с полтиной». Итак, в связи с вздорожанием хлеба, Котошихин получил еще одну прибавку. Всего в книге имеется пять таких записей. По ним видно, что проворный подьячий быстро продвигался по службе. Жалованье его с каждым годом повышалось. В 1663 году он уже получал тридцать рублей, что считалось приличным окладом. Но последняя запись, внесенная в 1665 году, говорит о том, что карьера расторопного подьячего внезапно оборвалась, впрочем, по его же вине:
Эта краткая запись в сравнительно хорошо сохранившейся платежной ведомости о чрезмерном проворстве способного канцеляриста, вероятно, осталась бы незамеченной, если бы спустя почти двести лет имя беглого подьячего давно упраздненного Посольского приказа вдруг не вынырнуло из забвения. В 1837 году скромный русский ученый Сергей Васильевич Соловьев, проводя свой отпуск в Швеции, решил поискать в шведских архивах и библиотеках древнерусские рукописи. Первый свой визит с научной целью Соловьев нанес в королевский замок в Стокгольме, так как в нем помещалась одна из лучших шведских библиотек. Когда нога шведского солдата ступала на чужую землю, его руки нередко тянулись к книге, но совсем не потому, что он хотел ее прочесть. Книги в те времена были большой ценностью. Рассматривая их как свою военную добычу, шведские полководцы во время тридцатилетней войны вывезли из Германии, Дании, Богемии и Польши целые библиотеки, поступившие впоследствии в королевские книгохранилища. На просьбу профессора показать достопримечательности библиотекарь вынес древнее пергаменное евангелие, написанное в IX веке на английском языке. Библиотекарь показал также русскому ученому знаменитую «Библию дьявола», увесистую книжищу чешского происхождения, написанную, по его уверениям, в XII столетии на коже двухсот ослов. Шведские солдаты похитили ее вместе с тяжелой цепью, которой она была прикована к дубовому столу в одном из пражских монастырей. Предание гласило, что приговоренный к смертной казни монах написал ее за одну ночь с помощью дьявола. Из славянских же книг в королевской библиотеке нашлась всего одна. Это была тоже библия, но более позднего происхождения. Как бы оправдываясь, библиотекарь сообщил профессору, что в 1697 году королевское книгохранилище пострадало от пожара, уничтожившего восемнадцать тысяч томов и более тысячи рукописей. Возможно, что среди них как раз и были документы на русском языке. Не смущаясь неудачей, профессор Соловьев решил заглянуть и в помещавшийся в том же королевском дворце государственный архив. Тут ему больше повезло. Среди документов, относившихся к XVI и XVII столетиям, оказалось много шведских и немецких рукописей, посвященных России эпохи Ивана Грозного, «Московская хроника» — впечатления проезжавшего через Россию и Персию голштинского купца Филиппа Крузиуса, и другие. Но, кроме этих иностранных сочинений, профессор обнаружил в архиве и множество подлинных русских документов, свернутых в виде столбцов, челобитных и отписок воевод и старост из Смоленска, Владимира, Суздаля и других древнерусских городов. Он натолкнулся также на собственноручные грамоты польского гетмана Сапеги, Лже-Дмитрия и царя Василия Шуйского. В Стокгольм они попали как трофеи во время шведско-польской войны. Но ученого особенно заинтересовала старинная рукопись на шведском языке «О некоторых русских обычаях». При ближайшем рассмотрении она оказалась переведенным с русского описанием царствования Алексея Михайловича. Это было сочинение какого-то жившего в Швеции русского подьячего, именовавшегося то Александром Селецким, то Григорием Котошихиным. Оно было переведено на шведский язык толмачом государственного архива Олафом Боргхузеном. Из предпосланного переводу предисловия Соловьев узнал, что Польша была только временным приютом беглеца. Последние годы своей жизни он провел в Швеции, где и умер при не совсем обычных обстоятельствах. Рукопись показалась ученому настолько интересной, что он тут же послал в Петербург краткое ее описание и принялся переводить ее на русский язык. Но Соловьев успел перевести только несколько глав. На следующий год в той же Швеции ученому посчастливилось обнаружить в другом месте подлинник заинтересовавшего его сочинения. Просматривая в знаменитой Упсальской библиотеке коллекцию рукописей XVII века, профессор Соловьев обратил внимание на объемистую тетрадь в красном сафьяновом переплете. На обложке ее было оттиснуто золотыми латинскими буквами: «Грегор Кошикин». Один слог в фамилии подьячего был пропущен, очевидно, по недосмотру переписчика. Раскрыв заглавный лист, Соловьев прочел написанное по-русски объяснение: «Григорья Карпова Кошихина, Посольского