• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Кроме уже известных нам легенд о финской деревушке Вихтолы, переиначенной в Викторы, бытует предание, что это Петр I, осматривая в 1710 году окрестности Петербурга, обратил внимание будто бы на то место, где великий князь Александр Невский разбил шведов. Царь назвал это место латинским словом «Виктори», что значит «победа», и велел построить здесь монастырь во имя Пресвятой Троицы и святого Александра Невского. Митрополит Феодосий водрузил крест с надписью: «На сем месте созидатися монастырю».

Мы уже знаем, что битва произошла гораздо выше по течению Невы, в устье реки Ижоры. Но Петра не покидала убежденность в политической необходимости объединения во времени и пространстве двух событий – победы Александра Невского и основания новой столицы. В августе 1724 года, за полгода до кончины Петра, мощи святого Александра Невского с большой помпой были перенесены из Владимира в Санкт-Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором мощи доставили в Петербург, Петр с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, согласно преданиям, сам стал у руля галеры, а бывшие с ним приближенные стали у весел. Торжества по случаю перенесения мощей Петр собирался через некоторое время завершить учреждением ордена святого Александра. Но не успел. Орден этот учредила в мае 1725 года, уже после кончины Петра, Екатерина I.

Воинствующий атеизм послереволюционных лет породил легенду о том, что на самом деле никаких мощей в Александро-Невской лавре не было. Будто бы задолго до Петра останки Александра Невского (если только они вообще сохранились в каком-либо виде, наставительно добавляет легенда) сгорели во Владимире во время пожара Успенского собора. Вместо мощей в Петербург привезли несколько обгорелых костей. Во избежание толков и пересудов Петр будто бы запер гробницу на ключ. Легенда эта включает фрагмент старинного предания, бытовавшего среди раскольников, которые считали Петра Антихристом, а Петербург – городом Антихриста, городом, проклятым Богом. По преданию, Петр дважды привозил мощи святого Александра в Петербург, и всякий раз они не хотели лежать в городе дьявола и уходили на старое место, во Владимир. Когда их привезли в третий раз, царь самолично запер раку, а ключ бросил в воду. Правда, как утверждает фольклор, не обошлось без события, о котором с мистическим страхом не один год передавали из уст в уста петербуржцы. Когда Петр в торжественной тишине запирал раку с мощами на ключ, то услышал позади себя ровный негромкий голос: «Зачем это все? Только на триста лет». Царь резко обернулся и успел заметить удалявшуюся фигуру в черном.

Первоначальный проект замкнутой монастырской территории, окруженной келейными корпусами с соборным храмом в центре, разработал в 1713–1715 годах первый архитектор Петербурга Доменико Трезини. Тогда же началось и строительство, которое по различным причинам растянулось на весь XVIII век. Несомненной удачей следует считать связь архитектурного пространства монастыря с городом, включение его в городскую черту. С этим прекрасно справился архитектор Иван Егорович Старов. Он как бы продолжил перспективу Невского проспекта внутрь монастыря, создав замечательные ворота с надвратной церковью и площадь между монастырем и проспектом. Выход на эту площадь со стороны Невского проспекта Старов оформил двумя скромной архитектуры домами, как бы вводящими в круг архитектурных образов монастыря. Так блестяще завершилось художественное воплощение политической идеи Петра: соединить периферийно расположенный Александро-Невский монастырь – духовный центр строящегося Петербурга – с его логическим, политическим и военным центром – Адмиралтейством.

Широко известна необычная для континентальной России любовь нового императора к морю. Она зародилась еще в детстве и сохранялась на протяжении всей жизни Петра. Все связанное с морем приводило его в неподдельное восхищение. Известно предание, как, будучи в Англии, он посетил специально в его честь устроенную «примерную морскую баталию». «Если бы я не был царем, – будто бы задумчиво пробормотал Петр, – то желал бы быть адмиралом великобританским». А вернувшись в Россию, чуть ли не главным в своей внутренней политике сделал создание русского флота.

