Утраты

В бездонной глубине памяти охваченного бедой послереволюционного Петрограда хранилось предание, всплывшее на поверхность уже после смерти величайшего инквизитора всех времен и народов. Будто бы в первые недели революции Сталин появлялся на заседаниях и приемах в Смольном как-то неожиданно, из боковых и задних дверей. «Зачем вы это делаете?» – спросил Сталина один из большевиков. «Больше бояться будут», – будто бы ответил начинающий великий вождь и учитель всего человечества.

С этого времени городской фольклор как бы утрачивает способность отражать созидательное, творческое начало бытия. В нем все более явственно звучит тема разрушения, гибели, утраты. Впервые мистические видения прошлого приобретали конкретное содержание, а самые невероятные предчувствия находили фантастические подтверждения.

Молва утверждала, что на вершине Нарвских триумфальных ворот поселился колдун. Временами он принимает образ Славы, управляющей шестеркой коней, мчащихся в бездну. Говорили, что художнику Павлу Филонову однажды удалось его увидеть, и он изобразил колдуна на своем загадочном полотне «Нарвские ворота». Но понять сюжет этой необыкновенной картины люди до сих пор будто бы не могут.

На слуху были многочисленные легенды о крысиных походах. Будто бы крысы в несметных количествах населяли амбары на берегу Невы, неподалеку от Александро-Невской лавры. Когда этим мерзким тварям хотелось пить, они текли к реке живым потоком и могли обглодать до костей лошадь, попадись она на дороге, «как муравьи очищают лягушку». Какая-то таинственная сила поднимала эти жуткие полчища. Они шли среди бела дня по мостовой. Останавливались трамваи, шарахались кони, цепенели прохожие, а крысы все шли и шли. Они пересекали улицы, доходили до Невы и неожиданно исчезали. Как в землю. «Знак беды… знак беды…» – шептали обыватели.

Тем не менее надежда еще оставалась. Именно тогда родилось замечательное поверье. Благополучие Петербурга – Петрограда – Ленинграда, его честь и достоинство оберегается тремя всадниками, рыцарями сказочного города – Петром I, Николаем I и Александром III. Пока они стоят на страже царственного города, никакой катастрофы не произойдет. Только в 1937 году, когда памятник Александру III сняли с пьедестала и отправили за решетку Русского музея, знак беды в сознании ленинградцев обозначился так явственно, что в него поверили окончательно.

Но началось все гораздо раньше. Мы уже говорили о памятниках монументальной скульптуры, утраченных в результате реализации ленинского плана монументальной пропаганды. В архитектуре первыми жертвами нового режима стали культовые сооружения.

В 1911 году на набережной Ново-Адмиралтейского канала, на деньги, собранные по всей России, был выстроен храм Христа Спасителя, ставший памятником морякам, погибшим во время русско-японской войны. Мы уже о нем однажды напоминали. Это был «символ братской могилы для погибших без погребения героев-моряков». Храм строился по проекту архитектора M. M. Перетятковича в ретроспективном стиле и напоминал белокаменный храм Покрова Богородицы на Нерли. На внутренних стенах храма были укреплены бронзовые доски с именами двенадцати тысяч погибших моряков – от рядовых до адмиралов. Над досками висели копии судовых икон и были начертаны названия кораблей.

В 1932 году храм Христа Спасителя, или, как его называли в народе, Спас-на-водах, был взорван. По одной из городских легенд, доски с именами погибших сбросили в Неву. По другой легенде, местные жители собирали разбросанные взрывом осколки мемориальных бронзовых плит и прятали их по домам. Одну из этих досок, говорят, еще долго можно было увидеть в магазине вблизи Большого дома. На ней разделывали мясные туши. Согласно той же легенде, камни разрушенного храма пошли на строительство Большого дома.

Рассказывают, что однажды дошла трагическая очередь и до Кронштадтского Морского собора, построенного в 1913 году гражданским инженером В. А. Косяковым по образцу православного собора Святой Софии в Стамбуле. Его решили взорвать. И раз навсегда покончить с религиозным дурманом на мятежном острове. Под фундамент собора заложили несколько тонн взрывчатки, подожгли фитиль. Громадная масса собора медленно приподнялась над землей, на мгновение застыла в воздухе, и на глазах изумленной толпы, как рассказывает легенда, медленно опустилась на прежнее место. Может быть, это была ошибка взрывников, может быть, вмешательство небесных сил. Однако собор больше не трогали.

Та же судьба, согласно одной из довоенных ленинградских легенд, должна была постичь Троицкий собор в слободе старейшего Измайловского полка – творение гениального В. П. Стасова. Его якобы собирались перестроить и превратить в крематорий. Только война будто бы помешала исполнению этого безумного плана.

До января 1930 года перед Троицким собором стоял величественный Памятник Славы, возведенный в честь побед российского оружия во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Памятник, построенный по проекту архитектора Д. И. Гримма, представлял собой колонну, сложенную из шести рядов пушечных стволов, отбитых в эту войну у турок. Вокруг колонны на отдельных гранитных пьедесталах стояли артиллерийские орудия, также захваченные у неприятеля. И всего этого мемориального ансамбля в один прекрасный день вдруг не стало. Городская легенда связывает его исчезновение с предстоявшим или уже состоявшимся государственным визитом наркома Ворошилова в дружественную Турцию, которая, как утверждает легенда, сочла оскорбительным существование в далеком Ленинграде столь выразительного напоминания о своем, еще сравнительно недавнем в то время, поражении. И судьба Памятника Славы была решена. Он исчез в плавильных печах одного из металлургических заводов.

