• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

«Хапун» или по-русски «хапок» – так в белорусском народе называли кампанию Москвы по истреблению национальной интеллигенции в 1937-1938 годах. Слово «хапок» происходит от слова «хапаць», то есть «хватать».

Об этой чудовищной операции вслух заговорили только при дарованной Горбачевым гласности. До 1985 года любые публикации на эту тему были запрещены. Правда, имел место один-единственный непродолжительный период в истории республики, когда Москва разрешила огласить кое-какую информацию, да и то слишком дозированную.

Этот период связан с хрущевским правлением. Притом с той его частью, когда над головой Никиты Сергеевича собиралась гроза и ему лично грозило смещение. Тогда он в срочном порядке вызывал в Москву белорусских руководителей и разрешал им обнародовать факты, дискредитировавшие его противников.

То есть он не сожалел о случившемся, не раскаивался в жестокой политике центра, а использовал руководителей Белоруссии в качестве средства борьбы с оппонентами, выпуская их на трибуну для обличения своих врагов.

Карт-бланш для белорусов

В июне 1957 года соратники Никиты Сергеевича – Молотов, Маленков, Каганович и другие влиятельные члены Президиума ЦК КПСС решили сместить его с поста Первого секретаря ЦК и вообще ликвидировать эту должность. Семеро высказались «за», трое были против. И тогда Хрущев нашел спасительный выход – с помощью поддержавших его военных и аппарата ЦК срочно созвал Пленум.

В пятницу 21 июня белорусские руководители, являвшиеся членами и кандидатами в члены ЦК КПСС, а также членами Ревизионной комиссии КПСС, были неожиданно вызваны в Москву. Им велели прибыть немедленно, самолетом. Днем раньше туда был вызван первый секретарь ЦК Компартии республики К. Т. Мазуров. Вечером 21 июня Председатель Совета Министров республики Н. Е. Авхимович и другие руководители Белоруссии прибыли в столицу. Их сразу же с ранее приехавшим Мазуровым привели к Хрущеву. Он поставил задачу: надо выступить на Пленуме и вывести на чистую воду Молотова, Маленкова и Кагановича.

– «Сябры», Маленков – ваш любимый друг, – съехидничал Никита Сергеевич. – Вы, наверное, еще до сих пор помните его приезд в Минск.

Хрущев имел в виду карательную миссию Маленкова, с которой он побывал в Белоруссии в тридцатые годы. Никита Сергеевич сыпал соль на не прошедшую за два десятилетия рану. Но он не знал белорусов.

Давая карт-бланш Мазурову, Хрущев рассчитывал, что белорусский руководитель расквитается с виновником полного разгрома кадров в республике по полной программе. Но осторожный Кирилл Трофимович, не работавший в центральном аппарате в Москве, инстинктивно сторонившийся кремлевских интриг, не оправдал надежд Никиты Сергеевича, хотя и встал на его сторону.

Мазурову предоставили слово лишь на пятый день работы Пленума, на вечернем заседании 26 июня. Он разделал «антипартийную группу» под орех, расточал похвалы Никите Сергеевичу, требовал сурового наказания для оппозиционеров. Но о злодеяниях Маленкова в Белоруссии не сказал ни слова, ограничившись двумя абстрактными фразами: «При решении вопроса о Молотове, Кагановиче и Маленкове должна быть принята во внимание их антипартийная, по существу, преступная деятельность по организации массового террора против военных, хозяйственных и партийных кадров в 1937-1938 годах. Эти люди безосновательно спрятались за фигурой Сталина, они сами нанесли непоправимый вред нашей партии и должны за это дело ответить».

Ох, уж эти покладистые белорусы! Они не воспользовались предоставленной им возможностью публично заклеймить позором убийц лучших сыновей своего народа, разработав, по их разумению, хитроумную комбинацию. Мазуров сказал, что он, как политический руководитель, выступит с политической речью, а подробно о репрессиях пускай расскажет Председатель Совмина – ему тоже сказали выступать, он член ЦК КПСС.

Предсовмина Николай Ефремович Авхимович, бесстрашный человек, один из организаторов партийного подполья и партизанского движения в годы Отечественной войны, не был в восторге от отведенной ему роли. Он никогда не лез в большую политику, старался быть подальше от московских дворцовых игр, которые всегда плохо кончались. В этом убеждала горькая судьба его многочисленных предшественников на посту Предсовмина республики, которые один за другим исчезали в подвалах Лубянки.

Увидев, что Авхимович сник, Мазуров, когда они остались наедине, включил на полную громкость радио в гостиничном номере и сказал:

– Николай, не волнуйся, очередь до тебя не дойдет. Записалось огромное количество народу – 215 человек. Двум человекам от одной республики не дадут выступить.

– Ты думаешь? – переспросил повеселевший Авхимович.

– Уверен.

– Значит, протокол? – догадался Авхимович.

Мазуров молча кивнул. Ну, конечно же, непроизнесенные речи прежде чем приобщить к материалам Пленума и сдать в архив, снабдив устрашающими грифами «Строго секретно» и «Снятие копий воспрещается», тщательно изучат и доложат Никите Сергеевичу, кто о чем намеревался сказать. Не найдут и в выступлении Предсовмина о злодеяниях раскольников в Белоруссии, головы не сносить. А так и волки будут сыты, и овцы целы. «Волки», по разумению хитроумных белорусских руководителей, это – центр, «овцы» – они сами.

Очередь до Авхимовича, как и предполагал Мазуров, не дошла. Непроизнесенный текст выступления Николая Ефремовича я обнаружил в архиве, работая в ЦК КПСС. В Минске, работая в ЦК Компартии республики в 1980-1985 годах, я лично знал Авхимовича, последние годы он числился научным сотрудником в Институте истории партии при ЦК КПБ, мы много общались по служебным делам. Никогда он не рассказывал мне о своем несостоявшемся выступлении на июньском (1957 г.) Пленуме ЦК КПСС.

Из непроизнесенного текста выступления Председателя Совета Министров Белорусской ССР Н. Е. Авхимовича на июньском (1957 г.) Пленуме ЦК КПСС:

«Я хотел бы предъявить счетот коммунистов Белоруссии за те жертвы, которые понесланаша партия в годы жестокого произвола 1937-1938 годов.

В 1937-1938 годах из 100 секретарей РК (а у нас было тогда 100 районов) только 3 секретаря случайно уцелели. Это Кравченко, Новиков Мартин и здесь сидящий на Пленуме тов. Чернышев Василий, который тогда был секретарем Жлобинского РК. Он сам расскажет, как он уцелел случайно, а остальные были объявлены врагами народа, и большинство погибло.

Далее, все первые секретари ЦК КПБ и председатели СМ и Верховного Совета от 1918 и до 1938 года, до тов. Пономаренко, все объявленыврагами народа, и большинство погибло, а этобыли известные в партии люди: Голодед, Гамарник, Гикало, Криницкий, Кнорин, Адамович, Стакун, Волкович, Червяков.

А разве только партработники? А президенты нашей Академии наук Горин, Сурта, Домбаль где? Там же! Ректоры Минского университета, писатели Чарот, Головач, Жилунович. Военные работники БВО Егоров, Уборевич, Белов.

Кстати, здесь говорили о причастности к делу Гикало тов. Маленкова. Я по этому поводу хочу сделать заявление, которое прошу иметь в виду при проверке этого дела.

ВБелоруссии есть документ о невинно уничтоженном писателе Жилуновиче, академике нашей Академии наук. Так вот с этого ареста начинается дело на тов. Гикало. Арестовали Жилуновича и добивались от него показаний на первого секретаря ЦК КПБ Гикало, он не давал этого показания и стал давать такие показания после посещения Минска тов. Маленковым. В деле есть справка о том, что после того, как в тюрьме МГБ тов. Маленков участвовал в допросе Жилуновича и дал указания бить последнего, из того «выбили» показания на Гикало. И когда Жилунович впоследствии отказывался от своих неправильных показаний, его направили в психиатрическую больницу, там он умер, а показания первые были в основе дела Гикало, и он был невинно расстрелян. Это все видно в деле на тов. Гикало. Я об этом говорю второй раз, один раз уже говорил тов. Комарову.

Я это говорю в связи с предложением тов. Кагановича о том, чтобы не ворошить дела старые, так как это будет, как он сказал, развенчивать Сталина.

Я не верю, что они за Сталина хлопочут. И не верю не случайно. Вот здесь присутствует тов. Пономаренко, он сам, может быть, об этом расскажет, я это от него слышал не сегодня, а давно, лет 15 тому назад или даже до войны.

В 1938 году был подготовлен арест в Белоруссии писателей Я. Купалы и Якуба Коласа. Уже ордер был подписан, но, как рассказывает тов. Пономаренко, усомнившись в правильности такой меры по отношению к тт. Купале и Коласу, он поехал к тов. Сталину и начал говорить о необоснованности ареста этих писателей. Так чем кончилось их дело: их вместо ареста тогда же наградили орденами Ленина, и они оба в войну проявили себя как настоящие патриоты, и один и другой честно, до последних дней своей жизни верно служили Родине. А Я. Колас последние годы своей жизни был членом ЦК КПБ и депутатом Верховного Совета СССР.

Значит, я из этого делаю вывод, что если бы люди, которые были около Сталина, не выслуживались бы на кровавых делах, не читая не подписывали списками дела-приговоры, а как честные коммунисты говорили бы Сталину правду, не пролилось бы столько крови наших людей.

Я думаю, что они были плохие помощники Сталину, они у него возбуждали в последние годы жизни жажду к репрессиям. Они ловко пользовались слабостями и недостатками Сталина, подливая масло в огонь. И я думаю, тов. Каганович, ворошить дела надо, это не будет вредно, особенно для тех, кто не виновен, а прольет свет на настоящих заплечных дел мастеров. Это надо ради уроков и семей, чьи родные и близкие безвинно погибли».

Белорусские руководители второй половины 50-х – первой половины 60-х годов не отличались смелостью перед союзным центром. Наверное, перед ними маячили судьбы их предшественников.