Адмиралтейство, или, как тогда говорили, Адмиралтейский двор, с верфью для строительства судов заложили в 1704 году по чертежам самого Петра I. В 1719 году была предпринята первая перестройка Адмиралтейства под руководством «шпицного и плотницкого мастера» Германа ван Болеса. Тогда-то над въездными воротами и установили высокий «шпиц с яблоком» и корабликом на самом острие «шпица». С тех пор ни одна перестройка – а их было две: в 1727–1738 годах по проекту И. К. Коробова и через сто лет, в 1806–1823 годах, по чертежам А. Д. Захарова – не посягнула на эту удивительную идею ван Болеса. За два с половиной столетия Адмиралтейский шпиль с корабликом превратился в наиболее известную эмблему Петербурга. Уже в XVIII веке вокруг кораблика началось мифотворчество, поскольку ни один корабль, построенный Петром до 1719 года, ничего общего с корабликом на «шпице» Адмиралтейства не имел. Родилась легенда о том, что прообразом его был первый русский военный корабль, построенный при царе Алексее Михайловиче.

Действительно, «тишайший» царь Алексей Михайлович построил в 1668 году боевой корабль «Орел». Размером он был невелик – чуть более двадцати метров в длину и шесть с половиной в ширину. На нем впервые был поднят русский морской флаг. «Орел» строился на Оке, и первое свое плавание совершил по Волге, от села Деденево до Астрахани. Однако там он был захвачен отрядом Степана Разина и сожжен. Сохранилось изображение этого «прадедушки русского флота», сделанное неким голландцем. И, пожалуй, есть некоторое сходство кораблика на Адмиралтействе с изображением на рисунке.

С 1886 года тот подлинный кораблик находится в экспозиции Военно-морского музея, а на его месте, на Адмиралтейском шпиле, установлена точная копия.

Вокруг знаменитого кораблика витает множество мифов. Одни говорили, что внутри позолоченного шара под ним находится круглая кубышка из чистого золота, а в кубышке будто бы сложены образцы всех золотых монет, отчеканенных с момента основания Петербурга. Но открыть ее сложно, потому что тайна секретного поворота, открывающего кубышку, якобы безвозвратно утеряна. Другие утверждали, что никаких монет в кубышке нет, зато, говорили они, все три флага на мачтах кораблика уж точно сделаны из червонного золота. А в носовой части кораблика хранится личная буссоль Петра I. Строились догадки и фантастические предположения о названии кораблика. Одним удалось будто бы прочитать: «Не тронь меня», другим: «Бурям навстречу». На парусах кораблика действительно есть текст. На них выгравировано: «Возобновлен в 1864 году октября 1 дня архитектором Риглером, смотритель капитан 1 ранга Тегелев, помощник – штабс-капитан Степан Кирсанов». Шар же, или, как его называют, «яблоко», действительно полый. Внутри находится шкатулка, хотя и не золотая. В шкатулке хранятся сообщения обо всех ремонтах шпиля и кораблика, имена мастеров, участвовавших в ремонтах, несколько петербургских газет XIX века, ленинградские газеты и документы о капитальных ремонтах 1929, 1977 и 1999 годов.

Размышляя о путях просвещения и распространения знаний в России, Петр I обратился за советом к немецкому философу-идеалисту Готфриду Вильгельму Лейбницу. Одним из таких путей Лейбниц считал собирание всяческих редкостей и создание на их основе музеев. Эта идея настолько захватила царя, что претворение ее в жизнь стало не только государственным, но и глубоко личным делом Петра. Приводя в суеверный ужас невежд и ретроградов, Петр издал указ «О принесении родившихся уродов». Коллекция начала складываться еще в допетербургский период в Москве, куда свозились приобретенные царем и подаренные ему необычные вещи, инструменты, книги – все то, что, по мнению Лейбница, «может наставлять и нравиться», а по выражению Петра, – «зело старо и необыкновенно». В 1714 году коллекцию перевезли в Петербург и разместили в Летнем дворце, в специально выделенном для этого помещении, названном «Куншткамерой», что в переводе с немецкого означает «кабинет редкостей». Однако коллекция стремительно растет и очень скоро грозит вытеснить из Летнего дворца его обитателей. В 1719 году ее перевели в палаты опального к тому времени Александра Кикина на Береговую линию, вскоре переименованную в Шпалерную. Здесь, в Кикиных палатах, и открылся первый в России общедоступный музей.