Подобная участь грозила и мемориальному храму-памятнику Воскресения Христова, более известного в народе как «Храм, или Спас на-крови». В 1930-х годах было принято решение снести его как «образец дурного вкуса в архитектуре». На его месте предполагалось возвести образец социалистической архитектуры – Дворец работников связи. Художественная общественность Ленинграда металась в отчаянье, пытаясь спасти мемориальный храм. Спас положение один архитектор, который неожиданно воскликнул: «Что же, теперь здесь будет не Спас, а Связь-на-крови!?» Власти задумались. Собор оставили в покое. Правда, от своих идей переоборудования культовых сооружений во дворцы культуры не отказались. Дворец работников связи возвели в стенах другой церкви – Реформатской, на Мойке.

Таким же образом будто бы был спасен и облик Петропавловского собора. В те же годы в болезненном сознании большевистских чиновников возник бредовый проект замены Ангела на шпиле собора скульптурой Сталина. И опять же спас случай. На одном из заседаний, всерьез обсуждавших этот проект, академик Орбели будто бы, не скрывая сарказма, спросил: «Помилуйте, Петропавловский собор отражается, как в зеркале, в водах Невы. И что же, товарищ Сталин окажется вниз головой?»

Среди царских и великокняжеских саркофагов Петропавловского собора находится мраморная гробница супруги сына Александра II Павла Александровича – Александры Георгиевны, урожденной принцессы греческой, скончавшейся в 1891 году. Говорят, гробница вот уже более пятидесяти лет пуста. Будто бы в 1930-х годах греческое правительство обратилось к Сталину с просьбой передать останки принцессы для перезахоронения в Афинском пантеоне. Легенда утверждает, что Сталин согласился обменять прах Александры Георгиевны на один мощный экскаватор, столь необходимый для социалистической индустрии.

Говоря об отношении советской власти к национальным реликвиям, нам следует ненадолго вернуться к легендам вокруг захоронения фельдмаршала Кутузова в Казанском соборе. Помните, мы говорили о вскрытии гробницы полководца для выяснения, погребено ли вместе с телом сердце фельдмаршала? Для этого была создана специальная комиссия, результатом работы которой явился Акт, подтверждающий наличие свинцовой банки с заспиртованным сердцем Кутузова. Ко всему этому надо добавить, что, напутствуя комиссию для решения «важнейшего научного вопроса, где находится сердце Кутузова», руководитель ленинградских большевиков С. М. Киров будто бы добавил, что «заодно надо пошарить кругом, и если там окажутся ордена и регалии фельдмаршала, то их изъять».

На весь Бокситогорский район Петербургской губернии славился в свое время Петропавловский собор в деревне Сомино. О его колоколах ходили легенды. Любой человек мог подняться на колокольню и попробовать себя в качестве звонаря. Такой был местный обычай. Рассказывали, что сюда приезжали специально, чтобы похвастаться мастерством, поражая округу колокольными звонами. Слава одного такого звонаря до сих пор сохраняется в народной памяти. Он ухитрялся привязывать колокольчики к каждому пальцу руки, веревку больших колоколов укреплял на локтях, а самым большим колоколом управлял с помощью специальных ножных педалей.

В 1930-х годах собор подвергся разграблению. В присутствии всех горожан, специально согнанных к церкви, сбросили наземь главный колокол. Ко всеобщему ужасу, колокол упал прямо на паперть собора. Одна из ступеней просела и раскололась. С тех пор в деревне Сомино появился мемориальный обычай: при посещения Петропавловского собора никогда не наступать на эту пострадавшую ступень паперти.

В 1854 году на развилке Николаевского моста со стороны Васильевского острова по проекту архитектора А. И. Штакеншнейдера была установлена часовня Святителя Николая Чудотворца. В советское время часовню превратили в склад метел и лопат мостового уборщика. В предвоенном Ленинграде жила легенда о посещении этой часовни самим Святителем Николаем. Зашел как-то в светлый праздник Пасхи в часовню старичок-уборщик метлу поставить, а в часовне все прибрано, и на том месте, где недавно была икона святого Николая, – образ Богородицы, а перед ним на коленях молится «ветхий-ветхий батюшка». Присмотрелся уборщик и видит: «батюшка как-то светится, словно он из лучей весь соткан». «Святителю Отче Николае, – кинулся в ноги ему сторож, – моли Бога за нас, грешных!» Улыбнулся будто бы Чудотворец, благословил старика и исчез.

Осталась легенда. Ленинградцы шепотом передавали ее из уст в уста. И надеялись. Но очень скоро часовню снесли, будто бы в связи с предполагаемой установкой на этом месте памятника герою первой русской революции лейтенанту Шмидту.

