• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Среди загадок русской истории особое место занимает тайна гибели двух сыновей крестителя Руси Владимира Святославича — Бориса и Глеба, убитых по приказу старшего брата Святополка, получившего в древнерусской литературе прозвище «Окаянный». После изгнания Святополка началось почитание князей в княжеском роду. Впоследствии они стали одними из первых общерусских святых.

Скрупулезное изучение всех сохранившихся свидетельств об этих событиях порождает круг на первый взгляд неразрешимых вопросов: если памятники древнерусской письменности дают, как кажется, вполне достоверную картину событий, происшедших тысячу лет назад, то это впечатление исчезает, как только мы обращаемся к свидетельствам латинских или скандинавских источников.

Уже не один десяток лет историки пытаются согласовать столь разные по своему типу и содержанию памятники, как древнейший из сохранившихся до наших дней летописный свод «Повесть Временных лет» (далее — ПВЛ); созданный на рубеже XI–XII вв. цикл агиографических произведений о Борисе и Глебе; свидетельства, оставленные немецким современником — Титмаром, епископом Мерзебурга, и одну из исландских саг, рассказывающих об участии в борьбе русских князей варяжского отряда во главе с конунгом Эймундом, причастным к убийству одного из них.

Решению этого вопроса посвящено большое количество научных и научно-популярных работ, позволяющих разрабатывать различные направления исследований. Мы стремились не только опереться на их результаты, но и, по возможности, продемонстрировать пути развития исследовательских концепций; ибо, как отмечают современные исследователи: «…значение исторической науки сводится не только и даже не столько к „реставрации“ прошлого, сколько к сохранению культурного опыта человечества, включая саму историю вопроса, хронику мнений и концепций, исследование их генезиса и развития»^{1}.

Мы придерживались двух основополагающих принципов интерпретации источников, с одной стороны, рассматривая содержащуюся в них историческую информацию как факт социально-политического развития, а с другой — исследуя его как уникальное явление культуры. Надо отметить, что одной из причин, по которой большинство исследователей обращается к изучению династического конфликта 1015–1019 гг., является феномен братоубийства в контексте христианской традиции на Руси: поэтому чрезвычайно важным, в соответствии с современными представлениями, является установление и осуждение потенциального его инициатора. При этом, как правило, игнорируется то, что для решения поставленной задачи привлекаются памятники различных культурных традиций, в которых отношение к этому явлению было не столь однозначным.

Именно поэтому необходимо изучить отношение к феномену этого династического конфликта в широком сравнительно-историческом контексте русской, скандинавской, чешской и южнославянской традиций, которые были связаны между собой в культуре средневековой Европы и одновременно имели собственные уникальные черты, особенно ярко выраженные в древнерусской историографии, ибо «Древняя Русь жила конвенциональными идеями, символами и образами, имевшими определенную сферу применения. Они были ограничены письменным преданием и неписаными правилами, нормой, каноном» (А. В. Каравашкин)^{2}. Разумеется, это не могло не отразиться на ее культурно-историческом восприятии.

Произведения Борисоглебского цикла создают богатую галерею образов участников междукняжеской войны 1015–1019 гг. Этот исторический нарратив смоделирован по аналогии с ветхозаветными сюжетами, им проникнуты не только агиографические, но и летописные труды, поэтому ее можно считать спецификой древнерусской традиции. Сквозь все произведения цикла проходят более или менее стандартные типы образов: «персонажи, в которых воплощены абсолютный „праведник“ и абсолютный „грешник“» (Р. Пиккио)^{3}. Однако даже внутри этой отдельно взятой литературной традиции сходства и отличия между памятниками весьма велики, поэтому не будет преувеличением сказать, что все они представляют собой различные «сценарии» конкретной исторической ситуации, которым удивительным образом удавалось сочетаться в сознании людей на протяжении десяти веков.

Сегодня существует тенденция к интерпретации исторических текстов как целенаправленно созданных продуктов культуры: в этом случае история становится опосредованной, увиденной глазами Другого; место исторических фактов занимают образы, обусловленные «социальными навыками мышления» (Ж. Ле Гофф). Но, позволяя расширить поле исследования, приблизиться к реконструкции человеческого сознания в исторической ретроспективе (или, быть может, лишь создать его иллюзию), этот метод выдвигает на первый план проблему межкультурного диалога во Времени — диалога, который, в сущности, является интеллектуальной игрой исследователя. Не случайно один из его основоположников, известный французский историк Марк Блок в своей «Апологии истории» повторил слова нобелевского лауреата Андре Жида: «Игры ныне для нас уже непозволительны, кроме игры ума»^{4}. Считается, что «человек прошлого, как и наш современник, воспринимает мир в особом мифологическом ракурсе: он создает свой образ действительности, активно привносит в описание исторических событий собственную систему оценок, осознанно руководствуется только ему присущими нормами или коллективными представлениями, мировоззренческими установками конкретной эпохи»^{5}. Этот подход нуждается в определенной коррекции, поскольку в данном случае речь идет не только о том, как события 1015–1019 гг. воспринимались «внутри» древнерусской культуры, но и за ее пределами. Мы попытались решить изложенную в этой книге проблему, исходя из представления о том, какой представлялась война за наследство Владимира Святого на Руси, в Скандинавии или в Германии, и почему именно так ее зафиксировали в дошедших до нас текстах.

Хронологические рамки книги охватывают значительный период развития междукняжеских отношений на Руси — с 70-х г. X в. до вокняжения в Киеве Владимира Мономаха. Однако далеко не все события указанного периода были подробно освещены, поскольку эта книга — всего лишь начальный этап в разработке сложнейшей темы, так как мы попытались рассмотреть в ней явления политической жизни Древней Руси в сравнении с аналогичными явлениями в различных регионах Европы.

Согласно пожеланию издательства, древнерусские тексты в книге приводятся в переводах Д. С. Лихачёва («Повесть Временных лет»), Л. А. Дмитриева («Анонимное сказание о Борисе и Глебе», «Сказание о чудесах»), Н. И. Милютенко («Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», Паримийные чтения). В примечаниях дается ссылка сначала на древнерусский текст (по «Полному собранию русских летописей» или публикации Д. И. Абрамовича «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им» (Пг., 1916), затем — указание на перевод. Случаи, когда переводы выполнены нами, оговариваются отдельно. Древнерусские даты «от сотворения мира» приведены по современному летоисчислению. В приложениях к книге помещены летописная повесть «Об убиении Бориса», «Сказание о Борисе и Глебе» (по изд.: «Памятники литературы Древней Руси». XI — начало XII вв. М., 1978), Фрагменты «Пряди об Эймунде» в переводе Е. А. Рыдзевской приведены по изданию: Т. Н. Джаксон. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. (М., 1994), фрагменты из «Круга Земного» Снорри Стурлусона (М. 1980) — в переводе А. Я. Гуревича и М. И. Стеблин-Каменского.

Автор выражает искреннюю благодарность доктору исторических наук Владимиру Яковлевичу Петрухину, в семинаре которого был подготовлен первый вариант этой работы, и доктору исторических наук Александру Васильевичу Назаренко, который любезно разъяснил проблему соотношения титулов русских князей в ПВЛ и «Хронике» Титмара Мерзебургского.

Дмитрий Боровков

Примечания:

ЧАСТЬ 2

Культ Бориса и Глеба и междукняжеские войны на Руси в последней трети XI века

Историк — человек подневольный. Он знает о прошлом только то, что прошлое согласно ему доверить.

(Марк Блок. Феодальное общество (1940))

2.1. Династические традиции Рюриковичей

Согласно «Анонимному сказанию», поиск могил Бориса и Глеба начался после того, как Святополк погиб после поражения на Альте, а Ярослав «принял всю волость Русскую». Это сообщение обычно служит исходным пунктом для вычисления даты первого перенесения останков князей-мучеников в построенную Ярославом церковь в Вышегороде. Конкретная датировка была предложена в «Чтении о житии и погублении Бориса и Глеба» Нестора, который писал, что поиски тела Глеба были предприняты Ярославом сразу по изгнании Святополка и увенчались успехом через год. Буквальная интерпретация сообщения Нестора получила распространение в летописании XV–XVI вв., где поиски тела Глеба относились к 1019 г.^{276}, что, разумеется, не могло не оказать влияние на историографию. В середине XIX в. митрополит Макарий (Булгаков) датировал это событие 1020 г.^{277} А. А. Шахматов, исходя из положения о том, что 24 июля, день освящения церкви и перенесения мощей, мог быть воскресным, предложил сразу две датировки — 1020 и 1026 гг.^{278} Последнюю из них поддержал его ученик М. Д. Присёлков.

По нашему мнению, появление столь ранних датировок является следствием неправильной интерпретации текста, при которой упор делается на летописную дату окончательного вокняжения Ярослава на киевском «столе» — 1019 г., в то время как автор «Анонимного сказания» говорит о принятии Ярославом «всей волости Русской», которая до 1036 г. была разделена между Ярославом и Мстиславом, поэтому захоронение князей-мучеников в вышегородской церкви могло произойти самое раннее в конце 1030-х гг. Эта точка зрения была сформулирована Л. Мюллером, считавшим, что «лишь после 1036 г., т. е. после смерти князя Мстислава, Ярослав стал „самовластцем“ на Руси. Лишь теперь он мог совершенно свободно проводить свою политику, в том числе и церковную. То, что он начал ее с канонизации своих братьев, вполне отвечало общей линии его политической и церковной программы»^{279}.

По сюжету «Сказания о чудесах» Бориса и Глеба, местонахождение их могил у церкви Св. Василия в Вышегороде не было известно до тех пор, пока один варяг случайно не ступил на это место и не поплатился за это ожогом ног. Вскоре после этого церковь Св. Василия сгорела, однако прихожанам удалось спасти от пожара всю церковную утварь, — по мнению составителя «Сказания чудес», благодаря заступничеству Бориса и Глеба. О вышегородских эксцессах было доложено Ярославу, который поставил в известность митрополита Иоанна, организовавшего крестный ход в Вышегород и строительство церкви, где были перезахоронены Борис и Глеб. Чудеса продолжались, и об этом вновь донесли князю. «Князь же Ярослав, услышав, прославил Бога и святых мучеников и, призвав митрополита, с радостью рассказал ему об этом. Митрополит же вознес хвалу Богу и подал князю богоугодный совет, чтобы тот воздвиг церковь прекрасную и честную. И понравился князю совет его, и воздвиг он церковь большую, с пятью главами, и расписали ее всю и украсили всевозможными украшениями. И митрополит Иоанн, князь Ярослав и все духовенство и люди пошли крестным ходом и освятили церковь. И установили праздновать праздник двадцать четвертого июля, в тот день, когда был убит преблаженный Борис. В этот же день и церковь была освящена и перенесены святые <…>.

И когда еще были в церкви на святой Литургии князь и митрополит, оказался здесь же хромой человек — пришел он, едва ползая, и, войдя в церковь, помолился Богу и святым. И сразу окрепли ноги его по благодати Божьей и по молитве святых, и, поднявшись, стал ходить на виду у всех. И это чудо видели сам благоверный князь Ярослав и митрополит. И все люди вознесли хвалу Богу и святым.

И после Литургии позвал князь всех на обед и митрополита и духовенство, и праздновали праздник как подобает. И много подаяний было роздано нищим, и беднякам, и вдовам»^{280}.

Как мы имели возможность убедиться, место захоронения страстотерпцев не составляло тайны ни для составителя повести «Об убиении Борисове», знавшего о погребении Бориса его убийцами у церкви Св. Василия, ни для составителя «Анонимного сказания», сообщившего о перезахоронении в Вышегороде Глеба. Вряд ли можно думать, что на протяжении двух-трех десятилетий эти события изгладились в памяти современников: очевидно, о них предпочел забыть лишь вышегородский клир, поскольку эти захоронения были предприняты по инициативе светской власти и не вписывались в традиционные представления. Подобное расхождение представлений может быть обусловлено тем, что «Анонимное сказание» и «Сказание о чудесах» отражали противоположные тенденции. «Анонимное сказание», несмотря на подражание идеологическим константам агиографии, не считалось каноническим и, очевидно, было призвано сформировать представления, выгодные княжеской власти, в то время как «Сказание о чудесах» отражало церковную точку зрения.

Разумеется, к свидетельствам агиографических текстов следует относиться с определенной долей скептицизма. Нельзя отрицать, что описание вышегородских церемоний при Ярославе сконструировано по той же «этикетной» модели, что и аналогичные описания в ПВЛ под 1072 и 1115 гг. Однако исходя из одного только молчания летописей о почитании Бориса и Глеба в годы правления Ярослава вряд ли правомерно утверждать, что князь не был заинтересован в становлении культа братьев-мучеников, — как думают некоторые исследователи, из-за того, что он выражал принцип «феодального вассалитета», нарушенный им в 1015 г. и, следовательно, перенесение им мощей убитых братьев — агиографический миф, созданный в 70-х гг. XI в. (А. С. Хорошев)^{281}.

Нельзя думать, что почитание князей-мучеников началось лишь в последней четверти XI в., после того, как Ярославичи организовали в 1072 г. новое перезахоронение мощей Бориса и Глеба: скорее всего, эта церемония, описанная в «Сказании о чудесах» и в ПВЛ, завершала начальный этап формирования культа. Уже не один десяток лет ученые спорят о том, были ли его истоки династическими или народными^{282}. Представление об элитарном происхождении базируется на свидетельствах интенсивной его пропаганды княжеской властью во второй половине XI — начале XII в., тогда как представление о народном происхождении восходит к памятникам агиографической литературы.

Если обратить внимание на аналоги Борисоглебского культа, возникшие в Центральной Европе, становится очевидно, что в церковной истории славянских государств, христианизированных в X столетии, присутствует общая тенденция, выраженная в том, что культ святых, как правило, формировался из представителей местной аристократической элиты. «Важнейшей причиной возникновения такого культа было стремление найти особое место своего государства и своего народа в христианском мире. В сонме святых из разных христианских стран, окружавших трон Христа, было психологически, важно приобрести „своего“ представителя перед богом. Само появление такого культа было свидетельством силы и крепости новой религии в стране перед лицом христианских соседей», — считают А. И. Рогов и Б. Н. Флоря^{283}.

В контексте этого становится понятной проблема причисления к лику святых Владимира Святославича, актуальная и для Илариона в «Слове о Законе и Благодати», и для Иакова-«мниха» в «Памяти и похвале князю Владимиру». Даже канонизация крупнейших религиозных авторитетов своего времени, таких как пражский епископ Войтех-Адальберт или Феодосий Печерский, проводилась во вторую очередь. Согласно наблюдениям Дж. Ревелли, осуществившей типологический анализ Святовацлавского и Борисоглебского культов, «ив богемской и в киевской среде первые национальные святые были членами царствующей семьи»^{284}.

Однако подобное положение дел противоречило агиографической традиции: культ святого формально не мог быть установлен светской властью, поэтому в памятниках агиографии его становление представлено как результат совместной мученика засвидетельствована его посмертными чудесами. И в легендах о Вацлаве-Вячеславе, и в «Сказании о чудесах», и в «Чтении» Нестора формирование культа идет по стратам средневекового общества снизу вверх: от простого народа — к князю и духовенству. Поэтому нельзя игнорировать то обстоятельство, что представление о народном происхождении культа князей-мучеников в действительности является традиционным агиографическим клише.

Культ Бориса и Глеба начал складываться как инструмент династической политики. Для доказательства этого утверждения обратимся к изучению антропонимической традиции, которая позволяет как бы «изнутри» взглянуть на политическую культуру Древней Руси.

Как считают А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский: «Одним из главных принципов, которым руководствовались, выбирая имя, было наречение в честь умершего предка, чаще всего в честь предка по мужской линии. И у живых, и у умерших родичей в этой процедуре была своя функция. Живущий предок выбирал, кто из умерших станет своеобразным прототипом ребенка и, соответственно, чье имя он получит. Роли живых и умерших при выборе имени ни в коем случае не смешивались — существовал строгий запрет на наречение именем отца, если тот был еще жив. У княжича связь с отцом присутствовала уже в его именовании по отчеству, а совпадение имен и отчеств у дальнего предка и потомка делало их постулируемое подобие еще более наглядным. Иногда, впрочем, ребенок по тем или иным причинам мог получить имя из рода матери, а порой у князя могло быть два родовых имени — с отцовской и материнской стороны. В редких случаях имя могло прийти „извне“, от побратима, покровителя рода и т. п., но это было скорее исключением, нежели обычаем.

В русской княжеской традиции домонгольского периода не встречаются случаи совпадения мирских имен у живых родных братьев. Однако никакого запрета на совпадение имен у двоюродных братьев, а тем более у дальних родичей, принадлежащих к одному поколению, в княжеском обиходе не существовало. Напротив, имя умершего предка очень часто давалось нескольким представителям одного поколения его потомков.

Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков дает имя и кто из умерших предков избирается в качестве „прототипа“ для вновь появившегося члена рода. В сложной и многоступенчатой системе наследования столов, сложившейся на русской почве, имя нередко определяло те династические перспективы, на которые новорожденный мог рассчитывать по замыслу своих ближайших родственников. Так, если ребенка называли в честь близкого родича, при жизни обладавшего определенным княжеским столом, то зачастую это означало, что его прочили на княжение в том же городе.

С помощью имен нередко пытались закрепить вновь обретенные права на более высокий статус в родовой иерархии или заявить о своих претензиях на него. Младшее поколение могло буквально подражать в последовательности имен старшему. Имена способствовали примирению враждующих ветвей рода и в то же время сами вступали в своеобразную борьбу и конкуренцию. Имя предка, таким образом, всегда было попыткой определить династическую судьбу потомка.

Важность принципа наречения в честь умершего предка для огромной семьи Рюриковичей трудно переоценить. В самом деле, этот принцип был крайне важен для родового мира вообще, но в княжеской семье он приобретал совершенно особое значение. Совпадение имени молодого правителя с именем его умершего родича, уже княжившего на этой земле, означало прежде всего легитимность его права на власть. Быть живым подобием деда или прадеда означало быть законным преемником, наследником его княжеских полномочий»^{285}.

Исследователи также обратили внимание на то обстоятельство, что «при Владимире Святославиче архаический принцип варьирования основ двусоставного княжеского имени был еще весьма актуален, так что два сына этого князя, родной и приемный (?), получили имена, как бы заранее обрекавшие их на соперничество. Оба именования этих княжичей являли собой комбинацию из имен их родного деда и еще одного предка, который приходился дядей одному из них и, возможно, приходился биологическим отцом другого — Святослав и Ярополк трансформировались в Ярослав и Святополк»^{286}.

Как мы знаем, сам Ярослав не назвал ни одного из своих сыновей в честь князей-мучеников, — быть может, потому, что все они родились до официального прославления Бориса и Глеба. Вместе с тем показателен факт, что один из младших сыновей киевского князя, родившийся в 1036 г., был назван в честь Вацлава-Вячеслава Чешского, что можно интерпретировать не только как доказательство его почитания на Руси, но и как доказательство определенного интереса Ярослава к культу правителя-мученика в целом.

Уже во втором поколении Ярославичей, в 1040–1050-х гг., в числе княжеских имен фигурировали имена Глеба, Давыда и Романа (сыновья Святослава Ярославича), а также Бориса (сын Вячеслава Ярославича), а это значит, что к тому времени Борис-Роман и Глеб-Давыд воспринимались в качестве покровителей княжеского рода. Показательно, что подобная тенденция затронула и старшую ветвь потомков Владимира: четверо сыновей полоцкого князя Всеслава Брячиславича, родившихся, по всей видимости, в третьей четверти XI в., получили имена Глеба, Давыда, Бориса и Романа. Все было бы вполне логично, если бы второй сын Ярослава Мудрого Изяслав не назвал одного из своих сыновей… Святополком.

Это обстоятельство уже давно ставит в тупик исследователей. Например, В. Я. Петрухин полагает, что в данном случае приоритет отдавался родовой антропонимической традиции Рюриковичей, где имена давались вне прямой зависимости от того, чем прославился их носитель. Поэтому, назвав своих сыновей именами Мстислава, Святополка и Ярополка, Изяслав Ярославич стремился «подчеркнуть права своих детей на старейшинство, несмотря на несчастливую долю эпонимов»^{287}.

Л. Мюллер объясняет факт появления во втором поколении Ярославичей имени Святополка влиянием великоморавской традиции, резонно замечая: «Если один носитель имени совершил злодеяние, то необязательно тотчас же выводить из употребления само имя. Даже если тогда Борис и Глеб еще не были объявлены святыми, трудно предполагать, что лояльный к своему отцу Изяслав думал о его злейшем враге, когда давал своему новорожденному сыну имя „Святополк“»^{288}. Мюллер, однако, не исключает, что здесь сыграли свою роль матримониальные связи Изяслава с польским домом Пястов, откуда происходила его жена Гертруда и в котором имя «Святополк» многократно засвидетельствовано. Теоретически такая возможность существует, однако этой гипотезе противостоит мнение А. В. Назаренко, который допускает, что Святополк мог быть внебрачным сыном Изяслава^{289}.

Для А. В. Поппэ этот феномен является подтверждением того, что в годы правления Ярослава версия об убийстве Бориса и Глеба Святополком как о святотатственном преступлении еще не пользовалась полным признанием современников, так как Изяслав Ярославич не считал неуместным и щекотливым давать своему рожденному в 1050 г. сыну имя своего дяди. Возможно, имя Святополка не было дискредитировано потому, что убийство Бориса и Глеба свершилось тайно: их устранение было выгодно остальным сыновьям Владимира, поэтому причастность к нему Святополка до определенного момента не афишировалось представителями княжеской династии^{290}. Полемика Л. Мюллера и А. В. Поппэ на страницах мюнхенского журнала Russia Medievalis стала своеобразной вехой Борисоглебской историографии 1970–1990-х гг.

И, наконец, для некоторых историков указанное обстоятельство является еще одним доказательством того, что Святополк не имел отношения к гибели своих братьев, убитых по приказанию Ярослава. Как правило, в этом случае привлекается еще один аргумент: отсутствие упоминания о Борисе и Глебе в «Слове о Законе и Благодати». «Слово» Илариона является не только памятником религиозной и политической мысли, но и панегириком христианским правителям Руси — Ярославу и его отцу Владимиру. Диапазон его датировки находится между 1022 и 1051 г, когда, согласно княжеской воле, епископский синод избрал придворного проповедника предстоятелем Русской церкви.

Трудно представить, чтобы «Слово» могло возникнуть в условиях династического кризиса 1020-х гг., когда не могло быть речи даже о «Законе», не то что о «Благодати». В последнее время популярна гипотеза А. Н. Ужанкова, согласно которой «Слово» было произнесено Иларионом 25 марта 1038 г., в Великую субботу, совпавшую с праздником Благовещения (так называемая кириопасха). Существуют и альтернативные датировки, привязанные к кончине упоминаемой в «Слове» супруги Ярослава Ирины (Ингигерд), умершей, согласно Ипатьевской летописи, 10 февраля 1050 г. Если учитывать этот факт, датировка, приуроченная к 35-летию со дня кончины Владимира Святославича 15 июля 1050 г. (А. В. Поппэ), выглядит неприемлемой; более корректна в данном случае пасхальная датировка 26 апреля 1049 г. (Н. Н. Розов); позиция Л. Мюллера, крупнейшего исследователя творчества Илариона, вообще двоится, так как он называет две даты произнесения «Слова»: 15 июля 1049 г. и 15 июля 1050 г.^{291} Таким образом, подвижную датировку «Слова» вряд ли можно соотносить с конкретным историческим моментом, хотя перезахоронение останков Бориса и Глеба, описанное в агиографических памятниках, могло произойти уже после «программной речи» Илариона, в которой он пропагандировал идею богоизбранности «Русской земли» и призывал к канонизации ее крестителя Владимира Святославича.

Приведем некоторые антропонимические параллели: и Святополк Окаянный, и Святополк Изяславич, согласно ПВЛ, были князьями в Турове, кроме того, до своего перехода в Новгород осенью 1052 г. — как раз в момент рождения Святополка II — некоторое время был туровским князем и его отец Изяслав. Таким образом, Святополк Изяславич если и не был «живым подобием» своего «окаянного» тезки, то в определенной степени отражал преемственность местной политической традиции. Как позволяют судить летописные свидетельства, в характере этого князя также было немало негативных черт: например, он был не чужд политического вероломства, которое в полной мере проявилось во время династического конфликта 1097–1099 гг., когда Святополк вместе со своим двоюродным братом Давыдом Игоревичем нарушил принцип распределения волостей, установленный потомками Ярослава на съезде в Любече, и ослепил теребовльского князя Василька, а позднее попытался оспорить его права на Теребовль, ссылаясь на то, что «се есть волость отца моего и брата».

По словам С. Я. Сендеровича, сопоставившего события 1015 и 1097 гг., суть заключается в том, «что ослепление Василька и есть повторение первоначального злодеяния (убийства Бориса и Глеба. — Д.Б.); ослабленная форма — ослепление вместо убиения — отражает прогресс христианства, как и не злодейская окраска фигуры Святополка II. В ПВЛ есть прямой знак связи этих двух событий: Глеба зарезал повар „именемъ Торчинъ“, Василька ослепляет овчар торчин — здесь это, правда, не имя, а племенная принадлежность (из племени торков), но, должно быть, то же имело место и в первом случае. Перед нами, т. о., вариант братоубийства, совершенного Святополком I»^{292}.

Кроме того, сын Изяслава был отнюдь не единственным представителем княжеской династии, который носил это имя. Например, один из внуков Владимира Мономаха, родившийся на рубеже XI–XII вв., уже после церковного прославления Бориса и Глеба также был назван Святополком. Это же имя носил в XII в. и правнук Святополка Изяславича — Святополк Юрьевич. Несмотря на всю красноречивость приведенных аргументов, нельзя забывать о том, что все это — косвенные наблюдения. Как отмечает В. Я. Петрухин, тезоименитство отнюдь не обязывало блюсти традицию: так, полный тезка святого Глеба, рязанский князь Глеб Владимирович, ставший одним из инициаторов убийства своих братьев, заслужил у летописца имя «Каина» и «окаянного»^{293}.

Надо сказать, что «феномен братоубийства» часто повторялся среди рязанских князей — потомков Святослава Ярославича, междоусобия которых на рубеже XII и XIII вв. являлись «головной болью» для Всеволода Большое Гнездо, боровшегося за утверждение гегемонии Владимира в соседних княжествах^{294}. Лаврентьевская летопись под 1186 г. сообщает:

«Возбудил дьявол вражду, издавна ненавидя добрых в роду человеческом и борясь с теми, кто хочет его спасти. Как в прежние дни Каина на Авеля, брата своего, а потом Святополка на Бориса и Глеба власти ради, чтобы одному власть принять, а братьев избить, так и этих Романа, Игоря и Владимира подстрекнул на младших братьев Всеволода и Святослава.

И был жестокий мятеж в Рязани: братья искали братьев, чтобы убить, и послали звать их к себе на совет, чтобы захватить их хитростью. Они же, узнав о том, начали город укреплять. Другие, услышав, что город уже укрепляют, пошли к Пронску, осадили его и начали разорять города и села.

Услышал о том великий князь Всеволод Юрьевич, сын правоверный и, боясь Бога, и не желая видеть кровопролитья у них, посла к ним из Владимира своих послов в Рязань к Глебовичам — к Роману, и к Игорю, и к Владимиру, говоря им: „Братья! Зачем так делаете: недавно с половцами воевали, а ныне хотите братьев своих убить!“ Они же, услышав это, восприняли дерзкие мысли и начали гневаться на него и большую вражду воздвигать»^{295}.

Правда, на сей раз дело ограничилось вооруженным конфликтом рязанских князей с князем владимирским, но треть века спустя ситуация повторилась с более трагичным исходом. Новгородская I летопись старшего извода сообщала: «В тот же 6726 (1218) год Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: „Если перебьем их, то захватим всю власть“. И не знали окаянные божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? или ваш сродник окаянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не принес ли венец царствия небесного, а себе — вечную муку? Этот же окаянный Глеб ту же воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце своем вместе с братом.

Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, кир Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман; Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честный пир. Они же, не зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его — все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал их под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников. И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество, со своими дворянами и половцами. Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью»^{296}.

Таким образом, братоубийство, как инструмент в междукняжеской борьбе за власть, использовалось даже в начале XIII в., несмотря на то, что «древнерусские интеллектуалы» на протяжении двух столетий с завидным упорством клеймили тех, кто отваживался прибегнуть к столь радикальным мерам, а культ погибших при аналогичных обстоятельствах Бориса и Глеба к тому времени уже давно получил официальный канонический статус.

2.2. Культ Бориса и Глеба в политике «триумвирата» Ярославичей

ПВЛ и памятники Борисоглебского цикла, в первую очередь «Анонимное сказание», фиксируют повышенный интерес представителей правящей династии к культу князей-мучеников в начале 70-х гг. XI столетия, когда возводится новая церковь в Вышегороде, куда переносятся их останки. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства источников позволяют предполагать, что этот интерес был не только религиозным, но и политическим, тесно связанным с проблемой междукняжеских отношений.

Как говорилось выше, последняя реформа Ярослава Мудрого была направлена на децентрализацию власти, как в «Русской земле», так и за ее пределами. Вследствие этого в 1054 г. все волости оказались в руках шестерых князей: трое из них установили контроль над крупнейшими экономическими центрами Поднепровья, которые благодаря этому приобрели, хотя и не сразу, самостоятельное политическое значение.

В то же время укрепившаяся в историографии точка зрения о распаде «Русской земли» как единого территориального образования после смерти Ярослава не находит подтверждения в источниках. Даже ее основоположник А. Н. Насонов вынужден был отметить, что «после того как древняя территория — „Русская земля“ — распалась с образованием Черниговского и Переяславского княжеств, мы видим явные признаки стремления сохранить на первых порах целостность „Русской земли“ в ряде мероприятий»^{297}. С легкой руки А. Е. Преснякова княжеский союз Ярославичей характеризуется в историографии как «триумвират»^{298}.

Некоторое время этому по днепровскому «триумвирату» удавалось поддерживать дружественные и даже союзнические отношения с полоцким князем Всеславом, однако они обострились в 1065 г., — два года спустя жертвой его экспансии в очередной раз стал Новгород. Первый этап борьбы с Полоцком завершился взятием Всеслава в плен во время мирных переговоров на реке Немиге и заключением его в «поруб» в Киеве. Поскольку этот стратегический успех был достигнут Ярославичами, и в первую очередь Изяславом, — в нарушение присяги, он вызвал негативную реакцию, отразившуюся в ПВЛ^{299}.

«Триумвиры» «Русской земли» оказались не в состоянии сопротивляться внешней угрозе, которую с середины XI в. представляли половцы. В 1068 г. войска Ярославичей были разгромлены ими на Альте, а когда Изяслав отказался продолжать сопротивление, в Киеве началось восстание, участники которого «вырубили Всеслава из поруба, в 15-й день сентября, и прославили его среди княжеского двора». Княжеский двор был подвергнут разграблению, а сам Изяслав бежал в Польшу.

Мы не будем останавливаться на социальном значении этих событий, в которых, впервые в Южной Руси, проявило политическую активность народное собрание — вече, хотя они представляли и представляют немалый интерес для изучения взаимоотношений княжеской власти и общества. Обратим внимание на то, что финалом их стал приход на Русь войск Болеслава II весной 1069 г., о котором мы упоминали выше. Интерпретация этих событий получила неоднозначную оценку в источниках.

Как пишет о Болеславе II Галл Аноним: «Он сам, так же как и Болеслав Великий, вступил врагом в столицу русского королевства — выдающийся город Киев — и ударом своего меча оставил памятный знак на золотых воротах города. Там он возвел на царский престол одного русского из своей родни, которому принадлежало королевство, а всех мятежников, не подчинившихся ему, отстранил от власти»^{300}. Автор «Великой хроники поляков или лехитов», еще более подчеркивая зависимость Руси от Польши, говорит о результатах этой кампании так: «Самую Русь сообразно с нуждами своими личными и своего войска [Болеслав] обложил данью, особенно съестными припасами», а подавив мятеж, «поставил начальником над русскими князьями знатного человека, своего приближенного»^{301}.

Однако картина событий, созданная склонными к преувеличению польскими хронистами, противоречит описанию ПВЛ: «Пошел Изяслав с Болеславом на Всеслава; Всеслав же выступил навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав, и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев, и устроили вече, и обратились к Святославу и Всеволоду, говоря: „Мы уже дурное сделали, князя своего прогнав, а он ведет на нас Польскую землю: идите же в город отца своего; если не хотите, то поневоле придется поджечь город свой и уйти в Греческую землю“. И сказал им Святослав: „Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками погубить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего; если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной“. И утешили киевлян, Святослав же и Всеволод послали к Изяславу, говоря: „Всеслав бежал, не веди поляков на Киев, здесь ведь врагов у тебя нет; если хочешь дать волю гневу и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола“. Слышав то, Изяслав оставил поляков и пошел с Болеславом, взяв немного поляков»^{302}.

Посредничество князей Чернигова и Переяславля не спасло жителей от расправы, осуществлявшейся руками Мстислава Изяславича, но то, что киевляне обратились за содействием в разрешении конфликта со своим князем к другим соправителям «Русской земли», с нашей точки зрения, представляется показательным фактором в отношениях между ее городами. Благодаря этому посредничеству Болеслав вошел в Киев лишь с небольшим воинским контингентом и был вынужден уйти после избиения своих воинов. Показательно и то, что Святослав в случае необходимости собирался начать вооруженную борьбу против старшего брата в защиту «града отца своего». Этому факту можно предложить два объяснения: либо установленный в 1054 г. режим «коллективного сюзеренитета» (как характеризовал его Л. В. Черейнин)^{303}распространялся также и на Киев, либо к концу 1060-х гг. отношения Изяслава и Святослава обострились настолько, что последний не побоялся бы в крайнем случае нарушить существующий порядок иерархических отношений.

Реквизиции, о которых упоминают польские хроники, да и сам факт появления поляков в «Русской земле», явно не добавляли популярности Изяславу, который, если верить «Житию Феодосия Печерского» и «Киево-Печерскому патерику», уже до того момента находился в натянутых отношениях с представителями Церкви: после организации Печерского монастыря часть приближенных князя присоединилась к монашеской братии, что, разумеется, вызвало гнев Изяслава, пригрозившего отправить в заточение одного из ее лидеров, Никона, а заодно и раскопать пещеру, где жили монахи^{304}.

По справедливому замечанию А. В. Назаренко: «Позиции Изяслава после его возвращения при поддержке польского князя Болеслава II на киевский стол в 1069 г. оказались существенно иными, нежели те, которые он занимал до своего бегства в Польшу в предыдущем году. Вернув Киев, Изяслав утратил, однако, контроль над Новгородом и Волынью, оставшимися за Святославом и Всеволодом соответственно, что весьма расширило возможности последних в их западноевропейской политике»^{305}. Как полагает исследователь, черниговский князь заключил союз с германским королем Генрихом IV, направленный против Изяслава и его польского союзника^{306}. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, едва нейтрализовав Всеслава, Изяслав, стремясь укрепить свой пошатнувшийся авторитет, выступил инициатором строительства новой церкви-усыпальницы Бориса и Глеба, куда в 1072 г. были перенесены их останки.

ПВЛ описывает это событие следующим образом: «В год 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи — Изяслав, Святослав, Всеволод, — митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря Святого Михаила, Герман игумен Святого Спаса, Никола игумен Переяславского монастыря и все игумены, — и устроили праздник, и праздновали светло, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом, что стоит и поныне. И сначала Изяслав, Святослав и Всеволод взяли Бориса в деревянном гробу и, возложив гроб на плечи свои, понесли, черноризцы же шли впереди, держа свечи в руках, а за ними дьяконы с кадилами, а затем пресвитеры, за ними епископы с митрополитом; за ними же шли с гробом. И, принеся его в новую церковь, открыли раку, и наполнилась церковь благоуханием, запахом чудным; видевшие же это прославили Бога. И митрополита объял ужас, ибо не твердо верил он в них (Бориса и Глеба); и пал ниц, прося прощения. Поцеловав мощи Борисовы, уложили их в гроб каменный. После того, взяв Глеба в каменном гробу, поставили на сани и, взявшись за веревки, повезли его. Когда были уже в дверях, остановился гроб и не шел дальше. И повелели народу взывать: „Господи, помилуй“, и повезли его. И положили их месяца мая во 2-й день. И, отпев литургию, обедали братья сообща, каждый с боярами своими, в любви великой. И управлял тогда Вышгородом Чудин, а церковью Лазарь. Потом же разошлись восвояси»^{307}.

А. А. Шахматов полагал, что в основе летописной статьи 1072 г. лежала краткая запись, сделанная в 1073 г. при составлении свода Никона, которая впоследствии была дополнена за счет вышегородских записок. К подобному же выводу приводят наблюдения А. Н. Ужанкова, обратившего внимание на то, что в тексте в прошедшем времени упоминается имя настоятеля вышегородского храма Лазаря, ставшего в 1088 г. игуменом Выдубицкого монастыря^{308}, следовательно, в своем теперешнем виде она могла появиться только в Начальном своде. Исследователи не раз обращали внимание на то, что календарная дата, приведенная в ПВЛ, вставлена под влиянием вторичного перенесения мощей 2 мая 1115 г., тогда как перенесение мощей в 1072 г. произошло 20 мая, как то указывается в «Чтении» и «Сказании о чудесах».

Как видно из состава участников церемонии, проведение ее было призвано консолидировать как представителей духовенства, так и представителей политической элиты вокруг Изяслава. Политическое значение вышегородских мероприятий 1072 г. не подвергается сомнению (широко распространена гипотеза, что во время их был выработан новый «правовой кодекс» Киевской Руси — «Правда Ярославичей»), однако существуют разногласия относительно их канонического статуса: исследователи, признающие на основании «Сказания о чудесах» факт причисления Бориса и Глеба к лику святых в княжение Ярослава, полагают, что в данном случае имело место обычное перезахоронение мощей^{309}; в то время как их оппоненты интерпретируют события 1072 г. как официальную церемонию канонизации^{310}.

В пользу этой точки зрения приводятся такие аргументы, как захоронение Бориса в деревянной раке (что вряд ли допустимо для святого, официально почитающегося Церковью), или замешательство при эксгумации святых митрополита Георгия, который был «нетверд верою к ним». Первое обстоятельство подтверждает гипотезу М. Х. Алешковского о приоритете почитания Глеба, которая разделяется современными исследователями. Действительно, если бы к тому времени он не имел официального статуса мученика, его останки вряд ли лежали бы в каменной раке.

Развивая эти наблюдения, можно предположить, что к 1072 г. сложилась ситуация, в которой Святослав Ярославич, наследовавший Муромскую волость Глеба, способствовал упрочению его культа, в то время как Изяслав и Всеволод стремились к укреплению культа Бориса. Странное поведение митрополита Георгия вполне могло быть одним из многочисленных агиографических стереотипов, описывающих ситуацию, в которой предстоятель Русской церкви действовал в соответствии с общепринятой практикой. Например, митрополит Иоанн I, узнав от князя Ярослава о чудесах, происходящих на могиле его братьев, испытал одновременно ужас, сомнение и радость^{311}.

Выше уже отмечалось, что причастность Иоанна I к формированию Борисоглебского культа в княжение Ярослава Мудрого подвергается сомнению. Например, А. В. Поппэ высказал предположение о том, что если такой процесс и имел место (в начале 50-х гг. XI в.), у истоков его мог находиться не митрополит Иоанн, а митрополит Иларион — ставленник киевского князя^{312}. Как отмечает Н. И. Милютенко: «Решающим аргументом в пользу того, что „изнесение“ мощей состоялось все-таки при Иоанне I, является свидетельство „Сказания чудес“. По мнению всех исследователей, редакция памятника, описывающая перенесение мощей в 1072 г., была создана в 1073–1076 гг. Большинство участников события, в том числе князья Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, были свидетелями торжества времен Ярослава. Едва ли они могли забыть, при каком именно митрополите были извлечены из земли мощи свв. Бориса и Глеба. Тем более было бы нелепо, как предполагают иногда, пытаться ввести в заблуждение на этот счет митрополита Георгия. В отличие от нас, он имел доступ к архиву собственной митрополии и Константинопольской патриархии»^{313}.

Поэтому надо полагать, что Изяслав Ярославич стремился придать родовому культу Бориса и Глеба официальный канонический статус под воздействием неблагоприятной политической конъюнктуры, следы которой четко запечатлены в источниках. Почти каждый из памятников, сохранивших описание событий 1072 г., отражает определенную политическую тенденцию: например, ПВЛ, и в особенности «Чтение» Нестора, настоятельно подчеркивают причастность к почитанию Бориса и Глеба Изяслава, который «ходил ко святым на праздник их» и отмечал этот день раздачей милостыни. Хотя, на первый взгляд, внимание сконцентрировано на усилиях Изяслава по возведению новой церкви, на отделку которой была отдана часть княжеской дани (очевидно, из Вышегорода), на переговорах князя с митрополитом Георгием по поводу перезахоронения княжеских останков нельзя не заметить политических пристрастий агиографа.

По словам Нестора, в первый день вышегородских торжеств: «Архиепископ (имеется ввиду митрополит Георгий. — Д.Б.) же собрал весь причт церковный, и так вышли с крестами в вышеупомянутый город, где были тела святых. И придя, сотворили обычное обновление церкви новой и святую Литургию в ней отслужили. А на другой день собрал митрополит всех епископов и всех церковников туда, где были раки святых, желая совершить перенесение. Пришли и благоверные князья из своих земель, и многие другие из своих земель, младшие. Собралось и множество черноризцев из своих монастырей, и был среди них преподобный отец наш Феодосий, игумен Печерского монастыря, сиявший среди них как солнце, украшенный добрыми нравами. А митрополит не верил, что святы блаженные. И приступив, открыли раки святых и увидели их целыми лежащих, а церковь наполнилась благовония. Увидев это, митрополит затрепетал мысленно и, повернувшись на восток, воздев руки к небу, воскликнул, говоря: „Прости меня, Господи, потому что не верил в святых Твоих, согрешил, и помилуй неверие мое. Вот, верую воистину, что святы страстотерпцы Твои“. И после этого, приступив, взял руку блаженного Бориса (ибо это были мощи) и целовал, прикладывая к глазам и к сердцу. Ею же потом благословил благоверного князя Изяслава, потом благословил брата его Святослава, которому на благословение остался на голове его ноготь. Еще благословил так же боголюбца Всеволода и всех князей и всех людей, и положил руку на место. Потом, взяв раки, понесли их в новую церковь и поставили на правой стороне в год 6580 (1072) месяца мая в 20. Совершили они великий праздник в тот день и, славя Бога, разошлись по домам»^{314}.

Характерной чертой этого текста, вышедшего из стен Печерского монастыря, является лояльное отношение к двум Ярославичам — «благоверному Изяславу» и «боголюбцу Всеволоду», тогда как имя Святослава Черниговского не сопровождается определением. Особо интересен факт, на который неоднократно обращали внимание исследователи: «Чтение» сообщает, что митрополит Георгий благословил Ярославичей рукою Бориса — покровителя Всеволода, тогда как «Сказание о чудесах» утверждает, что князей благословляли рукою Глеба — покровителя Святослава. Учитывая шахматовскую датировку «Чтения», в этом можно усматривать влияние политической конъюнктуры: поскольку «Чтение» составлялось в княжение Всеволода Ярославича, целью его автора было подчеркивание преемственности правящего князя по отношению к предшественнику, тогда как узурпировавший киевский стол Святослав не пользовался поддержкой печерской братии. Таким образом, даже памятник, строго следовавший каноническим традициям, отражал латентную политическую борьбу Ярославичей, идеологическим инструментом которой являлся культ Бориса и Глеба.

В древнерусской историографии сохранилась еще одна интерпретация этих событий, отражавшая интересы Святослава Черниговского, следы которой выявлены в «Сказании о чудесах», Софийской I и Воскресенской летописи^{315}. Как отметил А. Н. Ужанков, в тексте этих памятников помимо киевского митрополита Георгия упоминается черниговский митрополит Неофит, а сам текст составлен таким образом, чтобы продемонстрировать исключительное положение черниговского князя^{316}.

«Сказание о чудесах» описывает перезахоронение останков Бориса и Глеба 20 мая 1072 г. так: «Наступило время перенесения святых мучеников Романа и Давида. Собрались братья — Изяслав, Святослав, Всеволод, и митрополит Киевский Георгий, и второй митрополит, Черниговский, — Неофит; епископ Петр Переяславский, и Никита Белгородский, Михаил Юрьевский, и игумены: Феодосии Печерский, и Софроний святого Михаила, и Герман святого Спаса, и все остальные игумены, И сотворили торжественный праздник. Сначала понесли князья на плечах деревянную раку святого Бориса. Впереди шли преподобные черноризцы со свечами и диаконы, за ними духовенство, и потом митрополиты и епископы, а за ними несли раку. Принесли ее и поставили в церкви, и когда открыли раку, то наполнилась церковь благоуханием и запахом чудесным. Увидев это, прославили Бога. А митрополита охватил ужас, так как он сомневался в этих святых, и, пав ниц, он просил прощения. И, целовав мощи, переложили их в каменную раку.

После этого взяли каменную раку с Глебом, поставили ее на сани и, зацепив веревками, повезли. И когда были в дверях, остановилась рака недвижно. И велели народу взывать: „Господи, помилуй!“ И молились Господу и святым. И сразу повезли. Поцеловав голову святого Бориса, митрополит Георгий взял руку святого Глеба и начал благословлять ею князя Изяслава и Всеволода. Тогда Святослав, взяв руку, приложил к нарыву на шее, к глазам своим и к темени. После этого положили руку в гроб и начали служить святую Литургию. А Святослав сказал Берну: „Что-то мне голову колет“. И снял Берн шапку с князя и увидел ноготь святого Глеба, снял его с головы Святослава и отдал ему. Он же прославил Бога за милость святых. После Литургии все братья пошли и обедали все вместе.

И праздновали праздник торжественно, и щедрую милостыню раздали беднякам. И, распрощавшись друг с другом, разошлись по домам, С тех пор установился этот праздник святым мученикам в двадцатый день месяца мая благодатью Господа нашего Иисуса Христа»^{317}.

Несмотря на усилия Изяслава, политический вес Святослава укреплялся. В отличие от старшего брата, Святослав поддерживал добрые отношения с Антонием, основателем Печерского монастыря, становившегося одним из наиболее авторитетных арбитров в политической жизни Руси^{318}. Быть может, именно Святослав добился учреждения в Чернигове «титулярной» митрополии во главе с Нифонтом^{319}, который, по мнению А. Н. Ужанкова, мог быть местоблюстителем киевской кафедры в отсутствие митрополита Георгия, так как не исключено, «что митрополит Георгий, после того как сам лично удостоверился в нетленности мощей князей, взял на себя труд по достижению официального признания святых и Византией. На это якобы указывает его поездка в том же году к патриарху в Константинополь».

Как полагает исследователь, «официальная канонизация Бориса и Глеба как общерусских (т. е. надо понимать, общеправославных) святых во времена святительства в Киеве Георгия всецело зависела от его позиции»^{320}. Поскольку митрополит не вернулся из своей «командировки», а его преемник Иоанн II появился в Киеве лишь в 1077 г., каноническое признание Бориса и Глеба Константинопольским патриархатом могло произойти не ранее этого времени. Если новый митрополит имел при себе соответствующую санкцию, он вполне мог выступить инициатором составления церковной службы Борису и Глебу, где был предан анафеме Святополк, или одной из ее редакций^{321}.

2.3. Распад «триумвирата» и борьба за «Черниговское наследство»

В отсутствие митрополита Георгия отношения между правителями «Русской земли» накалялись. Если Неофит Черниговский действительно исполнял обязанности местоблюстителя Киевской митрополии, становится понятной та политическая активность, которую вдруг стал проявлять Святослав.

Как сообщает ПВЛ: «В год 6581 (1073). Воздвиг дьявол распрю в братии этой — в Ярославичах. И были в той распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава. Ушел Изяслав из Киева, Святослав же и Всеволод вошли в Киев месяца марта 22-го и сели на столе в Берестовом, преступив отцовское завещание. Святослав же был виновником изгнания брата, так как стремился к еще большей власти; Всеволода же он прельстил, говоря, что „Изяслав сговорился со Всеславом, замышляя против нас; и если его не опередим, то нас прогонит“. И так восстановил Всеволода против Изяслава. Изяслав же ушел в Польшу со многим богатством, говоря, что „этим найду воинов“. Все это поляки отняли у него и выгнали его. А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отца, а больше всего Божью»^{322}.

Долгое время преобладало представление о том, что польский князь Болеслав II просто отобрал имущество Изяслава и выслал его из страны^{323}; тем не менее существует предположение, что военные действия в пользу изгнанного князя на западных границах Руси все же были предприняты и завершились мирным договором в Сутейске (1074), который скрепил сын Всеволода Ярославича Владимир Мономах, сообщающий об этом в «автобиографической» части своего «Поучения». Очевидно, для Изяслава эта локальная польско-русская война завершилась безрезультатно, так как Болеслав не только сумел наладить отношения со Святославом, но и заключил с ним союз против чешских Пржемысловичей. В 1076 г., свидетельствует ПВЛ, «ходил Владимир, сын Всеволода, и Олег, сын Святослава, в помощь полякам против чехов». Как уточняет сам Владимир Мономах: «…послал меня Святослав в Польшу: ходил я за Глогов до Чешского леса, и ходил по земле их 4 месяца»^{324}.

В борьбе с братом Изяслав был вынужден искать других союзников: он обратился за помощью к немецкому королю Генриху IV. Как писал хронист Лампрехт Герсфельдский, по завершении рождественских празднеств в Страсбурге, «немного дней спустя [Генрих IV] перебрался в Майнц, куда к нему прибыл король Руси по имени Димитрий [крестильное имя Изяслава], привезя ему бесчисленные сокровища в виде золотых и серебряных сосудов и чрезвычайно драгоценных одежд, с просьбой оказать ему помощь против его брата, который силой изгнал его из королевства и, подобно свирепому тирану, сам завладел королевской властью. Для переговоров с ним об обидах, которые он причинил своему брату, король не медля отправил Бурхарда, настоятеля трирской церкви, который должен был предупредить его, чтобы он оставил не по праву захваченный трон, иначе ему вскоре придется испытать силу оружия Германского королевства. Этот [Бурхард] оказался подходящим для такого посольства по той причине, что тот, к кому он отправлялся, был женат на его сестре, и Бурхард активно ходатайствовал перед королем, чтобы против того пока не предпринималось никаких более серьезных мер. Король же Руси до возвращения посольства поручен был королем [Генрихом] заботам маркграфа саксонского Дед и, в сопровождении которого он ранее и прибыл»^{325}.

Как видно, Изяслав прибыл в Германию отнюдь не с пустыми руками, значит, ПВЛ допустила преувеличение, сообщив о том, что он лишился всего своего имущества в Польше. Генрих IV направил в Киев своих послов. Эта дипломатическая миссия была зафиксирована не только хроникой Лампрехта, но и ПВЛ, которая сообщает под 1075 г.: «В тот же год пришли послы от немцев к Святославу; Святослав же, гордясь, показал им богатство свое. Они же, увидев бесчисленное множество золота, серебра и шелковых тканей, сказали: „Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того“»^{326}. Интересно, что устами иноземных послов летописец осуждает своего князя, поведение которого не соответствовало стереотипу «идеального правителя».

С политической точки зрения, миссия Буркхарда завершилось безрезультатно, хотя богатые дары Святослава Генриху IV, по словам Лампрехта Герсфельдского, поразили воображение немцев^{327}. В этих условиях Изяслав был вынужден обратиться к римскому папе Григорию VII через своего сына Ярополка, посетившего Вечный город, который, как полагают, в обмен на помощь готов был признать власть «наместника св. Петра». Известно, что Григорий VII отреагировал на миссию Ярополка в посланиях (бреве) от 17 апреля (направленном «Деметрию, королю Руси») и 20 апреля 1075 г. (направленном Болеславу II), однако исследователи спорят о том, привело ли это к каким — либо практическим результатам^{328}.

Возвращаясь к истокам конфликта между правителями «Русской земли», в который оказались вовлечены крупнейшие фигуры европейской политики XI в., обратим внимание на то, что автор летописной статьи 1073 г. в соответствии с традиционными представлениями средневековой историографии приписывает начало вражды Ярославичей проискам дьявола и… властолюбию черниговского князя, а в заключение совершает традиционный экскурс в ветхозаветную историю, уподобив Святослава потомкам библейского Хама, покусившимся «на землю Сифову», и даже Исаву, который преступил «заповедь отца своего, и прия убийство». В этом можно усмотреть и скрытое уподобление Святослава Ярославича Святополку Окаянному, которому также инкриминируется властолюбие.

В летописном тексте есть еще ряд интересных моментов. Во-первых, Изяслав успел покинуть город и забрать с собой все свое имущество, а значит, об интригах Святослава ему было известно заранее. Во-вторых, Святослав и Всеволод, войдя в Киев, «сели на столе в Берестовом», т. е. в загородной княжеской резиденции, а не в самом городе. Интересное объяснение этому факту предложил М. Б. Свердлов, по мнению которого, «союзники вместе выступили против старшего брата, но сесть вдвоем на княжеский стол в Киеве они не могли, поскольку на Руси, в отличие от Византийской империи, еще не было традиции соправительства. Княжеским столом мог владеть лишь один князь. Поэтому они сели вдвоем на княжеском дворе в древнем родовом владении — селе Берестове. Там, видимо, они решили, что в Киеве будет править Святослав»^{329}.

В «Русской земле» вновь установилась система «дуумвирата», когда только два из трех ее центров имели собственных князей. Не исключено, что «дуумвиры» произвели передел прочих волостей; возможно, как заметил академик М. С. Грушевский, был сделан «шаг вперед в кооперативном собирании земель»^{330}. В. Н. Татищев высказал мнение, что «Святослав, приняв престол русский, брату Всеволоду дал Чернигов со всею областию». Согласно другой точке зрения, восходящей к Н. М. Карамзину, черниговский «стол» остался за Святославом.

Попробуем выяснить, на какие территории за пределами «Русской земли» распространялось его право сбора дани, благодаря которому он смог накопить «бесчисленное множество» золота, серебра и паволоков. По утверждению В. Н. Татищева, Святослав «сына Бориса посадил в Вышгороде, Глеба — в Переяславле, Давида — в Новгороде, а Олега — в Ростов»^{331}. Исследователь предполагал, что Чернигов был обменен Святославом на принадлежащие Всеволоду Переяславль и Ростовскую волость, однако в созданной им картине распределения уделов есть несколько моментов, противоречащих источникам. Так, принадлежность Бориса к Святославичам вызывает сомнения, так как, скорее всего, здесь имеется в виду племянник Святослава Борис Вячеславич^{332}.

ПВЛ дает основания полагать, что в экономической зависимости от Чернигова Ростовская земля оказалась не в 1073 г., а двумя годами раньше. Княжение Глеба в Новгороде продолжалось как минимум до 1078 г., поскольку летописных данных о его переходе на переяславский «стол» нет. Перечень новгородских князей, приведенный в НIЛМ, относит княжение Давыда к более позднему периоду (1095–1097)^{333}, между двумя княжениями сына Мономаха — Мстислава. Местом княжения Олега в «Поучении» Владимира Мономаха называется Волынь^{334}.

Несмотря на то что сведения Татищева не находят подтверждения в источниках, они часто используются как фактическая основа для реконструкции территориального состава княжеских владений. Например, О. М. Рапов полагал, что в 1073–1076 гг. власть Святослава распространялась на Киевскую, Турово-Пинскую, Древлянскую, Новгородскую, часть Смоленской, а также Переяславской и Ростово-Суздальской земель. «Два последних владения он выменял у брата Всеволода Ярославича за Черниговскую, Муромо-Рязанскую и, вероятно, Тмутороканскую области. Тогда же он стал владетелем и юго-западных земель — Владимиро-Волынской и Червеньской, а также территорий, расположенных по Стрыю, Сапу, Серету и Днестру»^{335}.

С источниковедческой точки зрения ситуация такова. ПВЛ, сообщая в конце статьи 1073 г. о том, что «Святослав сел в Киеве», ничего не говорит о судьбе черниговского «стола»; в то же время исследователи обратили внимание на «Поучение» Владимира Мономаха и «Киево-Печерский патерик», которые свидетельствуют о том, что Всеволод остался на княжении в Переяславле^{336}.

Таким образом, гипотеза, выдвинутая В. Н. Татищевым, с одной стороны, не подкреплена летописными фактами, с другой — противоречит остальным источникам и может базироваться лишь на логическом применении принципа «лествичного» наследования. Под влиянием татищевской гипотезы, как правило, игнорируют прямое указание ПВЛ под 1093 г., где в конце некролога Всеволоду сообщается, что он умер, «княжив в Киеве 15 лет, а в Переяславле год, и в Чернигове год»^{337}.

В числе волостей, часть дани от которых могла поступать в Чернигов, а позднее в Киев, несомненно, была Тмуторокань, куда шла дань от касогов «и иных стран»; за исключением краткого периода 1064–1066 гг., когда здесь княжил Ростислав Владимирович, она находилась под властью одного из сыновей Святослава — Глеба. После того как Глеб около 1069 г. был переведен на княжение в Новгород, в Тмуторокани, надо полагать, сел другой его сын — Роман. Под 1071 г. ПВЛ сообщает, что дань для Святослава собиралась и в Ростовской земле, хотя она входила во владения Всеволода. Таким образом, летописный материал позволяет утверждать, что Святослав Ярославич в 1060 — начале 1070-х гг. располагал экономическими ресурсами северо-востока и юга, которые позволили ему начать борьбу за Киев.

В результате мартовского переворота 1073 г. отношения черниговского князя с Печерским монастырем оказались испорчены, и это не могло не сказаться на репрезентации его деятельности в летописной и агиографической традиции. «Хотя в летописи сохранились статьи, где заметна обработка текстов в пользу Святослава, годы его княжения описаны позднее осуждавшим его летописцем» (А. Г. Кузьмин)^{338}. Исследователи, вслед за А. А. Шахматовым, полагают, что предвзятое отношение к Святославу связано с нарушением им порядка наследования киевского «стола», на чем, в частности, акцентирует внимание «Житие Феодосия».

Колоритно описал эту ситуацию Д. С. Лихачев: «Игумен Феодосий отказался явиться на пир, которым Святослав собирался ознаменовать свое вокняжение в Киеве, а затем неоднократно обличал Святослава. В проповедях, посланиях („епистолиях“) и через приходивших к нему „вельмож“, которых просил передать Святославу свое осуждение его поступков. Феодосий утверждал, что Святослав „не по закону“ сел в Киеве, прогнав своего старшего брата, которого должен был иметь вместо отца. Феодосий запретил поминать имя Святослава на монастырских службах, и в монастыре по-прежнему поминали Изяслава. После одной из „великих зело“ епистолий, в которой Феодосий сравнивал Святослава с Каином и „иными многими древними гонителями, убийцами и братоненавистниками“, Святослав пришел в страшный гнев. Он бросил на землю послание Феодосия и „яко лев“ рыкнул „на праведного“». Лишь впоследствии «Феодосий стал считаться с Святославом как с киевским князем, но поминал его на богослужении всегда на втором месте после Изяслава»^{339}.

По мнению А. Н. Насонова: «В Печерском монастыре сложился определенный идеал князя, и представители династии Рюриковичей, признававшейся в Печерском монастыре единственной законной династией, должны были и в отношении друг с другом и в отношениях с населением не нарушать, во всяком случае, явно и резко, требований этого идеала»^{340}. В данном случае он лишь абстрагировал идею М. Д. Присёлкова, приписавшего создание такого «идеального образа» летописцу Никону (отождествлявшемуся в его концепции с митрополитом Иларионом, якобы принявшим под этим именем схиму)^{341}.

Согласно «Сказанию о чудесах» Бориса и Глеба, князь Святослав, как и его предшественник, проявлял интерес к увековечиванию памяти братьев-мучеников, заложив в их честь в Вышегороде новый храм, однако в самый разгар строительства он скончался «от резанья желве» 27 декабря 1076 г. Учитывая то обстоятельство, что Святослав погребен в черниговском храме Св. Спаса, в то время как его братья Изяслав и Всеволод погребены в киевском храме Св. Софии^{342}, можно сделать вывод, что он сосредоточил в своих руках власть над Киевом и Черниговом, и это послужило основанием для составителя княжеского «Изборника», писца Иоанна, назвать его князем «Русской земли», хотя ПВЛ не использует по отношению к нему данный титул.

Как заметил П. П. Толочко: «О смерти его достаточно сдержанно сказано в летописи: в ней нет даже традиционной фразы о сочувствии киевлян к покойнику»^{343}. На самом же деле в ПВЛ отсутствует не «традиционная фраза», а традиционный для таких случаев некролог с описанием внешности князя и различных его достоинств. Это является еще одним из доказательств того, что киевская «общественность», возможно, направляемая Печерским монастырем, была настроена к покойному князю враждебно.

Смерть Святослава привела к тому, что вакантными оказались сразу два стола — киевский и черниговский. 1 января 1077 г. ему наследовал Всеволод, но такая ситуация не устраивала одного из младших князей — Бориса Вячеславича, неожиданно проявившего политические амбиции. Летописец сообщает: «Сел Борис в Чернигове месяца мая в 4 день, и было княжения его 8 дней и бежал в Тмуторокань к Роману».

Учитывая, что Борис был сыном Вячеслава Ярославича, княжившего в Смоленске, вряд ли можно считать, что он мог пользоваться какой-то местной поддержкой, либо поддержкой кого-то из многочисленных наследников Святослава. В рамках существующих представлений о принципах наследования «столов» его претензии на Чернигов вообще непонятны; остается предполагать, что предприимчивый князь воспользовался тем, что в этот момент на Русь пришел с поляками Изяслав, и занял город, возможно, с небольшой группой сторонников, но, чувствуя непрочность своего положения, бежал в Тмуторокань, где княжил сын Святослава Роман, имевший больше прав на черниговский «стол».

Переговоры Всеволода и Изяслава, состоявшиеся на Волыни, завершились тем, что Изяслав 15 июля сел в Киеве, а Всеволод вернулся в Чернигов. Вновь образованный «дуумвират» приступил к перераспределению княжений: сын Святослава Глеб был заменен в Новгороде одним из сыновей правящего киевского князя — Святополком. Еще один сын Изяслава — Ярополк — был посажен в Вышгороде, а сын Всеволода Владимир Мономах — в Смоленске. По его словам, другой сын Святослава, Олег, был выведен из Владимира-Волынского и «был у Всеволода в Чернигове».

Как нетривиально писал об этом В. В. Мавродин: «Из „Поучения детям“ Мономаха видно, что Олега пытались всячески задобрить, и, вернувшись к отцу из Смоленска, Мономах вместе с Всеволодом устраивает Олегу обед на Красном Дворе в Чернигове. Но если для Мономаха эти средства казались достаточными, никакими обедами успокоить Олега, у которого буквально из-под носа стащили лакомый кусок, было невозможно. Как только оттираемый своими сородичами на задний план Олег убедился, что из положения „изгоя“ ему не выйти, он бежит 10 апреля 1078 г. в Тмутаракань»^{344}.

В Тмуторокани сложилась коалиция «младших князей», противостоявшая при поддержке половцев «дуумвирату», правившему в «Русской земле». И «привели Олег и Борис поганых на Русскую землю и пошли на Всеволода с половцами. Всеволод же вышел против них на Сожицу, и победили половцы русь, и многие убиты были тут: убит был Иван Жирославич и Тукы, Чудинов брат, и Порей, и иные многие, месяца августа в 25-й день. Олег же и Борис пришли в Чернигов, думая, что победили, а на самом деле земле Русской великое зло причинили». Потерпевший поражение Всеволод был вынужден обратиться за помощью к Изяславу. В летописи сохранились подробности встречи князей: «Всеволод же пришел к брату своему Изяславу в Киев; поздоровались и сели. Всеволод же поведал о всем происшедшем. И сказал ему Изяслав: „Брат, не тужи. Видишь ли, сколько всего со мной приключилось: не выгнали ли меня сначала и не разграбили ли мое имущество? А затем, в чем провинился я во второй раз? Не был ли я изгнан вами, братьями моими? Не скитался ли я по чужим землям, лишенный имения, не сделав никакого зла? И ныне, брат, не будем тужить. Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя“. И, так сказав, утешил Всеволода, и повелел собирать воинов от мала до велика». Подробность записи говорит в пользу того, что она, возможно, была написана очевидцем событий; интересно и то, что фраза, которую летопись приписывает Изяславу, по сути, является подтверждением гипотезы о существовании в «Русской земле» правящего «дуумвирата».

ПВЛ сообщает: «И отправились в поход Изяслав с Ярополком, сыном своим, и Всеволод с Владимиром, сыном своим. И подошли к Чернигову, и черниговцы затворились в городе, Олега же и Бориса там не было. И так как черниговцы не отворили ворот, то приступили к городу. Владимир же приступил к восточным воротам от Стрижени, и захватил ворота, и взял внешний город, и пожег его, люди же вбежали во внутренний город. Изяслав же и Всеволод услышали, что Олег с Борисом идут против них, и, опередив их, пошли от города против Олега»^{345}.

Летописная статья 1078 г. интересна тем, что здесь впервые зафиксировано проявление сепаратизма внутри «Русской земли». Был ли он следствием длительного противостояния или явлением спонтанным, судить трудно, но факт остается фактом: население города — «черниговцы» — начинают отстаивать собственные интересы. Ожесточенное сопротивление горожан на первый взгляд необъяснимо, если вспомнить, что Борис Вячеславич княжил в Чернигове всего неделю; скорее всего, жители города проливали кровь за Олега, считая его «своим» князем^{346}.

Мы не оспариваем того, что под «черниговцами» подразумевается именно городская община (как думает И. Я. Фроянов). Нам представляется противоречивым то обстоятельство, что эти «черниговцы» не препятствовали вокняжению Всеволода в городе год назад, но оказали сопротивление при его появлении у города с киевскими войсками. Это противоречие устраняется, если предположить, что под «черниговцами» подразумевается не все население города, а лишь та его часть, которая поддержала притязания Олега Святославича, сумев взять верх в городской общине.

После поражения на Нежатиной Ниве, где 3 октября 1078 г. погибли Борис и Изяслав, а Олег едва успел бежать в Тмуторокань с остатками дружины, власть в Киеве снова перешла к Всеволоду, а черниговский стол занял недавно воевавший с черниговцами Владимир Мономах. Борьба за «Черниговское наследство» продолжилась летом следующего года, когда на Русь при поддержке половцев вторгся Роман Святославич, оставивший в Тмуторокани вместо себя Олега. Однако Всеволоду удалось заключить мир с половцами, после чего Роман был убит своими недавними союзниками, а Олег, надо полагать, тоже не без ведома Всеволода, захвачен хазарами и выслан в Константинополь. В Тмуторокани водворился присланный из Киева посадник Ратибор. Таким образом, война 1078–1079 гг. за наследство Святослава Ярославича завершилась поражением его сыновей.

Следует отметить факт, на который исследователи почти не обращали внимания. По свидетельству Владимира Мономаха: «И на весну посадил меня отец в Переяславле выше всей братии»^{347}. Судя по хронологии событий в «Поучении» и ПВЛ, речь идет о весне 1083 или 1084 г. Сохранение за Мономахом черниговского княжения и посажение его на «стол» в Переяславле означало возвращение «Русской земли» к «дуумвирату» 1077–1078 гг., что дало князю основание подчеркнуть свое превосходство «перед братьями». При жизни Всеволода это исключительное положение Мономаха не оспаривалось даже инициатором княжеских «крамол» Олегом Святославичем, вернувшимся в Тмуторокань в 1083 г.

После утверждения на киевском «столе» Всеволод Ярославич достроил заложенную Святославом церковь Борису и Глебу, однако сразу по окончании строительства храм рухнул. Если верить составителю «Сказания чудес», на рубеже 80-х и 90-х г. XI в. культ князей пришел в упадок^{348}.

Следующий этап развития культа Бориса и Глеба оказался связан с изменением политической структуры «Русской земли» в 90-х г. XI в., когда ее городские центры вновь оказались в руках «триумвирата», составленного на сей раз из двоюродных братьев: в 1093 г. — из Святополка Изяславича, Владимира и Ростислава Всеволодовичей; в 1097 г. — из Святополка, Владимира и Давыда Святославича^{349}, которого пытался оттеснить на задний план младший брат Олег. Как и следовало ожидать, отношения между его участниками уступали аналогичному политическому союзу 1050–1060-х гг.

После смерти Всеволода в апреле 1093 г. Мономах отказался от возможности занять киевский стол вне родового старшинства в пользу Святополка. Летописец рассказывает об этом: «Владимир же стал размышлять, говоря: „Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца“. И, размыслив, послал по Святополка в Туров, а сам пошел в Чернигов, а Ростислав — в Переяславль. И после Пасхи, по прошествии праздничной недели, в день антипасхи, месяца апреля в 24-й день пришел Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел на столе отца своего и дяди своего»^{350}. Однако на следующий год Мономаху пришлось отказаться от Чернигова, когда Олег Святославич возобновил войну за «стол» своего отца, и перейти на княжение в Переяславль, оставшееся вакантным после гибели младшего брата Ростислава в битве с половцами на реке Стугне. О начале второй войны за «Черниговское наследство» ПВЛ говорит под 1094 г.: «В тот же год пришел Олег с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову, Владимир же затворился в городе. Олег же, подступив к городу, пожег вокруг города и монастыри пожег. Владимир же сотворил мир с Олегом и пошел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать»^{351}.

Владимир Мономах в «Поучении» сообщает детали этих событий: «И потом Олег на меня пришел со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними 8 дней за малый вал и не дала им войти в острог; пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: „Пусть не похваляются язычники“. И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около 100 человек, с детьми и женами»^{352}.

Итак, Олег Святославич добился «отчего» стола в Чернигове ценой разорения волости. Не исключено, что капитуляция Мономаха являлась следствием целенаправленного политического компромисса, позволившего восстановить нормальное функционирование порядка наследования «отчин» в «Русской земле»^{353}. Вокняжение Олега в Чернигове не означало окончания войны за «Черниговское наследство». Судя по летописи, его целью было не только объединение всех территорий, которыми так или иначе управлял его отец Святослав, но и дальнейшее их расширение^{354}.

Если против Владимира Мономаха действовал Давыд Святославич, пытавшийся закрепиться на княжении в Смоленске, то сын Мономаха Изяслав в 1095 г. захватил Муром, где сидел посадник Олега. Кроме того, по утверждению враждебно настроенного к Олегу летописца, он категорически отказался участвовать в формировании коалиции против половцев, чем спровоцировал создание союза князей Киева и Переяславля и был вынужден бежать из Чернигова в Стародуб, где сдался после тридцати трех дней осады и «целовал крест» о присоединении к антиполовецкой коалиции вместе со своим братом Давыд ом. Но он не выполнил условий мирного соглашения и, набрав при содействии Давыда воинов в Смоленске, отправился выгонять Изяслава из Мурома, погибшего в битве 6 сентября 1096 г. Казус заключался в том, что Олег, бывший крестным отцом погибшего княжича, стал виновником его смерти. Однако и это не умерило его политических аппетитов.

По свидетельству ПВЛ: «Олег же по взятии города перехватал ростовцев, и белозерцев, и суздальцев, и заковал их, и устремился на Суздаль. И когда пришел в Суздаль, сдались ему суздальцы. Олег же, замирив город, одних похватал, а других изгнал и имущество у них отнял. Пошел к Ростову, и ростовцы сдались ему. И захватил всю землю Муромскую и Ростовскую, и посажал посадников по городам, и дань начал собирать»^{355}. Таким образом, черниговский князь при содействии младшего брата Ярослава не только восстановил контроль над своей «отчиной», но и захватил «отчину» своего противника Владимира Мономаха. Поскольку попытки урегулирования конфликта, предпринятые Мономахом и его сыном Мстиславом, оказались тщетными, он разрешился битвой при Калокше, где Олег потерпел поражение и вынужден был бежать, утратив все свои приобретения. В этих условиях ему пришлось согласиться на участие в княжеском съезде, состоявшемся в 1097 г. в Любече.

ПВЛ так описывает это собрание: «Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: „Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут войны. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк — Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир — Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав — Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду — Владимир, Ростиславичам же: Володарю — Перемышль, Васильку — Теребовль“. И на том целовали крест: „Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной“. Сказали все: „Да будет против того крест честной и вся земля Русская“. И, попрощавшись, пошли восвояси»^{356}.

Надо отметить, что летописная запись о княжеском съезде в Любече менее подробна, чем другие статьи ПВЛ за первую половину 90-х гг. XI в. Поэтому вряд ли она может рассматриваться как завершение Начального свода (о чем писал академик Л. В. Черепнин)^{357}. Статья 1097 г. поражает своей «протокольной» лаконичностью и не имеет даже календарной даты, что позволяет предполагать, что она написана гораздо позже описываемых в ней событий. Создается впечатление, что летописец не придавал им особого значения, видимо, считая, что этот съезд ничем не отличался от аналогичных княжеских встреч в Вышгороде в 1072 или в Киеве в 1078 г. Между тем в историографии он рассматривается как один из ключевых моментов эволюции древнерусской государственности^{358}.

