|
||||
|
|
Карпущенко Сергей РЫЦАРЬ С ЖЕЛЕЗНЫМ КЛЮВОМ ЧАСТЬ I ПАЛАШ КАВАЛЕРГА...Карпущенко Сергей РЫЦАРЬ С ЖЕЛЕЗНЫМ КЛЮВОМ ЧАСТЬ I ПАЛАШ КАВАЛЕРГАРДА ГЛАВА 1 О ТОМ, КАК ВОЛОДЯ ПОДСТРЕЛИЛ ПОЛУГЛУХОГО СТАРИКА Нет, Володя не был хулиганом, не собирался "брать" сберкассу или банк, не мечтал расквитаться со своим обидчиком. И все-таки ему до зарезу был нужен пистолет, настоящий пистолет, пусть не гангстерский "беретта", а хотя бы простой "макарушка" или "тэтэшка". Да, если бы у Володи появился пистолет, все переменилось бы в его жизни: смелость до краев наполнила бы его натуру, и мир, во многом неприветливый, пугающий, стал бы доброжелательным к нему и даже ласковым. На самом деле Володя по природе был мальчиком несмелым, возможно, даже трусоватым. Но пока о слабости его никто не знал, а сам он был уверен в том, что нет на свете порока более постыдного, чем трусость. Так уж Володя был устроен: страх, который часто наполнял его сердце, подчинялся страху быть осмеянным, опозоренным навечно. Вот поэтому и не видели посторонние той бури, что порою бушевала в нем, собираясь вырваться наружу волной неудержимого страха. Но ведь сам Володя все это замечал! И мальчик ждал, когда же он станет по-настоящему смелым, когда у него перестанет противно ныть живот при проверке домашних заданий в школе, когда не будет трястись колено при встрече с хулиганистыми на вид парнями. Вот поэтому пистолет, который мог сделать Володю хоть чуточку смелее, увереннее в себе, был нужен ему. Но о настоящем пистолете нечего и думать было, поэтому требовалось сделать копию, да такую точную, чтобы и вблизи никто не смог бы признать в Володином оружии подделку. Но для такой работы перво-наперво нужны были Володе инструменты, настоящие, слесарные, с тисками, дрелью и ножовкой, однако дома были только напильники, кусачки, клещи, молотки и гвозди, отвертки и даже старинный паяльник, огромный и тяжелый, как утюг. А "настоящих" инструментов не имелось. Вот поэтому Володя принялся канючить, ныть, просить, выпрашивать, молить родителей купить ему набор слесарных инструментов, и мальчик знал, что папа готов отдать хоть сто рублей, хоть двести, чтобы инструменты у сына были. Но вот мама... С ней куда сложнее было, потому что мама (кандидат наук и археолог!) совершенно не видела нужды в приобретении "каких-то там железок". Конечно, если бы Володя подробно рассказал ей, для чего ему понадобились инструменты, как нужен ему пистолет, она бы все поняла и тут же дала бы свое согласие. Но разве мог Володя признаться в своем пороке - в трусости! Нет, не мог! А поэтому он лишь ныл и ныл, покуда три дня назад не открылась дверь и не вошли родители. И мальчик тотчас разглядел коробку, что торчала у отца из-под мышки - широкая, плоская, обернутая коричневой бумагой и шпагатом перетянутая. Володино сердце загудело медным гонгом, но мальчик сделал вид, что ничего не замечает. А папа, не снимая туфель, прошел на кухню, посмеиваясь себе под нос, взял нож и лихо взрезал им шпагат. Потом, шурша бумагой, открыл восхищенному Володиному взору роскошный, из желтого лакированного дерева ящик. - Ну а теперь сам давай, - подтолкнул отец Володю к ящику, и мальчик понял - дрожащими пальцами сдернул с гвоздиков крючки-застежки и обомлел. Чего здесь только не было! И никелированная ножовка с запасом полотен, и маленькая дрель с набором сверл, напильники всех размеров, угольник, штангенциркуль. Все блестело полировкой, сверкало свежей эмалевой краской, по-особенному пахло смесью лака и машинного масла. А главное - в наборе были долгожданные тиски, которых так Володе не хватало. - Это тебе за шестой класс... - произнес отец, а Володя лишь выдохнул: - Спасибо, папа... - Маму благодари. Если бы не она... Но мама, до сих пор считавшая, что купили вещь ненужную, только пожала плечами. Три дня комната Володи наполнялась визгом ножовки, врезавшейся в металл (неуклюжую железку, найденную мальчиком на свалке), скрежетом разнокалиберных напильников, отдававшихся где-то в зубах нудящей болью. Все под руками мастера кипело, отвечая на Володино упорство, а он и не замечал волдырей, которые вздулись на его руках. И вот, когда третий день работы подходил к концу, Володя тряпкой стал снимать с металла полировочную пасту, и с каждым движением руки, словно солнечное небо в разрывах туч, открывалась его взгляду ослепительно блестящая полированная поверхность стали, особенно сверкавшая на плавных изгибах. Он отвел руку подальше - и увидел пистолет, очень похожий на тот, что он видел в музее, ничуть не отличавшийся с виду от настоящих, боевых. Да, все детали были точно перенесены Володей на кусок железа с фотографии, найденной в одной военной книге, и в точности передавали грозный и хищный вид браунинга. Руки мальчика дрожали. Он смотрел на плод своих трудов и с восторгом думал, что получилось здорово, даже лучше, чем он ожидал. Он сжимал в своей неширокой ещё ладони рубчатую рукоять пистолета и на самом деле казался сам себе уверенным и сильным, смелым и немного страшным. Теперь нужно было во что бы то ни стало проверить, насколько грозным, смелым, мужественным выглядит он в глазах посторонних. И Володя догадывался: если он сейчас заметит в чьем-то взгляде уважение, испуг или хотя бы серьезность, то все его труды окажутся не напрасными. Нет, он не хотел никого пугать - просто было нужно раз и навсегда покончить с боязливостью и начать уважать самого себя. А разве можно уважать себя, не видя уважения посторонних? Во дворе Володю обдал свежий запах листвы деревьев и цветов сирени, распустившейся совсем недавно. Спеша исполнить поскорее свое намерение, но не зная, как это сделать, он направился к хоккейной коробке, где летом мальчишки обычно гоняли мяч. Но, к огорчению Володи, здесь не было ни единой души. Обескураженный, он пошел в другой конец двора, где за кустами акаций стоял теннисный стол - укромное местечко, любимое ребячьими компаниями. Но и там никого не было. "Да куда же они все подевались?!" - раздраженно подумал Володя, нетерпеливо тиская в кармане рукоятку пистолета. Вдруг быстрый топот легких туфелек донесся до ушей Володи, и мальчик почему-то сразу понял, кто это. Согнув колесом спину, царапая голые руки колючками акации, Володя шмыгнул в кусты, а когда шаги поравнялись с местом его засады, он выпрыгнул из укрытия с пистолетом в руке перед самым носом оторопевшей от неожиданности девочки. Да, случай сильно помог Володе! Конечно же, симпатичная (красивая даже) Иринка, одноклассница Володи, прозванная кем-то Троллем, была прекрасным объектом нападения или, вернее, средством возвращения мальчику самоуважения. Кто как не девочка, которая к тому же сильно нравится, могла оценить гангстерский Володин облик? А Тролль на самом деле сильно нравилась Володе, но он - увы! - не замечал взаимности. Вот поэтому-то нападением своим он, во-первых, мстил, а во-вторых, стремился стать в глазах Иринки "настоящим мужчиной", ну а в-третьих, хотел... (но об этом мы уже довольно говорили). - Бах! Бах! Шериф, подлый шакал, ты получил по заслугам! - выпалил Володя, выкатываясь из кустов и представляя, какое впечатление производит он своим грозным оружием на одноклассницу. Иринка на самом деле вначале даже испугалась, но после, поправив на своем носике очки (которые ей, кстати, были к лицу), полупрезрительно спросила: - Все в игрушки играешь? Можете себе представить, как был оскорблен и уязвлен Володя! Девчонка разглядела в его оружии безобидную игрушку, подделку! Нет, он решил протестовать: - Почему игрушка? - обиженно спросил Володя. - Это настоящий пистолет. - Настоящий? - как-то очень легко удивилась Иринка и даже немного отшатнулась в сторону, с испугом вглядываясь в блестящий корпус пистолета. - А где ты его взял? - Где-где! - почувствовал удовлетворение Володя. - Купил у одного ханыги... - А ну-ка выстрели, - неожиданно предложила Тролль, чем привела Володю в смущение и растерянность. Однако, чтобы не уронить себя в глазах девчонки, нужно было что-то делать, и Володя (по глупости, конечно) решил пальнуть. В это время вдоль кустов ковылял какой-то незнакомый старичок. Был он с виду развалюха развалюхой: сгорбленный, еле передвигавший ноги, опиравшийся на суковатую палку, в старомодном пиджаке в полоску, сидевшем на худых плечах старика, как на огородном пугале. В довершение всего на голове его покоилась старомодная шляпа из желтоватой соломки, а в руке он нес тяжелую авоську с картошкой, тянувшую его к земле. Так вот, ничего умней Володя не придумал, как поднять свой пистолет и прицелиться в тщедушную фигуру старика. Выстрел он хотел, конечно, изобразить губами и языком и только щелкнул им (что получалось у Володи обычно очень громко), как вдруг раздались треск и шум куда более сильные, чем щелчок Володи. Но этого мало! Едва Володя поднял пистолет и "выстрелил", как старичок упал и растянулся на асфальте, точно мертвый. С головы его слетела шляпа, палка отскочила в сторону, упала и авоська, а картошка раскатилась из нее, подпрыгивая наподобие "арабских" мячиков, в разные стороны. Старик остался недвижим, и Володя понял, что подстрелил его. - Что ты наделал?! - вскрикнула Иринка и бросилась к старику. Володя же, опешивший, испуганный, помертвевший от страха, стоял на месте, точно прилип к асфальту. Он смотрел на то, как Иринка подбежала к старику, зачем-то стала теребить его за плечи, как старик вдруг что-то промычал, а потом зашевелился. И Володино сердце вздрогнуло от радости: "Жив! Не убил!" Ноги мальчика вновь обрели способность ходить, и Володя кинулся к "поверженному выстрелом" незнакомцу. - Вам плохо?! Где болит?! - быстро спрашивала Иринка испуганным голосом, бросая на Володю негодующие взгляды: "Все ты виноват!" А между тем старик совсем ожил, Володя помог ему подняться, надел на его голову шляпу, подвел к скамейке, усадил на неё старика и только тогда разглядел проводок слухового аппарата, что из кармана полосатого пиджака змеился к большому, заросшему волосками уху. - Вы меня, пожалуйста, простите... - тихо сказал Володя, пока Иринка собирала картошку старика. - Что? Что?! - громко спросил старик, тяжело дыша. - Говорите громче ничего не слышу! Простить?! За что простить?! - Ну... - замялся Володя, - ведь это я вас... напугал... Старик вдруг рассмеялся скрипуче и неприятно: - Нет, милый! Это ноги у меня прощения должны просить - совсем не носят, костыли! - И он снова рассмеялся. Иринка, собравшая рассыпанную картошку, подтащила авоську к скамейке и сказала: - Ой, тяжелая какая! Зачем вы так много накупили? - А как же! - искренне удивился старик. - Дешевенькой купил по случаю - запасся! А то ведь я один живу, как сыч, - часто по магазинам бегать не могу, силенок нет, и ноги заплетаться стали. Вот, споткнулся - незадача! В облике старика, в его голосе было что-то трогательное, даже жалкое, к тому же Володе до сих пор было ужасно стыдно осознавать себя виновником происшедшего (ведь напугал же своим дурацким выстрелом!), поэтому он предложил решительно: - А давайте я вам картошку до дому донесу! Вы где живете? Но старик почему-то воспринял предложение Володи без особой радости, с опаской даже. - Что, что? - не расслышал он вначале слов Володи, и мальчику показалось, что он лишь притворился глуховатым. И лишь после того, как Володя повторил предложение, старик согласился, но неохотно. "И чего я набиваюсь? - подумал Володя. - Старикашка, видно, вредный..." Но Иринка уже помогала старику подняться, чтобы вести его домой, и Володе ничего не оставалось, как поднять с земли тяжелую авоську и следовать с ней в сторону парадной дома, на которую указал старик. ГЛАВА 2 ПРЕЗАНЯТНОЕ ТАКОЕ БАРАХЛО! Старик, как оказалось, жил в соседнем подъезде Володиного дома, и это сильно поразило мальчика - как он мог не видеть этого старика прежде? Володя даже спросил дорогой у незнакомца, давно ли он здесь живет, и получил ответ: "Всю жизнь". И Володя, услышав это, очень удивился, но промолчал. Подниматься пришлось на шестой этаж, и поднимались долго. Старик часто останавливался, говоря каждый раз: "Ой, не могу!" - тяжело дышал и рукой груди касался. Познакомились. Звали старика Иваном Петровичем, и во время одной из остановок он спросил у Володи: - А пистолетик свой ты мне покажешь? И вопрос этот был для мальчика так неожиданен, что Володя опешил: "Зачем просит?!" Но он все же вытащил из кармана свое оружие и протянул пистолет старику. Тот долго крутил его в руках, чему-то посмеивался, прицелился даже, и было видно, что держит он пистолет по-свойски, будто отлично знает, как обращаться с ним. - М-да, хорошая машинка, - наконец проскрипел старик. - Первая модель браунинга, если не ошибаюсь. Калибр семь шестьдесят пять, девятисотого года модель. Все точно? А? - Я не знаю... - промямлил озадаченный Володя. Он действительно не знал таких подробностей. - Не знаете! - то ли возмущенно, то ли удивленно воскликнул старик, который в Володиных глазах становился все более загадочным. - А знаете ли вы, что из такой игрушки восьмисантиметровую сосновую доску с пяти десятков метров прошить спокойно можно?! - Нет, почему же... - неловко защищался Володя, стыдясь скорей не старика, а Иринки, а Иван Петрович продолжал рассматривать оружие. - Только смотрю я на пистолетик ваш, Володя, и одной детальки очень важной не нахожу. - Какой же это? - нахохлился мальчик. - А предохранителя! Где, я вас спрашиваю, предохранитель? Где? Он ведь здесь, на левой стороне находиться должен, а его нет! Володя смутился, но нашелся быстро: - На левой, говорите? Так я и не мог знать о предохранителе вашем. Делал с фотографии, а там одна лишь правая сторона показана была. - Ну, теперь понятно, - снисходительно закивал старик. - Должен к тому же признаться, что неудобным тот предохранитель был - не на месте сделан. Станешь в кобуру или в карман браунинг совать - обязательно зацепишь и на боевое положение поставишь. Ну ладно, дальше пойдем... И они снова стали взбираться вверх по лестнице к квартире старика, так заинтересовавшего Володю. И вот они уже стояли напротив его двери, и мальчик видел, что Иван Петрович словно борется с сомнением: впускать или не впускать в квартиру малознакомых людей? И теперь Володе сильно хотелось заглянуть в жилище таинственного старика, где непременно должно было храниться что-то очень занимательное. - Ну, заходите, - прошамкал Иван Петрович, открывая дверь, но стараясь в то же время пройти в квартиру первым. Володя и Иринка попали в просторную прихожую, и, казалось, они вошли в крошечный зимний садик - столько здесь было цветов! Дверь в комнату была приотворена, и Володя увидел, что цветы наполняли и её. Извивающиеся растения карабкались вверх по стенам, в маленьких горшках висели привязанными к карнизу, в больших кадках торчали пальмы с широкими листьями. Все в квартире казалось окрашенным в зеленый цвет, и не хватало лишь птичьего щебета, чтобы окончательно забыть о городской квартире и представить себя в лесной чащобе. - Ой, какое чудо! - воскликнула Иринка. - Давайте я вам полью цветы! предложила девочка, и Иван Петрович, как Володе показалось, ответил ей довольно неохотно: - Ну что ж, полей... Старик со своей авоськой в руке и девочка ушли на кухню, а Володя остался в коридоре, чувствуя себя совсем неважно: зачем стоял он здесь, в квартире старика, неприветливого и странного, где не было ничего интересного, кроме цветов, мало занимавших Володю. Неожиданно для себя он подошел к полуотворенной двери в комнату и заглянул в нее, и то, что увидал он в ней, заставило Володю вздрогнуть: над стареньким диваном на большом ковре висело старинное оружие. Чего здесь только не было! Сверкающим полумесяцем выгнулся турецкий ятаган, огромной птицей распластался арбалет, обложенный пожелтевшей костью, две шпаги, свесив кисти темляков, скрестились поодаль, словно схватились в смертельном бою два невидимых противника. Огромный седельный пистолет и длинный палаш дополняли этот домашний арсенал. "Так вот почему он не хотел нас к себе впускать! Да у старика здесь целый музей!" Володя, пораженный, в немом восхищении вглядывался в оружие и в соседстве с ним ощущал себя взрослым мужчиной, сильным и бесстрашным. Внезапно чья-то рука легла ему на плечо, и Володя от неожиданности отпрянул назад, пугаясь и стыдясь того, что самовольно заглянул в чужую комнату. Иван Петрович молча смотрел в его глаза, как бы испытывая Володю или желая узнать, что было на душе мальчика. И Володе показался неприятным этот тяжелый взгляд. - Чего вы смотрите? - испуганно спросил мальчик. - Я случайно... - Оружие любишь? - спросил Иван Петрович, продолжая всматриваться в глаза мальчика, оробевшего и смущенного. - Очень люблю, - тихо ответил Володя, а старик стал вдруг стучать рукой по своей груди, где у него в кармане пиджака лежал слуховой аппарат, капризно говоря: - Громче! Громче! Ничего не слышу! Но Володя не стал повторять своих слов, а Иван Петрович, внезапно подобревший, словно угадав в Володе родственную душу, крепко вцепился в руку мальчика чуть выше локтя и потащил его в комнату. - Так и быть! Так и быть! Я вижу, ты славный, ты великодушный! Тебе можно доверять, рассказать и показать! Все, все показать! И старик подвел Володю к ковру с оружием. - Ну вот, смотри, смотри! - радовался Иван Петрович, видя, с какой жадностью рассматривает гость его сокровище. - Признайся, ведь ты любишь оружие, - говорил старик взволнованно и громко, - и я его люблю! Каждый мужчина любит оружие! Все это - остатки коллекций, разнесенных, как сказал бы литератор, ветром революции! Все это, конечно, орудия убийства, но как много расскажет нам оружие о том, как жили люди в давние времена! Вот, взгляни, пожалуй, на этот арбалет! Немецкий! Не он ли помогал Карлу Пятому, императору Германии, истребить цвет рыцарской конницы короля французов Франциска Первого? А какое грозное оружие - кирасу рыцаря он пробивал насквозь! - А ятаган турецкий? - увлекаясь рассказом старика, спросил Володя. - Верно! И не под Измаилом ли достался он трофеем русскому гренадеру?! Ну а этот пистолет, - не оставил ли его на берегу Березины драгун Наполеона, спеша покинуть гнавшую его Россию? Очень может быть! Очень может быть!.. - А шпаги, они французские? - спросил Володя, взволнованный и счастливый. - Нет, шпаги русские! - азартно отвечал Иван Петрович. - Наградные, офицерские. Возможно, сам Кутузов вручал их отличившимся в бою пехотным офицерам! О, вещи могут рассказать о многом, мой дружок! О мастерах, к примеру, что ковали эти чудные клинки, что варили сталь и делали эту замечательную гравировку! К оружию, Володя, нужно осторожно подходить, внимательно и вежливо. Только в этом случае оно расскажет то, что знает. Да. Володя был потрясен. Как он мог жить рядом с этим интересным, загадочным и немного страшным стариком и ничего не знать о нем. Ему сейчас казалось, что Иван Петрович - это хранитель какого-то страшного секрета, раскрыв который Володе удастся стать на век сильным и бесстрашным. - А почему вы ничего не говорите об этом палаше? - спросил Володя, вглядываясь в оружие с широким клинком, рукоять которого была прикрыта блестящей гардой с выпуклым изображением двуглавого орла. - Ведь это золотой эфес? Вместо ответа старик зачем-то стал стучать ладонью по своей груди. Подскочила Иринка с банкой, в которой плескалась вода. - Вам плохо? - взволнованно спросила. - Воды налить? А Иван Петрович все бил рукой по правой стороне груди, и лицо его было сморщено то ли от боли, то ли от досады. И Володя догадался, что старик не хочет отвечать на его вопрос, однако снова спросил, теперь уже настойчивей: - Так это золотой эфес? Иван Петрович ответил как-то сухо и быстро: - Нет, не золото, но позолота, ты прав почти. И покрытие это здесь не случайно. В позапрошлом веке в России начинает практиковаться вручение так называемого золотого оружия, за боевые подвиги. Роскошную, украшенную драгоценными камнями наградную шпагу впервые получил в 1774 году генерал-поручик Прозоровский. О золотых палашах ничего известно не было, а вот, смотри, - он перед тобой. Вещь уникальная. Есть много золотых шпаг и сабель, а золотой палаш - один. Володя, нахмуренный, рассматривал палаш. Что-то не нравилось ему в тоне старика, почему-то он переменился, едва Иван Петрович заговорил о палаше. - Так, значит, золотое оружие никогда и не было золотым, а только золотилось? - спросил Володя, а Иван Петрович быстро возразил: - Я этого не утверждал. Получивший золотую шпагу или саблю имел право не собственные средства заказать эфес из чистого золота, но в жизни разрешение это использовалось крайне редко. Лично мне ни шпаг, ни сабель с эфесами из золота не приходилось видеть. - И уж, конечно, палашей... - как бы сам с собой проговорил Володя, а старик снова стал стучать по слуховому аппарату. - Не слышу ничего! - нервно и капризно даже сказал он, но тут же переменил свой тон на мягкий, задушевный: - А достался мне палаш этот от друга давнего. Его арестовали при Сталине, и домой он больше не вернулся, потому что по происхождению был дворянином и даже в армии Деникина служил. Еще он был потомственным военным, и золотой палаш являлся фамильной реликвией их семьи... Старик вдруг осекся на полуслове и резко обернулся - Иринка за его спиной возилась с цветами. И Володе вдруг показалось, что хозяин этой необыкновенной квартиры имеет отличный слух и только зачем-то притворяется глухим, пытаясь, наверное, получше разгадать характеры людей или желая что-то скрыть. А то как же старик услышал шорох за своей спиной? Володя ждал продолжения рассказа, но Иван Петрович неизвестно почему внезапно оставил недавнее радушие и превратился в капризного и даже злого старичка, недовольного тем, что потревожили его жилище. - Ну, чего вы здесь стоите?! - спросил он раздраженно. - Все, уходите, уходите! Володя и Иринка, удивленные странной переменой, безропотно двинулись к дверям, на выходе буркнули "до свиданья", а Иван Петрович, точно осознавший недопустимость своего грубого тона, испугался, всплеснул руками: - Ох, простите меня, ребятки! С головой у меня не все в порядке! Вы завтра, завтра ко мне приходите, а сегодня чтой-то устал маленько... Но мальчик с девочкой, не откликаясь, быстро спускались вниз по лестнице. А по двору уже бродили сумерки, если можно так назвать тот матовый жемчужно-серый свет, что ложится на дома, деревья и асфальт в преддверии безумно длинной из-за этих долгих сумерек белой ночи. Володя и Иринка сели за акациями на скамейку, и Володя заявил: - Ну и противный старикашка! Однако Иринка возразила: - Нет, он просто больной и... одинокий. Но Володя девочку тотчас прервал: - Да брось ты! Не в том дело, что он одинокий. Он... странный очень, этот старикашка. Притворяется глухим, а сам не хуже волка или рыси слышит. А потом... потом он ещё и врет вдобавок. Говорит, что не золотой его палаш, а на самом деле - я же вижу! - вся рукоятка палаша и гарда из чистого золота отлиты! - Да откуда тебе знать? - попробовала возразить Иринка, но Володя и здесь нашелся: - Несложно догадаться: у нас, к примеру, есть подсвечник бронзовый, но с позолотой - ему лет двести. Так вот на нем вся позолота вытерлась, и бронза темная видна. А почему же, скажи, эфес палаша, как новенький, сияет, а ведь он в боях, наверно, был, где позолоту в два счета мог бы потерять. Так ведь не потерял, а сияет, как свеженький пятак! Володя думал, что Иринка восхитится его "тонкой" логикой, но девочка, напротив, резко встала со скамейки и сказала: - Да ну тебя со всеми этими саблями и пистолетами! Не люблю я этого всего! Ты разве не понимаешь: ими у-би-ва-ли! Убивали! А ты всем этим восторгаешься, любуешься! Противно даже! Обиженный Володя, уязвленный прямо в сердце, молчал, сопел. Потом спросил, угрюмо и без надежды в голосе: - Так мы пойдем с тобой на Шкиперский проток? Отец отпустит? Помедлив, Тролль ответила: - Пойдем... А папе я скажу, что с девчонками поедем в Павловск. Ну, до завтра, - и растворилась в кустах акаций, спеша к своей парадной. Володя, недовольный собой, тоже поплелся к своему подъезду. Долго, очень долго поднимался он по лестнице на пятый этаж, все размышляя дорогой о странном старике и его оружии. Но почему он был так недоволен собой? Наверно, потому, что не являлся обладателем тех сокровищ, что показал ему сегодня ворчливый старик. О, если бы у Володи был хотя бы тот прекрасный палаш с золотым эфесом, он непременно превратился в смелого кавалергарда, и тогда любая девочка взглянула бы на него куда более ласково, чем прежде. А подойдя к дверям своей квартиры, Володя сунул руку в карман в поисках ключа, и пальцы наткнулись на холодный, тяжелый браунинг. Володя вытащил его и жалко улыбнулся. Пистолет, являвшийся ещё совсем недавно пределом его мечтаний, казался теперь неинтересной, мертвой железкой, уродливой, а главное, ненастоящей. Володя подошел к мусоропроводу, нажал на педаль, и браунинг возможный путь к бесстрашию и мужеству - со скрежетом и громыханьем понесся вниз, и этот грохот казался Володе похожим на далекие выстрелы. А ночью приснился Володе странный сон. Будто поднялся он с постели, оделся и вышел на улицу. Осторожно подошел к дверям квартиры Ивана Петровича, открыл свой ящик с инструментами и стал стамесками и дрелью выламывать замок. Но дверь беззвучно и внезапно отворилась - старик в кальсонах стоял и улыбался, а в его руке, поблескивая золотым эфесом, был зажат палаш. Но Володя ухитрился юркнуть в комнату, сорвать с ковра шпагу и принялся сражаться с дедом. А тот, удало парируя Володины выпады, все наступал, фехтуя легко, как юноша, а в левой его руке болтался на проводке слуховой аппарат, которым Иван Петрович норовил треснуть по голове своему противнику. А Володя думал: "Так я и знал - старик лишь притворяется глухим..." Потом тяжелый клинок палаша выбил шпагу из рук Володи, и острая сталь пронзила тело мальчика, но почему-то в том месте, где находилось продолжение спины... ГЛАВА 3 РЫБАЛКА С МОРДОБОЕМ Дом Володи и Иринки стоял на самом краю Васильевского острова, на Наличной улице - рядом с морским портом, у самого залива, и жить здесь Володе нравилось. Слышались гудки огромных пароходов, во дворе всегда летали горластые чайки, порывистый ветер приносил запах воды! Только здесь, в городе, и нигде больше, знал Володя, можно было ощутить очарование от соседства с морской стихией, ведь дома, стоящие на берегу, кажутся всегда уютными, какими-то надежными и очень гостеприимными. Было семь часов утра, когда из-под арки большого дома, что возвышался в самом начале улицы, вышли мальчик и девочка, которая поеживалась от свежести утра, но её спутник шел бодро, и складные удочки в его руке качались в такт шагов, пружинистых и быстрых. Прошли вдоль ряда лип до поворота на Шкиперский проток, а вскоре взяли круто влево, и Володя толкнул дверь в дощатом заборе, не обращая внимания на строгую табличку: СПАСАТЕЛЬНАЯ СТАНЦИЯ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН! Они пошли вдоль канала на давно облюбованное Володей место, где все нравилось мальчику. Перевернутые вверх дном шлюпки, боты, яхты, катера, стоящие на стапелях. Мутноватые стекла иллюминаторов манят, зовут заглянуть внутрь рубки. Многие лодки здесь уже совсем рассохлись, развалились, забытые хозяевами, - так и лежали здесь враскоряку, топорщась почерневшим костяком шпангоутов. И этот необыкновенный берег, таинственный и совсем негородской, всегда манил к себе Володю. В глубине души он даже чувствовал себя его хозяином. По-настоящему он мог быть счастлив только здесь, отделившись от всего мира старым дощатым забором со строгой надписью: "Посторонним вход воспрещен!" Прыгая через камни и бревна, Володя и Иринка подошли к деревянному настилу, лежащему на двух стальных понтонах прямо на воде канала. С одной стороны - горбушка берега, а по бокам - кусты, растущие прямо из расщелин цементных плит, которыми укреплен был берег. Володя готовил удочки, а чтобы занять внимание подружки, решил немного поразвлечь её рассказом: - Ведь ты, наверно, и не слыхала ничего об этом канале, а канал-то интересный - галерным называется. А соорудил его Петр Первый. Здесь, неподалеку, доки были сухие устроены. Представь себе большой глубокий пруд. Стены и дно этого пруда дубом выложены, чтобы не разрушались. От канала док наглухо плотиной отделялся, и летом в нем галеры строились - военные суда такие. Потом плотину открывали, вода врывалась в док, и, глядишь, - галеры уже на воде качаются! Потом, когда док зимой замерзал, лед вырубали, выносили, и док опять становился сухим, готовым для постройки галер будущим летом. Здорово? И Володя был счастлив, услышав ответ девочки: - Да, ловко придумали! - И вот дуб, - продолжал воодушевленный Володя, - пролежав в воде лет триста, стал до ужаса твердым, тверже стали, правда! И об этом узнала одна американская фирма, много денег предложила, в валюте, понятно. Но наши почему-то отказались. - Да, интересно. Только как американцы о дубе узнали? Они что, лазали здесь? - удивилась Иринка. - Ничего удивительного, - равнодушно заметил Володя, открывая коробочку с червями, - у них такая классная разведка, что они, наверно, запросто скажут, какого цвета у тебя купальник. Иринка вспыхнула: - Ну и какого же? Тебе ещё об этом не доложили? Володя понял, что брякнул лишнее, но решил не выказывать смущения: - Доложили - серо-буро-малиновый в горошек. Да? - Не угадал! - презрительно отрезала Иринка и строго приказала: - А ну-ка, отвернись! Я буду загорать, а то с твоей рыбалкой только время зря потратишь! Володя повиновался, а Тролль, пошуршав своим нарядным платьицем, сняла его. - Серо-буро... в крапинку... - обиженно бурчала она, потому что ещё зимой так радовалась новому купальнику, подаренному отцом, и сегодня очень захотела обновить его. Иринка взобралась на берег и, разбросив руки, прислонилась к катеру, подставляя тело солнечным лучам. Володя скосил глаза и увидел девочку, белое тело которой было словно рассечено двумя узкими пунцовыми полосками материала. Сердце Володи подскочило к самому горлу, а потом словно упало прямо на желудок, но он отвел глаза, устремив их на прыгающий почему-то поплавок и с неудовольствием подумал: "А худая-то, как вобла. И чего ей там закрывать..." Поплавок все прыгал и прыгал, и наконец до Володи дошло, что у него клюет. Подсек, хотя в этом уже не было необходимости, и выбросил на настил небольшую плотвицу. - Ого, видала! - показал он рыбу девочке и тем получил возможность ещё раз взглянуть на Тролля. - Молодец, - равнодушно сказала Иринка, - теперь пойдет дело. Но дело не пошло, хотя за полчаса Володя поймал ещё пару маленьких ершей, колючих и вертких. Потом мальчик потянулся за банкой с червями, спеша поменять наживку, но банка почему-то, словно живая, взмыла с настила и, пролетев метров семь, шлепнулась в воду. А на том месте, где она стояла, оказалась чья-то нога, обутая в грязную кроссовку. Володя резко обернулся - рядом с ним на настиле стояли двое парней, бывшие года на два его старше. Третий, помахивая обрезком резинового шланга, прохаживался по берегу, то и дело ударяя шлангом по бортам катеров. Тролль же, разведя руки и подняв голову, продолжала загорать, то ли не замечая, то ли не желая замечать незнакомцев. Володя, признаться, испугался. - Чего вам? - спросил он у подростка, стоявшего к нему поближе. Парень этот был не высок, но широк в плечах, обтянутых оранжевой футболкой с оттиснутым Рембо с автоматом наперевес. - Как чего? - удивился тот, сплюнув. - Ты на чьем месте рыбу ловишь? - На своем, - отвечал Володя. - Я её здесь всегда ловлю. Парень криво улыбнулся, повернулся к своему приятелю, который забрасывал в двигающийся, жующий рот семечки, быстро и ловко разгрызал их и тут же освобождал его от шелухи громким плевком. Глаза жующего были между тем грустными, безразличными к лакомству. - Киря, этот хмырь говорит, что он на своем месте ловит. - Звездани ему между глаз, чтоб не брехал, - как-то безразлично предложил любитель семечек. - Слыхал? - негромко спросил у Володи "Рембо". - Ты что, кровью своей умыться хочешь? Вот скинем сейчас с тебя штанцы да и отлупим ремешком, а девушка твоя пускай посмотрит. Это ж твоя девчонка? А? - Моя... - Ну вот. Так что давай так с тобой договоримся. - Рембо наклонился и поднял пакет с Володиным уловом. - Тут вот у тебя три кабздюшки на нашем месте поймано, и, чтоб ты, парень, впредь знал, где ловить, мы тебя, как рыбнадзор, оштрафовать должны. За рыбку каждую по целковому гони и поскорей мотай отсюда со своей девчонкой. А то мы и с ней разберемся. Ну, понял? Володя, глядя через плечо парня на две алые, яркие полосы, видел, что Тролль уже о чем-то догадалась и тревожно глядела на стоящих у воды парней. Если бы могла заглянуть эта девочка в эти минуты туда, где лихорадочно металась испуганная Володина мысль, то или испугалась бы не меньше, или даже запрезирала бы Володю. А он знал, что если сейчас отдаст парню деньги, которые, кстати, были у него, то навсегда потеряет надежду на уважение к самому себе. Деньги, конечно, можно было бы отдать и незаметно - Тролль бы не увидела, но не только в Иринке здесь было дело. Оставалось лишь одно драться, но дрался Володя нечасто, и драться не любил. Оставалось, однако, лишь одно. В нагрудном кармане его рубашки лежали три рубля, выданные мамой на карманные расходы на целую неделю. Пальцы, непослушные, дрожащие, в карман полезли, и парень с Рембо начал скалить зубы, торжествуя победу, но тут случилось то, чего он, видно, никак не ожидал. Приподнятый локоть Володиной руки вдруг резко отброшен был назад, потом выброшен вперед, как раз туда, где красовалась намалеванная физиономия Рембо. Грабитель крякнул, выпучил глаза и схватился за живот, перегибаясь пополам. Володя же, почти не глядя, потому что в глазах было темно от волнения, вызванного страхом, обидой, унижением, ударил парня кулаком в лицо, и тот, не удержавшись на помосте, с громким плеском рухнул в воду. Взвизгнула пронзительно Иринка, что-то тревожно прокричал обладатель резиновой трубы на берегу, а любитель семечек, швырнув под ноги остатки лакомства, двинул на Володю, страшно скорчив рожу, отчего стал похожим на рассерженного шимпанзе. Володя не успел закрыться, и из глаз словно брызнули снопики искр, потому что крутой, безжалостный кулак шимпанзе ударил его прямо в нос, из которого мигом полилась кровь, а кулак другой руки заехал в живот, но не в "солнышко", как этого желал хулиган, а пониже. Это и спасло Володю, который, забывая о боли, но не видя своего противника от ярости и страха, замолотил перед собой кулаками, отбиваясь от наседающего врага, а потом соскочил с помоста на берег, в три прыжка взбежал на него, поднял с земли обломок цементной плиты и, слизнув с губ натекшую из носа кровь, прокричал, угрожая обломком парню с резиновым шлангом: - Ну, давай, сволочь, подходи! Однако резиновая трубка вперед не двинулась, а, наоборот, подвинулась назад и замерла. Остановился и тот, кто находился на помосте и собирался было лезть на берег вслед за Володей. Хулиган, украшенный портретом Рембо, в это время уже выбирался на берег в пяти метрах от настила: то ли отнесло его течением, то ли он хотел держаться подальше от Володи. Вода ручьями стекала с его одежды, водоросли висели не только на штанах, но и на его плечах. - Ты что, пацан! - вопил он. - Ты что, псих, что ли?! Шуток не понимаешь?! Киря, Винт, берите его, берите! Чего лупетки-то раззявили?!! Но ни Киря, ни Винт не сдвинулись с места, зато Иринка, успевшая одеться, вдруг прокричала, пронзительно и громко: - Ми-ли-ци-я!! Ми-ли-ци-я!! Кто знает, камень ли Володи, не выпущенный им ещё из рук, крик ли Иринки, заставивший претендентов на место для рыбалки в испуге оглянуться, но во всяком случае все трое через несколько секунд уже быстро шли по направлению к забору с дверью. Они даже не обернулись, чтобы погрозить Володе расправиться с ним в следующий раз, но он, окровавленный, страшный, готовый на все, продолжал держать в руках тяжелый обломок. - Да брось ты камень! - с улыбкой сказала Тролль, когда хулиганы скрылись за забором. - На питекантропа похож. Володя с трудом разжал пальцы, и плита едва не угодила по пальцам его ноги. Тролль меж тем спустилась к воде и намочила свой платок. Прикосновение холодного платка вернуло Володю к жизни, он стал осознавать, что с ним произошло, вспомнил, что вел себя неплохо и, несмотря на разбитый нос, ему не за что себя винить. Тонкие, нежные пальчики Иринки касались лица Володи, и в его душе играл огромный, очень шумный, но замечательно прекрасно исполнявший какой-то марш военный духовой оркестр. - Дурачок, - нежно говорила Тролль, делая примочки, - ну зачем ты связался с ними? Испугался, признайся, испугался? - Почему же испугался? - насторожился Володя, хорошо знавший, что он на самом деле испугался. - Конечно, испугался. Ну, что они бы сделали тебе? Ведь ты ударил первый, я видела. Можно, я уверена, было бы и по-другому с ними поговорить. А ты его в живот ударил, в воде он бы мог захлебнуться. Что хорошего? Володя, не понимая слов Иринки, смотрел в её глаза, но потом резко отвел руку с платком и, заикаясь, заговорил: - Ты... ты, ты понимаешь, что ты мелешь?! Он же деньги, деньги у меня просил! Он ограбить меня хотел! Требовал, чтобы я за место рыболовное заплатил ему! Я здесь третий год рыбачу, и никто мне раньше такого не говорил! А знаешь, что они сделать со мной пообещали?! - Что же? - спокойно спросила Тролль, но Володя не решился рассказать Иринке о том, что парни обещали выпороть его на глазах девочки, а лишь прокричал: - Они бы и с тобой что-нибудь сделали! - И все-таки, - спокойно продолжала Тролль, - тебе не стоило начинать первому... - Ну и дура же ты! - презрительно сказал Володя, просто ненавидя в эту минуту Иринку, но не за глупые рассуждения (он был уверен в том, что Тролль несла чепуху), а за то, что она унизила в нем победителя. Постояли, помолчали. Володя понимал, что ни о какой рыбалке не может быть и речи - пропало настроение, - но предложить уйти с канала он не мог, боясь, что Тролль расценит его уход как бегство. - Володя, ты не злись, - примирительно сказала вдруг Иринка. - Давай у взрослых спросим, правильно ли поступил ты, ударив первым. - У кого?! - окрысился Володя. - У мамы или у папы?! Хорошие советчики! - Нет, у старика, - тихо ответила Иринка, и Володя, словно обожженный воспоминанием о таинственном старике, о его оружии, лишь молча спустился на настил, собрал удочки и, забывая забрать улов, поднялся на берег к Троллю. - Пошли, - хмуро кивнул он и поплелся к забору с никому не страшной надписью у входа. ГЛАВА 4 ЕЩЕ ОДИН ЛЮБИТЕЛЬ БАРАХЛА! Советоваться с кем-то на тему, правильно ли поступил он, начав бой первым, или же неправильно, Володе совсем и не хотелось. Лично он был уверен, что только так и следовало поступать. Да, знал Володя, что на самом деле струсил, услышав угрозы хулиганов и распознав их намерения, но ведь не побежал, не стал просить их, не вручил им требуемые деньги, а проучил как следует. Однако память о чувстве страха сильно свербила где-то в глубине его сознания, и уважать себя Володя никак не мог. Но он был уверен, что старик его поддержит, одобрит его удар, а поэтому в глазах Иринки он обрисуется героем. К тому же Володе очень хотелось снова взглянуть на оружие, хотелось увидеть Ивана Петровича и своим приходом смягчить, замять вчерашнее хамство. В своей квартире днем он был полным хозяином, поэтому смело снял рубашку, замаранную кровью, и застирал её. Немного повозился с разбитым носом, который распух изрядно и формой стал немного напоминать нос африканца, и вышел во двор. Тролль явилась скоро, и на ней уже не было прежнего платья - легкие голубые брюки и белая кофточка заменили его. "Эх, черт, красивая! - подумал Володя. - Только для кого же нарядилась? Для меня, может?" - Ну что, идем? - хмуро спросил Володя, и Иринка лишь кивнула. Когда Иван Петрович распахнул перед ними дверь, Володя заметил, что выражение его лица не было приветливым - напротив, он даже недоволен был, казалось, их приходом. - Мы не вовремя, наверно, - пробурчал Володя. - Помешали... Но недоброжелание покинуло лицо Ивана Петровича мгновенно, он радушно развел руками, заулыбался: - Как не вовремя! А ну-ка, живо заходите! Вам, дорогим моим, я рад всегда! "Снова врет!" - подумал Володя, но в прихожую они с Иринкой все-таки зашли, хотя мальчик уже жалел, что пришел сюда. В комнате, в которую провел их тут же Иван Петрович, за столом сидел, перебирая какие-то бумаги, молодой человек лет тридцати, и пышные, кудрявые волосы его короной обрамляли высокий, открытый лоб. Он поднял голову и приветливо уставился на детей. - Вот, Дмитрий Юрьевич! - радостно сказал Иван Петрович. - Прошу любить и жаловать юных любителей старины! Володя, по крайней мере, в оружие влюблен, а Ирина - в мои цветочки. Молодой человек быстро из-за стола поднялся, с какой-то необыкновенной радостью руку Володе протянул, назвался Димой, а Иринке даже полушутливо поклонился и заговорил приятным баритоном: - Любители старины, вы говорите? Так ведь кто из пацанов не любитель старины? У меня, милейший Иван Петрович, все карманы в детстве стариной забиты были: подшипники всякие, гильзы патронные, мембрана патефонная чего только не носил! Я через эту дрянь и пришел потом к истории настоящей, да... Иван Петрович Володе и Иринке жестом на диване сесть предложил, сам за столом уселся с Димой, ласково спросил: - Ну так чем же, дорогой Димитрий Юрьевич, я вам могу помочь? Только, прошу, погромче говорите. Дима понятливо закивал, заулыбался: - Можно сказать, только на вас и полагаюсь. Знаком я в Питере со многими оружиеведами и коллекционерами, эрмитажные сотрудники меня знают, сам Кирпичников мог бы меня рекомендовать, но в вопросе, которым я увлечен, они мне помощь оказать не смогли, к вам направили. - А что же за вопрос такой? - усмехнулся Иван Петрович. Дима сделал грустное лицо, такое грустное, что Володе показалось, что он сейчас заплачет. Но Дмитрий Юрьевич не заплакал, а сказал: - Пишу я диссертацию о наградном оружии России - тема интересная и важная сейчас, когда страна задумала вернуть свою историю. Но, увы, по вопросам некоторым, по мелочам, есть у меня пробелы. А вы, я слышал, в архивах немало посидели, проблему изучили досконально... Иван Петрович тихонечко покхекал, спросил с улыбкой: - Так вы хотите, чтобы я отдал вам материалы? Дима замахал руками так, словно на него напали осы, потом обиженно сказал: - Извините, не ожидал, что вы мысль такую странную допустите. Я чужим трудом богатеть не хочу. Просто проконсультировать по некоторым пунктам вас прошу. Я уж краем глаза приметил на коврике у вас две шпажки наградные. А палаш этот тоже в золотых ходит? Можно поближе посмотреть? - И, не дожидаясь разрешения, молодой оружиевед поднялся. Встал и Иван Петрович. Вдвоем подошли они к ковру, и Володя, который остался на диване, хотя ему ужасно хотелось тоже подойти к оружию, видел, что Дима, скрестив на груди руки и выпятив нижнюю губу, смотрел на сокровища Ивана Петровича равнодушно и чуть ли не с пренебрежением. - И когда же, думаете, был вручен сей палаш? - спросил Дима. - В конце восемнадцатого. Думаю, что при Павле Петровиче, - отвечал старик и тут же, словно извиняясь, добавил: - Это уникальная вещь. Наградных палашей, кроме этого, в России не было! Дима посмотрел на Ивана Петровича, который в соседстве с этим высоким, цветущим молодым мужчиной казался дряхлым, хилым и каким-то униженным. Посмотрел с чувством превосходства, если и не презрения: - Нет, вы серьезно думаете, что вашим палашом наградили впервые и больше золотых палашей не давали никому? - Уверен в этом непоколебимо и абсолютно! - торжественно заявил Иван Петрович и даже поднял вверх руку, словно клялся. - И даже, наверно, на костер из-за убеждения своего взошли бы! подзадоривал Дима старика, а Иван Петрович сказал азартно: - Да, взошел бы! С полной уверенностью, что огонь пощадил бы говорящего истину! - Не пощадил бы он вас, Иван Петрович! - насмешливо сказал Дима. - В пепел, в прах он превратил бы вас! Хотите доказательств? - Еще бы! - Ну так смотрите! И Дима нагнулся к своему нарядному "дипломату", стоявшему рядом со стулом. Щелкнули замочки, распахнулась крышка, и Володя, которого спор знатоков оружия привел в волнение и который был готов увидеть что-нибудь старинное, прекрасное, блестящее, вдруг с разочарованием увидел в руках у Димы обыкновенную дешевую и даже не очень чистую папку. Однако Дима эту папку вынул столь трепетно, так осторожно, будто извлекал из своего модного чемоданчика хрустальный ларец с драгоценными самоцветами. Иван Петрович между тем, как завороженный, смотрел на эту папку, словно в ней заключен был приговор ему как ученому. А Дима с очаровательной улыбкой не торопясь развязывал завязки, долго раскрывал свою дрянную папку, и Володя насторожился снова, видя, как взволнован старый оружейник. Наконец то, что молодой человек хотел достать, было извлечено из папки на свет Божий. Осторожно, боясь помять, двумя лишь пальцами Дима держал за уголок какой-то лист бумаги. Но следует сказать, что бумага эта с виду и впрямь была необыкновенной: толстая и желтая, с неровными, точно объеденными мышами краями, а написано было на ней что-то буквами витиеватыми, с кудрявыми росчерками, с каким-то неуклюжим изяществом. - Прошу вас, читайте! - торжествующе протянул Дима свой лист Ивану Петровичу, а тот, взъерошенный, взволнованный, поменял очки, постучал зачем-то по аппарату, лежавшему в кармане, сел у стола и принялся читать. Читал он долго, и Володю, точно магнитом, повлекло к старику. С одной стороны, он почему-то хотел, чтобы Дима, который понравился ему, проучил Ивана Петровича, казавшегося Володе неискренним и даже высокомерным, но, с другой стороны, если бы Димин документ как-нибудь "унизил" висевший на ковре палаш, то Володя непременно расстроился бы, потому что уже сильно любил этот тяжелый клинок с золотым эфесом. Даже Иринка, безучастная прежде к неинтересному ей разговору, подошла к столу. - Не-ве-ро-ят-но! Немыслимо! - с каким-то театральным, протяжным вздохом воскликнул Иван Петрович, стаскивая с лица очки. - Значит, я заблуждался?! - и снова торопливо нацепил их. - Володя, Ирина, вы только послушайте, что здесь написано, послушайте! - И старик торжественно, но дрожащим голосом прочел: - "Нынешнего тысяча семьсот семидесятого года июля двенадцатого дня по указу ея императорского величества генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациями генерал-директор, кавалергардского корпуса шеф, генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии конного полку подполковник и разных орденов кавалер граф Орлов приказал за отменную доблесть на службе ея императорского величества, за честность и ревность, ведущую к прославлению отечества, кавалергардского корпуса поручика Федора Вельгасова наградить золотым палашом". И подпись здесь имеется - "Граф Орлов". Н-да-а, сюрпризик... Молчание и тишина царили в комнате минуты две. Иван Петрович, огорошенный, смешно надвинув нижнюю губу на верхнюю, смущенно тер очки. Дима улыбался, но не насмешливо, а как-то грустно - ему, Володя думал, было жаль старика. Наконец молодой оружиевед сказал, как бы утешая Ивана Петровича: - Дело специалиста - строить свои выводы на проверенном документальном материале. Никто не станет возражать теперь, что золотое оружие впервые вручили раньше того года, когда славный Прозоровский получил в награду свою драгоценную шпагу. И уж во всяком случае не ваш палаш - первый золотой палаш, а палаш поручика Вельгасова. Вы уж извините... Иван Петрович встрепенулся, словно пробужденный ото сна: - Что вы, что вы! Я просто счастлив, что дожил до этого дня! Вы, Дмитрий Юрьевич, сделали открытие, и все мы стали ближе к истине, а поэтому я счастлив! Спасибо вам, спасибо! - Ну, пожалуйста, - немного смутился польщенный Дима, а старик спросил, снова всматриваясь в документ: - Но, скажите, откуда у вас такое сокровище? И Дима, улыбаясь, ответил так: - Иван Петрович, я же не спрашиваю, откуда у вас все это прекрасное оружие. - Молодой человек махнул рукой в сторону ковра. - Источник, впрочем, у нас один - коллекционеры. Указ, что у вас сейчас в руках, - это документ из личного архива Вельгасовых. Где сейчас Вельгасовы - потомки кавалергарда, где их архив - никто не знает. Уверен, что ни Вельгасовых, ни архива, развеянного, - Дима усмехнулся, - ветром революции, в нашей стране уже не отыскать. Может быть, в Париже где-нибудь и можно встретить человека по фамилии Вельгасов, вашего примерно возраста, - последнего потомка кавалергарда. Только никаких бумаг у него, я убежден, не будет. - Да-а-а, - как-то грустно, протяжно сказал Иван Петрович, то ли сожалея о судьбе славного рода, то ли все ещё переживая свое поражение. Но настроение хозяина квартиры переменилось скоро, старик заулыбался, бодро встал из-за стола, два раза зачем-то хлопнул в ладоши и сказал: - А теперь - на кухню! Чай пить давайте! Я ведь снова выходил сегодня в магазин, купил пирожных - свежайшие! Ирина, помоги-ка мне на стол накрыть! Иринка, счастливая оттого, что ей, изрядно заскучавшей, нашлось наконец задание по способностям и по силам, поспешила на кухню, а Володя остался с Димой с глазу на глаз. Этот симпатичный молодой человек с шапкой кудрявых волос был интересен Володе. В нем он видел то, чего ему так не хватало - какой-то удали, уверенности в себе, смелости. А как, должно быть, знал и понимал оружие этот молодой мужчина - не хуже старика, конечно! Кроме того, Володя ощущал в нем ещё и загадочность, даже тайну, но почему являлось это чувство, он бы ни за что не объяснил. - Ты что, приятель Ивана Петровича? - спросил Дима у Володи. - Так, знакомый... - нехотя ответил Володя. - Понятно. Да, повезло тебе - гордиться таким знакомством можно. Интересный, интересный дед! Умный, благородный, интеллигент от плеши до подошвы. - Дима тихо рассмеялся и подошел к ковру с оружием. - Но интересно, где же он все это раздобыл? Впрочем, - усмехнулся Дима, - Иван Петрович такую долгую жизнь прожил, в котле событий исторических варился, и в его квартире не может быть только линкора и то потому лишь, что он сюда не пролезет. Володя усмехнулся тоже: ему понравилась шутка Димы о линкоре. "А на самом деле, - подумал он, - где дед все это раздобыл? Вещам бы этим в музее быть..." А Дима все рассматривал оружие, легонько дотрагиваясь пальцами то до одного, то до другого предмета, и говорил как бы сам с собой: - Да, шпажки чудные! А темляки! Ну что за темляки прелестные - шелк не потускнел, так и переливается, блестит! Ну что за карусель-рулетка эта жизнь: хозяин давным-давно уж истлел в могиле, а тряпка вот живет! И мы умрем, а шелк на темляках по-прежнему сиять будет. А пистолетик! Великолепный экземплярчик! Даже кремень сохранился, ну надо же! А вот палаш. Ничего себе палаш, вещь стоящая. Напрасно, наверно, я обидел деда. А, впрочем, барахло. Ну какой он золотой палаш? Дима хотел было сказать ещё что-то столь же глубокомысленное, но прибежала из кухни Иринка и пригласила пить чай. Володя без удовольствия поплелся вслед за Димой, радостным, довольным. За чаем узнал Володя, что приехал Дима из Воронежа нарочно для того, чтобы для диссертации материал "нарыть", и немало уж "нарыл", но в заключение решил свести знакомство с авторитетным знатоком старинного оружия Тихонюком Иваном Петровичем. За столом был Дима весел, разговорчив, болтал без умолку, рассказывал истории, острил, шутил. Володя смотрел на молодого человека чуть ли не с восторгом - все нравилось в нем Володе! Он даже прощал Иринке её громкий смех, которым отвечала девочка на каждую шутку Димы. Иван Петрович, казалось, тоже был пленен молодым человеком. Старик даже посвежел как будто, ожил, шутить пытался, но у него, конечно, выходило не смешно, и скоро Иван Петрович только лишь смеялся над шутками молодого коллеги да просил Иринку подлить "милейшему Дмитрию Юрьевичу" чаю. Попили чаю, и Дима стал собираться, хотя старик настойчиво просил его остаться. - Нет, Иван Петрович, - очень серьезно возразил ему Дима, - мне ещё угол найти надо. Представьте, выставили меня сегодня из гостиницы - для делегации какой-то места освобождали. Пойду искать. - Зачем искать? - воскликнул Иван Петрович. - Забирайте свой чемодан и ко мне сейчас же! У меня здесь места вон сколько! Но Дима лишь головой своей кудрявой помотал: - Нет, Иван Петрович. Вас я стеснять не стану. Не могу себе позволить. - Что за ерунда! - с сердцем воскликнул дед. - Нет, не ерунда, - ещё более серьезно возразил его соратник по увлечению. - Я лучше завтра к вам приду, сфотографирую оружие, полистаю ваши записи внимательно. Вы не возражаете, Иван Петрович? В голосе Димы было столько просьбы, даже мольбы, что старик воскликнул снова: - Да что вы, ей-Богу! Какие разговоры! Я вам все материалы свои отдам, в музей к товарищам сведу - меня там принимают пока еще! Познакомлю, покажу... только... - И Иван Петрович замялся. - Что только? - улыбался Дима. - Только... оставьте вы мне, Дмитрий Юрьевич, ваш документик с указом о награждении Вельгасова. Вчитаться я в него хочу, вглядеться... Дима продолжал улыбаться широкой своей, как у именинника, улыбкой, но Володя видел, что дрогнуло его лицо и словно бы досада мелькнула в его глазах. - Да чего там вчитываться, Иван Петрович? Зачем вглядываться? - И забормотал уже совсем обиженно и огорченно: - Вы меня поймите, уникальный документ... Но старик таким настырным оказался - Володя даже в душе вспылил на деда: какого черта привязался к человеку? - Ну я прошу вас, только лишь до завтра... Дима огорчаться вдруг перестал, снова заулыбался очаровательной своей улыбкой, щелкнул замочками на чемоданчике, достал оттуда папку: - Иван Петрович, я, конечно, изрядный поросенок. И чего уперся? Берите и изучайте, сколько вам угодно, - протянул он папку старику. - Мы же с вами родственные души, почти что родственники. Как я мог вначале пожалеть такую дрянь - не понимаю! Старик был совсем растроган. Руку Диме тряс долго, приглашал немедля возвращаться и ночевать у него, Иринку послал на кухню за пирожным. Тролль поняла и уложила в салфетку два бисквита для воронежского оружиеведа. Дима с улыбкой принял гостинец и опустил в свой дипломат. Потом он протянул руку Иринке, затем Володе и зачем-то даже подмигнул, и Володя был этим как-то ошарашен - для чего он мигал? Дверь наконец за воронежцем закрылась, и вздохнул Иван Петрович, да так печально, тяжело: - Да, жаль с людьми прекрасными расставаться! Какой чудесный Димитрий Юрьич человек! Ну просто душка! А, ребята? - На самом деле, - охотно подтвердил Володя, - хороший человек. ГЛАВА 5 А ДОКУМЕНТИК-ТО ФАЛЬШИВЫЙ! Не переставая нахваливать душевные качества Диминой натуры и сокрушаться о скором уходе воронежца, Иван Петрович с Володей и Иринкой прошел в комнату, сел за круглый стол и их подле себя усадил. В больших его руках была папка с документом. Он вынул указ благоговейно, точно так, как прикоснулся бы глубоко верующий человек к святым мощам, положил его перед собой. - Ну вы посмотрите, вы только посмотрите, дорогие, каким слогом-то написано! - Иван Петрович жестом подозвал поближе Володю и Иринку. - А почерк-то какой! Каждая буковка дыбится, словно одна перед другой красотой своей гордится! - Это графа Орлова почерк? - спросила Иринка, с искренним интересом вглядываясь в строчки документа. - Нет, что ты! Это канцелярист писал, но красиво же писал, шельма! А граф Орлов здесь только руку приложил. Да, важный документ! Золотым палашом наградить - это вам не хухры-мухры. А ну-ка, Иринка, принеси мне лупу - вон там, на шифоньере. - Где-где? - не поняла Ирина. - Ну на серванте, извини. Девочка сбегала за лупой, и Иван Петрович, подняв на лоб очки, стал вертеть старинный лист бумаги на все лады, то поднося увеличительное стекло к самим строчкам, то отстраняя руку с лупой на приличное расстояние от документа. Володя с замиранием сердца следил за действиями старика. Казалось, Иван Петрович хотел выудить из документа какое-то другое, совсем иное по содержанию сообщение, чтобы вернуть своему палашу право именоваться первым золотым. И на самом деле - лицо старика менялось. Володя видел, что чем дольше смотрел на документ Иван Петрович, тем длиннее и бледнее становилось его изрытое морщинами лицо. Губы дрожали, будто шепча то ли заклинание, то ли проклятия. Наконец Иван Петрович буквально отбросил лупу и в изнеможении откинулся на спинку стула. - Не-ве-ро-ят-но! - простонал он. - Это же фальшивка! - Как фальшивка?! - воскликнул Володя, не сумев скрыть изумления, а Иринка ойкнула. - Прискорбно, однако это факт, дорогие мои. И доказательства этого факта неопровержимы. Да, да, их слишком много, чтобы иметь хоть слабую надежду на то, что документ подлинный. Придвиньтесь-ка ко мне поближе и взгляните. Володя вгляделся в четкие, ровные строки документа, написанного буквами, лишь отдаленно напоминавшими привычные знаки русского алфавита. И, как бы отвечая на его вопрос, Иван Петрович стал объяснять: - Написано скорописью середины восемнадцатого века, и начерт букв воспроизведен очень похоже. Но вот что не понравилось мне с самого начала: цвет чернил. Здесь он почти черный, очень смахивает на тушь. Вроде бы и ничего тут страшного - встречались мне бумажки того времени, написанные черным, но как исключение обыкновенно. В то время писали орешковыми чернилами, цвет которых был коричневый. - Неужели только цвет чернил и говорит, что документ поддельный? недоверчиво спросила Иринка. - Не только, ещё есть доказательства. Представьте, что в руке у вас не обычная шариковая ручка, не перьевая авторучка и не вставочка с пером, а настоящее гусиное перо. Его кончик остро очинен и расщеплен. Внутри перо пустое, вы набираете чернила в его полость и начинаете писать. Перо непривычно скребет своим острым кончиком бумагу, скрипит - это характерный звук пера, - скребет, но никогда не рвет, не деформирует бумагу, как это случается частенько при письме стальными перьями. Теперь смотрите - пришла пора сделать вам плавный нажим на хвостике, к примеру, этой буквы. Пожалуйста! Нет ничего проще! Чуть надавили на перо, и из-под него выплыла жирная линия - абсолютно никаких усилий, потому что перо гусиное мягкое, послушное. - Да я вам авторучкой перьевой нажим любой изображу, - заметил недоверчиво Володя. - Изобразить-то изобразишь, да непременно на бумаге след оставишь. Слишком жестко пишет перо стальное. Надавил - вот и получилась вмятина. С обратной стороны листа её и можно разглядеть. - И на фальшивке этой тоже вмятины заметны? - спросила Тролль. - А как же! - скорей не с радостью, а с огорчением подтвердил Иван Петрович. - В лупу они заметны хорошо, даже толстая бумага не сумела скрыть чей-то... нехороший замысел. Странно, что тот, кому понадобилось фабриковать подделку, не уяснил, что время красивых, плавных росчерков и завитков исчезло вместе с шапокляками и гусиными перьями! За столом воцарилась неприятная, тревожная тишина, и каждый из сидящих понимал, какой вопрос должен был разорвать эту тишину. Спросить решилась Тролль: - Иван Петрович, выходит, Дмитрий Юрьевич вас обмануть хотел? - Упаси Господи так думать! - с неподдельным испугом громко сказал старик. - Я глубоко уверен в том, что Дмитрий Юрьич сам был обманут. Жуликов у нас в стране полно, вот кто-нибудь и подсунул ему фальшивку, зная об увлечениях его. Но как же специалист, историк не смог подложную бумажку отличить, не понимаю. Ай-ай, стыдно как! Быть может, и деньги немалые за эту дрянь отдал. Снова замолчали, а потом настало время задавать вопросы Володе. - А скажите, - волнуясь, начал он, - вы Диму этого встречали раньше? Иван Петрович беспомощно улыбнулся, и Володя подумал, что улыбка эта явилась из-за запоздалого прозрения в отношении воронежца. - Володя, я понимаю, что ты имел в виду. Скажу честно, с Дмитрием Юрьевичем я прежде знаком не был. За час до вашего прихода раздался вдруг звонок, приятный мужской голос назвал имя и фамилию, потом ещё несколько фамилий, мне знакомых, фамилий людей авторитетных, уважаемых. Эти люди, как я полагаю, могут засвидетельствовать... - Вы могли бы позвонить... хотя бы одному из тех людей? - мрачным тоном спросил Володя, но Иван Петрович вдруг неожиданно вспылил, почти что прокричав: - Молодой человек, а что это вы позволяете себе?! Такой молоденький, а уж недоверие к людям в высшей степени развито! Завтра придет ко мне Димитрий Юрьевич, и я вынужден буду огорчить его, доказав подложность документа. Представляю, как он будет расстроен! А ты ещё хочешь, чтобы я звонил и как последний... последний шпион выспрашивал у почтенных людей, знают ли они историка из Воронежа! - Простите, я не подумал... - тихо сказал Володя, которому на самом деле стало очень стыдно за свою подозрительность, а Иринка, желая, видно, отвлечь Ивана Петровича от неприятной темы, весело сказала: - Но ведь фальшивка эта вам помогла, Иван Петрович! - Каким же образом? - был изумлен старик. - Ну как же - ведь палаш, что здесь висит, снова первым стал. Вы были правы, говоря, что этот экземпляр - единственный в своем роде! Напоминание об уникальности палаша произвело на Ивана Петровича впечатление благотворное и ободряющее. Он радостно закивал, заулыбался, и Володе стало неприятно смотреть, как радуется этот взрослый, старый человек возможности снова стать обладателем уникального антиквариата. - Да, - взволнованно заявил старик, - правда за мной осталась! Молодости ещё учиться многому надо, учиться и искать! - И Володя даже готов был услышать продолжение: "...найти и не сдаваться!" - но Иван Петрович больше ничего не сказал. - Ладно, мы пойдем... - поднялся Володя со стула. Встала и Ирина. Иван Петрович их не удерживал. Он казался совершенно разбитым - как видно, встреча с воронежцем, обнаружение фальшивки сильно взволновали его. Старик покачивался даже. В прихожей с жалкой улыбкой беспомощного, одинокого человека показал он на большой моток телевизионного кабеля в синей оплетке, сказал: - Вот, посмотрите на старого осла. Всю жизнь прожил без телевизора, а теперь купил дешевенький. За политикой следить хочу, да и повеселее будет. Мастер сегодня двадцать два метра принес. Я спрашиваю, куда так много? Ведь мне до крыши рукой дотянуться можно. А он с сожалением на меня взглянул и заверил: "Дед, так надо". Ну, надо так надо. Завтра антенну проводить придет. Но и вы ко мне зайдите. Не обижайтесь на старика. Я уж галиматью порой несу, сам знаю... - Иван Петрович, - сурово сказал Володя, - а если Дима к вам заявится, ну, с чемоданом из гостиницы, вы примете его? - Обязательно приму! Всенепременно! - как-то восторженно заявил Иван Петрович, и Володя больше ничего не спрашивал, а просто вышел на площадку лестницы, предоставляя Иринке право прощаться с дедом, как ей заблагорассудится. У акаций, в сквере, они сели на скамейку, и Володя, не глядя на девочку, долго сопел, показывая этим, что он над чем-то серьезно размышляет. - Слушай, - развязно обратился он к Иринке минуты три спустя, говорят у женщин нюх на всяких негодяев. Тебя хоть и трудно женщиной назвать, но ты скажи, тебе воронежец подозрительным не показался? Иринка пожала плечиками: - Да нет, напротив - отличный парень, приятный даже очень. А у тебя что, фальшивка эта из головы не может выйти? Да? Напрасно ты, Володя. Дима даже простоватым мне показался. Таких, наверное, на удочку и ловят. Он же фанатик, видно, как и Иван Петрович. Вот и купил подделку. И ты не будь занудой. Подозрительный ты слишком. В общем, ты снова струсил, кажется. Опасность увидел там, где её и нет. Тебе, Володька, надо учиться быть добрее к людям. Володя хмыкнул: - Ладно, скушаю, пожалуй, твой совет! Только если этот воронежец вдруг деда обкрадет или убьет даже, чтобы оружие его забрать, то вспомни, вспомни мою недоброту! Знаешь, сколько за один золотой палаш он может выручить? Не знаешь?! Да ему миллион какой-нибудь бизнесмен выложит, тот, которому деньги некуда девать! А если за границу переправит?! Ради такого барыша можно и документик фальшивый нарисовать, и фамилии почтенных, как старик сказал, людей узнать, и полюбезничать тоже можно часик! Тролль, похоже, была немного смущена, но возразила быстро: - Но зачем же Дима оставил документ, если Иван Петрович так и сказал хочу в него вглядеться? Не знал он о его поддельности! - Нет, знал! - решительно возразил Володя. - Я видел, как не хотелось Диме отдавать бумажку! - Но он все-таки отдал! - Отдал, потому что боялся обидеть деда, насторожить. Дай, думал, отдам, авось старый дурак не разберет - полуслепой уже, наверно! А когда ты с дедом ушла на кухню чай готовить, он сразу подошел к ковру с оружием. Я за ним внимательно следил. Дима языком стал чушь всякую пороть о том, как шелк на темляках играет и даже после смерти нашей не потускнеет, говорит о шпаге, о пистолете, а сам все смотрит на палаш, просто жрет его глазами, а потом эфеса золотого даже пальцами коснулся - золото пощупать захотел! Он ведь золотой, золотой, ты понимаешь?! - пытался Володя убедить Иринку в том, что раз уж золото - так непременно возле него только вор вертеться должен. Да, Володя на самом деле был очень взволнован. Ему сильно не нравился Иван Петрович. Дима же, напротив, привлек сразу своей удалью и силой, и возможность того, что этот молодой мужчина пришел к старику, чтобы украсть палаш, ещё больше тянула к нему Володю. Пугающе жутковатая атмосфера готовящегося преступления также манила к себе Володю, и Дима казался теперь ещё более привлекательным, ужасно смелым суперменом. Но Володе нравилась Иринка, и он боялся, что девочке тоже может нравиться Дима, и, чтобы отпугнуть подругу от него, нужно было сделать Диму вором. Нет, не сделать в том, что Дима жулик, Володя не сомневался, - а раскрыть его. - Ну и что ты предлагаешь? - тихо спросила Тролль, и по голосу её Володя угадал, что девочка встревожена. - А ничего не предлагаю, - с зевком, равнодушно сказал Володя. - Если Дима и задумал палаш украсть, то мы ему уже помешали это сделать. Он думал, что старик один-одинешенек, как пень на поляне, а тут мы пришли, свидетели. Я хоть и уверен, что он вор, но для старика совершенно неопасный. Ну, придет он завтра, старик ему расскажет, что фальшивку разгадал, и Диме ничего другого не останется, как попросту откланяться. К тому же мы свидетели... - Слушай, - посмотрела на Володю Тролль с широко раскрытыми от страха глазами, - а что если Дима нас с тобой... убьет, чтобы мы свидетелями не были? - И Иринка даже прикрыла ладошкой свой раскрытый от испуга ротик. Володя, признаться, на такой поворот дел не рассчитывал. Он попытался было равнодушно улыбнуться, но улыбка получилась довольно кривая, глупая и очень жалкая. Он с минуту думал, что ответить. - Да... ну-у-у... это ты, загнула... Убить... Зачем же ему убивать-то нас? Станет он ради палаша какого-то нас убивать... - Но такое рассуждение ни Иринку, ни самого Володю не успокоило. Мальчик понимал, что если золотой палаш на самом деле уникален да ещё имеет сделанный из чистого золота эфес, то цена его такая, ради которой свидетелей можно тихонечко убрать. Страх за себя, цепкий, леденящий, прополз в Володино сердце неслышной змеей и свернулся в нем, не спеша уходить. - Ты что, думаешь, я так просто дам себя убить? - кривя губы, чтобы сдержать их дрожание, произнес наконец Володя. - Думаешь, я защитить себя не смогу? Напрасно думаешь! - Нет, я так не думаю, Володя, - печальной улыбкой попыталась Тролль успокоить друга. - Но все равно страшно как-то стало. Давай в милицию заявим, а? - Да на кого нам заявлять? - с раздражением спросил Володя. - Для милиции улики, доказательства нужны! - и замолчал, хотя ему очень хотелось рассказать обо всем кому-нибудь из взрослых. - Ладно, давай-ка по домам пойдем, поздно уже. - Ты что, боишься, что нас может подкараулить Дима? - глупо, не подумав, спросила Тролль. - Нет!! - крикнул Володя. - Ничего я не боюсь! Что ты ко мне пристала - боюсь, боюсь! Это ты первая панику подняла, сказала, что свидетелей убирают! Вот ты и бойся, а я не боюсь! Я просто спать хочу! И Володя кинулся было сквозь куст акации к своей парадной, но Иринка вцепилась в его руку, зашептала: - Ну зачем, зачем ты так? Я же не хотела тебя обидеть! Ты смелый, очень смелый, а я - трусиха! Ты звал меня в кино назавтра, так мы пойдем? - Пойдем, - буркнул Володя и вырвал свой рукав из рук Иринки, хотя ему совсем не хотелось этого. А дома, в своей комнате, забравшись под одеяло, он долго не спал, припоминал каждую деталь сегодняшнего дня, такого тяжелого, потребовавшего от него так много сил. На канале поступил он совершенно правильно, сумев защитить себя, но смелым он все-таки себя назвать по-прежнему ещё не мог. Володя знал, что страх приходил к нему сегодня несколько раз, строил насмешливые рожи, показывал язык, гримасничал. Он уже не сильно верил в то, что Дима, чье лицо казалось таким симпатичным и открытым, мог замышлять преступление. Хуже было то, что он, Володя, снова испугался. "Может, с папкой поговорить. Он мужик сильный, смелый, он подскажет, посоветует, успокоит во всяком случае. Подкараулим Диму, когда он к старику пойдет, проверим документы, выясним, кто он такой. Если подозрительным окажется отведем в милицию". Но Володя тут же гнал эту идею прочь, потому что догадывался: в нем копошился все тот же страх, делавший его подозрительным, и ничего на самом деле нет, Дима - прекрасный, добродушный малый, простак, проведенный каким-то жуликом. Успокоенный самим собой, Володя уснул, и Тролль в белой блузке и голубых брючках сошла откуда-то с неба, протянула ему блюдечко с бисквитом, но вдруг явился Дима, вежливо, двумя пальцами взял бисквит и засунул его в свой рот, а потом вытер пальцы о рукав Володиной футболки, поклонился и ушел, держа под мышкой задрипанную картонную папку. ГЛАВА 6 ВАШ ВЫСТРЕЛ, СУДАРЬ! Скоро полдень, и ко входу в кинотеатр "Балтика" не подступиться. Разноцветные, говорливые стайки мальчишек и девчонок, ещё не выехавших на дачи, в лагеря, снуют перед застекленным входом, сливаются одна с другой, мгновенно рассыпаются на части - пестрые майки, бобочки и куртки, перемешиваются снова в беспорядочное разноцветье, смеются, сердятся, горланят. Уже многие запаслись билетом, но пока не хотят обменять возможность постоять на солнце на полутемное фойе пусть даже с игровыми автоматами. - Мне кажется, что будет скучно, - заявила Тролль, подойдя к Володе, стоявшему с билетами возле афиши. - Про Айвенго? - Да, про Айвенго, - ощетинился Володя, потому что страшно любил давно прочитанный и трижды перечитанный роман. Пренебрежительный тон Иринки задел Володю, будто он и был рыцарем без страха и упрека. - А тебе что, рабыню Изауру нужно? - Ну почему же Изауру, - поджала губы Иринка. - Можно было бы сходить на Рембо. Там такой мужчина! - Да твой Рембо в подметки Айвенго не годится! - отрезал Володя ядовито. - Гопник американский! Впрочем, можешь идти на Рембо, а я пойду на этот фильм. Иринка нахмурилась, но все-таки сдалась: - Ну хорошо, хорошо, только не будь таким занудой. В подметки не годится! Ладно, пошли! В кинозале стоял обыкновенный для киноутренников гвалт, когда малышня хорошо понимает, что все здесь отдано им во временное пользование и можно резвиться и беситься до самозабвения. Володя солидно провел Иринку к местам, указанным в билете. Вокруг орали, прыгали, дергали друг друга за рукава мальчишки, предвкушая интересное зрелище. Володе приходилось нагибаться, отклоняться в сторону, чтобы избежать нечаянной оплеухи, он уже собирался поддать одному, не в меру разыгравшемуся шалуну, как вдруг среди шума и визга ребятни он отчетливо ощутил чей-то пристальный взгляд на своем затылке. Володя резко повернулся, внимательно осмотрел ряды зрителей, но, не увидев того, кто мог так пристально на него глядеть, успокоился и забыл о неприятном ощущении. А тут и свет погас. По всему было видно, что фильм нравился. Не только каждый трюк, ловкий выпад, но и удачная реплика принимались в зале возгласами одобрения, где надо хохотом, а иногда и топотом ног. А когда славный лесной разбойник Робин Гуд вывел на бой свою разношерстную гвардию, один мальчик даже засвистел, правда, его быстро утихомирили подзатыльником. Вообще было весело, но Володя не радовался. Он видел, что Тролль скучала. Девочка то вздыхала нетерпеливо, то вертела головой, то снимала свои большие очки и потирала стекла кончиком пояска от платья. А Володя снова чувствовал какую-то тяжесть у себя за спиной. Казалось, кто-то оперся на его плечи сильными, тяжелыми руками. Володя слышал, что сзади сидят одни мальчишки, гогочущие, улюлюкающие, но боялся обернуться и проверить, не желая встретиться глазами с тем человеком, который так тревожил его своим взглядом. Под общий гам и овацию замелькала на экране надпись, сообщающая о том, что фильм окончен. Клокочущая толпа вынесла Володю и Иринку на улицу, залитую потоком солнечного света. - Да, ничего сработан фильм, - не глядя на Тролля, заговорил Володя, спеша опередить появление отрицательного мнения о фильме со стороны Иринки. - Только почему же лошади без попон? Обязательно длинные попоны быть должны, - веско заметил Володя. - Попоны! - ехидно заметила Иринка. - Ерунда какая! А в общем-то мне фильм понравился, только зачем же они так дрались страшно топорами, на мосту... - Реджинальд Фрон де Беф и Ричард Львиное Сердце? - Ну да, они. Мне очень страшно и противно было, когда один другого топором по спине ударил. Я в этом месте глаза закрыла. Ну зачем они эти гадости показывают? Володе было приятно, что фильм произвел-таки на Тролля впечатление и что девочка боялась. Он почувствовал себя увереннее, но сказал почти что грубо, не желая утешить Иринку: - Да для вас и показывают! Я в одной книге читал, что женщины очень любят смотреть на единоборство мужчин. В древнем Риме, например, гладиаторские бои ходили смотреть почти одни лишь женщины да ещё и кричали там, тыча пальцем вниз: "Убей его! Убей!" Вдруг чей-то беззаботный смех раздался за спиной Володи. До жути знакомый смех. Володя резко обернулся - Дима, сверкая жемчугом своих больших, оскаленных в улыбке зубов, стоял и с удовольствием смотрел прямо ему в глаза. И Володя тут же вспомнил то странное чувство, что преследовало его в кинотеатре. "Неужели выследил? - со страхом подумал он. - А зачем? Неужели убивать собрался?" - Ну что вы смотрите на меня, как на привидение? - с радостной обидой воскликнул Дима. - Не узнали, что ли? Володя тяжело сглотнул слюну: - Н-н-ет, у-у-знали. Вы - Дима... - Ну, верно! - поддержал воронежец. - Дима! Но только не "вы", а "ты". Договорились? А это ты, Володька, здорово о женщинах сказал, ну, что они мужские виды спорта любят. Я когда-то боксом занимался, даже "мастера" имею, так вот на соревнования, я знаю, столько приходило девушек и дам, что занимали все лучшие места! И все кричали: "А ну-ка, врежь ему! А ну-ка, вмажь!" - И Дима расхохотался, очень ценя, должно быть, юмор своего рассказа. И Тролль хихикнула, но как-то нервно, скорей из вежливости. "Так, значит, вот кто следил за мной в кинотеатре! - лихорадочно металась Володина мысль. - Случайно в кино пришел и меня заметил или нарочно шел за мной?! В темноте, наверно, со мной расправиться хотел! Пырнул бы ножом на сеансе - кто бы там мой крик услышал, когда вокруг гвалт такой стоит! А потом бы и Иринку..." И Володе страшно захотелось в туалет. - А вы, Дима, тоже были на "Айвенго"? - словно поневоле задвигались Володины губы, произнося фразу, которой он спешил развеять свои страхи. - Во-первых, не "вы", а "ты", - поправил Дима, - а во-вторых, чего я забыл на твоем "Айвенго"? Это же для малолеток фильм, для сопляков. Я из метро сейчас иду. Володю совсем не успокоил такой ответ - он понял, что Дима врет: если уж следил, то какого черта признаваться? Ему ещё очень хотелось спросить у Димы, куда же он сейчас направляется, но воронежец, словно стремясь окончательно убедить Володю в том, что на детском утреннике он никак не мог оказаться, говорил: - Ты знаешь, я кино вообще люблю, но совсем другого качества. Тут вот рядом видеотека есть, я мимо проходил - так даже у афиши задержался: "Робот-убийца", американский боевик. Не видел? - Нет, не видел. - И ты, Иришка, этот фильм не видела? - с очаровательной улыбкой обратился Дима к Троллю, и девочка, заметил Володя, только мотнула в стороны кудряшками и смущенно улыбнулась. - Ну так давайте сходим! - воскликнул Дима и даже потрепал Володю по плечу. - Удовольствие получите большое! Это же в двух шагах всего! - И вдруг нагнулся к Володиному уху: - Слушай, старик, может, у тебя денег нет? Так не волнуйся! У Володи в душе что-то не просто ныло, но жалобно скулило от волнения. "Как настойчиво зовет! - в страшном смятении думал он. - Зачем ему это?! Зачем?! Если не соглашусь, ещё больше подозрение вызову... а Тролль не понимает ничего, лыбится, как дура последняя. Соглашаться надо!" И скорей не доводы рассудка заставили Володю согласиться, но перспектива укоров совести за свой, возможно, совершенно излишний страх. - Ну что ж, пойдемте! - твердо, будто и не сомневался ни чуть-чуть, сказал Володя. - "Робот-убийца" - это, пожалуй, забавно будет. Тролль, идешь? - Иду, - промолвила Иринка, и Дима, чье лицо расплылось в довольной улыбке, хлопнув и Володю, и Иринку по спинам совершенно по-приятельски, сказал: "Вот это по-нашенски!" - поднял свой чемодан, и они зашагали туда, куда направился воронежец. Дорогой сомнения не оставляли Володю, но соблазн увидеть настоящий американский фильм его ужасно волновал. Раза три всего ходил он в видеотеку, да и то на "Тома и Джерри", и теперь ожидание чего-то острого жутко будоражило его. Нервы Володины, как натянутые струны, наигрывали какой-то лихой мотив. Все в нем ожидало близкой развязки или, напротив, начала истории, которую ему хотелось бы наблюдать со стороны, а не участвовать в ней. - А вот и наш салон! - показал Дима на спуск в какой-то подвал. Чтобы добраться до этого подвала, пришлось пройти через два двора, где ни Володя, ни Иринка ни разу не были. Володя в нерешительности остановился. - Ну, ну, спускайтесь посмелее! - предложил Дима и даже тихонько подтолкнул вперед Володю, но вдруг неожиданно закапризничала Тролль: - А что это за видеосалон? Подвал какой-то! Вы, Дима, откуда о нем знаете? Вы же только недавно из Воронежа! Но Дима не смутился, а только улыбнулся в ответ на подозрительность Иринки: - Не бойтесь! Это шикарный видеосалон! А знаю я о нем потому, что только что отсюда, - я же ночь на вокзале просидел, вот и слоняюсь по городу с самого утра. Ну, успокоил я вас? - И сказал он это так просто, так откровенно, что у Володи почти развеялись все подозрения, а Иринка одарила Диму сочувственно-восхищенным взглядом. Они спустились к дверям подвала, а Дима все вздыхал и сетовал на то, что в Воронеже таких шикарных видеосалонов и в заводе нет. "Шик" заведения Володя распознал сразу - вошли они в тесный, грязный коридорчик. В одном углу стояла урна, пол возле которой был усеян окурками. В другом углу за столиком сидел, должно быть, сам хозяин видеосалона. К губе его прилипла сигарета. Рожа показалась Володе такой противной, что он сразу же представил, что окурки, лежащие у урны, бросал этот человек, не поднимаясь из-за стола. - Нам три билетика на "Робота"! - весело сказал Дима, бросая деньги на стол хозяину. - Им нельзя, - лениво сказал хозяин. - Написано же - для взрослых... Но Диму не устрашило это замечание, он вынул из кармана ещё несколько бумажек и, протягивая их хозяину, наклонился к его уху и что-то прошептал. - Проходите, - буркнул арендатор подвала, разжиревший на видеопрокате заморских фильмов, и Володя с Иринкой прошли в "фойе", где было так же грязно, как и в вестибюле. Чтобы скрыть, наверное, облупленные стены, всюду, где только можно, были развешаны рекламные плакаты с машинами иностранных марок, за которыми стыдливо прятались лохматые девицы. - Да, шикарно! - восторгался Дима. - Европейский город Петербург, не то что задрипанный Воронеж! - и тут же словно извинялся: - Нет, вы не думайте, я ведь как историк родную старину люблю, но ведь не одними же воспоминаниями жив человек! Прошлое - прошлым, но ведь надо и в ногу со временем шагать. А Питер - Европа! Настоящая Европа! Володя не понимал, что вызывало такой восторг у Димы. Все было так запущено, так бедно, грязно, что хотелось поскорей бежать отсюда. К тому же Володе очень нужно было в туалет, но пойти искать уборную он стеснялся. И ощущение тревоги, ненависти к себе за слабость, позволившую увести себя в этот притон, мучило Володю. - Постойте, я сейчас... - сказал он наконец, не выдержав, и повернулся, чтобы пойти в вестибюль, где, ему казалось, мог находиться туалет. Но Дима резко его остановил: - Куда?! - Мне нужно, - упрямо сказал Володя, краснея. - А-а-а! - совершенно по-дурацки заулыбался Дима - понимаю, дескать, но молчу, молчу. - Беги, беги, старик! Да поскорее возвращайся - фильм сейчас начнется! Володя не сразу разыскал уборную. В ней было очень грязно и так дурно пахло, что кружилась голова, но Володе не хотелось выходить оттуда. Он попросту боялся Димы. Но когда Володя все же вышел, то у дверей нос к носу столкнулся с Димой. - Что вы караулите меня? - спросил он дрогнувшим голосом. - Во-первых, не "вы", а "ты", - мило улыбнулся Дима. - А во-вторых, никто тебя не караулит. Мне просто тоже сюда нужно. И Володе стало стыдно. В крошечном зале - всего на двадцать мест - они уселись поближе к телевизору. Кроме Димы, Володи и Иринки, "Робота-убийцу" захотели посмотреть ещё два парня. Семечки на их зубах трещали автоматными очередями, безостановочно и громко, а шелуха, как стреляные гильзы, летела на пол. - Давайте-ка подальше от этих типов сядем, - с неудовольствием предложил Дима, - а ещё питерцы! Ну, идем, вон туда в уголок. "Там он и разделается с нами", - уныло подумал Володя, но воронежцу не отказал, и они перекочевали в самый угол "салона". Володя сел посередине: справа - Тролль, замершая в ожидании интересного зрелища, слева - Дима, поставивший между ног свой чемодан. "И чего он с ним таскается? - подумал Володя. - А может, он на самом деле из Воронежа, тогда зачем же я волнуюсь? Все оттого, что я трус!" И негодование на самого себя обожгло Володю. Фильм начался, и действие, лихое, интересное до жути, до мурашек, словно засосало в себя Володю. Да, умеют американцы человека напугать! Один профессор, злой на своего ассистента за что-то, изготовил робота и вложил в него программу поиска обидчика. Но робот оказался с каким-то техническим изъяном и стал принимать за нехорошего ассистента многих хороших людей и расправлялся с ними - что делать, и у американцев случаются промашки! Ассистент же, пока его выслеживал робот, встречался с молодой женой профессора, пил его вино и ел котлеты из его холодильника. Поэтому, кроме жутких убийств, показывали ещё и поцелуи, и объятия, и Володя косился на Иринку, потому что ему было неловко сидеть в эти моменты рядом с девочкой, которая сильно нравилась ему. Но Тролль - ничего. Смотрела себе на экран хоть бы хны и даже не улыбалась. И ещё Володя все время чувствовал острый Димин локоть, упершийся в его руку, как будто проверявший, на месте ли Володя? Он теперь лишь изредка вспоминал о Диме, увлеченный фильмом, и уж совсем не думал о том, что его могут убить в этом темном, грязном зале. - Ты Ивана Петровича давно знаешь? - очень тихо вдруг прошептал Дима Володе на ухо, и случилось это так неожиданно, что Володя сильно вздрогнул. "Зачем спросил? Что ответить?" - лихорадочно подумал мальчик. - Нет, два дня назад познакомились, - так же тихо отвечал Володя, наклоняя голову к Диминой голове. - Оружие его тебе нравится? - спросил Дима. - Очень нравится, - сказал Володя, не отрывая глаз от экрана телевизора, на котором кровожадный, но глупый робот разрывал на куски пятого человека. - А хотел бы тот седельный пистолет своим сделать? - ещё тише спросил Дима. - Как это? - спросил Володя, и нога его стала мелко-мелко трястись, и, чтобы остановить эту дрожь, Володя положил на коленку свою ладонь и крепко стиснул её. Но Дима вместо ответа снова спросил: - Ты ведь, я заметил, деда не очень любишь? Правда? - Не очень, - послушно согласился Володя, поняв, куда клонит воронежец, а Дима продолжал шептать: - Слушай, я в гостиницу попасть не смог - вытурили меня оттуда. Сейчас к Ивану Петровичу иду... - Дима остановился, словно давая возможность Володе хорошенько осознать смысл, важное значение его слов, а в это время на экране хитроумный ассистент профессора окончательно разобрался в схеме робота и настроил его против создателя механического убийцы. Ассистент, покуривая сигару, в халате профессора сидел на диване с его женой, а робот... - Дим, а документик-то ваш фальшивым оказался, - тихо сказал Володя, не давая возможности воронежцу рассказать, зачем он идет к Ивану Петровичу. Но сказал Володя это так тихо, что Дима, как видно, не расслышал слов. Да и зачем вдруг брякнул о документе Володя! Зачем! Он бы и сам не смог объяснить. Наверное, в нем снова заговорила смелость, как и тогда, на канале, когда он один не побоялся трех хулиганов. - Чего, чего? - прошипел воронежец Володе прямо в ухо, и шепот этот был страшным, хриплым. Но Володя не успел повторить свои слова. Иринка, смотревшая на все проделки робота и молодого ассистента так спокойно, вдруг вскочила со стула резко и решительно пошла к выходу. - Что? Что? Куда? - закудахтал Дима удивленно и растерянно, схватил свой чемодан и ринулся за Троллем. Вскочил и Володя, успевая