В начале 30-х годов собирались закрыть и затем снести церковь во имя Входа Господня в Иерусалим, более известную в народе как Знаменская, что стояла на углу Невского и Лиговского проспектов. Она была закончена строительством и освящена в 1804 году, и с тех пор более ста лет служила основной архитектурной доминантой этого района. Возводилась церковь по проекту архитектора Ф. И. Демерцова. Тогда, в 1932 году, ее спас от разрушения всемирно известный ученый, лауреат Нобелевской премии Иван Петрович Павлов, с которым не хотели ссориться ленинградские власти. С именем знаменитого академика связаны две легенды, широко известные в городе. По одной из них, в этой церкви Павлов венчался, хотя хорошо известно, что венчание будущего великого физиолога происходило в Ростове. По другой занимательной легенде, Иван Петрович, будучи необыкновенно религиозным человеком, часто бывал в Знаменской церкви и даже читал на клиросе. Такая страстная религиозность ученого человека импонировала обывателю, и церковь в народе часто называли «Павловской». Эту легенду уже в наши дни попыталась опровергнуть невестка Ивана Петровича – жена его сына Всеволода. Она рассказала, как «однажды после кончины Ивана Петровича зашла в Знаменскую церковь и, к удивлению, увидела двойника Ивана Петровича, спускавшегося с большой церковной книгой с клироса. Сходство было поразительное, тем более, что и седая борода этого человека была подстрижена точно так, как у Ивана Петровича. Отличие было лишь в том, что Иван Петрович после перелома ноги сильно хромал, а у этого двойника была ровная походка».

Так это или нет, сказать трудно. Но то, что Павлов был усердным прихожанином и почетным старостой Знаменской церкви, общеизвестно. Известно и то, что вскоре после его смерти храм был закрыт, а в 1940 году снесен. На его месте в 1950-х годах выстроен безликий наземный павильон станции метро «Площадь Восстания».

В 1938 году постановлением Ленсовета был передан профсоюзу работников жилищного хозяйства «для использования под физкультурную базу» Буддийский храм. К тому времени все художественные ценности храма были перевезены в Антирелигиозный музей, располагавшийся в Казанском соборе. По рассказам старожилов, позолоченная статуя Будды во время демонтажа была разбита, а ее обломки, согласно местному преданию, «сбросили в один из прудов Елагина острова».

В 1927 году страну охватил острейший сельскохозяйственный кризис. Урожай товарного хлеба составил менее половины от урожая 1913 года. Начатая Сталиным война с крестьянством вызвала небывалый голод по всей стране. В результате печально известных «чрезвычайных мер», а затем и насильственной коллективизации миллионы крестьян умирали от голода в самых хлебных губерниях страны. Но продажа хлеба за границу не прекращалась. Однако и этот канал валютных поступлений в конце концов мог иссякнуть. В это же время шла тщательно скрываемая от общественности распродажа государством музейных ценностей – картин знаменитых художников, церковной утвари, икон, антиквариата – за границу. Слухи об этом, трансформированные народным сознанием, превращались в фантастические легенды.

Согласно одной из них, воспользовавшись тяжелейшим положением страны, Америка предложила купить Исаакиевский собор. Предполагалось будто бы разобрать его в Ленинграде на отдельные части, погрузить на корабли, перевезти в Соединенные Штаты и там собрать вновь. За это американцы якобы готовы были заасфальтировать все ленинградские улицы, в большинстве своем в то время покрытые булыжником.

По другой, столь же фантастической легенде, сытые американцы предлагали голодным русским «сто новых паровозов» всего лишь за одну решетку Летнего сада.

Пока, согласно фольклору, на государственном уровне пытались решить экономические проблемы за счет художественных реликвий, сами эти реликвии приходили в упадок, ветшали, а при случае становились добычей обедневших и отчаявшихся людей. В конце 1920-х годов, согласно официальной версии, от случайно возникшего пожара сгорел Екатерингофский дворец, некогда принадлежавший супруге Петра I – Екатерине Алексеевне. По рассказам же старожилов, дворец «был разобран самими жителями района на дрова».

Впрочем, строительные работы в конце двадцатых годов постепенно набирают темп. Возводятся жилые городки для рабочих, дворцы культуры, общественные здания. На улице Воинова было построено несколько жилых домов для возвратившихся в Ленинград так называемых двадцатипятитысячников. Дома поражали горожан своим расположением. Они стояли перпендикулярно к улице, да еще так, чтобы окна каждого из них были обращены в сторону Смольного. И родилась легенда о том, что так они стоят не случайно, что преданные партии большевики, прошедшие суровую школу раскулачивания, должны быть всегда рядом со штабом революции, едва ли не в боевой готовности. На всякий случай.

Едва оправившись от Гражданской войны и разрухи, город начал приводить в порядок собственное хозяйство – ремонтировались улицы и набережные, разбивались цветники, красились фасады, открывались новые магазины. В 1927 году известный в старом Петербурге магазин Гвардейского экономического общества, что располагался на Большой Конюшенной улице, приобрел новый, социалистический статус. Сначала он назывался Домом ленинградской кооперации, а затем – Домом ленинградской торговли, известным в повседневном обиходе по знаменитой аббревиатуре ДЛТ. Эта короткая и звучная аббревиатура, легко сходившая за некие неизвестные инициалы, породила странные ассоциации. Появилась легенда о том, что в середине 1920-х годов строгие ревнители русского языка в высоких партийных инстанциях вряд ли могли допустить такую лингвистическую небрежность. Что это за Дом ленинградской торговли (ДЛТ), когда по-русски надо говорить Ленинградский дом торговли (ЛДТ). Но, как назло, именно в 1927 году Лев Давидович Троцкий был объявлен врагом партии и народа и изгнан из священных рядов большевистской партии. И если оставить для такого популярного универмага аббревиатуру ЛДТ, то не станет ли это невольным памятником опальному члену ЦК ВКП(б), да еще в недавнем прошлом председателю Петросовета? Что скажут на это наверху? И тогда в непростых уеловиях идеологической борьбы якобы и пошли на известное искажение русского языка, поступившись общепринятой логикой и правилами письма.