приказа подьячего, а потом Иваном Александром Селецким зовомого работы в Стохолме 1666 и 1667». Далее следовала приписка: «Рукопись на 232 листах, в малую четверть, писана скорописным почерком XVII века самим автором». Это и был подлинник сочинения Котошихина, с которого был сделан найденный Соловьевым в Стокгольме перевод. Четыре недели понадобилось прилежному ученому для переписки этого сочинения от начала и до конца при точном соблюдении орфографии подлинника. Русский текст не имел названия и состоял из тринадцати глав, в свою очередь разделенных на отдельные маленькие статьи. Таких статей насчитывалось двести тридцать четыре. Это был рассказ не только о русских обычаях и обрядах в первой половине XVII века, как уверяла шведская надпись на стокгольмском экземпляре перевода. В сочинении Котошихина, предназначенном для иностранного, в данном случае — шведского, читателя, рассказывалось о государственном устройстве России в царствование Алексея Михайловича. В написанной деловым и точным языком книге было заметно стремление автора подладиться к вкусам чужого читателя, угодить ему. С помощью этой книги злопамятный беглец явно хотел за что-то отомстить своей родине. Но независимо от намерений автора сочинение это оказалось ценным пособием для историков, содержащим богатейший материал для изучения внутреннего состояния России в середине XVII века. Было решено рукопись издать, предварительно проверив ее подлинность. Шведское правительство пошло навстречу этому желанию русских историков, и тетрадь в сафьяновом переплете, так же как и один из сделанных шведами переводов были присланы для экспертизы в Петербург. Сличив почерк сочинителя с другими, собственноручно написанными Котошихиным документами, хранившимися в архиве Посольского приказа, члены комиссии признали, что присланная из Упсалы рукопись была подлинной. СЛУГА ТРЕХ ГОСПОДС тех пор как были найдены записки Котошихина, прошло больше столетия. Но ни одна научная работа, касающаяся эпохи тридцатилетнего царствования Алексея Михайловича, не обходится без ссылки на это сочинение беглого подьячего. О самом же Котошихине, незаурядном рассказчике, но человеке далеко не безупречного поведения, историки обычно умалчивают. Что же заставило его покинуть родину и скрываться под чужой фамилией? Какие преступления совершил он? Почему он переехал из Польши в Швецию и чем там занимался? Что помешало ему вернуться домой? При каких обстоятельствах и когда он умер?.. Все эти вопросы в разное время занимали ученых, как русских, так и иностранных, и побуждали их к новым розыскам. Первым из всех обнаруженных в архивах документов о Котошихине, еще более ранним, чем приведенные выше записи из приходо-расходной книги Посольского приказа, оказалась грамота самого царя Алексея Михайловича к управляющему этим приказом думному дворянину Ордину-Нащокину. В ней говорилось:
Последние строки грамоты были посвящены непосредственному виновнику описки:
Итак, можно считать установленным, что за случайную ошибку, пропуск одного только слова «государь», в официальном письме к царю виновный в этой оплошности молодой подьячий был выведен на мощеный двор перед зданием Посольского приказа, положен на землю или на скамью и нещадно бит толстыми прутьями, так называемыми батогами. Эта экзекуция оставила, разумеется, некоторые следы не только на его теле, но и в его душе, однако на дальнейшей карьере Котошихина она не отразилась. Из других найденных в том же архиве документов мы теперь знаем, что уже в следующем году отведавший батогов подьячий Григорий Котошихин был включен в состав важного посольства, отправившегося в Эстонию для мирных переговоров со шведами.  В сохранившемся в Посольском приказе письме, посланном в Москву А. Л. Ординым-Нащокиным из занятого русскими войсками Дерпта, снова упоминается имя Котошихина. Нащокин сообщал, что он отправил этого подьячего в Ревель поторопить шведских послов скорее ехать в Москву. Шведы ответили, что они тронутся в путь, как только дождутся выехавшего в Стокгольм за инструкциями руководителя посольства Бенгта Горна. 8 декабря к Нащокину явился шведский трубач. Бенгт Горн извещал через него русского посла о своем прибытии. Трубач был отправлен назад в сопровождении Котошихина, вручившего главе шведского посольства новое приглашение скорее прибыть в Москву. Опытный дипломат Бенгт Горн вел с молодым подьячим долгую беседу. Он пожаловался на «небрежность» русских, выразившуюся в том, что в грамоте на имя шведского короля был пропущен один из титулов «король лифляндский», и высказал надежду, что при переговорах русские будут сговорчивыми — заключат мирный договор на вечные времена. Котошихин не сказал послу, что описка была сделана нарочно, так как русские не считали Лифляндию шведской землей. 