заметить на экране телевизора раздетых людей, и побежал вслед за Троллем и Димой. Он нагнал своих спутников уже во дворе. Иринка стояла рядом со спуском в "шикарный видеосалон" и казалась рассерженно-обиженной. Щеки - в пунцовых пятнах, губы сердито сжаты. Дима сочувственно смотрел на девочку. - Ну зачем, зачем ты убежала? - спрашивал он. - Там же самое интересное осталось! Профессора же робот должен растерзать! Фильмы американские они такие - хоть и коммерция, но добро у них торжествует всегда! - Не хочу я такого добра! - чуть не плача, говорила Тролль. - Там такое... такие гадости показывают! Вам не стыдно было меня на этот фильм вести?! Гадкий, гадкий фильм! Дима недоуменно развел руками: - Помилуйте?! Какие гадости? Впрочем, там есть, конечно, острые кадры, но ведь снисходительным надо быть. Это же коммерция. Но я думал, что вы ребята взрослые, вам можно... - А я вот ничего такого не заметил, - равнодушно пожал плечами Володя. - Все нормально... - Вот видишь! - весело сказал Дима, радуясь поддержке Володи и незаметно подмигивая ему. - Вам, милые мои, уже все можно показывать и рассказывать. Вы умные и благородные! Никакая грязь к вам не прилипнет! Не правда ли, Володька! А теперь идемте! - А куда? - спросила настороженная Иринка, все ещё пунцовая, как гроздь рябины. - Как куда?! На Наличную улицу, к дому вашему! - чуть ли не с восторгом сообщил Дима. - Я к Ивану Петровичу иду. Он ждет меня, одинокий старик, которому я, без ложной скромности скажу вам, доставил радость! - И вдруг Дима осекся, строго посмотрел на Володю, провел рукой по пышной шевелюре и спросил: - Слушай, что за чушь ты там про мой документ сказал? Ничего не понял. Или мне послышалось? И Володя испугался этого прямого вопроса, взгляда жесткого и хмурого, так не идущего красивому лицу воронежца. - Ничего я не говорил про документ. Какой документ? Не понимаю... угрюмо ответил Володя, не глядя на Диму. А молодой историк уже снова сиял улыбкой, словно и не смотрел он зло и хмуро несколько секунд назад. - Ну все, идем к Большому проспекту, на троллейбус! Еду к деду, а то в вашем Питере легче в Особой кладовой Эрмитажа переночевать, чем в гостинице! - И рассмеялся, очень довольный своей шуткой. И они пошли к Большому. Дима весело болтал о том о сем, Иринка, простившая, как видно, Диме культпоход на фильм "с гадостями", уже охотно отвечала на его вопросы, смеялась, слушая истории воронежца, и смотрела на мужчину, как замечал Володя, то ли с восторгом, то ли с уважением. "Любуйся, любуйся, дурочка! - зло думал Володя. - А вот когда он квартиру старика обчистит, плакать будешь, жалеть, что поверила улыбочке его мерзкой, языку его трепливому!" Володя уже не сомневался в том, что Дима - вор. В голове его при каждом шаге выскакивали два словечка: "Вор воронежец, вор - воронежец". Он знал, что Дима идет сейчас к Ивану Петровичу, чтобы обчистить его ночью, когда тот будет спать. И не захочет ли воронежец убить старика, если уйти тихо ему не удастся? Холодный пот тонкой струйкой стекал у Володи между лопаток вниз и неприятно щекотал - а ведь день был жарким! Володя шел, а в голове его крутились те короткие, тихие фразы, что шептал ему на ухо Дима на сеансе. "Неужели купить меня хотел? Пистолет седельный предлагал, делился. Зачем? А затем, что я - свидетель! Он шел к Ивану Петровичу, думая, что тот один, как пень на полянке. А тут мы некстати подвернулись..." И чем дольше думал Володя об этом, тем сильнее, крепче становилась в нем уверенность, что преступление нужно предупредить. Да, ему не очень нравился старик, особенно после того, как дал такой, как казалось Володе, скользкий ответ по поводу драки на канале. Но лишить его оружия, которым Иван Петрович дорожил, как жизнью, было бы, Володя знал, равносильно убийству. "Что же делать, что же делать? - судорожно думал Володя. - Как спасти оружие? Вначале, конечно же, нельзя воронежцу-вору к старику попасть. Милицию позвать? Не поверят! Нужно как-то старика предупредить, убедить его, чтоб он Диму у себя не оставлял! Лучше, чтобы вовсе не пускал его, а то пустит и сразу же размякнет, как хлебный мякиш в молоке. Дима ведь своим языком-помелом любого заговорит. Нужно к деду сейчас бежать, предупредить. Но как? Дима не отпустит, заподозрит!" Они вышли на Большой проспект, чистый и сияющий, торжественный и праздничный. Ночью прошел дождь, и сейчас деревья стояли с блестящими, словно отлакированными листьями, благоухающими свежестью. Пошли вдоль домов, и Дима все глядел на витрины магазинов, то сетовал на товарный голод, то, наоборот, хвалил "питерские" власти за то, что "хоть откуда-то, помаленьку, да тянут, тянут для своих, а вот в Воронеже везде ну хоть шаром..." Проходили мимо "Букиниста", и Дима вдруг заохал: как же так, такое море книг, ну как же не зайти, ведь он историк и без литературы научной, специальной не может жить, как рыба без воды. Настойчиво предложил зайти, но Володя отказался решительно. Дима просьбу повторил, но Володя снова отказал, пообещав дождаться его у входа. Дима недовольно пожал плечами, но в магазин зашел. Едва он скрылся в темном чреве магазина, Володя торопливо зашептал Иринке, и вид его, встревоженный, испуганный, заставил Тролля слушать мальчика внимательно: - Ира, скорее к Ивану Петровичу беги! Упроси его дверь Диме не открывать ни в коем случае! Дима - вор, это точно! Он меня сейчас купить хотел в видеотеке! Пусть в милицию заявит, отдаст кому-нибудь оружие свое, но только Диму к нему не подпускает, а то он ограбит старика, ограбит! Давай, беги! А я его задержу как-нибудь! Иринка, слушавшая Володю поначалу хоть и внимательно, но с недоверием, под конец его длинной, немного путаной фразы смотрела на него уже с испугом, закивала: - Да, да, я поеду, сейчас, сейчас, только... только Иван Петрович, боюсь, не поверит мне... - Поверит! Тебе поверит! - зашептал Володя. - Скажи ему, что Дима мне сейчас сообщником быть предложил, о документе напомни! Да беги же ты! Он выйдет сейчас, и тогда все пропало - не пустит! Тролль, поправив на крошечном носике свои тяжелые очки, кинулась к троллейбусу, подходившему как раз к остановке, и, едва двери захлопнулись за вскочившей в салон девочкой, из магазина вышел Дима, довольный, сияющий, как новенький пятак. В руке он держал книгу, которой торжествующе потряс над головой. - Ну, я же говорил! Только в Питере, интеллигентном, с традициями, можно книжку дельную купить! Вон, смотри: "Крымская война" историка Тарле! Ценнейшее приобретение! Напрасно не пошел со мной - тебе бы посчастливилось! - И вдруг его восторг как будто корова языком слизала, Дима настороженно поискал глазами и спросил: - А где Ирина? Володя, ещё взволнованный, промямлил: - Да ей куда-то нужно... - А куда? - ещё строже посмотрел на Володю Дима. - Может... на Наличную все-таки? - И вдруг вздохнул: - Э-эх, ребятки! Вы что-то от меня скрываете. Компания моя вам не нравится? Да? - Нет, очень нравится, - соврал Володя, пугаясь Диминого взгляда. Ему было страшно стоять рядом с Димой, но нужно было во что бы то ни стало задержать воронежца, пока Иринка не успеет убедить старика отказать воронежцу в ночлеге. - Ну все, пойдем, - хмуро скомандовал Дима, но Володя не тронулся с места. - В чем дело? - спросил Дима. - Саботаж? И Володя вдруг заулыбался, хотя получалась у него улыбка кривой и совершенно невеселой. - Дима, - весело сказал он, - ты вот в оружие влюблен, а стрелять, наверно, не умеешь. Всё книги, книги, а практика... Воронежец внимательно посмотрел на Володю и усмехнулся: - Мальчик, по-моему, ты начинаешь забываться. Но Володю, решившего шагать напролом, не смутил строгий тон воронежца. - Ну, почему же забываюсь. Показал бы, как ты стреляешь, а то ведь я и не поверю... Дима даже поставил свой чемодан на землю. Он был уязвлен. - Ладно, я покажу тебе, как я стреляю, - с улыбкой, за которой виделась угроза, согласился Дима. - Только один я стрелять не стану каждый будет стрелять по десять раз. И если ты, дружок, промажешь хоть один разочек, то исполнишь мою просьбу. В общем - играем "на раба". Договорились? Володя криво улыбнулся. Он не знал точно, что это значит играть "на раба", но догадался: если он проиграет, то Дима потребует от него выполнения какого-то приказа и отказаться он уже не сможет. И приказ этот, Володя был уверен, касался бы оружия старика... - Идет! - беспечно согласился Володя - сейчас нужно было потянуть время, к тому же стрелял он на самом деле хорошо, и можно было бы посоревноваться. - Где тир? - поднял Дима чемодан. - Здесь, недалеко. - Идем! Тир на самом деле был неподалеку, и через пять минут Володя уже толкнул зеленую дощатую дверь с короткой, как выстрел, надписью. В тесном полутемном помещении два маленьких мальчика, положив подбородки на ложи ружей, целились, высунув от усердия языки. - А ну-ка, пацаны, посторонитесь, - с развязностью ковбоя подошел к барьеру Дима. - Дайте два десятка и все фигуры поднимите. Хотим, как говорится, свести с приятелем счеты. - Понимаю, - кивнул пожилой работник тира. - Вам, может, мишеньки чистые повесить или так, в зайчишек популяете? - В зайчишек, отец, в зайчишек, - сгреб в кучку все заряды Дима и молча отсчитал Володе десять пуль, хмуро выбрал себе ружье и, пока служитель поднимал фигуры, молча зарядил его. - Помни, - сказал он тихо Володе, - "на раба" играем, - и добавил: - Стреляем так: один раз ты, другой - я. Начинай-ка. Володя стрелять любил, однако сейчас страх превратиться в раба этого красивого, смелого, но очень нехорошего человека делал из стрельбы не приятную забаву, а грозящую унижением необходимость. Но стрелять было нужно - он сам напросился на это соревнование. Мушка долго бегала в прорези прицельной рамки, палец, непослушный, жесткий, как сучок, нажимал на спуск тяжело и осторожно. Но выстрел щелкнул наконец, и лев, жестяной, аляповато размалеванный, со скрежетом перескочил через преграду. - Отлично! - похвалил Дима. - Только долго, долго целишься! Этак мы с тобой до вечера здесь будем упражняться! Быстрее нужно! Вот так! Не опираясь локтями о барьер, стреляя на весу, Дима, вскинув ружье и скороговоркой выпалив: "Слева утка пошла!" - выстрелил, и фигурка, жалко звякнув, перевернулась. И снова долго целился Володя, но глаза совы вспыхнули сразу после того, как он нажал на спуск. - Гляди-ка! - теперь уже недовольно заметил Дима. - Хорошо стреляешь. А Володя, ободренный своей удачей, подмигнул Диме: - Если проиграешь, исполнишь мой приказ, если уж "на раба" играем. - А чего ты хочешь от меня? - настороженно спросил воронежец, с хрустом переламывая ствол ружья. - Потом скажу, если выиграю... - уклончиво сказал Володя, а Дима на вытянутой руке, как из пистолета, выстрелил в гражданина с красным, как у алкоголика, носом. А Володя все стрелял и стрелял, то и дело поражая мишени. Стрелял он уже спокойно, и уверенность ему придавалась сознанием того, что Тролль наверняка доехала до дома и даже сумела убедить Ивана Петровича не впускать к себе воронежца. Но Дима тоже не давал промаха. Мало того, с каждым выстрелом его мастерство сверкало все сильнее. Почти не целясь, он поражал фигуры, держа ружье на вытянутой руке. Сухо клацало заряжаемое ружье, щелкали один за другим выстрелы, смятые в лепешку пули усыпали пол под мишенями. Жестяные зайцы, тигры, куропатки валились замертво, лошади испускали пронзительное ржание, самолеты вертелись под потолком. А когда у Димы оставались всего две пули, он, выгнувшись в пояснице, лег спиной на барьер, задрав подбородок, прицелился и расколол на две части арбуз. Даже служитель тира охнул от восхищения и сказал: "Эхма!" Когда же у Димы оставалась лишь одна пуля (Володя уже отстрелял без промаха!), он, усмехаясь, открыл свой чемодан и достал оттуда зеркальце, повернулся спиной к мишеням и стал пристраивать ружье на плече. Придерживая зеркало правой рукой, он просунул большой палец левой в черную петлю спусковой скобы и, хмуря брови, стал медленно наводить ствол на одну из белых пуговок фигур. В тире воцарилась гробовая тишина. Хлопнул выстрел, и в полутемное помещение тира ревом ракеты ворвался грохочущий и визжащий рок-н-ролл - Дима завел магнитофон! - Вам бы в цирке деньги зарабатывать! - был восхищен служитель тира. Пятнадцать лет сижу на этом стуле и ни разу не видал такой стрельбы! А Дима, довольный похвалой, подняв свой чемодан, сказал в ответ: - В цирке, отец, клоуны пусть деньги зарабатывают. А люди интеллигентные в другом месте гроши раздобудут. - И, гордый сознанием собственной интеллигентности, подтолкнув Володю к выходу, Дима открыл дверь твердой рукой ковбоя, покидающего салун. На улице воронежец, однако, выглядел немного скисшим, и Володя, заметив его унылый вид, с радостью подумал, что не дал-таки этому типу превратить себя в раба. Все существо Володи плясало от радости, представляя, что задуманный им план приведен в исполнение. - Ты, кстати, о чем бы попросил меня, если бы я промахнулся? - мрачно спросил Дима. Володя хотел было сказать, что потребовал бы от него немедленно мотать в Воронеж или куда угодно, хоть к черту на куличики, но спохватился вовремя, поняв, что Дима не простил бы ему этих слов. Поэтому лишь сказал: - Да так... бутылку "Пепси" за проигрыш потребовал бы... Дима усмехнулся: - Я тебе и так дряни этой хоть ящик куплю - захлебнешься. И Володя решился на вопрос: - А тебе чего бы хотелось от меня? - Поздно об этом толковать! - зло отрезал Дима. - Не скажу тебе, - и добавил: - Покуда снова случай не найду тебя рабом сделать. Володя улыбнулся, пожал плечами, и они больше не разговаривали. Троллейбус довез их до Наличной быстро. Дима, не замечая спешащего рядом с ним мальчика, шел к дому уверенно, но торопливо, словно сердясь на себя за то, что потерял так много времени на ерунду. Они хотели было уже войти в узкий промежуток между корпусами, и вдруг машина скорой помощи, выезжающая из двора, чуть не задела Диму, едва успевшего отскочить. - Вот черт! - ругнулся Дима. - Чуть не задавили! Одних спасают других калечат! Номер бы записать! Вошли во двор. Двинулись к угловой парадной. Там несколько старушек тихо обсуждали что-то. Качали головами, губами шлепали: "Да, да, вот так, такие уж наши годы. Сейчас ходишь, а через минуту - хлоп, и отвозите, любезные. Не знаешь, когда и настигнет". Иринка с плачущим лицом стояла рядом с ними. Пальцы её быстро-быстро скатывали в трубочку поясок от платья. - Ты чего здесь? - пугаясь её лица, спросил Володя. - А где Иван Петрович? - Увезли, - прыгнули губы Иринки. - Я к квартире его пришла, а дверь открыта, голоса чьи-то слышны. Испугалась очень, но заглянула. А там врачи... что-то делают с Иваном Петровичем, а он бледный... белый даже. Без сознания. Меня прогнали... А после вынесли его на носилках. Может... - Что может?! - побледнел Володя. - Что может?! - И тут он повернулся к Диме, с унылой физиономией стоявшему поодаль: - А все он, все он! Нужно было старика волновать, тревожить всякими бумажками дрянными! Говорить, что неуникальное оружие у старика! - И, с трудом сдерживая слезы, почти прокричал Диме: - Все из-за тебя, гада проклятого вышло! Ехал бы ты к себе, в Воронеж! И пошел к своему подъезду, а в ушах все звучал тихий шепот старушек: - Хлоп - и отвозите, любезные! Грехи наши тяжкие! Все там будем! ГЛАВА 7 ВОТ КЛЮЧ ОТ АРСЕНАЛА Проворный солнечный лучик протиснулся в узкую щель между оконной рамой и портьерой, скоро полоснул спинку дивана, а после соскользнул на чуть опухшее за ночь лицо Володи. Мальчик открыл глаза и увидел стоявшего рядом с постелью отца. Обнаженный по пояс, свежий после душа, с бугристыми мускулами, которыми никогда не щеголял, могучий, огромный, отец показался Володе статуей античного героя, спокойного в своей уверенности в непобедимость. - Ты плохо выглядишь, старик, - сказал отец, осторожно присаживаясь на край постели, однако пружины дивана простонали жалобно и недовольно. - Ты не заболел? - Нет, - сказал Володя. - Просто душно ночью было. - Верно, душно. Тебе бы пробежаться утром, а ты валяешься до десяти. Пойдем в кино? Ты обещал, и сегодня суббота. Но Володя не успел ответить. В комнате появилась мама. На ней - халат, которым она очень дорожила и который делал её замечательно прекрасной. Этот халат из настоящего шелка прислали маме из Японии, и она, Володя знал, любила надевать его и при этом часто смотрела на себя в зеркало. Но даже без этого халата, расшитого фантастическими цветами и птицами, мама была очень красивой и порой рассказывала папе, что кое-кто из мужчин как-то особенно на неё посмотрел или даже сделал комплимент. Папа обычно усмехался, слушая признания мамы, и молчал, но Володя видел, что он недоволен и мама рассказывает о взглядах и комплиментах совершенно зря, но тоже молчал и только хмурился. - Ну почему же в кино? - спросила мама. - Я уже давно просила моих милых мужчин сводить меня в Эрмитаж. Сева, ты ведь тоже мне кое-что обещал, правда? Папа смущенно похлопал своими огромными ладонями по коленям. - Но Володьке, наверно, интересней будет в кино сходить... - Почему ты так думаешь? - очень спокойно, но ледяным голосом спросила мама. А Володе захотелось накрыться подушкой. Дело в том, что примерно раз в месяц случался разговор, в котором родители пытались решить, куда же лучше сводить Володю. Папа очень мягко предлагал сводить его или на хоккей, или на соревнование по боксу. Еще он очень любил ходить в кино. А мама приходила в ужас, лишь только слышала о спорте или о кино, и звала Володю в музей, в театр или на выставку. Но странно, самому Володе было интересно и в театре, и в кино, и на спортивном состязании. Однако мама (тоже очень мягко, но настойчиво) представляла папины увлечения несерьезными и даже чуточку позорными, а свои считала почетными, достойными уважения. И Володя, очень доверяя маме, такой умной и ученой, порой страдал оттого, что в нем мирились и папины, и мамины увлечения. Иногда ему даже казалось, что такие разные родители и поселили в нем ту неуверенность, что переходила временами в трусость. Володя знал: будь он похож на одну лишь маму или только на папу, неуверенность бы тут же оставила его и он бы стал очень смелым. - Ни в кино я не пойду, ни в Эрмитаж, - сказал Володя, не отрывая головы от подушки. - В больницу я пойду. - Зачем в больницу? - удивилась мама. - Ты что, заболел? Володя знал, что мама непременно всполошится. - Ну почему же я? Не я. Один старик. Он в нашем доме живет, и два дня назад у него инфаркт случился. А он одинокий. Мама улыбнулась: - Ну что ж, мне это нравится. Ты один пойдешь? Володя об Иринке рассказывать не хотел, но врать не любил и не умел всегда выходило неубедительно. - Нет, не один, - потупился Володя. - Понятно, - кивнула мама, - с той девочкой? Папа приложил ладонь к щеке, точно у него болели зубы и тихо простонал: - Ви-и-ка, ну зачем... Но мама не обратила внимания на папин стон: - Правда, ты ведь дружишь с девочкой? Почему молчишь? Думаешь, я стану тебя ругать? Ну, признавайся. Все равно тебя не раз уж видели с ней. Кто она? Володя чувствовал, что на фоне белой подушки его лицо выглядит отличным спелым помидором. - Ее зовут Ирина... Сазонова. Она в нашем классе... - Знаю, знаю, - кивнула мама и спросила осторожно: - Это ведь у неё осенью... - Да, мама умерла. - И вдруг Володя, сгорая от стыда, добавил чужим, фанфаронским тоном, которым никогда не говорил: - Ты что, думаешь, мы с ней целовались? Мама вначале остолбенела, не зная, что сказать, но после, едва сдерживая улыбку, проговорила: - Я просто уверена в этом. Свадьба-то когда? На улицу Володя вышел через полчаса, неся в целлофановом мешочке апельсины, приготовленные ещё вчера, - купил их сам на деньги, что сэкономил на карманных, выданных отцом. Иринка уже ждала его - грустная и строгая, тоже с пакетиком в руках. Володя знал, почему так печальна девочка: она шла в больницу, в которой лежала ещё недавно её мать. Навестить Ивана Петровича предложила тоже она. - Ого! Сок, шоколад! - похвалил Володя содержимое её пакета. - А у меня вот апельсины! Но Иринка даже не улыбнулась. И они пошли. Дорогой Володя старался развлечь её всякой болтовней. - А знаешь, - говорил он, - я очень люблю болеть. Нет, правда! Только если что-нибудь не очень страшное - грипп или простуда. Тогда непременно укладывают в постель и мама с озабоченным лицом каждую минуту приходит спрашивать о твоем здоровье, ставит градусник, предлагает мед, варенье! Я тогда делаюсь ещё более унылым, хлюпаю носом, а когда мама уходит, то достаю из-под подушки книгу и читаю, читаю! Отлично! В школу ходить не надо. Ты ведь знаешь, я школу просто ненавижу. А ещё в это время у родителей что угодно выпросить можно - все купят! Но Иринку Володина трепотня не развеселила. Она лишь немного презрительно пошмыгала своим носиком и заявила, что мальчикам притворяться слабыми вообще-то чести не делает и к тому же нельзя забывать, как страдают те, кто ухаживает за больными. И Володе стало очень стыдно - он, конечно, сдуру об удовольствиях своих заговорил и при Иринке совсем не надо было... Скоро они уже стояли у дверей больницы, и девочка не сразу решилась потянуть за ручку. Но вот они зашли и оказались в просторном вестибюле, по которому медленно прохаживались больные в пижамах мышиного цвета. Остановились в нерешительности, не зная, куда идти. - Ты знаешь, где эти... сердечники лежат? - спросил Володя, робко поглядывая по сторонам. - Нет, - вздохнула Иринка, - мама на гастрохирургии лежала. - Понятно, - сказал Володя, хотя и не знал, что это такое "гастро". Ему вообще не очень нравилось здесь, где все говорило о чьем-то горе, боли, где было сумрачно, пахло хлоркой, чем-то нездоровым и невкусным. - Давай-ка в справочном узнаем, - предложил Володя хмуро. Обязательно здесь справочное должно быть. - Да вот окошко! - будто вспомнила Иринка. - Я же часто пользовалась им: передачи отдавала, о состоянии здоровья спрашивала. Подошли, и Володя долго объяснял, кого разыскивают, - они не знали фамилии. Пришлось подробно объяснять, откуда привезли, что за болезнь, возраст, как зовут. Володя даже вспотел, потому что тетка в справке оказалась вредной и дотошной и подозрительно смотрела на Володю, будто он собрался выкрасть больного вместе с мышиным халатом и казенной "уткой". - Жив ваш Иван Петрович, - утешила под конец работник справки, - но состояние средней тяжести, нельзя к нему. - А в какой палате он лежит? - догадался спросить Володя. - В восьмой, - последовал ответ, и окошечко закрылось. Крадучись, боясь, что их схватят за шиворот и выведут на улицу, поднимались Володя и Иринка по лестнице, шли по коридору, где пахло лекарствами и жареной рыбой, которую, наверно, готовили на обед больным. Мимо них сновали суетливые санитарки, не обращавшие на "посторонних" никакого внимания. Наконец остановились у белой двери с нужным номером и нерешительно её толкнули. В душном помещении палаты стояло не меньше шести кроватей, и Володя, заглянувший первым, поначалу не увидел Ивана Петровича. - Ты к кому? - привстал на локте пожилой мужчина, лежавший у самого входа. - Мне Иван Петрович нужен... он старый... у него инфаркт... - Мальчик думал, что его не поймут, но мужчина закивал: - А-а-а, это новенький. Слева, у окна, - и показал рукой. - Да проходи же ты. Чего боишься? Сегодня день впускной. Володя и Иринка робко двинулись вперед, осторожно обходя табуретки, на которых стояли банки с вареньем, стаканы, пузырьки с лекарствами. На кровати у самого окна, сильно задрав кверху подбородок, лежал, как показалось вначале Володе, кто-то незнакомый. Только присмотревшись повнимательней и заметив белый проводок слухового аппарата, он понял, что перед ним Иван Петрович. - Иван Петрович, здравствуйте, - приблизились к самому изголовью Володя и Иринка. - Вы нас узнаете? - дрогнувшим голосом спросила Тролль. Старик резко опустил подбородок - никак не ждал, наверно, что к нему могут обратиться. Некоторое время вглядывался в лица мальчика и девочки, но потом заулыбался, выпростал из-под одеяла свою худую руку с коричневой морщинистой кожей, протянул её было к Володе и Иринке, но удержать не смог и уронил на одеяло. Улыбнулся жалко и будто извинился. - Видите, как ослаб, - еле слышно сказал он. - В меня теперь только ткни пальцем - одно воспоминание останется. Врачам спасибо. Не подоспей вовремя, познавал бы я уже мир, как говорится, лучший. - А мы вот вам поесть немного принесли, - поспешила сменить тему разговора Иринка. - Тут апельсины, шоколад... Старик был тронут. Его рука снова двинулась вперед, ища рукопожатия, но силы снова изменили ему. И только сейчас Володя разглядел прибор, что висел рядом с кроватью на стене. Провод, вившийся от него, исчезал под одеялом старика. - Ну а как там Дмитрий Юрьич? - слабым голосом спросил Иван Петрович. - Не виделись вы с ним? Володя был недоволен вопросом. Старика, как видно, по-прежнему волновал визит воронежца. - Не видали, - сказал мальчик. - Наверное, в Воронеж укатил. Но Иван Петрович отрицательно покачал головой: - Нет, он без документа назад не вернется. Уж очень Дмитрий Юрьич им дорожит. Эх, и навредил же я ему, старый зонтик! Мало того что не помог ничем, так ещё задерживаю! Володя не стал утешать его. Он вообще был немного рад тому, что Иван Петрович попал в больницу и этим исключил возможность Диминого ночлега у себя. Но сейчас объяснять старику, что Дима - обыкновенный вор, было немыслимо, а поэтому он просто промолчал. А Иван Петрович, перевернувшись на бок, попытался было выдвинуть ящик тумбочки, что стояла рядом. Но ничего не получилось, и старик сморщился от досады на свою беспомощность. - Вам что-то нужно? - встрепенулась догадливая Тролль, и Иван Петрович, тяжело дыша, смешно хватая воздух ртом, сказал: - Там... в ящике... мой кошелек. Достань... Иринка мигом подала затертый кошелек Ивану Петровичу. Он был, наверное, ровесником хозяина. Старик порылся в кошельке и выудил оттуда французский ключ. Одними пальцами сделал знак, подзывая Володю и Иринку подойти поближе. И когда те присели на его постель, Иван Петрович заговорил негромко, то ли не имея сил, то ли не желая быть услышанным: - Вы знаете, что у меня в квартире цветов вагон. И ботанику не нужно вспоминать - цветы, как всякое живое существо, пить должны. Так вот, время сейчас жаркое, а пробуду я здесь долгонько. Вот вам от квартиры ключ - как ни худо мне было тогда, но квартиру запереть я попросил и ключик взял. Им вы дверь откроете и сегодня же цветочки напоите. А потом, уж будьте вы так добры, захаживайте хоть через день в мою квартиру и поливайте их. Хорошо? Ты, Ирина, будто полюбила мои цветы? Девочка закивала с радостью. Ей на самом деле было приятно получить от старика такой наказ. Она уже было протянула руку за ключом, но Иван Петрович задержал ключ и серьезно очень произнес: - Только все время помните про оружие. Я вам доверяю... А главное палаш. Ключ будет хранить Володя. Мальчик, не ожидавший того, что ключ доверят именно ему, вздрогнул и покраснел от удовольствия, польщенный. Осторожно принял ключ, и тут его буквально осенило: "Сейчас, сейчас он все скажет, все откроет! Признается! В такую минуту, когда доверил мне оружие, не сможет не признаться!" И тихо, наклонившись к изголовью, Володя, едва не дотрагиваясь губами до покрытого волосками большого уха старика, спросил, зная, что если Иван Петрович откроет ему свою тайну, то это удесятерит его бдительность, заставит смотреть за оружием и день, и ночь: - А ваш палаш - золотой? То есть его эфес из чистого золота, а не позолочен? Наверное, Володе следовало говорить не на ухо старику, а пригнувшись к его слуховому аппарату. Во всяком случае Иван Петрович лишь удивленно вскинул брови, собираясь что-то сказать, но в это время в палату вошел врач в расстегнутом халате, возбужденный, сердито спрашивающий у больных об их здоровье таким тоном, который как бы обещал: "Попробуй-ка скажи только, что тебе плохо!" Подошел он и к постели Ивана Петровича: - А вам, уважаемый, мы сейчас уколы, уколы и ещё раз уколы. Всю недельку поколем, а потом видно будет. Три раза в день. Но, следует заметить, вы просто молодчага. - И вдруг он перевел глаза на Володю и Иринку: - А это что такое? Кто впустил?.. Володя и Иринка, даже не успев попрощаться с Иваном Петровичем, были направлены к выходу властными движениями рук медицинских работников. Володя просто ликовал, сжимая в ладошке латунный французский ключ. ГЛАВА 8 ЗАЧЕМ НУЖНА СМОЛА, КОТОРОЙ КОНОПАТЯТ ЛОДКИ Ни разу не появиться на канале после той самой драки, Володя расценил бы самой настоящей трусостью. Нет, он, конечно, побаивался тех ребят, которые наверняка бы захотели взять реванш и при случае избили бы его. Но все-таки Володя не мог себе позволить быть изгнанным с канала. Нужно было появиться там и этим как бы закрепить свою победу и свои права на плот. Иринка вначале отказалась снова идти с ним: наверное, боялась новой драки или, может быть, ей просто скучно было глядеть на поплавок. Но Володя был настойчив - ему был нужен свидетель его бесстрашия. И вот они сидели на плоту уже целых два часа, а рыба все так же, как и в прошлый раз, ловиться не желала. Иринка была грустна, часто вздыхала. Ее, замечал Володя, как будто подменили после больницы. Цветы они полили сразу, и Володя даже не подошел к оружию. А Иринка казалась очень расстроенной. Тогда она сказала, что ей кажется, что Ивану Петровичу очень, очень плохо. Володя спросил, почему она так думает, и девочка ответила, что на лице её мамы незадолго до смерти она видела точно такую же тень под глазами. Володя в ответ назвал её дурой и попросил не молоть ерунды. А сейчас, на плоту, Иринка все молчала да вздыхала, а потом вдруг заговорила: - Знаешь, когда мама умерла, я ведь чуть с ума не сошла от горя. Ты помнишь, я целый месяц в школу не ходила. Мне не хотелось жить. Мне все противно было. А одна старушка, которая живет напротив, на одной площадке, мне сказала, что расстраиваться не надо, что мама моя на небе и мы все когда-нибудь с ней увидимся. Я тогда ей не поверила, но все чаще по вечерам, когда темно, и по ночам стала смотреть на небо, особенно на звездное. Ты знаешь, мне этот звездный мир таким прекрасным стал казаться, что я его безумно полюбила. Я очень хотела, чтобы моя мама была там, рядом со звездами... - Нет там ничего, - ни с того, ни с сего брякнул Володя, но Иринка даже не заметила его слов. Она говорила будто сама с собой: - Я упросила папу купить мне телескоп. Папа тогда хорошо понимал, что со мной происходит. Купил. Очень дорогой. И я будто утонула в этом необъятном, бесконечном небе. Знаешь, я плакала, когда ночи были с облаками, и я не могла быть рядом с моими звездами... Иринка хотела продолжать, но вдруг чей-то смех, такой неуместный, жестокий и даже жуткий прервал её слова: - А-а-а, я так и знал, что найду вас здесь! Касатики!.. И Володя, и Тролль обернулись разом - на усыпанном цементными обломками берегу стоял Дима, молодцевато подперев свой бок рукой. В другой его руке был дипломат. Шевелюра кудрявая его казалась ещё более пышной, а спортивный торс Димы облекала ярко-красная футболка. В общем - ни дать ни взять звезда эстрады. - Ну, что рты разинули, как караси на берегу? Принимайте гостей! Стараясь не запачкать свои белоснежные кроссовки, Дима спустился на настил к рыбакам, улыбался, как на именинах, сунул Володе свою руку, а Иринку легонько толкнул в плечо - здоровался. - Не спрашивайте, не спрашивайте, как я вас нашел, - секрет! Только, бродяги, не думайте, что я к вам так, потрепаться пришел. Сами понимаете, в какую каку я вляпался, - извините за выражение, мисс. - А в чем же дело? - пришел в себя Володя, никак не ожидавший появления в таком укромном месте Димы, казавшегося человеком непонятным, таинственным и даже страшным. - Что-нибудь случилось? - прикинулся простачком Володя. - Как?! - нахохлился Дима, и его кудрявый чуб стал словно выше, поднявшись подобно петушиному гребню. - Он ещё спрашивает! Зачем я в Питер-то приехал? Чтобы красотами бывшей столицы империи Российской любоваться? Нет, шутите! Я к Ивану Петровичу ехал, за материалом для диссертации своей. А он возьми да и угоди в больницу, словно подождать не мог. Ладно, думаю, поеду я тогда в Москву, там тоже специалисты есть. Так ведь не могу уехать - держит меня оставленный у деда документ. Вот, доверил человеку редкость, а он так меня подвел! Иринка вспыхнула: - Вы что же, думаете, что он нарочно заболел? Дима руку к сердцу приложил: - Милая моя, да я не сомневаюсь в том, что все это невольно получилось, но все-таки... обидно. В разговор вступил Володя, в голове которого со скоростью центрифуги прокручивался один план, рискованный, опасный, жуткий, но обещающий поставить точку на вопросе: вор ли воронежец или... просто дрянь-человек. - Были мы на днях в больнице у старика, - с ленцой как будто, нехотя сказал Володя. - Только зашли к нему, а он сразу о тебе спросил: как Дима, не видели ли мы его? Очень расстроен, что попал в больницу и тебя задерживает... - Правда? - улыбнулся Дима так искренне, так прямодушно, как ребенок, и Володя, увидев его улыбку, снова засомневался: неужели это вор? - Да, спрашивал, - решительно кивнул Володя. - И ещё он просил передать тебе, чтобы подождал. Лежать осталось ему немного, всего-то до послезавтра. Слышишь, послезавтра ему на выписку. - И произнес Володя последние слова с этаким нажимом, с ударением, так что Иринка, удивившаяся сильно, хотела было возразить, но промолчала, начиная догадываться, что у Володи есть какая-то идея. - Послезавтра, говоришь?! - переспросил воронежец с такой неподдельной радостью, что, казалось, его от восторга сейчас кондрашка хватит. - Да, так прямо он мне и сказал. К тому же главный врач при мне пришел в палату, деда осмотрел, пощупал и послушал, а потом и заявил, что такие болячки и медведь в лесу вылечить может. - Медведь, говоришь?! - прямо подскочил на месте Дима, и плот слегка качнуло, но осекся сразу и помрачнел: - Ох уж эти врачи. Халтурщики! Видят, что пожилой лежит, так зачем же с ним возиться, лекарства на него расходовать. Этого бы врача отдать медведю! Эх, медицина, мать родная! покачал кудрявой головой воронежец и щелкнул замочками своего портфеля, откуда с мелодичным звоном вытащил за горлышки три бутылки коричневого стекла, показал Володе: - Вот, "Жигули". Давайте-ка, ребятки, за здоровье нашего любезного Ивана Петровича осушим эти чудные бочонки с душистой мальвазией, а потом поговорим. Ну, Иринка, надо думать, не покусится, так ей вот, а ну, держи, - батончик шоколадный. - И Дима протянул девочке неизвестно откуда появившийся шоколад. Тролль приняла его с улыбкой и тут же сдернула обертку. - Нет, я не буду пиво, - отказался Володя, ни разу в жизни не пробовавший этого напитка, хотя пиво в доме водилось часто: папе разрешалось употреблять спиртное не крепче пива. - Как это ты не станешь? - удивился Дима и нахмурился. - Вот еще! За больного старика, за здоровье милейшего Иван Петровича он не хочет пить! Видно, не мужчина ты, а огурец малосольный! Нет, что угодно, но только не малосольный огурец! Володя покраснел от обиды и гнева: - Ладно, давай! - Вот это по-нашему, - кивнул Дима, потом взял две бутылки, плотно прихватил зазубринами одной пробки зазубрины другой и резким движением развел руки в разные стороны. Обе пробки слетели разом, и пена потоком вырвалась из бутылок. Дима подал "бочонок с душистой мальвазией" Володе, мальчик отхлебнул из горлышка, и резкая горечь мгновенно сковала язык и десны, захотелось выплюнуть, но Володя решил, что не только Дима, но и Тролль расценили бы его плевок как признак "малосольности", и только сказал: - Ничего себе пиво. Вроде свежее. Дима посмотрел на него с одобрительной усмешкой, одним глотком опорожнил полбутылки и сказал: - А ты мне нравишься, Володька, Вовчик, Вовик, Вольдемар. Мне кажется, мы с тобой поладим, - и подмигнул. Володя понял, что настало время для главного. Начиналась операция по выявлению намерений воронежца. Было очень страшно приступать, но неопределенность, так долго мучившая Володю, должна быть истреблена. - И ты мне нравишься, старик, - развязно сказал Володя, хотя получилось не очень натурально. - Если хочешь получить свой документ ещё до возвращения из больницы деда, то нет ничего проще. Дима подозрительно взглянул на мальчика, и Володе показалось, что воронежцу совсем не хочется спешить. - Что-то сомневаюсь я. Как же получить его? - Очень просто, - небрежно заявил Володя. - Откроем его квартиру и возьмем твою бумажку. Дима, похоже, остолбенел. Он с полминуты смотрел на мальчика, разинув рот, сглатывал слюну и все хотел понять, как нужно относиться к словам Володи. Вдруг он расхохотался, но фальшиво, деланно, мгновенно смолк и спросил: - Отмычкой, что ли, дверь откроем или ломом? Володя замотал головой: - Не нужно ломом - ключом. Тут в разговор решительно вмешалась Тролль, и слова её явились очень кстати, сделав предложение Володи весьма правдоподобным: - А тебе не кажется, - сказала Тролль противным тоном, - что Иван Петрович был бы недоволен твоим самоуправством? Тем более почему ты не посоветовался со мной? Он нам обоим велел беречь квартиру и все, что в ней лежит. Дима снова приложил руку к сердцу: - Сударыня, все, что лежит в квартире обаятельного Иван Петровича, останется на месте. Я получу лишь то, что является моей собственностью. Вот и все. А покажи-ка ключ, Володька. Я почему-то до сих пор не верю, чтобы старик мог тебе доверить свою квартиру. Володю возмутило недоверие воронежца, но он смолчал, расстегнул нагрудный карманчик курточки и достал оттуда латунный французский ключ. Дима тяжело сглотнул, вытер руки, проведя ладонями по бедрам и взял ключ. Минуты три вертел он перед носом ключик, ухмылялся, неодобрительно покачивал головой. Наконец сказал презрительно: - Не ожидал я от деда такого легкомыслия. Ну как пацан, ей-Богу! Хранит у себя несметное сокровище, а квартиру как следует запереть не может. Разве это от настоящего замка ключ? Ну что за люди! А потом обижаться будет - обокрали! Такие вот замки дрянные и толкают порой на преступление тех, кто прежде честным был: идут себе и видят - замок плохой. Хочешь не хочешь, а откроешь! - И рассмеялся, собой довольный: - Ну, это я шучу, конечно, но ключ на самом деле фуфловый. Посоветуй старику сменить замок. - Ладно, посоветую, - согласился Володя. - Ну так нужен тебе указ? спросил, засовывая ключ на прежнее место, в куртку. - А как же, милый мой! - всплеснул руками Дима. - Он же у меня на ногах, как кандалы, висит - не могу уехать! Пойдем сейчас же к старику! Володя будто призадумался, даже палец зубами прикусил, брови сдвинул. Иринка смотрела на него с тревогой, напряжением, догадываясь, что он что-то замышляет. - А ну-ка, Тролль, давай скорей на станцию спасательную сбегаем. Покажу тебе, где я обычно оставляю снасти, чтобы домой их не волочь. Оставим удочки и домой пойдем. Нужно Диме документ его вернуть, а то вляпался он на самом деле в историю. Ой, погоди! Куртку сниму, а то жарко очень! Ну, скорей! Он даже подтолкнул вперед непонимающую девочку, помог вскарабкаться на берег, не забыв прихватить удочки, и быстро зашагал по направлению к кроншпицам, что сторожили вход в канал и где была спасательная станция. Вдоль берега, в десяти шагах от воды, тянулся длинный дощатый забор, отделявший канал от какой-то стройки. Пройдя, не оглядываясь, вдоль забора метров пятьдесят, Володя вдруг резко свернул к пролому в заборе и потянул за собой Иринку. Девочка, хоть и последовала за Володей, но спросила тревожно и требовательно: - Ну, ты что, с ума сошел? Куда ты тянешь меня? Зачем ты Диме о ключе рассказал?! Но лицо Володи было так искажено волнением, так бешено блестели его глаза, что Тролль, увидев состояние мальчика, осеклась и замолчала, а он сказал скороговоркой: - Сейчас, сейчас все узнаем! Давай, давай вдоль забора побежим, назад, назад! Скрытые со стороны берега забором, огибая горы железобетонных плит и просто мусора, штабели труб и досок, они, стараясь не шуметь, побежали в обратную сторону. Приблизившись к тому месту, где, как думал Володя, находился плот, он подкрался к забору и приник к щели между досками. Иринке тоже нашлось место рядом с ним. Да, они вышли точно на то место, откуда ушли всего две минуты назад. Плот не был виден, но Диму они рассмотрели сразу. В руках он держал куртку Володи и торопливо шарил по её карманам, то и дело поднимая голову и поглядывая на берег, в ту сторону, куда пошли Володя и Иринка. Вот в его пальцах сверкнуло что-то, и Володя без труда узнал латунный французский ключ. Потом Дима вскарабкался на берег и оказался всего метрах в двух от следивших за ним из-за забора. Было слышно даже его взволнованное дыхание. Дима словно что-то искал на земле, но вот нашел - дощечку. Подбежал к полуразвалившейся шлюпке, из пазов которой густыми черными каплями сочилась смола, и щепкой стал соскребать смолу на дощечку. Наконец, когда на дощечке лежал уже довольно толстый слой смолы, Дима тщательно поплевал на ключ и с усилием (даже оскалил зубы) приложил его к смоле вначале одной стороной, потом другой. Когда нехитрая операция эта была выполнена, Дима быстро спустился на плот, положил дощечку в чемоданчик, а ключ в Володину куртку и, как ни в чем не бывало, взялся за бутылку с недопитым Володей пивом. Володя и Иринка переглянулись. Физиономии обоих были унылыми. Мальчик, знавший твердо, что Дима - вор, был поражен: все ещё была надежда, что этот симпатичный с виду человек имеет совсем другие намерения, но теперь... - А-а-а-а, что это... он сделал? - прошептала, заикаясь, Тролль. - Не поняла? - зло спросил Володя. - Теперь Дима по оттиску ключ себе закажет и будет ходить в квартиру к старику, как в свою собственную. Иринка некоторое время с тревогой в лице смотрела на Володю, словно переваривала смысл его слов, но потом ненависть и презрение появились в её глазах, и голосом, дрожащим от злости, девочка сказала: - Ты - предатель! Ты нарочно Диме о ключе все рассказал, а потом нарочно меня увел, чтобы он мог спокойно этот оттиск сделать! Он купил тебя! Нет, Володя никак не ожидал, что его обвинят в пособничестве вору. Обида наотмашь ударила его, и он, сбиваясь, заговорил: - Ты потише, потише, а то он услышит! Ты ничего не поняла! Я о ключе нарочно ему сказал, я хотел узнать наверняка, вор ли Дима! Но я догадывался, что ключ ему понадобится, а поэтому сообщил ещё ему, что Иван Петрович послезавтра из больницы выйдет! - Ну и зачем же ты соврал? - все так же негодующе смотрела Тролль на друга. - Объясню потом, а сейчас к Диме-воронежцу пошли. А то он догадается. Ну, будем выглядеть веселыми! Но девочка, с глазами от страха круглыми, как пуговицы, зашептала: - Нет, я не пойду! Я боюсь его! Он может убить! И Володя, чье мужество из-за слабости Иринки вдруг окрепло, будто почувствовал, что пришла пора подняться, и, расправив плечи, решительно взял её, дрожащую, за руку, потянул за собой, тихо убеждая девочку: - Успокойся, успокойся, ты уже спокойна, невозмутима, ты уже весела, ты нравишься сама себе и окружающим, ты сильная, красивая и умная. Помни, помни, если Дима заметит, что ты его подозреваешь, он разделается с нами, в два счета разделается! Ну, улыбайся! Говорят, все женщины - актрисы. Дима встретил их укоризненно-радостно: - Ну а я уж беспокоиться стал - и куда запропастились? Со временем у меня полный швах. Спешу. - Да вот, понимаешь, - сдерживая волнение, заговорил Володя, - видим, рыбак сидит и лещей таскает. При нас трех поймал и ещё судачка. Вот мы и постояли, посмотрели. А то ловим тут мелочь одну. Правда, Иринка? - Правда, - откликнулась девочка, и её унылый ответ был хорошим свидетельством справедливости Володиных слов. - Ничего, ещё наловите, - утешил Дима и поднял последнюю бутылку с пивом, стоявшую на помосте. Он покрутил головой в разные стороны, ища какой-нибудь выступ, чтобы сорвать жестяную пробку, но ничего подходящего не нашел. Тогда он положил бутылку на доски помоста, придавил левой ногой, а подошвой правой резко провел по зазубринам пробки. Жестянка слетела, и Дима быстро поднял бутылку, не давая пролиться содержимому. - Вот так-то, Вольдемар! - подмигнул Дима Володе, увидев его восхищенный взгляд, но Володя ухмыльнулся: - Не жалко кроссовок? Дорогие вроде... С удовольствием глотая бурлящую в бутылке жидкость, Дима небрежно махнул рукой: - Суета и тлен! Грубая материя! Что жалеть? Порвутся - новые купим! Когда Володя, Дима и Иринка оказались у подъезда, в котором жил Иван Петрович, "воронежец" сказал, стремясь заверить всех, что он не претендует на посещение квартиры старика: - Ну, посягать на святая святых без разрешения хозяина не смею. Вовчик, слетай наверх и принеси мою бумажку. Ты знаешь, где она лежит? - Найду, не беспокойся, - заверил Диму мальчик и исчез в прохладном сумраке подъезда. Папка с документом лежала на том самом месте, где оставил её Иван Петрович, - на столе. Рядом лежала лупа и очки старика. Эти вещи живо напомнили Володе того беспомощного, немощного человека, которого он видел совсем недавно в больнице. Нужно было что-то делать, чтобы похищение его сокровищ не состоялось - это убило бы старика. Первый шаг Володей уже был сделан, оставалось сделать ещё один или два. Он быстро развязал тесемки папки, открыл её и вынул пожелтевший лист с неровными краями. Закусив губу, с полминуты в упор смотрел на него, потом, словно решив что-то наконец, выхватил первый попавшийся ему листок исписанной бумаги из стопки, лежавшей на секретере и, положив его в папку вместо документа, крепко затянул тесемки на узел, затейливый, мудреный. Потом взглянул на ковер с оружием - золотой палаш словно мигнул ему приветливым лучом, соскользнувшим с блестящего клинка, - и захлопнул дверь квартиры. Диму и Иринку он нашел на улице приветливо беседующими. Девочка даже улыбалась "воронежцу", но Володя не рассердился на неё за это - так кстати была сейчас её улыбка. - Ну, я не ошибся? - спросил Володя, протягивая Диме папку и с затаенным сердцем ожидая, что тот попытается её открыть и увидит пропажу документа. Но Дима в папку залезать не стал, а только глянул мельком на нее, сказал: "Порядок", и зашвырнул её в свой чемоданчик. Потом он как-то приосанился, желая попрощаться, снабдил лицо необходимой для такого случая улыбкой и сказал: - Ну, други мои, не поминайте лихом - уезжаю! Может, и не увидимся с вами больше. Приятно было познакомиться. Особенно с тобой, Володя. Иришка, попрошу не обижаться. Деду от меня привет огромный. Послезавтра, говорите, выписывается? Хорошо, но ждать не буду - не могу! Ему большой привет. Ну а вас милости прошу в Воронеж. Запомните, Дмитрий Юрьич Снегирев! Дима пожал Володе и Иринке руки, шаркнул даже ножкой, сделал было несколько шагов, как бы уходя уже, но остановился: - Володя, разреши пару слов тебе наедине сказать. А вы, мадемуазель, улыбнулся он Иринке, - нас уж извините. Володя подошел. Дима с минуту смотрел ему в глаза, и мальчик видел, как прыгал в его смеющихся глазах бесенок радости и лукавства. - Ты, мальчик мой, понятлив. Спасибо тебе за все, - тихо, почти так же, как тогда, на видеосеансе, сказал Дима. - За что спасибо? - тоже очень тихо спросил Володя, краснея, потому что догадался, за что благодарил его "воронежец". - Как за что? За помощь! За ключ спасибо, за то, что девочку свою увел, спасибо, за сообщение о скором возвращении деда. Ты - понятливый, а я своих друзей не предаю. Ведь пистолет седельный нравится тебе? Или может, ятаган? - И усмехнулся: - Теперь веревочку, что нас связала, даже тем ятаганом не перерубить. Я тебя найду... И он уже бежал, помахивая в знак прощания рукой, и весело так улыбался. - В Воронеж приезжайте! - донеслось до Володи уже издалека, и тут же стих, как срезанный, этот крик, будто и не было, а стройная фигура Димы исчезла за углом. ГЛАВА 9 ВОЕННЫЙ СОВЕТ А Володя все стоял на месте, будто ноги его прилипли к горячему асфальту. Иринка подошла и тронула его за руку, и только тогда к Володе вернулись силы. - Ты что? - встревоженно спросила Тролль. - Ты белый, как сметана! Тебе нехорошо? Дима обидел? С трудом раздвигая трясущиеся губы, жалко улыбаясь, Володя произнес: - Нет, это я сам себя обидел. - Давай поднимемся в квартиру Ивана Петровича. Нужно полить цветы. Володя лишь кивнул и на ватных, плохо подчиняющихся ногах пошел к подъезду. Однако по мере того, как он всходил наверх, силы, воля и рассудок возвращались к нему. Нет, Володя не сердился на себя за то, что дал Диме повод считать его сообщником. Все, что он сделал на канале, было ему необходимо, и теперь нужно было лишь использовать прекрасное начало. И все же его подташнивало: он никогда не имел дел с ворами, мало того, боялся их, как боится всякий нормальный человек. Хотелось пожаловаться кому-нибудь, найти защиту или, по крайней мере, помощь. Но боязнь того, что он снова будет корить себя за слабость, заставляла Володю говорить себе в такт шагов, поднимавших его все выше и выше: "Я сам! Я сам! Я сам!" Осиротевшее жилище старика встретило их тишиной и сильным запахом цветов, и вначале Володя и Иринка молча поливали их, понимая, что впереди трудный разговор. Покончив с этим, сели за тот самый стол, за которым ещё совсем недавно они разглядывали с хозяином квартиры фальшивый Димин документ. - А ну-ка, посмотри, что я нашел, - подтолкнул Володя Троллю выложенный из папки "воронежца" старинный лист бумаги. - Ничего не понимаю! - обескураженно взглянула на Володю девочка. - Ты разве не вернул его? - Не вернул. В папку положил один дрянной листок. Но ты не беспокойся, если что, мы защитимся тем, что Иван Петрович сослепу перепутал. Но навряд ли он за бумажкой своей вернется - не нужна она теперь ему, потому что роль свою сыграла. Дима даже папку открыть не захотел... - Ну а нам зачем он нужен, это фальшивый документ? Володя удивился непонятливости Тролля: - А как же! Вдруг не удастся его поймать, так хоть одно вещественное доказательство будет. Для милиции зацепочка маленькая. Молчание, тяжелое и долгое, воцарилось за столом. Володя знал, какой вопрос задаст Иринка, и мальчик не ошибся. - Ну а как же его поймают? В милицию нам надо заявить? Володя решительно помотал головой: - Нет, не будем заявлять. Не поверят нам в милиции. Скажут, насмотрелись фильмов и в детектив играют. Что же им, охрану, что ли, ставить, когда в милиции людей в обрез? Только посмеются. - Ну а что тогда? - дрогнул голос Иринки, готовой, кажется, заплакать. - Значит, пусть грабит старика?! Это же убьет его! И ты, ты будешь виноват! Володя даже подпрыгнул на стуле от раздражения: - Ладно! Ты слюни-то не распускай! Я буду виноват! Я, что ли, с Димой красть пойду? Я говорил тебе, что делал все нарочно! Я сам поймаю Диму! Сам! Сам! Володя выскочил из-за стола, быстро подошел к ковру с оружием и вынул из петель большой седельный пистолет, вернулся с ним к столу и снова сел. Иринка улыбнулась - с пистолетом Володька выглядел на самом деле воинственно-непобедимым. - Ты Диму подстрелить решил? - лукаво спросила Тролль. - Нет, - угрюмо ответил мальчик, - не подстрелить, а запереть. - Где запереть? - В этой самой квартире, когда он грабить придет. Молчание. Девочка смотрела на Володю недоверчиво, но не насмешливо. Положение казалось ей таким нешуточным, что для насмешек просто не оставалось места. К тому же Володя все больше, все быстрее начинал внушать уверенность в благополучном исходе дела. - Ну, ты разве не понимаешь, зачем я сказал Диме, что Иван Петрович послезавтра домой придет? Да для того, чтоб Дима завтра ночью, только завтра ночью воровать пришел! - А почему же не сегодня? - спросила Тролль. - Да потому, что я уверен, он к сегодняшней ночи ключ не сумеет смастерить. Ведь я сам шутки ради пробовал по оттиску ключи вытачивать сложная это штука! Вот и дал я Диме целый день на эту работу. Девочка задумалась, потом спросила: - Ну хорошо, пусть придет он не сегодня ночью, а только завтра, что тогда? Как ты его запрешь? Володя взвел курок на пистолете, прицелился в гравюру, на которой гарцевал длинноусый улан, и нажал на спуск - из-под огнива вылетел снопик искр. - План мой такой, - серьезно сказал Володя. - Ты мышеловку видела когда-нибудь? Это обыкновенная дощечка с пружиной, крючок с наживкой и скоба - вот и все устройство. Так вот, мой план такой же примитивный, как мышеловка, но сработает надежно, потому что наживка, та, что на ковре висит, очень ароматно пахнет. Дима завтра ночью обязательно придет - не раньше и не позже, - и как только он войдет в квартиру - сразу сработает пружина и скоба захлопнется. - Да какая тут пружина? - не поняла Иринка. - Это я так, образно выразился. Едва он зайдет в квартиру, я - тут как тут, дверь входную закрываю и уже тогда бегу в милицию. Но Иринку все-таки что-то не устраивало. Она морщила лобик, руки её в волнении теребили бахрому скатерти. - Ты что, ключом его закроешь? - спросила девочка. - Нет, - возразил Володя, - на замок. А ну пойдем! Они вышли на площадку, и Володя деловито осмотрел входную дверь, негромко заговорил: - Есть у меня дома замочек небольшой. Его и без ключа закрыть можно. Чуть нажал - и баста. Только, чтоб такой замок повесить, ушки или, как их, петельки нужно привернуть. Я это сегодня сделаю, приду нарочно. Только незаметно нужно их приделать, а то ведь воры - народ глазастый. Подошел, увидел, чего не замечал до этого, и сразу ноги делать, пока не поймали. Иринка смотрела на Володю с широко открытыми от страха глазами. Она не представляла, как это может происходить на самом деле. Пока все эти разговоры представлялись ей одной игрой, довольно увлекательной, но уже теряющей условия игры и переходящей во что-то настоящее, где проигрыш равняется, возможно, даже жизни. - Ну а где ты станешь поджидать Диму? - тихо спросила Тролль. - Я уже наметил место, - твердо сказал Володя. - Вот здесь. - И он показал рукой. Шестой этаж, на котором находилась квартира старика, был последним, и с площадки вверх, ко входу на чердак вел ещё один марш, тоже оканчивавшийся площадкой. На этой маленькой площадке была железная дверь, ведущая на чердак, - в самом закутке, так, что если смотреть снизу, от квартиры старика, то никогда не разглядишь того, кто притаился возле чердачной двери. Володя, приказав Иринке следовать за ним, поднялся на эту площадку. - Вот, видишь - лучше места не найти. Здесь я буду ждать. Ящик поставлю, чтобы не стоять на ногах. И, чуть только закроет он за собой дверь, сразу вниз спущусь и замок повешу. - А если Дима... поднимется сюда, чтобы проверить, не караулят ли его? - робко спросила Тролль. Она представила себя на месте Володи, подстерегающего вора, и ей стало жутко неприятно. И Володя ответил ей не сразу - предположение Иринки было основательным. Но он все-таки махнул рукой: - Не полезет он сюда. Кого ему бояться? Кого подозревать? Меня? Он же уверен, что мы не знаем о его преступном плане. - И немного погодя сказал: - Ладно, ты не пугай меня. Все равно я буду здесь! Но девочка лишь улыбнулась: - Слушай, а бросил бы ты все это! Может, нам просто показалось, что Дима готовит грабеж? Он такой приятный, даже обаятельный. Да ты же и сам видишь, просто мне кажется... ты ему чуточку завидуешь. Я думаю, твой план на самом деле очень умно разработан, но ты... теоретически все это решил и Диму ловить, конечно, не придешь. Если бы человек, сказавший Володе такое, не был девчонкой, он бы тут же ударил его - таким сильным показалось мальчику оскорбление. В глазах Володи потемнело, в ушах зазвенели колокольчики, симпатичное лицо Иринки превратилось в отвратительную маску, и он сказал, сжимая и разжимая кулаки: - Уйди отсюда! Говорят тебе - уйди!! И Иринка, то ли всхлипнув, то ли насмешливо хмыкнув, дернула плечами и быстро застучала туфельками по ступенькам лестницы. ГЛАВА 10 СТРАШНАЯ НОЧЬ В чем-то права была Иринка, когда говорила, что Володя тогда в квартире старика теоретизировал. На самом деле нехитро было сочинить тот план, но претворить его, осуществить казалось теперь Володе делом очень сложным. Да, он сходил домой и разыскал среди инструментов, в железном хламе, металлические ушки для замка и шурупами закрепил их на дверях квартиры старика. Потренировался в быстром навешивании замка на эти ушки оказалось, чтобы спуститься с площадки чердака и защелкнуть дужку замка требуется только семь секунд. И Володя проделал "упражнение" раз пять - все время получалось безотказно, быстро и надежно. "Хорошо, - думал Володя, - теперь мне нужно точно определить, когда я выйду из своей квартиры. Ночи сейчас светлые, и люди долго на улице торчат. Значит, Дима пожалует не раньше часа ночи, а скорей всего после двух, и мне нужно из дома выйти в час тридцать, не позднее. Раньше не получится - мама читает долго, услышать может, остановит, и тогда пропало все на свете". Весь день перед операцией Володя был сам не свой. Когда родители ушли на работу, он долго слонялся по квартире без дела, попробовал читать, но скоро бросил книгу, попытался обработать напильником кусок латуни, который наметил превратить в изящную ручку для серванта, но инструмент буквально выпадал из рук. Тогда Володя ушел на канал, разыскал за забором оставленные удочки и полдня просидел на берегу, не обращая внимания на поплавок. Он пошел домой, когда закончился рабочий день на соседних каналу заводах. Володя шел назад вместе с усталыми, но все-таки радостными рабочими и думал, что, наверно, нет ничего приятней, чем возвратиться в свои семьи, к своим родным, поужинать и смотреть телевизор или читать газету, не думая о необходимости идти ловить преступника. И Володе стало ещё неуютнее в толпе этих счастливых, как он думал, людей. А дома его уже ждал папа - мама запаздывала. Он участливо спросил Володю, как дела, чем он занимался целый день, как настроение, и Володя едва не разрыдался от жалости к себе. Ему вдруг страшно захотелось все рассказать отцу, этому сильному и доброму человеку, который непременно пошел бы с ним и задержал преступника. Но если бы Володя стал искать у папы помощи, то уже навсегда потерял бы уважение к самому себе. Да, спасая оружие старика, он не только спасал Ивана Петровича, но и себя. Пришла мама, сели ужинать, и теплая, дружеская обстановка за столом в сравнении с грядущими страхами, опасностями нагнала на Володю такое мрачное настроение, что он почти сказал себе: "Я не пойду". "На самом деле, - думал он за столом, - а почему, собственно, должен я идти и спасать чье-то имущество? Ну, если и украдет Дима палаш, то виноват в этом будет сам старик - зачем такую ценность хранил в квартире, а не отдал в музей? А, возможно, если палаш и станет собственностью Димы, то ничего страшного и не случится. Должно же молодое поколение наследовать традиции отцов и дедов? А может, Дима и не вор совсем, и права Иринка, говорившая, что такой обаятельный, приятный человек не может ограбить старика". Но доказательства рассудка сменялись тут же необъяснимой уверенностью в то, что предупредить преступление все же необходимо. Словно совесть безо всяких доводов советовала мальчику нанести плохому человеку ответный удар. Володя ушел в свою комнату рано, одновременно с папой, ложившимся спать в десять часов, потому что утренняя смена начиналась на заводе в половине седьмого - нужно было выспаться. Завел часы, боясь уснуть, прилег на диван с книгой, но сознание воспринимало лишь отдельные слова. Сердце колотилось бешено, и Володя даже сходил на кухню, чтобы выпить валерьянки. И скоро наступило словно легкое забвение и ничего уже не хотелось... Звонок ударил резко, хрипло, и проснувшийся Володя не сразу понял, что случилось, но быстро нажал на кнопку и скинул с постели ноги. "Я заснул! с ужасом подумал он и вгляделся в циферблат. - Час двадцать! Скорее! Скорее выходить!" И Володя даже не заметил, что дал себе команду, уже ничуть не сомневаясь в принятом решении. На цыпочках он вышел в коридор - дверь в комнату родителей оказалась приотворенной, и света не было. Это означало, что мама спит. Володя вернулся в свою комнату, из ящика письменного стола достал замок и перочинный нож (для самообороны), пять монет (Володя позабыл, что в милицию звонить предлагается бесплатно). Рассовал свое имущество в карманы куртки и снова вышел в коридор. Кеды Володя не надел, а только в руку взял. Теперь нужно было бесшумно дверь открыть, и на это он потратил минуты три, осторожно, миллиметр за миллиметром поворачивая шишечку замка, а потом тихонько, чтобы не скрипнули петли, толкая дверь вперед. По лестнице он спускался тоже осторожно, боясь повстречать запоздалых соседей. Вышел из своей парадной и быстро двинул в сторону подъезда старика. Никто и здесь не попался ему навстречу, и Володя благополучно поднялся на шестой этаж. Первым делом он подошел к квартире Ивана Петровича и приложил к ней ухо - в квартире все было тихо. Тогда Володя поднялся на площадку возле чердачной двери, куда заранее принес себе сиденье деревянный ящик. Он сел на него, прислонившись спиной к обитой железом двери. Справа от него было низкое, на уровне площадки, окно, впускавшее синий свет ночи, который ложился на щербатые плиты перекрещенным ромбом. Если стоять у этого окна, можно было увидеть окна квартиры старика, потому что в этом месте был угол дома, и лестница, где прятался Володя, была на одной стороне, а квартира - на другой. Но Володе незачем было смотреть на эти окна - он знал, что они безмолвные и черные. А страх постепенно начинал заползать в сознание мальчика, высасывая его силы, его бесстрашие, а взамен их впуская ужас и бессилие. Володя слышал, как у него за спиной, на чердаке кто-то тихо и протяжно выл, точно играл на кларнете или плакал, кто-то ходил, негромко шуршал и покряхтывал. Порой ему казалось, что дверь сейчас распахнется и его схватят за горло чьи-то руки: Димины руки или какого-нибудь бомжа, которых немало таскалось, как знал Володя, по подвалам и чердакам. И жилка затряслась у Володи под коленкой на одной ноге, а потом на второй, а скоро он весь буквально трясся от страха и уже не думал эту дрожь перебороть. Вдруг чьи-то легкие шаги раздались всего двумя этажами ниже. Володя, прислушиваясь к звукам, гулявшим за чердачной дверью, забыл о лестнице, и теперь эти тихие шаги вернули его к действительности. Кто-то поднимался наверх. Володя словно превратился в одно большое ухо, а рука помимо воли потянулась к карману, где лежал перочинный нож. Все выше, выше слышались шаги. Дрожащими пальцами, едва зацепив ногтем выемку на лезвии, Володя раскрыл свой нож. Шаги поравнялись с площадкой шестого этажа, не задержались у квартиры старика, а направились наверх, к Володе! Володя привстал на ящике, уже готовый отразить нападение, потому что был уверен, что увидит сейчас наглую ухмылку Димы, который попытается расправиться с ним как со свидетелем. Но не "воронежец" стоял перед ним в полутемном закутке - Иринка, в брюках, в курточке, засунув руки в карманы и улыбаясь, смотрела на Володю. - Ого! Да ты вооружен что надо! - насмешливо сказала она. Володя, лицо которого покривилось судорогой ужаса, попытался придать ему подобие улыбки: - Чего... ты... здесь? - Я пришла проверить, на самом деле ты решился или струсил? А ты молодец! Давай вместе сидеть, а? Вдвоем же не страшно! Я тоже из дома улизнула - папа ведь привык, что я ночью по квартире брожу, вот и не обратил внимания. Веселый тон Иринки после пережитого страха казался Володе совсем неуместным здесь, в ожидании грабителя. К тому же сидеть вместе с девочкой он не хотел - тогда бы пришлось как бы делиться славой со своим помощником. Иринка, которой он хотел доказать, что способен на смелый поступок, становилась равной ему по смелости. Но все же прогнать её Володя был не в силах: - Ну, садись. Только в тряпочку молчи, чтобы без трепа. Иринка присела на ящик. - А долго сидеть-то будем? - спросила, сдерживая смех. - Неужели ты не понимаешь, что Дима не придет? - Сколько надо, столько и будем сидеть! Если хочешь - уходи! Я тебя не звал! - зло сказал Володя и тоже сел на оставленный девочкой кусочек ящика. И снова слышалось чье-то оханье и плач за дверью, и кто-то негромко погромыхивал на чердаке и будто бы ходил, и снова Володя представлял, что Дима уже давным-давно сидит на чердаке и ждет, когда они уйдут, а если не уйдут, то он откроет дверь и проложит себе дорогу к оружию старика или ножом, или просто своими сильными руками. И Иринке скоро передалось волнение Володи, и они, уже не стесняясь друг друга, буквально тряслись от страха. Вдруг внизу, наверное на первом этаже, громыхнула дверь, словно отворил и отпустил её человек, смело входящий в свой собственный дом, и послышались шаги, не робкие и тихие, а решительные, смелые. Как видно, поднимавшийся держался при ходьбе за поручень, потому что было слышно, как стучат в гнездах расшатанные прутья ограждения. Все ближе и ближе слышались эти смелые шаги. Володя видел глаза Иринки, ставшие от страха круглыми, большими, как пятаки. Рот её, готовый издать крик, открылся тоже. Володя стиснул зубы, и указательный палец его руки сам собой поднялся к губам, приказывая девочке молчать. Вот шаги остановились на площадке шестого этажа. Замолкли. Потоптались возле двери. Заскрежетал в замочной скважине ключ. Скрипнули петли, повернувшись. Отворилась дверь. Закрывшись, негромко стукнула. И звуки стихли. Да, Володе сейчас казалось, что гораздо проще взобраться на Монблан, чем сойти вниз через несколько ступенек. Но он все-таки поднялся, потому что знал: в квартире Дима, и ему понадобиться не больше трех минут, чтобы взять палаш и вернуться с ним на лестницу. Ступая тихо-тихо, ступенька за ступенькой, Володя спустился вниз. Откуда ни возьмись явились силы, смелость. Рассудок почему-то было совершенно ясен, трезв. Подошел к дверям квартиры старика. Ухо приложил. Прислушался. Да, там кто-то быстро ходил, чем-то громыхал. Володя полез в карман, торопясь достал замок (при этом повозился, потому что дужка зацепилась за подкладку). Стараясь не звякнуть металлом о металл, он стал продевать дужку через обе петли на дверях, потом надавил на корпус, и пружина клацнула, сообщив о том, что замок закрылся. И тотчас дверь сильно дернулась, и замок подпрыгнул от сильного напора со стороны квартиры. Дверь вернулась в прежнее положение, и Володя уже хотел бежать вниз, звонить в милицию, потому что Иринка за рукав тянула его вниз. Дверь дернулась еще, еще, и Володя, как завороженный, смотрел на эту прыгающую дверь, словно наслаждаясь видом беспомощности сильного, взрослого мужчины, виновником которой был он, худенький мальчик. - Ч-ч-ерт! Что такое! - выругался тот, кто был в квартире, и Володя узнал голос Димы. Мальчик также видел, что вор, насколько позволял замок, отворил дверь и, приложив голову к щели, пытался посмотреть на то, что мешало ему выйти. Потом показались пальцы, которые Дима просунул в щель и торопливо ощупывал замок, к его великому изумлению появившийся здесь. И Володе почему-то стало смешно. Ему вдруг пришла в голову шальная мысль схватить Диму за пальцы, но он не сделал этого, а лишь сказал, торжествуя: - Брось, Дима, не дергайся! Не уйдешь ты отсюда! Дима, ошеломленный, по всей видимости, с полминуты молчал, но потом, придя в себя от изумления и сообразив, как он должен себя вести, приблизил лицо к щели и громко зашептал, стараясь казаться веселым: - Вольдемар, ты что, не узнал меня? Это же я, Дима! Давай, открывай, старик! Хватит дурочку валять! - Не открою! - твердо ответил Володя. - Ты, Дима, вор. Таким в тюряге место. Дима хохотнул, но не слишком весело: - Брось, Володька! Ну, приведешь ты ментов, а взять-то с меня нечего. Ну, забрался, ну, виноват, простите. Но ничего не крал, помилуйте. Меня старик сам в гости с ночевкой приглашал. Я пришел - а дверь открыта, вот я и зашел. Внимаешь моей логике? Открой-ка дверь, Володька! Откроешь пистолет получишь и ятаган. Ты же оружие любишь! Теперь хмыкнул Володя: - А ты не боишься при свидетелях мне сделку предлагать? - Какие там свидетели? - зашептал Дима. - Мы же с тобой одни, как Ромео и Джульетта на балконе! Но в разговор вмешалась Тролль: - Нет, не одни. И я все слышала. И ещё я вам скажу: вы, Дима, гад! А ещё симпатичный... Дверь внезапно задергалась, и раздался уже не шепот Димы, а почти что крик: - А ну, сволочи, откройте! Убью потом! И в тусклом свете горевшей на лестнице лампы на уровне Володиного живота, совсем рядом с ним сверкнула блестящей молнией полоса полированной стали и снова скрылась за дверью. - Гляди, палаш! - успев увернуться, крикнул Иринке Володя. - За милицией беги! Скорей! А я покараулю! Девочка опрометью кинулась вниз по лестнице, а Володя, не желая слушать Диму и боясь его попыток применить оружие старика на деле, поднялся на площадку чердака, откуда он мог видеть часть двора с подъездом, из которого через минуту выскочила Тролль. Володя стал ходить по площадке, весь дрожа от волнения. Он плохо понимал, зачем остался здесь, у квартиры, где был заперт вор. А вдруг Дима сумеет вырваться из плена? Тогда он, без всякого сомнения, расправился бы с тем, кто попытался провести его и угрожать тюрьмой. То и дело Володя поглядывал в окно, надеясь увидеть подъезжающую милицейскую машину: если Иринка дозвонилась, патрульная машина могла, он знал, подъехать очень быстро. Вдруг неожиданный шум привлек его внимание. Нет, он несся не снизу, а раздавался где-то на уровне шестого этажа. Володя перевел взгляд на стену дома и увидел, что обе створки окна квартиры старика были распахнуты, и Дима, сидя верхом на подоконнике, дергает, пробуя на прочность, то ли веревку, то ли канат. Потом он перекинул свою вторую ногу, повернулся на руках спиной к улице, так что обе ноги оказались висящими, а затем, уперев их в едва заметный желобок между плитами, которыми был облицован дом, стал потихоньку выпускать канат, заскользивший у него в ладонях. Наконец его тело встало под углом к стене, и Дима, постепенно перехватывая руками канат, находя выступы в плитах, стал спускаться. Володя увидел, что за спиной у него был привязан какой-то длинный предмет, обмотанный тряпкой и тщательно затянутый шпагатом. Володя понял, что это палаш, и бросился к дверям квартиры. Он сбросил замок, вбежал в прихожую. Какой-то неясный ещё план зрел у него в голове. "Не дать уйти! Не дать уйти!" - думал лихорадочно Володя. Он подлетел к окну. Два или три цветочных горшка со смятыми и растоптанными традесканциями лежали у окна разбитые вдребезги. К радиатору, несколько раз обвивая его, был привязан темно-синий кабель, приберегаемый Иваном Петровичем для антенны. Володя посмотрел в окно на спускавшегося все ниже и ниже Диму. Еще раз бросил взгляд на арку, откуда должна была появиться машина с милиционерами, но никто не ехал. "Да где же они! Где!" - чуть не плача, подумал Володя, и вдруг одна мысль больно ужалила его. Он рванулся к ковру с оружием, выхватил из петель ятаган, вернулся к окну и, увидев, что вор находился уже на уровне третьего этажа, дважды ударил по туго натянутому проводу коротким изогнутым клинком. Синяя оплетка лопнула и разошлась, и обрезанный конец бессильно упал на изломанные ветки цветов. Володя, мгновенно ослабевший, измученный, опустился на пол у окна и уже не видел, как вынырнула из-под арки желтая машина и, разбрасывая по листве тополей голубые блики мигалки, понеслась к подъезду. А Володя сидел на полу, и в голове его, как пластинка, повторяющая одно и то же место, крутились глупые слова, взявшиеся неведомо откуда: "Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар..." ЧАСТЬ II ОСТРОВ ЕЖОВЫЙ ГЛАВА 1 "КОШМАРИКИ!" Если бы поезд шел быстро, в открытое окно влетал бодрящий, резвый ветерок, перелески за окном мелькали бы быстрее, то, возможно, Володя не переживал бы так сильно перспективу житья в пионерском лагере, который был не просто нелюбим мальчиком, но даже ненавидим. Но этот странный поезд с допотопными вагонами, с дизелем вместо электровоза, с какими-то развинченными, громыхающими осями, полностью занятый увозимой в лагерь детворой, двигался так медленно, что казалось, дороге не будет конца. Иногда поезд останавливался даже где-то посреди елового леса, словно выбившись из сил, но потом очень медленно, с толчками и громыханием сползал с места подобно огромной, очень старой и больной черепахе, собравшейся немного погулять перед смертью. Один из воспитателей заявил, что едут они так медленно вовсе не из-за поезда, а по причине состояния давно не ремонтировавшейся дороги. Воспитатели принялись негромко обсуждать положение дел в стране, и Володе был неприятен этот разговор, потому что он чувствовал, что их волновали скорей не проблемы экономики, а желание покрасоваться своим оригинальным мнением. А может быть, Володе все это лишь только показалось из-за дурного настроения? Настроение у него на самом деле было неважным. Не только будущая лагерная несвобода, линейки, сборы, рейды портили Володе его - в памяти мальчика, словно отпечатанные типографской краской, четко рисовались недавние события. Вспоминалась ночь, проведенная им на ящике у чердака, вздрагивающая дверь и прыгающий замок, готовый слететь от сильного толчка преступника, клинок палаша, выскакивающий из-за двери и едва не ранящий его. Постоянно вставал в памяти его удар ятаганом по туго натянутому проводу, тяжелый стук, последовавший сразу за тем, как обрубок синего кабеля упал вниз на цветы. Затем на память приходило, как явились милиционеры, а он все пытался у них узнать, не убежал ли Дима, и радовался, когда услышал, что вор задержан и убежать он при всем желании не мог, так как сломал ногу. А потом Володе очень стыдно было вспоминать, как он вдруг зарыдал безудержно и горько, хотя ему вовсе не хотелось плакать, и слезы брызнули помимо воли. Хуже всего было то, что в этот момент в комнату вошла Иринка, но, увидев Володю плачущим, скрылась. В милицию Володю отвезли тогда же, и там он дал первые показания: в каких отношениях он состоял с человеком, сломавшим ногу, как оказался ночью в чужой квартире и все такое прочее. Вначале на Володю дежурный майор, снимавший показания, недоверчиво смотрел, не верил просто, считая его сообщником преступника, задержанного с поличным. Но когда мальчик рассказал об ударе ятаганом по проводу как о единственном средстве задержать вора, когда показал ключ, поведал о болезни хозяина квартиры, майор подобрел, а после даже рассмеялся, назвав Володю "молодцом, которого, однако, не мешает хорошенько выдрать". А вскоре в милицию явились мама и папа, и Володя видел, что лицо у мамы было заплаканным, а папа как-то странно кхекал и то и дело теребил свой нос. Потом, уже дома, Володе, которому страшно хотелось спать, пришлось выдержать тяжкое испытание - выслушивать упреки матери вперемешку с рыданиями. Ему было заявлено, что он "бездушный, жестокий человек, дурно начинающий жизнь". Потом досталось и папе, причем мама вела себя настолько неинтеллигентно, что обвинила папу в присутствии Володи в "неинтеллигентности как в главной причине того, что мальчика не занимают книги и ему нужна улица, компании сомнительных друзей, оказывающихся в конце концов ворами, нужны напильники и отмычки (ну, это уж напрасно!) и не нужны музеи и театры". Такой Володя маму никогда не видел. Но самое главное из всех этих воспоминаний, неприятных самих по себе, было то, что Володя отчетливо помнил чувство страха, испытанного той ночью. Внешне поступок, совершенный им, выглядел даже геройским - Иринка напрямик заявила потом Володе, что он герой и даже поцеловала в щеку. Но сам мальчик был собою недоволен. Он-то прекрасно помнил свое ощущение сильного страха, а поэтому героем считать себя никак не мог. Вот если бы он сделал то же самое, что сделал, и притом не испытал бы страха, то вполне бы мог рассчитывать на уважение со стороны самого себя. Теперь же весь его подвиг казался Володе каким-то фальшивым, ненастоящим, совершенным не смелостью, а одним лишь страхом, как бы с перепугу. Вот поэтому и не был весел в поезде Володя, хотя вокруг него ребята просто с ума сходили от удовольствия, вызванного интересным путешествием, и даже редкие окрики занятых политикой воспитателей не могли утихомирить их. Включили портативный магнитофон, какая-то девочка показывала в проходе между сиденьями новый вариант рок-н-ролла, в другом конце вагона тренькала гитара, и парень пел под её аккомпанемент, тужась в стремлении повторить голос Высоцкого. А за окном проплывали пейзажи Карелии. Розоватые стволы сосен, казалось, росли прямо из камня, серого, дикого, принесенного сюда неведомо кем, брошенного здесь в беспорядке, внавал. У Володи, смотревшего на эти сосны и камни, на душе становилось все тоскливей, и даже Иринка, всплывавшая подчас в памяти, совсем не утешала, не разгоняла мрачных туч, собравшихся на небосклоне Володиного настроения. Лагерь, в который был определен Володя родителями, назывался "Зеркальный". Маме кто-то по очень большому знакомству предложил путевку в "Зеркальный", и она соблазнилась Карелией, огромным озером, близ которого тот лагерь находился, здоровым сосновым духом и, главное, тем, что Володя будет под присмотром. Дизель, затормозив у платформы, находившейся буквально у кромки леса, высадил орущую толпу ребят, нагруженных рюкзаками и чемоданами, и двинулся, дребезжа, вперед. - Восьмой отряд! Не расходиться! Все идут ко мне! - заорал воспитатель Володиного отряда, мужчина в широкополой ковбойской шляпе и с усами, опущенными до низа подбородка, сразу не понравившийся Володе своими унтер-офицерскими приемами. "Этот жизни не даст, - с ненавистью глядя на усатое лицо воспитателя, подумал Володя. - Затаскает по запланированным мероприятиям. Сразу видно, Пришибеев, а ещё ковбоем вырядился. Эх, занесло же меня сюда..." Отряд за отрядом (если толпу орущих и смеющихся ребят можно так назвать) пошли по лесной дороге, и Володя не замечал ни гомона птиц, ни дурманящего аромата сосен, ни изумрудного бархата мха. Вскоре между розовых стволов выглянули островерхие крыши каких-то строений, а потом и несколько щитов с изображением аляповато намалеванных пионеров убедили Володю в том, что они подходят к месту "лишения свободы". Мальчиков восьмого отряда разместили в домике под высокой островерхой крышей, который кем-то был назван "финским", но Володя не нашел в его облике ничего финского - обыкновенный летний дом. Ребята кинулись занимать лучшие места в палате (у окон или по углам), прямо от дверей бросали на кровати рюкзаки, два мальчика сцепились было из-за спорного места, но в палате появился ковбой-воспитатель, которого звали Петр Ильич (еще в поезде к нему прилипло прозвище Чайковский, метко пущенное каким-то острословом из ребят), и спор был решен строгим окриком. А Володя койку занимать не спешил, и ему досталось место у самой двери. Один мальчик даже пожалел его: - Да, не повезло! Будешь у Чайковского на виду. - И добавил, как бы в утешение: - Ну, ничего, зато в сортир близко бегать. И Володя словно в знак благодарности за сочувствие подтвердил: - Да, верно. Удобно очень. Потом ребят и девочек отряда, поселившихся в соседнем домике, собрали вместе на скамеечках. Чайковский познакомил всех с пионервожатой, симпатичной курносой девушкой, попавшей на эту должность, как заметили некоторые ребята из опытных "лагерников", впервые. Ольга Васильевна робела и смущалась и все теребила концы своего хорошо отглаженного галстука. А уж Петр Ильич ничуть не смущался. Командовать, похоже, было его призванием и даже страстью. Свою шляпу он сдвинул на затылок, сцепил руки за спиной и битый час излагал отряду инструкцию: поведал о распорядке дня, о грядущих мероприятиях, о том, что делать можно, а что нельзя, куда разрешается ходить, а куда нет. Запретил срывать и брать в рот какие-либо ягоды, грибы, все, что растет и на земле, и на кустах, и на деревьях. Нарушение инструкции наказывалось, по его словам, исключением из лагеря и немедленной отправкой домой, потому что-де лагерь "Зеркальный" - самый лучший в области, образцово-показательный и авторитет его не может мараться неблаговидными поступками. Когда Чайковский, дергая своими опущенными к подбородку усами, инструктировал ребят, Володя видел, как некоторые из мальчиков, что сидели "на задах", кривлялись, передразнивая воспитателя, как бы заранее смеясь над всеми его распоряжениями. Но Володе не было смешно, речь Чайковского уверила его в том, что образцовый пионерский лагерь, в который он попал, это настоящая колония для преступников. И Володя не мог понять, чем же он так провинился перед всеми и за что его отправили туда, где все было создано для стеснения его свободы, для унижения его достоинства и даже для издевательства над ним, самостоятельным и независимым. А потом был обед. Очень вкусный и сытный. Но зачем-то к ребятам подошел Чайковский и приказал съедать пищу всю без остатка, потому что-де в стране с продовольствием тяжело и надо беречь каждый кусок хлеба. И после этого приказа Володе почему-то расхотелось есть, и он через силу впихивал в себя гуляш, казавшийся вкусным ещё минуту назад. После обеда ребята оказались предоставленными сами себе, и Володя обрадовался, предвкушая перспективу долгожданного одиночества или, скорей, независимости, по которой он истосковался. Вначале мальчик подумал было, что сходит в библиотеку, но тут же отложил намерение - он взял из дома два романа Вальтера Скотта, и в книгах покамест не было нужды. Решил сходить записаться в кружок судомоделистов - ведь надо было хоть чем-то убивать лагерное время. Но это решение Володя тоже отменил, подумав, что будет полезным осмотреться в лагере, изучить всю территорию его, укромные уголки, где он смог бы находить пристанище, прячась и от воспитателей, и от ребят. Лагерь располагался в лесу, но сквозь стволы сосен была видна гладь озера, и Володя поначалу направился к нему. Чтобы спуститься к воде, ему пришлось пройти мимо площадки, где на невысоком бетонном постаменте он увидел странный предмет, и долго не мог понять, чем же является он: огромная железная бочка, словно сжатая с боков, но с широким вырезом наверху. Володя, недоумевая, заглянул в этот вырез и увидел, что внутри бочки располагается сиденье. "Да это же часть фюзеляжа самолета! - осенило Володю. - Ну да, конечно, вот сиденье для пилота, вот приборная доска, только без приборов. Это военный истребитель! Только что ему делать здесь?" Рядом с постаментом торчал какой-то высокий шест или мачта. Володя обошел вокруг фюзеляжа, старого и черного, понедоумевал и спустился к укрепленному валунами берегу. Да, озеро и впрямь можно было назвать зеркальным! Несмотря на то что дул ветерок, его вода почему-то не морщилась, не рябилась, но была удивительно спокойной и словно какой-то тяжелой, точно и не водой вовсе полнилось озеро, а ртутью или свинцом. И цвет этой воды был не голубым или зеленоватым, а темно-серым, хотя небо над озером высилось чистое, синее. Оно было огромным, это озеро. Лишь где-то вдалеке, километров десять от берега, на котором стоял Володя, чернел лес противоположного берега. Зато километрах в полутора от мальчика горбатился остров, похожий на крутую спину какого-то гигантских размеров динозавра, поднимающегося из воды. Казалось, это чудовище выпрямится сейчас, издавая страшный рык, и одним прыжком достигнет берега Володи, растопчет, изломает лес и лагерь... Чем дольше смотрел мальчик на это озеро, молчащее, пустынное, с горбатым островом, поросшим елями, тем сильнее в сердце его проникало какое-то странное чувство: с одной стороны, ему нравилась эта пустыня, где никто не командовал бы им, но с другой - это странное тихое озеро, неприятно молчаливое, какое-то мертвое, застывшее, и остров, похожий на чудовище, как бы становились его властелинами, и Володя снова стал ощущать свою зависимость от чьей-то силы. Зависимость и даже полную покорность. В конце концов стоять рядом с этой тихой водой, напоминавшей ртуть, Володе стало так неприятно, что он быстро взбежал на берег и пошел в сторону лагеря. Проходя мимо кочегарки (ее Володя признал по высокой трубе и кучам угля, что лежали у входа в небольшое кирпичное здание), мальчику пришлось вдруг от неожиданности отпрянуть в сторону, потому что из отворенной двери кочегарки буквально вылетел плачущий пацан, едва удержавшийся на ногах. Вслед за ним из черного нутра домика выскочил мужчина в грязнущей, засаленной спецовке и с перемазанным, как и положено кочегару, лицом. Володя догадался, что такое стремительное движение было придано мальчику именно этим чумазым мужчиной. - У-у-у, потрох собачий! - заорал кочегар, делая попытку схватить мальчика, который, однако, не позволил чумазому произвести задуманное и спрятался вначале за Володю, а потом отскочил за ствол большой сосны. - Я тебе покажу, паразит, червонец! Будешь знать, как деньги батьке достаются! И кочегар, выругавшись, вдруг махнул рукой и ушел в черную пасть домика, откуда ещё некоторое время неслась брань. Володя, не успевший уйти, опешивший, повернулся в сторону сосны, за которой прятался мальчик, выскочивший из кочегарки. Его испуганное, заплаканное лицо показалось вдруг из-за ствола. Мальчик не выходил из своего убежища, боясь, что кочегар (отец его, как показалось Володе) снова примется за трепку. Но мужчина, видно, и не собирался выходить, и мальчик осмелел. - Ну, кошмарики! - промолвил он со вздохом облегчения и улыбнулся кривой улыбкой, как бы сообщая ею Володе, что его бегство и слезы - это пустяки. Этот мальчик выглядел ровесником Володи, но оказался меньше ростом, у него были почти белые волосы и такие же ресницы, и на фоне этой белизны следы тяжелой отцовской ладони, оставленные на щеке мальчика, казались