II

Кажется, недавно было, а уже легендой становится! В июне 1877 года любовался я с журжевского берега на Дунай.

Синяя ширь его была покойна. Ни малейший порыв ветра не колыхал заснувшую волну... Солнечные блики ярко расплывались по неподвижному зеркалу реки; направо далеко-далеко в полуденном зное и блеске точно млели низменные, сплошь заросшие свежим густолесьем острова... Из-за них чуть виднелись мачты спрятавшихся там по проливам судов. Заползли от наших орудий в свои тихие убежища и не шелохнутся, только в бинокль рассмотришь, как едва-едва раздуваются пестрые флаги... Сегодня они, впрочем, бессильно повисли вдоль мачт... Еще дальше за ними красивые черепичные кровли турецкого села и высокий белый минарет... Около вооруженный глаз различает и желтые валы батарей и неподвижных часовых. Цапли на огрехе деревенской хатки торчат так же, как и эти турецкие солдаты. Зеленые облака садов приникли прямо к воде... Иной раз ветер тянет оттуда раздражающую струю густого аромата, в котором слились тысячи дыханий давно уже распустившихся цветов... Еще дальше направо - пологая гора, сплошь заставленная белыми палатками громадного лагеря. На самой вершине ее, точно зверь, притаившийся перед последним прыжком, едва-едва намечивается грозный форт Левант-Табии...

Я засмотрелся и на сверкающие воды Дуная, и на тихие берега его, погрузившиеся в какую-то мечтательную дрему... Не хотелось верить в возможность войны и истребления здесь, среди этого идиллического покоя, едва-едва нарушаемого криком чаек... Воя из-за горы, на которой чуть-чуть наметился форт, виноградники, сады Рущука, целое марево черепичных кровель, тополей, старающихся перерасти минареты, минаретов, все выше и выше подымающих к безоблачному небу свои белые верхушки с черными черточками балкончиков, с которых муэдзины выкрикивают всему правоверному миру меланхолические молитвы когда-то торжествовавшего здесь ислама... Воя черные купы кипарисов... У самого берега броненосцы замерли в воде - белые трубы ни одного клуба дыма не выбросят в прозрачный воздух... Точно железное сердце их перестало биться и крепкой броней покрытая грудь не дышит... Грузная масса главной мечети слепит глаза... Ее вершина, словно серебряная звезда, горит над городом... А вот и самая гавань с яркими флагами и вымпелами перед домами консулов, с целой стаей лодок, катеров, мелких пароходиков и с тысячами народа, сбившегося к воде.

-С кем имею честь!..-послышалось за мною.

Смотрю-молодой, красивый генерал... "Слишком изящен для настоящего военного", - подумал я было, но, всмотревшись в эти голубые, решительные глаза и энергичную складку губ, тотчас же взял свою мысль обратно.

Я назвался.

-Очень приятно... Не легкая у вас обязанность... Корреспондент-это бинокль, сквозь который вся Россия оттуда смотрит на нас. Вы ближайшие свидетели и от вас зависит многое... Показать истинных героев и работников, разоблачить подлость и фарисейство... Я вас еще не видел... Я - Скобелев.

-Я был у вашего отца вчера...

-У паши? - сорвалось у молодого генерала... Он засмеялся...-Это моя молодежь отца пашой называет. Жаль, что я вас не видел. Вы где остановились?..

Я сказал.

-Вот сейчас музыка начнется!

-Какая? - удивился я.

-Да вот видите ли: стоит отцу или мне показаться здесь, чтобы вон с той батарейки открыли огонь...

"Музыка" началась скорее, чем я ожидал. Белый клубок точно сорвался вверх с желтой насыпи турецкой батареи. Через три или четыре секунды послышался гул далекого выстрела и, словно дрожа в теплом воздухе, с долгим стоном пронеслась вдалеке граната и шлепнулась в Дунай, взрыв целый фонтан бриллиантовых брызг...

-Недолет! - спокойно заметил Скобелев...

Вторая граната пронеслась над нами и разорвалась где-то позади.

-Перелет... Теперь, если стрелки хороши, - должны сюда хватить...

Точно и не в него это, точно он зритель, а не действующее лицо.

Третья и четвертая граната зарылись в берег близко-близко, когда из Журжева прискакал молодой ординарец.

-Ваше превосходительство, пожалуйте...

-А что?.. Паша разозлился?

-Димитрий Иванович сердится... Напрасно перестрелку начинаете.

Скобелев улыбнулся своей мягкой, доброй улыбкой.

-Ну, пойдем...

Это было довольно обыденное удовольствие Скобелева. Он уходил на берег с небольшим кружком офицеров, а турецкая батарея точно только этого и ожидала, чтобы открыть огонь по ним.