19 октября 1961 года. Пятое (утреннее) заседание ХХII съезда КПСС. Выступает первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии К. Т. Мазуров. В отличие от представителей других союзных республик, которые гневно клеймили действия раскольников в их регионах, Мазуров, как и четыре года ранее, на июньском Пленуме ЦК 1957 г., предельно осторожен и осмотрителен.)

Из выступления первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии К. Т. Мазурова на ХХII съезде КПСС:

«На июньском Пленуме ЦК в 1957 году приводились материалы, свидетельствующие о том, что Молотов, Каганович и Маленков лично повинны в массовом избиении кадров партии, грубейших нарушениях советской законности. Они тогда каялись на Пленуме, фарисейски признавали свою косвенную вину в преступлениях, совершенных Ежовым, Берией и их подручными. Тогда еще не все было известно членам ЦК. Уже после разгрома антипартийной группы коммунисты помогли Центральному Комитету разоблачить до конца организаторов антипартийной группы, в частности Маленкова.

Особенно тяжелы и трагичны плоды деятельности этого человека в белорусской партийной организации. Как известно, в 1935-1936 гг. в партии проходила проверка и обмен партийных документов. Маленков, работая в то время в аппарате ЦК, использовал эту кампанию для избиения честных коммунистов и вместе с Ежовым создал версию о существовании в Белоруссии разветвленного антисоветского подполья, которое возглавляли будто быпартийные и советские руководители республики. На основании этой версии в Компартии Белоруссии при обмене партийных документов была исключена из партии половина всего состава партийной организации.

Когда председатель Совнаркома республики тов. Голодед на пленуме ЦК Компартии Белоруссии поставил под сомнение итоги проверки и обмена партийных документов, Маленков выехал в Белоруссию и учинил разгром руководящих кадров республики. В результате егодеятельности вовремя его пребывания в Белоруссии почти весь руководящий состав республики, в том числе секретари ЦК, председатель Совнаркома, наркомы, многие руководители местных партийных и советских органов и представители творческой интеллигенции были исключены из партии и многие из них арестованы.

Все эти ни в чем не повинные люди сейчас реабилитированы, причем многие посмертно.

Теперь еще более понятным становится поведение Маленкова и других фракционеров, всячески стремившихся замести следы своих преступлений перед народом. Коммунисты Белоруссии считают невозможным дальнейшее пребывание Маленкова в партии».

Из статьи Т. Протько «Объединенное антисоветское подполье» («Энциклопедия истории Белоруссии», т. 1, Минск, 1993 г.):

«ОАП, общее название «антисоветских диверсионно-вредительских, шпионских, террористических и повстанческих организаций», вымышленных в 1937-38 гг. сотрудниками НКВД БССР, чтобы привлечь к уголовной ответственности и организовать ряд политических процессов в Белоруссии. Главный мотив обвинения членов «ОАП» – «борьба против Коммунистической партии и советского правительства». К членам «ОАП» были причислены также активные сторонники «генеральной линии» ВКП(б), которые должны были отвечать за ошибки, допущенные в ходе «социалистического строительства».

Согласно обвинительным актам, «ОАП» состояло из 6 самостоятельных организаций: «правых», «бундовско-сионистской», «национал-фашистской», «троцкистско-террористической», «шпионско-повстанческой», «эсеровской». Подводя итоги «борьбы» с «ОАП», начальник 4-го отдела УГБ НКВД БССР 1.6.1938 г. писал: «Уже в 1930-31 годах троцкисты, правые, нацфашисты, эсеры, бундовцы, меньшевики, сионисты, пеовяки, церковники и сектанты в своей борьбе против нас слились вместе и имели свой объединенный антисоветский центр, которым руководили польские, немецкие и латвийские разведывательные органы. Объединение антисоветских сил в борьбе против советской власти было столь тесным, что иногда трудно распознать, где кончается троцкистское подполье и где начинается национал-фашистская или правая организация».

В 1937-38 гг. за участие в «ОАП» было арестовано и осуждено свыше 2570 человек, в том числе 1015 «церковников и сектантов», 585 «эсеров», 377 «троцкистов и зиновьевцев», 198 «бундовцев», 177 «правых», 138 «национал-фашистов», 57 «клерикалов», 27 «сионистов», 7 «меньшевиков». Значительная часть членов «ОАП» до ареста работала на руководящих должностях в партийном, советском и хозяйственном аппарате республики. Как участники «ОАП» были арестованы 23 члена ЦК КП(б)Б и ЦК ЛКСМБ, 16 членов ЦИК и СНК БССР, «изобличено» 40 наркомов и их заместителей, 24 секретаря окружных, городских и районных комитетов КП(б), 20 председателей окружных, городских и районных исполнительных комитетов, 179 руководящих советских и хозяйственных работников, 25 академиков и научных работников АН БССР, 20 писателей и литературных работников.

Обвинения основывались исключительно на показаниях свидетелей и признаниях арестованных, полученных после жестоких пыток. Руководители и активные члены организаций «ОАП» были приговорены к расстрелу, остальные – к разным срокам исправительно-трудовых лагерей. Реабилитация членов «ОАП» происходила в течение 1955-1989 гг.»

Г. А. Куманев, военный историк:

«О прямой ответственности Сталина за развязанные репрессии и за гибель вследствие этого многих безвинных советских граждан П. К. Пономаренко говорил с какой-то досадой и огорчением. Белорусская республика от тех беззаконий сильно пострадала. Ведь, по его словам, в 1937-1938 годах из 100 уцелели только три секретаря: Чернышев, Кравченко и Новиков. Тогда же были объявлены «врагами народа» все секретари ЦК Компартии Белоруссии, председатели Совнаркома БССР и председатели ЦИК или Президиума Верховного Совета БССР, которые занимали эти посты с 1918 по 1938 годы, за исключением самого Пономаренко, который был избран первым секретарем ЦК ВКП(б) в 1938 году.

Оказались подвергнутыми репрессиям и многие деятели белорусской культуры. Уже были подписаны ордера на арест Янки Купалы и Якуба Коласа. «Мне пришлось лично ходатайствовать за них перед Сталиным. Только это решило их судьбу, спасло, без всякого преувеличения, от печальной участи», – заметил П. К. Пономаренко».

Выступление первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии Н. С. Патоличева на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС:

«Товарищи, мы прослушали подробный доклад товарища Маленкова, выступления товарищей Хрущева, Молотова, Булганина, Кагановича, и перед каждым из нас сейчас раскрыта полная картина, и у меня, например, первой возникла та мысль, что 3 месяца – не такой уж большой срок, который потребовался, чтобы разоблачить и обезвредить столь хитрого и опасного врага партии и государства, каким оказался Берия.

Надо сказать, что руководители партии и правительства, члены Президиума Центрального Комитета в таком сложном деле проявили стойкость и решительность и, я бы сказал, необходимую гибкость и умение.

Больше всего, товарищи, радует то, что члены Президиума Центрального Комитета в сложный и ответственный момент для партии и государства действовали сплоченно, действовали так, как это и требовалось от ленинско-сталинского Центрального Комитета. Теперь наш Центральный Комитет будет еще сильнее, еще монолитнее, а под его руководством и вся наша партия.

Мы, члены Центрального Комитета, одобряем действия Президиума Центрального Комитета.

Хотел бы сказать по национальному вопросу. Как известно, Берия в своих враждебных авантюристических целях выступил под флагом якобы ликвидации извращений национальной политики нашей партии, а на самом деле это было еще невиданное в истории советского государства действительноизвращение ленинско-сталинской национальной политики, извращение, рассчитанное на подрыв доверия к русскому народу, на разрыв великой дружбы народов нашей страны.

Я, например, считаю, что это была самая настоящая диверсия со стороны Берия. Видимо, впервые в истории нашего многонационального государства имеет место то, когда опытные партийные, советские кадры, преданные нашей партии, снимаются с занимаемых постов только потому, что они русские.

Начальник Могилевского областного управления МВД тов. Почтенный почти всю жизнь работает в Белоруссии и не менее 20 лет на чекистской работе. Снят Берия только за то, что он русский.

Берия одним взмахом без ведома партийных органов, а в Белоруссии без ведома ЦК Белоруссии снял с руководящих постов русских, украинцев, начиная от министра МВД Белоруссии, весь руководящий состав министерства и областных управлений. Готовилась такая замена до участкового милиционера включительно.

Берия своими враждебными действиями в национальном вопросе нанес огромный вред. Мне думается, что Президиум Центрального Комитета незамедлительно все это поправит, даст правильные четкие указания партийным организациям в национальном вопросе на основе учения Ленина – Сталина.

Что касается укрепления МВД и улучшения руководства со стороны партийных органов, необходимо, с моей точки зрения, решительно ликвидировать последствия враждебной деятельности Берия в деле расстановки кадров.

Надо восстановить на прежних местах изгнанные им, Берия, кадры и тем самым показать, что все это никакого отношения не имеет к линии нашей партии, к деятельности Центрального Комитета.

Далее, так как Берия изгнал из ЧК всех партийных работников, направленных партией в органы для их укрепления, необходимо возвратить эти кадры и послать дополнительно партийных работников.

Молотов. Все партийные кадры?

Патоличев. Почти все, которые посылались за последнее время.

Г о л о с с м е с т а. Была директива отчислить.

Молотов. Всех не отчислишь. Там большинство честных.

Патоличев. Именно честных. Берия засорил чекистские кадры политически сомнительными людьми. Он их набрал, подобралне случайно, ему нужны были головорезы. Необходимо решительно очистить органы от этих людей.

Далее, я хотел сказать, товарищи, что в Чека работает немало честных людей. Они, как могли, сопротивлялись действиям Берия, его действиям на отрыв органов от партии. Я могу приводить очень много примеров по Белоруссии, но в этом нет необходимости. Остановлюсь только на нескольких. Дело доходило до того, что однажды министр МВД товарищ Баскаков был в кабинете первого секретаря ЦК. Ему позвонил Берия и говорит: «Ты где?» – «В ЦК, у первого секретаря». – «Иди к себе, позвони». Товарищ Баскаков доложил, что было такое требование,пошел, позвонил. Было дано указание собрать национальные данные отчекистских органов, не докладывая об этом ЦК Белоруссии. Но товарищ Баскаков немедленно доложил ЦК. Он отказался писать записку, тогда его вызвали в Министерство в Москву и заставили писать, а затем как неугодного прогнали.