21 июня 1661 года в приютившейся между Дерптом и Ревелем эстонской деревушке Кардис не без некоторого участия Котошихина был, наконец, подписан договор о перемирии. Но по возвращении в Москву Котошихина опять ждали неприятности. Отец его, монастырский казначей, живший, по-видимому, на квартире своего сына, был обвинен в растрате. Воспользовавшись отсутствием подьячего, один из ближайших царских прислужников думный дворянин Прокофий Елизаров за долги отца отнял у него дом со всеми пожитками и лишил крова его жену. Произведенным по настоянию Котошихина розыском было выяснено, что отец его, в сущности говоря, обвинен напрасно. В монастырской казне не хватало всего пяти алтын, то есть пятнадцати копеек. Но хлопоты подьячего ни к чему не привели. Думный дворянин Прокофий Елизаров заартачился. Отобранное в казну имущество Котошихина так и не вернули. Толкнула ли новая обида молодого подьячего на путь измены и предательства или для этого были еще и другие причины, сказать трудно. Судя, однако, по тому, что об этой второй причиненной Котошихину несправедливости стало известно из текста его слезливой просьбы на имя шведского короля, написанной спустя два года после конфискации имущества, эпизод этот сильно озлобил будущего беглеца. Вот тут-то и пригодился обнаруженный профессором Соловьевым в Стокгольме шведский перевод сочинения Котошихина. В предисловии к нему толмач Боргхузен привел обширные выдержки из этого, по-видимому, навсегда утраченного прошения Котошихина. По выдержкам можно легко заключить, что подьячий был корыстолюбив и падок на разные авантюры. Причиненная Котошихину вторая обида должна была сгладиться полученным им новым ответственным поручением. В августе 1661 года Алексей Михайлович послал его в Стекольн (так русские в то время называли Стокгольм) с письмом к шведскому королю Карлу XI.  Обеспокоенный задержкой с утверждением договора, Алексей Михайлович просил короля прислать своих посланцев для обмена ратификационными[32] грамотами. И на этот раз шведы встретили Котошихина с почетом и отпустили с дорогими подарками. Кардисский договор был вскоре утвержден, но после этого в Москве должен был еще быть рассмотрен вопрос о взаимных денежных претензиях. Переговоры на эту деликатную тему с царским окольничим Василием Семеновичем Волынским вели уже не послы, а искушенный в такого рода делах комиссар шведского подворья в Москве и опытный разведчик Адольф Эберс. Стремясь заранее узнать, каких можно от противной стороны добиться уступок, предприимчивый швед сумел получить нужные ему сведения от одного предателя в составе русской делегации и об этой своей удаче с удовлетворением доносил шведскому королю:
Эберс извещал короля, что за услуги подкупленного им шпиона, принесшего ему текст данной русским послам инструкции и других важных бумаг, пришлось заплатить сто червонцев.  Кто же был этим тайным агентом шведского правительства? Ответа на этот вопрос, конечно, тоже не мог дать архив Посольского приказа. Он был найден более чем через двести лет в секретном Стокгольмском государственном архиве шведским историком профессором Иэрне, впервые опубликовавшим в 1881 году хранившиеся в нем тайные донесения шведского резидента в Москве Адольфа Эберса. За Эберсом во время его пребывания в Москве велась постоянная слежка. Но его тайные встречи с предателем из состава русской делегации московские сыщики из Приказа тайных дел, очевидно, проморгали. Между тем шведский резидент 26 января 1664 года в зашифрованном письме снова доносил своему королю:
Какое совпадение с записью в приходо-расходной книге о последнем местопребывании Григория Котошихина: «А был он в полках бояр и воевод князя Якова Куденетовича Черкасского с товарыщи».
Упоминаемый в донесении Эберса князь Черкасский вместе с другим царским воеводой, князем Прозоровским, сдерживал в это время стоявшие на берегу Днепра польские войска. Туда же, под Смоленск, — как узнаем мы из другого донесения королю пронырливого резидента, — прибыли промышлять о мире с Польшей и воевода Ордин-Нащокин вместе со своим родственником Богданом Нащокиным и дьяком Григорием Карповым. Это и был Григорий Карпович Котошихин. Переговоры о мире начались, но поляки были неуступчивы. Надеясь сделать их более податливыми, князь Черкасский с тридцатитысячным войском перешел в наступление, но был отброшен с большими потерями и после этого отозван в Москву. Его сменил пользовавшийся большим расположением царя князь Юрий Алексеевич