На Любечском княжеском съезде еще присутствует идея единства, но летописец уже вынужден считаться с политической реальностью последних десятилетий, когда стольные города, находящиеся во владении разных княжеских ветвей, становятся причиной кровопролитных междоусобий, а внутри них вызревает партикуляризм городских общин. В этом контексте акт 1097 г. — это не только финал войны за «Черниговское наследство», но и своеобразный предохранитель от прецедентов 1073 и 1078 гг. По мнению И. Я. Фроянова и А. Ю. Дворниченко: «Договор князей, заключенный в Любече, являлся, по сути, признанием самостоятельности Чернигова и отчасти Переяславля»^{359}. Хотя идея единства «Русской земли» сохранялась еще долгое время, с этого момента составлявшие ее ядро политические центры пошли самостоятельным путем.

Владения Святослава Ярославича с огромными экономическими ресурсами за пределами «Русской земли», были возвращены его детям в раздробленном виде, — следовательно, потенциальная политическая опасность для правителей Киева и Переяславля была устранена. Из летописных свидетельств можно заключить, что по условиям соглашения в Любече Давыд Святославич получил «стол» в Чернигове, Олег — княжение в Новгороде-Северском, Ярослав — в Муроме и Рязани. Существует предположение, что в обмен на возвращение детям Святослава их «отчин» Любечский съезд по инициативе Владимира Мономаха исключил «возмутителей спокойствия» Святославичей из числа наследников киевского «стола»^{360}.

Как показали дальнейшие события, «возмутителями спокойствия» являлись не только они…

2.4. Ослепление Василько Ростиславича и династический конфликт 1097–1100 гг. Предпосылки и последствия

Сразу по завершении Любечского съезда начались междукняжеские интриги, жертвой которых стал теребовльский князь Василько Ростиславич. Как позволяет судить пространная повесть, помещенная в ПВЛ под тем же 1097 г. и написанная, как полагают, очевидцем событий, неким Василием (М. Х. Алешковский считал его автором второй редакции ПВЛ, составленной в 1119 г. и сохранившейся в Ипатьевской летописи, тогда как Сильвестр, автор текста, сохранившегося в Лаврентьевской летописи, всего лишь сокращал текст Василия в начале 1120-х гг.)^{361}. Инициаторами интриг выступили некоторые из княжьих «мужей» (Василь, Туряк и Лазарь), которым удалось убедить волынского князя Давыда Игоревича в существовании коалиции, созданной Владимиром Мономахом и Васильком против Давыда и киевского князя Святополка. «И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они говорить Давыду Игоревичу, что „Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя“. Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: „Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове“».

Князю волынскому удалось достаточно быстро убедить в истинности своих слов князя киевского. «Святополк же пожалел о брате своем и про себя стал думать, не правда ли это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал, и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: „Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире“. И послушался его Святополк»^{362}.

Предпосылками этого династического конфликта послужили отнюдь не решения Любечского съезда. Они были созданы десятилетием раньше, когда на юго-западных окраинах древнерусского государства завязался еще один гордиев узел междукняжеских отношений — не менее сложных, чем в «Русской земле». С начала 50-х гг. XI в. княжеский стол на Волыни переходил из рук в руки между сыновьями и внуками Ярослава Мудрого, пока в 1078 г. не оказался в руках Ярополка Изяславича, который вместе с княжением во Владимире-Волынском получил также княжение своего отца в Турове.

Когда в 1084 г. обострились его отношения с тремя сыновьями тмутороканского князя Ростислава, которые жили в его столице в качестве безудельных князей-изгоев, ему пришлось отстаивать свои владения с оружием в руках при поддержке Владимира Мономаха. В том же году в этот региональный «квартет» князей включился еще один внук Ярослава Мудрого — Давыд Игоревич, лишившийся «стола» в Тмуторокани (который он делил с Володарем Ростиславичем) и посаженный на княжение в Дорогобуж. Это могло вызвать недовольство Ярополка, связанного родственными узами и с немецкой аристократией, и с польским княжеским домом, и потому доступного влияниям «заграницы».

По утверждению ПВЛ, в 1085 г. он «хотел идти на Всеволода, послушав злых советников», что позволяет предполагать существование при его дворе прозападной политической группировки, однако при первых признаках войны, оставив свою мать и дружину в Луцке, бежал в Польшу, не дожидаясь того момента, когда возглавивший карательную экспедицию Владимир Мономах осадил город. После подписания капитуляции Владимир посадил в городе Давыда, а мать, жену и дружину Ярополка увел в Киев. Поскольку матерью Ярополка была польская княгиня Гертруда, женой — немецкая принцесса Кунигунда^{363}, пленение которых могло спровоцировать осложнения во внешней политике Киева, конфликт удалось замять довольно быстро: уже в следующем году мятежный князь заключил мир с Владимиром Мономахом и получил обратно свое княжество. Однако новое столкновение с Ростиславичами закончилось для него плачевно: 22 ноября 1086 г. он был убит под Звенигородом Галицким неким Нерадцем, который, надо полагать, действовал по приказу одного из его политических противников — Рюрика Ростиславича^{364}.

Вновь вокняжившийся во Владимире-Волынском Давыд Игоревич сохранил пропольскую внешнеполитическую ориентацию своего предшественника, что обусловило его противостояние с Ростиславичами, и прежде всего с княжившим в Теребовле Васильком, который в 1092 г. вместе с половцами совершил вторжение в Польшу. По словам самого Василька, которые приведены в ПВЛ, он собирался претворить в жизнь масштабную внешнеполитическую программу: «И подумал: на землю Польскую пойду зимою и летом, и завладею землею Польскою, и отомщу за Русскую землю. И потом хотел захватить болгар дунайских, и посадить их у себя. И затем хотел отпроситься у Святополка и у Владимира идти на половцев — да либо славу себе добуду, либо голову свою сложу за Русскую землю. Других помыслов в сердце моем не было ни на Святополка, ни на Давыда»^{365}. Разумеется, соседство со столь пламенным патриотом было небезопасным для Давыда Игоревича, если он поддерживал дружественные отношения с польским князем Владиславом Германом. Если учитывать все эти аспекты междукняжеских противоречий, становится понятным, почему волынский князь так быстро поверил интригам.

Как рассказывает автор летописной повести, в ноябре 1097 г. Давыду и Святополку удалось заманить Василька в Киев во время посещения им Выдубицкого монастыря. В преддверии новой войны с поляками теребовльский князь хотел отказаться от приглашения Святополка, что послужило основанием для новых обвинений со стороны Давыда. «И сказал Давыд Святополку: „Видишь ли — не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города — Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне“. И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: Если не хочешь остаться до именин моих (дня св. Михаила, в честь которого был крещен Святополк. — Д.Б.), то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыд ом. Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд»^{366}. Обвинения, выдвинутые Давыдом, были весьма опасны, ибо в его устах положение выглядело так, будто теребовльский князь претендует на «отчину» Святополка — Турово-Пинское княжество, где в разные годы правили его отец, старший брат и он сам. Поэтому явившийся в Киев Василько был взят под стражу, ослеплен и отдан на попечение Давыда, который собирался выдать его полякам.

Эта «политическая акция» вызвала возмущение Владимира Мономаха, который, по свидетельству летописи, «услышав, что схвачен был Василько и ослеплен, ужаснулся, заплакал и сказал: „Не бывало еще в Русской земле ни при дедах наших, ни при отцах наших такого зла“». Мономах вошел в соглашение со Святославичами, которые также «сильно опечалились и плакали, говоря, что „этого не бывало еще в роде нашем“». Впервые младшие князья «Русской земли», встретившись во время переговоров в Городце, призвали к ответу князя киевского, послав к нему со словами: «Зачем ты зло это учинил в Русской земле и вверг нож в нас? Зачем ослепил брата своего? Если бы было у тебя какое обвинение против него, то обличил бы его перед нами, а, доказав его вину, тогда и поступил бы с ним так. А теперь объяви вину его, за которую ты сотворил с ним такое».

Святополк Изяславич пытался оправдаться. «Поведал мне Давыд Игоревич: „Василько брата твоего убил, Ярополка, и тебя хочет убить и захватить волость твою, Туров, и Пинск, и Береетье, и Погорииу, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире“. А мне поневоле свою голову беречь. И не я его ослепил, но Давыд; он и привез его к себе»^{367}. Однако оправдания киевского князя оказались неубедительными. Как можно заключить из текста повести, они не убедили не только князей, но даже и их дружинников: «И сказали мужи Владимировы, и Давыдовы, и Олеговы: „Не отговаривайся, будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовом городе схвачен и ослеплен, но в твоем городе взят и ослеплен“». Из этого следует, что этот династический инцидент не был сугубо родовой проблемой Рюриковичей: он затронул всю военно-политическую элиту «Русской земли».

Увидев, что князья готовы переправиться через Днепр и штурмовать Киев, Святополк собрался бежать из города, когда в дело вмешалась киевская община, пославшая на переговоры вдову Всеволода Ярославича и митрополита Николая. После этого начали «слать друг к другу мужей и помирились на том, что сказали Святополку: „Это козни Давыда, так ты иди, Святополк, на Давыда и либо схвати, либо прогони его“. Святополк же согласился на это, и целовали крест друг другу, заключив мир». Таким образом, киевскому князю все же удалось отмежеваться от соучастия в преступлении, но, чтобы подтвердить свою непричастность, он должен был возглавить карательную экспедицию против Давыда Игоревича.

В этих условиях Давыд был вынужден прибегнуть к посредничеству ослепленного Василька, предложив тому на выбор несколько уделов в Волынской земле, однако переговоры закончились неудачей. Весной 1098 г. Давыд хотел захватить Теребовльскую волость, но побоялся вступать в сражение с братом Василька Володарем Перемышльским и возвратил свободу своему пленнику, однако это не спасло его от конфликта с Ростиславичами, которые не успокоились до тех пор, пока не расправились с теми из княжьих «мужей», которые были инициаторами заговора.

Весной 1099 г., когда к границам Волынской земли двинулся Святополк, Давыд отправился искать помощи в Польшу. Владислав Герман за пятьдесят золотых гривен взялся быть посредником между ним и Святополком, но, получив от киевского князя во время переговоров под Берестьем «дары великие», оставил Давыда на произвол судьбы^{368}. Обеспечив нейтралитет Польши, Святополк захватил Волынское княжество, а Давыд был вынужден вновь уйти к полякам — на этот раз в качестве изгнанника. Но, как известно, аппетит приходит во время еды. По свидетельству летописца Василия: «Святополк же, прогнав Давыда, стал умышлять на Володаря и Василька, говоря, что „это волость отца моего и брата“; и пошел на них». Очевидно, киевский князь исходил из того, что во время княжения Изяслава и Ярополка Перемышль и Теребовль находились в подчинении туровского князя. Однако его попытка захватить эти города окончилась поражением и бегством во Владимир.

Династический конфликт Рюриковичей принял межгосударственный характер: Святополк возложил борьбу с Ростиславичами на своих сыновей, которые обратились за помощью к венгерскому королю Кальману; между тем в борьбу за Волынь включился Давыд Игоревич, на сей раз опиравшийся на половецкого хана Боняка. По утверждению летописи, половцам удалось разбить венгров, несмотря на их баснословное численное превосходство, после чего один из сыновей Святополка Ярослав, бежал в Польшу, а другой — Мстислав — остался оборонять Владимир-Волынский, во время осады которого погиб. Тогда отстаивать завоевания Святополка отправился воевода Путята, действовавший заодно с сыном Давыда Черниговского Святославом (более известным в летописях под монашеским прозвищем Святоша), однако им удалось отбить Владимир лишь на короткий срок. В конце года его все же захватил Давыд Игоревич, успевший покняжить в городе еще раз, — убрать его оттуда удалось лишь на следующий год по решению нового княжеского съезда^{369}.

Ситуацию урегулировали в два этапа: на первом этапе был заключен мирный договор, положивший конец волынской войне 1098–1099 гг.; на втором этапе правители «Русской земли» решали судьбу волынского князя. ПВЛ под 1100 г. рассказывает: «В тот же год братья сотворили мир между собою, Святополк, Владимир, Давыд, Олег в Уветичах, месяца августа в 10-й день. Того же месяца в 30-й день в том же месте собрались на совет все братья — Святополк, Владимир, Давыд, Олег, — и пришел к ним Игоревич Давыд и сказал им: „Зачем призвали меня? Вот я. У кого на меня обида?“ И ответил ему Владимир: „Ты сам прислал к нам: „Хочу, братья, прийти к вам и пожаловаться на свои обиды“. Вот ты и пришел и сидишь с братьями своими на одном ковре— почему же не жалуешься? На кого из нас у тебя жалоба?“ И не отвечал Давыд ничего. И стали братья на конях; и стал Святополк со своей дружиной, а Давыд и Олег каждый со своею отдельно. А Давыд Игоревич сидел в стороне, и не подпустили они его к себе, но особо совещались о Давыде. И, порешив, послали к Давыду мужей своих, Святополк Путяту; Владимир Орогостя и Ратибора, Давыд и Олег Торчина. Посланные же пришли к Давыду и сказали ему: „Так говорят тебе братья: „Не хотим тебе дать стола Владимирского, ибо бросил ты нож в нас, чего не бывало еще в Русской земле. И мы тебя не схватим и никакого зла тебе не сделаем, но вот что даем тебе — отправляйся и садись в Божском остроге, а Дубен и Чарторыйск дает тебе Святополк, а Владимир даст тебе двести гривен, и Давыд с Олегом двести гривен“. И тогда послали послов своих к Володарю и Васильку: „Возьми брата своего Василька к себе, и будет вам одна волость, Перемышль. И если то вам любо, то сидите там оба, если же нет, то отпусти Василька сюда, мы его прокормим здесь. А холопов наших выдайте и смердов“. И не послушались этого ни Володарь, ни Василько. А Давыд сел в Божске, и затем дал Святополк Давыду Дорогобуж, где он и умер, а город Владимир отдал сыну своему Ярославу“»^{370}.

Итак, съезд в Уветичах привел к беспрецедентному решению, в результате которого инициатор «крамолы» лишился своей «отчины» по коллективному приговору князей, в то время как фактический его соучастник, киевский князь Святополк, вернув ее под свою юрисдикцию, укрепил политическое положение старшей ветви потомков Ярослава.

Вскоре после княжеского съезда в Уветичах, завершившего династический кризис 1097–1100 гг., вновь возник интерес князей к культу Бориса и Глеба.

2.5. Междукняжеское соперничество вокруг культа Бориса и Глеба в конце XI — начале XII в.

Едва получив политическую автономию, «триумвиры» «Русской земли» вступили друг с другом в соперничество, ареной которого стала усыпальница Бориса и Глеба в Вышегороде. Главными конкурентами оказались ближайшие политические партнеры — Святополк Изяславич и Владимир Мономах. По свидетельству «Сказания о чудесах», в 1102 г. Святополк хотел обновить церковь, построенную в 1072 г. его отцом, говоря: «Не дерзну переносить с места на место [мощи святых]», но «не сбылся этот замысел по Божьему усмотрению и по воле святых мучеников». Между тем Владимир Мономах ночью втайне от Святополка оковал гробы Бориса и Глеба листами из позолоченного серебра^{371}.

В 1111 г. каменную церковь Борису и Глебу воздвиг в Вышегороде Олег Святославич, неоднократно настаивавший на их перезахоронении там, однако его инициатива каждый раз наталкивалась на сопротивление Святополка, который, по утверждению «Сказания», завидовал тому, что не он был строителем этой церкви. Таким образом, есть основания утверждать, что между 1072 и 1111 г. некоторые из потомков Ярослава поддерживали представления, согласно которым попечительство о культе князей-мучеников являлось прерогативой киевского князя. Упрочению этого порядка вещей способствовала смерть Святополка Изяславича и последовавшие за ней в апреле 1113 г. волнения в Киеве, в результате которых на киевском столе оказался представитель младшей ветви Ярославичей Владимир Мономах. Переяславский князь пришел к власти в «Русской земле» вне очереди, ибо с точки зрения «лествичного права» она должна была принадлежать одному из Святославичей (если только они не отказались от нее ранее, что выглядит довольно сомнительным), а с точки зрения «права отчинного» наследовать Святополку должен был его сын Ярослав (В. Я. Петрухин)^{372}. Согласно одной из гипотез, призванной объяснить этот казус, порядок наследования киевского стола регулировался внутридинастическим соглашением 1078 г. между Изяславом и Всеволодом, в соответствии с которым он переходил в руки старшего представителя то одной, то другой ветви (А. В. Назаренко)^{373}.

Вокняжение Мономаха, происходившее в экстраординарных политических условиях, сопровождалось проведением в жизнь социально-экономических реформ, результатом которых стал знаменитый «Устав Владимира Всеволодовича», разработанный совместно с тысяцкими «Русской земли» в дополнение к «Правде Ярослава» и «Правде Ярославичей». Не исключено, что в связи со сложившейся ситуацией новый киевский князь выступил инициатором редактирования составленной в Печерском монастыре ПВЛ, которое было возложено на доверенное лицо Мономаха Сильвестра, игумена Выдубицкого монастыря Св. Михаила (основанного в 1070 г. Всеволодом Ярославичем).

Как заметил С. Я. Сендерович: «Если посмотреть на текст ПВЛ в целом, то в нем можно различить две крупные, примерно равные части: 1) от начала до смерти Владимира Святославича; 2) от мученичества Бориса и Глеба до начала княжения Владимира Мономаха включительно, которое отмечено вторым перенесением мощей этих святых». При этом он обратил внимание на то, что история предстает в ПВЛ «как повествование о процессе христианизации народа и о государственности как о процессе»; в свою очередь, «государственная проблема» в контексте ПВЛ — это «проблема законности престолонаследия в Киеве»^{374}.

Исследователь отметил, что в результате династических коллизий власть на протяжении четырех поколений переходила от представителей старших княжеских ветвей, дискредитировавших себя тем или иным образом, к представителям младших. Этот принцип, по его мнению, представлял фундаментальную концепцию, проявившуюся в моральных оценках летописца, которые «распределяются отнюдь не по нормативным признакам, не в простом соответствии с добрыми и злыми поступками, как то можно было бы предположить по морализующей риторике, — летописец знает что-то еще, нечто особенное и решающее, что позволяет ему выбирать между возможностями осуждать своих протагонистов или оправдывать. Владимир I и Святополк I совершают братоубийство, но первый получает ореол святого, второй — печать окаянного, первый становится несравненным светочем русской истории, второй — ее мрачнейшим злодеем. Разумеется, Владимир совершил свое преступление еще будучи язычником, то есть по неведению, но ведь летописец знает, что подобная же разница — между братоубийством по неведению закона и если „ведая сотворихъ“ — имеется между Каином и Ламехом, причем Каин не получил прощения. Очевидно, здесь должно быть еще и другое очень весомое соображение. В то же время, за всем этим можно увидеть единый принцип, руководящий выбором самых разнообразных тактических приемов для оправдания и осуждения различных князей: определяющей является принадлежность князей к старшей или к младшей ветви»^{375}.

Закономерность, выявленная С. Я. Сендеровичем, действительно имела место в 978, 1015, 1073, 1078 и 1113 гг. Вне сомнения, подчеркнуть подобную тенденцию было выгодно именно Владимиру Мономаху, собиравшемуся упрочить киевское княжение за своей семьей, назначив преемником своего старшего сына Мстислава, который по воле отца в 1117 г. переменил престижный новгородский «стол» (который занимал без малого 30 лет) на «стол» в Белгороде.

С 1113 г. покровительство Владимира Мономаха культу князей-мучеников приобрело официальный характер, хотя, как позволяют заключить источники, оно являлось следствием компромисса со Святославичами, достигнутого в результате долгих переговоров весной 1115 г. По свидетельству «Сказания о чудесах»: «Когда Владимир начал княжить над всей Русской землей, то надумал он перенести этих святых страстотерпцев в построенную церковь. И известил он об этом братьев своих, Давыда и Олега, которые и сами все время просили и убеждали Владимира перенести святых. Тогда Владимир собрал сыновей своих, и Давыд с Олегом также со своими сыновьями пришли в Вышгород, пришел и митрополит Никифор, собравший всех епископов: из Чернигова — Феоктиста, из Переяславля — Лазаря, Мину — из Полоцка, Даниила — из Юрьева; игумены все пришли: Прохор Печерский, Савва из монастыря Святого Спаса, Селивестр из монастыря святого Михаила, Петр из монастыря Святой Богородицы Влахернской, Григорий из монастыря Святого Андрея, Феофил из монастыря Святого Димитрия, и все остальные преподобные игумены, и все епископы, и монахи, и церковнослужители, и священники пришли»^{376}.

О том, что перезахоронение Бориса и Глеба стало возможным именно в результате соглашения между правителями «Русской земли», сообщается и в Ипатьевском списке ПВЛ: «В год 6623 (1115), индикта 8, собрались братья, русские князья, Владимир, называемый Мономахом, сын Всеволодов, и Давыд Святославич и Олег, брат его, и решили перенести мощи Бориса и Глеба, ибо построили им церковь каменную, в похвалу и в честь и для погребения тел их. Сначала они освятили церковь каменную мая 1, в субботу; потом же во 2-й день перенесли святых. И было сошествие великое народа, сшедшегося отовсюду: митрополит Никифор со всеми епископами — с Феоктистом черниговским, с Лазарем переяславским, с попом Никитою белогородским и с Данилою юрьевским — и с игуменами — с Прохором печерским и Сильвестром Святого Михаила — и Сава Святого Спаса, и Григорий Святого Андрея, Петр кловский и прочие игумены. И освятили церковь каменную. И, отпев им обедню, обедали у Олега и пили, и было выставлено угощение великое, и накормили нищих и странников в течение трех дней»^{377}.

Нетрудно заметить, что в отличие от «Сказания о чудесах» Ипатьевская летопись подчеркивает первенствующую роль Святославичей, и прежде всего Олега, потеснившего своего старшего брата Давыда Черниговского при подготовке вышегородских мероприятий 1115 г. Это обстоятельство порождает историографический парадокс, поскольку эта часть Ипатьевской летописи (по А. А. Шахматову — третья редакция ПВЛ 1118 г.) традиционно относится исследователями к летописанию Мстислава — сына Владимира Мономаха^{378}. Интересы Мономашичей в большей степени отражает Суздальская летопись по Лаврентьевскому списку (продолжение второй редакции ПВЛ), где внимание акцентируется на благотворительности Владимира Мономаха: «Была освящена каменная церковь в Вышегороде, месяца мая в 1 день, в день субботный, а во 2-й день перенесли братья все святую мученику Бориса и Глеба, в день недельный (т. е. — в воскресенье). И повелел Владимир бросать паволоки, златотканые ткани и шкурки беличьи людям, сильно напиравшим, и бывши с ним легко дошли до церкви, а во 2-й день поставили их в гробах на место»^{379}.

Наиболее подробно церемония перенесения мощей описана в «Сказании о чудесах», где не только воспроизводится вся цепь событий, но и сообщается о том, что у ее участников, как и в 1072 г., возникли проблемы с внесением в церковь гроба св. Глеба. «И в первый день месяца мая освятили церковь, в субботу второй недели после Пасхи. На следующий день, в святое воскресенье, когда празднуется день Жен-мироносиц, во второй день того же месяца, начали служить утреню в обеих церквах. И поставили на специально для этого устроенные и украшенные сани гробницу святого Бориса. И за ней шел Владимир с благоговением и смирением, в сопровождении митрополита и священников со свечами и кадилами. Тащили сани толстыми веревками, толкая и прижимая вельмож и бояр. По обеим сторонам дороги, по которой тащили честные раки, была устроена ограда, но из-за множества людей невозможно было ни идти, ни тащить сани. Тогда Владимир велел кидать в народ деньги, меха и ткани, и, увидев это, люди бросились туда, другие, пренебрегши этим, к святым гробницам устремились, чтобы удостоиться прикосновениям к ним. И ни один из всего множества собравшихся людей не мог удержаться от слез из-за радости и благоговения. И едва могли тащить сани. На вторые сани, за Борисом, поставили гробницу Глеба, и за ней шел Давыд с епископами, духовенством, боярами, со множеством людей, и все взывали „Кирие, элейсон!“ и со слезами призывали Бога.

И вот какое преславное чудо было: когда везли святого Бориса, то никакой помехи не было, только теснота из-за людей мешала, а когда повезли Глеба, то остановилась рака, и не могли ее сдвинуть. И когда потянули с силой, то веревки разорвались, хотя и были очень толстыми, так что взрослый мужчина едва мог обхватить двумя руками. Также и новые веревки все разорвались, а все люди восклицали: „Кирие, злейсон!“ И великое множество было людей и по всему городу; и на заборах, и на городских стенах. И словно гром гремел от всенародного клича: „Господи, помилуй!“ И так с трудом смогли от утрени до Литургии перевезти гробницы в церковь»^{380}.

Не исключено, что эта аллюзия на события 1072 г. была сделана сознательно и имела определенный политический смысл, который становится ясен при обращении к Ипатьевской летописи, сообщающей о том, что после перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь между князьями случился конфликт по вопросу о месторасположении их гробниц. «И произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом, с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, „где отец мой наметил“, на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополит и епископы: „Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим“, и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат»^{381}.

Приведенный фрагмент не только говорит в пользу того, что вышегородские торжества 1115 г. стали возможны в результате династического компромисса, оказавшегося на проверку весьма шатким, но также красноречиво свидетельствует о том, что киевский князь, пытавшийся навязать свою волю двоюродным братьям, поставив гробницы в специально устроенном им месте (под золотым шатром), считал попечение о них исключительно своей прерогативой. Подобное представление сохранилось у Владимира Мономаха даже после казуса 1115 г., ибо, как сообщает «Сказание о чудесах», он и по перенесении мощей в новую церковь еще больше украсил святые гробницы. «Исковал серебряные пластины и святых на них изобразил и позолотил, ограду же оковал серебром и золотом, устроил позолоченные с большими хрустальными подвесками, сверху покрытыми золотом, светильники, в которых всегда горели свечи»^{382}.

«Сказание о чудесах», составленное, как полагал Н. Н. Воронин, переяславским епископом Лазарем (1105–1118), который ранее был настоятелем вышегородской церкви Бориса и Глеба (1072–1088), а затем — игуменом Выдубицкого монастыря (1088–1105), имело целью не только дополнить Борисоглебский агиографический цикл, но и подчеркнуть ключевую роль Владимира Мономаха как главного почитателя страстотерпцев^{383}. В 1117 г. киевский князь заложил церковь на месте гибели Бориса — реке Альте, — здесь же в мае 1125 г. скончался и он сам^{384}. Почитание князей продолжалось и в Чернигове: Давыд Святославич возвел здесь церковь Св. Бориса и Глеба, где и был погребен в 1123 г. (до этого усыпальница черниговских князей находилась в основанной Мстиславом Тмутороканским церкви Спаса)^{385}.

Подводя итоги, можно выделить в развитии культа Бориса и Глеба несколько этапов. Формирование его началось в середине XI столетия в результате политики Ярослава Мудрого, ориентированной на укрепление династических традиций^{386}; на первом этапе почитание князей-мучеников имело лишь родовой характер, о чем свидетельствуют данные княжеской антропопонимики. Наследующем этапе, в 70-х гг. XI в., сыновья Ярослава выступили инициаторами придания родовому культу официального канонического статуса. К этому времени оформились антагонистические тенденции, в соответствии с которыми Изяслав и Всеволод (а позднее и их сыновья) отдавали предпочтение почитанию Бориса, а Святослав — почитанию Глеба, что отразилось в летописных и агиографических памятниках. Третий этап совпал с территориальной дифференциацией «Русской земли» на рубеже XI–XII вв., когда между тремя ветвями потомков Ярослава активизировалась борьба за патронат над вышегородскими святынями. Первоначально он принадлежал киевскому князю, но когда в 1113 г. политическое «старейшинство» перестало соответствовать династическому, дальнейшие мероприятия, направленные на развитие культа, стали возможны лишь в результате компромисса между сыновьями Святослава и Всеволода. Усиление потомков последнего во второй четверти XII в. способствовало трансформации Глебоборисовского культа в Борисоглебский.

ЧАСТЬ 3

Конфликт интерпретаций. О чем молчат летописи и говорят саги?

Ни в чем основное отличие русского от скандинавского мира не проявляется так резко, как в сравнении известий Несторовой летописи с известиями скандинавских саг.

(С. Л. Гедеонов. Варяги и Русь (1876))

3.1. Скандинавские версии русских событий

Корпус источников по истории войны за наследство Владимира Святославича отнюдь не исчерпывается памятниками древнерусской историографии: существуют два скандинавских «сценария» этих событий, представленных в «Саге об Ингваре Путешественнике» и в «Пряди об Эймунде», входящей в состав «Отдельной саги об Олаве Святом», которая сохранилась в единственной исландской рукописи — так называемой «Книге с Плоского острова», составленной между 1387 и 1394 гг.

Обе саги повествуют о пребывании на Руси в первой четверти XI в. дружины варяжских наемников во главе с конунгом Эймундом, принимавшим активное участие в войне между сыновьями «конунга Вальдимара» — Бурицлавом, Ярицлейвом и Вартилавом. Разница между ними заключается в том, что герой «Пряди об Эймунде», Эймунд сын Хрёрека, представлен потомком конунга Харальда Прекрасноволосого (первого короля единой Норвегии), тогда как в «Саге об Ингваре Путешественнике» Эймунд, сын Аки, является зятем шведского конунга.

Долгое время в историографии преобладало мнение о вторичности «Саги об Ингваре», пока в 1986 г. не появилась гипотеза Р. Кука о существовании двух редакций «Пряди об Эймунде» — норвежской и шведской, последняя из которых в виде Пролога была искусственно вставлена в «Сагу об Ингваре». В настоящее время считается, что первоначальный текст «Саги об Ингваре» (на латинском языке) появился уже в конце XII в., а «Прядь об Эймунде» была записана в середине XIII столетия.

В прологе «Саги об Ингваре» рассказывается, что матерью Эймунда была дочь шведского конунга Эйрика Победоносного: «К ней посватался хёвдинг (правитель. — Д.Б.) Свитьода, которого звали Аки, но конунгу показалось унизительным выдать свою дочь замуж за человека незнатного происхождения. Немного позже посватался к ней конунг фюлька (удельный князь. — Д.Б.) с востока из Гардарики (Русь. — Д.Б.), и согласился конунг отдать за него девушку, и уехала она с ним на восток в Гардарики. Некоторое время спустя туда нагрянул Аки и убил того конунга, а дочь Эйрика забрал с собой и увез домой в Свитьод, и готовит для нее свадебный пир. Для того договора было с Аки восемь хёвдингов, и некоторое время на них был направлен гнев конунга, так как не хотел он ни сражаться, ни наносить урон в [своей] стране своим людям. У них с Аки был сын, которого звали Эймунд».

Несмотря на то что Аки удалось заключить мир с тестем, вскоре он был убит вместе со своими сторонниками на свадьбе Эйрика и Ауд — дочери правителя Норвегии ярла Хакона. «Некоторые люди считают, что [сделано это было] по совету ярла Хакона, а некоторые говорят, что он сам присутствовал при том убийстве», — сообщает сага. «Теперь берет себе конунг всю землю и имущество, которыми владели те восемь хёвдингов. Он поселил в своем доме Эймунда и его мать. Эймунд рос при конунге в большом почете, пока конунг Эйрик не умер. Затем государство взял Олав (сын Эйрика. — Д.Б.) и сохранил для Эймунда такой же почет, какой оказывал тому его отец. Но когда Эймунд повзрослел, тогда вспомнились ему его обиды, потому что его владения каждый день были у него перед глазами, и казалось ему унижением, что конунг брал все подати с его собственности». Когда Эймунд убил 12 сборщиков дани, то был объявлен вне закона по приговору тинга (народного собрания. — Д.Б.) и конунга Олава и отправился в «грабительский поход». Несколько зим спустя после того, как дочь Олава Ингегерд была выдана замуж за конунга Гардарики Ярицлейва, Эймунд отправился на восток и был хорошо принят конунгом Ярицлейвом, «так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провел с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленен и ослеплен и привезен к конунгу». Сага добавляет: «В то время, о котором рассказывается, Эймунд был в Хольмгарде (Новгороде. — Д.Б.) и провел много битв и во всех побеждал, и отвоевал и вернул конунгу много земель, плативших дань». Наконец при посредничестве Ингигерд он помирился с конунгом Олавом и получил возможность вернуться в Швецию^{387}. На этом интересующий нас сюжет в «Саге об Ингваре Путешественнике» исчерпывается.

Гораздо более обстоятелен рассказ «Пряди об Эймунде». Здесь Эймунд — правнук конунга Харальда Прекрасноволосого, вести свой род от которого «считалось в Нореге самым лучшим и почетным»; кроме того, он побратим другого правнука Харальда Прекрасноволосого — конунга Олава Святого — и участник его «викингских походов» в Западную Европу. Но через несколько лет вернувшийся в Норвегию Олав «покорил себе всю страну и истребил в ней всех областных конунгов, как говорится в саге о нем и о разных событиях, как писали мудрые люди; всюду говорится, что он в одно утро отнял власть у пяти конунгов, а всего — у девяти внутри страны, как о том говорит Стюрмир Мудрый. Одних он велел убить или искалечить, а других изгнал из страны».

В числе прочих жертвами Олава стали два брата Эймунда, которые должны были, в свою очередь, отправиться в «викингские походы», и его отец Хрёрек, который по приказу нового правителя Норвегии был ослеплен. Однако, находясь на иждивении у победителя, он плел интриги до тех пор, пока не перессорил его людей так, что они стали убивать друг друга. Кончил слепой интриган тем, что напал на Олава в день вознесения на клиросе в церкви и порезал парчовую одежду на конунге. После этой неудачной попытки покушения он был выслан в Гренландию. По возвращении в Норвегию Эймунд отказался претендовать на титул конунга и предложил своей дружине отправиться в новый «викингский поход». «Прядь» передает речь Эймунда так: «Я слышал о смерти Вальдимара конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному теперь досталось больше, чем тем двум. И зовется Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший из них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав. Бурицлав держит Кэнугард (Киев — Д.Б.), а это — лучшее княжество во всем Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Палтескью (Полоцк — Д.Б.) и всю область, что сюда принадлежит. Теперь у них разлад из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше: он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает, что он потому ниже своих предков. И пришло мне теперь на мысль, если вы согласны, отправиться туда и побывать у каждого из этих конунгов, а больше у тех, которые хотят держать свои владения и довольствоваться тем, чем наделил их отец. Для нас это будет хорошо — добудем и богатство, и почесть».

С этой целью дружина Эймунда прибывает в Хольмгард к конунгу Ярицлейву, заключив с ним договор сроком на 12 месяцев. Согласившись предоставить варягам пищу и кров, конунг неохотно идет на другие продиктованные Эймундом условия — платить «каждому нашему войну эйрир серебра, а каждому рулевому на корабле — еще, кроме того, половину эйрира». В итоге было достигнуто соглашение о выплате всей суммы «бобрами и соболями», однако выполнение этих условий (которые рассматриваются некоторыми исследователями-скандинавистами как вполне достоверные^{388}, каждый раз становилось «камнем преткновения» между Эймундом и Ярицлейвом, ибо жена конунга Ингигерд, по утверждению саги «была как нельзя более великодушна и щедра на деньги, а Ярицлейв конунг не слыл щедрым, но был хорошим правителем и властным».

Вскоре после того, как дружина Эймунда была принята на службу к русскому князю (прядь определяет ее численность в 600 человек) «пришли письма от Бурицлава конунга к Ярицлейву конунгу, и говорится в них, что он просит несколько волостей и торговых городов у конунга, которые ближе всего к его княжеству, и говорил он, что они ему пригодятся для поборов». По совету Эймунда Ярицлейв отверг все претензии и стал готовиться к войне.

Тогда «Бурицлав выступил из своих владений против своего брата, и сошлись они там, где большой лес у реки, и поставили шатры, так что река была посередине; разница по силам была между ними невелика». Но Ярицлейв медлил, — по словам, приписанным сагой Эймунду, его замыслы мало чего стоили, — лишь хитростью Эймунду и Рагнару удалось побудить Ярицлейва начать сражение. «Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава и напали на него в открытый щит. Был тогда жесточайший бой, и много людей погибло, и после этого был прорван строй Бурицлава, и люди его побежали. А Эймунд конунг прошел сквозь его рать и убил так много людей, что было бы долго писать все их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и те, кто спаслись, бежали в леса и так остались в живых. Говорили, что Бурицлав погиб в том бою. Взял Ярицлейв конунг тогда большую добычу после этой битвы». Сага с удовлетворением констатирует, что «После этого летом и зимой было мирно, и ничего не случилось, и правил Ярицлейв обоими княжествами по советам и разуму Эймунда конунга. Норманны были в большой чести и уважении, и были конунгу защитой в том, что касалось советов и боевой добычи».

Однако вскоре «финансирование» варягов было прекращено: конунг хотел отказаться от их услуг, и чтобы продлить договор Эймунд прибег к шантажу, усомнившись в том, что Бурицлав действительно был убит. Как рассказывает прядь, он заявил Ярицлейву: «Мне говорили, что Бурицлав конунг жил в Бьярмаланде зимой, и узнали мы наверное, что он собирает против тебя великое множество людей, и это вернее [чем то, что Бурицлав погиб]». Конунг сказал: «Когда же он придет в наше княжество?» Эймунд отвечает: «Мне говорили, что он придет сюда через три недели». Так как Ярицлейв не хотел лишиться помощи варягов в такой момент, то договор продлили еще на 12 месяцев. «Сразу же после этого Ярицлейв послал зов на войну по всей своей земле, и приходит к нему большая рать бондов», а Эймунд занялся укреплением города, у стен которого ожидали врага.

Сага приводит несколько «военных хитростей» Эймунда, которые позволили вывести из строя часть неприятельских воинов. Когда же начался бой «Там, где стоял Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что [враги] вошли в те ворота, которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу». Отразить атаку удалось лишь с помощью варягов, которые обратили Бурицлава и его союзников-бьярмов в бегство. «Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что конунг пал, и можно теперь было хвалиться великой победой — сообщает сага. Эймунд конунг очень прославился в этом бою, и стало теперь мирно. Были они в великой чести у конунга, и ценил их всякий в той стране, но жалование шло плохо, и трудно было его получить, так что оно не уплачивалось по договору».

В ход идет уже испытанный прием: Эймунд сообщает Ярицлейву, который на сей раз не желает отпускать от себя варягов, но пытается урезать им жалование, что Бурицлав «был в Тюркланде зимой, и намерен еще идти войной на вас, и у него с собой войско, которое не станет бежать, и это — тюрки и блоку мен, и многие другие злые народы. И слышал я, что похоже на то, что он отступится от христианства, и собирается он поделить страну между этими злыми народами, если ему удастся отнять у вас Гардарики. А если будет так, как он задумал, то скорее всего можно ждать, что он с позором выгонит из страны всех ваших родичей. Конунг спрашивает: „Скоро ли он придет сюда с этой злой ратью?“ Эймунд отвечает: „Через полмесяца“. „Что же теперь делать? — сказал конунг. — Мы ведь теперь не можем обойтись без вашего разумения“. Рагнар сказал, что он хотел бы, чтобы они уехали, а конунгу предложил решать самому. Эймунд сказал: „Худая нам будет слава, если мы расстанемся с конунгом [когда он] в такой опасности, потому что у него был мир, когда мы пришли к нему. Не хочу я теперь так расставаться с ним, чтобы он остался, когда у него немирно; лучше мы договоримся с ним на эти двенадцать месяцев, и пусть он выплатит нам наше жалованье, как у нас было условлено. Теперь надо подумать и решить — собирать ли войско, или вы хотите, господин, чтобы мы, норманны, одни защищали страну, а ты будешь сидеть спокойно, пока мы будем иметь дело с ними, и обратишься к своему войску, когда мы ослабеем?“ „Так и я хочу“, — говорит конунг. Эймунд сказал: „Не спеши с этим, господин. Можно еще сделать по-иному и держать войско вместе; по-моему, это нам больше подобает, и мы, норманны, не побежим первыми, но знаю я, что многие на это готовы из тех, кто побывал перед остриями копий. Не знаю, каковы окажутся на деле те, которые теперь больше всего к этому побуждают. Но как же быть, господин, если мы доберемся до конунга, — убить его или нет? Ведь никогда не будет конца раздорам, пока вы оба живы“. Конунг отвечает: „Не стану я ни побуждать людей к бою с Бурицлавом конунгом, ни винить, если он будет убит“. Разошлись они все по своим домам, и не собирали войска, и не готовили снаряжения. И всем людям казалось странным, что меньше всего готовятся, когда надвигается такая опасность. А немного спустя узнают они о Бурицлаве, что он пришел в Гардарики с большой ратью и многими злыми народами».

Получив право на свободу действий, Эймунд решается на «диверсию»: выехав из города в сопровождении 12 воинов под видом купцов, он нашел «широкое открытое место», где должен располагаться лагерь Бурицлава. «Тогда сказал Эймунд конунг: „Здесь мы остановимся. Я узнал, что здесь будет ночлег у Бурицлава конунга и будут поставлены на ночь шатры“. Они обошли вокруг дерева и пошли по просеке и обдумывали — где лучшее место для шатра. Тогда сказал Эймунд конунг: „Здесь Бурицлав конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда становится поближе к лесу, когда можно, чтобы там скрыться, если понадобится“. Эймунд конунг взял веревку или канат и велел им выйти на просеку возле того дерева, и сказал, чтобы кто-нибудь влез на ветки и прикрепил к ним веревку, и так было сделано. После этого они нагнули дерево так, что ветви опустились до земли, и так согнули дерево до самого корня. Тогда сказал Эймунд конунг: „Теперь, по-моему, хорошо, и нам это будет очень кстати“. После того они натянули веревку и закрепили концы. А когда эта работа была кончена, была уже середина вечера. Тут слышат они, что идет войско конунга, и уходят в лес к своим коням. Видят они большое войско и прекрасную повозку; за нею идет много людей, а впереди несут знамя. Они повернули к лесу и [пошли] по просеке туда, где было лучшее место для шатра, как догадался Эймунд конунг. Там они ставят шатер, и вся рать также, возле леса. Уже совсем стемнело. Шатер у конунга был роскошный и хорошо устроен: было в нем четыре части и высокий шест сверху, а на нем — золотой шар с флюгером. Они видели из лесу все, что делалось в стане, и держались тихо. Когда стемнело, в шатрах зажглись огни, и они поняли, что там теперь готовят пищу. Тогда сказал Эймунд конунг: „У нас мало припасов — это не годится; я добуду пищу и пойду в их стан“. Эймунд оделся нищим, привязал себе козлиную бороду и идет с двумя посохами к шатру конунга, и просит пищи, и подходит к каждому человеку. Пошел он и в соседний шатер и много получил там, и хорошо благодарил за добрый прием. Пошел он от шатров обратно, и припасов было довольно. Они пили и ели, сколько хотели; после этого было тихо».

Как рассказывает далее сага: «Эймунд конунг разделил своих мужей; шесть человек оставил в лесу, чтобы они стерегли коней и были готовы, если скоро понадобится выступить. Пошел тогда Эймунд с товарищами, всего шесть человек, по просеке к шатрам, и казалось им, что трудностей нет. Тогда сказал Эймунд: „Рёгнвальд и Бьёрн, и исландцы пусть идут к дереву, которое мы согнули“. Он дает каждому в руки боевой топор. „Вы — мужи, которые умеют наносить тяжелые удары, хорошо пользуйтесь этим теперь, когда это нужно“. Они идут туда, где ветви были согнуты вниз, и еще сказал Эймунд конунг: „Здесь пусть стоит третий, на пути к просеке, и делает только одно — держит веревку в руке и отпустит ее, когда мы потянем ее за другой конец. И когда мы устроим все так, как хотим, пусть он ударит топорищем по веревке, как я назначил. А тот, кто держит веревку, узнает, дрогнула ли она от того, что мы ее двинули, или от удара. Мы подадим тот знак, какой надо, — от него все зависит, если счастье нам поможет, и тогда пусть тот скажет, кто держит веревку, и рубит ветви дерева, и оно быстро и сильно выпрямится“. Сделали они так, как им было сказано. Бьёрн идет с Эймундом конунгом и Рагнаром, и подходят они к шатру, и завязывают петлю на веревке, и надевают на древко копья, и накидывают на флюгер, который был наверху на шесте в шатре конунга, и поднялась она до шара, и было все сделано тихо. А люди крепко спали во всех шатрах, потому что они устали от похода и были сильно пьяны. И когда это было сделано, они тянут за концы и укорачивают тем самым веревку, и стали советоваться. Эймунд конунг подходит поближе к шатру конунга и не хочет быть вдали, когда шатер будет сорван. По веревке был дан удар, и замечает тот, кто ее держит, что она дрогнула. Говорит об этом тем, кто должен был рубить, и стали они рубить дерево, и оно быстро выпрямляется и срывает весь шатер конунга, и [закидывает его] далеко в лес. Все огни сразу погасли.

Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг, идет он сразу туда и сразу же убивает конунга и многих других. Он взял с собой голову Бурицлава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и их не нашли. Стало страшно тем, кто остался из мужей Бурицлава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром. И идет Эймунд к Ярицлейву конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурицлава. „Теперь посмотрите на голову, господин, — узнаете ли ее?“ Конунг краснеет, увидя голову. Эймунд сказал: „Это мы, норманны, сделали это смелое дело, господин; позаботьтесь теперь о том, чтобы тело вашего брата было хорошо, с почетом, похоронено“. Ярицлейв конунг отвечает: „Вы поспешно решили и сделали это дело, близкое нам: вы должны позаботиться о его погребении. А что будут делать те, кто шли с ним?“ Эймунд отвечает: „Думаю, что они соберут тинг и будут подозревать друг друга в этом деле, потому что они не видели нас, и разойдутся они в несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе, и думаю я, что не многие из этих людей станут обряжать своего конунга“. Выехали норманны из города и ехали тем же путем по лесу, пока не прибыли к стану. И было так, как думал Эймунд конунг, — все войско Бурицлава конунга ушло и разошлось в несогласии. И едет Эймунд конунг на просеку, а там лежало тело конунга, и никого возле него не было. Они обрядили его и приложили голову к телу, и повезли домой. О погребении его знали многие». После этого «Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва конунга и поклялся клятвами, и стал он конунгом над тем княжеством, которое они раньше держали вдвоем».

Однако с устранением Бурицлава проблемы остались прежними: «Прошли лето и зима, ничего не случилось, и опять не выплачивалось жалованье», — поэтому Эймунд принял решение уйти с дружиной к конунгу Вартилаву, который принял их на службу на тех же условиях. Когда Ярицлейв прислал подобно своему брату Бурицлаву «просить деревень и городов, которые лежат возле его владений, у Вартилава конунга», между ними началась война, в которой Эймунду удалось захватить в плен супругу Ярицлейва Ингигерд — сообща им удалось заключить мир между братьями. Как сообщает сага: «Было объявлено от имени Вартилава конунга, что княгиня будет устраивать мир. Она сказала Ярицлейву конунгу, что он будет держать лучшую часть Гардарики — это Хольмгард, а Вартилав — Кэнугард, другое лучшее княжество с данями и поборами; это — наполовину больше, чем у него было до сих пор. А Палтескью и область, которая сюда принадлежит, получит Эймунд конунг и будет над нею конунгом, и получит все земские поборы целиком, которые сюда принадлежат, „потому что мы не хотим, чтобы он ушел из Гардарики“. Если Эймунд конунг оставит после себя наследников, то будут они после него в том княжестве. Если же он не оставит после себя сына, то [оно] вернется к тем братьям. Эймунд конунг будет также держать у них оборону страны и во всем Гардарики, а они должны помогать ему военной силой и поддерживать его. Ярицлейв конунг будет над Гардарики. Рёгнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг (Ладогу — Д.Б.) так, как держал до сих пор.

На такой договор и раздел княжеств согласился весь народ в стране и подтвердил его. Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела. И все поехали домой по своим княжествам. Вартилав конунг прожил не дольше трех зим, заболел и умер; это был конунг, которого любили как нельзя больше. После него принял власть Ярицлейв и правил с тех пор один обоими княжествами. А Эймунд конунг правил своими и не дожил до старости. Он умер без наследников и умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа в стране, потому что не бывало в Гардарики иноземца более мудрого, чем Эймунд конунг, и пока он держал оборону страны у Ярицлейва конунга, не было нападений на Гардарики. Когда Эймунд конунг заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению Ярицлейва конунга и Ингигерд»^{389}.

Как полагают исследователи: «На основании всех этих фактических неточностей можно было бы отнести известия Эймундовой саги к вымыслу, способствовавшему возвеличиванию скандинавского героя, если бы не особая роль в истории Руси конца X — первой половины XI в. именно Полоцка, наряду с Новгородом и Киевом», — считает В. Я. Петрухин^{390}. Впрочем, это соображение не прибавляет «Эймундовой саге» исторической достоверности.

В последние десятилетия саги воспринимаются как пограничный вид средневековой историографии. «Следствием эпической природы саг является нерасчлененность, синтетичность правды в сагах. Воспоминания о действительно имевших место событиях сплавлены в сагах со сказочно-фантастическим, причем элементы исторический и фантастический в равной степени принимались за реальность». Все это создает определенные сложности в интерпретации саги, которая «не может быть отнесена ни к одному из жанров средневековой письменности» (Т. Н. Джаксон)^{391}.

Трудности возникают, как только мы пытаемся идентифицировать действующих лиц «Пряди об Эймунде» с князьями, известными по древнерусским источникам. «Большинство трудностей с идентификацией этих князей связаны с искажениями в начальной части их имен» (А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский)^{392}. Несмотря на это, можно уверенно утверждать, что под именем «конунга Ярицлейва» в саге фигурирует Ярослав Мудрый, известный под этим именем и в других скандинавских сагах. Меньше уверенности возникает при идентификации «конунга Вартилава», которого обычно отождествляют с племянником Ярослава Брячиславом Полоцким, хотя некоторые историки склонны видеть в нем Мстислава и даже Судислава Владимировичей^{393}.

Попытка отождествить с кем-то из сыновей Владимира «конунга Бурицлава» вызвала в историографии жаркие споры: в то время как одни исследователи на основании антропонимического сходства пытаются отождествить Бурицлава с князем Борисом Владимировичем, другие считают, что Бурицлав является «собирательным образом» Святополка и Болеслава Храброго. Попытки решения этой проблемы породили большое количество версий и гипотез, поэтому не будем долго интриговать читателя и попытаемся дать исчерпывающий ответ на этот вопрос.

3.2. О чем же спорят историки?

«Прядь об Эймунде» (или «Эймундова сага») известна в отечественной историографии с начала XIX в.: на ее сходство с летописями обратил внимание еще Н. М. Карамзин^{394}. Первые переводы саги на русский язык появились в 1834 г.; сразу же она стала объектом полемики, в которой приняли участие О. И. Сенковский (один из первых переводчиков и комментаторов памятника, возводивший его к устным преданиям XI в.), П. М. Строев, М. П. Погодин.

Однако вскоре дискуссия замерла. Лишь в 1926 г. А. И. Лященко предпринял сравнительный анализ «Пряди об Эймунде» с ПВЛ и установил хронологию событий, описанных в саге, датировав их 1016–1019 гг. Этой датировки придерживались Е. А. Рыдзевская, исследовавшая образ Ярослава Мудрого в древнеисландской историографии, и В. В. Мавродин, создавший первую реконструкцию войны за наследство Владимира с использованием всего корпуса русских и иностранных источников. Общей чертой для первых исследователей проблемы, относившимся к известиям «Эймундовой саги» с разной степенью критики, было то, что они видели в «конунге Бурицлаве» собирательный образ Святополка и Болеслава Храброго.

В. В. Мавродин писал: «Интересно отметить, что в Эймундовой саге Святополк именуется Бурислейфом. Нет никакого сомнения в том, что причиной этого недоразумения является то обстоятельство, что наиболее активным лицом в развертывающихся событиях, наиболее сильным и влиятельным был тесть Святополка Болеслав, и его имя („Бурислейф“) совершенно вытеснило имя Святополка, трудное норманнам для произношения, тогда как с Болеславами, Бориславами и Буриславами они часто сталкивались на Славянском Поморье и привыкли к этому имени».

Следствием подобных умозаключений явилось представление о том, что скандинавская традиция сообщает о реальных обстоятельствах гибели Святополка. «Сага подкупает правдивостью своего рассказа. Перед нами выступают типичные наемные убийцы, договаривающиеся с князем, который, не давая прямого согласия на убийство, в то же самое время развязывает руки убийцам. Летописный же рассказ полон назидательств, нравоучений и фантастических подробностей: душевные переживания Святополка, какая-то мифическая пустыня между Чехией и Польшей.

Мы не можем согласиться с тем, что в летописи о кончине Святополка приводятся только досужие измышления монаха, а сага говорит только правду, но нельзя думать, что летописным рассказом исчерпывается вопрос о смерти Святополка»^{395}.

Принципиально новый подход к проблеме был предложен в книге «Летописная статья 6523 года и ее источник» (1957), где среди прочего показана сюжетная зависимость Борисоглебского цикла от чешских легенд о св. Вацлаве-Вячеславе, послуживших агиографической моделью для «Анонимного сказания», и «Эймундовой саги». Ее автор Н. Н. Ильин скептически относился к древнерусской традиции о Борисе и Глебе, считая, что «перед нами не документальное описание исторических событий, передающее факты так, как они происходили, а тенденциозный исторический роман, где реальные события прошлого переплетаются с созданиями художественного вымысла». В то же время он отмечал: «Сага содержит много сырого исторического материала. Связь ее повествования с русскими событиями 1015–1021 гг. можно проследить на всем протяжении текста саги. Сага не всегда точно передает события и часто неверно их освещает. Как и другие, подобные ей, произведения эпоса, она сплетает вместе деятельность разных исторических лиц, собирает в одном оптическом фокусе разные исторические события, искажает их реальную перспективу. Всегда склонная преувеличивать храбрость, находчивость, ум и другие подобные качества своих героев, сага разукрашивает их деятельность наивными фантастическими подробностями, долженствующими, по понятиям среды, в которой она слагалась, оттенить их военные доблести. Но основной материал, своеобразно ею переработанный, Эймундова сага черпала из подлинной русской истории»^{396}.

В общих чертах концепция Н. Н. Ильина представляет комплекс из нескольких гипотез. Гипотеза I: после смерти Владимира находившемуся в заключении Святополку удалось захватить власть в Киеве буквально на три месяца. Гипотеза II: «сеча у Любца» (описанная в Эймундовой саге как первое сражение Ярицлейва с Бурицлавом) произошла не в 1016 г., а в 1015 г., поскольку ПВЛ в отличие от НIЛМ именно под этим годом сообщает о сборах Ярослава в поход, хотя само описание битвы помещено также под 1016 г.; потерпев поражение, Святополк бежал в Польшу и вернулся на Русь лишь в 1018 г. Гипотеза III: вместо битвы на Альте, о которой сообщает ПВЛ, между Святополком и Ярославом в 1019 г. произошло столкновение на Днепре, описание которого представлено в НIЛМ как битва у Любеча. Гипотеза IV: отказ от летописной хронологии и агиографической интерпретации образа Бориса позволяет предполагать, что в 1016–1018 гг. именно он был соперником Ярослава в борьбе за киевский стол и инициатором нашествия кочевников, о котором сообщаот «Эймундова сага» и ПВЛ под 1017 г. Гипотеза V: Борис был убит наемниками Эймунда по приказанию Ярослава летом 1018 г. — предания об этом отразились в сюжете о гибели Бурицлава (Бурислейфа) «Эймундовой саги», а позднее — в «Анонимном сказании».

Пытаясь датировать события, описанные в саге, Н. Н. Ильин первоначально принял хронологию А. И. Лященко, подчеркнув, что «обстоятельства, вызвавшие прибытие варягов в Новгород в 1015 г., ничего общего с тем, что рассказывает сага, не имеют. С другой стороны, в саге находим подробное описание, как Эймунд и его соратники помогли отбить от Киева печенегов, которых привел Бурислейф. Осада Киева печенегами — событие 6525 (1017) г., следовательно, эймундовские варяги поступили на службу к Ярославу ранее 1018 г.». Вместе с тем он отметил, что сага ничего не говорит о походе на Русь Болеслава Храброго, который в 1018 г. в битве на Буге разбил дружину Ярослава и входившие в ее состав варяжские отряды. По его мнению: «Бегство с поля боя не могло, конечно, послужить сюжетом для эпопеи, прославляющей подвиги начальника одного из этих отрядов. Поэтому повествование саги не знает о битве на Буге, но оно хорошо запомнило самое имя победителя и роль, которую он играл в событиях, отраженных эпопеей. Бурислейф саги — это Болеслав. Нападения Болеслава в Киеве ожидали начиная с 1016 г. Для борьбы с Болеславом Ярослав нанял и содержал Эймундовских варягов: именно Болеслав „требовал от конунга нескольких деревень и торгов, примыкающих к его владениям“ (очевидно, Червенские города); Болеслав же в 1017 г. двинул на Киев полчища своих старых союзников — печенегов, которых отбили Эймунд и его соратники; в 1018 г. Болеслав занял, наконец, Киев и на место Ярослава посадил Святополка. Не с этим слабым его ставленником, дважды изгонявшимся из Киева, а с лучшим полководцем своего времени, наносившим тяжкие удары империи, победоносно сражался, по саге, Эймунд, совершая чудеса храбрости. В таком аспекте эпизоды борьбы Ярослава со Святополком могли, конечно, служить сюжетом эпопеи о подвигах Эймунда. Слабый и мало заметный Святополк поглощен в саге Болеславом, утратив в образе Бурислейфа свое самостоятельное существование. Его отличительные признаки обратились в добавочные атрибуты Бурислейфа, который стал сыном Владимира, братом Ярислейфа, и вступил с последним в ожесточенную, но неудачную, благодаря Эймунду, борьбу»^{397}.

Н. Н. Ильин обратил внимание на то, что обстоятельства гибели Бориса в «Анонмном сказании» частично совпадают с обстоятельствами гибели Бурислейфа в саге, но полагал, что сага рассказывала не о смерти Святополка, а о смерти Бориса, тайно убитого накануне польско-русской войны 1018 г. по приказанию Ярослава, который в 1030-х гг. при содействии Церкви осуществил мистификацию, отразившуюся в памятниках Борисоглебского цикла, где гибель двух братьев была соединена в одно целое^{398}.

Главные выводы Н. Н. Ильина сводились к тому, что сага в основном верно передает обстоятельства, вызвавшие гибель Бориса, что подтверждается всем ходом последующих событий, завершившихся канонизацией обоих братьев; а русские предания, отрывочные и противоречивые, не знали этих обстоятельств, поэтому «Сказание» дает им искусственное объяснение, приписывая организацию убийства братьев Святополку, а выполнение — преданным последнему вышегородцам.

Между тем Н. Н. Ильин нигде не говорит, что в образе Бурицлава отразились какие-либо черты Бориса, так как подобно своим предшественникам рассматривает его как собирательный образ Святополка и Болеслава. Его конечный вывод основан только на аналогиях. Следствием этого является кардинальная переоценка политической ситуации 1015–1019 гг., когда инициатором междоусобной войны между сыновьями Владимира оказывается Ярослав — амбициозный правитель Новгорода, который сначала организовал тайное убийство соперников в борьбе за власть, а в 30-х г. XI в. при содействии Церкви осуществил мистификацию, возложив ответственность за свои действия на Святополка.

Характерной чертой концепции Н. Н. Ильина и его последователей стала тенденция к преодолению летописной хронологии, которая открыла путь длямногочисленных комбинаций. Это не в последнюю очередь обусловлено существованием в древнерусской историографической традиции различных хронологических систем. К моменту создания концепции Н. Н. Ильина была уже опубликована часть наблюдений Н. Г. Бережкова, которые мы привели выше.

Один из первых критиков концепции Ильина В. Д. Королюк путем сопоставления ПВЛ с «Хроникой» Титмара Мерзебургского пришел к выводу, что Святополк не мог быть в 1015 г. убийцей Бориса и Глеба. Но, подчеркнул исследователь: «Это не значит, конечно, что следует принять малоубедительную и основанную на интерпретации такого сложного памятника, как „Эймундова сага“, гипотезу Н. Н. Ильина, полагавшего, что убийцей Бориса и Глеба был Ярослав Владимирович. Следует иметь в виду, что скандинавские саги — это очень сложный источник, складывавшийся на протяжении длительного времени, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции событий политической истории слишком рискованно. Если связывать гибель этих сыновей Владимира с именем Святополка, то следует думать, что убийство их произошло гораздо позже, когда Святополк мог укрепиться с помощью Болеслава Храброго на киевском столе, т. е. в 1018–1019 гг.».

В. Д. Королюк допускал, что «появление двух летописных статей о столкновениях Ярослава и Святополка следует считать результатом сознательного редактирования летописного текста, предпринятого для согласования летописных известий с данными „Жития“ Бориса и Глеба, изображавших Святополка убийцей своих братьев. Неслучайно, местом битвы 1019 г. оказалась река Альта, где согласно „Житию“ погиб Борис. Именно на месте гибели мученика должен был отомстить Ярослав за его смерть. Поэтому же рассказ о действительно имевшем место сражении между Ярославом и Святополком оказался помещенным под 1016 г., так как только таким образом летописец мог наиболее убедительно доказать, что в 1015 г., когда погибли Борис и Глеб, киевским князем и их убийцей был Святополк». Таким образом, по В. Д. Королюку, в битве у Любеча «решалась судьба не Ярослава и Святополка, а Ярослава и какого-то иного его соперника на Руси»^{399}, хотя столь абстрактная аргументация делает подобную точку зрения уязвимой.

Несмотря на слабые места концепции Ильина, она была взята на вооружение, подвергшись незначительным модификациям в ряде научных и популярных работ, хотя вопрос о том, следует ли считать мифотворцем Н. Н. Ильина или киевского князя Ярослава, остается открытым.

Академик В. Л. Янин попытался решить проблему путем применения принципа криминалистики — «отыскивая виновника, ищи того, кому преступление выгодно». А политическая ситуация 1015–1019 гг. сложилась благополучно только для одного участника событий князя Ярослава Владимировича, ставшего «самовластцем Русской земли»: «Его назвали Мудрым, и поколения читателей летописи поражались его благочестию. Больше всего он лелеял память о своих невинно загубленных братьях. Именно Ярославу приписывают инициативу причисления их к лику святых в 1021 году. Первые русские святые стали необычайно популярны на Руси. В их честь нарекали княжичей. Им строили белокаменные церкви. Рукой Глеба благословляли князей. Оплакивая братьев, люди воздавали хвалу мудрому Ярославу». Поэтому, задаваясь вопросом, выгодно ли было устранение Бориса Ярославу, историк полагал, что на него ответила вся судьба «самовластца XI века». Вместе с тем ученый подчеркивал, что «свидетельские показания» источников дают возможность предположить, что не только Ярослав, но и Святополк замарал свои руки в крови: «Если один виноват в смерти Глеба, то за смерть Бориса, как будто, должен ответить другой. Но гибель Святополка открыла для Ярослава блестящую возможность: свалить все на фактического „соучастника“, ставшего навсегда „Окаянным“»^{400}.

А. С. Хорошев представил события 1015 г. как следствие борьбы междукняжеских коалиций, в которой Святополк и Борис противостояли Глебу и Ярославу. «Стремление изолировать Святополка от дружины Бориса и ослабить Киев могло толкнуть Ярослава, находившегося с дружиной в августе 1015 г. вблизи столицы, на убийство Бориса. Выбор исполнителей не представлял труда. Варягам и до того поручались дела, сомнительные с точки зрения морали. Так, например, они убили брата Владимира, Ярополка. Сага рисует Ярослава хитрецом, способным в душе на братоубийство и склонным сложить ответственность за него на других. Характеристика эта противоречит традиционному образу благочестивого и просвещенного правдолюбца, но сближается с насмешливой пренебрежительностью к князю со стороны киевской дружины. Ярослав устраняет ростовского князя и добивается победы над Святополком»^{401}.

Согласно гипотезе А. Б. Головко, основанной на буквальной интерпретации сообщения Титмара о бегстве Святополка в Польшу после смерти Владимира, в 1015–1017 гг. за власть в Киеве боролись его вероятный преемник Борис и Ярослав. При содействии Болеслава Храброго Борис заручился поддержкой печенегов и «навел» их на Киев. После того как в 1017 г. он был убит варягами, польский князь выдвинул запасного кандидата на киевский стол — своего зятя Святополка, которого поддержали приверженцы Бориса в Киеве, вследствие чего стало возможным его утверждение на киевском столе в 1018 г.^{402}.

Подобные гипотетические реконструкции на удивление быстро превратились в полноценные исторические факты, которые позволили некоторым из исследователей утверждать примерно следующее: «Как выясняется сегодня путем довольно сложных сопоставлений и сравнений древнерусских источников с иностранными (сагами, хрониками и т. д.), Святополк Окаянный не убивал ни Бориса, ни Глеба; а совершил это убийство (по крайней мере, Бориса) сам Ярослав Мудрый». Особо отмечается тот факт, что «подобное изучение исторического прошлого чрезвычайно полезно, но необходимо помнить, что для людей русского средневековья, воспитанных на христианских идеях сказаний, которые традиционно описывали трагедию князей „страстотерпцев“, убийство совершил именно Святополк, и притом князья Борис и Глеб вели себя так, как и описано в сказаниях. То, чего не было в „действительности“, как раз было „на самом деле“. Более того, на идеальных примерах князей, погибших, но не совершивших греха клятвопреступления, оставшихся по-христиански верными, воспитывались поколения князей всего русского средневековья…» (A. Л. Юрганов)^{403}.

Следует отметить, что авторы всех вышеперечисленных точек зрения в своих рассуждениях просто отдают приоритет одной литературной традиции над другой, нисколько не задумываясь о том, насколько субъективным может быть в каждой из них отражение реальных событий. Поэтому не приходится удивляться тому, что предположение, высказанное Н. Н. Ильиным, в последнее время все чаще воспринимается как аксиома, хотя тождество «конунга Бурицлава» из «Пряди об Эймунде» с князем Борисом русских летописей представляется и возможным, и спорным. А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский полагают, что «если допустить вслед за целым рядом исследователей, что под именем Бурицлав (Burizlafr) скрывается Борис Владимирович, то оказывается, что скандинавы сообщают элементом — слав даже те княжеские антропонимы, которые на русской почве изначально его не содержат»^{404}.

Часть историков по-прежнему видит в «конунге Бурицлаве» (Бурицлейве) собирательный образ. «Отождествление Бурицлейва со Святополком не требует никакого насилия над текстами саг или летописей. Чтобы превратить его в Бориса, приходится полностью менять порядок известий. Любечская битва, описанная в Древнейшем своде и в „Пряди“ первой, перемещается из 1016 г. в 1019 г., а убийство Бориса — в 1017 г.», — считает Н. И. Милютенко.

Вместе с тем, со ссылкой на европейскую средневековую историографию, она подчеркивает, что для почитателей Бориса и Глеба не имело принципиального значения, кто именно из старших братьев приказал их убить: «Даже если бы Борис и Глеб оказали во главе своих дружин вооруженное сопротивление, они бы все равно в восприятии современников были жертвами преступления, увенчанными мученическими венцами. Св. Олаф Норвежский погиб в бою, св. Вячеслав Чешский дрался со своим братом-противником. Если у сыновей Ярослава теоретически была возможность за неясностью обстоятельств свалить вину на Святополка, то сын Болеслава Жестокого такого сделать не мог. Его отец собственноручно убивал брата в присутствии шести-восьми свидетелей. Тем не менее, в правление Болеслава II, своего племянника и сына своего убийцы, св. Вячеслав был канонизован»^{405}.

Существуют и компромиссные мнения. В. Я. Петрухин, комментируя сообщение византийской хроники Иоанна Скилицы под 1036 г. о смерти двух русских «архонтов», пишет: «Учитывая те подозрения, которые множатся в историографии в связи с усобицами 1015–1019 гг., реконструируемый путь Ярослава к единовластию приобретает все более криминальный характер»^{406}. Однако это отнюдь не мешает ему считать, что «подозрения в отношении Ярослава (в частности, основанные на прямолинейном толковании сюжета Эймундовой саги) не вполне основательны», а «предположение о кощунственном поведении не только самого Ярослава, но и агиографов, свидетельствующих о почитании им убитых братьев, представляется чрезмерным»^{407}. Таким образом, с одной стороны, допускается возможность насильственного устранения соперников Ярослава в 1036 г., и в то же время отрицается его гипотетическая причастность к гибели Бориса и Глеба двумя десятилетиями ранее.

Попробуем немного порассуждать на эту тему. Если отождествить «конунга Бурицлава» исландской саги с князем Борисом Владимировичем, известным по памятникам Борисоглебского цикла, то их «этикет поведения» окажется диаметрально противоположным. Так, в агиографически стилизованной историографии Древней Руси Борис предстает скорее подвижником, стремящимся избежать «мирских сует», чем властолюбивым правителем из «Пряди об Эймунде», требующим от своего брата «волостей и городов», которые «пригодятся ему для поборов». Скорее всего, это связано не с характерными чертами личности Бориса (о которых в действительности мы никогда не узнаем), а с жанровой спецификой литературных традиций.

Оговоримся сразу: у нас нет объективных предпосылок для того, чтобы отдавать предпочтение одной из них. Однако, продолжив сопоставление, нельзя не заметить, что Бурицлав скандинавской саги — это Святополк русских летописей! Если, подобно сторонникам концепции Н. Н. Ильина, видеть в Бурицлаве князя Бориса Владимировича, то на него надо «списать» все грехи «окаянного» Святополка. Для этого (с учетом последних достижений историографии) придется предложить следующий «сценарий» развития событий: Борис, унаследовав киевский «стол» в результате реформы престолонаследия, осуществленной Владимиром, и стремясь к дальнейшему расширению своей власти, с одной стороны, углубил начавшийся конфликт с Новгородом, а с другой — позаботился об устранении как своего родного брата (и вероятного соправителя) Глеба, так и сводного брата Святослава (ибо летописная датировка их гибели обычно сомнению не подвергается), в то время как старший из возможных наследников Владимира, опальный Святополк, которому инкриминируются эти преступления в древнерусской традиции, находился сначала в заключении, а затем в бегах.

Как ни кощунственно это звучит, в данном случае «святой» являлся бы «братоубийцей», и его устранение Ярославом с теоретической точки зрения было бы оправданно. Однако подобная перспектива делала бессмысленным создание вокруг потенциального инициатора династического конфликта мученического ореола — неважно, было ли это делом самого Ярослава или его преемников, — поскольку Борисоглебский культ должен был предотвращать повторение аналогичных эксцессов в княжеском роду. Тем более не было необходимости «списывать» все убийства на Святополка. «Почему сыновьям Ярослава в 1072 г. пришло в голову одного из врагов своего отца причислить к лику святых, а второго объявить его убийцей, никто не объясняет. Если Святополка в июле 1015 г. уже не было в Киеве, а война с Борисом затянулась до 1017 г., то, во-первых, не было смысла выставлять его невинной жертвой, а во-вторых, его убийство было бы проще отнести ко времени после битвы на Буге в 1018 г., когда Святополк заведомо находился у власти» (Н. И. Милютенко)^{408}. Таким образом, реконструкция подобного рода с идеологической точки зрения в корне противоречит одной из фундаментальных основ древнерусской культуры.

Одно из наиболее уязвимых мест «Пряди об Эймунде» как исторического источника является датировка описанных в ней событий. В ней нет дат, поэтому установить точное их время можно лишь на основании внутренних указаний текста, сопоставленных с другими источниками: ПВЛ, «Кругом земным» и хронологически зависимыми от него исландскими анналами. Внутренними указаниями «Пряди об Эймунде» являются: сообщение об объединении Норвегии Олавом Харальдсоном (которое позволяет определить дату изгнания Эймунда), свидетельство о том, что к моменту появления Эймунда на Руси Ярослав был женат на Ингигерд, рассказ о войне между Киевом и Полоцком: эти события, упоминаемые «Прядью», являются отправной точкой для построения ее хронологической координаты.

Как говорилось выше, во второй четверти XX в. господствовала тенденция к корреляции хронологии «Пряди» с хронологией ПВЛ, вследствие чего первые исследователи полагали, что «Эймундова сага» рассказывает о событиях 1016–1021 гг. После появления концепции Н. Н. Ильина распространилось мнение, что сага повествует о событиях 1015–1021 гг. Однако, если допустить, что заключительные события саги в общих чертах напоминают летописный рассказ о разделе власти между Ярославом и Мстиславом Тмутороканским, можно относить описанные в ней события к 1015–1026 гг. Ситуация осложняется существованием нескольких датировок как объединения Норвегии (между 1014–1016 гг.), так и женитьбы Ярослава на Ингигерд (между 1014–1016 и 1019–1020 гг.).

Последователи Н. Н. Ильина, как правило, выступают за ранние датировки, в то время как «традиционалисты» настаивают на поздних датах. Ключевым в этом «хронологическом треугольнике» является вопрос о том, когда именно дружина Эймунда прибыла на Русь. Как известно, в войне за наследство Владимира Святополк и Мстислав пользовались поддержкой степных кочевников, тогда как скандинавы были постоянными партнерами Ярослава Мудрого. Вследствие этого в начале его политической деятельности регулярно происходили «призвания варягов». Если верить ПВЛ, первое из них имело место в 1014 г. накануне смерти Владимира, хотя, учитывая сюжетную общность статей 1014 и 1015 гг., оно произошло, вероятно, в конце весны или начале лета 1015 г. Поскольку «Прядь» свидетельствует о том, что в момент смерти Владимира Эймунд все еще находился в Норвегии, значит, попасть на Русь он мог не ранее осени 1015 г. — возможно, уже после того, как восставшие новгородцы перебили ранее прибывших варягов «на Поромоне дворе».