Яхочу сказать, товарищи, что Берия не только в партии, в народе, но и в органах не имел и не мог иметь опоры. Этим и вызваны его действия по изгнанию партийных работников, честных чекистских кадров из органов и засорение этих органов своими людьми, ему угодными.

Товарищи, я полностью согласен с высказываниями членов Президиума Центрального Комитета относительно необходимости усиления партийной работы, усиления политического воспитания коммунистов, трудящихся, более успешного решения целого ряда неотложных хозяйственных задач. Мы из этого сделаем для себя самые необходимые выводы.

В заключение хочу сказать. Разоблачение врага и авантюриста Берия еще и еще раз напоминает, как дорого нам единство рядов партии, единство и сплоченность руководящего ядра нашей партии.

Президиум Центрального Комитета благодаря своему единству, сплоченности сделал неоценимое дело – уберег партию и государство от большой беды. При таком единстве мы непобедимы. Это единство надо беречь как зеницу ока.

Настоящий Пленум Центрального Комитета показывает непоколебимую сплоченность и стойкость ленинско-сталинского Центрального Комитета.

Товарищи, я считаю своим партийным долгом заявить, что партийная организация Белоруссии, как и вся наша партия, активно поддержит действия ЦК, теснее сплотится вокруг нашего ленинско-сталинского Центрального Комитета».

«Дела» Притыцкого и Купревича

Июль 1953 года. В Минске проходит пленум ЦК Компартии республики. В докладе Н. С. Патоличева, в ряде выступлений упоминалось так называемое «Дело С. О. Притыцкого», возникшее в пору его работы первым секретарем Гродненского обкома партии. В чем суть этого «дела»? Пояснения на сей счет пленуму дал сам Сергей Осипович, будучи в тот период заместителем заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПБ.

Из стенограммы выступления С. О. Притыцкого:

«Я не знаю, где Берия и что с ним, но я утверждаю, что его правой рукой вовраждебной, антипартийной и антигосударственной деятельности на территории Белоруссии был Цанава. На самом деле, товарищи, когда речь идет о противопоставлении органов МВД партии, попытке поставить органы МВД над партией, подчинить партию органам МВД, тоя спрашиваю, разве Цанава этого не делал, разве Цанава не противопоставлял органы МВД партии, разве он не пытался поставить органы МВД над партией и не контролировал через органы МВД деятельность партийных органов? Кому из руководящих работников республики и секретарей обкомов партии не известно, что при Гусарове Цанава навязывал свою волю, по существу диктовал Центральному Комитету партии, о чем упоминали здесь товарищи.

(Цанава (Джанджава Л. Ф.) – нарком внутренних дел, нарком госбезопасности БССР в 1938-1941 гг., заместитель начальника Управления особых отделов НКВД СССР в 1941-1942 гг., одновременно в 1941-1943 гг. начальник особого отдела Западного, Центрального фронтов. В 1943-1951 гг. нарком (министр) госбезопасности БССР. В 1951-1952 гг. заместитель министра госбезопасности СССР. С 1952 г. находился на пенсии. В 1953 г. после ареста Берии был арестован. В 1955 г. покончил жизнь самоубийством в тюрьме.

Гусаров Николай Иванович – первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии в 1947-1950 гг., предшественник Н. С. Патоличева, русский, из «привозных», прежде работал первым секретарем Пермского обкома партии, в аппарате ЦК ВКП(б). Снят с должности руководителя республиканской партийной организации «за неправдивое информирование ЦК ВКП(б) о состоянии дел в республике», «игнорирование коллегиальности руководства», «самоличное изменение решений Бюро ЦК», «неправильное отношение к критике недостатков». – Н. З.)

Он пытался это делать и при тов. Патоличеве, правда, не в такой наглой форме и не в таких размерах. Я согласен с тт. Климовым и Ветровым, что, видимо, тов. Патоличеву было нелегко работать, когда за спиной Цанавы стояло по меньшеймере 5-6 членов Бюро ЦК партии. Кто не знает о том, что по отношению к руководящим работникам республики, в том числе к работникам партийного аппарата, решающее слово принадлежало Цанаве? А разве он не шельмовал честных работников, разве он не организовывал слежку за руководящими партийными работниками? Если бы тов. Климов коснулся этого вопроса, он мог бы рассказать, как зам. председателя Молодечненского облисполкома тов. Марков вербовался Цанавой для того, чтобы подслушивать и следить за Климовым, а после этого докладывать органам МВД, что делается на квартире у тов. Климова, о чем Климов разговаривает со своей женой.

(Климов Иван Фролович – один из организаторов партийного подполья и партизанского движения в Белоруссии во время Великой Отечественной войны, в 1953 г. первый секретарь Молодечненского обкома партии; Ветров Иван Дмитриевич – крупный деятель партизанской войны в Белоруссии, командир партизанского соединения в Полесской области, в 1953 г. первый секретарь Полесского обкома Компартии Белоруссии.- Н. З.)

Между прочим, одними из излюбленных выражений Цанавы были «троцкист», «провокатор». Достаточно было Цанаве эту кличку приклеить любому руководящему работнику, как все шарахались в сторону от данного товарища и ему не было оправданий, потому что «так сказал сам Цанава». (Голоса: правильно.)

А разве Цанава не изгонял из органов МВД честных товарищей и не окружал себя угодными ему подхалимами и карьеристами, вроде Фролова, который за особое усердие в стряпании фальшивок против Гродненского обкома партии был выдвинут заместителем министра МВД. Пусть сами чекисты скажут, так это или нет.

Но возникает другой вопрос. Почему не менее распоясавшийся и не менее обнаглевший, чем Берия, Цанава мог творить подобные безобразия и все это ему сходило?

Это происходило потому, что такие члены Бюро ЦК КПБ, как Козлов, Клещев, Зимянин, Абрасимов, пренебрегая партийными принципами, а руководствуясь чисто личными соображениями собственного благополучия, потворствовали ему. Некоторые товарищи, как, например, Абрасимов, считали за особое достоинство быть в личных дружественных взаимоотношениях с Цанавой, а отдельные из членов Бюро ЦК партии помогали Цанаве творить эти дела. Разрешите привести некоторые факты.

(Козлов Василий Иванович – Герой Советского Союза, один из организаторов партийного подполья и партизанского движения на оккупированной немцами территории Белоруссии, в 1953 г. Председатель Президиума Верховного Совета БССР; Клещев Алексей Евгеньевич – Герой Советского Союза, видный организатор партизанского движения, в 1953 г. Председатель Совета Министров БССР; Зимянин Михаил Васильевич – в 1953 г. второй секретарь ЦК Компартии Белоруссии; Абрасимов Петр Андреевич – заместитель Председателя Совета Министров БССР в 1953 г. – Н. З.)

В 1949 году на ХIХ съезде КПБ, на совещании руководителей делегаций во время выдвижения кандидатур в руководящие органы КПБ мною был дан отвод бывшему начальнику Гродненского областного управления МГБ Фролову, как недостойному быть членом Центрального Комитета.

Кстати сказать, партийная организация областного управления МГБ провалила его на выборах. После этого, вопреки Уставу партии, Зимянин позвонил, чтобы его избрали от другой партийной организации. (С мест: в парторганизации кирпичного завода.)

Вот видите, товарищи подсказывают. Его пришлось избрать от парторганизации кирпичного завода. Вот каким авторитетом пользовался Фролов, что даже в своей партийной организации МГБ он не был избран.

Помню, все секретари обкомов партии со мной единогласно согласились, и кандидатура Фролова была вычеркнута из списка.

Но дело в том, что, когда узнал об этом Цанава, то на второй же день в экстренном порядке было созвано вторичное совещание в кабинете у Гусарова, уже с присутствием Цанавы, который, не допуская каких-либо возражений, настоял на включении кандидатуры Фролова в список для тайного голосования, правда, уже не в члены, а кандидатом в члены ЦК КПБ. Таким образом, Цанава навязывал свою волю не только Бюро, а и съезду партии.

С этого момента началась травля Гродненского обкома партии, которая продолжалась три года.

Деятельность Гродненского обкома партии была парализована, ибо он не успевал отбиваться от атак Цанавы и его прислужников.

В чем это выражалось? Например, в Радуньском районе начальником УМГБ работал Серебренников – пьяница и политически ограниченный человек, который противопоставил себя райкому партии, заявляя, что «я райкому партии не подчиняюсь и не будь я Серебренниковым, если не сверну голову секретарю райкома партии Козеловко».

Обком партии проверил этот факт и на закрытом бюро Серебренникову записал выговор. После этого Притыцкий был вызван на закрытое Бюро Центрального Комитета КПБ. Постановление Бюро обкома партии отменили. Таким образом, реабилитировали Серебренникова, как бы сказав ему: «Продолжайте в том же духе». Притыцкому записали: «Указать». А Козеловко спустя некоторое время под предлогом перегибов в области сельского хозяйства был снят с работы.

То жесамое, примерно, произошло после того, как обком партии подверг критике деятельность бывшего начальника Лидского ГРО МГБ тов. Талерко, который по указанию Фролова стал проверять деятельность Лидского райкома партии. Я уже не говорю о тех бесчисленных, фантастических измышлениях, которые следовали и в открытом и в зашифрованном виде из Минска в Москву «о якобы политическом неблагополучии в Гродненской области».

Вот, например, в 1949 году в Желудокском районе, в колхозе имени Булганина, женщины хотели убирать рожь единолично. На этой почве возникло недоразумение, и в Москву было доложено, что в Гродненской области восстание колхозников против Советской власти. Выезжали комиссии из Москвы и из Минска, две недели проверяли. Вот тов. Захаров – он участник этой комиссии. Эти комиссии ничего не могли обнаружить, никакого восстания. (Смех в зале.)

Спрашивается, для чего это нужно было делать? Для того, чтобы дискредитировать, терроризировать областной комитет партии, не дать нормально работать в тяжелый период коллективизации. Вот в чем заключаются, тов. Козлов, перегибы, которые вы приезжали проверять. (Смех в зале.)