К концу 1920-х годов у ленинградцев появилась надежда на улучшение жизни и даже некоторая уверенность в себе. Правда, в фольклоре того оптимистического времени все-таки присутствует иногда едва уловимый, а зачастую довольно резкий и неистребимый привкус тревожного предчувствия.

Автор этой книги с детских лет хранит в памяти семейную легенду, слышанную некогда от родителей. Я родился поздно вечером, накануне очередного празднования Октябрьской революции, 6 ноября 1935 года в стенах Мариинской больницы на Литейном проспекте. Но отец сумел добраться до больничной палаты и поздравить маму только к вечеру 7 ноября. Все улицы близ Невского проспекта, по которому проходила демонстрация трудящихся, были перекрыты и тщательно охранялись армейскими и милицейскими подразделениями, пройти мимо которых было просто невозможно. Так охранялось «свободное и добровольное шествие трудящихся», покинуть которое по собственному желанию, кстати говоря, было так же трудно. Это можно было сделать, только пройдя правительственные трибуны на Дворцовой площади и прокричав положенные здравицы в честь великого кормчего и его партии.

В 1929 году на углу Петровской набережной и площади Революции начинается строительство дома для политкаторжан. В 144 квартирах этого дома должны были жить бывшие политические каторжане и ссыльнопоселенцы, члены самых различных партий – от большевиков и меньшевиков до эсеров и бундовцев. Согласно одному из преданий, место для строительства выбирал любимец ленинградских большевиков Сергей Миронович Киров. Будто бы именно он предложил возвести этот дом вблизи площади Революции и рядом с крейсером «Аврора». Выстроенное в конструктивистском стиле здание почти сразу же приобрело статус памятника советской архитектуры. Однако в то время оно все же вызывало странное ощущение своим серым казарменным цветом и узкими, чуть ли не тюремными, оконными проемами. В Ленинграде мрачно пошучивали: «Они привыкли при царе по тюрьмам сидеть, вот им и дом выстроили соответствующий».

В 1935 году Общество бывших политкаторжан ликвидировали. 132 семьи были выселены из Дома политкаторжан и подвергнуты репрессиям.

В феврале 1917 года среди прочих символов монархии восставшим народом было сожжено ненавистное здание Окружного суда на Литейном проспекте, построенное еще В. И. Баженовым. За несколько дней перед этим по городу распространился слух о том, что некая петербургская дама видела во сне Окружной суд, охваченный пламенем. Рядом с Окружным судом находилась Сергиевская церковь, возведенная в конце XVIII века в честь национального героя Древней Руси Сергия Радонежского. В начале 1930-х годов ее постигла участь многих культовых сооружений: она была разрушена.

На месте этих двух зданий в 1931–1932 годах вдоль Литейного проспекта были выстроены два административных дома: № 4 – по проекту архитекторов А. И. Гегелло, А. А. Оля и Н. А. Троцкого, и № 6, спроектированный И. Ф. Безпаловым. Решенные в простых и монументальных формах, выходящие на три городские магистрали, они заняли ведущее положение в окружающей архитектурной среде и давно стали доминантами Литейного проспекта.

С 1932 года в обоих зданиях располагалось управление НКВД, зловещая деятельность которого оставила незаживающие раны в душах сотен тысяч выживших ленинградцев. «Большой дом», как его окрестили в народе, стал символом беззакония и террора, знаком беды, нависшей над городом. Одна из ленинградских легенд утверждает, что под землей этот зловещий дом имеет столько же этажей, сколько и над землей, а из его жутких подвалов, для удобства энкаведешников, была проложена в Неву сливная труба. По ней якобы стекала кровь казненных и замученных. Все ленинградцы знали, почему цвет воды напротив Большого дома навсегда приобрел красновато-кирпичный оттенок.

Не случайно появилась легенда о том, что жизнь большинства строителей этого одиозного дома трагически оборвалась в его пыточных камерах и расстрельных подвалах. Его хозяева, утверждает легенда, позаботились о том, чтобы тайны бесчисленных секретных застенков НКВД были унесены в могилу теми, кто их знал.

В 30-х годах сложилась довольно устойчивая, кочующая по страницам исторической литературы легенда, что в память о пролитой 9 января 1905 года крови питерских рабочих ярославские каменщики в 1930 году выложили площадь у Нарвских ворот гранитной брусчаткой красно-бурого цвета. Однако никаких документальных свидетельств мемориального характера этого покрытия как будто нет. А если учесть, что кровавые события января 1905 года произошли за сто метров от этой площади, а в Петербурге вплоть до недавнего времени было достаточно много участков мостовых, выложенных красным диабазом, то, видимо, следует считать, что дорожное покрытие площади Стачек – не более чем дань героической легенде социалистического Ленинграда.

8 февраля 1937 года, к столетию со дня гибели Пушкина, на месте его последней дуэли по проекту архитектора А. И. Лапирова и скульптора М. Г. Манизера был установлен обелиск из красного полированного гранита. По городу поползли слухи, что материалом для обелиска послужили могильные плиты со старых петербургских кладбищ, а та, на которой выбит мемориальный текст, «найдена специально, чтобы можно было просто перебить имя давно умершего человека на имя Пушкина».