Тем более нет достаточных оснований, чтобы отождествлять отряд Эймунда с тем скандинавским контингентом, с помощью которого Ярослав надеялся обороняться от своего отца: не только потому, что его дружина насчитывала всего 600 человек, хотя даже после трагедии на «на Поромоне дворе» он, по свидетельству НIЛМ, сумел выставить против Святополка 1000 варягов, но и потому, что скандинавские саги упоминают о присутствии в это время на Руси по крайней мере двух крупных варяжских отрядов — шведского ярла Рёгнвальда Ульвссона, родственника княгини Ингигерд, и норвежского ярла Свейна Хаконарсона, ставшего еще одной жертвой репрессивной политики Олава Харальдсона^{409}, а значит, наемный контингент мог быть сформирован в несколько этапов.

Некоторые исследователи вообще сомневались в том, что варяги играли сколько-нибудь значимую для новгородского князя роль в войне за «киевское наследство». Как считал, например, В. Т. Пашуто: «Новая вспышка борьбы за власть над Киевом при Ярославе Мудром сопровождалась непродолжительным возрождением роли норманского корпуса в Новгороде. Но и здесь вновь видна его подчиненная роль; стоило варягам вступить в конфликт с местной знатью (своевольно задеть честь „мужатых жен“), как все они были перебиты, видимо, в их гриднице — на Паромоновом дворе. Хотя Ярослав Владимирович и снес головы самовольным новгородцам, но все же в поход на юг (1015 г.) он выступил, имея рать, где новгородцев было 3000, а варягов только 1000»^{410}.

Существует гипотеза, согласно которой Эймунд с дружиной появился на Руси лишь в 1018 г., когда Ярослав вновь призвал в Новгород варягов после поражения на Буге. В данном случае центр тяжести приходится на датировку брака Ярослава и Ингигерд, которая на основании хронологии исландских анналов и последовательности событий, описанных в «Круге Земном», относится к февралю 1019 г.^{411} В последнее время получило распространение мнение о том, что это был второй брак Ярослава, так как предполагается, что первая его жена (отождествляемая с княгиней Анной, погребенной в некрополе новгородского Софийского собора) была захвачена в плен при взятии Киева в 1018 г. (о чем сообщает Титмар Мерзебургский) и умерла во время переговоров о ее освобождении (А. В. Назаренко)^{412}. Таким образом, Эймунд находился на службе Ярослава либо в 1015–1018, либо в 1018–1021 гг., однако и в том и в другом случае он вряд ли мог быть убийцей Бориса, если принимать во внимание, что гибель его относится древнерусской традицией к 24 июля 1015 г.

3.3 Между эпосом и историей. «Образ правителя» как стереотип средневекового историописания

Противники концепции Н. Н. Ильина, как правило, упрекают ее в некритическом отношении к «сырому материалу» «Эймундовой саги», рассматривая ее прежде всего как литературное произведение.

Крупнейший скандинавист современности А. Я. Гуревич, рассуждая об исторической достоверности саг, писал: «При сравнении с дидактической и откровенно тенденциозной литературой Средневековья саги с присущим им стилем повествования кажутся мыслимым пределом сдержанности и беспристрастности». В то же время критерием достоверности было соответствие описанного в саге факта коллективному мировоззрению: «Индивидуальное сознание, как правило, не обладало такой суверенностью, чтобы противопоставить свою особую точку зрения мнению социума, и истинным были склонны счесть то, что отвечало потребностям и идеям группы. Интеграция в группу была столь сильной, что индивид принимал за истинные и отвечающие действительности только те факты и нормы, которые выражали коллективные представления»^{413}. И в этом, по его мнению, заключалась объективность саговой традиции.

Современные исследователи-скандинависты выделяют в саге три «этикетных» уровня, связанных с этикетом миропорядка, этикетом поведения героев, словесным этикетом, определяющим внешнее оформление литературных формул. Этим обусловлена характеристика действующих лиц саги, направленная на возвеличение главного героя и потому не вполне достоверная^{414}. Мы находим в «Пряди» «обилие мотивов и эпизодов, вызванных к жизни стереотипом образа скандинава-наемника», поэтому интерпретация содержащихся в ней фактов невозможна вне широкого сагового контекста. В скандинавской традиции идеализация образа викинга достигается путем гиперболизации личности, противопоставленной его окружению, который и был использован «Прядью», наделившей Ярослава недостатками, прямо противоположными достоинствам Эймунда (решительность — слабоволие, твердость — непоследовательность, отвага — осторожность, щедрость — скупость и др.). Неудивительно, что в сагах его образ «оказывается резко противоречащим действительности при сопоставлении с древнерусскими источниками», и даже если «Ярослав действительно обладал какими-то из приписываемых ему сагой негативных качеств, на что как будто указывают некоторые его поступки, упомянутые летописями, то сага подчеркивает и гиперболизирует их». С другой стороны, здесь же присутствуют описания ситуаций, в которых Ярослав действует не в соответствии с заданными ему качествами, что, «возможно, отражает реальные черты его характера». В то же время подчеркивается, что «Прядь» в целом отличается очевидной тенденциозностью: «Уже в ранних устных рассказах участников отряда Эймунда (на основе которых, безусловно, и сложилась сага) неизбежно смещались акценты: скандинавских воинов интересовали не столько события на Руси, сколько их собственная деятельность и удачливость Эймунда, позволившая им „с богатством и славой“ вернуться на родину. Отсюда проистекали и естественное внимание к одним событиям и игнорирование других — вне зависимости от их объективного значения, и преувеличение своей и Эймунда роли в этих событиях, и другие неточности в передаче истинного хода событий» (Г. В. Глазырина, Т. Н. Джаксон, Е. А. Мельникова)^{415}.

Безусловно, при анализе саг следует принимать во внимание «не только их фольклорно-эпическую природу, но и непреодолимую дистанцию между устной и письменной традицией». Поскольку «Прядь об Эймунде» была записана лишь в XIII в., а до этого передавалась в устной традиции, это памятник позднего происхождения, зафиксировавший факты, представлявшиеся скальду тех дней, без гарантии того, что именно такими они были первоначально. Недавно была высказана гипотеза о том, что сюжет «Пряди об Эймунде» претерпел в процессе своего бытования по крайней мере два этапа изменений, вследствие чего исторические характеристики действующих лиц были сведены к стандартной литературной оппозиции «свой — чужой», «хороший — плохой», в которой Эймунд соответствует стереотипу «хорошего» правителя, противопоставленного с одной стороны, Олаву Харальдсону (к которому скандинавская историография в целом относилась с пиететом), а с другой — Ярицлейву, «чужому» конунгу, наделенному отрицательными для скандинава чертами правителя (Е. К. Блохин)^{416}. Таким образом, в историографии сложилось представление о том, что «Эймундовасага» представляет комплекс фольклорных мотивов, что, по мнению некоторых исследователей, является достаточным основанием для того, чтобы «исключить „Прядь об Эймунде“ из источников с решающим голосом», при реконструкции династического конфликта 1015–1019 гг., так как «по своему содержанию она является не исторической сагой, а чисто литературным произведением» (А. В. Назаренко)^{417}.

Основу «Пряди об Эймунде» составляет мотив о трех братьях-правителях, представляющий один из универсальных средневековых стереотипов историописания, восходящих к архаичной фольклорной традиции (В. Я. Петрухин)^{418}, по которым конструировалась «текстуальная реальность» источника: ее проявления можно наблюдать и в ПВЛ, и в «Хронике» Титмара Мерзебургского, и у византийского хрониста Иоанна Скилицы. Надо думать, что в христианской Европе этот стереотип восходил к библейскому преданию о разделе земли между сыновьями Ноя, по которому строились описания исторических территориальных разделов. В соответствии с этим стереотипом существование трех наследников Владимира признается всеми источниками, но синтетическая их интерпретация оставляет широкое пространство для моделирования инвариантных реконструкций с участием разных действующих лиц.

Обратим внимание на другие «литературные штампы», свойственные «Пряди об Эймунде». Это не только традиционный «переселенческий» мотив, заставляющий отправляться в странствие главного героя (В. Я. Петрухин), но и мотив конструирования междоусобиц, в которых участвует главный герой, моделирующихся в соответствии со средневековыми представлениями о власти, собственности, чести правителя. Как правило, причина междоусобий — это борьба за «территориальную юрисдикцию», то есть право взимания дани с земель, за которое боролся Эймунд в «Саге об Ингваре Путешественнике» и которая послужила в «Пряди об Эймунде» причиной войны сначала между Бурицлавом и Ярицлейвом, а затем между Ярицлейвом и Вартилавом.

Это не только одно из общих мест средневековой историографии, но и своеобразный критерий оценки правителя, что, собственно, и объясняет тот факт, что в скандинавских, латинских и древнерусских памятниках в качестве причины междукняжеской войны 1015–1019 гг. везде фигурирует стремление к единовластию. Поскольку эта информация зафиксирована различными культурно-историческими традициями, она отражает объективную политическую закономерность, учитывая, что аналогичные явления, согласно Титмару Мерзебургскому и Козьме Пражскому, на рубеже X и XI вв. имели место в Польше и Чехии или, например, в Скандинавии, где, по свидетельству той же «Пряди об Эймунде», всюду говорилось, что О лав Харальдсон отнял власть у девяти местных конунгов. Таким образом, для составителя «Пряди» так же как и для древнерусского летописца, знавшего о междоусобии Святославичей в X в., борьба, разыгравшаяся летом 1015 г. за право обладания наследством Владимира, ничего экстраординарного не представляла, и лишь позднее в летописной и агиографической традиции ей была придана негативная тенденция.

Другое дело, как в Скандинавии и на Руси относились к феномену братоубийства. У скандинавов, где дольше сохранялось влияние архаических традиций, убийство брата-соперника даже в XII в. не подрывало легитимности правителя. Косвенным доказательством этого утверждения может служить рассказ об убийстве в 1136 г. норвежского конунга Харальда Гилликриста Сигурдом С л емби дьяконом, священником из Исландии, зафиксированный в крупнейшем своде исландских «королевских саг» — «Круге земном», составление которого приписывается исландскому аристократу XIII столетия Снорри Стурлусону.

Хотя здесь не идет речь о борьбе кровных родственников, следует обратить внимание на тот факт, что обоим в разное время с помощью «Божьего суда» удалось доказать свое происхождение от конунга Магнуса Голоногого, а следовательно, их родство не могло подвергаться сомнению и даже было зафиксировано в висах (песнях) скальдов, что являлось для исландцев самым надежным способом фиксации исторической истины^{419}. Убийство названного брата не помешало Сигурду, объявленному вне закона, добиться своего провозглашения конунгом Северной Норвегии.

Поскольку Харальд не хотел признавать исландского священника своим братом, Сигурд сначала был вынужден скрываться от людей конунга, затем вошел в доверие к некоторым из его приближенных и в день св. Люции (13 декабря 1136 г.) организовал убийство Харальда.

Как рассказывает «Сага о сыновьях Магнусе Слепом и Харальде Гилли»: «Сигурд Слембидьякон и несколько людей с ним пришли к тому покою, где спал конунг. Они взломали дверь и ворвались в покой с обнаженными мечами. Ивар сын Кольбейна первым нанес удар Харальду конунгу. А конунг лег спать пьяным и спал крепко. Он проснулся только когда его стали разить…» Когда Харальд скончался, Сигурд «…велел позвать людей, которые обещали примкнуть к нему, если ему удастся лишить Харальда конунга жизни. Сигурд пошел к лодке, люди его сели на весла, и они поплыли к заливу под конунговы палаты. Уже начинало светать.

Сигурд встал и обратился к тем, кто стоял на конунговой пристани. Он объявил, что убил Харальда конунга, и потребовал, чтобы они примкнули к нему и провозгласили его конунгом, как ему подобает по рождению. На пристань сбежалось много народу из конунговых палат. Все они как один человек отвечали, что никогда этого не будет, чтобы они подчинились и служили убийце своего брата:

— А если он не был твоим братом, тогда ты не конунг по рождению.

Они бряцали оружием и объявили Сигурда и его людей вне закона. Протрубили в конунгову трубу и созвали всех лендрманнов и дружинников. Тут Сигурд и его люди увидели, что им остается лишь уходить.

Сигурд отправился в северный Хёрдаланд и созвал там бондов на тинг. Они подчинились ему и провозгласили его конунгом. Затем он направился в Согн и созвал там бондов на тинг. Там он тоже был провозглашен конунгом. Затем он отправился на север во Фьорды. Его там хорошо приняли. Ивар сын Ингимунда говорит так:

Взвели на престол
Сына Магнуса
Хёрды и согнцы
Следом за Харальдом.

Рати на тинге,
Как некогда брату,
Княжьему сыну
Клятвы давали»^{420}.

«Сага о сыновьях Харальда Гилли» рассказывает еще об одной междоусобной войне, в которой люди конунга Инги убили его сводного брата и соправителя Эйстейна (1157 г.): «…когда после смерти Сигурда конунга (одного из сыновей Харальда Гилли Сигурда Рота. — Д.Б.) прошло два года, конунги двинули друг против друга войска, Инги с востока страны — у него было восемьдесят кораблей, — а Эйстейи с севера — у него было сорок пять кораблей. У Эйстейна был большой дракон, построенный для конунга Эйстейна сына Магнуса. У обоих было хорошее и большое войско. Инги конунг стоял со своими кораблями к югу от острова Мостр, а Эйстейн конунг — немного севернее, в Грёнингасунде. Эйстейн послал на юг к Инги молодого Аслака сына Иона и Арни Стурлу сына Сэбьёрна. У них был один корабль. Но когда люди Инги увидели их, они напали на них, перебили много их людей и захватили корабль со всем, что на нем было, и все их пожитки. Аслаку и Арни удалось бежать на берег, и они отправились к Эйстейну конунгу и рассказали, как Инги конунг встретил их.

Эйстейн конунг созвал тогда домашний тинг и рассказал людям, как люди Инги нарушили мир, и просил своих воинов следовать за ним:

— Ибо у нас такое большое и хорошее войско, что я ни в коем случае не обращусь в бегство, если только вы будете следовать за мной.

Но его речь не встретила одобрения. Халлькель Сутулый был там, но оба его сына, Симун и Йон, были у Инги. И Халлькель сказал тогда и громко, что многие слышали:

— Пусть твои сундуки с золотом следуют за тобой и защищают твою страну.

Следующей ночью они уплыли потихоньку на многих кораблях, некоторые, чтобы присоединиться к Инги конунгу, другие — в Бьёргюн, еще другие — во фьорды. Утром, когда рассвело, конунг оставался один с десятью кораблями. Он тогда решил бросить большого дракона, ибо тот был слишком тяжел на плаву, и некоторые другие корабли, и они сильно порубили дракона, а также бочонки с пивом, и все, что они не могли с собой взять, они уничтожили. Эйстейн конунг перешел на корабль Эйндриди сына Иона Жирный Нос, и они поплыли на север, вошли в Согн и оттуда отправились сухим путем в Вик.

Инги конунг поплыл на восток в Вик по морю. А к востоку от Фольда расположился Эйстейн, и было у него почти двенадцать сотен людей. Но увидев корабли Инги конунга, они решили, что у них недостаточно войска, чтобы ему противостоять, и они бежали в лес. Они бежали кто куда, так что при конунге остался только один человек.

Люди конунга Инги узнали, где Эйстейн и что люди его разбежались. Они отправились искать его. Симун Ножны встретил его в то время, как тот выходил из кустарника. Симун приветствовал его:

— Привет тебе, господин! — говорит он. Конунг отвечает:

— Наверно, ты считаешь, что теперь ты мой господин.

— Похоже на то, — говорит Симун.

Конунг стал просить, чтобы тот помог ему бежать, и сказал:

— Тебе бы это подобало. Ведь мы долго были друзьями, хотя сейчас дело обстоит иначе.

Симун сказал, что ничего такого не будет. Конунг попросил, чтобы ему дали выслушать мессу. Эту просьбу его уважили. Затем он лег ничком, расставил руки и попросил, чтобы его зарубили ударом накрест между лопаток. Он сказал, что теперь будет видно, выдержит ли он испытание железом, которого требовали друзья Инги. Тут Симун велел тому, кто должен был нанести смертельный удар, делать свое дело. Довольно, как он сказал, конунгу пресмыкаться в вереске. И его зарубили, и все нашли, что он мужественно встретил смерть. Его тело перенесли в Форс и положили на ночь к югу от церкви на пригорке.

Эйстейн конунг был погребен в церкви в Форсе. Его могила находится в середине церковного пола, и на нее положена подстилка. Люди считают его святым. Там, где он был зарублен и где его кровь пролилась на землю, забил родник; а другой родник забил там, где его тело пролежало ночь. Многие люди считают, что вода из этих родников исцелила их.

Люди из Вика рассказывают, что на могиле Эйстейна произошло много чудес до того, как его враги вылили па нее варево из собаки. Симуна Ножны очень не любили из-за его поступка, и все его осуждали. Но рассказывают, что, когда Эйстейн конунг был схвачен, Симун послал человека к Инги конунгу, а тот сказал, что не хочет, чтобы Эйстейн показывался ему на глаза…»^{421}.

Нельзя не обратить внимание на тот факт, что в этом рассказе уже начинает формироваться стереотип «правителя-мученика», подобного Борису и Глебу, который получил развитие в скандинавской историографии под влиянием культа св. Олава.

Хотя эти династические «разборки» среди потомков Харальда Прекрасноволосого, несомненно, имеют свою специфику, следует отметить, что политические убийства 1137 и 1157 гг. не воспринимались исландской традицией в качестве социальных или моральных эксцессов.

Возвращаясь к основной теме исследования, отметим, что «Прядь» называет убийство Бурицлава «великим событием» и «смелым делом», служащим прославлению Эймунда. Само описание убийства также представляет собой комбинацию фольклорных мотивов, которые являются универсальными для раннесредневековой историографии и имеют многочисленные сюжетные параллели. «Убийство при помощи согнутого дерева (деревьев) — мотив, восходящий к античности. Применительно к событиям на Руси он встречается у Саксона Грамматика и у Льва Диакона (смерть князя Игоря)»^{422}. Недавно было высказано предположение, что описание гибели Бурицлава восходит к сюжету о легендарном скандинавском конунге Агни в «Саге об Инглингах», удавленном во время ночлега в лесу с помощью веревки, один конец которой был привязан к дереву, а другой — к золотой гривне на шее конунга (С. М. Михеев)^{423}.

К числу аналогичных мотивов относится и сюжет с демонстрацией отрубленной головы Бурицлава Ярицлейву, параллели к которому выявлены в «Саге о Харальде Суровом Правителе», входящей в состав «Круга земного» Снорри Стурлусона Как рассказывает Снорри: «Асмундом звали человека, о котором рассказывали, что он сын сестры Свейна конунга (датского короля Свена Эстридсена. — Д.Б.) и его воспитанник. Асмунд был очень искусен и красив. Конунг очень его любил. Но когда Асмунд подрос, он стал заносчивым и буйным. Конунгу это не нравилось. От отпустил его прочь и пожаловал ему богатый лен, так чтобы он мог содержать себя и своих людей.

Как только Асмунд получил богатство от конунга, к нему собралось большое войско. Ему стало не хватать пожалованного конунгом имущества для своего содержания, и тогда он захватил много других богатств, которые принадлежали конунгу. Когда же конунг узнал об этом, он призвал к себе Асмунда. И при встрече их конунг говорит, что Асмунд должен быть в его дружине, а собственного войска не должен иметь, и Асмунд подчинился конунгу. Однако после того как Асмунд провел с конунгом немного времени, ему не понравилось там, и он однажды ночью убежал и возвратился к своим товарищам, и стал чинить еще больше зла, чем прежде. Когда же конунг ездил по стране и приблизился к тому месту, где находился Асмунд, он послал войско захватить Асмунда. Затем конунг приказал заковать его в железо и держать его так некоторое время, надеясь, что тот утихомирится. Но как только Асмунда освободили от оков, он тотчас же убежал и собрал своих людей и боевые корабли. Он начал воевать и за пределами страны и внутри страны и учинил огромное разорение, убил много народу и повсюду грабил. А те люди, которые страдали от этих бесчинств, пришли к конунгу и жаловались на причиненный им ущерб. Он отвечает:

— Почему вы говорите об этом мне? Почему не идете к Хакону сыну Ивара? Он ведь мною назначен защитником страны и должен поэтому охранять бондов и защищать их от викингов. Мне говорили, что Хакон смелый и мужественный человек, но теперь, думается мне, он старается избежать всего, что кажется ему опасным.

Эти слова конунга передали Хакону, многое прибавив. Тогда Хакон отплыл со своим войском на поиски Асмунда. Их корабли встретились. Хакон тотчас вступил в бой. И был это жестокий и жаркий бой. Хакон взошел на корабль Асмунда и очистил его от бойцов. И так вышло, что они вступили с Асмунд ом в рукопашный бой, нанося друг другу удары. Тут пал Асмунд. Хакон отрубил ему голову. Затем Хакон поспешил к Свейну конунгу и прибыл к нему в то время, когда конунг сидел за столом. Хакон подошел к столу, положил голову Асмунда перед конунгом и спросил, узнает ли он ее. Конунг не отвечал, но густо покраснел. Затем Хакон удалился. Немного погодя конунг послал к нему своих людей и отпустил его прочь.

— Скажите ему, что я не намерен причинять ему никакого зла, но я не могу поручиться за всех моих сородичей». Поскольку этот сюжет содержит сюжетные совпадения с «Прядью об Эймунде» (демонстрация головы Бурицлейва Ярицлейву), исследователи не исключают, что этот эпизод в «Пряди» строился по образцу «Саги о Харальде Суровом Правителе» с использованием ее топики и фразеологии^{424}.

Однако «Прядь об Эймунде» порицает Ярослава отнюдь не за пособничество в убийстве брата, а за скупость, которая становится причиной постоянных конфликтов с наемниками, которые «не хотят трудиться за одну только пищу» и требуют выплаты полагающегося им жалованья из захваченных конунгом богатств. Как отмечал А. Я. Гуревич, исследовавший «идеал государя» в «Круге земном»: «Щедрость — одно из самых главных качеств вождя, привлекавшее к нему дружинников». В справедливости этого утверждения можно убедиться, обратившись к «Саге об Инглингах», где рассказывается о легендарном норвежском конунге Хальвдане, люди которого «получали столько золотых монет, сколько у других конунгов люди получают серебряных, но жили впроголодь. Он был очень воинственен, часто ходил в викингские походы и добывал богатство».

Скандинавская традиция создает различные типы «скупых» конунгов: еще об одном легендарном персонаже, шведском конунге Хуглейке Альвссоне, говорится: «Хуглейк конунг не был воинственен. Он любил мирно сидеть дома. Он был очень богат, но скуп». Итак, перед нами два типа «скупого конунга»: «Прядь об Эймунде» относит Ярослава ко второму из них: не скупящийся на пиры и постройки, он тем не менее жаден к деньгам. Именно это отрицательное в понимании скандинавов качество должно было подчеркнуть его недальновидность, отсутствие мудрости^{425}.

Именно в этом ключе необходимо подходить к оценке сообщения «Пряди», относящей убийство Бурицлава к числу заслуг Эймунда и порицанию Ярицлейва. Князь порицается здесь не за преступление, приписываемое в летописях Святополку Окаянному и противоречащее христианским канонам (приведенные выше примеры убеждают нас в том, что скандинавская традиция отнюдь не рассматривала его как таковое), а за нерешительность и недовольство «поспешно сделанным делом», хотя и отвечающим его интересам, — то есть демонстрацию качеств, противоречащих «идеальному типу» конунга.

Подобно памятникам Борисоглебского цикла, «Прядь об Эймунде» обладает ярко выраженной «культурной субъективностью», однако есть основания полагать, что среди литературных «штампов» она скрывает реальные исторические факты, — например, упоминание о ранении, полученном Ярославом во время битвы с кочевниками, которое могло иметь место во время осады Киева печенегами, упоминаемой в Новгородской IV и Софийской I летописях под 1017 г., а также в «Хронике» Титмара Мерзебургского^{426}.

Как показало анатомическое исследование останков Ярослава Д. Г. Рохлиным и В. В. Гинзбургом, примерно в возрасте 40 лет он получил перелом голени, осложнивший врожденную хромоту, которой, по свидетельству летописей, попрекали его противники. По мнению некоторых историков, физической патологией Ярослава были обусловлены негативные черты его характера, зафиксированные в скандинавских сагах (Е. В. Пчелов). Однако это отнюдь не мешало летописцам восхвалять другие его достоинства. Например, Новгородская IV летопись дает Ярославу следующую характеристику: «И беше хромоног, но ум беше добр в нем, и храбор на рати, и крестьян беаше, и чтяше книги»^{427}.

Историческая достоверность «Эймундовой саги» является неоднозначной. Хотя древнерусская традиция также достаточно тенденциозна, в определенной степени она представляется более надежным источником. Хотя бы потому, что формирование ее началось уже в XI в., тогда как письменная традиция исландских «королевских саг» сложилась на рубеже XII–XIII столетий. Поэтому аргументы исследователей, приписывающих Ярославу убийство Бориса-Бурицлава на основании сравнительного анализа древнерусских и скандинавских источников, с культурологической точки зрения некорректны, так как они пытаются экстраполировать негативный образ Ярицлейва, обусловленный литературными стереотипами скандинавской традиции, за пределы сформировавшей их культуры, что в конечном счете ведет либо к полному отрицанию, либо к значительной модернизации представлений древнерусской традиции, имеющих не меньшую самоценность. Необходимо признать, что между «беззаконным» поведением «окаянного» Святополка и поведением Ярицлейва в «Эймундовой саге» существует значительная культурная дистанция. Итак, характеристики главных героев «Пряди об Эймунде» — это результат влияния литературных стереотипов. Однако можем ли мы признать эти стереотипы характерной чертой одной лишь скандинавской традиции?

Стереотипность является характерной чертой средневекового историописания в целом: можно смело сказать, что ему были присущи универсальные идеологические константы, в соответствии с которыми формировался идеальный тип правителя, — соответвенно модифицировалась и репрезентация его деятельности. Для того, чтобы продемонстрировать универсальность этого стереотипа, обратимся к польской историографической традиции, тяготевшей к распространенному в средневековой Европе жанру Gesta («Деяний»), историзм которого ориентирован в первую очередь на формирование определенного образа в «памяти потомства», ради чего хронисты легко пренебрегали, а то и вовсе жертвовали фактами, опуская «многие славные деяния», как выражается Галл Аноним.

Если верить польским хроникам, характерная черта идеального правителя — воинская доблесть, гарантирующая расширение владений: эта черта присуща и одному из легендарных польских князей Земовиту, и первому историческому князю Мешко I, который, по словам Галла Анонима, «достигнув княжеской власти, начал укреплять свои духовные и физические силы и стал чаще нападать на народы, живущие вокруг». Образцом для польских историографов служил его сын Болеслав Храбрый, чья характеристика на протяжении веков не претерпела значительных изменений.

«Кто же способен достойно рассказать о его славных подвигах или битвах с соседними народами, не говоря уже о том, чтобы описать это и передать потомству? Разве не он подчинил Моравию и Чехию, занял в Праге княжеский престол и отдал его своим наместникам. Кто, как не он, часто побеждал в сражении венгров и всю страну их вплоть до Дуная захватил под свою власть? Неукротимых же саксов он подчинил с такой доблестью, что определил границы Польши железными столбами по реке Сале в центре их страны. Нужно ли перечислять победы и триумфы над языческими народами, которых, как известно, он как бы попирал ногами?» — вопрошал читателя начала XII в. Галл Аноним.

«Опасаюсь я, что не смогу постичь деяний Болеслава, перед которыми и немой становится красноречивым, а красноречие славнейших немеет. Ибо все его богатство возрастало из духовных дарований и блистало доблестью оружия», — признавался столетием позже краковский епископ Винцентий Кадлубек. Эту тенденцию в XV в. продолжил Ян Длугош, писавший о Болеславе: «Он, не довольствуясь границами, унаследованными от отца, дедов и прадедов, покорил и войной подчинил Чехию, Моравию, Русь, подавив их многочисленными битвами, а также ослеплением чешского князя Болеслава и другими кровопролитными поражениями»^{428}.

Итак, идеальный правитель — это доблестный воин, способный силой оружия укрепить свой «международный авторитет», обеспечив экономическую и политическую стабильность взиманием дани. В справедливости этого утверждения убеждает характеристика, данная сыну и преемнику Болеслава I Мешко II. «Этот Мешко был достойным воином и совершил много военных подвигов, о которых долго здесь рассказывать. Из-за зависти к его отцу и он был ненавистен всем соседям; и не был богат, как его отец, и не имел ни жизненного опыта, ни доброго нрава», — сообщает Галл Аноним.

Автор «Великой хроники поляков или лехитов» добавляет: «Он только о себе и заботился, отнюдь не о государстве. В его время чужеземные народы отказались ему повиноваться и, наблюдая его беспечность, отказались выплачивать ему подати, которые обычно выплачивали его отцу. Мало того, начальники крепостей отобрали себе и передали навечно своим потомкам крепости, некогда построенные его отцом Болеславом, как было упомянуто выше, на крайних границах королевства, в особенности по реке Лабе»^{429}.

Контраст между Болеславом I и Мешко II в польских источниках очевиден. Скептическое отношение к нему во многом продиктовано тем, что он не сумел сохранить приобретений своего отца. Поэтому в начале XII в. Галл Аноним имел все основания написать: «По уходе короля Болеслава из мирской жизни золотой век сменился свинцовым»^{430}. Гипертрофированные представления о внешнеполитических его успехах служили своеобразным руководством к действию для его преемников, среди которых выделяется его правнук Болеслав И. По утверждению «Великой хроники», «начал он помышлять об отваге своего прадеда, короля Польши Болеслава Великого, намереваясь проявить такую же военную доблесть; он заботился не о выгоде и покое, но о восстановлении польских границ, которые определил вышеназванный Болеслав, а его преемники, короли Польши, к его времени утеряли»^{431}. Но не только стремление к внешнеполитической экспансии объединяло образы Болеслава I и Болеслава II в польской средневековой историографии.

Как писал о Болеславе I Галл Аноним: «Всемогущий Господь наградил короля Болеслава такой великой доблестью, мощью и победой, какую увидел в нем доброту и справедливость по отношению к себе самому и к людям. Такая слава и изобилие во всем, такая радость настолько сопутствовали Болеславу, насколько заслуживали этого его доблесть и щедрость», и «хотя король Болеслав имел большие богатства и много доблестных рыцарей, как уже было сказано, больше, чем какой-нибудь другой король, он, однако, всегда жаловался, что ему не хватает именно только одних рыцарей. И всякий храбрый новичок во время прохождения у него военной службы получал одобрение и назывался не рыцарем, а сыном короля; и если он слышал, что какой-нибудь из рыцарей не имеет коня или чего-нибудь другого, он давал ему великое множество подарков, а с присутствующими шутил так: „Если бы я мог спасти от смерти храброго рыцаря своим богатством так, как я могу преодолеть его бедность и помочь в его несчастии своими средствами, я бы эту самую алчную смерть задарил всяким богатством, чтобы сохранить в воинстве такого храбреца“».

Итак, в историописании средневековой Европы щедрость, прежде всего по отношению к своему непосредственному окружению — дружине, — наряду с доблестью была универсальной «этикетной» чертой «идеальногообраза» правителя. «Вот поэтому преемники должны подражать своими доблестными поступками столь великому мужу для того, чтобы возвыситься до такой же славы и могущества. Кто желает приобрести подобную славу после смерти, пусть при жизни добивается пальмы первенства своими добродетелями. Если кто-либо пожелает сравнить свое имя с добрым именем Болеслава, пусть постарается свою жизнь провести по образцу его жизни, достойной подражания», — утверждал хронист.

В тех же категориях Галл Аноним описывал Болеслава II, или Болеслава Щедрого, как он предпочитал именовать его на страницах своей «Хроники». Согласно «этикетной» характеристике хрониста, «король Болеслав II был смелым и решительным воином, гостеприимным хозяином, благотворителем щедрейшим из щедрых»^{432}. Однако, читая ее, не стоит забывать, что когда в 1073 г. Изяслав Ярославич (муж его тетки по отцу и двоюродный брат по матери) бежал из Киева с «имением многим», Болеслав отобрал у изгнанника его имущество и «показал ему путь от себя», хотя польские авторы об этом поступке Болеслава «Щедрого» и «Смелого», естественно, умалчивают^{433}.

Обратившись непосредственно к Начальной летописи, мы можем углубить наблюдения над «идеальным типом» древнерусского правителя. Известен летописный эпизод, очевидно, восходящий к эпическому преданию, когда в ответ на ропот дружины, вынужденной есть на пиру деревянными, а не серебряными ложками, Владимир Святославич велел исковать серебряные ложки со словами: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра». Как подчеркивает летописец, Владимир любил дружину и с нею совещался «о строе земленем, и о ратех, и об уставе земленем»^{434}. Именно перед дружиной отчитывались эмиссары Владимира, которых князь посылал в Волжскую Болгарию, Рим и Константинополь для «испытания вер». Дружиной дорожил его сын, победитель при Листвене Мстислав Владимирович, который «любил дружину без меры, имения для нее не щадил». Напротив, порицанию в летописи подвергались Святослав Ярославич, стремившийся к накоплению богатств, а не к увеличению дружины, и его младший брат Всеволод, который в старости поступал согласно советам молодых, отвергнув «старшую» свою дружину. С дружиной советовались на «снемах» внуки Ярослава (в свете этого совещания Ярослава с Эймундом, о которых рассказывает скандинавская «Прядь», представляются менее экстраординарными явлениями, учитывая тот факт, что скандинавские наемники составляли часть дружины новгородского князя).

Можно ли утверждать вслед за некоторыми исследователями, что и «Ярослав не был „дружинным“ князем, как Владимир» (Е. В. Пчелов)?^{435} Несмотря на то что летописи не дают прямого ответа на этот вопрос, можно попытаться ответить на него на основании косвенных свидетельств. ПВЛ подчеркивает, что в последний период войны за наследство Владимира Святославича Ярослав пользовался полной поддержкой своих «мужей». Военный авторитет князя также был достаточно высок: подобно своему брату Мстиславу, он был «храбор на рати», организовал полтора десятка военных кампаний и участвовал по крайней мере в пяти крупных сражениях, — все эти факты не дают достаточно оснований для того, чтобы считать его исключением.

Таким образом, в ПВЛ мы наблюдаем такую же «этикетную» стереотипность в изображениях правителей, какая свойственна и скандинавским, и польским памятникам. Правда, и в русских летописях, и в польских хрониках, испытавших, в отличие от исландских саг, сильное клерикальное влияние, присутствовал еще стереотип «князя — защитника церкви». В остальном же идеологические константы всех трех историографических традиций совпадали. Вследствие этого можно утверждать, что «образ монарха» в средневековой Европе складывался из определенных категорий, по крайней мере две из которых можно действительно считать универсальными: этому образу присуща целенаправленная эпическая стилизация, достигавшаяся путем тенденциозного отбора и интерпретации исторического материала, отчего достоверность нередко приносилась в жертву литературному стереотипу.

3.4. Братоубийство в борьбе за власть. Прецеденты в славянском мире (X–XI вв.)

Наш труд окажется неполным, если мы не коснемся, хотя бы поверхностно, проблемы братоубийства в контексте исторического развития славянских государств, где отношение к этому феномену во многом сложилось под влиянием чешской агиографии, центральной темой которой являлся конфликт между сыновьями князя Братислава I — старший из них, Вацлав, был убит своим братом Болеславом. Об этом рассказывает цикл легенд, получивших распространение в X и XI вв. на западе и на востоке Европы в латинской и славянской языковой традиции.

В латинский корпус легенд входят: Crescente fide, которую часть исследователей считают древнейшим памятником цикла (970-е гг.); «Легенда Гумпольда» (нач. 980-х гг.), составленная епископом Мантуанским по распоряжению императора Оттона II; чешская «ЛегендаКристиана» (990-е гг.) и итальянская «Легенда Лаврентия» (ок. 1040 г.). К славянскому корпусу легенд относятся: «Востоковская легенда» (опубликована в 1827 г. академиком А.Х. Востоковым), которая считается древнейшей наряду с Crescente fide; «Легенда Никольского» (открыта в 1904 г. академиком Н. М. Никольским), частично сходная с Crescente fide, частично — с «Легендой Гумпольда» и датируемая концом X в. Сюда же примыкают Про ложное и Минейное жития св. Вячеслава, возникшие в средневековой Руси. В этой книге мы ограничимся рассмотрением славянских легенд.

Агиографические памятники Святовацлавского цикла предлагают различные интерпретации конфликта, возникшего в княжеском роду Пржемысловцев, неизменно рассматривая его в широком контексте противостояния христианства и язычества. Согласно латинской Crescente fide, организатором убийства Вацлава стал его брат Болеслав, тогда как по версии «Востоковской легенды» он всего лишь являлся орудием в руках представителей аристократии. «Если учесть, что Вацлав не имел потомков и Чехией после его смерти правил (до 973 г.) его убийца — Болеслав I, а затем сын убийцы — Болеслав II, то цель появления версии, отраженной в старославянском житии (и отчасти — в „Легенде Лаврентия“), станет совсем понятной. Она должна была насколько возможно смягчить обвинения основателя правящей династии в братоубийстве, возложив ответственность за происходящее на злых советников», — пишет по этому поводу Б. Н. Флоря^{436}.

В первом обобщающем труде по истории раннесредневековой Чехии — «Хронике» Козьмы Пражского, составленной в первой четверти XII в., братоубийство подвергается категоричному порицанию. Хронист пишет: «О том, как Болеслав, недостойный называться братом этого мужа, обманом заманил брата своего на пир, как задумал убить его, чтобы овладеть княжеством, и каким образом ему удавалось скрывать братоубийство перед народом, но не перед богом, достаточно, как я полагаю, рассказано в житии святого мужа [Вацлава]. После короткой жизни [Вацлава] Болеслав, этот второй Каин, встав на путь преступления, добился княжения».

Показательно, что Козьма сравнивает Болеслава Жестокого — «братоубийцу, достойного проклятия», — с Каином. Иными словами, в представлении чешского хрониста он является столь же «окаянным», как и Святополк в представлении его русских собратьев по перу, — и это при том, что ни в одном из житий Вацлава история Каина и Авеля не привлекается для пояснения смысла излагаемых событий. Таким образом, подобное сопоставление является «творческой инициативой» пражского каноника.

Конечно, соблазнительно было бы предположить, что на представления Козьмы оказал влияние Борисоглебский цикл, тем более что как раз к этому времени относятся свидетельства о почитании Бориса и Глеба в Сазавском монастыре, где в 1095 г. была захоронена часть их мощей. Однако единственно приемлемым будет предположение о том, что для славянской историографии этого периода характерно соотнесение локальных явлений с их библейским «протографом», как оригинальная и в определенном смысле универсальная черта историко-культурного восприятия эпохи.

С другой стороны, Козьма сравнивает братоубийцу с наиболее отрицательными в средневековом представлении правителями Античности: «Князь Болеслав, — если, конечно, можно назвать князем того, кто был таким безбожником и мучителем, — по своей жестокости превосходил Ирода, по кровожадности — Нерона, по бесчеловечности своих преступлений — Деция, а по беспощадности — Диоклетиана, за что, как говорят, получил прозвище Болеслав Жестокий»^{437}.

В этом принципиальное отличие пражского хрониста от древнерусских коллег, отождествлявших Святополка преимущественно с библейскими персонажами. Образ Болеслава Жестокого в чешской историографии сформирован из комплекса черт, как сближающих, так и разделяющих его со Святополком Окаянным. Общей, безусловно, является морально-этическая предпосылка эксцессов, происшедших в Чехии и на Руси, — внушенное дьяволом честолюбивое стремление к власти, которое приводит к братоубийству. Болеслав в итоге осознал тяжесть своего преступления и, «исповедавшись Господу Богу [в том], сколько сотворил он грехов, помолился богу и всем святым и, послав слуг, принес тело своего брата Вячеслава из города Болеслава в славный город Прагу, говоря: „Я согрешил, и мой грех и мои беззакония я зна“» — сообщает «Востоковская легенда»^{438}.

Согласно утверждению Козьмы Пражского: «…тело мученика св. Вацлава вследствие ненависти завистливого брата было перенесено из града Болеслава в город Прагу. Брат [Вацлава] Болеслав вел себя со дня на день все хуже и хуже. Он не чувствовал никакого раскаяния в своем поступке. Полный гордой спеси, он не мог более сносить того, что бог за заслуги своего мученика Вацлава совершал бесчисленные чудеса над его могилой, и тайно приказал своим верным слугам перенести [тело Вацлава] в город Прагу и похоронить в церкви св. Вита; он сделал это для того, чтобы чудеса, которые совершал бог во славу своего мученика, приписывались заслугам не Вацлава, а св. Вита»^{439}. Этот достаточно тенденциозный пассаж демонстрирует эволюцию представлений чешской историографии в X — начале XII в.

Характерно, что почти во всех славянских легендах Святовацлавского цикла перенесение тела Вацлава-Вячеслава в Прагу представляется как акт покаяния Болеслава, хотя Crescente Fide приписывает его почитателям Вацлава, утверждая, что его брат так и не раскаялся в своем преступлении. Козьма Пражский интерпретирует эту процедуру как целенаправленную акцию по дискредитации нового святого. Эта точка зрения сближает его с составителем «Легенды Никольского», где говорится, что Болеслав «устрашился не божьего страха, а стыдясь людей», тайно приказал священникам перезахоронить прах брата^{440}. Противоречия памятников Святовацлавского цикла в интерпретации этих событий настолько велики, что было предложено выделить в чешской историографии X–XI вв. «княжескую» и «церковную» версии.

Характеристика Болеслава в «Чешской хронике» является весьма противоречивой. Козьма Пражский сообщает, что «князь Болеслав, сознавая содеянное им преступление, боясь мучений в тартаре и постоянно думая над тем, как ему умилостивить бога», посвятил служению церкви своего сына Страхкваса^{441}. Согласно гипотезе Б. Н. Флори, противоречие возникло потому, что Козьма в данном случае обратился к «княжеской» традиции. «В Хронике Козьмы, несмотря на приведенный выше эпизод, образ Болеслава, в целом, выдержан в последовательно отрицательных тонах». Более того, исследователь полагает, что хронист полемизировал с «княжеской» версией событий^{442}. С другой стороны, противоречие пражского хрониста согласуется с агиографической традицией Святовацлавского цикла, за исключением «Легенды Никольского», где создан демонический образ Болеслава, одержимого бесами, сближающий его с летописным образом Святополка^{443}.

Прямая параллель между Болеславом и Святополком была проведена в «Минейной редакции Жития Вячеслава»: «В то же время дьявол, который издавна ненавидел человеческий род, посеял лукавую мысль в сердце Болеслава и настроил его против брата, так же как и окаянного Святополка, который, задумав злое против своих братьев в своем сердце, перебил своих братьев и один овладел властью в Русской земле, не зная об отомщении божьем, так как слуги божии не зря носят меч, но на погибель нечестивым»^{444}.

Отличие, однако, состоит в том, что в Святовацлавской агиографической традиции осознание Болеславом совершённого преступления ведет к его искуплению, и, таким образом, исключается мотив божественного возмездия или мести. В памятниках Борисоглебского цикла, особенно в «Анонимном сказании», упорствующий в своей гордости Святополк, напротив, усугубляет убийство Бориса убийством Глеба и Святослава, что делает необходимым их отмщение. Логично будет предложить объяснение этому феномену, исходя из политических условий формирования культов: если в Чехии власть осталась в руках прямых потомков Болеслава Жестокого, то на Руси в результате междукняжеской войны 1015–1019 гг. власть перешла от старшей ветви Святославичей к младшей, что и потребовало привлечения дополнительных аргументов для его объяснения.

Интересно, что во II книге своей «Хроники» о «безбожном Болеславе», убившем «своего брата Венцислава, князя Чехии, верного Богу и королю», упоминает и Титмар Мерзебургский^{445}. Но, кроме упомянутого замечания, епископ (как, впрочем, и его предшественник, саксонский хронист Видукинд) не сделал никаких заключений, вероятно, считая его вполне естественным для «неправедного», «безбожного», правителя. Индифферентность имперской историографии X–XI вв. к феномену братоубийства можно объяснить лишь исходя из того обстоятельства, что в политической истории германского королевства, наполненной междоусобными войнами, он не имел прецедентов.

Разумеется, противоборство между сыновьями Братислава I было для рода Пржемысловичей отнюдь не единственным. По свидетельству Титмара, внук Болеслава Жестокого Болеслав Рыжий (999–1003) «оскопил брата Яромира и пытался удушить в бане младшего Ульриха [Ольдржиха], после чего изгнал их с матерью из отечества». Хронист мотивировал его поступок тем, что «власть соправителей и наследников всегда вызывает страх». Если верить дальнейшему повествованию: «Правя один, как достойный кары василиск, он [Болеслав] стал сверх меры притеснять народ. Тот, не имея возможности долее терпеть тяжесть подобного преступления, тайно призвал из Польши Владивоя, чье имя переводится как „власть войска“, ядовитого аспида, обходившегося со своими, невзирая на законы, и, низложив того василиска, то есть Болеслава, поставил его на место последнего, единодушно избрав по причине родственных связей и благочестия». Об этом благочестивом правителе мерзербургский епископ рассказывает «одну невероятную вещь, которой не следует подражать никому из христиан, а именно: он и часу не мог провести без выпивки», которая ярко демонстрирует его политическую тенденциозность.

Союзником Болеслава Рыжего в борьбе за власть стал его двоюродный брат, польский князь Болеслав Храбрый, которому, по словам Титмара, его чешский кузен был равен в преступлениях, но неравен в талантах^{446}. Болеслав Храбрый вернул родственнику власть в Праге, однако уже через несколько месяцев вероломно захватил его в ходе визита в Краков. «Тотчас, во время трапезы, были нарушены и мир, и доверие, и закон гостеприимства: князь Болеслав был схвачен и ослеплен; людей, сопровождавших его, посадили в темницу», — рассказывает Козьма Пражский^{447}. После этого почти все чешское княжество было оккупировано Польшей, однако и после реставрации Пржемысловичей в 1004 г. междоусобия не прекратились: в борьбе за власть князь Яромир был ослеплен младшим братом Ольдржихом. Аналогичный инцидент с Васильком Ростиславичем имел место и на Руси. Таким образом, можно утверждать, что в Чехии X — начала XI в., а на Руси в течение XI в. произошла определенная «гуманизация» методов междукняжеской борьбы — от братоубийства к ослеплению.

Феномен братоубийства в славянском мире не ограничивался одной только Чехией. В этом отношении весьма колоритный пример представляет история Балканского региона, где в 1014 г. (за несколько месяцев до аналогичных событий на Руси!) в условиях войны между Болгарией и Византией имел место захват власти с помощью братоубийства. Как сообщает южнославянская «Летопись попа Дуклянина», относящаяся ко второй половине XII в., после смерти болгарского царя Самуила (976–1014) царство наследовал его сын Радомир: «От природы он был сильный и храбрый, и учинял многочисленные войны с греками во времена греческого царя Василия и занял всю землю до Константинополя (Царьграда). Но царь Василий, опасаясь, как бы не потерять царство, послал тайно послов к Владиславу, двоюродному брату Радомира, говоря: „Почему не отомстишь кровь отца своего? Возьми от меня золота и серебра, сколько хочешь, и будь с нами в мире, да и возьми королевство Самуила, который убил отца твоего и брата своего. И, если сможешь, убей его сына Радомира, который теперь правит“. Когда это выслушал Владислав, согласился и один раз, когда Радомир был на охоте и он сам с ним ехал верхом, ударил его и убил. И так умер Радомир, и после него правил Владислав, который его убил».

Следующей жертвой Владислава стал дуклянский князь Владимир, женатый на его двоюродной сестре Косаре, дочери царя Самуила. «Взяв царство, он послал к королю Владимиру послов, чтобы прибыл к нему — продолжает хронист. Когда это услышала королева Косара, сдерживала его говоря: „Мой господин, не иди, чтобы тебе — пусть тебя это минует! — не случилось, как моему брату, но пусти меня, пусть я пойду и пусть увижу и услышу, что там с королем. Если желает меня погубить, пусть погубит, лишь бы ты не погиб“. Итак, королева пошла с согласия своего мужа к своему двоюродному брату; он ее принял пышно, но не искренне. После отправил второй раз послов к королю, дал ему золотой крест и слово гарантии, говоря: „Почему мешкаешь прийти? Вот жена твоя у меня и ничего злого не случилось, ведь я и мои с ней достойно себя ведем. Прими присягу на крест и приходи, что бы я тебя увидел и чтобы ты потом хорошо и с дарами вернулся со своею женою на место свое“. Ему ответил король: „Знаем, что Господь наш Иисус Христос, который терпел за нас, не был распят на золотом или серебряном кресте, но на деревянном; так что, если твоя клятва искренняя и твои слова истинны, пошли мне духовными людьми деревянный крест, тогда я верой и силой Господа нашего Иисуса Христа приду, возлагая надежду на животворящий крест и драгоценное древо“. Тогда он позвал двух епископов и одного пустынника, лукавя перед ними злобно свою искренность, дал им деревянный крест и послал их к королю. Эти пришли и поздравили короля, заверив в присяге, вручили крест. Король взял крест, низко до земли поклонился, поцеловал его и сунул за пазуху; и взяв несколько человек, пошёл к царю.

Тем временем царь приказал, чтобы ему на дороге поставили засады, когда он будет проходить, чтобы напали с противоположной стороны и убили его. Но всемогущий Бог, что берег своего слугу с детства, не хотел дремать над людскими делами. Так что послал своих ангелов, чтобы защищали его. И когда проходил околицей, где были засады, увидели разбойники, что короля провожают воины, которые имеют какие-то крылья, а в руках несут победоносные стяги: как узнали, что это ангелы божьи, перепугались и убежали каждый в свою сторону. Король же прибыл к царскому двору, в местности, что зовется Преспа, и, только вошел, начал по своему обычаю молиться Богу небесному. Когда царь узнал, что король прибыл, охватил его великий гнев. Он ведь в своем сердце помышлял, что будет в дороге скорее убит, чем дойдет к нему, чтобы не казалось, что он соучастник в его погибели или что ее одобряет, ведь присяга была, и дал в руки епископов и пустынника крест; ради того поставил на него засаду на дороге. Но, когда уже увидел, что его темное дело вышло на дневной свет, когда сидел за обедом, послал палачей, чтобы ему отрубили голову. Пока король молился, воины окружили его. Когда же король увидел это, позвал епископов и пустынника, которые там были, и говорит: „Что это господа мои? Что вы сделали? Почему вы меня так обманули? Почему умираю без вины, веря вашим словам и уверениям!“ Они же от стыда не отважились посмотреть ему в лицо. Тогда король помолился и исповедовался, принял тело и кровь Господни и, держа в руке тот крест, который получил от царя, сказал: „Молитесь за меня, господа мои, и этот честный крест пусть будет вместе с вами свидетелем в день Господень, что умираю невинным“. После этого поцеловал крест, попрощался в мире с епископами, и когда все плакали, вышел из церкви и воины убили его прямо перед церковными дверьми; отрублено ему голову 22-го мая. Епископы же взяли его тело в ту самую церковь и похоронили с гимнами и славословиями».

Нетрудно заметить, что репрезентация болгарских событий 1014 г. в «Летописи попа Дуклянина» аналогична описанию чешских событий 935 г. в Святовацлавском цикле и русских событий 1015 г. — в Борисоглебском. При этом «этикет поведения» Владислава в большей степени соответствует «этикету поведения» Святополка, чем Болеслава Жестокого, а «этикет поведения» Владимира — «этикету поведения» св. Вацлава-Вячеслава и св. Бориса.

По словам летописца: «Чтобы Господь Бог открыл заслуги блаженного мученика Владимира, многие люди, мучимые разными болезнями, выздоравливали, когда входили в церковь и молились над его гробом. Ночью же все видели там божественный свет и казалось, что горит множество свечей. Жена же блаженного Владимира много дней плакала так горько, что этого нельзя выразить. Видя чудесные дела, что их Бог совершил, царь покаялся, очень устрашился и разрешил своей двоюродной сестре взять тело его и достойно похоронить, где только захочет. Наконец она забрала его тело и отнесла в местность, именуемую Крайна, где был его двор, и похоронила его в церкви святой Марии».

Нетрудно заметить, что репрезентация болгарских событий 1014 г. в «Летописи попа Дуклянина» аналогична описанию чешских событий 935 г. в Святовацлавском цикле и русских событий 1015 г. — в Борисоглебском. При этом «этикет поведения» Владислава в большей степени соответствует «этикету поведения» Святополка, чем Болеслава Жестокого, а «этикет поведения» Владимира — «этикету поведения» св. Вацлава-Вячеслава и св. Бориса. Как отмечают исследователи: «Жизнеописание Владимира по жанру и стилю стоит в Летописи особняком, представляет собой целостное законченное произведение и имеет схожие стилистические черты с агиографическими текстами более раннего, чем сама Летопись, времени». Предполагается, что первоначальная его редакция была составлена в княжение сербского правителя Стефана Воислава (1034–1042).

Агиографическая стилизация затронула не только описание гибели Владимира Дуклянского, но и описание гибели его убийцы. «В то время когда переносили тело блаженного Владимира из Преспы в Крайну, царь Владислав собрал войско и прибыл, чтобы занять землю блаженного Владимира и город Диррахий, как это ему обещал царь Василий за убийство, которое он совершил. Когда в один день он ужинал и отдыхал возле Диррахия, неожиданно явился ему вооруженный воин в образе святого Владимира. Напуганный, он начал кричать во весь голос: „Быстрее сюда, мои воины, быстрее и защитите меня, потому что Владимир хочет убить меня“. И сказав это, встал с места, где сидел, чтобы убегать. Но ангел сразу его ударил и он свалился на землю и умер телом и душой. Тогда князь и его воины и весь народ, пораженные великим страхом и боязнью, разжегши огонь в лагере, поубегали той же ночью в разные стороны. И так случилось то, что отвратительнейший убийца, который, за обедом сидя, велел отрубить голову Владимиру и сделал его мучеником, сам был убит во время ужина, чтобы стать ангелом сатаны»^{448}.

По мнению О. А. Акимовой: «Жизнеописание Владимира построено на антитезе его святости коварству болгарского царя Иоанна Владислава, действовавшего по указу византийского императора и православных священников, соответственно, на антитезе Западной церкви — Восточной. Владислав именуется „слугой сатаны“, „последним убийцей“; в образе же Владимира явственны аллюзии на Христа». Помимо «Дуклянской хроники» об этих же событиях с некоторыми модификациями сообщает и византийский хронист Иоанн Скилица, называющий соучастником Владислава митрополита Охридского^{449}. Митрополитом (точнее, патриархом Охриды) в рассматриваемый период был Иоанн I. Не исключено, что с его именем может быть связан один из парадоксов истории, так как, согласно гипотезе М. Д. Присёлкова, этот церковный иерарх после византийской оккупации Болгарии в 1018 г. отправился на Русь, где в качестве киевского митрополита стал… организатором прославления убитых при сходных обстоятельствах Бориса и Глеба^{450}.

Исходя из этой гипотезы, М. Д. Присёлков считал, что предполагаемый наследник Владимира Борис стремился к продолжению проболгарской церковной политики отца, якобы принявшего христианство не от византийских, а от болгарских священников, в то время как Святополк через своего польского тестя Болеслава I склонялся к сближению с Римом. По его мнению, этим «нужно объяснить ту ужасную характеристику, которую он получил в летописи и агиологической литературе, и тот наивно-печальный конец его жизни, который рисует ненавидящая его за это западное увлечение гречествующая рука монаха-летописца»^{451}.

Конечно, это всего лишь версия, основанная не столько на историческом, сколько на историографическом факте, к тому же далеко не бесспорном^{452}, которая тем не менее может рассматриваться как иллюстрация того, что формирование культа правителя-мученика во многом зависело от политической конъюнктуры, существовавшей в каждом отдельно взятом регионе; в зависимости от нее находилось формирование моральных, этических, религиозных и, как следствие, исторических воззрений, которые определяли само отношение общества, точнее, образованной его части, так называемых средневековых интеллектуалов, к восприятию феномена братоубийства в борьбе за власть.

В культурно-исторической традиции славянского мира, будь то Slavia Ortohdoxa или Slavia Latina, отношение к этому феномену было определенно негативным; причем при движении с запада на восток по карте Европы степень негативности последовательно возрастала, найдя крайние свои формы в агиографии Древней Руси, максимально приближенной к библейской истории о Каине и Авеле, что делает ее уникальной даже для славянской культуры, где, как мы показали, существовали общие описательные стереотипы, в соответствии с которыми создавался «этикет поведения» действовавших лиц. Разумеется, эта агиографическая модель кардинальным образом отличалась от той, которая существовала в скандинавской традиции, сформировавшейся под влиянием фольклорно-эпических, а не религиозных стереотипов. Однако детальное выявление их различий — это уже задача литературоведения. Поэтому, завершая эту книгу, мы отказались от написания «Заключения», учитывая тот факт, что проведенное нами сопоставление древнерусской и европейской литературной традиции, несмотря на кажующуюся репрезентативность, отнюдь не является исчерпывающим и еще не раз потребует обращения к данной теме.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Повесть об убиении Бориса*

*Из летописи статьи 1015 г.

<…> Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?». Отвечали же Путша с вышгородцами: «Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: «Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу». Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь: «Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня»; и еще: «Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и еще говорил он: «Господи! Услышь молитву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих, так как преследует враг душу мою». И, окончив шестопсалмие и увидев, что пришли посланные убить его, начал петь псалмы: «Обступили меня тельцы тучные… Скопище злых обступило меня»; «Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на икону, на образ Владыки: «Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волею дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом. Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на злое, ангелы же посылаются для добрых дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но добра ему желают постоянно, особенно же помогают христианам и защищают их от супостата-дьявола; а бесы побуждают человека на зло, завидуя ему; и так как видят, что человек от Бога в чести, — потому и завидуют и скоры на совершение зла. Злой человек, усердствуя злому делу, хуже беса, ибо бесы Бога боятся, а злой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится; бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится.

Святополк же окаянный стал думать: «Вот убил я Бориса, как бы убить Глеба?». И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная, и принял венец царствия Божия, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. «Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!» Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: «Да возвратятся грешники в ад». Когда же они пришли, сказали Святополку: «Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься злодейством, сильный? Весь день беззаконие… умышляет язык твой».

Итак, Глеб был убит, и был он брошен на берегу между двумя колодами, затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия.

И соединились они телами, а сверх того и душами, пребывая у Владыки, Царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном и подавая дары исцеления Русской земле и всех приходящих с верою из иных стран исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся Владыке о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им со словами: «Радуйтеся, страстотерпцы Христовы, заступники Русской земли, подающие исцеление приходящим к вам с верою и любовью. Радуйтесь, небесные обитатели, были вы ангелами во плоти, единомысленными служителями Богу, единообразной четой, святым единодушной; поэтому и подаете вы исцеление всем страждущим. Радуйтесь, Борис и Глеб богомудрые, источаете вы как бы струи из колодца живоносной воды исцеления, истекают они верным людям на выздоровление. Радуйтесь, поправшие коварного змея, явившиеся подобно лучам светозарным, как светила, озаряющие всю Русскую землю, всегда тьму отгоняющие верою непреклонною. Радуйтесь, заслужившие недреманное око, души свои к исполнению святых Божьих заповедей в сердцах своих склонившие, блаженные. Радуйтесь, братья, вместе пребывающие в местах светозарных, в селениях небесных, в неувядаемой славе, обладания которой удостоились. Радуйтесь, явно для всех осиянные божественным светом, весь мир обошедшие, бесов отгоняющие, недуги исцеляющие, светильники добрые, заступники теплые, с Богом пребывающие, божественными лучами всегда озаряемые, мужественные страстотерпцы, просвещающие души верным людям. Возвысила вас светоносная небесная любовь; через нее вы и наследовали все красоты небесного жития, славу и райскую пищу, и свет разума, прекрасные радости. Радуйтесь, потому что напояете вы все сердца, горести и болезни отгоняете, страсти злые исцеляете; каплями крови своей святой обагрили вы багряницу, прославленные, ибо, ее нося прекрасно, с Христом царствуете всегда, молясь за новых христианских людей и сродников своих. Благословилась земля Русская кровью вашею и мощами, покоящимися в церкви, просвещаете вы церковь эту духом божественным, в ней же с мучениками, как мученики, молитесь вы за людей своих. Радуйтесь, светлые звезды, утром восходящие! Христолюбивые же страстотерпцы и заступники наши! Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке Богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал в Угры. И стал Святополк думать: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею». Так думал он в гордости своей, не зная, что «Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать». Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь — глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей». «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимет Господь у Иерусалима крепкого исполина и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика поставлю обладать ими» <…>.

Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу*

*Анонимное сказание

Господи, благослови, отче! — «Род праведных благословится, — говорит пророк, — и потомки их благословенны будут». Так и свершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской земли Владимире, сыне Святое лавовом, внуке Игоревом, просветившем святым крещением всю землю Русскую. О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время. О том же, что начали, будем рассказывать по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и не от одной жены: матери у них были разные. Старший сын — Вышеслав, после Изяслав, третий — Святополк, который и замыслил это злое убийство. Мать его гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он. А от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки — Борис и Глеб. И посадил их всех Владимир по разным землям на княжение, о чем в другом месте скажем, здесь же расскажем про тех, о ком сия повесть.

Посадил Владимир окаянного Святополка на княжение в Пиноке, а Ярослава — в Новгороде, а Бориса — в Ростове, а Глеба — в Муроме. Не стану, однако, много толковать, чтобы во многословии не забыть о главном, но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло много времени, и, когда минуло 28 лет после святого крещения, подошли к концу дни Владимира — впал он в тяжкий недуг. В это же время пришел из Ростова Борис, а печенеги вновь двинулись ратью на Русь, и великая скорбь охватила Владимира, так как не мог он выступить против них, и это сильно печалило его. Призвал он тогда к себе Бориса, нареченного в святом крещении Романом, блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов, послал его против безбожных печенегов. Борис же с радостью пошел, говоря: «Готов я пред очами твоими свершить, что велит воля сердца твоего». О таких Приточник говорил: «Был сын отцу послушный и любимый матерью своею».

Когда Борис, выступив в поход и не встретив врага, возвращался обратно, прибыл к нему вестник и поведал ему о смерти отца. Рассказал он, как преставился отец его Василий(этим именем назван был Владимир в святом крещении) и как Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове_и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях и поставил в церкви Святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал телом слабеть и все лицо его намокло от слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: «Увы мне, светочей моих, сияние и заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты зашло, солнце мое, а меня не было там! Был бы я там, то сам бы своими руками честное тело твое убрал и могиле предал. Но не нес я доблестное тело твое, не сподобился целовать твои прекрасные седины. О блаженный, помяни меня в месте упокоения твоего! Сердце мое горит, душа моя разум смущает, и не знаю, к кому обратиться, кому поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. Не воспротивлюсь я, ибо написано: „Бог гордым противится, а смиренным дает благодать“. И в послании апостола сказано: „Кто говорит: „Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец“. И еще: „В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх“. Поэтому, что я скажу, что сделаю? Вот пойду к брату моему и скажу: „Будь мне отцом — ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?“»

И помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: «Увижу ли я хотя бы братца моего младшего Глеба, как Иосиф Вениамина?» И решил в сердце своем: «Да будет воля твоя, Господи!» Про себя же думал: «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения. А все это преходящее и непрочно, как паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные, и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими. Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем овладев и все собрав, говорил обо всем: „Суета сует — все суета!“ Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемерной любви».

Идя же путем своим, думал Борис о красоте и молодости своей и весь обливался слезами. И хотел сдержаться, но не мог. И все видевшие его тоже оплакивали юность его и его красоту телесную и духовную. И каждый в душе своей стенал от горести сердечной, и все были охвачены печалью.

Кто же не восплачется, представив перед очами сердца своего эту пагубную смерть?

Весь облик его был уныл, и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный правдив и щедр, тих, кроток, смирен, всех он жалел и всем помогал.

Так помышлял в сердце своем богоблаженный Борис и говорил: «Знал я, что брата злые люди подстрекают на убийство мое и погубит он меня, и когда прольет кровь мою, то буду я мучеником перед Господом моим, и примет душу мою владыка». Затем, забыв смертную скорбь, стал утешать он сердце свое божьим словом: «Тот, кто пожертвует душой своей ради меня и моего учения, обретет и сохранит ее в жизни вечной». И пошел с радостным сердцем, говоря: «Господи премилостивый, не отринь меня, на тебя уповающего, но спаси душу мою!»

Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: «Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще». Но не было правды в его словах. Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путылу и вышегородских мужей и сказал им: «Признайтесь мне без утайки — преданы ли вы мне?» Путила ответил: «Все мы готовы головы свои положить за тебя».

Когда увидел дьявол, исконный враг всего доброго в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел он перебить всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть.

Тогда призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: «Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его». И они обещали ему сделать это.

О таких пророк говорил: «Скоры они на подлое убийство. Оскверненные кровопролитием, они навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, — нечестием губят душу свою».

Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им отвечал: «Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старейшего, которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении сердечном, но с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не отвергай слез моих, владыка, ибо уповаю я на тебя! Пусть удостоюсь участи рабов твоих и разделю жребий со всеми твоими святыми, ты бог милостивый, и славу тебе возносим вовеки! Аминь».

Вспомнил он о мучении и страданиях святого мученика Никиты и святого Вячеслава, которые были убиты так же, и о том, как убийцей святой Варвары был ее родной отец. И вспомнил слова премудрого Соломона: «Праведники вечно живут, и от Господа им награда и украшение им от всевышнего». И только этими словами утешался и радовался.

Между тем наступил вечер, и Борис повелел петь вечерню, а сам вошел в шатер свой и стал творить вечернюю молитву со слезами горькими, частым воздыханием и непрерывными стенаниями. Потом лег спать, и сон его тревожили тоскливые мысли и печаль горькая, и тяжелая, и страшная:, как претерпеть мучение и страдание, и окончить жизнь, и веру сохранить, и приуготовленный венец принять из рук вседержителя. И, проснувшись рано, увидел, что время уже утреннее. А был воскресный день. Сказал он священнику своему: «Вставай, начинай заутреню». Сам же, обувшись и умыв лицо свое, начал молиться к Господу Богу.

Посланные же Святополком пришли на Альту ночью, и подошли близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на заутреню Псалтырь. И получил он уже весть о готовящемся убиении его. И начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня» — и остальные псалмы до конца. И, начавши петь по Псалтыри: «Окружили меня скопища псов и тельцы тучные обступили меня», продолжил: «Господи Боже мой! На тебя я уповаю, спаси меня!» И после этого пропел канон. И когда окончил заутреню, стал молиться, взирая на икону господню и говоря: «Господи Иисусе Христе! Как ты, в этом образе явившийся на землю и собственною волею давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание за грехи наши, сподобь и меня так принять страдание!»

И когда услышал он зловещий шепот около шатра, то затрепетал, и потекли слезы из глаз его, и промолвил: «Слава тебе, Господи, за все, ибо удостоил меня зависти ради принять сию горькую смерть и претерпеть все ради любви к заповедям твоим. Не захотел ты сам избегнуть мук, ничего не пожелал себе, последуй заповедям апостола: „Любовь долготерпелива, всему верит, не завидует и не превозносится“. И еще: „В любви нет страха, ибо истинная любовь изгоняет страх“. Поэтому, владыка, душа моя в руках твоих всегда, ибо не забыл я твоей заповеди. Как Господу угодно — так и будет». И когда увидели священник Борисов и отрок, прислуживающий князю, господина своего, объятого скорбью и печалью, то заплакали горько и сказали: «Милостивый и дорогой господин наш! Какой благости исполнен ты, что не восхотел ради любви Христовой воспротивиться брату, а ведь сколько воинов держал под рукой своей!» И, сказав это, опечалилась.

И вдруг увидел устремившихся к шатру, блеск оружия, обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. Поразили его копьями окаянные: Путьша, Талец, Елович, Ляшко. Видя это, отрок его прикрыл собою тело блаженного, воскликнув: «Да не оставлю тебя, господин мой любимый, — где увядает красота тела твоего, тут и я сподоблюсь окончить жизнь свою!»

Был же он родом венгр, по имени Георгий, и наградил его князь золотой гривной, и был любим Борисом безмерно. Тут и его пронзили, и, раненный, выскочил он в оторопи из шатра. И заговорили стоящие около шатра: «Что стоите и смотрите! Начав, завершим повеленное нам». Услышав это, блаженный стал молиться и просить их, говоря: «Братья мои милые и любимые! Погодите немного, дайте помолиться богу». И воззрев на небо со слезами, и вознося вздохи горе, начал молиться такими словами: «Господи Боже мой многомилостивый и милостивый и премилостивый! Слава тебе, что сподобил меня уйти от обольщений этой обманчивой жизни! Слава тебе, щедрый дарователь жизни, что сподобил меня подвига достойного святых мучеников! Слава тебе, Владыка-человеколюбец, что сподобил меня свершить сокровенное желание сердца моего! Слава тебе, Христос, слава безмерному, Твоему милосердию, ибо направил Ты стоны мои на правый путь! Взгляни с высоты святости Твоей и узри боль сердца моего, которую претерпел я от родственника моего — ведь ради Тебя умерщвляют меня в день сей. Меня уравняли с овном, уготованным на убой. Ведь Ты знаешь, Господь, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей рукой, всех воинов отца моего и всех, кого любил отец мой, ничего не замышлял против брата моего. Он же сколько мог воздвиг против меня. „Если бы враг поносил меня — это я стерпел бы; если бы ненавистник мой клеветал на меня, — укрылся бы от него“. Но Ты, Господи, будь Свидетель и сверши суд между мною и братом моим и не осуждай их, Господи, за грех этот, но прими с миром душу мою. Аминь».

И, воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся лицом, весь обливаясь слезами, промолвил: «Братья, приступивши — заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!»

И все, кто слышал слова его, не могли вымолвить ни слова от страха и печали горькой и слез обильных. С горькими воздыханиями жалобно сетовали и плакали, и каждый в душе своей стенал: «Увы нам, князь наш милостивый и блаженный, поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным! Кто теперь их всех направит? Не восхотел славы мира сего, не восхотел веселиться с вельможами честными, не восхотел величия в жизни сей. Кто не поразится столь великому смирению, кто не смирится сам, видя и слыша его смирение?»

И так почил Борис, предав душу свою в руки бога живого в 24-й день месяца июля, за 9 дней до календ августовских.

Перебили и отроков многих. С Георгия же не могли снять гривны и, отрубив голову ему, отшвырнули ее прочь. Поэтому и не смогли опознать тела его.

Блаженного же Бориса, обернув в шатер, положили на телегу и повезли. И когда ехали бором, начал приподнимать он святую голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце. И так скончался, восприняв неувядаемый венец. И, принесши тело его, положили в Вышгороде и погребли в земле у церкви Святого Василия.

И не остановился на этом убийстве окаянный Святополк, но в неистовстве своем стал готовиться на большее преступление. И, увидев осуществление заветного желания своего, не думал о злодейском своем убийстве и о тяжести греха, и нимало не раскаивался в содеянном. И тогда вошел в сердце его сатана, начав подстрекать на еще большие злодеяния и новые убийства. Так говорил в душе своей окаянный: «Что сделаю? Если остановлюсь на этом убийстве, то две участи ожидают меня: когда узнают о случившемся братья мои, то, подстерегши меня, воздадут мне горше содеянного мною. А если и не тая, то изгонят меня и лишусь престола отца моего, и сожаление по утраченной земле моей изгложет меня, и поношения поносящих обрушатся на меня, и княжение мое захватит другой, и в жилищах моих не останется живой души. Ибо я погубил возлюбленного Господом и к болезни добавил новую язву, добавлю же к беззаконию беззаконие. Ведь и грех матери моей не простится и с праведниками я не буду вписан, но изымется имя мое из книг жизни». Так и случилось, о чем после поведаем. Сейчас же еще не время, а вернемся к нашему рассказу.

И, замыслив это, злой дьявола сообщник послал за блаженным Глебом, говоря: «Приходи не медля. Отец зовет тебя, тяжко болен он».

Глеб быстро собрался, сел на коня и отправился с небольшой дружиной. И когда пришли на Волгу, в поле оступился под ним конь в яме и повредил слегка ногу. А как пришел Глеб в Смоленск, отошел от Смоленска недалеко и стал на Смядыни, в ладье. А в это время пришла весть от Предславык Ярославу о смерти отца. И Ярослав прислал к Глебу, говоря: «Не ходи, брат. Отец твой умер, а брат твой убит Святополком».

И, услышав это, блаженный возопил с плачем горьким и сердечной печалью, и так говорил: «О, увы мне, Господи! Вдвойне плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы мне, увы мне! Плачу горько по отце, а еще горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой, Борис. Как пронзен был, как без жалости убит, как не от врага, но от своего брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше бы мне умереть с тобою, нежели одинокому и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое ангельское, а вот какая беда постигла меня, лучше бы мне с тобой умереть, господин мой! Что же я буду делать теперь, несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего? О милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до Господа, — помолись о моей печали, чтобы и я сподобился такое же мучение восприять и быть вместе с тобою, а не на этом суетном свете».