Долгорукий, тоже, однако, не добившийся успеха. Пытаясь переложить вину за свою неудачу на своего предшественника, Долгорукий подослал гонца к Котошихину с требованием сочинить изветное письмо, обвиняющее князя Черкасского в том, что он якобы «сгубил царское войско». За это влиятельный князь обещал подьячему повышение в должности и возвращение имущества, забранного в казну за долги отца. Но Котошихин, опасаясь своим отказом навлечь на себя гнев нового воеводы, предпочел бежать в Польшу. Так объяснял он сам в прошении на имя шведского короля Карла XI причину своего бегства из России. Уверяя короля в своем другом письме в давнишнем желании ему послужить, Котошихин просил о предоставлении ему убежища и работы в Швеции. Но это была только полуправда. В своих прошениях к шведскому королю Котошихин умалчивал, что до этого он уже обращался с такой же просьбой к королю польскому. Шведский же резидент Эберс мог только донести своему хозяину, что оказавший ему ценные услуги тайный осведомитель так и не вернулся. Не имея точных сведений о судьбе Котошихина и не называя его имени, Эберс лишь осторожно извещал короля о том, что на сторону поляков перешел один писарь со многими секретными бумагами, касающимися трактатов. Существенный пробел в биографии изменника, пытавшегося представить себя страдальцем за правду, был восполнен после еще одной неожиданной находки. Она стала возможной лишь с возвращением в Россию остатков архива, похищенного поляками в начале XVII века. Изучая его содержание, управляющий Главным архивом министерства иностранных дел князь Оболенский обнаружил в 1842 году среди бумаг литовского канцлера Христофора Паца старательно написанное двести лет назад аккуратным канцелярским почерком прошение на имя современника Алексея Михайловича польского короля Яна-Казимира. Оно заканчивалось знакомой кудреватой подписью подьячего Григория Котошихина. Из текста этого прошения было видно, что польский король уже успел назначить перебежчику высокое жалованье — сто рублей в год, в три раза больше, чем подьячий получал в Москве, и приказал всегда ему «быть при его милости канцлере литовском». Котошихин же упрашивал «наияснейшего государя», чтобы он оставил его при своей персоне до конца его жизни, и обещал в скором времени показать добрую службу. Он намекал, что может давать королю полезные советы, от которых даже «к способу в войне будет годность», если только его будут держать в курсе всего, что делается на границах, а также, если ему будет известно, «что делается на Москве и меж Москвою и шведами, также и на Украине и меж татарами». Эту свою просьбу Котошихин подкреплял уверением, что, служа в Москве в Посольском приказе, он крепко дознался к тем «вестовым делам». Перебежчик выражал готовность поделиться с королем и своими познаниями и даже изобретениями в военном деле. Он просил для этого только обеспечить его землемерными чертежами пограничных районов и дать плотников и кузнецов для изготовления таких рогаток, «что они будут к пехоте годны лутче и легче московских». Другой умысел его заключался в создании инструментов — «чем разрывать московские рогатки». Прошение заканчивалось дерзкой припиской. Жалуясь, что он до сих пор не был допущен «дойти к королевскому величеству поклонитца», Котошихин ходатайствовал о разрешении ему свободного доступа к королю. Неизвестно, оттолкнула ли короля чрезмерная угодливость просителя, или показалась подозрительной его настойчивость, перестал ли он нуждаться в услугах воинственного советчика в связи с изменением внутренней и внешней обстановки, складывавшейся в тот момент неблагоприятно для Польши, только Ян-Казимир к просьбам изворотливого перебежчика отнесся прохладно и его начинаний не поддержал.  Котошихину ничего другого не оставалось, как уехать из Польши в Пруссию, а оттуда в вольный немецкий портовый город Любек, откуда нетрудно было морским путем перебраться в любую страну. Тут он случайно встретил бывавшего в Москве иностранца Иоганна фон Горна, тайного посредника царя Алексея Михайловича. Не зная ничего об измене Котошихина, фон Горн попросил его, как подьячего Посольского приказа, переслать царю секретное сообщение, что он, фон Горн, собирается направить в Москву одного полковника, якобы хорошо осведомленного о военных планах шведского короля. Эта встреча, вероятно, окончательно определила дальнейший маршрут беглеца, так как сведения о ней оказались не в русских, а в шведских архивах. Воспользовавшись доверчивостью фон Горна, Котошихин решил сообщить о его намерениях, конечно, не Алексею Михайловичу, а как раз тому, против кого они были направлены, — шведскому