Сохранилась легенда о первом советском проекте защиты Ленинграда от наводнений. Будто бы по инициативе С. М. Кирова проект строительства дамбы представили Сталину. Мудрый вождь поинтересовался, часто ли бывают в Ленинграде крупные наводнения. «Один раз в сто лет? – искренне удивился великий инквизитор. – Ну, у нас еще много времени».

С любимым другом всех рабочих, инженеров и служащих связана верноподданническая легенда, будто ленинградский завод «Светлана» назван именем его единственной дочери, хотя на самом деле такое название завод носит с 1913 года, когда на одном из машиностроительных предприятий акционерного общества «Айваз» было организовано самостоятельное производство осветительных электрических ламп «Светлана».

В конце Кировского проспекта в 1930 году был установлен памятник Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Памятник был выполнен скульптором А. В. Крыжановским. Двухметровая фигура «бесстрашного рыцаря революции» в характерной кожанке и сапогах стояла почти вся скрытая от оживленного проспекта густыми кустами сирени. По преданию, городские власти будто бы специально «прикрыли „железного Феликса“», так как было известно, что Сталин его недолюбливал. Только после смерти «великого кормчего» кусты были вырублены.

О своеобразном, мягко выражаясь специфическом, понимании новыми хозяевами страны исторических ценностей сохранились предания, более похожие на курьезные анекдоты. Однажды одна из многочисленных мраморных досок с отметками уровня воды при наводнениях, что можно увидеть на фасадах петербургских домов, оказалась укрепленной над окнами второго этажа. На удивленные вопросы любопытных об истинном уровне подъема воды дворник с удовольствием отвечал: «Так ведь доска историческая, памятная, а ее мальчишки царапают постоянно».

Еще более курьезна судьба памятника известному русскому путешественнику, исследователю Средней Азии Николаю Михайловичу Пржевальскому. Памятник, отлитый по модели скульптора И. Н. Шредера, был установлен в Александровском саду, перед главным входом в Адмиралтейство в 1892 году. Кто мог тогда предполагать, что Пржевальский окажется так похож на лучшего друга всех скульпторов и путешественников Иосифа Виссарионовича Сталина? Но так распорядилась судьба. И родилась очередная легенда. Рассказывали, как однажды, путешествуя по Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в Грузию, встретился там с некой красавицей Екатериной Георгиевной – будущей матерью Сталина, и осчастливил ее, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка. Легенду рассказывали шепотом, оглядываясь по сторонам, понимая, что за ее распространение можно оказаться далеко за пределами Ленинграда, если не вообще жизни. Только в последние годы об этом стало возможно говорить открыто. Не случайно к памятнику Пржевальскому иногда приносят цветы пожилые люди, которые все еще верят в светлое коммунистическое будущее, и задают неудобные вопросы те, кто вообще всему верят, – дети: «Мама, а почему Сталин с верблюдом?»

Среди узких романтических улиц Петроградской стороны есть одна, чудом избежавшая переименования и сохранившая свое странное сказочное название Бармалеева. Мнения исследователей по поводу происхождения этого необычного топонима расходятся. Одни утверждают, что он восходит к широко распространенной в Англии фамилии Бромлей. Другие ссылаются на Толковый словарь Даля, где есть слово «бармолить», которое означает «невнятно бормотать», и вполне вероятно, что производное от него «бармалей» могло быть прозвищем человека. От него-де и пошло название улицы.

Однако в городе бытует легенда о том, что Бармалеевой улица названа по имени страшного разбойника-людоеда из сказки Корнея Чуковского. У этой легенды совершенно реальная биография с конкретными именами родителей и почти точной датой рождения. К. И. Чуковский рассказывал, что как-то в начале 20-х годов они с художником М. В. Добужинским, бродя по городу, оказались на улочке с этим смешным названием. Посыпались шуточные предположения и фантастические догадки. Вскоре сошлись на том, что улица получила имя африканского разбойника Бармалея. Тут же на улице Добужинский нарисовал портрет воображаемого разбойника, а у Чуковского родилась идея написать к рисункам художника стихи. Так появилась знаменитая сказка.

В 1925 году издательство «Радуга» выпустило ее отдельной книжкой и, благодаря необыкновенной популярности как у детей, так и у взрослых, имя Бармалея стало известно всей стране. Ленинградцы не сомневались, что обращение Ванечки и Танечки к Крокодилу, проглотившему разбойника:

Если он и вправду сделался добрее,
Отпусти его, пожалуйста, назад!
Мы возьмем с собою Бармалея,
Увезем в далекий Ленинград, –

имело конкретное продолжение, и бывший африканский людоед, подобревший и любвеобильный, ныне проживает в одном из домов Петроградской стороны, на тихой улице своего имени.