совершенно черными. - Кошмарики! - повторил белобрысый и принялся тереть щеку краем мешка из грубой материи, который поначалу был не замечен Володей. ГЛАВА 2 КАК ВОЛОДЯ ЛОВИЛ ЗМЕЮ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ПОЛУЧИЛОСЬ А пока мальчик тер свою щеку, бормоча что-то себе под нос, Володя стоял и смотрел на этого занятного парнишку. Лицо мальчика было смешным длинный и острый, как у птички, носик, срезанные лоб и подбородок делали это лицо похожим на голову дятла. Глаза были черные и быстрые, да и все движения парня выглядели суетливыми, как у проворного зверька. - Ну чего уставился? - бросил вдруг тереть свою щеку мальчик. - В морду хочешь? А? Но Володя даже не нахмурился, услыхав вопрос, - было видно, что белобрысый не намерен драться, а только хорохорится. - А за что это он тебя? - вместо ответа спросил Володя. Но мальчик только усмехнулся и снова принялся растирать мешком грязь по щеке. - Лагерный, что ли? - задал в свою очередь вопрос похожий на дятла мальчик. - Да, лагерный, - вздохнул Володя. - Кошмарики! - презрительно хмыкнул белобрысый. - Меня бы на аркане в ваш лагерь не отвели! Ненавижу я ваш лагерь и всех лагерных тоже ненавижу и презираю! - А ты сам разве не лагерный? - спросил Володя, начиная испытывать к мальчику чувство приязни как к родственной душе. - Я?! - оскорбился паренек. - Нет, корешок, я в пионерах и не был никогда, по политическим, как в газетах пишут, соображениям. Родители у меня в лагере работают: батька - в кочегарке, видал ты его, а мамка - в столовой, посуду моет. Слушай, - добавил мальчик уже совсем другим тоном, а у тебя батя где вкалывает? - На заводе, кузнецом... - Водку пьет? - Пьет, - кивнул Володя, соврав неожиданно для себя и тут же устыдившись этого. Отец его не пил водки, но Володе почему-то показалось, что сейчас нужно ответить утвердительно. - Вот и мой пьет, - с какой-то твердостью сказал мальчик. - Все они задрыги-ханыги пьют... - и замолчал. А потом продолжил уже в презрительно-веселом тоне: - А вас, лагерных, я за то ненавижу, что вы рохли и ни черта не умеете! Только знаете, что по линейкам вашим ходить да в волейбол играть. А кто из вас деньги делать умеет? Да никто! Кошмарики! Вот ты, к примеру, сумеешь в день хоть два червонца заколотить? А? - Нет, не сумею, - признался Володя. - Вот именно, - презрительно сплюнул на землю мальчик, - и трешки не заработаешь. А я прошлым летом, бывало, по стольнику в день заколачивал, не вру! Зачем мне школа ваша? Уйду я из школы совсем, не хочу дурацкие ваши законы и правила учить. Вот выучат вас, дураков, а деньги делать за вас папы-мамы будут. А я дармоедом быть не хочу! Володя смотрел на мальчика все с большим уважением. Ему нравилась независимость и даже сила белобрысого, и он хотел позаимствовать для себя хоть часть удали паренька. - Так ты что же, родителям заработанные деньги отдаешь? - спросил Володя, но мальчик на это рассмеялся откровенно и нагло: - Нашел придурка! Они меня до восемнадцати годков обязаны содержать, так что ещё пять лет пускай потрудятся. Мне деньги самому нужны. - А зачем тебе такие деньги? - наивно спросил Володя, хотя он на самом деле не мог взять в толк, куда можно потратить сто рублей, заработанные в один день. - Ну, ты, я вижу, ослик! - снова рассмеялся паренек, который давно уже понял, что имеет дело с неприспособленным к жизни рохлей, и, конечно же, торжествовал. - Деньги, брат, всем нужны, и чем больше их, тем лучше. Вот ты, к примеру, любую нужную тебе вещь у папы-мамы просишь, унижаешься, клянчишь, а я на всех плевал: захочу - пойду себе кроссовки за пятьсот рублей куплю, захочу - магнитофон. Я с деньгами - сам себе король, ни от кого не завишу, на всех чихал. Деньги, брат, это власть и свобода! Нищета человека дерьмом делает, а богатство - царем. Вот и я - царь... Несмотря на то что мальчик в отношении последнего определения явно преувеличил и даже понял это сам, потому что смущенно осекся, - Володя смотрел на белобрысого уже не просто с уважением, а с восхищением. В этом маленьком царьке было, на взгляд Володи, что-то недосягаемое, к чему хотелось приближаться, чему хотелось подражать. Именно здесь, в лагере, где он ощутил страшную несвободу, очень приятно было встретить того, кто может научить, как преодолеть ужасно неприятную зависимость от обстоятельств. - А как же ты... деньги делаешь? - с замиранием сердца спросил Володя, боясь, что вопрос этот обидит "короля". - Кошмарики! - недовольно покрутил головою мальчик, и Володя догадался, что "кошмарики" - это вроде присказки или любимого словечка паренька. - Ну ты, кореш, странные вопросы задаешь. Кто тебе ответит? У каждого свой способ. - А у тебя он есть? - настаивал Володя. - Конечно! - смягчился мальчик. - Целый вагон, и все честные, заметь. Ну вот, к примеру, первый. Здесь, рядом с озером, есть пансионаты... Так отдыхающие, понятно, на природе любят отпуск спрыснуть... - Что такое "спрыснуть"? - спросил Володя, уже не боясь показаться наивным. - Ну, отметить, значит, с бутылочкой. Так вот, они бутылочку, конечно же, оставят, я её возьму. Так, глядишь, и наскребется в день пара червонцев. - А еще? - Пожалуйста! Рыбу для отдыхающих ловлю и продаю, недешево, конечно. Я рыбу ловить мастак. Лещей, сигов и даже судаков тягаю. Смотришь, тридцатку в день получишь. - Ну а дальше? - Травы лекарственные собираю, бруснику, клюкву. Когда грибы пойдут их собираю, потому что знаю места хорошие. Бывает, просто за деньги грибников туда свожу. Мне, кореш, деньги сейчас нужны. Я мотоцикл хороший купить собрался. Рокером заделаться хочу. А к мотоциклу кожаную куртку надо, сапоги американские, чтоб все в порядке было, чтоб все ништяк... Да, Володя смотрел на белобрысого с восхищением, а тот, прекрасно видя, какое производит впечатление, достал из нагрудного кармана курточки пачку сигарет, вытолкнул из неё одну, пихнул в свой рот и предложил "лагернику": - Будешь? "Кэмел", не сомневайся! - Я не сомневаюсь, только я не курю, - робко, краснея, отказался Володя, понимая, что окончательно подорвал престиж. - Не куришь - ну и дурак! - решительно подвел черту белобрысый и уже пыхнул было в лицо Володи терпким дымом, как вдруг из черного входа в кочегарку вышел его отец и решительно направился в сторону сына, намереваясь, видно, продолжить прежнюю "науку". Сигарета мгновенно вылетела изо рта мальчика в сторону, а сам он кинулся прочь. Володя же, видя грозное лицо мужчины, приближающегося к ним, бросился вслед за мальчиком, а кочегар кричал: - Вот только явись домой, паразит! Я тебе все зубы выколочу! Нечем будет цигарку держать! Поросенок! Белобрысый, петляя между соснами, бежал примерно метров сто, и Володя вместе с ним. Мальчик вдруг остановился и с досадой вымолвил: - Кошмарики! Видал? Не отец, а дикий волк! - А чего он от тебя хотел? - задыхаясь от бега, спросил Володя. Курить не разрешает? - Не-е! Простить мне не может, что я больше его самого денег зарабатываю. Ладно, в голову не бери. Тебя, "лагерник", как зовут, впрочем? - спросил паренек, свысока поглядывая на "рохлю". - Володя, - ответил "лагерник", которому было приятно, что с ним хочет познакомиться свободолюбивый будущий рокер. - Вовчик, значит, - кивнул белобрысый. - Ну а меня Ленькой зовут, хотя и другое имя есть - Кошмарик. Так меня называют за то, что я "кошмарики" часто говорю. Можешь и ты так ко мне обращаться, не обижусь. - Хорошо, Кошмарик, - согласился Володя и показал на мешок, не выпущенный Ленькой из рук даже тогда, когда он спасался бегством от ярости волка-отца. - А это у тебя зачем? Товар какой-нибудь нести собрался? Кошмарик с удовольствием шмыгнул своим остреньким носом: - Ага, догадливый ты, товар. Только какой товар, ни в жисть не допетришь... - Рыбу? Грибы? - попытался угадать Володя. - Дурилка ты! - хмыкнул снисходительно Кошмарик. - Какие в это время грибы? Правда, я и в мае строчки да сморчки на четвертак в день собирал, но сейчас ты соврал. - Ну а для чего же? - предвкушая занимательный ответ, спросил Володя и не ошибся. - Змей иду ловить, - как можно равнодушней сказал Кошмарик и растопырил мешок, как видно для того, чтобы посмотреть, войдут ли в него все пойманные им рептилии. - А для чего же... змей? - очень удивился Володя, сразу представив в воображении этих гадких и опасных животных. - Как для чего? - с торжеством победителя во взоре воскликнул Кошмарик. - У нас в больнице их по полсотни рубликов за штуку принимают для яда на лекарства. За длинную змею даже накидывают два червонца. Навар отличный! - Значит... ты ядовитых змей идешь ловить? - задал Володя наивный вопрос, и Кошмарик теперь уже совсем рассмеялся, хлопнув себя мешком по ноге: - Ну, ты даешь! Конечно, ядовитых! Гадюк! - И с уничтожающим презрением посмотрел на Володю: - Ты, парень, вижу, в жизни ни черта лысого не понимаешь. Хочешь научу баксы заколачивать? Всю жизнь благодарен будешь. Хоть и не знал Володя, что значит "баксы заколачивать", но смотрел на Кошмарика с чувством уважения и даже зависти и был уверен в том, что этот белобрысый паренек на самом деле может научить его чему-то очень полезному. И он ответил: - Да, очень хочу, научи, пожалуйста. Мне, кстати, деньги тоже не помешают. - Они только дуракам мешают, - хмуро пробурчал Кошмарик. - Ну, ладно, беру тебя в свои ученики. Сейчас пойдем с тобой гадюк ловить - вдвоем сподручней. Штук пять наловим - три сотни у нас, считай, в кармане. Поровну поделим. У Володи заколотилось сердце. Нет, не от перспективы заработать половину от трехсот рублей, а от чувства опасности, ждавшей его, которое требовалось преодолеть. Так неожиданно явился случай, где он снова мог себя проверить: трус ли он или же смелый человек? - Ну, так ты идешь? - сурово спросил Кошмарик. - А как же! - быстро ответил Володя, постаравшись улыбнуться, но улыбка получилась кривой и невеселой, как у жующего лимон. - А что я должен делать? - Слушаться меня, это во-первых. Вначале рогатки вырежем. У тебя нож-то есть? Володя не расставался с перочинным ножиком и тут же вытащил его из кармана. Неподалеку росли кусты орешника, и Кошмарик направился к ним. Выбрав палку попрямее, но с развилкой на конце, он быстро срезал её, кряхтя и пыхтя, срубил лишние сучки. Володя, подражая Леньке, сделал то же самое, и через десять минут мальчики уже были вооружены орудиями для ловли змей. - Как увидишь её, падлу, - объяснял Кошмарик, - тихо-тихо подходи и рогаткой голову к земле прижимай, чтоб не укусила. Она, падлюка, конечно, хвостом вилять будет, извиваться, но ты, Вовчик, не боись - хватай её за шею, а я уже наготове с мешком стоять буду. Кинул её в мешок - и баста. Я его веревкой завяжу - есть у меня веревочка. Ну, все понял? - Все. Чего тут не понять? Сколько раз по телевизору показывали. Куда пойдем? - А есть здесь одно место, на пригорочке. Там солнце хорошо печет, а змеи любят погреться, вот и нежатся на солнцепеке. Если там их не будет, к старому финскому дому пойдем. Один фундамент от него остался, и гадюки на камни забираются погреться. Их с камней ещё удобнее снимать. Я знаю - сорок штук уже поймал. Кошмарики! Володя, успокоенный уверенным тоном опытного змеелова, уже не чувствовал ни малейшего страха, и ему очень приятно было осознавать себя и сильным, и смелым в преддверии опасности. "Не будет там змей", - что-то едва слышно нашептывало Володе - и, странно, этот шепот и успокаивал его. - А к ужину я успею вернуться? - спросил "лагерник", посмотрев на часы, - до ужина оставалось полтора часа. - Что, похудеть боишься? - презрительно усмехнулся Кошмарик. Успеешь, недалеко отсюда. Володя пошел вслед за "учителем" мимо лагерных корпусов, рядом с которыми играли в волейбол или просто прогуливались их обитатели, и дорогой в его сердце радостно звенел невидимый колокольчик. "Забавляйтесь, детки малые! - поглядывал на играющих Володя. - А жить-то вы когда учиться станете? Сильными и смелыми волейбол вас, что ли, сделает? А баксы кто вас заколачивать научит? Пионервожатые или Чайковский, может быть? Рохли!" Они прошли всю территорию лагеря, подошли к воротам - выходить за пределы лагеря запрещалось строго-настрого, и Володя в нерешительности остановился. - Ну, чего ты? - повернулся к нему Кошмарик. - Да не разрешают нам... - робко произнес Володя. И Ленька почти рассвирепел: - У-у-у, "лагерник"! Связался я с тобой! Привыкли, как шавки, привязанными жить! Ну, черт с тобой, я один за змеями пойду! И Володе вдруг стало до слез обидно: "А чего это я?! Не человек, что ли? Заключенный?! Нет, плевал я на запреты ваши!" И вслух сказал: - Постой, иду, - и смело вышел за ворота. Они ещё шли минут семь или десять по лесной дороге, где по обеим сторонам высились огромные сосны, и теперь Володя ощущал дурманящий запах хвои, наслаждался пением птиц, любовался лесом, любуясь вместе с тем самим собой, переступившим черту зависимости от несимпатичных ему людей, обязанностей, правил. - Здесь давай поднимемся, - приказал Кошмарик, когда вдруг лес поредел и направо вырос пригорок, подножие которого было завалено огромными валунами. - Только тихо поднимайся, чтобы не вспугнуть... Вдруг, неизвестно почему, счастливое настроение Володи сменилось на тревожное, будто кто захлопнул окошко, через которое врывался в его сердце ветерок свободы. Появилось даже что-то похожее на страх, и подниматься на пригорок совсем не хотелось. Но Володя с палкой наперевес, подобно воину, штурмующему крепостную стену, полез на пригорок, свободный от деревьев и согреваемый июньским солнцем. Первое, что увидел Володя на просторной полянке, расположенной на вершине пригорка, были не змеи, а ландыши. Их росло здесь так много, что вся полянка казалась лоснящейся от блеска их упругих, блестящих листьев. Как видно, стояла та самая пора, когда ландышам пришло время цвести, и тонкие стебелечки их цветов даже склонялись к земле под тяжестью раскрывшихся белых колокольчиков. Володя почувствовал даже запах ландышей, так нравившийся ему обычно, любимый и его мамой. "Вот бы нарвать для неё букетик!" - подумал он некстати, а Кошмарик, стоявший рядом, негромко сказал ему на ухо: - Если змей не будет, ландышей нарвем. Навар плохой, конечно, но по червонцу сделаем. Кошмарики! - Ага! - согласился Володя, будто ему очень хотелось получить червонец. - Ну а теперь - смотри в оба, - шепнул Кошмарик. - Вперед иди, здесь змеи греются. Голову, голову ей к земле прижмешь, и порядок! Володя, не удивляясь тому, что "учитель" послал его вперед, а сам следовал за ним с мешком наготове, с трудом передвигая ноги, ставшие почему-то непослушными, как протезы, пошел по поляне. Он шел, согнувшись, внимательно приглядываясь к земле, шел, не замечая, что топчет прекрасные цветы. Казалось, сердце Володи перестало биться и весь он ушел взглядом в зеленый ковер цветов, меж листьев которых пряталась опасность. - Смотри, смотри, ползет! - сокрушенно воскликнул вдруг Кошмарик, указывая рукой на колышащиеся ландыши в стороне от Володи. - У-у, растяпа! Зеньки-то протри, не видишь ни черта! Вот, пять червонцев уползло! - Что же делать? - чувствуя свою вину, повернулся к "учителю" Володя. - Как что?! Дальше идти! Да по сторонам внимательней гляди. Топаешь, как слон индийский. Володя не стал выяснять, почему же он топает именно как индийский слон, и пошел дальше. И тут он почувствовал, как колотилось его сердце и противно ныл живот. "Может, распугать их поскорей, - мелькнуло в голове. Ну что приятного в ловле змей? Змей я, что ли, не видал?" Но он все же шел и шел вперед, пригибаясь к земле. Вдруг какой-то задавленный шепот Кошмарика остановил его: - В-о-о-н, та-а-ам, та-а-ам... - и протянутая в сторону рука "учителя". Володя повернул голову и поначалу не увидел ничего, но, приглядевшись повнимательней, он рассмотрел на пятачке, свободном от цветов, какой-то коричневый, почти черный предмет, напоминавший обрубок резинового шланга, свернутый кольцом. Но у шланга вдруг приподнялся один конец, потом он выпрямился и, плавно, изящно изгибаясь, пополз в сторону от мальчиков. - Давай, давай, лови ее! Уползет! - отчаянно зашептал Кошмарик. Рогаткой, рогаткой прижимай! Володя, забыв про страх и испытывая теперь один лишь охотничий азарт, стараясь не упустить змею из виду, осторожно пошел за ней следом. Ландыши порой совершенно скрывали её под своими широкими листьями, но Володя все же видел коричневое извивающееся тело гадюки. Палку с рогаткой он уже поднес к самой земле, выжидая лишь удобный момент, чтобы прищемить развилиной крошечную голову змеи. - Прижимай рогаткой, прижимай! - чуть не плакал Кошмарик, видя, что гадюка уползает. И вот Володя, дождавшись того момента, когда змея оказалась на небольшом пространстве, лишенном цветов, сделал выпад палкой, молниеносный и точный. Коричневое, блестящее тело змеи, сворачиваясь петлями, кольцами, стало биться в тщетной попытке освободиться из ловушки. Ее хвост обвивался вокруг палки, сильное, гибкое, какое-то безобразно-прекрасное тело рыло песок, а Володя словно в столбняке прижимал змею к земле, смотрел на ужасный танец гадюки с широко раскрытыми от страха и изумления глазами и не мог пошевелиться. Страшнее всего выглядела голова змеи с узкими злыми глазами и широко растворяющимся ртом, из которого, подобно маленькой змее, выскакивал и снова скрывался острый и тонкий язык. - Ну, что же ты стоишь? - спросил Кошмарик недовольно. - Я уж мешок держу. Нагибайся, бери её левой рукой за шею, только кости не сломай со страху и в мешок ко мне кидай. Давай! Легко было сказать "давай" - куда труднее оказалось совершить описанное Кошмариком действие. "Надо, надо взять!" - скомандовал внутри Володи кто-то могучий, приказу которого нельзя было не подчиниться, хотя вид извивающейся змеи внушал ему одно лишь отвращение и ужас. Однако пойти на поводу у страха Володя не мог. Продолжая правой рукой нажимать на палку, он стал нагибаться, протягивая к голове змеи свою левую руку. Вот Володя взялся пальцами за шею гадюки, с отвращением ощутив холодную и какую-то очень жесткую кожу змеи, и уже хотел было убрать рогатку, чтобы можно было поднять гада, но тут произошло то, на что змеелов совсем не рассчитывал и чего не ожидал. Плоская голова змеи со злобной, хищной мордой вдруг выскользнула из-под рогатки, резко повернулась к Володиной руке, и мальчик перед тем, как испытал резкую боль в пальце, ещё успел заметить разведенные челюсти какой-то необыкновенно огромной пасти с двумя большими и острыми, как гвозди, зубами. - А-а-а!! - прокричал Володя дико и так громко, что сам испугался этого крика, показавшегося ему чужим, потому что так он не кричал никогда в жизни. Нет, кричал он скорее не от боли, а от страха, подсказанного ему, должно быть, самыми глубинами природы человека, всю историю свою боявшегося и ненавидевшего змей. И в то время, как гадюка, шурша в ландышах, уползала подальше от тех, кто решил подзаработать на её яде, Володя круглыми от ужаса глазами смотрел на мизинец левой руки, на подушечке которого из двух круглых ранок проступили капли темной густой крови. - Что, укусила?! - подскочил к Володе Кошмарик, огорченный в первую очередь тем, что и другие пять червонцев уползли. Но Володя, словно лишившись дара речи, стоял, как истукан, и все смотрел на мизинец, начинавший между тем становиться отчего-то толще. - Так и есть, цапнула! - воскликнул Кошмарик. - Ну и кошмарики с тобой, "лагерник"! Давай, давай, что-то делать надо! Сейчас я яд отсасывать буду! Сейчас, сейчас! Но Ленька почему-то яд отсасывать не стал, а вместо этого достал из кармана ножик, быстро его раскрыл, схватил Володю за руку. - Чего ты?! - взвизгнул Володя, увидев нож. - Как чего? Палец резать буду! Лучше уж палец, чем всю руку! Подумаешь, мизинец! Давай оттяпаю, зато жив будешь! - Уйди ты!! - вскрикнул Володя ещё громче и уже со слезами, продолжая смотреть на палец, покрасневший и распухший. Он понимал, что нужно было бежать скорее к лагерю в медчасть, но ноги были точно припаяны к земле. Вместо ножа в руках Кошмарика появились спички. - Не хошь резать, давай огнем прижжем, а то помрешь от яда! Володя, конечно, слышал о том, что змеиные укусы прижигаются, но жечь свою руку было страшновато. Однако сквозь слезы он сказал, понимая необходимость этого средства: - Жги! Кошмарик дрожащими пальцами зажег спичку, поднес огонь к одной из ранок на пальце, но едва пламя коснулось Володиной кожи, как он вскрикнул от боли, не вытерпев жжения. - Не надо! Не надо! Перетяни мне лучше палец платком - я слышал, что это яд задерживает. - А где платок? - спросил Кошмарик. - Не было у меня платков отродясь. Веревкой палец тебе перевяжу. Кошмарики! И хоть у Володи был платок, но веревка на самом деле казалась более подходящей, и скоро стянутый у основания Володин палец напоминал своим видом сардельку, толстенькую, с туго натянутой кожей. - Все, в лагерь теперь бежим! - приказал "учитель". - Свяжешься с "лагерниками", так не оберешься!.. И мальчики, оставив полянку с измятыми ландышами, быстро пошли к лагерю, и Володя дорогой уже не замечал ни дурманящего запаха хвои, ни заливистого пения птиц, ни могучих, величавых сосен. ГЛАВА 3 ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ - Будут допрашивать, где укусила змея, говори, что на территории лагерной случилось это, - строго посоветовал Кошмарик, когда они оказались в лагерных пределах. - А то выпрут тебя отсюда в два счета, вякнуть не успеешь. - Хорошо, скажу, - согласился Володя. Ему на самом деле было страшно подумать о том, что его могут отправить в город. Он представил огорченное, возможно, плачущее лицо матери, надеявшейся на то, что хоть в лагере под присмотром воспитателей с ним не случится ничего страшного. А тут... Но не только это пугало Володю - его рука болела уже до самого локтя, была какой-то тяжелой, словно онемевшей, зубы стучали, точно он температурил, язык был сухим, а лицо, напротив, покрылось холодным потом. "А если я умру! - с ужасом подумал Володя. - Как же тогда?.." Но свою смерть ему представить не удалось... Однако на душе было так гадко и мерзко, что слезы поневоле наворачивались на его глазах. - Ну, сам теперь иди, - сказал Кошмарик, когда подходили к корпусам и уже показались стайки пионеров. - А то сразу заподозрят, что ты со мной бродил. Меня уж знают тут... И Володя, не удивившись тому, что Кошмарик его покидает, сказал "ага" и двинул к своему коттеджу. Отряд уже собирался идти на ужин. Мальчики и девочки собрались кучей и что-то обсуждали. Металась туда-сюда ковбойская шляпа Чайковского, а молоденькая Ольга Васильевна, пионервожатая, звонким голосом кричала: - Из привезенных из города продуктов в столовую ничего не брать! Там всего достаточно! "Почему же не брать?" - ни с того ни с сего подумал Володя и направился прямо к Петру Ильичу. - Климов! Климов! - то ли с радостью, то ли с угрозой прокричал Чайковский, увидев Володю. - Ну где тебя носит?! Тебя одного и ждем. - Но, увидев бледное лицо мальчика, он испугался: - Что, что с тобой? Ты заболел? Скажи, живот болит? Ты ягоды какие-нибудь ел? - И его противные моржовые усы двигались при этом. - Нет, - слабым голосом произнес Володя, - меня гадюка укусила, - и показал свой толстый, как сарделька, палец, с которого свисали длинные концы веревки, предназначавшейся Кошмариком для завязывания мешка с ползуще-шипящими червонцами. И то ли яд змеи был таким сильным, то ли Володя перенервничал, но в глазах у него вдруг потемнело, в ушах раздался мелодичный звон и чей-то голос сказал с укоризной: "Связался я с лагерником! Эхма!" - и Володя рухнул на вовремя подставленные руки Чайковского. Что было потом, Володя, конечно, не знал. Поднялся переполох. Перепуганный насмерть Чайковский, все время твердивший: "Что ж теперь будет! Что ж теперь будет!" - довольно ловко стал делать змеелову искусственное дыхание, а скоро явились и носилки из изолятора. Володю уложили на них и понесли в санчасть. Там он и пришел в себя, и ему давали какие-то лекарства, давали много пить, возились с укушенной рукой, промывая чем-то ранки. В общем открытие второй смены в лагере ознаменовалось событием довольно чрезвычайным, напугавшим дирекцию и воспитателей. Володю хотели было сразу везти в город, но тотчас передумали: в медчасти оказались средства лечения укушенных гадюкой (о том, что змей вокруг полным-полно, давно уж знали) и главврачиха заявила, что летального исхода не предвидится и даже похвалила Володю за то, что он сообразил перетянуть веревкой палец. Через пару дней его уже не лихорадило и начал спадать отек с руки, и именно тогда, когда он стал верить в то, что на самом деле будет жить, в его голову потихоньку начали проникать мысли и оценки своего поведения там, на змеином пригорке. Эти мысли вначале небольно пощипывали его самолюбие, а потом принялись нестерпимо жалить его гордость. Оказывалось, что повторилась старая история: он боялся. Вроде бы Володя делал все, что с виду могло выказать его хладнокровие и решительность, но он не мог обманывать свою совесть, потому что отлично помнил ощущение леденящего страха, даже ужаса не только при виде змеи, но всего лишь в ожидании встречи с ней. "Что ж с того, - думал он, - что я не побежал, не отказался ловить змею, погнался за ней и даже поймал? Хоть и делал я все это, но ведь боялся, боялся! Выходит, я трус, такой, каким был и раньше, и не становлюсь смелее". И ещё Володя никак не мог простить себе те слезы обиды, горечи, боли и страха за себя, что лились из его глаз там, на змеином пригорке. Несмотря на душевные муки и терзания, что точили Володино сердце, в изоляторе ему было хорошо. Никто не занудствовал, не приставал к нему с приказаниями, наставлениями. Володя лежал в палате совсем один, потому что ещё никто из "лагерников" не успел заболеть. Через три дня, впрочем, и он почувствовал себя совсем здоровым, и по его просьбе ему доставили "Квентина Дорварда", привезенного из города. Полеживал и почитывал себе... А за один день до выписки пришел в палату Петр Ильич, сел на табуретку, похлопывал себя по коленям, желая казаться веселым. Порасспросил о самочувствии, а под конец сказал: - Знаешь, Климов, ты, конечно, индивидуальность, сразу видно, но коллектив игнорировать не нужно. Общество обычно не прощает тех, кто высоко возносится. Володя отчего-то покраснел: - Я никого не игнорирую и не возношусь. - Брось! Я ещё дорогой, в поезде раскусил тебя. Сидишь в сторонке, на всех тебе наплевать, ни с кем знаться не хочешь. Скажи, пришел ли кто-нибудь навестить тебя, пока ты здесь лежишь? - Нет, никто не пришел, - ответил Володя, которому не нравился разговор. - Ну вот, видишь. А я тебе как воспитатель совет дам: если и есть у тебя о себе такое мнение, что ты, дескать, умнее или лучше всех, то держи его при себе, прячь подальше, а то наживешь ты с этим самомнением одни лишь неприятности. Человек ведь любит, когда с ним, как с равным, себя ведут, и выскочек и задавак не выносит. Будь ты как все - одна лишь польза для тебя получится. Володя слушал советы Чайковского и его едва не тошнило от них. Еще противнее казались мальчику моржовые усы воспитателя, этот вкрадчивый голос, голос подхалима, предателя, труса. - Я буду тем, какой есть, - ответил твердо Володя. - И наплевать мне на ваш коллектив! Чайковский, не ожидавший такого ответа, с минуту молчал, подыскивая реплику весомую, способную сломить непокорство подопечного. Но вместо того, чтобы возразить Володе, он вдруг спросил коротко и сухо: - Тебя, между прочим, где змея-то укусила? Володя вспомнил наставление Кошмарика не признаваться в том, что выходил за пределы лагеря, хотел было соврать, сказав, что змея ужалила его неподалеку, когда он собирался поднять с земли красивую шишку, но сказал вдруг совсем другое. "Ладно, пускай отправляют в город! - подумал он. Врать не буду!" И сказал: - А есть один пригорочек... Если от лагерных ворот по дорожке топать, то в километре будет. Мы туда с Кошмариком пошли с мешком, змей ловить хотели, чтобы баксы сделать. Вот такие дела... Володя ждал, что это откровенное признание тут же вызовет у Чайковского гнев, и он сразу же пообещает выгнать его из лагеря, но Петр Ильич только усмехнулся: - Баксы делать! А ещё из интеллигентной семьи! У тебя ведь мама кандидат наук, я слышал? - Да, кандидат, но семья наша не очень-то интеллигентная. Отец работяга, кузнец простой. Так что зря удивляетесь... - сказал Володя как-то очень зло, и Чайковский тут же поднялся: - Ладно, долеживай и в отряд возвращайся. Врач, между прочим, заметил, что ты любишь полежать. Про то, где ты змей ловил, покамест никому не скажу, но... - Что "но"? - Но запомню. А зря ты лезешь на рожон, - добавил Петр Ильич уже в дверях, - сломаться можешь. Так прошли пять дней Володиной жизни в лагере. Он "долежал" в изоляторе намеченный врачихой срок и возвратился к ребятам, в коттедж, хотя вернее было бы сказать не возвратился, а явился: разве он успел пожить с ними, сдружиться или просто познакомиться? Нет, они встретили его как чужого, незнакомого в то время, как все уже передружились, а некоторые сумели даже перессориться и снова помириться. Все, конечно, знали, что случилось с Володей, и он надеялся на то, что происшедшее с ним возбудит в ребятах чувство уважения к нему, но, увы, мальчики почти не обратили внимания на появившегося в спальной комнате Володю. А одни паренек, влетев в помещение и увидев присевшего на кровать Володю, закричал дурашливо: - А-а-а, укушенный змеей пришел! Теперь моргалы будешь шире раскрывать, чтоб гадюке на хвост не наступить! Этот мальчик, наверное, не был злым, а попросту хотел всех рассмешить. Некоторые на самом деле поддержали его смехом, а Володя, никак не ожидавший такого приема, съежился вдруг, как от удара, а потом уже хотел было подойти и врезать шутнику, но не поднялся с кровати почему-то и словно поневоле, подчиняясь общему настроению, усмехнулся как бы по поводу собственной неловкости. А посидев ещё немного, он нагнулся, чтобы достать из-под кровати мешок со сладостями - мармелад, конфеты, орехи в сахаре мама с таким трудом добыла, бегая весь день по магазинам. Но мешок, лежавший рядом с чемоданом, оказался на удивление легким и тощим. Заглянув в него, Володя нашел лишь недоеденную пачку печенья и ворох рваных бумаг и фантиков, которые лежали в мешке, наверное, для того, чтобы скрыть его жалкую худобу. Нет, Володе не было жаль того, что он лишился всего запаса сластей, больше всего оскорбляли эти фантики и рваные пакеты, а ещё горькое чувство обиды за мать, старавшуюся ради него, сына, над которым не только посмеялись, обокрав, но и оскорбили. Однако Володя не стал поднимать шум, пытаться выяснить, кто обокрал его, жаловаться Чайковскому. Он промолчал, достал из полупустой пачки печенину и молча принялся жевать. О том, чтобы восстановить с коллективом нарушенную связь, к чему призывал его Чайковский, не могло быть и речи. На следующий день, после завтрака, Володя потащился на берег озера. Странно, однако же все пять дней, покуда он лежал в палате изолятора, он словно чувствовал близость этой тяжелой, холодной воды. Ему даже казалось иногда, когда он просыпался ночью, что слышит негромкий плеск воды, чувствует её запах, а порой Володе слышались чьи-то протяжные, жалобные стоны или плач. Кто стонал там, на берегу, кто плакал? Звуки эти пугали мальчика, бывшего в палате в полном одиночестве. Его фантазия начинала рисовать привидения, утопленников, бродящих по берегу молчащего озера. Володя спешил натянуть на голову одеяло, спрятаться от этих стонов и утром, вспоминая ночной кошмар, ненавидел себя за слабость и утешался лишь мыслью о том, что в эти мгновения его никто не видел. И вот теперь, спустившись по ступенькам мимо фюзеляжа самолета, на котором лежали свежие цветы, он подошел к серой, тяжелой, как свинец, воде, присел на камень и стал смотреть на ощетинившийся лесом остров. Вдруг чей-то то ли плач, то ли стон заставил его резко подняться и повернуть голову в ту сторону, откуда эти звуки доносились. Метрах в сорока от себя он заметил женщину, худенькую, пожилую, стоявшую на камне и смотревшую в сторону озера. Что-то пугающе-тревожное было в фигуре этой женщины со сложенными, вернее, сцепленными на груди руками, как делают обычно женщины, находящиеся в горе. Она даже подалась вперед всем телом, точно присматривалась к чему-то, ждала. Куда она смотрела? На остров или просто на воду? Володя подумал было, что она ждет появления лодки, но, посмотрев на озеро, не увидел на его упругой глади никакого судна. А между тем женщина, прикованная взглядом к озеру, все смотрела и смотрела на него, и стоны, похожие на плач, долетали порой до Володи. Сомневаться теперь на приходилось: ночью Володе совсем не померещилось, он слышал стоны этой странной женщины, и теперь прежнее волнение и даже страх завладели Володей. Это пустынное озеро, плачущая женщина, ищущая на берегу неизвестно кого все связалось в сознании Володи в один пугающий образ. Эта женщина, казалось, обращалась к озеру, к молчавшей воде, а, значит, власть озера по отношению к людям была на этом берегу настоящей, сильной. На душе у Володи стало так муторно, так гадко, что ему захотелось поскорее подняться на берег, к соснам, вернуться к людям. Он взбежал по ступенькам мимо старого самолета и тут буквально нос к носу столкнулся с пионервожатой, симпатичной Ольгой Васильевной. - Климов, Климов! Ну где тебя носит опять?! Скорей в лагерь, там к тебе из города приехали! - А кто? - недоверчиво и хмуро спросил Володя, не ждавший гостей. - Человек один, из милиции, кажется, - почему-то усмехнулась девушка и понимающе взглянула на Володю, словно ниоткуда больше к нему и не могли пожаловать гости. - Зачем... из милиции? - буркнул Володя. - Ну, тебе видней! - язвительно улыбнулась Ольга Васильевна. Наконец подошли они к административному корпусу, возле которого, на скамейке, сидел незнакомый Володе толстячок, вспотевший, красный, с озабоченным видом вытиравший шею носовым платком размером с полотенце. - Вот вам Климов, - подвела пионервожатая Володю прямо к скамейке с толстячком. - Вы уж с ним поговорите по-мужски, а то не успел он попасть в наш лагерь, как уж проштрафился - змею пошел ловить, гадюку, а она его возьми и тяпни... Володя вспыхнул: неужели Чайковский все же рассказал? А ведь обещал молчать! Толстяк однако к совету пионервожатой скептически отнесся и даже хмуро платком махнул - дескать, не мешай ты нам, и, когда девушка ушла, спросил: - Она тут главная у вас? Володя понял, что толстому Ольга Васильевна не по душе пришлась и улыбнулся: - Да, в отряде главная. Есть ещё и воспитатель. Хмурый толстяк долго прятал в карман брюк свой огромный платок и, пыхтя, говорил: - Воспитатели! Их бы самих воспитывать, пигалиц этих! - Отдышался и заговорил все так же хмуро: - Ну, в общем, здравствуй, Володя Климов. Меня Григорием Семенычем зовут, следователь я, из городского управления, дело твое вести назначен. В общем, давно я уже на антиквариате специализируюсь, а твоя история с палашом как раз по моей части будет. И извини, старик, что на отдыхе тебя тревожу, а ещё прости за то, что себя я выдал - пигалице вашей сообщил, что из милиции. Пристала она ко мне, в день родительский приехать предлагала - по дням обычным, оказывается, вам общаться ни с кем нельзя. Да, ну и порядочки! - Концлагерь... - вздохнул Володя, желая подыграть толстяку, который казался симпатичным мужиком, но на следователя, а тем более из главного управления, совсем не походил. Разве можно было признать в этом мешковатом, потном и, наверное, физически слабом увальне того, кто изобличал преступников? - Ну, показания твои я изучил внимательно, - тяжело дыша, продолжил Григорий Семеныч, - но кое-что мне все-таки неясным кажется. Давай-ка, Володя Климов, ответь на ряд моих вопросов, - как-то казенно предложил следователь. - Да ты садись, садись, а то в ногах-то, знаешь, правды нет. И начал задавать свои вопросы о том, где и когда Володя познакомился с Иван Петровичем и Димой, как догадался, что Дима - преступник и многое другое. И Володя охотно отвечал, потому что был рад вернуться в это время, пережить опять волнение, испытанное там, на лестнице, вспомнить об Иринке. Разговаривал он с толстым следователем примерно час, и Григорий Семеныч, казалось, был даже равнодушен ко всему, что говорил Володя, поминутно вытирал лицо платком, смотрел по сторонам, но на каждый новый для него факт или деталь реагировал мгновенно, сразу же преображаясь. Быстро задавал новые вопросы, въедливо смотрел в глаза Володе, а после снова, точно устав, становился вялым и безразличным. - Да вы даже не записываете ничего, - недоверчиво сказал Володя, боясь, что следователь что-нибудь забудет. - Не волнуйся, не волнуйся, - успокоил толстяк Володю. - Техника пишет. - И он достал из нагрудного кармана пиджака миниатюрный диктофон, нажал на кнопку, и Володя услышал голос, вначале показавшийся ему чужим каким-то по-девчоночьи высоким и писклявым, взволнованно повествовавшим об "ответном ударе". - А ты, старик, смелый, - сказал вдруг Григорий Семеныч, пряча диктофон. - Очень смелый! Это же надо представить - ночью на опасного преступника пошел! - В голосе следователя послышалось восхищение. Господи! Никогда прежде Володя не испытывал блаженства, заполнившего, казалось, каждую клеточку его тела. Эти неожиданно сказанные толстяком слова точно подбросили Володю к небесам, и сейчас он, счастливый, парил на крыльях гордости, забыв мгновенно все свои сомнения. И Григорий Семеныч не казался ему больше угрюмым увальнем, а превратился в умного и проницательного и, уж конечно, смелого до отчаянности детектива. - Ведь я тебе вот что о Диме твоем скажу, - продолжал следователь. Это, старик, не какой-нибудь одиночка-новичок. Их ведь целая организация в городе орудует, и Дима твой - он и не Дима, впрочем, а Олег - поможет нам других найти. И шайка это серьезная! Добывают или воруют произведения искусства, переправляют за границу, барыш на этом имеют весьма приличный... - Скажите, а как дела у Ивана Петровича? - перебил Володя следователя вопросом, давно вертевшимся на языке. - Он вышел из больницы? Вначале, похоже, толстяк не понял, о ком речь идет, но потом, высморкавшись в свой огромный платок, просто как-то сказал: - Да умер Иван Петрович. В больнице и умер... Сказано это было равнодушным, спокойным тоном, и Володя вначале подумал, что ослышался, таким невозможным, отвратительным показалось ему содержание слов Григория Семеныча. - Как... умер? Толстяк уловил то, какое впечатление на мальчика произвело его сообщение, и, стараясь смягчить, добавил: - Да старый он был... сам понимаешь, каждому черед приходит. А оружие музей забрал. У Иван Петровича завещание составлено было. И палаш тоже... Володя, чувствуя, что к его горлу катится комок и начинает щипать глаза, проговорил решительно и зло: - Нет, это его не старость убила - сволочь эта, Дима или, как там, Олег, Ивана Петровича угробил! Ненавижу я их! Ради денег никого не пожалеют! - Это верно, - вздохнул следователь и, немного помолчав, сказал: Слушай, Володя Климов, ты хоть и смелый парень, но все-таки я дам тебе один совет. Не болтайся ты за пределами лагеря, ей-Богу! - А что такое? - недоверчиво спросил Володя. - За лагерный режим переживаете? - Да нет, не за режим... Знаешь, не хотел я тебе об этом говорить, ну да вижу, что ты парень серьезный, болтать не будешь да и в деле проверен... Понимаешь, в мае ещё сбежали из зоны двое заключенных, убили конвойного, взяли автомат. Здешний, карельский лагерь. Ищем мы их, но пока найти не можем, а следы их где-то в этом районе затерялись. Как сквозь землю провалились зэки. Знаем наверняка, что до города они пока не добрались. Видно, отсиживаются где-нибудь в лесу. - Пугаете! - с какой-то легкомысленной пренебрежительностью заметил Володя, очень ободренный тем, что сам работник милиции назвал его смелым. - Нет, не пугаю. Так, на всякий случай говорю. Понятно, что в лагерь они не сунутся - нечего им здесь делать, но меры предосторожности здесь все-таки нелишни будут. Чем черт не шутит... Так что пусть ребята не обижаются. А я сейчас к директору вашему ещё зайду, поговорю с ней. Тебе же оставляю свои координаты: телефон рабочий и домашний. Если ты о Диме-Олеге ещё что-нибудь вспомнишь важное, мне позвони. Знаю, есть у вас здесь с городом связь. Хорошо? Только по телефону ничего, конечно, передавать не надо. - И протянул Володе сложенный вчетверо листок. Потом толстяк-детектив тяжело поднялся, похлопал мальчика по плечу и вошел в здание, где работала лагерная начальница, чтобы, как подумал Володя, сделать его жизнь ещё более невыносимой. ГЛАВА 4 ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР О МЕРТВЕЦАХ И ХИТРЫХ ЛОВУШКАХ Володя, голова которого едва не лопалась от переполнявших её мыслей и впечатлений, снова побрел на берег озера, к самой воде, где уже не было плачущей женщины, - одно лишь озеро с лицемерным дружелюбием заигрывало своей зеркальной гладью и с небом, и с лесом, и с тяжким молчанием дикого края. Он присел на камень и стал смотреть на серую озерную даль, а на память приходили встречи, разговоры с одиноким стариком. Вдруг фонтанчик воды от шлепнувшегося в озеро камня поднялся впереди него - Володя резко обернулся и увидал Кошмарика. Будущий рокер стоял, засунув руки в карманы своих модных брюк, и улыбался. Странно, но в этой позе он страшно походил на Диму-Олега, заставшего Володю и Иринку на канале. И сходство это особенно тогда, когда Володя думал о смерти Ивана Петровича, поразило мальчика. Но даже при отсутствии сходства Володя все равно не встретил бы Леньку с распростертыми объятиями. Еще там, в изоляторе, оставшись в одиночестве, Володя часто вспоминал Кошмарика, все его слова, то, как он вел себя, и пришел к выводу, что этот белобрысый мастер по добыче денег во время охоты на змей, по сути дела, прятался за его спиной, поставив его лицом к опасности и желая, как видно, заработать на чужом труде. Володя не терпел в людях подлости, а Кошмарик вел себя почти что подло, к тому же он ни разу не пришел узнать о здоровье того, которого толкнул на дело, закончившееся так плачевно. - Ну, чего тебе? - грубо спросил Володя, не вставая с камня и снова повернувшись лицом к воде. Он ожидал, что Ленька ответит ему в былой нагловатой манере, но Кошмарик сказал виноватым тоном: - Да вот, проведать пришел, как ты поживаешь. Я ж думал, что в город тебя отправили... - Ишь ты, проведать! - усмехнулся Володя. - Катился бы ты отсюда, заботливый! Мастер-змеелов! Сам, наверно, и не пробовал до меня ни разу змей ловить, дурачка решил найти! Кошмарик присел на соседний камень. - Да нет, ловил... только мало. Ты, брат, не обижайся. Я ведь и сам свою вину чую, исправиться хочу. - И он полез в карман своей нарядной курточки, вытащил оттуда пачку сигарет, газовую зажигалку. С форсом выбил из коробочки сигарету, Володе протянул: - "Винстон", настоящий, будешь? Володя не ответил и лишь отвернулся в сторону. Едва он увидел, что Кошмарик сам понимает, что провинился перед ним, былая неприязнь мгновенно оставила Володю и он снова испытывал доверие к этому свободному человеку. И чтобы разрушить напряженное молчание, Володя спросил все ещё ворчливым тоном: - Слушай, а ты не знаешь, что это за женщина, которая здесь все время ходит по берегу и плачет? Кошмарик поначалу не сообразил, о ком Володя спрашивает, насторожился даже, но потом кивнул: - А, так это ж Поганкина Шура! Сын её, Мишка Поганкин, обалдуй, в мае потонул, вот она и ходит все по берегу, и стонет. Думает, что он стоны её услышит. Чокнутая! У Володи внутри все так и забурлило, когда он услышал пренебрежение, с которым Кошмарик рассказывал о потерявшей сына женщине. Никто из близких Володи ещё не умирал, но он всегда очень живо представлял страшное горе, постигающее тех, кто терял близких. Смерть Ивана Петровича поразила его, и Володя никак не мог согласиться с тем, что он умер, и все ещё находился под впечатлением этого известия, поэтому он был задет тоном Кошмарика и даже оскорблен, захотелось встать и уйти подальше от этого злого, черствого человека. Но почему-то Володя не встал и не ушел, а только спросил: - Купался, что ли? - Нет. - Кошмарик бросил камень в застывшую гладь озера. - Рыбу ловить пошел. Было это девятого мая, на праздник. Весна у нас холодная была, лед ещё держался. Выпивши он, конечно, был, вот и полез на лед да далеко пошел, чуть ли не к острову. Мать его не пускала, а Мишка, рассказывают, все выкобенивался: "Не боись, - говорил, - я ещё и не на такой лед ходил". Пошел и провалился. Слышали, что кричал он громко так, на помощь звал, неохота помирать, понятно. Но кто спасет? Далеко от берега кричал, а мужиков у нас немного, да и те, кто есть, все пьяные были тогда. Батька мой тоже... Кошмарики! Володе стало жутко, и он спросил, желая казаться равнодушным: - Молодой, что ли, парень? - Лет двадцать пять. Он в пансионате банщиком работал, сауну обслуживал. Нехудая, между прочим, работенка - сам бы устроился, да не берут. - А нашли... его? - тихо спросил Володя, пропустив мимо ушей сообщение о достоинствах работы банщика. - Кого? - не понял вначале Ленька. - Мишку-то? Нет, не нашли. Рыбы, наверно, утопленника объели... - Как... рыбы? - замер Володя. - Да жрут же, говорят, они покойников. И окуни, и ерши... Если б нашли Мишку, стала бы Шура по берегу таскаться да стонать. Володя смотрел на озеро, на остров, рядом с которым погиб молодой парень. Ему было тяжело. "Ну зачем я сюда приехал? Как хорошо было дома!" И теперь озеро казалось ему не только неприятным, но и попросту страшным. - А что это за остров? - спросил Володя, потому что молчание становилось гнетущим и тяжелым, - Кошмарик сегодня выглядел задумчивым и скучным. - Там кто-нибудь живет? Кошмарик длинно сплюнул в воду, точно озеро и ему было неприятно. - У нас остров этот Ежовым называют, и никто там не живет. Кому там жить? К тому ж рассказывают о нем разное... Володя насторожился. Конечно, разве мог этот дикий, неприветливый с виду остров внушать приятные мысли, обещать радость? И мальчику захотелось узнать, что же говорят об этом острове, а Кошмарик словно нарочно замолчал, желая, как видно, помучить Володю. - Ну и что же говорят о нем? - как можно равнодушней спросил Володя. - А рассказывают, - с важной небрежностью в голосе начал Ленька, - что никто ещё оттуда не возвратился, если вдруг занесла его нелегкая на остров этот. У Володи внутри что-то съежилось, сжалось, притихло. - Как... не возвратился? Почему же это? - А вот так и не возвратился, - подтвердил Кошмарик, очень довольный собой за произведенный эффект. - Жил здесь неподалеку от озера один старый финн. Остался он здесь, в своем доме, когда после войны другие финны к себе в Финляндию сбежали. Так вот, рассказывал он мне перед смертью (Кошмарик выделил особо "перед смертью", словно что-то важное можно сообщать только вблизи кончины), что рыбаки или кто другой, попадавшие на Ежовый остров, домой не приезжали. Лодки их потом среди озера находили... пустые лодки. А люди - как сгинули. Кошмарики! Володя ощутил, что по телу забегали мурашки. Нет, он не боялся, - чего же здесь бояться? - просто воображение его тут же нарисовало и этих рыбаков, находящихся во власти какой-то неведомой силы, и пустые лодки, и стоны родственников пропавших людей. - Так какая же причина? - желая казаться спокойным, спросил Володя. Кошмарик усмехнулся и снова плюнул в воду. - Если б знал кто-нибудь! Впрочем, разное болтают. Говорят, что после войны на Ежовом острове много всяких ловушек осталось: то ли немцы их наставили, то ли финны, то ли наши. Для обороны, в общем. Идет, например, человек, идет и вдруг в яму падает, на колья прямо - вот и отпрыгал. Но яма - это ерунда. Болтают, что наставлены там противопехотные ловушки похитрее. Представь себе проволоки колючей моток, на какой-то сильной пружине накрученной, в траве припрятанной. Идешь себе спокойно, мечтаешь, вдруг раз! - за рычажок задел, и мигом пружина срабатывает, проволока колючая распускается и тебя всего с головы до ног опутывает. Не веришь? Вот и кричи потом "мама" - никто тебя не услышит, а если даже и услышат, так на помощь не придут, побоятся. А через неделю от тебя один чистенький скелет останется - рыжие лесные муравьи мясо твое по кусочкам разнесут. Сколько, говорят, скелетов на острове уже нашли... Кошмарики! Володя хоть и заметил нелогичность в рассказе Леньки (кто же мог рассказывать о найденных скелетах, если с острова никто ещё не возвращался), но опровергать Кошмарика не стал. В подробностях повествования он почувствовал достоверность, которая заставила похолодеть кончики пальцев на руках. "Эх, черт! - подумал он с неудовольствием. Неужели опять боюсь? Одного лишь рассказа испугался? А если съездить туда, на остров? Проверить все, ловушки эти посмотреть. Надо только осторожно, палкой впереди себя пошуровать. С умом действовать!" А Кошмарик в это время говорил: - А кому вообще и ездить-то на этот остров? Отдыхающим? Так лодочной станции у нас нет. А в поселке пять человек живет, что пансионат обслуживают, да ещё лагерь. Здесь ведь до недавнего времени погранзона была, край, как говорится, дикий. Мало кому и нужен это остров. - Ну а тебе самому не хотелось разве там побывать? - спросил Володя, у которого в голове уже мелькал неясный план. - Мне?! - так и подскочил на камне Кошмарик. - Что я, чокнутый, что ли? Мне моя жизнь молодая дорога! Впрочем, подплывал я один раз на лодке к острову - рыбачил. Ну вот, подъехал, дай, думаю, на остров выйду, по краешку пройду, проверю, есть ли здесь ловушки. - Ну и что? - спросил Володя. - А то, что только встал я на землю и несколько шагов прошел, как гул послышался какой-то. Низкий такой гул, густой, точно кто-то под землей то ли рычит, то ли гудит. И, знаешь, неприятный этот звук такой, в тоску вгоняющий, точно плачет кто-то: гу-у-у, гу-у-у! Нет, думаю, это место не для меня! Нечего мне здесь делать. Может, это покойники в земле гудят, наружу просятся. Ну, я им не помощник. В лодку прыгнул и скорей к нашему берегу поплыл, а гудение то стихло разом. Кошмарики! - А может, это пограничники сигнализацию какую-нибудь устроили? предположил Володя, голос которого подрагивал. Ему почему-то хотелось подыскать для объяснения надежный аргумент. - Не думаю, - решительно замотал головой Кошмарик, которому, видно, была дорога собственная версия о гудящих покойниках. - Давно уж нет поблизости пограничников. Нечистое просто место остров этот, нехорошее место... Володя закусил нижнюю губу. Он, казалось, на что-то хотел решиться. Молчал минуты три, а Кошмарик поплевывал в это время в воду, совершенно довольный тем, что произвел на "лагерника" сильное впечатление, - он все видел! Но вот заговорил Володя: - Значит, есть у тебя лодка? - Ну есть, а что? Весельная пока, но через месяц я катер покупаю с двумя двадцатисильными моторами. Уж погоняю по озеру! Хозяином здесь буду! А зачем тебе лодка-то? - Давай с тобой на остров сплаваем, посмотрим, походим там! - выпалил Володя. Ему так сильно захотелось перебороть свой страх, подняться над ним, покорить боязнь, вызванную рассказом Леньки. Но Кошмарик вскочил на ноги, стал быстро-быстро крутить пальцем возле виска. - Ты что?! Ты что?! - затарахтел испуганно и быстро. - Совсем опупел, что ли?! Съел чего за завтраком несвежее?! На остров я с тобою поплыву! Ты, парень, я вижу, смелого из себя корчишь, ну а я другой. Мне моя жизнь молодая дорога. Она, может, ещё и государству пригодится! - Давай сплаваем, - не унимался Володя. - Мы осторожно, мы палками вначале дорогу пощупаем - не сцапают нас ловушки! Но Кошмарик был непреклонен. - Все, замолкни, "лагерник"! - приказал он. - Никуда с тобой не поплывем, хотя... - И Кошмарик вдруг замялся отчего-то и даже скис, сделавшись унылым и каким-то озабоченным. - Ну, чего ты? - спросил Володя, видя замешательство Леньки. - Знаешь, - как-то нараспев, по-девчоночьи задумчиво сказал Кошмарик, - оно-то вроде бы и есть польза на остров сплавать. Есть, есть прок... - Ну, какой же, говори, - с нетерпением настаивал Володя. - Да не гони ты, расскажу. - И снова замолчал Кошмарик, точно раздумывал, стоит ли открываться Володе, - тон выдерживал. - Вон, видишь, самолета кусок стоит, штурмовика. - И показал рукою в сторону фюзеляжа, укрепленного на постаменте. - Да, вижу, - подтвердил Володя. - А что это за штурмовик? - Штурмовик героя Петушкова, сбитого в бою воздушном, как говорят, в конце войны, когда финнов да фашистов отсюда гнали. Так вот этот Петушков один напал на транспорты фашистские, летевшие с какими-то ценностями большими. Колонну эту десять истребителей немецких прикрывали. Петушков два истребителя подбил и транспорт, но сам подбитым оказался и упал на берег. Самолет его лет десять назад отыскали, летчика похоронили, а фюзеляж как памятник оставили. Теперь у "лагерных" линейки рядом с ним проходят. Клянутся быть во всем похожими на героя Петушкова. Ты тоже клялся? - Нет, - мотнул головой Володя, - не клялся. Я, когда другие клялись, в изоляторе лежал, с рукой... А Кошмарик продолжал рассказ: - Ну так вот, куда немецкие истребители упали, я не знаю, а что до транспорта, то старый финн видал, что свалился он как раз на остров. Еще болтали, что не сгорел он, а наполовину ушел в песок, а в самолете этом немало всякой интересной всячины... После этих слов оба притихли. Кошмарик снова опустился на камень и что-то насвистывал, бросая в воду камешки. У Володи мысли сменяли одна другую со скоростью кино. Он видел, что Кошмарик почти согласен и дает ему повод уговорить себя, и отказываться теперь, когда его предложение почти принято, было уже невозможно. Да, вероятно, приглашая Леньку на остров, Володя в глубине души ждал решительного отказа. В этом случае он как бы успокаивал свою совесть: я хотел туда поехать, ничего не боялся, но испугался тот, кто имеет лодку, а, значит, я смелее его. Но теперь, сняв свое предложение, в положении труса мог бы оказаться сам Володя. Он стал бы презирать себя, не откликнувшись на призыв Кошмарика, пусть даже сделанный так осторожно, одним лишь намеком. - Давай, давай, поплывем! - настаивал Володя. - Да какие там мертвецы? Что за ловушки? Да сгнили там уже давно твои ловушки! Давай самолет посмотрим... - Он произнес свою длинную, горячую фразу и тут же осекся: вспомнилось вдруг и совсем некстати предупреждение следователя-толстяка, просившего не уходить за пределы лагеря. Вспомнил и двух сбежавших из зоны заключенных, убийц, имевших автомат, безжалостных, должно быть, и кровожадных, и настроение, как ртуть термометра, вынесенного из дома на мороз, быстренько упало. Неизвестно, заметил ли это Кошмарик, или же у него были собственные доводы, но он решительно сказал: - Нет, Вовчик, на остров мы с тобою не попремся! Я той гудящей жути больше слышать не хочу! Давай-ка мы с тобою в дот финский слазаем, там поковыряем. Володя с облегчением вздохнул, хотя постарался сделать это как можно незаметней, и огорченным голосом спросил: - А что за финский дот? Что мы там будем ковырять? Кошмарик усмехнулся полупрезрительно, дивясь Володиному недоумию: - Ну ты даешь! Не знаешь разве, что здесь неподалеку линия Маннергейма проходила, которую солдаты наши когда-то штурмовали? Там дотов финских тьма-тьмущая. Все они, конечно, в развалинах, потому что артиллеристы наши их с прямой наводки разбивали, но поковыряться там с толком можно. Навар хороший иногда выходит. - Оружие, что ли? - навострил уши Володя, прекрасно сообразивший сразу, что можно разыскать под развалинами дота. Но Кошмарик пренебрежительно махнул рукой: - На кой сдалось оружие это! Ну, есть там, впрочем, старье ржавое дрянь всякая. Нет, я оружием не балую - за него, - с деловитым видом заметил Ленька, - срок можно заработать. Мне другое интересно, я... - он замолк на минуту, как бы не решаясь открыть секрет, - золотишко там ищу. Володя удивился: - Откуда же там золото? А Кошмарик пошмыгал носом, улыбнулся нагловатой, натянутой улыбкой, сказал негромко: - Откуда, откуда... Мало, что ли, человек с собой золота носит? Солдаты, офицеры наши, ихние тоже его имели. Зубы, например... Как ни смотрел Володя на Кошмарика с уважением, но здесь-таки не выдержал: - Ну и мразь же ты! - поднялся с камня. - Коронки золотые ковыряешь... твои слова... у мертвых?! Да?! Кошмарик тоже поднялся мигом, взъерепенился: - Да ты потише, потише ты, не тявкай! Коронки! - и сразу же притих. Ладно, сядь ты... пошутил я. Там коронки другие сняли уж давно. Я другое в дотах ищу, мелочь всякую. Знаки отличия, наградные знаки, медали, может быть, пуговицы, на худой конец. Недавно портсигар серебряный нашел. Все это у коллекционеров спрос находит, а для меня - навар. Ну так пойдешь? Володя раздумывал. Ему очень хотелось побывать у финских дотов и покопаться в их земле, но останавливало лишь то, что отлучаться за пределы лагеря было строго-настрого заказано. "Если поймают, - подумал он, - то мигом выпрут из лагеря. То-то мама огорчится..." Но в то же время он вдруг подумал, что мама, археолог, наверняка поняла бы его и обязательно простила бы. - А далеко туда идти-то, до этих дотов? - хмуро спросил Володя. - По лесу быстрым шагом полчаса. Давай пойдем, порыщем. На двоих поделим, если чего найдем. Там у меня лопата уж припрятана. Пошли, в жмурки тебе, что ли, с пионерами играть? Кошмарики! - Ладно, - сказал Володя, не спешивший давать согласие. - Ты меня завтра утром у столовой подожди. Может, до обеда и удастся сбегать. Только, - строго сдвинул брови, - уговор: золотые зубы при черепах останутся. Идет? Кошмарик презрительно цвинькнул слюной. - Идет! Пусть себе скелеты фиксами сверкают! И они пошли к лагерю, но Володя напоследок глянул на Ежовый остров, горбатый, молчаливый, манивший мальчика к себе своей пугающей, запрятанной в глубине тайной. ГЛАВА 5 ДОЛГОВРЕМЕННАЯ ОГНЕВАЯ ТОЧКА После ужина Володю стала мучить проблема: как убить время до отбоя. Нет, он не был бездельником, лишенным фантазии, и дома у него обязательно сыскалась бы куча дел, но здесь оказывалось, заниматься Володе было абсолютно нечем. Вначале он потолкался возле баскетбольной площадки, где проводился матч между отрядами, но спортивные состязания никогда не зажигали в нем азарт, а тем более страсть, поэтому игра очень быстро наскучила Володе, и он ушел. Захотел было взять какую-нибудь книжонку в библиотеке, потому что взятые из дому книги он успел прочесть, пока лечил укушенную руку. Но библиотека оказалась на запоре, так как работала лишь утром, до обеда. Потом он подошел к низенькому зданию, где работали разные кружки, но оказалось, что для мальчика организовать кружки забыли: действовали только те, что учили рисовать, делать мягкие игрушки и макраме, но все это Володю, конечно, устроить не могло. Он зашел было в деревянный сарайчик с аляповатой вывеской "Диско", откуда доносился ураганный рев рока. Но постояв минут десять в душном помещении дискотеки, фанерные стены которой подпирали спинами мальчики, во что бы то ни стало желавшие казаться похожими на развязных киногероев, и девочки, похожие друг на друга взлохмаченными, как у тюзовских колдуний, волосами, Володя покинул пристанище рок-фанатов. Смотреть телевизор ему совсем не хотелось, и Володя пошел, как говорится, куда глаза глядят, обдумывая дорогой все, что услышал он сегодня и от следователя, и от Кошмарика. Поминутно мысли его возвращались к плакавшей на берегу женщине, которая пыталась, должно быть, увидеть на глади озера хотя бы тело своего утонувшего сына. В общем на душе у Володи было муторно и скверно, гораздо хуже, чем тогда, когда он шел в школу с невыученными уроками. Куда хуже! Вот он уже оставил за спиной лагерные постройки, и стала тише звучать песня, проигрываемая сегодня через громкоговоритель уже раз пятый, с каким-то глупым, непонятным Володе текстом: "Путана, путана, путана, ночная бабочка, но кто же виноват..." В этот уголок лагерной территории, наверное, никто никогда не заходил, и местечко это напоминало настоящий дикий лес. Если бы ещё не музыка... Он опустился на ствол огромной, поваленной сосны и, положив на колени руки, сидел неподвижно и тихо. Здесь он чувствовал себя свободным. Вдруг чьи-то шаги и негромкий смех заставили его вздрогнуть - кто-то подходил к его укрытию, и Володя вначале очень огорчился из-за того, что нарушили его покой, хотел было подняться, чтобы идти, но снова сел на дерево: он узнал голоса подошедших людей, остановившихся за густым кустом орешника, всего метрах в двух от Володи. - Ну ладно, дальше не ходи, - произнес мужской голос. - Здесь нас не найдут и мы, как говорил какой-то поэт, укроемся от суетного мира. Сердце Володи тревожно застучало - он узнал голос Чайковского и тотчас понял, что если его обнаружат, то воспитатель прицепится к нему, как банный лист, будет допрашивать, грозить, читать мораль. Да, нужно было сидеть тихо-тихо, а то... Между тем раздался звон стекла, и Чайковский сказал: - Ну, Оленька, давай, стаканчик пропусти. Это очень хорошее винцо, для девочек. - А я не девочка, - хихикнул женский голос, принадлежавший пионервожатой Ольге Васильевне, через несколько секунд с неудовольствием сказавший: - Тьфу, дрянь какая! Кислятина! - На, на, скорей конфеткой закуси, а после листом лавровым зажуешь, чтобы не пахло. А то унюхает начальница... - И Володя услышал очень нехорошее слово, отпущенное Чайковским в адрес начальника лагеря. Послышалось чавканье и одобрительное причмокивание. - Слушай, Петро, - сказала вдруг Ольга Васильевна, - а к этому Климову сегодня милиционер приезжал, следователь. - Н-да? Оч-чень интересно! - отреагировал Чайковский. - Может, он малолетний преступник какой, этот Климов? - Вполне может быть, - серьезно ответил Петр Ильич. - Я тебе как опытный педагог скажу: если он и не совершил пока преступления, то обязательно совершит. Я у него заметил склонность на всех плевать, возноситься над миром. Супермена из себя корчит, умнее других себя считает. Выпру я его при первой же возможности из лагеря, не по душе мне этот Климов. - Слушай, давай не будем больше об этих придурках, - предложила пионервожатая. - Надоели они мне за пять дней хуже горькой редьки. - Ладно, не будем, - согласился Петр Ильич, - мне они не меньше надоели. Если б не ты, не знал бы, что и делать в этом лагере. С ума сойдешь... И Володя услышал какие-то звуки, очень похожие на звуки поцелуев. Но вскоре снова прозвенело стекло и послышалось шуршание удаляющихся шагов. А Володя ещё долго сидел на поваленной сосне со сложенными на коленях руками. Он сидел в каком-то оцепенении, потому что подслушанный невольно разговор буквально ошеломил его, обескуражил и очень взволновал. Во-первых, совершенной неожиданностью для него явилось то, что воспитатель и пионервожатая могли пить вино и... целоваться, при этом высказываясь так грубо о начальнике лагеря, симпатичной женщине, и называя своих подопечных придурками. А во-вторых, Володя был глубоко уязвлен тем, что в нем подозревали настоящего преступника, считали вознесшимся над миром, а ведь это была неправда. Но вдруг в голове Володи подобно фотовспышке неожиданно ярко сверкнула одна идея. Он заулыбался, но зло и язвительно, и сказал сам себе: "Преступник, говорите? Ну так теперь посмотрим, кто кого! Попробуйте-ка, суньтесь ко мне!" И если до ужина Володя ещё сомневался, стоит ли ему идти с Кошмариком к финским дотам, то теперь он был абсолютно уверен в этом. На другой день, когда Володя после завтрака вышел из столовой, он увидел Кошмарика, стоявшего за сосной: видно, привлекать к себе внимание лагерного начальства он не хотел. Володя кивнул ему, и Кошмарик кивнул тоже, указывая головой направление, в котором надлежало идти. Так и шли они по лагерю на расстоянии шагов тридцати друг от друга, и эта конспирация очень нравилась Володе, хотя со вчерашнего вечера он находился в убежденности, что вести себя ему теперь можно лишь по собственному усмотрению. Парадный въезд в лагерь они обошли стороной (там обычно стояли дежурные), перемахнули через забор, и только после этого Кошмарик подошел к Володе: - Молодец, Вовчик! А я-то думал, ты побоишься. На что Володя сказал ему тоном очень решительным и твердым: - Ты запомни: я ничего и никого не боюсь! Понял? Кошмарик хотел было усомниться, но, увидев, как насуплены брови "лагерника" и крепко сжаты губы, лишь сказал: - Ладно, верю. А теперь давай-ко по шоссе пойдем вначале, а после через лес. Ходу - полчаса, как я и обещал. Идем! Володя шел рядом с Кошмариком в отличном расположении духа. Ветерок, шаловливый, свежий, надувал его рубашку пузырем, и Володе казалось, что у него на спине колышутся маленькие крылышки, выросшие одновременно с уверенностью в себе, несшие его вперед и даже как будто поднимавшие над землей. И Володя улыбался, слушая болтовню Кошмарика: - Не понимаю, почему у нас в стране бедные есть? От лени, наверно. А деньги, старик, на любой дряни сделать можно. Я по весне нехило заработал на старой шапке офицерской. - На ушанке, что ли? - весело спросил Володя. - Ну да! Я ведь по-фински, как настоящий тормалай, говорю. Ну, вышел это я на шоссе, стопорю тормалайский бас1, захожу в салон. Конечно: "Терва тулоо, пойка!"2, вначале, и шапку им за финские баксы и втюхал. Марки потом на рубли по курсу коммерческому перевел и получил за такую рвань почти что тыщу рублей. Кошмарики! Ты понимаешь, я на "Жигуль" коплю. Хоть и неприятно было Володе слушать о бизнесе Кошмарика, противно даже, однако он и виду не подал, а только лишь поулыбался. Ленька нравился ему не способностью делать деньги из "дряни и рвани", а независимостью своей и какой-то ухарской удалью, так недостававшей Володе. Они уже минут пятнадцать шли по сосновому лесу, ступая то по мягкому мху, то по теплой земле, устланной хвоей. Пахло так, что кружилась голова. Солнце с трудом пронзало своими лучами переплетенные наверху кроны деревьев, и лишь кое-где зеленый ковер из мха словно вспыхивал, зажженный пробившимся к земле лучом. - А ты к дотам часто ходишь? - спросил Володя, хотя и знал, что Кошмарик уверит его в том, что бывал там не меньше сотни раз. - А как же! - важно ответил Кошмарик. - Я же сталкер! - Кто-кто? - не понял Володя. - Не знаешь, что ли? - неодобрительно глянул на "лагерника" Ленька. - Впервые слышу. - Ну так знай, что сталкерами в наших местах тех называют, кто по местам боев ходит. Тут из города немало разных сталкеров шатается, только зря ходят - все уже давно обобрано. Сколько лет после войны прошло, прикинь-ка? Таких умных, как они, целые табуны здесь прошли, все прочесали, как гребенкой... Володю огорчили слова Кошмарика. - А зачем же мы туда идем? Зачем напрасно в земле-то ковыряться? Кошмарик давно уж понял, что имеет дело с совершенным несмышленышем, поэтому обливать Володю презрением он не стал, а лишь сказал: - Раз идем, значит, не напрасно. Те, кто раньше ходили, все больше поверху смотрели, землю не перебирали, доты разбитые обходили стороной. А я - настырный, я - не лентяй. Бизнесмен лентяем не имеет права быть. Я такой дотик разыскал, куда никто не лазал, - камня на камне пушкари наши от него не оставили. Ладно, скоро уж на месте будем. Все сам увидишь. И действительно, чем дольше шли по лесу мальчики, тем больше следов далекой войны попадалось на их пути. То слева, то справа появлялась воронка, оставленная тяжелым фугасным снарядом, неглубокая уже, заросшая мхом и травой. Кое-где видны были тоже мелкие зигзагообразные траншеи, ямы, где раньше были устроены блиндажи. Но вот Володя даже вскрикнул, обратив внимание Кошмарика на проржавленную каску, лежавшую под кустом. Она лежала закругленной частью кверху, и на полусфере её зияла рваная пробоина, через которую тянулся из земли к свету желтоцветный лютик. - Ладно, дальше пойдем, - потащил Кошмарик Володю за рукав. - У дота этого добра навалом будет. - А мин и снарядов там случайно нет? - равнодушно спросил Володя, хотя этот вопрос его давно уж волновал. - Не подорвемся? - Ну я же не подорвался? - стукнул себя по груди Кошмарик. - Я сам этих игрушек не люблю. Что, я глупенький, что ли, в бомбах ковыряться? Мне жизнь дорога, я осторожный. - Это я заметил, - позволил себе Володя колкость, намекая на то, как вел себя Кошмарик на змеином пригорке. Но Ленька то ли не понял колкости, то ли решил не связываться, промолчал. Скоро лес поредел, и мальчики вышли на большую поляну. Никакого дота видно не было, хотя Кошмарик заявил: - Все, пришли. - Да где же дот-то? - крутил Володя головой. - А вон! Не видишь, что ли? - показал рукой Кошмарик в сторону кучи каких-то камней, принятых Володей за обыкновенные валуны. - Я же говорил, что здесь развалины. Пошли, пошли. Когда мальчики подошли к камням, то Володя разочарованно почесал затылок: на самом деле от долговременной огневой точки здесь мало что осталось. Правда, присмотревшись, Володя увидел, что обрушена лишь крыша, а мощные боковые стены только сдвинуты. Видно, артиллеристы заехали крупнокалиберным снарядом прямо в серединку дота. - Ну и где же здесь копать? - уныло спросил Володя, видя нагромождение бетонных обломков. - Как где? Под бетоном, конечно. Только осторожно подкапываться надо, а то ещё завалит... Ну, ты давай, начни копать вот в этом месте, а я покурю пока - устал маленько. И Кошмарик подал Володе лопату, которую прятал между плит, присел на покореженный обломок бетона и медленно стал раскуривать сигарету, не забыв перед этим предложить Володе "настоящие" "Мальборо". - Так, - размышлял Володя вслух, - там, я вижу, ты уже копал. Ну а если под эту плиту подлезть? Я так соображаю: если уж этот кусок упал - а здесь тонн пять весу будет, - то под него со времен войны никто не лазал. - Правильно соображаешь, - заметил Кошмарик, выпуская дым из ноздрей. А Володя продолжал рассуждать: - Значит, заложу-ка я вначале пробный шурф (от мамы своей узнал!) и посмотрю, что он мне даст... - Верно, заложи и посмотри, - кивнул Кошмарик. - Ну, так я начну. - Давно пора. Володя снял рубашку и, оставшись голым по пояс, поплевал на ладони перед тем, как взялся за лопату, и только после этого вонзил её лезвие в землю. Оказалось, что копать очень легко - почти один песок, но поначалу не принесший ничего интересного. Володя выбрасывал и выбрасывал его из-под плиты, тщательно разгребал каждый выброс руками, надеясь найти хотя бы осколок, стреляную гильзу, пуговицу от мундира, но ничего, кроме камешков и мелких обломков бетона, его лопата не приносила. - Ты копай, копай, - советовал Кошмарик, замечая разочарование Володи. - Устанешь - мне лопату дашь, я поработаю. Мне позарез что-нибудь ништяковое найти надо - баксы нужны. Но Володя хоть и чувствовал, что начинает уставать, лопату Кошмарику отдавать не хотел. И вовсе не потому, что Ленька мог бы стать в случае находки обладателем какой-нибудь замечательной вещи. Просто Володя хотел во что бы то ни стало откопать её своими руками, чтобы можно было потом сказать: я откопал то-то и то-то, там-то и там-то. О ценности вещи он даже не думал. - Ну что, устал? - спросил Кошмарик, и Володя по его тону понял, что если он скажет "нет", то Ленька не обидится. - Еще покопаю, - отвечал Володя, хотя пот щекочущими струйками уже сбегал по его спине за штаны. - Ну, покопай, покопай, так и быть, - охотно согласился Кошмарик. - Я тебе за работу накину, не бойся. Но Володя оставил без внимания великодушие Леньки и все выбрасывал и выбрасывал песок. Он выкопал под плитой небольшую пещеру, работать лопатой стало уже неудобно, нужно было убирать землю под ногами, чтобы удобнее было стоять. И вдруг лезвие лопаты ударилось во что-то твердое, что показалось Володе вначале куском бетона. Он встал на четвереньки, засунул голову в выкопанную пещерку, руками стал очищать от песка найденный предмет. Сразу было видно, что не камень это и не бетон: поверхность его оказалась гладкой, рыжеватого цвета, какой-то полукруглой. Вот Володя очистил его от песка настолько, что смог хорошо ухватиться пальцами обеих рук за выступающую часть. Потянул на себя - и вытащил человеческий череп, безобразный в своем мертвом оскале. Едва Володя поднял череп, как нижняя челюсть его, державшаяся, похоже, на одном лишь честном слове, отвалилась и упала на ногу мальчика. И Володю охватило чувство могильного страха вперемешку с гадливостью. - Что, что нашел? - подскочил к нему Кошмарик, выхвативший тотчас череп из Володиных рук и принявшийся разглядывать его, точно это был не череп, а драгоценный сосуд из скифского кургана. Потом Кошмарик поднял упавшую челюсть и тоже осмотрел её, и при этом был так хмур, точно держал в руках кости своего заклятого врага. - У-у, гад! - выругался он наконец. - Не мог себе хоть пару золотых фикс вставить! Жмот! - И далеко швырнул череп. Вдруг бешенство какой-то неистовой силы охватило Володю. Кошмарик внезапно представился ему огромным жадным упырем-пауком, спешащим заграбастать добычу своими жуткими лохматыми лапами. - Слушай, ты... - запинаясь, срывающимся тихим голосом заговорил Володя. - Жук навозный! Гробокопатель паршивый! Еще раз скажи при мне о фиксах золотых - самому зубы вставлять придется! Понял?! Володя даже не заметил, что, произнося эту фразу, взял в руки лопату и сделал угрожающее движение. Однако все это видел Кошмарик, на которого внезапное бешенство "лагерника" произвело сильнейшее впечатление. - Ты что?! Ты что?! - отскочил он в сторону. - Псих, что ли?! Я ж пошутил! А ты не понял? Да нужны мне их зубы! Я на грибах больше заработаю! Во чокнутый! Кошмарик, посмеиваясь над Володиной яростью, но сильно оробев, сел на прежнее место и снова принялся раскуривать сигарету. Володя же, не желая разговаривать с Ленькой, снова принялся ковырять лопатой землю и даже не откликнулся на предложение Кошмарика, посланное ему примирительным тоном: - Слушай, давай покопаю. Заморился же, я вижу. А Володя все копал, неистово и упрямо. Он почему-то предчувствовал, что впереди его ждет что-то интересное. И на самом деле все говорило о том, что он напал на "жилу". Лопата раз за разом выбрасывала вместе с песком все новые и новые трофеи: стреляные гильзы, несколько разнокалиберных боевых патронов, какие-то ржавые металлические обломки, обрывки то ли кожи, то ли материи. Все это Володя почти не сортировал - рассчитывал посмотреть на находки внимательнее потом, когда совсем уж устанет копать. Его сердце стучало станковым пулеметом, гулко и часто. Да, он знал, что нужно было копать и копать... И на самом деле, потянув за три сцепленных между собой патрона, он вытащил из-под плиты длинную пулеметную ленту. Кошмарик, давно уже вставший с камня, смотрел на результаты работы Володи не только с интересом, но и с завистью. Он уже жалел о том, что "засиделся" и не стал копать сам. Но отобрать у "лагерника" лопату он как-то не решался, догадываясь, что Володя не отдаст её. Но при виде пулеметной ленты он не смог сдержать восклицание. - О, ленточка ништяк! Мы её потом пристроим! Однако Володя не ответил Леньке, а все выбрасывал песок из-под плиты и выбрасывал. Вдруг лопата опять наткнулась на что-то, и предмет этот не был обломком бетона - острие лопаты ударило во что-то вязкое. Мальчик окопал это "нечто" со всех сторон, поддел снизу и вынес на лопате к своим ногам какой-то бесформенный ком, который был чуть меньше волейбольного мяча размером. Песок и глина спрессовались за много лет так плотно, что Володе стоило немалого труда, чтобы разбить комок. - Чего, чего это?! - заволновался Ленька. - Ну, кошмарики! Мину, кажись, нашел! Кончай лопатой молотить - сейчас шарахнет! Но Володя знал, что это не мина и не просто ком глины. Бросив лопату, он стал очищать найденный предмет от песка руками и скоро увидел, вернее, нащупал кожу, старую, истлевшую, которую и кожей-то никак нельзя было назвать. Лоскутья её, мелкие кусочки так и отскакивали, падая на землю, когда Володя освобождал от грязи свою находку. Скоро определились формы предмета: похоже, Володя держал в руках кобуру пистолета, тяжелую такую кобуру, клапан которой поднять было трудно, до того кожа слиплась, спрессовалась. Мальчик нетерпеливо рванул отставший кусок кожи - и кобура буквально расползлась на части, гнилые и трухлявые. Под кожей оказались какие-то тряпки, - тоже на землю! И вот уже Володя держал в руках то, что даже снилось ему не раз, то, что сразу делало его сильным и смелым, утверждало в собственном мнении, прибавляло лет и даже росту. Пистолет был тяжелым, большим и каким-то хищным. Перед тем, последним боем его, должно быть, хорошенько смазали и даже завернули в промасленную тряпицу, прежде чем положить в кобуру, точно хозяин пистолета знал, что оружию придется пролежать в земле не меньше пятидесяти лет. Ржавчина слегка покрывала черную вороненую сталь, а сверху, на стволе, время выщербило неглубокие вмятины. В основном же пистолет сохранился замечательно. Володя держал его в руках, широко раскрыв глаза, словно не веря своей удаче. Он был заворожен убийственной "всамделишностью" находки, и все сознание мальчика, все его чувства ещё не знали, как откликнуться на нее. - А-а, ржавье, наверно! - пренебрежительно сказал Кошмарик, страшно завидуя "лагернику" и нещадно ругая себя за лень. И этот возглас будто вывел Володю из гипнотического состояния - нужно было защищать находку, словно от этого зависела репутация того, кто нашел пистолет. - Нет, он не ржавый, - покачал Володя головой. - Вполне приличный пистолетик, проверить можно. Он говорил эти слова нарочито спокойно, хотя в душе Володи уже отплясывала какой-то бешеный танец дюжина веселых чертиков. Мальчик рассматривал пистолет уже деловито, без лишних восторгов, и оружие напоминало Володе браунинг, который всего лишь месяц назад мастерил он дома так самозабвенно. Тут почему-то вспомнился Володе и Иван Петрович, и Иринка (некстати как!), вспомнилось то, как сидели они со стариком на скамейке, а он рассказывал о несовершенстве пистолета браунинг. "Где-то здесь должен быть предохранитель, - подумал Володя. - Уж не этот ли рычажок?" И мальчик большим пальцем левой руки, приложив немалое усилие, надавил вниз шпенек предохранителя. - Чего, чего ты будешь делать?! - заволновался почему-то Ленька. Стрелять, что ль? Володя почувствовал какую-то удивительно сильную уверенность в своих силах. Сказал невозмутимо и спокойно: - А почему бы нет? Кошмарик напрочь потерял самообладание, чем рассмешил Володю. - Вовчик, Вовчик, ты что, съел чего несвежее?! Разве можно тут стрелять? Лагерь близко! Услышат! Заложат! Заметут! - Разочек стрельнем, - не слушая аргументов Леньки, спокойно заявил Володя, а сам уже соображал, что нужно сделать для того, чтобы выстрелить из пистолета. Он вспомнил, что в фильмах вначале тянули на себя затвор, и Володя, увидев какие-то насечки на вороненой стали, вцепившись в них с обеих сторон подушечками большого и указательного пальцев правой руки, со всей силы стал тянуть на себя затвор. Вначале дело шло плохо - затвор не поддавался. Володя, кряхтя, опустив руки к коленям, все тянул и тянул. Вдруг затвор с трудом двинулся, и в пистолете, услышал Володя, что-то щелкнуло, подсказав Володе, его чутью, что пистолет готов к стрельбе. - Ну ты даешь, кореш милый! - то ли с восхищением, то ли с издевкой сказал Кошмарик. - Только отведи ствол своей пушки подальше - мне моя жизнь молодая... - Куда стрелять-то? - с радостной тревогой в голосе спросил Володя. - Куда-куда... - был озадачен Кошмарик, которому совсем не хотелось стрелять. - Постой, тут я рядом одну мишеньку прячу... Ленька, посмеиваясь чему-то, сбегал к ближайшим кустам и притащил оттуда ржавую каску, которую поставил на край бетонной плиты. - Вот тебе цель, "лагерник"! Лучше не придумаешь! Можешь считать, что это голова пришельца из "Звездных войн". Стреляй, а я подальше отойду боюсь, разнесет твою пушку от выстрела, потому что барахло это ржавое! Кошмарик на самом деле предусмотрительно отошел в сторону, а Володя приготовился стрелять. О, знал бы кто-нибудь, как боялся он сейчас! Нет, не потому, что думал о разрыве ржавого ствола - его беспокоило то, что выстрела может совсем не получиться: или испорчен механизм, или стерся боек, или патронов в обойме нет. Он же не проверил даже, есть ли в магазине патроны! И все-таки Володя, отойдя метров на двадцать от каски, занял позицию, то есть притоптал немножко песок под ногами, которые расставил пошире, как делали обычно все детективы и даже гангстеры. Пистолет же обхватил он за рукоять обеими руками, и это он тоже видел в фильме, и потом Володе казалось, что держать оружие именно таким образом при стрельбе куда надежней и удобней: ствол качает меньше. Вот уж все предварительные маневры были им с достоинством проведены, Володя поднял пистолет, подвел ствол на уровень своих глаз, поймал мушку в прорезь целика, совместил с каской. Он видел, что руки тряслись и ствол пистолета мотался из стороны в сторону, как тростиночка на ветру, однако Володя, зажмурив левый глаз, стал давить двумя пальцами на спусковой крючок. Потом ему казалось (но мальчику не хотелось верить в это), что в последнее мгновение он закрыл даже оба глаза. Но выстрел все же грянул, и грянул неожиданно и для Кошмарика, и для Володи, и даже для ворон, сидевших на соседних деревьях, которые тяжело снялись с ветвей и с карканьем стали кружить над бывшим полем боя. Не один лишь раскатистый, сухой звук выстрела, но и сильный толчок, подбросивший Володину руку с пистолетом, сообщили стрелку, что оружие в исправности, заряжено и к тому же что стрелял он неплохо: одновременно с выстрелом слетела с бетонной стены и каска, с жестяным звуком упавшая на камни. Володя, опешивший, оглушенный, но счастливый, смотрел на то место, где ещё секунду назад лежала ржавая каска. Но внезапно Кошмарик бросился к ней, поднял этот воинский головной убор. - Ну, ты суперстрелок! - теперь уже откровенно с восхищением прокричал Ленька. - Ты не в Техасе случаем родился, а?! - В Техасе, в нем родимом, - улыбался польщенный Володя, а между тем Кошмарик принес ему каску, и мальчики принялись с жадным вниманием рассматривать отверстие, сделанное пулей. - Ну ништяк! - давился восторгом и завистью одновременно Ленька. - Ну кошмарики! Точно сверлом железо просверлило! Сила страшная! Троих таких, как мы, прошьет и не заметит! Кошмарик долго ещё восхищался и Володиным мастерством, и пистолетом, а потом сказал словно между прочим: - Ну так что, старик, как добычу делить будем? Володя молчал: поделить пистолет было трудно, хотя он сам не знал, что будет делать с ним. Правда, в голове уже сновал неясный план о том, что, поиграв с оружием в лагере, он непременно отнесет пистолет в милицию, хотя бы своему новому знакомому Григорию Семенычу. Но Кошмарик ещё настойчивей спросил: - Поровну договаривались или нет? Володя, признаться, не помнил такого договора, поэтому сказал: - Разве пистолет не я нашел? - Точно, ты нашел. Только к этому доту я сам тебя привел. Я - сталкер, и без меня ты бы только банку из-под килек в томате нашел, да и ту ржавую. Что, думаешь, не докопался бы я до пистолета? Обязательно бы докопался. Так что поровну давай... Володя разозлился: - Что ж нам, распилить его, что ли? Но у Кошмарика выход уже был готов: - Неа, пилить не будем. Давай я эту пушку задвину кому надо. За тыщу рубликов задвину, вот и поделим: по пятьсот рублей получим - тоже деньги. Только пистолетик этот вначале с керосином почистить надо, чтобы ржавчину отмыть. "А что? - подумал Володя. - Разве пятьсот рублей не деньги? У меня больше десятки никогда и не было, а тут полтыщи! Кроссовки смогу купить, а захочу - инструменты неплохие. Родителям скажу, что на тотализаторе выиграл. Что, разве мне деньги не нужны? Еще как нужны!" И Володя уже собирался было дать Кошмарику согласие, но тут одна мысль, похожая на удар током, поразила его: "А кому же он пистолет задвигать станет? Кто тысячу за него отдаст? Да ведь понятно, кто даст бандит какой-нибудь, кто на грабеж собрался! Убийца!" А тут и Дима-Олег очень кстати вспомнился Володе со своей лживой сладкой улыбкой голливудской кинозвезды, и мальчик заявил: - Если ты ворам пистолет продавать хочешь, то я на это не согласен. В милицию его отнесу! Неожиданно Кошмарик не на шутку вспылил. Лицо его покраснело так, что светлые волосы Леньки сделались почти что белыми. - Ты... ты... горнист пионерский! Павлик Морозов! Тебе не все ли равно, кто заплатит?! В милиции твоей, думаешь, хоть копейку дадут? Еще и в колонию посадят для малолеток, допрашивать станут, где взял! Думаешь, поверят тебе, что ты в земле боевой пистолет нашел, почти что новенький?! Давай сюда пистоль, а то я на роже твоей такой рок протанцую, что мама родная не узнает! Только напрасно Кошмарик решил попугать Володю - едва тот услышал угрозу, как все в нем ощетинилось, приготовилось отразить атаку и перейти в наступление. Володя быстро запихнул пистолет в карман брюк, отскочил на два шага, поднял оба кулака на уровень лица, собираясь драться. Кошмарик хоть и был трусоват, но теперь он так много наобещал, что нельзя было не выполнить хотя бы часть обещанного. К тому же ему страшно хотелось сделать пистолет своей собственностью, а успех в драке мог вознаградить его именно этой "ништяковой" вещью. И Ленька решился: он вдруг присел на корточки, словно собираясь завязать шнурок на кроссовке, но пальцы его правой руки взялись не за шнурок, а зачерпнули целую горсть песка. Выпрямился он так же быстро, как и присел, и, делая шаг вперед, Кошмарик швырнул песок в глаза своему противнику. Уберечь свои глаза от песка, брошенного коварным Кошмариком, Володе помогли ладони рук, которыми он вовремя успел прикрыть лицо. Но момент был выигран Ленькой, потому что