Всю свою жизнь Петр лично заботился о пополнении своего музея. Так, по его распоряжению в Кунсткамеру было передано чучело павшего любимого коня императора, а также скелет его выездного лакея Николая Буржуа, необыкновенный рост которого равнялся двум метрам и почти тридцати сантиметрам. Петр увидел этого человека, находясь во Франции. Уговорил приехать в Россию и сделал личным лакеем. О скелете Буржуа до сих пор в Кунсткамере рассказывают легенды. Однажды во время пожара, случившегося в музее, пропал череп этого скелета. Со временем ему был подобран более или менее подходящий череп. Однако с тех пор, как утверждают музейные смотрители, по ночам скелет Буржуа покидает свое место и бродит по Кунсткамере в поисках своего черепа.

Однажды, как рассказывает старинное предание, Петр пришел в Кунсткамеру в сопровождении знатнейших людей. Указав на выставленные там редкости, царь будто бы сказал: «Теперь представляется полная возможность знакомить всех как с устройством тела человека и животных, так и с породами множества насекомых. Пусть народ наглядно видит богатство обитателей земного шара». Генерал-прокурор Сената граф Павел Иванович Ягужинский, имея в виду, что Кунсткамере нужна финансовая поддержка, чтобы приобретать новые редкости, предложил Петру взымать с посетителей плату по одному рублю. Это предложение не понравилось Петру. «Нет, Павел Иванович, – сказал он Ягужинскому, – чем брать, я скорее соглашусь угощать каждого пришедшего чаем, кофе или водкой».

И действительно, вскоре главному смотрителю Кунсткамеры выделили 400 рублей в год на угощение посетителей. Этот обычай просуществовал долго. Как уверяет Я. Штелин, еще при императрице Анне Иоанновне посетителей угощали по желанию кофе, бутербродом или водкой, и Кунсткамера была открыта для всех без исключения сословий.

Но удаленность Кикиных палат от центра Петербурга снижала то значение, которое придавал Кунсткамере Петр I. Поэтому одновременно с переносом коллекции из Летнего дворца в палаты казненного Кикина начали подыскивать место для строительства специального здания. Однажды, согласно легенде, прогуливаясь по Васильевскому острову, Петр наткнулся на две необыкновенные сосны. Ветвь одной из них так вросла в ствол другой, что было невозможно определить, какой из двух сосен она принадлежит. Такой раритет будто бы и подал Петру мысль именно на этом месте выстроить музей редкостей.

Кунсткамеру возвели по проекту архитектора Георга Маттарнови, хотя в строительстве здания принимали участие и такие известные зодчие, как Н. Гербель, Г. Киавери и М. Земцов. Открытие нового музея состоялось в 1728 году. Говорят, достойное место в его экспозиции занял кусок той необыкновенной сосновой ветви.

Всемирно известная ясность планировки и композиционная простота Петербурга удались далеко не сразу. Угрозы в адрес не желавших строиться «по чертежу» повторялись раз за разом в многочисленных указах, которыми Петр пытался регламентировать застройку города. Плотницкие артели соревновались между собой за подряды на строительство в новой столице. Сохранилась легенда о трех подрядчиках. Один из них объявил, что за свой труд возьмет всего десять копеек на рубль. Второй – только пять копеек, третий вообще вызвался начать строительство бесплатно, только из усердия к царю. Когда об этом доложили Петру, то он будто бы ответил: «Отдать подряд тому, кто берет по гривне на рубль, другому отказать, из-за пяти копеек нечего и трудиться, а третьего, как плута отдать на два месяца на галеры, сказав ему, что государь побогаче его».

Тем не менее строиться не желали, строиться не умели, на строительство не хватало ни средств, ни материалов. К середине второго десятилетия XVIII века Петербург представлял собой огромную по тем временам территорию, застроенную в основном беспорядочно разбросанными деревянными домами. Однако Петра не покидала давняя мечта о городе, подчиненном единому плану, хотя он и понимал, что для этого придется снести все уже возведенные на Адмиралтейской и Петербургской сторонах постройки. В этом смысле Васильевский остров представлял собой заманчивую строительную площадку. В конце 1715 года у Петра созрело решение именно на Васильевском острове возводить центр города. Здание Двенадцати коллегий, строительство которого началось в 1722 году по проекту Доменико Трезини, должно было сформировать западную границу предполагаемой центральной площади столицы. Вот почему плоский непрезентабельный торец этого величественного государственного учреждения выходит к Неве, диссонируя с торжественной набережной.