-Зачем вы это делаете?

-Ничего... Обстреляться не мешает... Пускай у моих нервы привыкнут к этому... Пригодится...

Иногда и сам "паша" присоединялся к молодежи. Он стоял под огнем спокойно, но все время не переставал брюзжать...

-Ну чего ты злишься, отец. Надоело тебе, так уходи... Оставь нас здесь.

-Я не для того ношу генеральские погоны, чтобы этой сволочи, - кивал он на тот берег, - спину показывать... А только не надо заводить... Чего хорошего? Еще чего доброго...

-Набальзамируют кого-нибудь?

"Набальзамируют" на языке молодого Скобелева значило "убьют".

-Ну да... набальзамируют.

-Вот еще... куда им. А впрочем, на то и война... Что-то уж давно без дела торчим здесь-скучно. У нас в Туркестане живей действовали...

-Хотите, отец сейчас уйдет? - обращался к Своим

Скобелев, когда тот уж очень начинал брюзжать.

-Как вы это сделаете?

-А вот сейчас... Папа... Я, знаешь, совсем поистратился... У меня ни копейки. - И для вящего убеждения Скобелев выворачивал карманы...

-Ну вот еще что выдумал... У меня у самого нет денег... Все вышли.

И крайне недовольный, "паша" уходил назад, оставляя их в покое.

Обрадованная этим, молодежь брала лодки, сажала туда гребцами уральских казаков и отправлялась на рекогносцировки по Дунаю - под ружейный огонь турок...

Это называлось прогулкой для моциона.

В сущности, тут было гораздо больше смысла, чем кажется с первого взгляда. Во-первых, и казаки, и офицеры при этом приучались к огню, приучались не только шутить, но и думать, соображать под огнем; во-вторых, развивалось удальство и презрение к смерти, столь необходимое истинно военным, а в-третьих, изучался Дунай с его островами и берегами... В одной из таких рекогносцировок участвовать привелось и мне. Небольшая рыболовная лодочка забралась в лабиринт лесистых островов Дуная, заползала во все их закоулки. Точно выслеживала в них кого-то... Небольшой турецкий пикет, засевший где-нибудь, хотя бы с верхушек этих же деревьев мог наверняка перебить нас всех.

-Ну что, нервы молчат? - обернулся к нам Скобелев.

- Да!

-Значит, из вас прок будет!..

Вскоре после этого как-то еду я в экипаже из Баниаса в Журжево...

По пути двигаются маленькие отрядцы солдат, идущих в Журжево, Слобозию и Малоруж к своим частям. День был жаркий, все обливались потом. Степь, переполненная солнечным светом, слепила глава... Издали, нагоняя нас, показалась кавалькада - молодой Скобелев с двумя или тремя своими офицерами. Наехал на кучку солдат-пешеходов.

-Здорово, братцы.

-Здравия желаем, ваше-ство!

-Трудно идти... Жарко!

-Трудно, ваше-ство...

И солдаты скрючились, понурились... Ранцы оттягивают, жидовские сапоги незабвенного Малкиеля жмут ногу. А тут еще по самую ступицу в песок уходишь...

-Ну-ка попробую и я с вами.

Генерал сошел с коня, отдал его казаку...

-Поезжай-ка в Журжево... Прощайте, господа. Я вот с этими молодцами...

И пошел пешком... Спустя минуту между солдатами послышался смех, шутки... Толпа ожила... Песни запели - генерал подтягивает...

-О чем он говорил с вами? - спрашиваю потом у одного из них.

-Орел!.. Только как это он солдатскую душу понимать может - чудесно... Точно свой брат... У одного спрашивает - когда офицером будешь? Тот, известно, смеется... Николи, ваше-ство, не буду. Ну и плохой солдат, значит... Вот мой дед, точно такой же мужик был, как и ты, из сдаточных... Землю пахал, а потом генералом стал!..

-Он ведь наш!..-заметил другой солдат.

-То есть, как наш? - удивился я.

-Он самого правильного, как есть мужицкого природу!..-с гордостью подтвердил он.

-Из наших, брат, тоже - настоящие выходят. За ним - как у Христа за пазухой.

-Сказывают, евоный дед прежде был Кобелевым, а потом его как произвели - в Скобелевы пустили...

Потом такие прогулки с солдатами стали для Скобелева обычным делом. Тут он знакомился с ними, да и они его узнавали.

-Ен, брат, к тебе в душу живо влезет.

-Ен, вот как, надо прямо говорить, сто сажон скрозь землю видит!

-На ево страху нет... Ен себя покажет.

И действительно показал...

Оглавление