королю и таким путем завоевать расположение последнего. Впрочем, для поездки в Швецию у него были и другие причины. Сев на попутный корабль, он отправился в Нарву. В те времена этот прибалтийской город был резиденцией шведского генерал-губернатора Ингерманландии[33] Якова Таубе. СВИДЕТЕЛЬСТВА ШВЕДСКИХ АРХИВОВДальнейший путь Котошихина прослежен по документам шведских архивов преподавателем Гельсингфоргского университета Готлундом, нашедшим два подлинных обращения перебежчика к шведскому королю и раскопавшим ценные сведения о последнем этапе жизни их автора. В Нарве Котошихин, оказывается, встретил еще одного знакомца, принявшего шведское подданство, жуликоватого купца Кузьму Овчинникова, моральные качества которого достаточно характеризует следующая сохранившаяся в шведских архивах запись: «В Новгороде он набрал у одного купца товару на шестьдесят любекских ефимков и, не заплатив ни гроша, скрылся». Через этого мошенника Котошихин и передал нарвскому генерал-губернатору Якову Tаубе свое прошение на имя шведского короля. Рассказывая содержание этого прошения, Боргхузен в предисловии к своему переводу сочинения Котошихина пытается представить его чуть ли не несчастной жертвой царившего в России произвола. Но приведенные им же выдержки из прошения перебежчика говорят о другом. Подобострастно величая малолетнего шведского короля «великомощным славным государем», Котошихин, только что предлагавший свои услуги польскому королю, уверял Карла XI, что желание послужить его королевскому величеству зародилось у него, Григория, еще во время поездки в Стокгольм с царским письмом. Поэтому, признавался беглец, он еще тогда, вернувшись в Москву, начал служить верой и правдой комиссару его величества Эберсу. В подтверждение того, что именно он был тайным корреспондентом Эберса, доставившим шведскому резиденту текст царской инструкции русским послам, Котошихин даже сообщил королю, какое вознаграждение было им получено: «за это комиссар подарил мне сорок рублей». Своей бесстыдной откровенностью он, вероятно, оказал плохую услугу шведскому резиденту. Сам Эберс, как стало известно из найденной профессором Иэрне его секретной переписки, уведомлял короля, что приобретение инструкций обошлось ему в сто червонцев. Разницу этот ловкий делец, очевидно, положил к себе в карман. Получив прошение Котошихина, ингерманландский губернатор Яков Таубе сразу вспомнил, что встречал его в Стокгольме как раз тогда, когда будущий перебежчик привозил королю царскую грамоту. Ходатайство он немедленно препроводил королю. Одновременно Таубе и сам доложил Карлу XI о тайном прибытии русского канцелярского писаря, якобы захваченного поляками и бежавшего из плена. Эта версия сначала была пущена в ход Котошихиным, стремившимся набавить себе цену. Ответ из Стокгольма еще не был получен, когда к шведскому генерал-губернатору в Нарву неожиданно прибыл еще один русский гость — стрелецкий капитан Иван Репнин, вручивший ему грамоту от новгородского воеводы. Князь Василий Григорьевич Ромодановский извещал своего шведского соседа, что ему стало известно о появлении в Нарве на королевской стороне подданного его царского величества Григория Котошихина, учинившего измену царю и передавшегося польскому королю. Ссылаясь на 21-й пункт кардисского договора, вероятно хорошо известный и принимавшему участие в его подготовке Котошихину, воевода напоминал губернатору, что этот пункт обязывает обе стороны выдавать беглых и пленных. Поэтому он требовал «вышереченного изменника и писца Гришку прислать ко мне с конвоем в Великий Новгород». Шведский генерал-губернатор не стал отрицать присутствия Котошихина в Нарве, но решил представить его поведение совсем в ином свете. В ответном послании новгородскому воеводе он уверял, что беглец «прибыл сюда, в Нарву, гол и наг, так что обе ноги его от холода опухли и были озноблены, и объявил, что желает ехать назад к своему государю, но по своему убожеству и наготе никуда пуститься не может». Сохраняя позу доброжелательного соседа, ничуть не заинтересованного в дальнейшем пребывании Котошихина в его владениях, Tаубе оповещал князя Ромодановского, что во внимание к великой дружбе, заключенной между великомощным шведским королем и русским великим государем, а также и потому, что он «реченного канцеляриста у короля видел в Стокгольме в качестве посланца», приказал он дать Котошихину платье и пять риксдалеров «для продолжения обратного пути к царскому величеству». Письмо кончалось предупредительным заверением, что уже отдан приказ немедленно разыскать Котошихина, который внезапно исчез. Tаубе даже предлагал прибывшему с грамотой