за песком он послал по направлению к физиономии "лагерника" несколько быстрых ударов. Володя отшатнулся, отвел несколько выпадов Кошмарика руками, а потом и сам ударил с левой, с правой, не разбирая и не видя, куда бьет. Едва он нанес Леньке эти два удара, достигших цели, как Кошмарик тут же сник и уже не пытался наказать за дерзость того, кто должен был быть ему благодарен за переданную драгоценную науку делать деньги. Ленька схватился за ушибленное лицо, заойкал, заскулил, и Володе стало и жалко, и смешно, и противно одновременно. - Ну чего там? Сильно задел? - спросил он, подходя к Леньке и пытаясь убрать руку от его лица, но Кошмарик лишь отмахнулся: - А пошел ты! У-у, гад паршивый! Свинья неблагодарная! А я его ещё к доту такому привел, секрет открыл! Володя отчего-то испытывал чувство стыда: на самом деле, нужно было договориться с Ленькой другим способом. И тут великолепное решение проблемы явилось к нему мгновенно, как рождаются, наверно, все замечательные идеи в мире. - Ладно, не скули, - сказал Володя. - Давай-ка мы с тобой теперь на остров Ежовый сплаваем. С пистолетом-то не страшно будет. Транспорт немецкий попробуем найти. Найдем - так рассчитаюсь я с тобой, а нет пистолет тебе отдам. Идет? Кошмарик поднял на Володю насупленное лицо с кровянкой под острым своим стерляжьим носиком, недобро поглядел в глаза тому, кто оказался таким неблагодарным, и сказал: - Черт с тобой, поплывем. Только ты, "лагерник", опять меня прокатишь, знаю! Теперь ты со своим пистолетом шефом себя считать будешь... - Не бойся, не прокачу. Ну, так когда же поплывем на остров? Кошмарик, утерев кровь по причине отсутствия платка каким-то широким листиком, сказал без настроения: - Только через пару дней могу, - и прибавил: - Что, загорелось? Ты, я вижу, хваткий пацан, хоть и "лагерник". Да у вас там в Питере все такие подметки на ходу режут. Меня однажды трое ваших на шоссе поймали и так отделали по почкам, что два дня лежал. Фарцло вонючее! Володя сразу понял, почему Кошмарика избили: - А-а, так ты, наверно, тоже в это время "на работу" вышел? Так ведь? Ленька разозлился страшно: - Ну, ты догадливый! Да, вышел, томалаев стопорить хотел, потому что деньги до зарезу понадобились! Ты ведь не знаешь ни черта, а ведь я баксы не на "Жигули" коплю, как говорил тебе, а матери домой несу! Батька мой водку жрет, как слон, а жить-то надо! - И Кошмарик осекся, точно понял, что наговорил лишнего, и добавил с кривой ухмылкой: - Ладно, тебе, брат, этого не понять, раз не нюхал. Ну все, пошли. Больше сюда я не ходок - все ты выкопал сегодня. И мальчики снова шли по лесу, а потом по дороге в сторону лагеря. Кошмарик нес на плече лопату, был угрюм и то и дело с озабоченным видом трогал свой нос. Настроение же Володи было совсем другим: в его живот упиралась прохладная сталь пистолета, засунутого вниз стволом за брючный ремень. Выпущенная поверх штанов рубаха надежно прятала его от постороннего взгляда. Володя был счастлив и горд, решителен и смел. Он ощущал себя героем-победителем, нет, целой армией героев, возвращающихся домой с поля битвы. И то, что он опаздывал на обед, Володю ничуть не волновало. ГЛАВА 6 ОТЧЕГО КОШМАРИКА НА ОСТРОВЕ ЧУТЬ НЕ ХВАТИЛ КОНДРАШКА С Ленькой Володя расстался, едва они зашли на лагерную территорию. Володя не спеша двинул к своему коттеджу и ещё издалека узрел шляпу своего воспитателя. Чайковский, уперев в бока свои кулаки, в позе мексиканца, злящегося на кроликов, уничтоживших его урожай, смотрел на подходившего Володю. Неподалеку Ольга Васильевна что-то громко внушала собравшимся ребятам и девочкам. Было понятно, что отряд собрался идти в столовую, и ждали одного лишь Володю. - Ты где ходишь... мразь ты этакая! - не сказал, а прошипел Петр Ильич. - Тебе что, на двадцать человек начхать? На товарищей своих начхать? Я же тебя из лагеря в два счета выкину, как паршивую собаку! Нет, Володя, конечно, не ожидал такого приема. Надо сказать, что к нему никогда в жизни не обращались с такими грубыми, отвратительными выражениями, и Володя вначале испугался. Но через мгновение его заполняло одно лишь чувство ненависти к этому человеку и обиды за себя. Сперва в голове его мелькнула шалая мысль: взять и вынуть пистолет и потрясти его стволом перед моржовыми усами Чайковского. То-то подскочил бы он, как ужаленный! А потом бы драпанул со всех ног! А Володя бы свистел ему вслед, а может быть, и пальнул бы в воздух. Володина рука даже было двинулась к животу и прикоснулась к тяжелой стали. Но пистолет Володя доставать не стал, а улыбнулся как можно презрительней и сказал очень тихо, так, чтобы не услышал никто: - А хотите, так случится, что из лагеря в два счета вылетите вы сами? Глаза Чайковского округлялись медленно и скоро стали величиной с металлический рубль и такого же цвета. - Ты... щенок... - только и сумел выдавить из себя Чайковский, а Володя продолжал: - Вы думаете, что я шучу? Нет, я не шучу. Я сам пойду к директору лагеря и сообщу ей, что гадкими словами вы называете не только пионеров. Ее, к примеру, вы называете... - И Володя негромко и стыдясь в душе произнес слово, услышанное им за кустами. Чайковский догадался, что смелость Володи основана на каких-то фактах и слушал, не прерывая, а мальчик, воодушевляясь, говорил: - Я ещё расскажу директору, что вы поите пионервожатых вином, а ещё целуетесь с ними в кустах. Думаете, директору это понравится? Нет, не понравится. А ещё ваше поведение не понравится работникам милиции. Вы же знаете, что ко мне из милиции следователь приезжал. Так я и ему о вас рассказать могу... В общем, ещё неизвестно, как видите, кто кого из лагеря выпрет, так что давайте мирно жить. Я вам не буду мешать, и вы мне не будете мешать - будем жить дружно. Идет? В продолжение Володиной речи Чайковский то бледнел, то краснел. Рот его то сжимался в ниточку, то раскрывался, как у вытащенной на берег рыбы. Когда Володя закончил, он сказал спустя минуту: - А ты, парень, далеко пойдешь... - Я это знаю, - кивнул Володя. - Значит, от вас я одного хочу: ни курить, ни пить я не собираюсь, лагерь поджигать тоже; я просто-напросто по своему распорядку здесь жить хочу. Так что, когда на обед или на ужин собираться будете, меня, если задержусь, не ждите. - А потом Володя сказал, приблизив свое лицо к лицу воспитателя и буквально дрожа от наслаждения, испытывая полноту власти над тем человеком, которому должен был подчиняться: - Я, Петр Ильич, не малолетний преступник. Я, может быть, выполняю здесь задание государственной важности, и страна вам не простит, если вы мне помешаете своими глупыми приставаниями. Ну, договорились? - Все понял, - по-армейски кивнул Чайковский. - Только ты все равно, не очень-то... - Ладно, постараюсь не подвести. Ну, ведите теперь отряд на обед ребята есть хотят, а мы их задерживаем. Я тоже иду - проголодался. - Пойдем, пойдем, - сказал Чайковский, немного придя в себя, - сегодня помидоры свежие, а на третье - песочное кольцо с вишневым соком. - Прекрасно. Я так люблю и помидоры, и вишневый сок. Как бы ни был доволен Володя результатами своего разговора с Чайковским, однако совесть все-таки ему шептала, что действовал он не слишком честно и даже как-то подловато. Какое ему дело до поцелуев воспитателя и пионервожатой? Ведь они нарочно ушли подальше в лес, чтобы не привлекать внимания. А если они любят друг друга? Ну а то, что выпили вина? Что же в этом удивительного - сейчас все пьют, а они даже стеснялись листом лавровым закусывали. А начальника ругали тоже, наверное, за дело им видней. Зато он, Володя, выглядел каким-то шпионом, ябедой, доносчиком и стукачом, то есть оказывался хуже тех, кого он хотел осудить. Конечно, дело он сделал чисто - одни лишь выгоды получил, но стоило ли добиваться этих выгод, если он прогадывал в чем-то большем, долгом, почти что вечном. Получалось, что преимущества его игры с Чайковским сводились на нет тревогой в сердце, почти мучениями, то есть не свободой, к которой он так стремился, а новой зависимостью. Тогда, за обедом, он сидел с гордым видом победителя, чувствуя себя сильнее всех в этом зале, а может быть, и во всем мире. Пистолет больно давил ему на живот, но мальчик терпел, так как могущество его крылось именно в нем, в этом оружии. Тогда же за столом он размышлял о том, куда же спрятать пистолет. Хранить его в палате, среди вещей, было безрассудно: Володя не мог забыть то, как опустошили его мешок со сластями. Нужно было найти место для тайника в лесу. И после обеда он зашагал в лес, к тому самому месту, где сидел вчера, подслушивая разговор своих начальников. Еще вчера он приметил неподалеку от поваленной сосны, на которой сидел, толстую березу с дуплом, казавшимся Володе вполне пригодным, чтобы стать его арсеналом. Березу нашел он быстро, подтянулся, ухватившись за нижний край дупла, и пошарил в нем левой рукой: дупло имело дно, довольно сухое, хоть устланное какой-то трухой. Володя огляделся по сторонам, боясь тех, кто может его увидеть, а потом взять пистолет, уже хотел было сунуть его в дупло, но удержался - захотелось ещё раз рассмотреть его. Володя крутил пистолет в руках, и оружие ещё больше нравилось мальчику, чем тогда, после выстрела. Покумекав, он хоть и с трудом, но вытащил обойму и насчитал шесть почерневших от времени патронов. "Седьмой должен быть в стволе, - сообразил Володя, - я выстрелил, и пистолет перезарядился автоматически. Нужно быть осторожным, а то выстрелит..." И вдруг в его памяти снова встал старик-оружейник, вспомнились его советы там, за столом, советы, так не понравившиеся Володе. "А что я буду делать с этим пистолетом? - неожиданно подумал Володя. - Зачем он мне вообще? Неужели я когда-нибудь смогу выстрелить в человека? Нет, никогда!" И, затолкнув обойму, проверив предохранитель, Володя снова оглянулся и, подтянувшись, положил пистолет в дупло. Кошмарик не обманул, и ровно через два дня встречал Володю у столовой после завтрака. Он по-прежнему прятался за стволами сосен, но Володя, увидев приятеля, закричал, подчеркивая свою независимость: - Да выходи ты! Чего за елками маячишь! Кошмарик несмело подошел, спросил, поглядывая в сторону Чайковского, который в это время тоже вышел из столовой и с интересом смотрел на "постороннего". - Чего ты? - тихо спросил Ленька. - Конспирацию нарушаешь, дурик. - Ничего, пойдем! - сказал Володя, и мальчики отошли подальше от толпы насытившихся питательным завтраком пионеров. - Ну, так плывем на остров? строго спросил Володя, боявшийся, что Кошмарик все же побоится и откажет ему. Самому же Володе Ежовый остров был нужен не потому, что где-то в его чащобе, зарывшись по фюзеляж в песок, лежал немецкий транспорт. Поездка на этот страшный остров обещала Володе ещё одну проверку его нервов, воли, духа. Конечно, он сделался смелее, заполучив пистолет, но что мог сделать пистолет против ловушек, о которых рассказывал Кошмарик, а тем более против неведомой сверхъестественной, гудящей силы, наполнявшей остров? - Пистоль-то где? - вместо ответа спросил Кошмарик. - Припрятан в надежном месте. Говори лучше, плывем? - Плывем, плывем. Я уж и весла в лодку отнес. Сгоняй за пушкой и к эллингу иди. Знаешь где? Вон там, на берегу. - Да, я знаю. Сейчас бегу. А ты лопату взял? Мы же самолет раскапывать собирались. - Ладно, не твоя забота, - снова приняв на себя начальство над "экспедицией", грубо отвечал Кошмарик. Через десять минут, прижимая руку к животу, Володя подходил к эллингу, предназначенному, видно, для хранения лагерной лодочной флотилии, но в лагере лодок никогда не бывало, и эллингом пользовались местные. На деревянных скатах вверх днищами лежали три-четыре лодки, но суденышко Кошмарика уже было наготове - слегка покачивалось на воде рядом с мостками, уходившими в озеро метров на двадцать пять. Володя пробежал по дощатому настилу мостков и прыгнул в лодку Леньки почти что с разбегу, едва не перевернув её. - Ну, кошмарики! - недовольно прокричал хозяин суденышка, схватившись за края бортов. - Полегче, Бегемот Иваныч! - Давай, жми! - скомандовал Володя, пристраиваясь на корме. - Чего жми! - буркнул Кошмарик. - На дно ложись, а то увидит кто-нибудь из ваших конвоиров - не оберешься потом воплей. Меня в первую очередь прижмут за такое незаконное катание. Это я свободный, а вы - рабы. - Кто раб, кто раб? - загоношился Володя, оскорбленный таким определением, но все-таки исполнил приказание Кошмарика, свернувшись калачиком на дне лодки, благо оно было сухим, только сильно воняло рыбой. "Похоже, он на самом деле рыбалкой промышляет. Вот бы съездить с ним! - думал Володя, лежа на дне лодки и вдыхая его острый, вкусный запах. - А почему бы не съездить? Я теперь сам себе хозяин!" - Давай вставай! - услышал он команду, сказанную все так же хмуро. Должно быть, Кошмарик все ещё не мог простить "лагернику" удачи на раскопке дота, а себе - того, что осрамился в бою, а потом ещё был столь слаб, что рассказал о настоящей цели добывания денег. - На веслах посидишь, а то нашел себе перевозчика дешевого. Натри-ка себе мозольки, поработай! Володя с радостью поднялся из своего укрытия. Ему было не в тягость, а в радость поработать веслами, и он тут же взялся за них, уступив Кошмарику место на корме. Пересаживаясь, Володя успел взглянуть на Ежовый остров, который не показался ему неприветливым, как раньше, и не выглядевший опустившимся в озеро динозавром, а обыкновенным куском земли с обыкновенным лесом. Володя даже удивился тому, как быстро произошло превращение. "Так зачем же я туда плыву? - растерянно подумал мальчик, налегая на весла. Ведь я собирался на Ежовый остров, чтобы превозмочь в себе страх перед ним. А теперь я не чувствую никакого страха. Может быть, мне нужны богатства, спрятанные в обломках фашистского транспорта? Нет, тоже не нужны. Наверное, я сижу в лодке затем, чтобы доказать себе, что я свободен и мне наплевать на всякие там правила. Может быть, может быть. Ну что ж, сплаваю туда и назад вернусь. Так, прогуляюсь!" Володя сидел спиной к острову и лицом к удаляющемуся берегу с лагерем, где оставил он свою несвободу. Оттуда неслись репродукторные звуки надоевшей до чертиков ламбады, противные и сладкие, и с каждой минутой они слышались все невнятней и тише, и Володе казалось, что он узник, долгие годы готовивший побег из тюрьмы, этакий Эдмон Дантес, бежавший из замка Иф, и воля для Володи воплотилась сейчас и в ярком солнце, и в спокойной воде озера, и в этой лодке, и даже в Кошмарике. Володя греб уже около получаса и порядком устал. И странно: чем дальше удалялся он от берега, чем ближе приближался он к Ежовому острову, тем сильнее менялось его настроение. Володя не видел острова - Кошмарик иногда командовал ему, каким веслом грести сильнее, и Володе не нужно было смотреть вперед, - но будто с каждым гребком он ясно ощущал спиной, затылком приближение чего-то тяжелого, что наваливалось ему на плечи. Странно, однако, от ощущения свободы, пронизывающего Володю ещё совсем недавно, не осталось и следа. Напротив, он чувствовал новую, ещё более сильную зависимость, теперь уже настоящее порабощение, точно он попал в плен к какому-то ужасному чудовищу, которого нельзя было пугнуть, как пугнул Володя Петра Ильича. Договориться с этим новым властелином было трудно, просто невозможно, и властелином этим, Володя знал, был Ежовый остров. Поглядывая на Кошмарика, вальяжно развалившегося на корме, Володя замечал, что и Ленька часто ерзает, с каким-то беспокойством смотрит на наезжающий на лодку остров, вздыхает. Ему, похоже, тоже было не по себе, только пожаловаться "лагернику" на свою тревогу он бы никогда не решился. - Что, боишься? - спросил Володя вдруг, чтобы хоть как-то подбодрить себя, но Ленька, почувствовав, что попали в самое яблочко, ответил так: - Ты давай греби, греби! Левым, левым больше! Причаливать будем! И полез на нос лодки, загромыхал цепью, а через полминуты лодка ткнулась в каменистый берег, заросший густыми кустами. Володя повернулся лицом к берегу, где метрах в пяти от воды уже росли сосны. - Ну так что, вылезать-то будем? - как-то нерешительно, будто сомневаясь в необходимости посещения острова, спросил Володя. Ленька разделял нерешительность Володи, потому что хоть и держал цепь в руках, но спрыгивать на берег не спешил, и Володя подумал, что Кошмарик вспомнил, как загудела у него под ногами земля, когда он попытался вступить на остров. - Ну, охота, так вылезай... - предложил Кошмарик. - А я с лодки на тебя посмотрю. "Да что случится? - сказал сам себе Володя. - Ну и пусть гудит там себе это гудило. Наплевать!" И, взяв из рук Леньки конец цепи, он спрыгнул на берег. - Давай вылезай, все в порядке! - радостно сообщил Володя, с облегчением почувствовав, что он стоит на острове и ничто не издает ни единого звука. - Да лопату не забудь! Сейчас пойдем искать твой транспорт. Кошмарик с опаской вылез из лодки, немного поприседал, то ли разминая затекшие ноги, то ли проверяя, не загудит ли что-нибудь поблизости. Володя тем временем подтянул лодку на берег и привязал цепь к толстому кусту можжевельника. - Палки-то выломаем? - спросил Володя. - Ну, чтобы в ловушку не попасть... - А как же! Нужно выломать. Я на колья не хочу упасть, а то буду потом как стрекоза на булавке крутиться. Через пять минут были приготовлены и палки, и мальчики осторожно двинули в чащу леса, шуруя палками впереди себя. Они углубились в густой сосняк метров на двадцать, и только теперь Кошмарик будто очнулся: - Ой, что ж это я! Этак мы с тобой дорогу к лодке не найдем. Давай-ка я лопатой буду зарубки на соснах делать. По ним назад придем. - Хорошо придумано, - одобрил Володя, которому на самом деле понравился простой, надежный план Кошмарика. Так и шли они по лесу: Володя впереди, вытащив свой пистолет и постукивая палкой перед собой, а Ленька - позади, ударяя острым лезвием лопаты по коре сосен. Володя, внимательно разглядывая землю под ногами, покрытую мягким мхом, видел много кустов черники, сплошь покрытых темно-синими ягодами, ему хотелось нагнуться или даже присесть на корточки, наесться этих спелых ягод до отвала, но Володя не имел права остановиться. У них не было никакого плана, никто не знал, в какую часть острова следует идти. Так, шли куда глаза глядят. Володя скоро перестал ощупывать палкой мох впереди себя, потому что догадался, что Ленькины рассказы о ловушках - это просто россказни-страшилки, и ничего страшного остров не таит. Было даже как-то обидно за себя, за страх, испытанный им при приближении к острову. Но приятным являлось то, что был преодолен ещё один барьер страха, и с ним Володя справился тоже довольно легко. Хотелось теперь послушать птиц, а после поесть спелой черники. И можно ехать назад, обедать. Но словно удар по темени прозвучал истеричный крик Кошмарика: - Ой, скелет лежит! Володя быстро обернулся: Ленька в позе человека, приготовившегося поймать рукою бабочку, с перекошенным от ужаса лицом, глядел в сторону. Там на самом деле среди низких кустиков брусники и черники что-то белело. Володя подошел поближе и увидел кости, отмытые и высушенные добела дождем и солнцем. Корабельными шпангоутами круглились ребра, ещё не отвалившиеся от позвоночника. Тут же лежали какие-то толстые кости, показавшиеся Володе костями человеческих ног. Да, скелет хоть и не имел головы, выглядел вполне человечьим, и по спине Володи побежали мурашки страха, а в животе противно заурчало. - Вот... видишь... видишь, я же говорил! Нехорошее место этот остров, нечистое! - забормотал Кошмарик, ударяя зачем-то острием лопаты в землю. Вот, угробил кого-то остров, даже башки не осталось! - Убежала, наверно, башка, - попытался сострить Володя, но шутка вышла не к месту. Мальчики стояли и смотрели на кости, привлеченные их обнаженной белизной, как опилки металла магнитом. - А может, это и не человека скелет, напрасно волнуемся, - приходя в себя, предположил Володя. - Как не человека! - плаксиво возразил Кошмарик, словно отстаивал глубоко научную гипотезу. - У нас в школе был скелет, так этот точь-в-точь на школьный похож. Давай-ка дунем отседова, пока и нас с тобой здесь не пришибло. Конечно, можно было согласиться с Кошмариком и без ущерба для самолюбия уехать назад, в лагерь, но что-то внутри Володи вдруг запротестовало. - Нет, не дунем! Давай вперед пойдем! Забыл, что у нас пистолет есть? - И Володя показал Кошмарику оружие. Странно, но вид пистолета произвел на Леньку действие освежающе-ободряющее. Он ещё немного подолбил лопатой землю, повздыхал, глядя на кости, и пошел вслед за Володей. Лес вскоре поредел, и мальчики оказались перед довольно глубоким оврагом. Они стояли на обрывистом склоне оврага и молча смотрели то вниз, то на другую сторону, где снова начинался лес - густой сосняк. - Ну, что делать будем? - спросил Володя, которому уже наскучило идти вперед, не хотелось перебираться через овраг, а хотелось вернуться к лодке. Кошмарик также не очень-то стремился спускаться в глубину оврага. В возможность разыскать фашистский транспорт, о котором рассказывал ему старый финн перед смертью, он уже не верил. Стоял и смотрел по сторонам, и то затем, чтобы показать Володе, что он готовится принять какое-то решение. - Смотри-ка, - сказал вдруг Володя, показывая Кошмарику не какие-то странные, похожие на корни дерева, изогнутые полосы, торчавшие из красноватого песка обрыва противоположной стороны оврага. Эти полосы почти нельзя было рассмотреть, потому что рядом вылезали из песка корни сосны, что стояла на вершине, но Володя сразу разглядел, что эти полосы непохожи на корни. - Чего там? - почти что безучастно спросил Кошмарик. - Ну вон, гляди на палец! - показал рукой Володя в сторону странных полос, вылезающих из обрыва. - Не видишь, что ли? Это ведь не корни, пошли посмотрим! Мальчики буквально съехали вниз по песку, пробежали немного наискосок, чуть поднялись и остановились рядом с изогнутыми полосами, торчавшими из обрыва. Каждый сразу понял, что это - металл, но какой - никто понять не мог. Почерневшие, изогнутые, покореженные, местами сильно проржавленные, они торчали из песка, и казалось, в песок они запрятаны глубоко, точно какая-то неведомая, могучая сила вколотила их в землю оврага. На полосах этих кое-где крепились куски толстой жести с неровными, рваными краями, словно они были не толще простой бумаги, и кто-то забавы ради рвал жесть на части. Молча ребята обошли и осмотрели этот металлический лом, и Володя сказал: - И это все, что осталось от твоего самолета... - Думаешь, самолет это? - хмуро спросил Кошмарик, ожидавший, что если он и найдет транспорт, то он хоть чем-то будет напоминать воздушный корабль. - Не сомневаюсь. Вот полосы, которые служили каркасом, а вот и обшивка фюзеляжа. Смотри, здесь даже заклепки сохранились, что обшивку к каркасу прикрепляли. Видно, не врал твой финн перед смертью - и на самом деле упал на остров самолет, в песок врезался. Только куда же крылья и хвостовое оперение исчезло? Не понимаю! - Пионеры, наверно, на трактор сдали! - зло сказал Кошмарик. - У-у, не люблю я вас, "лагерников". Интерес к самолету возрастал у Володи с каждой минутой. Он уже что-то собирался предпринять, осматривал песок, приглядывался, "принюхивался". И вскоре решительно заявил: - Копать надо! - Да что копать-то? - с тоской в голосе спросил Ленька. - Ничего ж от самолета не осталось! - Нет, брат, осталось! Вся носовая часть с кабиной и частью фюзеляжа в песок ушла до крыльев. Ее-то и надо копать! Вот здесь, где каркас торчит, там и копать. Думаю, отыщем что-нибудь ценное. Возможно, транспорт из России награбленные у нас сокровища переправить хотел, а мы отыщем! Дай-ка мне лопату! Но Кошмарик вдруг выставил вперед два кукиша: - А вот, скушай-ка с маслом и вареньем! Лопату ему дай! Знаем мы вас, кидал питерских! Хватит с тебя и одного пистоля! Теперь я копать стану! - И Кошмарик с каким-то остервенением, питаемым сильным желанием и надеждой отыскать сокровище, стал копать красноватый песок позади покореженного фюзеляжа самолета. А Володя сказал: - Ну, покопай, покопай, - и уселся на теплый песочек, достал свой пистолет и принялся внимательно изучать оружие. Скоро он без труда вынимал обойму, тянул на себя затвор, причем выскакивал патрон из отверстия на затворе. Снова вкладывал патрон в обойму, которую он с понтом вталкивал потом в рубчатую рукоять. А между тем Кошмарик, раздевшийся по пояс, все копал и копал, насыпав рядом с собой целую гору песка. Своим энтузиазмом он напоминал Володе ударника первых пятилеток. "А будет ли Ленька на заводе так работать? думал Володя, балуясь с пистолетом. - Нет, ни черта не будет! Он только на себя стараться станет. Вырастет - дело заведет, мастерскую какую-нибудь по производству цепочек для унитазов, к примеру. Ну и что? И для него польза будет, и для общества". Кошмарик копал уже минут сорок, и азарт его не только не угасал, но, напротив, как будто рос по мере того, как увеличивалась высота кучи возле его ног. Скоро он был уже наполовину скрыт за песочным холмом. Прекратил он работать как-то очень внезапно, точно выдернули из розетки вилку с проводом, посылавшим в него энергию. - Да что ж это такое? - с сердцем сказал Ленька. - Ни черта не нахожу! Может, выкопали все тут без меня? - Работай, работай, - спокойно посоветовал Володя. - Шлиман Трою тоже не сразу откопал. - Что за Шлиман? - обиделся Кошмарик. - Плевать я на твоего Шлимана хотел с высокой башни! Но он все-таки принялся копать опять и даже с прежним энтузиазмом, будто ток снова включили, увеличив напряжение. И не прошло десяти минут, как Володю привлек странный звук, изданный Ленькой, выражавший то ли крайнее удивление, то ли радость. - Что там? - спросил Володя, но ответа не последовало, зато и песок на холмик тоже перестал сыпаться - Кошмарик прекратил копать и, видно, приглядывался к чему-то или даже работал руками, присев на корточки, так как он совершенно исчез за кучей песка. - Да что, засыпало там тебя? - с тревогой спросил Володя, поднимаясь с песка. Кошмарик выпрямился, и на лице его отпечатались и смятение, и испуг, и радость одновременно. Он хотел было о чем-то сообщить Володе, позвать его, повернулся в его сторону, но вдруг Володя увидел, что Ленька смотрит не на него, а как бы через его плечо, на противоположный обрыв оврага, находящийся от них всего лишь метрах в двадцати. Володя стоял от Кошмарика на расстоянии пяти шагов и видел, как преображалось лицо Леньки. На его остроносой рожице появилось выражение не просто страха, но настоящего ужаса, и Володя никогда не видел таких страшных лиц. Кошмарика буквально перекосило, рот приоткрылся, глаза по-рыбьи вылезали из орбит, одна щека тряслась, а другая сморщилась, как у старухи. Не только лицо, но и вся его фигура, скрюченная, съежившаяся, выражала ужас. Володе показалось, что Кошмарик в припадке упадет сейчас на землю, и ему самому стало безумно страшно, но хватило сил обернуться и посмотреть туда, куда глядел Ленька. И буквально на полсекунды взгляд Володи успел зацепить чье-то лицо, смотревшее на них с противоположного обрыва оврага. Лицо мгновенно исчезло, и Володе через минуту казалось, что и не видел он ничего, и чью-то голову нарисовало ему воображение, зажженное страхом, перекинувшимся на Володю от Леньки. - Там... там... - протягивая руку вперед, еле шевеля губами, бормотал Кошмарик. - Ну, что там было? Кто это был?! Говори же! - просил Володя, понимая, что лицо, появившееся над обрывом, о многом говорило приятелю. Но Кошмарик не склонен был пускаться в объяснения. К нему словно опять подключили ток, он схватил рубаху и лопату и бросился бежать по оврагу в противоположную сторону - подальше от того места, где явилось видение. Володя побежал за ним следом, с каждой минутой заражаясь ужасом Кошмарика больше и больше. Пробежав метров сто, Ленька стал карабкаться на обрыв, влез на него с ловкостью обезьяны, петляя между стволов сосен, побежал туда, где была лодка. Странно, однако Кошмарик не ошибся в расчете, и вскоре мальчики, запыхавшиеся, измученные, уже стояли на берегу рядом с лодкой: Володя разматывал цепь, обвивавшую куст можжевельника, а Кошмарик с грохотом вставлял уключины весел. Через минуту Володя, швырнув в лодку цепь, оттолкнулся посильней от острова, оправдавшего все-таки его ожидания, и вскочил в отплывающее суденышко, на котором Кошмарик рьяно работал веслами, спеша развернуть лодку носом к открытой воде. Минут пятнадцать оба искателя приключений хранили молчание, как будто стыдились друг друга за тот панический ужас, которому позволили безраздельно руководить собой. Но Володя, измученный нерешенным вопросом, от кого же бежали они по острову, не выдержал наконец: - Лёнь, а кто это на нас смотрел? - и думал, что Кошмарик будет запираться, но тот словно давно уже ждал вопроса, чтобы оправдаться перед "лагерником" за свое малодушное поведение. - А Мишка Поганкин это был, тот, что в мае на лед пошел и утоп. Утопленник, значит... Минут пять молчали. Володя чувствовал, что его сознание уперлось в какую-то высоченную стену, преодолеть которую невозможно, оставаясь в границах его былых представлений о природе живого и мертвого. Раньше он твердо был уверен, что если человек утонул, то ходить по земле, интересоваться делами живых он уже не способен, - против правил все это. Но Кошмарик заявил об этом так спокойно, что стоило отвергнуть все прежние основы знаний и перейти в иное измерение. - Ты что же, узнал его? - спросил Володя. - Узнал. Как не узнать. И он, Мишка, меня узнал. Мы с ним мирно жили. Мишка мне перед... смертью своей червонец даже одолжил, а я ему отдать не успел. - Может, он за червонцем и приходил? - серьезно спросил Володя. - Может быть, - так же серьезно ответил Ленька, а потом прибавил: Только на кой ляд покойнику червонец? На бутылку, что ли? Ну так придет в лабаз, а ему там скажут: "Иди-ка отсель и без того худо выглядишь". Володя рассмеялся: шутка Кошмарика все поставила на места в его рассудке, и теперь требовалось только разъяснить, как получилось, что человек, считавшийся утонувшим, на самом деле жив, но живет не дома, а на острове. - Ладно, Кошмарик, давай-ка серьезно с тобой поговорим! - твердо заявил Володя. - Я в бродящих по земле покойников не верю. Тем более зачем утопленнику, если он... встает, среди бела дня шататься? Другое дело, если б после полуночи. А то солнце светит, а он прогуляться вылез. Нелогично как-то! Кошмарик, бросив весла, сел, обхватив колени, и задумался. Он, насупив лоб, думал минут семь, а то и больше. Потом сказал: - То, что я Мишку видел, это точно - палец отрезать дам, если ошибаюсь. Но в том разе, если он и не утопленник, а человек живой, то какого ж хрена он на острове сидит и домой не едет? - Да на чем же ему ехать? - усмехнулся Володя. - Где лодка? А доплыть до берега здесь непросто - километра полтора будет. А он, может, и плавает неважно. Представь себе, пошел он на рыбалку, под лед провалился, но выбрался и до острова кое-как доплыл. С тех пор и живет там... - Два месяца живет? - улыбнулся Кошмарик, удивляясь недомыслию "лагерника". - Да за два месяца без пищи он бы уже три раза сдох и превратился бы в тот скелет, который нам попался. Мне сдается, если... не утопленник Мишка, то держит его на острове какое-то дело важное или... не пускают его домой. - Кто же не пускает? - поразился Володя, и снова в его мозгу словно что-то скрипнуло, заскрежетало и завертелось в другую сторону. - Сила какая-нибудь? Неужели он, если бы спасся и на остров вылез, не смог бы докричаться, знак бы о себе подать? Ведь искали его, правда? С водолазами, наверное, искали. Почему же не кричал, не звал? Нет, думаю, он нарочно на острове сидит... Кошмарик, положивший подбородок на сдвинутые колени, ответил грустно: - Вот и я о том. Неспроста он на острове сидит. Хотя ведь он лодырь из лодырей, этот Поганкин Мишка. Может, взял да отпуск себе устроил. Притворился, что утоп, а сам гуляет, дышит свежим воздухом. И не тонул он вовсе, а взял да с мешком консервов на остров перешел. Прохлаждается себе сейчас, рыбку ловит - он большой мастак по части рыбной ловли. А лето кончится, возьмет и заявится: принимайте утопленничка. Он ведь хохмач был, Мишка этот. Ради хохмы одной вполне мог все устроить. Но Володю не все устроило в аргументах Леньки. Он покачал головой и заявил: - Сомневаюсь я что-то насчет того, что Мишка ваш разыграть всех хотел. Ты говорил, что работенка у него была непыльная - банщиком работал в пансионате. Для чего же место терять? А потом, не думаю, что ради хохмы можно мать родную доводить до такого отчаяния. Она же каждый день на берег ходит и все плачет. Знаешь, - осенило вдруг Володю, - я знаю, что делает на острове Мишка Поганкин и почему он домой не спешит. - Ну и что же? - А самолет он твой раскопал и груз припрятывает. Так что ты недаром ничего там не нашел - Мишка-утопленник все к рукам прибрал. Ведь недаром он за тобою наблюдал, пока ты в поту трудился: интересно стало, что ты там можешь разыскать. На Кошмарика соображение Володи произвело впечатление неотразимое. Он бессмысленным движением схватился за весла, вначале пару раз рубанул ими воду, словно собирался плыть, потом бросил их и погрозил сжатым до белизны суставов кулаком в сторону острова: - Вот сволочь! Опередил-таки нас, банный лист поганый! И фамилия-то у него подлому характеру соответствует! Ну, конечно! Все это он придумал с потоплением, спектакль этот! И с мамкой своей, наверно, договорился, чтоб постояла да поохала на берегу, покуда он станет богатства доставать! Он ведь тоже о самолете знал, вот и придумал маскарад! Ну и сволочь же! А все придурком прикидывался! Нет, он всех перехитрил! Заберет все барахло, и в город дунет, а может, и за границу! Володя внимательно присматривался к Леньке, и тут в его рассерженном лице мелькнули черты знакомого Володе выражения: да, на самом деле, ту же самую мину он видел на лице Кошмарика там, у обломков самолета, когда он вдруг поднялся из-за кучи песка, чтобы о чем-то сообщить Володе. Только увиденная Ленькой голова Поганкина и помешала Кошмарику тогда рассказать Володе о чем-то важном. - Ленька, а признайся, ведь ты мне что-то у самолета сказать хотел, спросил Володя, когда Кошмарик исчерпал арсенал ругательств в адрес своего соперника. - Неужели нашел что-то? - Что, что нашел? - непонимающе вылупил глаза Кошмарик. - Чего сказать хотел? Ничего не хотел! Но Володя уловил фальшивину в голосе приятеля, желавшего скрыть от конкурента результаты раскопок. Ленька однако переборол жадность - верх взяло желание поделиться, посоветоваться. - Да видишь ли, - почесывая затылок, сказал Ленька, - раскопал я там что-то вроде ящика железного... да. Головка болта торчала даже, и буква сохранилась немецкая, бледная такая, полустертая... - Какая ж буква? - замер Володя. Кошмарик пальцем на ладошке изобразил похожую на змейку "S" латинскую. - Вот такая буква, а больше ничего я не увидел, потому что только самый краешек я ящика того открыл. Хотел тебя позвать и тут увидел черта этого, Поганкина, и испугался! - Тут Кошмарик в отчаянии ударил кулаком о раскрытую ладонь и выкрикнул, чуть не плача: - А теперь Поганка эта мой ящик до конца разроет и барахлишко прикарманит! Эх, надо было не бежать оттуда, а, наоборот, за ним погнаться! Пистолетом припугнули бы, а нет так в долю взяли б. А теперь он там хозяин-барин! Эх, я дурак! Подумал, что покойника увидел! И Кошмарик ещё долго сокрушался и сетовал то на глупость свою, то на ловкость Поганкина, всех обманувшего. А Володя, видя, что Ленька ещё долго будет горевать, сел на весла и тихо погреб к берегу. Он не испытывал горестных чувств, мучивших Леньку, и в соседстве с отчаянием приятеля ощущал себя свободным и счастливым. ГЛАВА 7 КРОКОДИЛИХА Причалили к берегу, и Кошмарик с помощью Володи втащил лодку на пологий спуск, ведший от сараев, где хранились лодки, к самой воде. Присели здесь же, и Ленька с задумчивым, солидным видом закурил, впервые за день, такой рабочий, деловой и важный для него. - Знаешь, - сказал Володя, - а давай-ка сходим к матери Поганкина. Как там её зовут? Ты вроде Шурой называл? Я не верю в то, что эта женщина могла так здорово... притворяться. Когда я слышал, как она рыдала, у меня внутри все так и крутило, самому хотелось плакать. Расскажем ей, что видели Мишку. Если увидим притворство, сразу поймем, что знает о Мишкиной затее. А если искренне обрадуется, тогда, старик, не знаю, что и делать: то ли Мишка и от неё все скрыл, то ли дело нечистое... Кошмарик поплевал на доски эллинга, пожевал мундштук сигареты, с ленцой сказал: - Думал я об этом. Только что нам даст визит к Поганихе? Это ж такая крокодилиха - ведро слез тебе нальет, а в натуре выйдет одна комедия. Но в общем сходим, а там решаться надо: пугать Мишку твоим пистолем и гнать его от самолета в шею или договариваться с Поганкой по-хорошему. - А когда пойдем к Поганкиной? - А сегодня вечером и сходим. Я после ужина к тебе зайду. Только боюсь, не засекли ль тебя конвоиры-воспитатели? Обед-то уж начался, опоздал ты. - А это не страшно, что опоздал, - беззаботно отвечал Володя. - Я по собственному графику живу. Воспитатель передо мной по струнке ходит! Кошмарик хмыкнул недоверчиво: - Чем же ты его так захомутал? - А уметь надо, - улыбнулся Володя, хотя при воспоминании о Чайковском, о таком нехорошем разговоре с ним, на душе стало тревожно. Кошмарик не обманул, - видно, заела его идея распутать затейливый узелок, завязанный Мишкой Поганкиным, - пришел к окончанию ужина и с благодарностью принял Володино угощение - несъеденный с чаем коржик. Ртом, занятым сухим крошевом, невнятно проговорил: - А чаем нас Шура напоит - запью. И мальчики пошли в сторону пансионата, расположенного неподалеку, на том же берегу. Рядом с ним стоял кирпичный домик в два этажа, смахивающий на городской. - Здесь пансионатские работники живут. Ничего себе устроились! Квартира номер три. Была бы только дома Шура. Впрочем, по берегу сегодня не таскалась, не видал, а то бы я её на берегу б и расспросил. Они уже стояли напротив добротной дерматиновой двери, и оставалось лишь нажать звонок. - Ты, может быть, - шепнул Володя, - не сразу её огорошишь, а подождешь немного? Посмотрим, что сама расскажет. - Стану я с ней церемониться, - важно заявил Кошмарик и нажал на пипочку звонка. Не открывали ребятам долго, и Кошмарик стал откровенно досадовать на то, что пришли в неурочный час. Но неожиданно из-за двери послышался вопрос, заданный с опаской, голосом настороженным или даже подозрительным. - Я это, Кошмарик Ленька, - был ответ, и дверь открылась мигом. На пороге стояла женщина, которую Володя видел на берегу, только теперь в её облике не было ничего скорбного: на её худых плечах, как на вешалке, был напялен нарядный цветастый халат, а на шее, тощей, как у страуса, висели крупные бусы, едва ли не со сливу величиной. Женщина эта была не старая, но, видно, любила выпить, а потому и выглядела почти старухой с морщинистыми своими щеками, тусклыми глазами да большими мешками, висевшими под ними и придававшими лицу какой-то песий вид. - Пусти-ка, Шура, разговор имеется, - запросто и грубовато сказал Кошмарик вместо того, чтобы распространяться о цели своего визита. - Ну входи. А это кто с тобой? Поди такой, как ты, мазурик? - Нет, это не мазурик. Это Вовчик из лагеря "Зеркального". Ты нам чайку поставь скорее. Разговор хороший есть. Кошмарик, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и Володю за собой потянул. И если дом в целом можно было за городской принять, то обстановка комнаты производила впечатление иное. Во-первых, здесь сильно пахло рыбой, висевшей на веревках, протянутых над головой так же часто, как струны у арфы. На тех же веревках болтались пучки какой-то травы, тоже издававшие запах, так что от вони, наполнявшей небольшую комнату, хотелось бежать подальше и поскорей. Вообще жилье Поганкиной напоминало внутренность избушки какой-нибудь колдуньи, так здесь было неуютно, грязно. Когда Шура Поганкина появилась в комнате с замызганным чайником, помятым и с осыпавшейся эмалью, Кошмарик сразу же спросил: - Рыбка-то у тебя какая, Шура! - И показал рукой на вялившихся лещей, язей, крупную плотву. - Сама, что ль, ловила или Мишка принес? В город отвезешь - хороший навар получишь! Поганкина опешила от неожиданности, затрясла своими морщинистыми, дряблыми щечками, то ли собираясь заплакать, то ли не на шутку разгневаться. - Малый... ты никак опупел, я вижу... - наконец сказала она как бы в замешательстве. Володя же, видя, что Кошмарик начал грубо и неделикатно, ударил его под столом ногой, а Ленька - хоть бы хны - сидел и улыбался, пристально глядя на Поганкину. - А что? - сказал он, будто не понимал, в чем дело. - Мишка рыбак заправский. Помню, он как-то судака на три кило при мне вытащил. Шура все-таки почла за лучшее заплакать: вся сморщилась, как гриб сморчок, вытащила из халата засморканный платок и уткнулась в него. Поняла потом, что плакать стоя неудобно, села за стол, уперев в него острые локти и уткнув подбородок в кулаки. Сквозь слезы, на самом деле текшие из её мутных глаз, Шура говорила, тягуче и нудно: - Вот, люди... злые... бессердечные какие. У меня - горе, сыночек единственный утоп, а эти ходят, издеваются... смеются! Не жалко им мать... старость одинокую не жаль! Изверги какие... убийцы! У-у-у! А-а-а-о-о! Володя просто со стыда сгорал, чувствуя себя причастным к хамству Кошмарика. Он видел, что женщина искренне горевала о сыне, и ему самому так сильно захотелось плакать, так защипало в носу, а глаза сами по себе стали часто-часто моргать, что, казалось, ещё одна минута - и в комнате будут реветь уже двое. Но Кошмарик, по-прежнему смотревший на стенания Поганкиной с улыбкой, вдруг сказал довольно резко, что мигом прекратило рыдания убитой горем матери: - Ну все, Шура, хорош! Кончай пургу нести! Что, не знаешь разве сама, что живой твой Мишка?! Но женщину не так-то просто было утешить. Услышав новость, она снова принялась плакать, и снова в адрес ребят посыпались упреки в том, что над ней, несчастной, одинокой, обреченной на скорую смерть "в непригляде", издеваются фашисты и мучители. Но плакала она теперь недолго, скоро унялась, утерла глаза и нос и спокойно так спросила: - А ты почем знаешь, что жив мой Мишка? Кошмарик отвечал уверенно: - Не знал бы точно, так не пришел бы к тебе! Видел я его сегодня на Ежовом острове! - Живого, что ль?! - то ли обрадовалась, то ли испугалась Шура. - Вначале думал, признаюсь честно, что утопленник передо мной. Но потом, как присмотрелся, так Мишкину рожу увидал в виде очень живом, совсем даже водой или рыбой непопорченную. Что ж я, утопленников, что ли, не видал и живого от мертвого не отличу? К тому же солнце сильно жарило, а разве утопленники в полдень пойдут гулять? Володя внимательно следил за женщиной и все хотел увидеть на её лице хотя бы ничтожные признаки радости, но, напротив, лицо Поганкиной стало ещё угрюмей, чем раньше. А Кошмарик продолжал: - Вот и Вовчик, мой друг, из лагеря "Зеркального", может подтвердить он тоже Мишку видел, хоть и не знал, что это Мишка. От тебя же, Шура, я одного хочу: скажи на полном серьезе, без дурочки - ничего о Мишкином плане не знала и думаешь, что потонул он? Или ты сговорилась с ним, зачем не знаю, чтобы всему поселку голову морочить? Я ведь, знаешь что, могу и в милицию обратиться, и Мишку с острова на легком милицейском катерке привезут. Он там, думаю, клады роет, которые в земле зарыты, так что милиция очень им заинтересуется как похитителем добра, принадлежащего народу. Пока Ленька произносил свою длинную и грозную тираду, Володя смотрел на Кошмарика с уважением - ему нравился уверенный тон приятеля, хотя он уже предполагал, какой будет реакция Поганкиной на Ленькину речь. Так и случилось. Шура поднялась со стула медленно и так же медленно подняла свою костистую руку. - А ну-ка, вон пошли, мерзавцы! - прокричала она высоким визгливым голосом, потом перегнулась через стол и обеими руками схватила Леньку за воротник рубашки. Женщиной оказалась она сильной, так как Кошмарик довольно быстро, растопырив руки, полетел в сторону двери, направленный туда толчком разъяренной Поганкиной. В дверях он кое-как выровнялся, установил равновесие тела, и сам крикнул в ответ: - Сами вы мерзавцы! Ишь, дурачками всех сделать захотели! Дождетесь вы! А Володя, не дожидаясь покуда и его схватят за шиворот, шмыгнул в дверь, удачно проскочив между косяком и разъяренной Шурой, оскорбленной человеческим невниманием к горю потерявшей единственного сына матери. - Ну что, и много ты узнал? - насмешливо спросил Володя у нахохлившегося Кошмарика, шедшего рядом, засунув руки в карманы своих модных джинсов. - А что хотел, то и узнал! - отрезал Ленька. - Не видно, что ли, какие слезы лила Поганиха? Крокодильи! Говорил же я тебе, что целое ведро слез наплачет. Ей же не жаль - крокодилиха! - Теперь она Мишку предупредит, и тот поскорее разделается с кладом. Нет, зря ты поторопился, - вздохнул Володя. - Нужно было осторожно выведать, а не так, как трактор по гороховому полю: скажи да скажи, кто тебе рыбу носит. Дурачок ты, Ленька, ей-Богу! Дипломат из тебя не выйдет. Кошмарик, видно, обиделся: - Ладно, дипломат! Молчал бы лучше! Тебе бы тоже нужно было на Шуру напирать - призналась бы! А ты сидел, как воробей, в смолу попавший! Да, в общем что и говорить - нужно на остров снова ехать и поскорее ящик тот выкапывать, пока его Поганкин не достал. Ну, поедешь со мною завтра? Володе не нужен был клад, спрятанный в обломках самолета. Вернее, он не сильно верил в то, что Кошмарик наткнулся на ящик да ещё с каким-то там добром. Но во всей этой истории с ожившим банщиком было ещё так много нерешенного, даже таинственного, что уехать из лагеря, так и не поняв тайну Ежового острова, его сильную власть, зависимость, опутавшую Володю по рукам и ногам, мальчик бы не решился. Просто никогда бы не простил себе слабость и нерешительность. Так что нужно было ехать. - Да, я поеду, только не завтра, а послезавтра. Идет? - А почему ж не завтра? - недовольно спросил Ленька. - На пост меня поставили, к воротам. - В белой рубашечке и в галстуке? - усмехнулся Кошмарик. - Верно, - кивнул Володя, и ему отчего-то стало стыдно. Может, устыдился своей несвободы, особо ощущаемой в присутствии свободного, как озерная рыба, Кошмарика. - Ладно, шут с тобой. Пусть послезавтра. Только не позднее - надо с Мишкой Поганкиным побыстрей закончить. - Как это... закончить? - насторожился Володя, но Кошмарик не ответил, хлопнул Володю по плечу и побрел в сторону озера. На следующий день Володя в белой рубашечке и с повязанным галстуком выходил после завтрака из столовой, чтобы поскорей занять пост у главных ворот лагеря, где должен был дежурить, следя за теми, кто входит и выходит. Прихватив с собой книжонку, он полагал, что дежурство пройдет не без пользы и не без интереса, поэтому взирал на свой долг с довольно легким сердцем. Собирался уж бежать к воротам, как вдруг его остановили - Шура Поганкина потянула его за руку настойчиво и сильно, не произнося ни слова, желая, видно, отвести его подальше. - Чего, чего вам нужно? - испугался Володя, непонимающий, зачем Поганкина его остановила. А Шура между тем смотрела прямо в глаза Володи, не моргая, а потом сказала четко и раздельно: - О том, что видел сына моего, забудь. А не забудешь, так считай, что мать твоя сыночка своего уж не увидит. Понял? Володя, пораженный, лепетал: - Как... почему... какого сына? - Помни! - сказала напоследок Шура и, погрозив своим длинным узловатым пальцем с грязным ногтем, пошла прочь. А Володя, будто оглушенный, минут пять стоял на месте, испуганный, обескураженный, притихший. Как лунатик, еле передвигая ноги, доплелся он до своего поста, раскрыл книгу, пробовал читать, но буквы прыгали перед глазами, как кузнечики, и не желали складываться в слова. Но из всего хаоса мыслей, роем вившихся в его голове, потихоньку сложилась одна: мать и сын Поганкины, конечно, в сговоре, и дело их, похоже, важное, иначе Шура так пугать Володю бы не стала. Короче, нужно было быть поосторожней. Он простоял у ворот уже целый час, не видя ни тех, кто заходил на территорию лагеря, ни тех, кто выходил. Но вдруг до его сознания донесся, будто из поднебесья, чей-то знакомый голос: - Господин привратник, а можно нам пройти? Володя поднял глаза и увидел лицо своего отца, смеющееся, довольное. Рядом стояла мама, красивая, в легком белом платье, и тоже улыбалась. Володя обнял обоих, и в носу отчего-то защипало, точно понюхал молотого перца. Они устроились прямо на траве у ворот, и из сумок были извлечены любимые Володины лакомства: торт наполеон, клубника со сливками, пепси-кола и ещё много всякой всячины. Родители интересовались многим, но что мог рассказать им Володя? О том, что ли, как ужалила змея? Или о Кошмарике? О доте и находке там, под плитой? О своих отношениях с воспитателем или о плаванье на остров? А может быть, о той угрозе, что напугала его всего лишь час назад? Так что разговора не получилось, и родители, конечно же, заметили, что Володя сильно изменился: стал неразговорчивым или даже просто скрытным, неласковым и чуть ли не сухим. Мама незаметно вздыхала и корила себя за то, что отправила сына в лагерь. А отец, заметивший неискренность Володи, насупился и спрашивал уже о чем-то несущественном и общем. Успокоил папу с мамой лишь Петр Ильич, который проверял посты и, уж конечно же, не мог оставить без внимания Володю. - А-а, вы родители Володи Климова? - приветливо сказал Чайковский, даже приподнимая немного свою шляпу. - Очень, очень приятно познакомиться! Я как воспитатель вам благодарность выразить хочу за сына. Почему? Он прекрасно со всеми дружит, всеми уважаем, дисциплинирован, приветлив, начитан очень и даже политически образован! Отличный, отличный пионер! Я им доволен! Польщенные родители попрощались с воспитателем и больше не смущали сына вопросами. Они прекрасно видели, что с Володей что-то происходит, какая-то борьба идет в его душе, видели, что приехали они не вовремя. А поэтому, побыв ещё немного с сыном, засобирались. Когда они ушли, Володе стало до того противно на душе, так муторно и тошно, что он едва не разрыдался. Одну за другой, машинально, он ел конфеты, оставленные мамой, и жалел о том, что папе, его любимому папе, нельзя было ничего рассказать. А он бы посоветовал и непременно раскрутил бы весь таинственный клубок событий и скорей всего поехал бы с ним на остров, чтобы поставить точку... Но после помощи отца разве мог Володя ощущать себя победителем? Нет, не мог бы! Ему нужно было до конца осилить в себе страх и слабость, а чужая помощь, пусть даже помощь отца, заставила бы Володю сомневаться в успехе. ГЛАВА 8 ЧТО ПОВЕДАЛ РЕБЯТАМ ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ Едва на следующий день повстречались мальчики все так же у столовой, как Володя спросил у Леньки: - Слушай, к тебе Поганкина не подходила, не грозила? Ленька подергал себя за кончик острого носика, усмехнулся: - Подходить-то подходила, только меня на арапа не возьмешь! Не из пугливых! Послал её подальше - и все дела! Володя немного помолчал, а потом сказал чуть смущенно: - Я тоже не из пугливых, но, ты знаешь, в её угрозе было что-то... настоящее. Кажется, Шура не шутила. И ослу понятно, что Мишка жив и она об этом знает, только есть в его спасении на самом деле что-то страшное... Она нас предупреждала... Ленька неожиданно взъерепенился - оттого, наверно, что Володина нерешительность давала ему повод предстать настоящим смельчаком: - Ой, кошмарики! Напугала! Да чхать я хотел из космоса на её предупреждения! Знаю, зачем она все это говорила: чтобы Мишке возможность дать все выкопать да припрятать! Вероятность того, что богатства уплывут буквально из-под носа сильно терзала сердце Леньки. Заговорив о Мишке, он так разволновался, что вспотел. - Давай, давай! - забарабошил он. - Надо плыть скорей! У Мишки все перехватить! Пистоль твой где? Обязательно возьми - пугнем! Ну, жду тебя у лодки! Да, надо было плыть, и Володя предчувствовал, что сегодня он разгадает наконец секрет острова, мнимого потопления Мишки или его чудесного воскрешения. И, главное, должна была рассеяться пелена страха, окутывавшая в глазах Володи Ежовый остров. Сходил к дуплу за пистолетом и надежно засунул его за пояс, прикрыв рубашкой. Кошмарик уже ждал его на лодке, от нетерпения поигрывая веслами, как спортсмен перед началом королевской регаты. Только Володя спрыгнул в лодку, он ударил веслами по воде, и легкое суденышко понеслось в сторону горбатой спины Ежового острова. Чтобы быстрей приплыть туда, мальчики то и дело менялись местами: Кошмарик отдыхает - на веслах сидит Володя, а потом - наоборот. Но вот приплыли. Правда, как ни пытался Ленька точно выйти на прежнее место стоянки, это ему не удалось. Причалили где-то рядом, как заявил Кошмарик. И на самом деле - войдя в лес, увидели они зарубки, оставленные лопатой Леньки на стволах деревьев в прошлый раз. Лопата была в руках Кошмарика и сегодня, но, кроме нее, нес он в руках ещё и толстую веревку, а когда Володя поинтересовался, для чего она ему, Ленька солидно отвечал: - Ну а если ящик откопаем, на чем прикажете его нести? На веревках понесем, как мебельщики в магазине шкафы да всякие серванты носят. Неужто не видал? Потом ещё веревка пригодится Поганкина вязать, если гоношиться будет и на соглашение с нами не пойдет. Так что без веревки в нашем деле никак не обойдешься. Мальчики пошли по лесу от зарубки к зарубке. Володя шел впереди с пистолетом в опущенной руке, а Кошмарик - сзади, с лопатой наготове, думая огреть ею каждого, кто покусится на его сокровища. Скоро оказались они на краю оврага, оставалось спуститься вниз и подойти к противоположному обрыву. И Ленька, прежде чем полезть вниз, за Володей, предусмотрительно огляделся, опасаясь нескромного постороннего взгляда тех, кто мог помешать ему не только обеспечить свою мать, но и самому стать богатым и ещё более независимым. И вот они уже стояли рядом с обломками остова немецкого транспорта они были уверены в этом, а что ещё нужно мальчикам, чтобы превратить в желаемый предмет все, что угодно? Кошмарик сразу кинулся к пещере, образовавшейся на месте вынутого им песка, и его торжествующий крик возвестил Володе, что все осталось на своих местах, и ящик не тронут. - Ага! - орал Кошмарик. - Так и знал, что Поганка не найдет здесь ничего! Он же придурок, этот Мишка! Вовчик, лезь ко мне скорей! Покажу тебе сундук! Володя собирался было идти на зов приятеля, как вдруг услышал явственно чей-то крик, донесшийся до его слуха откуда-то сзади. Крик этот был негромкий и будто печальный, но в то же время призывный, то есть относившийся непосредственно к ним. Володя обернулся резко, так как испугался этого неожиданного крика, - на откосе оврага, в том же месте, что и позавчера, маячило чье-то лицо: Мишки ли Поганкина, другого ли человека Володя не мог понять. А Кошмарик, не слышавший крика, не видевший головы, появившейся над откосом оврага, тоже звал Володю: - Ну чего ты там застрял-то? Скорей давай! - Лёнь... - немеющим языком позвал Володя, - посмотри-ка... - На что смотреть-то? - вылез, однако, из раскопа Ленька и тотчас же увидел того, кто так напугал его позавчера. А крик незнакомца раздался снова, и теперь уже можно было различить негромкое: "Сюда идите! Ко мне!" И даже рядом с головой поднялась его рука и взмахнула так, как машут, приглашая подойти. - Ой, это Мишка, Мишка! - заговорил Кошмарик почти так же нервно, как и в прошлый раз, принимая Поганкина за утопленника. - Да что ему надо?! Кошмарик выскочил из раскопа, как-то суетно стал топтаться на месте: то хватался за веревку, то за лопату и все приговаривал: "Да что ему надо?! Да что ему надо?!" А между тем "покойник" все звал и звал ребят, подманивая их рукой. Володя смотрел на Мишку тоже со страхом, но он отчего-то понял, что непременно нужно пойти к зовущему Мишке. - Давай пойдем к нему! - превозмогая страх, сказал Володя. - Он что-то хочет нам сказать... - Ты что?! Ты что?! Разве можно? - залепетал Кошмарик. - Заманит, заманит, а там хлопнет нас, хлопнет! - Пойдем! - уже приказал Володя. - Чего боишься? У нас же пистолет... Упоминание пистолета произвело на Леньку действие ободряющее. Он попытался улыбнуться, быстро наклонился, поднял моток веревки и надел её себе на шею, а в руки взял лопату. С этим снаряжением он имел довольно бравый вид, что ещё сильнее успокоило его. А Мишка то махал рукой, то звал приятелей, и мальчики, точно загипнотизированные этим зовом, полезли по скату оврага. Поднявшись наверх, они, к удивлению своему, Мишки там не нашли изумленные, остановились в растерянности, как вдруг его тихий зов послышался уже со стороны ближайших кустов, и снова мелькнула его рука. Мальчики пошли к кустам, но, подойдя, Поганкина не увидели и там - его сухопарая, какая-то сутулая, едва не сгорбленная фигура виднелась между сосен метрах в двадцати пяти. А он все махал рукой и звал. - Вот дьявол! - трясущимся голосом сказал Кошмарик. - Заманивает! В лес заманивает! К ловушкам каким-нибудь, на колья! Нельзя идти дальше пропадем! - Пойдем! - сказал Володя, очертя голову стремившийся вперед, чтобы узнать скорее все... - А может, стрельнуть по нему, а? - несмело предложил Кошмарик, но Володя уже шел вслед за Мишкой, не сводя с него глаз. Так и шли они по лесу с четверть часа. Мишка - впереди, то и дело останавливаясь и подманивая ребят, Володя - метрах в тридцати от него, а Кошмарик - сзади, то и дело обращаясь к Володе с просьбами остановиться и бежать отсюда, потому что это и не Мишка вовсе, а оборотень, уводящий их на погибель. Вдруг Мишка куда-то пропал из виду. Володя стоял и крутил головой, не понимая, как мог исчезнуть человек. Но Поганкин явился внезапно из-за кустов, рядом с которыми остановились мальчики, и сказал: - Все, робя, дальше не пойдем - здесь остановимся... Володя с широко раскрытыми глазами смотрел на таинственного Мишку Поганкина, утонувшего в ледяной воде озера в День Победы и так напугавшего их. Это был долговязый парень, сильно похожий на свою мать узким, каким-то лошадиным лицом, небритый, с длинными патлами, падавшими на плечи, в ватной затасканной телогрейке, в которой был, наверно, в минуту своего "утопления". - Ленька, табак-то у тебя найдется? - с сильной просьбой в голосе сказал Поганкин, и эта человеческая фраза сразу успокоила Кошмарика, да и Володю тоже - утопленнику табак навряд ли понадобился. Кошмарик вынул пачку сигарет, протянул их Мишке, не забыв, по обыкновению, сказать: ""Данхил", настоящие", сам вытащил сигаретку, и они закурили. Мишка молчал, только глубоко затягивался дымом, и лицо его при этом становилось ещё уже. Никто не мог начать беседу. - Ты чего от меня вчера сиганул? - просто спросил Мишка. - А за покойника тебя принял, - так же просто отвечал Кошмарик. - А ты, видать, не потонул, а так, дурочку валяешь. От работы, поди, хиляешь? А? Было видно, что Мишка обиделся. Зло сверкнул глазами и сказал, сморкнувшись пальцами: - Тебе бы так похилять! Еле живой остался... - Кто ж тебе помог тогда? Ангелы небесные? Мишка криво осклабился и сказал: - Не дай Бог тебе тех ангелов увидеть... Я тебя вообще-то затем и позвал... - Было видно, что Поганкину трудно решиться и рассказать все то, ради чего он и позвал ребят. - Ладно, расскажу спервоначалу. Дай-ка мне ещё сигаретку. - Снова жадно закурил и начал рассказывать: - Я тогда, дурак, на самом деле под газом был, когда на лед полез. А что, ходил же раньше в мае - ничего! А тут до острова маленько не дошел, как подломился подо мною лед - сразу в воду, и будто кипятком обожгло. Жуть вода! Но я за льдину-то цепляюсь, жить охота, благим матом ору. Да разве ж меня услышат? А кто и услышал, так рукой махнул - своя рубашка ближе. Вот я уже изнемогаю, пальцы от холода задеревенели, за лед держаться уж не могут. Вдруг слышу, будто кто-то голос свой подал, только не с берега, а от острова. Глянул я в ту сторону - кто-то ползет ко мне. Вот подполз, за руку схватил и тащит меня на лед. Долго эдак со мной возился, но вытащил-таки и поволок... Мишка на минуту примолк, посасывая сигарету, а Кошмарик тем временем вопросик вставил: - Да кто же это мог быть? Кто выручил тебя? Рыбаки какие? Мишка вздохнул, да так печально, словно у него попросили сто рублей взаймы: - Если бы рыбаки! Я бы тогда здесь не торчал... - А кто ж тогда? - не унимался Ленька. Но Мишка, не отвечая прямо на вопрос Кошмарика, продолжал рассказывать: - Очнулся я то ли в пещерке какой-то, то ли в землянке. Ничего не понимаю, но чувствую, что жив, а это - главное. Раздетый я лежу, под какой-то телогрейкой, а надо мной две рожи наклонились, лысые... то есть под нулевку стриженные. - Вот так-та-а... - ни к месту воскликнул Кошмарик, точно последняя деталь поразила его сильней всего. - Уж не зэки ли? Тут Мишка неожиданно для ребят всхлипнул, провел тыльной стороной ладони по шишковатому носу и сказал: - Точно, зэки, беглые! Володю сообщение это обожгло, как кипятком. В голове завертелись шестеренки воспоминаний, потом вдруг остановились, и явился готовый вывод: "Да ведь это те самые заключенные, что из лагеря бежали и часового убили перед этим!" И Володя, не слушая продолжения Мишкиного рассказа, взволнованно заявил: - У них ещё автомат должен быть! Видели вы у них автомат? Не только Мишка, но и Кошмарик посмотрел на Володю с немалым удивлением, а Поганкин даже с подозрением. - Ленька, - обратился он к Кошмарику, - я кореша твоего не знаю, познакомил бы... Он случайно не в милиции работает? Больно много знает... Володя с ужасом осознал, что сболтнул лишнее - нужно было исправлять! А Ленька тем временем говорил Поганкину: - Да что ты, какой он мент! "Лагерный" он, из "Зеркального", Володькой зовут. Наш человек! - Ну ладно! - нехотя поверил Мишка, но на Володю посмотрел-таки недоверчиво. - Про автомат-то он откуда знает? Да, правильно - потом увидел я у них этот автомат... - Вона они какие! - присвистнул Кошмарик. - Видать, конвойного хлопнули, а то откуда им автоматик заиметь? Мишка отвечал хмуро: - Не знаю откуда! Мне на это наплевать, я не прокурор. Но ребята они на самом деле матерые, и спасли они меня не потому, что сильно за меня переживали, а оттого, что нужен им был свой человек на воле... Мишка замолчал, подвигал кадыком, сглатывая слюну, - тяжко ему было говорить, но он все-таки продолжил: - В общем, сказали они мне потом так: мы тебя от смерти спасли, помоги и ты нам. Снова влез нетерпеливый Ленька: - Да чем ты им помочь-то мог? Велика шишка! - Невелика, да помог, - отвечал Мишка. - Во-первых, нужна им была лодка. Ведь они, из лагеря бежав, по льду на остров перешли, догадываясь, что как лед сойдет - а он скоро и сошел, - то след их затеряется. Тут они угадали верно. А вот обратно на берег перейти по воде им невозможно было. Здесь километра с полтора до любого берега, а один из них почти что плавать не умеет. Вот и отправили они меня за лодкой вплавь, я им ночью и пригнал свою... Кошмарик усмехнулся: - Удивляюсь я, как это зэки тебя на берег отпустили! Ведь ты же мог не за лодкой отправиться, а прямо к участковому. А то и по телефончику просто - бряк-бряк, приезжайте, забирайте. Логично? - Дурак ты еще, Ленька, - серьезно сказал Мишка. - Набитый дурак и жизни не знаешь. Разве мог я их предать после того, как они меня из проруби вытащили да выходили потом? Отпустили и даже слова честного не взяли. Сказали, правда... что, если настучу, то и на том свете разыщут. - Вот-вот! - весело сказал Кошмарик. - С этого бы и начинал, а то спасителей предавать, и все такое прочее!.. - А ты как думал? - снова вздохнул Мишка. - Мне жизнь дорога еще, к тому же мать у меня, ей в старости поддержка нужна... - Значит, знала она обо всем? - спросил Ленька. - Видела тебя живым? - А как же! Я по ночам частенько к ней ездил. Для корешей одежды навозил, а то ведь у них одни ватники зэковские были. Харч тоже... Они здесь, правда, не голодовали: рыбку кой-какую ловили, лося молодого бацнули - сожрали. - Так это мы лосиный скелет видели? Здесь, в лесу... - припомнил Володя то, как наткнулись они позавчера на обглоданные кости. - Наверно, - кивнул Мишка. - В общем, корешей этих я отблагодарить сумел. Пусть катятся. Завтра отваливают они совсем отсюда. Посидели, говорят, и буде - не век же сидеть. Думают, что за два с лишним месяца бросили уж их искать. А у меня совесть чиста: зэк - он ведь тоже человек и человеческого обращения заслуживает. Я уж сдружился с ними - отличные ребята, сердечные. Нож мне подарили с наборной ручкой. Даже расставаться жаль... Кошмарик понимающе покачал головой, но вопрос снова был у него наготове: - А вот что мне теперь скажи - зачем ты нас в лес увел, для чего высматривал, чем мы занимаемся? Что, по земляку соскучился? Историю своей дружбы с зэками рассказать хотел? Мишка зло затоптал окурок. - Дундук же ты, Кошмарик! Плевать мне на то, что вы там в овраге делали! Я, можно сказать, уберечь тебя хотел... от беды. Вы, милые мои, неподалеку от землянки нашей возились, и кореши мои возню вашу учуяли, хотели было сами пойти да разобраться. Сам додуматься можешь, если масло в голове не кончилось, как бы они с вами разбираться стали: хлопнули бы - и порядок. Им терять нечего. Только я сказал им, что сам пойду да посмотрю, кто там шурует. Подполз и вижу, что это ты, Кошмарик, в яму по уши залез и лопатой машешь, как на Днепрогэсе вроде тебя придурки махали. Хотел было подойти, да ты меня увидел и побежал. За утопленника, что ли, принял? - И Мишка хохотнул, а потом добавил лукаво как-то: - Уж не самолет ли немецкий там раскапывал, скажи? - А хоть бы и самолет? - исподлобья глядя на Мишку, сказал Ленька. Тебе что за дело? Или ты тоже вокруг него ходишь? Поганкин беззвучно рассмеялся, широко раскрыв рот и показал свои гнилые зубы: - Какой там самолет, дундук с клопами! Врали все про самолет - нет на острове никакого самолета, а в овраге всякий ржавый хлам закопан, который из воинских частей соседних сюда свозили! Кошмарик, Володя видел, был буквально сражен этим сообщением Мишки. Его остренький носик задергался, глаза с белесыми ресницами по-лисьи заблестели, и Ленька почти что прокричал: - Да не бреши ты, Поганка! Сам, поди, ковыряешь самолет, вот и хочешь, чтоб конкурентов не было! Зэков каких-то придумал, которые из проруби тебя тащили! Умора! Станут зэки рисковать, чтоб того из воды вытащить, кто их заложить может! Не верю я тебе, Поганка гнилая! И Кошмарик, так хотевший разбогатеть, найдя сокровища фашистского транспорта, и так обиженный сейчас своим предполагаемым конкурентом, приподнял лопату, угрожая ею Мишке. Но Поганкина не так-то просто было напугать - он хоть и отскочил назад, но смотрел на Леньку смело. Улыбаясь, сказал: - А я тебе добра желал, Кошмарик! Ладно, хватит баловать! Мотай отсюда поскорей, пока на самом деле кореша не услыхали до разбираться не пришли. Я затем тебя и позвал. Ей-Богу, не балуй с огнем, Ленька. И ещё тебе скажу: сейчас катай на берег, а послезавтра, если хочешь, приезжай - здесь никого не будет. Ковыряйся в "самолете" до опупения. Ну, баста, кореши, пошел я, а то мои ребята хватятся, пойдут искать. А увидят вас - так "мама" крикнуть не успеешь. Мишка повернулся уже, чтобы идти, но вдруг снова обратился к Леньке, но теперь заискивающим, мягким тоном: - Слушай, дай мне ещё табачку. Так курить охота! Ленька с угрюмым видом протянул пачку, успев их прорекламировать: - "Ротманс", настоящие, - забыв, наверное, что ещё недавно именовал сигареты "Данхилом". Мишка вытащил из пачки три штуки и, уже удаляясь, словно в благодарность, посоветовал: - Обо мне или корешках моих кому-нибудь вякнете - каюк вам ребята, верный каюк! А послезавтра на остров - добро пожаловать! ГЛАВА 9 ЕЩЕ ОДИН ВЫСТРЕЛ ВОЛОДИ, ПОСЛЕДНИЙ Как ни ерепенился, ни гоношился Кошмарик, во что бы то ни стало желавший снова пойти к самолету и откопать-таки ящик, который ещё недавно был на месте, Володя, однако, решительно настоял на том, чтобы они отправились к лодке и немедленно отплыли в сторону своего берега. Ленька нещадно обзывал Володю и слабаком, и трусом, и предателем, но ведь Кошмарик не знал того, о чем с уверенностью знал Володя: на острове на самом деле находились бежавшие из колонии преступники, убийцы, и этим людям, Володя знал, ничего не стоило расправиться с ними, если бы они случайно перешли дорогу тех, кто уже испачкал руки кровью. Но рассказывать Леньке о том, откуда он узнал о бежавших преступниках, Володя не мог - был уверен, что Кошмарик отшатнется от него, имеющего знакомых в милиции. Однако нужно было что-то предпринять, не дать преступникам уйти, снова появиться среди людей, появиться вооруженными, чтобы опять заняться тем ремеслом, которое когда-то изгнало их из общества свободных людей. - Ленька, неужели ты не поверил Мишке? - спросил Володя, сидя на веслах, когда уже порядочно отплыли мальчики от острова. Кошмарик, вразвалку сидевший на корме и молча покуривавший, сказал небрежно: - Чего ему верить-то? Все в поселке знают, что Поганка такую языком пургу мести может - хоть стой, хоть падай. Сам он транспорт копает, а потому и придумал беглых зэков. Пугает! Только чего я тебя послушал, уехал оттуда? Сегодня-завтра Мишка все добро из самолета выберет, а потому на послезавтра и приглашает - приезжайте, милости прошу! Эх, дурак, что тебя послушал! Володя и сам испытывал какое-то двойственное чувство неуверенности, томившее его. А вдруг и нет там никаких беглых заключенных? Что же предпринять, если приходится полагаться лишь на слова такого несимпатичного человека, как Мишка Поганкин? Но Володя все-таки задал вопрос, давно стремившийся сорваться с его языка: - Скажи, Кошмарик, а если бы ты знал наверняка, что на острове живут два бывших зэка, что они убили при побеге конвоира и у них есть автомат, ты бы... позвонил в милицию, сообщил бы? Ответ последовал незамедлительно. Казалось, вопрос Володи был таким неуместным, дико глупым, что его можно было и не задавать. - Ты что, рехнулся? - даже подскочил на корме Кошмарик. - Стукач я, что ли? Нет, брат, пусть кто-нибудь людей закладывает, а я на это дело не способен. Я с чистой совестью жить хочу. К тому ж мне моя жизнь молодая дорога. Она, может быть, государству ещё пригодится. И больше мальчики не разговаривали. Володя греб и посматривал на озеро, какое-то ещё более холодное, суровое и неприветливое. И небо, нависшее над водой, было таким же серым, точно не плотные облака отражались в озере, а именно оно, холодное, свинцовое делало небо похожим на себя, будто брало в сообщники. Было тихо, как перед грозой, и Володе посреди этой водной неподвижной равнины казалось, как никогда прежде, что он слаб и одинок. Весь вечер ходил Володя в страшной растерянности, не зная, что предпринять. Начинал прокручивать в уме весь рассказ Поганкина от начала до конца, и получалось, что он не врал - спасли его зэки, именно те, о которых говорил Володе Григорий Семеныч. Но как должен был действовать в этом случае Володя? Сейчас же звонить в управление к следователю и просить его высылать группу для их задержания? Но здесь, откуда ни возьмись, являлись сомнения: а не врал ли на самом деле Поганкин? Ночью он почти не спал, размышляя, как быть. На память являлся Кошмарик со своей убежденностью в том, что Мишка придумал и зэков, и свое чудесное спасение. Но в сознании всплывал и Дима-Олег, погубивший Ивана Петровича, и ненависть к тем, кто убивает людей, будила в Володе твердую решимость и уверенность в том, что завтра утром он позвонит следователю. Внезапно, среди ночи, Володя вспомнил, что бумажка, на которой был записан телефон следователя, осталась в кармане рубахи, давно уже снятой и убранной в чемодан. "А если я потерял телефон? Что делать? Ведь завтра преступники уедут с острова!" И Володя поднялся с кровати, почти в полной темноте вытащил из-под неё свой чемодан, тихонько, боясь потревожить спящих ребят, раскрыл его и стал шуровать в вещах, желая разыскать засунутую в чемодан несколько дней назад грязную рубашку. Наконец нашел её, сунул пальцы в один нагрудный карман, оказавшийся пустым, потом в другой, откуда, ликуя, извлек смятый листочек с телефоном Григория Семеныча. Расправил его и, аккуратно сложив, положил в карман той рубашки, которую носил. Лег и снова принялся думать. А за окном бушевала гроза - шумели струи дождя, резавшие листву кустов сирени, росших рядом с коттеджем, завывал ветер, гнувший ветви сосен и елей, и Володе казалось, что он даже слышит, как плещет вода озера, всегда спокойного, почти мертвого, а теперь проснувшегося и злящегося на тех, кто разбудил его. И мальчик вдруг словно перелетел через озеро и оказался на острове, рядом с землянкой, в которой жили сейчас трое людей, выбравших себе такое жилище по собственной воле. И Володе не было жаль этих людей. Напротив, он даже очень хотел, чтобы двое из них вернулись туда, откуда недавно бежали. Эти люди казались Володе виновными не только в смерти конвоира, но и Ивана Петровича. Если бы Володя был уверен в том, что начальник лагеря приходит в свой кабинет до завтрака, то он побежал бы к ней сразу после того, как горн протрубил подъем. Но мальчик знал, что до завтрака идти к Галине Марковне рано. Завтракал он плохо - с трудом осилил лишь бутерброд со стаканом кофе. Подташнивало даже от волнения и тревоги, мучивших Володю перед делом, на которое он решился. Но и после завтрака ему пришлось дожидаться Галину Марковну у дверей кабинета. - Тебе чего? - спросила сухонькая, шустрая с виду начальница, ходившая в брючках и в футболке с трудно читаемой иностранной надписью, открывая дверь своего кабинета, в котором, знал Володя, был телефон. - Можно я к вам зайду... на минуточку... - буквально пролепетал Володя срывающимся голосом. - Ну заходи, - пригласила мальчика начальник лагеря, видя, как взволнован Володя. - Ты, между прочим, из какого отряда, как зовут? - не смогла избежать формальностей Галина Марковна, тут же усаживаясь за свой письменный стол, на котором почему-то лежал барабан с продранной кожей. - Владимир Климов я... из десятого отряда, - отвечал Володя, волнуясь ещё сильнее оттого, что истекало драгоценное время. - Ах, Климов! - плотоядно заулыбалась начальница, точно удивляясь, как мог "тот самый Климов" пожаловать прямо к ней на ковер. - А скажи-ка мне, Владимир Климов, почему твой воспитатель Петр Ильич второй уж раз настаивает на том, чтобы тебя немедленно из лагеря убрать? Ты не знаешь? "Вот сволочь!" - подумал Володя о Чайковском, хотя именно сейчас, когда он решился на столь важное дело, можно было бы отнестись к сообщению начальницы вполне равнодушно. У Володи мелькнула было мысль попытаться оправдаться перед Галиной Марковной, рассказать о том, что он слышал, прячась за кустами, сделать воспитателя ещё более виноватым, чем был он сам, но Володя этого говорить не стал, а лишь сказал: - Галина Марковна, делайте со мной что хотите, только дайте закончить одно дело... государственной важности дело. От него, быть может, жизнь многих людей зависит. Если бы Володя взял и вынул из-за пазухи гадюку, Галина Марковна не была бы так ошеломлена, как после сообщения о деле государственной важности. Она была добрым и честным человеком, добросовестным работником, но иметь отношение к таким делам ей не приходилось, и начальница лагеря в глубине души боялась их. - Какое же это... дело? - запинаясь, подобно Володе, спросила она, и мальчик отвечал ей так: - А помните, к вам из управления милиции следователь приезжал, заходил ещё к вам? Так ведь он ко мне приезжал, друг это мой... работаю я на них, добавил Володя совсем уже скромно, точно открывая тайну. Галина Марковна сняла свои очки и стала быстро-быстро протирать платочком стекла. - И чем же я могу... вам помочь? - спросила она серьезно. - А телефон у вас есть, по которому вы в город можете звонить. Григорий Семеныч говорил, что вы, если что, мне не откажете... Галина Марковна, конечно, поняла всю важность Володиной просьбы, не удовлетворить которую она попросту не могла. - Прошу, вот этот телефон, - зачем-то вставая из-за стола, показала начальница на один из телефонных аппаратов. - Единицу вначале не забудь набрать. - А потом добавила: - Мне лучше выйти? Володя почувствовал, как у него загорелись уши то ли от удовольствия, то ли от стыда, но он сказал: - Если вас не затруднит... дело очень серьезное... Галина Марковна, любившая, когда ей безоговорочно подчинялись, но умевшая сама подчиняться, когда требовали обстоятельства, тихо притворила за собой дверь, и Володя трясущимся пальцем стал крутить диск аппарата. - Алло, - пробормотал он, когда там, в городе, подняли трубку, - мне нужен Григорий Семеныч. Нет, не сын звонит, это Володя Климов, из пионерского лагеря. Я вас не разыгрываю! Придет через час? Но что же делать... - Володя помнил совет следователя не говорить по телефону о делах, но теперь, когда он услышал, что Григорий Семеныч будет на месте через час только, когда, возможно, уже поздно будет организовывать задержание преступников, он не имел права быть сдержанным. - Послушайте! - с надрывом продолжил он, боясь, что повесят трубку. Я, Климов Володя, звоню из лагеря "Зеркальный"! Здесь на острове... в озере остров, находятся преступники, заключенные, что из лагеря бежали, с автоматом! Они ещё конвоира убили! Приезжайте скорее - они сегодня с острова уйти хотят, а может, уже ушли! Только вы все равно приезжайте! Они здесь, здесь!.. Последнее слово Володя буквально прокричал в трубку, и вдруг послышались короткие гудки, и мальчик, опешивший, не знал, что делать дальше: неужели там не поверили ему и прекратили разговор? Володя не стал звонить снова - он понял, что с ним не стали разговаривать, приняв то ли за провокатора, то ли за сумасшедшего. Он вышел в коридор и зачем-то сказал Галине Марковне: - Все, можете войти, - а сам побрел к лестнице, стремясь выйти из административного корпуса. Он знал, что ему делать. Вначале сходил к дуплу за пистолетом - это заняло не больше десяти минут. Зато, чтобы найти Кошмарика, потребовалось примерно полчаса - у кочегарки помогал отцу грузить на машину угольный шлак. В сторону отвел, сказал: - Собирайся, поплывем на остров. Я все обдумал: конечно, Мишка о зэках все придумал, чтобы глаза нам отвести и самолет обчистить самому. Поплывем сейчас, а то завтра поздно будет. - Дело говоришь! - сразу согласился Ленька и, не обращая внимание на отцовское: "Куда?! Шкуру потом сдеру, мерзавец!" - побежал с Володей к берегу. - Лопату и веревку не забудешь? - по-деловому коротко спросил Володя, пока Кошмарик выносил из сарая эллинга весла. - Принесу сейчас, - отвечал Ленька, - отмыкай покамест цепь и весла в уключины ставь. Цепь в течение минуты была снята с кольца причала, и Володя скоро уже гремел уключинами. Ленька с лопатой и мотком веревки приближался по мосткам к лодке, не замечая, что лодка тихо отплывает от причала. Остановился, раздраженно крикнул: - Ну, хорош шалить! Назад плыви! Но лодка почему-то к причалу не пошла, а все дальше и дальше удалялась от берега. Володя, резко отбрасывая вперед, к носу, свои плечи, налегал на весла, несшие к Ежовому острову легкую лодку, а её владелец вопил на причале: - Ну, питерский гад! И тут меня прокатил, зараза! Да чтоб тебе Поганка башку там оторвал! Кошмарик был уверен в том, что Володя едет к острову, чтобы завладеть сокровищем, лежащим в обломках самолета. Но у Володи имелись намерения другие. Нужно было задержать преступников, и план его, простой, как дважды два - четыре, как конфетный фантик, заключался в следующем: он подплывает к острову, едет вдоль берега, отыскивает лодку зэков и увозит её с собой. Потом, конечно, он опять будет звонить в Ленинград, но зато в уверенности, что преступники никуда не денутся. План этот, Володя понимал, очень походил на тот, при помощи которого был задержан Дима-Олег, а значит, казался вполне надежным, верным. Продумал его Володя ночью, когда шумел дождь и выл ветер, и под аккомпанемент этих инструментов голова работала легко и даже весело. Теперь же над гладью озера блистало солнце, украсившее воду тысячами ярких зеркалец, слепивших глаза, но Володя почти не смотрел на воду, зная, что все равно подплывет к Ежовому острову, а в каком месте это произойдет, для него было безразлично - лодка могла быть спрятана везде. Через полчаса работы веслами он повернулся, чтобы увидеть, где находится, и поразился тому, как скоро он подплыл к острову. Его берег, поросший густым сосняком и ельником, чернел всего в ста метрах от лодки, и Володино сердце, такое спокойное прежде, бешено заколотилось. "Да чего волноваться? Чего волноваться? - уговаривал он сам себя. Все элементарно просто и безопасно. Поплыву вдоль берега, увижу лодку, привяжу к корме - и чао! Час плыву, пять минут работаю. Ну, ну, вперед! Никто тебя не заподозрит!" И Володя ударил веслами по воде, намереваясь подплыть к самой кромке берега, - искать лодку следовало скорей не на воде, а на земле, да еще, должно быть, укрытой от посторонних глаз. Он тихо пошел вдоль берега, осматривая буквально каждый метр его. Иногда поиску мешали густые кусты, росшие у самой воды, а поэтому приходилось подплывать ещё ближе, чтобы осмотреть пространство, прятавшееся за кустами. Володя не знал размеров острова, не представлял пути, по которому предстояло пройти, но он плыл и плыл вперед, с каждой минутой все сильнее убеждаясь в безусловной необходимости того, что он делал, необходимости для людей и для него самого. Он плыл вдоль острова уже примерно час и вдруг остановился - потерял из виду тот берег, откуда подъехал к острову. Пришлось поломать голову, чтобы сориентироваться: да, если плыть назад, то нужно держать круто влево, тогда появится белое здание пансионата, а это уже совсем рядом от лагеря. И он снова принялся обследовать берег, метр за метром щупая его взглядом. Минут через двадцать в густых кустах можжевельника мелькнул синий корпус лодки, вытащенной на берег, но лежащей всего в метре от воды. Этот грязно-синий цвет полыхнул, однако, в сознании Володи ярким костром, нервы напряглись так, что, казалось, зашурши рядом ветка, раздайся слово, треск сучка, и Володя бросил бы все и удрал подальше от этого страшного острова. Но все было тихо, и мальчик повел свою лодку к низкой кромке берега. Лодка ткнулась в него носом, Володя осторожно вступил на берег и немного подтянул свое суденышко. Подошел к кустам и раздвинул ветки. Да, на самом деле - на берегу, укрытая кустами, чтобы быть невидимой со стороны воды, лежала лодка, и Володя, словно завороженный её видом, стоял и смотрел на нее. Что нужно было делать дальше, он не знал, вернее, будто позабыл. Он не был уверен в том, что именно эта лодка будет служить транспортом для переправки преступников на берег. Разве мог он взять и увезти отсюда эту лодку? А вдруг она принадлежит тому, кто попросту решил прогуляться по острову? Сомнение в одно мгновение сломало прежнюю уверенность Володи, и он, растерянный и смущенный, все стоял и смотрел на синюю лодку. "Но где же здесь весла? - включилось вдруг в работу его сознание. - И ведь если кто-нибудь приехал на остров не надолго, а просто погулять и порыбачить, не стал бы он прятать лодку в кусты, выволакивать её на берег и уносить с собою весла! Конечно, это Мишкина лодка! Зэки скоро на ней поплывут! Быстрее, быстрее надо! Поздно будет!" Володя схватился обеими руками за борт лодки и попытался тащить её к воде, но лодка казалась маленькой и легкой только с виду, а на самом деле точно прилипла к песку. Начиная волноваться, Володя стал раскачивать её, стараясь одновременно двигать лодку к воде. Теперь лодка подчинялась его усилиям, но очень неохотно, к тому же очень мешали кусты. Володя, трепещущий от страха и напряжения, все тащил и тащил к воде лодку. В этой синей лодке, он знал, заключались теперь и его будущее мнение о самом себе, и его здоровье, может быть, жизнь, а также здоровье и жизнь очень многих людей, которых он не знал. Лодка, наверное, и была так тяжела, потому что несла на себе такой большой груз. Но вот вода была уже в полуметре от носа лодки, а Володя все раскачивал лодку и тащил, раскачивал и тащил. Не замечая холода, он вошел в воду вначале по щиколотки, потом по колено. Вот и лодка омочила свой синий нос в озерной воде - пошло легче, и скоро лодка уже покачивалась на волне, разбуженной резкими движениями Володи. В синей лодке нашлась и веревка для швартовки, и Володя, дрожа от нетерпения, страха и холода, осознанного наконец его телом, привязал конец веревки к кольцу на корме своей лодки. Оставалась самая малость - немного оттолкнуть от берега лодку, на которой Володя приплыл, и взяться за весла. Он вышел из воды на берег, взялся за нос своей лодки, собираясь оттолкнуться и сразу вскочить на нее, как вдруг где-то неподалеку раздался треск сучьев, чьи-то негромкие голоса. И тут Володя не только сердцем или разумом, но каждой порой своего тела ощутил такой леденящий страх, почти ужас, что руки его безвольно опустились, глаза округлились и раскрылся рот. Но безволие лишило Володю силы лишь на несколько секунд - нужно было попросту спасаться, а чтобы спастись, нужно было действовать. Посильней оттолкнувшись, он в мгновение ока взобрался на лодку, кинулся к веслам, схватился за них, но тут громкий насмешливый голос остановил Володю: - Малыш, но ведь это наша лодка! Зачем ты взял ее? Лодка Володи покачивалась на воде всего метрах в трех от берега, на котором стояли трое: высокий мужчина в длинном сером, каком-то старомодном плаще и немного позади него ещё один незнакомец, низенький и плотный, как