К этому ряду легенд – легенд эпохи тоталитарного оптимизма, за фарисейским фасадом которого душили в объятиях и зацеловывали до смерти, можно отнести легенду о происхождении имени знаменитого сказочного персонажа – крысы Шушары. В 1923 году советскому правительству удалось уговорить вернуться на родину известного писателя Алексея Николаевича Толстого, с 1918 года находившегося в эмиграции. Красный граф, как его тут же окрестили в России, с 1928 года жил в Детском Селе и обладал всеми привилегиями любимца советской власти, в том числе автомобилем. Живя в пригороде, писатель постоянно ездил к ленинградским друзьям и знакомым на собственной машине. И, как назло, постоянно и надолго застревал перед опущенным шлагбаумом у железнодорожного переезда на станции Шушары. Избалованный судьбой писатель нервничал, негодовал, протестовал, но ничего не мог поделать с такой фатальной задержкой. Однажды, как рассказывает предание, он решил раз и навсегда заклеймить и опозорить это злосчастное место. Говорят, именно тогда он работал над «Золотым ключиком» и именно здесь, у шушарского шлагбаума, придумал крысе из знаменитой сказки имя Шушара.

По городу ходили странные рассказы о писателе Данииле Хармсе, парадоксальный и абсурдный характер творчества которого вызывал неподдельное восхищение в литературных кругах. Его жизнь была сродни жизни героев его чудесных произведений. Однажды в Госиздате, на шестом этаже Дома книги, он, не сказав никому ни слова, с каменным лицом человека, знающего, что делает, вышел в окно редакции и по узкому наружному карнизу вошел в другое окно. О его чудачествах знал весь город. Например, он «изводил управдома тем, что каждый день по-новому писал на дверях свою фамилию – то Хармс, то Чармс, то Гаармс, то еще как-нибудь иначе». На самом деле это был псевдоним. Настоящая фамилия этого милого питерского чудака была Ювачев. Однажды он вышел из дому – как будто в соседнюю лавку за спичками. И не вернулся. Следы его затерялись в бесконечных переходах Большого дома.

С пресловутым Большим домом связано имя и другого замечательного литератора той поры – Татьяны Григорьевны Гнедич. Татьяна Григорьевна в то время занималась переводом поэмы Байрона «Дон-Жуан», но ее общественная жизнь отличалась такой полнотой и насыщенностью, что она не раз признавалась друзьям, что мечтает об одиночестве, чтобы спокойно заняться переводом «Дон-Жуана». И вдруг ее арестовывают. Из Большого дома ее отправили в «Кресты» и целых полтора года содержали в одиночной камере. Затем неожиданно к ней подсадили какую-то даму. К немалому удивлению тюремного начальства, Гнедич устроила скандал. Пришлось вызвать начальника. «В чем дело, Татьяна Григорьевна, – сурово поинтересовался чин. – Зачем вы подсадили ко мне эту женщину?» – «Но ведь никто не выдерживает одиночной камеры более полутора лет». – «Нам с Байроном никто не нужен», – будто бы резко закончила разговор Гнедич.

Рассказывают, что как-то во время гастролей в Ленинграде любимый цирковой клоун ленинградской детворы M. Н. Румянцев, выходивший на арену под именем Карандаш, появился на манеже с мешком картошки. Сбросил его с плеч и устало сел на него посреди арены. Оркестр оборвал музыку, зрители настороженно притихли, а Румянцев молчал. Сидел на мешке и молчал. «Ну, что ты уселся на картошке?» – прервал затянувшееся молчание напарник. «А весь Ленинград на картошке сидит, и я сел», – в гробовой тишине произнес клоун. Говорят, на этой реплике и закончились его ленинградские гастроли.

Пострадала в те годы и первая в России женщина-конферансье актриса М. С. Марадулина, проживавшая в доме № 49 по Большой Морской улице. Существует легенда, будто бы однажды, прямо с эстрады она обронила неосторожную фразу: «Советов у нас много, а посоветоваться не с кем». И сгинула в страшных застенках НКВД.

С деятельностью этой преступной организации, если верить городскому фольклору, связана неожиданная и странная смерть Сергея Есенина. По официальной версии, Есенин ушел из жизни добровольно в номере гостиницы «Англетер» в ночь на 28 декабря 1925 года. В доказательство этой версии было обнародовано его стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья», будто бы написанное им накануне в том же номере.

Однако уже тогда эта версия вызывала большие сомнения. В самоубийство не верили. Родилась другая, народная версия неожиданной смерти молодого, находившегося в расцвете творческих сил поэта. Известно, что Есенин крайне раздражал сильных мира сего. И это давало основание подозревать, что искали только повод, чтобы с ним расправиться. Есенин, утверждает легенда, был арестован сразу по приезде в Ленинград из Москвы 24 декабря. В Большом доме он был допрошен с пристрастием и там же, в одном из кабинетов, от побоев будто бы и скончался. Ночью 27 декабря тело поэта привезли в «Англетер» и «повесили», сымитировав самоубийство. Сделано это так грубо и цинично, что исполнителям даже не пришло в голову придать событиям хотя бы некоторую достоверность. Фамилии Есенина нет даже в списках проживавших в те дни в гостинице.

Неусыпная деятельность Большого дома коснулась и судьбы известного авиаконструктора А. Н. Туполева. В фольклоре знаменитых «Крестов», куда он был направлен после соответствующих допросов, до сих пор рассказывают предание о том, что благодаря Туполеву нестерпимо пахнувшие параши в камерах были заменены на более цивилизованные так называемые «толчки». Так здесь называют унитазы, которые будто бы были закуплены на деньги, выделенные Туполевым из своих сталинских премий.

Если верить фольклору, то по личному приказу Сталина был отравлен крупнейший ученый-психиатр В. М. Бехтерев, который в 1927 году, незадолго до своей кончины, неосмотрительно поставил вождю всех народов «поспешный диагноз» – паранойя.