Так было на самом деле. Но фольклор дает этому иное объяснение. Согласно одному из преданий, собираясь уехать однажды из Петербурга, Петр поручил Меншикову начать строительство здания Двенадцати коллегий вдоль набережной Невы. Оно должно было стать как бы продолжением Кунсткамеры. А в награду Петр разрешил своему любимому Данилычу использовать под собственный дворец всю землю, что останется сбоку от Коллегий. Не особенно чистый на руку и хитроватый Меншиков рассудил, что если возвести длинное здание вдоль Невы, то царский подарок превратится в горсть никому не нужной землицы. И он решил выстроить здание Коллегий не вдоль набережной, а перпендикулярно к ней. Вернувшийся из поездки Петр пришел в ярость. Таская Алексашку за шиворот вдоль всего здания, он останавливался около каждой коллегии и бил его своей знаменитой дубинкой.

Мы еще не однажды встретимся с этой вошедшей в историю царской дубинкой, ставшей в петербургском фольклоре символом высшей справедливости, знаком царского, а значит – Божьего суда. Кстати, в Петербурге поговаривали, что поскольку Меншиков «мужик здоровый» и простой палкой уму-разуму его не научить, то для своего любимца Петр держал обтесанный, гладкий от частого употребления, ствол молодой сосны.

К западу от Двенадцати коллегий, в глубине двора, возвышается мрачноватое здание так называемого Старофизического кабинета, о котором до сих пор среди университетских работников бытует старинное предание, будто эта несуразная постройка была возведена еще при Петре I пленными шведами для игры в мяч.

Реализуя захватившую Петра идею создания центра Петербурга на Васильевском острове, французский архитектор Ж. Б. Леблон, работавший в России с 1716 по 1719 год, разработал уникальный проект: на его Генеральном плане город окружен крепостной стеной в виде правильного эллипса, а Васильевский остров прорезан сетью каналов, которые должны были заменить собой улицы. В условиях продолжавшейся в то время Северной войны эти каналы предполагалось устроить так, что если бы неприятелю удалось взять первый ряд укреплений, то, открыв шлюзы, можно было бы взятые укрепления затопить. Глубина каналов должна была позволить им принимать самые большие морские корабли того времени. Весь этот грандиозный замысел остался неосуществленным. Согласно одной легенде, произошло следующее.

Завидуя талантливому французу, Меншиков якобы решил помешать его планам. Он велел рыть каналы и уже, и мельче тех, что задумал Леблон. И когда царь приехал однажды осматривать работы, то оказалось, что исправить дело уже нельзя. Придя в неистовую ярость, царь в очередной раз прогулялся своей дубинкой по спине всесильного князя. Каналы же распорядился засыпать. От проекта остались только названия линий Васильевского острова, каждое из которых обозначает предполагавшуюся по проекту сторону канала, да старинная легенда о том, как рухнула юношеская мечта Петра создать в Петербурге уголок Амстердама или Венеции. Рассказывают, что царь раздобыл карту Амстердама, лично измерял ширину амстердамских каналов, пока не убедился в том, что питерская идея загублена окончательно. А вскоре в Петербурге начали поговаривать, что Меншиков построил что-то не то. И добавляли при этом, что «не то» – это и есть собственный дворец, который светлейший князь выстроил на деньги, выделенные на строительство каналов.

В 1712 году по проекту Доменико Трезини на Заячьем острове, на месте деревянной церкви святых апостолов Петра и Павла, возведенной еще в 1703 году, началось строительство каменного Петропавловского собора. Еще при жизни Петра I взметнулась на 106-метровую высоту его многоярусная колокольня, увенчанная золоченым шпилем с фигурой Ангела. По одной из городских легенд, шпиль установлен по приказу Петpa I над тем местом, где похоронен царевич Алексей, дабы крамола никогда не восстала из земли и не распространилась по Руси. Давние отголоски староверческих преданий слышатся в легенде о том, что поднятая к небу рука Ангела вот-вот подхватит посланную свыше «иерихонскую трубу», которая возвестит о конце мира. Согласно другой легенде, скорее всего того же происхождения, по мысли нечестивого и практичного Петра, фигура Ангела должна была выполнять не только декоративную, но и прикладную функцию: служить флюгером. Однако В. Я. Курбатов утверждает, что флюгером Ангел стал только при Екатерине II. Таким он был выполнен по рисунку архитектора Антонио Ринальди после катастрофического урагана 1777 года, во время которого укрепленная неподвижно фигура рухнула, не выдержав чудовищного напора ветра.