мясник, одетый в желтую куртку с синими полосками на рукавах, и Мишка Поганкин, скрюченный, как ржавый гвоздь, опешивший при виде Володи, точно его огрели мешком из-за угла. Володя, положив руки на весла и не двигаясь, смотрел на них, а те смотрели на него. - Ай-ай, нехорошо как! - покачал головой человек в плаще. - А ещё пионер, наверно! Зачем же ты нашу лодку к своей привязал? Увезти её хочешь, чтобы продать? Грошей мало? Ну хочешь, я тебе подкину бабок, а лодку ты верни, верни - нехорошо чужое красть! Мужчина в плаще, обыкновенный с виду, с приятным даже лицом, говорил теплым бархатистым голосом, спокойно и ласково. Володя смотрел на него и не мог пошевелиться: разве мог быть этот приятный мужчина убийцей? Но вдруг из-за спины коренастого вышел вперед Поганкин и что-то стал шептать на ухо высокому в плаще. И Володя видел, как загуляли желваки на отлично выбритом лице высокого. Теперь он смотрел на Володю, по-волчьи сузив глаза и перекосив рот в злой ухмылке. - А вот ты какой... - тихо сказал мужчина, после того, как Поганкин кончил шептать. - Стукачок, выходит? - И вдруг рявкнул так грозно, так страшно оскалил свои мелкие зубы, что Володя вздрогнул: - А ну к берегу греби, сучонок! Разбираться будем! До трех считаю - раз... Тут ещё крикнул другой, коренастый, вторя своему товарищу: - Давай, давай, а то я клеши свои не пожалею, в воду зайду, да там тебя и умокну, как котенка! Высокий, державший руки в карманах плаща, ледяным голосом выдавил из сомкнутого рта: - Два! И откуда только берутся у человека силы в последний момент, когда уже думаешь, что все пропало, и хочется, опустив руки, покориться случаю, судьбе? Так и Володя... Пистолет, вытащенный из-за пояса ещё тогда, когда он ехал к острову, мешавший ему грести, лежал на дне лодки, под ногами, и поднять его, последнюю надежду на спасение, ничего не стоило - нужно было лишь решиться. И Володя решился... Ствол, направленный прямо в грудь человека в плаще, стоящего всего в пяти метрах от Володи, но отделенного от него водой, заставил мужчину вздрогнуть и нахмуриться. Володя держал пистолет обеими руками не потому, что узнал об этом способе стрельбы из фильма, - просто таким манером целиться было на самом деле удобней, особенно на зыбучей воде, державшей его лодку. Срывающимся голосом Володя сказал: - Отойти на двадцать метров от берега! Буду стрелять! Считаю до трех! Раз... И тут мужчина в плаще перестал хмуриться и расхохотался: - Ну, стреляй, стреляй, если охота! Чем у тебя там пугачок заряжен пистончиком или горохом?! А у меня получше штучка есть... - И на последнем слове человек в плаще вдруг выкинул из-под полы ствол автомата, висевшего у него на ремне и неприметного раньше. И вот уже плащ не мешал Володе видеть полностью грозное оружие противника. Мужчина с озверелым лицом дернул на себя затвор автомата, стараясь направить его ствол в сторону Володи, но грянул выстрел, оглушительный, нежданный, и человек в плаще, дернувшись всем телом, словно его укусила пчела, отпрыгнул в сторону. Он глядел то на Володю, все ещё направлявшего на него пистолет, то на автомат, словно не понимая, что случилось и кто стрелял. Но потом автомат полностью сосредоточил его внимание, и незнакомец, ругаясь скверными словами, зачем-то стал трясти свое оружие, снова дергал рычаг затвора, не желавшего почему-то двигаться. И Володя, оглушенный, сильно обескураженный своим нечаянным выстрелом, понял, что пуля угодила в автомат... - Отойди на двадцать метров! - снова закричал он, ощущая выгодность своего положения и ценность момента. - Снова буду стрелять! - И перевел ствол пистолета на коренастого приятеля человека в плаще. До этого противника, как видно, скорей дошло, что Володя не собирается шутить, и он сказал, успокаивая мальчика движением поднятой руки и пятясь к соснам: - Все, уходим, малый, уходим! Только пушку убери, а то стрельнешь ненароком... Что до Поганкина, то долговязый пособник беглых зэков уже давно ретировался к соснам и даже встал за ствол дерева. Оставалось спровадить ещё и человека в плаще, негодующего по поводу испорченного автомата. - Ну а ты не слышал, что ли?! - теперь уже совсем грозно, увидев, что его боятся, прокричал Володя и прицелился прямо в голову владельца серого плаща. И этого было достаточно. Мужчина снова грязно заругался и медленно пошел к своим товарищам, не забыв напоследок сказать: - Ладно, твоя взяла, сосунок! Но постой, доберусь я до тебя, милок! Увидишь, как пишет мое перышко! - Не увижу! - с презрительной улыбкой сказал Володя. - Теперь хана вам пришла, мужики! Не уйдете вы с острова! Опустился на скамью лодки, взялся за отполированные временем ручки весел и, с силой погружая их в тихую воду, повел обе лодки по направлению к берегу. Он греб, как заведенный, не чувствуя устали, ломоты в плечах и локтях, не замечая огромных мозолей, пока не понял, что проплыл примерно полпути. Остров уже был вдалеке, и странно, он не казался теперь Володе ужасным зверем, готовым встать из воды, чтобы подмять под собой все окрест. Остров и теперь был похож на динозавра, но уже какого-то мирного, прирученного и послушного. И покорителем этого свирепого прежде мастодонта Володя считал самого себя. Там, на середине пути, посреди большой озерной воды, пустынной и тихой, Володя вдруг бросил весла и, не боясь, что его увидят, навзрыд заплакал, освобождая свое сердце от страшной усталости и напряжения. Точно так плакал он в квартире Ивана Петровича, когда сидел, прислонясь к стене рядом с разбитым цветочным горшком. Да, он победил и сейчас, но эта победа далась нелегко. Он испугался себя, способного выстрелить в человека, хотя человеком этим был жестокий убийца, да к тому же Володя до сих пор не мог понять, как выстрелил его пистолет, ведь он даже не взводил затвор... Володя взял в руки пистолет, лежавший на дне лодки у самых ног. Внимательно осмотрел его, зачем-то вытащил обойму и пересчитал патроны. Снова вложив обойму в рукоять, он ещё немного посмотрел на грозное оружие. Потом отвел руку за борт лодки и разжал пальцы. Раздался булькающий звук, красивый, сочный. Руку обдали холодные брызги. Володя взялся за весла и тихонько погреб. Еще издалека увидел Володя, что на берегу, обычно тихом и безлюдном, ходят какие-то люди и будто поджидают именно его. "Ну вот, хватились, безразлично подумал Володя. - Теперь уж меня обязательно выпрут из лагеря. А и пускай. Свое дело я тут сделал!" Причалил, и первый, кто подбежал к нему (если бегом можно назвать тяжелую трусцу толстого человека), был следователь Григорий Семеныч, спросивший тут же: - Это ты звонил? - Я звонил, - кивнул Володя. - Поезжайте на остров, они там... Автомат у них... сломался, а лодку я привез. Так что никуда не денутся. - А кто стрелял на острове? - спросил толстяк, но Володя удивленно пожал плечами: - Стреляли? Нет, ничего не слышал. Володя вышел на берег, покачиваясь, метров десять прошел. На берегу ходили, сидели, покуривали какие-то люди в касках и бронежилетах с короткоствольными автоматами в руках. Был здесь почему-то и Кошмарик, который подошел к Володе и глупо так спросил: - Ну что, приехал? - Да, приехал, - отвечал Володя. - Ты за лодку меня прости... - Ничего, - тихо отвечал Ленька. - На такое дело... Мне она, правда, тоже понадобится завтра. На остров поеду, самолет копать. - Надеешься, значит? - А как же! - И прибавил: - Деньги позарез нужны - "Волгу" подержанную предложили. - Ну-ну, - понимающе кивнул Володя, - поезжай, завтра уже можно будет на остров ехать, - и пошел к лагерю, потому что чувствовал смертельную усталость. А ещё хотелось спать... Не могли, конечно, обойтись без того, чтобы не поздравить Володю на линейке. Из города снова приехал Григорий Семенович, а с ним ещё какой-то толстяк, тоже из управления, из самых главных. "Да что у них там все такие толстые?" - думал Володя, пока они говорили перед всем лагерем о Володином мужестве и многое другое в таком же духе. Потом велели Володе подойти к ним и торжественно вручили ему какой-то конвертик, а потом сказали, что подарок Володя купит себе сам. И главный толстяк крепко ударил его по плечу и по-пиратски подмигнул, на что Володя машинально ответил ему тем же. После линейки к Володе подошел Петр Ильич, долго жал руку мальчика, смотрел прямо в глаза, очень пристально и немного виновато, и говорил: - Ну, Климов, не я ли первый заметил в тебе качества особенные? Я, конечно, я! Ведь я и маме, и папе твоим тебя хвалил - ты же слышал? - Да, слышал, - согласился Володя и хотел было сказать Чайковскому, что знает, как хвалил воспитатель его и начальнице лагеря, но передумал и промолчал. В конверте нашел Володя сто рублей, долго мечтал, прикидывал, что купить на эти деньги. А через несколько дней он встретил Кошмарика и, спросив о том, чем закончилась его поездка на остров, услышал: "Ничем. Прав был Поганкин. Один хлам ржавый там зарыт". Тогда Володя полез в карман брюк и достал оттуда конверт, передал его Леньке и сказал: - Это тебе за прокат лодки. Бери, на удочки. Сто рублей - не деньги. Я здесь, в лагере, богатым стал... Ленька, недоверчиво глядя на Володю, деньги принял и сказал свое заветное: "Ну, кошмарики!" - хотя совсем не понял, почему питерский "лагерник" отдал ему деньги и каким образом сумел разбогатеть. ЧАСТЬ III РЫЦАРЬ С ЖЕЛЕЗНЫМ КЛЮВОМ ГЛАВА 1 ПРИКЛЮЧЕНИЙ НЕ БУДЕТ! - И куды ты их везешь? - в какой уж раз спрашивала маму соседка по купе, деревенская с виду бабка. - Ишь придумала, в Белоруссию детей тащить, в которой потравили все, где дети "помирают тыщами" и трава уж расти перестала! Другие уезжают, а она едет в пекло самое! Чудо! - Ну, вы несколько преувеличиваете, - снисходительно отвечала мама, но Володя видел, что она на самом деле выглядит озабоченной и, наверное, сама уже сомневается в том, что её идея взять с собою сына да ещё и "чужую" девочку, за которую она несла ответственность, была опрометчивой. И Володе очень хотелось утешить маму, сказать ей, что эта бабка врет, что она просто дура и трава в Белоруссии растет, но он молчал, зная, что никакие аргументы не смогут теперь остановить этот поезд и вернуть его и Иринку назад. Ведь они ехали в настоящий средневековый замок! О, этот замок снился Володе даже прежде того, как мама сообщила о намеченной поездке в Плоцк на целый месяц. Мощные замковые стены, высокие башни, подъемные мосты и рвы являлись ему во сне гораздо раньше, когда он стал увлекаться рыцарской литературой. Володя не просто любил, а даже обожал замки за связанную с ними тайну, - это непременно! - за воображаемую способность быть надежным укрытием, защитой. Представляя старинный замок, Володя всегда населял его собой, становился его хозяином, и замок, оберегавший его от мира, гарантировал мальчику безопасность, независимость, свободу. В своем воображаемом замке Володе было попросту очень покойно и уютно. - А чавой-то не больно похожи-то дети твои, - донимала маму старушка, сняв платок и заплетая в тонкую косичку свои жидкие волосенки. - Видать, не брат и сестра. - Да, вы угадали, - вздохнула мама и покраснела. - Сведенные, что ли? - Нет, с Ирочкой мой сын просто дружит, - ответила мама, краснея ещё сильнее. Старушка неодобрительно покачала головой: - Дружат! Больно рано чтой-то нынче дружить стали. Смотрела бы мать... - Не беспокойтесь, я смотрю, - очень сухо сказала мама и принялась смотреть в окно. А Володя уже ненавидел противную прилипчивую старуху. Да что ей за дело? Знала бы эта старая калоша, какого труда стоило устроить так, чтобы Иринка поехала в Белоруссию? Знала бы она, что испытывал он, сидя рядом с этой тоненькой девочкой с большими очками на крошечном носике. И ведь именно эта девочка, видевшая его слезы, должна была стать той, кому он расскажет обо всем, что случилось с ним в лагере. Да, он понимал, что и там, на Ежовом острове, страх подчас полностью хозяйничал в его душе, но все же победителем в схватке с бандитами стал он, Володя. Вот и следовало рассказать Иринке только то, что происходило, а не то, что он чувствовал и переживал. Зачем это раскрывать? Однако Володя, предвкушая впечатление от своего рассказа, каким-то уголком, самым краешком сознания чувствовал, что правдивым такой рассказ нельзя будет назвать. Да, он мог скрыть от Иринки страх, испытанный на острове, мог показаться в её глазах героем, но обмануть самого себя ему было трудно. И все-таки Володя отчего-то больше не хотел проверять себя на смелость. "Все, - говорил он себе, - с приключениями покончено. В замке я буду заниматься раскопками, читать, играть с Троллем в бадминтон и не стану совать нос в чужие дела. Хватит с меня". И он твердо решил сделать Иринку тем человеком, кто оценит его подвиг, сделает его героем. Володе так хотелось наконец утвердиться в мысли, что он - смелый человек. - А продукты-то свои везешь? - не унималась бабка. - Там-то ничего не смей на рынке покупать - все ж отравлено, все! И воду кипятить не забывай, а то подцепите лихоманку какую, во век не отвяжется! И мама уже не отвечала старухе и только улыбалась. А вскоре бабка, нагруженная тюками, вышла на небольшом полустанке, не забыв напоследок сказать: "Ну, держись, мать. Не настрадались бы от холеры какой!" Ушла - и сразу в купе словно стало просторней и чище. На станцию под названием "Плоцк" они прибыли вечером, и из поезда, кроме мамы, Володи и Иринки, не вышел ни один человек. И это неприятно удивило мальчика: "Неужели никому не интересен средневековый замок?" Да и станция эта была невидная, с замызганным перроном и маленьким обшарпанным зданием вокзальчика. Двое пьяных, раскачиваясь, как тонкие березки на ветру, брели по платформе, нелепо одетая девица, бессмысленно глядя на приехавших, с равнодушным видом быстро-быстро лузгала семечки. Вот поезд ушел, и они остались на перроне, не зная, что делать дальше. Вдруг в конце платформы появилась стройная фигура высокого мужчины, стремительной походкой направившегося в их сторону. Мама, прищурившись (скрывала близорукость), вглядывалась в мужчину, и вот он подошел, раскланялся, даже поцеловал у мамы руку, заговорил: - Виктория Сергеевна, безумно счастливы видеть вас на нашей земле! Телеграмму вашу ещё три дня назад получили! Ждали! Готовились! Вы нам так нужны, да и не в этом только дело... И мужчина ещё много говорил такой же галантной чепухи, как давно уже знал Володя, всегда сопровождаются встречи малознакомых людей. Потом, отдав должное даме, мужчина, назвавшийся Петрусем Иванычем, обратился к Володе и Иринке: - Рад приветствовать и вас, молодые люди. Ты, я знаю, Володя, а вы... - Ирина, - протянула Тролль этому галантному мужчине свою ладошку, а мама почему-то решила пояснить: - Ирочка - близкий друг нашей семьи. Тоже захотела у вас поработать. Найдется для неё работа на раскопе? Петрусь Иваныч закивал с готовностью: - У нас хватит работы не только для этих двух энтузиастов, но и для целого легиона желающих помочь возрождению нашего прошлого. Впрочем, зачем я говорю "энтузиастов"? У нас за труд деньги платят. В нынешние времена особенно за спасибо никто работать не станет. Я - директор будущего заповедника, музея то есть, у меня есть денежные средства, и я вправе назначить любые ставки своим работникам. Спасибо, Виктория Сергеевна, за то, что привезли с собой две пары молодых и сильных рук! Трое приехавших, буквально открыв рот, слушали директора будущего музея-заповедника, а поговорить он, видно, был и мастер и любитель. Речь его, плавная и в то же время уверенная, по-мужски твердая, необыкновенный выговор некоторых звуков, чудная интонация заставляли внимательно следить за каждым словом Петруся Иваныча. Он, кстати сказать, был ещё и замечательно хорош собой. Высокий, стройный, даже гибкий, с длинными вьющимися волосами и с аккуратной очень черной бородкой, весь какой-то по-джентльменски элегантный, Петрусь Иваныч мог назваться настоящим красавцем, и не только Виктория Сергеевна, но даже Иринка и Володя слушали его буквально с наслаждением. - Ну да что же я заставляю почтенных питерцев стоять? - встрепенулся Петрусь Иваныч, словно осознав свою вину. - Впереди, в замке, у нас ещё будет немало времени для взаимно приятных бесед. А теперь прошу, прошу! Но этот джентльмен, этот по-дворянски воспитанный человек не только просил - нет, он ещё подхватил оба довольно тяжелых чемодана "питерцев" и быстро, будто не ощущая ноши, потащил их в конец платформы, так что приехавшие едва поспевали за ним. На маленькой привокзальной площади Петрусь Иваныч подошел к белоснежной, отлично вымытой "Волге", вскинул крышку багажника и осторожно, точно в них везли хрусталь, уложил туда чемоданы. - Прошу вас, - распахнул он обе дверцы салона и не удержался, пококетничал: - Если на следующий год приедете, то на "Мерседесе" повезу, мне обещали. И мама, радостная, счастливая и даже, заметил Володя, необыкновенно величавая, ответила так: - Ну что ж, приедем. Все четверо забрались в машину, и Петрусь Иваныч, плавно, без рывков, но в то же время быстро повел "Волгу", которая скоро миновала крошечный городок или большой поселок Плоцк и выехала на загородное шоссе, проложенное посреди огромного поля. И уж здесь-то директор показал, на что способен мотор его "Волги". Свежий ветерок влетал в приоткрытое окно машины, и Володе было так приятно на сердце, так покойно, как никогда прежде. Ему нравился Петрусь Иваныч, нравилось то, что он нравится и маме и Иринке (он все видел!), и его собственное будущее воплотилось сейчас в этого красивого и сильного мужчину, директора, а значит, почти хозяина замка, прекрасно ведущего отличную машину. - Ох, как я вас ждал, как я вас ждал, Виктория Сергеевна! - говорил Петрусь Иваныч. - Вы нам нужны, как воздух, как хлеб, в конце концов. Через полгода мы уже хотим открыть музей, а экспонаты по одному из разделов так и не отобраны. - Да что же, специалистов у вас в Белоруссии нет? - Есть, есть специалисты, но вас мне рекомендовал сам академик Васин как отличного знатока материальной культуры западных славян. Вещей у нас собралось море, океан, но ведь я хочу сделать изысканную, изящную даже и научно правильно составленную экспозицию. Ведь плоцкий замок уникален, сюда со всего света туристы ездить будут. Откроем гостиницу, мотель, а там, глядишь, и валюта потечет: и замку, и республике одна выгода. Так что поспособствуйте, отблагодарим! - Это я вас благодарить хочу, - отвечала польщенная мама. - Давно на Плоцкий замок посмотреть хотела. Но директор решительно запротестовал: - Вот еще, благодарности! Да вы меня облагодетельствовали просто! А Володя горел от нетерпения увидеть Плоцкую твердыню. Он даже позабыл об Иринке, которая тоже выглядела счастливой, хотя в дороге поминутно смущалась, стесняясь почему-то Виктории Сергеевны. Мальчик, прильнув к окну, все пытался увидеть где-нибудь на холме зубчатые стены и башни цитадели феодалов, но не видел ничего, кроме ровного желтого поля. Но вот машина резко свернула вправо, где на перекрестке двух дорог висел указатель с надписью "Плоцкий замок", и понеслась в сторону леса. Заасфальтированная дорога буквально вонзилась в стоящий стеной лес, который скоро поредел и уже скорее напоминал парк, но все-таки густой и тенистый, сумрачный и даже таинственный. Но вот кончился и парк, и вдруг совсем неожиданно для Володи впереди словно выросли из-под земли две огромные башни, соединенные зубчатой стеной. То, что увидел мальчик, даже превосходило его ожидания - так поразил его вид этих грозных башен, часто снившихся ему! Эти башни (за которыми виднелись ещё две) были похожи на рыцарей-великанов, стоявших в дозоре на большой лесной поляне. Замок был так огромен, что, казалось, навалился на людей, находившихся рядом с ним, всей своей тяжестью, давил их своей мощью, и пока Володя испытывал нечто похожее на трепет, подобный тому, что ощущает дикарь перед величием своего идола-бога. К тому же попасть во двор замка, по-видимому, было невозможно - ни проезда, ни ворот, да ещё дорога обрывалась у самого рва, прорытого под стеной. Петрусь же Иваныч, замечая, какое впечатление произвел на "питерцев" его замок, три раза нажал на клаксон. Вдруг раздался сильный скрип и скрежет, словно заработала адская, сделанная из металла машина, огромная и давно не смазывавшаяся. И от кирпичной стены, напротив которой стоял автомобиль, стала отделяться широкая платформа. Она, тяжелая и толстая, сделанная, видно, из бревен, окованных железом, опускалась медленно, как бы сопротивляясь чьей-то воле. Из круглых отверстий в стене звено за звеном, подобно удаву, выползали толстенные цепи, прикрепленные к платформе массивными кольцами. Платформа, казалось, сейчас обрушится на машину, стоявшую на самом краю рва, и всем стало страшно. Но Володя вдруг догадался и даже прокричал от радости: - Да это же подъемный мост! Здорово как! И по мере того, как мост опускался на ров, было видно, что в полукруглой темной арке, закрытой им раньше, поднимались вверх острые копья решетки, исчезавшие где-то в толще стены. Наконец мост полностью лег, а решетка поднялась, и Петрусь Иваныч, чрезвычайно довольный произведенным на "питерцев" эффектом, нажал на газ. Они въехали на вымощенный булыжником замковый дворик, и машина остановилась у самого входа в дом старинной архитектуры с высокой черепичной крышей, к которому с одной стороны прилепилось строение с островерхим шпилем. И директор сказал: - Ну вот мы и у княжеского дворца. Вы на внутреннем дворе Плоцкого замка. Добро пожаловать, как говорят! ГЛАВА 2 ЗАМОК И ЕГО ОБИТАТЕЛИ Когда Виктория Сергеевна, Володя и Иринка покинули салон директорского автомобиля, ступив на булыжник двора, стены и башни замка уже кутались в сумерки. Володю отчего-то поразило то, что во дворе не было ни единой души, - казалось, их привезли в необжитое, оставленное всеми место, вдалеке от людей, от привычной жизни. Несмотря на то что Петрусь Иваныч без умолку любезничал с мамой, Володе становилось как-то жутковато. Если бы не "Волга" директора, не их костюмы, ничего не говорило бы Володе о том, что он живет в конце двадцатого века. Вот, ещё мгновение - и из дворца вдруг выйдут рыцари и дамы, оруженосцы, слуги, шуты и карлики. На стенах появится замковая стража в панцирях и шлемах, с алебардами, мечами. И все эти люди, говоря на незнакомом языке, станут смеяться над приехавшими, дразнить их, удивляться их нарядам. Потом, возможно, стража по приказу феодала схватит их и бросит в подземелье, к крысам, а на рассвете их повесят где-нибудь на стене в назидание другим незваным пришельцам. Все это, покуда Петрусь Иваныч вытаскивал багаж, промелькнуло в уме Володи, он спросил у Тролля: - Слушай, а тебе не страшно? И девочка, поежившись, ответила: - Пожалуй, страшно. А в это время Петрусь Иваныч говорил маме: - Я сейчас вас проведу в отведенные вам апартаменты, а уж через час я за вами приду - хочу своим сотрудникам представить. У нас, знаете ли, такие есть чудаки. Впрочем, люди все интереснейшие, артисты каждый в своем роде, высшего пилотажа специалисты. Ну да пойдемте. Вы в башне жить будете. Вслед за хозяином замка все вошли в дом, названный директором дворцом. Через просторную, но полутемную прихожую, освещенную лишь несколькими бронзовыми бра, они пошли по узкой и довольно крутой лестнице наверх, и никаких признаков проживания здесь людей невозможно было обнаружить. Лестница освещалась теми же тусклыми бра, была холодной, от кирпичных стен тянуло сыростью. Шаги идущих громко и очень звонко повторяло эхо, точно люди шли не по каменным ступеням, а по туго натянутым струнам. На какой этаж они поднялись, Володя не знал, но вскоре они оказались в полутемном коридоре и пошли налево. Петрусь Иваныч теперь молчал, хотя всем было явно не по себе в этом замке, и Володя в душе даже разозлился на него: "Вот, на улице болтал, как попугай, а в склепе этом замолчал. Нашел время!" И тут директор заговорил: - У нас здесь не всегда так темно. Просто иногда подстанция слабое напряжение дает. Экономят они, что ли? Впрочем, я уверен, что пятьсот лет назад факелы, освещавшие эти коридоры, давали не больше света. Вам нравится полумрак, Виктория Сергеевна? - Не очень, - честно ответила мама. - Что делать, что делать! - со вздохом вымолвил Петрусь Иваныч. - С этим вам придется мириться. Впрочем, я дам вам план замка, и вы без труда и без света, ха-ха! - научитесь разыскивать свои апартаменты. Да, без плана здесь на самом деле было сложно разобраться - настоящий лабиринт! Несколько раз они поворачивали то вправо, то влево, идя под мрачными кирпичными сводами. На стенах то здесь, то там висели алебарды, боевые топоры, мечи. Кое-где стены были прорезаны узкими амбразурами, но через эти узкие щели свет едва ли проникал даже днем, а ведь время сейчас было позднее. - Поднимались мы, как вы заметили, по лестнице дворца, прошли его коридорами, а теперь проникли в северную стену замка, - пояснил дорогой Петрусь Иваныч. - Теперь по галерее идем к северо-восточной башне, где у нас оборудован отель, даже проведен водопровод, правда, пока одна холодная вода течет. Но в подвале замка мы для сотрудников сауну устроили. Можете посещать это милое заведение хоть каждый день. - Да, с комфортом вы живете! - поразилась мама. Польщенный директор скромно отвечал: - А без комфорта - никуда сейчас. Мы ведь с прицелом на туристов устраиваемся, даже иностранных туристов, избалованных, придирчивых неженок. - Ну что ж, а пока мы у вас понежимся, - рассмеялась мама, а Петрусь Иваныч почтительно сказал: - Я сделаю все для того, чтобы ваша командировка походила на отдых где-нибудь в Германии. Да вот мы и пришли - сейчас вы сами убедитесь в справедливости моих слов. По узкой галерее стены они пришли в квадратное помещение, где на каждой из четырех сторон располагались по две двери. Бронзовые бра горели и здесь. Перекрещенные алебарды заполняли свободное пространство стен. - Это башня? - спросил восхищенный Володя. - Ты бесконечно прав, дорогой, - как-то возвышенно произнес Петрусь Иваныч. - Северо-восточная, вся отданная под отель. Теперь я у вас спрошу: на какую из четырех сторон света вы бы желали иметь вид? Порекомендую западные комнаты. - И директор показал рукой на двери. - Здесь солнца хоть и поменьше днем, зато из окон открывается прелестный вид на реку, поля и лес. Пейзаж в стиле Констебля. Не откажетесь ли пройти в свои апартаменты? Мама, Володя и Иринка, пораженные приемом, промолчали в знак согласия, а Петрусь Иваныч, поставив чемоданы на пол, вынул из кармана два ключа, больших, с затейливыми бородками, сказал с вежливой улыбкой: - Вот ключи от двух комнат. Вы, Виктория Сергеевна, с Володей будете жить вот в этом номере, а Ирочка - в соседнем. Все необходимое для быта вы найдете в номерах. Располагайтесь, а ровно через час я к вам приду, чтобы отвести в наш общий зал, так сказать, кают-компанию. Ключи вы будете хранить у себя и постарайтесь их не потерять. Итак, до встречи через час. И Петрусь Иваныч, раскланявшись, ушел, а Володя толкнул тяжелую, обитую коваными полосами дверь, не забыв перед этим сказать Иринке: "А ну-ка, загляни к себе - потом расскажешь, как устроилась", но совершенно упустив из виду то, что девочке придется тащить свой чемодан самой. Свет в номере горел так же тускло, как и в коридорах замка, но все-таки полумрак не помешал Володе и маме увидеть, что их номер имел сводчатый потолок, а стены - деревянную резную обивку. Мебель была сделана под старину, висели несколько картин в дорогих рамах, и тяжелые гардины мягкими складками ниспадали по краям высокого стрельчатого окна. - Ну, как тебе? - спросил Володя у мамы, устало опустившейся в кресло, современное и удобное, несколько разрушавшее, правда, готический замковый стиль. - Шикарно! Потрясающе! - тихо произнесла восхищенная мама. - Никогда не думала, что меня будут принимать, как, по крайней мере, баронессу. - А почему бы и нет? - пожал плечами Володя, смело рассматривавший все убранство "апартаментов". - Ты что же, не стоишь его? Жаль только, что папка не видит. Почему ты не уговорила его поехать с нами? У них тут, видишь, работы полным-полно - все бы здесь переворочал. Но мама не ответила. Через полчаса Володя постучался в кованую дверь номера, занятого Иринкой, и с трудом услышал из-за толщины этой двери тоненькое "войдите", произнесенное девочкой. Володя прошел в её комнату, оказавшуюся точно такой же, как и его номер. Иринка сидела перед своим раскрытым чемоданом и что-то разыскивала в нем. - Ну, как тебе? - повторил свой вопрос Володя, но восхищенного ответа не последовало, вместо него Иринка вдруг сказала каким-то деревянным голосом: - Знаешь, твоя мама стесняется меня. Зачем я только согласилась поехать с вами! - Как... стесняется? - не понял Володя. - Почему? - Она не знает, как меня представить, я же вижу. Боится, наверное, что люди, как та бабка, подумают дурное... - Ну и дурочка же ты! - строго сказал Володя, плюхаясь на стул с высокой резной спинкой. - Увидела она что-то! Да и наплевать на всех! Хочешь, я буду каждому говорить, что ты - моя невеста? Я ничего не боюсь, а тем более мнения всяких глупых людей. Но Иринка прервала его, тихо сказав: - Попробуй, скажи только эту ерунду - сразу домой уеду. А впрочем, ладно. Просто грустно как-то. Ты уйди сейчас - я переодеваться буду. Какое бы платье мне надеть, не знаю. Там ведь разные светила будут... высший пилотаж... - Белое надень, - буркнул Володя, вставая. - Тебе идет. Его прекрасное настроение было испорчено. А скоро пришел Петрусь Иваныч. Он казался ещё более галантным и изысканным, чем прежде. В каком-то пестром нарядном пиджаке, с элегантным шелковым платком на шее он выглядел директором мюзик-холла или, по крайней мере, большого кинотеатра. - Все собрались, все ждут. Вы готовы? Ну так идемте! И снова те же сводчатые переходы, холодные и таинственные. Но вот они остановились напротив двери, и перед тем, как Петрусь Иваныч потянул за изящную бронзовую ручку, отлитую в форме дракона, он сказал торжественно: - Счастливый день! Мы принимаем вас в наше замковое братство! Войдите! Никто не понял, для кого же настал счастливый день, но по одному прошли в распахнутую директором дверь, очутившись в небольшом уютном зале, где в креслах, на диванах сидели примерно десять человек. О, Володя сразу был очарован обстановкой этого необыкновенного зала! Его, пожалуй, можно было б назвать охотничьим, потому что со всех стен, словно вылезая из них, смотрели на присутствующих головы лосей, благородных оленей, косуль, кабанов, между которых поблескивало оружие: охотничьи кортики, шпаги, пистолеты, ружья. В углу, несмотря на то что на улице было лето, располагался огромный камин, и огонь в нем ярко пылал, освещая половину сумрачного зала. На полу и тут, и там лежали медвежьи шкуры, а с потолка, резного, дубового, прямо к большущему овальному столу спускалась массивная бронзовая люстра. Какой бы необыкновенной ни казалась Володе вся обстановка замка, уже знакомая ему, зал этот поразил мальчика своей подчеркнуто театральной формой, как будто созданной специально для спектакля из средневековой жизни. И сидящие здесь люди выглядели не обыкновенными, настоящими людьми, а актерами, приглашенными сюда нарочно, чтобы поразить воображение, возможно, напугать, ошеломить людей из города автомашин, метро и телефонов. - Проше, проше, заходите, пани, не тревожьтесь! - тяжело поднялся из-за стола довольно странный с виду человек, обращавшийся к Виктории Сергеевне, входившей первой и немного оробевшей при виде роскошного зала и сидевших в нем людей, похожих на актеров или даже на восковые фигуры столь неуместными казались они в этом средневековом интерьере. Володе вначале показалось, что вставший из-за стола человек был карликом, но мальчик тут же понял, что ошибся. Нет, вышедший им навстречу был горбуном, согнутым в три погибели. Он к тому же был стариком, весь облик его и отталкивал, и привлекал одновременно. Что за чудная голова сидела на его приподнятых, подобно крыльям коршуна, плечах! Такой, именно такой представлял Володя голову кудесника Дроссельмейера: с очень длинными редкими седыми волосами, с горбатым носом, нависавшим над тонкими губами, с длинным выступающим вперед подбородком. А глаза! Что за глаза! Они, обведенные черными кругами, сидели в глубине глазниц, острые и быстрые, как кончики кинжалов. Одет был Дроссельмейер во все черное, даже рубашка и галстук были черными, и лицо, руки его на этом фоне казались мертвенно-бледными, точно старик давно уже болел, да и вообще собирался прожить не больше года. - Проше, проше, заходите! - повторил Дроссельмейер свое приглашение и даже сделал пригласительный жест костистой рукой. Петрусь Иваныч, обращаясь ко всем, по-прежнему торжественно сказал: - Дамы и господа, позвольте вам представить нашу гостью и её, так сказать, пажей. Рекомендую, Виктория Сергеевна Климова, специалист из Петербурга. Володя очень удивился такому представлению и даже взглянул на директора: не шутит ли, желая посмеяться? Но Петрусь Иваныч, как видно, не шутил. Едва произнес он эти слова, как все присутствующие поднялись со своих мест и даже сделали несколько шагов по направлению к вошедшим. - Виктория Сергеевна, - волнуясь, точно школьник на уроке, сказал директор, - я вам их сейчас представлю. Ну вот, к примеру, наш почтенный архивариус, Станислав Сильвестрович Ржевусский, - показал он в сторону горбуна, который приковылял поближе, взял руку мамы и, согнувшись ещё ниже, поцеловал её, мотнув своими длинными седыми волосами. - Целую ручку, пани! - восторженно произнес старик, приоткрывая свой беззубый рот. Тут к Виктории Сергеевне быстро подошла молодая женщина, радушно улыбаясь, протянула руку: - Очень приятно, здравствуйте. - Это Эльза Жоржевна, - поспешил пояснить директор. - Наш хранитель фондов и моя жена. Виктория Сергеевна с удовольствием пожала её руку, а в это время к ней уже спешил один лысый мужчина с сурово сведенными бровями и крепко сжатым ртом. Он выглядел раздраженным и недовольным и даже не собирался скрывать своего настроения. - Здравствуйте, - коротко сказал он, пожав маме руку, и тут же ушел "на зады". Директор, наклоняясь к маме, прошептал: - Не сердитесь на него. Он наш археолог. Возможно, чуточку ревнует, как специалист, понятно. Фамилия его Ковчун Степан Петрович. - Что вы, я не сержусь! - с очаровательной улыбкой успокоила директора мама, а тем временем к ней, пошатываясь, подходил "несвежего" вида мужчина в старых джинсах и вытянутой, линялой кофте, штопанной во многих местах. Даже Володя, стоявший позади мамы, почувствовал сильный запах вина, принесенный этим субъектом. - Благородным! Несравненным! Тончайшим ценителям прекрасного! Короче говоря, петербуржцам низкий наш провинциальнейший поклон! - И мужчина, всклокоченный, небритый, но все-таки не отталкивающий вовсе, на самом деле низко поклонился прибывшим и представился: - Меня зовут Готфридом Бульонским, если хотите знать! Не верите! Эти люди, конечно, будут утверждать, что я просто Захаров и олух царя небесного, но это не так. В мое тело давно уже вошел или, говоря научно, трасплантировался дух вождя крестового похода! Я - рыцарь, я - крестоносец, но, если вам, сударыня, противно, то зовите меня попросту Захаровым, Александром Фомичом! Вокруг раздались возгласы присутствующих, которые, должно быть, уже были знакомы с причудливой манерой "крестоносца" изъясняться, но стыдившихся за своего товарища перед незнакомыми людьми и тем более "петербуржцами". - О господи! Опять! - схватилась за голову Эльза Жоржевна, и Володя услышал, как Петрусь Иваныч, покрасневший, но удерживавший на лице вежливую улыбку, взял Александра Фомича за руку и негромко сказал ему: - Ну я же вас предупреждал! Не могли удержаться? - Да, не мог! - вырвал свою руку "крестоносец" и, став мрачным, пошел к своему креслу, а директор с улыбкой снисхождения обратился к Виктории Сергеевне: - Не судите строго. Это наш реставратор оружия, большой специалист, уникум. Настолько свой излюбленный предмет освоил, что невольно сжился с образом: рыцарем себя представил. Чудак! - Вы напрасно извиняетесь, Петрусь Иваныч, - успокоила мама взволнованного директора. - Мне по душе оригиналы. Между тем познакомиться с прибывшими подошли ещё два члена замкового братства: молодой человек с бородкой, улыбчивый и приветливый, красивый и очень чистенький, и девушка с длинными распущенными волосами, тоже улыбавшаяся, просто сиявшая, как на именинах. Петрусь Иваныч при их приближении заулыбался тоже. Было видно, что юноша и девушка ему приятны. - Вот наша молодая поросль, - заговорил директор радостно. - Витя и Марина, реставраторы старинной живописи. Они вам, если захотите, такую копию напишут, что не отличите. За ними глаз да глаз: смотри, подменят все шедевры! Реставратор Витя, видно любивший посмеяться, понял директорскую шутку и весело поддержал его: - Что вы, Петрусь Иваныч, льстите! Мы пока у вас лишь учимся: всего с десяток подменить успели, не взыщите! - Ах, молодцы! - радовался снова Петрусь Иваныч. - Ну и мазилки у меня! Работают отлично, только все время жалуются, что мало им плачу! Обижаются! Вдруг раздался голос археолога Ковчуна, сказавшего, не поднимая головы: - А вы здесь всем негусто платите. Володя заметил, что Петрусь Иваныч даже вздрогнул, услышав эти слова, хотел было промолчать, но все-таки сказал: - Давайте-ка оставим разрешение проблемы этой на потом. - Но тут же заулыбался снова и сказал: - Всем представляю ещё и Володю с Иринкой, детей Виктории Сергеевны. Ох, Виктория Сергеевна, совсем забыл представить вам ещё и нашу кастеляншу и метрдотеля одновременно. Пожалуйста, пани Ванда, покажитесь нам! Последней персоной замкового братства, не представленной ещё гостям, была высокая пожилая женщина в фартуке и чепчике, очень худая, с застывшим оловянным взглядом, чопорная и важная. Володя не понимал, почему здесь так часто произносят такие непривычные слова, как "дамы, господа, пан, пани", но чувствовал, что в замке, наверное, иначе обращаться и нельзя. - Я счастлива, - только и сказала пани Ванда, поклонившись, и снова отошла на место. - Ну вот, - вздохнул Петрусь Иваныч, - церемония окончена, и теперь прошу новых членов замкового братства занять места за нашим охотничьим столом. Сейчас нам пани Ванда подаст легкий ужин. Прошу, прошу за стол! И все стали рассаживаться за огромным овальным столом. ГЛАВА 3 ЗАМУРОВАННЫЙ РЫЦАРЬ Ужин на самом деле оказался легким: омлет с зеленым горошком и чай. Пани Ванда молча разливала его по маленьким чашкам и делала это так торжественно и неторопливо, будто хотела подчеркнуть, что никто, кроме нее, в этом замке не справился бы с разливанием чая столь же успешно. Негромко позвякивали серебряные (Володя был уверен в этом!) ложечки, слышались отдельные фразы сидевших за столом, тусклый свет люстры окрашивал скатерть в цвет чая, разлитого по чашкам. Володя присматривался к членам замкового братства, которые с каждой минутой интересовали его все больше. Да, все они казались мальчику большими оригиналами и даже немного чудаками, однако ему страшно хотелось подражать поведению этих людей. Он догадывался, что оригинальность, право на то, чтобы выглядеть, говорить, поступать не так, как поступают остальные, это тоже сила, причем большая сила. А сила для Володи означала в одно и то же время смелость, поэтому он и завидовал сидящим перед ним людям, каждый из которых был уникальным, незаменимым, единственным в своем роде и, значит, мог не страшиться ничего. Петрусь Иваныч пытался разговорить присутствующих, но общая беседа клеилась плохо. Задали несколько вопросов маме (о Володе и Иринке даже и не вспомнили, точно их и не было за столом) и замолчали, открывая рот лишь для того, чтобы коротко попросить пани Ванду подлить чаю да переброситься парой слов с соседями. И Володя видел, что Петрусь Иваныч недоволен молчанием своих подчиненных и сердится. - Послушайте, пан Станислав, - обратился он вдруг громко к горбуну, который, отхлебывая из чашки чай, перебирал листки бумаги, что лежали рядом с его тарелкой на столе. - Поведайте-ка нам, что вы так пристально рассматриваете? Ваш улов в архиве? И как всегда богатый, я думаю? Архивариус обвел присутствующих немного торжествующим взглядом. Он, сидящий за столом, казался ещё меньше ростом: лишь два острых плеча Станислава Сильвестровича да седая голова с прямыми длинными волосами поднимались над столом. Но взгляд его колючих глаз был так горд и даже чуть-чуть дерзок, что относиться к этому человеку как к жалкому уроду было невозможно. - Да, пан Петрусь, - прошепелявил старик, - вы правы, как всегда. Пожалуй, именно сегодня... сейчас я смогу открыть вам тайну замурованного рыцаря. Со всех сторон раздались восклицания, точно тайна эта занимала в этом замке буквально всех. Володя заметил, что громче всех выразил свой восторг находившийся под хмельком Александр Фомич, реставратор по оружию. Прежде он почти что спал за столом, ничто его не интересовало, теперь же он прокричал: - Вот уж прелестно! Послушаем, что нам расскажет этот старый архивный червь! Лично я давно уж знаю, в чем там дело, - с тенью рыцаря, посещающей меня, я давно знаком! Сравним! Петрусь Иваныч, довольный тем, что наконец-то разрядилась тягостная обстановка, снисходительно остановил подвыпившего "крестоносца": - Давайте-ка послушаем вначале, что нам скажет пан Ржевусский. - И, обращаясь к архивариусу в тоне крайней почтительности, спросил: - Вы все обоснуете документально? У нас здесь - одни лишь ученые, а ученые любят не легенды, а только факты. Было видно, что горбун немного рассердился: - Можно подумать, что я не ученый, а шарлатан, рассказывающий сказки, чтобы тешить бездельников! Так знайте, что я кровью подпишусь под каждым моим словом! - Ой, только не нужно кровью! - чуть насмешливо попросила Эльза Жоржевна, жена директора, помогавшая кастелянше хозяйничать. - Мы вам верим, рассказывайте! Володя насторожился, ожидая услышать от этого старика, от "архивного червя", что-то необыкновенное. В замке, впрочем, все должно было быть чудесным, как он считал, но то, что он услышал, превосходило все его ожидания. - Значит, пани и панове, - начал, прокашлявшись, Станислав Сильвестрович, - вы сами знаете, что Плоцкий замок построен в тысяча четыреста девяносто третьем году князем Юрием Ильиничем, представителем рода именитого, богатого и знатного. Вот список с дарственной, - старик ткнул пальцем в лист бумаги, - где говорится о том, что великий князь Литовский жалует Ильиничу двор Плоцк со всеми пользами, доходами, прибылями и выгодами, со всеми к тому двору принадлежащими полями и лесами, дубравами и рощами, сосновыми борами и пчелиными бортями, лугами, выпасами, пастбищами... - Вы что, все его богатства вздумали перечислять? - перебил вдруг Александр Фомич совсем невежливо. - Какая скука! - Нет, он совершенно невыносим! - с горячим осуждением произнесла Эльза Жоржевна. - Ради Бога, Станислав Сильвестрыч, продолжайте! - Я продолжаю, - невозмутимо отвечал старик. - Ну вот... со всеми озерами, прудами и рекой с рыбной ловлей у берегов. Все это перечислил я вам, чтоб вы хорошенько представляли, какое богатое поместье было у Ильинича, который был обязан за эту милость помогать великому князю в случае военной надобности. - Все это мы уяснили, дальше! - махнул рукой оружейник. - А дальше вот что... - снова ткнул своим длинным узловатым пальцем архивариус в лист бумаги, - на днях мне удалось найти в замковом архиве один прелюбопытный документ... Володя мгновенно вспомнил комнату Ивана Петровича на Наличной улице, то, как сидели они над фальшивкой, подсунутой преступником, так взволновавшей больного старика и приведшей его к смерти. И чувство негодования или, по крайней мере, неприятия охватило Володю при упоминании слова "документ". А архивариус все говорил своим тихим шепелявым голосом: - Наследники Ильинича, князья Владимир и Андрей, вначале, как мы знаем, жили друг с другом в мире и согласии. Владимир, старший, унаследовал по завещанию большую часть поместья с замком, а Андрею достался незначительный кусок, скудный и даже жалкий. Историки сообщают, что Владимир славно воевал, помогая великому князю Литовскому, а об Андрее после известия о ссоре братьев всякие сведения пропадают. Не говорится ни о его смерти, ни о том, что он где-то жил и действовал. И это меня, признаться, раньше очень удивляло. - Так что же вам удалось узнать? - с мягкой настойчивостью спросил Петрусь Иваныч. - А то, что найденный мною документ, относящийся к тысяча пятьсот двадцать пятому году, проливает свет на таинственное событие, преступление, конечно, случившееся в нашем замке почти полтысячи лет назад. Но обратимся скорее к этому документу, вот копия, переведенная мною на современный язык, а составлен он, как видно, замковым каштеляном, потому что нашел я его среди бумаг финансового и хозяйственного свойства, писанных той же рукой. Так слушайте... - И архивариус, проведя обеими руками по своим седым волосам, как бы приглаживая их, стал читать: - "Уж почти два года утекли со дня той ссоры, в которую немилосердный дьявол вверг двух братьев, двух князей, где один, как одержимый, не желая поступиться и крохой от своих богатств, оставленных отцом, гнал младшего прочь, а младший, взывая к милосердию брата старшего, просил отдать ему хотя бы часть земель и денег. Ссора эта как будто бы утихла, и говорили даже, что великий князь, не желая дробить поместье Плоцкое, пообещал Андрею землю в другом конце своей земли. Раза два Владимир брата прямо в замке принимал и говорил всем, что оставит младшего в твердыни со всеми слугами до тех пор, пока не выйдет дарственной на землю от Великого. Мне же велели отпустить из кладовых и кубки серебряные, и тарелки, и прочие приборы, и скатерти, а из подвалов и погребов вино и мясо, и масло, и прочее, необходимое для жизни молодого князя. Отвели ему как будто под жилье и башню замка северо-восточную, но, что странно и уму непостижимо, я самого меньшого брата в глаза не видел. Князь старший, хозяин замка, говорил, что брат впал в какое-то уныние и из башни не выходит. И суесловят в замке языки о том, что Андрей убит, но другие утверждают, что старший князь охотно показывает младшего всем желающим через потаенное оконце. И многие уж говорили, что своими глазами видели Андрея сидящим за столом в излюбленном своем доспехе боевом. Так что остается полагать, что младший князь по-прежнему гостит в нашем замке на кормах у брата старшего. Но другие утверждают, что уж бродит по ночам тень Андрея в облаченье боевом, стенает жалобно и страх наводит смертный на каждого, кто дух умершего узрит. Мне же, хвала Всевышнему, тени этой покамест видеть не доводилось, да к тому и не стремлюсь. Убереги Господь!" Не только в содержании зачитанного архивариусом документа, но даже в его глухом, шепелявом голосе, в манере говорить, крылось что-то страшное, запредельное, не от мира, как говорится, сего. Володя к концу чтения буквально помертвел от ужаса, незаметно втекшего в его сознание. Иринка, видел он, сидела с приоткрытым ртом и широко открытыми глазами. Да и все остальные сидели так, точно проглотили по теннисному шарику. - Эльзочка, - раздался вдруг звенящий, взволнованный голос Петруся Иваныча, - прошу тебя, сходи в свой кабинет и принеси-ка папку с фотографиями сорок восьмого года по реставрации. - Сейчас схожу, - поднялась Эльза Жоржевна, и Володя успел заметить, что сделала она это без охоты. Когда жена директора ушла, архивариус сказал: - Дело яснее ясного. Напрасно пани Эльза будет ноги топтать. - Ничего, ничего тут пока не ясно! - нервно потирая руки, говорил директор. Вдруг слово взяла мама, до этого молчавшая: - Я многого ещё не понимаю, но, кажется, вырисовывается интрига авантюрного романа. - Для суперавантюрного, дорогая Виктория Сергеевна! - с азартом отвечал директор. - Простите, что не спешу вас просветить, - мы тут сами ничего не понимаем. Хотя я рад, что предоставил вам и вашим детям возможность быть свидетелями развязки, которую мы все так давно ожидали. А вот и Эльза с фотографиями! - потянулся он рукой за папкой, переданной ему вошедшей женой. Он быстро развязал тесемки и стал рыться в ворохе фотоснимков в то время, как реставраторы старинной живописи Витя и Марина, археолог Ковчун, пани Ванда встали со своих мест и внимательно следили за мелькавшими в ворохе фото пальцами директора. На месте остались лишь бывший "крестоносец" да Станислав Сильвестрович, а также "петербуржцы". - Ну вот, пожалуйста, нашел! - выхватил Петрусь Иваныч из папки несколько фотографий и даже победно поднял их над головой. - Только прошу всех сесть - фотоснимки пошлю по кругу. Порядок, господа, порядок! Все неохотно уселись за стол, и Петрусь Иваныч, выждав минуту для эффекта, обращаясь преимущественно к "петербуржцам", заговорил: - Члены замкового братства, конечно, помнят об открытии, сделанном реставраторами послевоенной поры. Для тех же, кто не знает, расскажу: когда они, желая произвести реконструкцию одного этажа северо-восточной башни, изучали галерею, то обнаружили заложенную дверь. - Директор остановился, нарочно делая паузу, чтобы подразнить слушателей. - Так вот, когда кирпичи были вынуты и вход освобожден, то перед вошедшими открылся небольшой зал, этакий залик, в центре которого располагался стол. И вот, представьте, реставраторы, как мне рассказывали, от страха попятились назад, потому что в этом темном помещении, освещенном лишь фонарем вошедших, они увидели сидящего за столом человека! - Да, это истинная правда, истинная! - вдруг воскликнул Станислав Сильвестрович, поднимая вверх, как в присяге, два сложенных пальца. А Петрусь Иваныч, недовольный тем, что его прервали на самом интересном месте, поспешил продолжить: - Вообразите сводчатое помещение, абсолютно неосвещенное, совершенная могила, и вдруг - человек, да ещё за столом! Кого угодно страх прошибет! Володя почувствовал, что обе его коленки начали быстро-быстро трястись, а директор рассказывал: - Принесли побольше осветительных приборов, подошли поближе к сидящему незнакомцу, молчащему, как статуя, и увидели, что этот субъект сидит в полном рыцарском облачении. Сидит гордо так, с выпрямленной спиной, на стуле с высокой резной спинкой, а правая рука его на столе лежит, и пальцы железной рыцарской перчатки зажали ножку тяжелого серебряного кубка. Поза чрезвычайно живая! - Господи, как страшно! - поежилась Эльза Жоржевна. - Как представлю себе эту картину, так мороз по коже продирает! - Но это ещё не все, не все! - азартно проговорил Петрусь Иваныч, наслаждавшийся произведенным на всех впечатлением. - Обошли реставраторы сидящего, постукали по латам и решили было, что кто-то ради шутки доспех боевой за стол усадил, пустой доспех. Решили приподнять забрало, чтобы убедиться в правильности такой гипотезы, - забрало, кстати, было выковано в виде длинного такого клюва птичьего. Ну вот, подняли, а из-под забрала глянули на них пустые черные глазницы черепа! Ну, каков эффект! - Ой, я бы в обморок от ужаса упала! - сказала реставратор старинной живописи Марина. - И я бы, пожалуй, тоже! - искренне поддержала девушку Виктория Сергеевна. А Петрусь Иваныч, находившийся на седьмом небе от испытанного удовольствия при виде реакции слушателей, сказал: - Уверен, что кто-нибудь из реставраторов на самом деле шлепнулся на каменный пол от страха. Но потом они, конечно, поступили как профессионалы: вызвали фотографов, всю обстановку зала тщательно засняли, затем при содействии органов (в то время без этого - никуда!) доспех осторожно разобрали. Скелет, понятно, в результате этих манипуляций развалился, и кости неизвестного рыцаря были преданы земле на Плоцком фамильном кладбище, где, говорят, ещё лет десять назад можно было видеть скромный камень с номером вместо имени, дат жизни или эпитафии. Историю эту, ввиду неясности, широкой огласке предавать не стали, и историков недолго занимал вопрос, кем же был этот рыцарь, Рыцарь с железным клювом? - Но теперь мы можем твердо ответить: замурованным являлся младший брат хозяина замка, князь Андрей! - горячо заявил архивариус. Но присутствующих пока мало занимало решение этой проблемы - всем хотелось поскорее взглянуть на снимки, сделанные в зале, ставшем могилой. - А что же вы фотографии-то в руках все держите? - капризно спросила Марина. - Скорее покажите рыцаря вашего! А то ведь мы только слышали о нем, а видеть не приходилось. - Пожалуйста, пожалуйста! - тоном радушного хозяина сказал Петрусь Иваныч и стал по одной передавать снимки по кругу. Нетерпение, с которым Володя ожидал, покуда снимки окажутся в его руках, было каким-то болезненным, острым и невыносимым. Рассказ директора словно ввел его в тот темный зал и как будто замуровал за ним вход. Володя оказался отрезанным от всего мира, настолько сильно тайна замурованного рыцаря втянула в себя все его сознание. Он сам как бы стал этим рыцарем, и теперь желание увидеть несчастного затворника, то есть сделать узником не себя, а другого человека, жившего в реальности, равнялось желанию освободиться из плена. - Пожалуйста, смотрите, - неожиданно передали Володе и Иринке пару снимков, и мальчик буквально устремился взглядом в далекое прошлое. Каким бы сильным ни было впечатление от рассказа директора, фотографии, однако, произвели на Володю ещё больший эффект. Вспышка фотографа осветила лишь часть зала, где находился стол с сидящим за ним мертвецом, и фигура его с тусклыми бликами на латах тонула в полумраке. Действительно, было что-то жуткое в позе этого человека, которого человеком, конечно, не стоило бы и называть. Живая поза фигуры с зажатым в руке бокалом находилась в противоречии с железным, нечеловеческим обликом рыцаря. Особенно поражал закрытый наглухо шлем с забралом в виде огромного птичьего клюва. Что-то жуткое заключалось именно в этой уродливой, нечеловеческой голове с хищным клювом, безобразным и нелепым. Фотографии были сделаны мастерски, и снимки уловили мельчайшие детали боевого доспеха - все вплоть до травленого рисунка и крошечных заклепок на латах. И ещё увидел Володя, что со шлема на оплечья рыцаря спускалась тончайшая паутина, покрывавшая фигуру едва заметным флёром и придававшая ей ещё большую таинственность или даже сказочность. - Нет, вы знаете! - сказала мама Володи взволнованным, слегка дрожащим голосом. - Эти снимки просто невыносимо, больно рассматривать. Страшно становится до жути... нет, не могу. - Ага, пронял я вас таки! - с каким-то злорадным смешком, потирая от удовольствия руки, воскликнул Петрусь Иваныч. - Я же говорил, почтеннейшая Виктория Сергеевна, что у меня для вас, петербуржцев, тоже кое-что отыщется! То-то ещё будет! А как же?! Замок и без тайны, без кровавой тайны!? Замок без привидений?! Это не замок! Директор находился буквально на десятом небе от удовольствия. - Неужели у вас и привидения есть? - с опаской и недоверием спросила Виктория Сергеевна. - Может быть, вот этого не надо? Уверена, что мне и фотографии ваши сниться будут долго. А Петрусь Иваныч, глядя на маму своими прекрасными блестящими глазами, резво, совсем по-мальчишески сказал: - Если и нет пока, то будут, будут! Ведь я директор коммерческого предприятия и уверен, что если б в Плоцком замке на самом деле появилось привидение, то я бы дал ему такую шикарную и громкую рекламу, что от загрантуристов отбою не было бы! Валюта Ниагарой к нам бы хлынула! Кое-кто за столом поддержал директора одобрительным смешком, но вдруг раздался нетвердый и негромкий голос выпившего оружейника, Александра Фомича, до этого молчавшего, который произнес такое, что всех заставило в одно мгновение притихнуть: - Давайте, давайте свою рекламу. Живет у вас в замке привидение, давно уже живет. Конечно, можно было и не придавать словам Александра Фомича, ещё совсем недавно называвшего себя крестоносцем Готфридом Бульонским, никакого значения - оригинальничает, дескать, в нетрезвом состоянии, сам себе рекламу делает. Однако было кое-что в его тоне, заставляющее прислушаться или, по крайней мере, не рассмеяться. - Да, уже живет? - натянуто и чуть ли не строго спросил Петрусь Иваныч. - И как давно живет? Еще до моего директорства тоже жило в замке привидение? Вы что же, сами видели его? Володя следил за оружейником и за директором с каким-то волчьим вниманием. Здесь, за столом, буквально за час он словно пережил пятьсот лет, отделявших его от страшных событий, происшедших в замке в начале шестнадцатого века. И то, о чем говорилось здесь, проникало в его сердце с какой-то болью, точно вначале разрезали грудь, а после вложили в неё катушку с кинолентой, где каждый кадр фиксировал давно прошедшее событие. Ему казалось, что он давно уж знал все то, о чем здесь говорили. - Да, я видел привидение, часто видел, - спокойно заявил Александр Фомич и даже вздохнул, словно встреча с привидением на самом деле пробуждала в нем тяжкие воспоминания. - Господи, сумасшедший дом! - нервно, с возмущением воскликнула Эльза Жоржевна и гневно посмотрела на мужа: - Ты что, хочешь, чтобы мы все здесь чокнулись? Ну для чего поддерживать такие разговоры? Ты же видишь, наш милейший Александр Фомич сегодня в ударе. Еще недавно он был крестоносцем, а сейчас... - Я видел привидение! - почти что прокричал оружейник и с ненавистью посмотрел на жену директора. - И запомните, я пока ещё не чокнулся, а в здравом уме. И привидение я видел в рыцарском облачении... в том самом, что на ваших фотографиях заснято... И снова молчание, гнетущее и тяжкое. - Стоп, стоп, стоп! - три раза ударил в ладоши Петрусь Иваныч, и Володя увидел, что, как бы ни хотелось директору выглядеть безмятежным и деловитым, однако губы его подрагивали и голос был взвинченным и немного петушиным. - Давайте разберемся, господа! Станислав Сильвестрович, обратился он быстро к архивариусу-горбуну, слушавшему разговоры коллег хмуро и, видно, с раздражением, - в вашем документе говорилось, что ещё при жизни каштеляна в замке видели призрак в боевом доспехе? Так ведь? - Все верно, пан директор, - без удовольствия подтвердил горбун. - Прекрасно! А найденный после войны скелет в доспехе принадлежал, как мы понимаем, младшему Ильиничу - Андрею. Так ведь? - Совершенно справедливо, - кивнул головой Ржевусский, - я вам об этом и собирался доложить. Форма доспеха, как я представляю, того доспеха, что имел покойный, точно соответствует времени написания документа - первая четверть шестнадцатого века. Петрусь Иваныч быстро взглянул на фотографии, бросил Александру Фомичу две из них: - А ну-ка, эксперт, скажите, здесь латы какого времени? Александр Фомич даже не взял снимки в руки - он сидел в задумчивости, прикрыв ладонью глаза. Произнес лениво и как бы нехотя: - Здесь и ребенок определит: золингеновский доспех начала шестнадцатого века, закрытый шлем бургундского типа с ожерельем - самая совершенная модель, лучших не придумали. - Ну а для чего же забрало с этаким-то клювом сделали? - недоуменно спросил директор, смягчившись, - ему было приятно иметь сотрудника такого класса. - Да, забрало на самом деле любопытное. Полагаю, князь Андрей сам заказал себе доспех - в княжестве Литовском было в ходу вооружение европейской формы. А клюв - для устрашения врагов в бою. Только шлем этот ему худую службу сослужил. - Почему же? - спросил директор. - А потому, что старший брат, Владимир, брата своего убив, облек его в доспех и посадил за стол с лицом, закрытым этим клювом. Никто из тех, кому он брата своего показывал, не мог и заподозрить, что это мертвец сидит, но каждый вспоминал оригинальный шлем Андрея и передавал другим, что видел живого брата хозяина замка. Кому какое дело, что тот сидел в доспехе! Понятно, что слухи по замку все-таки ползли, но внешне все было пристойно: старший князь принимает у себя в замке младшего брата, о соперничестве забыто, торжествует добродетель. А на самом деле убитый гниет в своем железном саркофаге, изображая наслаждающегося жизнью рыцаря! - О, все это истинная правда, пан Александр! - проскрипел Станислав Сильвестрович. - Вы очень проницательны и верно изложили события. Именно так я и хотел построить свой доклад в Минске! - И добавил, ещё более воодушевляясь, с заблестевшими по-мальчишески глазами: - И этот призрак... о, это не легенда, не выдумка. Я знаю, что привидение по замку ходит, и дух молодого витязя, князя Андрея, не успокоится, покуда не отомстит! Тут в разговор снова вмешалась Эльза Жоржевна, которая, как сумел заметить Володя, не терпела разговоров о сверхъестественном. - Ну что за ахинея, что за галиматья! - вспыхнула она. - Кому призрак должен отомстить?! Директору заповедника за то, что он стал новым хозяином замка, мне, его жене, или, может быть, вам, кто потревожил его покой своими бредовыми рассказами?! Вдруг из-за стола важно и даже величаво поднялась пани Ванда, кастелянша, и с обиженно-гордым видом сказала: - Пани Эльза, вы забываетесь! Пан Ржевусский слишком умен для того, чтобы воздержаться от бреда и галиматьи. Вы хоть и являетесь супругой пана директора, но на грубость вам это права не дает. А призрак, если хотите знать, на самом деле давно уж бродит по Плоцкому замку, только людям с натурой грубой, духовным слепцам, его не увидеть! Конечно же, лицо Эльзы Жоржевны тут же побагровело, и жена "нового хозяина замка", бросив на стол салфетку и совсем потеряв свой интеллигентный облик, прошипела: - Нет, пани Ванда, это вы забываетесь! Уж не меня ли вы подразумевали, говоря о людях с грубой натурой? Да знаете что, одного слова моего довольно будет, чтобы вы исчезли из замка подобно привидению при крике петуха! - О, сделайте милость, скажите это слово! Испугали! Сами будете здесь картошку чистить и мыть посуду! - заносчиво ответила директорше пани Ванда, а реставратор Витя сказал со смешком: - Ну, пошло-поехало! Но из-за стола вдруг с шумом поднялся археолог Ковчун и сказал с презрением: - Стыдно! Гадко! И, не прощаясь, пошел к выходу и скрылся за хлопнувшей дверью. А Петрусь Иваныч, боясь, наверное, того, что и ещё кто-нибудь из "замкового братства" вот так поднимется и выйдет самым грубым и неучтивым образом, три раза хлопнул в ладоши, что, видно, являлось для всех сигналом "слушать мою команду", и громко сказал: - Все, дамы и господа! На сегодня беседы наши считаю завершенными! Спокойной ночи! - И прибавил, желая, должно быть, пошутить: - Надеюсь, привидение вас сегодня не побеспокоит! А если призрак все-таки вас посетит, постарайтесь договориться с ним о цене: он станет самым дорогим нашим экспонатом! Ха-ха-ха! Но почему-то никто не рассмеялся, и все стали подниматься со своих мест, и вскоре уютный охотничий зал опустел. ГЛАВА 4 ПСИХ НА ПСИХЕ И ПСИХОМ ПОГОНЯЕТ! В коридоре Петрусь Иваныч остановил маму, Володю и Иринку, сказал немножечко смущенно, но по-прежнему галантно: - Позвольте, дорогие петербуржцы, я вас провожу до комнат, вам отведенных. Мама улыбнулась: - Что, думаете, мы испугались ваших привидений в латах? - Не в этом дело, - отчего-то нахмурясь, сказал директор. - Вы, чего доброго, ещё заблудитесь в нашем лабиринте. Кстати, что до привидений, то смеяться действительно не нужно: я сам слышал о призраке... Знаете, в жизни так много непонятного... Мама покачала головой, сказала: "Ну и ну!" - и вслед за директором все снова двинулись петлять по коридорам дворца и галереям стен и башен замка. Дорогой Петрусь Иваныч то и дело останавливался и, точно извиняясь, начинал убеждать Викторию Сергеевну, Володю и Иринку в том, что его сотрудники на самом деле люди очаровательные, прекрасные специалисты, но немного самолюбивы и ревнивы, так как знают себе цену. А поэтому иногда в их спаянном коллективе возникают не то что бы ссоры или скандалы, - что вы, убереги Господь! - а этакие недоразумения, обмены колкостями. Директор говорил еще, что его жена, Эльза Жоржевна, тоже прекрасный человек, великодушный, честный, но немного возомнила из себя хозяйку замка, этакую баронессу или герцогиню. И Петрусь Иваныч заверил "петербуржцев" в том, что он собьет-таки с неё эту спесь, на что мама сказала: "А может быть, не надо?" Директор довел гостей до отведенных им апартаментов, тепло распрощался с ними, галантно поклонившись и пожелав спокойной ночи "безо всяких привидений", и ушел в полумрак коридоров. Было что-то около часа ночи, но мама попросила Иринку заглянуть к ним в комнату, и когда Виктория Сергеевна, Володя и Иринка сели возле круглого стола в номере, мама спросила у сына и девочки, обведя обоих немного насмешливым взглядом: - Ну и как вам замок и его обитатели? - Замок чудесный, - сразу заявил Володя, - классный замок просто, а вот что про обитателей... кажется, здесь псих на психе и психом погоняет. - А тебе, Ирина, то же самое показалось? - обратилась мама к девочке. - Нет, ну зачем же... - мягко возразила Тролль. - Все эти люди, они такие умные, только, мне показалось, они все... несчастливые и какие-то обиженные, точно у них отняли любимую вещь, запрятали куда-то далеко и не отдают, а они горюют об этой вещи и обижают один другого, чтобы себя обиженным не чувствовать. Мама с одобрительной улыбкой, очень ласково провела своей ладонью по руке Иринки и сказала: - Ты все это очень верно подметила, девочка. А мне к тому же показалось, что они разыграли перед нами небольшой спектакль с прочтением старинных документов, с легендами о замурованных рыцарях и привидениях. И все они себя так важно называли господами и дамами! Да, конечно, это был спектакль, только я пока не знаю, кто их режиссер и для чего нам его представили. Иринка вдруг спросила, но как-то робко, словно сразу пожалев о том, что задала свой вопрос: - Виктория Сергеевна, скажите, а вы раньше никогда не видели этого директора? - Нет, девочка, никогда, - удивленно вскинула мама свои красивые густые брови. - И он вас никогда не видел? - Думаю, что и Петрусь Иваныч меня не видел раньше. Вызов в институт пришел официальный, даже не из Минска, а из Москвы, вот я и поехала... А почему ты спрашиваешь? Тут уж Иринка совсем стушевалась и замялась. - Да знаете, он на вас так смотрел... словно что-то вспомнить хотел. Странно так... - Нет, - решительно сказала мама, - тебе, должно быть, что-то показалось. Петрусь Иваныч такой... джентльмен, а рядом была его жена. Нет, выбрось все из головы - тебе, конечно, показалось! Тут Володя грубовато сказал Иринке: - Ладно, Тролль, иди к себе. Завтра обо всем поговорим, а теперь уж спать пора. Ключ не потеряла? Было видно, что девочка обиделась. Она тут же поднялась и сказала довольно резко, направляясь к двери: - Не беспокойся, ещё не потеряла! - и, не прощаясь, скрылась за дверью. - Ну и зачем ты обидел девочку? - со вздохом спросила мама, но Володя ответил ей не сразу, вначале посопел, быстро осознав, что напрасно нахамил Иринке. - А чего она... про взгляды директорские тут болтала и все спрашивала? А хоть бы и встречались вы, так ей какое дело? Но мама только взъерошила Володины волосы и ласково сказала: - Ложись-ка ты спать, защитник материнской чести. Привидений-то не боишься? - Нет, не боюсь, - буркнул Володя, - и даже очень хочу повстречаться... с Рыцарем с железным клювом. - Ну-ну, во сне увидишься. Спокойной ночи. Володя забрался в холодную постель, где накрахмаленные пододеяльник и простыня были твердыми, как жесть, и страшно хрустели. Закрыл глаза. Вскоре легла и мама. Поворочалась, и минут через десять послышалось её ровное дыхание, что подсказало Володе: мама спит. Но мальчику не спалось. Все, что увидел и услышал он за последние часы, впилось в него острой занозой, выковырять которую было теперь не так-то просто. Понятно, что глубже всего залез в Володю рассказ о замурованном рыцаре, о находке археологов и о том, что по замку до сих пор бродит привидение, облаченное в рыцарские латы. Володя попеременно представлял в своем воображении то молодого князя Андрея, убитого своим братом и посаженного за стол с яствами в доспехе, то ужас людей, проломивших стену зала и увидевших за столом сидящего рыцаря, покрытого легкой паутинкой, то призрак, прозрачный, бестелесный, двигающийся по галереям замка неслышно, в развевающемся плаще, со шлемом с ужасным птичьим клювом. Воображая все эти картины, Володя ощущал чувство леденящего страха, виток за витком опутывающего его по рукам и ногам невидимыми, но крепкими веревками, разорвать которые мальчик был не в силах. И Володя вновь начинал ненавидеть себя за то, что страх, как он ни сражался с ним, каких бы успехов в борьбе с этим чувством ни достигал, все ещё жил в нем, рождаясь вновь и вновь, будто кто-то незаметно бросал в него семена страха, неожиданно прораставшие густыми, богатыми всходами. Нет, нужно было что-то предпринять уже сейчас, чтобы заглушить этот надуманный, глупый страх, и Володя поднялся. На цыпочках, боясь разбудить маму, подошел к стрельчатому окну-амбразуре. По словам Петруся Иваныча, окно выходило на реку и лес, но сейчас трудно было проверить это - было уже далеко за полночь, а луна пряталась за облаками, поэтому Володе казалось, что он смотрит в черную адскую бездну. Ему стало не по себе и захотелось поскорее отойти от окна. Зато явилась другая мысль, и Володя, надев тапочки и взяв со стола ключ от двери, тихонько пошел ко входу в номер, очень осторожно повернул ключ в замке, и дверь отворилась. Вначале Володя просунул в коридор одну лишь голову и осмотрелся. А в коридоре все было по-прежнему - все та же тишина, тусклый свет ламп, серпы алебард, поблескивавших на стенах, начало галереи, уводящей в лабиринты замка. И пасть галереи, полутемной и зовущей, вдруг потянула Володю к себе. Ему захотелось заглянуть в неё именно теперь, когда весь замок спал, когда здесь царствовало время пробуждения потусторонних сил, неизведанных и непонятных, страшных своей таинственностью, но каких-то притягательных и долгожданных. И Володя пошел по коридору, где располагались входы в гостиничные номера, к галерее, заглянул в её полутемное чрево, очень желая увидеть там нечто необыкновенное, может быть, даже тень замурованного рыцаря. И едва заглянул он туда, как услышал позади себя скрип, заставивший Володю обернуться резко и стремительно. Он увидел фигуру в белом одеянии, застывшую неподалеку от дверей его номера, и вздрогнул всем телом, пугаясь этого видения. Но видение вдруг заговорило знакомым насмешливым тоном, и Володе тотчас стало стыдно за то, что он так испугался Иринки. - Что, нервы решил проверить? Ищешь привидение? Володя подошел. На самом деле он выглядел комично в трусах и майке, да ещё в шлепанцах на босу ногу. Но что делала здесь Иринка, одетая в длинную ночную сорочку, давшую Володе повод принять девочку за призрак? - Да, ищу, - спокойно сказал мальчик, прислоняясь к стене рядом с Троллем. - Тебе, я вижу, тоже не спится? Замурованный рыцарь мерещится? Иринка ответила, как показалось Володе, с издевкой: - Нет, не рыцарь - ты мне мерещишься. - Да, с каких это пор? - И добавил уже совсем грубо: - Рано что-то тебе ребята мерещиться стали. С куклами играйся... Иринка постучала тонким пальчиком по своему виску и с тихим презрением сказала: - Дурачок! - и подобно привидению скрылась в своей комнате. А Володя, конечно, очень скоро осознавший, что сказал ужасную глупость, успокоил себя тем, что отомстил Иринке за насмешливый тон по поводу вещей, бывших для него самого почти что святыней. Ведь надо же бороться с неприятелем тем оружием, которое он сам и выбирает. Правда, успокоил себя Володя этим доводом не совсем, а поэтому ещё долго ворочался в постели, позабыв о рыцаре с железным клювом. - Скажи честно, - спросила мама утром, - ты тяжелой работы боишься? - Нет, совсем не боюсь, - тут же ответил Володя, натягивавший брюки. - А может быть, ты просто отдохнешь? Погуляешь в парке, почитаешь - в замке есть библиотека... - Нет, - опять отрезал Володя, - я работать хочу. И Тролля тоже устрой, а то ей в голову, я вижу, всякая блажь лезет. - Хорошо, вы будете работать, - кивнула мама, тщательно причесывавшая перед большим зеркалом в богатой резной раме свои пышные каштановые волосы. Потом Володя, мама и Иринка, пользуясь планом, оставленным Петрусем Иванычем, отыскали охотничий зал, в котором ужинали вчера. Здесь пани Ванда, чопорная и важная, как осетр, предложила новым членам "замкового братства" легкий завтрак, после чего они пошли к директору, чтобы получить работу. Кабинет Петруся Иваныча тоже размещался в замковом дворце, неподалеку от охотничьего зала. Путь к нему также определили по плану и вскоре подходили к тяжелой двери резного дуба, оказавшейся немного приоткрытой. Вдруг громкий, неприятно резкий голос обычно вежливого директора остановил Викторию Сергеевну. Голос доносился из кабинета, похоже было, что Петрусь Иваныч кого-то распекал, но подходить ближе было неудобно, так как не хотелось становиться свидетелем чьего-то унижения и директорской грубости. А слышалось вот что: - Вы - старый осел и больше никто. Я вас предупреждал уже неоднократно прекратить свои идиотские опыты, пока вы не уничтожили замок и всех нас вместе с ним! Но вам угодно было наплевать на предостережения, так знайте: то, что случилось этой ночью, произошло с вами последний раз! Другого раза не будет! Я вас выгоню вон из замка, метлой выгоню и не посмотрю на ваши седины! А теперь идите! Раздалось невнятное бормотание, словно пытались оправдаться, но тут же скрипнула дверь, и, к великому удивлению Виктории Сергеевны, Володи и Иринки, из кабинета буквально выбежал горбун Станислав Сильвестрович Ржевусский. Лицо его, сморщенное, жалкое, искажала гримаса страдания. Он почти что плакал и, увидев свидетелей своего позора, стоящих в коридоре, закрыл глаза ладонью и, проходя мимо, пробормотал: - А, Иисус Мария, Иисус Мария! Оробевшие, сконфуженные "петербуржцы" стояли и не знали, что им делать. Наконец мама, покусав в раздумье губы, решительно сказала: - Заходим! - и постучала в дверь кабинета директора Плоцкого замка. Они зашли, услышав "войдите", и Петрусь Иваныч, простирая к ним руки, встал из-за широкого стола, радушно приветствуя своих гостей, и Володя подумал: "Да неужели этот джентльмен мог всего три минуты назад так безобразно отчитывать старика?" - Я рад, я счастлив! Заходите! Заходите! - полилось из его медоточивых уст. - Как спали? Как завтракали? Что, уже и поработать хотите? И директор минут пять говорил все в том же духе, так что Володе даже стало противно слушать его пустую болтовню. Он стал рассматривать убранство кабинета, украшенного куда богаче, чем охотничий зал: картины, оружие, включая два полных рыцарских доспеха, что понурились забралами шлемов по углам большой комнаты, изделия из бронзы, мрамора - чего здесь только не было! Но особенно Володю поразило то, как раздвинулась резная дубовая обивка стены, образовался проход, оттуда вышла жена директора Эльза Жоржевна, не в брюках, как вчера, а в богатом платье с блестками и с ожерельем на открытой шее. - Здравствуйте, - сказала она с видом величественным и довольным из-за того, наверно, что уловила впечатление, произведенное своим неожиданным появлением. - Не пугайтесь, - сказал директор, - это не привидение, а моя жена. Просто спальные комнаты у нас совмещены с кабинетом этим секретным проходом. Так удобно работать. А, кстати, - очаровательно улыбнулся Петрусь Иваныч, - призрак вас не беспокоил? - Не беспокоил, - отвечала мама, - и мы на него при этом не в обиде. Впрочем, вы вчера нас так заинтриговали, что я теперь не против познакомиться, если ваш призрак будет себя вести, как подобает джентльмену. Директор снова улыбнулся: - Еще не все потеряно, Виктория Сергеевна! Не все потеряно! - И тут же он словно осекся, принял деловой вид, порылся в своих бумагах. - Вам нужна работа, нужна работа... - машинально, про себя, говорил он при этом. - С вами, Виктория Сергеевна, у меня нет проблем - вас Эльза Жоржевна отведет сейчас в наши фонды и покажет коллекцию, а также тематико-экспозиционный план. Так что вы приступите к работе уже через несколько минут. А вот ваши дети, ваши дети... - И Петрусь Иваныч снова глубоко задумался, а пока он думал, заговорила Иринка с отчаянной слезой в голосе: - Вы меня, пожалуйста, простите, но я вам скажу... я не дочь Виктории Сергеевны, вы что-то путаете... я просто дружу с Володей, и в этом ничего такого нет... - И замолчала. Володя покраснел, пожалуй, больше, чем сама Иринка или смущенная мама. "Ну что за дура?! - подумал он в сердцах. - Не хочет быть моей сестрой, что ли?". А любезный Петрусь Иваныч, ничуть не смутившись, понятливо закивал: - О мадемуазель, я все понял, все понял и прошу меня простить. Вам, Ирочка, я следующее место назначаю: идите с Викторией Сергеевной и будьте ей помощницей, своего рода лаборанткой. Работа непыльная - пыль, где надо, вытрите, - за каламбур простите, - коробочку с места на место переставите, этикеточку клейком намажете. Согласны? Иринка улыбнулась благодарной и счастливой улыбкой: - Да, да, согласна! - Вот и прекрасно! Ну, а с вами, юноша, - сказал он, с улыбкой глядя на Володю, - дело посложнее. Хотел я вас археологу Ковчуну отдать, чтобы вы поковырялись в землице плоцкой, но он мне сегодня утором сцену уже устроил: зачем-де замку ещё один археолог... короче, обижен человек. Так что отправлю я вас на помощь оружейнику нашему, Захарову Александру Фомичу... - Но вчера, - мягко прервала директора мама, - этот... Готфрид Бульонский был навеселе. Он не каждый день такой? Было видно, что мама опасается за сына, и Володя уже был готов сам вмешаться в разговор и заверить всех, что на него ничто не может подействовать, - так ему хотелось попасть в подручные к оружейнику! Но сам директор, защищая, наверно, свой собственный престиж, заверил маму: - Умоляю вас, Виктория Сергеевна, не тревожьтесь! Я пригрожу Захарову увольнением, если он позволит себе употребление спиртных напитков в присутствии вашего Володи. Я знаю, что такое влияние среды... Вообще, скажу вам честно, если бы Александр Фомич не был первоклассным специалистом, я бы его давно турнул... - Да, у вас здесь строго, - отметила мама, намекая, как показалось Володе, на грубый выговор, полученный несчастным горбуном. - Строго, - мрачно подтвердила Эльза Жоржевна, сидевшая в низком кресле у стены с картинами. - Даже меня турнуть могут... И Володя успел заметить бешеный взгляд, брошенный директором в сторону своей жены, даже не на нее, а куда-то мимо. Петрусь Иваныч хотел было что-то сказать, но сдержался, сглотнул пару раз воздух и лишь потом произнес уже в своей обычной манере любезного мужчины: - Дамы могут быть свободны, а Володя пусть подождет минуту - мне нужно сделать одну запись. Эльза Жоржевна, мама и Иринка поднялись и вышли из кабинета, а Володя остался. Он сидел на стуле рядом со столом директора, который на самом деле принялся строчить на листке бумаги, потом вдруг поднял голову и зачем-то спросил: - Ты любишь свою маму, Володя? Мальчик опешил - столь неожиданным показался ему вопрос директора. - Ну да, конечно, очень люблю, - пролепетал он. - А отец-то есть у тебя? - снова поинтересовался Петрусь Иваныч, и этот вопрос выглядел ещё более странным. - Да, есть, - отвечал Володя. - У меня очень хороший папа. - В этом я тоже не сомневался, - расплылся директор в очаровательной улыбке. - А кем он работает, твой папа? - Кузнецом работает, на заводе, - сказал Володя, чувствуя, как начинает краснеть. И он тут же вознегодовал на себя: "Да что я, стесняюсь, что ли, своего отца-рабочего?" - Кузнецом?? - не просто удивляясь, но даже изумляясь, переспросил Петрусь Иваныч, и его брови поднялись к волнистым волосам. - Ну да! - ожесточился Володя, понимая, что директор никак не мог подумать, что его папа может быть простым кузнецом. - А что в этом дурного? Знаете, какой он сильный, хоть и не молотком по наковальне бьет, а на огромном механическом молоте работает? И он ещё очень благородный! - Что ты, Володя, что ты! - замахал рукой директор. - Я нисколько не думал, что работать кузнецом - дурно. Наоборот, это чудесная профессия, такая мужская... Впрочем, - сказал он, вставая, - нам нужно идти. Дел у меня обычно невпроворот. Весь заповедник на мне - это не шутки! Володя тоже встал, и они вышли из кабинета. На душе у Володи отчего-то было мрачновато, он на кого-то злился, хотя не мог понять - на кого же: на директора за его глупые вопросы, на себя ли за нелепые ответы или на отца за то, что работал кузнецом, а не директором музея. ГЛАВА 5 КРЕСТОНОСЕЦ ГОТФРИД БУЛЬОНСКИЙ Петрусь Иваныч и Володя вышли из дворца и прошли по замковому дворику к одной из четырех башен цитадели. Двор был вымощен булыжником, и каждый шаг идущих со щербатых, округленных временем камней взлетал куда-то к стенам, отражался от них гулким шлепком, повторялся несколько раз, перепутываясь с летящими вслед новыми шагами. - Мы идем к юго-западной башне, там наш арсенал, - говорил дорогой директор. - О, ты увидишь, какие богатства собрал я там! Любой мальчик, ни секунды не колеблясь, отдал бы все на свете, чтобы хоть на час войти в тот зал! А ты будешь там работать, целый месяц, а, если хочешь, - и Петрусь Иваныч заглянул в глаза Володи, - то и гораздо дольше! Я - хозяин замка! Я все могу! Они подошли к невысокой деревянной двери башни, обитой кованым железом, и Петрусь Иваныч огромным ключом с затейливой бородкой, висевшим на кольце размером с блюдце рядом с множеством других ключей, стал отворять эту дверь. Вошли в темноту, и Петрусь Иваныч тут же закрыл дверь. Потом, поддерживая Володю за руку, направил мальчика на винтовую лестницу, похожую на штопор, так как поворачиваться, поднимаясь, приходилось очень часто. Время от времени лестницу освещали нежданно появлявшиеся оконца-бойницы, прорубленные в толще стен, наверное, специально для обстрела нападающих на замок. Наконец они остановились напротив двери, за которой раздавались удары металла по металлу, словно кто-то бил молотком по кастрюле. Петрусь Иваныч с полминуты постоял у двери, прислушиваясь к ударам, потом как бы про себя сказал: - Работает, это хорошо! - и толкнул дверь. - Ну, заходи, Володя! предложил директор мальчику, тот шагнул через порог и очутился в просторном зале, кирпичные стены которого не были оштукатурены и имели вместо окон пушечные и ружейные амбразуры. - Ты, Володя, - торжественно сказал директор, - попал в юго-западную башню замка! Здесь я собираюсь сделать рыцарский зал, каких нет даже в частных саксонских или баварских замках! О, это будет чудо! Любители старины повалят в Плоцкий замок со всего света! Ты - один из первых, кто увидит мои богатства! Володя при входе в зал заметил кучи разных металлических предметов. Кучи эти, беспорядочные, как показалось ему вначале, были везде - по углам, вдоль стен, на длинных деревянных столах, колченогих и убогих, на каких обыкновенно строгают доски. Все это при первом взгляде напоминало свалку металлолома, но скоро глаз Володи смог разобраться и понять, что весь наваленный здесь металлолом и не был таковым, а представлял собой старинное оружие! Сколько здесь его было! Володя переводил взгляд с кучи на кучу, ему хотелось поскорее приблизиться, рассмотреть внимательней, потрогать, понюхать, пощупать, поколупать. Но Петрусь Иваныч уже тянул его в дальний конец зала, откуда шел к ним навстречу вчерашний Володин знакомец, представившийся крестоносцем Готфридом Бульонским. Теперь он не выглядел развязным весельчаком, а был хмурым или даже злым. Из одежды имел он на себе один лишь кожаный фартук да засаленные штаны, и щетина его за ночь отросла ещё больше, так что вид крестоносца был самый затрапезный, и походил он на рабочего сантехнической мастерской, выскочившего к ларьку попить пивка. - Чего вам?! - совсем неучтиво спросил Александр Фомич у директора. Работать мешаете, шляетесь только! Володя подумал было, что Петрусь Иваныч накричит сейчас на "крестоносца", но директор не то что не рассердился, но, напротив, выказал полную терпимость и уважение: - Александр Фомич, я к вам по делу. Вы помните, наверно, этого юного рыцаря, что прибыл к нам вчера из Питера? - Ну и что? - по-прежнему был нелюбезен "крестоносец". - А то, что я хочу определить его на месячишко под ваше бдительное начало. Пусть вам поможет - он парнишка смышленый, да и не хилый, как я вижу. Потаскает вам железки ваши, поддержит кой-чего, почистит, подметет, помоет. А то, я вижу, грязью вы здесь заросли. Ну как, идет? - Не нужно мне никого! - был приговор Александра Фомича. - Сам я справлюсь! Будет тут вертеться под ногами! Уведите своего рыцаря, Христа ради! - Но я очень вас прошу! - настаивал директор. - Нехорошо гнать от себя молодое поколение - это же смена ваша, надежда! - Ваша это смена, а не моя! - был непреклонен "крестоносец". - Мне замены уже не будет! Все сейчас тяп-ляп, халтура да подделка! Не хочу с вами дела иметь! Но Петрусь Иваныч был упрям, и скоро оружейник смягчился: - Ну, так и быть. Оставляйте вашего родственничка, только, если он стибрит хоть винтик, я жаловаться не буду - так его высеку, как подмастерьев в цехах средневековых секли. Месяц сесть не сможет! Директор улыбнулся и спросил у Володи: - Тебя устраивает это условие? - Да, устраивает! - твердо сказал Володя. - Я ничего не украду, увидите! Когда директор ушел, "крестоносец", почесав всклокоченную голову, словно думая, что бы поручить Володе, вдруг резко нагнулся к куче оружия, выхватил с грохотом какой-то предмет, выставил его вперед на вытянутой руке и спросил: - А ну говори, говори быстро! Что это я держу в руках?! Ошибешься три щелчка в лоб получишь, а правильно скажешь - мне десять пробьешь! Володя сильно удивился вопросу и предложенным условиям игры, но, однако, уставился в предмет, протянутый Александром Фомичом. Это был длинный