Как правило, мы говорим только об известных именах, внезапную смерть или исчезновение которых скрыть от общественности было невозможно. Что же говорить о тысячах и тысячах безвестных обывателей, судьбы которых были искалечены по самым, казалось бы, незначительным причинам. Вот только несколько примеров, сохранившихся в народной памяти. В 1936 году в газете «Юный пролетарий» обнаружена грубейшая опечатка: в кроссворде вместо «Пустота в дереве» напечатано «Пустота в деревне». Некая районная типография отпечатала тираж официальных повесток о вызове допризывников в военкомат, и вместо слов «указанные лица» по чьей-то оплошности в них было написано «укаканные лица». В ленинградской газете «Спартак» в отчете о соревнованиях в предложении «Мелкий тоскливый дождь сеял над зеркальным прудом стадиона» вместо слова «дождь» напечатано «вождь». В плане семинара по работам Ленина по недосмотру редактора при сокращении была допущена «грубейшая ошибка». Вместо «Ленин. Материализм и эмпириокритицизм» было напечатано: «Ленин. Мат и эмп». В передовой статье журнала «Звезда» была фраза: «Удар, нанесенный немцам и под Ленинградом является радостным событием». При наборе литера «и» близко подскочила к слову «немцам», отчего фраза приобрела обратный смысл: «Удар, нанесенный немцами» якобы стал «радостным событием». Понятно, что все это, как утверждали неусыпные представители органов НКВД, делалось намеренно и «с определенным смыслом – грубо извратить смысл в контрреволюционном духе». Надо ли говорить, как сложилась дальнейшая судьба «виновников» подобных опечаток?

Характерно, что времена сталинского террора породили в петербургском фольклоре любопытный феномен. Появился безымянный, собирательный, обобщенный образ человека, преследуемого только за то, что он принадлежал другому времени. В замечательной книге «Очерки коммунального быта» И. Утехин пересказывает легенду о неком архитекторе, который, боясь стать жертвой советской власти, тайно проживал на чердаке дома, не только владельцем, но и архитектором и строителем которого он был еще совсем недавно.

Между тем тайны Большого дома все чаще и чаще прорывались наружу. Тщательно скрываемые, они доходили до ленинградцев в виде неопределенных слухов, рискованных догадок и опасных легенд. Рассказывали о больших книжных шкафах в кабинетах следователей, которые на самом деле внутри были пустыми и использовались во время допросов для изощренных пыток.

Среди верующих ленинградцев долгое время бытовала страшная легенда о заживо погребенных на Смоленском кладбище сорока священнослужителях Ленинградской епархии. В 20-х годах их якобы привезли сюда, выгрузили на краю вырытой ямы и велели «отречься от веры или ложиться живыми в могилу». Три дня после этого, рассказывает легенда, шевелилась земля над могилою заживо погребенных, и в ветвях кладбищенских деревьев слышался скорбный плач по погибшим. Затем люди будто бы видели, как упал на то место божественный луч, и все замерло. Этот участок Смоленского кладбища до сих пор привлекает внимание необычным убранством. Здесь можно увидеть зажженные свечи, бумажные цветы, ленточки, записки и «нарисованные от руки плакаты».

Расстреливали священников и на заброшенном в ту пору Никольском кладбище Александро-Невской лавры. У расстрельной стены, на месте казни служителей культа ленинградцы неоднократно видели призрачную фигуру монаха в черном, бесследно исчезающую при попытке приблизиться к ней. Сохранилась легенда об одном доценте Педагогического института, который «считал подобные свидетельства байками». Однажды он заключил пари, что проведет ночь на Никольском кладбище у легендарной стены. На следующее утро его обнаружили мертвым и совершенно седым, причем без всяких следов насилия.

Открытый террор в Ленинграде начался после злодейского убийства С. М. Кирова 1 декабря 1934 года. Согласно фольклорной традиции, эта криминальная история из политической жизни Ленинграда 1930-х годов началась после того, как Киров перевел красивую жену инструктора обкома Николаева в свой административный аппарат. Пронесся слух об их связи. Николаев тут же учинил скандал и был вскоре арестован. Но через некоторое время его выпустили. Есть предание, что в это время Николаев встречался со Сталиным и что тот якобы сказал ему в личной беседе: «Вы ведете себя правильно. Вы должны вести себя как мужчина. То, что Киров большой человек, – ничего не значит. Вы имеете право на месть, и мы поймем вас как мужчину».

После этого Николаев будто бы получил свободный доступ в Смольный. 1 декабря 1934 года он разрядил в Кирова свой пистолет, сказав при этом: «Так будет с каждым, кто захочет спать с моей женой». Так это было или иначе, но истинным виновником смерти любимца города ленинградцы считали вовсе не Николаева. Не случайно в городе, озираясь по сторонам и понижая голос до невразумительного шепота, из уст в уста передавали частушку:

Ах, огурчики
Да помидорчики.
Сталин Кирова убил
В коридорчике.

По малодостоверному преданию, Сталин лично застрелил Николаева во время одного из допросов.