И когда он так стенал и плакал, орошая слезами землю и призывая бога с частыми вздохами, внезапно появились посланные Святополком злые слуги его, безжалостные кровопийцы, лютые братоненавистники, свирепые звери, исторгающие душу.

Святой же плыл в это время в ладье, и они встретили его в устье Смядыни. И когда увидел их святой, то возрадовался душою, а они, увидев его, помрачнели и стали грести к нему, и подумал он — приветствовать его хотят. И, когда поплыли рядом, начали злодеи перескакивать в ладью его с блещущими, как вода, обнаженными мечами в руках. И сразу у всех весла из рук выпали, и все помертвели от страха. Увидев это, блаженный понял, что хотят убить его. И, глядя на убийц кротким взором, омывая лицо свое слезами, смирившись, в сердечном сокрушении, трепетно вздыхая, заливаясь слезами и ослабев телом, стал жалостно умолять: «Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? Если есть какая обида, то ведите меня к князю вашему и к брату моему и Господину. Пожалейте юность мою, смилуйтесь, повелители мои! Будьте господами моими, а я буду вашим рабом. Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость. Побойтесь сказавшего устами апостола: „Не будьте детьми умом: на дело злое будьте как младенцы, а по уму совершеннолетни будьте“. Я же, братья, и делом и возрастом молод еще. Это не убийство, но живодерство! Какое зло сотворил я, скажите мне, и не буду тогда жаловаться. Если же кровью моей насытиться хотите, то я, братья, в руках ваших и брата моего, а вашего князя». И ни единое слово не устыдило их, но как свирепые звери напали на него. Он же, видя, что не внемлют словам его, стал говорить: «Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой, и господин Василий, и мать госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся! Уже не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают меня с вами насильно». И говорил, плача: «Василий, Василий, отец мой и господин! Преклони слух свой и услышь глас мой, посмотри и узри случившееся с сыном твоим, как ни за что убивают меня. Увы мне, увы мне! Услышь, небо, и внемли, земля! И ты, Борис, брат, услышь глас мой. Отца моего Василия призвал, и не внял он мне, неужели и ты не хочешь услышать меня? Погляди на скорбь сердца моего и боль души моей, погляди на потоки слез моих, текущих как река! И никто не внемлет мне, но ты помяни меня и помолись обо мне перед владыкой всех, ибо ты угоден ему и предстоишь пред престолом его».

И, преклонив колени, стал молиться: «Прещедрый и премилостивый Господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью. Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину. Ты знаешь, Господи Боже мой! Помню слова, сказанные тобою своим апостолам: „За имя Мое, Меня ради поднимут на вас руки, и преданы будете родичами и друзьями, и брат брата предаст на смерть, и умертвят вас ради имени Моего“. И еще: „Терпением укрепляйте души свои“. Смотри, Господи, и суди: вот готова моя душа предстать пред Тобою, Господи! И тебе славу возносим, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Потом взглянул на убийц и промолвил жалобным и прерывающимся голосом: «Раз уж начали, приступивши, свершите то, на что посланы!»

Тогда окаянный Горясер приказал зарезать его без промедления. Повар же Глебов, по имени Торчин, взял нож и, схватив блаженного, заклал его, как агнца непорочного и невинного, месяца сентября в 5-й день, в понедельник.

И была принесена жертва Господу чистая и благоуханная, и поднялся в небесные обители к Господу, и свиделся с любимым братом, и восприняли оба венец небесный, к которому стремились, и возрадовались радостью великой и неизреченной, которую и получили.

Окаянные же убийцы возвратились к пославшему их, как говорил Давид: «Возвратятся нечестивые во ад и все забывающие бога». И еще: «Обнажают меч нечестивые и натягивают лук свой, чтобы поразить идущих прямым путем, но меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся, а нечестивые погибнут». И когда сказали Святополку, что «исполнили повеление твое», то, услышав это вознесся он сердцем, и сбылось сказанное псалмопевцем Давидом: «Что хвалишься злодейством сильным? Беззаконие в сей день, неправду замыслил язык твой. Ты возлюбил зло больше добра, больше ложь, нежели говорить правду. Ты возлюбил всякие гибельные речи, и язык твой льстивый. Поэтому бог сокрушит тебя до конца, изринет и исторгнет тебя из жилища твоего и род твой из земли живых».

Когда убили Глеба, то бросили его в пустынном месте меж двух колод. Но Господь, не оставляющий своих рабов, — как сказал Давид, — «хранит все кости их, и ни одна из них не сокрушится».

И этого святого, лежавшего долгое время, не оставил бог в неведении и пренебрежении, но сохранил невредимым и явлениями ознаменовал: проходившие мимо этого места купцы, охотники и пастухи иногда видели огненный столп, иногда горящие свечи или слышали ангольское пение. И ни единому, видевшему и слышавшему это, не пришло на ум поискать тело святого, пока Ярослав, не стерпев сего злого убийства, не двинулся на братоубийцу окаянного Святополка и не начал с ним жестоко воевать. И всегда соизволеньем божьим и помощью святых побеждал в битвах Ярослав, а окаянный бежал посрамлен и возвращался побежденным.

И вот однажды этот треклятый пришел со множеством печенегов, и Ярослав, собрав войско, вышел навстречу ему на Альту и стал в том месте, где был убит святой Борис. И, воздев руки к небу, сказал: «Кровь брата моего, как прежде Авелева, вопиет к тебе, владыка. И ты отомсти за него и, как братоубийцу Каина, повергни Святополка в ужас и трепет. Молю тебя, Господи, — да будут отмщены братья мои! Если телом вы и отошли отсюда, то благодатию живы и предстоите перед Господом и своей молитвой поможете мне!»

После этих слов сошлись противники друг с другом, и покрылось поле Альтское множеством воинов. И на восходе солнца вступили в бой, и была сеча зла, трижды вступали в схватку и так бились целый день, и лишь к вечеру одолел Ярослав, а окаянный Святополк обратился в бегство. И обуяло его безумие, и так ослабели суставы его, что не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Прибежали с ним к Берестью. Он же говорит: «Бежим, ведь гонятся за нами!» И послали разведать, и не было ни преследующих, ни едущих по следам его. А он, лежа в бессилии и приподнимаясь, восклицал: «Бежим дальше, гонятся! Горе мне!» Невыносимо ему было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый гневом божьим. И побежал в пустынное место между Чехией и Польшейи тут бесчестно скончался. И принял отмщение от Господа: довел Святополка до гибели охвативший его недуг, и по смерти — муку вечную. И так потерял обе жизни: здесь не только княжения, но и жизни лишился, а там не только царства небесного и с ангелами пребывания не получил, но мукам и огню был предан. И сохранилась могила его до наших дней, и исходит от нее ужасный смрад в назидание всем людям. Если кто-нибудь поступит так же, зная об этом, то поплатится еще горше. Каин, не ведая об отмщении, единую кару принял, а Ламех, знавший о судьбе Каина, в семьдесят раз тяжелее наказан был. Такова месть творящим зло: вот Юлиан кесарь — пролил он много крови святых мучеников, и постигла его страшная и бесчеловечная смерть: неведомо кем пронзен был копьем в сердце. Так же и этот — неизвестно от кого бегая, позорной смертью скончался.

И с тех пор прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю Русскую. И начал он расспрашивать о телах святых — как и где похоронены? И о святом Борисе поведали ему, что похоронен в Вышгороде. А о святом Глебе не все знали, что у Смоленска был убит. И тогда рассказали Ярославу, что слышали от приходящих оттуда: как видели свет и свечи в пустынном месте. И, услышав это, Ярослав послал к Смоленску священников разузнать, в чем дело, говоря: «Это брат мой». И нашли его, где были видения, и, придя туда с крестами, и свечами многими, и с кадилами, торжественно положили Глеба в ладьюи, возвратившись, похоронили его в Вышгороде, где лежит тело преблаженного Бориса: раскопав землю, тут и Глеба положили с подобающим почетом.

И вот что чудесно и дивно и памяти достойно: столько лет лежало тело святого Глеба и оставалось невредимым, не тронутым ни хищным зверем, ни червями, даже не почернело, как обычно случается с телами мертвых, но оставалось светлым и красивым, целым и благоуханным. Так бог сохранил тело своего страстотерпца.

И не знали многие о лежащих тут мощах святых страстотерпцев. Но, как говорил Господь: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы, и, зажегши свечу, не ставят ее под спудом, но на подсвечнике выставляют, чтобы светила всем». Так и этих святых поставил бог светить в мире, многочисленными чудесами сиять в великой Русской земле, где многие страждущие исцеляются: слепые прозревают, хромые бегают быстрее серны, горбатые выпрямляются.

Невозможно описать или рассказать о творимых чудесах, воистину весь мир не может их вместить, ибо дивных чудес больше песка морского. И не только здесь, но и в других странах, и по всем землям они проходят, отгоняя болезни и недуги, навещая заключенных в темницах и закованных в оковы. И в тех местах, где были увенчаны они мученическими венцами, созданы были церкви в их имя. И много чудес совершается с приходящими сюда.

Не знаю поэтому, какую похвалу воздать вам и недоумеваю, и не могу решить, что сказать? Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь всем скорбящим, но жили вы на земле среди других людей во плоти человеческой. Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий. Провозглашу ли вас кесарями или князьями, но самых простых и смиренных людей превзошли вы своим смирением, это и привело вас в горячие места и жилища.

Воистину вы кесари кесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью гордятся. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем. Воистину и без сомнений могу сказать: вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей! Защищаете свое отечество и помогаете так же, как и великий Дмитрий [Солунский] своему отечеству. Он сказал: «Как был с ними в радости, так и в погибели их с ними умру». Но если великий и милосердный Дмитрий об одном лишь городе так сказал, то вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!

О блаженны гробы, принявшие ваши честные тела как сокровище многоценное! Блаженна церковь, в коей поставлены ваши гробницы святые, хранящие в себе блаженные тела ваши, о Христовы угодники! Поистине блажен и величественнее всех городов русских и высший город, имеющий такое сокровище. Нет равного ему во всем мире. По праву назван Вышгородом — выше и превыше всех городов: второй Солунь явился в Русской земле, исцеляющий безвозмездно, с божьей помощью, не только наш единый народ, но всей земле спасение приносящий. Приходящие из всех земель даром получают исцеление, как в святых евангелиях Господь говорил святым апостолам: «Даром получили, даром давайте». О таких и сам Господь говорил: «Верующий в меня, в дела, которые я творю, сотворит сам их, и больше сих сотворит».

Но, о блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою земную жизнь, никогда не оставляйте его. Так же и в молитвах всегда молитесь за нас, да не постигнет нас беда и болезни да не коснутся тела рабов ваших. Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас. Поэтому и прибегаем к вам, и, припадая со слезами, молимся, да не окажемся мы под пятой вражеской, и рука нечестивых да не погубит нас, пусть никакая пагуба не коснется нас, голод и озлобление удалите от нас, и избавьте нас от неприятельского меча и межусобных раздоров, и от всякой беды и нападения защитите нас, на вас уповающих. И к Господу Богу молитву нашу с усердием принесите, ибо грешим мы сильно, и много в нас беззакония, и бесчинствуем с излишеством и без меры. Но, на ваши молитвы надеясь, возопием к Спасителю, говоря: «Владыко, единый без греха! Воззри со святых небес своих на нас, убогих, и хотя согрешили, но ты прости, и, хотя беззаконие творим, помилуй, и впавших в заблуждение, как блудницу, простя нас и, как мытаря, оправдай.

Да снизойдет на нас милость твоя! Да прольется на нас человеколюбие твое! И не допусти нас погибнуть из-за грехов наших, не дай уснуть и умереть горькою смертью, но избавь нас от царящего в мире зла и дай нам время покаяться, ибо много беззаконий наших пред тобою, Господи! Рассуди нас по милости твоей, Господи, ибо имя твое нарицается в нас, помилуй нас и спаси и защити молитвами преславных страстотерпцев твоих. И не предай нас в поругание, а излей милость твою на овец стада твоего, ведь ты бог наш и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

О Борисе, каков был видом

Сей благоверный Борис был благого корени, послушен отцу, покорялся во всем отцу. Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в талии, глазами добр, весел лицом, возрастом мал и ус молодой еще был, сиял по-царски, крепок был, всем был украшен — точно цвел он в юности своей, на ратях храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать божия цвела в нем.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 292.

² Там же. С. 121.

³ Пиккио 2003. С. 485.

⁴ Блок 1986. С. 9.

⁵ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 17.

⁶ Константин Багрянородный. С. 45, 311–312.

⁷ Костомаров 2005. Т. 12. С. 10.

⁸ Сахаров 1982. С. 141.

⁹ Петрухин 2000. С. 163–166.

¹⁰ Ключевский 1987. Т. 1. С. 180.

¹¹ Соловьев 1996. С. 25.

¹² Назаренко 2000. С. 504, 505. Эту гипотезу следует отличать от представлений о «коллективном сюзеренитете» русских князей в Поднепровье, который по мнению ряда исследователей (Л. В. Черепнин, Б. А. Рыбаков и др.) сложился во второй половине XI в.

¹³ Карпов 1997. С. 87–88. Свердлов 2003. С. 243–244. Милютенко 2008. С. 126–128.

¹⁴ ПСРЛ 1. Стб. 75–76. ПЛДР 1978. С. 91.

¹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 300–301.

¹⁶ ПСРЛ 1. Стб. 74–78. ПЛДР 1978. С. 91, 93.

¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 93.

¹⁸ Фроянов 1995. С. 56–57.

¹⁹ Милютенко 2008. С. 138.

²⁰ Сендерович 2000. С. 487. Прим. 12.

²¹ Абрамович 1916. С. 27–28. ПЛДР. 1978. С. 279.

²² Бугославский 2007. С. 253.

²³ Данилевский 2004. С. 67, 178.

²⁴ Удальцова 1988. С. 326.

²⁵ ПСРЛ 1. Стб. 67.

²⁶ Там же. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 95.

²⁷ Карпов 1997. С. 142–250. Назаренко 2001. С. 390–434. Петрухин 2002. С. 60–89. Милютенко 2008. С. 212–320.

²⁸ ПСРЛ 1. Стб. 121. ПЛДР 1978. С. 137.

²⁹ Пресняков 1993. С. 28. Петрухин 2000. С. 169–170. Горский 2004. С. 88–95.

³⁰ Татищев 2003. Т. II. С. 65–66, 614, 628. Критика татищевского известия: Толочко 2005. С. 445–457.

³¹ Соловьев 1996. С. 31.

³² ПСРЛ 15. С. 73. Не менее спорной представляется попытка объявить Бориса и Глеба сыновьями волжской болгарыни, на которой Владимир якобы женился во время похода 985 г. (Пчелов 2001. С. 201–202), так как в этом случае непонятно, почему из всех сыновей Владимира именно они представляли опасность для Святополка.

³³ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 194–195.

³⁴ Пресняков 1993. С. 32–33. Поппэ 1997. С. 115. Петрухин 2000. С. 177. Назаренко 2000. С. 512–513. Присёлков 2002. С. 38. Свердлов 2003. С. 316–324. Милютенко 2006. С. 82–88.

³⁵ Абрамович 1916. С. 136–137.

³⁶ Карпов 1997. С. 330.

³⁷ Поппэ 2003. С. 308–315.

³⁸ Пчёлов 2001. С. 155–157.

³⁹ Титмар Мерзербургский (Пер. И. В. Дьяконова). С. 162, 163. Назаренко 1993. С. 140–141, 166–167.

⁴⁰ Парамонова 1999. С. 42.

⁴¹ Титмар. С. 68. Боровков 2008. С. 173.

⁴² Титмар. С. 128, 162–163.

⁴³ Королюк 1964. С. 212–232. Пашуто 1968. С. 35–36. Головко 1988. С. 20–22. Назаренко 1993. С. 151–154,168-170. Пчёлов 2001. С. 183–187. Свердлов 2003. С. 301. Милютенко 2008. С. 362–364.

⁴⁴ Татищев 2003. Т. II. С. 64–65.

⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПСРЛ 9. С. 68.

⁴⁶ Татищев 2003. Т. II. С. 627. Прим. 211.

⁴⁷ Назаренко 2001. С. 454.

⁴⁸ Тихомиров 1969. С. 232.

⁴⁹ Щавелева 2004. С. 235–236.

⁵⁰ Милютенко 2006. С. 87.

⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 150–151.

⁵² Греков 1953. С. 347–348.

⁵³ Милютенко 2006. С. 88.

⁵⁴ Хорошев 1986. С. 30.

⁵⁵ Горский 2004. С. 108.

⁵⁶ Фроянов 2001. С. 377.

⁵⁷ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

⁵⁸ Назаренко 2000. С. 512–513.

⁵⁹ Боровков 2008. С. 178.

⁶⁰ Annales Quedlinburgenses // MGH. SS. Т. 3. S. 90 (Пер. Д. А. Боровкова). См. также: Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 31–32.

⁶¹ Галл Аноним. С. 34.

⁶² Янин 1970. С. 38. Петрухин 2000. С. 173–174, 188. Свердлов 2003. С. 293–296, 301–302.

⁶³ Свердлов 2003. С. 295.

⁶⁴ Петрухин 2000. С. 174. Свердлов 2003. С. 306–307. Филюшкин 2006. С. 19–24.

⁶⁵ Литаврин 2001. С. 473–474.

⁶⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999. С. 288–292.

⁶⁷ Горский 2004. С. 55–59.

⁶⁸ Там же. С. 116–121. Перхавко 2005. С. 205–208.

⁶⁹ Милютенко 2008. С. 379.

⁷⁰ Свердлов 2003. С. 312.

⁷¹ Шахматов 2003. С. 528–554.

⁷² Гиппиус 2007. С. 20.

⁷³ Шахматов 2002. С. 80–81.

⁷⁴ Милютенко 2006. С. 166–170.

⁷⁵ Шахматов 2002. С. 312–325.

⁷⁶ ПСРЛ 1. Стб. 75, 155.

⁷⁷ Лихачев 1947. С. 58–76. Черепнин 1948. С. 331–333. Будовниц 1960. С. 36–46. Творогов 1976. С. 20–24, 46–73. Тихомиров 1979. С. 46–66. Толочко 2003. С. 10–30.

⁷⁸ Шахматов 2002. С. 125, 279–283. Шахматов 2003. С. 168–169, 175.

⁷⁹ Будовниц 1960. С. 31–34.

⁸⁰ Поппэ 1968, 1969. Щапов 1989. С. 23–28.

⁸¹ Юрганов 1998. С. 317. Данилевский 2004. С. 196–197.

⁸² Щапов 1989. С. 28.

⁸³ ПСРЛ 1. Стб. 155. ПСРЛ 2. Стб. 143.

⁸⁴ Шахматов 2002. С. 124, 308, 347–348.

⁸⁵ Данилевский 2004. С. 104.

⁸⁶ Лихачев 1947. С. 70, 75. Кузьмин 1977. С. 208. Мюллер 2000. С. 147–148. Поппэ 2008. С. 78–80.

⁸⁷ Насонов 1969. С. 35–36. Насонов 2002. С. 32.

⁸⁸ Милютенко 2006. С. 162–166.

⁸⁹ ПСРЛ 1. Стб. 153. ПЛДР 1978. С. 167.

⁹⁰ Петрухин 2000. С. 184.

⁹¹ Шахматов 2002. С. 132–134.

⁹² Милютенко 2006. С. 167.

⁹³ Шахматов 2002. С. 284–312.

⁹⁴ Петрухин 2008. С. 174–179.

⁹⁵ Кузьмин 1977. С. 177–200. Толочко 2003. С. 53–54.

⁹⁶ ПСРЛ 15. С. 128.

⁹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.

⁹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.

⁹⁹ Шахматов 2002. С. 81.

¹⁰⁰ Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.

¹⁰¹ ПСРЛ 1. Стб. 135–137. ПЛДР 1978. С. 151, 153.

¹⁰² Поппэ 1995. С. 22. Бугославский 2007. С. 223–224.

¹⁰³ Насонов 1969. С. 46–47. Шахматов 2002. С. 48, 319.

¹⁰⁴ Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁵ ПСРЛ 1. Стб. 130–131,139-141. ПЛДР 1978. С. 145, 155, 157.

¹⁰⁶ Шахматов 2002. С. 71–72, 76, 185–186.

¹⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 132, 140. ПЛДР 1978. С. 147, 155. Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁸ Мюллер 2000. С. 141–160.

¹⁰⁹ ПЛДР 1994. С. 594, 612.

¹¹⁰ ПСРЛ 1. Стб. 130–131. ПЛДР 1978. С. 147.

¹¹¹ Гиппиус 2006. С. 74–79.

¹¹² Карамзин 1989. С. 180.1.5. Первый раунд борьбы за Киев: Святополк и Ярослав.

¹¹³ Парамонова 2003. С. 348. Свердлов 2003. С. 318–319.

¹¹⁴ Янин 1970. С. 34–41. Петрухин 2002. С. 103–106. Свердлов 2003. С. 311–312, 317–318, 324–325, 340–341. Милютенко 2006. С. 73.

¹¹⁵ Свердлов 2003. С. 324.

¹¹⁶ Шахматов 2003. С. 32–70, 380–412, 428–464. Гиппиус 2006. С. 56–92.

¹¹⁷ Алешковский 1971. Кузьмин 1977. С. 85–110. Зиборов 1995. С. 99–129. Петрухин 2008. С. 170–171.

¹¹⁸ ПСРЛ 3. С. 175 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹¹⁹ Бережков 1963. С. 9, 224–225.

¹²⁰ ПСРЛ 1. Стб. 142. ПСРЛ 2. Стб. 130.

¹²¹ ПСРЛ 6. Стб. 129.

¹²² Парамонова 2003. С. 348–349.

¹²³ Карпов 2001. С. 14–16. Пчёлов 2001. С. 169–170. Толочко 2008. С. 8–14.

¹²⁴ Толочко 2008. С. 11.

¹²⁵ Боровков 2008. С. 176.

¹²⁶ Назаренко 1993. С. 140.

¹²⁷ Назаренко 2001. С. 466. Пользуясь случаем, обращаем внимание на то, что в одной из предшествующих публикаций (Боровков 2008. С. 176, 177) гипотеза А. В. Назаренко об антипольском союзе между императором Генрихом II и Ярославом Мудрым в 1016–1017 гг. была подвергнута критике исключительно по причине текстологического недоразумения в использованном нами издании «Хроники» Титмара Мерзербургского, поэтому мы приносим ее автору свои глубочайшие извинения.

¹²⁸ Назаренко 2001. С. 498. Мельникова 2008. С. 100–103.

¹²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 142–143. ПЛДР 1978. С. 157, 159.

¹³⁰ Головко 1988. С. 31.

¹³¹ Кузьмин 1977. С. 204.

¹³² Титмар. С. 177.

¹³³ Королюк 1964. С. 248

¹³⁴ Вопрос о времени пребывания Иоанна I на киевской кафедре остается спорным: по традиции оно датируется 1008–1035 или 1039 гг. (Мюллер 1995. Присёлков 2003. С. 28–47), приверженцы альтернативной точки зрения относят его к середине 1040 — началу 1050-х гг. (Милютенко 2006. С. 49–56).

¹³⁵ Мавродин 1945. С. 354, 366.

¹³⁶ Назаренко 1993. С. 189.

¹³⁷ Шахматов 2002. С. 296–297.

¹³⁸ Галл Аноним. С. 36 (Пер. Л. M. Поповой). Великая хроника о Польше, Руси и их соседях. М. 1987 (Пер. Л. М. Поповой). С. 68.

¹³⁹ Галл Аноним. С. 34.

¹⁴⁰ ПСРЛ 4. М. 2000. С. 108 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁴¹ Титмар. С. 177.

¹⁴² Королюк 1957. С. 161. Королюк 1964. С. 260. Свердлов 2003. С. 336–340.

¹⁴³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 331.

¹⁴⁴ Галл Аноним. С. 36.

¹⁴⁵ Королюк 1964. С. 253–260.

¹⁴⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 270–274.

¹⁴⁷ Там же. С. 325–326.

¹⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 144–146. ПЛДР 1978. С. 159, 161.

¹⁴⁹ Лихачев 1947. С. 92.

¹⁵⁰ Милютенко 2006. С. 131–132.

¹⁵¹ ПСРЛ 3. С. 175.

¹⁵² Петрухин 2008. С. 170–172.

¹⁵³ Данилевский 1998. С. 336–354. Критика гипотезы: Петрухин 2005. С. 186. Прим. 16.

¹⁵⁴ Данилевский 2004. С. 63–72, 177–178.

¹⁵⁵ Данилевский 1998. С. 353–354.

¹⁵⁶ Юрганов 2006. С. 59, 62.

¹⁵⁷ Там же. С. 65–66.

¹⁵⁸ Срезневский 2003. Т. II. Стб. 640.

¹⁵⁹ Успенский 2000. С. 33–35.

¹⁶⁰ Карамзин 1991. С. 14. Данилевский 1998. С. 348.

¹⁶¹ Данилевский 2004. С. 102–103.

¹⁶² Там же. С. 173.

¹⁶³ Данилевский 1998. С. 354

¹⁶⁴ Карпов 2001. С. 477.

¹⁶⁵ Шайкин 2003. С. 342–359.

¹⁶⁶ Успенский 2000. С. 30–31.

¹⁶⁷ Там же. С. 22.

¹⁶⁸ Данилевский 2004. С. 197–204.

¹⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 80. ПЛДР 1978. С. 95.

¹⁷⁰ Невзорова 2004.

¹⁷¹ Бугославский 2007. С. 7. Подскальски 1996. С. 378, 379.

¹⁷² Милютенко 2006. С. 222.

¹⁷³ ПСРЛ 1. Стб. 150.

¹⁷⁴ Парамонова 2003. С. 351. Милютенко 2006. С. 219.

¹⁷⁵ Абрамович 1916. С. 116–121. Милютенко 2006. С. 347–351.

¹⁷⁶ ПСРЛ 4. С. 111 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁷⁷ Щавелева 2004. С. 245.

¹⁷⁸ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 161.

¹⁷⁹ ПСРЛ 3. С. 15, 180. Шахматов 2002. С. 164–165.

¹⁸⁰ Ильин 1957. С. 121.

¹⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 132. Головко 1988. С. 34. Назаренко 2001. С. 466–471.

¹⁸² Милютенко 2006. С. 124–131.

¹⁸³ Шахматов 2002. С. 43, 44.

¹⁸⁴ Шахматов 2002. С. 69.

¹⁸⁵ Ильин 1957. С. 53–54.

¹⁸⁶ Абрамович 1916. С. 28. Шахматов 2002. С. 45. Прим. 1.

¹⁸⁷ Милютенко 2006. С. 83–84.

¹⁸⁸ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

¹⁸⁹ Милютенко 2006. С. 161.

¹⁹⁰ Парамонова 2003. С. 328–329.

¹⁹¹ Абрамович 1916. С. 29–32. ПЛДР 1978. С. 283.

¹⁹² Петрухин 2000. С. 176.

¹⁹³ Пресняков 1993. С. 33. Прим. 52.

¹⁹⁴ Пиккио 2003. С. 64.

¹⁹⁵ ПЛДР 1980. С. 339–344.

¹⁹⁶ Абрамович 1916. С. 38–39. ПЛДР 1978. С. 291.

¹⁹⁷ Ужанков 2008. С. 298–299.

¹⁹⁸ Абрамович 1916. С. 44. ПЛДР 1978. С. 297.

¹⁹⁹ Абрамович 1916. С. 47.

²⁰⁰ Литаврин 2001. С. 472. Ведюшкина 2006. С. 606.

²⁰¹ Петрухин 2002. С. 113.

²⁰² ПСРЛ 9. С. 76. ПСРЛ 22. С. 368.

²⁰³ Шахматов 2002. С. 58.

²⁰⁴ Бугославский 2007. С. 285–286. Черепнин 1948. С. 311–312. Кузьмин 1977. С. 155.

²⁰⁵ Шахматов 2002. С. 48.

²⁰⁶ Там же. С. 80–81, 317–319.

²⁰⁷ Там же. С. 76–77, 185–186.

²⁰⁸ Зиборов 1995. С. 128–156.

²⁰⁹ Адрианова-Перетц 1964. С. 41–71.

²¹⁰ Ревелли 1998. С. 81.

²¹¹ Абрамович 1916. С. 7. Милютенко 2006. С. 365.

²¹² Бугославский 2007. С. 306.

²¹³ По мнению Е. В. Пчелова Борис мог быть женат на сестре датского короля Кнуда I Эстред, которая по сообщению Адама Бременского некоторое время была замужем за «сыном короля Руси» (Пчелов 2001. С. 210–212), хотя подобное предположение не бесспорно (Назаренко 2001. С. 476–488).

²¹⁴ Зиборов 1995. С. 89–90.

²¹⁵ Милютенко 2006. С. 77–79.

²¹⁶ Абрамович 1916. С. 13, 14. Милютенко 2006. С. 377.

²¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 163.

²¹⁸ Татищев 2003. Т. II. С. 73.

²¹⁹ Петрухин 2002. С. 114.

²²⁰ Данилевский 2004. С. 176.

²²¹ Милютенко 2006. С. 167. Шахматов 2002. С. 286–287. Петрухин 2008. С. 175–177.

²²² Котляр 2000. С. 35–39.

²²³ Насонов 2002. С. 28, 30.

²²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 148. ПЛДР 1978. С. 163.

²²⁵ Михеев 2008. С. 27–29.

²²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 148–149. ПЛДР 1978. С. 163

²²⁷ Толочко 1987. С. 79.

²²⁸ Щавелев 2008. С. 76–77.

²²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 161.

²³⁰ Щапов 1989. С. 38. Присёлков 2003. С. 50.

²³¹ Петрухин 2002. С. 115–116. Назаренко 2007. С. 88–90.

²³² ПСРЛ 9. С. 79.

²³³ ПСРЛ 1. Стб. 149–150. ПЛДР 1978. С. 165.

²³⁴ Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 48–49 (Пер. Д. А. Боровкова).

²³⁵ Головко 1988. С. 34–37.

²³⁶ Annalista Saxo // MGH. SS. Т. 6. S. 678–679 (Пер. И. В. Дьяконова).

²³⁷ Там же. S. 683.

²³⁸ Пашуто 1968. С. 39–40, 43. Котляр 2003. С. 49.

²³⁹ Щавелева 2004. С. 253.

²⁴⁰ ПСРЛ 1. Стб. 143, 145. ПЛДР 1978. С. 169.

²⁴¹ Назаренко 2002. С. 278.

²⁴² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 348–358. Карпов 2001. С. 374–385. Джаксон 2000. С. 73–76,100–102, 119–127.

²⁴³ Щавелева 2004. С. 256, 390. Назаренко 2005. С. 167–175.

²⁴⁴ Брюсова1968. С. 128–135.

²⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 240. ПЛДР 1978. С. 392.

²⁴⁶ Котляр 2003. С. 45–46.

²⁴⁷ Поппэ 2003. С. 318.

²⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 165, 167.

²⁴⁹ Карпов 2001. С. 303–304.

²⁵⁰ Костомаров 2005. Т. 12. С. 15.

²⁵¹ Черепнин 1972. С. 360. Петрухин 2000. С. 189.

²⁵² Свердлов 2003. С. 355, 419–428.

²⁵³ Щапов 1989. С. 173–174.

²⁵⁴ Котляр 2003. С. 48.

²⁵⁵ ПСРЛ 2. Стб. 520.

²⁵⁶ ПСРЛ 3. С. 67, 68, 70, 273, 274, 278.

²⁵⁷ ПСРЛ 3. С. 176–180. ПСРЛ 6. Стб. 131–172.

²⁵⁸ Зимин 1999. С. 31–64. Петров 2003. С. 63–87.

²⁵⁹ ПСРЛ 3. С. 175–176.

²⁶⁰ ПСРЛ 4. С. 114 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁶¹ Черепнин 1965. С. 159.

²⁶² Петрухин 2008. С. 170.

²⁶³ ПСРЛ 1. Стб. 161–162. ПЛДР 1978. С. 175.

²⁶⁴ Соловьев 1996. С. 36–38.

²⁶⁵ Шахматов 2002. С. 308.

²⁶⁶ Петрухин 2000. С. 193.

²⁶⁷ Ключевский 1987. С. 183. Критика этого положения: Пресняков 1993. С. 41.

²⁶⁸ Янин 1961. С. 114–115.

²⁶⁹ Назаренко 2000. С. 500–519. Петрухин 2000. С. 189–191. Свердлов 2003. С. 434–441. Назаренко 2008. С. 30–54.

²⁷⁰ Хотя некоторые исследователи видели типологическое сходство «ряда» Ярослава с «завещаниями» Бржетислава I (1055) в Чехии и Болеслава III (11138) в Польше (Пресняков 1993. С. 35–41), в настоящее время, как показывают исследования А. В. Назаренко, оно представляется не столь очевидным.

²⁷¹ Козьма Пражский. С. 123 (Пер. Э. Г. Санчука).

²⁷² Там же. С. 121.

²⁷³ Назаренко 2008. С. 39.

²⁷⁴ Козьма Пражский. С. 123–124.

²⁷⁵ Назаренко 2008. С. 45.

²⁷⁶ ПСРЛ 9. С. 77.

²⁷⁷ Макарий 1995. С. 54–55.

²⁷⁸ Шахматов 2002. С. 58. Прим. 3.

²⁷⁹ Мюллер 1995. С. 11. Прим. 24.

²⁸⁰ Абрамович 1916. С. 53–54. Милютенко 2006. С. 323, 325.

²⁸¹ Хорошев 1986. С. 17–23.

²⁸² Алешковский 1971. С. 86–92. Поппэ 1973. Парамонова 2003. С. 242–245. Милютенко 2006. С. 43–44.

²⁸³ Рогов, Флоря 1991. С. 212.

²⁸⁴ Ревелли 1998. С. 83.

²⁸⁵ Литвина, Успенский 2006. С. 11–13.

²⁸⁶ Литвина, Успенский 2008. С. 16–17.

²⁸⁷ Петрухин 2000. С. 177.

²⁸⁸ Мюллер 1995. С. 12.

²⁸⁹ Назаренко 2001. С. 566–574.

²⁹⁰ Поппэ 1997. С. 115–116. Поппэ 2003. С. 316–319.

²⁹¹ ПСРЛ 2. Стб. 143. Розов 1993. С. 90. Ужанков 1994. С. 76–104. Мюллер 2000. С. 99. Поппэ 2003. С. 304–305.

²⁹² Сендерович 2000. С. 486.

²⁹³ Петрухин 2000. С. 177, 178 (Прим. 33). Литвина, Успенский 2006. С. 292–293.

²⁹⁴ Лимонов 1987. С. 104.

²⁹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 400–401 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁹⁶ ПСРЛ 3. С. 58. ПЛДР 1981. С. 129.

²⁹⁷ Насонов 2002. С. 31.

²⁹⁸ Пресняков 1993. С. 35–43.

²⁹⁹ ПСРЛ 1. Стб. 162–171. ПСРЛ 2. Стб. 155–162.

³⁰⁰ Галл Аноним. С. 54.

³⁰¹ Великая хроника. С. 71.

³⁰² ПСРЛ 1. Стб. 174. ПЛДР 1978. С. 187.

³⁰³ Черепнин 1972. С. 360.

³⁰⁴ ПЛДР 1978. С. 322–327.

³⁰⁵ Назаренко 2002. С. 285.

³⁰⁶ Назаренко 2001. С. 520–522, 528–529.

³⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 181–182. ПЛДР 1978. С. 195.

³⁰⁸ Шахматов 2002. С. 294, 307. Ужанков 2000. С. 36.

³⁰⁹ Мюллер 1995. Милютенко 2006. С. 49–56.

³¹⁰ Ильин 1957. С. 170–188. Алешковский 1971. С. 83–91. Поппэ 1973, 1995. Хорошев 1986. С. 32–33. Щапов 1989. С. 177–178.

³¹¹ Абрамович 1916. С. 53.

³¹² Поппэ 1995. С. 55–56.

³¹³ Милютенко 2006. С. 52.

³¹⁴ Абрамович 1916. С. 21–22. Милютенко 2006. С. 389, 391.

³¹⁵ Кузьмин 1977. С. 192.

³¹⁶ Ужанков 2000. С. 39–43.

³¹⁷ Абрамович 1916. С. 55–56. Милютенко 2006. С. 325, 327.

³¹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 193.

³¹⁹ Назаренко 2007. С. 100–103.

³²⁰ Ужанков 2000. С. 39.

³²¹ Поппэ 1995. С. 35–38. Милютенко 2006. С. 55.

³²² ПСРЛ 1. Стб. 182–183. ПЛДР 1978. С. 195, 197.

³²³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 360.

³²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 199, 247. ПЛДР 1978. С. 211, 403. Головко 1988. С. 54. Назаренко 2001. С. 531–534.

³²⁵ Lamperti Hersfeldensis annales // MGH SS. Т. 38. S. 202. (Цит. по: Назаренко 2001. С. 509).

³²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 198–199. ПЛДР 1978. С. 211.

³²⁷ Lamperti Hersfeldensis annales. S. 300. Назаренко 2001. С. 529.

³²⁸ Рамм 1959. С. 67–68. Пашуто 1968. С. 124–125,129-130. Головко 1988. С. 55. Назаренко 2001. С. 534–537.

³²⁹ Свердлов 2003. С. 459.

³³⁰ Грушевский 1991. С. 80.

³³¹ Татищев 2003. Т. II. С. 90.

³³² Рапов 1977. С. 102.

³³³ ПСРЛ 1. Стб. 204. ПСРЛ 3. С. 18, 161.

³³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 247.

³³⁵ Рапов 1977. С. 46.

³³⁶ Грушевский 1991. С. 80–81. Прим. 4. Зайцев 1975. С. 76–77. Прим. 96.

³³⁷ ПСРЛ 1. Стб. 217. ПЛДР 1978. С. 227, 229.

³³⁸ Кузьмин 1977. С. 196.

³³⁹ Лихачев 1947. С. 81.

³⁴⁰ Насонов 1969. С. 54.

³⁴¹ Присёлков 2003. С. 103–104.

³⁴² ПСРЛ 1. Стб. 199, 202, 216.

³⁴³ Толочко 1987. С. 91.

³⁴⁴ Мавродин 2002. С. 230.

³⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 200–201. ПЛДР 1978. С. 213.

³⁴⁶ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 88. Свердлов 2003. С. 466.

³⁴⁷ ПСРЛ 1. Стб. 248. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁴⁸ Абрамович 1916. С. 60.

³⁴⁹ Петрухин 2000. С. 193–194. Котляр 2008. С. 204–205.

³⁵⁰ ПСРЛ 1. Стб. 217–218. ПЛДР 1978. С. 227.

³⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 226. ПЛДР 1978. С. 235, 237.

³⁵² ПСРЛ 1. Стб. 249. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁵³ Назаренко 2006. С. 281.

³⁵⁴ Мавродин 2002. С. 252–259.

³⁵⁵ ПСРЛ 1. Стб. 238. ПЛДР 1978. С. 247.

³⁵⁶ ПСРЛ 1. Стб. 257–258. ПЛДР 1978. С. 249.

³⁵⁷ Черепнин 1948. С. 322–323.

³⁵⁸ Греков 1953. С. 499–500. Пашуто 1965. С. 21. Черепнин 1965. С. 202. Черепнин 1972. С. 361. Рыбаков 1982. С. 449. Петрухин 2000. С. 193–195. Свердлов 2003. С. 474–475.

³⁵⁹ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 91, 92.

³⁶⁰ Назаренко 2006. С. 281–284.

³⁶¹ Алешковский 1971. С. 32–53.

³⁶² ПСРЛ 1. Стб. 257, 258. ПЛДР 1978. С. 249, 251.

³⁶³ Назаренко 2001. С. 526–528.

³⁶⁴ ПСРЛ 1. Стб. 205–206. Пашуто 1968. С. 43–44. Головко 1988. С. 58–59. Свердлов 2003. С. 468–469.

³⁶⁵ ПСРЛ 1. Стб. 266. ПЛДР 1978. С. 259.

³⁶⁶ ПСРЛ 1. Стб. 258. ПЛДР 1978. С. 251

³⁶⁷ ПСРЛ 1. Стб. 263. ПЛДР 1978. С. 255.

³⁶⁸ Пашуто 1968. С. 44–46. Головко 1988. С. 61–62.

³⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 257–273. ПСРЛ 2. Стб. 231–248.

³⁷⁰ ПСРЛ 1. Стб. 273–274. ПЛДР 1978. С. 265, 267.

³⁷¹ Абрамович 1916. С. 62–63.

³⁷² Петрухин 2000. С. 203.

³⁷³ Назаренко 2006. С. 280, 284.

³⁷⁴ Сендерович 2000. С. 481–483.

³⁷⁵ Там же. С. 491–492.

³⁷⁶ Абрамович 1916. С. 64. Милютенко 2006. С. 339.

³⁷⁷ ПСРЛ 2. Стб. 280. ПВЛ 1999. С. 266.

³⁷⁸ Лихачев 1947. С. 177–180. Присёлков 1996. С. 81–84. Шахматов 2003. С. 528–534, 551–554.

³⁷⁹ ПСРЛ 2. Стб. 290 (Пер. Д. А. Боровкова).

³⁸⁰ Абрамович 1916. С. 65–66. Милютенко 2006. С. 339, 341.

³⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 290. ПВЛ 1999. С. 266–267.

³⁸² Абрамович 1916. С. 66. Милютенко 2006. С. 337.

³⁸³ Воронин 1957. С. 20–21, 50–55.

³⁸⁴ ПСРЛ 1. Стб. 291, 294–295. ПСРЛ 2. Стб. 285.

³⁸⁵ ПЛДР 1980. С. 340.

³⁸⁶ Петрухин 2000. С. 254–255.

³⁸⁷ Глазырина 2002. С. 250–252.

³⁸⁸ Мельникова 1978. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 503–506.

³⁸⁹ Джаксон 1994. С. 104–119 (Перевод Е. А. Рыдзевской).

³⁹⁰ Петрухин 2000. С. 124.

³⁹¹ Джаксон 1978. С. 282.

³⁹² Литвина, Успенский 2006. С. 52.

³⁹³ Джаксон 1994. С. 162. Никитин 2001. С. 294.

³⁹⁴ Карамзин 1991. С. 15–16.

³⁹⁵ Мавродин 1945. С. 351, 355.

³⁹⁶ Ильин 1957. С. 44, 92–93.

³⁹⁷ Там же. С. 93–95.

³⁹⁸ Там же. С. 156–169.

³⁹⁹ Королюк 1964. С. 238–240.

⁴⁰⁰ Янин 1969.

⁴⁰¹ Хорошев 1986. С. 30–31.

⁴⁰² Головко 1988. С. 24–25.

⁴⁰³ Юрганов 1998. С. 9.

⁴⁰⁴ Литвина, Успенский. 2006. С. 52. Прим. 39

⁴⁰⁵ Милютенко 2006. С. 11, 90, 127–128.

⁴⁰⁶ Петрухин 2000. С. 183 (Прим. 36).

⁴⁰⁷ Там же. С. 177.

⁴⁰⁸ Милютенко 2006. С. 127–128.

⁴⁰⁹ Джаксон 1994. С. 43, 51, 71, 73–75 и др.

⁴¹⁰ Пашуто 1968. С. 26–27.

⁴¹¹ Джаксон 2000. С. 59–65. Назаренко 2001. С. 494–496. Мельникова 2008. С. 98–100.

⁴¹² Назаренко 2001. С. 490–491.

⁴¹³ Гуревич 2005. С. 170–171.

⁴¹⁴ Джаксон 1978. С. 283–288.

⁴¹⁵ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 500–518.

⁴¹⁶ Блохин 2006. С. 148–157.

⁴¹⁷ Назаренко 2001. С. 453–454

⁴¹⁸ Петрухин 2000. С. 124–127.

⁴¹⁹ Гуревич 2005. С. 172–174.

⁴²⁰ Снорри Стурлусон. С. 513–514 (Пер. М. И. Стеблин-Каменского).

⁴²¹ Там же. С. 536–537.

⁴²² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.520.

⁴²³ Михеев 2005. С. 33–38.

⁴²⁴ Снорри Стурлусон. С. 430. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 521–522.

⁴²⁵ Снорри Стурлусон. С. 22, 36. Гуревич 2006. С. 63. Блохин 2006. С. 155.

⁴²⁶ ПСРЛ 4. С. 108. ПСРЛ 6. Ч. 1. С. 129. Титмар. С. 177.

⁴²⁷ ПСРЛ 4. С. 114.

⁴²⁸ Галл Аноним. С. 32, 33. Щавелева 1990. С. 97. Щавелева 2004. С. 249. Боровков 2008. С. 170–171.

⁴²⁹ Галл Аноним. С. 49. Великая хроника. С. 68–69.

⁴³⁰ Галл Аноним. С. 47. Боровков 2008. С. 177–178.

⁴³¹ Великая хроника. С. 71.

⁴³² Галл Аноним. С. 39, 45–46, 54.

⁴³³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.380.

⁴³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПЛДР 1978. С. 141.

⁴³⁵ Пчёлов 2001. С. 170–171.

⁴³⁶ Флоря 2002. С. 196.

⁴³⁷ Козьма Пражский. С. 59, 61.

⁴³⁸ Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970. С. 39, 55 (Пер. А. И. Рогова).

⁴³⁹ Козьма Пражский. С. 60–61.

⁴⁴⁰ Сказания о начале Чешского государства. С. 98.

⁴⁴¹ Козьма Пражский. С. 59.

⁴⁴² Флоря 2002. С. 196–197.

⁴⁴³ Сказания о начале Чешского государства. С. 79–82.

⁴⁴⁴ Там же. С. 62, 66.

⁴⁴⁵ Титмар. С. 18.

⁴⁴⁶ Там же. С. 84.

⁴⁴⁷ Козьма Пражский. С. 80.

⁴⁴⁸ Ljetopis рора Dukljanina. S. 78–85 (Электронная версия в пер. О. Ковалишина: www.vostlit.info/Texts/rus6/Dukljanin/frametext.htm).

⁴⁴⁹ Акимова 2002. С. 333–335.

⁴⁵⁰ Присёлков 2003. С. 28–32, 40–47.

⁴⁵¹ Там же. С. 37.

⁴⁵² Тихомиров 1969. С. 123. Милютенко 2008. С. 323–324.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамович 1916 — Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Памятники древнерусской литературы. Вып. 2. Пг.

Адрианова-Перетц 1964 — Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 20. Л.

Акимова 2002 — Акимова О. А. Христианство в далматских, хорватских и сербских землях в X–XI вв. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Алешковский 1971 — Алешковский М. Х. Повесть Временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси. М.

Бережков 1963 — Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М.

Блок 1986 — Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М.

Блохин 2006 — Блохин Е. К. Образ конунга в древнесеверной литературе: к вопросу о поиске мировоззренческих стереотипов // Гуманитарная мысль Юга России. 2006 № 1.

Боровков 2008 — Боровков Д. А. Болеслав I Пяст и его внешняя политика в освещении источников // Зеркало истории. Коллективный и индивидуальный портрет личности в истории. Вып. 5. М.

Брюсова 1968 — Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха // Византийский временник. Т. 28. М.

Бугославский 2007 — Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе. М.

Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М.

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М. 1987.

Ведюшкина 2006 — Ведюшкина И. В. Историческая память домонгольской Руси: религиозные аспекты // История и память. Историческая культура Европы до начала Нового времени. М.

Воронин 1957 — Воронин Н. Н. «Анонимное сказание» о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 13. Л.

Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М. 1961.

Гедеонов 2004 — Гедеонов С. А. Варяги и Русь. М.

Гиппиус 2006 — Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер. Сб. ст. к 60-летию В.М. Живова. М.

Гиппиус 2007 — Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести Временных лет // Славяноведение. № 5.

Глазырина 2002 — Глазырина Г. В. Сага об Ингваре Путешественнике. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Головко 1988 — Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X — первой трети XIII вв. Киев.

Горский 2004 — Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М.

Греков 1953 — Греков Б. Д. Киевская Русь. М.

Грушевский 1991 — Грушевьский М. С. Нарис icтopii Киiвськоi землi вид смертi Ярослава до кiнця XIV сторiчяя. Киiв.

Гуревич 2005 — Гуревич А. Я. История — нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: статьи разных лет.

Гуревич 2006 — Гуревич А. Я. История и сага // Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб.

Данилевский 1998 — Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XI в.). М.

Данилевский 2004 — Данилевский И. Н. Повесть Временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.

Джаксон 1978 — Джаксон Т. Н. Скандинавский конунг на Руси (к методике анализа известий исландских королевских саг) // Восточная Европа в древности и средневековье. М.

Джаксон 1994 — Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. Тексты, перевод, комментарий. М.

Джаксон 2000 — Джаксон Т. Н. Четыре скандинавских конунга на Руси. Из истории русско-норвежских политических отношений последней трети X — первой половины XI в. М.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999.

Зайцев 1975 — Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества X–XIII вв. М.

Зиборов 1995 — Зиборов В. К. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб.

Зимин 1999 — Зимин А. А. Правда Русская. М.

Ильин 1957 — Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М.

Каравашкин, Юрганов 2003 — Каравашкин А. В., Юрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.

Карамзин 1989,1991 — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I, II–III. М.

Карпов 1997 — Карпов А. Ю. Владимир Святой. М.

Карпов 2001 — Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. М.

Ключевский 1987 — Ключевский В. О. Сочинения в 9 томах. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М.

Козьма Пражский. Чешская хроника. М. 1962.

Константин Багрянородный — Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий. М. 1989.

Королюк 1957 — Королюк В. Д. Древнепольское государство. М.

Королюк 1964 — Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв. М.

Костомаров 2005 — Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси // История Руси Великой. Сочинения Н. И. Костомарова в 12 томах. Т. 12. Истоки русского единодержавия. М.

Котляр 2000 — Котляр Н. Ф. Князь окаянный? Был ли Святополк убийцей своих братьев Бориса и Глеба? // Родина. № 12.

Котляр 2003 — Котляр Н. Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб.

Котляр 2008 — Котляр Н. Ф. Ярослав и его время в общественном сознании второй половины XI–XIII вв. // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Кузьмин 1977 — Кузьмин А. Г. Начальные этапы русского летописания. М.

Лимонов 1987 — Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л.

Литаврин 2001 — Литаврин Г. Г. Византия и славяне. СПб.

Литвина, Успенский 2006 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей X–XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М.

Литвина, Успенский 2008 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Младшие сыновья и старшие внуки Ярослава Мудрого (из истории имянаречения у Рюриковичей) // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Лихачев 1947 — Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. Л.

Лихачев 1979 — Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.

Лихачев 2001 — Лихачев Д. С. (при участии А. А. Алексеева и А. Г. Боброва). Текстология (на материале древнерусской литературы X–XVII вв.). СПб.

Мавродин 1945 — Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. Л.

Мавродин 2002 — Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). СПб.

Макарий (Булгаков) 1995. История русской церкви. Кн. II. М.

Мельникова 1978 — Мельникова Е. А. «Сага об Эймунде» о службе скандинавов в войске Ярослава Мудрого // Восточная Европа э древности и средневековье. М.

Мельникова 2008 — Мельникова Е. А. Балтийская политика Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Милютенко 2006 — Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. Исследование и подготовка текстов. СПб.

Милютенко 2006а — Милютенко Н. И. Летописание Ярослава Мудрого (Древнейший свод) // Rossica Antiqua. Исследования и материалы. Вып. 1. СПб.

Милютенко 2008 — Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб.

Михеев 2005 — Михеев С. М. Золотая гривна Бориса и родовое проклятие Инглингов: к проблеме варяжских источников древнерусских текстов // Славяноведение № 2.

Михеев 2007 — Михеев С. М. Различия в описаниях событий и взаимоотношения текстов Борисоглебского цикла // Славяноведение. № 5.

Михеев 2008 — Михеев С. М. Варяжские князья Якун, Африкан и Шимон: литературные сюжеты, трансформация имен и исторический контекст // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2(32).

Мюллер 1995 — Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Мюллер 2000 — Мюллер Л. Понять Россию. Историко-культурные исследования. М.

Назаренко 1993 — Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. Тексты. Перевод. Комментарий. М.

Назаренко 2000 — Назаренко А. В. Порядок престолонаследия на Руси X–XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Назаренко 2001 — Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М.

Назаренко 2002 — Назаренко А. В. Русско-немецкие связи домонгольского времени (IX — середина XIII в.): состояние проблемы и перспективы дальнейших исследований // Из истории русской культуры. Т. II. Кн. I. Киевская и Московская Русь. М.

Назаренко 2005 — Назаренко А. В. Племянники венгерского короля Иштвана I на Руси //Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Назаренко 2006 — Назаренко А. В. Владимир Мономах и киевское столонаследие: традиция и попытка реформы // Древнейшие государства Восточной Европы 2004. Политические институты Древней Руси. М.

Назаренко 2007 — Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей во второй половине XI в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 1(27).

Назаренко 2008 — Назаренко А. В. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава Мудрого и его типологические параллели — реальные и мнимые // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Насонов 1969 — Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М.

Насонов 2002 — Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб.

Невзорова 2004 — Невзорова Н. Н. Паримии Борису и Глебу. Опыт прочтения. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 56. СПб.

Никитин 2001 — Никитин A. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М.

Никитин 2003 — Никитин A. Л. Инок Иларион и начало русского летописания. Исследование и тексты. М.

Парамонова 1999 — Парамонова М. Ю. Славянский восток в хронике Титмара Мерзербургского: образ «иного» на пересечении идеологии и риторики // Одиссей. 1998. М.

Парамонова 2003 — Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: Сравнительный анализ Вацлавского и Борисоглебского культов. М.

Пашуто 1968 — Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М.

ПВЛ 1999 — Повесть Временных лет. СПб.

Перхавко 2005 — Перхавко В. Б. Этнические, политические и конфессиональные особенности «империи Рюриковичей» // Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Петров 2003 — Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы. К изучению древнерусского вечевого уклада. СПб.

Петрухин 2000 — Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Петрухин 2002 — Петрухин В. Я. Начало христианства на Руси во второй половине X — первой половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Петрухин 2005 — Петрухин В. Я. Традиция и исторический факт в средневековой историографии: мотивы и числа (историографические заметки) // Древнейшие государства Восточной Европы 2003. Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М.

Петрухин 2008 — Петрухин В. Я. Ярослав Мудрый, Ярославичи и начальное летописание // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Пиккио 2002 — Пиккио Р. Древнерусская литература. М. Пиккио 2003 — Пиккио P. Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М.

ПЛДР 1978 — Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века. М.

ПЛДР 1980 — Памятники литературы Древней Руси.

XII век. М.

ПЛДР 1981 — Памятники литературы Древней Руси.

XIII век. М.

ПЛДР 1994 — Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. М.

Подскальски 1996 — Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси. Byzantinoslavica. Т. 1.СПб.

Поппэ 1968, 1969 — Поппэ А. В. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // Византийский временник. Т. 28, 29. М.

Поппэ 1973 — Поппэ А. В. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. I. Munchen.

Поппэ 1995 — Поппэ А. В. О зарождении культа Бориса и Глеба и посвященных им произведениях // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Поппэ 1997 — Поппэ А. В. Феофана Новгородская //Новгородский исторический сборник. Вып. 6(16) СПб.

Поппэ 2003 — Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Поппэ 2008 — Поппэ А.В. А. А. Шахматов и спорные начала русского летописания // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 3(33).

Пресняков 1993 — Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. СПб.

Присёлков 1996 — Присёлков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб.

Присёлков 2003 — Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб.

ПСРЛ 1 — Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. М. 2001.

ПСРЛ 2 — Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. М. 2000.

ПСРЛ 3 — Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М. 2000.

ПСРЛ 4 — Полное собрание русских летописей. Т. 4. Новгородская Четвертая летопись. М. 2000.

ПСРЛ 6 — Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. Софийская Первая летопись старшего извода. М. 2000.

ПСРЛ 9 — Полное собрание русских летописей. Т. 9. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М. 2000.

ПСРЛ 15 — Полное собрание русских летописей. Т. 15. Рогожский летописец. Тверской сборник. М. 2000.

ПСРЛ 22 — Полное собрание русских летописей. Т. 22. Русский Хронограф. М. 2005.

Пчёлов 2001 — Пчёлов Е. В. Генеалогия древнерусских князей. М.

Рамм 1959 — Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV веках. М. Л.

Ревелли 1998 — Ревелли Дж. Старославянские легенды святого Вячеслава и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9. М.

Розов 1993 — Розов Н. Н. «В начале было Слово…» //Труды отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб.

Рогов, Флоря 1991 — Рогов А. И., Флоря Б. Н. Образование государства и формирование общественно-политической идеологии в славянских странах // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне). М.

Сахаров 1982 — Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М.

Свердлов 2003 — Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII в. СПб.

Сендерович 2000 — Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Сказания о начале чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970.

Снорри Стурлусон. Круг земной. М. 1980.

Соловьев 1988 — Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1–4. // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 1–2. М.

Соловьев 1996 — Соловьев С. М. История отношений между князьями Рюрикова дома // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 19 (дополнительная). Работы разных лет. М.

Срезневский 2003 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1–3. М.

Татищев 2003 — Татищев В. Н. История Российская. Т. 2.М.

Творогов 1976 — Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л.

Титмар — Титмар Мерзербургский. Хроника в восьми книгах. М. 2005.

Тихомиров 1969 —Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М.

_ 309

Тихомиров 1979 — Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.

Толочко 1987 — Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев.

Толочко 2003 — Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X–XIII вв. СПб.

Толочко 2005 — Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., Киев.

Толочко 2008 — Толочко П. П. О происхождении Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Удальцова 1988 — Удальцова З. В. Киев и Константинополь — культурные связи до XIII века // Как была крещена Русь. М.

Ужанков 1994 — Ужанков А. Н. Когда и где было прочитано Иларионом «Слово о законе и благодати» // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 7. Ч. 1.

Ужанков 2000,2001 — Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2, № 1(3).

Ужанков 2008 — Ужанков А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория литературных формаций. М.

Успенский 2000 — Успенский Б. А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М.

Флоря 2002 — Флоря Б. Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во второй половине X — первой половине XI в. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Фроянов 1995 — Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования социальной и политической борьбы. М., СПб.

Фроянов 2001 — Фроянов И. Я. Начала русской истории. Избранное. М.

Фроянов, Дворниченко 1988 — Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л.

Хорошев 1986 — Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI в.). М.

Черепнин 1948 — Черепнин Л. В. Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. Т. 25. М.

Черепнин 1965 — Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значение. М.

Черепнин 1972 — Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме древнерусского государства X — начала XIII вв. // Исторические записки. Т. 89. М.

Шайкин 2003 — Шайкин А. А. «Оставим все как есть» (по поводу современных интерпретаций убийства Бориса и Глеба) // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Шахматов 2002 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 1. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб.

Шахматов 2003 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб.

Щавелев 2008 — Щавелев А. С. К вопросу о первом съезде князей Рюриковичей // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Щавелева 1990 — Щавелева Н. И. Польские латиноязычные средневковые источники. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Щавелева 2004 — Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. Текст. Перевод. Комментарий (Книги I–VI). М.

Щапов 1989 — Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М.

Юрганов 1998 — Юрганов A. Л. Категории русской средневековой культуры. М.

Юрганов 2006 — Юрганов A. Л. Убить беса. Путь от Средневековья к Новому времени. М.

Янин 1961 — Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 16. Л.

Янин 1969 — Янин В. Л. Таинственный XI век. // Знание — сила. № 3.

Янин 1970 — Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1.М.

Annates Qudlinburgenses // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 3. Hannover, 1839.

Annalista Saxo // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 6. Hannover, 1844.

Lamperti Hersfeldensis annales // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 38. Leipzig, 1894.

Ljetopis popa Dukljanina. Zagreb, 1950.

Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 61. Hannover, Leipzig, 1915.

ЧАСТЬ 3

Конфликт интерпретаций. О чем молчат летописи и говорят саги?

Ни в чем основное отличие русского от скандинавского мира не проявляется так резко, как в сравнении известий Несторовой летописи с известиями скандинавских саг.

(С. Л. Гедеонов. Варяги и Русь (1876))

3.1. Скандинавские версии русских событий

Корпус источников по истории войны за наследство Владимира Святославича отнюдь не исчерпывается памятниками древнерусской историографии: существуют два скандинавских «сценария» этих событий, представленных в «Саге об Ингваре Путешественнике» и в «Пряди об Эймунде», входящей в состав «Отдельной саги об Олаве Святом», которая сохранилась в единственной исландской рукописи — так называемой «Книге с Плоского острова», составленной между 1387 и 1394 гг.

Обе саги повествуют о пребывании на Руси в первой четверти XI в. дружины варяжских наемников во главе с конунгом Эймундом, принимавшим активное участие в войне между сыновьями «конунга Вальдимара» — Бурицлавом, Ярицлейвом и Вартилавом. Разница между ними заключается в том, что герой «Пряди об Эймунде», Эймунд сын Хрёрека, представлен потомком конунга Харальда Прекрасноволосого (первого короля единой Норвегии), тогда как в «Саге об Ингваре Путешественнике» Эймунд, сын Аки, является зятем шведского конунга.

Долгое время в историографии преобладало мнение о вторичности «Саги об Ингваре», пока в 1986 г. не появилась гипотеза Р. Кука о существовании двух редакций «Пряди об Эймунде» — норвежской и шведской, последняя из которых в виде Пролога была искусственно вставлена в «Сагу об Ингваре». В настоящее время считается, что первоначальный текст «Саги об Ингваре» (на латинском языке) появился уже в конце XII в., а «Прядь об Эймунде» была записана в середине XIII столетия.

В прологе «Саги об Ингваре» рассказывается, что матерью Эймунда была дочь шведского конунга Эйрика Победоносного: «К ней посватался хёвдинг (правитель. — Д.Б.) Свитьода, которого звали Аки, но конунгу показалось унизительным выдать свою дочь замуж за человека незнатного происхождения. Немного позже посватался к ней конунг фюлька (удельный князь. — Д.Б.) с востока из Гардарики (Русь. — Д.Б.), и согласился конунг отдать за него девушку, и уехала она с ним на восток в Гардарики. Некоторое время спустя туда нагрянул Аки и убил того конунга, а дочь Эйрика забрал с собой и увез домой в Свитьод, и готовит для нее свадебный пир. Для того договора было с Аки восемь хёвдингов, и некоторое время на них был направлен гнев конунга, так как не хотел он ни сражаться, ни наносить урон в [своей] стране своим людям. У них с Аки был сын, которого звали Эймунд».

Несмотря на то что Аки удалось заключить мир с тестем, вскоре он был убит вместе со своими сторонниками на свадьбе Эйрика и Ауд — дочери правителя Норвегии ярла Хакона. «Некоторые люди считают, что [сделано это было] по совету ярла Хакона, а некоторые говорят, что он сам присутствовал при том убийстве», — сообщает сага. «Теперь берет себе конунг всю землю и имущество, которыми владели те восемь хёвдингов. Он поселил в своем доме Эймунда и его мать. Эймунд рос при конунге в большом почете, пока конунг Эйрик не умер. Затем государство взял Олав (сын Эйрика. — Д.Б.) и сохранил для Эймунда такой же почет, какой оказывал тому его отец. Но когда Эймунд повзрослел, тогда вспомнились ему его обиды, потому что его владения каждый день были у него перед глазами, и казалось ему унижением, что конунг брал все подати с его собственности». Когда Эймунд убил 12 сборщиков дани, то был объявлен вне закона по приговору тинга (народного собрания. — Д.Б.) и конунга Олава и отправился в «грабительский поход». Несколько зим спустя после того, как дочь Олава Ингегерд была выдана замуж за конунга Гардарики Ярицлейва, Эймунд отправился на восток и был хорошо принят конунгом Ярицлейвом, «так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провел с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленен и ослеплен и привезен к конунгу». Сага добавляет: «В то время, о котором рассказывается, Эймунд был в Хольмгарде (Новгороде. — Д.Б.) и провел много битв и во всех побеждал, и отвоевал и вернул конунгу много земель, плативших дань». Наконец при посредничестве Ингигерд он помирился с конунгом Олавом и получил возможность вернуться в Швецию^{387}. На этом интересующий нас сюжет в «Саге об Ингваре Путешественнике» исчерпывается.

Гораздо более обстоятелен рассказ «Пряди об Эймунде». Здесь Эймунд — правнук конунга Харальда Прекрасноволосого, вести свой род от которого «считалось в Нореге самым лучшим и почетным»; кроме того, он побратим другого правнука Харальда Прекрасноволосого — конунга Олава Святого — и участник его «викингских походов» в Западную Европу. Но через несколько лет вернувшийся в Норвегию Олав «покорил себе всю страну и истребил в ней всех областных конунгов, как говорится в саге о нем и о разных событиях, как писали мудрые люди; всюду говорится, что он в одно утро отнял власть у пяти конунгов, а всего — у девяти внутри страны, как о том говорит Стюрмир Мудрый. Одних он велел убить или искалечить, а других изгнал из страны».

В числе прочих жертвами Олава стали два брата Эймунда, которые должны были, в свою очередь, отправиться в «викингские походы», и его отец Хрёрек, который по приказу нового правителя Норвегии был ослеплен. Однако, находясь на иждивении у победителя, он плел интриги до тех пор, пока не перессорил его людей так, что они стали убивать друг друга. Кончил слепой интриган тем, что напал на Олава в день вознесения на клиросе в церкви и порезал парчовую одежду на конунге. После этой неудачной попытки покушения он был выслан в Гренландию. По возвращении в Норвегию Эймунд отказался претендовать на титул конунга и предложил своей дружине отправиться в новый «викингский поход». «Прядь» передает речь Эймунда так: «Я слышал о смерти Вальдимара конунга с востока из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну — одному теперь досталось больше, чем тем двум. И зовется Бурицлав тот, который получил большую долю отцовского наследия, и он — старший из них. Другого зовут Ярицлейв, а третьего Вартилав. Бурицлав держит Кэнугард (Киев — Д.Б.), а это — лучшее княжество во всем Гардарики. Ярицлейв держит Хольмгард, а третий — Палтескью (Полоцк — Д.Б.) и всю область, что сюда принадлежит. Теперь у них разлад из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше: он видит урон своей власти в том, что его владения меньше отцовских, и считает, что он потому ниже своих предков. И пришло мне теперь на мысль, если вы согласны, отправиться туда и побывать у каждого из этих конунгов, а больше у тех, которые хотят держать свои владения и довольствоваться тем, чем наделил их отец. Для нас это будет хорошо — добудем и богатство, и почесть».

С этой целью дружина Эймунда прибывает в Хольмгард к конунгу Ярицлейву, заключив с ним договор сроком на 12 месяцев. Согласившись предоставить варягам пищу и кров, конунг неохотно идет на другие продиктованные Эймундом условия — платить «каждому нашему войну эйрир серебра, а каждому рулевому на корабле — еще, кроме того, половину эйрира». В итоге было достигнуто соглашение о выплате всей суммы «бобрами и соболями», однако выполнение этих условий (которые рассматриваются некоторыми исследователями-скандинавистами как вполне достоверные^{388}, каждый раз становилось «камнем преткновения» между Эймундом и Ярицлейвом, ибо жена конунга Ингигерд, по утверждению саги «была как нельзя более великодушна и щедра на деньги, а Ярицлейв конунг не слыл щедрым, но был хорошим правителем и властным».

Вскоре после того, как дружина Эймунда была принята на службу к русскому князю (прядь определяет ее численность в 600 человек) «пришли письма от Бурицлава конунга к Ярицлейву конунгу, и говорится в них, что он просит несколько волостей и торговых городов у конунга, которые ближе всего к его княжеству, и говорил он, что они ему пригодятся для поборов». По совету Эймунда Ярицлейв отверг все претензии и стал готовиться к войне.

Тогда «Бурицлав выступил из своих владений против своего брата, и сошлись они там, где большой лес у реки, и поставили шатры, так что река была посередине; разница по силам была между ними невелика». Но Ярицлейв медлил, — по словам, приписанным сагой Эймунду, его замыслы мало чего стоили, — лишь хитростью Эймунду и Рагнару удалось побудить Ярицлейва начать сражение. «Полки сошлись, и начался самый жестокий бой, и вскоре пало много людей. Эймунд и Рагнар предприняли сильный натиск на Бурицлава и напали на него в открытый щит. Был тогда жесточайший бой, и много людей погибло, и после этого был прорван строй Бурицлава, и люди его побежали. А Эймунд конунг прошел сквозь его рать и убил так много людей, что было бы долго писать все их имена. И бросилось войско бежать, так что не было сопротивления, и те, кто спаслись, бежали в леса и так остались в живых. Говорили, что Бурицлав погиб в том бою. Взял Ярицлейв конунг тогда большую добычу после этой битвы». Сага с удовлетворением констатирует, что «После этого летом и зимой было мирно, и ничего не случилось, и правил Ярицлейв обоими княжествами по советам и разуму Эймунда конунга. Норманны были в большой чести и уважении, и были конунгу защитой в том, что касалось советов и боевой добычи».

Однако вскоре «финансирование» варягов было прекращено: конунг хотел отказаться от их услуг, и чтобы продлить договор Эймунд прибег к шантажу, усомнившись в том, что Бурицлав действительно был убит. Как рассказывает прядь, он заявил Ярицлейву: «Мне говорили, что Бурицлав конунг жил в Бьярмаланде зимой, и узнали мы наверное, что он собирает против тебя великое множество людей, и это вернее [чем то, что Бурицлав погиб]». Конунг сказал: «Когда же он придет в наше княжество?» Эймунд отвечает: «Мне говорили, что он придет сюда через три недели». Так как Ярицлейв не хотел лишиться помощи варягов в такой момент, то договор продлили еще на 12 месяцев. «Сразу же после этого Ярицлейв послал зов на войну по всей своей земле, и приходит к нему большая рать бондов», а Эймунд занялся укреплением города, у стен которого ожидали врага.

Сага приводит несколько «военных хитростей» Эймунда, которые позволили вывести из строя часть неприятельских воинов. Когда же начался бой «Там, где стоял Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что [враги] вошли в те ворота, которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу». Отразить атаку удалось лишь с помощью варягов, которые обратили Бурицлава и его союзников-бьярмов в бегство. «Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что конунг пал, и можно теперь было хвалиться великой победой — сообщает сага. Эймунд конунг очень прославился в этом бою, и стало теперь мирно. Были они в великой чести у конунга, и ценил их всякий в той стране, но жалование шло плохо, и трудно было его получить, так что оно не уплачивалось по договору».

В ход идет уже испытанный прием: Эймунд сообщает Ярицлейву, который на сей раз не желает отпускать от себя варягов, но пытается урезать им жалование, что Бурицлав «был в Тюркланде зимой, и намерен еще идти войной на вас, и у него с собой войско, которое не станет бежать, и это — тюрки и блоку мен, и многие другие злые народы. И слышал я, что похоже на то, что он отступится от христианства, и собирается он поделить страну между этими злыми народами, если ему удастся отнять у вас Гардарики. А если будет так, как он задумал, то скорее всего можно ждать, что он с позором выгонит из страны всех ваших родичей. Конунг спрашивает: „Скоро ли он придет сюда с этой злой ратью?“ Эймунд отвечает: „Через полмесяца“. „Что же теперь делать? — сказал конунг. — Мы ведь теперь не можем обойтись без вашего разумения“. Рагнар сказал, что он хотел бы, чтобы они уехали, а конунгу предложил решать самому. Эймунд сказал: „Худая нам будет слава, если мы расстанемся с конунгом [когда он] в такой опасности, потому что у него был мир, когда мы пришли к нему. Не хочу я теперь так расставаться с ним, чтобы он остался, когда у него немирно; лучше мы договоримся с ним на эти двенадцать месяцев, и пусть он выплатит нам наше жалованье, как у нас было условлено. Теперь надо подумать и решить — собирать ли войско, или вы хотите, господин, чтобы мы, норманны, одни защищали страну, а ты будешь сидеть спокойно, пока мы будем иметь дело с ними, и обратишься к своему войску, когда мы ослабеем?“ „Так и я хочу“, — говорит конунг. Эймунд сказал: „Не спеши с этим, господин. Можно еще сделать по-иному и держать войско вместе; по-моему, это нам больше подобает, и мы, норманны, не побежим первыми, но знаю я, что многие на это готовы из тех, кто побывал перед остриями копий. Не знаю, каковы окажутся на деле те, которые теперь больше всего к этому побуждают. Но как же быть, господин, если мы доберемся до конунга, — убить его или нет? Ведь никогда не будет конца раздорам, пока вы оба живы“. Конунг отвечает: „Не стану я ни побуждать людей к бою с Бурицлавом конунгом, ни винить, если он будет убит“. Разошлись они все по своим домам, и не собирали войска, и не готовили снаряжения. И всем людям казалось странным, что меньше всего готовятся, когда надвигается такая опасность. А немного спустя узнают они о Бурицлаве, что он пришел в Гардарики с большой ратью и многими злыми народами».