четырехгранный кинжал с блестящим щитком, надежно прикрывавшим рукоятку. - Это кинжал... - робко начал Володя. - Кажется, для левой руки... дага, - и опасливо посмотрел на "крестоносца". По неказистому, посконному лицу оружейника внезапно разлилась блаженная счастливая улыбка. - А век, век какой? Говори! - Шестнадцатый, похоже... - неуверенно сказал Володя. Что тут случилось с Александром Фомичом! Он, преобразившийся, с горящими глазами, схватил Володю за уши, потянул за них с грубоватой лаской и просто заорал: - Умница! Гений! Откуда ты все это знаешь! Чертовщина какая! Да неужто я не одинок?! А ну, давай, бей меня десять раз по лбу. И Александр Фомич, словно сошедший с ума от внезапной радости, согнулся пополам, подставляя голову Володе, которому, однако, совестно было щелкать в лоб солидного по возрасту мужчину, и он вначале отнекивался. Но "крестоносец" решительно настаивал, и Володе ничего не оставалось, как пробить оружейнику десять щелбанов, хотя сделал это мальчик весьма деликатно. Но даже после этой процедуры Готфрид Бульонский не унимался: - Нет, ну ты подумай! Такие познания! Нет, ты, Володя, не родственник этому паразиту Петрушке, будь он неладен! Я вижу в твоих глазах искру Божью, небесную! Ты - не ящерица, не рептилия, ты - человек, ты - рыцарь, я это сразу понял! И где ты познакомился с этим стервятником, с этим пожирателем падали?! Нет, вы не можете быть родственниками! Володю немало удивили слова Александра Фомича. Он понимал, что оружейник говорит о директоре, но почему же так резко? И зачем он так хвалит его? За что? Подумаешь, он угадал назначение и вид оружия! Но ведь это так нетрудно! Посмотрел альбом, прочел подпись под фотографией - и все дела! - Да, мы не родственники с вашим директором, - сказал Володя, которому было неловко слушать то, как поносили Петруся Иваныча. - Но за что вы так не любите директора? Мне кажется, он вполне приличный человек, даже благородный... - Благородный??! - удивился Александр Фомич, даже присев от изумления. - И этого пройдоху, этого купчишку ты называешь благородным? Ну, мальчик, ты падаешь в моих глазах! Нет, ты попросту ещё не знаешь, кто есть на самом деле этот Петрусь Иваныч! Да это барахольщик и сквалыга, спекулянт и жадина, сребролюбец и неуч, хам и подхалим! Впрочем, он соединил в себе все качества, что присущи нашим новым бизнесменам, рвущимся к почестям и богатству любой ценой! Володя пожал плечами. Ему не хотелось верить в то, что он услышал. - Да ведь Петрусь Иваныч всего-навсего директор будущего музея-заповедника. Не понимаю, как тут можно быть ещё и спекулянтом, барахольщиком... Александр Фомич рассмеялся громко и раскатисто. Поднял вверх свой почерневший от работы с железом палец, словно предлагая подождать минуту, быстро прошел к верстаку, минуты на две исчез под ним и вернулся к Володе с блестящими глазами и губами. Сильно запахло вином. - Ты, конечно, - начал "крестоносец", - можешь на меня пожаловаться это твое дело, валяй, - но я все скажу... Этот наш директор, неизвестно кем назначенный быть руководителем музея, хочет сделать не музей, а балаган, способный давать одну лишь прибыль. Тут тебе и отель, и ресторан, и сауна с бассейном - и это в бывших винных погребах! Он уже сломал ползамка, перестроив его по собственному плану - старины здесь почти что не осталось. Зато дом вполне пригоден для приема богатеньких туристов! Есть деньги, причем немалые - милости прошу! Мы для вас устроим представление под названием "Плоцк-шоу"! Он даже тир здесь решил устроить для стрельбы из кремневых ружей! И цену уже определил - выстрел десять долларов! - А что плохого в таком тире? - не понимал Володя гнева, душившего Александра Фомича. - Кажется, интересная затея. "Крестоносец" воздел над головой свои голые волосатые руки, короткие и клешневатые. - Матка Боска! - воскликнул он. - Я думал, ты смышленей, мой юный друг! Ведь Петрусь Иваныч из музейного оружия пулять будет! Из уникальных образцов! Представляю, во что превратятся все пистолеты и ружья, сработанные двести лет назад, после нескольких выстрелов! Да их стволы просто разорвутся! Ты думаешь, я не говорил директору об этом? Сто раз уж говорил, а ему плевать! Будет в музее тир - и все тут! Александр Фомич, состроив на своем неказистом лице смешную гримасу и подняв вверх черный палец, снова убежал к верстаку, и на минуту его не стало видно. Вернулся "крестоносец" в ещё более воодушевленном настроении, собираясь, как видно, продолжить критику директорских идей. Но Володе неприятно и неинтересно было слушать это - интересовало другое, а именно груды оружия, лежащие тут и там. - Откуда все эти сокровища? - восхищенно спросил мальчик, и "крестоносец", заметив его настроение и довольный тем, что встретил родственную душу, охотно отвечал: - О, богатства эти, дружочек, натаскал сюда наш миленький директор изо всех музейных хранилищ страны и даже из театральных бутафорских. В ловкости, конечно, Петрусю не откажешь! Брал все, что давали, правдами-неправдами добывал, вот и собрались эти горы. Меня сюда и взяли, чтобы разобрал и починил испорченное, а потом из всего оружия этого рыцарский зал устроил. Володя, присмотревшись к кучам, увидел, что беспорядок здесь был лишь кажущимся, и оружие лежало подобранным образец к образцу: ружья с ружьями, сабли с саблями, а шпаги сгрудились в другом месте. А Готфрид Бульонский, возбужденный, нелепо размахивающий своими короткими сильными руками, все говорил: - О, я вижу, мальчик, тебе нравится все это богатство! И немудрено чего тут только нет! Вот, посмотри, рапиры: эта, восьмигранная, миланская, с чудным глубоким травлением богатой гарды! А эта - так называемая брета, испанская рапира! Ее ты очень просто отличишь от остальных по манжетке на чашке эфеса. Она сделана в Толедо в самом начале семнадцатого века! А вот парижская рапира - такой иголкой, должно быть, щекотал гвардейцев кардинала сам д'Артаньян! Володя брал из рук Александра Фомича оружие, пробовал, насколько удобна рукоять, упруг ли клинок, и отдавал назад, восхищенный и счастливый. Холод стали проникал куда-то в самую глубину тела, будил картины уличных схваток, словно пережитые самим Володей когда-то очень давно. Он даже будто слышал звон клинков, победные крики и стоны раненых, и Володя, держа в руках оружие, чувствовал себя прожившим очень длинную жизнь, чувствовал себя почти что вечным. - А посмотри-ка мальчик, - нагибался "крестоносец" к новой куче, - вот рыцарские мечи, кованные мастерами Золингена и Аугсбурга! Благородное оружие! А Володя уже тянулся к огромному двуручному мечу. - Ведь это тоже рыцарский меч? - Нет, ты ошибся, мальчик, ты ошибся! - огорченно морщился Александр Фомич. - Это оружие швейцарских пехотинцев, эспантон. Хочешь покажу, как им орудовал непобедимый наемник из маленькой, но мужественной Швейцарии? И "крестоносец" быстро схватил с верстака кусок кожи, потом взял в руки меч, огромный, как копье, обмотал кожей лезвие, а рукоять прижал к поясу. - Вот так! Здесь мы кожей охраняем руку от пореза, рукоять идет в живот и упирается в него - здесь твердый пояс, нам не страшно! И пусть теперь двигается на меня конница противника! Я буду её рубить вот так, - и Александр Фомич стал размахивать страшным клинком в разные стороны, - или колоть вот этак! Видишь? Ты с этим мечом непобедим! Швейцарцы с легкостью били рыцарей, закованных в металл! Но нетерпение звало Володю все к новому и новому - ему хотелось все здесь осмотреть и перещупать. - А это, я вижу, арбалеты? - Да! - с гордостью соглашался "крестоносец". - У нас пятнадцать арбалетов. Посмотри-ка, это нехитрый самострел, чья тетива натягивалась рычагом, называвшимся "козья ножка". А рядом с ним тяжелый арбалет. Чтобы натянуть его, потребовалось бы десять мальчиков с твоей силой. Его заряжали при помощи такого сложного приспособления - немецкого ворота. А вот, пожалуйста, английский ворот - он ещё сложней! - А есть у вас доспехи? - горел от нетерпения Володя. - Ну а как же? Только постой минуту... и "крестоносец" снова сбегал к верстаку, чтобы ненадолго исчезнуть под ним. - А ну, пойдем со мной! схватил Александр Фомич Володю за руку и потащил в противоположный конец зала, где находился, видно, какой-то закуток или даже комната, отделенная от зала драными занавесками. - Смотри, любуйся! Вот воинство императора Максимилиана во всей своей красе! Готфрид Бульонский рывком раздвинул занавески, и Володя остолбенел и даже отпрянул назад - всего метрах в двух от него плечо к плечу стоял отряд закованных в металл рыцарей. Их начищенные доспехи сияли и точно жили в игре бликов, плясавших на выпуклостях кирас, наплечников, шлемов. Узкие щели забрал, казалось, скрывали чьи-то взгляды, настороженные, выжидающие. Руки, заканчивающиеся клешнями боевых перчаток и рукавиц, сжимали рукояти мечей, топориков, шестоперов, и Володе чудилось, что через мгновение вся эта железная рать с лязгом и звоном выйдет из своего убежища и пойдет крушить все, что встретиться на её пути. - Страшно как! - только и сумел прошептать Володя, а "крестоносец", упивавшийся произведенным впечатлением, будто все эти рыцари были его слугами, сказал: - Вот-вот, так и в бою, тогда, лет пятьсот назад, когда двигалось на неприятеля такое стальное войско, кто бы не струсил, думаешь? А ведь не трусили и не бежали с поля боя, например, швейцарцы, а сражались и побеждали... - А потом Александр Фомич добавил: - Этих ребят я сам собрал. Мне гору разнокалиберных частей от доспехов привезли, так что повозился, пока сложил гвардейцев. Теперь они мне сыновьями приходятся как будто... И тут Володя нежданно вспомнил о замурованном рыцаре и поспешил спросить: - Среди этих лат нет доспеха, снятого с того... скелета, того, который замурован был? Александр Фомич отвечал поспешно, точно давно ожидал Володиного вопроса: - Нет, мальчик, нет, хотя я много дал бы за то, чтоб посмотреть на латы младшего наследника Плоцкого замка. Судя по фотографии, интересный был доспех. Потом Александр Фомич внимательно, совершенно трезвым взглядом посмотрел в глаза Володе и тихо так спросил: - Что, задел тебя рассказ Ржевусского? Володя отчего-то отвел глаза, не выдержав прямого взгляда "крестоносца", и сказал: - Еще бы! - О, мой славный оруженосец! - вздохнул Готфрид Бульонский. - Я ещё вчера заметил на твоем лице печать нездешнего благородства, точно тебя послало в этот замок само время, давнее время. - И он опять вздохнул, ещё тяжелее, чем прежде, и продолжал так же тихо: - Знаешь, я жизни теперешней не люблю - все здесь пошло, низко, все здесь по-хамски как-то, хоть и сытно относительно и относительно комфортно. Люди измельчали, стали слабыми и криводушными - болезнь души, что хочешь! А я бы хотел опять в то время! Хотел бы брать Иерусалим, сражаться с неверными под знаменами Дон Жуана Австрийского, воевать под Пуатье, драться бок о бок со славным рыцарем Байярдом! Мне тесно здесь, в этом мире и в этом времени! Я - романтик! Я воплощаю дух давно почившего крестоносца Готфрида Бульонского, и мне предписано судьбой начать борьбу за возрождение рыцарских идеалов! Я буду карать барахольщиков вроде нашего директора и всяких там пустых и пошлых людишек! Да здравствует братство рыцарей, ведомых Рыцарем с железным клювом! Я знаю, что дух его жив, он рядом с нами и он нас поддержит! Так ты согласен быть моим оруженосцем, мальчик?! Когда Володя слушал восторженную речь борца за рыцарские идеалы, изрядно хватившего под своим верстаком, ему хотелось смеяться, до того неестественным и вычурным казался его чудаковатый монолог. Но когда Александр Фомич упомянул о рыцаре с железным клювом, Володя насторожился, вспомнив, что и вчера "крестоносец" заявлял о том, что тень убитого Андрея на самом деле ходит по замку. "Да что же это такое? - засвербило у мальчика в мозгу. - Спятили они здесь, что ли, все до единого? Или на самом деле души умерших людей не исчезают вместе с телами, а продолжают жить?" Но откуда ни возьмись на ум Володе пришло воспоминание об утонувшем Поганкине, о том, как просто разрешилась проблема с его чудесным воскрешением, и Володя с облегчением подумал: "Все эти души, призраки и тени - дрянь одна! Нет ничего подобного в природе! Есть, - думал он, - одни лишь атомы, из которых природа лепит и растения, и животных, и людей, а все остальное - бабкино вранье и бредни алкоголиков". Однако на вопрос Александра Фомича о вступлении в должность оруженосца Володя твердо ответил "да", и "крестоносец", сильно ударив его по плечу в знак благодарности, в отличном расположении духа побежал к своему верстаку, а Володя весь день ходил по будущему рыцарскому залу, ковыряясь в кучах "богопротивного" старья. ГЛАВА 6 ПРИЗРАК! - Ну и как тебе понравилось быть подмастерьем у оружейного мастера? спросила мама у Володи, когда они втроем, включая Иринку, подходили к тяжелым дверям охотничьего зала, чтобы поужинать. - Если я тебе скажу, "очень понравилось", - сказал Володя, - ты все равно ничего не поймешь. Для этого нужно быть мужчиной. Иринка хохотнула, а мама с интересом взглянула на сына и сказала: - Ну надо же! А Володе очень хотелось поговорить с Иринкой, ведь ему ещё не удалось ни разу остаться с ней наедине хотя бы на час, чтобы, смотря ей в глаза, рассказать обо всем, что случилось с ним на Ежовом острове. Ему так была нужна Иринка, которая, подобно зеркалу, показала бы Володе его самого, сильного, уверенного в себе и по достоинству оцененного человеком, сильно нравившимся ему. После ужина в фойе неподалеку от охотничьего зала, где работал телевизор и стояли журнальные столики, они присели на диван, и Володя спросил, предваряя большой разговор с Троллем: - Ну и чем же ты сегодня занималась? - А так, всякой ерундой. Разбирала ящики с экспонатами - бронзовые украшения, ложки-поварежки, одежда всякая... Эльза Жоржевна, директриса, то есть жена Петруся Иваныча, все показывала твоей маме, объясняла. - Ну и как тебе эта Эльза? - спросил Володя, которому не понравилось то, как вела себя вчера жена директора. - А так... - замялась девочка, - мне кажется, она очень несчастная женщина и все время хочет убедить себя и всех, что она занимает самое главное место и самая счастливая. У неё такое обиженное лицо или, вернее, ждущее обиды... Володя усмехнулся: - Ну, ты - психолог! А маму она как-нибудь ненароком не обидела? - Нет, что ты! - поторопилась успокоить Володю Иринка. - Знаешь, Эльза Жоржевна вела себя по отношению к Виктории Сергеевне очень вежливо, даже, мне показалось, немного заискивала перед ней. Может, им на самом деле очень нужен археолог-специалист? - Еще бы! - уверенно сказал Володя. - А то зачем же им маму приглашать, деньги тратить... Ладно, хватит об этом. Хочешь, я расскажу тебе о том, что произошло со мной в июле, когда я был в пионерском лагере? Но Тролль, к великому огорчению Володи, сказала: - Нет, подожди, потом расскажешь. Давай лучше поговорим об этом рыцаре, о том, которого нашли... Ведь я полночи не могла заснуть - мне все слышались его шаги где-то рядом с моей дверью, тяжелые шаги ног, обутых в железные сапоги. - Это тебе, случайно, не мои шаги мерещились, когда я прогуляться выходил? - Нет, не твои, - серьезно отвечала Иринка. - Ты только не смейся надо мной, над тем, что я тебе скажу, но я очень хочу увидеть этот призрак или хотя бы узнать наверняка, что привидения существуют, что они возможны. Ведь тогда я буду уверена, что после смерти человек умирает не совсем, а остается что-то... пусть не душа, а какая-то тень, пусть даже очень непохожая на живого человека. Если я буду это знать, то легче станет жить. Я ведь свою маму забыть не могу, поверить не могу в то, что она умерла... совсем и ничего от неё не осталось... Когда Иринка только начала говорить, Володя уже готовил насмешливый ответ, но потом он слушал девочку серьезно и почти разделял её интерес - и его самого порой сильно тревожила мысль: а что будет с ним потом, после смерти. А здесь Иринка почти нашла способ ответить на этот вопрос: действительно, если легенда о рыцаре-призраке не была сказкой, то это могло служить доказательством жизни после смерти. - Все это очень интересно, - как-то неопределенно сказал Володя, по сути дела не знавший, что ответить Иринке, и они больше не разговаривали и молча смотрели телевизор, пока мама не предложила "детям" идти в отведенные им апартаменты укладываться спать. Молча поднялись и пошли петлять по лабиринту замка. Дорогой мама спрашивала у Володи, чем он занимался в свой первый рабочий день, и Володя охотно, желая щегольнуть перед "женщинами" знанием предмета, рассказывал о том, какое оружие посчастливилось ему держать в руках сегодня. Но Иринка отреагировала на Володин рассказ по-своему, сказав довольно резко, чем, однако, осталась не очень довольна мама: - Свихнешься ты на своем оружии! Весь мир разоружается, а он, видите ли, только о своих железках и мечтает! Володя замолчал, всерьез обидевшись на Тролля, - то, что он обожал, и то, что "защищало" его, презиралось человеком, так нравившимся ему. Когда Иринка, попрощавшись, скрылась в своем номере, а Володя и мама тоже зашли в "апартаменты", Виктория Сергеевна спросила у сына: - А скажи-ка, твой наставник по оружейному мастерству, крестоносец этот, не "под мухой" сегодня был? Володя понял, что имела в виду мама, и решительно замотал головой: - Ты что! Ни-ни, как стеклышко! Весь день от верстака не отходил. И мама, удовлетворенная ответом, скоро погасила свет. И странно несмотря на море впечатлений, полученных Володей за день, они не беспокоили его и мальчик заснул сразу, едва голова коснулась подушки. Зато сразу же явился сон: облеченный в блестящий рыцарский доспех, он с тяжелым копьем в руке едет на лошади, а рядом с ним на вороном скакуне, в длинном платье, свисающем до земли, гарцует Иринка. Девочка смотрит на Володю с восхищением, и сердце его полно радости и покоя. Крестоносец Александр Фомич в кожаном фартуке идет подле его коня, держась рукой за стремя, но нарушает торжественность движения поминутным доставанием бутылки с вином, которую то и дело прикладывает к жадным губам. Вдруг вдалеке показался скачущий им навстречу всадник, держащий копье наперевес, и Володя с улыбкой сказал Иринке перед тем, как опустить забрало: "Теперь ты понимаешь, зачем мужчине оружие?" И девочка лишь смущенно склонила голову. А всадник все приближался, и теперь было видно, что забрало его шлема выковано в форме длинного птичьего клюва... Проснулся Володя от чьего-то пронзительного крика и вначале не мог понять, наяву ли слышал он этот крик или во сне. Но крик повторился кричала мама, и Володя страшно испугался поначалу оттого, что его мама кричала каким-то чужим голосом, неприятным, резким. Она, в длинной ночной рубашке, стояла на кровати, прижимая одну руку к груди, а другую протягивая в сторону входа в комнату и словно защищаясь ею. На небе сегодня светила луна, и слабый, болезненный свет её проникал в номер через незанавешенное окно, поэтому и мог Володя различить очертания подавленной ужасом фигуры матери. - Уходи! Уходи! - услышал Володя бормотание мамы и повернул голову в сторону входа. И то, что увидел мальчик неподалеку от своей постели, заставило его вскрикнуть не менее пронзительно, чем кричала мать. Утопая во мраке комнаты, стояла молчаливая и величественная фигура, облаченная в рыцарский доспех. Свет луны ронял приглушенные блики на выпуклости лат, и от всей фигуры будто веяло холодом. Плащ из легкой материи, почти бестелесной, ниспадал вдоль наплечников с высокими ребрами и чуть-чуть шевелился под дуновением потока воздуха, текшего из отворенного окна. Плюмаж из страусовых перьев тоже едва заметно колебался, и, казалось, эта неподвижная фигура жила своей нездешней, могильной жизнью. Одна рука, облаченная в железную перчатку, покоилась на крестовине большого меча, уткнувшегося острием клинка в пол, а другая как-то странно была протянута вперед, точно существо в доспехе обращалось к людям с какой-то просьбой. Черные щели забрала, скрывавшие лицо того, кто потревожил людей, были похожи на пустые глазницы мертвеца, и особенно ужасное впечатление создавалось длинным клювом, уродовавшим голову-шлем незваного гостя. - Уходи! - снова прокричала мама совсем уже слабо, и призрак будто послушался её. Железная рука его двинулась в предупреждающем жесте, и фигура стала медленно поворачиваться. Послышался тихий скрежет и лязг металла, и вот уже рыцарь-призрак, повернувшись спиной к людям, медленно, неспешно двинулся к двери, которая растворилась как будто сама собой, а потом снова закрылась после того, как привидение скрылось за ней. Еще с полминуты слышал Володя лязг железных шагов рыцаря, и скоро тяжкая могильная тишина заполнила комнату. Мама после того, как дверь закрылась, принялась рыдать, и её плач вернул Володю к действительности. Со стучащими зубами и трясущимися руками и ногами, он, пересилив страх, соскочил с постели и принялся, как мог, успокаивать маму, бившуюся в истерике, давал воду, гладил по плечу и пытался убедить её в том, что все это - чья-то шутка, не больше. Но сам он не верил такому доводу. Сейчас в нем боролись два чувства: одно - радости оттого, что жизнь словно раздвинулась во времени, стала много богаче и интересней, а другое - сильное чувство страха при ощущении своей беззащитности в соседстве с непостижимым миром, нереальным и призрачным, а поэтому непонятным и грозящим бедой. ГЛАВА 7 А ПРОСТО ДВЕРИ НУЖНО ЗАКРЫВАТЬ! - Виктория Сергеевна, дорогая, да что у вас произошло сегодня ночью?! - влетел в номер Петрусь Иваныч, встревоженный и негодующий, готовый наказать любого, кто причинил беспокойство "петербуржцам". - Я так и не понял ничего из того, что мне рассказал Володя! Какой-то призрак в латах! Ну что за дичь, что за чепуха! Мама в своем красивом халате сидела в кресле, прижав руку ко лбу. Ее голову обматывало мокрое полотенце, и лицо мамы выражало боль и сильное неудовольствие. - Если вы не верите моему сыну, то мне поверьте. Я уже не в том возрасте, когда сочиняют истории о привидениях. Так вот, сегодня ночью я проснулась даже не от шума, а от какого-то странного ощущения, что рядом со мной кто-то стоит. Открываю глаза и вижу этого... в доспехах. Стоит неподвижно и будто смотрит на меня. Нет, вы можете представить, что я пережила?! - И мама опять заплакала, заново пережив ночной ужас. Петрусь Иваныч нахмурил брови. - Странно, очень странно, - растерянно сказал он, присаживаясь на стул. - И ты видел этого... монстра, Володя? - Да, видел, - отвечал мальчик. - И я разглядел его - это рыцарь с железным клювом. Вы показывали фотографии рыцаря, сидящего за столом, так вот это он и был... Петрусь Иваныч захохотал громко, но неестественно, смеялся долго, хлопая себя ладонями по коленям. - Ну, дорогие петербуржцы, наверное, на ваши утонченные, изысканные натуры романтическая атмосфера замка действует благотворно! Поздравляю, вам повезло, и вы на самом деле приобщились к царству теней! Но маме не понравился смех директора. - А почему вы смеетесь? - строго спросила она. - Может быть, вы считаете, что мы галлюцинировали или мы вообще психически ненормальны? Но ведь и архивариус ваш, этот Ржевусский, и доморощенный "крестоносец" тоже утверждали, что привидение существует. Петрусь Иваныч махнул рукой: - Стоит ли принимать в расчет бредни выжившего из ума старика! Я вам расскажу когда-нибудь, чем он занимается, помимо ковыряния в бумажках. Что касается Александра Фомича, то болтовню алкоголика тоже не стоит слушать. Тогда стоило бы верить тому, что он на самом деле крестоносец Готфрид Бульонский, а не мастер-забулдыжка. - Тогда как вы все это объясните? - настаивала мама. - Признаться, я до вашего прихода думала, что это проделки лично ваши, и устроили вы появление призрака нарочно, чтобы поразить нас до конца замковыми диковинками. Полагала, эти шуточки входят в программу развлечений гостей вашего замка. Петрусь Иваныч так и подскочил на месте, обиженный и немного возмущенный. - Виктория Сергеевна, прошу вас, не обижайте меня! Ничего себе шуточки! Да у меня ещё есть рассудок, чтобы не заниматься подобным идиотизмом! За такие шуточки и под суд угодить можно! Володя почувствовал, что директор сожалеет о случившемся искренне, и был этому рад - значит, призрак не был частью маскарада. А Петрусь Иваныч, возбужденный, огорченный, подошел к дверям и принялся осматривать замок и дверной косяк, говоря при этом: - Я в привидения и всякую подобную тому чушь не верю, и, если к вам кто-то приходил, то это, разумеется, был человек вполне живой. Только как он к вам проник? Вы дверь на ночь запирали? - Да, я помню хорошо, что заперла дверь, а ключ положила на стол, ответила мама, поправляя повязку на голове. - Но замок не поврежден, - показал на дверь Петрусь Иваныч, - и я просто поражен: неужели у вашего призрака был ключ или он пользовался отмычкой? - Петрусь Иваныч! - простонала мама. - Это не наш призрак, а ваш, так сказать, домашний! И я не знаю, при помощи чего была открыта дверь. Я бы на вашем месте вызвала милицию. Сами понимаете, если к нам каждую ночь будут приходить такие призраки или... шутники, я не знаю, то придется покинуть ваш прелестный замок раньше намеченного срока. Мне очень жаль... Володя, внимательно следивший за лицом директора, заметил сильный испуг и неудовольствие, явившиеся ответом на предупреждение мамы. - Виктория Сергеевна, я вас умоляю! - попытался улыбнуться директор своей обычной улыбкой светского льва, но на лице его появилась лишь жалкая гримаса. - Не нужно никакой милиции, мы сами разберемся, домашними средствами! Я сам следствие проведу! Знали бы вы, как дорог мне ваш... именно ваш покой! Мама взглянула на директора с удивлением, услышав, как он сделал ударение на слове "ваш", но в это время в комнату вошла Иринка. - Простите, но у вас не закрыто было... Нам ещё не пора на завтрак? Петрусь Иваныч просто накинулся на девочку, взял её на руки, усадил в кресло, а сам сел напротив. Глядя ей прямо в глаза, вкрадчиво и ласково заговорил: - Ирочка, ответь-ка нам, пожалуйста, как ты спала сегодня? И Володя увидел, что Тролль сразу же смутилась, приоткрыла рот, чтобы отделаться, наверно, пустяковым ответом, но вдруг сказала тихо, едва слышно: - Вы что... о нем спрашиваете? Петрусь Иваныч мгновенно понял, что Иринке известно что-то, а поэтому кивнул: - Ну да, о нем. Расскажи нам все, что ты слышала и видела. Он заходил к тебе? Иринка вначале посмотрела на Володю, потом на маму, увидела их ждущие, напряженные лица и проговорила: - Нет, не заходил. Я его услышала... - А как услышала? - торопился Петрусь Иваныч. - То, как ключ поворачивался в замке, как он шел? - Нет, я вначале чей-то крик услышала, такой пронзительный и страшный, а через несколько минут шаги. - Какие же это были шаги? - перебил директор Иринку. - Тяжелые шаги и какие-то... железные. Я услышала, что уходят, и встала. Потом осторожно дверь открыла и выглянула в коридор... - Ну и что же ты увидела??! - нетерпеливо воскликнул Петрусь Иваныч. - Я только плащ его увидела, такой легкий, серый, и, кажется, перо. А потом он в тот узкий коридор прошел, в галерею, что ли, и все исчезло. Мне хотелось за ним пойти, но страшно было, и я легла. Скоро я была уверена, что мне все это только показалось. А что, не показалось? - И девочка с надеждой посмотрела вначале на Володю, потом на маму и на директора. Петрусь Иваныч нервно провел рукой по своим прекрасным волнистым волосам и растерянно сказал: - Я ничего, ничего не понимаю! Кто-то нас дурачит, видно! Наряжается в доспех и ходит по ночам, чтоб напугать! Ах, этот выживший из ума Ржевусский! Надо же ему было волновать всех своей рукописью! Ехал бы себе в Минск да читал доклад таким же чокнутым, как он сам! Можете себе представить, он в замке занимается алхимией! - Неужели?! - с неподдельным изумлением спросила мама. - Да, да! Я сам вначале не поверил, когда мне об этом рассказали, но потом старик чуть не спалил весь замок, и мне пришлось им заняться! Представьте, он раскопал где-то древние кабалистические книги, готовит какие-то составы, чуть ли не яды, и, говорят, хочет омолодить себя при помощи философского камня! Казалось, мама сразу выздоровела и повеселела, услышав об алхимике. - Ну и коллективчик вы подобрали! - рассмеялась она. - И немудрено появиться привидению! Как они у вас ещё толпами не ходят! Но директору было не до шуток, и он ответил мрачным тоном: - Да, надо бы поменять коллектив. Но только где взять стоящих специалистов? Кругом одни проныры, шарлатаны, дилетанты... Ну вот вы, к примеру, пошли бы ко мне сотрудником? Главным хранителем не хотите? Мама посмотрела на Петруся Иваныча весело и озорно: - А что? Пошла бы! Только ведь у вас есть главный хранитель, ваша жена. Куда же ее? - Ее некуда! - полушутя вздохнул директор. - Да я это все так говорю, к примеру. Знаю, что вы из своей северной столицы в провинцию ни ногой, хоть озолоти... Впрочем, - спохватился он, - о чем это мы! Нам нужно с вашим дурацким призраком разобраться. Значит так, судя по тяжелому топоту, который издавали его ноги, заявляю вам серьезно - привидением, бестелесным и нематериальным, то нечто быть не могло. Конечно, это кто-нибудь из наших пошалить решил. Но вот кто? - И директор закусил нижнюю губу, раздумывая. - На призраке, - взял слово Володя, осторожно и как бы размышляя вслух, - был шлем с забралом в виде клюва, я это хорошо увидел. Вы, Петрусь Иваныч, не видели такого шлема в замке? - Признаться, нет, - покачал головой директор. - Впрочем, ты же видел наш арсенал - там столько этого железа, что все и не упомнишь! Но ты, Володя, меня по правильному пути направил - начну-ка я с "крестоносца" нашего. Вполне возможно, что он, хлебнув ночью лишку, нарядился в латы да и отправился гулять по замку. Заодно я коллег опрошу - может, и к ним этот забулдыга заходил погреться! Если я прав - в один час рассчитаю Готфрида Бульонского! Пусть идет в другое место людей пугать! И с этими словами Петрусь Иваныч, галантно поклонившись, направился к дверям, но задержался и сказал: - Все, пострадавшие от привидения, могут сегодня выйти на работу с обеда, если хотят, конечно. Желаю всего самого лучшего! Помните, я с вашим призраком непременно разберусь! И он ушел. Володя, мама и Иринка минут пять сидели молча - каждый думал о призраке, и каждый имел о нем собственное мнение. Мама, например, расценивала ночной визит как чей-то возмутительный, даже хулиганский поступок. Володя тоже был склонен видеть в посещении рыцаря людскую волю, но злую, которой нужно опасаться. Он к тому же негодовал на себя за трусость: как же так, Иринка нашла в себе силы подняться и выглянуть, а он спрятался под одеяло и дрожал, как кролик. Теперь привидение становилось новым этапом, преодолеть который требовало мужское самолюбие. Но совсем иначе относилась к ночному пришельцу Иринка. Она, растерянная, но необыкновенно счастливая из-за того, что приблизилась к таинственному миру теней - девочка была уверена в этом, - жила теперь надеждой на новую встречу с рыцарем и даже не допускала кощунственной мысли о том, что все это не более чем затея глупого человека. - Ну, хватит головы ломать! - приказала мама, разрушив молчание. Идите завтракать, а потом - по местам рабочим. А я за вами следом. ГЛАВА 8 НЕТ, ВЫ ОШИБЛИСЬ - Я НЕ ПРИЗРАК! После завтрака, во время которого Володя не обменялся с Иринкой ни единым словом, он поспешил пересечь дворик замка и поднялся по узкой винтовой лестнице в будущий рыцарский зал. Володе не терпелось взглянуть в глаза Александра Фомича, чтобы увидеть в них искорки мальчишеского озорства. По ним Володя собирался узнать наверняка, на самом ли деле в латах ночью приходил к ним в номер именно "крестоносец", мечтавший о возрождении старых рыцарских идеалов. Едва вошел мальчик в зал, как услышал грозный крик Александра Фомича, уже спешившего к нему в своем кожаном фартуке. Мастер находился в состоянии не просто раздражения, но даже ярости, потрясал кулаком и орал: - Бездельник! К черту отсюда! Почему опоздал?! Ты должен был находиться здесь ещё час назад! Негодяй! "Крестоносец" кинулся к своему огромному верстаку, и Володя подумал было, что Александр Фомич, по обыкновению, сейчас нырнет под него, чтобы "освежиться", но тот и не думал нырять, а вместо этого схватил с верстака толстую веревку и бросился с ней к Володе: - Ты мой подмастерье и должен знать, как становились мастерами такие ослы, как ты, лет четыреста назад! Живо задирай рубаху! Для первого раза дам тебе десять горячих! Володя живо догадался, что борец за традиции и идеалы будет его бить, а поэтому закричал: - Не надо! Не надо! Я маме расскажу! Вы права не имеете! - Имею, ещё как имею! - схватил "крестоносец" Володю своей железной рукой за воротник и быстро выдернул рубашку из брюк. Ударил он Володю, правда, не десять раз, а только пять, но все равно было так больно, что глаза мальчика сами собой наполнились слезами. "Ничего себе привидение! думал он, злой и оскорбленный, заправляя рубашку в штаны после экзекуции. Впрочем, вполне может быть, что он-то и гремел доспехами! С головой у крестоносца не в порядке". - Ну, так почему же ты опоздал? - спросил мастер Володю, успокоившись. И Володя, испытывая необъяснимое доверие к этому грубому внешне, но такому замечательному внутренне человеку, стал рассказывать Готфриду Бульонскому о ночном видении, стараясь не упустить ни единой детали. Поведал Володя ему и о подозрении директора насчет его самого, на что Александр Фомич, неспешно помотав головой, серьезно сказал: - Нет, мальчик, я не привидение. Старый я уже для этих шуток. А кого вы все трое видели, я не знаю. Вполне возможно, что видели вы тень князя Андрея, а может быть, и нет... Но Володя таким неясным ответом остался недоволен. Ему нужно было твердо знать: если пришелец - человек, то необходимо выяснить, не опасен ли он и что ему вообще нужно. А если настоящий призрак приходил - то уж простите. Тут Володя просто бы развел руками и сказал: "Я с привидениями не воюю!" - Александр Фомич, - сказал Володя после долгого молчания, - но ведь вы сами говорили, что видели призрак. Или вы это... сочинили? "Крестоносец" нахохлился, будто обиделся, зачем-то похлопал руками по кожаной груди и сказал: - Милый мой, мне тогда на самом деле казалось, что я видел привидение и даже разговаривал с ним. Но я, признаться, был в ту пору несколько навеселе, в загуле, так сказать. Однако, если я и обознался, приняв за призрак плод моего разгоряченного воображения, то все равно это не меняет дела - призрак в замке должен обязательно быть. А если его и нет, то его следовало бы откуда-нибудь привезти, заманить, вырастить в пробирке - любым способом. Ну что за замок без привидений? Володя выслушал своего наставника с улыбкой, хоть и молча. "Вот пустомеля! - подумал про себя. - Ну да и к лучшему - выходит, не призрак искать надо, а человека". И Володя даже приободрился, полагая, что с человеком ему нетрудно будет справиться. - Скажите, - продолжал он приставать к Александру Фомичу, - а где тот ночной шутник мог взять доспех? Может быть, у вас в зале? "Крестоносец" выпятил вперед свою толстую нижнюю губу и с сомнением покрутил головой: - Боюсь, что не мои доспехи он надел. Правда, у директора есть копии ключей всех помещений замка, но трудно представить того, кто ночью вдруг сюда пришел, надел вооружение, потом спустился по узкой винтовой лесенке, прошел через дворик замка... Нет, не может быть, не мой доспех надевал твой призрак. В другом месте его ищи. Снова замолчали мастер и подмастерье. "Крестоносец" понимал, что Володю не просто занимает ночной пришелец, но даже мучит, что решить проблему мальчику чрезвычайно важно - от этого зависит многое. И Александр Фомич заговорил: - Ну хорошо, давай моих ребяток повнимательней посмотрим. Может, и узнаешь свой доспех. А если признаешь, так другого решения и быть не может - директор приходил сюда и латы отсюда брал. Только на кой леший ему нужно было вас пугать? Поди, рекламу своему шоу хочет сделать. Ну да пойдем со мной - смотреть будешь. Володя с готовностью пошел за "крестоносцем" к тому самому закутку, где стояли доспехи, и вновь Александр Фомич торжественно отдергивал занавески, поглядывая на мальчика, чтобы поймать произведенное впечатление. Сам "крестоносец" просто преобразился. Доспехи, по-видимому, были его любимым детищем, и он гордился тем, что возвратил им прежний вид, воинственный и даже жуткий. - Ну вот, гляди, - протянул он руку к одному из рыцарей и ласково провел ладонью по испещренной чеканкой стали, - перед тобой венецианская броня начала шестнадцатого века, когда жители славной Венеции, отстаивая свою свободу, встретились при Аньядело с французами и почти что все погибли. Не эти латы ты видел на ночном пришельце? - Нет, кажется, не эти, - сказал Володя. - У тех на плечах были высокие гребни. - Ах, гребни! - воскликнул "крестоносец". - Ну вот, пожалуйста, миланская броня с наплечниками, имеющими гребни. Не этот ли? Володя присмотрелся, но потом решительно замотал головой: - Нет, у того кираса была с ребром посередине. И шлем не тот... - Ну так сам смотри, - будто рассердился Александр Фомич. - Вот тебе нюрнбергские, аугсбургские, золингеновские доспехи со шлемами бургундского образца, имеющими ожерелье, вот так называемый готический доспех со шлемом-саладом, вот турнирная броня со шлемом "Жабья голова", вот прелестный "максимилиановский" доспех - просто шедевр эпохи Ренессанса. Вот английские латы со шлемом-бацинетом или "Песьей головой". А эти латы ковали в Инсбруке, и такой вот шлем называется "армэ". Ну, чего тебе ещё угодно? Здесь собрана коллекция доспехов самых разных стилей, неужели ничего не признаешь? Но Володя смотрел на этих молчаливых стальных "людей" и не мог узнать в них ночного пришельца. - А в замке есть ещё доспехи? - спросил он наконец, отказываясь признать в увиденных латах Рыцаря с железным клювом. - Да, есть, - мрачновато ответил оружейник. - Я отремонтировал директору ещё четыре брони. Две стоят в его кабинете, а две поставлены в галерее, что связывает северо-восточную и южную башни. По этой галерее почти никто не ходит. - И тут "крестоносец", которому, похоже, уже надоели Володины вопросы, прокричал: - А ну-ка, хватит языком болтать! Работа стоит, а он и треплется, и треплется! Иди к тискам, обтачивай болванку. Да побыстрей работай! Лодырничать будешь - десять горячих получишь сразу! У меня не детский сад с яслями, а средневековый оружейный цех! ГЛАВА 9 КОЛДУН Вечером в охотничьем зале, за ужином, было оживленно. Все члены замкового братства уже знали о приходившем в номер "петербуржцев" привидении, поэтому кое-кто подходил к Володе и Виктории Сергеевне со словами сочувствия, другие обсуждали происшествие, третьи просто молчали и недовольно хмурились, не видя ничего приятного в том, что по замку бродит черт-те кто. - А почему вы об этом случае в милицию не заявили? - жуя котлету, хмуро спросил у директора археолог Ковчун. - Это же уголовное преступление: открывают ночью двери, заходят в комнату - безобразие! - На кого же мне заявлять? - оправдывался Петрусь Иваныч. - На призрака? Вы что, хотите, чтобы меня в "желтый дом" упекли? В разговор вмешалась Эльза Жоржевна, нервно потиравшая руки: - Вот, дожили, нечего сказать! Теперь в своей комнате нельзя найти покоя! - и тут же обращаясь к маме: - Скажите, как вы перенесли этот кошмар? Ведь это надо же - проснуться и увидеть призрак в доспехах! Ужас! И вы должны понимать, что гарантий никто не может дать, что сегодня ночью призрак не придет! И мама спокойно отвечала жене директора: - Если привидение придет ещё раз, я не останусь в замке ни на один день. Впрочем, Петрусь Иваныч о моем решении уже знает и обещал принять меры. Со своего места поднялась чопорная долговязая пани Ванда и, обратившись к маме, сказала: - Хотите, я окроплю дверь вашей комнаты святой водой? Я слышала, что призраки терпеть не могут святой воды. - Благодарю вас, пани Ванда, - отвечала Виктория Сергеевна уставшим голосом, - но я думаю, что ваша вода не подействует - приходил не призрак, а человек. - Нет, что вы! - смотрела пани Ванда на маму с таким выражением на лице, будто та сказала непристойность. - Это не человек! В замке обитает привидение, которое решило нанести вам визит вежливости. Наше привидение отменно воспитано, не то что некоторые... - И пани Ванда выразительно посмотрела на Эльзу Жоржевну. А Володя, поедая свою порцию котлет, с удовольствием слушал эти разговоры. Ему было приятно, что им повезло увидеть призрак и попасть в центр внимания этих почтенных обитателей плоцкой твердыни. Рядом с ним сидела Иринка, и их локти порой касались один другого, и от всего этого у Володи кружилась голова и очень хотелось щелкнуть в пятачок огромного кабана, голова которого висела прямо над ним. После ужина, когда они с Иринкой опять пошли в фойе, чтобы посмотреть телевизор, сидя в мягких низких креслах, Володя был уверен, что уж сегодня он обязательно расскажет девочке о своих приключениях на острове. Но едва они уселись, и Володя уже собирался начать, как вдруг к ним подошли молодые реставраторы живописи Витя и Марина, которых директор представлял первоклассными мастерами, способными сделать отличные подделки. - Ребята, а мы к вам, - обратился к Володе и Иринке бородатый Витя с видом заговорщика. - Поговорить надо. Реставраторы-поддельщики сели рядом, и Витя заговорил, показав на свою коллегу: - Вот мы с Мариной Анатольевной хотим дать вам один совет, не знаю, правда, как вы его воспримете. Так вот, у нас в замке привидениями ведает наш колдун Ржевусский Станислав Сильвестрович. Если вы хотите, чтобы на время вашего пребывания в замке призраки обходили вас стороной, то сходите к нему и поговорите с ним. Колдун он не злой и вас, я думаю, послушает. Володя слушал Витю, цепенея. Кончики пальцев похолодели и как будто отнялись, а язык, если бы Володя даже захотел сказать, ни за что бы не повернулся - был твердым, как еловая шишка. - Вы уж нам поверьте, - заговорила Марина. - Нам лично проделки колдуна уже не в новость - мы к ним привыкли. А уж вы как здесь жить будете, не знаю. Лучше всего сходить к горбуну. Пусть он своих питомцев пока под замок запрет. Мой вам совет. - Сходите, сходите, - уговаривал Витя. - Это недалеко, в северной башне, но на самом верхнем ярусе. И реставраторы-поддельщики тут же удалились, пожелав Володе и Иринке спокойной ночи со сновидениями, но без привидений. - По-моему, они нас разыгрывали, - сказала Иринка после того, как реставраторы ушли. - А как жаль! - И девочка вздохнула. - Чего тебе жаль? - спросил Володя, к которому возвратился дар речи. Того, что архивариус не может быть колдуном? Так я и от директора сегодня слышал об этом. Этот Ржевусский, горбун, занимается алхимией и черной магией. Петрусь Иваныч, правда, его помешанным считает, но вдруг он действительно колдун? Давай-ка сходим к нему в гости, поближе познакомимся. Я знаю, как в северную башню пройти. План замка я хорошенько изучил. Ну так что, идем? - И потом добавил, видя, что девочка не трогается с места: Поговоришь с горбуном - может, он сумеет дух твоей мамы вызвать. И Иринка тут же поднялась. Знала бы девочка, как не хотелось Володе идти к человеку, названному колдуном! Страх перед необъяснимыми силами черной магии, колдовства был куда сильней, чем перед любой опасностью, которую можно было объяснить. Здесь Володя чувствовал себя совершенно бессильным, потому что не имел средств борьбы с колдовством, но самолюбие все же гнало его вперед, чтобы хотя бы узнать в полной мере, как велика опасность. По переходам дворца они прошли к галерее, соединявшей две башни, и скоро оказались перед узкой лестницей, ведущей наверх. Володя взял Иринку за руку, и сделал он это смело и просто, потому что был уверен в том, что девочка не может не бояться и ей нужен проводник и защитник. Пройдя два яруса, они оказались на площадке, очень узкой, несуразной формы. В толстой стене башни было пробито незастекленное оконце-амбразура, и когда мальчик с девочкой вступили на площадку, то раздалось громкое карканье - ворона, нашедшая приют в оконном проеме, испуганная людьми, с отвратительным скрежетом крыльев о камень тяжело взлетела, продолжая каркать. Володя и Иринка в испуге отпрянули в сторону. Они стояли напротив двери, сколоченной из простых досок и обитой железными полосами, и Володя не знал наверняка, живет ли за этой дверью колдун Ржевусский, или он забрел совсем не туда, куда вел Иринку. На двери висело большое кованое кольцо, и надо было взяться за него и постучать, но сделать это Володя не спешил - ему просто было страшно стучать в эту дверь. - Ну, что делать будем? - спросил он тихо у Иринки. - Не знаю, - ответила девочка, которой тоже было не по себе. Здесь, на площадке, не было никакого освещения, кроме того, что давало узкое оконце, но за стенами замка уже смеркалось, поэтому очень скоро эта узкая лесенка с площадкой могла погрузиться в совершенную темень. Надо было решаться, и Володя вначале решил прислушаться, что делается там, за дверью. Он прижал ухо к холодным доскам, надеясь, что сквозь щель между ними просочится хоть какой-нибудь звук, и на самом деле услышал его: это было какое-то бормотание, но не ровное, а с резкими взвизгиваниями. Вначале он подумал, что кто-то пилит ножовкой фанеру, и у него что-то заедает, и пила не идет, а визжит, а потом снова пилит ровно. Но, прислушавшись, Володя понял, что слышит не визг ножовки, а человеческий голос, принадлежащий старику, скрипучий и неприятный. Мало того, голос этот произносил не членораздельные фразы, а неясное бормотание вроде молитв или заклинаний. Мальчик буквально отпрянул от двери, точно заклинания эти были направлены на него и могли тотчас произвести над ним какое-нибудь действие, например, превратить в летучую мышь или в жука. Но взглянув на Иринку, мальчик тут же осознал, что девочка может увидеть его страх, а этого он себе никогда бы не простил. Поэтому Володя, забывая о бормотании, о колдунах и превращениях, решительно схватился за кольцо и громко забарабанил им в доску двери. Ответа пришлось дожидаться совсем недолго - за дверью раздался скрипучий голос старика, встревоженный и негодующий одновременно: - Кто там?! И Володя ответил, неожиданно для себя проговорив непривычное обращение: - Это мы, пан Ржевусский, Володя и Ирина из Петербурга! - А вам чего угодно? - по-стариковски подозрительно спросил горбун. - Мы хотели с вами посоветоваться... - И добавил, раскрывая карты: Насчет привидения, Рыцаря с железным клювом. Молчание ответило Володе и Иринке. Похоже, старик раздумывал, впустить или не впустить непрошеных гостей. Но благопристойность, видно, взяла верх над нежеланием, и скоро заскрипел тяжелый засов, и дверь отворилась. Нет, пан Ржевусский предстал перед мальчиком и девочкой не в своем обычном черном костюме с черным галстуком. Сейчас на его узких стариковских плечах висела черная шелковая мантия, расшитая непонятными то ли узорами, то ли письменами. В этой мантии, сгорбленный, с длинными седыми волосами и глазами, обведенными черными кругами, Ржевусский выглядел настоящим чародеем. - Ну, так и быть, пройдите, - пригласил он гостей жестом руки в свою комнату. Володя быстро окинул её взглядом - это было небольшое помещение со сводчатым потолком, и мальчик почему-то решил, что раньше в этой комнате хранились бочки с порохом. Оконцем здесь служила лишь одна узкая амбразура. Все здесь было просто и даже убого, за исключением нескольких полок с толстыми старинными книжками в богатых переплетах. Но главной примечательностью комнаты Ржевусского являлся его огромный стол, такой большой, что Володя первым делом с удивлением подумал, как же занесли сюда это чудовище? А стол на самом деле был замечательным и не только своими размерами! Чего здесь только не было: и огромный глобус, и груда книг, и череп, и старинные канделябры, и застекленные коробки с насекомыми и минералами, и пучки каких-то трав. Но главное то, что стол был уставлен химической посудой с разноцветными жидкостями, а две-три колбы ещё дымились, источая настоящее зловоние, такое, что хотелось поскорее уйти отсюда или, по крайней мере, покрепче зажать нос. "Да, не врал директор! - думал про себя Володя, пораженный обстановкой. - Он же алхимией здесь занимается! Колдун!" А когда мальчик, повернув голову, увидел в дальнем полутемном углу комнаты скелет человека, сомнений уже не оставалось. - Ну и чем же я могу вам служить? - улыбался горбун улыбкой чародея Дроссельмейера. И Володя остановился в нерешительности, понимая, что задать вопрос, ради которого он шел сюда, будет трудно. Как же спрашивать: не отвечаете ли вы за призраки, так, что ли? Но мальчику помогла Иринка, которая поправила очки на своем крошечном носике и деликатно начала: - Понимаете, Станислав Сильвестрович, к нам сегодня ночью приходило привидение или, не знаю, как сказать, фигура, может быть... в доспехах. Вот мы и пришли у вас спросить, возможно ли такое или нам просто показалось? Станислав Сильвестрович затрясся в тихом трескучем смехе, и было что-то дьявольское, неуместно-неприятное в том, как смеялся горбун. Его седые волосы тряслись, глазки сузились до щелочек, тонкие губы растянулись чуть не до ушей, а подбородок вылез ещё дальше вперед. - О да, конечно, разумеется! - проскрипел наконец горбун, сдерживая смех. - К кому же ещё идти с таким вопросом! Ведь я, только я в замке общаюсь с призраками. Мало того, я повелитель привидений! Ха-ха, вам стоит лишь дождаться полночи, и вы увидите, как я это делаю! Сюда, сюда, друзья мои! Вы увидите, как я вызываю души мертвых! Вы увидите, как они закружатся здесь в хороводе и станут плясать под мою дудку! Сюда! Сюда! И пан Ржевусский, схватив Володю и Иринку за руки, потащил их к столу, потом, быстро чиркнув спичкой, зажег спиртовку и поставил на неё одну из колб. - Малхуд! Иесот! Сиферот! Бина! Гедула! - воздев руки, произнес колдун непонятные слова-заклинания. Жидкость в колбе быстро начала бурлить и из зеленой превратилась в красную. Володе стало так страшно, что, казалось, через минуту он выбежит из этой жуткой комнаты прочь. Однако опять спасла Иринка, испугавшаяся, видно, сильнее мальчика. - Прошу вас, прекратите, прекратите! - заверещала она. - Зачем вы это делаете?! Я не хочу, не хочу! Колдуна крик девочки немного отрезвил. Он строго посмотрел на своих гостей, погасил спиртовку и уже безо всякой экзальтации в голосе, скорее даже скучным тоном спросил: - Так чего же вы все-таки от меня хотели? Ведь я вначале подумал, что вы по наущению директора ко мне пришли, подглядывать. Вот и решил я вас напугать немного. Вы, молодой человек, - обратился старик к Володе, - были свидетелем моего вчерашнего позора, когда пан Петрусь орал на меня, как ломовой извозчик на свою непослушную скотину. А я не заслужил того, я старый человек. Что ж с того, что я немного занимаюсь алхимией? Этой наукой наук занимались весьма почтенные и мудрые люди. А ведь я, скажу вам по секрету, - и горбун зачем-то оглянулся по сторонам, - уже близок к тому, чтобы открыть то, о чем мечтали алхимики всех веков и всех стран! Я на пороге открытия философского камня! Да, да, я не лгу вам! Володя смотрел на старика с изумлением и почти с испугом. Мальчику казалось, что он стоит рядом с умалишенным, а поэтому было и страшно, и больно, и неприятно. Он читал, что философский камень - это вздор и галиматья, что современный химик давным-давно перестал мечтать об этой блажи, а теперь перед ним стоял человек, утверждавший, что философский камень им уже почти добыт. - И вы будете при его помощи, - спросил Володя, - превращать неблагородные металлы в золото? Старик-архивариус снисходительно улыбнулся: - Зачем мне золото? Разве нужно мне оно, когда я уже ничего не смогу приобрести для себя, жалкой развалины? Мне нужно другое - молодость! О, как я завидую тебе, юноша! У тебя впереди вся жизнь, так постарайся потратить её на что-нибудь... настоящее, полезное тебе и людям. Тогда, возможно, тебе не придется подобно доктору Фаусту и мне искать средство для возвращения молодости. О, я так надеюсь на свой чудодейственный напиток, на золотую тинктуру, на аурум потабиле, способный отдать мне назад мои годы! Володе стало жаль старика. Теперь он не выглядел опасным колдуном, но казался обыкновенным жалким стариком, горбатым и к тому же, как видно, с поврежденным рассудком. - Неужели вы думаете, что напрасно прожили свою жизнь? - спросила Тролль, которую волновало то же чувство, что и Володю. - Да, напрасно! - твердо сказал Ржевусский. - Я очень мало сделал, очень мало успел! - И тут же он посмотрел на своих гостей неприязненно: - А ну-ка скажите, вы что, на самом деле пришли сюда, чтобы шпионить за мной по поручению директора? Ну что ж, идите, донесите на меня! Скажите, что Ржевусский снова занимался опытами! Ведь пан Петрусь так боится, что я сожгу весь замок! - Нет, что вы! - поспешил заверить горбуна Володя. - Мы не от директора. Просто тогда, в столовой, вы говорили, что уверены в существовании призрака в доспехах. - Да, я говорил об этом, - кивнул старик. - Так вот, вы слышали, наверно, что прошлой ночью к нам приходило привидение? Это не то, случайно, о котором знаете и вы? - Юноша, - серьезно сказал старик, - я ведь не знаю, что видели вы, но, судя по тому, как описывали ваше видение коллеги сегодня за обедом, в столовой, я скажу определенно: к царству теней ваш ночной гость никакого отношения не имеет. Ну где вы слышали о том, чтобы призрак издавал лязгающий звук, подобный шуму трактора, плохо смазанного притом? Нет, все, что вы видели, это не более чем проделки какого-нибудь шутника, а вполне возможно, даже вора. У вас ничего не пропало? - Мы не проверяли... - промямлил Володя. - Так вот проверьте! - наставительно предложил горбун. - А что касается моего призрака, то я когда-то после долгих ночных бдений с моими книгами и растворами увидел у себя в комнате полупрозрачное, эфирное видение, скользнувшее, как тень, и тут же растворившееся во мраке. Представьте, я смог разглядеть доспехи... А ваш призрак - это жалкий самозванец, которого следует поймать и сдать в милицию. Тут в разговор вмешалась Иринка, до этого стоявшая, потупившись, - она была огорчена тем, что так обманулась в колдуне: - И все-таки, скажите, вы верите в то, что наши души продолжают жить и после смерти? Архивариус взглянул на девочку и сразу догадался, что вопрос задала она очень важный для себя, а поэтому ответил ей очень серьезно, положив руку с длинными узловатыми пальцами на плечо Иринки: - Девушка, я не только верю - я знаю, что души наши, освободившись от тел, продолжают жить рядом с Богом. Только с этим миром они расстаются почти всегда. Им нечего делать среди нас, грубых и телесных, одержимых плотскими стремлениями, суетливыми желаниями, похотью, стяжанием, завистью и прочими мирскими чувствами. В этой жизни мы и не можем быть другими, но в жизни иной, духовной, то, что кажется нам сейчас невидимым, - наши души, свободны и счастливы... Иринка все прекрасно поняла. Ей было вполне достаточно объяснения горбуна. Но Володю оно не слишком устроило, потому что показалось каким-то неопределенным и совсем не отвечающим на вопрос: существуют ли привидения. Но он поблагодарил Ржевусского, извинился за поздний и неожиданный визит, дернул Иринку за рукав, и они ушли, хотя девочке очень хотелось остаться и поговорить со стариком о душах, о философском камне и о том, как надо жить, чтобы не стремиться в старости все начать сначала. ГЛАВА 10 А ГОДИТСЯ ЛИ ДОСПЕХ ДЛЯ АРХЕОЛОГА? Ночь прошла спокойно, хотя Володя то и дело просыпался, боясь увидеть у своей постели железного монстра - то ли человека, то ли призрака. Да, он боялся его, и мальчика уже точила мысль о том, что если он не победит Рыцаря с железным клювом, то все его подвиги в прошлом будут перечеркнуты осознанием своей слабости, победившей его здесь, в Плоцком замке. А в том, что призрак пожалует снова, Володя был уверен. На следующий день он с усердием работал над болванкой, которая, по замыслу "крестоносца", должна была превратиться в рукоять меча. И действительно, он выполнил работу с честью, так что мастер даже похвалил Володю и зачем-то стукнул его своим могучим кулаком промеж лопаток. И Иринка работала тоже. Под руководством Виктории Сергеевны она разбирала ящики с предметами, которые позднее должны были стать экспонатами музея, протирала, где надо, пыль, наклеивала бирки и своей работой была довольна. Эльза Жоржевна, так не понравившаяся девочке с первого вечера своей барской спесью, заглядывала в хранилище редко, зато довольно часто приходил Петрусь Иваныч. Он интересовался, как идет дело, не нужно ли помочь, и Виктория Сергеевна, как заметила Иринка, всегда встречала директора с удовольствием, улыбалась Петрусю Иванычу и даже, как думала девочка, кокетничала с ним. И вот сегодня Виктория Сергеевна послала Иринку к пани Ванде за ветошью для протирания экспонатов, но Тролль кастеляншу нашла не сразу и замешкалась с возвращением. Когда же она пришла в хранилище, то не увидела Виктории Сергеевны, зато услышала доносившийся из-за стеллажа тихий голос Петруся Иваныча, который говорил: - Я прошу вас, решайтесь, у вас такой шанс! Вы, наверное, думаете, что я шучу? Нет, Виктория, это не шутки! Я вас впервые увидел на конференции в Москве, вы делали доклад, и я сразу же понял, что мне без вас не обойтись! Ну, если хотите, я признаюсь - влюбился в вас, как мальчишка! Решайтесь! Вы станете хозяйкой замка, герцогиней! Представьте только, как мы с вами встречаем туристов! Об этом может мечтать любая женщина! Вы будете заниматься наукой, если захотите, и в то же время будете повелительницей! - Но ведь вы женаты... - едва слышно ответила Виктория Сергеевна. - О, это пустяки! - горячо отвечал пылкий директор. - Я давно уже не люблю Эльзу, и она знает об этом. А ваш кузнец! Разве он пара вам?! Ну, так вы решились?! - Я подумаю... - сказала Виктория Сергеевна. - А сейчас уходите. - Хорошо, хорошо, я уйду! - согласился директор, и едва Иринка успела юркнуть за стеллаж, как мимо неё буквально пронесся влюбленный хозяин замка, взлохмаченный и взволнованный. Едва Виктория Сергеевна посмотрела на Иринку, появившуюся из-за стеллажа, как по её испуганным глазам все поняла. Девочка смотрела на неё растерянно, хотела что-то сказать, но не могла. - Ты что... подслушивала? - спросила Виктория Сергеевна, отводя взгляд. - Нет, я нечаянно, - пролепетала девочка. - Я вошла и услышала... - Ну ты, конечно, понимаешь, что об этом никому говорить нельзя, смущенно сказала Виктория Сергеевна. - Он ведь просто сумасшедший. Здесь все в этом замке сумасшедшие. - Да, я понимаю, - кивнула Тролль. - Только зачем вы сказали: "Я подумаю"? - Для того, чтобы этот человек поскорей меня оставил. - А вот моя мама никогда бы не сказала так - она очень любила папу... - Знаешь что! - вспылила Виктория Сергеевна. - У тебя ещё нос не дорос меня упрекать! Иди, продолжай работу! И Тролль, державшая в руках ветошь, пошла к своему рабочему месту, сказав напоследок: - А нос у меня вполне нормальный. Мне уже тринадцать скоро, и я все понимаю... Случилось это незадолго до обеда, поэтому Иринка и Володина мама пришли в охотничий зал с такими постными лицами, будто их весь день катали на карусели. Едва Володя взглянул на "женщин", как сразу догадался, что между ними пробежала кошка, да не одна, а не меньше дюжины. - Что-нибудь случилось? - спросил он у мамы, наливавшей ему суп из изящной фарфоровой супницы. - Ну что ты! - попыталась улыбнуться мама. - Ешь, ешь, а то остынет. Впрочем, суп и так уже холодный. Надо будет сказать об этом пани Ванде... Потом Володя тихонько толкнул локтем Иринку и задал тот же вопрос, но девочка лишь промычала что-то - отстань, дескать, и не мешай-ка есть. Но после того, как вышли из столовой, собираясь снова идти к рабочим местам, Володя прицепился к девочке клещом: - Слушай! Ну ты мне скажешь, что все-таки случилось? Мама тебя обидела, так ведь? - Нет, не обидела, - сказала Тролль, отводя глаза. - Это я её скорей обидела, - а потом добавила: - Володя, а ведь я догадываюсь, кто приходил к вам ночью... И вот в этот самый важный момент, когда девочка уже собиралась, как показалось Володе, назвать того, кто шлялся по замку под видом призрака, к ним подошли жизнерадостные реставраторы Витя и Марина. Они улыбались, потому что отлично поели и даже держали по паре булочек, завернутых в салфетку. - Ну как? - спросил Витя. - Были у Ржевусского? - Разговаривали с ним? - подхватила Марина в тон речи своего коллеги. - Да, были, - серьезно отвечал Володя. - Только вы напрасно думали о нем, что он способен привидениями управлять. Ничего такого он не умеет. - Ну как же! - был покороблен реставратор. - Он же чернокнижник! Маг! Впрочем, ладно! Вот вам, ребята, другой совет, более верный. - И Витя с видом воришки посмотрел по сторонам. - Вы ведь с археологом Ковчуном знакомы? Так вот, я почти уверен в том, что это он, надев доспех, приперся к вам ночью. Спросите, зачем он это сделал? Отвечу! Вы всегда смотрите в корень и кумекайте, кому все это было нужно. Получается, что никому, кроме Ковчуна! Володя с недоверием посмотрел на Витю: - Но ведь он такой... зануда! Витю поддержала Марина: - А все от занудства и получилось! - Конечно, от занудства! - продолжал Витя. - Этот Ковчун ужасно недоволен тем, что отняли его работу по созданию экспозиции! Он же просто мечтал об этой работе да и сделал уже кое-что! А тут приезжает твоя мама и начинает все по-своему кроить и составлять. Понятно, что Ковчун страшно обижен! А теперь заговорила Марина: - Вот он и решил вас попугать! Ночью надел доспех, - а их в замке немало, на каждом углу стоят, - и пришел к вам под видом призрака! Думал, что вы поскорее уберетесь из такого нечистого места, как Плоцкий замок, а он снова главным археологом будет! Все просто и логично! Володя был ошарашен. На самом деле он часто ловил на себе злые взгляды Ковчуна, а что говорить о маме! Ее он, наверно, просто ненавидел! Да, эта версия казалась мальчику очень правдоподобной, и он сказал: - Спасибо за подсказку. Я присмотрюсь к вашему Ковчуну. - Присмотрись, присмотрись! - хлопнул его Витя по плечу и, подмигнув, пошел с Мариной прочь. Володя стоял и молчал, переваривая Витины слова. На душе было гадко, скверно. "И почему люди такие завистливые? - думал он. - Еще бы поблагодарил, раз работы убавилось, так нет же!" - Ну и как тебе версия? - спросил Володя у Иринки, тоже молчавшей. - А я думаю, что они просто издеваются над нами: вчера - колдун, сегодня - Ковчун, а завтра, наверно, пани Ванду в доспех нарядят. Врут они все. Я думаю, что не археолог это был... - А кто же? Девочка замялась: - Пока я не могу тебе сказать... - Ну так и молчала бы! - неожиданно для себя разозлился Володя. Строишь из себя всезнайку! Да откуда знать-то тебе?! Иди-ка лучше горшки свои протирать! Иринка сильно обиделась. За стеклами очков даже сверкнули слезы, и девочка сказала, на самом деле собираясь идти: - Хорошо, я уйду! А ты до посинения за призраком своим гоняться будешь! Ничего не понимаешь ты! Ничего не видишь! Глупый ты еще! - И она ушла. А Володя ещё долго стоял, точно получил пощечину. И именно теперь, как никогда прежде, он хотел найти привидение, чтобы оправдать себя в своих собственных глазах и в глазах девочки, считавшей его глупым, но все же так нравившейся ему. Остаток рабочего дня он трудился совсем без удовольствия и, значит, без прилежания, так что заслужил строгий выговор от "крестоносца", протянувшего Володю к тому же веревкой по спине. А был он так рассеян потому, что все время думал, как же поступить ему теперь, когда уже рассеялись сомнения в том, что ночным пришельцем мог быть только человек, а не призрак. Выйдя из рыцарского зала, Володя перешел замковый дворик, поднялся по дворцовой лестнице, а потом по одному из коридоров взял круто вправо, чтобы попасть в галерею замковой стены, что связывала северо-восточную башню, в которой он и жил, с башней южной. Где-то здесь, как говорил оружейник, должен был стоять доспех, даже два доспеха, и один из них наверняка служил тому, кто притворялся привидением. В этом сводчатом коридоре, служившем когда-то боевой галереей башни, было прохладно и сумрачно. Свет из узких бойниц падал на пол, уложенный щербатыми каменными плитами, желтыми пятнами в виде ласточкиных хвостов, и Володя шел по этим хвостам, загипнотизированный видом двух железных фигур, стоящих в конце галереи. И вот он уже приблизился к одному из доспехов и тут же признал в этом рыцарском облачении те латы, что были на незваном ночном пришельце! Да, это были они! Володя вглядывался в сталь брони и отчетливо узнавал детали, запечатлевшиеся в его памяти, точно оттиск монеты на глине. Вот и высокие ребра наплечников, а вот ребро кирасы. Мальчик узнал и раструбы боевых перчаток, выкованных с острым углом, и чеканный орнамент на полукружьях пластин, прикрывавших подмышечные щели. Только шлем был другой формы. На нем не было длинного клюва на забрале, очень похожего на грачиный, но теперь Володя был склонен думать, что клюв ему просто привиделся, - во всем прочем доспех не отличался от вооружения "призрака". Правда, не доставало ещё и плюмажа из страусовых перьев, но Володя нашел на макушке шлема трубку для перьев и успокоил себя тем, что "привидение" засовывало перья перед тем, как отправиться в свой ночной поход, а заодно набрасывало на плечи легкий плащ. Володя, нервно кусая губы, стоял перед доспехом, смотрел в узкие щели забрала, которые, чем дольше глядел на них, напоминали мальчику чьи-то недобрые глаза, и думал: "Теперь главное - узнать, подойдет ли доспех археологу. Доспех-то маленький. Рыцари средневековья, я слышал, небольшого роста были. Это в двадцатом веке народ подрос... Ну вот, надо Ковчуна как-нибудь измерить. Если подойдет ему доспех - значит, призраком был Ковчун, который нас из зависти из замка выжить хочет! Да, измерить, измерить вначале надо Ковчуна! Только как же мне его измерить?" Ковчуна Володя разыскал за замковой стеной, у подошвы южной башни. Здесь, неподалеку от рва, окружавшего замок, велись раскопки, и какие-то неизвестные Володе люди, обнаженные по пояс и с носилками в руках, копошились на дне и по краям раскопа, предназначенного, как объяснили мальчику, открыть старейший культурный слой плоцкого городища. Из раскопа доносился знакомый Володе неприятный голос Ковчуна, ставший ещё более гадким после того, как мальчик узнал об открытом недоброжелании археолога к своим конкурентам. Ковчун раздраженно кричал на кого-то: - Лопух!! Я же говорил тебе, олуху царя небесного, углублять в этом откосе только на полметра! Так что же ты мне, пень дубовый, целых полтора засадил?! - Но я и назад могу вашу землю вернуть, - отвечал чей-то смущенный голос. - Подсыпем... - Болван!! - взвизгивал Ковчун. - На кой ляд мне твоя земля теперь нужна! Ты же часть культурного слоя убрал! А ну пошел прочь отсюда, пень еловый! Володя чувствовал, что пришел некстати, но все-таки начал спускаться в раскоп, понадеявшись на авось и на собственную ловкость. У него в кармане лежал моток тонкой веревки, и мальчик знал, как он распорядится ею. Ковчун, мужчина среднего мужского роста, но коренастый, так что название "пень" подходило скорей к нему самому, увидев Володю, нахмурился и отвернулся. - Чего тебе? - спросил коротко, когда мальчик встал рядом с ним. Володя, делая вид, что очень робеет, сказал: - Да вот, взглянуть хотел, как вы тут работаете... - А нечего смотреть! - отрезал Ковчун и даже взмахнул рукой, словно рубил что-то невидимое. - Ходят тут всякие! Поезжай к себе в Петербург да и шлындай там, где вздумается! Володе было безразлично, что говорит злой Ковчун, - он буквально вгрызся в него взглядом, пытаясь на глазок прикинуть, насколько годен для археолога доспех, увиденный недавно. У Ковчуна были широкие плечи и брюшко, и по этим габаритам он никак не подходил бы для тех лат. Но вот росточком вполне годился, и все же во что бы то ни стало нужно было Ковчуна измерить, а потом решать, что делать с "привидением". Володя вынул веревку и, улучив момент, когда археолог повернулся к нему спиной, быстро подошел к нему и поднял распущенную веревку на уровень макушки его головы, а потом нагнулся, чтобы схватить веревку там, где она коснулась пяток Ковчуна. Археолог даже не заметил маневра Володи, а мальчик, торжествуя, завязал на веревке первый узелок. Володе ещё очень хотелось измерить размах "археологических" плеч, но Ковчун уже повернулся к нему лицом и хмуро следил за манипуляциями Володи. - Эй, ты что здесь вытворяешь? - спросил он грозно. - Ты зачем сюда пришел? Вымериваешь, подглядываешь?! Ах вот ты какой! Мать послала?! Чужие методы крадете, воры питерские! А ну, вон отсюда! Но Володя не ушел. Напротив, он подошел к Ковчуну поближе и быстро приложил кусок веревки к его плечам и тут же убрал её - размер был снят! - Ты что? Ты что?! - просто обомлел Ковчун, пораженный дерзостью Володи. - Одурел, что ли? Но мальчик уже выбирался из раскопа, очень довольный своей ловкостью. На прощание он махнул рукой и крикнул: - Костюмчик вам пришлю из Питера! В крапинку! - Ах ты!.. Сегодня же директору пожалуюсь! Издевается еще! - кричал Ковчун вдогонку, но Володи и след простыл. Мальчик бежал по коридорам замка, чтобы поскорей проверить, годится ли доспех для археолога, ещё раз доказавшего сейчас, что он терпеть не может тех, кто якобы отнял его работу. Тонкая веревка с двумя узелками сейчас казалась Володе спасительной нитью, способной вывести его из лабиринта тайны, мучившей его. "Сейчас, сейчас! - говорил Володя сам себе. - Я все сейчас пойму! Конечно, это он, Ковчун, нас выгнать хочет! Но я его разоблачу! Разоблачу!" И вот он стоял напротив железного монстра, дрожащими пальцами разматывая веревку. В том месте, где был узелок, приложил веревку к гребню шлема, отпустив свободный конец к стопам доспеха, чешуйчатым, с длинными остроконечными носками - оказалось, что веревка была длиннее доспеха сантиметров на пятнадцать. Володя проверил - не ошибся ли он? Но все было правильно - Ковчун, даже с учетом своей низкорослости, не подходил к доспеху. Вернее, латы не подошли бы для него. Володя, волнуясь, измерил веревкой размах рыцарских плеч - и здесь Ковчун превосходил статью давно истлевшего в могиле хозяина лат. "Да что же это! - рассердился чуть ли не до слез Володя. - На карлика, что ли, этот доспех? Он ведь никому из замка не подойдет! Так кого же я видел тогда, ночью? Человека в латах или на самом деле призрак?" И Володя, огорченный, обескураженный, поплелся по галерее прочь от доспеха, не разгадавшего мучившую мальчика загадку, а ещё более запутавшего её. ГЛАВА 11 БОЙ С ПРИЗРАКОМ - Дамы и господа! - торжественно обратился к членам замкового братства Петрусь Иваныч, пропавший неизвестно куда на целых два дня и появившийся в замке неожиданно к самому ужину. - Я только что из Минска и встречался там с руководителями общества спиритов! Реставратор Витя захлопал в ладоши и шутливо сказал: - Великолепно! Сегодня мы будем вызывать дух Хрущева или Брежнева! Уж они-то знают, как долго будет продолжаться перестройка! Кое-кто из сидевших за столом рассмеялся, но директору шутка не понравилась, и он заявил: - Никого мы вызывать не будем! У нас уже все имеется в наличии. Я рассказал спиритам о нашем привидении, и они заинтересовались им! Во всяком случае скоро к нам прибудет сам Иеремия Барский, специалист по полтергейсту и некромантии, чтобы на месте изучить явление. Но они уже пообещали мне опубликовать в своем печатном органе сообщение о нашем призраке! Вы представляете, какую рекламу сделает Плоцкому замку Рыцарь с железным клювом! Да к нам со всего света повалят туристы! Директор был так счастлив и так доволен собой, как не был счастлив, наверное, Коперник или Эйнштейн, сделав открытия. В Минске он, видно, не только общался со спиритами, но и посетил модный магазин, потому что на нем красовался шикарный пиджак - бордовый с желтой искрой. Петрусь Иваныч расхаживал по столовой, подходил к каждому из членов братства, похлопывал по плечам, приобнимал от избытка чувств и всем говорил, что ещё немного полгода-год - и все станут настоящими предпринимателями, держателями акций Плоцкого замка, а может быть, и акционерного туристского общества, которому он уже придумал название - "Рыцарь в железным клювом"! - Ну как, звучит?! - спрашивал директор и сам отвечал: - Еще как звучит! Но не все радовались вместе с паном Петрусем. Археолог Ковчун, например, поднялся и ушел, сказав, что и слушать не хочет об этой блажи. А Готфрид Бульонский сегодня снова сидел в подпитии, и ему было безразлично все, о чем говорил директор. Он, правда, иногда похохатывал, чем вызывал гнев Эльзы Жоржевны, которой нравились идеи мужа, а порой вдруг начинал гудеть: "Уу-у-у!", а потом говорил: "Я привидение! Я привидение!" Но эти выходки не очень огорчали увлеченного своими мечтаниями Петруся Иваныча. После ужина Володя снова увлек Иринку в холл с телевизором. Рассказывать об измерениях археолога ему не хотелось - Володя догадывался, что его сознанию трудно постигнуть природу того ночного видения, и последние два дня он старался не думать о Рыцаре с железным клювом. - Давай я расскажу тебе о том, что со мной случилось в лагере, попытался было Володя в который уже раз поведать девочке о своих приключениях на острове, но она снова его прервала: - Нет, постой, скажи мне лучше вот что... - и Тролль замялась, не решаясь продолжать. - Что сказать? - насторожился Володя, почувствовав, что девочка хочет спросить о чем-то очень важном. - Скажи, твой папа любит маму? Володя опешил, никак не ожидая такого вопроса, но ответил быстро: - Да, очень любит. - А ты любишь папу? - Ну да! Как же мне не любить отца, что за вопросы! - Очень любишь? - допытывалась Тролль. - Очень. И Иринка замолчала, но ненадолго, а потом сказала взволнованным голосом: - А если ты любишь папу, то должен будешь его спасти. Я ведь знаю, как они страдают, когда мамы нет... Сегодня, а может, завтра ночью призрак снова к вам придет... Я думаю, что тебе не нужно его бояться, - он не к тебе придет. Володя остолбенело смотрел на Иринку, говорившую то, что ему было совершенно непонятно - ни единого слова, но в лице девочки светилась какая-то значительность и даже правда, что Володя буквально не мог отвести взгляда от её взволнованного лица. - О чем ты... при чем здесь папа... почему сегодня?.. - пробормотал мальчик, но Иринка молча поднялась и вышла из комнаты, где работал телевизор. Подобно лунатику прослонялся Володя по коридорам замка несколько часов, остававшиеся до сна, размышляя над словами Иринки и стараясь понять их смысл. Одно было ясно - девочка точно знала происхождение Рыцаря с железным клювом и что его приход к ним в комнату был неслучаен. Рыцарь, догадывался Володя, имел какое-то отношение к его семье, к его самым близким людям, и от посещения ночного гостя зависело их благополучие. Володя пришел в свою комнату уже в начале двенадцатого, и мама, читавшая лежа, спросила у него: - Где ты был? - Смотрел телевизор, - машинально ответил Володя. - Ну ладно, пусть будет так, - вздохнула мама, хотя она прекрасно знала о том, что Володи не было в фойе. А мальчик разделся и лег, и свет скоро погас, уступив владения луне, светившей на вороненой стали неба ярким серебряным клеймом. Володя знал, что этой ночью призрак снова будет стоять у его постели, но мальчик почему-то был спокоен, хотя и не знал пока, что он будет делать. Ему просто хотелось застать момент его появления - от того, как оно произойдет, зависело дальнейшее... Володя лежал в постели и ощущал себя посреди двух бездн. Одна простиралась за стеной замка и представлялась ему сейчас черным пространством мира, пугающего, чужого, но все-таки реального и настоящего. С этим миром Володя хоть и не был пока накоротке и плохо знал его, однако был знаком и не очень страшился его. Но второй бездной являлся мир, простиравшийся в другой стороне - внутри замка, где все было в ненастоящем, каком-то таинственном, давно уже умершем мире, а поэтому неприятном и даже злом. Как ни старался Володя не спать, полудрема вскоре одолела его, и он не помнил, как долго находился в этом состоянии полусна. Пробудился мальчик совсем лишь тогда, когда услышал скрежет ключа в замке - очень тихий скрежет, точно ключ перед этим хорошенько смазали жиром. Володя сразу понял, кто это, и сердце его заколотилось так сильно, что готово было вырваться наружу. И вот уже медленно распахнулась дверь, и лязг стальных пластин доспеха возвестил Володе о приходе Рыцаря. Звон, которым сопровождался каждый шаг пришельца, приближался, и вот уже его фигура, уродливая, мрачная своей молчаливостью, освещалась светом луны. Так же, как и в прошлый раз, над шлемом колыхались страусовые перья, а плечи покрывал легкий плащ. Длинный птичий клюв забрала казался готовым впиться в людей. В руке пришельца был зажат большой рыцарский меч. Володя смотрел на вошедшего полуприкрытыми глазами, боясь того, что Рыцарь может заметить, как за ним следят, но пришелец, похоже, даже не смотрел в сторону Володи. Железный монстр между тем медленно поднял руку с мечом и протянул свое оружие по направлению к спящей маме, и мальчику вдруг показалось, что призрак хочет пронзить её мечом. Володя хотел было закричать, но Рыцарь уже отдернул руку - ему довольно было лишь тронуть спящую женщину клинком. И мама, проснувшаяся и пока не понимающая ничего, повернулась на спину, тихо простонала сквозь непокинувший её сон и тут, увидев призрак, резко вскрикнула и, закрываясь одеялом, моментально привстала на постели. - Кто вы?! Зачем вы пришли?! - прокричала мама с жалобой в голосе. Уходите! Я прошу вас, уходите! Ну зачем вы нас мучите?! Володя увидел, что Рыцарь сделал предупреждающий жест, словно грозил рукой с зажатым мечом, а потом медленно стал поворачиваться лицом к выходу, намереваясь уйти. Вот уже его железная рука потянулась к двери, чтобы раскрыть её пошире, вот уже призрак протиснулся в дверной проем, погромыхивая металлом и шурша материей плаща. И тут Володю пронзила мысль: "Нельзя дать ему уйти! Надо задержать или узнать, куда пойдет! Надо! Надо! Надо!" И Володя, сбросив с постели свои голые ноги, не одеваясь, пошел к выходу. - Куда ты?! - с ужасом вскрикнула мама. - Не ходи! Не ходи туда! Он убьет тебя, убьет! Но Володя, не обращая внимания на просьбы матери, уже выходил в коридор. Мальчик увидел Рыцаря выходящим из квадратного холла, по стенам которого располагались двери гостиничных номеров. Призрак уже собирался пройти в галерею, и Володя видел, как развевался его легкий серый плащ и подрагивали перья султана при каждом его тяжелом шаге. И странно - Рыцарь словно услышал шаги своего преследователя или просто почувствовал его присутствие, но перед тем, как скрыться в галерее, он вдруг обернулся и застыл на месте, увидев мальчика. На Володю смотрели узкие щели забрала, и теперь мальчик знал, что за ними живут сейчас чьи-то глаза, глаза живого человека... - Кто ты?! - спросил Володя, и почему-то мальчик тут же ободрился от собственного голоса, прозвучавшего решительно и даже грозно. Но Рыцарь не ответил ему, а, постояв подобно изваянию немного, стал медленно подходить к Володе, и меч в его руке угрожающе поднялся. Да, Володя мог тогда спрятаться за дверь и держать её потом изо всех сил, но разве простил бы он потом себе бегство? А Рыцарь медленной тяжелой поступью, издавая при каждом шаге железный лязг, шел к Володе. Краем глаза мальчик видел, что открылась соседняя дверь и выглянула Иринка, что за спиной у него стоит мама, с ужасом смотрящая на приближающегося монстра. И Володя решился. Он молнией кинулся к противоположной стене холла, на которой висели две алебарды. Володя однажды уже пробовал вынимать это тяжелое оружие из металлических петель, что прикрепляли алебарды к стене, и теперь требовалось только освободить оружие так быстро, чтобы Рыцарь не успел настичь его прежде, чем он окажется вооруженным. И Володе это удалось Рыцарю было трудно быстро повернуться почти назад, поэтому мальчик уже держал алебарду наперевес тогда, когда Рыцарь снова занял боевую позицию. Володя смотрел в отвратительные, злые щели забрала с уродливым железным носом и хоть и знал, что доспехом облечен человек, но никакой жалости не испытывал к этому чудовищу из металла, лишенному человеческого облика. К тому же Рыцарь все наступал на Володю, повернув к мальчику острие своего длинного меча. Володя стоял, прижатый к стене, с которой снял алебарду. Но вот мальчик снова рванулся в сторону, зная, что Рыцарь не сможет быстро повернуться. И тогда, когда призрак замер в нелепой, неуклюжей позе, силясь повернуться лицом к своему противнику, Володя ударил его алебардой по стальному затылку, и Рыцарь, издав слабый стон, рухнул на пол с грохотом и лязгом. Володя смотрел на поверженного противника, и теперь Рыцарь не казался ни грозным, ни страшным. Рядом с мальчиком стояли Иринка и мама, с ужасом смотревшие на распростертого "призрака". Рядом с его железной рукой лежал меч, плащ был скомкан, одно перо сломалось. Но Володя смотрел на забрало Рыцаря и не узнавал его - оно было лишено длинного грачиного клюва. "Но где же клюв? - недоумевал Володя, но, посмотрев в сторону, увидел грубо сделанную жестянку с прикрепленными к ней веревочками. - А вот и клюв! - равнодушно подумал Володя. - Как просто можно было превратиться в Рыцаря с железным клювом!" И мальчик улыбнулся. Потом он наклонился к шлему лежащего Рыцаря, отодвинул крючки забрала и со скрипом поднял его. - Эльза Жоржевна! - воскликнула мама, увидев того, кто скрывался под броней доспеха. - А я знала, что это она... - сказала Иринка. - Надо людей позвать, ей, наверно, плохо. Володя, потрясенный, готовый разрыдаться, смотрел на лицо директорской жены, и ему было до жути обидно, что все обернулось так глупо и пришлось воевать с женщиной. В трусах, с огромной алебардой в руках, он на самом деле выглядел не слишком воинственно. Но все-таки другое чувство, чувство радости и удовлетворения собой от победы не над мнимым призраком, но над страхом, начинало потихоньку греть его сознание. - Надо Петруся Иваныча позвать, - сказал он мрачно. - Пускай посмотрит, при помощи кого он замку рекламу собирался делать... Потом Володя подошел к стене, повесил алебарду и, сказав: "Все, спать иду", побрел к своей комнате... И В ЗАКЛЮЧЕНИЕ Поезд несся стремительно, безудержно, точно машинисты решили привести его в Петербург раньше намеченного в расписании срока: на футбольный матч спешили, что ли, или на премию надеялись? Четвертого пассажира в купе не было, и это было очень кстати - им удалось все обсудить, обговорить, обдумать, успели даже поругаться, помириться, поплакать, упрекнуть друг друга. Под конец мама спросила у Володи: - Ну и что же мы папе скажем, когда он спросит, почему мы пробыли в замке всего неделю? Володя, сидевший за столиком, подперев рукой голову, и размешивавший сахар в стакане с чаем, задумался. - Скажи, - сказал он наконец, - что в Белоруссии есть нечего, вот и приехали обратно. - Он не поверит, - улыбнулась мама. - Ну тогда скажи, что всю твою работу уже выполнил Ковчун. Тебе, конечно, заплатили, но задерживать не стали. - Подходит! - одобрила мама. - Так и скажем папе! И снова Володя стал позвякивать ложечкой о стекло стакана, а потом спросил, косясь на Иринку: - Мам, а ты на самом деле не собиралась остаться в замке с этим... паном Петрусем? Виктория Сергеевна с осуждением покачала головой: - И ты смеешь спрашивать такое у меня? Успокойся, я слишком люблю твоего папу и даже в мыслях не имела становиться "герцогиней" и владелицей Плоцкого замка. Думаю, что и Петрусь Иваныч скоро выбросил бы из головы всю эту блажь. Но Эльза Жоржевна, прекрасно знавшая характер мужа, решила сама расправиться со мной и выгнать меня из замка. Она сумасшедшая, конечно! Ну кто ещё избрал бы такой оригинальный способ?! Надеть доспех и изобразить привидение! Впрочем, её нужно пожалеть... - А мне её ничуточки не жаль! - твердо сказала Иринка. - Она сама во всем виновата! - Может быть... - пожала плечами мама и стала смотреть в окно. Володя, а за ним и Тролль вышли в коридор вагона. Мальчик опустил окно, и ветер стал трепать его волосы. Володя смотрел на мелькавшие перелески, полянки, речушки, но не видел ничего - он думал обо всем, что случилось с ним за это наполненное приключениями лето. Только несколько дней назад он стал догадываться, что никогда не избавится от чувства страха перед лицом опасности, но и другая уверенность проникала в него: пусть невозможно изжить чувство страха, но можно, несмотря ни на что, забыв о страхе, совершать поступки, смелые, геройские даже. И если бы не было страха, то нельзя было бы говорить и о смелости как о преодолении боязни. Смелость оказывалась, значит, обратной стороной боязни, но нужно было лишь своими руками, своей волей повернуть страх в другую сторону. - А ведь ты мне что-то рассказать хотел, - неожиданно сказала стоявшая рядом с Володей Иринка. - О приключениях своих на каком-то острове... Но Володя лишь улыбнулся и взял в свою руку руку девочки. Ему почему-то уже не хотелось рассказывать о том, что случилось с ним на Ежовом острове. Просто не нужно было. Еще долго стояли мальчик и девочка у открытого окна несущегося поезда, крепко держа друг друга за руки, и говорить им не хотелось - все было понятно и без слов. ОПЕРАЦИЯ "СВЯТОЙ ИЕРОНИМ" ГЛАВА 1 СТАРЫЕ РАДОСТИ, НОВЫЕ МУКИ И ТАИНСТВЕННЫЕ ЗВОНКИ - А Вовка-то Климов - слыхали? - герой у нас! Нет, не телега - точно! - как придурок разорался на переменке одноклассник Володи Степа Чудиновский, спустя недели полторы как начались занятия. И вот пошло-поехало! Откуда только узнал Степка и о палаше, и о Ежовом острове и даже о Володиных белорусских похождениях? На Володе буквально висли ребята и девчонки класса - одни с огромным интересом, другие с недоверием, а третьи с завистью (он же видел!) принялись расспрашивать о приключениях. - Нет, правда, Степка Чудиновский не натрепал? - И про пистолет, все это правда? - Ты что, на самом деле из него бабахал? - Ну, ты крутой, мужик! А мы-то думали, ты, Вовка, киселек на манной каше! "Ну откуда он все это знает! - с досадой думал Володя. - Неужели из милиции в школу сообщили? Или Иринка Тролль язык развесила?" Но по мере того, как Володя замечал в глазах доброжелание или даже гордость, светившиеся у одноклассников, досада скоро уступила место чувству радости, какого-то огромного удовлетворения, словно он получил не меньше трех пятерок за день или Тролль внезапно вдруг призналась ему в любви (об этом Володя даже не мечтал!). Девочки смотрели на Володю теперь так, будто видели его впервые. Трое из них с заискивающими улыбками, боясь, что откажет, пригласили героя к себе отпраздновать их дни рождения. И Володя, конечно, согласился, хотя неподалеку стояла Иринка и все, конечно, слышала. А Володе вдруг стало приятно ощущать свою власть над этой девочкой, хотя она ничего обидного ему не сделала, - наоборот. "Ну и пусть себе побесится! - с наслаждением думал Володя. - Никуда от меня не уйдет - крепче любить станет!" И громко, почти торжественно пообещал всем трем именинницам обязательно прийти "погулять". Мальчики, однако, не были единодушны в своем преклонении перед Володей. Во-первых, они его заставили подробно рассказать о том, что все-таки случилось с ним за это лето, и Володя, предвкушая предстоящий триумф, стал рассказывать. Нет, он ничего не сочинял. Напротив, кое-что он даже решил от всех сокрыть: делал таинственную физиономию и говорил: - Ну, здесь я пропущу - обещал в милиции молчать, подписку дал... И таинственность происходившего с Володей всех завораживала, заставляла верить и восхищаться тем, что слушаешь "крутого" парня, с которым учишься и даже дружишь. Но слава Володи некоторым из ребят очень скоро стала надоедать. Появились те, кто ему в открытую не верил и даже называл врунишкой. Володя хотел было, чтобы рот закрыть таким Фомам неверующим, позвать Иринку. Но девочка, вздернув свой крошечный носик, лишь фыркнула, когда рядом никого не было: - А я-то тут при чем? - и добавила: - Сам выкручивайся, а лично я ничего не видела и знать ничего не хочу! - А уходя, даже рукой махнула: Счастливо погулять на дне рождения Светланы! И Володя, обескураженный, расстроенный, остался стоять на месте, зачем-то дергая себя за ухо. Ему очень нравилась Иринка, свидетельница почти всех его подвигов. Никакая Светлана ему не была нужна, и теперь, покинутому и осмеянному той, которую он почти любил, Володе была безразлична слава. Однако слава в виде одобрительных взглядов девочек, заискивающих предложений многих одноклассников, даже ласковых улыбок учителей снова стала повелительницей Володиного сердца, и он, махнув рукой, полностью отдался ей в рабство - до ужаса легкое и сладкое. Но в Володином доме, таком мирном и теплом прежде, как перед грозой, повисла тяжкая тревога, невыносимая и страшная. Мальчик смотрел на своих родителей и не узнавал их. Мама, такая живая, ласковая прежде к Володе и его отцу, теперь казалась чужой и будто переносившей какую-то боль. Отец, всегда добродушный, полный сил душевных и телесных, а поэтому мягкий, теперь словно осунулся: щеки его впали, могучие плечи опустились, руки Геркулеса стали тоньше и вытянулась шея. Родители, замечал с тревогой Володя, теперь сторонились друг друга, лишь иногда перебрасываясь пустяковыми фразами, да и то процеженными сквозь зубы или сказанными в сторону с отведенными глазами. Нет, они не ссорились, но иногда Володя из-за стены слышал, как начинал о чем-то громко говорить отец, и говорил недолго, но взволнованно, с надрывом, и резко смолкал, точно успокоив себя. А порой начинала говорить мама, и тоже очень страстно, будто за что-то ругала отца, а папа в это время молчал. Но ссор все-таки не было... И однажды Володя, которого уже измучила гнетущая обстановка дома, набравшись смелости, спросил у родителей, когда в воскресенье все собрались за завтраком: - Между вами что... кошка черная пробежала? Я ведь все вижу... Мама не ответила и стала громко греметь чашками в мойке, а папа, видя в сыне поддержку или даже союзника, тонким, чужим голосом, так неидущим его богатырской фигуре, вместо ответа спросил у Володи: - Ну скажи мне, пожалуйста, скажи, что случилось с мамой в этом идиотском замке, - будь он проклят?! - И, не дожидаясь ответа, заговорил: Я же вижу! Ее там заколдовали или подменили! Нет, это не моя жена приехала из белорусского замка - чужая, злая женщина! Володя никогда не слышал, чтобы отец разговаривал с мамой так грубо, и следил за происходящим на кухне с бешено колотящимся сердцем. И мама, конечно, не могла простить отцу таких слов. - Как ты разговариваешь со мной?! - прокричала она и даже замахнулась чашкой (Володя был уверен, что сейчас мама швырнет её в отца). - У меня твое хамство вот здесь, вот здесь! - кричала мама, показывая на горло. - Ты хам, последний хам и больше никто! Ничтожество! Мало того, что ты - пень необразованный, но ты к тому же неотесанный мужик! Господи, с кем я связалась! Ты ведь даже денег в дом принести не можешь! Володя, весь трясущийся, оттого что никогда не видел маму в такой ярости, такой некрасивой, грубой, переводил глаза то на мать, то на отца и видел, что последнее обвинение мамы, насчет денег, поразило папу больше всего. Он тяжело поднялся из-за стола и, с трудом сглотнув, криво усмехнулся: - А вот это что-то новенькое... Раньше тебе моих денег хватало... Мама гордо тряхнула своими роскошными густыми волосами: - Ничего тебе, дураку, непонятно! И оставь меня в покое, я есть хочу... - Ладно, я тогда пошел... - сразу сник папа, и Володя видел, как из кухни выходил не плечистый кузнец-богатырь, а какой-то сжавшийся, сморщенный от обиды мужичонка-недомерок. - Садись завтракать, - бросила мама Володе, стоявшему у окна и глядевшему на улицу, но ничего не видевшему там. Но мальчик за стол не сел, а, сказав "спасибо", вышел из кухни. На душе Володи было так противно, так ныло, что хотелось плакать. Но мальчик не заплакал, а пошел к отцу, потому что твердо знал, как необходимо сейчас папе его доброе слово. Отец, взъерошенный, сидел в комнате родителей и, улыбаясь странной улыбкой, зачем-то быстро-быстро похлопывал ладонью о ладонь. - Ну и как тебе мама? Хороша? - быстро спросил он у Володи и глупо хохотнул. - Она вроде спятила, - грубо ответил Володя, догадываясь, что папе будет приятен такой ответ. И отец тут же охотно Володю поддержал, будто эта гипотеза, объясняющая странное мамино поведение, была самой безболезненной для его самолюбия: - Да, да, конечно, у неё что-то с головой! Она заболела! Но заболела она или там, в Белоруссии, в вашем рыцарском замке, или сразу, как вернулась в Питер! И, помолчав, папа спросил у Володи очень тихо: - Вов, а скажи мне честно... у мамы в этом дурацком замке... никаких знакомств не было? Володя решительно замотал головой и заявил: - Нет, ничего... такого я не замечал, - и прибавил: - Знаешь, я думаю, мама просто очень устала. Сам видишь какая жизнь: магазины с очередями, кухня, стирка, да и с деньгами у нас тоже плоховато, в этом она, кажется, права... - Да, да, - покладисто вздохнул отец, с радостью принимая и эту версию маминой раздражительности. - Надо бы попросить начальника цеха, чтобы работенки подыскал - повечерю, по субботам поработаю, вот и поправятся дела, будут деньжата. А потом пошли эти таинственные телефонные звонки... Как-то раз, уже в октябре, когда родителей не было дома, зазвонил телефон. Володя снял трубку и сказал: - Да, слушаю. На том конце провода вначале помолчали, словно соображая, как спросить, а потом раздался мужской, мягкий, негромкий голос: - Вика, это вы? Володя усмехнулся в трубку: - Какая я вам Вика! Мамы дома нет, звоните вечером! "Вот чудак! - удивлялся Володя позже. - Меня с мамой спутал! Неужели, - подумал он с легкой обидой, - я маминым голосом говорю, женским голосом?" И Володя тогда решил, что стоит говорить более солидно, более низким, грубым голосом, что не позволит перепутать его с мамой и наоборот. Однажды, подняв телефонную трубку со звонившего аппарата, Володя вообще не услышал голоса того, кто звонил, - там просто молчали. Но вскоре снова прозвучал приятный мягкий голос, показавшийся Володе хорошо знакомым и снова спросивший: - Вика, это вы? Нет, мальчика раздражало не то, что его маме может звонить неизвестный мужчина (он ещё не связывал эти звонки и перемены в мамином настроении). Володю просто разозлило то, что его снова приняли за женщину. - Нет, это не Вика! - фальшивым басом проговорил Володя. - У вас что, уши болят?! Разобрать не можете, что с вами не женщина говорит?! - И сразу понял, что сморозил чушь. На том конце провода откровенно усмехнулись: - Простите, но у вас тембр голоса столь схож с тембром голоса Виктории Сергеевны... - А почему вы называете мою мать Викой, а не Викторией Сергеевной?! взорвался Володя. - Она вам что, подружка (ах, снова глупость)?! - Нет, пока что нет! - снова язвительно усмехнулась телефонная трубка, и Володя похолодел, ощутив то, что разговаривает с человеком, которого знает, но не может вспомнить, кто же это. - Пока?! - совсем по-девчоночьи взвизгнул Володя. - Знаете, дядя, не советую вам больше сюда звонить! У моего папы, мужа этой Вики, такие кулаки, что в штаны навалите, если он до вас доберется (грубо-то как)! - Кулаки - это ещё не самый лучший аргумент, - спокойно, но с издевкой проговорил незнакомец. - А вы все-таки передайте своей маме наш разговорчик. Пусть порадуется за своего защитника-сына. Хорошо? - Вот еще! - выкрикнул Володя. - И не подумаю! - И положил трубку, вернее, бросил её на рычаг. Но вечером он все же передал маме содержание этого странного телефонного разговора, внимательно глядя в её лицо. Мама, конечно, делала все, чтобы казаться совершенно спокойной, но Володя видел, как раздувались её ноздри и мелко-мелко двигалась бровь. - Зря ты нахамил этому человеку, - строго заметила она после того, как сын закончил свой взволнованный рассказ (папы, понятно, рядом не было). Это, наверно, Гольдштейн звонил, из института. Ну и что ж, что Викой меня назвал? Меня в институте так очень многие зовут - у нас церемонии не приняты. А ты уважаемого человека кулаками своего отца пугал... Просто по-свински получилось. Впредь тебя прошу быть сдержанней. Некрасиво! - Мама, мне этот голос знакомым показался. Он уже второй раз звонил, а твоего Гольдштейна я совсем не знаю... - Успокойся! - строго сказала мама. - Это Гольдштейн, только Гольдштейн - доктор археологических наук. - Ну так позвони ему сейчас, при мне, - не унимался упрямый Володя, потому что видел - мама врет. - Возьми и позвони! - Не стану я ему звонить, - строго и властно заявила мама. - Если человеку нужно, он сам мне позвонит! И закончим этот разговор... такой неумный разговор! Володя вздохнул и поплелся на кухню пить чай. ...