Вот еще один пример о гнусной и подлой деятельности Цанавы и беспринципности отдельных членов Бюро ЦК КПБ. 18 июля 1950 года на пленуме Гродненского обкома партии в проекте постановления было записано, что органы МГБ плохо содействуют делу коллективизации. Наряду с этим отдельные товарищи: Киштымов – зам. председателя Гродненского облисполкома, Сукачев – пред. Гродненского райисполкома выступили с критическими замечаниями в адрес Фролова. И вот что из этого получилось. Пленум еще не закончил свою работу, как по настоянию Цанавы от нас была потребована стенограмма пленума. А спустя два дня от нас потребовали неправленую стенограмму пленума, хотя на этом пленуме присутствовал секретарь ЦК КПБ тов. Ганенко, который мог бы доложить ЦК КПБ о том, как прошел пленум обкома партии. А 2-го августа к нам приехала «чрезвычайная» комиссия в составе Козлова, Цанавы, Абрасимова и Макарова. «Комиссия» по отношению к членам бюро обкома партии применяла невиданные в партийной практике методы шантажа, третирования и запугивания, а отдельных секретарей райкомов партии держали по два часа навытяжку. Вот, к примеру, тов. Турика, который здесь присутствует, тов. Яскевича и других, и допрашивали их, как они смели голосовать за проект постановления пленума обкома партии, в котором упоминались органы МГБ. Мне скажут, что это невероятно, я с этим согласен, но это факт. Комиссия побыла два дня в Гродно и представила на Бюро ЦК справку, которую, кстати сказать, комиссия скрыла от Гродненской парторганизации, постеснялась дать ту стряпню, которую сделали в угоду Цанаве. После этого Притыцкий был снова вызван на закрытое Бюро ЦК КПБ, где тов. Абрасимов, без никакого зазрения совести, от имени комиссии, в угоду Цанаве, внес предложение снять с работы секретарей обкома Притыцкого, Романова, а зам. председателя облисполкома тов. Киштымов к этому времени уже был снят с работы в срочном порядке, правда, позже он был восстановлен.

Я спрашиваю у тт. Козлова, Абрасимова и у тов. Макарова, этот вопрос им задал и тов. Королев: чем руководствовалась комиссия и во имя какой цели вы это делали?

Благодаря упорству тов. Патоличева и вмешательству ЦК КПСС это предложение не было осуществлено. И когда тов. Козлов отвечает на вопрос Королева, вы меня простите, тов. Козлов, мне как коммунисту стыдно за вас, так выкручиваться, как выкручиваетесь здесь на пленуме ЦК, просто стыдно. Если есть у вас объективность, то вы сегодня на пленуме ЦК должны были признать, что допускали грубейшую ошибку. Когда речь идет о деле Притыцкого, о глубине дела, я вас спрашиваю, на что вы намекаете. Если у вас есть что-либо к Притыцкому, то дайте пленуму ЦК ответ, что вы к нему имеете. (Голоса из зала: правильно.)

Если речь идет о глубине дела, то я доложу пленуму. Когда Цанава и Фролов не смогли сесть на шею обкома партии, как сидели на шее Центрального Комитета, Цанава решил свернуть голову Притыцкому, сделать то, чего не сделали польские фашисты. Я говорю об этом потому, что предыдущие товарищи упоминали обо мне.

Но я считаю, что если против меня враги нашей партии и советского народа фабрикуют дела, то это значит, что ятвердо стою на правильной линии, что я стою на партийных позициях, которые я не променяю на личное благополучие, так, как это делают некоторые члены Бюро ЦК, говорящие о глубине дела Притыцкого. (Аплодисменты.)»

Из выступления Сергея Осиповича следует, что МГБ республики в лице его руководителя Цанавы и областное управление МГБ в лице его начальника Фролова «копали» под первого секретаря обкома партии просто так, без всякого на то основания, из-за присущей им природной зловредности. Ярлыки, навешанные им, в духе той терминологии, которая зазвучала в речах партийных функционеров после ареста Берии. И примеры, которые привел Притыцкий, были в том же духе – мол, Цанава хотел поставить партийные органы под свой чекистский контроль. Его работники настолько были уверены в своей вседозволенности, что начали проверять райкомы партии!

И все же в выступлении Сергея Осиповича чувствуется какая-то недосказанность. Причины конфликта с начальником областного управления МГБ Фроловым выглядят неубедительно. В интерпретации Притыцкого получается, что Фролов начал его травлю после того, как он отвел кандидатуру чекиста в состав ЦК КПБ. «С этого момента началась травля Гродненского обкома партии, которая продолжалась три года», – говорит Притыцкий. Следовательно, все примеры, которые он привел в своем выступлении, относились именно к этому периоду времени.

Возникает закономерный вопрос: на основании чего Сергей Осипович отвел кандидатуру Фролова? Какие поступки главного чекиста области возмутили первого секретаря? Ответа в его выступлении нет.

Одной-двумя фразами коснулся причин этого конфликта в заключительном слове на пленуме первый секретарь ЦК Компартии республики Н. С. Патоличев. Именно коснулся, притом причин не главных, а второстепенных. То есть всей правды не сказал.

Из заключительного слова Н. С. Патоличева на июльском (1953 г.) пленуме ЦК Компартии Белоруссии:

–  Позвольте ответить или высказать своемнение на поставленные вопросы в выступлениях участников пленума. На пленуме ЦК много говорилось о Цанаве. Я уже сказал в своем докладе, что Цанава действовал неправильно, что он клеветал на людей, сталкивал руководящих работников между собой, разобщал Бюро ЦК.

Почему он так долго действовал, а члены Бюро ЦК знали и мер не принимали? На этот вопрос, товарищи, можно ответить.

Я на этот вопрос отвечаю так. Цанаве удалось так разобщить работников Бюро ЦК, что всякий более или менее заслуживающий внимания вопрос, относящийся к кадрам, всегда вызывал различные толкования, различные предложения, различные мнения и трудно было решать эти вопросы.

Можно ли было своевременно призвать к порядку Цанаву? Да, можно. Но для этого нужно было единство хотя бы в минимальной степени.

К моему приезду в Белоруссию, как я понял по обстановке, в Бюро ЦК никакого единства не было, была очень сильная разобщенность. И хотя при различных таких встречах по поводу Нового года или какого-либо праздника всегда товарищи пытались обниматься, целоваться, ненавидя друг друга. Это мне в глаза бросалось, и все это нужно было преодолевать.

Считаю, и раньше я об этом говорил и сейчас могу сказать, что сильно повинны в том, что не был своевременно разоблачен Цанава, тт. Козлов и Абрасимов, которые были с ним в очень близких приятельских отношениях.

Знали ли они, что Цанава враждебно действует? Я думаю, что они не знали, они здесь проявили слепоту. Выяснилось же больше, что Цанава и на них написал, в том числе и на Абрасимова, который, конечно, близок был, нужно прямо сказать, служил ему.

Я понимаю, что товарищи сейчас раскаиваются, очень серьезно раскаиваются, но так было.

Виноват и тов. Козлов. Очень серьезно виноват. Его положение высокое в Коммунистической партии Белоруссии. Я об этом ниже скажу. И он мог бы занимать несколько иную позицию. Было очень трудно преодолевать все это.

Нашли ли мы выход? Да, нашли. Был единственный выход – сделать так, чтобы Цанава из Белоруссии уехал. Иного выхода я, как первый секретарь ЦК, в то время не нашел.

Улучшилась ли обстановка в связи с выездом из Белоруссии Цанавы? Улучшилась. Но не настолько, чтобы во всех вопросах деятельности Бюро ЦК были обеспечены коллегиальность, коллективность, дружное решение вопросов. То, что он клеветал на работников, писал, то, что он дезорганизовал работу ЦК, это факт. Сейчас он в тюрьме сидит. Видимо, будет правильно, если мы сейчас лишим его депутатских полномочий. (Голоса: правильно, безусловно.)

А товарищи, которые особенно близки к нему были, должны понять и их партийный долг сделать из этого вывод. Такая их тройственная дружба, видимо, выгодна была и самому Цанаве и им тоже. Поэтому я бы считал, и я убежден, что это так и будет, что и тов. Козлов, и тов. Абрасимов для себя сделают серьезные выводы. Они допустили очень большую близорукость. А вы представляете себе, когда три члена Бюро почти во всех вопросах блокируются?

Далее, я хотел бы остановиться на так называемом деле тов. Притыцкого. Об этом очень много говорили, но не все в курсе дела. Напомню, что я прибыл в Белоруссию 6 июля 1950 года. Дело Притыцкого возникло 18 июля 1950 года. Как оно возникло? 18 июля состоялся пленум Гродненского обкома. На этом пленуме присутствовал бывший секретарь ЦК тов. Ганенко. На пленуме обкома выступил ряд товарищей, выступал и тов. Притыцкий, и они покритиковали, причем в очень легкой форме, деятельность органов МГБ. Тогда возглавлял органы МГБ в Гродненской области Фролов. Это было 18 или 19 июля. Видимо, немедленно все было передано сюда, в Минск. Словом, в этот же день началась, без преувеличения, целая свалка между Цанавой, Зимяниным, Ганенко. А 27 июля, т. е. через 9 дней после этого пленума, поступила большая записка Цанавы, ставящая всю работу обкома и работу Притыцкого – секретаря Гродненского обкома, под сомнение, требующая рассмотрения этого вопроса на Бюро ЦК.

(Заметим первое несоответствие. По словам Притыцкого, конфликт между обкомом и областным управлением МГБ начался в 1949 году, на совещании руководителей делегаций во время выдвижения кандидатур в руководящие органы, когда Сергей Осипович дал отвод начальнику Гродненского областного управления МГБ Фролову. Патоличев указывает другую дату – июль 1950 года, когда на пленуме обкома Притыцкий и другие выступающие покритиковали работу органов МГБ. – Н. З.)

Бюро Центрального Комитета рассмотрело эту записку и решило послать комиссию. От поездки с комиссией Зимянин отказался, Чернышев отказался, Ганенко отказался. Знали, что тут дело неладное. Но комиссию надо было создавать, и мы создали такую комиссию в составе Козлова, Абрасимова, Цанавы и Макарова.