Получив право на свободу действий, Эймунд решается на «диверсию»: выехав из города в сопровождении 12 воинов под видом купцов, он нашел «широкое открытое место», где должен располагаться лагерь Бурицлава. «Тогда сказал Эймунд конунг: „Здесь мы остановимся. Я узнал, что здесь будет ночлег у Бурицлава конунга и будут поставлены на ночь шатры“. Они обошли вокруг дерева и пошли по просеке и обдумывали — где лучшее место для шатра. Тогда сказал Эймунд конунг: „Здесь Бурицлав конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда становится поближе к лесу, когда можно, чтобы там скрыться, если понадобится“. Эймунд конунг взял веревку или канат и велел им выйти на просеку возле того дерева, и сказал, чтобы кто-нибудь влез на ветки и прикрепил к ним веревку, и так было сделано. После этого они нагнули дерево так, что ветви опустились до земли, и так согнули дерево до самого корня. Тогда сказал Эймунд конунг: „Теперь, по-моему, хорошо, и нам это будет очень кстати“. После того они натянули веревку и закрепили концы. А когда эта работа была кончена, была уже середина вечера. Тут слышат они, что идет войско конунга, и уходят в лес к своим коням. Видят они большое войско и прекрасную повозку; за нею идет много людей, а впереди несут знамя. Они повернули к лесу и [пошли] по просеке туда, где было лучшее место для шатра, как догадался Эймунд конунг. Там они ставят шатер, и вся рать также, возле леса. Уже совсем стемнело. Шатер у конунга был роскошный и хорошо устроен: было в нем четыре части и высокий шест сверху, а на нем — золотой шар с флюгером. Они видели из лесу все, что делалось в стане, и держались тихо. Когда стемнело, в шатрах зажглись огни, и они поняли, что там теперь готовят пищу. Тогда сказал Эймунд конунг: „У нас мало припасов — это не годится; я добуду пищу и пойду в их стан“. Эймунд оделся нищим, привязал себе козлиную бороду и идет с двумя посохами к шатру конунга, и просит пищи, и подходит к каждому человеку. Пошел он и в соседний шатер и много получил там, и хорошо благодарил за добрый прием. Пошел он от шатров обратно, и припасов было довольно. Они пили и ели, сколько хотели; после этого было тихо».

Как рассказывает далее сага: «Эймунд конунг разделил своих мужей; шесть человек оставил в лесу, чтобы они стерегли коней и были готовы, если скоро понадобится выступить. Пошел тогда Эймунд с товарищами, всего шесть человек, по просеке к шатрам, и казалось им, что трудностей нет. Тогда сказал Эймунд: „Рёгнвальд и Бьёрн, и исландцы пусть идут к дереву, которое мы согнули“. Он дает каждому в руки боевой топор. „Вы — мужи, которые умеют наносить тяжелые удары, хорошо пользуйтесь этим теперь, когда это нужно“. Они идут туда, где ветви были согнуты вниз, и еще сказал Эймунд конунг: „Здесь пусть стоит третий, на пути к просеке, и делает только одно — держит веревку в руке и отпустит ее, когда мы потянем ее за другой конец. И когда мы устроим все так, как хотим, пусть он ударит топорищем по веревке, как я назначил. А тот, кто держит веревку, узнает, дрогнула ли она от того, что мы ее двинули, или от удара. Мы подадим тот знак, какой надо, — от него все зависит, если счастье нам поможет, и тогда пусть тот скажет, кто держит веревку, и рубит ветви дерева, и оно быстро и сильно выпрямится“. Сделали они так, как им было сказано. Бьёрн идет с Эймундом конунгом и Рагнаром, и подходят они к шатру, и завязывают петлю на веревке, и надевают на древко копья, и накидывают на флюгер, который был наверху на шесте в шатре конунга, и поднялась она до шара, и было все сделано тихо. А люди крепко спали во всех шатрах, потому что они устали от похода и были сильно пьяны. И когда это было сделано, они тянут за концы и укорачивают тем самым веревку, и стали советоваться. Эймунд конунг подходит поближе к шатру конунга и не хочет быть вдали, когда шатер будет сорван. По веревке был дан удар, и замечает тот, кто ее держит, что она дрогнула. Говорит об этом тем, кто должен был рубить, и стали они рубить дерево, и оно быстро выпрямляется и срывает весь шатер конунга, и [закидывает его] далеко в лес. Все огни сразу погасли.

Эймунд конунг хорошо заметил вечером, где лежит в шатре конунг, идет он сразу туда и сразу же убивает конунга и многих других. Он взял с собой голову Бурицлава конунга. Бежит он в лес и его мужи, и их не нашли. Стало страшно тем, кто остался из мужей Бурицлава конунга при этом великом событии, а Эймунд конунг и его товарищи уехали, и вернулись они домой рано утром. И идет Эймунд к Ярицлейву конунгу и рассказывает ему всю правду о гибели Бурицлава. „Теперь посмотрите на голову, господин, — узнаете ли ее?“ Конунг краснеет, увидя голову. Эймунд сказал: „Это мы, норманны, сделали это смелое дело, господин; позаботьтесь теперь о том, чтобы тело вашего брата было хорошо, с почетом, похоронено“. Ярицлейв конунг отвечает: „Вы поспешно решили и сделали это дело, близкое нам: вы должны позаботиться о его погребении. А что будут делать те, кто шли с ним?“ Эймунд отвечает: „Думаю, что они соберут тинг и будут подозревать друг друга в этом деле, потому что они не видели нас, и разойдутся они в несогласии, и ни один не станет верить другому и не пойдет с ним вместе, и думаю я, что не многие из этих людей станут обряжать своего конунга“. Выехали норманны из города и ехали тем же путем по лесу, пока не прибыли к стану. И было так, как думал Эймунд конунг, — все войско Бурицлава конунга ушло и разошлось в несогласии. И едет Эймунд конунг на просеку, а там лежало тело конунга, и никого возле него не было. Они обрядили его и приложили голову к телу, и повезли домой. О погребении его знали многие». После этого «Весь народ в стране пошел под руку Ярицлейва конунга и поклялся клятвами, и стал он конунгом над тем княжеством, которое они раньше держали вдвоем».

Однако с устранением Бурицлава проблемы остались прежними: «Прошли лето и зима, ничего не случилось, и опять не выплачивалось жалованье», — поэтому Эймунд принял решение уйти с дружиной к конунгу Вартилаву, который принял их на службу на тех же условиях. Когда Ярицлейв прислал подобно своему брату Бурицлаву «просить деревень и городов, которые лежат возле его владений, у Вартилава конунга», между ними началась война, в которой Эймунду удалось захватить в плен супругу Ярицлейва Ингигерд — сообща им удалось заключить мир между братьями. Как сообщает сага: «Было объявлено от имени Вартилава конунга, что княгиня будет устраивать мир. Она сказала Ярицлейву конунгу, что он будет держать лучшую часть Гардарики — это Хольмгард, а Вартилав — Кэнугард, другое лучшее княжество с данями и поборами; это — наполовину больше, чем у него было до сих пор. А Палтескью и область, которая сюда принадлежит, получит Эймунд конунг и будет над нею конунгом, и получит все земские поборы целиком, которые сюда принадлежат, „потому что мы не хотим, чтобы он ушел из Гардарики“. Если Эймунд конунг оставит после себя наследников, то будут они после него в том княжестве. Если же он не оставит после себя сына, то [оно] вернется к тем братьям. Эймунд конунг будет также держать у них оборону страны и во всем Гардарики, а они должны помогать ему военной силой и поддерживать его. Ярицлейв конунг будет над Гардарики. Рёгнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг (Ладогу — Д.Б.) так, как держал до сих пор.

На такой договор и раздел княжеств согласился весь народ в стране и подтвердил его. Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела. И все поехали домой по своим княжествам. Вартилав конунг прожил не дольше трех зим, заболел и умер; это был конунг, которого любили как нельзя больше. После него принял власть Ярицлейв и правил с тех пор один обоими княжествами. А Эймунд конунг правил своими и не дожил до старости. Он умер без наследников и умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа в стране, потому что не бывало в Гардарики иноземца более мудрого, чем Эймунд конунг, и пока он держал оборону страны у Ярицлейва конунга, не было нападений на Гардарики. Когда Эймунд конунг заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению Ярицлейва конунга и Ингигерд»^{389}.

Как полагают исследователи: «На основании всех этих фактических неточностей можно было бы отнести известия Эймундовой саги к вымыслу, способствовавшему возвеличиванию скандинавского героя, если бы не особая роль в истории Руси конца X — первой половины XI в. именно Полоцка, наряду с Новгородом и Киевом», — считает В. Я. Петрухин^{390}. Впрочем, это соображение не прибавляет «Эймундовой саге» исторической достоверности.

В последние десятилетия саги воспринимаются как пограничный вид средневековой историографии. «Следствием эпической природы саг является нерасчлененность, синтетичность правды в сагах. Воспоминания о действительно имевших место событиях сплавлены в сагах со сказочно-фантастическим, причем элементы исторический и фантастический в равной степени принимались за реальность». Все это создает определенные сложности в интерпретации саги, которая «не может быть отнесена ни к одному из жанров средневековой письменности» (Т. Н. Джаксон)^{391}.

Трудности возникают, как только мы пытаемся идентифицировать действующих лиц «Пряди об Эймунде» с князьями, известными по древнерусским источникам. «Большинство трудностей с идентификацией этих князей связаны с искажениями в начальной части их имен» (А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский)^{392}. Несмотря на это, можно уверенно утверждать, что под именем «конунга Ярицлейва» в саге фигурирует Ярослав Мудрый, известный под этим именем и в других скандинавских сагах. Меньше уверенности возникает при идентификации «конунга Вартилава», которого обычно отождествляют с племянником Ярослава Брячиславом Полоцким, хотя некоторые историки склонны видеть в нем Мстислава и даже Судислава Владимировичей^{393}.

Попытка отождествить с кем-то из сыновей Владимира «конунга Бурицлава» вызвала в историографии жаркие споры: в то время как одни исследователи на основании антропонимического сходства пытаются отождествить Бурицлава с князем Борисом Владимировичем, другие считают, что Бурицлав является «собирательным образом» Святополка и Болеслава Храброго. Попытки решения этой проблемы породили большое количество версий и гипотез, поэтому не будем долго интриговать читателя и попытаемся дать исчерпывающий ответ на этот вопрос.

3.2. О чем же спорят историки?

«Прядь об Эймунде» (или «Эймундова сага») известна в отечественной историографии с начала XIX в.: на ее сходство с летописями обратил внимание еще Н. М. Карамзин^{394}. Первые переводы саги на русский язык появились в 1834 г.; сразу же она стала объектом полемики, в которой приняли участие О. И. Сенковский (один из первых переводчиков и комментаторов памятника, возводивший его к устным преданиям XI в.), П. М. Строев, М. П. Погодин.

Однако вскоре дискуссия замерла. Лишь в 1926 г. А. И. Лященко предпринял сравнительный анализ «Пряди об Эймунде» с ПВЛ и установил хронологию событий, описанных в саге, датировав их 1016–1019 гг. Этой датировки придерживались Е. А. Рыдзевская, исследовавшая образ Ярослава Мудрого в древнеисландской историографии, и В. В. Мавродин, создавший первую реконструкцию войны за наследство Владимира с использованием всего корпуса русских и иностранных источников. Общей чертой для первых исследователей проблемы, относившимся к известиям «Эймундовой саги» с разной степенью критики, было то, что они видели в «конунге Бурицлаве» собирательный образ Святополка и Болеслава Храброго.

В. В. Мавродин писал: «Интересно отметить, что в Эймундовой саге Святополк именуется Бурислейфом. Нет никакого сомнения в том, что причиной этого недоразумения является то обстоятельство, что наиболее активным лицом в развертывающихся событиях, наиболее сильным и влиятельным был тесть Святополка Болеслав, и его имя („Бурислейф“) совершенно вытеснило имя Святополка, трудное норманнам для произношения, тогда как с Болеславами, Бориславами и Буриславами они часто сталкивались на Славянском Поморье и привыкли к этому имени».

Следствием подобных умозаключений явилось представление о том, что скандинавская традиция сообщает о реальных обстоятельствах гибели Святополка. «Сага подкупает правдивостью своего рассказа. Перед нами выступают типичные наемные убийцы, договаривающиеся с князем, который, не давая прямого согласия на убийство, в то же самое время развязывает руки убийцам. Летописный же рассказ полон назидательств, нравоучений и фантастических подробностей: душевные переживания Святополка, какая-то мифическая пустыня между Чехией и Польшей.

Мы не можем согласиться с тем, что в летописи о кончине Святополка приводятся только досужие измышления монаха, а сага говорит только правду, но нельзя думать, что летописным рассказом исчерпывается вопрос о смерти Святополка»^{395}.

Принципиально новый подход к проблеме был предложен в книге «Летописная статья 6523 года и ее источник» (1957), где среди прочего показана сюжетная зависимость Борисоглебского цикла от чешских легенд о св. Вацлаве-Вячеславе, послуживших агиографической моделью для «Анонимного сказания», и «Эймундовой саги». Ее автор Н. Н. Ильин скептически относился к древнерусской традиции о Борисе и Глебе, считая, что «перед нами не документальное описание исторических событий, передающее факты так, как они происходили, а тенденциозный исторический роман, где реальные события прошлого переплетаются с созданиями художественного вымысла». В то же время он отмечал: «Сага содержит много сырого исторического материала. Связь ее повествования с русскими событиями 1015–1021 гг. можно проследить на всем протяжении текста саги. Сага не всегда точно передает события и часто неверно их освещает. Как и другие, подобные ей, произведения эпоса, она сплетает вместе деятельность разных исторических лиц, собирает в одном оптическом фокусе разные исторические события, искажает их реальную перспективу. Всегда склонная преувеличивать храбрость, находчивость, ум и другие подобные качества своих героев, сага разукрашивает их деятельность наивными фантастическими подробностями, долженствующими, по понятиям среды, в которой она слагалась, оттенить их военные доблести. Но основной материал, своеобразно ею переработанный, Эймундова сага черпала из подлинной русской истории»^{396}.

В общих чертах концепция Н. Н. Ильина представляет комплекс из нескольких гипотез. Гипотеза I: после смерти Владимира находившемуся в заключении Святополку удалось захватить власть в Киеве буквально на три месяца. Гипотеза II: «сеча у Любца» (описанная в Эймундовой саге как первое сражение Ярицлейва с Бурицлавом) произошла не в 1016 г., а в 1015 г., поскольку ПВЛ в отличие от НIЛМ именно под этим годом сообщает о сборах Ярослава в поход, хотя само описание битвы помещено также под 1016 г.; потерпев поражение, Святополк бежал в Польшу и вернулся на Русь лишь в 1018 г. Гипотеза III: вместо битвы на Альте, о которой сообщает ПВЛ, между Святополком и Ярославом в 1019 г. произошло столкновение на Днепре, описание которого представлено в НIЛМ как битва у Любеча. Гипотеза IV: отказ от летописной хронологии и агиографической интерпретации образа Бориса позволяет предполагать, что в 1016–1018 гг. именно он был соперником Ярослава в борьбе за киевский стол и инициатором нашествия кочевников, о котором сообщаот «Эймундова сага» и ПВЛ под 1017 г. Гипотеза V: Борис был убит наемниками Эймунда по приказанию Ярослава летом 1018 г. — предания об этом отразились в сюжете о гибели Бурицлава (Бурислейфа) «Эймундовой саги», а позднее — в «Анонимном сказании».

Пытаясь датировать события, описанные в саге, Н. Н. Ильин первоначально принял хронологию А. И. Лященко, подчеркнув, что «обстоятельства, вызвавшие прибытие варягов в Новгород в 1015 г., ничего общего с тем, что рассказывает сага, не имеют. С другой стороны, в саге находим подробное описание, как Эймунд и его соратники помогли отбить от Киева печенегов, которых привел Бурислейф. Осада Киева печенегами — событие 6525 (1017) г., следовательно, эймундовские варяги поступили на службу к Ярославу ранее 1018 г.». Вместе с тем он отметил, что сага ничего не говорит о походе на Русь Болеслава Храброго, который в 1018 г. в битве на Буге разбил дружину Ярослава и входившие в ее состав варяжские отряды. По его мнению: «Бегство с поля боя не могло, конечно, послужить сюжетом для эпопеи, прославляющей подвиги начальника одного из этих отрядов. Поэтому повествование саги не знает о битве на Буге, но оно хорошо запомнило самое имя победителя и роль, которую он играл в событиях, отраженных эпопеей. Бурислейф саги — это Болеслав. Нападения Болеслава в Киеве ожидали начиная с 1016 г. Для борьбы с Болеславом Ярослав нанял и содержал Эймундовских варягов: именно Болеслав „требовал от конунга нескольких деревень и торгов, примыкающих к его владениям“ (очевидно, Червенские города); Болеслав же в 1017 г. двинул на Киев полчища своих старых союзников — печенегов, которых отбили Эймунд и его соратники; в 1018 г. Болеслав занял, наконец, Киев и на место Ярослава посадил Святополка. Не с этим слабым его ставленником, дважды изгонявшимся из Киева, а с лучшим полководцем своего времени, наносившим тяжкие удары империи, победоносно сражался, по саге, Эймунд, совершая чудеса храбрости. В таком аспекте эпизоды борьбы Ярослава со Святополком могли, конечно, служить сюжетом эпопеи о подвигах Эймунда. Слабый и мало заметный Святополк поглощен в саге Болеславом, утратив в образе Бурислейфа свое самостоятельное существование. Его отличительные признаки обратились в добавочные атрибуты Бурислейфа, который стал сыном Владимира, братом Ярислейфа, и вступил с последним в ожесточенную, но неудачную, благодаря Эймунду, борьбу»^{397}.

Н. Н. Ильин обратил внимание на то, что обстоятельства гибели Бориса в «Анонмном сказании» частично совпадают с обстоятельствами гибели Бурислейфа в саге, но полагал, что сага рассказывала не о смерти Святополка, а о смерти Бориса, тайно убитого накануне польско-русской войны 1018 г. по приказанию Ярослава, который в 1030-х гг. при содействии Церкви осуществил мистификацию, отразившуюся в памятниках Борисоглебского цикла, где гибель двух братьев была соединена в одно целое^{398}.

Главные выводы Н. Н. Ильина сводились к тому, что сага в основном верно передает обстоятельства, вызвавшие гибель Бориса, что подтверждается всем ходом последующих событий, завершившихся канонизацией обоих братьев; а русские предания, отрывочные и противоречивые, не знали этих обстоятельств, поэтому «Сказание» дает им искусственное объяснение, приписывая организацию убийства братьев Святополку, а выполнение — преданным последнему вышегородцам.

Между тем Н. Н. Ильин нигде не говорит, что в образе Бурицлава отразились какие-либо черты Бориса, так как подобно своим предшественникам рассматривает его как собирательный образ Святополка и Болеслава. Его конечный вывод основан только на аналогиях. Следствием этого является кардинальная переоценка политической ситуации 1015–1019 гг., когда инициатором междоусобной войны между сыновьями Владимира оказывается Ярослав — амбициозный правитель Новгорода, который сначала организовал тайное убийство соперников в борьбе за власть, а в 30-х г. XI в. при содействии Церкви осуществил мистификацию, возложив ответственность за свои действия на Святополка.

Характерной чертой концепции Н. Н. Ильина и его последователей стала тенденция к преодолению летописной хронологии, которая открыла путь длямногочисленных комбинаций. Это не в последнюю очередь обусловлено существованием в древнерусской историографической традиции различных хронологических систем. К моменту создания концепции Н. Н. Ильина была уже опубликована часть наблюдений Н. Г. Бережкова, которые мы привели выше.

Один из первых критиков концепции Ильина В. Д. Королюк путем сопоставления ПВЛ с «Хроникой» Титмара Мерзебургского пришел к выводу, что Святополк не мог быть в 1015 г. убийцей Бориса и Глеба. Но, подчеркнул исследователь: «Это не значит, конечно, что следует принять малоубедительную и основанную на интерпретации такого сложного памятника, как „Эймундова сага“, гипотезу Н. Н. Ильина, полагавшего, что убийцей Бориса и Глеба был Ярослав Владимирович. Следует иметь в виду, что скандинавские саги — это очень сложный источник, складывавшийся на протяжении длительного времени, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции событий политической истории слишком рискованно. Если связывать гибель этих сыновей Владимира с именем Святополка, то следует думать, что убийство их произошло гораздо позже, когда Святополк мог укрепиться с помощью Болеслава Храброго на киевском столе, т. е. в 1018–1019 гг.».

В. Д. Королюк допускал, что «появление двух летописных статей о столкновениях Ярослава и Святополка следует считать результатом сознательного редактирования летописного текста, предпринятого для согласования летописных известий с данными „Жития“ Бориса и Глеба, изображавших Святополка убийцей своих братьев. Неслучайно, местом битвы 1019 г. оказалась река Альта, где согласно „Житию“ погиб Борис. Именно на месте гибели мученика должен был отомстить Ярослав за его смерть. Поэтому же рассказ о действительно имевшем место сражении между Ярославом и Святополком оказался помещенным под 1016 г., так как только таким образом летописец мог наиболее убедительно доказать, что в 1015 г., когда погибли Борис и Глеб, киевским князем и их убийцей был Святополк». Таким образом, по В. Д. Королюку, в битве у Любеча «решалась судьба не Ярослава и Святополка, а Ярослава и какого-то иного его соперника на Руси»^{399}, хотя столь абстрактная аргументация делает подобную точку зрения уязвимой.

Несмотря на слабые места концепции Ильина, она была взята на вооружение, подвергшись незначительным модификациям в ряде научных и популярных работ, хотя вопрос о том, следует ли считать мифотворцем Н. Н. Ильина или киевского князя Ярослава, остается открытым.

Академик В. Л. Янин попытался решить проблему путем применения принципа криминалистики — «отыскивая виновника, ищи того, кому преступление выгодно». А политическая ситуация 1015–1019 гг. сложилась благополучно только для одного участника событий князя Ярослава Владимировича, ставшего «самовластцем Русской земли»: «Его назвали Мудрым, и поколения читателей летописи поражались его благочестию. Больше всего он лелеял память о своих невинно загубленных братьях. Именно Ярославу приписывают инициативу причисления их к лику святых в 1021 году. Первые русские святые стали необычайно популярны на Руси. В их честь нарекали княжичей. Им строили белокаменные церкви. Рукой Глеба благословляли князей. Оплакивая братьев, люди воздавали хвалу мудрому Ярославу». Поэтому, задаваясь вопросом, выгодно ли было устранение Бориса Ярославу, историк полагал, что на него ответила вся судьба «самовластца XI века». Вместе с тем ученый подчеркивал, что «свидетельские показания» источников дают возможность предположить, что не только Ярослав, но и Святополк замарал свои руки в крови: «Если один виноват в смерти Глеба, то за смерть Бориса, как будто, должен ответить другой. Но гибель Святополка открыла для Ярослава блестящую возможность: свалить все на фактического „соучастника“, ставшего навсегда „Окаянным“»^{400}.

А. С. Хорошев представил события 1015 г. как следствие борьбы междукняжеских коалиций, в которой Святополк и Борис противостояли Глебу и Ярославу. «Стремление изолировать Святополка от дружины Бориса и ослабить Киев могло толкнуть Ярослава, находившегося с дружиной в августе 1015 г. вблизи столицы, на убийство Бориса. Выбор исполнителей не представлял труда. Варягам и до того поручались дела, сомнительные с точки зрения морали. Так, например, они убили брата Владимира, Ярополка. Сага рисует Ярослава хитрецом, способным в душе на братоубийство и склонным сложить ответственность за него на других. Характеристика эта противоречит традиционному образу благочестивого и просвещенного правдолюбца, но сближается с насмешливой пренебрежительностью к князю со стороны киевской дружины. Ярослав устраняет ростовского князя и добивается победы над Святополком»^{401}.

Согласно гипотезе А. Б. Головко, основанной на буквальной интерпретации сообщения Титмара о бегстве Святополка в Польшу после смерти Владимира, в 1015–1017 гг. за власть в Киеве боролись его вероятный преемник Борис и Ярослав. При содействии Болеслава Храброго Борис заручился поддержкой печенегов и «навел» их на Киев. После того как в 1017 г. он был убит варягами, польский князь выдвинул запасного кандидата на киевский стол — своего зятя Святополка, которого поддержали приверженцы Бориса в Киеве, вследствие чего стало возможным его утверждение на киевском столе в 1018 г.^{402}.

Подобные гипотетические реконструкции на удивление быстро превратились в полноценные исторические факты, которые позволили некоторым из исследователей утверждать примерно следующее: «Как выясняется сегодня путем довольно сложных сопоставлений и сравнений древнерусских источников с иностранными (сагами, хрониками и т. д.), Святополк Окаянный не убивал ни Бориса, ни Глеба; а совершил это убийство (по крайней мере, Бориса) сам Ярослав Мудрый». Особо отмечается тот факт, что «подобное изучение исторического прошлого чрезвычайно полезно, но необходимо помнить, что для людей русского средневековья, воспитанных на христианских идеях сказаний, которые традиционно описывали трагедию князей „страстотерпцев“, убийство совершил именно Святополк, и притом князья Борис и Глеб вели себя так, как и описано в сказаниях. То, чего не было в „действительности“, как раз было „на самом деле“. Более того, на идеальных примерах князей, погибших, но не совершивших греха клятвопреступления, оставшихся по-христиански верными, воспитывались поколения князей всего русского средневековья…» (A. Л. Юрганов)^{403}.

Следует отметить, что авторы всех вышеперечисленных точек зрения в своих рассуждениях просто отдают приоритет одной литературной традиции над другой, нисколько не задумываясь о том, насколько субъективным может быть в каждой из них отражение реальных событий. Поэтому не приходится удивляться тому, что предположение, высказанное Н. Н. Ильиным, в последнее время все чаще воспринимается как аксиома, хотя тождество «конунга Бурицлава» из «Пряди об Эймунде» с князем Борисом русских летописей представляется и возможным, и спорным. А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский полагают, что «если допустить вслед за целым рядом исследователей, что под именем Бурицлав (Burizlafr) скрывается Борис Владимирович, то оказывается, что скандинавы сообщают элементом — слав даже те княжеские антропонимы, которые на русской почве изначально его не содержат»^{404}.

Часть историков по-прежнему видит в «конунге Бурицлаве» (Бурицлейве) собирательный образ. «Отождествление Бурицлейва со Святополком не требует никакого насилия над текстами саг или летописей. Чтобы превратить его в Бориса, приходится полностью менять порядок известий. Любечская битва, описанная в Древнейшем своде и в „Пряди“ первой, перемещается из 1016 г. в 1019 г., а убийство Бориса — в 1017 г.», — считает Н. И. Милютенко.

Вместе с тем, со ссылкой на европейскую средневековую историографию, она подчеркивает, что для почитателей Бориса и Глеба не имело принципиального значения, кто именно из старших братьев приказал их убить: «Даже если бы Борис и Глеб оказали во главе своих дружин вооруженное сопротивление, они бы все равно в восприятии современников были жертвами преступления, увенчанными мученическими венцами. Св. Олаф Норвежский погиб в бою, св. Вячеслав Чешский дрался со своим братом-противником. Если у сыновей Ярослава теоретически была возможность за неясностью обстоятельств свалить вину на Святополка, то сын Болеслава Жестокого такого сделать не мог. Его отец собственноручно убивал брата в присутствии шести-восьми свидетелей. Тем не менее, в правление Болеслава II, своего племянника и сына своего убийцы, св. Вячеслав был канонизован»^{405}.

Существуют и компромиссные мнения. В. Я. Петрухин, комментируя сообщение византийской хроники Иоанна Скилицы под 1036 г. о смерти двух русских «архонтов», пишет: «Учитывая те подозрения, которые множатся в историографии в связи с усобицами 1015–1019 гг., реконструируемый путь Ярослава к единовластию приобретает все более криминальный характер»^{406}. Однако это отнюдь не мешает ему считать, что «подозрения в отношении Ярослава (в частности, основанные на прямолинейном толковании сюжета Эймундовой саги) не вполне основательны», а «предположение о кощунственном поведении не только самого Ярослава, но и агиографов, свидетельствующих о почитании им убитых братьев, представляется чрезмерным»^{407}. Таким образом, с одной стороны, допускается возможность насильственного устранения соперников Ярослава в 1036 г., и в то же время отрицается его гипотетическая причастность к гибели Бориса и Глеба двумя десятилетиями ранее.

Попробуем немного порассуждать на эту тему. Если отождествить «конунга Бурицлава» исландской саги с князем Борисом Владимировичем, известным по памятникам Борисоглебского цикла, то их «этикет поведения» окажется диаметрально противоположным. Так, в агиографически стилизованной историографии Древней Руси Борис предстает скорее подвижником, стремящимся избежать «мирских сует», чем властолюбивым правителем из «Пряди об Эймунде», требующим от своего брата «волостей и городов», которые «пригодятся ему для поборов». Скорее всего, это связано не с характерными чертами личности Бориса (о которых в действительности мы никогда не узнаем), а с жанровой спецификой литературных традиций.

Оговоримся сразу: у нас нет объективных предпосылок для того, чтобы отдавать предпочтение одной из них. Однако, продолжив сопоставление, нельзя не заметить, что Бурицлав скандинавской саги — это Святополк русских летописей! Если, подобно сторонникам концепции Н. Н. Ильина, видеть в Бурицлаве князя Бориса Владимировича, то на него надо «списать» все грехи «окаянного» Святополка. Для этого (с учетом последних достижений историографии) придется предложить следующий «сценарий» развития событий: Борис, унаследовав киевский «стол» в результате реформы престолонаследия, осуществленной Владимиром, и стремясь к дальнейшему расширению своей власти, с одной стороны, углубил начавшийся конфликт с Новгородом, а с другой — позаботился об устранении как своего родного брата (и вероятного соправителя) Глеба, так и сводного брата Святослава (ибо летописная датировка их гибели обычно сомнению не подвергается), в то время как старший из возможных наследников Владимира, опальный Святополк, которому инкриминируются эти преступления в древнерусской традиции, находился сначала в заключении, а затем в бегах.

Как ни кощунственно это звучит, в данном случае «святой» являлся бы «братоубийцей», и его устранение Ярославом с теоретической точки зрения было бы оправданно. Однако подобная перспектива делала бессмысленным создание вокруг потенциального инициатора династического конфликта мученического ореола — неважно, было ли это делом самого Ярослава или его преемников, — поскольку Борисоглебский культ должен был предотвращать повторение аналогичных эксцессов в княжеском роду. Тем более не было необходимости «списывать» все убийства на Святополка. «Почему сыновьям Ярослава в 1072 г. пришло в голову одного из врагов своего отца причислить к лику святых, а второго объявить его убийцей, никто не объясняет. Если Святополка в июле 1015 г. уже не было в Киеве, а война с Борисом затянулась до 1017 г., то, во-первых, не было смысла выставлять его невинной жертвой, а во-вторых, его убийство было бы проще отнести ко времени после битвы на Буге в 1018 г., когда Святополк заведомо находился у власти» (Н. И. Милютенко)^{408}. Таким образом, реконструкция подобного рода с идеологической точки зрения в корне противоречит одной из фундаментальных основ древнерусской культуры.

Одно из наиболее уязвимых мест «Пряди об Эймунде» как исторического источника является датировка описанных в ней событий. В ней нет дат, поэтому установить точное их время можно лишь на основании внутренних указаний текста, сопоставленных с другими источниками: ПВЛ, «Кругом земным» и хронологически зависимыми от него исландскими анналами. Внутренними указаниями «Пряди об Эймунде» являются: сообщение об объединении Норвегии Олавом Харальдсоном (которое позволяет определить дату изгнания Эймунда), свидетельство о том, что к моменту появления Эймунда на Руси Ярослав был женат на Ингигерд, рассказ о войне между Киевом и Полоцком: эти события, упоминаемые «Прядью», являются отправной точкой для построения ее хронологической координаты.

Как говорилось выше, во второй четверти XX в. господствовала тенденция к корреляции хронологии «Пряди» с хронологией ПВЛ, вследствие чего первые исследователи полагали, что «Эймундова сага» рассказывает о событиях 1016–1021 гг. После появления концепции Н. Н. Ильина распространилось мнение, что сага повествует о событиях 1015–1021 гг. Однако, если допустить, что заключительные события саги в общих чертах напоминают летописный рассказ о разделе власти между Ярославом и Мстиславом Тмутороканским, можно относить описанные в ней события к 1015–1026 гг. Ситуация осложняется существованием нескольких датировок как объединения Норвегии (между 1014–1016 гг.), так и женитьбы Ярослава на Ингигерд (между 1014–1016 и 1019–1020 гг.).

Последователи Н. Н. Ильина, как правило, выступают за ранние датировки, в то время как «традиционалисты» настаивают на поздних датах. Ключевым в этом «хронологическом треугольнике» является вопрос о том, когда именно дружина Эймунда прибыла на Русь. Как известно, в войне за наследство Владимира Святополк и Мстислав пользовались поддержкой степных кочевников, тогда как скандинавы были постоянными партнерами Ярослава Мудрого. Вследствие этого в начале его политической деятельности регулярно происходили «призвания варягов». Если верить ПВЛ, первое из них имело место в 1014 г. накануне смерти Владимира, хотя, учитывая сюжетную общность статей 1014 и 1015 гг., оно произошло, вероятно, в конце весны или начале лета 1015 г. Поскольку «Прядь» свидетельствует о том, что в момент смерти Владимира Эймунд все еще находился в Норвегии, значит, попасть на Русь он мог не ранее осени 1015 г. — возможно, уже после того, как восставшие новгородцы перебили ранее прибывших варягов «на Поромоне дворе».

Тем более нет достаточных оснований, чтобы отождествлять отряд Эймунда с тем скандинавским контингентом, с помощью которого Ярослав надеялся обороняться от своего отца: не только потому, что его дружина насчитывала всего 600 человек, хотя даже после трагедии на «на Поромоне дворе» он, по свидетельству НIЛМ, сумел выставить против Святополка 1000 варягов, но и потому, что скандинавские саги упоминают о присутствии в это время на Руси по крайней мере двух крупных варяжских отрядов — шведского ярла Рёгнвальда Ульвссона, родственника княгини Ингигерд, и норвежского ярла Свейна Хаконарсона, ставшего еще одной жертвой репрессивной политики Олава Харальдсона^{409}, а значит, наемный контингент мог быть сформирован в несколько этапов.

Некоторые исследователи вообще сомневались в том, что варяги играли сколько-нибудь значимую для новгородского князя роль в войне за «киевское наследство». Как считал, например, В. Т. Пашуто: «Новая вспышка борьбы за власть над Киевом при Ярославе Мудром сопровождалась непродолжительным возрождением роли норманского корпуса в Новгороде. Но и здесь вновь видна его подчиненная роль; стоило варягам вступить в конфликт с местной знатью (своевольно задеть честь „мужатых жен“), как все они были перебиты, видимо, в их гриднице — на Паромоновом дворе. Хотя Ярослав Владимирович и снес головы самовольным новгородцам, но все же в поход на юг (1015 г.) он выступил, имея рать, где новгородцев было 3000, а варягов только 1000»^{410}.

Существует гипотеза, согласно которой Эймунд с дружиной появился на Руси лишь в 1018 г., когда Ярослав вновь призвал в Новгород варягов после поражения на Буге. В данном случае центр тяжести приходится на датировку брака Ярослава и Ингигерд, которая на основании хронологии исландских анналов и последовательности событий, описанных в «Круге Земном», относится к февралю 1019 г.^{411} В последнее время получило распространение мнение о том, что это был второй брак Ярослава, так как предполагается, что первая его жена (отождествляемая с княгиней Анной, погребенной в некрополе новгородского Софийского собора) была захвачена в плен при взятии Киева в 1018 г. (о чем сообщает Титмар Мерзебургский) и умерла во время переговоров о ее освобождении (А. В. Назаренко)^{412}. Таким образом, Эймунд находился на службе Ярослава либо в 1015–1018, либо в 1018–1021 гг., однако и в том и в другом случае он вряд ли мог быть убийцей Бориса, если принимать во внимание, что гибель его относится древнерусской традицией к 24 июля 1015 г.

3.3 Между эпосом и историей. «Образ правителя» как стереотип средневекового историописания

Противники концепции Н. Н. Ильина, как правило, упрекают ее в некритическом отношении к «сырому материалу» «Эймундовой саги», рассматривая ее прежде всего как литературное произведение.

Крупнейший скандинавист современности А. Я. Гуревич, рассуждая об исторической достоверности саг, писал: «При сравнении с дидактической и откровенно тенденциозной литературой Средневековья саги с присущим им стилем повествования кажутся мыслимым пределом сдержанности и беспристрастности». В то же время критерием достоверности было соответствие описанного в саге факта коллективному мировоззрению: «Индивидуальное сознание, как правило, не обладало такой суверенностью, чтобы противопоставить свою особую точку зрения мнению социума, и истинным были склонны счесть то, что отвечало потребностям и идеям группы. Интеграция в группу была столь сильной, что индивид принимал за истинные и отвечающие действительности только те факты и нормы, которые выражали коллективные представления»^{413}. И в этом, по его мнению, заключалась объективность саговой традиции.

Современные исследователи-скандинависты выделяют в саге три «этикетных» уровня, связанных с этикетом миропорядка, этикетом поведения героев, словесным этикетом, определяющим внешнее оформление литературных формул. Этим обусловлена характеристика действующих лиц саги, направленная на возвеличение главного героя и потому не вполне достоверная^{414}. Мы находим в «Пряди» «обилие мотивов и эпизодов, вызванных к жизни стереотипом образа скандинава-наемника», поэтому интерпретация содержащихся в ней фактов невозможна вне широкого сагового контекста. В скандинавской традиции идеализация образа викинга достигается путем гиперболизации личности, противопоставленной его окружению, который и был использован «Прядью», наделившей Ярослава недостатками, прямо противоположными достоинствам Эймунда (решительность — слабоволие, твердость — непоследовательность, отвага — осторожность, щедрость — скупость и др.). Неудивительно, что в сагах его образ «оказывается резко противоречащим действительности при сопоставлении с древнерусскими источниками», и даже если «Ярослав действительно обладал какими-то из приписываемых ему сагой негативных качеств, на что как будто указывают некоторые его поступки, упомянутые летописями, то сага подчеркивает и гиперболизирует их». С другой стороны, здесь же присутствуют описания ситуаций, в которых Ярослав действует не в соответствии с заданными ему качествами, что, «возможно, отражает реальные черты его характера». В то же время подчеркивается, что «Прядь» в целом отличается очевидной тенденциозностью: «Уже в ранних устных рассказах участников отряда Эймунда (на основе которых, безусловно, и сложилась сага) неизбежно смещались акценты: скандинавских воинов интересовали не столько события на Руси, сколько их собственная деятельность и удачливость Эймунда, позволившая им „с богатством и славой“ вернуться на родину. Отсюда проистекали и естественное внимание к одним событиям и игнорирование других — вне зависимости от их объективного значения, и преувеличение своей и Эймунда роли в этих событиях, и другие неточности в передаче истинного хода событий» (Г. В. Глазырина, Т. Н. Джаксон, Е. А. Мельникова)^{415}.

Безусловно, при анализе саг следует принимать во внимание «не только их фольклорно-эпическую природу, но и непреодолимую дистанцию между устной и письменной традицией». Поскольку «Прядь об Эймунде» была записана лишь в XIII в., а до этого передавалась в устной традиции, это памятник позднего происхождения, зафиксировавший факты, представлявшиеся скальду тех дней, без гарантии того, что именно такими они были первоначально. Недавно была высказана гипотеза о том, что сюжет «Пряди об Эймунде» претерпел в процессе своего бытования по крайней мере два этапа изменений, вследствие чего исторические характеристики действующих лиц были сведены к стандартной литературной оппозиции «свой — чужой», «хороший — плохой», в которой Эймунд соответствует стереотипу «хорошего» правителя, противопоставленного с одной стороны, Олаву Харальдсону (к которому скандинавская историография в целом относилась с пиететом), а с другой — Ярицлейву, «чужому» конунгу, наделенному отрицательными для скандинава чертами правителя (Е. К. Блохин)^{416}. Таким образом, в историографии сложилось представление о том, что «Эймундовасага» представляет комплекс фольклорных мотивов, что, по мнению некоторых исследователей, является достаточным основанием для того, чтобы «исключить „Прядь об Эймунде“ из источников с решающим голосом», при реконструкции династического конфликта 1015–1019 гг., так как «по своему содержанию она является не исторической сагой, а чисто литературным произведением» (А. В. Назаренко)^{417}.

Основу «Пряди об Эймунде» составляет мотив о трех братьях-правителях, представляющий один из универсальных средневековых стереотипов историописания, восходящих к архаичной фольклорной традиции (В. Я. Петрухин)^{418}, по которым конструировалась «текстуальная реальность» источника: ее проявления можно наблюдать и в ПВЛ, и в «Хронике» Титмара Мерзебургского, и у византийского хрониста Иоанна Скилицы. Надо думать, что в христианской Европе этот стереотип восходил к библейскому преданию о разделе земли между сыновьями Ноя, по которому строились описания исторических территориальных разделов. В соответствии с этим стереотипом существование трех наследников Владимира признается всеми источниками, но синтетическая их интерпретация оставляет широкое пространство для моделирования инвариантных реконструкций с участием разных действующих лиц.

Обратим внимание на другие «литературные штампы», свойственные «Пряди об Эймунде». Это не только традиционный «переселенческий» мотив, заставляющий отправляться в странствие главного героя (В. Я. Петрухин), но и мотив конструирования междоусобиц, в которых участвует главный герой, моделирующихся в соответствии со средневековыми представлениями о власти, собственности, чести правителя. Как правило, причина междоусобий — это борьба за «территориальную юрисдикцию», то есть право взимания дани с земель, за которое боролся Эймунд в «Саге об Ингваре Путешественнике» и которая послужила в «Пряди об Эймунде» причиной войны сначала между Бурицлавом и Ярицлейвом, а затем между Ярицлейвом и Вартилавом.

Это не только одно из общих мест средневековой историографии, но и своеобразный критерий оценки правителя, что, собственно, и объясняет тот факт, что в скандинавских, латинских и древнерусских памятниках в качестве причины междукняжеской войны 1015–1019 гг. везде фигурирует стремление к единовластию. Поскольку эта информация зафиксирована различными культурно-историческими традициями, она отражает объективную политическую закономерность, учитывая, что аналогичные явления, согласно Титмару Мерзебургскому и Козьме Пражскому, на рубеже X и XI вв. имели место в Польше и Чехии или, например, в Скандинавии, где, по свидетельству той же «Пряди об Эймунде», всюду говорилось, что О лав Харальдсон отнял власть у девяти местных конунгов. Таким образом, для составителя «Пряди» так же как и для древнерусского летописца, знавшего о междоусобии Святославичей в X в., борьба, разыгравшаяся летом 1015 г. за право обладания наследством Владимира, ничего экстраординарного не представляла, и лишь позднее в летописной и агиографической традиции ей была придана негативная тенденция.

Другое дело, как в Скандинавии и на Руси относились к феномену братоубийства. У скандинавов, где дольше сохранялось влияние архаических традиций, убийство брата-соперника даже в XII в. не подрывало легитимности правителя. Косвенным доказательством этого утверждения может служить рассказ об убийстве в 1136 г. норвежского конунга Харальда Гилликриста Сигурдом С л емби дьяконом, священником из Исландии, зафиксированный в крупнейшем своде исландских «королевских саг» — «Круге земном», составление которого приписывается исландскому аристократу XIII столетия Снорри Стурлусону.

Хотя здесь не идет речь о борьбе кровных родственников, следует обратить внимание на тот факт, что обоим в разное время с помощью «Божьего суда» удалось доказать свое происхождение от конунга Магнуса Голоногого, а следовательно, их родство не могло подвергаться сомнению и даже было зафиксировано в висах (песнях) скальдов, что являлось для исландцев самым надежным способом фиксации исторической истины^{419}. Убийство названного брата не помешало Сигурду, объявленному вне закона, добиться своего провозглашения конунгом Северной Норвегии.

Поскольку Харальд не хотел признавать исландского священника своим братом, Сигурд сначала был вынужден скрываться от людей конунга, затем вошел в доверие к некоторым из его приближенных и в день св. Люции (13 декабря 1136 г.) организовал убийство Харальда.

Как рассказывает «Сага о сыновьях Магнусе Слепом и Харальде Гилли»: «Сигурд Слембидьякон и несколько людей с ним пришли к тому покою, где спал конунг. Они взломали дверь и ворвались в покой с обнаженными мечами. Ивар сын Кольбейна первым нанес удар Харальду конунгу. А конунг лег спать пьяным и спал крепко. Он проснулся только когда его стали разить…» Когда Харальд скончался, Сигурд «…велел позвать людей, которые обещали примкнуть к нему, если ему удастся лишить Харальда конунга жизни. Сигурд пошел к лодке, люди его сели на весла, и они поплыли к заливу под конунговы палаты. Уже начинало светать.

Сигурд встал и обратился к тем, кто стоял на конунговой пристани. Он объявил, что убил Харальда конунга, и потребовал, чтобы они примкнули к нему и провозгласили его конунгом, как ему подобает по рождению. На пристань сбежалось много народу из конунговых палат. Все они как один человек отвечали, что никогда этого не будет, чтобы они подчинились и служили убийце своего брата:

— А если он не был твоим братом, тогда ты не конунг по рождению.

Они бряцали оружием и объявили Сигурда и его людей вне закона. Протрубили в конунгову трубу и созвали всех лендрманнов и дружинников. Тут Сигурд и его люди увидели, что им остается лишь уходить.

Сигурд отправился в северный Хёрдаланд и созвал там бондов на тинг. Они подчинились ему и провозгласили его конунгом. Затем он направился в Согн и созвал там бондов на тинг. Там он тоже был провозглашен конунгом. Затем он отправился на север во Фьорды. Его там хорошо приняли. Ивар сын Ингимунда говорит так:

Взвели на престол
Сына Магнуса
Хёрды и согнцы
Следом за Харальдом.

Рати на тинге,
Как некогда брату,
Княжьему сыну
Клятвы давали»^{420}.

«Сага о сыновьях Харальда Гилли» рассказывает еще об одной междоусобной войне, в которой люди конунга Инги убили его сводного брата и соправителя Эйстейна (1157 г.): «…когда после смерти Сигурда конунга (одного из сыновей Харальда Гилли Сигурда Рота. — Д.Б.) прошло два года, конунги двинули друг против друга войска, Инги с востока страны — у него было восемьдесят кораблей, — а Эйстейи с севера — у него было сорок пять кораблей. У Эйстейна был большой дракон, построенный для конунга Эйстейна сына Магнуса. У обоих было хорошее и большое войско. Инги конунг стоял со своими кораблями к югу от острова Мостр, а Эйстейн конунг — немного севернее, в Грёнингасунде. Эйстейн послал на юг к Инги молодого Аслака сына Иона и Арни Стурлу сына Сэбьёрна. У них был один корабль. Но когда люди Инги увидели их, они напали на них, перебили много их людей и захватили корабль со всем, что на нем было, и все их пожитки. Аслаку и Арни удалось бежать на берег, и они отправились к Эйстейну конунгу и рассказали, как Инги конунг встретил их.

Эйстейн конунг созвал тогда домашний тинг и рассказал людям, как люди Инги нарушили мир, и просил своих воинов следовать за ним:

— Ибо у нас такое большое и хорошее войско, что я ни в коем случае не обращусь в бегство, если только вы будете следовать за мной.

Но его речь не встретила одобрения. Халлькель Сутулый был там, но оба его сына, Симун и Йон, были у Инги. И Халлькель сказал тогда и громко, что многие слышали:

— Пусть твои сундуки с золотом следуют за тобой и защищают твою страну.

Следующей ночью они уплыли потихоньку на многих кораблях, некоторые, чтобы присоединиться к Инги конунгу, другие — в Бьёргюн, еще другие — во фьорды. Утром, когда рассвело, конунг оставался один с десятью кораблями. Он тогда решил бросить большого дракона, ибо тот был слишком тяжел на плаву, и некоторые другие корабли, и они сильно порубили дракона, а также бочонки с пивом, и все, что они не могли с собой взять, они уничтожили. Эйстейн конунг перешел на корабль Эйндриди сына Иона Жирный Нос, и они поплыли на север, вошли в Согн и оттуда отправились сухим путем в Вик.

Инги конунг поплыл на восток в Вик по морю. А к востоку от Фольда расположился Эйстейн, и было у него почти двенадцать сотен людей. Но увидев корабли Инги конунга, они решили, что у них недостаточно войска, чтобы ему противостоять, и они бежали в лес. Они бежали кто куда, так что при конунге остался только один человек.

Люди конунга Инги узнали, где Эйстейн и что люди его разбежались. Они отправились искать его. Симун Ножны встретил его в то время, как тот выходил из кустарника. Симун приветствовал его:

— Привет тебе, господин! — говорит он. Конунг отвечает:

— Наверно, ты считаешь, что теперь ты мой господин.

— Похоже на то, — говорит Симун.

Конунг стал просить, чтобы тот помог ему бежать, и сказал:

— Тебе бы это подобало. Ведь мы долго были друзьями, хотя сейчас дело обстоит иначе.

Симун сказал, что ничего такого не будет. Конунг попросил, чтобы ему дали выслушать мессу. Эту просьбу его уважили. Затем он лег ничком, расставил руки и попросил, чтобы его зарубили ударом накрест между лопаток. Он сказал, что теперь будет видно, выдержит ли он испытание железом, которого требовали друзья Инги. Тут Симун велел тому, кто должен был нанести смертельный удар, делать свое дело. Довольно, как он сказал, конунгу пресмыкаться в вереске. И его зарубили, и все нашли, что он мужественно встретил смерть. Его тело перенесли в Форс и положили на ночь к югу от церкви на пригорке.

Эйстейн конунг был погребен в церкви в Форсе. Его могила находится в середине церковного пола, и на нее положена подстилка. Люди считают его святым. Там, где он был зарублен и где его кровь пролилась на землю, забил родник; а другой родник забил там, где его тело пролежало ночь. Многие люди считают, что вода из этих родников исцелила их.

Люди из Вика рассказывают, что на могиле Эйстейна произошло много чудес до того, как его враги вылили па нее варево из собаки. Симуна Ножны очень не любили из-за его поступка, и все его осуждали. Но рассказывают, что, когда Эйстейн конунг был схвачен, Симун послал человека к Инги конунгу, а тот сказал, что не хочет, чтобы Эйстейн показывался ему на глаза…»^{421}.

Нельзя не обратить внимание на тот факт, что в этом рассказе уже начинает формироваться стереотип «правителя-мученика», подобного Борису и Глебу, который получил развитие в скандинавской историографии под влиянием культа св. Олава.

Хотя эти династические «разборки» среди потомков Харальда Прекрасноволосого, несомненно, имеют свою специфику, следует отметить, что политические убийства 1137 и 1157 гг. не воспринимались исландской традицией в качестве социальных или моральных эксцессов.

Возвращаясь к основной теме исследования, отметим, что «Прядь» называет убийство Бурицлава «великим событием» и «смелым делом», служащим прославлению Эймунда. Само описание убийства также представляет собой комбинацию фольклорных мотивов, которые являются универсальными для раннесредневековой историографии и имеют многочисленные сюжетные параллели. «Убийство при помощи согнутого дерева (деревьев) — мотив, восходящий к античности. Применительно к событиям на Руси он встречается у Саксона Грамматика и у Льва Диакона (смерть князя Игоря)»^{422}. Недавно было высказано предположение, что описание гибели Бурицлава восходит к сюжету о легендарном скандинавском конунге Агни в «Саге об Инглингах», удавленном во время ночлега в лесу с помощью веревки, один конец которой был привязан к дереву, а другой — к золотой гривне на шее конунга (С. М. Михеев)^{423}.

К числу аналогичных мотивов относится и сюжет с демонстрацией отрубленной головы Бурицлава Ярицлейву, параллели к которому выявлены в «Саге о Харальде Суровом Правителе», входящей в состав «Круга земного» Снорри Стурлусона Как рассказывает Снорри: «Асмундом звали человека, о котором рассказывали, что он сын сестры Свейна конунга (датского короля Свена Эстридсена. — Д.Б.) и его воспитанник. Асмунд был очень искусен и красив. Конунг очень его любил. Но когда Асмунд подрос, он стал заносчивым и буйным. Конунгу это не нравилось. От отпустил его прочь и пожаловал ему богатый лен, так чтобы он мог содержать себя и своих людей.

Как только Асмунд получил богатство от конунга, к нему собралось большое войско. Ему стало не хватать пожалованного конунгом имущества для своего содержания, и тогда он захватил много других богатств, которые принадлежали конунгу. Когда же конунг узнал об этом, он призвал к себе Асмунда. И при встрече их конунг говорит, что Асмунд должен быть в его дружине, а собственного войска не должен иметь, и Асмунд подчинился конунгу. Однако после того как Асмунд провел с конунгом немного времени, ему не понравилось там, и он однажды ночью убежал и возвратился к своим товарищам, и стал чинить еще больше зла, чем прежде. Когда же конунг ездил по стране и приблизился к тому месту, где находился Асмунд, он послал войско захватить Асмунда. Затем конунг приказал заковать его в железо и держать его так некоторое время, надеясь, что тот утихомирится. Но как только Асмунда освободили от оков, он тотчас же убежал и собрал своих людей и боевые корабли. Он начал воевать и за пределами страны и внутри страны и учинил огромное разорение, убил много народу и повсюду грабил. А те люди, которые страдали от этих бесчинств, пришли к конунгу и жаловались на причиненный им ущерб. Он отвечает:

— Почему вы говорите об этом мне? Почему не идете к Хакону сыну Ивара? Он ведь мною назначен защитником страны и должен поэтому охранять бондов и защищать их от викингов. Мне говорили, что Хакон смелый и мужественный человек, но теперь, думается мне, он старается избежать всего, что кажется ему опасным.

Эти слова конунга передали Хакону, многое прибавив. Тогда Хакон отплыл со своим войском на поиски Асмунда. Их корабли встретились. Хакон тотчас вступил в бой. И был это жестокий и жаркий бой. Хакон взошел на корабль Асмунда и очистил его от бойцов. И так вышло, что они вступили с Асмунд ом в рукопашный бой, нанося друг другу удары. Тут пал Асмунд. Хакон отрубил ему голову. Затем Хакон поспешил к Свейну конунгу и прибыл к нему в то время, когда конунг сидел за столом. Хакон подошел к столу, положил голову Асмунда перед конунгом и спросил, узнает ли он ее. Конунг не отвечал, но густо покраснел. Затем Хакон удалился. Немного погодя конунг послал к нему своих людей и отпустил его прочь.

— Скажите ему, что я не намерен причинять ему никакого зла, но я не могу поручиться за всех моих сородичей». Поскольку этот сюжет содержит сюжетные совпадения с «Прядью об Эймунде» (демонстрация головы Бурицлейва Ярицлейву), исследователи не исключают, что этот эпизод в «Пряди» строился по образцу «Саги о Харальде Суровом Правителе» с использованием ее топики и фразеологии^{424}.

Однако «Прядь об Эймунде» порицает Ярослава отнюдь не за пособничество в убийстве брата, а за скупость, которая становится причиной постоянных конфликтов с наемниками, которые «не хотят трудиться за одну только пищу» и требуют выплаты полагающегося им жалованья из захваченных конунгом богатств. Как отмечал А. Я. Гуревич, исследовавший «идеал государя» в «Круге земном»: «Щедрость — одно из самых главных качеств вождя, привлекавшее к нему дружинников». В справедливости этого утверждения можно убедиться, обратившись к «Саге об Инглингах», где рассказывается о легендарном норвежском конунге Хальвдане, люди которого «получали столько золотых монет, сколько у других конунгов люди получают серебряных, но жили впроголодь. Он был очень воинственен, часто ходил в викингские походы и добывал богатство».

Скандинавская традиция создает различные типы «скупых» конунгов: еще об одном легендарном персонаже, шведском конунге Хуглейке Альвссоне, говорится: «Хуглейк конунг не был воинственен. Он любил мирно сидеть дома. Он был очень богат, но скуп». Итак, перед нами два типа «скупого конунга»: «Прядь об Эймунде» относит Ярослава ко второму из них: не скупящийся на пиры и постройки, он тем не менее жаден к деньгам. Именно это отрицательное в понимании скандинавов качество должно было подчеркнуть его недальновидность, отсутствие мудрости^{425}.

Именно в этом ключе необходимо подходить к оценке сообщения «Пряди», относящей убийство Бурицлава к числу заслуг Эймунда и порицанию Ярицлейва. Князь порицается здесь не за преступление, приписываемое в летописях Святополку Окаянному и противоречащее христианским канонам (приведенные выше примеры убеждают нас в том, что скандинавская традиция отнюдь не рассматривала его как таковое), а за нерешительность и недовольство «поспешно сделанным делом», хотя и отвечающим его интересам, — то есть демонстрацию качеств, противоречащих «идеальному типу» конунга.

Подобно памятникам Борисоглебского цикла, «Прядь об Эймунде» обладает ярко выраженной «культурной субъективностью», однако есть основания полагать, что среди литературных «штампов» она скрывает реальные исторические факты, — например, упоминание о ранении, полученном Ярославом во время битвы с кочевниками, которое могло иметь место во время осады Киева печенегами, упоминаемой в Новгородской IV и Софийской I летописях под 1017 г., а также в «Хронике» Титмара Мерзебургского^{426}.

Как показало анатомическое исследование останков Ярослава Д. Г. Рохлиным и В. В. Гинзбургом, примерно в возрасте 40 лет он получил перелом голени, осложнивший врожденную хромоту, которой, по свидетельству летописей, попрекали его противники. По мнению некоторых историков, физической патологией Ярослава были обусловлены негативные черты его характера, зафиксированные в скандинавских сагах (Е. В. Пчелов). Однако это отнюдь не мешало летописцам восхвалять другие его достоинства. Например, Новгородская IV летопись дает Ярославу следующую характеристику: «И беше хромоног, но ум беше добр в нем, и храбор на рати, и крестьян беаше, и чтяше книги»^{427}.

Историческая достоверность «Эймундовой саги» является неоднозначной. Хотя древнерусская традиция также достаточно тенденциозна, в определенной степени она представляется более надежным источником. Хотя бы потому, что формирование ее началось уже в XI в., тогда как письменная традиция исландских «королевских саг» сложилась на рубеже XII–XIII столетий. Поэтому аргументы исследователей, приписывающих Ярославу убийство Бориса-Бурицлава на основании сравнительного анализа древнерусских и скандинавских источников, с культурологической точки зрения некорректны, так как они пытаются экстраполировать негативный образ Ярицлейва, обусловленный литературными стереотипами скандинавской традиции, за пределы сформировавшей их культуры, что в конечном счете ведет либо к полному отрицанию, либо к значительной модернизации представлений древнерусской традиции, имеющих не меньшую самоценность. Необходимо признать, что между «беззаконным» поведением «окаянного» Святополка и поведением Ярицлейва в «Эймундовой саге» существует значительная культурная дистанция. Итак, характеристики главных героев «Пряди об Эймунде» — это результат влияния литературных стереотипов. Однако можем ли мы признать эти стереотипы характерной чертой одной лишь скандинавской традиции?

Стереотипность является характерной чертой средневекового историописания в целом: можно смело сказать, что ему были присущи универсальные идеологические константы, в соответствии с которыми формировался идеальный тип правителя, — соответвенно модифицировалась и репрезентация его деятельности. Для того, чтобы продемонстрировать универсальность этого стереотипа, обратимся к польской историографической традиции, тяготевшей к распространенному в средневековой Европе жанру Gesta («Деяний»), историзм которого ориентирован в первую очередь на формирование определенного образа в «памяти потомства», ради чего хронисты легко пренебрегали, а то и вовсе жертвовали фактами, опуская «многие славные деяния», как выражается Галл Аноним.

Если верить польским хроникам, характерная черта идеального правителя — воинская доблесть, гарантирующая расширение владений: эта черта присуща и одному из легендарных польских князей Земовиту, и первому историческому князю Мешко I, который, по словам Галла Анонима, «достигнув княжеской власти, начал укреплять свои духовные и физические силы и стал чаще нападать на народы, живущие вокруг». Образцом для польских историографов служил его сын Болеслав Храбрый, чья характеристика на протяжении веков не претерпела значительных изменений.

«Кто же способен достойно рассказать о его славных подвигах или битвах с соседними народами, не говоря уже о том, чтобы описать это и передать потомству? Разве не он подчинил Моравию и Чехию, занял в Праге княжеский престол и отдал его своим наместникам. Кто, как не он, часто побеждал в сражении венгров и всю страну их вплоть до Дуная захватил под свою власть? Неукротимых же саксов он подчинил с такой доблестью, что определил границы Польши железными столбами по реке Сале в центре их страны. Нужно ли перечислять победы и триумфы над языческими народами, которых, как известно, он как бы попирал ногами?» — вопрошал читателя начала XII в. Галл Аноним.

«Опасаюсь я, что не смогу постичь деяний Болеслава, перед которыми и немой становится красноречивым, а красноречие славнейших немеет. Ибо все его богатство возрастало из духовных дарований и блистало доблестью оружия», — признавался столетием позже краковский епископ Винцентий Кадлубек. Эту тенденцию в XV в. продолжил Ян Длугош, писавший о Болеславе: «Он, не довольствуясь границами, унаследованными от отца, дедов и прадедов, покорил и войной подчинил Чехию, Моравию, Русь, подавив их многочисленными битвами, а также ослеплением чешского князя Болеслава и другими кровопролитными поражениями»^{428}.

Итак, идеальный правитель — это доблестный воин, способный силой оружия укрепить свой «международный авторитет», обеспечив экономическую и политическую стабильность взиманием дани. В справедливости этого утверждения убеждает характеристика, данная сыну и преемнику Болеслава I Мешко II. «Этот Мешко был достойным воином и совершил много военных подвигов, о которых долго здесь рассказывать. Из-за зависти к его отцу и он был ненавистен всем соседям; и не был богат, как его отец, и не имел ни жизненного опыта, ни доброго нрава», — сообщает Галл Аноним.

Автор «Великой хроники поляков или лехитов» добавляет: «Он только о себе и заботился, отнюдь не о государстве. В его время чужеземные народы отказались ему повиноваться и, наблюдая его беспечность, отказались выплачивать ему подати, которые обычно выплачивали его отцу. Мало того, начальники крепостей отобрали себе и передали навечно своим потомкам крепости, некогда построенные его отцом Болеславом, как было упомянуто выше, на крайних границах королевства, в особенности по реке Лабе»^{429}.

Контраст между Болеславом I и Мешко II в польских источниках очевиден. Скептическое отношение к нему во многом продиктовано тем, что он не сумел сохранить приобретений своего отца. Поэтому в начале XII в. Галл Аноним имел все основания написать: «По уходе короля Болеслава из мирской жизни золотой век сменился свинцовым»^{430}. Гипертрофированные представления о внешнеполитических его успехах служили своеобразным руководством к действию для его преемников, среди которых выделяется его правнук Болеслав И. По утверждению «Великой хроники», «начал он помышлять об отваге своего прадеда, короля Польши Болеслава Великого, намереваясь проявить такую же военную доблесть; он заботился не о выгоде и покое, но о восстановлении польских границ, которые определил вышеназванный Болеслав, а его преемники, короли Польши, к его времени утеряли»^{431}. Но не только стремление к внешнеполитической экспансии объединяло образы Болеслава I и Болеслава II в польской средневековой историографии.

Как писал о Болеславе I Галл Аноним: «Всемогущий Господь наградил короля Болеслава такой великой доблестью, мощью и победой, какую увидел в нем доброту и справедливость по отношению к себе самому и к людям. Такая слава и изобилие во всем, такая радость настолько сопутствовали Болеславу, насколько заслуживали этого его доблесть и щедрость», и «хотя король Болеслав имел большие богатства и много доблестных рыцарей, как уже было сказано, больше, чем какой-нибудь другой король, он, однако, всегда жаловался, что ему не хватает именно только одних рыцарей. И всякий храбрый новичок во время прохождения у него военной службы получал одобрение и назывался не рыцарем, а сыном короля; и если он слышал, что какой-нибудь из рыцарей не имеет коня или чего-нибудь другого, он давал ему великое множество подарков, а с присутствующими шутил так: „Если бы я мог спасти от смерти храброго рыцаря своим богатством так, как я могу преодолеть его бедность и помочь в его несчастии своими средствами, я бы эту самую алчную смерть задарил всяким богатством, чтобы сохранить в воинстве такого храбреца“».

Итак, в историописании средневековой Европы щедрость, прежде всего по отношению к своему непосредственному окружению — дружине, — наряду с доблестью была универсальной «этикетной» чертой «идеальногообраза» правителя. «Вот поэтому преемники должны подражать своими доблестными поступками столь великому мужу для того, чтобы возвыситься до такой же славы и могущества. Кто желает приобрести подобную славу после смерти, пусть при жизни добивается пальмы первенства своими добродетелями. Если кто-либо пожелает сравнить свое имя с добрым именем Болеслава, пусть постарается свою жизнь провести по образцу его жизни, достойной подражания», — утверждал хронист.

В тех же категориях Галл Аноним описывал Болеслава II, или Болеслава Щедрого, как он предпочитал именовать его на страницах своей «Хроники». Согласно «этикетной» характеристике хрониста, «король Болеслав II был смелым и решительным воином, гостеприимным хозяином, благотворителем щедрейшим из щедрых»^{432}. Однако, читая ее, не стоит забывать, что когда в 1073 г. Изяслав Ярославич (муж его тетки по отцу и двоюродный брат по матери) бежал из Киева с «имением многим», Болеслав отобрал у изгнанника его имущество и «показал ему путь от себя», хотя польские авторы об этом поступке Болеслава «Щедрого» и «Смелого», естественно, умалчивают^{433}.

Обратившись непосредственно к Начальной летописи, мы можем углубить наблюдения над «идеальным типом» древнерусского правителя. Известен летописный эпизод, очевидно, восходящий к эпическому преданию, когда в ответ на ропот дружины, вынужденной есть на пиру деревянными, а не серебряными ложками, Владимир Святославич велел исковать серебряные ложки со словами: «Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра». Как подчеркивает летописец, Владимир любил дружину и с нею совещался «о строе земленем, и о ратех, и об уставе земленем»^{434}. Именно перед дружиной отчитывались эмиссары Владимира, которых князь посылал в Волжскую Болгарию, Рим и Константинополь для «испытания вер». Дружиной дорожил его сын, победитель при Листвене Мстислав Владимирович, который «любил дружину без меры, имения для нее не щадил». Напротив, порицанию в летописи подвергались Святослав Ярославич, стремившийся к накоплению богатств, а не к увеличению дружины, и его младший брат Всеволод, который в старости поступал согласно советам молодых, отвергнув «старшую» свою дружину. С дружиной советовались на «снемах» внуки Ярослава (в свете этого совещания Ярослава с Эймундом, о которых рассказывает скандинавская «Прядь», представляются менее экстраординарными явлениями, учитывая тот факт, что скандинавские наемники составляли часть дружины новгородского князя).

Можно ли утверждать вслед за некоторыми исследователями, что и «Ярослав не был „дружинным“ князем, как Владимир» (Е. В. Пчелов)?^{435} Несмотря на то что летописи не дают прямого ответа на этот вопрос, можно попытаться ответить на него на основании косвенных свидетельств. ПВЛ подчеркивает, что в последний период войны за наследство Владимира Святославича Ярослав пользовался полной поддержкой своих «мужей». Военный авторитет князя также был достаточно высок: подобно своему брату Мстиславу, он был «храбор на рати», организовал полтора десятка военных кампаний и участвовал по крайней мере в пяти крупных сражениях, — все эти факты не дают достаточно оснований для того, чтобы считать его исключением.

Таким образом, в ПВЛ мы наблюдаем такую же «этикетную» стереотипность в изображениях правителей, какая свойственна и скандинавским, и польским памятникам. Правда, и в русских летописях, и в польских хрониках, испытавших, в отличие от исландских саг, сильное клерикальное влияние, присутствовал еще стереотип «князя — защитника церкви». В остальном же идеологические константы всех трех историографических традиций совпадали. Вследствие этого можно утверждать, что «образ монарха» в средневековой Европе складывался из определенных категорий, по крайней мере две из которых можно действительно считать универсальными: этому образу присуща целенаправленная эпическая стилизация, достигавшаяся путем тенденциозного отбора и интерпретации исторического материала, отчего достоверность нередко приносилась в жертву литературному стереотипу.

3.4. Братоубийство в борьбе за власть. Прецеденты в славянском мире (X–XI вв.)

Наш труд окажется неполным, если мы не коснемся, хотя бы поверхностно, проблемы братоубийства в контексте исторического развития славянских государств, где отношение к этому феномену во многом сложилось под влиянием чешской агиографии, центральной темой которой являлся конфликт между сыновьями князя Братислава I — старший из них, Вацлав, был убит своим братом Болеславом. Об этом рассказывает цикл легенд, получивших распространение в X и XI вв. на западе и на востоке Европы в латинской и славянской языковой традиции.

В латинский корпус легенд входят: Crescente fide, которую часть исследователей считают древнейшим памятником цикла (970-е гг.); «Легенда Гумпольда» (нач. 980-х гг.), составленная епископом Мантуанским по распоряжению императора Оттона II; чешская «ЛегендаКристиана» (990-е гг.) и итальянская «Легенда Лаврентия» (ок. 1040 г.). К славянскому корпусу легенд относятся: «Востоковская легенда» (опубликована в 1827 г. академиком А.Х. Востоковым), которая считается древнейшей наряду с Crescente fide; «Легенда Никольского» (открыта в 1904 г. академиком Н. М. Никольским), частично сходная с Crescente fide, частично — с «Легендой Гумпольда» и датируемая концом X в. Сюда же примыкают Про ложное и Минейное жития св. Вячеслава, возникшие в средневековой Руси. В этой книге мы ограничимся рассмотрением славянских легенд.

Агиографические памятники Святовацлавского цикла предлагают различные интерпретации конфликта, возникшего в княжеском роду Пржемысловцев, неизменно рассматривая его в широком контексте противостояния христианства и язычества. Согласно латинской Crescente fide, организатором убийства Вацлава стал его брат Болеслав, тогда как по версии «Востоковской легенды» он всего лишь являлся орудием в руках представителей аристократии. «Если учесть, что Вацлав не имел потомков и Чехией после его смерти правил (до 973 г.) его убийца — Болеслав I, а затем сын убийцы — Болеслав II, то цель появления версии, отраженной в старославянском житии (и отчасти — в „Легенде Лаврентия“), станет совсем понятной. Она должна была насколько возможно смягчить обвинения основателя правящей династии в братоубийстве, возложив ответственность за происходящее на злых советников», — пишет по этому поводу Б. Н. Флоря^{436}.

В первом обобщающем труде по истории раннесредневековой Чехии — «Хронике» Козьмы Пражского, составленной в первой четверти XII в., братоубийство подвергается категоричному порицанию. Хронист пишет: «О том, как Болеслав, недостойный называться братом этого мужа, обманом заманил брата своего на пир, как задумал убить его, чтобы овладеть княжеством, и каким образом ему удавалось скрывать братоубийство перед народом, но не перед богом, достаточно, как я полагаю, рассказано в житии святого мужа [Вацлава]. После короткой жизни [Вацлава] Болеслав, этот второй Каин, встав на путь преступления, добился княжения».

Показательно, что Козьма сравнивает Болеслава Жестокого — «братоубийцу, достойного проклятия», — с Каином. Иными словами, в представлении чешского хрониста он является столь же «окаянным», как и Святополк в представлении его русских собратьев по перу, — и это при том, что ни в одном из житий Вацлава история Каина и Авеля не привлекается для пояснения смысла излагаемых событий. Таким образом, подобное сопоставление является «творческой инициативой» пражского каноника.

Конечно, соблазнительно было бы предположить, что на представления Козьмы оказал влияние Борисоглебский цикл, тем более что как раз к этому времени относятся свидетельства о почитании Бориса и Глеба в Сазавском монастыре, где в 1095 г. была захоронена часть их мощей. Однако единственно приемлемым будет предположение о том, что для славянской историографии этого периода характерно соотнесение локальных явлений с их библейским «протографом», как оригинальная и в определенном смысле универсальная черта историко-культурного восприятия эпохи.

С другой стороны, Козьма сравнивает братоубийцу с наиболее отрицательными в средневековом представлении правителями Античности: «Князь Болеслав, — если, конечно, можно назвать князем того, кто был таким безбожником и мучителем, — по своей жестокости превосходил Ирода, по кровожадности — Нерона, по бесчеловечности своих преступлений — Деция, а по беспощадности — Диоклетиана, за что, как говорят, получил прозвище Болеслав Жестокий»^{437}.

В этом принципиальное отличие пражского хрониста от древнерусских коллег, отождествлявших Святополка преимущественно с библейскими персонажами. Образ Болеслава Жестокого в чешской историографии сформирован из комплекса черт, как сближающих, так и разделяющих его со Святополком Окаянным. Общей, безусловно, является морально-этическая предпосылка эксцессов, происшедших в Чехии и на Руси, — внушенное дьяволом честолюбивое стремление к власти, которое приводит к братоубийству. Болеслав в итоге осознал тяжесть своего преступления и, «исповедавшись Господу Богу [в том], сколько сотворил он грехов, помолился богу и всем святым и, послав слуг, принес тело своего брата Вячеслава из города Болеслава в славный город Прагу, говоря: „Я согрешил, и мой грех и мои беззакония я зна“» — сообщает «Востоковская легенда»^{438}.