Сегодня же, после грубой выходки мамы, после её оскорблений в адрес отца, он припомнил те странные звонки, но ничего не сказал о них папе. Зачем? Пусть думает, что его жена вымоталась, бегая по магазинам. А разве это не правда? Время-то какое! Гадкое настроение Володи, усугубившееся после того родительского скандала, стало совсем плохим, когда ему пришлось вынести ещё один телефонный разговор, ещё более загадочный, странный, даже страшный, как ночной кошмар. Это случилось вечером, перед сном. Трубку сняла мама и тут же позвала Володю: - Тебя! - Алё, я слушаю, - очень робко, словно в предчувствии чего-то страшного, сказал Володя, и чей-то далекий мужской голос из глубин пространства произнес: - Слушаешь? Ну так тебе от Иван Петровича привет... Володя вначале ничего не понял, но, даже не догадавшись сперва, от кого же, собственно, передают ему привет, он вдруг почувствовал, что держать рукой телефонную трубку очень неудобно - ладонь покрылась холодным липким потом. - От какого... Иван Петровича? - деревенеющим языком, непослушным и вялым, проговорил Володя еле слышно. - Забыл, что ли? - сильно удивились в трубке. - Да от того, кто кавалергардским палашом владел, от оружейника... Неужто не помнишь? Володя машинально опустился на стул рядом со столиком, на котором стоял аппарат, - кажется, если бы он не сделал этого, то обязательно бы упал, так подкосились его ноги. - Но ведь Иван Петрович... умер... - уже не проговорил, а пролепетал мальчик. - Откуда же... привет? Но этот довод, похоже, ничуть не смутил Володиного собеседника. Он удивленно хмыкнул и сказал: - Да оттуда и привет! С Елисейских полей, из Царства мертвых! Иван Петрович тебя любил, а для хорошего человека чего ж не постараться - вот и прислал тебе приветик. А ещё велел тебе передать: ты-де, Володя, с одним человеком по-свински поступил, и нужно тебе будет тому человеку одну службишку сослужить, да... - Не помню, с каким человеком? Почему по-свински? - бормотал ошеломленный, напуганный Володя, который слышал в голосе незримого посланца Царства мертвых знакомые интонации. - А ты подумай хорошенько - может быть, и вспомнишь, - уже с угрозой произнес мужчина, и в телефонной трубке запикало. Телефон стоял в коридоре, и когда Володя вернулся в комнату на чужих, тяжелых, как у манекена, ногах, мама не узнала сына и даже испугалась, увидев белое, точно известка, лицо мальчика. - Тебе плохо, плохо?! - не на шутку взволновалась она и побежала за нашатырем. - Ну, кто, кто это звонил?! - дрожащим голосом спрашивала мама. - Я знаю, тебя кто-то разыгрывает, а ты, истеричка, каждому веришь! Сам себя мучаешь и мать свою терзаешь! Глупый! Жестокий! Володя, пошатываясь, встал с дивана, куда уложила его мама, и, направляясь в свою комнату, еле слышно вымолвил: - Я не истеричка и не жестокий. Это на самом деле мне с того света привет передавали... В ту ночь Володя до самого утра не мог заснуть. Он вспоминал все эти странные телефонные звонки, анализировал, буквально препарировал сознанием содержание всех разговоров, припоминал интонации, тембры голосов говоривших, желая угадать, кто же все-таки звонил. Да, он знал обоих звонивших, но как странно - Володин разум путался, не умея разъединить оба голоса. Они словно принадлежали одному человеку, очень нехорошему, злому. Можно сказать, это сам дьявол, само зло говорило двумя голосами, а потому разделить их не представлялось никакой возможности. И Володя лишь твердо знал, что его семью очень скоро посетят беды, возможно, настоящие несчастья. Но он все же был уверен, что спасти их семью сможет не мать, не даже отец, а он, только он, что дьявол покорится лишь ему одному. И с этой уверенностью Володя заснул, и ему приснился святой Георгий, топчущий своим белым конем крылатого змия. Но Володя не казался сам себе Георгием, а лишь взирал на него со стороны, и на душе было светло и покойно. ГЛАВА 2 ПОСЛАННИК АДА ...Володина мама, Виктория Сергеевна, уходила не тайком, а открыто. Как-то раз, когда мальчик вернулся домой, он застал обоих родителей: папа неподвижно сидел на диване, а мама спокойно, методично укладывала свои платья, белье и даже кое-какую посуду в два лежащих на полу чемодана с распахнутыми крышками. И Володя все сразу понял. - Мама, ты что... уходишь от нас? - спросил мальчик, подходя ближе и пытаясь вглядеться в лицо матери, отводимое от него в сторону, будто мама очень стеснялась своего поступка. - Володя, - вздохнула мама, и ему показалось, что этот вздох фальшив и наигран, - я ухожу не от тебя, а от твоего отца. Прости меня за этот шаг (о, мама умела говорить красиво), но иначе поступить я не могу. Едва я устроюсь, как тут же заберу тебя к себе... - А как же... папа? - очень глупо спросил Володя, но мама не ответила, и тогда он задал ещё один, очень глупый вопрос: - Ведь ты уходишь к другому мужчине? - Но мама и на этот вопрос ответила лишь все тем же фальшивым вздохом и стала заворачивать в махровое полотенце (очень тщательно, точно находилась на раскопках и держала в руках редчайший античный сосуд) хрустальную вазочку, папин подарок. Когда вещи были собраны, мама подошла проститься к Володе, взъерошила его волосы, хотела притянуть к себе его голову, наверное, для поцелуя, но Володя дернулся от неё всем телом и неожиданно для себя (да и для мамы) сильно ударил её ладонью по руке так, что мама даже вскрикнула и сморщилась, став очень некрасивой. - Я не буду с тобой жить! Никогда не буду! Не надейся! Я с папой останусь, с папой! Предательница!! Мама снова вздохнула, словно досадуя на людское непонимание, пожала плечами и взялась за ручки двух тяжелых чемоданов. Так Володя и его отец остались одни в двухкомнатной квартире, сразу ставшей холоднее, пустыннее. Скоро отсутствие женской руки и женского глаза сказалось в том, что здесь появилась пыль или попросту грязь. Груды немытой посуды наполняли раковину кухни, а в тазу, в ванной, кисло давно нестиранное белье. Отец раньше никогда не пил, и этим гордился не только он сам, но и мама. Теперь же Володя все чаще стал замечать его хоть и не пьяным совсем, но под хмельком, возбужденным. В эти моменты отец быстро-быстро ходил по гостиной и словно сам с собой рассуждал, причем его главной темой было, почему же от него ушла жена. Обычно он приходил к одному и тому же умозаключению: жениться нужно лишь на ровне, то есть работяга ни в коем случае не имеет право брать "ученую", бедный - богатую, красивый некрасивую, русский, к примеру, латышку или татарку, и наоборот. Володе очень скоро надоело слушать этот бред, однообразный и навязчивый, и он, несмотря на то что отец искал его общества, запирался в своей комнате, ложился на диван и смотрел в потолок. Иногда Володя плакал, вспоминая то, как славно жили отец с матерью. Однажды после занятий в школе Володя подошел к своему дому и уже было хотел зайти в свой подъезд, как вдруг его кто-то тихо позвал. Так тихо, что мальчик подумал, что ему послышалось. Но у соседней парадной, угловой, Володя увидал мужчину, не смотревшего в его сторону, стоявшего как-то боком, если даже не спиной к мальчику. Но Володя догадался, что этот незнакомец поджидал его и звал его по имени именно он. Не зная, что делать дальше, Володя остановился у дверей, оставив на ручке свою ладонь и вглядываясь в фигуру мужчины, облаченного в куцую шубейку и лохматую шапку из выцветшего то ли кошачьего, то ли собачьего меха. "Это бомж! - с тревогой подумал Володя. - Зачем он меня зовет? Откуда он знает мое имя?" А тут ещё снова раздался голос незнакомца, сказавшего опять очень тихо: - Володя, ну иди сюда, не бойся! Не бойся! И Володя, точно загипнотизированный этим негромким зовом, подошел к мужчине, не осознавая своих действий, но подсознательно понимая, что беседой с этим человеком начнется распутывание клубка его тревог и несчастий. Пока Володя приближался к незнакомцу, тот, открыв дверь подъезда, успел скрыться за ней, и мальчик, потянувшись к ручке этой обшарпанной двери, успел подумать: "А вдруг зайду, а он..." Но тем не менее власть этого мужчины была столь сильна, что всякое опасение тут же исчезло, и Володя решительно открыл дверь, только сейчас осознавая, что заходит на лестницу покойного Ивана Петровича, оружейника. Попав в полутемный вестибюль, Володя между тем никого здесь не увидел и оторопело остановился, не зная, куда идти, но мысль о том, что на него сейчас набросятся, не приходила к нему вновь. - Володя, сюда иди, - донесся до мальчика тихий, вкрадчивый голос, летевший сверху, со второго этажа, и Володя буквально ринулся наверх, стремясь поскорее увидеть того, кто звал его, желая скорее покончить с неясностью ситуации, так томившей его. Но, поднявшись на второй этаж, он и здесь никого не застал, зато голос мужчины, в котором уже слышалась насмешка, донесся теперь с третьего этажа. Еще быстрей, что было духу, побежал Володя наверх и, достигнув площадки третьего этажа, никого здесь не нашел, только голос, теперь уже смеющийся, промолвил с высоты: - Ну, скорее же, скорее! Я здесь, я здесь! Однако, когда Володя прибежал на четвертый этаж, его площадка тоже оказалась пустой, и мальчик, усталый и гневный оттого, что понимал - над ним смеются, с упреком бросил: - Ну, хватит дурака валять! Зачем вы меня звали? Наверху снова засмеялись, теперь уже язвительно и зло: - А чтобы передать тебе привет от покойного Иван Петровича! Сюда иди, сюда! К его квартире! И Володя, безропотно подчинившись приказу, зашагал наверх, почему-то очень спокойный, словно все стало ясно, определенно: привет с того света пугал его меньше, чем разборка с бродягой, голодным и гадким. Когда Володя достиг площадки шестого этажа, то и здесь не увидел звавшего его человека, и сейчас, в этот последний момент, возле дверей умершего старика, оружие которого Володя спас от вора, нервы, натянутые, как паутина, сдали - не увидев незнакомца, упорно звавшего его сюда, Володя в страхе хотел было бежать вниз, понимая, что имеет дело или с оборотнем, или с сумасшедшим, но мальчика вдруг тихо позвали: - Володя, ну, подойди ко мне. Мальчик повернул голову и увидел незнакомца сидящим на коротком марше, что вел от площадки шестого этажа к чердачной площадке, на которой он прятался в ту страшную ночь, когда пришел сюда затем, чтобы задержать похитителя палаша кавалергарда. Володя безропотно подошел к этому странному человеку, смотревшему на мальчика пристально, не мигая, но в то же время не зло, а с какой-то укоризной в глазах. Это был довольно молодой мужчина, обросший бородой, которую подпирал намотанный на шею грязный шарфик. В общем облик незнакомца напоминал внешность художника или представителя другой свободной профессии - неопрятная небрежность того, кто якобы плюет на мнения других людей. - Так это вы мне от... Ивана Петровича привет передавали? - спросил Володя, переводя дыхание и делая вид, будто запыхался от подъема, а не попросту желает подавить волнение. Но вместо ответа на столь прямой вопрос незнакомец стащил со своей головы шапку, точно ему стало жарко, и в свою очередь с холодным спокойствием спросил: - Ты меня не узнаешь, Володя? Мальчик присмотрелся к бородатому лицу - и впрямь: отдельные черточки лица, казавшегося прежде совершенно незнакомым, точно в детских складных кубиках соединились в цельную картинку, которой Володино сознание с быстротой компьютера подыскивало название - имя. Да, Володя хорошо знал этого человека, с которым у него прошлым летом было связано одно из ярчайших событий его жизни. И рассудок Володи высветил вначале вот этот самый марш, на ступеньках которого сидел бородач, потом трясущуюся под напором чьих-то толчков дверь квартиры Ивана Петровича, клинок палаша, точно луч карманного фонарика, выскочивший из-за двери и чуть не проколовший мальчика насквозь. Потом ему моментально вспомнилась квартира оружейника, открытое окно, разбитые цветочные горшки и привязанный к батарее синий провод, по которому он неистово бьет клинком ятагана, желая перерубить. "Дима! Воронежец!" - точно взрыв гранаты прогрохотало в голове Володи явившееся из глубин сознания имя бородача, и мальчик невольно в страхе отпрянул к лестничному маршу, понимая, что его позвали сюда, чтобы просто отомстить... - Да брось ты, не дергайся! - с дружелюбной простотой остановил "воронежец" Володю. - Что, думаешь, я счеты с тобой пришел сводить? Нет! И когда мальчик, приободрившись, остался стоять на месте, глядя на того, кого он "подсек" ятаганом, что и позволило милиции забрать вора с поличным, бородач подманил его пальцем и предложил: - А ты сядь, Володя, со мной рядом. Я поговорить о том о сем хочу. - О чем нам с вами разговаривать? - заартачился мальчик. - Я с ворами дела не имею! Но бородатый только усмехнулся, точно с серьезностью к словам Володи никак нельзя было относиться, и миролюбиво произнес: - Во-первых, не "вы", а "ты". Мы ведь с тобой насчет китайских церемоний уже имели уговор. А, во-вторых, по поводу воров... Хочу с тобой объясниться, только ты, на самом деле, присядь сюда, пожалуйста. А то, знаешь, мне так неудобно с тобой разговаривать... - Так возьми и встань! - грубо заметил Володя, но ему тут же возразили: - А неудобно, братец, мне стоять - после того, как ты мне удружил падение с третьего этажа, я, дружок, хромым стал, как старый черт. Знаешь, как нечистого в людском обличье отличить? А вот по хромоте и узнаешь. Да, да, серьезно говорю. Я, правда, и до этого с Князем Тьмы дружбу водил, а теперь и вовсе... Володе эти речи показались вздором, и он сказал сердито: - Да хватит галиматью-то пороть! За этим, что ли, звал? Но приятель Князя Тьмы с озорной поспешностью Володе возразил: - Ой, не галиматья, Володечка, не галиматья! Или ты сам не видишь, что сейчас черти на каждом шагу, так и выглядывают, так и вышныривают - кривые, косые, сухорукие, рыжие, косноязыкие - всякие! Не видал таких людей? Это все Сатаны прислужники, и отечество наше дорогое, Россия-то, чертями сейчас заполнилась, точно речка рыбой во время нереста! Уверяю тебя, повсюду нашего Господина слуги праздник большой, пир для России готовят. Кровью упьемся и уж пошалим потом, порадуемся! Время наше пришло! Говоря это, Дима (или Олег, Володя не знал наверняка) даже привстал со ступеньки и со страшно округлившимися глазами безумного, с протянутой вперед рукой, подступал к мальчику, который стал пятиться назад, покуда не оступился, сойдя с площадки на ступеньки марша - не задержись рукой за поручень ограждения, непременно бы упал. А "черт", словно успокоившись, произведя впечатление, снова уселся на ступеньку, достал из кармана сигареты и спокойно закурил. - У тебя, похоже, - сказал Володя, - не нога при падении повредилась, а голова. - Но Дима-Олег эту реплику оставил без внимания и лишь угрюмо предложил: - Да ты садись-ка рядом - потолкуем. И теперь Володя не стал отказываться, а, повинуясь приказу, тотчас сел рядом с человеком в старом, даже неприличном с виду тулупчике, точно подобранном где-то на помойке - рваном и дурно пахнущем. А Дима-Олег, пососав немного сигарету, сказал: - Думаешь, я тебя случайно именно сюда, к квартире деда позвал? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - Ничуть не случайно: хочу, чтобы ты, мой мальчик, свою вину передо мной прочувствовал остро и, как говорят литераторы, всем сердцем и душой... - Какую же вину? - не удержался Володя от ядовитой усмешки. - Я коллекцию Ивана Петровича спасал, его оружие, то, что он всю жизнь свою собирал! Ведь ты украсть хотел! Но Дима-Олег на горячую Володину фразу отреагировал смешком: - Человечек ты смешной, ей-Богу! Во-первых, давай-ка уясним с тобой одну простую вещь: я, как видишь, на свободе, и следствие с судом в итоге признали меня, твоего слугу, абсолютно невиновным - абсолютно, заметь! Представь, разве не мог молодой специалист - вроде меня, понятно, - столь сильно увлечься предметом своей науки, превратившейся в страсть, в единственный смысл жизни? Вот и мой случай... Судебные психиатры нашли у меня разновидность мании, навязчивой идеи, то есть я поступал как бы не в силах справиться с зовущей меня страстью. И я на самом деле помню, что во мне все время сидел какой-то человек и твердил мне: пойди и забери палаш, пойди и забери... Вот я и пошел... - Да не ври ты, не заливай! - разозлился Володя. - Я-то знаю, что это за человек - жадность твоя, воровская душонка поганая твоя, вот что! Ты не в страсти воровал, не под балдой, а обдумал все, до последней черточки, меня даже в свои сообщники записать хотел! А теперь сидишь здесь и дурачка корчишь - больной я был, придурочный, псих ненормальный! Володя увидел, что его собеседник снисходительно улыбнулся, точно этой улыбкой давал понять, что ценит проницательность мальчика, и покладисто сказал: - Ну да, Володька, ты кое в чем на самом деле прав, но ведь степень моей виновности не ты определяешь, а суд. Так вот наш почтенный суд признал меня невиновным, а значит, я и для всех людей таким являться должен. Так что умней всего и тебе будет согласиться с мнением суда: ведь оправдан стало быть, не вор. Дима-Олег тщательно уложил в пустой коробок окурок сигареты, не желая, как видно, мусорить на лестнице. Он, похоже, выдерживал паузу, и Володя смотрел на этого молодого мужчину и чувствовал, как симпатия к "невиновному" вору вновь начинает оживать в нем. Дима не имел теперь густой шевелюры, которая летом гордо обрамляла его красивый лоб, - волосы мужчины теперь не вились, а, коротко подстриженные, лежали гладкими прядками, редкими и даже жалкими. Неопрятная бородка, не идущая его красивому лицу молодого нахала, казалась Володе приклеенной нарочно, чтобы остаться неузнанным. Да, это был совсем другой человек, или тот, кто очень хотел выглядеть иным, изменившимся... - Ну так вот... - лениво протянул Дима-Олег (Володе страшно хотелось выяснить, как же на самом деле зовут его теперь), - что до моей вины перед самим стариком, которого, как ты считаешь, я пришел ограбить, то на этот счет скажу тебе следующее... Знаешь, я ведь был уверен, что старик скоро умрет, и это на самом деле случилось. И знал я также, что наследников у деда нет и оружие обязательно отправится в музей... - Ну и что же в этом плохого? - перебил Володя. - Разве плохо, если на него будут смотреть, ну, тысячи, а может, и миллионы. Значит, оно и будет всем принадлежать... Дима-Олег странно хмыкнул, и Володя не мог понять - рассмеялся или зло прорычал молодой человек, который с холодной яростью заговорил: - Миллионам! Но ведь им все равно, на что смотреть: палец покажи смеяться будут, скажешь, плачьте - заплачут! Это везде так: толпа безвкусие, тупость, почти идиотизм, а в нашем милом обществе, где все, как куклы с конвейера, безмозглые кретины, людям и вовсе ничего не нужно, кроме водки и жратвы! И Дима-Олег с горькой миной на лице умолк, и его нервные пальцы стали извлекать из пачки новую сигарету. Володя сидел притихший, переваривал страстную речь вора, и ему обидно было слышать оскорбления в адрес общества, к которому он сам принадлежал, но в словах бородача на самом деле скрывалась какая-то большая правда, что-то было очень привлекательное в словах о том, что толпа несет в себе и пошлость, и безвкусие, и даже идиотизм. Володя вспомнил ребят своего класса, и его вдруг словно током ударило: "Да они же все тупицы и кретины! Жизни не знают, сопляки! Потеют, стараются, зарабатывают пятерки, а жизнь мимо них несется со скоростью пули, которую не видно! А вот я - другой, я - жизнь чувствую, ощущаю! Ну разве с ними могло случиться все то, что со мной случилось?! Нет, никогда!" - Понимаешь, мальчик, - продолжал Дима задушевно, с наслаждением затягиваясь, - произведения искусства создавались только личностями, скорее всего крайними индивидуалистами даже, эгоистами, сказать точнее. Искусство - не для всех, а поэтому и храниться оно должно лишь в частных руках, в руках тех людей, кто не только оценит его по достоинству, но и сумеет его сохранить! - Поэтому ты и хотел изъять у Ивана Петровича его оружие, чтобы передать его тем... достойным? - спросил Володя, хотя ему и так все было ясно. - Ты догадлив, - кивнул Дима-Олег, - только знаешь, кто должен был стать этим, как ты сказал, достойным? Не знаешь? - Неужели ты сам? - пронзила Володю догадка. - Ты угадал, - скромно ответил вор, аккуратно укладывая в коробок погасший окурок. Тут Дима-Олег внезапно изменил свой приподнятый тон на нежно-вкрадчивый, сочувственный даже и сказал: - Милый мальчик, я ведь знаю, что у тебя дома все очень скверно. Мать ушла, а батя маленько того, горькой баловаться стал. Но ты не унывай, парнишка. Я ведь горю твоему пособить вполне, вполне могу. Я женщин знаю, и, если у папы твоего в руках гроши неплохие зашуршат, то мамочку твою домой вернуть ещё как можно. Володя хотел было возразить, возможно, оскорбить непрошеного утешителя, потому что он грубо намекнул на то, что мама способна менять мужчин, видя в этом одну лишь денежную выгоду. Но мальчик тут же вспомнил, что мама на самом деле упрекала папу в безденежье, а поэтому Дима оказывался хоть и неделикатной скотиной, в открытую говоря о маминых претензиях, но бил в самое яблочко. Но тут Володю уколола ещё одна мысль: "А ведь он все это мне не зря говорит, и о деньгах тоже не случайно упомянул. Он хочет от меня чего-то. Помощи какой-то ждет, но тихонько к делу подбирается, на цыпочках. Надо все узнать, все узнать! На самом деле он мужик толковый! Если помогу ему, то отвалит денег, а с деньгами можно попытаться..." Но Володя не успел решить, что ему делать с деньгами, полученными от Димы-Олега, потому что "настоящий ценитель прекрасного", точно читая мысли мальчика, перебил его мечтания вопросом: - Уверен, что ты сейчас решаешь, что я попрошу от тебя за свою помощь? - Угадал... - подтвердил Володя, дерзко посмотрев на бородача. - Да, кое-какую работу тебе выполнить придется. Я симпатии ради деньгами не бросаюсь, хотя ты, Володька, мне очень, очень симпатичен. - И Дима-Олег сказал это так серьезно, так внимательно посмотрел в глаза мальчику, что Володя, благодарный за этот тон и за этот взгляд, сердцем тесно прильнул к человеку, которого ещё совсем недавно ненавидел. А Дима, чувствуя, какое впечатление он произвел, сказал ещё более проникновенно: Мы с тобой, мой милый мальчик, одного дуба желуди. Я твой характер ещё тогда, летом, рассек. Ты - личность, индивидуальность, ты - выше многих, ты будешь управлять людьми, и они тебе подчиняться станут. "Да ведь он же мне всегда нравился, - думал Володя про себя, - зачем же я тогда пошел мешать ему спасти сокровища Ивана Петровича, которые теперь валяются где-нибудь в пыльном углу музея, неразобранные и ржавеющие! Ну и придурок же я!" А молодой мужчина между тем поднялся со ступеньки, точно все, что он хотел сказать Володе, уже было сказано. Мальчик машинально поднялся вслед за ним и спросил, будто то, что он хотел узнать, было очень важным для него: - Как тебя зовут? И бородач понял, почему Володя спросил его об этом, и ответил очень серьезно: - Когда-то я представился тебе Димой, так пусть же я останусь с этим именем. Да и при чем здесь имя? Слова, братишка, очень мало значат - умей определять сущность вещей, то, что стоит за словами. А слова да имена, мой мальчик, дрянь и ложь! - И тут Дима очень тепло обнял Володю, и мальчик от неожиданности вздрогнул, но его тут же обдало теплом человеческого приятия, забытого уже. - Главное, помни - я помогу вернуть тебе и твоему отцу вашу, - Дима едва заметно улыбнулся, - заблудшую маму. Я знаю, она пока тебе нужна, Володя, и ты её получишь, обещаю тебе это. А теперь - идем. Мы неплохо с тобой поговорили, но, я уверен, мы и ближе сойдемся - как-никак, родственные души. Правда? И Володя, краснея от удовольствия, твердо ответил: - Да, правда. ГЛАВА 3 СУПЕРМЕНЫ БРОДИЛИ ПО "КЛАДБИЩУ" После этого необыкновенного, столь взбудоражившего Володю разговора на лестнице рядом с квартирой покойного, Дима словно в преисподнюю провалился - пропал. Мальчик целую неделю ходил, как не свой, нахватал двоек, потому что и не брался за учебники, решив, что ему, человеку необыкновенному, не пристало заниматься мелкими, суетными повседневными делами. Его уверенность в то, что он является исключительностью из общего житейского правила, особой индивидуальностью (Володя и до разговора с Димой очень подозревал в себе наличие оригинальности), теперь укрепилась, стала как бы аксиомой. Требовалось только оформить эту свою необыкновенность в какое-либо действие, поступок, чтобы снискать ещё большую популярность. Теперь Володя думал о большем - ему сейчас не помешали бы деньги, чтобы приобрести соответствующий его личности "прикид", электронику, возможно, мотоцикл. Все это не очень интересовало Володю прежде, но теперь его должны были окружать вещи только под стать ему самому - самого высшего качества, а то как же иначе? Но все же главной его заботой было возвращение матери. Да, мама часто звонила Володе, просила простить, предлагала встретиться, но мальчик молчал, не отвечая на её просьбы. Он знал, что мама сейчас не вернется, потому что она страшно гордая, а "невозвращенная" мать ему была не нужна. Мальчик страшно страдал, видя, как мучается отец, и следовало прежде возвратить маму папе, тогда бы все наладилось, все образовалось бы. Да, сейчас Володе очень нужны были деньги. А Дима позвонил только через неделю и сразу предложил Володе встретиться, что и нужно было мальчику, ждавшему своего друга и "родственную душу" как избавителя от всех своих нужд, дарующего ему силу и даже могущество. - Я знаю, что тебе было плохо, старик, - прозвучал в телефонной трубке ласковый баритон Димы. - Давай-ка встретимся в субботу в скверике возле Эрмитажа. Не знаешь где? Ну, около фонтана, да ты знаешь. Часиков в двенадцать. Ну, до встречи, мальчик, - и повесил трубку. "Неужели на экскурсию меня зовет?" - разочарованно подумал Володя. Но его мозг, точно испорченный компьютер, вдруг стал посылать на дисплей-сознание комбинации непрошеных, незваных мыслей, которые вдруг выдали суждение, немало Володю поразившее: "Эрмитаж неслучаен. Дима неспроста тогда так долго говорил об искусстве. О необходимости ему помочь. О деньгах. Ему что-то нужно в Эрмитаже. Картина. Он хочет её украсть. Украсть должен я. Что делать?" И Володя, мучимый нежданно появившейся проблемой, к решению которой он был не готов, всю ночь проворочался в постели, пытаясь выбрать для себя приемлемый путь: соглашаться на преступление или скорей идти в милицию, к тому самому следователю, что приезжал в лагерь, ведя дело вора Димы. Уже то, что он не сразу отверг для себя возможность участия в преступлении, а стал раздумывать, прикидывать, заставляло Володю стыдиться самого себя. Уже под утро, однако, вдруг рассмеялся зло: "Да что я, псих на самом деле, что ли? Ведь мне ещё никто красть картин не предлагал, а я уже с ума схожу! Идиот! Ну как же можно из Эрмитажа картину вынести? Или Дима совсем рехнулся? Нет, это я, пожалуй, спятил!" - решил Володя и, успокоенный, заснул, и ему приснился Эрмитаж, где Володя ходит от картины к картине и на каждом полотне видит Диму: то в шляпе с пером в костюме времен Английской революции, то абсолютно голым в виде бога Вакха, то уплетающим дичь в лавке, написанной обжорой Снейдерсом. И с каждого полотна Дима смотрел на Володю с укоризной, качал головой и говорил: "Плохо же ты, брат, обо мне думаешь! Ну какой я вор? Я просто любитель прекрасного, меня даже судебные доктора невиновным признали, а ты вот не веришь..." В скверике у фонтана Володю поджидал не недавний бродяга в задрипанной шапке и рваном тулупчике - Дима сразил мальчика своим суперэлегантным видом. На нем было длинное широкое пальто из дорогого клетчатого драпа, шею обвивал кораллового цвета шарф, надетый скорей для форсу, чем тепла ради; на голове немного набекрень покоилась большая кепка "Шерлок Холмс", а глаза совсем некстати защищали от неяркого солнца солидные "полароиды". Дима к тому же сбрил свою куцую бороду, и теперь в его облике Володя разглядел много общего с тем, что имел молодой человек при их летних встречах. - Здорово! - радушно обратился к Володе Дима и крепко пожал его руку. - Присядем на минуту? - Они уселись, и Дима, улыбаясь и посматривая на мальчика чуть искоса и чуть лукаво, спросил, напрямик и немного грубо: Что, поди решил, что я тебя на грабеж госсокровищницы подбиваю? А, признайся! И Володя, смущенный и растерянный, опешил, не ожидая столь прямого, бьющего прямо в точку вопроса. Но прямота Димы звала к откровенности, и Володя твердо сказал: - Да, признаюсь. Я так думал... Дима в азарте дважды хлопнул Володю по колену и даже немного подскочил на месте - так ему понравилась честность "родственной души". - Ты умный, умный мальчик! - сказал он наконец серьезно, отбрасывая едва начатую сигарету. - И очень, очень смелый. Ну да пойдем, посмотрим на старые картинки, я их так люблю. Знаешь, я современной живописи просто не перевариваю - вся эта пачкотня создана плебеями и для плебеев. Все это туфта и блеф, а вот старинные мастера... Ну, ну, пошли скорей! Я просто умираю от нетерпения! Я покажу тебе свой Эрмитаж! Пойдем! И Володя смело пошел за Димой легкой походкой человека, от которого не потребуют совершить гадкий поступок, но в самой глубине души чуть-чуть огорченного... О, Дима в Эрмитаже был великолепен! Вначале он решил показать Володе то, что ему не нравится на "кладбище" шедевров больше всего, и мальчик был поражен тем, что их вкусы так сходны. Володя всегда с прохладцей относился к экспрессионистам, и Дима немало поиздевался над их видением натуры. Прошли по залам французских романтиков, и для них у Володиного экскурсовода нашлось довольно шпилек. А говорить Дима был горазд! Володя чувствовал, что этот шикарный мужчина, на которого мальчик страшно хотел быть похожим, говорит не заученные, штампованные фразы, выдернутые из книги по эстетике, - в каждом его суждении был особый взгляд знатока, точно ловивший особенности полотна, понимавший замысел художника, то, как работал творец, будто он, Дима, не просто стоял за его спиной во время работы, а даже превращался в художника. Казалось, он мог повторить каждое движение кисти, сделанное старинным мастером, продолжить картину, завершить её по одному лишь фрагменту, а может быть, не видя этого фрагмента - только по словесному описанию. - Откуда ты все это знаешь? - не удержался Володя, восхищенный и потрясенный Диминым рассказом. Дима самодовольно улыбнулся: - Мальчик мой, я ничего не знаю и знать не хочу! Я знаю лишь одного себя, я изучил свои чувства и умею отождествить их с чувствами того, кто все это делал. - И он плавным движением руки указал на картины зала. - Ведь я же говорил тебе, что понимать прекрасное способен лишь большой эгоист то есть тот человек, кто сосредоточил все свое внимание лишь на своей персоне. И все эти художники - они тоже эгоисты, страшные эгоисты, и без этого в искусстве нельзя! Заглохло бы искусство! Но пойдем дальше - нас ждут мои любимые итальянцы! И они перешли в ту анфиладу залов, что тянулась вдоль Невы. Володя порой смотрел в окно и видел гуляющих по набережной людей, разодетых, беззаботных по случаю выходного дня, и теперь он смотрел на этих людей почти с презрением. "Что понимаете в жизни вы, кроты? - думал Володя. - В ваших пустых головах никогда не появится великой мысли, вы никогда не поймете, зачем творили великие мастера! Вы, конечно, можете притвориться, поохать, увидев шедевр, но никогда не поймете то, что хотел сказать живописец! Жалкие кроты!" А молодой мужчина и мальчик, словно заговорщики, переходили от картины к картине, шептались друг с другом. Больше говорил мужчина, а мальчик слушал. Но порой они просто молчали, словно им обоим было все понятно, и их отделяло от мира осознание особенности натур, их натур, и людей, ходивших рядом, не существовало. Из зала, где висели мадонны Леонардо, они прошли в небольшой, изящно украшенный зал, где тоже висели "итальянцы". Обойдя этот зал, Володя и Дима подошли к небольшому полотну; сухопарый, даже изможденный с виду старец, придерживая одной рукой полу своей мантии, стоя на коленях, протягивал другую руку к раскрытой толстой книге. Неподалеку - вход в пещеру, и над всем этим тревожное, облачное небо. От всей картины веяло какой-то строгостью, немного холодом, в фигуре старика было так много болезненности, что хотелось отвести глаза, но Володя, напротив, чувствовал, что оторваться от полотна очень трудно, просто невозможно. - Тебе понравилось? - спросил Дима чуть насмешливо. - Да, очень, - кивнул Володя. - Кто это? - спросил он, хотя сам мог прочесть подпись под картиной. - Это святой Иероним, один из первых христианских святых, богослов. Он перевел библию на латынь - вот она лежит, ты видишь. Здесь Иероним изображен рядом с пещерой. Ушел, представь себе, в пустыню, хоть и имел, как говорится, полную чашу... Жил в пещере и питался акридами... - Что такое акриды? - машинально спросил Володя. - Это вроде улиток, точно не знаю, - ответил Дима, немного нахмурясь, услышав неуместный вопрос. - Эту картину в пятнадцатом веке написал Сандро Боттичелли. Помнишь его Афродиту? - Да, помню, - не соврал Володя, потому что на самом деле видел богиню красоты и любви, написанную Боттичелли, в мамином альбоме. Но святого Иеронима он видел впервые, и эта картина почему-то задела его даже больше, хотя Володя и не ответил бы почему: там - нагая красавица, здесь - худой старик, и все же к Иерониму его тянуло сильнее. Они постояли у картины минут двадцать, и Володя чувствовал, что так долго он смотрел на это небольшое полотно ещё и потому, что этого хотел Дима - не спешивший уходить, точно нарочно дававший Володе вглядеться, запомнить каждую черточку. - Ну, довольно, - наконец сказал Дима, и они отошли от полотна, и "гид" подвел мальчика к большому камину, располагавшемуся между окон, выходивших на Неву. - Нет, ты посмотри! - воскликнул Дима, указывая Володе на камин. - Какое чудо! Это тебе не радиатор центрального отопления! Роскошь, моя мечта! Затопить камин - это же священнодействие, таинство! Представь, тихо потрескивают в огне сухие полешки, а ты протянул к камину иззябшие на морозе ноги, в руке у тебя - кубок с горячим пуншем, слышится негромкий рокот рояля... Камин на самом деле был чудесный! Мрамор с мозаичной инкрустацией, отделанный к тому же бронзой. Понятно, что этот камин уже давно не топили, и Дима даже предложил Володе наклониться и заглянуть в пространство между каминной решеткой и верхним мраморным обрезом. Да, там протянулись лишь две трубы, как видно, центрального отопления, было чисто и сухо. - Шикарный каминчик! - не уставал повторять Дима. - А здесь-то, мозаика, взгляни: Актеон, нечаянно увидевший купающуюся Диану. В наказание за это богиня превратит несчастного в оленя, и собаки растерзают его. Ха-ха! Ну а тебе, дорогой, приходилось когда-нибудь видеть раздетых женщин? - Конечно, видел, - ничуть не сомневаясь, соврал Володя. Они вышли из зала Боттичелли, и Дима сразу стал рассеян и поспешен. Володя заметил, что его гид устал, сник, точно выговорился весь, отдав всю свою энергию на прежние залы, и ему нечего больше рассказать. Через некоторое время, откровенно зевнув, Дима просто предложил: - Слушай, а пошли-ка отсюда, с этого "кладбища" на свежий воздух! Так курить охота, просто жуть! И Володе понравилась прямота неломающегося Димы. А что? Есть настроение - хожу и смотрю, а пропало - чего притворяться! Весь Эрмитаж зараз не обойдешь! ГЛАВА 4 ХОЧЕШЬ К ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ В ГОСТИ? Володя был доволен, страшно доволен! Такой интересной экскурсии не устраивала для Володи даже мама, знавшая и любившая Эрмитаж. Мальчик смотрел на своего старшего товарища буквально с восторгом, восхищался им, когда тот в гардеробе дал работнице вешалки на чай и отказался от благодарностей, глядя на то, как одевался мужчина, небрежно заматывая вокруг шеи свой коралловый шарф, с небрежным изяществом надевая на голову "Шерлока Холмса". Все в этом молодом красавце - а Дима был по-настоящему красив, и хромота, виновником которой был Володя, придавала ему пущую элегантность - мальчику хотелось копировать, делать своим. Они уселись в том же скверике, у фонтана, и Дима долго молчал, покуривая сигаретку, потом неожиданно сказал: - Я, признаться, не помню, чтобы из Эрмитажа когда-нибудь похищалась картина. Может быть, ты помнишь? Сердце Володи тревожно забилось, но он ответил не дрогнувшим голосом: - И я ничего не слышал о таком... И снова молчание. И опять заговорил Дима, но чужим, ледяным голосом: - Знаешь, есть люди, которые хотели бы стать обладателями одной эрмитажной картиночки. Такая, знаешь, оригинальная прихоть. Втемяшится же порой в голову - не выбьешь... И опять замолчал. Молчал и Володя. - И тем, кто помог бы им в этом, люди эти заплатили бы по-королевски... Володя все сразу понял, и больше не было сил молчать, поэтому, еле шевеля сухими губами, он заговорил: - Конечно, ты меня для того и позвал, я же сразу догадался! Хочешь, чтобы я в Эрмитаж полез картину красть? Ну так поищи другого дурака или сам пойди! Ты парень ловкий, с шестого этажа на веревке спустишься, вот и прогуляйся! А меня на это дело подставлять не надо! Володя, говоривший все быстрее, все уверенней, сказав последнее слово, поднялся и зашагал прочь, но его остановил не то чтобы окрик, а просто зов, и не интонация его, а, скорее, содержание: - Матери своей лишишься! Остановись! И Володя на самом деле встал как вкопанный, точно его ступни надежно приклеились к земле. А потом тяжело, неуклюже повернулся и побрел к Диме, смотревшему на мальчика с полуулыбкой уверенного в своей власти чародея, а ещё с сожалением: "Зачем дергаться, дескать? Все равно далеко не уйдешь". Когда Володя, стараясь не смотреть на Диму, сел возле него, тот миролюбиво начал: - Ну для чего все эти сцены? Неужели ты не понимаешь, не чувствуешь, что нас с тобой связала высшая сила и никуда ты от меня не уйдешь. Мы с тобой из одного горна, из одного тигелька - точно пули одного калибра. Только ты ещё по молодости себя плохо знаешь, но... узнаешь. Дима помолчал, давая Володе возможность переварить эти веские, многозначительные фразы, и продолжил ещё более дружеским, располагающим к себе тоном: - Дорогой мой, я совершенно не хочу прибегать к угрозам - это грубо и не годится для друзей, для равных, хоть у меня и есть повод сердиться на тебя. Моя хромота тому доказательством... Ну да хватит кругами ходить говорю с тобой прямо и открыто. Слушай... - И Володя весь точно сжался, как пружина, ожидая услышать приговор своей порядочности. - Так вот, я от тебя жду помощи, потому что мне страшно понадобился один... экспонат, хранящийся в Эрмитаже. Если ты исполнишь все, как надо, то ты получишь десять тысяч американских долларов. - И тут хладнокровие будто покинуло Диму, и он, повернувшись к Володе, с каким-то болезненным восторгом в лице, взахлеб, воскликнул: - Да ты знаешь, какое это богатство? Это же полтора миллиона. Эта цифра на самом деле заставила Володино сердце забиться так быстро, что тут же вспотели руки и запылали щеки, хотя на улице было прохладно и лежал снег. А Дима продолжал, и каждый его довод достигал цели, словно душа Володи и не пряталась где-то в глубине тела мальчика, а сидела рядом с ним, и можно было мять и кромсать её, мастеря из неё что-то свое, чужое для Володи и уродливое: - Теперь дальше... Получив свои полтора миллиона, или валютой, как вам заблагорассудится, ты тут же передашь их своему несчастному папочке. И будь уверен, твоя дорогая мамочка вернется домой буквально через пару дней и жизнь в вашей скромной квартирке потечет, как прежде, - с тихими и нехитрыми житейскими радостями. Твой сыновний долг будет исполнен. Разве ради этого не стоит потрудиться? Да, Володю откровенно покупали, и мальчик понимал, что выполнение "сыновьего долга", на которое напирал Дима, было всего лишь стремлением хоть чуточку оправдать всю грубость сделки. Но ведь Володю покупали за очень хорошие деньги, и эти "баксы" на самом деле могли помочь и ему, и папе, и, действительно, уже одно то, что мама возвратится, а папа перестанет пить, заставило мальчика помедлить со вторичным отказом. - А что нужно будет... вынести из Эрмитажа? - спросил он, хотя это и не являлось для Володи очень важным. - А ты не догадался?! - насмешливо спросил Дима. - А "Святого Иеронима" и вынесем. Для кого вынесем - пусть эта проблема тебя не тревожит. Для того, кто очень хорошо заплатит. И совесть твоя, заметь, чистой останется. Во-первых, на месте оригинала останется копия, отличнейшая копия, а, во-вторых, картина попадет в руки настоящих знатоков искусства, тех самых стоящих людей, которые и управляют миром. Ты разве не знаешь, сколько шедевров за время большевистской власти переехало "туда"? - Так, - согласился Володя, потому что в словах Димы логика была, хоть и какая-то иезуитская, недобрая. - Ну а раз ты со мной согласен, то, думаю, упрашивать тебя мне больше не нужно. И так немало уж красноречия потратил. И помни - полтора миллиона заработать не всякий сможет. А ты, считай, имеешь их в своем кармане. И Володя, не думая больше ни о чем, не затрудняя свою совесть напрасными копаниями в себе, решительно кивнул: - Да, хорошо. Я помогу тебе, - и увидел, как расползлись в улыбке красивые губы Димы и он стал похожим на черта со старинной немецкой гравюры, которую видел Володя в книге о демонах, оставленную мамой дома. Отчего-то мальчик частенько рассматривал эту книгу. Договор был подписан... ГЛАВА 5 ОТЛИЧНЫЕ КРОССОВКИ, ГИМНАСТИЧЕСКИЕ БРУСЬЯ И ШИРОКАЯ ЛЕГКАЯ КУРТКА То ли Дима куда-то торопился в тот день, то ли хотел дать Володе возможность успокоиться, потому что видел, как возбужден его юный друг, но во всяком случае они расстались, договорившись встретиться в понедельник в метро, на Невском. И Дима удивил Володю просьбой - нужно было принести все, что нужно для занятий в спортивном зале, а также полотенце, мыло и мочалку. Не стоит даже говорить о том, что пережил Володя за сутки, отделявшие его от встречи с Димой. "И почему в спортивном зале? - недоумевал Володя. Может, он хочет научить меня спускаться по веревке с крыши на этаж? Или обучит приемам каратэ на случай встречи с милицией? Ну почему он сразу не объяснил мне, почему?" Но кроме размышлений по поводу странного места встречи, в сознание Володи тонкой струйкой, как сквозняк из щелочки, проникали такие мысли: "Неужели я согласился стать вором? Так легко согласился! Меня купили, правда за очень дорогую цену, но все-таки купили!" Когда Володя увидел Диму в вестибюле метро, на нем не было уже джентльменского пальто и кепи - нарядная спортивная куртка и джинсы украшали теперь стройную фигуру Володиного друга, а в руке - большая спортивная сумка. Дима поздоровался приветливо, но тут же с серьезным видом взял Володин мешок со спортивной амуницией и, хотя мальчику это не очень понравилось, пошуровал в нем, рассматривая вещи. Потом презрительно сморщился: - Вот это: и штаны, и футболку, и кеды - мы выбросим на помойку, потому что идти с тобой вместе в мой спортивный зал просто стыдно. Найдем получше, поприличней, а это... И Дима глазами стал искать место, намереваясь тотчас же исполнить свое решение. Его взгляд наткнулся на нищенку, стоявшую у стены с протянутой рукой. - Ага! - радостно воскликнул Дима. - Имеем прекрасный случай выказать свое милосердие и прекраснодушие! Он подошел к нищенке, вынул из Володиного мешка все его спортивное снаряжение и протянул одежду женщине: - Берите, бабушка! Сей отрок жалует вам со своего плеча одежку! Не взыщите, что мало, может, червонца два и выручите! - Ох, спасибо милые! - зашамкала женщина. - Бог вас наградит! Но Дима отчего-то внезапно нахмурился и строго заявил: - Не надо нам Бога! Мы и без его помощи себя наградить сумеем! Поняла? Бабка даже опешила, испугавшись холодного тона своего "благодетеля". - Ну, как знаете... - растерянно пролепетала она, пряча вещи в свою сумку, а Дима уже тянул Володю прочь из вестибюля метро. Мальчику не очень-то понравилось, как обошлись с его спортивной формой: и трико, и кеды покупал ему отец, и Володе даже нравилось заниматься в них на уроках физкультуры. Теперь же оказывалось, что они годны лишь для того, чтобы быть брошенными или отданными в виде милостыни. Но Володя решил, скрепив сердце: все это нужно для успешного окончания дела. Дима, чему-то посмеиваясь, повел Володю по Невскому, потом они свернули на одну из соседних улочек, и предводитель толкнул дверь какого-то частного магазинчика. Он тут же заявил хозяйке-продавщице, указав на Володю, что этого-де мальчугана нужно срочно принарядить в спортивный прикид самого лучшего качества. Продавщица, видно, сразу же смекнула, что имеет дело с настоящим покупателем, и перед Володей перво-наперво выставила три пары суперкроссовок: "Найки", "Пуму" и какие-то тайваньские, с хитрым названием. Володя, которого Дима сильно ткнул в бок, понял, что от него требуется, и тотчас выбрал, вначале примерив, высокие белые "Найки", удобные и легкие. Потом ему пришлось в закутке магазина натягивать один за другим три спортивных костюма. Один оказался сильно велик, и Володя был похож в нем на клоуна. Второй не понравился Диме, потому что был слишком ярок - малинового цвета. Зато третий, темно-зеленый фирмы "Адидас", удовлетворил как "мальчугана", так и его наставника, и Дима приказал Володе не снимать его, а также надеть и новые кроссовки. - А теперь, мамочка, - обратился Дима к хозяйке магазина, - вы нам куртень получше подыщите. Не слишком длинную, но и не короткую, не узкую, но и не широкую. А, пожалуй, пошире давайте - мальчуган тяжелой атлетикой заниматься хочет, так у него скоро мышцы некуда прятать будет. - Поняла, поняла! - упорхнула в свои закрома улыбающаяся хозяйка, довольная тем, как идет продажа, и очарованная симпатягой-покупателем. Скоро появились и куртки. Дима отнесся к ним ещё более придирчиво, чем к прочим шмоткам: и то было не так, и это. Но покуда Дима заставлял продавщицу таскать ему все новый товар, Володя начал смекать, что его приятель отбирает вещь не из соображений щегольства, но желает одеть своего подручного в будущем предприятии в костюм, соответствующий возложенному на него трудному и опасному поручению. Но наконец и куртка была подобрана - удобная, но не теплая, просторная и шикарная по покрою, но не броская цветом - серо-стальная. - Сколько с меня? - бросил Дима продавщице, засовывая руку в нагрудный карман куртки. Хозяйка потыкала своим длинным ногтем в кнопки калькулятора и выдала итог: - С вас восемь тысяч триста двадцать. Нет, ошиблась, - тридцать. - Здесь девять, - бросил Дима на прилавок несколько новеньких купюр. И оставьте сдачу себе на мороженое с сиропом или без, как хотите. Пойдем, будущая звезда российского спорта. Нет, Володя не был поражен Диминым размахом. Теперь ему казалось, что коль их дело стоит миллионов, то какие-то десяток тысяч на подготовку предприятия являются сущими пустяками, обязательными впрочем. Но все эти мысли не мешали Володе, однако, любоваться самим собой. Когда они вышли из магазинчика, мальчику казалось, что все идущие ему навстречу пешеходы восторгаются теми дорогими шикарными вещами, что были на нем. У Володи никогда не было таких нарядов, он даже не смел мечтать о подобном "прикиде", но тогда, прежде, ему бы не пришла на ум мысль, что одежда, которая ещё минуту назад была чужой, теперь становится как бы слита с телом, становится частью тебя, нет, даже больше - заменой многих качеств, обычно людьми одобряемых. Поглощенный своими открытиями, наслаждающийся ощущением собственного достоинства, Володя и не заметил, как Дима направил его под арку проезда во двор. Там, над входом в двухэтажную дворовую постройку, висела большая яркая вывеска: СПОРТЦЕНТР "АЯКС" - Давай, заваливай, надежда русского спорта! - хамовато подтолкнул Володю Дима к дверям. - Поразомнемся с тобой немного. Мне, дружок, нужны соратники здоровые, как спартанцы. И лишенные всяких там общественных комплексов, подобно афинянам. Пошли! В раздевалке, куда Дима завел Володю, мальчик рассмотрел сложение своего наставника. О, это был полубог! Никаких гор мышц у Димы, правда, не было - его стройная фигура словно таила силу под гладкой кожей, но стоило Диме сделать любое, пусть даже легкое движение, как отчетливо, рельефно проступали группы мышц, являвшихся словно по чьему-то приказу, чтобы выполнить именно это движение, а потом скрыться, уступая возможность покрасоваться другим мышцам. "Да, такой мужик не только с шестого этажа спустился бы, а и с небоскреба без веревки! - с восхищением и завистью рассматривал Диму Володя, покоряясь "предводителю" все полнее и полнее. - А я зачем-то его тогда подсек..." И Володе уже в который раз стало стыдно своего подвига, которым он ещё совсем недавно гордился. Зашли в зал, и к Диме тотчас подошел огромный увалень, показавшийся Володе то ли тренером, то ли хозяином спортзаведения "Аякс". - Ну, здравствуй, Мишка, дорогой мой корешан! - с восторженной фамильярностью обратился увалень к Диме, и Володя поразился тому, что Диму назвали "Мишкой", но тут же понял: "Так надо". - Что-то долго не захаживал! Смотри, жиром заплывешь, как тюлень! - Не заплыву, Аякс! - хмуровато поздоровался с крепышом Дима, а Володя сразу же смекнул: "Мишка и Аякс - это всего лишь клички. Понятно!" - Я тут с другом - Вольдемаром его зовут, - представил Дима "мальчугана". - Он с недельку к тебе походит. Поднакачай его, только не слишком мучай, а то ты, я знаю, человека истерзать горазд - ещё тот палач. - А ты как думал! - с мрачной усмешкой палача откликнулся Аякс. Мышцу хотите поиметь, а работать - бабушка! Врете, мышца сама не нарастет! Но Дима больше не слушал увальня Аякса, а потащил Володю в конец большого спортзала, уставленного тренажерами и другими снарядами, похожими, как показалось мальчику, на орудия пыток. Под руководством Димы Володя размялся, и ему это было страшно приятно! Володя вообще любил спортивные занятия в школе, а здесь, в дорогом "Аяксе" (он знал, что посещать этот спортзал, шикарный, с музыкой, могут лишь богатые), заниматься было просто восхитительно! И он в отличном костюме, перед началом предприятия, сулившего ему богатство, казался сам себе каким-то крутым мэном-предпринимателем, заглянувшим в "Аякс" после трудового дня на бирже успокоить нервы и размять застоявшиеся мышцы. - Ты все делаешь отлично! - заявил Дима после разминки. - Теперь я посмотрю на то, как ты ведешь себя на брусьях. Покажи-ка, что умеешь! Володя подошел к брусьям и робко сделал те несколько довольно примитивных упражнений, которым его обучили в школе. Однако, как не были они просты, выкрутасы Володи на брусьях вызвали у Димы настоящий восторг и, похоже, искренний восторг. - Да ты просто молоток! - воскликнул "предводитель". - Олимпиец! Я даже не ожидал! - Но он тут же поменял свой восторженный тон на суховато-деловой и негромко заявил: - Но мне-то всех этих фортелей не нужно. А ну-ка, сделай такое упражнение... И Дима просто удивил Володю, предложив мальчику выполнить совершенно дурацкую по своей простоте фигуру: тело - параллельно земле, а держится на брусьях в подмышках и на пятках. И все! - А ну-ка, полезай! - скомандовал Дима, и Володя тут же повторил фигуру. Дима, хмурясь, обошел мальчика со всех сторон, велел убрать живот, сильнее напрячь ноги, не выставлять локти далеко в стороны, а потом спросил: - Полчаса в таком положении ты сможешь продержаться? - Смогу, наверно, - ответил Володя, которому на самом деле казалось, что ради своего наставника он сумел бы провисеть на брусьях целый день. - А сорок минут? - ещё более строго спросил Дима. - Попробую, - ответил мальчик, хотя уже почувствовал усталость. - А что, очень надо? - Очень, Вова, очень, - ледяным голосом ответил Дима, и Володя догадался - он не шутит. - Ну, пока слезай... Ничего не объяснял, да и вообще не обращаясь к брусьям, Дима увел Володю к тренажерам, и они с удовольствием прозанимались на снарядах почти целый час. Когда Дима собрался выходить из зала, то к нему подбежал Аякс и услужливо предложил: - Миша, простыночки там, в шкафчике, ты знаешь. Холодное пивко в баре. А чаю захотите - так самовар уже горячий, я распорядился. Когда ещё придешь? Я все хочу, чтоб ты мне тот ударчик все же показал - славный такой ударчик... - Я, может, пару недель к тебе ходить не буду, - холодно отвечал Дима, - Вольдемар вместо меня - отнесись со вниманием, а вообще не приставай. Он знает, что ему делать. Сейчас в баре посидим. Ты никого туда не пускай. Хорошо? - Ладно, сидите, - кивнул Аякс, и Володя заметил, как нехорошая, гнусная улыбка тронула толстые губы хозяина заведения и тут же исчезла. Они прошли в бар, где никого не было и лишь работал телевизор. Дима тут же выключил его. - Ты сначала выпьешь пива или чаю, а потом в сауну, или наоборот? Володя понимал, что сейчас должен состояться важный разговор, способный все для него разъяснить, то есть будет изложен план действий, и мальчику не терпелось узнать, что от него потребуется конкретно, по пунктам. - Давай чайку попьем вначале, - подражая развязной манере то ли Димы-Мишки, то ли толстяка Аякса, предложил Володя. - Чайку так чайку, - тут же согласился Дима, и через пять минут на столике стояли стаканы с чаем, а на тарелке лежали бутерброды с отличной колбасой. - Ешь и пей, - предложил "наставник", - я вернусь через минуту. Он на самом деле пришел минуту спустя со своей сумкой, закрыл за собой дверь на ключ и достал блокнот. Покуда Володя без излишней скромности налегал на чай и бутерброды, Дима, раскрыв блокнот, что-то бегло рисовал, и его лицо было сосредоточенно и серьезно. - Я все... - отрапортовал Володя, когда все четыре бутерброда оказались в его желудке. - Отлично! - кивнул Дима. - Теперь садись ко мне поближе. Я для тебя тут кое-что нарисовал... Володя переставил стул и сел рядом с Димой, так близко, что чувствовал запах его одеколона. И Дима с минуту ничего не говорил, только долгим пытливым взглядом смотрел в глаза Володи, то ли успокаивая его перед важным разговором, то ли уже пытаясь сообщить мальчику нечто важное, что не нуждалось в словах. - Володя, - тихо промолвил Дима, - так ты готов мне помочь? - Да, готов, - не колеблясь, ответил Володя. - Но это очень трудное и опасное дело... - Все равно. - Ну, так слушай... Из Эрмитажа, насколько я знаю, картин не похищали, но мы... мы должны похитить "Святого Иеронима" Сандро Боттичелли. Вот, посмотри сюда... - И Дима раскрыл блокнот. - Это план зала, где висит картина. Вот - стена, вот - два дверных проема, здесь я указал то место, где находится полотно, а это вот камин. Все понимаешь? Спрашивай, тут же спрашивай, если что-то непонятно! - Мне все понятно, - отвечал Володя, не видя никаких сложностей, - он и без плана отлично помнил расположение зала. - Ну, отлично. Итак, мой план таков... Через неделю, во вторник, мы к вечеру идем с тобой в музей. Одет ты будешь так же, как теперь. Ты понимаешь, что костюм, кроссовки, куртку я приобрел для дела. На спину куртки, к её подкладке, я пришью карман, большой карман. В него мы положим бутерброд, полиэтиленовый пакет, отвертку и маленькие плоскогубцы. Куртку я нарочно выбирал широкую, так что все твои припасы будут для посторонних незаметны. Ну так вот... Дима остановился, будто подбирая более точные выражения. Его брови были насуплены, на щеках запали резкие складки, которых Володя прежде не замечал. Это было лицо неизвестного мальчику человека: может быть, какого-то Миши или Олега? - Ну, дальше... Придем мы с тобой к самому закрытию. Во всяком случае перед закрытием мы должны быть в нашем зале. В это время посетителей здесь почти нет - ну, один, два, от силы. Сейчас к тому же не сезон. Так вот, ты стоишь у камина в нашем зале, а я - в соседнем, где сидит старушка-смотрительница. Они в Эрмитаже, обыкновенно, тетери глухие, но страшно любят рассказывать. Эрудицию свою показывают - экскурсоводов же слушают, а как же! Так вот, старушку я беру на себя и в течение двух-трех минут её отвлекаю вопросами. И вот - будь внимателен - наступает твой звездный час, вернее, минута. Ты, видя, что рядом с тобой нет никого, залезаешь в камин - ты его прекрасно помнишь, а вот его чертеж. - И Дима, резко перевернув лист блокнота, открыл другой. Здесь на самом деле был изображен разрез камина, и Володя приник к нему взглядом. - Смотри, расстояние между решетчатым экраном и верхним мраморным обрезом вполне достаточно для того, чтобы ты пролез. Но, если ты будешь сидеть внизу, от тебя обязательно заметят. Так вот, словно на наше счастье, в камине этом, давно угасшем, - Дима усмехнулся, - проходят две трубы - то ли водопроводные, то ли центрального отопления. Они холодные, я проверял. И как только ты юркнешь в камин, то ухватись за них точно таким манером, как ты сегодня висел на брусьях, - только локти и пятки, носки вовнутрь. Висеть ты должен строго параллельно уровню земли, и места для тебя там хватит как по длине, так и по высоте - я все проверил и прикинул. Даже если кто-нибудь ненароком или специально заглянет в камин, то тебя там не увидят: ты - под его верхней частью. Уверен, что никто заглядывать и не станет. Настолько любому стражу такое место покажется непригодным для укрытия. - Ну и долго мне там висеть? - угрюмо спросил Володя, уже страшась того, что долго на трубах он продержаться не сможет. - Не больше получаса. От силы - сорок минут. Пройдет милицейский пост, закроет обе двери - все это ты услышишь, - тогда и спускайся вниз, располагайся с комфортом. Через часик можешь вылезти вообще и даже сесть на стул - там есть, у стеночки. Только смотри, не топай громко, да и вообще старайся быть невидимым со стороны набережной. Все понял? - Да, пожалуй, - кивнул Володя, хотя он понял все лишь в теории, совсем ещё не представляя себя влезающим в эрмитажный мраморный камин. - Эх, совсем забыл! - досадливо воскликнул Дима. - Тебе ещё фонарик нужен. Я дам тебе отличный электрический фонарь, японский. Он не больше пальца по размерам, много места не займет. Так вот, ночью ты при помощи фонарика работать будешь, только предельно осторожно, чтобы его свет был невидим с улицы. Впрочем, фонарик действует узконаправленным лучом, который посторонними издалека почти неуловим. - Понятно, что делать дальше? - поторопил "наставника" Володя. Ему не терпелось поскорей узнать о главной части предприятия. - А вот что, - не желая торопиться, промолвил Дима и полез за сигаретами в свою необъятную сумку. Закурил. Потом откинул следующий листок блокнота и показал Володе другой рисунок. - Здесь я изобразил обратную сторону полотна. Смотри, вот подрамник с холстом. Он вставляется в раму и закрепляется этими деревянными шпингалетами-вертушками. Но ты их вертеть не спеши. Вначале нужно отсоединить сигнализацию - вот это датчик. Он столь примитивный, что справиться с ним младенец может. Главное - не разъединить обеих половинок. Начнешь с того, что отклеишь ленту, которой датчик приклеен к подрамнику. Действуй осторожно, чуть отклонив картину от стены. Снял датчик и дай ему повиснуть на проводах, и тут же снимай картину со стены. Это просто: вот я нарисовал кольцо и крюк - одно движение. Итак, поставил картину на пол, прислонил к стене и сразу верти шпингалеты, что подрамник держат. Если подрамник из рамы не пойдет, чуть подцепи отверткой. Вынул "Иеронима" - отставь в сторонку... - Что же, рама пустой останется? - тихо спросил Володя. - Зачем пустой?! - осклабился широкой улыбкой Дима. - Мы им нашего "Иеронима" поставим - он, может быть, даже краше настоящего. Копия отличным мастером написана, артистом! - Где же мне взять копию вашего... артиста? - А ты её с собой принесешь, в куртке, на спине! - сказал Дима тоном, каким обычно убеждают младенцев или дурачков. - Неужели я не говорил? - Нет, не говорил, - уверенно помотал головой Володя. - Ты про плоскогубцы говорил, про бутерброд, про полиэтиленовый пакет... Кстати, пакет-то зачем? Дима шаловливо подмигнул: - А то сам не догадываешься! Ты же, как космонавт, в автономке. А ну как пи-пи захочешь или ещё чего. Вот и положишь свое добро в пакет да резиночкой завяжешь! Не в вазу же севрского фарфора тебе ходить, а? - Все понятно... - смутился Володя. - Ладно, дальше говори. - А дальше - просто! Вставляешь нашего "Иеронима" на место, в раму, шпингалетики поворачиваешь, картину вешаешь на крюк и осторожненько - упаси Бог трясти! - приклеиваешь датчик к подрамнику. Работа сделана! Не забудь собрать все инструменты, - ни единой нитки, стружки, гайки - это все улики! - а также настоящего "Иеронима", и прячь все это в куртку-мешок. Потом садись на стул и с чувством выполненного долга жди восхода солнца! Но смотри, Володька, - если заснешь, то и себя, и меня погубишь. Ни в коем случае не спи! Щипай себя, ходи из угла в угол, стой - но только не спи! Это наша смерть! - Когда же мне снова в камин залезть надо? - серьезно спросил Володя. - В десять утра полезай в камин, но не на трубы - рано! Как только услышишь, что отпирают двери, ты примешь исходное положение, и висеть тебе придется тоже с полчаса, не больше. Я первым прибегу в твой зал и снова с бабкой заговорю, а ты, едва услышишь мой голос, из камина вылезай и смотри, разинув рот, на картины - будто ты один из первых ценителей прекрасного, едва дождался открытия музея, жить без шедевров не можешь. Понял? Мой голос тебе знаком будет, что рядом нет никого. А потом, не подходя ко мне, тихонько-тихонько, от зала к залу спускайся вниз и дуй на выход. Встретимся с тобой в том скверике, у фонтана. Вопросы есть? Володя молчал. Он не мог переварить всего, что было рассказано ему за четверть часа. Он почему-то не ожидал того, что предприятие будет столь сложным и опасным. Да, мальчику очень хотелось заработать полтора миллиона, но риск был таким большим, что эти деньги уже не казались ему достаточным возмещением усилий. Однако разве мог он отказаться? - Если нет вопросов, - затушил окурок Дима, - поспрашиваю я. Ну-ка, начни сначала и перескажи по порядку все свои действия. И Володя стал рассказывать, нарочно путаясь, точно забыл детали, наивно полагая, что Дима, увидев его бестолковость, откажется от такого ненадежного компаньона. Но Дима слушал терпеливо, кивал, подчас осторожно поправляя мальчика, и в целом остался им доволен. - Вот тебе три моих эскиза, - вырвал "наставник" из блокнота "наглядные пособия". - Наедине с самим собой постарайся пройти весь свой путь от начала до конца. Вживись в дело. Каждый день приходи в "Аякс". Виси на брусьях не меньше сорока минут. Тренер - я ему сказал - покачает с тобой пресс, голени и плечевые мышцы. Слушайся его во всем - он мне доложит. После занятий - сауна и чай с бутербродами. Все это тебе дадут. Встретимся через пару дней, я позвоню. Сейчас я эту куртку заберу с собой, чтобы оборудовать её, как следует. Домой пойдешь в своей. Спи полноценно. Не обжирайся, не ешь мороженого - скоро ты им объешься. И, конечно, о деле никому ни Боже мой! Я пугать не стану, но скажу: тех, кто предает, я не прощаю. Сболтнешь, так за меня найдется кому с тобой разделаться. Ответишь и за палаш, и за "Иеронима" по двойной цене. Ты это хорошенько уяснил? Я же со своей стороны обещаю: как только картину передадим заказчику, с тобой рассчитаюсь, рублями или долларами, как тебе угодно. Уверен, что у тебя получится. Ты - умный и смелый. Ты - это я в уменьшенном размере. Возможно, ты когда-нибудь перерастешь меня... Когда они вышли из бара, собираясь пройти в сауну, навстречу им попался увалень Аякс, который снова грязно заулыбался и заботливо сказал: - Ну как, хорошо посидели? Ну, молодцы! А теперь в баньку сходите! - Сходим, сходим, не беспокойся, - миролюбиво откликнулся Дима, но Володя увидел, как жестоко и хищно дернулся краешек его рта. - Сволочь! Свинья! - яростно сказал Дима в сауне. - Ладно, пусть думает, что хочет, - нам пока это на руку. Но сделаем дело, так отпишем на его харе красными чернилами! Припомню я ему ухмылки эти! - Но через полминуты Дима являл собой совсем другого человека - шутил и улыбался, что дало Володе повод удивиться тому, как умел этот молодой мужчина перевоплощаться, то ли обладая способностью брать себя в руки, то ли имея в запасе кучу масок, одеваемых и сбрасываемых по мере надобности, по обстоятельствам. И Володя признал эту способность Димы как достойную зависти и дал себе слово научиться быть тоже очень разным, в соответствии с удобствами минуты. А в сауне они отлично посидели, а после даже окунулись в небольшом, но довольно глубоком бассейне с прозрачной прохладной водой. Из "Аякса" Володя уходил совсем другим человеком, точно прежней у него осталась лишь наружность, а всю серединку вынули и заменили чем-то другим, но уж, конечно, более совершенным и более взрослым. Жаль, что не удалось надеть новую куртку, - Дима уносил её к себе, чтобы пришить на спину со стороны подкладки большой карман для "джентльменских" принадлежностей. ГЛАВА 6 ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ НОЧЬ Да, конечно, как не отдалился в последнее время Володя от своего отца, но ещё было не поздно кинуться к нему, все рассказать, попросить совета, помощи, защиты в конце концов. Еще не поздно было пойти к тому самому следователю, что наградил Володю в лагере за помощь в поимке беглых зэков. И когда мальчик, заглядывая в себя, пытался угадать, что все же не позволяет ему в эти последние дни перед похищением обратиться за помощью к отцу или в милицию, являлся один ответ - было бы стыдно стать предателем Димы, именно Димы. Как странно, но этот человек точно оплел его какой-то невидимой паутиной, разорвать которую Володя, понятно, мог, но почему-то... не хотел. С каждым днем Володя становился более уверенным в успехе предприятия, в том, что ему удастся похитить "Иеронима", а ещё в том - что похищение это не принесет его совести ни волнений, ни забот. Во-первых, Дима "подготовил" куртку, имевшую не один лишь большой карман на спине - широкий, для картины, - но и небольшие отделения под инструменты - плоскогубцы, фонарик, отвертку, маленький нож и кусачки. Все - прекрасного качества, импортного производства. - С таким снаряжением, братишка, - усмехался Дима, надевая куртку на Володю, - не то что в наш Эрмитаж, но и в музей Метрополитен прогуляться можно. Во-вторых, Дима наконец принес и показал Володе поддельного "Иеронима", и мальчик просто ахнул: на самом деле копия была ничуть не хуже самого шедевра. Живописцу удалось передать не просто малейшие нюансы в технике, но и сделать крошечные трещинки в красочном слое, тончайшие, как паутинка. Подрамник тоже выглядел очень старым, и в целом картине с виду можно было дать все пятьсот лет. - Ну как?! - радовался Дима, замечая восхищение на лице своего молодого друга. - Да, полна земля русская мастерами, только отечество наше не ценит таких. Зато мы-то, молодые силы государства, ещё как ценим и хорошо, заметь, их труд оплачиваем. Вот и посуди, будет такой "Иероним" висеть в своей родной рамочке, так ведь, возможно, только через двести лет смекнут, что это копия. А если и смекнут, так назад и повесят, чтобы лишнего шуму не поднимать. А зачем шуметь? Висит себе тихо и пусть висит. Граждане посетители смотрят, радуются, а что ещё надо? А вполне возможно, что наш "Иероним" так будет висеть до Страшного Суда, и ни единый, даже самый прожженный музейный червь не догадается, что это - подделка. Володя, правда, позволил себе усомниться: - А почему же тогда вы эту подделку заказчику вашему не отдадите. Пусть себе любуется... Физиономия Димы приняла кислое выражение - такое обычно появляется у тех, кто случайно разжевал что-то несвежее. - Да, я понимаю твою озабоченность. Но, знаешь, есть люди, которые страшно любят именно подлинники, пусть даже потускневшие, с осыпавшейся краской, с покоробленным холстом. Это своего рода болезнь, и вот одного такого... больного мы с тобой и вылечим. Это очень богатый больной и способен славно отблагодарить своих врачевателей. Ну так вылечим? - Ладно, вылечим, пожалуй, - согласился Володя, которого вид отличной копии совершенно успокоил. "А и пусть себе в Эрмитаже повисит, - подумал мальчик про себя. - Этим дурням наплевать, что там - подлинник или подделка. Копия к тому же мне даже больше нравится". Все эти разговоры Дима и Володя вели все в том же баре спортклуба "Аякс", где мальчик ежедневно занимался. Через пару посещений он мог висеть на брусьях совершенно параллельно полу чуть ли не целый час, и это сильно вдохновило Володю, вложив в его сердце полную уверенность в то, что в камине он с легкостью сумеет продержаться на трубах. И Дима одобрил его достижения, сказав, что иного от него не ожидал. А как-то наставник притащил в "Аякс" сигнальный датчик, точь-в-точь такой, какой стоял на подрамнике картины, и, передав его Володе, велел хорошенько изучить "достижение советской электронной мысли". Володя взял устройство и дома быстро его освоил, научившись отделять от шкафа, не разъединяя обеих половинок. После чего он сам себе сказал: "Ну, пожалуй, теперь я совсем готов..." Во вторник, в день, намеченный для операции, которую Володя именовал "Святой Иероним", после школы, посещавшейся мальчиком, однако, регулярно, прямо на улице его догнали. Кто-то тронул Володю за плечо, и, обернувшись, он увидел маму. Володя не видел матери уже около двух месяцев, и она показалась ему худой и бледной, совершенно лишенной счастливого облика, присущего людям, нашедшим наконец то, что искали. Но со всем этим Володе бросились в глаза и золотые серьги, которых он прежде у мамы не видел, и эти серьги тут же в сознании мальчика точно зажгли пожар негодования или даже ненависти. "Ради этого, ради этого! - смотрел на серьги ослепленный их блеском мальчик, готовый разрыдаться. - Папка ведь не мог..." - Володя, ну постой, - с мягкой настойчивостью беря сына за плечи, сказала мама. - Чего ты? Разве не соскучился? - Нет, ни чуть-чуть! - упрямо сказал Володя. - А вот я скучала... - Жила бы с нами, так не веселей бы было. Мама печально улыбнулась: - Папа сердится на меня? Володю разозлил этот вопрос, и он сказал: - Сердится? С чего бы это папе сердиться! Он очень даже доволен жизнью, здорово выглядит. Ему подкинули отличную работу, и денег теперь у папки - куры не клюют. Вот, прикид мне новый купил - на пятнадцать штук сразу. - И Володя даже немного расставил руки, словно демонстрируя купленный Димой наряд. Он ходил в нем в школу, даже в своей шикарной куртке, чтобы привыкнуть к ней, к той куртке, что имела множество потайных карманов. - Что же это за работа? - поинтересовалась мама, и Володя услышал тревогу в её голосе - значит, он действовал в нужном направлении! - Хорошая работенка! Их цех заключил контракт с японцами - делают сверхточные станки, а папке поручили изготовление самых важных деталей. Я не знаю, что это такое, - коммерческая тайна, не говорит. Но летом его на три месяца пошлют в Японию, на их завод - просили научить рабочих, как изготовлять такие вот детали. Платить валютой будут. Он, конечно, согласился, ведь папка не дурак, хотя у него и сейчас такие деньги, что мы каждую субботу ездим в "Метрополь", поужинать. Такие вот дела... Володя пристально смотрел на маму и видел, что тревога на её лице менялась то на недоверчивость, то на иронию, но наконец выражение досады и озабоченности всецело подчинило все прочие эмоции, и мама раздраженно так спросила, с головой выдавая себя: - Ну а... обо мне он вспоминает? Говорил он что-нибудь тебе? О, не нужно было маме задавать такой вопрос! Володя прекрасно знал, как на него ответить, хотя и понимал, что наносит родному человеку страшное оскорбление: - Кажется, он один раз на самом деле о тебе говорил. Что-то в таком роде: а ушла и шут с ней, не больно-то жаль. Найдем, сказал, другую. Папка действительно собирается жениться. Я, говорит, ещё молодой, а этих баб кругом... Я его поддерживаю - а чего ему одному жить? Пусть хозяйка в доме будет - приберет, постирает, пожрать приготовит. Холодильник продуктами набит, а папка готовить ленится. Вот и ходим в ресторан... Нет, Володя не любил врать, но сейчас он знал, что это вранье полезно, и он страшно желал того, чтобы мама поверила хотя бы половине его слов о счастливой жизни человека, которого она без жалости оставила. И мама на самом деле стояла растерянная, точно у неё в автобусе украли кошелек, и жалкая улыбка, покривившая её накрашенные губы, не могла скрыть её истинного настроения. - Володя, - сказала она тихо, - когда у меня все устроится, я хочу... я хочу взять тебя к себе. Ты будешь жить со мной? Злоба неудержимой волной вскипела в Володе и выплеснулась наружу такими словами: - С тобой и твоим мужиком, да? С тем, кто тебе серьги эти дрянные подарил?! За серьги продалась и думаешь, я продамся?! А вот и не продамся! Шиш вам! Я с отцом своим жить буду! Не купите! Володя, последние слова буквально прокричавший, не замечая, как изменилось мамино лицо, не замечая прохожих, неодобрительно смотревших на него, бросился прочь от того человека, которого тринадцать лет любил и которому верил. Домой он буквально бежал, и его душили рыдания. До квартиры их он донести не смог и расплакался, едва влетел в свой подъезд. Володе было жаль себя, отца, но сильнее всех он жалел свою мать. Как некстати была эта встреча! Сегодня Володя шел на дело, и ему было необходимо хладнокровие, твердая рука и ледяное сердце. Но в квартиру он вошел таким усталым, таким душевно истерзанным, что тут же лег, сбросив свою шикарную "деловую" куртку на пол в прихожей. Он лежал и смотрел в потолок, и ничего больше не хотелось. Володя своими жестокими словами уже будто сделал то, что собирался устроить при помощи добытых денег: мать была посрамлена, ей было указано на цветущее состояние отца, на то, что он беззаботен и собирается жениться. Чего ещё было нужно? Но с каждой минутой к мальчику возвращалась прежняя убежденность: "Но я же видел, как она взволновалась, когда я про деньги заговорил. А вдруг мама попытается вернуться, а денег-то и не будет по-прежнему? Что ж, окажется, я её обманул, и ей у нас делать нечего. Нет, так не годится! Деньги нам нужны, много денег! Полтора миллиона! И тогда я верну маму в