Со смертью Кирова фольклор связывает прекращение традиционных полуденных выстрелов со стен Петропавловской крепости. По одной из версий, имеющей, скорее всего, официальный характер, это совпало с началом работы радиостанции «Маяк» с его сигналами точного времени. Вроде бы выстрел из пушки оказался просто ненужным. По мнению же ленинградцев, «Маяк» тут вовсе ни при чем. Просто Сталин никогда не любил Ленинград, постоянно напоминавший о своем революционном прошлом, и только Кирову, имевшему «большой авторитет в ЦК», удавалось защищать «Петропавловский ритуал», от которого, вероятно, каждый раз вздрагивал Иосиф Виссарионович. Традиция полуденного выстрела возобновилась только после смерти Сталина, в 1957 году.

Кстати, о неизвестной в то время широкой общественности, непримиримой, как теперь говорят, «подковерной» борьбе в Кремле можно понять из легенд о преследовании двух крупнейших писателей Ленинграда – Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, преследовании, вылившимся в известное постановление 1946 года «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», после которого оба писателя на целых двадцать лет были выведены из официальной литературной жизни страны. Первая из этих легенд утверждает, что Ахматова и Зощенко стали жертвами борьбы Маленкова и Жданова за место главного идеолога партии. Маленков будто бы сделал ставку на престиж страны, и в рамках этого плана задумал издать грандиозную серию произведений отечественной литературы, «чтобы весь просвещенный мир открыл рот от изумления и увидел, что Россия – „родина слонов“». Серия книг должна была открываться «Словом о полку Игореве» и заканчиваться, как это ни выглядит странно, томиками Ахматовой и Зощенко. Но Жданов будто бы оказался и проворнее и хитрее. Он опередил Маленкова и легко доказал Сталину, что «непоколебимая» борьба с идеологическим врагом партии и государства гораздо важнее мнимого престижа страны за рубежом. И победил. Сталин поручил ему сделать доклад об идеологических искажениях в ленинградских периодических журналах. Так началась травля Ахматовой и Зощенко.

Но есть и вторая легенда. Она имеет, правда, отношение только к Михаилу Зощенко. Но если учесть, что после пресловутого постановления 1946 года в народном сознании оба писателя воспринимались как единое целое, а зачастую просто как муж и жена, то не удивительно, что легенда о Зощенко в равной степени распространяется и на Ахматову. Так вот. «Чтобы заработать деньги», Зощенко написал цикл рассказов о Ленине. В одном из рассказов, чтобы оттенить мягкость и доброту вождя революции, для контраста Зощенко изобразил грубого партийного чиновника, безымянного работника кремлевской администрации. В первоначальном варианте этот чиновник носил усы и бородку. Литературный цензор мягко попросил известного писателя убрать бородку, «чтобы она не напоминала нашего „президента“ товарища Калинина». И тут Зощенко допустил страшную оплошность. Он убрал бородку и оставил… усы. Сталин прочитал рассказ и будто бы в «грубом партийном чиновнике» узнал себя. И обиделся. Об обиде узнали верные кремлевские холуи. Травля Зощенко стала неизбежной.

К тому времени террор приобрел столь массовый характер, что скрывать его от населения становилось все труднее. И только патологически извращенные умы подручных «любимого отца всех народов» смогли найти выход из этого «трудного» положения. Согласно преданию, крытые грузовики с обреченными на смерть, которых не расстреляли в одном из трех отсеков Большого дома, отправлялись на Левашовскую пустошь, где проводились массовые расстрелы. Там они уходили под землю в секретный бункер и больше оттуда никогда не возвращались. Ни машины. Ни водители. Ни охрана. Все исчезало в преисподней. Напротив огороженной глухим забором территории Левашовской пустоши находится военный аэродром. Однажды, как рассказывает местная легенда, какой-то летчик решил заглянуть за забор, наивно пытаясь понять, что же там происходит. В тот же день он исчез, и больше никто никогда ничего не знал о его судьбе.

Террор, направленный против собственного народа, продолжался вплоть до кончины «лучшего и любимейшего друга всех артистов и художников». В 1949 году в Москве гастролировали Ленинградский театр комедии и Белорусский театр драмы. Как-то Сталину захотелось посмотреть что-нибудь революционное, и он выбрал спектакль белорусского театра. Из-за случайной ошибки аппарата Сталин случайно попал на спектакль Луиджи Пиранделло, сыгранный ленинградской труппой. Взбешенный Сталин, согласно преданию, покинул театр со словами: «Это про революцию?!» Наутро постановщика спектакля, главного режиссера Театра комедии Николая Павловича Акимова сняли с должности, которую он вновь занял только через два года после смерти Сталина.

Чуть ли не накануне своей кончины, в разгар борьбы с космополитизмом, по неисповедимым законам параноидальной психики вождь якобы распорядился издать еврейский молитвенник на иврите. Подготовку издания должны были осуществить в Ленинграде. Согласно преданию, собрали группу ученых-евреев и предложили людям, не понимавшим ни слова на иврите, подготовить к печати молитвенник 1913 года. Приказ есть приказ. Молитвенник отдали в типографию, и только когда тираж был готов и его разослали для чтения в синагоги, выяснилось, что «сборник начинается молитвой за здравие царя-самодержца Николая II». Тираж немедленно изъяли и уничтожили, а всех, кто имел к нему отношение, репрессировали.

Для детей репрессированных родителей НКВД создал специальные приемники-распределители, куда ребят свозили перед отправкой в интернаты. Был такой распределитель и в Ленинграде, на улице Академика Павлова. Дети от страха тихо плакали в подушки. Однако, согласно преданию, поскольку плакало одновременно много детей, «в воздухе стояло какое-то напряжение – шум, как у моря».

Оглавление