Согласно утверждению Козьмы Пражского: «…тело мученика св. Вацлава вследствие ненависти завистливого брата было перенесено из града Болеслава в город Прагу. Брат [Вацлава] Болеслав вел себя со дня на день все хуже и хуже. Он не чувствовал никакого раскаяния в своем поступке. Полный гордой спеси, он не мог более сносить того, что бог за заслуги своего мученика Вацлава совершал бесчисленные чудеса над его могилой, и тайно приказал своим верным слугам перенести [тело Вацлава] в город Прагу и похоронить в церкви св. Вита; он сделал это для того, чтобы чудеса, которые совершал бог во славу своего мученика, приписывались заслугам не Вацлава, а св. Вита»^{439}. Этот достаточно тенденциозный пассаж демонстрирует эволюцию представлений чешской историографии в X — начале XII в.

Характерно, что почти во всех славянских легендах Святовацлавского цикла перенесение тела Вацлава-Вячеслава в Прагу представляется как акт покаяния Болеслава, хотя Crescente Fide приписывает его почитателям Вацлава, утверждая, что его брат так и не раскаялся в своем преступлении. Козьма Пражский интерпретирует эту процедуру как целенаправленную акцию по дискредитации нового святого. Эта точка зрения сближает его с составителем «Легенды Никольского», где говорится, что Болеслав «устрашился не божьего страха, а стыдясь людей», тайно приказал священникам перезахоронить прах брата^{440}. Противоречия памятников Святовацлавского цикла в интерпретации этих событий настолько велики, что было предложено выделить в чешской историографии X–XI вв. «княжескую» и «церковную» версии.

Характеристика Болеслава в «Чешской хронике» является весьма противоречивой. Козьма Пражский сообщает, что «князь Болеслав, сознавая содеянное им преступление, боясь мучений в тартаре и постоянно думая над тем, как ему умилостивить бога», посвятил служению церкви своего сына Страхкваса^{441}. Согласно гипотезе Б. Н. Флори, противоречие возникло потому, что Козьма в данном случае обратился к «княжеской» традиции. «В Хронике Козьмы, несмотря на приведенный выше эпизод, образ Болеслава, в целом, выдержан в последовательно отрицательных тонах». Более того, исследователь полагает, что хронист полемизировал с «княжеской» версией событий^{442}. С другой стороны, противоречие пражского хрониста согласуется с агиографической традицией Святовацлавского цикла, за исключением «Легенды Никольского», где создан демонический образ Болеслава, одержимого бесами, сближающий его с летописным образом Святополка^{443}.

Прямая параллель между Болеславом и Святополком была проведена в «Минейной редакции Жития Вячеслава»: «В то же время дьявол, который издавна ненавидел человеческий род, посеял лукавую мысль в сердце Болеслава и настроил его против брата, так же как и окаянного Святополка, который, задумав злое против своих братьев в своем сердце, перебил своих братьев и один овладел властью в Русской земле, не зная об отомщении божьем, так как слуги божии не зря носят меч, но на погибель нечестивым»^{444}.

Отличие, однако, состоит в том, что в Святовацлавской агиографической традиции осознание Болеславом совершённого преступления ведет к его искуплению, и, таким образом, исключается мотив божественного возмездия или мести. В памятниках Борисоглебского цикла, особенно в «Анонимном сказании», упорствующий в своей гордости Святополк, напротив, усугубляет убийство Бориса убийством Глеба и Святослава, что делает необходимым их отмщение. Логично будет предложить объяснение этому феномену, исходя из политических условий формирования культов: если в Чехии власть осталась в руках прямых потомков Болеслава Жестокого, то на Руси в результате междукняжеской войны 1015–1019 гг. власть перешла от старшей ветви Святославичей к младшей, что и потребовало привлечения дополнительных аргументов для его объяснения.

Интересно, что во II книге своей «Хроники» о «безбожном Болеславе», убившем «своего брата Венцислава, князя Чехии, верного Богу и королю», упоминает и Титмар Мерзебургский^{445}. Но, кроме упомянутого замечания, епископ (как, впрочем, и его предшественник, саксонский хронист Видукинд) не сделал никаких заключений, вероятно, считая его вполне естественным для «неправедного», «безбожного», правителя. Индифферентность имперской историографии X–XI вв. к феномену братоубийства можно объяснить лишь исходя из того обстоятельства, что в политической истории германского королевства, наполненной междоусобными войнами, он не имел прецедентов.

Разумеется, противоборство между сыновьями Братислава I было для рода Пржемысловичей отнюдь не единственным. По свидетельству Титмара, внук Болеслава Жестокого Болеслав Рыжий (999–1003) «оскопил брата Яромира и пытался удушить в бане младшего Ульриха [Ольдржиха], после чего изгнал их с матерью из отечества». Хронист мотивировал его поступок тем, что «власть соправителей и наследников всегда вызывает страх». Если верить дальнейшему повествованию: «Правя один, как достойный кары василиск, он [Болеслав] стал сверх меры притеснять народ. Тот, не имея возможности долее терпеть тяжесть подобного преступления, тайно призвал из Польши Владивоя, чье имя переводится как „власть войска“, ядовитого аспида, обходившегося со своими, невзирая на законы, и, низложив того василиска, то есть Болеслава, поставил его на место последнего, единодушно избрав по причине родственных связей и благочестия». Об этом благочестивом правителе мерзербургский епископ рассказывает «одну невероятную вещь, которой не следует подражать никому из христиан, а именно: он и часу не мог провести без выпивки», которая ярко демонстрирует его политическую тенденциозность.

Союзником Болеслава Рыжего в борьбе за власть стал его двоюродный брат, польский князь Болеслав Храбрый, которому, по словам Титмара, его чешский кузен был равен в преступлениях, но неравен в талантах^{446}. Болеслав Храбрый вернул родственнику власть в Праге, однако уже через несколько месяцев вероломно захватил его в ходе визита в Краков. «Тотчас, во время трапезы, были нарушены и мир, и доверие, и закон гостеприимства: князь Болеслав был схвачен и ослеплен; людей, сопровождавших его, посадили в темницу», — рассказывает Козьма Пражский^{447}. После этого почти все чешское княжество было оккупировано Польшей, однако и после реставрации Пржемысловичей в 1004 г. междоусобия не прекратились: в борьбе за власть князь Яромир был ослеплен младшим братом Ольдржихом. Аналогичный инцидент с Васильком Ростиславичем имел место и на Руси. Таким образом, можно утверждать, что в Чехии X — начала XI в., а на Руси в течение XI в. произошла определенная «гуманизация» методов междукняжеской борьбы — от братоубийства к ослеплению.

Феномен братоубийства в славянском мире не ограничивался одной только Чехией. В этом отношении весьма колоритный пример представляет история Балканского региона, где в 1014 г. (за несколько месяцев до аналогичных событий на Руси!) в условиях войны между Болгарией и Византией имел место захват власти с помощью братоубийства. Как сообщает южнославянская «Летопись попа Дуклянина», относящаяся ко второй половине XII в., после смерти болгарского царя Самуила (976–1014) царство наследовал его сын Радомир: «От природы он был сильный и храбрый, и учинял многочисленные войны с греками во времена греческого царя Василия и занял всю землю до Константинополя (Царьграда). Но царь Василий, опасаясь, как бы не потерять царство, послал тайно послов к Владиславу, двоюродному брату Радомира, говоря: „Почему не отомстишь кровь отца своего? Возьми от меня золота и серебра, сколько хочешь, и будь с нами в мире, да и возьми королевство Самуила, который убил отца твоего и брата своего. И, если сможешь, убей его сына Радомира, который теперь правит“. Когда это выслушал Владислав, согласился и один раз, когда Радомир был на охоте и он сам с ним ехал верхом, ударил его и убил. И так умер Радомир, и после него правил Владислав, который его убил».

Следующей жертвой Владислава стал дуклянский князь Владимир, женатый на его двоюродной сестре Косаре, дочери царя Самуила. «Взяв царство, он послал к королю Владимиру послов, чтобы прибыл к нему — продолжает хронист. Когда это услышала королева Косара, сдерживала его говоря: „Мой господин, не иди, чтобы тебе — пусть тебя это минует! — не случилось, как моему брату, но пусти меня, пусть я пойду и пусть увижу и услышу, что там с королем. Если желает меня погубить, пусть погубит, лишь бы ты не погиб“. Итак, королева пошла с согласия своего мужа к своему двоюродному брату; он ее принял пышно, но не искренне. После отправил второй раз послов к королю, дал ему золотой крест и слово гарантии, говоря: „Почему мешкаешь прийти? Вот жена твоя у меня и ничего злого не случилось, ведь я и мои с ней достойно себя ведем. Прими присягу на крест и приходи, что бы я тебя увидел и чтобы ты потом хорошо и с дарами вернулся со своею женою на место свое“. Ему ответил король: „Знаем, что Господь наш Иисус Христос, который терпел за нас, не был распят на золотом или серебряном кресте, но на деревянном; так что, если твоя клятва искренняя и твои слова истинны, пошли мне духовными людьми деревянный крест, тогда я верой и силой Господа нашего Иисуса Христа приду, возлагая надежду на животворящий крест и драгоценное древо“. Тогда он позвал двух епископов и одного пустынника, лукавя перед ними злобно свою искренность, дал им деревянный крест и послал их к королю. Эти пришли и поздравили короля, заверив в присяге, вручили крест. Король взял крест, низко до земли поклонился, поцеловал его и сунул за пазуху; и взяв несколько человек, пошёл к царю.

Тем временем царь приказал, чтобы ему на дороге поставили засады, когда он будет проходить, чтобы напали с противоположной стороны и убили его. Но всемогущий Бог, что берег своего слугу с детства, не хотел дремать над людскими делами. Так что послал своих ангелов, чтобы защищали его. И когда проходил околицей, где были засады, увидели разбойники, что короля провожают воины, которые имеют какие-то крылья, а в руках несут победоносные стяги: как узнали, что это ангелы божьи, перепугались и убежали каждый в свою сторону. Король же прибыл к царскому двору, в местности, что зовется Преспа, и, только вошел, начал по своему обычаю молиться Богу небесному. Когда царь узнал, что король прибыл, охватил его великий гнев. Он ведь в своем сердце помышлял, что будет в дороге скорее убит, чем дойдет к нему, чтобы не казалось, что он соучастник в его погибели или что ее одобряет, ведь присяга была, и дал в руки епископов и пустынника крест; ради того поставил на него засаду на дороге. Но, когда уже увидел, что его темное дело вышло на дневной свет, когда сидел за обедом, послал палачей, чтобы ему отрубили голову. Пока король молился, воины окружили его. Когда же король увидел это, позвал епископов и пустынника, которые там были, и говорит: „Что это господа мои? Что вы сделали? Почему вы меня так обманули? Почему умираю без вины, веря вашим словам и уверениям!“ Они же от стыда не отважились посмотреть ему в лицо. Тогда король помолился и исповедовался, принял тело и кровь Господни и, держа в руке тот крест, который получил от царя, сказал: „Молитесь за меня, господа мои, и этот честный крест пусть будет вместе с вами свидетелем в день Господень, что умираю невинным“. После этого поцеловал крест, попрощался в мире с епископами, и когда все плакали, вышел из церкви и воины убили его прямо перед церковными дверьми; отрублено ему голову 22-го мая. Епископы же взяли его тело в ту самую церковь и похоронили с гимнами и славословиями».

Нетрудно заметить, что репрезентация болгарских событий 1014 г. в «Летописи попа Дуклянина» аналогична описанию чешских событий 935 г. в Святовацлавском цикле и русских событий 1015 г. — в Борисоглебском. При этом «этикет поведения» Владислава в большей степени соответствует «этикету поведения» Святополка, чем Болеслава Жестокого, а «этикет поведения» Владимира — «этикету поведения» св. Вацлава-Вячеслава и св. Бориса.

По словам летописца: «Чтобы Господь Бог открыл заслуги блаженного мученика Владимира, многие люди, мучимые разными болезнями, выздоравливали, когда входили в церковь и молились над его гробом. Ночью же все видели там божественный свет и казалось, что горит множество свечей. Жена же блаженного Владимира много дней плакала так горько, что этого нельзя выразить. Видя чудесные дела, что их Бог совершил, царь покаялся, очень устрашился и разрешил своей двоюродной сестре взять тело его и достойно похоронить, где только захочет. Наконец она забрала его тело и отнесла в местность, именуемую Крайна, где был его двор, и похоронила его в церкви святой Марии».

Нетрудно заметить, что репрезентация болгарских событий 1014 г. в «Летописи попа Дуклянина» аналогична описанию чешских событий 935 г. в Святовацлавском цикле и русских событий 1015 г. — в Борисоглебском. При этом «этикет поведения» Владислава в большей степени соответствует «этикету поведения» Святополка, чем Болеслава Жестокого, а «этикет поведения» Владимира — «этикету поведения» св. Вацлава-Вячеслава и св. Бориса. Как отмечают исследователи: «Жизнеописание Владимира по жанру и стилю стоит в Летописи особняком, представляет собой целостное законченное произведение и имеет схожие стилистические черты с агиографическими текстами более раннего, чем сама Летопись, времени». Предполагается, что первоначальная его редакция была составлена в княжение сербского правителя Стефана Воислава (1034–1042).

Агиографическая стилизация затронула не только описание гибели Владимира Дуклянского, но и описание гибели его убийцы. «В то время когда переносили тело блаженного Владимира из Преспы в Крайну, царь Владислав собрал войско и прибыл, чтобы занять землю блаженного Владимира и город Диррахий, как это ему обещал царь Василий за убийство, которое он совершил. Когда в один день он ужинал и отдыхал возле Диррахия, неожиданно явился ему вооруженный воин в образе святого Владимира. Напуганный, он начал кричать во весь голос: „Быстрее сюда, мои воины, быстрее и защитите меня, потому что Владимир хочет убить меня“. И сказав это, встал с места, где сидел, чтобы убегать. Но ангел сразу его ударил и он свалился на землю и умер телом и душой. Тогда князь и его воины и весь народ, пораженные великим страхом и боязнью, разжегши огонь в лагере, поубегали той же ночью в разные стороны. И так случилось то, что отвратительнейший убийца, который, за обедом сидя, велел отрубить голову Владимиру и сделал его мучеником, сам был убит во время ужина, чтобы стать ангелом сатаны»^{448}.

По мнению О. А. Акимовой: «Жизнеописание Владимира построено на антитезе его святости коварству болгарского царя Иоанна Владислава, действовавшего по указу византийского императора и православных священников, соответственно, на антитезе Западной церкви — Восточной. Владислав именуется „слугой сатаны“, „последним убийцей“; в образе же Владимира явственны аллюзии на Христа». Помимо «Дуклянской хроники» об этих же событиях с некоторыми модификациями сообщает и византийский хронист Иоанн Скилица, называющий соучастником Владислава митрополита Охридского^{449}. Митрополитом (точнее, патриархом Охриды) в рассматриваемый период был Иоанн I. Не исключено, что с его именем может быть связан один из парадоксов истории, так как, согласно гипотезе М. Д. Присёлкова, этот церковный иерарх после византийской оккупации Болгарии в 1018 г. отправился на Русь, где в качестве киевского митрополита стал… организатором прославления убитых при сходных обстоятельствах Бориса и Глеба^{450}.

Исходя из этой гипотезы, М. Д. Присёлков считал, что предполагаемый наследник Владимира Борис стремился к продолжению проболгарской церковной политики отца, якобы принявшего христианство не от византийских, а от болгарских священников, в то время как Святополк через своего польского тестя Болеслава I склонялся к сближению с Римом. По его мнению, этим «нужно объяснить ту ужасную характеристику, которую он получил в летописи и агиологической литературе, и тот наивно-печальный конец его жизни, который рисует ненавидящая его за это западное увлечение гречествующая рука монаха-летописца»^{451}.

Конечно, это всего лишь версия, основанная не столько на историческом, сколько на историографическом факте, к тому же далеко не бесспорном^{452}, которая тем не менее может рассматриваться как иллюстрация того, что формирование культа правителя-мученика во многом зависело от политической конъюнктуры, существовавшей в каждом отдельно взятом регионе; в зависимости от нее находилось формирование моральных, этических, религиозных и, как следствие, исторических воззрений, которые определяли само отношение общества, точнее, образованной его части, так называемых средневековых интеллектуалов, к восприятию феномена братоубийства в борьбе за власть.

В культурно-исторической традиции славянского мира, будь то Slavia Ortohdoxa или Slavia Latina, отношение к этому феномену было определенно негативным; причем при движении с запада на восток по карте Европы степень негативности последовательно возрастала, найдя крайние свои формы в агиографии Древней Руси, максимально приближенной к библейской истории о Каине и Авеле, что делает ее уникальной даже для славянской культуры, где, как мы показали, существовали общие описательные стереотипы, в соответствии с которыми создавался «этикет поведения» действовавших лиц. Разумеется, эта агиографическая модель кардинальным образом отличалась от той, которая существовала в скандинавской традиции, сформировавшейся под влиянием фольклорно-эпических, а не религиозных стереотипов. Однако детальное выявление их различий — это уже задача литературоведения. Поэтому, завершая эту книгу, мы отказались от написания «Заключения», учитывая тот факт, что проведенное нами сопоставление древнерусской и европейской литературной традиции, несмотря на кажующуюся репрезентативность, отнюдь не является исчерпывающим и еще не раз потребует обращения к данной теме.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Повесть об убиении Бориса*

*Из летописи статьи 1015 г.

<…> Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?». Отвечали же Путша с вышгородцами: «Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: «Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу». Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь: «Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня»; и еще: «Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и еще говорил он: «Господи! Услышь молитву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих, так как преследует враг душу мою». И, окончив шестопсалмие и увидев, что пришли посланные убить его, начал петь псалмы: «Обступили меня тельцы тучные… Скопище злых обступило меня»; «Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на икону, на образ Владыки: «Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волею дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом. Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на злое, ангелы же посылаются для добрых дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но добра ему желают постоянно, особенно же помогают христианам и защищают их от супостата-дьявола; а бесы побуждают человека на зло, завидуя ему; и так как видят, что человек от Бога в чести, — потому и завидуют и скоры на совершение зла. Злой человек, усердствуя злому делу, хуже беса, ибо бесы Бога боятся, а злой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится; бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится.

Святополк же окаянный стал думать: «Вот убил я Бориса, как бы убить Глеба?». И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная, и принял венец царствия Божия, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. «Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!» Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: «Да возвратятся грешники в ад». Когда же они пришли, сказали Святополку: «Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься злодейством, сильный? Весь день беззаконие… умышляет язык твой».

Итак, Глеб был убит, и был он брошен на берегу между двумя колодами, затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия.

И соединились они телами, а сверх того и душами, пребывая у Владыки, Царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном и подавая дары исцеления Русской земле и всех приходящих с верою из иных стран исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся Владыке о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им со словами: «Радуйтеся, страстотерпцы Христовы, заступники Русской земли, подающие исцеление приходящим к вам с верою и любовью. Радуйтесь, небесные обитатели, были вы ангелами во плоти, единомысленными служителями Богу, единообразной четой, святым единодушной; поэтому и подаете вы исцеление всем страждущим. Радуйтесь, Борис и Глеб богомудрые, источаете вы как бы струи из колодца живоносной воды исцеления, истекают они верным людям на выздоровление. Радуйтесь, поправшие коварного змея, явившиеся подобно лучам светозарным, как светила, озаряющие всю Русскую землю, всегда тьму отгоняющие верою непреклонною. Радуйтесь, заслужившие недреманное око, души свои к исполнению святых Божьих заповедей в сердцах своих склонившие, блаженные. Радуйтесь, братья, вместе пребывающие в местах светозарных, в селениях небесных, в неувядаемой славе, обладания которой удостоились. Радуйтесь, явно для всех осиянные божественным светом, весь мир обошедшие, бесов отгоняющие, недуги исцеляющие, светильники добрые, заступники теплые, с Богом пребывающие, божественными лучами всегда озаряемые, мужественные страстотерпцы, просвещающие души верным людям. Возвысила вас светоносная небесная любовь; через нее вы и наследовали все красоты небесного жития, славу и райскую пищу, и свет разума, прекрасные радости. Радуйтесь, потому что напояете вы все сердца, горести и болезни отгоняете, страсти злые исцеляете; каплями крови своей святой обагрили вы багряницу, прославленные, ибо, ее нося прекрасно, с Христом царствуете всегда, молясь за новых христианских людей и сродников своих. Благословилась земля Русская кровью вашею и мощами, покоящимися в церкви, просвещаете вы церковь эту духом божественным, в ней же с мучениками, как мученики, молитесь вы за людей своих. Радуйтесь, светлые звезды, утром восходящие! Христолюбивые же страстотерпцы и заступники наши! Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке Богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал в Угры. И стал Святополк думать: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею». Так думал он в гордости своей, не зная, что «Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать». Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь — глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей». «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимет Господь у Иерусалима крепкого исполина и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика поставлю обладать ими» <…>.

Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу*

*Анонимное сказание

Господи, благослови, отче! — «Род праведных благословится, — говорит пророк, — и потомки их благословенны будут». Так и свершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской земли Владимире, сыне Святое лавовом, внуке Игоревом, просветившем святым крещением всю землю Русскую. О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время. О том же, что начали, будем рассказывать по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и не от одной жены: матери у них были разные. Старший сын — Вышеслав, после Изяслав, третий — Святополк, который и замыслил это злое убийство. Мать его гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он. А от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки — Борис и Глеб. И посадил их всех Владимир по разным землям на княжение, о чем в другом месте скажем, здесь же расскажем про тех, о ком сия повесть.

Посадил Владимир окаянного Святополка на княжение в Пиноке, а Ярослава — в Новгороде, а Бориса — в Ростове, а Глеба — в Муроме. Не стану, однако, много толковать, чтобы во многословии не забыть о главном, но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло много времени, и, когда минуло 28 лет после святого крещения, подошли к концу дни Владимира — впал он в тяжкий недуг. В это же время пришел из Ростова Борис, а печенеги вновь двинулись ратью на Русь, и великая скорбь охватила Владимира, так как не мог он выступить против них, и это сильно печалило его. Призвал он тогда к себе Бориса, нареченного в святом крещении Романом, блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов, послал его против безбожных печенегов. Борис же с радостью пошел, говоря: «Готов я пред очами твоими свершить, что велит воля сердца твоего». О таких Приточник говорил: «Был сын отцу послушный и любимый матерью своею».

Когда Борис, выступив в поход и не встретив врага, возвращался обратно, прибыл к нему вестник и поведал ему о смерти отца. Рассказал он, как преставился отец его Василий(этим именем назван был Владимир в святом крещении) и как Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове_и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях и поставил в церкви Святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал телом слабеть и все лицо его намокло от слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: «Увы мне, светочей моих, сияние и заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты зашло, солнце мое, а меня не было там! Был бы я там, то сам бы своими руками честное тело твое убрал и могиле предал. Но не нес я доблестное тело твое, не сподобился целовать твои прекрасные седины. О блаженный, помяни меня в месте упокоения твоего! Сердце мое горит, душа моя разум смущает, и не знаю, к кому обратиться, кому поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. Не воспротивлюсь я, ибо написано: „Бог гордым противится, а смиренным дает благодать“. И в послании апостола сказано: „Кто говорит: „Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец“. И еще: „В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх“. Поэтому, что я скажу, что сделаю? Вот пойду к брату моему и скажу: „Будь мне отцом — ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?“»

И помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: «Увижу ли я хотя бы братца моего младшего Глеба, как Иосиф Вениамина?» И решил в сердце своем: «Да будет воля твоя, Господи!» Про себя же думал: «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения. А все это преходящее и непрочно, как паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные, и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими. Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем овладев и все собрав, говорил обо всем: „Суета сует — все суета!“ Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемерной любви».

Идя же путем своим, думал Борис о красоте и молодости своей и весь обливался слезами. И хотел сдержаться, но не мог. И все видевшие его тоже оплакивали юность его и его красоту телесную и духовную. И каждый в душе своей стенал от горести сердечной, и все были охвачены печалью.

Кто же не восплачется, представив перед очами сердца своего эту пагубную смерть?

Весь облик его был уныл, и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный правдив и щедр, тих, кроток, смирен, всех он жалел и всем помогал.

Так помышлял в сердце своем богоблаженный Борис и говорил: «Знал я, что брата злые люди подстрекают на убийство мое и погубит он меня, и когда прольет кровь мою, то буду я мучеником перед Господом моим, и примет душу мою владыка». Затем, забыв смертную скорбь, стал утешать он сердце свое божьим словом: «Тот, кто пожертвует душой своей ради меня и моего учения, обретет и сохранит ее в жизни вечной». И пошел с радостным сердцем, говоря: «Господи премилостивый, не отринь меня, на тебя уповающего, но спаси душу мою!»

Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: «Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще». Но не было правды в его словах. Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путылу и вышегородских мужей и сказал им: «Признайтесь мне без утайки — преданы ли вы мне?» Путила ответил: «Все мы готовы головы свои положить за тебя».

Когда увидел дьявол, исконный враг всего доброго в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел он перебить всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть.

Тогда призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: «Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его». И они обещали ему сделать это.

О таких пророк говорил: «Скоры они на подлое убийство. Оскверненные кровопролитием, они навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, — нечестием губят душу свою».

Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им отвечал: «Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старейшего, которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении сердечном, но с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не отвергай слез моих, владыка, ибо уповаю я на тебя! Пусть удостоюсь участи рабов твоих и разделю жребий со всеми твоими святыми, ты бог милостивый, и славу тебе возносим вовеки! Аминь».

Вспомнил он о мучении и страданиях святого мученика Никиты и святого Вячеслава, которые были убиты так же, и о том, как убийцей святой Варвары был ее родной отец. И вспомнил слова премудрого Соломона: «Праведники вечно живут, и от Господа им награда и украшение им от всевышнего». И только этими словами утешался и радовался.

Между тем наступил вечер, и Борис повелел петь вечерню, а сам вошел в шатер свой и стал творить вечернюю молитву со слезами горькими, частым воздыханием и непрерывными стенаниями. Потом лег спать, и сон его тревожили тоскливые мысли и печаль горькая, и тяжелая, и страшная:, как претерпеть мучение и страдание, и окончить жизнь, и веру сохранить, и приуготовленный венец принять из рук вседержителя. И, проснувшись рано, увидел, что время уже утреннее. А был воскресный день. Сказал он священнику своему: «Вставай, начинай заутреню». Сам же, обувшись и умыв лицо свое, начал молиться к Господу Богу.

Посланные же Святополком пришли на Альту ночью, и подошли близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на заутреню Псалтырь. И получил он уже весть о готовящемся убиении его. И начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня» — и остальные псалмы до конца. И, начавши петь по Псалтыри: «Окружили меня скопища псов и тельцы тучные обступили меня», продолжил: «Господи Боже мой! На тебя я уповаю, спаси меня!» И после этого пропел канон. И когда окончил заутреню, стал молиться, взирая на икону господню и говоря: «Господи Иисусе Христе! Как ты, в этом образе явившийся на землю и собственною волею давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание за грехи наши, сподобь и меня так принять страдание!»

И когда услышал он зловещий шепот около шатра, то затрепетал, и потекли слезы из глаз его, и промолвил: «Слава тебе, Господи, за все, ибо удостоил меня зависти ради принять сию горькую смерть и претерпеть все ради любви к заповедям твоим. Не захотел ты сам избегнуть мук, ничего не пожелал себе, последуй заповедям апостола: „Любовь долготерпелива, всему верит, не завидует и не превозносится“. И еще: „В любви нет страха, ибо истинная любовь изгоняет страх“. Поэтому, владыка, душа моя в руках твоих всегда, ибо не забыл я твоей заповеди. Как Господу угодно — так и будет». И когда увидели священник Борисов и отрок, прислуживающий князю, господина своего, объятого скорбью и печалью, то заплакали горько и сказали: «Милостивый и дорогой господин наш! Какой благости исполнен ты, что не восхотел ради любви Христовой воспротивиться брату, а ведь сколько воинов держал под рукой своей!» И, сказав это, опечалилась.

И вдруг увидел устремившихся к шатру, блеск оружия, обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. Поразили его копьями окаянные: Путьша, Талец, Елович, Ляшко. Видя это, отрок его прикрыл собою тело блаженного, воскликнув: «Да не оставлю тебя, господин мой любимый, — где увядает красота тела твоего, тут и я сподоблюсь окончить жизнь свою!»

Был же он родом венгр, по имени Георгий, и наградил его князь золотой гривной, и был любим Борисом безмерно. Тут и его пронзили, и, раненный, выскочил он в оторопи из шатра. И заговорили стоящие около шатра: «Что стоите и смотрите! Начав, завершим повеленное нам». Услышав это, блаженный стал молиться и просить их, говоря: «Братья мои милые и любимые! Погодите немного, дайте помолиться богу». И воззрев на небо со слезами, и вознося вздохи горе, начал молиться такими словами: «Господи Боже мой многомилостивый и милостивый и премилостивый! Слава тебе, что сподобил меня уйти от обольщений этой обманчивой жизни! Слава тебе, щедрый дарователь жизни, что сподобил меня подвига достойного святых мучеников! Слава тебе, Владыка-человеколюбец, что сподобил меня свершить сокровенное желание сердца моего! Слава тебе, Христос, слава безмерному, Твоему милосердию, ибо направил Ты стоны мои на правый путь! Взгляни с высоты святости Твоей и узри боль сердца моего, которую претерпел я от родственника моего — ведь ради Тебя умерщвляют меня в день сей. Меня уравняли с овном, уготованным на убой. Ведь Ты знаешь, Господь, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей рукой, всех воинов отца моего и всех, кого любил отец мой, ничего не замышлял против брата моего. Он же сколько мог воздвиг против меня. „Если бы враг поносил меня — это я стерпел бы; если бы ненавистник мой клеветал на меня, — укрылся бы от него“. Но Ты, Господи, будь Свидетель и сверши суд между мною и братом моим и не осуждай их, Господи, за грех этот, но прими с миром душу мою. Аминь».

И, воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся лицом, весь обливаясь слезами, промолвил: «Братья, приступивши — заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!»

И все, кто слышал слова его, не могли вымолвить ни слова от страха и печали горькой и слез обильных. С горькими воздыханиями жалобно сетовали и плакали, и каждый в душе своей стенал: «Увы нам, князь наш милостивый и блаженный, поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным! Кто теперь их всех направит? Не восхотел славы мира сего, не восхотел веселиться с вельможами честными, не восхотел величия в жизни сей. Кто не поразится столь великому смирению, кто не смирится сам, видя и слыша его смирение?»

И так почил Борис, предав душу свою в руки бога живого в 24-й день месяца июля, за 9 дней до календ августовских.

Перебили и отроков многих. С Георгия же не могли снять гривны и, отрубив голову ему, отшвырнули ее прочь. Поэтому и не смогли опознать тела его.

Блаженного же Бориса, обернув в шатер, положили на телегу и повезли. И когда ехали бором, начал приподнимать он святую голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце. И так скончался, восприняв неувядаемый венец. И, принесши тело его, положили в Вышгороде и погребли в земле у церкви Святого Василия.

И не остановился на этом убийстве окаянный Святополк, но в неистовстве своем стал готовиться на большее преступление. И, увидев осуществление заветного желания своего, не думал о злодейском своем убийстве и о тяжести греха, и нимало не раскаивался в содеянном. И тогда вошел в сердце его сатана, начав подстрекать на еще большие злодеяния и новые убийства. Так говорил в душе своей окаянный: «Что сделаю? Если остановлюсь на этом убийстве, то две участи ожидают меня: когда узнают о случившемся братья мои, то, подстерегши меня, воздадут мне горше содеянного мною. А если и не тая, то изгонят меня и лишусь престола отца моего, и сожаление по утраченной земле моей изгложет меня, и поношения поносящих обрушатся на меня, и княжение мое захватит другой, и в жилищах моих не останется живой души. Ибо я погубил возлюбленного Господом и к болезни добавил новую язву, добавлю же к беззаконию беззаконие. Ведь и грех матери моей не простится и с праведниками я не буду вписан, но изымется имя мое из книг жизни». Так и случилось, о чем после поведаем. Сейчас же еще не время, а вернемся к нашему рассказу.

И, замыслив это, злой дьявола сообщник послал за блаженным Глебом, говоря: «Приходи не медля. Отец зовет тебя, тяжко болен он».

Глеб быстро собрался, сел на коня и отправился с небольшой дружиной. И когда пришли на Волгу, в поле оступился под ним конь в яме и повредил слегка ногу. А как пришел Глеб в Смоленск, отошел от Смоленска недалеко и стал на Смядыни, в ладье. А в это время пришла весть от Предславык Ярославу о смерти отца. И Ярослав прислал к Глебу, говоря: «Не ходи, брат. Отец твой умер, а брат твой убит Святополком».

И, услышав это, блаженный возопил с плачем горьким и сердечной печалью, и так говорил: «О, увы мне, Господи! Вдвойне плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы мне, увы мне! Плачу горько по отце, а еще горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой, Борис. Как пронзен был, как без жалости убит, как не от врага, но от своего брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше бы мне умереть с тобою, нежели одинокому и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое ангельское, а вот какая беда постигла меня, лучше бы мне с тобой умереть, господин мой! Что же я буду делать теперь, несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего? О милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до Господа, — помолись о моей печали, чтобы и я сподобился такое же мучение восприять и быть вместе с тобою, а не на этом суетном свете».

И когда он так стенал и плакал, орошая слезами землю и призывая бога с частыми вздохами, внезапно появились посланные Святополком злые слуги его, безжалостные кровопийцы, лютые братоненавистники, свирепые звери, исторгающие душу.

Святой же плыл в это время в ладье, и они встретили его в устье Смядыни. И когда увидел их святой, то возрадовался душою, а они, увидев его, помрачнели и стали грести к нему, и подумал он — приветствовать его хотят. И, когда поплыли рядом, начали злодеи перескакивать в ладью его с блещущими, как вода, обнаженными мечами в руках. И сразу у всех весла из рук выпали, и все помертвели от страха. Увидев это, блаженный понял, что хотят убить его. И, глядя на убийц кротким взором, омывая лицо свое слезами, смирившись, в сердечном сокрушении, трепетно вздыхая, заливаясь слезами и ослабев телом, стал жалостно умолять: «Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? Если есть какая обида, то ведите меня к князю вашему и к брату моему и Господину. Пожалейте юность мою, смилуйтесь, повелители мои! Будьте господами моими, а я буду вашим рабом. Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость. Побойтесь сказавшего устами апостола: „Не будьте детьми умом: на дело злое будьте как младенцы, а по уму совершеннолетни будьте“. Я же, братья, и делом и возрастом молод еще. Это не убийство, но живодерство! Какое зло сотворил я, скажите мне, и не буду тогда жаловаться. Если же кровью моей насытиться хотите, то я, братья, в руках ваших и брата моего, а вашего князя». И ни единое слово не устыдило их, но как свирепые звери напали на него. Он же, видя, что не внемлют словам его, стал говорить: «Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой, и господин Василий, и мать госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся! Уже не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают меня с вами насильно». И говорил, плача: «Василий, Василий, отец мой и господин! Преклони слух свой и услышь глас мой, посмотри и узри случившееся с сыном твоим, как ни за что убивают меня. Увы мне, увы мне! Услышь, небо, и внемли, земля! И ты, Борис, брат, услышь глас мой. Отца моего Василия призвал, и не внял он мне, неужели и ты не хочешь услышать меня? Погляди на скорбь сердца моего и боль души моей, погляди на потоки слез моих, текущих как река! И никто не внемлет мне, но ты помяни меня и помолись обо мне перед владыкой всех, ибо ты угоден ему и предстоишь пред престолом его».

И, преклонив колени, стал молиться: «Прещедрый и премилостивый Господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью. Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину. Ты знаешь, Господи Боже мой! Помню слова, сказанные тобою своим апостолам: „За имя Мое, Меня ради поднимут на вас руки, и преданы будете родичами и друзьями, и брат брата предаст на смерть, и умертвят вас ради имени Моего“. И еще: „Терпением укрепляйте души свои“. Смотри, Господи, и суди: вот готова моя душа предстать пред Тобою, Господи! И тебе славу возносим, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Потом взглянул на убийц и промолвил жалобным и прерывающимся голосом: «Раз уж начали, приступивши, свершите то, на что посланы!»

Тогда окаянный Горясер приказал зарезать его без промедления. Повар же Глебов, по имени Торчин, взял нож и, схватив блаженного, заклал его, как агнца непорочного и невинного, месяца сентября в 5-й день, в понедельник.

И была принесена жертва Господу чистая и благоуханная, и поднялся в небесные обители к Господу, и свиделся с любимым братом, и восприняли оба венец небесный, к которому стремились, и возрадовались радостью великой и неизреченной, которую и получили.

Окаянные же убийцы возвратились к пославшему их, как говорил Давид: «Возвратятся нечестивые во ад и все забывающие бога». И еще: «Обнажают меч нечестивые и натягивают лук свой, чтобы поразить идущих прямым путем, но меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся, а нечестивые погибнут». И когда сказали Святополку, что «исполнили повеление твое», то, услышав это вознесся он сердцем, и сбылось сказанное псалмопевцем Давидом: «Что хвалишься злодейством сильным? Беззаконие в сей день, неправду замыслил язык твой. Ты возлюбил зло больше добра, больше ложь, нежели говорить правду. Ты возлюбил всякие гибельные речи, и язык твой льстивый. Поэтому бог сокрушит тебя до конца, изринет и исторгнет тебя из жилища твоего и род твой из земли живых».

Когда убили Глеба, то бросили его в пустынном месте меж двух колод. Но Господь, не оставляющий своих рабов, — как сказал Давид, — «хранит все кости их, и ни одна из них не сокрушится».

И этого святого, лежавшего долгое время, не оставил бог в неведении и пренебрежении, но сохранил невредимым и явлениями ознаменовал: проходившие мимо этого места купцы, охотники и пастухи иногда видели огненный столп, иногда горящие свечи или слышали ангольское пение. И ни единому, видевшему и слышавшему это, не пришло на ум поискать тело святого, пока Ярослав, не стерпев сего злого убийства, не двинулся на братоубийцу окаянного Святополка и не начал с ним жестоко воевать. И всегда соизволеньем божьим и помощью святых побеждал в битвах Ярослав, а окаянный бежал посрамлен и возвращался побежденным.

И вот однажды этот треклятый пришел со множеством печенегов, и Ярослав, собрав войско, вышел навстречу ему на Альту и стал в том месте, где был убит святой Борис. И, воздев руки к небу, сказал: «Кровь брата моего, как прежде Авелева, вопиет к тебе, владыка. И ты отомсти за него и, как братоубийцу Каина, повергни Святополка в ужас и трепет. Молю тебя, Господи, — да будут отмщены братья мои! Если телом вы и отошли отсюда, то благодатию живы и предстоите перед Господом и своей молитвой поможете мне!»

После этих слов сошлись противники друг с другом, и покрылось поле Альтское множеством воинов. И на восходе солнца вступили в бой, и была сеча зла, трижды вступали в схватку и так бились целый день, и лишь к вечеру одолел Ярослав, а окаянный Святополк обратился в бегство. И обуяло его безумие, и так ослабели суставы его, что не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Прибежали с ним к Берестью. Он же говорит: «Бежим, ведь гонятся за нами!» И послали разведать, и не было ни преследующих, ни едущих по следам его. А он, лежа в бессилии и приподнимаясь, восклицал: «Бежим дальше, гонятся! Горе мне!» Невыносимо ему было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый гневом божьим. И побежал в пустынное место между Чехией и Польшейи тут бесчестно скончался. И принял отмщение от Господа: довел Святополка до гибели охвативший его недуг, и по смерти — муку вечную. И так потерял обе жизни: здесь не только княжения, но и жизни лишился, а там не только царства небесного и с ангелами пребывания не получил, но мукам и огню был предан. И сохранилась могила его до наших дней, и исходит от нее ужасный смрад в назидание всем людям. Если кто-нибудь поступит так же, зная об этом, то поплатится еще горше. Каин, не ведая об отмщении, единую кару принял, а Ламех, знавший о судьбе Каина, в семьдесят раз тяжелее наказан был. Такова месть творящим зло: вот Юлиан кесарь — пролил он много крови святых мучеников, и постигла его страшная и бесчеловечная смерть: неведомо кем пронзен был копьем в сердце. Так же и этот — неизвестно от кого бегая, позорной смертью скончался.

И с тех пор прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю Русскую. И начал он расспрашивать о телах святых — как и где похоронены? И о святом Борисе поведали ему, что похоронен в Вышгороде. А о святом Глебе не все знали, что у Смоленска был убит. И тогда рассказали Ярославу, что слышали от приходящих оттуда: как видели свет и свечи в пустынном месте. И, услышав это, Ярослав послал к Смоленску священников разузнать, в чем дело, говоря: «Это брат мой». И нашли его, где были видения, и, придя туда с крестами, и свечами многими, и с кадилами, торжественно положили Глеба в ладьюи, возвратившись, похоронили его в Вышгороде, где лежит тело преблаженного Бориса: раскопав землю, тут и Глеба положили с подобающим почетом.

И вот что чудесно и дивно и памяти достойно: столько лет лежало тело святого Глеба и оставалось невредимым, не тронутым ни хищным зверем, ни червями, даже не почернело, как обычно случается с телами мертвых, но оставалось светлым и красивым, целым и благоуханным. Так бог сохранил тело своего страстотерпца.

И не знали многие о лежащих тут мощах святых страстотерпцев. Но, как говорил Господь: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы, и, зажегши свечу, не ставят ее под спудом, но на подсвечнике выставляют, чтобы светила всем». Так и этих святых поставил бог светить в мире, многочисленными чудесами сиять в великой Русской земле, где многие страждущие исцеляются: слепые прозревают, хромые бегают быстрее серны, горбатые выпрямляются.

Невозможно описать или рассказать о творимых чудесах, воистину весь мир не может их вместить, ибо дивных чудес больше песка морского. И не только здесь, но и в других странах, и по всем землям они проходят, отгоняя болезни и недуги, навещая заключенных в темницах и закованных в оковы. И в тех местах, где были увенчаны они мученическими венцами, созданы были церкви в их имя. И много чудес совершается с приходящими сюда.

Не знаю поэтому, какую похвалу воздать вам и недоумеваю, и не могу решить, что сказать? Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь всем скорбящим, но жили вы на земле среди других людей во плоти человеческой. Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий. Провозглашу ли вас кесарями или князьями, но самых простых и смиренных людей превзошли вы своим смирением, это и привело вас в горячие места и жилища.

Воистину вы кесари кесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью гордятся. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем. Воистину и без сомнений могу сказать: вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей! Защищаете свое отечество и помогаете так же, как и великий Дмитрий [Солунский] своему отечеству. Он сказал: «Как был с ними в радости, так и в погибели их с ними умру». Но если великий и милосердный Дмитрий об одном лишь городе так сказал, то вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!

О блаженны гробы, принявшие ваши честные тела как сокровище многоценное! Блаженна церковь, в коей поставлены ваши гробницы святые, хранящие в себе блаженные тела ваши, о Христовы угодники! Поистине блажен и величественнее всех городов русских и высший город, имеющий такое сокровище. Нет равного ему во всем мире. По праву назван Вышгородом — выше и превыше всех городов: второй Солунь явился в Русской земле, исцеляющий безвозмездно, с божьей помощью, не только наш единый народ, но всей земле спасение приносящий. Приходящие из всех земель даром получают исцеление, как в святых евангелиях Господь говорил святым апостолам: «Даром получили, даром давайте». О таких и сам Господь говорил: «Верующий в меня, в дела, которые я творю, сотворит сам их, и больше сих сотворит».

Но, о блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою земную жизнь, никогда не оставляйте его. Так же и в молитвах всегда молитесь за нас, да не постигнет нас беда и болезни да не коснутся тела рабов ваших. Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас. Поэтому и прибегаем к вам, и, припадая со слезами, молимся, да не окажемся мы под пятой вражеской, и рука нечестивых да не погубит нас, пусть никакая пагуба не коснется нас, голод и озлобление удалите от нас, и избавьте нас от неприятельского меча и межусобных раздоров, и от всякой беды и нападения защитите нас, на вас уповающих. И к Господу Богу молитву нашу с усердием принесите, ибо грешим мы сильно, и много в нас беззакония, и бесчинствуем с излишеством и без меры. Но, на ваши молитвы надеясь, возопием к Спасителю, говоря: «Владыко, единый без греха! Воззри со святых небес своих на нас, убогих, и хотя согрешили, но ты прости, и, хотя беззаконие творим, помилуй, и впавших в заблуждение, как блудницу, простя нас и, как мытаря, оправдай.

Да снизойдет на нас милость твоя! Да прольется на нас человеколюбие твое! И не допусти нас погибнуть из-за грехов наших, не дай уснуть и умереть горькою смертью, но избавь нас от царящего в мире зла и дай нам время покаяться, ибо много беззаконий наших пред тобою, Господи! Рассуди нас по милости твоей, Господи, ибо имя твое нарицается в нас, помилуй нас и спаси и защити молитвами преславных страстотерпцев твоих. И не предай нас в поругание, а излей милость твою на овец стада твоего, ведь ты бог наш и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

О Борисе, каков был видом

Сей благоверный Борис был благого корени, послушен отцу, покорялся во всем отцу. Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в талии, глазами добр, весел лицом, возрастом мал и ус молодой еще был, сиял по-царски, крепок был, всем был украшен — точно цвел он в юности своей, на ратях храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать божия цвела в нем.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 292.

² Там же. С. 121.

³ Пиккио 2003. С. 485.

⁴ Блок 1986. С. 9.

⁵ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 17.

⁶ Константин Багрянородный. С. 45, 311–312.

⁷ Костомаров 2005. Т. 12. С. 10.

⁸ Сахаров 1982. С. 141.

⁹ Петрухин 2000. С. 163–166.

¹⁰ Ключевский 1987. Т. 1. С. 180.

¹¹ Соловьев 1996. С. 25.

¹² Назаренко 2000. С. 504, 505. Эту гипотезу следует отличать от представлений о «коллективном сюзеренитете» русских князей в Поднепровье, который по мнению ряда исследователей (Л. В. Черепнин, Б. А. Рыбаков и др.) сложился во второй половине XI в.

¹³ Карпов 1997. С. 87–88. Свердлов 2003. С. 243–244. Милютенко 2008. С. 126–128.

¹⁴ ПСРЛ 1. Стб. 75–76. ПЛДР 1978. С. 91.

¹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 300–301.

¹⁶ ПСРЛ 1. Стб. 74–78. ПЛДР 1978. С. 91, 93.

¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 93.

¹⁸ Фроянов 1995. С. 56–57.

¹⁹ Милютенко 2008. С. 138.

²⁰ Сендерович 2000. С. 487. Прим. 12.

²¹ Абрамович 1916. С. 27–28. ПЛДР. 1978. С. 279.

²² Бугославский 2007. С. 253.

²³ Данилевский 2004. С. 67, 178.

²⁴ Удальцова 1988. С. 326.

²⁵ ПСРЛ 1. Стб. 67.

²⁶ Там же. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 95.

²⁷ Карпов 1997. С. 142–250. Назаренко 2001. С. 390–434. Петрухин 2002. С. 60–89. Милютенко 2008. С. 212–320.

²⁸ ПСРЛ 1. Стб. 121. ПЛДР 1978. С. 137.

²⁹ Пресняков 1993. С. 28. Петрухин 2000. С. 169–170. Горский 2004. С. 88–95.

³⁰ Татищев 2003. Т. II. С. 65–66, 614, 628. Критика татищевского известия: Толочко 2005. С. 445–457.

³¹ Соловьев 1996. С. 31.

³² ПСРЛ 15. С. 73. Не менее спорной представляется попытка объявить Бориса и Глеба сыновьями волжской болгарыни, на которой Владимир якобы женился во время похода 985 г. (Пчелов 2001. С. 201–202), так как в этом случае непонятно, почему из всех сыновей Владимира именно они представляли опасность для Святополка.

³³ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 194–195.

³⁴ Пресняков 1993. С. 32–33. Поппэ 1997. С. 115. Петрухин 2000. С. 177. Назаренко 2000. С. 512–513. Присёлков 2002. С. 38. Свердлов 2003. С. 316–324. Милютенко 2006. С. 82–88.

³⁵ Абрамович 1916. С. 136–137.

³⁶ Карпов 1997. С. 330.

³⁷ Поппэ 2003. С. 308–315.

³⁸ Пчёлов 2001. С. 155–157.

³⁹ Титмар Мерзербургский (Пер. И. В. Дьяконова). С. 162, 163. Назаренко 1993. С. 140–141, 166–167.

⁴⁰ Парамонова 1999. С. 42.

⁴¹ Титмар. С. 68. Боровков 2008. С. 173.

⁴² Титмар. С. 128, 162–163.

⁴³ Королюк 1964. С. 212–232. Пашуто 1968. С. 35–36. Головко 1988. С. 20–22. Назаренко 1993. С. 151–154,168-170. Пчёлов 2001. С. 183–187. Свердлов 2003. С. 301. Милютенко 2008. С. 362–364.

⁴⁴ Татищев 2003. Т. II. С. 64–65.

⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПСРЛ 9. С. 68.

⁴⁶ Татищев 2003. Т. II. С. 627. Прим. 211.

⁴⁷ Назаренко 2001. С. 454.

⁴⁸ Тихомиров 1969. С. 232.

⁴⁹ Щавелева 2004. С. 235–236.

⁵⁰ Милютенко 2006. С. 87.

⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 150–151.

⁵² Греков 1953. С. 347–348.

⁵³ Милютенко 2006. С. 88.

⁵⁴ Хорошев 1986. С. 30.

⁵⁵ Горский 2004. С. 108.

⁵⁶ Фроянов 2001. С. 377.

⁵⁷ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

⁵⁸ Назаренко 2000. С. 512–513.

⁵⁹ Боровков 2008. С. 178.

⁶⁰ Annales Quedlinburgenses // MGH. SS. Т. 3. S. 90 (Пер. Д. А. Боровкова). См. также: Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 31–32.

⁶¹ Галл Аноним. С. 34.

⁶² Янин 1970. С. 38. Петрухин 2000. С. 173–174, 188. Свердлов 2003. С. 293–296, 301–302.

⁶³ Свердлов 2003. С. 295.

⁶⁴ Петрухин 2000. С. 174. Свердлов 2003. С. 306–307. Филюшкин 2006. С. 19–24.

⁶⁵ Литаврин 2001. С. 473–474.

⁶⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999. С. 288–292.

⁶⁷ Горский 2004. С. 55–59.

⁶⁸ Там же. С. 116–121. Перхавко 2005. С. 205–208.

⁶⁹ Милютенко 2008. С. 379.

⁷⁰ Свердлов 2003. С. 312.

⁷¹ Шахматов 2003. С. 528–554.

⁷² Гиппиус 2007. С. 20.

⁷³ Шахматов 2002. С. 80–81.

⁷⁴ Милютенко 2006. С. 166–170.

⁷⁵ Шахматов 2002. С. 312–325.

⁷⁶ ПСРЛ 1. Стб. 75, 155.

⁷⁷ Лихачев 1947. С. 58–76. Черепнин 1948. С. 331–333. Будовниц 1960. С. 36–46. Творогов 1976. С. 20–24, 46–73. Тихомиров 1979. С. 46–66. Толочко 2003. С. 10–30.

⁷⁸ Шахматов 2002. С. 125, 279–283. Шахматов 2003. С. 168–169, 175.

⁷⁹ Будовниц 1960. С. 31–34.

⁸⁰ Поппэ 1968, 1969. Щапов 1989. С. 23–28.

⁸¹ Юрганов 1998. С. 317. Данилевский 2004. С. 196–197.

⁸² Щапов 1989. С. 28.

⁸³ ПСРЛ 1. Стб. 155. ПСРЛ 2. Стб. 143.

⁸⁴ Шахматов 2002. С. 124, 308, 347–348.

⁸⁵ Данилевский 2004. С. 104.

⁸⁶ Лихачев 1947. С. 70, 75. Кузьмин 1977. С. 208. Мюллер 2000. С. 147–148. Поппэ 2008. С. 78–80.

⁸⁷ Насонов 1969. С. 35–36. Насонов 2002. С. 32.

⁸⁸ Милютенко 2006. С. 162–166.

⁸⁹ ПСРЛ 1. Стб. 153. ПЛДР 1978. С. 167.

⁹⁰ Петрухин 2000. С. 184.

⁹¹ Шахматов 2002. С. 132–134.

⁹² Милютенко 2006. С. 167.

⁹³ Шахматов 2002. С. 284–312.

⁹⁴ Петрухин 2008. С. 174–179.

⁹⁵ Кузьмин 1977. С. 177–200. Толочко 2003. С. 53–54.

⁹⁶ ПСРЛ 15. С. 128.

⁹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.

⁹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.

⁹⁹ Шахматов 2002. С. 81.

¹⁰⁰ Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.

¹⁰¹ ПСРЛ 1. Стб. 135–137. ПЛДР 1978. С. 151, 153.

¹⁰² Поппэ 1995. С. 22. Бугославский 2007. С. 223–224.

¹⁰³ Насонов 1969. С. 46–47. Шахматов 2002. С. 48, 319.

¹⁰⁴ Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁵ ПСРЛ 1. Стб. 130–131,139-141. ПЛДР 1978. С. 145, 155, 157.

¹⁰⁶ Шахматов 2002. С. 71–72, 76, 185–186.

¹⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 132, 140. ПЛДР 1978. С. 147, 155. Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁸ Мюллер 2000. С. 141–160.

¹⁰⁹ ПЛДР 1994. С. 594, 612.

¹¹⁰ ПСРЛ 1. Стб. 130–131. ПЛДР 1978. С. 147.

¹¹¹ Гиппиус 2006. С. 74–79.

¹¹² Карамзин 1989. С. 180.1.5. Первый раунд борьбы за Киев: Святополк и Ярослав.

¹¹³ Парамонова 2003. С. 348. Свердлов 2003. С. 318–319.

¹¹⁴ Янин 1970. С. 34–41. Петрухин 2002. С. 103–106. Свердлов 2003. С. 311–312, 317–318, 324–325, 340–341. Милютенко 2006. С. 73.

¹¹⁵ Свердлов 2003. С. 324.

¹¹⁶ Шахматов 2003. С. 32–70, 380–412, 428–464. Гиппиус 2006. С. 56–92.

¹¹⁷ Алешковский 1971. Кузьмин 1977. С. 85–110. Зиборов 1995. С. 99–129. Петрухин 2008. С. 170–171.

¹¹⁸ ПСРЛ 3. С. 175 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹¹⁹ Бережков 1963. С. 9, 224–225.

¹²⁰ ПСРЛ 1. Стб. 142. ПСРЛ 2. Стб. 130.

¹²¹ ПСРЛ 6. Стб. 129.

¹²² Парамонова 2003. С. 348–349.

¹²³ Карпов 2001. С. 14–16. Пчёлов 2001. С. 169–170. Толочко 2008. С. 8–14.

¹²⁴ Толочко 2008. С. 11.

¹²⁵ Боровков 2008. С. 176.

¹²⁶ Назаренко 1993. С. 140.

¹²⁷ Назаренко 2001. С. 466. Пользуясь случаем, обращаем внимание на то, что в одной из предшествующих публикаций (Боровков 2008. С. 176, 177) гипотеза А. В. Назаренко об антипольском союзе между императором Генрихом II и Ярославом Мудрым в 1016–1017 гг. была подвергнута критике исключительно по причине текстологического недоразумения в использованном нами издании «Хроники» Титмара Мерзербургского, поэтому мы приносим ее автору свои глубочайшие извинения.

¹²⁸ Назаренко 2001. С. 498. Мельникова 2008. С. 100–103.

¹²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 142–143. ПЛДР 1978. С. 157, 159.

¹³⁰ Головко 1988. С. 31.

¹³¹ Кузьмин 1977. С. 204.

¹³² Титмар. С. 177.

¹³³ Королюк 1964. С. 248

¹³⁴ Вопрос о времени пребывания Иоанна I на киевской кафедре остается спорным: по традиции оно датируется 1008–1035 или 1039 гг. (Мюллер 1995. Присёлков 2003. С. 28–47), приверженцы альтернативной точки зрения относят его к середине 1040 — началу 1050-х гг. (Милютенко 2006. С. 49–56).

¹³⁵ Мавродин 1945. С. 354, 366.

¹³⁶ Назаренко 1993. С. 189.

¹³⁷ Шахматов 2002. С. 296–297.

¹³⁸ Галл Аноним. С. 36 (Пер. Л. M. Поповой). Великая хроника о Польше, Руси и их соседях. М. 1987 (Пер. Л. М. Поповой). С. 68.

¹³⁹ Галл Аноним. С. 34.

¹⁴⁰ ПСРЛ 4. М. 2000. С. 108 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁴¹ Титмар. С. 177.

¹⁴² Королюк 1957. С. 161. Королюк 1964. С. 260. Свердлов 2003. С. 336–340.

¹⁴³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 331.

¹⁴⁴ Галл Аноним. С. 36.

¹⁴⁵ Королюк 1964. С. 253–260.

¹⁴⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 270–274.

¹⁴⁷ Там же. С. 325–326.

¹⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 144–146. ПЛДР 1978. С. 159, 161.

¹⁴⁹ Лихачев 1947. С. 92.

¹⁵⁰ Милютенко 2006. С. 131–132.

¹⁵¹ ПСРЛ 3. С. 175.

¹⁵² Петрухин 2008. С. 170–172.

¹⁵³ Данилевский 1998. С. 336–354. Критика гипотезы: Петрухин 2005. С. 186. Прим. 16.

¹⁵⁴ Данилевский 2004. С. 63–72, 177–178.

¹⁵⁵ Данилевский 1998. С. 353–354.

¹⁵⁶ Юрганов 2006. С. 59, 62.

¹⁵⁷ Там же. С. 65–66.

¹⁵⁸ Срезневский 2003. Т. II. Стб. 640.

¹⁵⁹ Успенский 2000. С. 33–35.

¹⁶⁰ Карамзин 1991. С. 14. Данилевский 1998. С. 348.

¹⁶¹ Данилевский 2004. С. 102–103.

¹⁶² Там же. С. 173.

¹⁶³ Данилевский 1998. С. 354

¹⁶⁴ Карпов 2001. С. 477.

¹⁶⁵ Шайкин 2003. С. 342–359.

¹⁶⁶ Успенский 2000. С. 30–31.

¹⁶⁷ Там же. С. 22.

¹⁶⁸ Данилевский 2004. С. 197–204.

¹⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 80. ПЛДР 1978. С. 95.

¹⁷⁰ Невзорова 2004.

¹⁷¹ Бугославский 2007. С. 7. Подскальски 1996. С. 378, 379.

¹⁷² Милютенко 2006. С. 222.

¹⁷³ ПСРЛ 1. Стб. 150.

¹⁷⁴ Парамонова 2003. С. 351. Милютенко 2006. С. 219.

¹⁷⁵ Абрамович 1916. С. 116–121. Милютенко 2006. С. 347–351.

¹⁷⁶ ПСРЛ 4. С. 111 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁷⁷ Щавелева 2004. С. 245.

¹⁷⁸ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 161.

¹⁷⁹ ПСРЛ 3. С. 15, 180. Шахматов 2002. С. 164–165.

¹⁸⁰ Ильин 1957. С. 121.

¹⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 132. Головко 1988. С. 34. Назаренко 2001. С. 466–471.

¹⁸² Милютенко 2006. С. 124–131.

¹⁸³ Шахматов 2002. С. 43, 44.

¹⁸⁴ Шахматов 2002. С. 69.

¹⁸⁵ Ильин 1957. С. 53–54.

¹⁸⁶ Абрамович 1916. С. 28. Шахматов 2002. С. 45. Прим. 1.

¹⁸⁷ Милютенко 2006. С. 83–84.

¹⁸⁸ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

¹⁸⁹ Милютенко 2006. С. 161.

¹⁹⁰ Парамонова 2003. С. 328–329.

¹⁹¹ Абрамович 1916. С. 29–32. ПЛДР 1978. С. 283.

¹⁹² Петрухин 2000. С. 176.

¹⁹³ Пресняков 1993. С. 33. Прим. 52.

¹⁹⁴ Пиккио 2003. С. 64.

¹⁹⁵ ПЛДР 1980. С. 339–344.

¹⁹⁶ Абрамович 1916. С. 38–39. ПЛДР 1978. С. 291.

¹⁹⁷ Ужанков 2008. С. 298–299.

¹⁹⁸ Абрамович 1916. С. 44. ПЛДР 1978. С. 297.

¹⁹⁹ Абрамович 1916. С. 47.

²⁰⁰ Литаврин 2001. С. 472. Ведюшкина 2006. С. 606.

²⁰¹ Петрухин 2002. С. 113.

²⁰² ПСРЛ 9. С. 76. ПСРЛ 22. С. 368.

²⁰³ Шахматов 2002. С. 58.

²⁰⁴ Бугославский 2007. С. 285–286. Черепнин 1948. С. 311–312. Кузьмин 1977. С. 155.

²⁰⁵ Шахматов 2002. С. 48.

²⁰⁶ Там же. С. 80–81, 317–319.

²⁰⁷ Там же. С. 76–77, 185–186.

²⁰⁸ Зиборов 1995. С. 128–156.

²⁰⁹ Адрианова-Перетц 1964. С. 41–71.

²¹⁰ Ревелли 1998. С. 81.

²¹¹ Абрамович 1916. С. 7. Милютенко 2006. С. 365.

²¹² Бугославский 2007. С. 306.

²¹³ По мнению Е. В. Пчелова Борис мог быть женат на сестре датского короля Кнуда I Эстред, которая по сообщению Адама Бременского некоторое время была замужем за «сыном короля Руси» (Пчелов 2001. С. 210–212), хотя подобное предположение не бесспорно (Назаренко 2001. С. 476–488).

²¹⁴ Зиборов 1995. С. 89–90.

²¹⁵ Милютенко 2006. С. 77–79.

²¹⁶ Абрамович 1916. С. 13, 14. Милютенко 2006. С. 377.

²¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 163.

²¹⁸ Татищев 2003. Т. II. С. 73.

²¹⁹ Петрухин 2002. С. 114.

²²⁰ Данилевский 2004. С. 176.

²²¹ Милютенко 2006. С. 167. Шахматов 2002. С. 286–287. Петрухин 2008. С. 175–177.

²²² Котляр 2000. С. 35–39.

²²³ Насонов 2002. С. 28, 30.

²²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 148. ПЛДР 1978. С. 163.

²²⁵ Михеев 2008. С. 27–29.

²²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 148–149. ПЛДР 1978. С. 163

²²⁷ Толочко 1987. С. 79.

²²⁸ Щавелев 2008. С. 76–77.

²²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 161.

²³⁰ Щапов 1989. С. 38. Присёлков 2003. С. 50.

²³¹ Петрухин 2002. С. 115–116. Назаренко 2007. С. 88–90.

²³² ПСРЛ 9. С. 79.

²³³ ПСРЛ 1. Стб. 149–150. ПЛДР 1978. С. 165.

²³⁴ Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 48–49 (Пер. Д. А. Боровкова).

²³⁵ Головко 1988. С. 34–37.

²³⁶ Annalista Saxo // MGH. SS. Т. 6. S. 678–679 (Пер. И. В. Дьяконова).

²³⁷ Там же. S. 683.

²³⁸ Пашуто 1968. С. 39–40, 43. Котляр 2003. С. 49.

²³⁹ Щавелева 2004. С. 253.

²⁴⁰ ПСРЛ 1. Стб. 143, 145. ПЛДР 1978. С. 169.

²⁴¹ Назаренко 2002. С. 278.

²⁴² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 348–358. Карпов 2001. С. 374–385. Джаксон 2000. С. 73–76,100–102, 119–127.

²⁴³ Щавелева 2004. С. 256, 390. Назаренко 2005. С. 167–175.

²⁴⁴ Брюсова1968. С. 128–135.

²⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 240. ПЛДР 1978. С. 392.

²⁴⁶ Котляр 2003. С. 45–46.

²⁴⁷ Поппэ 2003. С. 318.

²⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 165, 167.

²⁴⁹ Карпов 2001. С. 303–304.

²⁵⁰ Костомаров 2005. Т. 12. С. 15.

²⁵¹ Черепнин 1972. С. 360. Петрухин 2000. С. 189.

²⁵² Свердлов 2003. С. 355, 419–428.

²⁵³ Щапов 1989. С. 173–174.

²⁵⁴ Котляр 2003. С. 48.

²⁵⁵ ПСРЛ 2. Стб. 520.

²⁵⁶ ПСРЛ 3. С. 67, 68, 70, 273, 274, 278.

²⁵⁷ ПСРЛ 3. С. 176–180. ПСРЛ 6. Стб. 131–172.

²⁵⁸ Зимин 1999. С. 31–64. Петров 2003. С. 63–87.

²⁵⁹ ПСРЛ 3. С. 175–176.

²⁶⁰ ПСРЛ 4. С. 114 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁶¹ Черепнин 1965. С. 159.

²⁶² Петрухин 2008. С. 170.

²⁶³ ПСРЛ 1. Стб. 161–162. ПЛДР 1978. С. 175.

²⁶⁴ Соловьев 1996. С. 36–38.

²⁶⁵ Шахматов 2002. С. 308.

²⁶⁶ Петрухин 2000. С. 193.

²⁶⁷ Ключевский 1987. С. 183. Критика этого положения: Пресняков 1993. С. 41.

²⁶⁸ Янин 1961. С. 114–115.

²⁶⁹ Назаренко 2000. С. 500–519. Петрухин 2000. С. 189–191. Свердлов 2003. С. 434–441. Назаренко 2008. С. 30–54.

²⁷⁰ Хотя некоторые исследователи видели типологическое сходство «ряда» Ярослава с «завещаниями» Бржетислава I (1055) в Чехии и Болеслава III (11138) в Польше (Пресняков 1993. С. 35–41), в настоящее время, как показывают исследования А. В. Назаренко, оно представляется не столь очевидным.

²⁷¹ Козьма Пражский. С. 123 (Пер. Э. Г. Санчука).

²⁷² Там же. С. 121.

²⁷³ Назаренко 2008. С. 39.

²⁷⁴ Козьма Пражский. С. 123–124.

²⁷⁵ Назаренко 2008. С. 45.

²⁷⁶ ПСРЛ 9. С. 77.

²⁷⁷ Макарий 1995. С. 54–55.

²⁷⁸ Шахматов 2002. С. 58. Прим. 3.

²⁷⁹ Мюллер 1995. С. 11. Прим. 24.

²⁸⁰ Абрамович 1916. С. 53–54. Милютенко 2006. С. 323, 325.

²⁸¹ Хорошев 1986. С. 17–23.

²⁸² Алешковский 1971. С. 86–92. Поппэ 1973. Парамонова 2003. С. 242–245. Милютенко 2006. С. 43–44.

²⁸³ Рогов, Флоря 1991. С. 212.

²⁸⁴ Ревелли 1998. С. 83.

²⁸⁵ Литвина, Успенский 2006. С. 11–13.

²⁸⁶ Литвина, Успенский 2008. С. 16–17.

²⁸⁷ Петрухин 2000. С. 177.

²⁸⁸ Мюллер 1995. С. 12.

²⁸⁹ Назаренко 2001. С. 566–574.

²⁹⁰ Поппэ 1997. С. 115–116. Поппэ 2003. С. 316–319.

²⁹¹ ПСРЛ 2. Стб. 143. Розов 1993. С. 90. Ужанков 1994. С. 76–104. Мюллер 2000. С. 99. Поппэ 2003. С. 304–305.

²⁹² Сендерович 2000. С. 486.

²⁹³ Петрухин 2000. С. 177, 178 (Прим. 33). Литвина, Успенский 2006. С. 292–293.

²⁹⁴ Лимонов 1987. С. 104.

²⁹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 400–401 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁹⁶ ПСРЛ 3. С. 58. ПЛДР 1981. С. 129.

²⁹⁷ Насонов 2002. С. 31.

²⁹⁸ Пресняков 1993. С. 35–43.

²⁹⁹ ПСРЛ 1. Стб. 162–171. ПСРЛ 2. Стб. 155–162.

³⁰⁰ Галл Аноним. С. 54.

³⁰¹ Великая хроника. С. 71.

³⁰² ПСРЛ 1. Стб. 174. ПЛДР 1978. С. 187.

³⁰³ Черепнин 1972. С. 360.

³⁰⁴ ПЛДР 1978. С. 322–327.

³⁰⁵ Назаренко 2002. С. 285.

³⁰⁶ Назаренко 2001. С. 520–522, 528–529.

³⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 181–182. ПЛДР 1978. С. 195.

³⁰⁸ Шахматов 2002. С. 294, 307. Ужанков 2000. С. 36.

³⁰⁹ Мюллер 1995. Милютенко 2006. С. 49–56.

³¹⁰ Ильин 1957. С. 170–188. Алешковский 1971. С. 83–91. Поппэ 1973, 1995. Хорошев 1986. С. 32–33. Щапов 1989. С. 177–178.

³¹¹ Абрамович 1916. С. 53.

³¹² Поппэ 1995. С. 55–56.

³¹³ Милютенко 2006. С. 52.

³¹⁴ Абрамович 1916. С. 21–22. Милютенко 2006. С. 389, 391.

³¹⁵ Кузьмин 1977. С. 192.

³¹⁶ Ужанков 2000. С. 39–43.

³¹⁷ Абрамович 1916. С. 55–56. Милютенко 2006. С. 325, 327.

³¹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 193.

³¹⁹ Назаренко 2007. С. 100–103.

³²⁰ Ужанков 2000. С. 39.

³²¹ Поппэ 1995. С. 35–38. Милютенко 2006. С. 55.

³²² ПСРЛ 1. Стб. 182–183. ПЛДР 1978. С. 195, 197.

³²³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 360.

³²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 199, 247. ПЛДР 1978. С. 211, 403. Головко 1988. С. 54. Назаренко 2001. С. 531–534.

³²⁵ Lamperti Hersfeldensis annales // MGH SS. Т. 38. S. 202. (Цит. по: Назаренко 2001. С. 509).

³²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 198–199. ПЛДР 1978. С. 211.

³²⁷ Lamperti Hersfeldensis annales. S. 300. Назаренко 2001. С. 529.

³²⁸ Рамм 1959. С. 67–68. Пашуто 1968. С. 124–125,129-130. Головко 1988. С. 55. Назаренко 2001. С. 534–537.

³²⁹ Свердлов 2003. С. 459.

³³⁰ Грушевский 1991. С. 80.

³³¹ Татищев 2003. Т. II. С. 90.

³³² Рапов 1977. С. 102.

³³³ ПСРЛ 1. Стб. 204. ПСРЛ 3. С. 18, 161.

³³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 247.

³³⁵ Рапов 1977. С. 46.

³³⁶ Грушевский 1991. С. 80–81. Прим. 4. Зайцев 1975. С. 76–77. Прим. 96.

³³⁷ ПСРЛ 1. Стб. 217. ПЛДР 1978. С. 227, 229.

³³⁸ Кузьмин 1977. С. 196.

³³⁹ Лихачев 1947. С. 81.

³⁴⁰ Насонов 1969. С. 54.

³⁴¹ Присёлков 2003. С. 103–104.

³⁴² ПСРЛ 1. Стб. 199, 202, 216.

³⁴³ Толочко 1987. С. 91.

³⁴⁴ Мавродин 2002. С. 230.

³⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 200–201. ПЛДР 1978. С. 213.

³⁴⁶ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 88. Свердлов 2003. С. 466.

³⁴⁷ ПСРЛ 1. Стб. 248. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁴⁸ Абрамович 1916. С. 60.

³⁴⁹ Петрухин 2000. С. 193–194. Котляр 2008. С. 204–205.

³⁵⁰ ПСРЛ 1. Стб. 217–218. ПЛДР 1978. С. 227.

³⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 226. ПЛДР 1978. С. 235, 237.

³⁵² ПСРЛ 1. Стб. 249. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁵³ Назаренко 2006. С. 281.

³⁵⁴ Мавродин 2002. С. 252–259.

³⁵⁵ ПСРЛ 1. Стб. 238. ПЛДР 1978. С. 247.

³⁵⁶ ПСРЛ 1. Стб. 257–258. ПЛДР 1978. С. 249.

³⁵⁷ Черепнин 1948. С. 322–323.

³⁵⁸ Греков 1953. С. 499–500. Пашуто 1965. С. 21. Черепнин 1965. С. 202. Черепнин 1972. С. 361. Рыбаков 1982. С. 449. Петрухин 2000. С. 193–195. Свердлов 2003. С. 474–475.

³⁵⁹ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 91, 92.

³⁶⁰ Назаренко 2006. С. 281–284.

³⁶¹ Алешковский 1971. С. 32–53.

³⁶² ПСРЛ 1. Стб. 257, 258. ПЛДР 1978. С. 249, 251.

³⁶³ Назаренко 2001. С. 526–528.

³⁶⁴ ПСРЛ 1. Стб. 205–206. Пашуто 1968. С. 43–44. Головко 1988. С. 58–59. Свердлов 2003. С. 468–469.

³⁶⁵ ПСРЛ 1. Стб. 266. ПЛДР 1978. С. 259.

³⁶⁶ ПСРЛ 1. Стб. 258. ПЛДР 1978. С. 251

³⁶⁷ ПСРЛ 1. Стб. 263. ПЛДР 1978. С. 255.

³⁶⁸ Пашуто 1968. С. 44–46. Головко 1988. С. 61–62.

³⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 257–273. ПСРЛ 2. Стб. 231–248.