Есть и еще одна весьма любопытная легенда, рассказанная одним из современных потомков первого архитектора Петербурга. Будто бы Трезини создал своеобразный памятник первому русскому императору, сделав колокольню внешне весьма похожей на фигуру Петра Великого. И в этом, кажется, что-то есть.

В иконостасе Петропавловского собора среди 43 икон итальянского письма, выполненных артелью московских иконописцев под руководством А. Меркурьева, есть одна необыкновенная. Эта большая икона по одну из сторон царских врат изображает Богоматерь с Младенцем. Молва приписывает образу Богоматери сходство с императрицей Екатериной I.

Мрачные застенки Петропавловской крепости на протяжении всего своего существования рождали легенды о судьбах несчастных обитателей этих казематов. Согласно одной из них, «в Алексеевском равелине был заключен, умер и похоронен царевич Алексей Петрович, вследствие чего равелин этот и получил будто бы свое название; но это неверно: Алексеевского равелина в то время не существовало, а царевич был заключен и умер в Трубецком раскате, по соседству с которым Алексеевский равелин был позже выстроен. Кроме Алексеевского в Петропавловской крепости был еще другой равелин – св. Иоанна, в честь царя Ивана Алексеевича, заложенный каменным зданием в 1731 году. Надо полагать, что названия двух равелинов: Алексеевский и Иоанновский, наводя на мысль о судьбе несчастного императора, и дали основание преданию, что эти лица (царевич Алексей и Иоанн Антонович. – Н. С.) и похоронены здесь, и даже будто бы в Алексеевском равелине. Внутри равелина – маленький треугольный сад, в нем была могила – по местному преданию – княжны Таракановой».

Строительство Петропавловской крепости еще продолжалось, когда осенью 1704 года на левом берегу Невы была заложена Адмиралтейская судостроительная верфь. Нехотя, под страхом «лишения живота», переселялись на Адмиралтейский остров чиновники и офицеры, занятые на строительстве флота. Кроме принудительных мер, на которые Петр был скор и изобретателен, ему приходилось идти на всякие ухищрения, в том числе и на демонстрацию своей личной заинтересованности в освоении левобережья. Пыляев записывает старинное предание о том, что существующий по сей день в Летнем саду дворец был построен Петром с единственной целью «возбуждения в первоначальных обывателях Петербурга охоты строиться на Адмиралтейской стороне, потому что до того времени все строились в заречных частях города».

Это было двухэтажное каменное здание с высокой, на «голландский манир», крышей, построенное по проекту Трезини при последующем участии архитектора А. Шлютера. Внутренняя планировка Летнего дворца отличалась сравнительной скромностью. Комнаты были небольшие, с невысокими потолками. Известно, что Петр не любил высоких палат и предпочитал жить в тесных уютных покоях. Как утверждает молва, в тех случаях, когда ему приходилось останавливаться в просторных помещениях, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и строить выгородки.

На первом этаже комната направо от передней служила Петру приемной, куда мог приходить любой человек всякого звания. Здесь, в Летнем дворце Петр обычно выслушивал просьбы и жалобы. Рядом с приемной находился карцер, куда Петр, как говорят, собственноручно запирал провинившихся. В гардеробной дворца стоял большой деревянный шкаф, который, по преданию, император смастерил собственноручно. Впрочем, в фольклоре сохранилось много рассказов о предметах быта, изготовленных царем лично. Согласно одному старинному преданию, Петр смастерил большое трюмо в резной деревянной раме, которое сохранилось в тронном зале Летнего дворца. На раме вырезано имя «Peter», русская буква «П» и год окончания работы. По другой легенде, Петр самолично построил лодку-верейку, которая, кстати, до сих пор бережно хранится внутри футляра его Домика.

До середины XVIII века на половинках двери, ведущей в токарню, можно было увидеть изображение солдата с ружьем, написанное масляными красками. Сохранилось предание о том, как появилась эта картина. Однажды Петр, встав за токарный станок, велел часовому никого к нему не пускать. Явившийся в это время во дворец Меншиков оттолкнул часового. Верный страж, выхватив штык и приставив его к груди светлейшего, закричал: «Отойди, не то приколю на месте». Петр услыхал шум и отворил дверь. Меншиков стал жаловаться ему на часового. Но Петр, выслушав солдата, вручил ему червонец за верную службу, а Меншикову сказал: «Он, брат Данилыч, более знает свою должность, нежели ты». Этого часового будто бы и запечатлел придворный живописец на створках двери в царскую токарню.