новгородского воеводы стрелецкому капитану Репнину выделить одного из сопровождавших его стрельцов для участия в поисках. Но поиски эти, как и следовало ожидать, оказались безрезультатными. Хозяин дома, приютивший Котошихина, показал, что его жилец отъехал несколько дней назад во Псков к тамошнему воеводе и своему бывшему начальнику Ордину-Нащокину. А перебежчик в это время, облачившись в пожалованный ему шведским генерал-губернатором новый кафтан с позвякивавшими в карманах риксдалерами, продолжал строчить прошение за прошением, скрываясь неизвестно где. Котошихин умолял короля дать ему какую-нибудь должность и услать его «подалее от отечества». В то же время он упрашивал короля в случае, если последний не захочет воспользоваться его услугами, держать это письмо в строгой тайне, чтобы он мог «безопасно ехать в Москву». Щеголяя своей осведомленностью, перебежчик воспользовался случаем предостеречь короля о коварных намерениях своего бывшего начальника Ордина-Нащокина, пожалованного царем в думные дворяне за то, что он «против шведского короля стоял смелым сердцем». По словам Котошихина, Нащокин хлопотал теперь в Андрусове о восстановлении мира с Польшей с единственной целью — опять начать войну против шведов. Опасение перебежчика, что шведское правительство может пренебречь его услугами, однако, не оправдалось. Заключенный в Кардиссе мир со Швецией вовсе не был таким прочным. Пользуясь тем, что Россия еще продолжала воевать с Польшей, шведы могли в любой момент попытаться вернуть потерянные ими земли, и в этом случае «знакомый с тайнами Московского государства» угодливый подьячий мог весьма пригодиться. Фактически управлявший страной до совершеннолетия короля шведский государственный совет заслушал прошение Котошихина и «признал за благо» доставить его в Стокгольм, чтобы на месте удостовериться, «каков он в самом деле». 24 ноября 1665 года малолетний Карл XI подписал специальный указ камер-коллегии «о некоем русском Грегоре Котосикин», гласивший: «Поелику до сведения нашего дошло, что этот человек хорошо знает русское государство, служил в канцелярии великого князя и изъявил готовность делать нам разные полезные сообщения, мы решили всемилостивейше пожаловать этому русскому двести риксдалеров серебром». Одновременно нарвскому генерал-губернатору было послано извещение об отданном советом распоряжении принять Котошихина на королевскую службу. Где же был в это время сам Котошихин, по словам шведского генерал-губернатора Tаубе якобы вернувшийся во Псков, к своему бывшему начальнику Ордину-Нащокину? Как и следовало ожидать, он и не думал никуда уезжать, а был спрятан в надежном убежище, где его действительно нелегко было найти. Письмо ингерманландского генерал-губернатора Tаубе шведскому королю от 20 января 1666 года открывает этот секрет. «Поелику реченного писца, которому я запретил показываться, — писал генерал-губернатор, — видели и знают другие пребывающие здесь русские, то господин цехмейстер посоветовал мне велеть открыто схватить его и посадить в тюрьму, а потом выпустить, как будто он по оплошности сторожей бежал…» Новгородский воевода князь Ромодановский дал себя обмануть, а Tаубе поспешно заметал следы. «…чтоб не было никакого неудовольствия за то, что он здесь находится, — докладывал он в том же письме, — и не был, как того требовали, схвачен и выдан, посылаю его с курьером в Стокгольм, а воеводе написал, что по оплошности сторожей хитростью освободился, но что я приказал тщательно искать его и, если он будет пойман, выдать». В приведенном письме ингерманландского генерал-губернатора имя подьячего Посольского приказа Григория Карповича Котошихина было упомянуто в последний раз. С этого момента он опять исчез. Судя по хранящимся в Стокгольмском архиве документам, перебежчик прибыл в шведскую столицу под именем Иоганна Александра Селецкого. 28 марта король Карл XI известил камер-коллегию о пожаловании «поступившему на шведскую службу и обязавшемуся быть нашим верноподданным, бывшему русскому писцу Иоганну Александру Селецкому сто пятьдесят далеров серебром на прокормление и содержание, а также на обзаведение в здешнем краю». Осенью того же года последовал еще один королевский указ о назначении прибывшему сюда прошлой зимой из Нарвы русскому трехсот далеров серебром в год жалованья, «поелику он нужен нам ради своих сведений о Русском государстве». Щедрость короля вызвала у облагодетельствованного предателя слезы умиления. Новоиспеченный шведский чиновник обратился со вторым благодарственным письмом «к всемощнейшему и высокорожденному государю Карлусу». Льстиво перечисляя все его титулы, он не