(Ганенко Иван Петрович – один из организаторов партийного подполья и партизанского движения в Белоруссии, в 1950-1952 гг. секретарь ЦК КПБ, в 1951-1960 гг. инспектор ЦК КПСС, первый секретарь Астраханского обкома КПСС; Чернышев Василий Ефимович – тоже крупный партизанский деятель, Герой Советского Союза, в 1950 г. секретарь ЦК КПБ, с 1951 г. первый секретарь Калининградского обкома, с 1959 г. первый секретарь Приморского крайкома КПСС, в 1969 г. заместитель председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. – Н. З.)

Конечно, в комиссию Цанаву допускать не надо было ни в коем случае. И вообще такое комплектование комиссии, как Козлов, Абрасимов, Цанава и Макаров, было большой ошибкой. Лучше бы их не посылать. Лучше бы мне самому поехать. Но я работал тогда в Белоруссии всего только 10 дней и, честно говорю, очень многого не знал. Комиссия представила докладную записку с выводами.

Я бы не сказал, что комиссия давала убийственные выводы, но вопрос об укреплении руководства ставился. Этот вопрос очень серьезно обсуждался на Бюро ЦК, и было решено не освобождать тов. Притыцкого от работы.

Если бы наша комиссия подошла к решению вопроса правильно, объективно, то безусловно с этим вопросом могло бы быть и закончено.

Но я думаю, что очень многие товарищи помнят, как неоднократно на Бюро ЦК Цанава и другие заявляли, почему до сих пор Притыцкий работает, почему нам – трем членам Бюро не верят. Это выражение было сказано может быть раз 10, т. е. производился нажим на Бюро ЦК. Этот нажим не имел бы воздействия, но дело в том, что, как известно, во второй половине 1950 и в начале 1951 года мы проводили очень большую работу по коллективизации. Вам известно, что большую часть коллективизации мы провели именно в это время – во второй половине 1950 и в первой половине 1951 года.

В Гродненской области дело шло очень туго, было много ошибок, недостатков. Нельзя сказать, что у тов. Притыцкого к тому времени было достаточно опыта, но задача Бюро состояла в том, чтобы помочь тов. Притыцкому правильно организовать дело в этой сложной обстановке.

Но если вы вспомните, как все это дело шло (мне товарищи не дадут кривить душой в этом деле, потому что многие знают каждый факт) – стоило двум-трем женщинам сказать, что они решили убирать хлеба вручную, а не комбайнами, то ли какая-нибудь деревня решила убирать единолично, а не коллективно, потому что колхоз только что организовался,- как каждый такой факт преподносился как проявление антисоветских выступлений.

Но это еще не все. Примерно в ноябре месяце 1950 года, в это время тов. Притыцкий продолжал работать первым секретарем обкома, поступает большая записка Цанавы, ставящая под сомнение политическую честность и порядочность тов. Притыцкого. Я лично это дело понимаю так: раз Цанаве не удалось сшибить тов.Притыцкого таким путем, по деловым соображениям, он решил его политически скомпрометировать. Была написана большая записка на мое имя. Вы знаете, как пишут такие записки, в иной и пять лет не разберешься. Так было и с запиской о тов. Притыцком. А его политическая благонадежность была поставлена под сомнение. Передо мной, как перед первым секретарем ЦК, стал вопрос очень остро. За этой запиской последовали другие, уже и о родственниках тов. Притыцкого, и о родственниках его жены. Я поехал в Центральный Комитет КПСС и доложил о всех этих материалах товарищу Маленкову. Мне товарищ Маленков сказал: «Не верьте Цанаве, пусть он докажет». Я уехал из ЦК с таким настроением, чтобы тов. Притыцкий продолжал работать. Время шло, обстановка усложнялась. Я вторично поехал в Центральный Комитет и по совету товарища Маленкова внес предложение отозвать тов. Притыцкого в ЦК КПБ с тем, чтобы дальше не усложнять обстановку, но и не давать его компрометировать.

Несколько месяцев тому назад, это было далеко еще до того, как шла речь о моем освобождении, я был на приеме у товарища Маленкова и напомнил ему об этом факте, и была договоренность о том, чтобы полностью реабилитировать тов. Притыцкого. Я звонил тов. Притыцкому, когда он был в отпуске в Сочи, и высказал мнение Бюро ЦК, что у нас настроение вас полностью реабилитировать.

Таким образом, то, что этим вопросом так серьезно заинтересовался пленум Центрального Комитета, это вполне законно и естественно. Я думаю, что я даю полное объяснение по этому вопросу и думаю, что пленум поддержит Бюро ЦК в том, чтобы тов. Притыцкого полностью реабилитировать. (Голоса с мест: правильно.)»

Патоличев тогда не раскрыл содержания записки Цанавы, ограничившись абстрактной фразой о его политической неблагонадежности. Что же в ней было такого жгуче секретного, что сам Маленков посоветовал Патоличеву отозвать Притыцкого в распоряжение ЦК КПБ, то есть фактически снять с должности первого секретаря обкома? Только ли компрометирующие материалы на родственников партийного вождя областного масштаба? Содержание записки Цанавы Николай Семенович раскроет гораздо позднее, когда будет пенсионером.

Читая закупоренные в архивные сейфы материалы того пленума, отмечая неожиданно смелые обвинения в адрес нестрашного уже Цанавы, я невольно подумал: а если бы Берия в то время не был арестован и Цанава продолжал бы находиться на своем посту? Наверное, политическая конъюнктура вынудила бы моих земляков давать совсем другие оценки главным фигурантам этого дела.

Ишь, как расхрабрились белорусские руководители, узнав, что верх в Кремле взяла другая группа, нейтрализовавшая Берию и его ставленников на местах.

Самое прискорбное – следовать в фарватере политического курса, прокладываемого совсем в другом месте, не иметь собственного мнения, менять его в соответствии с требованиями очередной победившей в Кремле группы. Я уже писал, что участники пленума вынуждены были отменять многие пункты своего постановления, принятого этим же составом ЦК месяцем раньше – в июне. То есть не была доказана ни невиновность Притыцкого, ни вина Цанавы. Поступили так, чтобы заверить новых хозяев Кремля в безусловной поддержке их линии. Правовая сторона вопроса была заменена политической.

Эта история имела продолжение.

Официальная трактовка. Сергей Осипович Притыцкий – человек из легенды. Член партии с 1932 года. В 1936 году Виленский окружной суд Польши приговорил его за революционную деятельность в рядах Коммунистической партии Западной Белоруссии к 15 годам тюремного заключения, а затем к смертной казни через повешение. И только могучая волна народного протеста в Советском Союзе, Польше, Англии, Франции, Америке и других странах мира вынудила польские власти не приводить в исполнение приговор. Видимо, не все знают, что героическая жизнь СергеяПритыцкого положена в основу кинофильма «Красные листья».

В тяжелых условиях вели борьбу коммунисты Западной Белоруссии.

Заработная плата рабочих-белорусов немногочисленных фабрик в Западной Белоруссии была на 45-65 процентов ниже, чем у варшавских рабочих. А в деревне 0,5 процента помещиков и кулаков владели 40,5 процента земли. Школы, книги, газеты для белорусов на белорусском языке почти полностью были запрещены. Вгосударственных учреждениях не разрешалось разговаривать на белорусском языке. Унижалось национальное и человеческое достоинство белорусов. Но они не склоняли головы, не прекращали борьбы за социальное и национальное освобождение. Эту борьбу трудящихся возглавляла Коммунистическая партия Западной Белоруссии. Почти во всех городах, крупных местечках и деревнях существовали подпольные партийные и комсомольские ячейки.

С. О. Притыцкий был секретарем Слонимского окружного комитета комсомола и членом окружного комитета партии. Втершийся в доверие коммунистов провокатор выдал властям окружком. В результате предательства было арестовано около тысячи революционеров Западной Белоруссии. Центральный Комитет Компартии Западной Белоруссии принял решение уничтожить провокатора. Несколько попыток убить провокатора кончились неудачно. Тогда это поручили СергеюПритыцкому.

Первая попытка уничтожить предателя во время суда над коммунистами в Виленском окружном суде, где он выступал с показаниями, не увенчалась успехом – Притыцкому неудалось проникнуть в зал суда. В январе 1936 года состоялся второйсудебный процесс над комсомольцами-студентами Виленского университета. Провокатор должен был давать показания.

На этот раз Притыцкий был в зале суда. И как только предатель появился в зале (а Притыцкий ждал егоне менее пяти часов), наступил решающий момент. Притыцкий, мгновенно вынув из карманов два пистолета, рванулся к судейскому столу. И вот он рядом с провокатором. Один пистолет направлен под правое ухо, а другой в спину. Оба выстрела раздались одновременно. В зале паника. Притыцкий бежал, но и ему вслед полетели пули – две в бок, две в шею. Сергей упал. Его схватили, отвезли в госпиталь. Властям надо было его непременно вылечить – им нужен был живой Притыцкий. Ведь мертвых не вешают. Через полгода и состоялся тот самый окружной суд, который вынес смертный приговор. Полтора года просидел Притыцкий в камере смертников и более двух лет в тюрьмах.

В первые дни начавшейся Второй мировой войны политическим заключенным удалось вырваться из тюрьмы. Они двинулись на восток, навстречу Красной Армии. Отсюда и пришло спасение.

К его опыту подпольной революционной деятельности в ЗападнойБелоруссии прибавился опыт партийной работы в условиях советской действительности. Во время Великой Отечественной войны Притыцкий работалвторым секретарем ЦК ЛКСМ Белоруссии. Участвовал в партизанском движении. После окончания Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б) был вторым, а затем первым секретарем Гродненского обкома партии.

А теперь о том, как Николай Семенович Патоличев комментировал «дело Притыцкого» много лет спустя, будучи на пенсии. Выходит, он не сказал на пленуме всю правду.

Из воспоминаний Н. С. Патоличева (конец 80-х годов):

«Цанава вручил мне записку о «подпольной контрреволюционной деятельности Притыцкого в Польше». Все, что до того было известно о героическом подвиге Притыцкого вовремя суда над комсомольцами, представлялось в другом свете, расценивалось как провокационные действия, направленные на то, чтобы способствовать разгрому Коммунистической партии Западной Белоруссии. Это был очень расчетливый шаг врага: не удалось скомпрометировать в деловом плане, попробуем в политическом. Положение оказалось очень затруднительным: ведь документ подписан министром госбезопасности.