За окнами Летнего дворца зеленел молодыми посадками любимый Петром Летний сад, разбитый в 1704 году на месте старинной, еще допетербургской, усадьбы шведского майора Конау. Увлекшись просветительскими идеями Готфрида Лейбница, Петр хотел, чтобы Летний сад, как и Кунсткамера, служил просвещению. Штелин, приехавший в Петербург в 1735 году, записал любопытное предание.

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим сделал две куртины, или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидений. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидавши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: „Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же нам это сделать?“ – „Я не знаю, как это иначе сделать, – отвечал садовник, – разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать“. Государь смеялся сему предложению и сказал: „Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен“. <…> В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Езопову басню. <…> Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены. <…> Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Езопа. <…> Государь приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на котором четким русским письмом написана была каждая басня с толкованием».

Остается только сожалеть, что все это великолепие погибло в результате разрушительных наводнений 1777 и 1824 годов.

В 1711 году на взморье вблизи устья Фонтанки, там, где 7 мая 1703 года была одержана первая морская победа над шведами, Петр построил загородный дворец для своей жены Екатерины Алексеевны. Екатерингофский дворец простоял до 1924 года, когда после постигшего его пожара был разобран. Во дворце находилась простая, сколоченная из сосновых досок кровать, которую, по преданию, царь смастерил собственными руками.

А на одной из стен, как пишет М. И. Пыляев, висела большая карта Азиатской России, выполненная на холсте. Карта эта была явно шуточная. На ней все страны света были перемещены. Северный Ледовитый океан был нарисован внизу, а «море Индейское» – наверху. Камчатка была изображена на западе, а «царство Гилянское» (Иран) – на берегу Амура. Здесь же была курьезная надпись: «До сего места Александр Македонский доходил, ружья спрятал, колокол оставил». По преданию, рассказанному Пыляевым, по этой необыкновенной карте Петр ради смеха экзаменовал своих пенсионеров, нетвердо знавших географию.

В том же 1711 году начинает формироваться основа градостроительной структуры Петербурга – его знаменитый трезубец, образованный впоследствии Гороховой улицей, Вознесенским и Невским проспектами с Адмиралтейством в основании.

Левую часть этого трезубца – Невский проспект – начали прокладывать одновременно с двух сторон: пленные шведы со стороны Адмиралтейства и монахи со стороны Александро-Невского монастыря. Предполагалось, что они встретятся у Большой Новгородской дороги – будущего Лиговского проспекта. Согласно известному старинному преданию, при прокладке трассы ошиблись как те, так и другие, и Невский проспект, вопреки логике петербургского строительства, оказался не прямым, а с изломом. Говорят, узнав об этой ошибке, Петр так разгневался, что велел уложить всех монахов, а в их вине он ни чуточки не сомневался, на месте образовавшегося излома и примерно высечь. Если верить легенде, царь лично присутствовал при этой экзекуции и старательно следил за правильным исполнением своего приговора. Впрочем, истории хорошо известна личная неприязнь царя к «племени монахов».

Между тем есть версия, что излом Невского был заранее предопределен. Задуманное равенство углов между будущими Гороховой улицей и Вознесенским проспектом с одной стороны и между Невским проспектом и Гороховой улицей – с другой не позволяло Невскому напрямую выйти к Александро-Невскому монастырю, а это разрушало одну из главных политических концепций застройки Петербурга. Пришлось якобы согласиться на «кривой» Невский проспект. В этой связи может быть отнюдь не случайно появление в петербургской микротопонимике такого названия, как «Старо-Невский», призрачная самостоятельность которого некоторым образом как бы сняла с официального Невского его «вину» за свою кривизну, или, если можно так выразиться, избавила его от некоего комплекса неполноценности. Да и появление самого топонима «Старо-Невский» связано с неудачной попыткой выпрямить Невский проспект. Его участком от Лиговского проспекта до Александро-Невского монастыря должны были стать Гончарная и Тележная улицы. Этот любопытный замысел осуществлен не был, улицы были впоследствии разделены жилой застройкой.