забыл, конечно, назвать короля и герцогом лифляндским, так как хорошо помнил, что отсутствие этого титула в царских грамотах всегда выводило из себя шведских вельмож. Письмо кончалось обещанием служить королевскому величеству «до смерти своей без измены» и было подписано русскими инициалами: «Г. К. К.» и, кроме того, латинскими буквами: «Иоганн Александр Селецкий». Назначив Котошихину приличное жалованье, шведское правительство, однако, не торопилось загрузить его работой. Это заставило его подать еще одну челобитную — уже в государственный совет: «Живу четвертую неделю, — жаловался Котошихин, — а его королевского величества очей не видел, так и у ваших милостей не был и поклонения своего не отдал…» Напоминая, что он живет в «Стекольне» без дела и «даром испроедается», Котошихин настаивал, чтоб ему «какая служба была учинена», просил учить его «свейскому» языку и пожаловать казенную квартиру и харчи. В своем стремлении поскорее заслужить доверие новых хозяев «униженный раб и слуга» — так подписал Котошихин свою челобитную, — зашел так далеко, что заранее соглашался на любое наказание в случае, если бы он не оправдал оказанного ему доверия: «…А ежели какое у меня письмо по-русски или каким иным языком на Русь или к русским людям сыщетца советная грамота, достоин смертной казни безо всякие пощады». Котошихин не подозревал, как скоро будет выполнена и эта его просьба. Это случилось, конечно, не потому, что он изменил шведам. Навсегда порвавший со своей родиной, отщепенец навлек на себя гнев своих новых хозяев по причине совсем иной. «Достойный Селецкий имел несчастье неумышленно убить собственного своего хозяина, бывшего русским толмачом в Стокгольме Даниила Анастазиуса по самому ничтожному пустому поводу», — с сожалением сообщал лично знавший Котошихина Боргхузен в биографическом очерке о нем. Упомянув вскользь, что убийца поссорился с Анастазиусом, приревновавшим его к своей жене, Боргхузен затем добавляет: «И он должен был вскоре сложить голову под секирой палача за таможенной заставой южного предместья». Обнаруженные профессором Иэрне новые документы о Котошихине подтвердили, что Иоганн Александр Селецкий после зачисления в штат чиновником архива поселился в южном предместье Стокгольма у служившего там же переводчика с русского языка Даниила Анастазиуса. По предложению государственного канцлера графа Магнуса Гавриила де ла Гарди, Котошихин здесь-то и сочинял свое «Описание Московского государства». Шведское правительство осталось весьма довольно его работой. Это подтверждается, в частности, тем, что рукописные копии с труда Котошихина были впоследствии обнаружены профессором Соловьевым также и в библиотеках крупнейших шведских сановников графа де ла Гарди, графа Браге и барона Риддерстольпе. Изменник, вероятно, дождался бы новых щедрых милостей, если бы его рука не потянулась к кинжалу. О совершенном Котошихиным новом, на этот раз уже чисто уголовном преступлении подробно рассказывают документы, найденные профессором Иэрне в архиве стокгольмской ратуши. 10 сентября 1667 года в суд низшей инстанции южного предместья Стокгольма прибежала взволнованная молодая женщина, назвавшаяся Марией да Фаллентина, и, плача, сообщила, что ее жилец, русский канцелярский служитель Иоганн Александр Зелецкий — так она произносила фамилию «Селецкий», — еще две недели назад, придя домой пьяным, бросился без всякого повода на ее мужа, королевского переводчика Даниила Анастазиуса, и причинил ему кинжалом несколько ран, от которых он теперь скончался. Когда случилось несчастье, ее самой не было дома; муж как раз ложился спать, пьяный жилец вошел в спальню, схватил его за плечи, ударил ногой в живот и, повалив на сундук, нанес ему испанским кинжалом четыре удара. «Так ты платишь за все сделанное для тебя добро!» — успел только крикнуть раненый и стал звать на помощь. Прибежавшая на крик свояченица стала разнимать дерущихся, но Селецкий, отведя ее руку, ударил и ее кинжалом в грудь. «Неизвестно, останется ли она жива», — всхлипнув, добавила женщина. Совершив свое черное дело, убийца не пытался скрыться. В крайнем возбуждении он ходил из угла в угол, пока не прибежали стражники и не увели его. Допрошенный через переводчика Котошихин-Селецкий не отрицал совершенного им поступка, но не смог тут же объяснить его. Он просил разрешения сделать это в письменной форме через три дня. Кроме показаний о совершенном Котошихиным убийстве, в архиве сохранилось еще одно прошение вдовы. Ссылаясь на свою бедность, она просила помочь ей получить с убийцы плату за стол, комнату и постельное белье, которыми он пользовался больше восьми месяцев, так