³⁷⁰ ПСРЛ 1. Стб. 273–274. ПЛДР 1978. С. 265, 267.

³⁷¹ Абрамович 1916. С. 62–63.

³⁷² Петрухин 2000. С. 203.

³⁷³ Назаренко 2006. С. 280, 284.

³⁷⁴ Сендерович 2000. С. 481–483.

³⁷⁵ Там же. С. 491–492.

³⁷⁶ Абрамович 1916. С. 64. Милютенко 2006. С. 339.

³⁷⁷ ПСРЛ 2. Стб. 280. ПВЛ 1999. С. 266.

³⁷⁸ Лихачев 1947. С. 177–180. Присёлков 1996. С. 81–84. Шахматов 2003. С. 528–534, 551–554.

³⁷⁹ ПСРЛ 2. Стб. 290 (Пер. Д. А. Боровкова).

³⁸⁰ Абрамович 1916. С. 65–66. Милютенко 2006. С. 339, 341.

³⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 290. ПВЛ 1999. С. 266–267.

³⁸² Абрамович 1916. С. 66. Милютенко 2006. С. 337.

³⁸³ Воронин 1957. С. 20–21, 50–55.

³⁸⁴ ПСРЛ 1. Стб. 291, 294–295. ПСРЛ 2. Стб. 285.

³⁸⁵ ПЛДР 1980. С. 340.

³⁸⁶ Петрухин 2000. С. 254–255.

³⁸⁷ Глазырина 2002. С. 250–252.

³⁸⁸ Мельникова 1978. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 503–506.

³⁸⁹ Джаксон 1994. С. 104–119 (Перевод Е. А. Рыдзевской).

³⁹⁰ Петрухин 2000. С. 124.

³⁹¹ Джаксон 1978. С. 282.

³⁹² Литвина, Успенский 2006. С. 52.

³⁹³ Джаксон 1994. С. 162. Никитин 2001. С. 294.

³⁹⁴ Карамзин 1991. С. 15–16.

³⁹⁵ Мавродин 1945. С. 351, 355.

³⁹⁶ Ильин 1957. С. 44, 92–93.

³⁹⁷ Там же. С. 93–95.

³⁹⁸ Там же. С. 156–169.

³⁹⁹ Королюк 1964. С. 238–240.

⁴⁰⁰ Янин 1969.

⁴⁰¹ Хорошев 1986. С. 30–31.

⁴⁰² Головко 1988. С. 24–25.

⁴⁰³ Юрганов 1998. С. 9.

⁴⁰⁴ Литвина, Успенский. 2006. С. 52. Прим. 39

⁴⁰⁵ Милютенко 2006. С. 11, 90, 127–128.

⁴⁰⁶ Петрухин 2000. С. 183 (Прим. 36).

⁴⁰⁷ Там же. С. 177.

⁴⁰⁸ Милютенко 2006. С. 127–128.

⁴⁰⁹ Джаксон 1994. С. 43, 51, 71, 73–75 и др.

⁴¹⁰ Пашуто 1968. С. 26–27.

⁴¹¹ Джаксон 2000. С. 59–65. Назаренко 2001. С. 494–496. Мельникова 2008. С. 98–100.

⁴¹² Назаренко 2001. С. 490–491.

⁴¹³ Гуревич 2005. С. 170–171.

⁴¹⁴ Джаксон 1978. С. 283–288.

⁴¹⁵ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 500–518.

⁴¹⁶ Блохин 2006. С. 148–157.

⁴¹⁷ Назаренко 2001. С. 453–454

⁴¹⁸ Петрухин 2000. С. 124–127.

⁴¹⁹ Гуревич 2005. С. 172–174.

⁴²⁰ Снорри Стурлусон. С. 513–514 (Пер. М. И. Стеблин-Каменского).

⁴²¹ Там же. С. 536–537.

⁴²² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.520.

⁴²³ Михеев 2005. С. 33–38.

⁴²⁴ Снорри Стурлусон. С. 430. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 521–522.

⁴²⁵ Снорри Стурлусон. С. 22, 36. Гуревич 2006. С. 63. Блохин 2006. С. 155.

⁴²⁶ ПСРЛ 4. С. 108. ПСРЛ 6. Ч. 1. С. 129. Титмар. С. 177.

⁴²⁷ ПСРЛ 4. С. 114.

⁴²⁸ Галл Аноним. С. 32, 33. Щавелева 1990. С. 97. Щавелева 2004. С. 249. Боровков 2008. С. 170–171.

⁴²⁹ Галл Аноним. С. 49. Великая хроника. С. 68–69.

⁴³⁰ Галл Аноним. С. 47. Боровков 2008. С. 177–178.

⁴³¹ Великая хроника. С. 71.

⁴³² Галл Аноним. С. 39, 45–46, 54.

⁴³³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.380.

⁴³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПЛДР 1978. С. 141.

⁴³⁵ Пчёлов 2001. С. 170–171.

⁴³⁶ Флоря 2002. С. 196.

⁴³⁷ Козьма Пражский. С. 59, 61.

⁴³⁸ Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970. С. 39, 55 (Пер. А. И. Рогова).

⁴³⁹ Козьма Пражский. С. 60–61.

⁴⁴⁰ Сказания о начале Чешского государства. С. 98.

⁴⁴¹ Козьма Пражский. С. 59.

⁴⁴² Флоря 2002. С. 196–197.

⁴⁴³ Сказания о начале Чешского государства. С. 79–82.

⁴⁴⁴ Там же. С. 62, 66.

⁴⁴⁵ Титмар. С. 18.

⁴⁴⁶ Там же. С. 84.

⁴⁴⁷ Козьма Пражский. С. 80.

⁴⁴⁸ Ljetopis рора Dukljanina. S. 78–85 (Электронная версия в пер. О. Ковалишина: www.vostlit.info/Texts/rus6/Dukljanin/frametext.htm).

⁴⁴⁹ Акимова 2002. С. 333–335.

⁴⁵⁰ Присёлков 2003. С. 28–32, 40–47.

⁴⁵¹ Там же. С. 37.

⁴⁵² Тихомиров 1969. С. 123. Милютенко 2008. С. 323–324.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамович 1916 — Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Памятники древнерусской литературы. Вып. 2. Пг.

Адрианова-Перетц 1964 — Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 20. Л.

Акимова 2002 — Акимова О. А. Христианство в далматских, хорватских и сербских землях в X–XI вв. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Алешковский 1971 — Алешковский М. Х. Повесть Временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси. М.

Бережков 1963 — Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М.

Блок 1986 — Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М.

Блохин 2006 — Блохин Е. К. Образ конунга в древнесеверной литературе: к вопросу о поиске мировоззренческих стереотипов // Гуманитарная мысль Юга России. 2006 № 1.

Боровков 2008 — Боровков Д. А. Болеслав I Пяст и его внешняя политика в освещении источников // Зеркало истории. Коллективный и индивидуальный портрет личности в истории. Вып. 5. М.

Брюсова 1968 — Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха // Византийский временник. Т. 28. М.

Бугославский 2007 — Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе. М.

Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М.

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М. 1987.

Ведюшкина 2006 — Ведюшкина И. В. Историческая память домонгольской Руси: религиозные аспекты // История и память. Историческая культура Европы до начала Нового времени. М.

Воронин 1957 — Воронин Н. Н. «Анонимное сказание» о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 13. Л.

Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М. 1961.

Гедеонов 2004 — Гедеонов С. А. Варяги и Русь. М.

Гиппиус 2006 — Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер. Сб. ст. к 60-летию В.М. Живова. М.

Гиппиус 2007 — Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести Временных лет // Славяноведение. № 5.

Глазырина 2002 — Глазырина Г. В. Сага об Ингваре Путешественнике. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Головко 1988 — Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X — первой трети XIII вв. Киев.

Горский 2004 — Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М.

Греков 1953 — Греков Б. Д. Киевская Русь. М.

Грушевский 1991 — Грушевьский М. С. Нарис icтopii Киiвськоi землi вид смертi Ярослава до кiнця XIV сторiчяя. Киiв.

Гуревич 2005 — Гуревич А. Я. История — нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: статьи разных лет.

Гуревич 2006 — Гуревич А. Я. История и сага // Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб.

Данилевский 1998 — Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XI в.). М.

Данилевский 2004 — Данилевский И. Н. Повесть Временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.

Джаксон 1978 — Джаксон Т. Н. Скандинавский конунг на Руси (к методике анализа известий исландских королевских саг) // Восточная Европа в древности и средневековье. М.

Джаксон 1994 — Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. Тексты, перевод, комментарий. М.

Джаксон 2000 — Джаксон Т. Н. Четыре скандинавских конунга на Руси. Из истории русско-норвежских политических отношений последней трети X — первой половины XI в. М.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999.

Зайцев 1975 — Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества X–XIII вв. М.

Зиборов 1995 — Зиборов В. К. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб.

Зимин 1999 — Зимин А. А. Правда Русская. М.

Ильин 1957 — Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М.

Каравашкин, Юрганов 2003 — Каравашкин А. В., Юрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.

Карамзин 1989,1991 — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I, II–III. М.

Карпов 1997 — Карпов А. Ю. Владимир Святой. М.

Карпов 2001 — Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. М.

Ключевский 1987 — Ключевский В. О. Сочинения в 9 томах. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М.

Козьма Пражский. Чешская хроника. М. 1962.

Константин Багрянородный — Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий. М. 1989.

Королюк 1957 — Королюк В. Д. Древнепольское государство. М.

Королюк 1964 — Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв. М.

Костомаров 2005 — Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси // История Руси Великой. Сочинения Н. И. Костомарова в 12 томах. Т. 12. Истоки русского единодержавия. М.

Котляр 2000 — Котляр Н. Ф. Князь окаянный? Был ли Святополк убийцей своих братьев Бориса и Глеба? // Родина. № 12.

Котляр 2003 — Котляр Н. Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб.

Котляр 2008 — Котляр Н. Ф. Ярослав и его время в общественном сознании второй половины XI–XIII вв. // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Кузьмин 1977 — Кузьмин А. Г. Начальные этапы русского летописания. М.

Лимонов 1987 — Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л.

Литаврин 2001 — Литаврин Г. Г. Византия и славяне. СПб.

Литвина, Успенский 2006 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей X–XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М.

Литвина, Успенский 2008 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Младшие сыновья и старшие внуки Ярослава Мудрого (из истории имянаречения у Рюриковичей) // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Лихачев 1947 — Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. Л.

Лихачев 1979 — Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.

Лихачев 2001 — Лихачев Д. С. (при участии А. А. Алексеева и А. Г. Боброва). Текстология (на материале древнерусской литературы X–XVII вв.). СПб.

Мавродин 1945 — Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. Л.

Мавродин 2002 — Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). СПб.

Макарий (Булгаков) 1995. История русской церкви. Кн. II. М.

Мельникова 1978 — Мельникова Е. А. «Сага об Эймунде» о службе скандинавов в войске Ярослава Мудрого // Восточная Европа э древности и средневековье. М.

Мельникова 2008 — Мельникова Е. А. Балтийская политика Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Милютенко 2006 — Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. Исследование и подготовка текстов. СПб.

Милютенко 2006а — Милютенко Н. И. Летописание Ярослава Мудрого (Древнейший свод) // Rossica Antiqua. Исследования и материалы. Вып. 1. СПб.

Милютенко 2008 — Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб.

Михеев 2005 — Михеев С. М. Золотая гривна Бориса и родовое проклятие Инглингов: к проблеме варяжских источников древнерусских текстов // Славяноведение № 2.

Михеев 2007 — Михеев С. М. Различия в описаниях событий и взаимоотношения текстов Борисоглебского цикла // Славяноведение. № 5.

Михеев 2008 — Михеев С. М. Варяжские князья Якун, Африкан и Шимон: литературные сюжеты, трансформация имен и исторический контекст // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2(32).

Мюллер 1995 — Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Мюллер 2000 — Мюллер Л. Понять Россию. Историко-культурные исследования. М.

Назаренко 1993 — Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. Тексты. Перевод. Комментарий. М.

Назаренко 2000 — Назаренко А. В. Порядок престолонаследия на Руси X–XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Назаренко 2001 — Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М.

Назаренко 2002 — Назаренко А. В. Русско-немецкие связи домонгольского времени (IX — середина XIII в.): состояние проблемы и перспективы дальнейших исследований // Из истории русской культуры. Т. II. Кн. I. Киевская и Московская Русь. М.

Назаренко 2005 — Назаренко А. В. Племянники венгерского короля Иштвана I на Руси //Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Назаренко 2006 — Назаренко А. В. Владимир Мономах и киевское столонаследие: традиция и попытка реформы // Древнейшие государства Восточной Европы 2004. Политические институты Древней Руси. М.

Назаренко 2007 — Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей во второй половине XI в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 1(27).

Назаренко 2008 — Назаренко А. В. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава Мудрого и его типологические параллели — реальные и мнимые // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Насонов 1969 — Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М.

Насонов 2002 — Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб.

Невзорова 2004 — Невзорова Н. Н. Паримии Борису и Глебу. Опыт прочтения. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 56. СПб.

Никитин 2001 — Никитин A. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М.

Никитин 2003 — Никитин A. Л. Инок Иларион и начало русского летописания. Исследование и тексты. М.

Парамонова 1999 — Парамонова М. Ю. Славянский восток в хронике Титмара Мерзербургского: образ «иного» на пересечении идеологии и риторики // Одиссей. 1998. М.

Парамонова 2003 — Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: Сравнительный анализ Вацлавского и Борисоглебского культов. М.

Пашуто 1968 — Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М.

ПВЛ 1999 — Повесть Временных лет. СПб.

Перхавко 2005 — Перхавко В. Б. Этнические, политические и конфессиональные особенности «империи Рюриковичей» // Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Петров 2003 — Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы. К изучению древнерусского вечевого уклада. СПб.

Петрухин 2000 — Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Петрухин 2002 — Петрухин В. Я. Начало христианства на Руси во второй половине X — первой половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Петрухин 2005 — Петрухин В. Я. Традиция и исторический факт в средневековой историографии: мотивы и числа (историографические заметки) // Древнейшие государства Восточной Европы 2003. Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М.

Петрухин 2008 — Петрухин В. Я. Ярослав Мудрый, Ярославичи и начальное летописание // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Пиккио 2002 — Пиккио Р. Древнерусская литература. М. Пиккио 2003 — Пиккио P. Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М.

ПЛДР 1978 — Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века. М.

ПЛДР 1980 — Памятники литературы Древней Руси.

XII век. М.

ПЛДР 1981 — Памятники литературы Древней Руси.

XIII век. М.

ПЛДР 1994 — Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. М.

Подскальски 1996 — Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси. Byzantinoslavica. Т. 1.СПб.

Поппэ 1968, 1969 — Поппэ А. В. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // Византийский временник. Т. 28, 29. М.

Поппэ 1973 — Поппэ А. В. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. I. Munchen.

Поппэ 1995 — Поппэ А. В. О зарождении культа Бориса и Глеба и посвященных им произведениях // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Поппэ 1997 — Поппэ А. В. Феофана Новгородская //Новгородский исторический сборник. Вып. 6(16) СПб.

Поппэ 2003 — Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Поппэ 2008 — Поппэ А.В. А. А. Шахматов и спорные начала русского летописания // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 3(33).

Пресняков 1993 — Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. СПб.

Присёлков 1996 — Присёлков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб.

Присёлков 2003 — Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб.

ПСРЛ 1 — Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. М. 2001.

ПСРЛ 2 — Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. М. 2000.

ПСРЛ 3 — Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М. 2000.

ПСРЛ 4 — Полное собрание русских летописей. Т. 4. Новгородская Четвертая летопись. М. 2000.

ПСРЛ 6 — Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. Софийская Первая летопись старшего извода. М. 2000.

ПСРЛ 9 — Полное собрание русских летописей. Т. 9. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М. 2000.

ПСРЛ 15 — Полное собрание русских летописей. Т. 15. Рогожский летописец. Тверской сборник. М. 2000.

ПСРЛ 22 — Полное собрание русских летописей. Т. 22. Русский Хронограф. М. 2005.

Пчёлов 2001 — Пчёлов Е. В. Генеалогия древнерусских князей. М.

Рамм 1959 — Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV веках. М. Л.

Ревелли 1998 — Ревелли Дж. Старославянские легенды святого Вячеслава и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9. М.

Розов 1993 — Розов Н. Н. «В начале было Слово…» //Труды отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб.

Рогов, Флоря 1991 — Рогов А. И., Флоря Б. Н. Образование государства и формирование общественно-политической идеологии в славянских странах // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне). М.

Сахаров 1982 — Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М.

Свердлов 2003 — Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII в. СПб.

Сендерович 2000 — Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Сказания о начале чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970.

Снорри Стурлусон. Круг земной. М. 1980.

Соловьев 1988 — Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1–4. // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 1–2. М.

Соловьев 1996 — Соловьев С. М. История отношений между князьями Рюрикова дома // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 19 (дополнительная). Работы разных лет. М.

Срезневский 2003 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1–3. М.

Татищев 2003 — Татищев В. Н. История Российская. Т. 2.М.

Творогов 1976 — Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л.

Титмар — Титмар Мерзербургский. Хроника в восьми книгах. М. 2005.

Тихомиров 1969 —Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М.

_ 309

Тихомиров 1979 — Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.

Толочко 1987 — Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев.

Толочко 2003 — Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X–XIII вв. СПб.

Толочко 2005 — Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., Киев.

Толочко 2008 — Толочко П. П. О происхождении Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Удальцова 1988 — Удальцова З. В. Киев и Константинополь — культурные связи до XIII века // Как была крещена Русь. М.

Ужанков 1994 — Ужанков А. Н. Когда и где было прочитано Иларионом «Слово о законе и благодати» // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 7. Ч. 1.

Ужанков 2000,2001 — Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2, № 1(3).

Ужанков 2008 — Ужанков А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория литературных формаций. М.

Успенский 2000 — Успенский Б. А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М.

Флоря 2002 — Флоря Б. Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во второй половине X — первой половине XI в. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Фроянов 1995 — Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования социальной и политической борьбы. М., СПб.

Фроянов 2001 — Фроянов И. Я. Начала русской истории. Избранное. М.

Фроянов, Дворниченко 1988 — Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л.

Хорошев 1986 — Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI в.). М.

Черепнин 1948 — Черепнин Л. В. Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. Т. 25. М.

Черепнин 1965 — Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значение. М.

Черепнин 1972 — Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме древнерусского государства X — начала XIII вв. // Исторические записки. Т. 89. М.

Шайкин 2003 — Шайкин А. А. «Оставим все как есть» (по поводу современных интерпретаций убийства Бориса и Глеба) // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Шахматов 2002 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 1. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб.

Шахматов 2003 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб.

Щавелев 2008 — Щавелев А. С. К вопросу о первом съезде князей Рюриковичей // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Щавелева 1990 — Щавелева Н. И. Польские латиноязычные средневковые источники. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Щавелева 2004 — Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. Текст. Перевод. Комментарий (Книги I–VI). М.

Щапов 1989 — Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М.

Юрганов 1998 — Юрганов A. Л. Категории русской средневековой культуры. М.

Юрганов 2006 — Юрганов A. Л. Убить беса. Путь от Средневековья к Новому времени. М.

Янин 1961 — Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 16. Л.

Янин 1969 — Янин В. Л. Таинственный XI век. // Знание — сила. № 3.

Янин 1970 — Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1.М.

Annates Qudlinburgenses // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 3. Hannover, 1839.

Annalista Saxo // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 6. Hannover, 1844.

Lamperti Hersfeldensis annales // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 38. Leipzig, 1894.

Ljetopis popa Dukljanina. Zagreb, 1950.

Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 61. Hannover, Leipzig, 1915.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Повесть об убиении Бориса*

*Из летописи статьи 1015 г.

<…> Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не найдя печенегов, пришла к нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался по отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца». Услышав это, воины разошлись от него. Борис же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: «Хочу с тобою любовь иметь и придам тебе еще к полученному от отца владению», но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить. Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: «Преданы ли вы мне всем сердцем?». Отвечали же Путша с вышгородцами: «Согласны головы свои сложить за тебя». Тогда он сказал им: «Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса». Те же обещали ему немедленно исполнить это. О таких сказал Соломон: «Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают они участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу». Посланные же пришли на Альту ночью, и когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он петь: «Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня»; и еще: «Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и еще говорил он: «Господи! Услышь молитву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих, так как преследует враг душу мою». И, окончив шестопсалмие и увидев, что пришли посланные убить его, начал петь псалмы: «Обступили меня тельцы тучные… Скопище злых обступило меня»; «Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на икону, на образ Владыки: «Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волею дав пригвоздить руки свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу, возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса и слугу его, прикрывшего его своим телом, пронзили. Был же он любим Борисом. Был отрок этот родом венгр, по имени Георгий; Борис его сильно любил, и возложил он на него гривну золотую большую, в которой он и служил ему. Убили они и многих других отроков Бориса. С Георгия же с этого не могли они быстро снять гривну с шеи, и отсекли голову его, и только тогда сняли гривну, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце. И так скончался блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне Авраама, видя неизреченную радость, распевая с ангелами и в веселии пребывая со всеми святыми. И положили тело его в церкви Василия, тайно принеся его в Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу заслужившие, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на злое, ангелы же посылаются для добрых дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но добра ему желают постоянно, особенно же помогают христианам и защищают их от супостата-дьявола; а бесы побуждают человека на зло, завидуя ему; и так как видят, что человек от Бога в чести, — потому и завидуют и скоры на совершение зла. Злой человек, усердствуя злому делу, хуже беса, ибо бесы Бога боятся, а злой человек ни Бога не боится, ни людей не стыдится; бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится.

Святополк же окаянный стал думать: «Вот убил я Бориса, как бы убить Глеба?». И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен». Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде. В это же время пришла от Предславы весть к Ярославу о смерти отца и послал Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком». Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину. Лучше бы было мне умереть с тобою, чем жить на этом полном лжи свете». И когда он так молился со слезами, внезапно пришли посланные Святополком погубить Глеба. И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов, и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так был принесен он в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная, и принял венец царствия Божия, войдя в небесные обители, и увидел там желанного брата своего, и радовался с ним неизреченною радостию, которой удостоились они за свое братолюбие. «Как хорошо и как прекрасно жить братьям вместе!» Окаянные же возвратились назад, как сказал Давид: «Да возвратятся грешники в ад». Когда же они пришли, сказали Святополку: «Сделали приказанное тобою». Он же, услышав это, возгордился еще больше, не ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься злодейством, сильный? Весь день беззаконие… умышляет язык твой».

Итак, Глеб был убит, и был он брошен на берегу между двумя колодами, затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия.

И соединились они телами, а сверх того и душами, пребывая у Владыки, Царя всех, в радости бесконечной, в свете неизреченном и подавая дары исцеления Русской земле и всех приходящих с верою из иных стран исцеляя: хромым давая ходить, слепым давая прозрение, болящим выздоровление, закованным освобождение, темницам отверзение, печальным утешение, гонимым избавление. Заступники они за Русскую землю, светильники сияющие и вечно молящиеся Владыке о своих людях. Вот почему и мы должны достойно восхвалять страстотерпцев этих Христовых, прилежно молясь им со словами: «Радуйтеся, страстотерпцы Христовы, заступники Русской земли, подающие исцеление приходящим к вам с верою и любовью. Радуйтесь, небесные обитатели, были вы ангелами во плоти, единомысленными служителями Богу, единообразной четой, святым единодушной; поэтому и подаете вы исцеление всем страждущим. Радуйтесь, Борис и Глеб богомудрые, источаете вы как бы струи из колодца живоносной воды исцеления, истекают они верным людям на выздоровление. Радуйтесь, поправшие коварного змея, явившиеся подобно лучам светозарным, как светила, озаряющие всю Русскую землю, всегда тьму отгоняющие верою непреклонною. Радуйтесь, заслужившие недреманное око, души свои к исполнению святых Божьих заповедей в сердцах своих склонившие, блаженные. Радуйтесь, братья, вместе пребывающие в местах светозарных, в селениях небесных, в неувядаемой славе, обладания которой удостоились. Радуйтесь, явно для всех осиянные божественным светом, весь мир обошедшие, бесов отгоняющие, недуги исцеляющие, светильники добрые, заступники теплые, с Богом пребывающие, божественными лучами всегда озаряемые, мужественные страстотерпцы, просвещающие души верным людям. Возвысила вас светоносная небесная любовь; через нее вы и наследовали все красоты небесного жития, славу и райскую пищу, и свет разума, прекрасные радости. Радуйтесь, потому что напояете вы все сердца, горести и болезни отгоняете, страсти злые исцеляете; каплями крови своей святой обагрили вы багряницу, прославленные, ибо, ее нося прекрасно, с Христом царствуете всегда, молясь за новых христианских людей и сродников своих. Благословилась земля Русская кровью вашею и мощами, покоящимися в церкви, просвещаете вы церковь эту духом божественным, в ней же с мучениками, как мученики, молитесь вы за людей своих. Радуйтесь, светлые звезды, утром восходящие! Христолюбивые же страстотерпцы и заступники наши! Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке Богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал в Угры. И стал Святополк думать: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею». Так думал он в гордости своей, не зная, что «Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать». Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь — глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей». «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимет Господь у Иерусалима крепкого исполина и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика поставлю обладать ими» <…>.

Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу*

*Анонимное сказание

Господи, благослови, отче! — «Род праведных благословится, — говорит пророк, — и потомки их благословенны будут». Так и свершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской земли Владимире, сыне Святое лавовом, внуке Игоревом, просветившем святым крещением всю землю Русскую. О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время. О том же, что начали, будем рассказывать по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и не от одной жены: матери у них были разные. Старший сын — Вышеслав, после Изяслав, третий — Святополк, который и замыслил это злое убийство. Мать его гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он. А от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки — Борис и Глеб. И посадил их всех Владимир по разным землям на княжение, о чем в другом месте скажем, здесь же расскажем про тех, о ком сия повесть.

Посадил Владимир окаянного Святополка на княжение в Пиноке, а Ярослава — в Новгороде, а Бориса — в Ростове, а Глеба — в Муроме. Не стану, однако, много толковать, чтобы во многословии не забыть о главном, но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло много времени, и, когда минуло 28 лет после святого крещения, подошли к концу дни Владимира — впал он в тяжкий недуг. В это же время пришел из Ростова Борис, а печенеги вновь двинулись ратью на Русь, и великая скорбь охватила Владимира, так как не мог он выступить против них, и это сильно печалило его. Призвал он тогда к себе Бориса, нареченного в святом крещении Романом, блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов, послал его против безбожных печенегов. Борис же с радостью пошел, говоря: «Готов я пред очами твоими свершить, что велит воля сердца твоего». О таких Приточник говорил: «Был сын отцу послушный и любимый матерью своею».

Когда Борис, выступив в поход и не встретив врага, возвращался обратно, прибыл к нему вестник и поведал ему о смерти отца. Рассказал он, как преставился отец его Василий(этим именем назван был Владимир в святом крещении) и как Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове_и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях и поставил в церкви Святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал телом слабеть и все лицо его намокло от слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: «Увы мне, светочей моих, сияние и заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты зашло, солнце мое, а меня не было там! Был бы я там, то сам бы своими руками честное тело твое убрал и могиле предал. Но не нес я доблестное тело твое, не сподобился целовать твои прекрасные седины. О блаженный, помяни меня в месте упокоения твоего! Сердце мое горит, душа моя разум смущает, и не знаю, к кому обратиться, кому поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. Не воспротивлюсь я, ибо написано: „Бог гордым противится, а смиренным дает благодать“. И в послании апостола сказано: „Кто говорит: „Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец“. И еще: „В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх“. Поэтому, что я скажу, что сделаю? Вот пойду к брату моему и скажу: „Будь мне отцом — ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?“»

И помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: «Увижу ли я хотя бы братца моего младшего Глеба, как Иосиф Вениамина?» И решил в сердце своем: «Да будет воля твоя, Господи!» Про себя же думал: «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения. А все это преходящее и непрочно, как паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные, и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими. Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем овладев и все собрав, говорил обо всем: „Суета сует — все суета!“ Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемерной любви».

Идя же путем своим, думал Борис о красоте и молодости своей и весь обливался слезами. И хотел сдержаться, но не мог. И все видевшие его тоже оплакивали юность его и его красоту телесную и духовную. И каждый в душе своей стенал от горести сердечной, и все были охвачены печалью.

Кто же не восплачется, представив перед очами сердца своего эту пагубную смерть?

Весь облик его был уныл, и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный правдив и щедр, тих, кроток, смирен, всех он жалел и всем помогал.

Так помышлял в сердце своем богоблаженный Борис и говорил: «Знал я, что брата злые люди подстрекают на убийство мое и погубит он меня, и когда прольет кровь мою, то буду я мучеником перед Господом моим, и примет душу мою владыка». Затем, забыв смертную скорбь, стал утешать он сердце свое божьим словом: «Тот, кто пожертвует душой своей ради меня и моего учения, обретет и сохранит ее в жизни вечной». И пошел с радостным сердцем, говоря: «Господи премилостивый, не отринь меня, на тебя уповающего, но спаси душу мою!»

Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: «Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще». Но не было правды в его словах. Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путылу и вышегородских мужей и сказал им: «Признайтесь мне без утайки — преданы ли вы мне?» Путила ответил: «Все мы готовы головы свои положить за тебя».

Когда увидел дьявол, исконный враг всего доброго в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел он перебить всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть.

Тогда призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: «Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его». И они обещали ему сделать это.

О таких пророк говорил: «Скоры они на подлое убийство. Оскверненные кровопролитием, они навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, — нечестием губят душу свою».

Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им отвечал: «Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старейшего, которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении сердечном, но с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не отвергай слез моих, владыка, ибо уповаю я на тебя! Пусть удостоюсь участи рабов твоих и разделю жребий со всеми твоими святыми, ты бог милостивый, и славу тебе возносим вовеки! Аминь».

Вспомнил он о мучении и страданиях святого мученика Никиты и святого Вячеслава, которые были убиты так же, и о том, как убийцей святой Варвары был ее родной отец. И вспомнил слова премудрого Соломона: «Праведники вечно живут, и от Господа им награда и украшение им от всевышнего». И только этими словами утешался и радовался.

Между тем наступил вечер, и Борис повелел петь вечерню, а сам вошел в шатер свой и стал творить вечернюю молитву со слезами горькими, частым воздыханием и непрерывными стенаниями. Потом лег спать, и сон его тревожили тоскливые мысли и печаль горькая, и тяжелая, и страшная:, как претерпеть мучение и страдание, и окончить жизнь, и веру сохранить, и приуготовленный венец принять из рук вседержителя. И, проснувшись рано, увидел, что время уже утреннее. А был воскресный день. Сказал он священнику своему: «Вставай, начинай заутреню». Сам же, обувшись и умыв лицо свое, начал молиться к Господу Богу.

Посланные же Святополком пришли на Альту ночью, и подошли близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на заутреню Псалтырь. И получил он уже весть о готовящемся убиении его. И начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня» — и остальные псалмы до конца. И, начавши петь по Псалтыри: «Окружили меня скопища псов и тельцы тучные обступили меня», продолжил: «Господи Боже мой! На тебя я уповаю, спаси меня!» И после этого пропел канон. И когда окончил заутреню, стал молиться, взирая на икону господню и говоря: «Господи Иисусе Христе! Как ты, в этом образе явившийся на землю и собственною волею давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание за грехи наши, сподобь и меня так принять страдание!»

И когда услышал он зловещий шепот около шатра, то затрепетал, и потекли слезы из глаз его, и промолвил: «Слава тебе, Господи, за все, ибо удостоил меня зависти ради принять сию горькую смерть и претерпеть все ради любви к заповедям твоим. Не захотел ты сам избегнуть мук, ничего не пожелал себе, последуй заповедям апостола: „Любовь долготерпелива, всему верит, не завидует и не превозносится“. И еще: „В любви нет страха, ибо истинная любовь изгоняет страх“. Поэтому, владыка, душа моя в руках твоих всегда, ибо не забыл я твоей заповеди. Как Господу угодно — так и будет». И когда увидели священник Борисов и отрок, прислуживающий князю, господина своего, объятого скорбью и печалью, то заплакали горько и сказали: «Милостивый и дорогой господин наш! Какой благости исполнен ты, что не восхотел ради любви Христовой воспротивиться брату, а ведь сколько воинов держал под рукой своей!» И, сказав это, опечалилась.

И вдруг увидел устремившихся к шатру, блеск оружия, обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. Поразили его копьями окаянные: Путьша, Талец, Елович, Ляшко. Видя это, отрок его прикрыл собою тело блаженного, воскликнув: «Да не оставлю тебя, господин мой любимый, — где увядает красота тела твоего, тут и я сподоблюсь окончить жизнь свою!»

Был же он родом венгр, по имени Георгий, и наградил его князь золотой гривной, и был любим Борисом безмерно. Тут и его пронзили, и, раненный, выскочил он в оторопи из шатра. И заговорили стоящие около шатра: «Что стоите и смотрите! Начав, завершим повеленное нам». Услышав это, блаженный стал молиться и просить их, говоря: «Братья мои милые и любимые! Погодите немного, дайте помолиться богу». И воззрев на небо со слезами, и вознося вздохи горе, начал молиться такими словами: «Господи Боже мой многомилостивый и милостивый и премилостивый! Слава тебе, что сподобил меня уйти от обольщений этой обманчивой жизни! Слава тебе, щедрый дарователь жизни, что сподобил меня подвига достойного святых мучеников! Слава тебе, Владыка-человеколюбец, что сподобил меня свершить сокровенное желание сердца моего! Слава тебе, Христос, слава безмерному, Твоему милосердию, ибо направил Ты стоны мои на правый путь! Взгляни с высоты святости Твоей и узри боль сердца моего, которую претерпел я от родственника моего — ведь ради Тебя умерщвляют меня в день сей. Меня уравняли с овном, уготованным на убой. Ведь Ты знаешь, Господь, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей рукой, всех воинов отца моего и всех, кого любил отец мой, ничего не замышлял против брата моего. Он же сколько мог воздвиг против меня. „Если бы враг поносил меня — это я стерпел бы; если бы ненавистник мой клеветал на меня, — укрылся бы от него“. Но Ты, Господи, будь Свидетель и сверши суд между мною и братом моим и не осуждай их, Господи, за грех этот, но прими с миром душу мою. Аминь».

И, воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся лицом, весь обливаясь слезами, промолвил: «Братья, приступивши — заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!»

И все, кто слышал слова его, не могли вымолвить ни слова от страха и печали горькой и слез обильных. С горькими воздыханиями жалобно сетовали и плакали, и каждый в душе своей стенал: «Увы нам, князь наш милостивый и блаженный, поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным! Кто теперь их всех направит? Не восхотел славы мира сего, не восхотел веселиться с вельможами честными, не восхотел величия в жизни сей. Кто не поразится столь великому смирению, кто не смирится сам, видя и слыша его смирение?»

И так почил Борис, предав душу свою в руки бога живого в 24-й день месяца июля, за 9 дней до календ августовских.

Перебили и отроков многих. С Георгия же не могли снять гривны и, отрубив голову ему, отшвырнули ее прочь. Поэтому и не смогли опознать тела его.

Блаженного же Бориса, обернув в шатер, положили на телегу и повезли. И когда ехали бором, начал приподнимать он святую голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце. И так скончался, восприняв неувядаемый венец. И, принесши тело его, положили в Вышгороде и погребли в земле у церкви Святого Василия.

И не остановился на этом убийстве окаянный Святополк, но в неистовстве своем стал готовиться на большее преступление. И, увидев осуществление заветного желания своего, не думал о злодейском своем убийстве и о тяжести греха, и нимало не раскаивался в содеянном. И тогда вошел в сердце его сатана, начав подстрекать на еще большие злодеяния и новые убийства. Так говорил в душе своей окаянный: «Что сделаю? Если остановлюсь на этом убийстве, то две участи ожидают меня: когда узнают о случившемся братья мои, то, подстерегши меня, воздадут мне горше содеянного мною. А если и не тая, то изгонят меня и лишусь престола отца моего, и сожаление по утраченной земле моей изгложет меня, и поношения поносящих обрушатся на меня, и княжение мое захватит другой, и в жилищах моих не останется живой души. Ибо я погубил возлюбленного Господом и к болезни добавил новую язву, добавлю же к беззаконию беззаконие. Ведь и грех матери моей не простится и с праведниками я не буду вписан, но изымется имя мое из книг жизни». Так и случилось, о чем после поведаем. Сейчас же еще не время, а вернемся к нашему рассказу.

И, замыслив это, злой дьявола сообщник послал за блаженным Глебом, говоря: «Приходи не медля. Отец зовет тебя, тяжко болен он».

Глеб быстро собрался, сел на коня и отправился с небольшой дружиной. И когда пришли на Волгу, в поле оступился под ним конь в яме и повредил слегка ногу. А как пришел Глеб в Смоленск, отошел от Смоленска недалеко и стал на Смядыни, в ладье. А в это время пришла весть от Предславык Ярославу о смерти отца. И Ярослав прислал к Глебу, говоря: «Не ходи, брат. Отец твой умер, а брат твой убит Святополком».

И, услышав это, блаженный возопил с плачем горьким и сердечной печалью, и так говорил: «О, увы мне, Господи! Вдвойне плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы мне, увы мне! Плачу горько по отце, а еще горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой, Борис. Как пронзен был, как без жалости убит, как не от врага, но от своего брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше бы мне умереть с тобою, нежели одинокому и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое ангельское, а вот какая беда постигла меня, лучше бы мне с тобой умереть, господин мой! Что же я буду делать теперь, несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего? О милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до Господа, — помолись о моей печали, чтобы и я сподобился такое же мучение восприять и быть вместе с тобою, а не на этом суетном свете».

И когда он так стенал и плакал, орошая слезами землю и призывая бога с частыми вздохами, внезапно появились посланные Святополком злые слуги его, безжалостные кровопийцы, лютые братоненавистники, свирепые звери, исторгающие душу.

Святой же плыл в это время в ладье, и они встретили его в устье Смядыни. И когда увидел их святой, то возрадовался душою, а они, увидев его, помрачнели и стали грести к нему, и подумал он — приветствовать его хотят. И, когда поплыли рядом, начали злодеи перескакивать в ладью его с блещущими, как вода, обнаженными мечами в руках. И сразу у всех весла из рук выпали, и все помертвели от страха. Увидев это, блаженный понял, что хотят убить его. И, глядя на убийц кротким взором, омывая лицо свое слезами, смирившись, в сердечном сокрушении, трепетно вздыхая, заливаясь слезами и ослабев телом, стал жалостно умолять: «Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? Если есть какая обида, то ведите меня к князю вашему и к брату моему и Господину. Пожалейте юность мою, смилуйтесь, повелители мои! Будьте господами моими, а я буду вашим рабом. Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь на вашу милость. Побойтесь сказавшего устами апостола: „Не будьте детьми умом: на дело злое будьте как младенцы, а по уму совершеннолетни будьте“. Я же, братья, и делом и возрастом молод еще. Это не убийство, но живодерство! Какое зло сотворил я, скажите мне, и не буду тогда жаловаться. Если же кровью моей насытиться хотите, то я, братья, в руках ваших и брата моего, а вашего князя». И ни единое слово не устыдило их, но как свирепые звери напали на него. Он же, видя, что не внемлют словам его, стал говорить: «Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой, и господин Василий, и мать госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся! Уже не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают меня с вами насильно». И говорил, плача: «Василий, Василий, отец мой и господин! Преклони слух свой и услышь глас мой, посмотри и узри случившееся с сыном твоим, как ни за что убивают меня. Увы мне, увы мне! Услышь, небо, и внемли, земля! И ты, Борис, брат, услышь глас мой. Отца моего Василия призвал, и не внял он мне, неужели и ты не хочешь услышать меня? Погляди на скорбь сердца моего и боль души моей, погляди на потоки слез моих, текущих как река! И никто не внемлет мне, но ты помяни меня и помолись обо мне перед владыкой всех, ибо ты угоден ему и предстоишь пред престолом его».

И, преклонив колени, стал молиться: «Прещедрый и премилостивый Господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью. Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину. Ты знаешь, Господи Боже мой! Помню слова, сказанные тобою своим апостолам: „За имя Мое, Меня ради поднимут на вас руки, и преданы будете родичами и друзьями, и брат брата предаст на смерть, и умертвят вас ради имени Моего“. И еще: „Терпением укрепляйте души свои“. Смотри, Господи, и суди: вот готова моя душа предстать пред Тобою, Господи! И тебе славу возносим, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Потом взглянул на убийц и промолвил жалобным и прерывающимся голосом: «Раз уж начали, приступивши, свершите то, на что посланы!»

Тогда окаянный Горясер приказал зарезать его без промедления. Повар же Глебов, по имени Торчин, взял нож и, схватив блаженного, заклал его, как агнца непорочного и невинного, месяца сентября в 5-й день, в понедельник.

И была принесена жертва Господу чистая и благоуханная, и поднялся в небесные обители к Господу, и свиделся с любимым братом, и восприняли оба венец небесный, к которому стремились, и возрадовались радостью великой и неизреченной, которую и получили.

Окаянные же убийцы возвратились к пославшему их, как говорил Давид: «Возвратятся нечестивые во ад и все забывающие бога». И еще: «Обнажают меч нечестивые и натягивают лук свой, чтобы поразить идущих прямым путем, но меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся, а нечестивые погибнут». И когда сказали Святополку, что «исполнили повеление твое», то, услышав это вознесся он сердцем, и сбылось сказанное псалмопевцем Давидом: «Что хвалишься злодейством сильным? Беззаконие в сей день, неправду замыслил язык твой. Ты возлюбил зло больше добра, больше ложь, нежели говорить правду. Ты возлюбил всякие гибельные речи, и язык твой льстивый. Поэтому бог сокрушит тебя до конца, изринет и исторгнет тебя из жилища твоего и род твой из земли живых».

Когда убили Глеба, то бросили его в пустынном месте меж двух колод. Но Господь, не оставляющий своих рабов, — как сказал Давид, — «хранит все кости их, и ни одна из них не сокрушится».

И этого святого, лежавшего долгое время, не оставил бог в неведении и пренебрежении, но сохранил невредимым и явлениями ознаменовал: проходившие мимо этого места купцы, охотники и пастухи иногда видели огненный столп, иногда горящие свечи или слышали ангольское пение. И ни единому, видевшему и слышавшему это, не пришло на ум поискать тело святого, пока Ярослав, не стерпев сего злого убийства, не двинулся на братоубийцу окаянного Святополка и не начал с ним жестоко воевать. И всегда соизволеньем божьим и помощью святых побеждал в битвах Ярослав, а окаянный бежал посрамлен и возвращался побежденным.

И вот однажды этот треклятый пришел со множеством печенегов, и Ярослав, собрав войско, вышел навстречу ему на Альту и стал в том месте, где был убит святой Борис. И, воздев руки к небу, сказал: «Кровь брата моего, как прежде Авелева, вопиет к тебе, владыка. И ты отомсти за него и, как братоубийцу Каина, повергни Святополка в ужас и трепет. Молю тебя, Господи, — да будут отмщены братья мои! Если телом вы и отошли отсюда, то благодатию живы и предстоите перед Господом и своей молитвой поможете мне!»

После этих слов сошлись противники друг с другом, и покрылось поле Альтское множеством воинов. И на восходе солнца вступили в бой, и была сеча зла, трижды вступали в схватку и так бились целый день, и лишь к вечеру одолел Ярослав, а окаянный Святополк обратился в бегство. И обуяло его безумие, и так ослабели суставы его, что не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Прибежали с ним к Берестью. Он же говорит: «Бежим, ведь гонятся за нами!» И послали разведать, и не было ни преследующих, ни едущих по следам его. А он, лежа в бессилии и приподнимаясь, восклицал: «Бежим дальше, гонятся! Горе мне!» Невыносимо ему было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый гневом божьим. И побежал в пустынное место между Чехией и Польшейи тут бесчестно скончался. И принял отмщение от Господа: довел Святополка до гибели охвативший его недуг, и по смерти — муку вечную. И так потерял обе жизни: здесь не только княжения, но и жизни лишился, а там не только царства небесного и с ангелами пребывания не получил, но мукам и огню был предан. И сохранилась могила его до наших дней, и исходит от нее ужасный смрад в назидание всем людям. Если кто-нибудь поступит так же, зная об этом, то поплатится еще горше. Каин, не ведая об отмщении, единую кару принял, а Ламех, знавший о судьбе Каина, в семьдесят раз тяжелее наказан был. Такова месть творящим зло: вот Юлиан кесарь — пролил он много крови святых мучеников, и постигла его страшная и бесчеловечная смерть: неведомо кем пронзен был копьем в сердце. Так же и этот — неизвестно от кого бегая, позорной смертью скончался.

И с тех пор прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю Русскую. И начал он расспрашивать о телах святых — как и где похоронены? И о святом Борисе поведали ему, что похоронен в Вышгороде. А о святом Глебе не все знали, что у Смоленска был убит. И тогда рассказали Ярославу, что слышали от приходящих оттуда: как видели свет и свечи в пустынном месте. И, услышав это, Ярослав послал к Смоленску священников разузнать, в чем дело, говоря: «Это брат мой». И нашли его, где были видения, и, придя туда с крестами, и свечами многими, и с кадилами, торжественно положили Глеба в ладьюи, возвратившись, похоронили его в Вышгороде, где лежит тело преблаженного Бориса: раскопав землю, тут и Глеба положили с подобающим почетом.

И вот что чудесно и дивно и памяти достойно: столько лет лежало тело святого Глеба и оставалось невредимым, не тронутым ни хищным зверем, ни червями, даже не почернело, как обычно случается с телами мертвых, но оставалось светлым и красивым, целым и благоуханным. Так бог сохранил тело своего страстотерпца.

И не знали многие о лежащих тут мощах святых страстотерпцев. Но, как говорил Господь: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы, и, зажегши свечу, не ставят ее под спудом, но на подсвечнике выставляют, чтобы светила всем». Так и этих святых поставил бог светить в мире, многочисленными чудесами сиять в великой Русской земле, где многие страждущие исцеляются: слепые прозревают, хромые бегают быстрее серны, горбатые выпрямляются.

Невозможно описать или рассказать о творимых чудесах, воистину весь мир не может их вместить, ибо дивных чудес больше песка морского. И не только здесь, но и в других странах, и по всем землям они проходят, отгоняя болезни и недуги, навещая заключенных в темницах и закованных в оковы. И в тех местах, где были увенчаны они мученическими венцами, созданы были церкви в их имя. И много чудес совершается с приходящими сюда.

Не знаю поэтому, какую похвалу воздать вам и недоумеваю, и не могу решить, что сказать? Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь всем скорбящим, но жили вы на земле среди других людей во плоти человеческой. Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий. Провозглашу ли вас кесарями или князьями, но самых простых и смиренных людей превзошли вы своим смирением, это и привело вас в горячие места и жилища.

Воистину вы кесари кесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью гордятся. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем. Воистину и без сомнений могу сказать: вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей! Защищаете свое отечество и помогаете так же, как и великий Дмитрий [Солунский] своему отечеству. Он сказал: «Как был с ними в радости, так и в погибели их с ними умру». Но если великий и милосердный Дмитрий об одном лишь городе так сказал, то вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!

О блаженны гробы, принявшие ваши честные тела как сокровище многоценное! Блаженна церковь, в коей поставлены ваши гробницы святые, хранящие в себе блаженные тела ваши, о Христовы угодники! Поистине блажен и величественнее всех городов русских и высший город, имеющий такое сокровище. Нет равного ему во всем мире. По праву назван Вышгородом — выше и превыше всех городов: второй Солунь явился в Русской земле, исцеляющий безвозмездно, с божьей помощью, не только наш единый народ, но всей земле спасение приносящий. Приходящие из всех земель даром получают исцеление, как в святых евангелиях Господь говорил святым апостолам: «Даром получили, даром давайте». О таких и сам Господь говорил: «Верующий в меня, в дела, которые я творю, сотворит сам их, и больше сих сотворит».

Но, о блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою земную жизнь, никогда не оставляйте его. Так же и в молитвах всегда молитесь за нас, да не постигнет нас беда и болезни да не коснутся тела рабов ваших. Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас. Поэтому и прибегаем к вам, и, припадая со слезами, молимся, да не окажемся мы под пятой вражеской, и рука нечестивых да не погубит нас, пусть никакая пагуба не коснется нас, голод и озлобление удалите от нас, и избавьте нас от неприятельского меча и межусобных раздоров, и от всякой беды и нападения защитите нас, на вас уповающих. И к Господу Богу молитву нашу с усердием принесите, ибо грешим мы сильно, и много в нас беззакония, и бесчинствуем с излишеством и без меры. Но, на ваши молитвы надеясь, возопием к Спасителю, говоря: «Владыко, единый без греха! Воззри со святых небес своих на нас, убогих, и хотя согрешили, но ты прости, и, хотя беззаконие творим, помилуй, и впавших в заблуждение, как блудницу, простя нас и, как мытаря, оправдай.

Да снизойдет на нас милость твоя! Да прольется на нас человеколюбие твое! И не допусти нас погибнуть из-за грехов наших, не дай уснуть и умереть горькою смертью, но избавь нас от царящего в мире зла и дай нам время покаяться, ибо много беззаконий наших пред тобою, Господи! Рассуди нас по милости твоей, Господи, ибо имя твое нарицается в нас, помилуй нас и спаси и защити молитвами преславных страстотерпцев твоих. И не предай нас в поругание, а излей милость твою на овец стада твоего, ведь ты бог наш и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

О Борисе, каков был видом

Сей благоверный Борис был благого корени, послушен отцу, покорялся во всем отцу. Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в талии, глазами добр, весел лицом, возрастом мал и ус молодой еще был, сиял по-царски, крепок был, всем был украшен — точно цвел он в юности своей, на ратях храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать божия цвела в нем.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 292.

² Там же. С. 121.

³ Пиккио 2003. С. 485.

⁴ Блок 1986. С. 9.

⁵ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 17.

⁶ Константин Багрянородный. С. 45, 311–312.

⁷ Костомаров 2005. Т. 12. С. 10.

⁸ Сахаров 1982. С. 141.

⁹ Петрухин 2000. С. 163–166.

¹⁰ Ключевский 1987. Т. 1. С. 180.

¹¹ Соловьев 1996. С. 25.

¹² Назаренко 2000. С. 504, 505. Эту гипотезу следует отличать от представлений о «коллективном сюзеренитете» русских князей в Поднепровье, который по мнению ряда исследователей (Л. В. Черепнин, Б. А. Рыбаков и др.) сложился во второй половине XI в.

¹³ Карпов 1997. С. 87–88. Свердлов 2003. С. 243–244. Милютенко 2008. С. 126–128.

¹⁴ ПСРЛ 1. Стб. 75–76. ПЛДР 1978. С. 91.

¹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 300–301.

¹⁶ ПСРЛ 1. Стб. 74–78. ПЛДР 1978. С. 91, 93.

¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 93.

¹⁸ Фроянов 1995. С. 56–57.

¹⁹ Милютенко 2008. С. 138.

²⁰ Сендерович 2000. С. 487. Прим. 12.

²¹ Абрамович 1916. С. 27–28. ПЛДР. 1978. С. 279.

²² Бугославский 2007. С. 253.

²³ Данилевский 2004. С. 67, 178.

²⁴ Удальцова 1988. С. 326.

²⁵ ПСРЛ 1. Стб. 67.

²⁶ Там же. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 95.

²⁷ Карпов 1997. С. 142–250. Назаренко 2001. С. 390–434. Петрухин 2002. С. 60–89. Милютенко 2008. С. 212–320.

²⁸ ПСРЛ 1. Стб. 121. ПЛДР 1978. С. 137.

²⁹ Пресняков 1993. С. 28. Петрухин 2000. С. 169–170. Горский 2004. С. 88–95.

³⁰ Татищев 2003. Т. II. С. 65–66, 614, 628. Критика татищевского известия: Толочко 2005. С. 445–457.

³¹ Соловьев 1996. С. 31.

³² ПСРЛ 15. С. 73. Не менее спорной представляется попытка объявить Бориса и Глеба сыновьями волжской болгарыни, на которой Владимир якобы женился во время похода 985 г. (Пчелов 2001. С. 201–202), так как в этом случае непонятно, почему из всех сыновей Владимира именно они представляли опасность для Святополка.

³³ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 194–195.

³⁴ Пресняков 1993. С. 32–33. Поппэ 1997. С. 115. Петрухин 2000. С. 177. Назаренко 2000. С. 512–513. Присёлков 2002. С. 38. Свердлов 2003. С. 316–324. Милютенко 2006. С. 82–88.

³⁵ Абрамович 1916. С. 136–137.

³⁶ Карпов 1997. С. 330.

³⁷ Поппэ 2003. С. 308–315.

³⁸ Пчёлов 2001. С. 155–157.

³⁹ Титмар Мерзербургский (Пер. И. В. Дьяконова). С. 162, 163. Назаренко 1993. С. 140–141, 166–167.

⁴⁰ Парамонова 1999. С. 42.

⁴¹ Титмар. С. 68. Боровков 2008. С. 173.

⁴² Титмар. С. 128, 162–163.

⁴³ Королюк 1964. С. 212–232. Пашуто 1968. С. 35–36. Головко 1988. С. 20–22. Назаренко 1993. С. 151–154,168-170. Пчёлов 2001. С. 183–187. Свердлов 2003. С. 301. Милютенко 2008. С. 362–364.

⁴⁴ Татищев 2003. Т. II. С. 64–65.

⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПСРЛ 9. С. 68.

⁴⁶ Татищев 2003. Т. II. С. 627. Прим. 211.

⁴⁷ Назаренко 2001. С. 454.

⁴⁸ Тихомиров 1969. С. 232.

⁴⁹ Щавелева 2004. С. 235–236.

⁵⁰ Милютенко 2006. С. 87.

⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 150–151.

⁵² Греков 1953. С. 347–348.

⁵³ Милютенко 2006. С. 88.

⁵⁴ Хорошев 1986. С. 30.

⁵⁵ Горский 2004. С. 108.

⁵⁶ Фроянов 2001. С. 377.

⁵⁷ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

⁵⁸ Назаренко 2000. С. 512–513.

⁵⁹ Боровков 2008. С. 178.

⁶⁰ Annales Quedlinburgenses // MGH. SS. Т. 3. S. 90 (Пер. Д. А. Боровкова). См. также: Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 31–32.

⁶¹ Галл Аноним. С. 34.

⁶² Янин 1970. С. 38. Петрухин 2000. С. 173–174, 188. Свердлов 2003. С. 293–296, 301–302.

⁶³ Свердлов 2003. С. 295.

⁶⁴ Петрухин 2000. С. 174. Свердлов 2003. С. 306–307. Филюшкин 2006. С. 19–24.

⁶⁵ Литаврин 2001. С. 473–474.

⁶⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999. С. 288–292.

⁶⁷ Горский 2004. С. 55–59.

⁶⁸ Там же. С. 116–121. Перхавко 2005. С. 205–208.

⁶⁹ Милютенко 2008. С. 379.

⁷⁰ Свердлов 2003. С. 312.

⁷¹ Шахматов 2003. С. 528–554.

⁷² Гиппиус 2007. С. 20.

⁷³ Шахматов 2002. С. 80–81.

⁷⁴ Милютенко 2006. С. 166–170.

⁷⁵ Шахматов 2002. С. 312–325.

⁷⁶ ПСРЛ 1. Стб. 75, 155.

⁷⁷ Лихачев 1947. С. 58–76. Черепнин 1948. С. 331–333. Будовниц 1960. С. 36–46. Творогов 1976. С. 20–24, 46–73. Тихомиров 1979. С. 46–66. Толочко 2003. С. 10–30.

⁷⁸ Шахматов 2002. С. 125, 279–283. Шахматов 2003. С. 168–169, 175.

⁷⁹ Будовниц 1960. С. 31–34.

⁸⁰ Поппэ 1968, 1969. Щапов 1989. С. 23–28.

⁸¹ Юрганов 1998. С. 317. Данилевский 2004. С. 196–197.

⁸² Щапов 1989. С. 28.

⁸³ ПСРЛ 1. Стб. 155. ПСРЛ 2. Стб. 143.

⁸⁴ Шахматов 2002. С. 124, 308, 347–348.

⁸⁵ Данилевский 2004. С. 104.

⁸⁶ Лихачев 1947. С. 70, 75. Кузьмин 1977. С. 208. Мюллер 2000. С. 147–148. Поппэ 2008. С. 78–80.

⁸⁷ Насонов 1969. С. 35–36. Насонов 2002. С. 32.

⁸⁸ Милютенко 2006. С. 162–166.

⁸⁹ ПСРЛ 1. Стб. 153. ПЛДР 1978. С. 167.

⁹⁰ Петрухин 2000. С. 184.

⁹¹ Шахматов 2002. С. 132–134.

⁹² Милютенко 2006. С. 167.

⁹³ Шахматов 2002. С. 284–312.

⁹⁴ Петрухин 2008. С. 174–179.

⁹⁵ Кузьмин 1977. С. 177–200. Толочко 2003. С. 53–54.

⁹⁶ ПСРЛ 15. С. 128.

⁹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.

⁹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.

⁹⁹ Шахматов 2002. С. 81.

¹⁰⁰ Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.

¹⁰¹ ПСРЛ 1. Стб. 135–137. ПЛДР 1978. С. 151, 153.

¹⁰² Поппэ 1995. С. 22. Бугославский 2007. С. 223–224.

¹⁰³ Насонов 1969. С. 46–47. Шахматов 2002. С. 48, 319.

¹⁰⁴ Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁵ ПСРЛ 1. Стб. 130–131,139-141. ПЛДР 1978. С. 145, 155, 157.

¹⁰⁶ Шахматов 2002. С. 71–72, 76, 185–186.

¹⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 132, 140. ПЛДР 1978. С. 147, 155. Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁸ Мюллер 2000. С. 141–160.

¹⁰⁹ ПЛДР 1994. С. 594, 612.

¹¹⁰ ПСРЛ 1. Стб. 130–131. ПЛДР 1978. С. 147.

¹¹¹ Гиппиус 2006. С. 74–79.

¹¹² Карамзин 1989. С. 180.1.5. Первый раунд борьбы за Киев: Святополк и Ярослав.

¹¹³ Парамонова 2003. С. 348. Свердлов 2003. С. 318–319.

¹¹⁴ Янин 1970. С. 34–41. Петрухин 2002. С. 103–106. Свердлов 2003. С. 311–312, 317–318, 324–325, 340–341. Милютенко 2006. С. 73.

¹¹⁵ Свердлов 2003. С. 324.

¹¹⁶ Шахматов 2003. С. 32–70, 380–412, 428–464. Гиппиус 2006. С. 56–92.

¹¹⁷ Алешковский 1971. Кузьмин 1977. С. 85–110. Зиборов 1995. С. 99–129. Петрухин 2008. С. 170–171.

¹¹⁸ ПСРЛ 3. С. 175 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹¹⁹ Бережков 1963. С. 9, 224–225.

¹²⁰ ПСРЛ 1. Стб. 142. ПСРЛ 2. Стб. 130.

¹²¹ ПСРЛ 6. Стб. 129.

¹²² Парамонова 2003. С. 348–349.

¹²³ Карпов 2001. С. 14–16. Пчёлов 2001. С. 169–170. Толочко 2008. С. 8–14.

¹²⁴ Толочко 2008. С. 11.

¹²⁵ Боровков 2008. С. 176.

¹²⁶ Назаренко 1993. С. 140.

¹²⁷ Назаренко 2001. С. 466. Пользуясь случаем, обращаем внимание на то, что в одной из предшествующих публикаций (Боровков 2008. С. 176, 177) гипотеза А. В. Назаренко об антипольском союзе между императором Генрихом II и Ярославом Мудрым в 1016–1017 гг. была подвергнута критике исключительно по причине текстологического недоразумения в использованном нами издании «Хроники» Титмара Мерзербургского, поэтому мы приносим ее автору свои глубочайшие извинения.

¹²⁸ Назаренко 2001. С. 498. Мельникова 2008. С. 100–103.

¹²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 142–143. ПЛДР 1978. С. 157, 159.

¹³⁰ Головко 1988. С. 31.

¹³¹ Кузьмин 1977. С. 204.

¹³² Титмар. С. 177.

¹³³ Королюк 1964. С. 248

¹³⁴ Вопрос о времени пребывания Иоанна I на киевской кафедре остается спорным: по традиции оно датируется 1008–1035 или 1039 гг. (Мюллер 1995. Присёлков 2003. С. 28–47), приверженцы альтернативной точки зрения относят его к середине 1040 — началу 1050-х гг. (Милютенко 2006. С. 49–56).

¹³⁵ Мавродин 1945. С. 354, 366.

¹³⁶ Назаренко 1993. С. 189.

¹³⁷ Шахматов 2002. С. 296–297.

¹³⁸ Галл Аноним. С. 36 (Пер. Л. M. Поповой). Великая хроника о Польше, Руси и их соседях. М. 1987 (Пер. Л. М. Поповой). С. 68.

¹³⁹ Галл Аноним. С. 34.

¹⁴⁰ ПСРЛ 4. М. 2000. С. 108 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁴¹ Титмар. С. 177.

¹⁴² Королюк 1957. С. 161. Королюк 1964. С. 260. Свердлов 2003. С. 336–340.

¹⁴³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 331.

¹⁴⁴ Галл Аноним. С. 36.

¹⁴⁵ Королюк 1964. С. 253–260.

¹⁴⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 270–274.

¹⁴⁷ Там же. С. 325–326.

¹⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 144–146. ПЛДР 1978. С. 159, 161.

¹⁴⁹ Лихачев 1947. С. 92.

¹⁵⁰ Милютенко 2006. С. 131–132.

¹⁵¹ ПСРЛ 3. С. 175.

¹⁵² Петрухин 2008. С. 170–172.

¹⁵³ Данилевский 1998. С. 336–354. Критика гипотезы: Петрухин 2005. С. 186. Прим. 16.

¹⁵⁴ Данилевский 2004. С. 63–72, 177–178.

¹⁵⁵ Данилевский 1998. С. 353–354.

¹⁵⁶ Юрганов 2006. С. 59, 62.

¹⁵⁷ Там же. С. 65–66.

¹⁵⁸ Срезневский 2003. Т. II. Стб. 640.

¹⁵⁹ Успенский 2000. С. 33–35.

¹⁶⁰ Карамзин 1991. С. 14. Данилевский 1998. С. 348.

¹⁶¹ Данилевский 2004. С. 102–103.

¹⁶² Там же. С. 173.

¹⁶³ Данилевский 1998. С. 354

¹⁶⁴ Карпов 2001. С. 477.

¹⁶⁵ Шайкин 2003. С. 342–359.

¹⁶⁶ Успенский 2000. С. 30–31.

¹⁶⁷ Там же. С. 22.

¹⁶⁸ Данилевский 2004. С. 197–204.

¹⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 80. ПЛДР 1978. С. 95.

¹⁷⁰ Невзорова 2004.

¹⁷¹ Бугославский 2007. С. 7. Подскальски 1996. С. 378, 379.

¹⁷² Милютенко 2006. С. 222.

¹⁷³ ПСРЛ 1. Стб. 150.

¹⁷⁴ Парамонова 2003. С. 351. Милютенко 2006. С. 219.

¹⁷⁵ Абрамович 1916. С. 116–121. Милютенко 2006. С. 347–351.

¹⁷⁶ ПСРЛ 4. С. 111 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁷⁷ Щавелева 2004. С. 245.

¹⁷⁸ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 161.

¹⁷⁹ ПСРЛ 3. С. 15, 180. Шахматов 2002. С. 164–165.

¹⁸⁰ Ильин 1957. С. 121.

¹⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 132. Головко 1988. С. 34. Назаренко 2001. С. 466–471.

¹⁸² Милютенко 2006. С. 124–131.

¹⁸³ Шахматов 2002. С. 43, 44.

¹⁸⁴ Шахматов 2002. С. 69.

¹⁸⁵ Ильин 1957. С. 53–54.

¹⁸⁶ Абрамович 1916. С. 28. Шахматов 2002. С. 45. Прим. 1.

¹⁸⁷ Милютенко 2006. С. 83–84.

¹⁸⁸ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

¹⁸⁹ Милютенко 2006. С. 161.

¹⁹⁰ Парамонова 2003. С. 328–329.

¹⁹¹ Абрамович 1916. С. 29–32. ПЛДР 1978. С. 283.

¹⁹² Петрухин 2000. С. 176.

¹⁹³ Пресняков 1993. С. 33. Прим. 52.

¹⁹⁴ Пиккио 2003. С. 64.

¹⁹⁵ ПЛДР 1980. С. 339–344.

¹⁹⁶ Абрамович 1916. С. 38–39. ПЛДР 1978. С. 291.

¹⁹⁷ Ужанков 2008. С. 298–299.

¹⁹⁸ Абрамович 1916. С. 44. ПЛДР 1978. С. 297.

¹⁹⁹ Абрамович 1916. С. 47.

²⁰⁰ Литаврин 2001. С. 472. Ведюшкина 2006. С. 606.

²⁰¹ Петрухин 2002. С. 113.

²⁰² ПСРЛ 9. С. 76. ПСРЛ 22. С. 368.

²⁰³ Шахматов 2002. С. 58.

²⁰⁴ Бугославский 2007. С. 285–286. Черепнин 1948. С. 311–312. Кузьмин 1977. С. 155.

²⁰⁵ Шахматов 2002. С. 48.

²⁰⁶ Там же. С. 80–81, 317–319.

²⁰⁷ Там же. С. 76–77, 185–186.

²⁰⁸ Зиборов 1995. С. 128–156.

²⁰⁹ Адрианова-Перетц 1964. С. 41–71.

²¹⁰ Ревелли 1998. С. 81.

²¹¹ Абрамович 1916. С. 7. Милютенко 2006. С. 365.

²¹² Бугославский 2007. С. 306.

²¹³ По мнению Е. В. Пчелова Борис мог быть женат на сестре датского короля Кнуда I Эстред, которая по сообщению Адама Бременского некоторое время была замужем за «сыном короля Руси» (Пчелов 2001. С. 210–212), хотя подобное предположение не бесспорно (Назаренко 2001. С. 476–488).

²¹⁴ Зиборов 1995. С. 89–90.

²¹⁵ Милютенко 2006. С. 77–79.

²¹⁶ Абрамович 1916. С. 13, 14. Милютенко 2006. С. 377.

²¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 163.

²¹⁸ Татищев 2003. Т. II. С. 73.

²¹⁹ Петрухин 2002. С. 114.

²²⁰ Данилевский 2004. С. 176.

²²¹ Милютенко 2006. С. 167. Шахматов 2002. С. 286–287. Петрухин 2008. С. 175–177.

²²² Котляр 2000. С. 35–39.

²²³ Насонов 2002. С. 28, 30.

²²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 148. ПЛДР 1978. С. 163.

²²⁵ Михеев 2008. С. 27–29.

²²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 148–149. ПЛДР 1978. С. 163

²²⁷ Толочко 1987. С. 79.

²²⁸ Щавелев 2008. С. 76–77.

²²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 161.

²³⁰ Щапов 1989. С. 38. Присёлков 2003. С. 50.

²³¹ Петрухин 2002. С. 115–116. Назаренко 2007. С. 88–90.

²³² ПСРЛ 9. С. 79.

²³³ ПСРЛ 1. Стб. 149–150. ПЛДР 1978. С. 165.

²³⁴ Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 48–49 (Пер. Д. А. Боровкова).

²³⁵ Головко 1988. С. 34–37.

²³⁶ Annalista Saxo // MGH. SS. Т. 6. S. 678–679 (Пер. И. В. Дьяконова).

²³⁷ Там же. S. 683.

²³⁸ Пашуто 1968. С. 39–40, 43. Котляр 2003. С. 49.

²³⁹ Щавелева 2004. С. 253.

²⁴⁰ ПСРЛ 1. Стб. 143, 145. ПЛДР 1978. С. 169.

²⁴¹ Назаренко 2002. С. 278.

²⁴² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 348–358. Карпов 2001. С. 374–385. Джаксон 2000. С. 73–76,100–102, 119–127.

²⁴³ Щавелева 2004. С. 256, 390. Назаренко 2005. С. 167–175.

²⁴⁴ Брюсова1968. С. 128–135.

²⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 240. ПЛДР 1978. С. 392.

²⁴⁶ Котляр 2003. С. 45–46.

²⁴⁷ Поппэ 2003. С. 318.

²⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 165, 167.

²⁴⁹ Карпов 2001. С. 303–304.

²⁵⁰ Костомаров 2005. Т. 12. С. 15.

²⁵¹ Черепнин 1972. С. 360. Петрухин 2000. С. 189.

²⁵² Свердлов 2003. С. 355, 419–428.

²⁵³ Щапов 1989. С. 173–174.

²⁵⁴ Котляр 2003. С. 48.

²⁵⁵ ПСРЛ 2. Стб. 520.

²⁵⁶ ПСРЛ 3. С. 67, 68, 70, 273, 274, 278.

²⁵⁷ ПСРЛ 3. С. 176–180. ПСРЛ 6. Стб. 131–172.

²⁵⁸ Зимин 1999. С. 31–64. Петров 2003. С. 63–87.

²⁵⁹ ПСРЛ 3. С. 175–176.

²⁶⁰ ПСРЛ 4. С. 114 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁶¹ Черепнин 1965. С. 159.

²⁶² Петрухин 2008. С. 170.

²⁶³ ПСРЛ 1. Стб. 161–162. ПЛДР 1978. С. 175.

²⁶⁴ Соловьев 1996. С. 36–38.

²⁶⁵ Шахматов 2002. С. 308.

²⁶⁶ Петрухин 2000. С. 193.

²⁶⁷ Ключевский 1987. С. 183. Критика этого положения: Пресняков 1993. С. 41.

²⁶⁸ Янин 1961. С. 114–115.

²⁶⁹ Назаренко 2000. С. 500–519. Петрухин 2000. С. 189–191. Свердлов 2003. С. 434–441. Назаренко 2008. С. 30–54.

²⁷⁰ Хотя некоторые исследователи видели типологическое сходство «ряда» Ярослава с «завещаниями» Бржетислава I (1055) в Чехии и Болеслава III (11138) в Польше (Пресняков 1993. С. 35–41), в настоящее время, как показывают исследования А. В. Назаренко, оно представляется не столь очевидным.

²⁷¹ Козьма Пражский. С. 123 (Пер. Э. Г. Санчука).

²⁷² Там же. С. 121.

²⁷³ Назаренко 2008. С. 39.

²⁷⁴ Козьма Пражский. С. 123–124.

²⁷⁵ Назаренко 2008. С. 45.

²⁷⁶ ПСРЛ 9. С. 77.

²⁷⁷ Макарий 1995. С. 54–55.

²⁷⁸ Шахматов 2002. С. 58. Прим. 3.

²⁷⁹ Мюллер 1995. С. 11. Прим. 24.

²⁸⁰ Абрамович 1916. С. 53–54. Милютенко 2006. С. 323, 325.

²⁸¹ Хорошев 1986. С. 17–23.

²⁸² Алешковский 1971. С. 86–92. Поппэ 1973. Парамонова 2003. С. 242–245. Милютенко 2006. С. 43–44.

²⁸³ Рогов, Флоря 1991. С. 212.

²⁸⁴ Ревелли 1998. С. 83.

²⁸⁵ Литвина, Успенский 2006. С. 11–13.

²⁸⁶ Литвина, Успенский 2008. С. 16–17.

²⁸⁷ Петрухин 2000. С. 177.

²⁸⁸ Мюллер 1995. С. 12.

²⁸⁹ Назаренко 2001. С. 566–574.

²⁹⁰ Поппэ 1997. С. 115–116. Поппэ 2003. С. 316–319.

²⁹¹ ПСРЛ 2. Стб. 143. Розов 1993. С. 90. Ужанков 1994. С. 76–104. Мюллер 2000. С. 99. Поппэ 2003. С. 304–305.

²⁹² Сендерович 2000. С. 486.

²⁹³ Петрухин 2000. С. 177, 178 (Прим. 33). Литвина, Успенский 2006. С. 292–293.

²⁹⁴ Лимонов 1987. С. 104.

²⁹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 400–401 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁹⁶ ПСРЛ 3. С. 58. ПЛДР 1981. С. 129.

²⁹⁷ Насонов 2002. С. 31.

²⁹⁸ Пресняков 1993. С. 35–43.

²⁹⁹ ПСРЛ 1. Стб. 162–171. ПСРЛ 2. Стб. 155–162.

³⁰⁰ Галл Аноним. С. 54.

³⁰¹ Великая хроника. С. 71.

³⁰² ПСРЛ 1. Стб. 174. ПЛДР 1978. С. 187.

³⁰³ Черепнин 1972. С. 360.

³⁰⁴ ПЛДР 1978. С. 322–327.

³⁰⁵ Назаренко 2002. С. 285.

³⁰⁶ Назаренко 2001. С. 520–522, 528–529.

³⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 181–182. ПЛДР 1978. С. 195.

³⁰⁸ Шахматов 2002. С. 294, 307. Ужанков 2000. С. 36.

³⁰⁹ Мюллер 1995. Милютенко 2006. С. 49–56.

³¹⁰ Ильин 1957. С. 170–188. Алешковский 1971. С. 83–91. Поппэ 1973, 1995. Хорошев 1986. С. 32–33. Щапов 1989. С. 177–178.

³¹¹ Абрамович 1916. С. 53.

³¹² Поппэ 1995. С. 55–56.

³¹³ Милютенко 2006. С. 52.