(Вот она, разгадка дела С. О. Притыцкого. Вот что имел в виду Патоличев, когда на пленуме ЦК Компартии Белоруссии в июле 1953 года говорил, что на разбирательство обвинений, предъявленных Притыцкому Цанавой, потребуется пять лет. – Н. З.)

Как быть? Решил ехать в Центральный Комитет КПСС. Мне там твердо сказали: «Притыцкого мы хорошо знаем. Данным Цанавы о Притыцком верить не следует, его надо уберечь от нападок Цанавы». Мы уберегли Притыцкого и на этот раз. Однако обстановка осложнялась. Цанава засыпал меня всеновыми «документами». Снова еду в Центральный Комитет. Вновь мне твердо заявили, что Притыцкого надо уберечь и из под удара вывести. «Отзовите его на работу к себев ЦК, хотя быв качестве инспектора», – посоветовали мне. Мы так и сделали.

(На пленуме ЦК Белоруссии Патоличев утверждал, что ездил к Маленкову. Маленков в те годы был вторым человеком в партии после Сталина. И он, с его огромной властью, не мог ничего сделать с каким-то Цанавой из Минска? Более того, получается, что Маленков, будучи уверен в невиновности Притыцкого, не смеет возразить руководителю МГБ одной из пятнадцати союзных республик? Цанава в интерпретации Патоличева столь грозен и всесилен, что перед ним пасует даже второе лицо в государстве. А как иначе понять указание Маленкова об освобождении Притыцкого с должности? Речь-то ведь идет о первом секретаре крупного приграничного обкома партии! - Н. З.)

Прямо из Москвы я поехал в Гродно. Объяснил Притыцкому, как все сложилось, и сказал ему значительно больше, чем знали члены Бюро ЦК. Очень хотелось, чтобы Сергей Осипович поверил, что другого выхода нет, что требуется некоторое время.

В 1953 году в Москвев ЦК я снова поставил вопрос о Притыцком. Мне сказали: «Надо реабилитировать Притыцкого полностью». Так мы и поступили. Он был направлен первым секретарем Барановичского областного комитета партии. В последующие годы он работал первым секретарем Молодечненского и Минского обкомов партии, секретарем ЦК КП Белоруссии, а затем Председателем Президиума Верховного Совета Белоруссии. Вот каково «дело» Притыцкого. Все это было очень непросто: враги, проникшие в органы государственной безопасности, искусно маскировались, выдавая свои действия за особую бдительность и ответственность перед государством. Этим они прикрывали и свои возражения против партийного контроля за деятельностью органов государственной безопасности. Берия, Цанава путем избиения преданных партии лиц, видимо пытались укрепить свои позиции».

То есть Притыцкого вернули на крупные партийные и государственные посты только после ликвидации Берии и его ставленника в Белоруссии. При них почти четыре года Сергея Осиповича держали на мелких аппаратных должностях. Проверяли собранное на него досье?

У меня нет оснований полагать, что Цанава был прав. Но, согласитесь, утверждение Патоличева о том, что Цанава пытался укрепить свои позиции путем избиения преданных партии лиц, не выдерживает критики. Биографию Цанавы я приводил выше – она вполне внушительная. Какие позиции ему надо было еще укреплять?

Обвинители и разоблачители Цанавы забывают, что он тоже делал свое дело. А оно у руководителей спецслужб всегда специфическое. Наверняка на Притыцкого поступили какие-то сигналы. Проверить их – прямая обязанность компетентных органов. Не проверишь – авторы сигналов напишут в инстанцию повыше, что на их предупреждения не обращают внимания, наверное, тоже заодно.

Прошу понять меня правильно, я вовсе не выгораживаю Цанаву. Я говорю о специфике работы спецслужб. Наверное, данные, полученные МГБ, проверял начальник областного управления Фролов. Сведения о проверке дошли до Притыцкого. Отсюда их конфликт, а не из-за того, что Притыцкий отвел его кандидатуру на предварительном обсуждении состава ЦК Компартии республики.

Не надо забывать и того, в какое время это происходило. Гродненская область стала советской в первые дни начала Второй мировой войны. Потом была немецкая оккупация, потом снова пришли советские войска. Кто-то был в партизанах и в подполье, кто-то, наоборот, пошел служить оккупантам. В послевоенное время органы МГБ были завалены «сигналами» на тех, кто после освобождения делал руководящие карьеры. Стоило человеку занять более-менее заметный пост, как на него начинали писать завистливые односельчане о его родственниках, которые прислуживали немецким оккупантам. Необязательно было числиться в старостах или в полицейских, достаточно было случая, когда древняя старуха, какая-нибудь троюродная бабушка, истопила баню для приблудившихся в лесную деревеньку неизвестных людей. Кстати, это могли быть и наши окруженцы, пробивавшиеся к своим частям. Но в «сигналах» фигурировало – родственники сотрудничали с немецкими оккупантами. И многие карьеры, начинавшиеся столь блестяще, в одночасье лопались.

О том, что в жизни белорусов, через земли которых прокатывалось столько горя и лишений, было немало нештатных, нестандартных ситуаций, свидетельствует и вот эта история, тоже рассказанная Н. С. Патоличевым. Произошла она с очень уважаемым и почитаемым в Белоруссии человеком.

В 1951 году встал вопрос о кандидатуре на пост президента Академии наук БССР. Советовались с учеными. Они просили помочь им. Несколько раз этот вопрос рассматривался на Бюро ЦК, в правительстве. Однако подходящей кандидатуры в этот момент не нашли. Бюро ЦК поручило Патоличеву обратиться за советом и помощью в ЦК ВКП(б). Николай Семенович позвонил в отдел науки, Юрию Андреевичу Жданову. Он обещал помочь и через некоторое время порекомендовал кандидатуру ленинградского ученого, белоруса по национальности, Василия Феофиловича Купревича.

В. Ф. Купревич родился в крестьянской семье. В детстве жил в Смолевичском районе Минской области. Там учился. Оттуда ушел на флот. Балтийским моряком встретил 1917-й, вместе с другими матросами штурмовал Зимний. А потом вернулся в родные Смолевичи. И вот на сходке мужики выбрали его учителем. «Теперь это кажется невероятным, – вспоминал Василий Феофилович, – но именно выбрали». Односельчанепросто потребовали, чтобы грамотный моряк научил их детей читать и писать. И он учил и учился сам. Заочно окончил педагогический институт, поступил в аспирантуру, к 1941 году стал доктором наук. Годы войны провел в Ленинграде. После войны работал директором Ленинградского ботанического института.

Предложение вернуться в Белоруссию в качестве президента Академии наук он встретил с радостью, что было вполне объяснимо. Беседа с ним в ЦК Компартии Белоруссии была обстоятельной. Он произвел прекрасное впечатление – образованный, вдумчивый, спокойный человек, обладающий качествами, необходимыми для исполнения столь важной и ответственной работы. В. Ф. Купревич поехал в Ленинград готовиться к отъезду. ЦК рекомендовал его кандидатуру ученым для обсуждения на выборах президента Академии наук Белоруссии.

И вот через несколько дней пришла записка Цанавы. «По имеющимся сведениям, – говорилось в ней, – отец В. Ф. Купревича Феофил Купревич расстрелян во время войны партизанами. Кроме того, по непроверенным данным, Купревич В. Ф. является участником Кронштадтского мятежа (1921 год)».

На Патоличева это произвело ужасное впечатление. Он немедленно позвонил Ю. А. Жданову и передал ему содержание записки Цанавы.

Прошло некоторое время. Патоличев попросил Цанаву показать документ, на основании которого он сообщил факт о расстреле Ф. Купревича партизанами. Цанава принес небольшой клочок газетной бумаги, на котором было написано карандашом: «Отец Купревича В. Ф. Купревич Ф. расстрелян партизанами якобы за то, что не дал им картошки».

– Это и есть ваш документ? – спросил Патоличев.

– Да.

Впоследствии выяснилось, что один из работников аппарата Цанавы по его поручению позвонил в район, осведомился оботце Купревича. Ему кто-то сказал о расстреле, а тот записал это сообщение и передал написанное Цанаве. В письме в ЦК Цанава докладывал только первую часть фразы, а именно: «отец Купревича расстрелян партизанами», а вторую, объясняющую причину, он умышленно опустил: «Расстрелян якобы за то, что не дал партизанам картошки».

– Разве партизаны расстреливали за то, что кто-то не давал им картошки? – спрашивает Патоличев уЦанавы.

Молчит.

– Партизаны ли это были? И был ли Феофил Купревич расстрелян? Мало ли погибло белорусов в годы оккупации, в годы войны?

Молчит.

– Не проверив всетщательно, такие факты нельзя выдавать за достоверные и тем более докладывать о них в ЦК, – сказал первый секретарь. – Что касается участия самого Купревича в Кронштадтском мятеже, «по непроверенным данным», это мы проверим сами.

И проверили. Клевета легко была опровергнута. «Это окончательно убедило меня во враждебной деятельности Цанавы», – заявил впоследствии Патоличев.

Николай Семенович снова темнит. До сих пор существует правило: спецслужбы проверяют только биографические данные кандидатов на государственные должности. Окончательное решение, зачислять или не зачислять, принимают руководители организации, делавшие запрос.

Так было и в советские времена. Я тоже имел отношение к утверждению работников, входивших в номенклатуру должностей ЦК Компартии Белоруссии, а затем и ЦК КПСС, и знаю: спецслужбы никогда не навязывали своего мнения. Они только бесстрастно констатировали наличие того или иного компрометирующего факта на запрашиваемое лицо.

При наличии подобной информации старались не выдвигать таких работников, потому что это вызывало лавину возмущенных писем, которые при проверке подтверждались. В итоге дискредитировались органы власти. А они должны быть чистыми, не замаранными.

В моей практике было немало случаев, когда из «органов» приходили сведения на толковых работников, которых предполагалось выдвинуть на высокие должности. Компромат был один – близкие родственники сотрудничали с немецкими оккупантами, за что после войны были осуждены. Некоторые ушли с отступавшими фашистскими войсками на Запад. Об этом помнили даже в начале 80-х годов. Можно представить, сколько было таких случаев в конце сороковых – начале пятидесятых годов.