как ей не на что похоронить мужа. «Все мои сбережения, — плакалась вдова, — ушли на содержание этого жильца, требовавшего, чтобы всего было вдоволь». Суд южного предместья определил перенести дело в городской, где оно и слушалось 11 и 12 сентября 1667 года. Когда судья спросил, признает ли подсудимый, что убил Анастазиуса, Селецкий не стал отпираться и сказал, что хорошо знает, какая кара ждет его по шведским законам. «Как бы велика ни была моя вина, она, однако, будет искуплена моей смертью», — добавил он. Посовещавшись, суд вынес приговор: «Поелику русский подьячий Иван Александр Селецкий, называющий себя также Григорием Карповичем Котошихиным, сознался в том, что он 25 августа в пьяном виде заколол несколькими ударами кинжала своего хозяина Даниила Анастазиуса, вследствие чего Анастазиус спустя две недели умер, суд не может его пощадить и на основании божеских и шведских законов присуждает его к смерти. Вместе с тем суд передает это свое решение на усмотрение высшего королевского придворного суда». Несмотря на все приложенные профессором Иэрне усилия, ему не удалось найти в архиве решения этого суда по делу Котошихина. Выяснилось, что оно сгорело во время пожара. Однако из протоколов заседания государственного совета от 21 октября 1667 года видно, что вынесенный ему смертный приговор был утвержден. Генерал-губернатор Стокгольма оберштадтгальтер Аксель Спаррэ задал на этом заседании вопрос: когда будет казнен русский канцелярист? Ответ последовал: в среду. Государственный канцлер граф де ла Гарди спросил: где будет анатомировано тело казненного — в Стокгольме или в Упсале? Аксель Спаррэ высказал мнение, что это должен сделать в Стокгольме только что прибывший сюда из Упсалы знаменитый шведский хирург Олаф Рудбек. Против этого возразил член государственного совета Петр Браге, опасавшийся, что вся эта история вызовет недовольство в России. Ему и так уже пришлось вести нежелательные разговоры с только что прибывшим в Стокгольм русским послом Иваном Леонтьевым, узнавшим, наконец, где скрывается Котошихин, и настойчиво требовавшим его выдачи. Браге отклонил это требование под тем предлогом, что, поскольку Котошихин совершил последнее преступление в Швеции, он здесь же и должен быть наказан. В связи с возникшими на заседаниях совета разногласиями по вопросу об анатомировании тела Котошихина, не было принято никаких решений. На следующий день, однако, при вторичном обсуждении этого вопроса Браге объявил, что, если русский посол пожелает, ему будет предоставлена возможность удостовериться в том, что приговор приведен в исполнение. Последние известия о судьбе беглого подьячего Посольского приказа сохранились в приходо-расходной книге уже не этого приказа, а стокгольмской канцелярской коллегии за 1667 год. В ней отмечено, что в связи с казнью Селецкого причитающееся ему жалованье поступило в доход казны. Эта же канцелярская коллегия вынесла 8 ноября 1667 года решение о назначении вдове убитого толмача Анастазиуса ежегодного пособия в сумме восьмидесяти четырех с половиной риксдалеров серебром из жалованья Селецкого. Но, кроме того, некоторые любопытные сведения о судьбе останков казненного содержатся также и в найденном профессором Соловьевым биографическом очерке о Котошихине, написанном Олафом Боргхузеном. Последний сообщает, что тело Котошихина после казни было перевезено в Упсалу и все же анатомировано там высокоученым профессором магистром Олафом Рудбеком. «Утверждают, — заканчивает Боргхузен свое сообщение, — что кости его до сих пор хранятся в Упсале, как некий монумент, нанизанные на медные и стальные проволоки». Во время занятий на медицинском факультете древнейшего шведского университета скелет Котошихина, его нанизанные на медные и стальные проволоки кости использовались как наглядное пособие. Tаким образом, если бы кто-нибудь вздумал разыскивать в Швеции могилу автора сочинения «О России в царствование Алексея Михайловича», его поиски не дали бы результатов: Котошихин никогда не был погребен. Примечания:3 Протопресвитер — старший священник в соборе. 30 169, то есть 7169 год по старому летосчислению приходится на одну треть на 1660 год и на две трети на 1661 год. 31 В полы — в половину. 32 Ратификационная грамота — документ, подтверждающий одобрение международного договора высшим органом государственной власти. 33 Ингерманландия — Ингерманландия, Ингрия или Ижорская земля, — область по берегам Невы и побережью Финского залива, входившая в состав Московского государства. С 1583 по 1595 и с 1609 по 1702 гг. она находилась под властью Швеции. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