³¹⁴ Абрамович 1916. С. 21–22. Милютенко 2006. С. 389, 391.

³¹⁵ Кузьмин 1977. С. 192.

³¹⁶ Ужанков 2000. С. 39–43.

³¹⁷ Абрамович 1916. С. 55–56. Милютенко 2006. С. 325, 327.

³¹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 193.

³¹⁹ Назаренко 2007. С. 100–103.

³²⁰ Ужанков 2000. С. 39.

³²¹ Поппэ 1995. С. 35–38. Милютенко 2006. С. 55.

³²² ПСРЛ 1. Стб. 182–183. ПЛДР 1978. С. 195, 197.

³²³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 360.

³²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 199, 247. ПЛДР 1978. С. 211, 403. Головко 1988. С. 54. Назаренко 2001. С. 531–534.

³²⁵ Lamperti Hersfeldensis annales // MGH SS. Т. 38. S. 202. (Цит. по: Назаренко 2001. С. 509).

³²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 198–199. ПЛДР 1978. С. 211.

³²⁷ Lamperti Hersfeldensis annales. S. 300. Назаренко 2001. С. 529.

³²⁸ Рамм 1959. С. 67–68. Пашуто 1968. С. 124–125,129-130. Головко 1988. С. 55. Назаренко 2001. С. 534–537.

³²⁹ Свердлов 2003. С. 459.

³³⁰ Грушевский 1991. С. 80.

³³¹ Татищев 2003. Т. II. С. 90.

³³² Рапов 1977. С. 102.

³³³ ПСРЛ 1. Стб. 204. ПСРЛ 3. С. 18, 161.

³³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 247.

³³⁵ Рапов 1977. С. 46.

³³⁶ Грушевский 1991. С. 80–81. Прим. 4. Зайцев 1975. С. 76–77. Прим. 96.

³³⁷ ПСРЛ 1. Стб. 217. ПЛДР 1978. С. 227, 229.

³³⁸ Кузьмин 1977. С. 196.

³³⁹ Лихачев 1947. С. 81.

³⁴⁰ Насонов 1969. С. 54.

³⁴¹ Присёлков 2003. С. 103–104.

³⁴² ПСРЛ 1. Стб. 199, 202, 216.

³⁴³ Толочко 1987. С. 91.

³⁴⁴ Мавродин 2002. С. 230.

³⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 200–201. ПЛДР 1978. С. 213.

³⁴⁶ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 88. Свердлов 2003. С. 466.

³⁴⁷ ПСРЛ 1. Стб. 248. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁴⁸ Абрамович 1916. С. 60.

³⁴⁹ Петрухин 2000. С. 193–194. Котляр 2008. С. 204–205.

³⁵⁰ ПСРЛ 1. Стб. 217–218. ПЛДР 1978. С. 227.

³⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 226. ПЛДР 1978. С. 235, 237.

³⁵² ПСРЛ 1. Стб. 249. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁵³ Назаренко 2006. С. 281.

³⁵⁴ Мавродин 2002. С. 252–259.

³⁵⁵ ПСРЛ 1. Стб. 238. ПЛДР 1978. С. 247.

³⁵⁶ ПСРЛ 1. Стб. 257–258. ПЛДР 1978. С. 249.

³⁵⁷ Черепнин 1948. С. 322–323.

³⁵⁸ Греков 1953. С. 499–500. Пашуто 1965. С. 21. Черепнин 1965. С. 202. Черепнин 1972. С. 361. Рыбаков 1982. С. 449. Петрухин 2000. С. 193–195. Свердлов 2003. С. 474–475.

³⁵⁹ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 91, 92.

³⁶⁰ Назаренко 2006. С. 281–284.

³⁶¹ Алешковский 1971. С. 32–53.

³⁶² ПСРЛ 1. Стб. 257, 258. ПЛДР 1978. С. 249, 251.

³⁶³ Назаренко 2001. С. 526–528.

³⁶⁴ ПСРЛ 1. Стб. 205–206. Пашуто 1968. С. 43–44. Головко 1988. С. 58–59. Свердлов 2003. С. 468–469.

³⁶⁵ ПСРЛ 1. Стб. 266. ПЛДР 1978. С. 259.

³⁶⁶ ПСРЛ 1. Стб. 258. ПЛДР 1978. С. 251

³⁶⁷ ПСРЛ 1. Стб. 263. ПЛДР 1978. С. 255.

³⁶⁸ Пашуто 1968. С. 44–46. Головко 1988. С. 61–62.

³⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 257–273. ПСРЛ 2. Стб. 231–248.

³⁷⁰ ПСРЛ 1. Стб. 273–274. ПЛДР 1978. С. 265, 267.

³⁷¹ Абрамович 1916. С. 62–63.

³⁷² Петрухин 2000. С. 203.

³⁷³ Назаренко 2006. С. 280, 284.

³⁷⁴ Сендерович 2000. С. 481–483.

³⁷⁵ Там же. С. 491–492.

³⁷⁶ Абрамович 1916. С. 64. Милютенко 2006. С. 339.

³⁷⁷ ПСРЛ 2. Стб. 280. ПВЛ 1999. С. 266.

³⁷⁸ Лихачев 1947. С. 177–180. Присёлков 1996. С. 81–84. Шахматов 2003. С. 528–534, 551–554.

³⁷⁹ ПСРЛ 2. Стб. 290 (Пер. Д. А. Боровкова).

³⁸⁰ Абрамович 1916. С. 65–66. Милютенко 2006. С. 339, 341.

³⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 290. ПВЛ 1999. С. 266–267.

³⁸² Абрамович 1916. С. 66. Милютенко 2006. С. 337.

³⁸³ Воронин 1957. С. 20–21, 50–55.

³⁸⁴ ПСРЛ 1. Стб. 291, 294–295. ПСРЛ 2. Стб. 285.

³⁸⁵ ПЛДР 1980. С. 340.

³⁸⁶ Петрухин 2000. С. 254–255.

³⁸⁷ Глазырина 2002. С. 250–252.

³⁸⁸ Мельникова 1978. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 503–506.

³⁸⁹ Джаксон 1994. С. 104–119 (Перевод Е. А. Рыдзевской).

³⁹⁰ Петрухин 2000. С. 124.

³⁹¹ Джаксон 1978. С. 282.

³⁹² Литвина, Успенский 2006. С. 52.

³⁹³ Джаксон 1994. С. 162. Никитин 2001. С. 294.

³⁹⁴ Карамзин 1991. С. 15–16.

³⁹⁵ Мавродин 1945. С. 351, 355.

³⁹⁶ Ильин 1957. С. 44, 92–93.

³⁹⁷ Там же. С. 93–95.

³⁹⁸ Там же. С. 156–169.

³⁹⁹ Королюк 1964. С. 238–240.

⁴⁰⁰ Янин 1969.

⁴⁰¹ Хорошев 1986. С. 30–31.

⁴⁰² Головко 1988. С. 24–25.

⁴⁰³ Юрганов 1998. С. 9.

⁴⁰⁴ Литвина, Успенский. 2006. С. 52. Прим. 39

⁴⁰⁵ Милютенко 2006. С. 11, 90, 127–128.

⁴⁰⁶ Петрухин 2000. С. 183 (Прим. 36).

⁴⁰⁷ Там же. С. 177.

⁴⁰⁸ Милютенко 2006. С. 127–128.

⁴⁰⁹ Джаксон 1994. С. 43, 51, 71, 73–75 и др.

⁴¹⁰ Пашуто 1968. С. 26–27.

⁴¹¹ Джаксон 2000. С. 59–65. Назаренко 2001. С. 494–496. Мельникова 2008. С. 98–100.

⁴¹² Назаренко 2001. С. 490–491.

⁴¹³ Гуревич 2005. С. 170–171.

⁴¹⁴ Джаксон 1978. С. 283–288.

⁴¹⁵ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 500–518.

⁴¹⁶ Блохин 2006. С. 148–157.

⁴¹⁷ Назаренко 2001. С. 453–454

⁴¹⁸ Петрухин 2000. С. 124–127.

⁴¹⁹ Гуревич 2005. С. 172–174.

⁴²⁰ Снорри Стурлусон. С. 513–514 (Пер. М. И. Стеблин-Каменского).

⁴²¹ Там же. С. 536–537.

⁴²² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.520.

⁴²³ Михеев 2005. С. 33–38.

⁴²⁴ Снорри Стурлусон. С. 430. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 521–522.

⁴²⁵ Снорри Стурлусон. С. 22, 36. Гуревич 2006. С. 63. Блохин 2006. С. 155.

⁴²⁶ ПСРЛ 4. С. 108. ПСРЛ 6. Ч. 1. С. 129. Титмар. С. 177.

⁴²⁷ ПСРЛ 4. С. 114.

⁴²⁸ Галл Аноним. С. 32, 33. Щавелева 1990. С. 97. Щавелева 2004. С. 249. Боровков 2008. С. 170–171.

⁴²⁹ Галл Аноним. С. 49. Великая хроника. С. 68–69.

⁴³⁰ Галл Аноним. С. 47. Боровков 2008. С. 177–178.

⁴³¹ Великая хроника. С. 71.

⁴³² Галл Аноним. С. 39, 45–46, 54.

⁴³³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.380.

⁴³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПЛДР 1978. С. 141.

⁴³⁵ Пчёлов 2001. С. 170–171.

⁴³⁶ Флоря 2002. С. 196.

⁴³⁷ Козьма Пражский. С. 59, 61.

⁴³⁸ Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970. С. 39, 55 (Пер. А. И. Рогова).

⁴³⁹ Козьма Пражский. С. 60–61.

⁴⁴⁰ Сказания о начале Чешского государства. С. 98.

⁴⁴¹ Козьма Пражский. С. 59.

⁴⁴² Флоря 2002. С. 196–197.

⁴⁴³ Сказания о начале Чешского государства. С. 79–82.

⁴⁴⁴ Там же. С. 62, 66.

⁴⁴⁵ Титмар. С. 18.

⁴⁴⁶ Там же. С. 84.

⁴⁴⁷ Козьма Пражский. С. 80.

⁴⁴⁸ Ljetopis рора Dukljanina. S. 78–85 (Электронная версия в пер. О. Ковалишина: www.vostlit.info/Texts/rus6/Dukljanin/frametext.htm).

⁴⁴⁹ Акимова 2002. С. 333–335.

⁴⁵⁰ Присёлков 2003. С. 28–32, 40–47.

⁴⁵¹ Там же. С. 37.

⁴⁵² Тихомиров 1969. С. 123. Милютенко 2008. С. 323–324.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамович 1916 — Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Памятники древнерусской литературы. Вып. 2. Пг.

Адрианова-Перетц 1964 — Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 20. Л.

Акимова 2002 — Акимова О. А. Христианство в далматских, хорватских и сербских землях в X–XI вв. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Алешковский 1971 — Алешковский М. Х. Повесть Временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси. М.

Бережков 1963 — Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М.

Блок 1986 — Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М.

Блохин 2006 — Блохин Е. К. Образ конунга в древнесеверной литературе: к вопросу о поиске мировоззренческих стереотипов // Гуманитарная мысль Юга России. 2006 № 1.

Боровков 2008 — Боровков Д. А. Болеслав I Пяст и его внешняя политика в освещении источников // Зеркало истории. Коллективный и индивидуальный портрет личности в истории. Вып. 5. М.

Брюсова 1968 — Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха // Византийский временник. Т. 28. М.

Бугославский 2007 — Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе. М.

Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М.

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М. 1987.

Ведюшкина 2006 — Ведюшкина И. В. Историческая память домонгольской Руси: религиозные аспекты // История и память. Историческая культура Европы до начала Нового времени. М.

Воронин 1957 — Воронин Н. Н. «Анонимное сказание» о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 13. Л.

Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М. 1961.

Гедеонов 2004 — Гедеонов С. А. Варяги и Русь. М.

Гиппиус 2006 — Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер. Сб. ст. к 60-летию В.М. Живова. М.

Гиппиус 2007 — Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести Временных лет // Славяноведение. № 5.

Глазырина 2002 — Глазырина Г. В. Сага об Ингваре Путешественнике. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Головко 1988 — Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X — первой трети XIII вв. Киев.

Горский 2004 — Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М.

Греков 1953 — Греков Б. Д. Киевская Русь. М.

Грушевский 1991 — Грушевьский М. С. Нарис icтopii Киiвськоi землi вид смертi Ярослава до кiнця XIV сторiчяя. Киiв.

Гуревич 2005 — Гуревич А. Я. История — нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: статьи разных лет.

Гуревич 2006 — Гуревич А. Я. История и сага // Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб.

Данилевский 1998 — Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XI в.). М.

Данилевский 2004 — Данилевский И. Н. Повесть Временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.

Джаксон 1978 — Джаксон Т. Н. Скандинавский конунг на Руси (к методике анализа известий исландских королевских саг) // Восточная Европа в древности и средневековье. М.

Джаксон 1994 — Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. Тексты, перевод, комментарий. М.

Джаксон 2000 — Джаксон Т. Н. Четыре скандинавских конунга на Руси. Из истории русско-норвежских политических отношений последней трети X — первой половины XI в. М.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999.

Зайцев 1975 — Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества X–XIII вв. М.

Зиборов 1995 — Зиборов В. К. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб.

Зимин 1999 — Зимин А. А. Правда Русская. М.

Ильин 1957 — Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М.

Каравашкин, Юрганов 2003 — Каравашкин А. В., Юрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.

Карамзин 1989,1991 — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I, II–III. М.

Карпов 1997 — Карпов А. Ю. Владимир Святой. М.

Карпов 2001 — Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. М.

Ключевский 1987 — Ключевский В. О. Сочинения в 9 томах. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М.

Козьма Пражский. Чешская хроника. М. 1962.

Константин Багрянородный — Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий. М. 1989.

Королюк 1957 — Королюк В. Д. Древнепольское государство. М.

Королюк 1964 — Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв. М.

Костомаров 2005 — Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси // История Руси Великой. Сочинения Н. И. Костомарова в 12 томах. Т. 12. Истоки русского единодержавия. М.

Котляр 2000 — Котляр Н. Ф. Князь окаянный? Был ли Святополк убийцей своих братьев Бориса и Глеба? // Родина. № 12.

Котляр 2003 — Котляр Н. Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб.

Котляр 2008 — Котляр Н. Ф. Ярослав и его время в общественном сознании второй половины XI–XIII вв. // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Кузьмин 1977 — Кузьмин А. Г. Начальные этапы русского летописания. М.

Лимонов 1987 — Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л.

Литаврин 2001 — Литаврин Г. Г. Византия и славяне. СПб.

Литвина, Успенский 2006 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей X–XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М.

Литвина, Успенский 2008 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Младшие сыновья и старшие внуки Ярослава Мудрого (из истории имянаречения у Рюриковичей) // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Лихачев 1947 — Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. Л.

Лихачев 1979 — Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.

Лихачев 2001 — Лихачев Д. С. (при участии А. А. Алексеева и А. Г. Боброва). Текстология (на материале древнерусской литературы X–XVII вв.). СПб.

Мавродин 1945 — Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. Л.

Мавродин 2002 — Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). СПб.

Макарий (Булгаков) 1995. История русской церкви. Кн. II. М.

Мельникова 1978 — Мельникова Е. А. «Сага об Эймунде» о службе скандинавов в войске Ярослава Мудрого // Восточная Европа э древности и средневековье. М.

Мельникова 2008 — Мельникова Е. А. Балтийская политика Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Милютенко 2006 — Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. Исследование и подготовка текстов. СПб.

Милютенко 2006а — Милютенко Н. И. Летописание Ярослава Мудрого (Древнейший свод) // Rossica Antiqua. Исследования и материалы. Вып. 1. СПб.

Милютенко 2008 — Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб.

Михеев 2005 — Михеев С. М. Золотая гривна Бориса и родовое проклятие Инглингов: к проблеме варяжских источников древнерусских текстов // Славяноведение № 2.

Михеев 2007 — Михеев С. М. Различия в описаниях событий и взаимоотношения текстов Борисоглебского цикла // Славяноведение. № 5.

Михеев 2008 — Михеев С. М. Варяжские князья Якун, Африкан и Шимон: литературные сюжеты, трансформация имен и исторический контекст // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2(32).

Мюллер 1995 — Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Мюллер 2000 — Мюллер Л. Понять Россию. Историко-культурные исследования. М.

Назаренко 1993 — Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. Тексты. Перевод. Комментарий. М.

Назаренко 2000 — Назаренко А. В. Порядок престолонаследия на Руси X–XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Назаренко 2001 — Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М.

Назаренко 2002 — Назаренко А. В. Русско-немецкие связи домонгольского времени (IX — середина XIII в.): состояние проблемы и перспективы дальнейших исследований // Из истории русской культуры. Т. II. Кн. I. Киевская и Московская Русь. М.

Назаренко 2005 — Назаренко А. В. Племянники венгерского короля Иштвана I на Руси //Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Назаренко 2006 — Назаренко А. В. Владимир Мономах и киевское столонаследие: традиция и попытка реформы // Древнейшие государства Восточной Европы 2004. Политические институты Древней Руси. М.

Назаренко 2007 — Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей во второй половине XI в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 1(27).

Назаренко 2008 — Назаренко А. В. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава Мудрого и его типологические параллели — реальные и мнимые // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Насонов 1969 — Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М.

Насонов 2002 — Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб.

Невзорова 2004 — Невзорова Н. Н. Паримии Борису и Глебу. Опыт прочтения. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 56. СПб.

Никитин 2001 — Никитин A. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М.

Никитин 2003 — Никитин A. Л. Инок Иларион и начало русского летописания. Исследование и тексты. М.

Парамонова 1999 — Парамонова М. Ю. Славянский восток в хронике Титмара Мерзербургского: образ «иного» на пересечении идеологии и риторики // Одиссей. 1998. М.

Парамонова 2003 — Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: Сравнительный анализ Вацлавского и Борисоглебского культов. М.

Пашуто 1968 — Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М.

ПВЛ 1999 — Повесть Временных лет. СПб.

Перхавко 2005 — Перхавко В. Б. Этнические, политические и конфессиональные особенности «империи Рюриковичей» // Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Петров 2003 — Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы. К изучению древнерусского вечевого уклада. СПб.

Петрухин 2000 — Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Петрухин 2002 — Петрухин В. Я. Начало христианства на Руси во второй половине X — первой половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Петрухин 2005 — Петрухин В. Я. Традиция и исторический факт в средневековой историографии: мотивы и числа (историографические заметки) // Древнейшие государства Восточной Европы 2003. Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М.

Петрухин 2008 — Петрухин В. Я. Ярослав Мудрый, Ярославичи и начальное летописание // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Пиккио 2002 — Пиккио Р. Древнерусская литература. М. Пиккио 2003 — Пиккио P. Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М.

ПЛДР 1978 — Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века. М.

ПЛДР 1980 — Памятники литературы Древней Руси.

XII век. М.

ПЛДР 1981 — Памятники литературы Древней Руси.

XIII век. М.

ПЛДР 1994 — Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. М.

Подскальски 1996 — Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси. Byzantinoslavica. Т. 1.СПб.

Поппэ 1968, 1969 — Поппэ А. В. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // Византийский временник. Т. 28, 29. М.

Поппэ 1973 — Поппэ А. В. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. I. Munchen.

Поппэ 1995 — Поппэ А. В. О зарождении культа Бориса и Глеба и посвященных им произведениях // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Поппэ 1997 — Поппэ А. В. Феофана Новгородская //Новгородский исторический сборник. Вып. 6(16) СПб.

Поппэ 2003 — Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Поппэ 2008 — Поппэ А.В. А. А. Шахматов и спорные начала русского летописания // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 3(33).

Пресняков 1993 — Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. СПб.

Присёлков 1996 — Присёлков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб.

Присёлков 2003 — Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб.

ПСРЛ 1 — Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. М. 2001.

ПСРЛ 2 — Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. М. 2000.

ПСРЛ 3 — Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М. 2000.

ПСРЛ 4 — Полное собрание русских летописей. Т. 4. Новгородская Четвертая летопись. М. 2000.

ПСРЛ 6 — Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. Софийская Первая летопись старшего извода. М. 2000.

ПСРЛ 9 — Полное собрание русских летописей. Т. 9. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М. 2000.

ПСРЛ 15 — Полное собрание русских летописей. Т. 15. Рогожский летописец. Тверской сборник. М. 2000.

ПСРЛ 22 — Полное собрание русских летописей. Т. 22. Русский Хронограф. М. 2005.

Пчёлов 2001 — Пчёлов Е. В. Генеалогия древнерусских князей. М.

Рамм 1959 — Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV веках. М. Л.

Ревелли 1998 — Ревелли Дж. Старославянские легенды святого Вячеслава и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9. М.

Розов 1993 — Розов Н. Н. «В начале было Слово…» //Труды отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб.

Рогов, Флоря 1991 — Рогов А. И., Флоря Б. Н. Образование государства и формирование общественно-политической идеологии в славянских странах // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне). М.

Сахаров 1982 — Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М.

Свердлов 2003 — Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII в. СПб.

Сендерович 2000 — Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Сказания о начале чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970.

Снорри Стурлусон. Круг земной. М. 1980.

Соловьев 1988 — Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1–4. // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 1–2. М.

Соловьев 1996 — Соловьев С. М. История отношений между князьями Рюрикова дома // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 19 (дополнительная). Работы разных лет. М.

Срезневский 2003 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1–3. М.

Татищев 2003 — Татищев В. Н. История Российская. Т. 2.М.

Творогов 1976 — Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л.

Титмар — Титмар Мерзербургский. Хроника в восьми книгах. М. 2005.

Тихомиров 1969 —Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М.

_ 309

Тихомиров 1979 — Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.

Толочко 1987 — Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев.

Толочко 2003 — Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X–XIII вв. СПб.

Толочко 2005 — Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., Киев.

Толочко 2008 — Толочко П. П. О происхождении Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Удальцова 1988 — Удальцова З. В. Киев и Константинополь — культурные связи до XIII века // Как была крещена Русь. М.

Ужанков 1994 — Ужанков А. Н. Когда и где было прочитано Иларионом «Слово о законе и благодати» // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 7. Ч. 1.

Ужанков 2000,2001 — Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2, № 1(3).

Ужанков 2008 — Ужанков А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория литературных формаций. М.

Успенский 2000 — Успенский Б. А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М.

Флоря 2002 — Флоря Б. Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во второй половине X — первой половине XI в. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Фроянов 1995 — Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования социальной и политической борьбы. М., СПб.

Фроянов 2001 — Фроянов И. Я. Начала русской истории. Избранное. М.

Фроянов, Дворниченко 1988 — Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л.

Хорошев 1986 — Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI в.). М.

Черепнин 1948 — Черепнин Л. В. Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. Т. 25. М.

Черепнин 1965 — Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значение. М.

Черепнин 1972 — Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме древнерусского государства X — начала XIII вв. // Исторические записки. Т. 89. М.

Шайкин 2003 — Шайкин А. А. «Оставим все как есть» (по поводу современных интерпретаций убийства Бориса и Глеба) // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Шахматов 2002 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 1. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб.

Шахматов 2003 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб.

Щавелев 2008 — Щавелев А. С. К вопросу о первом съезде князей Рюриковичей // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Щавелева 1990 — Щавелева Н. И. Польские латиноязычные средневковые источники. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Щавелева 2004 — Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. Текст. Перевод. Комментарий (Книги I–VI). М.

Щапов 1989 — Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М.

Юрганов 1998 — Юрганов A. Л. Категории русской средневековой культуры. М.

Юрганов 2006 — Юрганов A. Л. Убить беса. Путь от Средневековья к Новому времени. М.

Янин 1961 — Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 16. Л.

Янин 1969 — Янин В. Л. Таинственный XI век. // Знание — сила. № 3.

Янин 1970 — Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1.М.

Annates Qudlinburgenses // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 3. Hannover, 1839.

Annalista Saxo // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 6. Hannover, 1844.

Lamperti Hersfeldensis annales // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 38. Leipzig, 1894.

Ljetopis popa Dukljanina. Zagreb, 1950.

Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 61. Hannover, Leipzig, 1915.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 292.

² Там же. С. 121.

³ Пиккио 2003. С. 485.

⁴ Блок 1986. С. 9.

⁵ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 17.

⁶ Константин Багрянородный. С. 45, 311–312.

⁷ Костомаров 2005. Т. 12. С. 10.

⁸ Сахаров 1982. С. 141.

⁹ Петрухин 2000. С. 163–166.

¹⁰ Ключевский 1987. Т. 1. С. 180.

¹¹ Соловьев 1996. С. 25.

¹² Назаренко 2000. С. 504, 505. Эту гипотезу следует отличать от представлений о «коллективном сюзеренитете» русских князей в Поднепровье, который по мнению ряда исследователей (Л. В. Черепнин, Б. А. Рыбаков и др.) сложился во второй половине XI в.

¹³ Карпов 1997. С. 87–88. Свердлов 2003. С. 243–244. Милютенко 2008. С. 126–128.

¹⁴ ПСРЛ 1. Стб. 75–76. ПЛДР 1978. С. 91.

¹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 300–301.

¹⁶ ПСРЛ 1. Стб. 74–78. ПЛДР 1978. С. 91, 93.

¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 93.

¹⁸ Фроянов 1995. С. 56–57.

¹⁹ Милютенко 2008. С. 138.

²⁰ Сендерович 2000. С. 487. Прим. 12.

²¹ Абрамович 1916. С. 27–28. ПЛДР. 1978. С. 279.

²² Бугославский 2007. С. 253.

²³ Данилевский 2004. С. 67, 178.

²⁴ Удальцова 1988. С. 326.

²⁵ ПСРЛ 1. Стб. 67.

²⁶ Там же. Стб. 79. ПЛДР 1978. С. 95.

²⁷ Карпов 1997. С. 142–250. Назаренко 2001. С. 390–434. Петрухин 2002. С. 60–89. Милютенко 2008. С. 212–320.

²⁸ ПСРЛ 1. Стб. 121. ПЛДР 1978. С. 137.

²⁹ Пресняков 1993. С. 28. Петрухин 2000. С. 169–170. Горский 2004. С. 88–95.

³⁰ Татищев 2003. Т. II. С. 65–66, 614, 628. Критика татищевского известия: Толочко 2005. С. 445–457.

³¹ Соловьев 1996. С. 31.

³² ПСРЛ 15. С. 73. Не менее спорной представляется попытка объявить Бориса и Глеба сыновьями волжской болгарыни, на которой Владимир якобы женился во время похода 985 г. (Пчелов 2001. С. 201–202), так как в этом случае непонятно, почему из всех сыновей Владимира именно они представляли опасность для Святополка.

³³ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 194–195.

³⁴ Пресняков 1993. С. 32–33. Поппэ 1997. С. 115. Петрухин 2000. С. 177. Назаренко 2000. С. 512–513. Присёлков 2002. С. 38. Свердлов 2003. С. 316–324. Милютенко 2006. С. 82–88.

³⁵ Абрамович 1916. С. 136–137.

³⁶ Карпов 1997. С. 330.

³⁷ Поппэ 2003. С. 308–315.

³⁸ Пчёлов 2001. С. 155–157.

³⁹ Титмар Мерзербургский (Пер. И. В. Дьяконова). С. 162, 163. Назаренко 1993. С. 140–141, 166–167.

⁴⁰ Парамонова 1999. С. 42.

⁴¹ Титмар. С. 68. Боровков 2008. С. 173.

⁴² Титмар. С. 128, 162–163.

⁴³ Королюк 1964. С. 212–232. Пашуто 1968. С. 35–36. Головко 1988. С. 20–22. Назаренко 1993. С. 151–154,168-170. Пчёлов 2001. С. 183–187. Свердлов 2003. С. 301. Милютенко 2008. С. 362–364.

⁴⁴ Татищев 2003. Т. II. С. 64–65.

⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПСРЛ 9. С. 68.

⁴⁶ Татищев 2003. Т. II. С. 627. Прим. 211.

⁴⁷ Назаренко 2001. С. 454.

⁴⁸ Тихомиров 1969. С. 232.

⁴⁹ Щавелева 2004. С. 235–236.

⁵⁰ Милютенко 2006. С. 87.

⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 150–151.

⁵² Греков 1953. С. 347–348.

⁵³ Милютенко 2006. С. 88.

⁵⁴ Хорошев 1986. С. 30.

⁵⁵ Горский 2004. С. 108.

⁵⁶ Фроянов 2001. С. 377.

⁵⁷ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

⁵⁸ Назаренко 2000. С. 512–513.

⁵⁹ Боровков 2008. С. 178.

⁶⁰ Annales Quedlinburgenses // MGH. SS. Т. 3. S. 90 (Пер. Д. А. Боровкова). См. также: Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 31–32.

⁶¹ Галл Аноним. С. 34.

⁶² Янин 1970. С. 38. Петрухин 2000. С. 173–174, 188. Свердлов 2003. С. 293–296, 301–302.

⁶³ Свердлов 2003. С. 295.

⁶⁴ Петрухин 2000. С. 174. Свердлов 2003. С. 306–307. Филюшкин 2006. С. 19–24.

⁶⁵ Литаврин 2001. С. 473–474.

⁶⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999. С. 288–292.

⁶⁷ Горский 2004. С. 55–59.

⁶⁸ Там же. С. 116–121. Перхавко 2005. С. 205–208.

⁶⁹ Милютенко 2008. С. 379.

⁷⁰ Свердлов 2003. С. 312.

⁷¹ Шахматов 2003. С. 528–554.

⁷² Гиппиус 2007. С. 20.

⁷³ Шахматов 2002. С. 80–81.

⁷⁴ Милютенко 2006. С. 166–170.

⁷⁵ Шахматов 2002. С. 312–325.

⁷⁶ ПСРЛ 1. Стб. 75, 155.

⁷⁷ Лихачев 1947. С. 58–76. Черепнин 1948. С. 331–333. Будовниц 1960. С. 36–46. Творогов 1976. С. 20–24, 46–73. Тихомиров 1979. С. 46–66. Толочко 2003. С. 10–30.

⁷⁸ Шахматов 2002. С. 125, 279–283. Шахматов 2003. С. 168–169, 175.

⁷⁹ Будовниц 1960. С. 31–34.

⁸⁰ Поппэ 1968, 1969. Щапов 1989. С. 23–28.

⁸¹ Юрганов 1998. С. 317. Данилевский 2004. С. 196–197.

⁸² Щапов 1989. С. 28.

⁸³ ПСРЛ 1. Стб. 155. ПСРЛ 2. Стб. 143.

⁸⁴ Шахматов 2002. С. 124, 308, 347–348.

⁸⁵ Данилевский 2004. С. 104.

⁸⁶ Лихачев 1947. С. 70, 75. Кузьмин 1977. С. 208. Мюллер 2000. С. 147–148. Поппэ 2008. С. 78–80.

⁸⁷ Насонов 1969. С. 35–36. Насонов 2002. С. 32.

⁸⁸ Милютенко 2006. С. 162–166.

⁸⁹ ПСРЛ 1. Стб. 153. ПЛДР 1978. С. 167.

⁹⁰ Петрухин 2000. С. 184.

⁹¹ Шахматов 2002. С. 132–134.

⁹² Милютенко 2006. С. 167.

⁹³ Шахматов 2002. С. 284–312.

⁹⁴ Петрухин 2008. С. 174–179.

⁹⁵ Кузьмин 1977. С. 177–200. Толочко 2003. С. 53–54.

⁹⁶ ПСРЛ 15. С. 128.

⁹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.

⁹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.

⁹⁹ Шахматов 2002. С. 81.

¹⁰⁰ Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.

¹⁰¹ ПСРЛ 1. Стб. 135–137. ПЛДР 1978. С. 151, 153.

¹⁰² Поппэ 1995. С. 22. Бугославский 2007. С. 223–224.

¹⁰³ Насонов 1969. С. 46–47. Шахматов 2002. С. 48, 319.

¹⁰⁴ Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁵ ПСРЛ 1. Стб. 130–131,139-141. ПЛДР 1978. С. 145, 155, 157.

¹⁰⁶ Шахматов 2002. С. 71–72, 76, 185–186.

¹⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 132, 140. ПЛДР 1978. С. 147, 155. Соловьев 1988. Кн. 2. С. 104.

¹⁰⁸ Мюллер 2000. С. 141–160.

¹⁰⁹ ПЛДР 1994. С. 594, 612.

¹¹⁰ ПСРЛ 1. Стб. 130–131. ПЛДР 1978. С. 147.

¹¹¹ Гиппиус 2006. С. 74–79.

¹¹² Карамзин 1989. С. 180.1.5. Первый раунд борьбы за Киев: Святополк и Ярослав.

¹¹³ Парамонова 2003. С. 348. Свердлов 2003. С. 318–319.

¹¹⁴ Янин 1970. С. 34–41. Петрухин 2002. С. 103–106. Свердлов 2003. С. 311–312, 317–318, 324–325, 340–341. Милютенко 2006. С. 73.

¹¹⁵ Свердлов 2003. С. 324.

¹¹⁶ Шахматов 2003. С. 32–70, 380–412, 428–464. Гиппиус 2006. С. 56–92.

¹¹⁷ Алешковский 1971. Кузьмин 1977. С. 85–110. Зиборов 1995. С. 99–129. Петрухин 2008. С. 170–171.

¹¹⁸ ПСРЛ 3. С. 175 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹¹⁹ Бережков 1963. С. 9, 224–225.

¹²⁰ ПСРЛ 1. Стб. 142. ПСРЛ 2. Стб. 130.

¹²¹ ПСРЛ 6. Стб. 129.

¹²² Парамонова 2003. С. 348–349.

¹²³ Карпов 2001. С. 14–16. Пчёлов 2001. С. 169–170. Толочко 2008. С. 8–14.

¹²⁴ Толочко 2008. С. 11.

¹²⁵ Боровков 2008. С. 176.

¹²⁶ Назаренко 1993. С. 140.

¹²⁷ Назаренко 2001. С. 466. Пользуясь случаем, обращаем внимание на то, что в одной из предшествующих публикаций (Боровков 2008. С. 176, 177) гипотеза А. В. Назаренко об антипольском союзе между императором Генрихом II и Ярославом Мудрым в 1016–1017 гг. была подвергнута критике исключительно по причине текстологического недоразумения в использованном нами издании «Хроники» Титмара Мерзербургского, поэтому мы приносим ее автору свои глубочайшие извинения.

¹²⁸ Назаренко 2001. С. 498. Мельникова 2008. С. 100–103.

¹²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 142–143. ПЛДР 1978. С. 157, 159.

¹³⁰ Головко 1988. С. 31.

¹³¹ Кузьмин 1977. С. 204.

¹³² Титмар. С. 177.

¹³³ Королюк 1964. С. 248

¹³⁴ Вопрос о времени пребывания Иоанна I на киевской кафедре остается спорным: по традиции оно датируется 1008–1035 или 1039 гг. (Мюллер 1995. Присёлков 2003. С. 28–47), приверженцы альтернативной точки зрения относят его к середине 1040 — началу 1050-х гг. (Милютенко 2006. С. 49–56).

¹³⁵ Мавродин 1945. С. 354, 366.

¹³⁶ Назаренко 1993. С. 189.

¹³⁷ Шахматов 2002. С. 296–297.

¹³⁸ Галл Аноним. С. 36 (Пер. Л. M. Поповой). Великая хроника о Польше, Руси и их соседях. М. 1987 (Пер. Л. М. Поповой). С. 68.

¹³⁹ Галл Аноним. С. 34.

¹⁴⁰ ПСРЛ 4. М. 2000. С. 108 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁴¹ Титмар. С. 177.

¹⁴² Королюк 1957. С. 161. Королюк 1964. С. 260. Свердлов 2003. С. 336–340.

¹⁴³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 331.

¹⁴⁴ Галл Аноним. С. 36.

¹⁴⁵ Королюк 1964. С. 253–260.

¹⁴⁶ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 270–274.

¹⁴⁷ Там же. С. 325–326.

¹⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 144–146. ПЛДР 1978. С. 159, 161.

¹⁴⁹ Лихачев 1947. С. 92.

¹⁵⁰ Милютенко 2006. С. 131–132.

¹⁵¹ ПСРЛ 3. С. 175.

¹⁵² Петрухин 2008. С. 170–172.

¹⁵³ Данилевский 1998. С. 336–354. Критика гипотезы: Петрухин 2005. С. 186. Прим. 16.

¹⁵⁴ Данилевский 2004. С. 63–72, 177–178.

¹⁵⁵ Данилевский 1998. С. 353–354.

¹⁵⁶ Юрганов 2006. С. 59, 62.

¹⁵⁷ Там же. С. 65–66.

¹⁵⁸ Срезневский 2003. Т. II. Стб. 640.

¹⁵⁹ Успенский 2000. С. 33–35.

¹⁶⁰ Карамзин 1991. С. 14. Данилевский 1998. С. 348.

¹⁶¹ Данилевский 2004. С. 102–103.

¹⁶² Там же. С. 173.

¹⁶³ Данилевский 1998. С. 354

¹⁶⁴ Карпов 2001. С. 477.

¹⁶⁵ Шайкин 2003. С. 342–359.

¹⁶⁶ Успенский 2000. С. 30–31.

¹⁶⁷ Там же. С. 22.

¹⁶⁸ Данилевский 2004. С. 197–204.

¹⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 80. ПЛДР 1978. С. 95.

¹⁷⁰ Невзорова 2004.

¹⁷¹ Бугославский 2007. С. 7. Подскальски 1996. С. 378, 379.

¹⁷² Милютенко 2006. С. 222.

¹⁷³ ПСРЛ 1. Стб. 150.

¹⁷⁴ Парамонова 2003. С. 351. Милютенко 2006. С. 219.

¹⁷⁵ Абрамович 1916. С. 116–121. Милютенко 2006. С. 347–351.

¹⁷⁶ ПСРЛ 4. С. 111 (Пер. Д. А. Боровкова).

¹⁷⁷ Щавелева 2004. С. 245.

¹⁷⁸ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 161.

¹⁷⁹ ПСРЛ 3. С. 15, 180. Шахматов 2002. С. 164–165.

¹⁸⁰ Ильин 1957. С. 121.

¹⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 132. Головко 1988. С. 34. Назаренко 2001. С. 466–471.

¹⁸² Милютенко 2006. С. 124–131.

¹⁸³ Шахматов 2002. С. 43, 44.

¹⁸⁴ Шахматов 2002. С. 69.

¹⁸⁵ Ильин 1957. С. 53–54.

¹⁸⁶ Абрамович 1916. С. 28. Шахматов 2002. С. 45. Прим. 1.

¹⁸⁷ Милютенко 2006. С. 83–84.

¹⁸⁸ Соловьев 1988. Кн. 1. С. 197.

¹⁸⁹ Милютенко 2006. С. 161.

¹⁹⁰ Парамонова 2003. С. 328–329.

¹⁹¹ Абрамович 1916. С. 29–32. ПЛДР 1978. С. 283.

¹⁹² Петрухин 2000. С. 176.

¹⁹³ Пресняков 1993. С. 33. Прим. 52.

¹⁹⁴ Пиккио 2003. С. 64.

¹⁹⁵ ПЛДР 1980. С. 339–344.

¹⁹⁶ Абрамович 1916. С. 38–39. ПЛДР 1978. С. 291.

¹⁹⁷ Ужанков 2008. С. 298–299.

¹⁹⁸ Абрамович 1916. С. 44. ПЛДР 1978. С. 297.

¹⁹⁹ Абрамович 1916. С. 47.

²⁰⁰ Литаврин 2001. С. 472. Ведюшкина 2006. С. 606.

²⁰¹ Петрухин 2002. С. 113.

²⁰² ПСРЛ 9. С. 76. ПСРЛ 22. С. 368.

²⁰³ Шахматов 2002. С. 58.

²⁰⁴ Бугославский 2007. С. 285–286. Черепнин 1948. С. 311–312. Кузьмин 1977. С. 155.

²⁰⁵ Шахматов 2002. С. 48.

²⁰⁶ Там же. С. 80–81, 317–319.

²⁰⁷ Там же. С. 76–77, 185–186.

²⁰⁸ Зиборов 1995. С. 128–156.

²⁰⁹ Адрианова-Перетц 1964. С. 41–71.

²¹⁰ Ревелли 1998. С. 81.

²¹¹ Абрамович 1916. С. 7. Милютенко 2006. С. 365.

²¹² Бугославский 2007. С. 306.

²¹³ По мнению Е. В. Пчелова Борис мог быть женат на сестре датского короля Кнуда I Эстред, которая по сообщению Адама Бременского некоторое время была замужем за «сыном короля Руси» (Пчелов 2001. С. 210–212), хотя подобное предположение не бесспорно (Назаренко 2001. С. 476–488).

²¹⁴ Зиборов 1995. С. 89–90.

²¹⁵ Милютенко 2006. С. 77–79.

²¹⁶ Абрамович 1916. С. 13, 14. Милютенко 2006. С. 377.

²¹⁷ ПСРЛ 1. Стб. 146. ПЛДР 1978. С. 163.

²¹⁸ Татищев 2003. Т. II. С. 73.

²¹⁹ Петрухин 2002. С. 114.

²²⁰ Данилевский 2004. С. 176.

²²¹ Милютенко 2006. С. 167. Шахматов 2002. С. 286–287. Петрухин 2008. С. 175–177.

²²² Котляр 2000. С. 35–39.

²²³ Насонов 2002. С. 28, 30.

²²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 148. ПЛДР 1978. С. 163.

²²⁵ Михеев 2008. С. 27–29.

²²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 148–149. ПЛДР 1978. С. 163

²²⁷ Толочко 1987. С. 79.

²²⁸ Щавелев 2008. С. 76–77.

²²⁹ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 161.

²³⁰ Щапов 1989. С. 38. Присёлков 2003. С. 50.

²³¹ Петрухин 2002. С. 115–116. Назаренко 2007. С. 88–90.

²³² ПСРЛ 9. С. 79.

²³³ ПСРЛ 1. Стб. 149–150. ПЛДР 1978. С. 165.

²³⁴ Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // MGH. SS. T. 61. S. 48–49 (Пер. Д. А. Боровкова).

²³⁵ Головко 1988. С. 34–37.

²³⁶ Annalista Saxo // MGH. SS. Т. 6. S. 678–679 (Пер. И. В. Дьяконова).

²³⁷ Там же. S. 683.

²³⁸ Пашуто 1968. С. 39–40, 43. Котляр 2003. С. 49.

²³⁹ Щавелева 2004. С. 253.

²⁴⁰ ПСРЛ 1. Стб. 143, 145. ПЛДР 1978. С. 169.

²⁴¹ Назаренко 2002. С. 278.

²⁴² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 348–358. Карпов 2001. С. 374–385. Джаксон 2000. С. 73–76,100–102, 119–127.

²⁴³ Щавелева 2004. С. 256, 390. Назаренко 2005. С. 167–175.

²⁴⁴ Брюсова1968. С. 128–135.

²⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 240. ПЛДР 1978. С. 392.

²⁴⁶ Котляр 2003. С. 45–46.

²⁴⁷ Поппэ 2003. С. 318.

²⁴⁸ ПСРЛ 1. Стб. 151. ПЛДР 1978. С. 165, 167.

²⁴⁹ Карпов 2001. С. 303–304.

²⁵⁰ Костомаров 2005. Т. 12. С. 15.

²⁵¹ Черепнин 1972. С. 360. Петрухин 2000. С. 189.

²⁵² Свердлов 2003. С. 355, 419–428.

²⁵³ Щапов 1989. С. 173–174.

²⁵⁴ Котляр 2003. С. 48.

²⁵⁵ ПСРЛ 2. Стб. 520.

²⁵⁶ ПСРЛ 3. С. 67, 68, 70, 273, 274, 278.

²⁵⁷ ПСРЛ 3. С. 176–180. ПСРЛ 6. Стб. 131–172.

²⁵⁸ Зимин 1999. С. 31–64. Петров 2003. С. 63–87.

²⁵⁹ ПСРЛ 3. С. 175–176.

²⁶⁰ ПСРЛ 4. С. 114 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁶¹ Черепнин 1965. С. 159.

²⁶² Петрухин 2008. С. 170.

²⁶³ ПСРЛ 1. Стб. 161–162. ПЛДР 1978. С. 175.

²⁶⁴ Соловьев 1996. С. 36–38.

²⁶⁵ Шахматов 2002. С. 308.

²⁶⁶ Петрухин 2000. С. 193.

²⁶⁷ Ключевский 1987. С. 183. Критика этого положения: Пресняков 1993. С. 41.

²⁶⁸ Янин 1961. С. 114–115.

²⁶⁹ Назаренко 2000. С. 500–519. Петрухин 2000. С. 189–191. Свердлов 2003. С. 434–441. Назаренко 2008. С. 30–54.

²⁷⁰ Хотя некоторые исследователи видели типологическое сходство «ряда» Ярослава с «завещаниями» Бржетислава I (1055) в Чехии и Болеслава III (11138) в Польше (Пресняков 1993. С. 35–41), в настоящее время, как показывают исследования А. В. Назаренко, оно представляется не столь очевидным.

²⁷¹ Козьма Пражский. С. 123 (Пер. Э. Г. Санчука).

²⁷² Там же. С. 121.

²⁷³ Назаренко 2008. С. 39.

²⁷⁴ Козьма Пражский. С. 123–124.

²⁷⁵ Назаренко 2008. С. 45.

²⁷⁶ ПСРЛ 9. С. 77.

²⁷⁷ Макарий 1995. С. 54–55.

²⁷⁸ Шахматов 2002. С. 58. Прим. 3.

²⁷⁹ Мюллер 1995. С. 11. Прим. 24.

²⁸⁰ Абрамович 1916. С. 53–54. Милютенко 2006. С. 323, 325.

²⁸¹ Хорошев 1986. С. 17–23.

²⁸² Алешковский 1971. С. 86–92. Поппэ 1973. Парамонова 2003. С. 242–245. Милютенко 2006. С. 43–44.

²⁸³ Рогов, Флоря 1991. С. 212.

²⁸⁴ Ревелли 1998. С. 83.

²⁸⁵ Литвина, Успенский 2006. С. 11–13.

²⁸⁶ Литвина, Успенский 2008. С. 16–17.

²⁸⁷ Петрухин 2000. С. 177.

²⁸⁸ Мюллер 1995. С. 12.

²⁸⁹ Назаренко 2001. С. 566–574.

²⁹⁰ Поппэ 1997. С. 115–116. Поппэ 2003. С. 316–319.

²⁹¹ ПСРЛ 2. Стб. 143. Розов 1993. С. 90. Ужанков 1994. С. 76–104. Мюллер 2000. С. 99. Поппэ 2003. С. 304–305.

²⁹² Сендерович 2000. С. 486.

²⁹³ Петрухин 2000. С. 177, 178 (Прим. 33). Литвина, Успенский 2006. С. 292–293.

²⁹⁴ Лимонов 1987. С. 104.

²⁹⁵ ПСРЛ 1. Стб. 400–401 (Пер. Д. А. Боровкова).

²⁹⁶ ПСРЛ 3. С. 58. ПЛДР 1981. С. 129.

²⁹⁷ Насонов 2002. С. 31.

²⁹⁸ Пресняков 1993. С. 35–43.

²⁹⁹ ПСРЛ 1. Стб. 162–171. ПСРЛ 2. Стб. 155–162.

³⁰⁰ Галл Аноним. С. 54.

³⁰¹ Великая хроника. С. 71.

³⁰² ПСРЛ 1. Стб. 174. ПЛДР 1978. С. 187.

³⁰³ Черепнин 1972. С. 360.

³⁰⁴ ПЛДР 1978. С. 322–327.

³⁰⁵ Назаренко 2002. С. 285.

³⁰⁶ Назаренко 2001. С. 520–522, 528–529.

³⁰⁷ ПСРЛ 1. Стб. 181–182. ПЛДР 1978. С. 195.

³⁰⁸ Шахматов 2002. С. 294, 307. Ужанков 2000. С. 36.

³⁰⁹ Мюллер 1995. Милютенко 2006. С. 49–56.

³¹⁰ Ильин 1957. С. 170–188. Алешковский 1971. С. 83–91. Поппэ 1973, 1995. Хорошев 1986. С. 32–33. Щапов 1989. С. 177–178.

³¹¹ Абрамович 1916. С. 53.

³¹² Поппэ 1995. С. 55–56.

³¹³ Милютенко 2006. С. 52.

³¹⁴ Абрамович 1916. С. 21–22. Милютенко 2006. С. 389, 391.

³¹⁵ Кузьмин 1977. С. 192.

³¹⁶ Ужанков 2000. С. 39–43.

³¹⁷ Абрамович 1916. С. 55–56. Милютенко 2006. С. 325, 327.

³¹⁸ ПСРЛ 1. Стб. 193.

³¹⁹ Назаренко 2007. С. 100–103.

³²⁰ Ужанков 2000. С. 39.

³²¹ Поппэ 1995. С. 35–38. Милютенко 2006. С. 55.

³²² ПСРЛ 1. Стб. 182–183. ПЛДР 1978. С. 195, 197.

³²³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 360.

³²⁴ ПСРЛ 1. Стб. 199, 247. ПЛДР 1978. С. 211, 403. Головко 1988. С. 54. Назаренко 2001. С. 531–534.

³²⁵ Lamperti Hersfeldensis annales // MGH SS. Т. 38. S. 202. (Цит. по: Назаренко 2001. С. 509).

³²⁶ ПСРЛ 1. Стб. 198–199. ПЛДР 1978. С. 211.

³²⁷ Lamperti Hersfeldensis annales. S. 300. Назаренко 2001. С. 529.

³²⁸ Рамм 1959. С. 67–68. Пашуто 1968. С. 124–125,129-130. Головко 1988. С. 55. Назаренко 2001. С. 534–537.

³²⁹ Свердлов 2003. С. 459.

³³⁰ Грушевский 1991. С. 80.

³³¹ Татищев 2003. Т. II. С. 90.

³³² Рапов 1977. С. 102.

³³³ ПСРЛ 1. Стб. 204. ПСРЛ 3. С. 18, 161.

³³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 247.

³³⁵ Рапов 1977. С. 46.

³³⁶ Грушевский 1991. С. 80–81. Прим. 4. Зайцев 1975. С. 76–77. Прим. 96.

³³⁷ ПСРЛ 1. Стб. 217. ПЛДР 1978. С. 227, 229.

³³⁸ Кузьмин 1977. С. 196.

³³⁹ Лихачев 1947. С. 81.

³⁴⁰ Насонов 1969. С. 54.

³⁴¹ Присёлков 2003. С. 103–104.

³⁴² ПСРЛ 1. Стб. 199, 202, 216.

³⁴³ Толочко 1987. С. 91.

³⁴⁴ Мавродин 2002. С. 230.

³⁴⁵ ПСРЛ 1. Стб. 200–201. ПЛДР 1978. С. 213.

³⁴⁶ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 88. Свердлов 2003. С. 466.

³⁴⁷ ПСРЛ 1. Стб. 248. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁴⁸ Абрамович 1916. С. 60.

³⁴⁹ Петрухин 2000. С. 193–194. Котляр 2008. С. 204–205.

³⁵⁰ ПСРЛ 1. Стб. 217–218. ПЛДР 1978. С. 227.

³⁵¹ ПСРЛ 1. Стб. 226. ПЛДР 1978. С. 235, 237.

³⁵² ПСРЛ 1. Стб. 249. ПЛДР 1978. С. 405.

³⁵³ Назаренко 2006. С. 281.

³⁵⁴ Мавродин 2002. С. 252–259.

³⁵⁵ ПСРЛ 1. Стб. 238. ПЛДР 1978. С. 247.

³⁵⁶ ПСРЛ 1. Стб. 257–258. ПЛДР 1978. С. 249.

³⁵⁷ Черепнин 1948. С. 322–323.

³⁵⁸ Греков 1953. С. 499–500. Пашуто 1965. С. 21. Черепнин 1965. С. 202. Черепнин 1972. С. 361. Рыбаков 1982. С. 449. Петрухин 2000. С. 193–195. Свердлов 2003. С. 474–475.

³⁵⁹ Фроянов, Дворниченко 1988. С. 91, 92.

³⁶⁰ Назаренко 2006. С. 281–284.

³⁶¹ Алешковский 1971. С. 32–53.

³⁶² ПСРЛ 1. Стб. 257, 258. ПЛДР 1978. С. 249, 251.

³⁶³ Назаренко 2001. С. 526–528.

³⁶⁴ ПСРЛ 1. Стб. 205–206. Пашуто 1968. С. 43–44. Головко 1988. С. 58–59. Свердлов 2003. С. 468–469.

³⁶⁵ ПСРЛ 1. Стб. 266. ПЛДР 1978. С. 259.

³⁶⁶ ПСРЛ 1. Стб. 258. ПЛДР 1978. С. 251

³⁶⁷ ПСРЛ 1. Стб. 263. ПЛДР 1978. С. 255.

³⁶⁸ Пашуто 1968. С. 44–46. Головко 1988. С. 61–62.

³⁶⁹ ПСРЛ 1. Стб. 257–273. ПСРЛ 2. Стб. 231–248.

³⁷⁰ ПСРЛ 1. Стб. 273–274. ПЛДР 1978. С. 265, 267.

³⁷¹ Абрамович 1916. С. 62–63.

³⁷² Петрухин 2000. С. 203.

³⁷³ Назаренко 2006. С. 280, 284.

³⁷⁴ Сендерович 2000. С. 481–483.

³⁷⁵ Там же. С. 491–492.

³⁷⁶ Абрамович 1916. С. 64. Милютенко 2006. С. 339.

³⁷⁷ ПСРЛ 2. Стб. 280. ПВЛ 1999. С. 266.

³⁷⁸ Лихачев 1947. С. 177–180. Присёлков 1996. С. 81–84. Шахматов 2003. С. 528–534, 551–554.

³⁷⁹ ПСРЛ 2. Стб. 290 (Пер. Д. А. Боровкова).

³⁸⁰ Абрамович 1916. С. 65–66. Милютенко 2006. С. 339, 341.

³⁸¹ ПСРЛ 2. Стб. 290. ПВЛ 1999. С. 266–267.

³⁸² Абрамович 1916. С. 66. Милютенко 2006. С. 337.

³⁸³ Воронин 1957. С. 20–21, 50–55.

³⁸⁴ ПСРЛ 1. Стб. 291, 294–295. ПСРЛ 2. Стб. 285.

³⁸⁵ ПЛДР 1980. С. 340.

³⁸⁶ Петрухин 2000. С. 254–255.

³⁸⁷ Глазырина 2002. С. 250–252.

³⁸⁸ Мельникова 1978. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 503–506.

³⁸⁹ Джаксон 1994. С. 104–119 (Перевод Е. А. Рыдзевской).

³⁹⁰ Петрухин 2000. С. 124.

³⁹¹ Джаксон 1978. С. 282.

³⁹² Литвина, Успенский 2006. С. 52.

³⁹³ Джаксон 1994. С. 162. Никитин 2001. С. 294.

³⁹⁴ Карамзин 1991. С. 15–16.

³⁹⁵ Мавродин 1945. С. 351, 355.

³⁹⁶ Ильин 1957. С. 44, 92–93.

³⁹⁷ Там же. С. 93–95.

³⁹⁸ Там же. С. 156–169.

³⁹⁹ Королюк 1964. С. 238–240.

⁴⁰⁰ Янин 1969.

⁴⁰¹ Хорошев 1986. С. 30–31.

⁴⁰² Головко 1988. С. 24–25.

⁴⁰³ Юрганов 1998. С. 9.

⁴⁰⁴ Литвина, Успенский. 2006. С. 52. Прим. 39

⁴⁰⁵ Милютенко 2006. С. 11, 90, 127–128.

⁴⁰⁶ Петрухин 2000. С. 183 (Прим. 36).

⁴⁰⁷ Там же. С. 177.

⁴⁰⁸ Милютенко 2006. С. 127–128.

⁴⁰⁹ Джаксон 1994. С. 43, 51, 71, 73–75 и др.

⁴¹⁰ Пашуто 1968. С. 26–27.

⁴¹¹ Джаксон 2000. С. 59–65. Назаренко 2001. С. 494–496. Мельникова 2008. С. 98–100.

⁴¹² Назаренко 2001. С. 490–491.

⁴¹³ Гуревич 2005. С. 170–171.

⁴¹⁴ Джаксон 1978. С. 283–288.

⁴¹⁵ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 500–518.

⁴¹⁶ Блохин 2006. С. 148–157.

⁴¹⁷ Назаренко 2001. С. 453–454

⁴¹⁸ Петрухин 2000. С. 124–127.

⁴¹⁹ Гуревич 2005. С. 172–174.

⁴²⁰ Снорри Стурлусон. С. 513–514 (Пер. М. И. Стеблин-Каменского).

⁴²¹ Там же. С. 536–537.

⁴²² Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.520.

⁴²³ Михеев 2005. С. 33–38.

⁴²⁴ Снорри Стурлусон. С. 430. Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 521–522.

⁴²⁵ Снорри Стурлусон. С. 22, 36. Гуревич 2006. С. 63. Блохин 2006. С. 155.

⁴²⁶ ПСРЛ 4. С. 108. ПСРЛ 6. Ч. 1. С. 129. Титмар. С. 177.

⁴²⁷ ПСРЛ 4. С. 114.

⁴²⁸ Галл Аноним. С. 32, 33. Щавелева 1990. С. 97. Щавелева 2004. С. 249. Боровков 2008. С. 170–171.

⁴²⁹ Галл Аноним. С. 49. Великая хроника. С. 68–69.

⁴³⁰ Галл Аноним. С. 47. Боровков 2008. С. 177–178.

⁴³¹ Великая хроника. С. 71.

⁴³² Галл Аноним. С. 39, 45–46, 54.

⁴³³ Древняя Русь в свете зарубежных источников. С.380.

⁴³⁴ ПСРЛ 1. Стб. 126. ПЛДР 1978. С. 141.

⁴³⁵ Пчёлов 2001. С. 170–171.

⁴³⁶ Флоря 2002. С. 196.

⁴³⁷ Козьма Пражский. С. 59, 61.

⁴³⁸ Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970. С. 39, 55 (Пер. А. И. Рогова).

⁴³⁹ Козьма Пражский. С. 60–61.

⁴⁴⁰ Сказания о начале Чешского государства. С. 98.

⁴⁴¹ Козьма Пражский. С. 59.

⁴⁴² Флоря 2002. С. 196–197.

⁴⁴³ Сказания о начале Чешского государства. С. 79–82.

⁴⁴⁴ Там же. С. 62, 66.

⁴⁴⁵ Титмар. С. 18.

⁴⁴⁶ Там же. С. 84.

⁴⁴⁷ Козьма Пражский. С. 80.

⁴⁴⁸ Ljetopis рора Dukljanina. S. 78–85 (Электронная версия в пер. О. Ковалишина: www.vostlit.info/Texts/rus6/Dukljanin/frametext.htm).

⁴⁴⁹ Акимова 2002. С. 333–335.

⁴⁵⁰ Присёлков 2003. С. 28–32, 40–47.

⁴⁵¹ Там же. С. 37.

⁴⁵² Тихомиров 1969. С. 123. Милютенко 2008. С. 323–324.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамович 1916 — Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Памятники древнерусской литературы. Вып. 2. Пг.

Адрианова-Перетц 1964 — Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 20. Л.

Акимова 2002 — Акимова О. А. Христианство в далматских, хорватских и сербских землях в X–XI вв. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Алешковский 1971 — Алешковский М. Х. Повесть Временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси. М.

Бережков 1963 — Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М.

Блок 1986 — Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М.

Блохин 2006 — Блохин Е. К. Образ конунга в древнесеверной литературе: к вопросу о поиске мировоззренческих стереотипов // Гуманитарная мысль Юга России. 2006 № 1.

Боровков 2008 — Боровков Д. А. Болеслав I Пяст и его внешняя политика в освещении источников // Зеркало истории. Коллективный и индивидуальный портрет личности в истории. Вып. 5. М.

Брюсова 1968 — Брюсова В. Г. К вопросу о происхождении Владимира Мономаха // Византийский временник. Т. 28. М.

Бугославский 2007 — Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе. М.

Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси (XI–XIV вв.). М.

«Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. М. 1987.

Ведюшкина 2006 — Ведюшкина И. В. Историческая память домонгольской Руси: религиозные аспекты // История и память. Историческая культура Европы до начала Нового времени. М.

Воронин 1957 — Воронин Н. Н. «Анонимное сказание» о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 13. Л.

Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М. 1961.

Гедеонов 2004 — Гедеонов С. А. Варяги и Русь. М.

Гиппиус 2006 — Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер. Сб. ст. к 60-летию В.М. Живова. М.

Гиппиус 2007 — Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести Временных лет // Славяноведение. № 5.

Глазырина 2002 — Глазырина Г. В. Сага об Ингваре Путешественнике. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Головко 1988 — Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X — первой трети XIII вв. Киев.

Горский 2004 — Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М.

Греков 1953 — Греков Б. Д. Киевская Русь. М.

Грушевский 1991 — Грушевьский М. С. Нарис icтopii Киiвськоi землi вид смертi Ярослава до кiнця XIV сторiчяя. Киiв.

Гуревич 2005 — Гуревич А. Я. История — нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: статьи разных лет.

Гуревич 2006 — Гуревич А. Я. История и сага // Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб.

Данилевский 1998 — Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XI в.). М.

Данилевский 2004 — Данилевский И. Н. Повесть Временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.

Джаксон 1978 — Джаксон Т. Н. Скандинавский конунг на Руси (к методике анализа известий исландских королевских саг) // Восточная Европа в древности и средневековье. М.

Джаксон 1994 — Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. Тексты, перевод, комментарий. М.

Джаксон 2000 — Джаксон Т. Н. Четыре скандинавских конунга на Руси. Из истории русско-норвежских политических отношений последней трети X — первой половины XI в. М.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999.

Зайцев 1975 — Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества X–XIII вв. М.

Зиборов 1995 — Зиборов В. К. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. СПб.

Зимин 1999 — Зимин А. А. Правда Русская. М.

Ильин 1957 — Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М.

Каравашкин, Юрганов 2003 — Каравашкин А. В., Юрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.

Карамзин 1989,1991 — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I, II–III. М.

Карпов 1997 — Карпов А. Ю. Владимир Святой. М.

Карпов 2001 — Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. М.

Ключевский 1987 — Ключевский В. О. Сочинения в 9 томах. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М.

Козьма Пражский. Чешская хроника. М. 1962.

Константин Багрянородный — Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий. М. 1989.

Королюк 1957 — Королюк В. Д. Древнепольское государство. М.

Королюк 1964 — Королюк В. Д. Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв. М.

Костомаров 2005 — Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси // История Руси Великой. Сочинения Н. И. Костомарова в 12 томах. Т. 12. Истоки русского единодержавия. М.

Котляр 2000 — Котляр Н. Ф. Князь окаянный? Был ли Святополк убийцей своих братьев Бориса и Глеба? // Родина. № 12.

Котляр 2003 — Котляр Н. Ф. Дипломатия Южной Руси. СПб.

Котляр 2008 — Котляр Н. Ф. Ярослав и его время в общественном сознании второй половины XI–XIII вв. // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Кузьмин 1977 — Кузьмин А. Г. Начальные этапы русского летописания. М.

Лимонов 1987 — Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л.

Литаврин 2001 — Литаврин Г. Г. Византия и славяне. СПб.

Литвина, Успенский 2006 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей X–XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М.

Литвина, Успенский 2008 — Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Младшие сыновья и старшие внуки Ярослава Мудрого (из истории имянаречения у Рюриковичей) // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Лихачев 1947 — Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. Л.

Лихачев 1979 — Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.

Лихачев 2001 — Лихачев Д. С. (при участии А. А. Алексеева и А. Г. Боброва). Текстология (на материале древнерусской литературы X–XVII вв.). СПб.

Мавродин 1945 — Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. Л.

Мавродин 2002 — Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). СПб.

Макарий (Булгаков) 1995. История русской церкви. Кн. II. М.

Мельникова 1978 — Мельникова Е. А. «Сага об Эймунде» о службе скандинавов в войске Ярослава Мудрого // Восточная Европа э древности и средневековье. М.

Мельникова 2008 — Мельникова Е. А. Балтийская политика Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Милютенко 2006 — Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. Исследование и подготовка текстов. СПб.

Милютенко 2006а — Милютенко Н. И. Летописание Ярослава Мудрого (Древнейший свод) // Rossica Antiqua. Исследования и материалы. Вып. 1. СПб.

Милютенко 2008 — Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и Крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб.

Михеев 2005 — Михеев С. М. Золотая гривна Бориса и родовое проклятие Инглингов: к проблеме варяжских источников древнерусских текстов // Славяноведение № 2.

Михеев 2007 — Михеев С. М. Различия в описаниях событий и взаимоотношения текстов Борисоглебского цикла // Славяноведение. № 5.

Михеев 2008 — Михеев С. М. Варяжские князья Якун, Африкан и Шимон: литературные сюжеты, трансформация имен и исторический контекст // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2(32).

Мюллер 1995 — Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Мюллер 2000 — Мюллер Л. Понять Россию. Историко-культурные исследования. М.

Назаренко 1993 — Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. Тексты. Перевод. Комментарий. М.

Назаренко 2000 — Назаренко А. В. Порядок престолонаследия на Руси X–XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Назаренко 2001 — Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М.

Назаренко 2002 — Назаренко А. В. Русско-немецкие связи домонгольского времени (IX — середина XIII в.): состояние проблемы и перспективы дальнейших исследований // Из истории русской культуры. Т. II. Кн. I. Киевская и Московская Русь. М.

Назаренко 2005 — Назаренко А. В. Племянники венгерского короля Иштвана I на Руси //Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Назаренко 2006 — Назаренко А. В. Владимир Мономах и киевское столонаследие: традиция и попытка реформы // Древнейшие государства Восточной Европы 2004. Политические институты Древней Руси. М.

Назаренко 2007 — Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей во второй половине XI в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. № 1(27).

Назаренко 2008 — Назаренко А. В. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава Мудрого и его типологические параллели — реальные и мнимые // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Насонов 1969 — Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М.

Насонов 2002 — Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб.

Невзорова 2004 — Невзорова Н. Н. Паримии Борису и Глебу. Опыт прочтения. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 56. СПб.

Никитин 2001 — Никитин A. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М.

Никитин 2003 — Никитин A. Л. Инок Иларион и начало русского летописания. Исследование и тексты. М.

Парамонова 1999 — Парамонова М. Ю. Славянский восток в хронике Титмара Мерзербургского: образ «иного» на пересечении идеологии и риторики // Одиссей. 1998. М.

Парамонова 2003 — Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: Сравнительный анализ Вацлавского и Борисоглебского культов. М.

Пашуто 1968 — Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М.

ПВЛ 1999 — Повесть Временных лет. СПб.

Перхавко 2005 — Перхавко В. Б. Этнические, политические и конфессиональные особенности «империи Рюриковичей» // Ad fontem / У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М.

Петров 2003 — Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы. К изучению древнерусского вечевого уклада. СПб.

Петрухин 2000 — Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия. // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Петрухин 2002 — Петрухин В. Я. Начало христианства на Руси во второй половине X — первой половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Петрухин 2005 — Петрухин В. Я. Традиция и исторический факт в средневековой историографии: мотивы и числа (историографические заметки) // Древнейшие государства Восточной Европы 2003. Мнимые реальности в античных и средневековых текстах. М.

Петрухин 2008 — Петрухин В. Я. Ярослав Мудрый, Ярославичи и начальное летописание // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Пиккио 2002 — Пиккио Р. Древнерусская литература. М. Пиккио 2003 — Пиккио P. Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М.

ПЛДР 1978 — Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI — начало XII века. М.

ПЛДР 1980 — Памятники литературы Древней Руси.

XII век. М.

ПЛДР 1981 — Памятники литературы Древней Руси.

XIII век. М.

ПЛДР 1994 — Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. М.

Подскальски 1996 — Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси. Byzantinoslavica. Т. 1.СПб.

Поппэ 1968, 1969 — Поппэ А. В. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // Византийский временник. Т. 28, 29. М.

Поппэ 1973 — Поппэ А. В. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia Medievalis. Т. I. Munchen.

Поппэ 1995 — Поппэ А. В. О зарождении культа Бориса и Глеба и посвященных им произведениях // Russia Medievalis. Т. VIII. Munchen.

Поппэ 1997 — Поппэ А. В. Феофана Новгородская //Новгородский исторический сборник. Вып. 6(16) СПб.

Поппэ 2003 — Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Поппэ 2008 — Поппэ А.В. А. А. Шахматов и спорные начала русского летописания // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 3(33).

Пресняков 1993 — Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. Лекции по русской истории. Киевская Русь. СПб.

Присёлков 1996 — Присёлков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. СПб.

Присёлков 2003 — Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб.

ПСРЛ 1 — Полное собрание русских летописей. Т. 1. Лаврентьевская летопись. 2-е изд. М. 2001.

ПСРЛ 2 — Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. М. 2000.

ПСРЛ 3 — Полное собрание русских летописей. Т. 3. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М. 2000.

ПСРЛ 4 — Полное собрание русских летописей. Т. 4. Новгородская Четвертая летопись. М. 2000.

ПСРЛ 6 — Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. Софийская Первая летопись старшего извода. М. 2000.

ПСРЛ 9 — Полное собрание русских летописей. Т. 9. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М. 2000.

ПСРЛ 15 — Полное собрание русских летописей. Т. 15. Рогожский летописец. Тверской сборник. М. 2000.

ПСРЛ 22 — Полное собрание русских летописей. Т. 22. Русский Хронограф. М. 2005.

Пчёлов 2001 — Пчёлов Е. В. Генеалогия древнерусских князей. М.

Рамм 1959 — Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV веках. М. Л.

Ревелли 1998 — Ревелли Дж. Старославянские легенды святого Вячеслава и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9. М.

Розов 1993 — Розов Н. Н. «В начале было Слово…» //Труды отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб.

Рогов, Флоря 1991 — Рогов А. И., Флоря Б. Н. Образование государства и формирование общественно-политической идеологии в славянских странах // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне). М.

Сахаров 1982 — Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. М.

Свердлов 2003 — Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI — первой трети XIII в. СПб.

Сендерович 2000 — Сендерович С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.

Сказания о начале чешского государства в древнерусской письменности. М. 1970.

Снорри Стурлусон. Круг земной. М. 1980.

Соловьев 1988 — Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1–4. // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 1–2. М.

Соловьев 1996 — Соловьев С. М. История отношений между князьями Рюрикова дома // Соловьев С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. 19 (дополнительная). Работы разных лет. М.

Срезневский 2003 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1–3. М.

Татищев 2003 — Татищев В. Н. История Российская. Т. 2.М.

Творогов 1976 — Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л.

Титмар — Титмар Мерзербургский. Хроника в восьми книгах. М. 2005.

Тихомиров 1969 —Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М.

_ 309

Тихомиров 1979 — Тихомиров М. Н. Русское летописание. М.

Толочко 1987 — Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев.

Толочко 2003 — Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X–XIII вв. СПб.

Толочко 2005 — Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., Киев.

Толочко 2008 — Толочко П. П. О происхождении Ярослава Мудрого // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Удальцова 1988 — Удальцова З. В. Киев и Константинополь — культурные связи до XIII века // Как была крещена Русь. М.

Ужанков 1994 — Ужанков А. Н. Когда и где было прочитано Иларионом «Слово о законе и благодати» // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 7. Ч. 1.

Ужанков 2000,2001 — Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 2, № 1(3).

Ужанков 2008 — Ужанков А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория литературных формаций. М.

Успенский 2000 — Успенский Б. А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. М.

Флоря 2002 — Флоря Б. Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во второй половине X — первой половине XI в. //Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М.

Фроянов 1995 — Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования социальной и политической борьбы. М., СПб.

Фроянов 2001 — Фроянов И. Я. Начала русской истории. Избранное. М.

Фроянов, Дворниченко 1988 — Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л.

Хорошев 1986 — Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI–XVI в.). М.

Черепнин 1948 — Черепнин Л. В. Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. Т. 25. М.

Черепнин 1965 — Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Древнерусское государство и его международное значение. М.

Черепнин 1972 — Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме древнерусского государства X — начала XIII вв. // Исторические записки. Т. 89. М.

Шайкин 2003 — Шайкин А. А. «Оставим все как есть» (по поводу современных интерпретаций убийства Бориса и Глеба) // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 54. СПб.

Шахматов 2002 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 1. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб.

Шахматов 2003 — Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб.

Щавелев 2008 — Щавелев А. С. К вопросу о первом съезде князей Рюриковичей // Ярослав Мудрый и его эпоха. М.

Щавелева 1990 — Щавелева Н. И. Польские латиноязычные средневковые источники. Текст. Перевод. Комментарий. М.

Щавелева 2004 — Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. Текст. Перевод. Комментарий (Книги I–VI). М.

Щапов 1989 — Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М.

Юрганов 1998 — Юрганов A. Л. Категории русской средневековой культуры. М.

Юрганов 2006 — Юрганов A. Л. Убить беса. Путь от Средневековья к Новому времени. М.

Янин 1961 — Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 16. Л.

Янин 1969 — Янин В. Л. Таинственный XI век. // Знание — сила. № 3.

Янин 1970 — Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1.М.

Annates Qudlinburgenses // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 3. Hannover, 1839.

Annalista Saxo // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (in folio). T. 6. Hannover, 1844.

Lamperti Hersfeldensis annales // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 38. Leipzig, 1894.

Ljetopis popa Dukljanina. Zagreb, 1950.

Wiponus. Gesta Chuonradi imperatoris // Monumenta Germaniae Historica. Scriptories rerum Germanicarum (Nuova series). T. 61. Hannover, Leipzig, 1915.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 292.

² Там же. С. 121.

³ Пиккио 2003. С. 485.

⁴ Блок 1986. С. 9.

⁵ Каравашкин, Юрганов 2003. С. 17.