Ученые Белоруссии избрали В. Ф. Купревича президентом Академии наук республики. На этом посту Василий Феофилович работал с 1952 года до самой своей кончины в 1969 году. Ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. По отзывам знавших его людей, он был большим ученым и прекрасным человеком.

А ведь назначение могло и не состояться. Повторяю, это зависело от самого Патоличева. Безусловно, он принял смелое решение. Справедливости ради должен отметить, что при проверке данных о сотрудничестве с немцами, особенно если оно не носило открытый характер, то есть если подозреваемые не ходили в полицейской форме и не занимали официальные должности в оккупационных структурах, а работали на немцев тайно, то доказательства их вины в основном были устными.

Патоличев не скрывает того, что он хотел избавиться от Цанавы. Не сработались. Бывает. В это время союзным министром государственной безопасности назначают С. Д. Игнатьева, который еще недавно работал секретарем ЦК Компартии Белоруссии по сельскому хозяйству и заготовкам. Новый министр решил заменить кое-кого из прежних заместителей, и на освободившееся место пригласил Цанаву. Впрочем, Патоличев это выдвижение приписывал исключительно себе, рассказывая в узком кругу членов Бюро, что именно он, пользуясь старыми связями с Семеном Денисовичем Игнатьевым, с которым в 1946 году вместе работал в Управлении ЦК ВКП(б) по проверке партийных органов, придумал такой умный ход, чтобы избавиться от Цанавы.

Но дело не в этом. Как бы там ни было на самом деле, Цанава покинул Белоруссию. Вместо него приехал новый министр госбезопасности М. И. Баскаков. Интересно, если бы при Баскакове утверждался Купревич, доложил ли бы Михаил Иванович Патоличеву результаты проверки биографии кандидата на пост президента Академии наук? Неужели бы скрыл тот факт, за который партийный секретарь учинил разнос Цанаве? Ведь Академия наук – многопрофильное учреждение, там разрабатывались и новейшие технологии, имевшие отношение к оборонной тематике.

И еще о Цанаве. В 1951 году в Минске вышла его первая книга о партизанском движении в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Все газеты, все журналы опубликовали хвалебные рецензии. Вышла вторая книга – опять рецензии.

Но кто редакторы? Министр просвещения Ильюшин, редактор журнала «Большевик Белоруссии» Т. Саладков, главный редактор – секретарь ЦК КПБ Т. Горбунов.

А кто выступал с рецензиями? В «Советской Белоруссии» – Председатель Президиума Верховного Совета БССР В. Козлов, в «Звезде» – секретарь обкома партии И. Кожар, в «Советском крестьянине» – секретарь ЦК Компартии Белоруссии В. Чернышев, в «Литературной газете» – председатель правления Союза писателей Белоруссии П. Бровка. Начальство редактировало, начальство рецензировало.

Куропатская загадка

В 1988 году страна узнала из статьи председателя Белорусского народного фронта Зенона Позняка в писательской газете республики «Литература и искусство» о массовых расстрелах советских граждан в белорусском лесном массиве Куропаты в 1937-1941 годах. Называлась жуткая цифра – 250 тысяч человек. Пресса публиковала материалы о множестве могил, обнаруженных в лесу под Минском, рисовала страшные картины выстрелов в затылок, предавала огласке имена тех, кто находился наверху чудовищной репрессивной системы.

Наркомвнудел Белоруссии в 1937-1938 годах Б. Берман. Это он, копируя сценарии московских процессов, одно за другим проводил в республике громкие судилища. Не успевал завершиться один процесс, как сразу же разворачивался другой. Москва, Кремль одобряли такой подход к делу присланного в Белоруссию руководителя «органов».

Выступая в ноябре 1937 года перед избирателями Россонского района, Берман говорил: «Выродки, заклятые враги и палачи белорусского народа долгое время вели свою гнусную предательскую работу. Потребовалось вмешательство в белорусские дела товарища Сталина. Никто другой, как товарищ Сталин, по одному письму, по одному сигналу из Белоруссии сказал, что в БССР есть враги, которые мешают народу наладить культурную жизнь. Товарищ Сталин дал указание громить врагов, и мы начали их громить».

Громил до тех пор, пока сам не был разгромлен и объявлен германским шпионом.

Достойными продолжателями его дела были А. Наседкин, продержавшийся в наркомовском кресле очень недолго, и особенно Л. Цанава. Только в первый год пребывания Цанавы в Белоруссии (с конца 1938 года) по политическим обвинениям было арестовано 27 тысяч человек…

Леденили душу натуралистические сцены расстрелов: «Участвовали многие работники комендатуры. Активно выезжал на расстрелы кладовщик Абрамчик… Приговоренных к смерти подводили к яме, усаживали на краю ямы или оставляли стоять, затем стреляли в голову. Человек падал прямо в могилу…»

Но вот несогласие. В 1991 году бывший командир партизанского отряда бригады «Дяди Коли» И. Загороднюк выступил с протестом против выводов правительственной комиссии. Его письмо, куда бы он с ним ни обращался, клали под сукно. Власти были напуганы размахом перестроечного движения, да и Москва, на которую белорусские руководители привыкли оглядываться, не советовала вступать в конфронтацию с демократическими силами.

Единственное учреждение, где внимательно выслушали старого партизана-разведчика и дали ход его письму, была редакция газеты Минского часового завода «Время и мы».

«В сообщении правительственной комиссии, созданной решением Совета Министров БССР от 14 июля 1988 года, – пишет И. Загороднюк, – сказано: «… комиссия в результате анализа имеющихся материалов пришла к выводу, что в 1937-1941 годах в лесном массиве Куропаты органами НКВД производились массовые расстрелы советских граждан…

Найденные гильзы и пули являются частями патронов к револьверу «наган» и пистолету «ТТ». Эти гильзы и пули изготовлены в СССР в 1928-1939 годах…

Исследование обнаруженных в могилах фрагментов одежды, обуви, других предметов и личных вещей дает основание полагать, что социальный состав расстрелянных был достаточно широким…

Комиссия снова обращается ко всем гражданам, которым что-либо известно об этих и других трагических событиях, информировать правительственную комиссию или Прокуратуру БССР».

Наблюдая за событиями, которые развивались вокруг Куропат, можно было полагать, что правительственная комиссия БССР разберетсяв существе этого факта. Однако ее большая численность и широкая представительность вызывали подозрение, что факт этого преступления не будет объективно расследован, а истолкуется в тенденциозном духе.

Сегодня вывод правительственной комиссии БССР известен уже на весь мир. Его смакуют на все лады и злорадствуют: «Комиссия, в результате анализа имеющихся материалов, пришла к выводу, что в 1937-1941 годах в лесном массиве Куропаты органами НКВД производились массовые расстрелы советских граждан».

Однако, делая этот вывод, комиссия не обратила внимание на один малозаметный факт, который содержится в ее же сообщении.

Сущность этого факта заключается в том, что достаточно обнаружить в эксгумированном захоронении одну ржавую гильзу 1939 года изготовления, как она становится неопровержимым доказательством того, что в 1937-1939 годах в этом захоронении расстрелов не было! Ибо нельзя расстреливать боеприпасами, которые еще не изготовлены!

Следовательно, расстрелы в эксгумированных захоронениях могли происходить только в 1940-1941 годах, исключая 1939 год. А если учесть сложный и длительный путь движения боеприпасов от завода-изготовителя через различные склады, правила хранения и порядок выдачи их потребителям, тем более в мирное время, то гильза 1939 года изготовления могла появиться в Куропатах только в 1941 году. Ведь же не найдено в Куропатах гильз ни 1940, ни 1941 года изготовления! А в эти годы боеприпасы также изготовлялись! Они за такой короткий срок, за полтора года до начала войны не могли дойти до потребителя, чем еще раз подтверждается вышесказанное, что гильза 1939 года изготовления могла появиться в Куропатах только в 1941 году!

А на основании чего тогда комиссия сделала вывод, что расстрелы в Куропатах начались в 1937 году и продолжались до 1941 года? По наличию в эксгумированных захоронениях гильз 1928-1939 годов изготовления. Но это не доказательство! Такую смесь боеприпасов немцы могли взять с трофейных армейских складов, захваченных ими, например, в городах Белосток и Барановичи, куда в 1940 году были вывезены склады из Минска. Да и в Минске на 105-м складе в районе Красного Урочища еще много чего оставалось. Я тому сам свидетель.

Кроме этого, достоверно известно, что вся полиция при немцах была вооружена только нашим оружием и под руководством немцев осуществляла расстрелы наших граждан по всей оккупированной территории. Подобное Куропатам захоронение имеется в каждом городе и местечке, которые были оккупированы немцами. Но это не значит, что это жертвы НКВД.

Полагаю, что для нужд НКВД, например, города Минска достаточно было полигона в четырехугольнике Колодищи – Глебковичи – Обчак – Тростенец и не было надобности в пустырях за огородами деревни Цна-Отково, где пасли скот.

Что касается леса, который якобы вырубили во время фашистской оккупации и о котором свидетельствуют 55 очевидцев, то его там и не было! Там был холмистый пустырь, вроде тех пустырей, на которых расположились наши послевоенные кладбища: Северное и Чижовское. Это можно доказать документально, с помощью довоенных топографических карт. А Брод, куда дети ходили собирать «большие ягоды», находится северо-западнее Куропат. На холмах брода не бывает! Кроме этого, могилы в Куропатах расположены довольно плотно и симметрично. Для такого расположения необходимо корчевать лес, чего НКВД делать не могло из соображений элементарной секретности. Короче, версия идеологов Куропат шита белыми нитками.

Ну, а как быть с недостроенным забором, который местные жители разобрали на дрова?

Внимательно читая сообщение правительственной комиссии, убеждаешься, что это чистейшая декларация, а не следственное доказательство. Это позор и фальсификация века. Кроме этого, в печати сообщалось, что, по мнению специалистов-археологов Института истории Академии наук БССР, принимавших участие в раскопках, всешесть эксгумированных могил в Куропатах, на которые опираются выводы комиссии, раскапывались и раньше, часть останков оттуда кем-то забрана. Но если забрали, то могли кое-что и подбросить.