Народная традиция связывает с именем Петра I и основание некоторых церквей. Так, церковь во имя святого митрополита Петра в Ульянке, по преданию, заложена по его повелению. Здесь Петр якобы получил известие о победе над шведами и повелел поставить «обыденную» церковь в виде палатки. Затем вместо палатки царь указал выстроить деревянную церковь. В народе ее называли Ульянковской, Юлианковской или «церковью за Красным кабачком».

В 1711 году во время неудачного Прутского похода русская армия во главе с Петром I попала в неприятельское окружение. Только благодаря чудом заключенному Прутскому миру, в результате которого Россия возвращала Турции Азов и обязывалась срыть крепость Таганрог, удалось спасти армию, да и самого царя. Существует предание, что Екатерина, бывшая в походе вместе с Петром, пожертвовала все свои личные драгоценности для подкупа турецкого визиря, чтобы тот согласился на заключение мира, и тем самым, как утверждает предание, спасла своего супруга от угрозы пленения. Вернувшись в Петербург, Петр I воздвиг, согласно другому преданию, храм в благодарность Всевышнему за мир, заключенный с Портой при Пруте, где он со своей армией был спасен, как витиевато выражается Павел Свиньин, «единственно благим промыслом от неминуемой гибели». Храм этот, названный Церковью Воскресения Христова, находился во дворце сестры царя Натальи Алексеевны в так называемой Русской слободе на Шпалерной улице.

Там же во дворце Натальи Алексеевны, в комнате между алтарем Воскресенской церкви и покоями царевны, по преданию, был устроен временный кабинет, в котором царь, часто посещавший любимую сестру, занимался чертежами.

Наталья Алексеевна переселилась из Москвы в Петербург около 1710 года. Но в 1716 году она безвременно умерла. По преданию, Лазаревская церковь в Александро-Невском монастыре была устроена Петром над ее могилой. Только впоследствии останки Натальи Алексеевны были перенесены в Благовещенскую церковь, где и покоятся до сих пор.

При Вдовьем доме Смольного монастыря до 1919 года существовала церковь во имя святых Захария и Елизаветы. Церковь имела полотняный иконостас, который, по преданию, принадлежал Петру I и сопровождал его в походах. Его будто бы пожертвовала церкви незадолго до своей кончины дочь Петра императрица Елизавета.

Существует предание, что и Никольский собор, заложенный в 1753 году и освященный в 1762 году, связан с именем Петра I. Будто бы в бытность свою в 1722 году в Астрахани, Петр пленился красотой тамошнего собора и пожелал иметь такой же в Петербурге. И только смерть помешала осуществлению этого замысла. Мечту Петра воплотила в жизнь его дочь императрица Елизавета.

Рассказывают старинную легенду и о стрельнинской церкви. Якобы Петр I после бракосочетания своего в «маленькой екатерингофской церкви» повелел перенести ее в Стрельну. Из этой церкви, продолжает легенда, теперь устроен придел в нынешнем стрельнинском храме. Здесь долго сохранялись царские врата, многие иконы и сосуды петровского времени. По преданию, сам Петр участвовал в рубке стрельнинской церкви. По другим рассказам, она была прежде немецкой киркой, по приказу государя превращенной в православный храм. Помимо исторического иконостаса здесь хранился готического стиля стул с вышитой золотой полосой на спинке. На этом стуле, говорят, сидел Петр I, ожидая свою невесту.

Интересно, что народная традиция видит в Петре не только строителя Петербурга первых двух десятилетий. Фольклорный Петр провидит в Петербурге город будущего, Петербург завтрашний. В этой связи любопытна загадочная легенда о земляном холмике, считающемся своеобразным памятником Петру I. Он находится на юго-западном склоне Пулковских высот, возле здания сейсмической лаборатории. На месте нынешнего здания Главной обсерватории в начале XVIII века стоял построенный для Екатерины деревянный дворец, в котором любил бывать Петр. Недалеко от этого дворца по указу царя якобы была насыпана горка, в основание которой, как гласит легенда, заложили капсулу с царским указом о постройке здесь, «как случится возможность», первой русской обсерватории. Но не только. По одной из версий той же легенды, Петр I, устраивая «валунную горку» на Пулковской горе, хотел обозначить точку для обозрения своего «парадиза».