Все это побудило автора этих строк вооружиться компасом, карандашом, бумагой и произвести свое расследование и составить схему ландшафта лесного массива Куропаты. (Схема прилагается к письму.)

Когда полученные таким образом топографические данные были в масштабе перенесены на бумагу, стало ясно:

– недостроенный и разобранный забор протяженностью 175 м – это деревянный щит – стенка расстрела, расположенная вдоль фронта огня, которая прикрывалась с обоих флангов мощным пулеметным огнем, о чемсвидетельствуют четко выраженные следы круглых немецких окопов, расположенных на фланговых высотах, находящихся с двух противоположных концов стенки. Все это представляет собой жуткую картину чисто немецкого сооружения, построенного с немецкой точностью и расчетливостью;

– на обеих высотах сохранились следы целого ряда жилых и складских землянок;

– на левом фланге, у подножья высоты, имеются признаки кухонной и столовой площадок (в точке К, см. схему);

– часть землянок попала под выемку кольцевой дороги;

– захоронения под кольцевую дорогу не попали.

Но главное, что поразило при этом расследовании, – это то, что при входе в лесной массив Куропаты трасса вновь проложенного газопровода, вместо того чтобы идти по прямой от точки А до точки В (см. схему), начала петлять, осуществила три колена, вышла в центр захоронения, развернулась почти вдоль его оси, а на опушке осуществила еще один поворот и ушла по заданной прямой АВ. Это наводит на мысль, что специалисты-археологи Института истории Академии наук БССР правы! Могилы раскапывались, и о наличии захоронений вКуропатах кто-то знал.Поэтому трасса газопровода сознательно была запроектирована с пятью разворотами в лесном массиве Куропаты, не считаясь ни с уничтожением леса, ни с удлинением трубопровода, ни с увеличением сопротивления газу, ни с усложнением работ.

Рядом с трассой газопровода проложена трасса кабеля связи, которая в еще более причудливой форме изрезала лесной массив без всякой координатной привязки, обошла высоту и ушла попрямой.

Таким образом, эксгумация 6 могил была не выборочной, а выбранной. А это уже прямой обман общественности. Дальше. «В архивах Минюста, КГБ и Прокуратуры БССР, союзных органов материалов и документов, относящихся к событиям в Куропатах, не обнаружено». Правильно, немцы в таких случаях документов в архивы советских учреждений ненаправляли.

«Исследование обнаруженных в могилах фрагментов одежды, обуви, других предметов и личных вещей дает основание полагать, что социальный состав расстрелянных был достаточно широким». Известно, что в начале войны в 1941 году вокруг Минска были созданы немцами так называемые сортировочные лагеря, где собирались лица самого различного социального состава. В основном беженцы из западных областей Белоруссии и Польши. Немцы и полиция тщательно сортировали этих людей. Одних отпускали на поруки жен и родственников, других выручали соседи и знакомые, третьи, кто сумел, сами убегали, а четвертых грузили на машины икуда-то увозили. Не исключено, что кое-кто из последних мог попасть в Куропаты. Вот почему социальный состав расстрелянных был довольно широким.

Неизвестно, кто составлял и редактировал текст сообщения правительственной комиссии. Но ее сообщение о баллистической экспертизе обнаруженных гильз и пуль совершенно бессмысленное. Под баллистикой понимается движение пули по отношению ккакому-то телу вне и внутри его.Задача баллистической экспертизы – определить характер этого движения при данных обстоятельствах.

О каких обстоятельствах и какой баллистике в данном случае может быть речь? Ведь это же чистейшая фикция! А наганные гильзы вообще не имеют никакой баллистики, они просто выбиваются из барабана шомполом. Короче, ни один из доводов, ни одна из громко звучащих экспертиз не дают основания правительственной комиссии сделать вывод, что похороненные в Куропатах люди являются жертвами НКВД. Поэтому решительно, категорически протестую против этого вывода, против решения ставить памятник жертвам фашизма какжертвам НКВД.

Если приведенные данные не убеждают правительственную комиссию, то естественно поставить вопрос: где немцы в 1941 году расстреливали ихоронили граждан г. Минска? Позже, начиная с 1942 года, заметая следы, они начали сжигать трупы в деревне Тростенец. А где те тысячи, которые были расстреляны в 1941 году?

Автор этих строк с некоторыми перерывами живет в Минске с 1939 года. Служил в армии, участвовал в финской кампании, в походах в буржуазную Литву и Бессарабию, прошел горнило Отечественной войны и партизанской борьбы. Кроме этого, два раза попадал в плен, но бежал, пока не соединился с партизанской группой С. В. Верховодко, которая затем выросла в отряд им. Сталина партизанской бригады «Дяди Коли».

Выполняя боевые задания командования, ему неоднократно приходилось бывать в районе Минска, даже громить немецкое хозяйство в Новинках (ныне городская черта г. Минска, а тогда Цнянский сельсовет). Позже, когда сам стал командиром отряда, вел жестокую агентурную войну с немецкой школой «Сатурн». Поэтому в своих доводах он опирался не только на топографический и логический анализ, но и на громадный собственный опыт и те сведения, которые им накоплены в годы военного лихолетья.

В заключение еще раз утверждаю: трасса газопровода через лесной массив Куропаты прошла зигзагообразно не случайно! О захоронении кто-то знал и предварительно хорошо исследовал эти места. Изгиб трассы газопровода вопреки техническим нормам преследовал цель:

– выйти в центр захоронения с тем, чтобы в ходе производства земляных работ вскрыть егои обнародовать данные о находке сообразно своим политическим целям;

– обойти высоту, расположенную рядом с кольцевой дорогой, и обеспечить место для сооружения памятника в точке Р (см. схему), так как в случае прохода газопровода по прямой АВ всякое сооружение в точке «Р»будет запрещено – охранная зона!

Решение, конечно, разумное. Видимо, принято на каком-то довольно компетентном уровне. Но вопрос в том, зачем обманывать людей, подымать такой шум и списывать все на НКВД?!»

Получив письмо И. Загороднюка, редакция газеты обратилась к автору с просьбой уточнить некоторые высказанные им мысли. Вот что он сказал дополнительно к основному тексту.

«Распространено мнение, что в Куропатах органы НКВД начали, а немцы добавили. Нет!

В пределах прилагаемой мной топографической схемы ни одной жертвы органов НКВД нет!

Все было начато немцами на холмистом девственном пустыре, имеющем широкую лощину и соответствующие возвышенности для флангового, фронтального и тылового прикрытий. Массовые расстрелы в лесу невозможны. В лесу можно уйти даже из-под перекрестного пулеметного огня!

Достоверно известно, что могилы под захоронения копали военнопленные. Вся трагедия длилась с лета по декабрь 1941 года, до наступления сильных морозов. Сначала расстреливали гамбургских, варшавских, а затем минских евреев. Особенно массовый расстрел последних происходил 6-7 ноября и продолжался почти весь декабрь.

Эксгумация показала, что в одной из могил вместо человеческих останков были найдены угли костра, а еще одна была совершенно пустой. В первой, вероятно, прятались от сквозняков и холода военнопленные, которые копали могилы, а вторая скорее всего была землянкой или огневой точкой.

Землянок и огневых точек в Куропатах много. Следствие, видимо, причислило их к захоронениям и включило в состав 510 единиц. Это еще раз говорит о необъективности проведенного следствия. Поэтому объективность в официальном сообщении была подменена громкими титулами членов комиссии и пустой демагогией о всевозможных научных экспертизах. Что, например, дал лазерный анализ? Это же пустой звук!

А вот о найденных в эксгумированных захоронениях платиновых коронках – ни звука! Потому что до войны, да и теперь в СССР никто платиновых коронок не носил и не носит.

Например, следователи, «свидетели» и журналисты, утверждая, что НКВД привозило свои жертвы на крытых грузовиках, не учитывают, что до войны в органах и в армии вовсе не было крытых грузовиков! Все то, что они грозно называют «черным вороном», – это были инкассаторские машины, чуть-чуть побольше современных милицейских уазиков. Они же были и машинами скорой помощи, только другого цвета, с красным крестом и без перегородки внутри салона. Изготовлялись на шасси известной полуторки.

В армии были крытыми штабные машины и машины радиосвязи, тоже с двигателем полуторки, но трехосные, для большей проходимости, и вмещали также 3-4 человека. Это весь наш довоенный крытый транспорт. Так на каких же грузовиках НКВД возил свои жертвы?

Трудно поверить, но факт остается фактом, что даже после войны, в начале 50-х годов, ночная патрульная служба по городу Минску осуществлялась верхом на лошадях. На Комаровке при городском отделении были конюшни, и управлял этой кавалерией известный майор Гинзбург.

Короче, все это какая-то чушь!

Если бы следствие велось объективно, то оно не рубило бы лес на пустырях, не искало бы броду на холмах и не собирало бы «больших ягод» там, где водятся куропатки…»

Газета поместила открытое письмо И. Загороднюка, но оно прошло незамеченным. О Куропатах трубили центральные газеты и журналы, выходившие десятками миллионов экземпляров, разоблачительные публикации перепечатывались ведущими изданиями мира. Что там какая-то заводская малотиражка, не выходившая за пределы предприятия! Ну а потом рухнул СССР.

Но вот прошла антикоммунистическая истерия, улеглись разоблачительные страсти. И что бы вы думали? В 1997 году военная прокуратура Белоруссии возобновила уголовное дело по фактам массовых захоронений людей в лесном урочище Куропаты под Минском. Это был мужественный поступок – ведь за прошедшее десятилетие Куропаты стали именем нарицательным, в одном ряду с Хатынью, национальным символом трагической истории Белоруссии.

И тем не менее власти решились. Уж слишком уязвимым было заключение первой правительственной комиссии, которая, как сейчас считают в Белоруссии, пошла на поводу тогдашних антикоммунистических настроений. За эти годы появилось множество всевозможных групп, общественных комиссий, которые приходят к выводу, что Куропаты – это фальсификация. Объясняя причину возобновления уголовного дела по факту массового захоронения людей, военная прокуратура Белоруссии сослалась на новые раскопки нескольких захоронений, которые оказались пустыми. Это и породило сомнения в обоснованности прежних выводов, особенно в отношении количества захороненных.