эту квартиру! Да, верну!" Володя вскочил с постели и стал собираться, но не спешно, а методично, обдуманно. Он поднял вначале брошенную куртку, повесил на "плечики" и стал снаряжать её. Перво-наперво он вынул припрятанную в свой диван копию "Иеронима" и уложил картину в большой карман на спине - Володя часто пробовал надевать куртку вместе с полотном, и ему было довольно удобно нести его там, на спине, а Дима утверждал, что со стороны ничего не видно. Потом мальчик достал инструменты: плоскогубцы, бокорезы, отвертку и нож, а также полиэтиленовый мешок с черной резиночкой - и, укладывая его в один из карманов куртки, усмехнулся. Инструменты вместе с фонариком Володя рассовал по узким карманчикам куртки, имевшим, кроме того, клапаны с пуговицами - чтобы не выпали, когда он будет "нырять" в камин. Оставалось приготовить лишь пару бутербродов с ветчиной, врученной Володе Димой и названной предводителем - провиантским довольствием. На кухне мальчик пообедал. Холодильник, конечно, не был таким богатым, каким час назад Володя описал его маме. Но щи с мясом и покупные готовые котлеты отец вчера все же приготовил, так что Володя поднялся из-за стола сытым до отвала. Сделал пару бутербродов и раздельно, чтобы не слишком выделялись, рассовал их по разным карманам своей замечательной куртки. "Я не забыл ли чего-нибудь? - присел Володя прямо в прихожей, мучительно пытаясь сосредоточиться. Перебрав в уме все необходимые ему предметы, он лишь вспомнил: - Да, часы!" Но часы были надеты на его руке. Оставалось лишь надеть кроссовки, куртку с "инвентарем" и можно выходить... До этой минуты все было просто, потому что операция, несмотря на тщательную и долгую подготовку, не казалась Володе реальностью, а скорей игрой, опасной, но занимательной. Теперь же, когда требовалось переступить черту, порог, отделяющий его от дома, то есть от прежней честной жизни, снова возникли сомнения в правильности поступка, но, самое главное, в то, что предприятие завершится успешно. "Ну чего же, чего! Зачем медлю, почему не выхожу?! - металось сознание Володи в объятиях совести и страха. - Боюсь я, что ли?!" И мальчик, задавая себе этот вопрос, тут же понял, что не боязнь попасться или страх перед местью Димы держали его - нет, что-то большее, необъяснимое, нелогичное и даже неумное в сравнении с прежними железными доводами не давали мальчику закрыть дверь своей квартиры. "Да что мне, стыдно, что ли? - криво улыбнулся он. - Чего тут стыдного! Все сейчас тащат, что могут! Общественное - не свое же! Никто не огорчится! Вот будет у нас капитализм, тогда и наступит справедливость! Никто красть не будет, потому что все стыдится станут - ничего общего не останется, а у человека, собственника, совестно красть!" И успокоенный этим хитрым аргументом, Володя вышел из квартиры, оставив отцу записку, что ночевать-де не придет, потому что одноклассник пригласил его сегодня ночью смотреть программу спутникового телевидения. А ещё Володя советовал папе доесть очень вкусную ветчину, что лежит в холодильнике. До Эрмитажа он доехал на троллейбусе и приехал вовремя. Володе было приказано быть в музее за полчаса до того, как прекращался впуск. Он взял билет и пошел по просторному вестибюлю к Иорданской лестнице, волнуясь перед встречей с билетерами - первым возможным препятствием на его пути. И на самом деле, пожилая седенькая женщина, строгая на вид, так как воплощала в своей важной должности авторитет Эрмитажа, не стала спешить надрывать Володин билет, а, окинув взглядом куртку мальчика, голосом, не терпящим возражений, сказала: - В верхней одежде нельзя, разденьтесь в гардеробе. Это прямо и вниз. У Володи тут же задергалось веко и вспотела шея. Нужно было бабке возразить. - Что вы, - с сильной просьбой в голосе заговорил он, зачем-то низко наклоняясь к сидящей женщине, - это совсем не верхняя одежда. - А что же, нижняя, по-твоему? - насмешливо вздернула реденькие брови дотошная билетерша, уставшая, должно быть, за день и желавшая отыграть на ком-то свою хандру. - Я будто не знаю, в чем по улице ходят, а в чем идут в музей. Иди-ка разденься, не стой на проходе. Володя понял, что если его не пустят, то операцию можно считать проваленной. Он наклонился к строгой билетерше ещё ниже и яростно зашептал ей почти на ухо: - А что если у меня под курткой одна майка, рваная майка? А что если мне не то что свитера, а даже рубашки купить не на что?! Считаете, раз у меня родители бедные, так я и в Эрмитаж сходить не могу?! - И у Володи даже очень кстати в носу что-то громко хлюпнуло, точно он всхлипнул, так что пожилая женщина, наверняка имевшая внуков, вскинула на Володю полный жалости взгляд, а мальчик, чувствуя победу, ещё добавил: - Ну, хотите, я сейчас вам покажу, что у меня под курткой? Хотите?! И он было даже с треском расстегнул верхнюю кнопку куртки. Расчет был верен - женщина замахала руками, словно ей пообещали показать черта, и сказала: - Не надо, не надо! Проходи! Если остановят наверху, скажи, что Вероника Антоновна пустила. Но спеши! Скоро закрывают! - Да, да, я спешу, спасибо! - рванул вперед на самом деле спешащий Володя, дорогой между тем сожалея о том, что позволил хорошенько себя запомнить, и, если хватятся настоящего "Иеронима", то обязательно вся эта сценка с мальчиком, не снявшим куртки, будет рассмотрена с большим вниманием. "Да и черт с ними! - подумал он наконец. - Не найдут они меня! А скорей всего так и будет в Эрмитаже поддельный "Иероним" пылиться!" Посматривая на часы, Володя сбавлял шаг. Он шел по залам музея, держа направление в сторону "итальянцев", и шел, не обращаясь ни к кому, потому что Дима заставил мальчика выучить план залов наизусть. Иногда он делал вид, что рассматривает какую-либо картину или скульптуру, чтобы не привлекать к себе случайного внимания смотрительниц. Наконец он приблизился к залу Леонардо, и здесь Володя невольно остановился перед "Мадонной Литта". Мягкие пастельные тона небольшой картины, плавный абрис рисунка, добрая, едва заметная улыбка женщины приковали внимание мальчика в который раз - он очень любил эту картину, от которой веяло буквально человеческим теплом. Володя хотел задержаться здесь, постоять, но мысль о неуместности этого именно сейчас, перед таким делом, заставила мальчика вздрогнуть. С лицом, передернутым гримасой муки, он повернулся, чтобы войти в зал с "Иеронимом", и тут его взгляд столкнулся со взглядом какого-то бородатого мужчины в очках с затемненными стеклами. Мужчина этот тихонько кивнул Володе и первым вошел в нужный Володе зал. "Да это же Дима! - подумал Володя, узнавший бородача скорее по телосложению, чем по чертам лица. - Как он умеет... изменяться". И тут же Володю поразила одна странная мысль, больно укусившая его: "А может, это и не человек вовсе, а черт?!" Но некогда было обдумывать эту странную мысль Володя машинально прошел в зал, где висел "Святой Иероним" флорентийца Сандро Боттичелли - тощий старичок, склонивший колени перед какой-то толстой книгой. В зале, кроме Димы, рассеянно смотревшего на полотна, была ещё одна пара - юноша и девушка, которым, казалось Володе, было безразлично все, что висело на стенах, потому что парень, обнявший девушку за талию, наклонялся к своей подруге и что-то нашептывал ей на ушко, а та тихонько хохотала. Так они и шли вдоль стен, увлеченные друг другом. Володя посмотрел назад, в зал Леонардо, - оттуда тоже никто не собирался идти по направлению к нему, по крайней мере в течение двух минут. Странно, но сердце Володи стучало ровно, почти спокойно, голова работала предельно ясно, и каждое его движение было верным и обдуманным. В зале, небольшом, квадратном, на самом деле не было смотрительницы - старушка сидела в соседнем, и мальчик ждал лишь одного: когда уйдут влюбленные и когда Дима начнет свой разговор со служительницей. И вот парень с девушкой ушли, Дима вслед за ними перешел в соседний зал, а Володя шаг за шагом стал приближаться к камину. Тут раздался громкий Димин голос, нарочно искаженный им. Дима говорил картаво, с каким-то восточным акцентом, довольно, впрочем, противным голосом: - Сударыня, я прошу вас объяснить мне, как отсюда лючше всего и быстрее, да, быстрее идти на выход, к гардероб. Прошу вас показать, я тут плохо знать... Володя краем глаза видел, как старушка, с трудом поднявшаяся со стула, указывая рукой в сторону анфилады, стала объяснять "иностранцу", как побыстрее отыскать выход. Но тот оказался удивительно тупым, долго переспрашивал, не понимая "очень хорошо" русский язык. Володя догадался: бабка надежно отвлечена и надо действовать. Ему, худенькому, юркому, пролезть в камин оказалось делом столь простым, что Володя успел даже удивиться - как это ему так ловко удалось! Но вот занять удобную позу уже в камине, устроиться там, было куда сложнее. Да, на самом деле здесь проходили две трубы, но к верхней части заложенного камина, к его "потолку", они приближались так близко, что зацепиться за эти трубы ногами и руками, лечь на них, даже для тренированного Володи было непросто. А ведь он боялся шуметь - его возня могла привлечь внимание! Наконец Володя, выворачивая ступни ног и втискивая локти все дальше и дальше в промежуток между трубами и "потолком" камина, кое-как устроился, а из соседнего зала все неслось: - О, теперь, я полагаю, мне получится найти выход! Большой спасибо! Жаль, что я не имел с собой сувенир - я бы подарить его вам! Ви очень, очень мне помогаль! - Ну что вы! Ничего не надо, - говорила уставшая от общения с тупицей-иностранцем старушка. - Спешите, музей закрывается, всего вам доброго! Володя слышал, что Дима ещё минуты две вежливо расшаркивался, видимо, давая своему юному соучастнику поудобнее устроиться на ночлег. Но потом его голос затих, и мягкие тапочки старушки прошаркали мимо него, проходя в зал Леонардо. Там смотрительница принялась обсуждать со своей товаркой проблему пенсионного обеспечения, и до ушей Димы доносились охи и вздохи. Пожаловавшись друг другу, они разошлись. Мальчик слышал, как негромко возилась пожилая смотрительница на своем месте, наверное снимая халат, как зашуршала газетой, найдя возможность в конце рабочего дня узнать кое-что из новостей. Володя висел уже примерно двадцать минут, и висеть здесь, на трубах, было куда тяжелее, чем в зале, на брусьях. Ноги и руки стали деревенеть, и кружилась голова. Было душно, и неприятно пахло. А тут ещё сознание мальчика стала точить непрошеная мысль: а вдруг придут милиционеры и перед тем, как закрыть двери, заглянут в камин... И Володя живо представил, как его будут вытаскивать из камина - за ногу, наверно, смеясь и как бы шутя давая тумаков. И вот на самом деле где-то в дальнем конце анфилады, с того конца, куда полчаса назад ушел Дима, послышались уверенные шаги и разговор, веселый и беззаботный, приближающихся мужчин. Они громыхали закрываемыми дверьми, гремели ключами, и по мере их приближения стук Володиного сердца становился все громче, так что мальчику скоро показалось, что один лишь этот стук заставит милиционеров заподозрить присутствие постороннего. - Ну все, Ольга Петровна, можете идти, - с добродушной грубинкой предложил один из подошедших, наверное, смотрительнице. - Ваша миссия, как говорится, окончена. - Ой, Лешенька, спасибо! - заохала старушка, будто "Лешенька" облагодетельствовал её повышенной пенсией. - Вы всегда вовремя, что нельзя сказать, к примеру, о вашем сменщике, этом Автюхове... Неприятный, скажем прямо, тип. - Он просто маленечко с приветом, по секрету вам скажу, - доверительно сообщил Ольге Петровне другой "страж". На это старушка снова вздохнула и заметила: - А чего ж его среди вас-то держат, работа такая... Но "Лешенька" рассмеялся и сказал: - Сейчас, Ольга Петровна, всех берут. Ну кто, скажите, в милицию служить пойдет? Под пулю да под нож... Вот и берут всяких... - Ну, про вас такое не скажешь, - недоверчиво произнесла старушка, и это замечание вызвало громкий смех "Лешеньки": - А мы - исключение! Пока велся этот длинный разговор, буквально в двух шагах от притаившегося в укрытии мальчика, Володя казался сам себе пригвожденным к кресту, настолько у него болели руки и ноги, затекшие в напряжении. Он ненавидел всех милиционеров на свете, всех смотрительниц и старух вообще за их ужасную болтливость. Но вот загремели ключи, запиравшие раззолоченную, инкрустированную дверь зала, топот трех пар ног, прошедших мимо камина, показал мальчику, что в камин никто заглядывать не станет, а уж когда стали закрывать и вторую дверь зала, Володя испытал такое сильное блаженство, какое не испытывал, должно быть, сам святой Иероним в период своих ночных молитв. Но мальчик провисел ещё минут десять, пока голоса и шум не стихли совсем и не наступила тишина, нарушаемая лишь звуками, просачивавшимися с улицы сквозь двойную раму. С трудом Володя высвободил свои затекшие ноги, упавшие на пол камина безжизненными деревяшками. Потом мальчик вынул одну за другой обе руки, не ощущавшие ничего: ни боли, ни покоя. Главное то, что страшно устали не только руки и ноги. Напряжение, перенесенное Володей, сказалось прежде всего на его настроении. Он так волновался, сидя в камине, что теперь ему было все абсолютно безразлично: и то, что за его работу отвалят отличный куш, что вернется мама, что скоро он станет тем, кого называют вором... Но по мере того, как к его рукам и ногам возвращалась их прежняя способность и исчезала боль, в порядок приходил и рассудок мальчика. Одна за другой являлись приятные его самолюбию мысли о том, что он в общем довольно ловкий малый, потому что чуть было не засыпался на контроле, но вывернулся находчиво и благополучно; что счастье сопутствовало ему и при залезании в камин, и тогда, когда пришли милиционеры - не искали! Короче, там, на дне камина, Володе было довольно-таки уютно и в душевном отношении комфортно, настолько, что его даже полоснула мысль: "А вдруг я на самом деле сверхчеловек и мне все нипочем и наплевать на всякие законы? Может, прав Дима и мы с ним одного поля ягоды?" Скоро Володе надоело сидеть в камине и он вылез из своего убежища, и странно было ему ощущать себя в этом прекрасном зале, построенном для царственной особы (какой, Володя не знал), а теперь покинутом всеми и как бы отданном сейчас в его полное распоряжение вместе со всеми этими великими произведениями искусства. И сердце мальчика тревожно забилось от сладкого чувства вседозволенности или даже могущества. "Да, я все могу! Все могу! - думал он, и его горло сжималось, точно хотелось плакать. - Разве кто-нибудь ещё был здесь ночью?! Нет! А я могу делать здесь сейчас все, что хочу! Эрмитаж теперь мой, ну, пусть не весь, а, по крайней мере, этот прекрасный зал! Посмотрим вначале, что здесь висит..." И Володя стал ходить от картины к картине, на которых были изображены святые и даже сам Христос. Скорбные лица, просветленные лица, лица тех, кто страдал, не вызывали теперь у мальчика ответного чувства. Он даже смотрел на них насмешливо и немного презрительно: "И стоило ли страдать, суетиться, нести всякую чушь в своих проповедях? - думал он. - Чего стоит вся эта возня, если я пришел сюда сегодня и завтра уйду отсюда не с пустыми руками? Ну и пусть я вор, но только вором меня назовут те, у которых силенок не хватит сделать то, что я сделал, - болтуны и слабаки. А я - пришел и забрал! И начхать мне на всех!" В зале было сумрачно, почти совсем темно. Плотный шелк французских портьер, волнистыми складками драпировавших оба окна, неохотно пропускал в зал свет зажженных на набережной фонарей, и Володя сразу достал фонарик. Его тонкий луч наверняка был никому не заметен, и скоро мальчик чувствовал себя в этом зале, как дома. Осмотрев картины, он посидел на покрытом бархатом кресле, достал из куртки один из двух бутербродов и съел половину. Скоро ему стало скучно, и Володя решил прорепетировать основную часть своей "программы" - замену настоящего "Иеронима" на копию. Бережно достал из потайного кармана куртки поддельного Боттичелли, из брюк - тонкие резиновые перчатки, о которых позаботился сам, потому что Дима советовал лишь в конце операции стереть с подрамника и рамы отпечатки пальцев носовым платком. Со скрипом натянув перчатки на руки, Володя подошел к картине и, подсвечивая фонарем, осторожно приподнял её, отстраняя от стены, но не снимая её с крюка. В самом деле здесь была сигнализация, и датчик - точь-в-точь такой, с каким он тренировался дома, - действительно крепился на подрамнике всего лишь с помощью изоляционной ленты. "Козлы криворукие! - ругнулся Володя с усмешкой. - Свое добро хранить не могут, так и получайте..." И Володе вдруг сильно захотелось приступить к делу тотчас, не откладывая ни на минуту, пока он столь тверд в намерении, спокоен и уверен в силах. Чтобы куртка не стесняла его движений, которые должны были быть предельно точны, Володя снял её, предварительно достав инструменты. Затем, подсвечивая фонариком, снова очень осторожно приподнял картину и двумя пальцами принялся отделять от подрамника кусок липкой ленты, что крепила датчик. "Если половинки датчика сейчас разъединятся, - думал Володя, но отчего-то думал очень хладнокровно, - то в милиции раздастся сигнал сирены, и через пять минут здесь будут люди. Поэтому снять его нужно очень осторожно..." И вот уже датчик висел на двух проводах, и можно было смело снимать картину с крюка, что Володя без промедления сделал. Поставив картину лицом к стене, мальчик тут же один за другим стал поворачивать шпингалеты-вертушки, прижимавшие подрамник с полотном к раме, - все шло безо всякого затруднения, на удивление легко, безукоризненно просто! На самом деле, как об этом предупреждал "наставник", вынуть подрамник из рамы поначалу Володе не удалось, но достаточно было чуть-чуть надавить на него ручкой отвертки в двух местах по углам, как полотно с подрамником буквально выпало на руки Володи, и он тут же отставил его в сторонку, подальше от копии, чтобы случайно не перепутать. "А то вставлю его назад, вот смеху будет!" - поиронизировал над самим собой Володя, берясь за поддельного "Иеронима". Копия встала на уготовленное для шедевра место в раме, точно она заказывалась именно для подделки, - легко, но не болталась в углублении рамы, и мальчику осталось лишь повернуть шпингалеты. Потом, повесив картину на крюк, он так же осторожно, как и раньше, поставил на место датчик, приклеив его липкой лентой к подрамнику. "Все! - с облегчением и с торжеством одновременно подумал Володя, с любовью вглядываясь в сухие черты старика на картине, которого он уже любил. - Я сделал работу уже на две трети. Осталось лишь вынести картину, но это пустяки! Можно считать, что полтора миллиона у меня в кармане. Просто они мне достались. Хорошая работа!" И Володя медленно стащил со вспотевших рук резиновые перчатки. Теперь можно было и отдохнуть. Володя, потушив фонарь, уселся на бархатное кресло и стал думать. Его фантазии стремительно уносились на облаках, имевших раскраску государственных банковских билетов, в сказочные страны, в которых он ни разу не бывал, даже в своих мечтах. "Конечно, размышлял Володя, - отцу я отдам только миллион. Но как мне объяснить, откуда я взял деньги? А очень просто: нашел на улице бумажник с десятью тысячами долларов, а в банке обменял на наши деньги. Можно, конечно, доллары отдать, но что такое десять тысяч в сравнении с полутора миллионами? Совершенно не звучит! Ну так вот, на свои полмиллиона я куплю шикарнейший прикид, электронику, видео, пожалуй, - двойка "Панасоник", - и мотоцикл, ну и так, по мелочи..." И у Володи даже дух захватило о представлении себя в качестве хозяина таких богатств. "А может, и не буду я все это покупать, а вложу все деньги в акции какой-нибудь нефтяной компании и буду жить лишь на их проценты. Школу, конечно, брошу. Зачем мне школа? Займусь бизнесом, - чем раньше им заняться, тем для дела лучше. К двадцати годам, пожалуй, сколочу кругленькое состояние, предприятие свое открою. Конечно, я стану депутатом - не всякой же рвани несчастной быть "слугой народа"? Может, потом попаду в правительство. Образование необходимо? Да что я, не куплю диплом? Обязательно куплю. Да, я удачлив! Я все могу! На всех мне наплевать!" Так, или примерно так, думал Володя, сидя на мягком кресле напротив святого со стены "Святого Иеронима", склонившегося для чего-то перед толстой книгой. И эти мечты, приятные, как тихий сон, он и не смог бы отделить от мягких волн сна, накатывавших на сознание Володи. Вот откуда ни возьмись явилась мама, провела рукой по волосам и скрылась, улыбнувшись, но её тут же заменила Иринка, нежно обнявшая Володю за плечи и поцеловавшая его прямо в губы и, к великому огорчению, тоже скоро ушедшая. Потом сухонький старичок, похожий на Иеронима, явился непрошеным, посмотрел на сидящего Володю, на пустую раму и тут как разрыдается... Рыдает и бегает по залу, пытаясь выйти, точно ему с Володей вместе оставаться никак нельзя. Бегает и стучит своими костяными кулачками в обе двери зала и молит их отворить... "Я что, заснул? - в ужасе открыл глаза Володя, не понимая вначале, где он сидит. - Как я мог заснуть? И что это за стук?!" На самом деле где-то за дверьми зала раздавался шум - кто-то открывал двери зала Леонардо и наверняка собирался открыть потом и вход в тот зал, где прятался Володя. "Кто это? Почему идут сюда! - заметался мальчик по залу, спросонья неспособный принять нужное решение. - Сигнализация сработала! Милиция сюда идет, брать меня идет!" И Володя, чье воображаемое величие, такое гордое и недосягаемое ещё несколько минут назад, мигом исчезло, точно из большого надувного шара, ярко размалеванного, пестрого, вдруг выпустили воздух, и вместо шара лежала жалкая сморщенная резинка. Воля Володи до того была парализована этим нежданным приходом, что он хотел просто-напросто встретить их у дверей и покорно сдаться. Но в последнюю минуту, когда ключами гремели у самой двери в зал, ангел-хранитель Володи словно влил в него свежие силы, и мальчик, мгновенно собрав свой инструмент, подхватив картину, по-кошачьи нырнул в пасть камина, но о том, чтобы залезть на трубы уже нечего было думать, и он, сжавшись в комок, притаился за решетчатым экраном. Те, кто через несколько секунд вошли в зал, свет зажигать не стали, но об этом помертвевший от страха Володя лишь догадался - он буквально вжался в пол камина и даже закрыл глаза, ожидая того, что через мгновение его за шиворот вытащат из укрытия. Но прошла минута, началась другая, а Володю никто и не думал хватать, да и разыскивать его, как видно, никто не собирался. Ночные визитеры, похоже, пришли в зал вовсе не за этим. - Кит, посвети-ка здесь, только по стенам не води. Ну, ну, вот так, произнес голос пришедшего мужчины, и Володя сразу же понял, кому этот голос принадлежит. "Да это же "Лешенька", милиционер! - с ужасом подумал Володя, недоумевая, зачем он пришел сюда ночью. - Конечно, они пришли за мной! Сейчас посветят и найдут!" Но и после того, как "посветили", никто не схватил Володю, зато мальчик услышал голос того, кого назвали Китом: - Ни хрена не пойму, зачем люди платят такие бабки за какое-то дерьмо. Этой картинке, ей-Богу, цена - червонец! Я бы за неё и того не дал. Старикан какой-то да и намалевано-то паскудно. Слушай, может нам вон ту бабу лучше взять? Хе-хе, да я шучу, шучу... Володя узнал и этот голос - это был голос напарника "Лешеньки". Оба они приходили закрывать двери и болтали со смотрительницей, так что мальчик их хорошо запомнил. - Ты треплись поменьше, а лучше держи прямо, - посоветовал Киту "Лешенька" напряженным голосом человека, выполняющего ответственную операцию, - сейчас "сигнал" скидывать буду, не отвлекай. Послышалось постукивание, поскрипывание, и скоро "Лешенька" облегченно сказал: - Порядок. Теперь снимай давай. Так, так. Ну а что до того, кому нужна эта картинка, скажу тебе: когда у тебя такие баксы заведутся, как у заказчиков, тогда и поймешь, зачем люди тратятся на живопись. А покуда ты, Кит, выше пьянки в кабаке не поднимался. - Ты, можно подумать, поднимался, - обиженно заявил Кит через минуту, точно долго соображал: обидеться ему на "Лешеньку" или простить, но ответа не последовало. Милиционеры ещё немного чем-то погремели, а потом Кит спросил: - Слушай, Злой, а не просекут они, что это - поддельная картина, а? - Нет, - твердо заявил Злой, - мне хозяин говорил, что копия очень хорошая, и только большой специалист отличит её от настоящей. Будет себе висеть, а лично мне много времени не нужно - я через неделю махну с деньгами в Польшу, а оттуда, может, куда подальше. Как топор в воду... Хочешь со мной в Поляндию? Там немало наших хорошо работают. А? - Подумать надо, - угрюмо сказал Кит. - У меня здесь жинка... - Велико сокровище! - презрительно сказал Злой. - Что ты в Польше с "зеленью"3 бабу не найдешь? Но Кит ничего не ответил, и "стражи" снова занялись делом, покуда Злой вдруг не воскликнул: - Эй, смотри! А это что такое?! Ничего себе! - Ну и что? - с равнодушной тупостью в голосе отвечал ему Кит. Перчатки резиновые. В таких уборщицы горшки в сортирах моют. - Знаю, что перчатки! Знаю! Но откуда они здесь, прямо под картиной? Володя с ужасом понял, что допустил непозволительную оплошность, забыв свои перчатки на самом деле прямо под повешенной копией. "Конец! Конец! Конец!" - заговорил в нем внутренний голос в такт с бешено колотящимся сердцем, и он прижался ещё теснее к цементному полу камина, словно пытаясь вдавиться в него, сравняться с его поверхностью, стать мельчайшей незаметной песчинкой. - А может, это старушенция их здесь оставила? Они ведь здесь пыль с картин стирают, вот и надела чистоплюйка, чтобы пальчики не замарать. - Не похоже это на Петровну... - возразил Злой. - Я её в таких перчатках никогда не видал. Одно дело - сортир, ну а здесь-то зачем резину одевать, а? Не нравится мне все это, Кит, и самое главное, то, что под нашей картинкой оставлены. Может, кто шуровал тут? На это Кит дурашливо прыснул смехом: - Ну кому здесь шуровать? Мы же сами двери все закрыли. Говорю, обронила Петровна, больше некому. Пойдем-ка отсюда, итак надолго ушли, хватятся, марамои... - Ладно, - согласился Злой. - Я полотно под кителем понесу до загашника нашего. Завтра у меня встреча. Пошли, только... прихвати-ка ещё эти перчаточки. Я завтра у Петровны все-таки спрошу, откуда в зале такие вот подарочки-сюрпризы. И через минуту уже гремели ключи, все дальше и дальше, пока не затихли, скрытые тяжелыми дверями анфилады, что смотрела окнами на холодную, но незамерзшую Неву. Володя, уничтоженный, опустошенный, измученный телесно и душевно, выполз из камина и, не в силах добрести до кресла, растянулся прямо на полу. Он, потерявший счет часам, потерявшийся в пространстве, незнакомом и безлюдном, чужом и неприветливом, уже не казался сам себе могучим, сильным, на все способным. У него не было даже уверенности в том, что эти люди, сделавшие то же, что и он, по перчаткам смогут разыскать его, отобрать картину и, возможно, убить. Но какую картину уносили они? Почему они действовали точно таким же способом, что и он? Неужели воры-милиционеры приходили за "Иеронимом"? Любопытство наконец взяло верх над усталостью, и Володя поднялся. Почему-то на цыпочках с карманным фонарем он подошел к тому месту, где висел повешенный им поддельный "Святой Иероним", и навел на полотно узкий луч. Ничего как будто не переменилось! Старик, склонивший колени перед толстой книгой, по-прежнему смотрел с картины, но, присмотревшись внимательно, Володя увидел, что это полотно уже не было его полотном! Почему мальчик усмотрел различие, он и сам толково не смог бы рассказать. Володя просто уловил, почувствовал разницу в тонах - кое-где автор висевшей перед ним картины чуть сгустил тона - например, в отделке облаков и в зелени, - а в иных местах, наоборот, ослабил резкость. Но Володя, так часто рассматривавший "свою" копию, не мог не заметить разницы, хотя и эта работа была выполнена безукоризненно. Художнику удалось даже сделать мельчайшие трещинки на полотне, но и они, правда, группировались по-другому, что не осталось Володей незамеченным. "Дайте подумать! Дайте подумать! - уселся на кресло Володя, в волнении кусая ногти. - Это что же получается, сейчас всего лишь начало первого, и если бы я взялся снимать картину в два, как мне сказал Дима, то я или отказался бы от затеи и оставил бы их копию на месте, или, ничего не подозревая, - откуда я мог знать, что они там делают? - снял бы поддельного "Иеронима". Ну и дела..." Он встал, походил по залу, посветил на картину, желая убедиться вновь, что не ошибся, и снова сел. "Мне наплевать, кто отправил этих милиционеров, - хороши же субчики! - но понятно, что заказчик один: у Кита и Злого, а также у миляги Димы! Только как же это не согласовали - в одну и ту же ночь с двумя подделками пошли за бедным старичком-святым! Видать, накладка получилась!" И по мере того, как Володя размышлял обо всем этом, прикидывая и так и сяк, в его голове зрел план, смелости которого мог позавидовать сам Дима, если бы, узнав об этом плане, предводитель прежде всего не испытал бы чувство совсем другого свойства - лютую ненависть к своему юному ученику. "Ты говорил, что я стою тебя, - думал Володя, сидя в темном зале, - ну так я согласен. Посмотрим, что ты скажешь обо мне, когда я проведу тебя и в этот раз. А ведь я на самом деле все могу! Я - сверхчеловек, и это очень здорово, что никто пока не сможет это разглядеть в моих тринадцати годах! Тем лучше, тем лучше..." ГЛАВА 7 ВОЛОДЯ СИЛЬНО ВРАЛ, А ДИМА СИЛЬНО ГНЕВАЛСЯ Да, Дима приказывал Володе ни в коем случае не спать, но мальчик, один раз уже ослушавшись приказа своего "наставника" (когда снимал картину много раньше, чем было нужно), проигнорировал советы командира и в этот раз. Как только план был Володей детально разработан, он, съев полбутерброда, забрался в камин и, подложив под голову куртку, заснул сном человека, на славу потрудившегося, зная, что завтрашний день будет не менее, а более трудным, и нужно выспаться. Проснулся Володя не рано, но и не поздно - в девять утра, прекрасно выспавшимся и воодушевленным на большое дело. Огромность этого предприятия заключалась в том, чтобы, не довольствуясь полутора миллионами - теперь они казались Володе кошкиными слезками, - заработать на "Святом Иерониме" гораздо больше денег. Конечно, первый вариант плана Володи был примитивно прост: он вылезает из камина, но с Димой не встречается, а уносит полотно с собой, а дальше ищет покупателя. Но этот план, подкупавший своей изысканной простотой, не годился потому, что Володя приобретал в лице Димы смертельного врага, и когда-нибудь "учитель" обязательно бы настиг его и отомстил, теперь уж и за палаш, и за "Святого" одновременно, по двойному счету. Нужно было действовать хитрее, коль пока не было сил просто-напросто ответить на силу силой. Да, Володя мог обратиться в милицию и, поплакавшись там, покаяться, свалив всю вину на Диму, но тогда пришлось бы возвращать полотно, что противоречило основной задаче... К тому же после своего неожиданного ночного открытия Володя что-то не очень сильно хотел верить в честность органов правопорядка и следствия. И посему подходил лишь очень хитроумный, тонкий, изящный план, на который, правда, нужно было потратить время, но который обещал мальчику огромное вознаграждение. Перед тем как забраться в камин в "последний раз", он тщательно осмотрел весь зал, боясь оставить улику, наподобие несчастных резиновых перчаток. Залезая на трубы, куртку он надевать не стал, так как решил, что "на плечах" она больше не понадобится. Вскоре на самом деле загремели ключи, пораспахивались двери залов, наполнившихся шуршанием старушечьих ног, сновавших от картины к картине с тряпочками. Как-то шуршание ног послышалось совсем рядом с Володиным убежищем - Ольга Петровна, или другая смотрительница, как видно, протирала камин. Володя висел на трубах уже минут пятьдесят, и силы его были на исходе. Но об истощимости Володиных сил знал один человек, голос которого прозвучал для мальчика, как ангельский хор для отшельника. - Здравствуйте, извините, пожалуйста, за беспокойство, - вкрадчивым робким голосом говорил Дима, изображая, наверное, провинциала, впервые приехавшего в Питер. - Я хочу спросить, как мне быстрее пройти в залы голландских мастеров. - К голландцам, говорите? - раздался голос смотрительницы, и этот голос был куда более строгим, чем вчерашний, когда к ней обращался иностранец. И Ольга Петровна долго и нудно, а главное, очень непонятно, стала объяснять "провинциалу" дорогу, но тот оказался не менее тупым, чем вчерашний иностранец, поэтому разговор затянулся... Володя одним гибким кошачьим движением вынес свое тело из узкого пространства камина и тут же выпрямился, держа куртку перекинутой через руку. Выпрямился и, разинув рот, уставился на картину, висящую над камином. И, странно, эта картина, изображавшая оплакивание Христа, вдруг приковала его внимание, и поэтому смотрел он на картину очень естественно, точно стоял здесь долго. "Он что, на самом деле был Богом?" - задал сам себе Володя этот неуместный вопрос, явившийся в его голове очень не ко времени. И потом сам себе твердо ответил: "Да придумали все это. Какой это Бог!" И пошел, не взглянув в сторону Димы, заметившего мальчика, в другой зал, рассматривая по дороге полотна, но все ускоряя шаг. "Святого Иеронима" с ним не было... Когда Володя подошел к скамейке в сквере, Дима уже поджидал его, и, видно, выражение лица мальчика столь красноречиво говорило о том, что он не оправдал надежд "наставника", или Дима на самом деле обладал бесовской способностью читать мысли людей, но "предводитель" встретил своего юного друга грозным вопросом: - Ну, что случилось? Где картина? Сказано это было ледяным тоном, и Володя немало струхнул, опасаясь провала своих начинаний, боясь мести "предводителя". Вначале мальчик уселся возле Димы, насупленный и даже с виду рассерженный. Помолчал, а потом заговорил обиженным тоном: - Уплыла наша картина, улетела... Дима не сдержался, схватил своими цепкими, как клещи, пальцами Володю за руку, чуть выше локтя так, что мальчик невольно вскрикнул и постарался освободиться, но Дима сжимал руку все сильней и сильней. - Что ты мелешь, куда улетела? Ты что, проспал, наверно? Я же вижу, ты свежий, как огурчик! Отвечай, щенок, а то... придушу, стручок гнилой! - Я не стручок! - высвободил наконец свою руку Володя. - И не гнилой! - Конечно, нужно было поддерживать вид обиженного, и Дима своим оскорбительным тоном предоставил мальчику такую возможность. - Стану я спать, когда дело на такие крутые баксы выгорает! Ты что, думаешь, я выгоды своей не вижу? Нет, я свой навар получить хочу! Ты же не знаешь, что произошло... Еще тогда, ночью, когда к Володе вдруг пришла идея не отдавать Диме настоящего "Иеронима", мальчик хорошо продумал, что станет говорить "наставнику". Вначале было решено рассказать о том, что конкуренты - это милиционеры, те самые, что запирали двери зала. Но потом Володя понял: нужно направить Диму по иному пути, потому что, выйдя на этих милиционеров, предводитель в конце концов узнал бы, что у них имеется подделка, а, значит, подлинный "Иероним" может находиться только у него. "Пусть-ка поищет, если хочет, этих ночных воров - вряд ли когда-нибудь найдет! решил Володя. - А я тем временем схожу к камину, улучу мгновение, наклонюсь - и картиночка уже в моем мешке-кармане! Покупателя найти не трудно, вот и выручу по крайней мере тысяч двести долларов, а то и больше! А Дима дурачка хотел найти - за гроши работать, рисковать!" И Володя даже успел помечтать с часок о том, что он будет делать с такой кучей долларов. И Володя долго и обстоятельно стал рассказывать "наставнику", как он висел на трубах камина, как это было тяжело (так тяжело, что хотелось плюнуть на все и поскорее вылезть и во всем признаться бабке-смотрительнице, но он все-таки терпел и ждал). Потом, когда двери позакрывали, он, полуживой, выбрался наружу и стал дожидаться двух часов, намеченных для снятия картины, но вдруг около двенадцати послышался какой-то шум - отворяли двери зала - и снова пришлось сигать в камин. Конечно, он никого не видел, потому что лежал, уткнувшись носом в цементный пол камина. Нет, Володя не только ничего не видел, но и не слышал, во всяком случае, голосов тех, кто притащился ночью в эрмитажный зал. Мальчик поведал даже своему "учителю" о том, что вначале подумал было, не привидения ли это, но вскоре по скрипу и стуку он догадался, что "привидения" заняты снятием какой-то картины. Так они возились минут двадцать, а потом вновь загремели ключами, закрывая двери зала, и все стихло. Да, Володя, конечно, сообщил, что уже тогда, когда "призраки" работали, он стал смекать, над чем они так усердно трудились, и едва все звуки стихли, вылез из укрытия, тут же подошел к "Иерониму" и сразу догадался: "призраки" его опередили, повесив вместо шедевра Боттичелли свою копию, краски которой отличались от подлинных. Рассказывая о своих ночных приключениях, Володя внимательно смотрел на Диму - молодой человек поначалу пытался сохранять хладнокровие, но потом по его красивому лицу пошли гулять желваки, губы мелко задрожали, и, чтобы скрыть их дрожь, Дима кусал их своими крупными, хищными зубами. А мальчику бешенство "наставника" отчего-то доставляло немалое удовольствие. - Так, так, так! - затарахтел Дима нервно и сбивчиво - Володя никогда не видел предводителя таким развинченным психопатом. - Ну а после того, как ты увидел, что на месте подлинника копия висит, что ты стал делать? - А ничего! - равнодушным тоном сказал Володя. - Зачем я стану копию снимать? Сигнализацию откручивать, рисковать, потом под курткой выносить... Тебе ведь копия не нужна, так же? Вот и я подумал - пусть себе висит... - Хорошо, хорошо, хорошо! - кудахтал Дима. - А где же наша копия? Этот пункт был самым тонким и ненадежным в плане Володи, но он и к этому вопросу был готов: - А нашу копию я в камине оставил, на трубах, в уголке. Пусть полежит - кто её там найдет? Дима даже рот открыл от изумления и ярости: - Ты... ты, идиот! Зачем же ты её оставил? Это же улика! - Да какая там улика! - отпарировал Володя. - Не больше, чем если бы она висела в раме на видном месте. - А не взял я её потому, что вчера на контроле меня задержали и не хотели даже в музей пускать - снимите, говорят, одежду верхнюю. - И Володя показал на свою куртку. - Если б сегодня утром я в куртке возвращался, то меня обязательно бы остановили и обыскали, а потом куда надо отвели. Вот я и подстраховался... Да и зачем нам сейчас эта копия, если подлинника нет? Заказчикам вместо "Иеронима" передать или на стеночку повесть дома, на память, так сказать? При напоминании о том, что подлинный "Святой Иероним" действительно уплыл, Дима застонал, точно ему вырвали подряд три зуба, не меньше, схватился за голову и стал раскачиваться словно мусульманин на молитве. Володе даже стало немного жаль его, и он решил утешить "наставника" словами: - Ну, не надо огорчаться! - и даже похлопал по плечу. - Хочешь я схожу за нашей копией, в два счета незаметно заберу, раз уж она тебе так дорога. Но это предложение только усилило раздражение предводителя. - Да пошел ты со своей копией, придурок! - заорал Дима, совершенно потеряв самообладание, а потом, точно что-то сообразив, схватил Володю за плечи и жарко зашептал: - Слушай, маленький негодяй! Ты ведь парень шустрый, проворный парень, я знаю! Может, ты все это сочинил, про "призраков" своих, а? Ну кто там ночью в Эрмитаж придет с ключами, директор, что ли? Может, ты прокатить меня хочешь, за падло держишь, все баксы за картину хочешь взять, а? Гляди, я ведь за такие шутки печенку в два счета вырежу и самого жрать заставлю, если на самом деле кинуть меня хочешь! - Да чего мне тебя кидать! - плаксиво (что получилось у Володи очень натурально) прогундосил "юный друг". - Не веришь, так сходи-ка в Эрмитаж да посмотри, что там висит! Ты сам подделку увидишь, не нашу подделку! А ещё в камин загляни - в левом уголке увидишь нашу копию. Прихвати её, раз уж она так дорога тебе, а с меня вообще хватит - я свои деньги теперь потерял, так чего мне с тобой толковать? Я свое дело сделал, как договаривались, а без "капусты" остался! Так что пошел ты к черту, если мне не веришь! Я больше никакого дела с тобой иметь не буду! Горячая речь Володи произвела на Диму успокаивающее впечатление. Он провел рукой по лицу, словно смывал со своей физиономии выражение злобы к тому человеку, на которого возлагались столь великие надежды, и его точно подменили - Дима обратился к юному напарнику с приветливой интонацией и даже улыбкой: - Ну ладно, ты меня прости, пожалуй. Нам рано ссориться. Да, я сейчас на самом деле в Эрмитаж схожу и посмотрю, что там эти чертовы "призраки" повесили. Но ты забудь о том, чтобы в сторону уйти, - теперь, мой юный друг, не время. Самое интересное начнется. У меня уже кое-какие мысли есть. Если все удастся, то получишь не полтора, а два миллиона деревянных. А пока - сиди. Здесь, в "дипломате", термос и бутерброды - нарочно для себя тащил, а тут такая непруха вышла. - И Дима покривился, снова расстроившись, и даже ударил кулаком о раскрытую ладонь. Предводитель убежал, а Володя остался сидеть на скамейке напротив Зимнего дворца. Погода была совсем незимняя, снег лежал лишь кое-где, но было ветрено и промозгло, как в выстуженной, остывшей бане, где очень сыро и открыты окна, а ты совсем голый сидишь на лавке рядом с шайкой, наполненной остывшей водой, и пытаешься согреться тем, что трешь себя противной мокрой мочалкой из колючей, жесткой рогожи. Именно такое чувство и испытывал сейчас Володя: он словно был раздет и беззащитен - и перед этим зимним холодным ветром, и перед людьми, укравшими его покой, домашний и душевный. Однако горячий кофе, что был в Димином термосе, и бутерброды согрели Володю, и он ждал "наставника", прорабатывая в голове возможные неожиданные ситуации. "Лишь бы Дима не сумел вглядеться в полотно, лежащее в камине, с сильным беспокойством думал мальчик. - Если догадается, что это настоящий "Иероним", то мне каюк, полный каюк. Но скорей всего не сумеет разобраться, ведь в камине темно, а времени у него всего лишь несколько секунд. А если рискнет схватить картину и унести её под одеждой? Нет, на это Дима не решится! Станет он из-за копии рисковать! Теперь вот ещё что: буду, как и прежде, говорить, что ничего о "призраках" не знаю - ни голосов не слышал, ни лиц не видел, не знаю даже, сколько их там было. Никогда их Диме не найти!" Володя уже стал скучать. Бутерброды были съедены, и кофе выпит. Очень захотелось спать, захотелось увидеться с отцом, ведь папа мог его искать, не успокоенный короткой, невразумительной запиской. Но вдруг явился Дима одетый в затрапезную куртку, в неряшливые брюки, точно он на самом деле играл провинциала, с нечесаными волосами, предводитель подходил к Володе быстрой походкой взвинченного человека, и мальчик замер, ожидая своего конца. Дима плюхнулся на скамейку рядом с Володей и глубоко вздохнул: - Да, верно, ты не врал, - сказал он наконец. - Действительно, на месте настоящего "Иеронима" чужая копия висит. - И усмехнулся: - Она, пожалуй, лучше нашего "Святого" - здорово какой-то мазилка смастерил, первый номер! Заглянул я и в камин. - И Дима бросил на Володю строгий взгляд, так что мальчик весь сжался, ожидая того, что скажет Дима. - Да, спокойненько там полеживает наша картинка. Хотел я её было достать да под свитер сунуть - так ведь духу не хватило, ей-ей, испугался! А вдруг застукают, подумал... Этим тебе, малыш, заняться придется, и в самом срочном порядке, а то сунется туда тетя Маша уборщица да вытащит. Тут же кинутся к стене, а на ней - тоже копия. Вот хохма-то будет! - И Дима засмеялся да так громко, точно жеребец заржал, - Володя никогда не слышал, чтобы "наставник" так весело смеялся. Однако мальчик видел, что этот смех походил на нервный припадок. Все лицо предводителя передергивала судорога, и Володя понимал, как Дима страдает. И нельзя сказать, чтобы он смотрел на своего "учителя" равнодушно, - нет, Володе даже было стыдно, и он уже мучился сознанием своей вины перед сообщником, но признаваться в обмане было поздно, было просто немыслимо. Дима никогда бы не простил мальчику попытку обвести его вновь. А между тем Дима, посмеявшись вдоволь, погрузился в глубокое раздумье. Он даже отвернулся от мальчика, подперев голову рукой, и Володе казалось, что молодой человек так и будет сидеть здесь до вечера, пока не решит, как поправить скверное положение. Внезапно Дима повернулся к Володе и раздраженно спросил: - Да неужели ты ничего не заметил, не запомнил, ну хоть самой маленькой детали, приметы? Может, наши конкуренты сказали что-нибудь? По имени друг друга называли? Сколько их по крайней мере было - один или двое? Володя наморщил лоб и по-идиотски закатил глаза, точно вспоминая. Погримасничав с минуту, сокрушенно вздохнул: - Нет, старик, прости - ничего не помню: лежал носом в пол, руками голову обхватил, боялся, что увидят. Только и слышал скрип да стук. Правда, - и Володя снова стал гримасничать, словно на него вдруг нашло просветление разума, - кажись, один раз сказали... - Ну, ну, что сказали?! - нетерпеливо дернул Дима Володю за рукав. Говори быстрее, не паясничай! - Да боюсь соврать! - жалостливо посмотрел на Диму мальчик. - Но раз просишь, то скажу... Один из них произнес имя. Наверно, к другому обращался, к своему приятелю: Сом, говорит, подай стамеску. А больше ничего не слышал, да и эти-то слова какими-то чудными мне показались. Ну кто же Сомом человека назовет? Нет, верно, я ошибся. Но на Диму слово "Сом" произвело неожиданно ошеломляющее впечатление. Его лицо выразило такое неподдельное и сильное удивление вперемешку со страхом, что Володя, наспех придумавший эту кличку, чтобы направить Диму по ложному пути, сам испугался: "А может, я нечаянно верно произнес? Забыл, как звали одного из мильтонов, вот и брякнул сдуру правильно... Вот черт! Нет, не ошибся - не было там Сома! Кит ночью приходил! Кит!" - Сом, говоришь! - не мог прийти в себя пораженный Дима. - А ты не врешь, малый?! Ведь я знаю Сома, вернее, знал - помер два года назад этот Сом. Вышку схлопотал, вот и кокнули его! - И Дима даже для подтверждения, наверно, своих слов, выставив вперед указательный палец, произнес короткое: "Кых!" - А за что его... кокнули? - ни к месту спросил Володя, угрюмо посмотрев на Диму, потому что впервые за время общения с "наставником" у него царапнуло сердце неожиданно явившееся прозрение того, что он связался с очень нехорошим человеком. Но видно такие откровенные вопросы не слишком уважались в Диминой среде, потому что молодой человек с противным выражением лица сказал: - Слушай-ка, пацан, не суй свою головку туда, куда и кошачья не пролезет, - прищемишь, - но после усмехнулся и сказал: - Ну за что у нас кокают? За мокруху, понятно. Полез он как-то в деревеньке, в какой не помню, в одну церквушку. Думал, что пустая, стал снимать иконки - очень набожен он был и образа любил, - а тут возьми да подвернись дьячок или попик, не знаю точно. Ну, Сом с испугу ломиком его и кончил, так-то. - И Дима вздохнул, а потом сказал спокойно: - Знаешь, мы ведь на самом деле больны всем этим старьем - слабы к нему, пристрастны даже. Я Сома, конечно, не оправдываю, потому что можно было и без крови обойтись, но ведь с ним закон тоже безбожно поступил. Жестоко очень... - И Дима на несколько минут призадумался, и Володя даже заметил в его лице какую-то сентиментальность, как будто "предводитель" переживал в конце Сома свою собственную судьбу. - Ладно, хватит носом хлюпать! - ударил себя Дима по коленке, возвращая себе прежнее боевое настроение. - Значит, Сома твоего беру на заметку. Может, и не хлопнули его и вывернулся он как-то из тюряги. Вообще замечу, что, судя по манере, это его рук дело. Он музеи очень уважал, только в основном по провинциальным прогуливаться любил. Да и как же он в Эрмитаже ночью оказаться смог? Не постигну! Невероятно просто! Ведь, как я понял, Сом с напарником работал, а поэтому все получается, точно в кинематографе: захотели ребята шедеврик унести на миллионы долларов ценой проходят, как к себе на кухню, и берут. И Дима снова застонал, словно у него был полон рот больных зубов настолько не укладывалось в его голове все происшедшее. - Эхма! - раскачивался он. - Если б сам не видел, что копия висит, чужая копия, никогда бы тебе не поверил! Ладно, пусть не Сом, царствие ему небесное, пришел, так кто же? У кого ключи? Кто может по эрмитажным залам по ночам разгуливать да ещё вдвоем? Ну, наверное, директор в случае большой нужды мог потребовать открыть все двери, - загнул Дима палец на руке, размышляя вслух. - Еще, наверное, из органов товарищи смогли бы, придя на вызов. - И снова пальчик загнут. - Эге! - встрепенулся Дима, точно ему пришла на ум идея. - А это не мильтоны ли пожаловали, как ты думаешь? Володя, внимательно следивший за ходом мысли "предводителя", радовавшийся в душе тому, что Дима ухватился было за Сома, услышав о "мильтонах", даже вздрогнул. - Нет, - замотал он головой, - не думаю. Разве могут милиционеры свободно ночью по Эрмитажу шастать? Здесь время нужно, а мильтоны друг за другом, кажется, внимательно секут. Не может быть... - решительно возразил Володя, боясь выдать волнение. Но Дима сумел-таки уловить дрожь в голосе юного напарника и спросил, сверля Володю взглядом: - А ты что разнервничался, дружок мой милый? Может, ты с ними заодно? А может быть, и не было никаких мильтонов-привидений, а ты взял да и принес другую копию, да и повесил... а? У тебя, приятель, времени довольно было, чтобы подготовиться. Сговорился с кем-нибудь да и сделал свою подделку, а теперь грешишь на Сома покойного, царствие ему... Я же не видел, с чем ты в музей пришел, не проверял. Ну, говори, гаденыш! - И Дима, схватив Володину кисть, сжал её своей рукой точно клещами. Володя резко вскрикнул так, что обернулись на этот крик два проходивших мимо иностранца, но Дима успокоил их сладчайшей улыбкой - мы-де просто шутим - и иностранцы пошли своей дорогой. А Володя то ли от сильной боли, то ли от страха, то ли от жалости к себе горько разрыдался. Ему на самом деле было очень плохо, и план единоличного владения "Иеронимом", неожиданно возникший в камине, теперь казался необдуманным, поспешным, не сулившим ничего хорошего. - Ну, хватит, хватит! - миролюбиво пнул Дима Володю в бок в знак полного доверия. - Вижу, вижу, что чистый ты. Только ты и меня пойми - я всей этой историей с "привидениями" просто поражен. Уму непостижимо: как случилось совпадение такое, когда и мы и эти... черти лысые пришли к одной картине, одной и той же ночью да и унести её решили одним манером, оставив заместо полотна подделку! Задачка! Но Володя возразил: - Ничего не вижу удивительного. Наверное, заказчик решил подстраховаться и сразу к нескольким... мастерам обратился. Ведь и ты по заказу работал, верно? Вопрос такой Володя задал не без умысла. Ему хотелось знать, кто попросил Диму украсть картину, и, зная это, мальчик мог рассчитывать на выход к покупателю. - Да уж, конечно, не для себя я шел "Иеронима" брать! - с сильным раздражением ответил Дима, будто на самом деле в словах Володи крылась правда и его провели как последнего осла, перепоручив дело другим людям. Ну а если шеф на самом деле ещё кого-нибудь послал, что делать? Они сегодня же картинку шефу отдадут, получат баксы, а я, выходит, при своих останусь, так ведь? Нет, хитрите - я вам со мной такие шутки шутить не дам! Сейчас поедем к шефу, пока туда не заявились "призраки", и все ему расскажем! Пусть платит за работу! Мы сделали все, что требовалось, а "за падло" нас нечего держать! ГЛАВА 8 БОЙ ГЛАДИАТОРОВ Как ни старался Володя оставить свой ночной поступок без оценки совести, ежеминутно, точно ванька-встанька, поднимался назойливый вопрос: "А имел ли ты право красть картину?", и сразу другой: "А зачем ты обманул Диму? Ты разве жадный?" Да, по правде получалось, что Володя просто-напросто жадный вор, и такое определение мальчику нравится, конечно, не могло. Но кто-то очень хитроумный нашептывал Володе совсем другие мысли. "Успокойся! - добродушно похлопывал хитрец Володю по плечу. - Ты ведь уже знаешь, что крал не у отдельного человека - хозяина, а у общества, у государства". И ещё успокаивало Володю то соображение, что вся страна сейчас, все люди, точно очнувшись, поняв, что очень бедны, бросились добывать деньги, сделав их главной целью жизни. И человек, добывший много денег, не важно, каким способом, становился в глазах других людей уважаемым, и никто не собирался спрашивать, где он взял богатство, и все лишь завидовали ему. "И я буду богатым! - назло лезшим в голову пустякам думал Володя. - И никто не спросит, как я стал таким, и все будут вертеться у моих ног, точно собачонки, и скулить. А я, если захочу, конечно, буду снисходителен к ним, а нет - так скажу: "А ну, пошли отсюда вон!" И они уйдут, поджав хвосты". Так думал Володя, пока добирался до своего дома. Дима отпустил его до вечера, велев в семь часов быть на Невском, откуда он собирался двинуть к шефу, и мальчик был нужен "предводителю" как свидетель проделок конкурентов. Да, Дима был настроен очень решительно и воинственно, не собираясь не только отдавать каким-то "марамоям" плоды трудов, которым предшествовала длительная подготовка, но даже делиться с ними. Дима обронил даже угрозу, что-де объявит шефу и его "ребятам" настоящую войну, если наверняка узнает, что одновременно с ним была направлена другая группа и шеф об этом знал. И Володя поддакнул Диме: да, война нужна, а то как же мы без "баксов" остались... Дима уже поджидал Володю и, несмотря на то что мальчик приехал вовремя, сердито укорил его за необходимость ждать. Потом вывел из метро на улицу и усадил в машину, где сидел вразвалку Володин знакомец - Аякс, который, однако, даже не кивнул Володе, а лишь молча завел двигатель, и машина покатилась. Свернули с проспекта, потом ещё и еще, и Володя, поглядывая через опущенное стекло дверцы на размазанные в мокрых питерских сумерках огни фонарей и домов, уже не понимал, куда они едут. Впрочем, ему было безразлично: он знал, что едут к шефу, давшему Диме задание украсть полотно Сандро Боттичелли, что Дима пока его в обиду не даст, и эта поездка не сулит ему ничего, кроме новых впечатлений и в конце концов возможности увидеть того, кому потом он отнесет "Иеронима". Ехали долго и наконец остановились возле большого, но одиноко стоящего дома, показавшегося Володе с первого взгляда чем-то вроде рабочего клуба или дворца культуры. Но, видно, этот клуб рабочими уже не посещался, потому что возле его подъезда стояли десятка два машин иностранных марок. "Вольво", "ситроены", "форды", "мерседесы", намытые и ухоженные, матово поблескивая плавными изводами шикарных кузовов, казались похожими на ленивых, лоснящихся тюленей, взобравшихся на берег, сытых и разнеженных. - Ну все, выходь! - скомандовал Аякс, обращаясь к Володе, прильнувшему к окну и тоже разнеженному в теплом салоне. Мальчик вылез. Дима уже шел ко входу в клуб, на ходу доставая из заднего кармана джинсов бумажник. Поговорил с двумя бугаями-привратниками в кожаных куртках, с лицами, наспех вырубленными из дубовых пней. Те, приняв из рук Димы деньги, кивнули, не прекращая двигать челюстями. - Скорей давайте! - крикнул Дима, махнув рукой и приглашая своих попутчиков пройти в вестибюль клуба. - Уже сейчас начнут! - Да успеем, - лениво отозвался Аякс, запирая машину. - Не на Тертого поставим, так на Зайца. Все равно не пролетим. Володя, не понимая, куда его привезли, но встревоженный предчувствием чего-то острого, необычайного, прошел вслед за Димой мимо молчащих стражей, обдавших его резким запахом своих кожаных курток, мятной жевательной резинки, табака и крепкого дезодоранта. - Быстрее! Быстрее! - торопил Дима Володю и Аякса, которому могучая стать мешала передвигаться быстро. - Мы должны успеть поставить! И не на Зайца, а только на Тертого! Да, на самом деле, здесь когда-то был рабочий клуб, но теперь трудно было сказать, как использовалось это большое здание. На стенах коридора, пустынного и длинного, по которому они шли, висели яркие плакаты с обнаженными красотками, реклама разных товаров, кое-где - авангардные картины, и казалось, что Володя попал в какой-то путаный, обманчивый, но манящий своей пестрой красотой лабиринт, где ничто не греет, где холодно и неуютно, но очень любопытно идти в мелькании всего нового, яркого, хоть и бессмысленно-плоского. Наконец они стали приближаться к распахнутым дверям зала, откуда доносился негромкий шум - чье-то похохатывание, позвякивание, невнятный говор. Вошли, и Володя оказался в обширном зале, в центре которого помещался обыкновенный боксерский ринг, а ряды зрительских кресел располагались амфитеатром, поднимаясь от самого ринга один над другим к потолку зала. Зрителей было немного - сорок-пятьдесят человек, разместившихся кто где хочет. В основном здесь были пары: мужчины и женщины, и Володя скоро заметил, что все они были прекрасно одеты. На многих женщинах были вечерние платья с открытой грудью и спиной, чудные шляпки с вуальками, их шеи искрились всполохами бриллиантов, а мужчины, почти все, восседали в черных парах и с черными кис-кис на белоснежных сорочках. Особенно понравились Володе позы сидевших здесь людей. Все они непринужденно развалились в мягких креслах, закинув нога на ногу. Многие мужчины обнимали своих дам, а те довольно смеялись и отхлебывали из бокалов или курили. Володя увидел и официантов, обносивших всех присутствующих бокалами с вином или прохладительным (мальчик точно не знал). В общем, Володя даже немного очумел от этой светской обстановки. Его охватило сладостное чувство довольства собой. "Вот это да! - подумал он. - Здесь, вот здесь весь петербургский свет! Какие люди! И я среди них! Да, это неслучайно! Я тоже стою их! Я такой же, как и они!" И ещё Володя вдруг ни к месту вспомнил о своем отце, рабочем, да ещё лишившимся места, и ненависть к тому, откуда он вышел, к среде, где рос, к родным и дому, ко всей стране резанула его сознание. - Господа! - раздался тут громкий голос, и Володе показалось, что это обращение относится и к нему тоже. - Господа, все ли успели сделать ставки?! Через пять минут начнется бой! Прошу делать ставки! Дима, перебросившись с Аяксом парой слов, обратился к Володе, протягивая ему тысячерублевую банкноту: - Сейчас мы подойдем к распорядителю и поставим на Тертого. Ты тоже поставишь на Тертого - отдашь деньги и скажешь, что ставишь на него. Понял? Хоть Володя пока лишь с трудом понимал, чего от него хотят, так как никогда в жизни ни на кого не ставил, но он машинально принял деньги и пошел вслед за Димой и Аяксом к столу распорядителя, похожему на большую трибуну. И Володе приятно было делать это, потому что мальчику казалось, что на него устремлены сейчас взгляды всех этих хорошо одетых мужчин и женщин, считающих его ровней и смотревших на него только с удовольствием. - На Тертого! - громко и твердо сказал Володя, протягивая деньги седоватому человечку-распорядителю, одетому в черный костюм с кис-кис, любезному и церемонному одновременно. Седой мило улыбнулся, наклонил голову к плечу, смотря на Володю, точно на пирог, выпеченный к именинам, и мальчику вдруг стало стыдно, словно его раздели при всей этой честной публике. - А почему не на Зденека? - нежно пропел распорядитель, обливая Володю патокой своей сладчайшей улыбки. - Я хочу на Тертого! - ещё более твердо сказал Володя, понимая, что это будет воспринято с уважением, как должное. - Ну, как хотите, - изобразил смущенное покорство распорядитель, будто почувствовав, что поступает нетактично, советуя делать ставку на Зденека. Просто шансы Тертого малы, вот и все. Впрочем, вот ваш жетон. И седой с той же очаровательной улыбкой светского льва протянул Володе пластмассовый кружок, оранжевый, с белым тиснением. - Все, господа! - провозгласил распорядитель громко. - Все ставки сделаны! Начинаем! Итак, сегодня на ринге два бойца, и оба суперкласс! Встречайте - Зденек Матюшевский и тот, кто выступает под псевдонимом Тертый! Вот они! И тут же распахнулись две двери зала, расположенные одна напротив другой, и одновременно к рингу двинулись два бойца, раздетые по пояс, но в широких белых штанах. Господа и дамы зарукоплескали, зазвучало "браво!", а бойцы шли, улыбаясь, подняв в приветствии правую руку. Ловко вскочили под канаты ринга и стали разминаться каждый в своем углу, мелко-мелко прыгая на месте. Откуда ни возьмись явились их наставники, из-за канатов отдававшие последние рекомендации. Судьи и рефери, как заметил Володя, отсутствовали, кроме того, никто, как видно, не собирался надевать на руки бойцов обычные боксерские перчатки. Не было на их головах и кожаных шлемов, смягчающих удары, но зато руки Зденека и Тертого были обмотаны жгутами, точно они боялись разбить костяшки рук. - Если это бокс, - наклонился Володя к Диминому уху, - то где ж перчатки? Но Дима лишь махнул рукой: - Здесь не бокс, а бой, вроде гладиаторского. Перчатки не нужны, работают "до предела". Что, не слышал о таком? Ну так посмотри, зрелище занятное. И, пожалуйста, без сантиментов. Эти парни знают, на что идут, они ведь "профи" и баксы за это хорошие имеют. Если наступает летальный исход, то их семьи получают такую знатную страховку, что обижаться или жаловаться никто не смеет. Ну тихо, начинают! Бойцы на самом деле кончили разминку и теперь лишь ждали сигнала каждый в своем углу. Володя видел, как внутренне собрался каждый, устремив свой взгляд в глаза противника, и вот раздался долгий, протяжный удар гонга, и не успел этот звук стихнуть, как бойцы уже сблизились настолько, что сухопарому, жилистому Зденеку даже удалось нанести первый удар, резко выбросив по направлению к голове Тертого свою ногу, обутую в башмак, напоминающий кроссовку и бутсу футболиста одновременно. Пронзительное "Йя-я!" заглушило гонг, но боевой возглас Зденека и его резкий удар оказались напрасными, потому что Тертый, который казался меньше ростом, но более плотно сложенным, от удара ушел и, пока Зденек выправлял равновесие, сделал "вертушку", крутнувшись на левой ноге ловко, как волчок, и выбросил правую. Обе его ноги на мгновение вытянулись, точно струна, превратившись в прямую линию, и удар, тяжелый и верный, пришелся Зденеку точно в грудь, и противник Тертого, взмахнув руками, как тряпичный паяц, полетел на канаты. Только ограждение ринга и спасло Зденека - канаты отбросили его к Тертому, не ожидавшему, видно, что тот сумеет оправиться от столь сильного удара, а поэтому раскрывшегося, что и позволило Зденеку нанести ему своей длинной рукой отличный боковой, от которого Тертый качнулся и даже скривился от боли. Бой, длившийся не более полминуты, привел всех господ и дам в совершенное неистовство. Многие повскакивали с кресел, стали размахивать руками, дико заорали: "Бе-е-й, Зденек, бей!!!" или "Давай, Тертый, ломи-и-и!!!". Кричали и дамы, и если бы Володя посмотрел сейчас на них, то не приметил бы в их облике ни следа аристократизма, которым любовался при входе, а лишь одну жестокую, звериную страсть и ненависть к человеку, который не сделал лично им ничего дурного. А между тем Тертому, у которого из рассеченной брови струилась кровь, снова удалось провести удар ногой (видно, в этом он был мастак), угодивший Зденеку в голову. Зденек, однако, и тут устоял и, стремясь опомниться от удара, прийти в норму, стал уходить от Тертого, ловко двигаясь по рингу и лишь лениво отмахиваясь от ударов почувствовавшего удачу бойца. Так они кружили по белому полотнищу ринга, отлично освещенному для того, чтобы господа и дамы, съехавшиеся сюда занять вечер, не пропустили ничего из этого прекрасного зрелища, щекотавшего их возбужденные шампанским нервы. И вот Зденек, собравшись, двинул в атаку, начав с того, что угодил ногой прямо в пах, Тертому, и было видно, как тому больно: Тертый даже выпучил глаза и открыл рот. Но жизнь, похоже, была Тертому дороже паха, поэтому, когда Зденек сблизился с ним, чтобы провести серию решающих ударов, Тертый вдруг, странно изогнувшись и одновременно присев, снизу ударил Зденека ребром ладони по кадыку, и было слышно, как захрипел сухопарый Зденек, схватившись за горло. Этим и воспользовался Тертый, подскочивший к своему противнику и трижды нанесший ему удар коленом в пах, словно мстя за коварный удар, который Тертому пришлось испытать две минуты назад. Зденек вначале упал на колени, одной рукой держась за горло, а другой за пах - похоже, он отлично знал, что в случае полного падения на ринг противник просто-напросто может его добить, поэтому держался изо всех сил, хоть и согнулся в три погибели. Но сильный удар Тертого, нанесенный ногой прямо в голову, беспощадный, жестокий, отбросил Зденека на целый метр, и боец упал навзничь, как видно потеряв сознание, потому что его руки уже не прижимались к разбитым местам тела, а точно плети раскинулись в разные стороны. Володя, следивший за боем со сжавшимся сердцем, с таким сильным волнением, что кружилась голова и по спине струился пот, видел, как Тертый хотел было продолжить избиение поверженного противника, но тут раздался гулкий удар гонга, являвшийся, как видно, сигналом для бойцов. И Тертый в каком-то раздражении, недоуменном и требовательном, даже повернулся в сторону распорядителя, давшего сигнал, и нетерпеливо взмахнул рукой: зачем остановил? Но подчиниться все-таки пришлось, и Тертый, желая показать зрителям, что вовсе не утомился, избивая человека, легкой боксерской трусцой запрыгал в свой угол. А зал вопил! Оказалось, что за Тертого стояли совсем немногие, и приветственных криков, в общем, было мало, а в основном кричали что-то оскорбительное в адрес победителя, свистели и поединком были недовольны. Несколько господ даже сорвались со своих мест и бросились к распорядителю, пытаясь, наверно, доказать, что Тертый вел бой нечестно, и Володя слышал, как они ругались с распорядителем, употребляя совсем не аристократические выражения. И Володе показалось, что все эти люди недовольны совсем не тем, что Тертый вел бой нечестно, а тем, что поединок кончился так скоро и они, заплатившие большие деньги за удовольствие любоваться гладиаторским боем, не сумели насладиться в полной мере. А между тем появились два человека с носилками, лениво пролезли под канатами ринга и, погрузив безжизненное тело Зденека, понесли его к дверям. - Ну, поздравляю! - толкнул Володю в бок Дима, буквально цветущий от восторга. - Я знал, на кого нужно ставить, вот и повезло, а все эти олухи царя небесного почему-то предпочли Зденека, вот и прокололись! Ладно, пойдем к распорядителю за выигрышем. Ты только протяни ему жетон, а дальше он все сам, все сам... Ну, ну, вставай! Что, разморило? И Дима подмигнул Володе, намекая на его неважный вид, - мальчик на самом деле сидел, не смея шелохнуться, и взгляд его как будто был прибит к квадрату ринга, на котором жирной кляксой темнело рваное по форме кровавое пятно. Володя с трудом поднялся и потащился вслед за Димой и Аяксом, приплясывавшим от удовольствия. Дотащился до "трибуны" сладенького распорядителя, вокруг которого ещё копошились грозные господа, на гнев которых распорядитель, как видно, внимания совсем не обращал. Вот наконец подошла и очередь Володи, и мальчик протянул распорядителю оранжевый жетон. Седенький вновь обсахарил Володю своей карамельной улыбкой, шурша деньгами, ласково сказал: - А у тебя, приятель, верный глаз. Или тебе кто подсказал? - Не ваше дело! - грубо отрезал Володя, считая, что победителю этот тон идет как нельзя лучше. - Давайте выигрыш! Старичок сделал вид, что совсем не обиделся, продолжал улыбаться, отсчитывая деньги, но мальчик видел, что улыбка у распорядителя неестественная, натянутая, будто кто-то силой растянул его щеки руками. - Вот ваш выигрыш, - вежливо подал он Володе тоненькую пачку купюр. Пересчитайте. Здесь двадцать тысяч. "Ого! - обрадовался Володя, не ожидая, что сумма выигрыша будет такой значительной. - Дима не подвел!" - Ладно, чего там... - не пересчитывая денег, засунул мальчик свой выигрыш в карман куртки, но распорядитель с железной настойчивостью в голосе, но соблюдая все ту же вымученную любезность на лице, просьбу повторил: - Нет, вы, пожалуйста, пересчитайте, чтобы потом ко мне претензий не предъявлять! Я здесь на работе... - Я, между прочим, тоже, - нахально заявил Володя, но деньги все-таки пересчитал и сделал это очень неловко - шевеля губами и даже уронив на грязный пол одну бумажку. Потом Володя вышел в фойе к Диме и Аяксу, расплывшиеся в улыбке рожи которых красноречиво свидетельствовали о хорошем настроении "победителей". - Деньги, что ли, тебе вернуть? - спросил Володя. - Выигрыш-то... - Да брось ты, - равнодушно махнул рукой предводитель. - Купишь себе на них жевательной резинки. И Володя остался доволен таким решением Димы, потому что отдавать эти двадцать тысяч ему совсем не хотелось, - Володя начинал уважать и любить деньги, поняв для себя их главное достоинство - способность преумножать личные достоинства обладателя. Но вот в фойе вышел седенький распорядитель, и улыбка с лица Димы мгновенно улетучилась. Молодой человек смотрел на старичка почти враждебно, всем видом своим выражая готовность сцепиться с ним или даже набить ему физиономию. - Шеф, а мы вот к тебе на кофеек завернули, - сказал Дима, засовывая руки в глубокие карманы своих слаксов. - Пошли, - кивнул шеф и двинул вперед по фойе семенящей, действительно старческой походкой. Но скоро стариковская расслабленность и малосильность того, кого называли шефом, была сторицей восполнена появившимися из темного прохода двумя амбалами-привратниками, которых Володя уже видел, когда входил в здание. Кожаный скрип их курток, натянутых на бугристых плечах, предупредил Диму и Аякса о том, что с хилым старичком нужно все же обращаться более вежливо, деликатно и нежно. Скоро старик присеменил к одной двери и отворил её ключом. - Прошу, - кивнул он Диме, показывая на дверь. - А эти молодые люди, показал он на Володю и Аякса, - пусть побудут здесь. - Нет, - решительно заявил Дима, - этот мальчик все тебе расскажет. Впусти его. - Хорошо, - недовольно буркнул шеф и теперь уже безо всякой фальшивой вежливости так посмотрел на Володю своими выцветшими глазами, что у мальчика тут же задергалась жилка на ноге. Володя вслед за старичком прошел в его кабинет, совершенно лишенный атрибутов всякого "шефства". Здесь вдоль стены стоял лишь ряд стульев самого казенного вида да напротив них - бедненький письменный стол с лампой, облупленной и старой, да дрянным телефонным аппаратом. Правда, на стене ещё висел большой плакат, рассказывающий о том, как нужно пользоваться огнетушителями, и Володе показалось, что этот странный старичок, по вечерам распоряжающийся кровавыми зрелищами, днем служит в этом клубе в качестве ответственного за противопожарную безопасность. - Ну и чего же ты, Юрик, от меня хотел? - спросил шеф, усаживаясь за свой ободранный стол пожарника и закуривая. - Если денег будешь клянчить, то не дам - и так уж я всю подготовку операции профинансировал из своего кармана. - Не нужно мне твоих денег, - сказал Дима-Юрик, поднимая вверх ладонь в знак отказа. - Ты лучше расскажи, кто нам помог так лихо проколоться! Володя, сидевший на дерматиновом стуле под плакатом и внимательно следивший за лицом шефа, тотчас заметил, что старичка буквально передернуло от слова "проколоться". Его рот, умевший делать вежливую улыбку, на этот раз по-волчьи оскалился, широко и хищно, точно ему засунули в рот два пальца и постарались растянуть до самых ушей. Уперев в стол обе руки, шеф плечами подался вперед по направлению к Диме. - Повтори-ка, повтори-ка, - громко прошептал он, - что за странное словечко ты там произнес? Уж не со "Святым" ли ты прокололся? - С ним самым, - спокойно отвечал Дима, но Володя сумел уловить нотки тревоги, прозвучавшие в его голосе. - Короче, пусть тебе Володька сам все расскажет по порядку. Но шеф, похоже, не собирался принимать объяснений о "проколе" от незнакомого ему Володьки, обхамившего его к тому же, а поэтому капризно прогнусавил: - А я чхать хотел на всех твоих Володек, душечка моя! У меня с тобой контракт был, а не с твоим Володькой! - Но вдруг шеф внезапно смягчился, как-то размяк, точно лишился скелета, вольно развалился на стуле и вяло махнул рукой. - Что ж, мальчик, ты, видно, и есть Володька, ну так поведай дедушке, как вы там прокололись... Володя кашлянул, точно собирался отвечать урок, плохо выученный к тому же, и стал подробно рассказывать о своем ночном предприятии. После почти бессонной ночи, после её тревог он чувствовал себя страшно усталым, разбитым и измученным, но сейчас, повествуя о прошедшем, он понимал, что любая его оговорка, неправдоподобность могут стоить ему жизни. Он говорил, не отрывая глаз от лица старичка, сидевшего с закрытыми глазами и даже закинувшего голову далеко назад так, что вперед вылез острый кадык; говорил и пытался понять, какие чувства испытывает тот, кто является организатором похищения "Святого Иеронима", но все было напрасно - лицо старика напоминало высохшую мумию, неподвижную и бесчувственную. И только в одном месте Володиного рассказа "дедушка" оживился: - Как, как, ты говоришь, напарник своего приятеля тогда назвал? Сом, говоришь? - Да, Сом, - отвечал Володя, напряженно пытаясь угадать, не сказал ли он чего лишнего, способного повредить ему. - Это, наверное, тот самый Сом, кто в церквушке попа замочил, подсказал Дима услужливо, но эта подсказка произвела на шефа неожиданно отрицательное впечатление. Старик, округлив свои бесцветные глаза, рявкнул: - А ты молчи! Знаю сам, о ком толкуют, - и уже ласково обратился к Володе: - А ты вспомни, мальчик, не перепутал ли чего: может, не Сом, а Кит ночью приходил. Перепутать-то немудрено... - Да что я, рыб не различаю, что ли? - осклабился Володя в улыбке, правда в очень невеселой. - Сом ночью приходил, говорю же вам. Шеф полудоверчиво кхекнул, сверля Володю взглядом: - Плохо же вы, юноша, зоологию в школе учили: кит не рыба, а млекопитающее... Но Диму, видно, разобидели ухмылки старичка, которые не сулили разрешения нежданно-негаданно явившейся проблемы с опередившими его конкурентами. Вскочив с дерматинового стула, Дима, потеряв терпение, заговорил, взволнованно жестикулируя руками, - Володя редко видел своего "наставника" столь развинченным. - Паук! - крикнул он, называя, как понял Володя, кличку шефа. - Может, хватит языком по-пустому буруздеть? Тебе мальчик не ясно все изложил?! Или совсем у тебя керосин в башке кончился и ты не можешь понять, что нас обошли, а обошел нас тот, кто тебя на это дело подряжал! Гляди, все очень просто: тебя в долю взяли, а после решили, что сами все устроят, чтобы не делиться. Просто так совпало, что его люди и твои люди на дело одновременно вышли, в одну и ту же ночь! Он - фараонов музейных, видно, на корню купил, подделку дал им, мы - как и планировали - мальчика туда заслали, вот и получилась накладка небольшая. Еще раз тебе толкую - тебя решили побоку пустить, тебя и нас, а за такие вот дела у нас, ты знаешь, положено наказывать без всякой жалости и промедления! Потянет он за ручку своей машины - и полетит с машиной вместе на небеса, как птичка! Так что вот, Паук, скорей-ка выходи на этого, как там, Белоруса, что ли! Пусть он почешет репу да расскажет, кого он посылал на дело! Если окажется, что он действительно нас парил, то потребуем не только нашу долю, но и компенсацию за обиду, ведь мы не какие-нибудь там лохи, а люди солидные, способные обидеться, очень серьезно обидеться. Ну а наша обида, предупредим его, не одними лишь нахмуренными бровями кончиться может! Замочим его - и Вася! Володя, пока продолжался длинный Димин монолог, сидел недвижно, будто у него из тела вынули и мышцы, и кости, а вместо них под кожу набили какой-то дряни вроде оконной замазки. Он видел, какой поворот принимал его хитрый маневр. Да, нужно было молчать до тех пор, пока все не разъяснилось бы само собой: у Кита - его подделка, а подлинник - на трубах, в камине. "Если они меня раскроют, - подумал Володя, шестеренки сознания которого крутились, точно в ткацком станке, - то признаюсь, что все перепутал с испугу, и отдам им подлинного Боттичелли. А если не расколют они меня, то сам приду к тому... как его... к Белорусу этому, и мы поделим с ним выручку. Тогда мама, увидев деньги..." И Володя уже в который раз представил восхищение мамы, раскаявшейся, смущенной, возвращающейся в тот дом, откуда она недавно ушла. Паук же, никак не отреагировавший на Димину страстную речь, вдруг повелительно сказал ему, сделав резкий жест ладонью, будто отгонял комара: - Выйди-ка за дверь на пять минут. Позову... И Дима тут же поднялся и покорно удалился из кабинета шефа, который уставился на Володю с любезностью крокодила, желающего проглотить кролика и завораживающего зверька своим ласково-пытливым взглядом. - Мальчик, - со вздохом промолвил он, - ты нас не обманываешь, а? Подумай, ещё не поздно, не надо лгать. Может, ты придумал все об этих ночных посетителях музея? Уж больно невероятно, чтобы кто-то одновременно с нами тем же способом стал действовать. Может, ты кому-нибудь сказал о том, куда собираешься идти? Володя, которого буквально прожигал до костей звериный взгляд Паука, сказал дрожащим голосом: - Нет, я вас не обманываю и не думал никому об Эрмитаже говорить. Что я, дурак, что ли? Я все понимаю... Может... может... это Дима брякнул, а я-то тут при чем? - Дима? - удивленно взметнул кверху свои брови старичок. - Ах да, Дима, понял! Ну а свою-то копию ты почему же не принес? А если ты её тем самым мильтонам передал, чтобы они её повесили, а настоящую картинку взяли да унесли, что тогда? Знаешь, у нас с плутами короткий разговор... - Паук, понизив голос до шепота, наклонился через стол к Володе: - Электропаяльник представляешь? Знаю, представляешь. Так вот им не только паять можно, а ещё удобно очень у таких вот мальчиков всякие тайны выведывать - пихнешь раскаленное жало в одно место, вот и выйдет правда... Володе казалось, что через несколько минут он или разрыдается и во всем покается, или, напротив, рванет отсюда со всех ног, чтобы позвать на помощь. Но последний вариант совсем не годился - догонят, каяться же тоже было равносильно самоубийству, поэтому, собрав в комок остатки своей воли, разбежавшейся было по всем уголкам его похолодевшего, сжавшегося тела, Володя заявил как можно спокойней: - А вы меня не пугайте вашими паяльниками! Это ещё неизвестно, кто из нас плут: я, вы или Дима. А может, этот самый Белорус ваш! Всем вам, я вижу, охота друг друга надинамить да баксы в свой карман забрать! А мне и тех денег, что пообещали за "работу", хватило бы. Копию же я в камине оставил, потому что боялся - застукают. Разве не говорил я вам об этом? Паук, казалось, твердым тоном Володи остался доволен. Он, видно, никак не предполагал, что этот худенький мальчик, услышав о паяльнике, сможет вести себя так хладнокровно и уверенно. Старик заулыбался примирительно и без тени плотоядности - почти искренне - и сказал: - Ну-ну, верю тебе, верю. Только скажи, сколько же тебе этот... Дима пообещал? - Десять тысяч долларов или "деревянными" по курсу, - не моргнув, ответил Володя. - Ого-го! - даже присвистнул от удивления старик. - Да он что, очумел, что ли? Нет, милый, такой гонорар для тебя не предусматривался. Ну, тысяча "зеленых" ещё туда-сюда... Понятно, что Володя, услышав о том, что его гонорар был на самом деле в десять раз меньше того, о каком говорил Дима, был огорчен и постарался выразить свое негодование как можно искренней. - Что?! - воскликнул он почти грозно. - Да стал бы я за тысячу мараться! Я что вам, селедку из универсама уносил, а? Я что, не знаю разве, сколько вы за подлинного Боттичелли получите? Нашли идиота! - Ладно, прикуси язык! - цыкнул на него Паук, которого стал раздражать дерзкий тон жадного до денег мальчишки. - Пока что мы делим шкуру неубитого медведя. Найдем картину - поговорим о другом гонораре. Хотя, если её вынесли другие, то стоит ли вообще вознаграждать твои труды? Ну, разве я не прав? Ведь ты, выходит, для дела не принес никакой пользы. А кстати, скажи-ка зачем тебе десять тысяч долларов? - неожиданно спросил Паук, и Володя уже собирался было ответить ему в прежнем дерзком тоне, - не ваше, дескать, дело. Но вдруг он подумал, что для него будет гораздо лучше вызвать к себе симпатию этого негодяя, и мальчик откровенно поведал старику о том, что случилось в их доме и как он собирался вернуть назад свою мать. Володя внимательно следил за Пауком, полагая, что он отнесется к его рассказу с насмешкой, презрительно, однако старик слушал мальчика очень внимательно и даже уточнял некоторые детали. В конце истории Паук выглядел совершенно озабоченным, точно всей душой проникся бедой, посетившей семью мальчика. Помолчав и подергав себя за отвислую мочку уха, Паук с интересом спросил: - Скажи-ка, а где работала твоя мамаша? - А в Институте археологии. Научный сотрудник она... - Ясненько! - с живостью в голосе откликнулся Паук, будто сообщение Володи имело для него особое значение. - Красивая такая, даже очень красивая, точно? На тебя, между прочим, похожа, с черными вьющимися волосами и маленькой такой бородавкой над левой бровью, да? - С родинкой, а не бородавкой, - пробурчал Володя, пораженный точным описанием его матери. Мальчику вдруг именно сейчас стало куда страшнее, чем тогда, когда Паук пугал его раскаленным паяльником. - Откуда вы знаете? еле шевеля губами, спросил Володя. - Вы что, знакомы с моей мамой? Может... - и мальчик замолк, страшно уязвленный внезапно явившимся предположением, может, она к вам и ушла? Обнажая неестественно красивые вставные зубы из белоснежного фарфора, Паук громко и очень натурально рассмеялся: - Нет, юноша, не ко мне! Я уже стар для того, чтобы уводить от мужей их жен, да к тому же не люблю я женщин, изменяющих своим мужьям. Когда-то меня самого жена покинула, в молодости... - Когда вы не были ещё богатым? - наивно спросил Володя и, видно, попал в самую точку, потому что Паук прекратил улыбаться и внезапно ожесточился, постарел лет на десять с виду и сказал очень сухо: - Да, тогда... Короче, я ненавижу тех, кто изменяет, а поэтому никогда бы не доверился той женщине, которая покинула своего супруга. Но я знаю того, к кому ушла твоя мама, а потому скажу тебе, Володя, что вернуть её назад будет очень трудно, почти невозможно. Во всяком случае заработанные тобой деньги - это сущие пустяки в сравнении с тем, что может предложить тот мужчина твоей маме. К тому же он очень образован, он - барин с головы до ног и очень любит твою маму. А что ещё нужно женщине? А кем же был твой отец и её муж? - Он на заводе кузнецом работает, - сказал Володя, догадываясь, что говорит сейчас то, что вызовет и большое удивление и ядовитую насмешку. Но Паук ни удивляться, ни смеяться не стал, а лишь сказал: - Ну, сам же видишь... И в этой какой-то неопределенной реплике, холодной, равнодушной, мальчик прочел приговор своему отцу, безоговорочный и жестокий. Но сердце Володи, полное любви и жалости к обиженному, униженному отцу, мгновенно возмутилось против этого приговора, не желая мириться с тем, что чьи-то деньги могли сделать несчастным самого дорогого, самого близкого для него человека. "Нет, врешь, Паук! - сказал Володя сам себе. - Еще посмотрим, кто кого! Вы, оказывается, хотели обмануть меня, дав всего лишь тысячу зеленых вместо десяти обещанных, ну так не видать вам "Иеронима"! Все вы - пауки, друг друга жрете, вот и я стану пауком". - Шеф! - просунул Дима голову в кабинет Паука. - Да сколько можно языком трепать?! Ведь каждая минута дорога - товар уплывает, ловить надо! - Да, встаем! - решительно оперся Паук руками на свой письменный стол, поднимаясь, и в этой позе он показался Володе на самом деле очень похожим на мерзкого паука-кровососа. - Мальчик, тебе придется покататься этой ночью с нами. Ты - наша память, наш свидетель. Володя нахмурился. Ему совершенно не хотелось куда-либо ехать - он еле держался на ногах от усталости, бессонницы и голода. Кроме того, было уже почти одиннадцать часов вечера, и отец наверняка извелся, дожидаясь его. - Куда ехать? - недовольно спросил Володя. - Я есть хочу, и отец меня ждет. Он может позвонить в милицию, станут искать. Чего хорошего? - Все это мы сейчас уладим, - невозмутимо спокойным тоном сказал Паук. - Назови-ка номер своего домашнего телефона... Володя неохотно назвал, Паук тут же набрал номер, предварительно узнав имя и отчество отца. - Всеволод Иванович? - спросил он медовым голосом. - Говорит главреж Зондеркранц с Ленфильма. Представляете, вторую ночь снимаем сцену моего нового фильма, в которой занят и ваш сын. Да, да, роль хоть и небольшая, но крайне важная для нас, да и для Володи. У него - талант, заменить его буквально некем. К тому же мы ему прекрасно все оплатим, скорей всего в валюте. Не волнуйтесь, мы его сейчас покормим и - снова на съемку. О, боевик - вещь очень, очень серьезная. Я лично завезу его буквально к парадной дома. Трубку передаю ему, всего хорошего! Паук сунул трубку телефона мальчику и сказал: - Брякни папке пару слов в таком же духе, недолго только! Володя взял трубку и услышал родной до жути, до озноба голос отца, который, показалось мальчику, был сегодня совершенно трезв. - Папа, это я, - сказал Володя. - У меня все в порядке. - Я знаю, - вздохнул отец, - только не говори, пожалуйста, что ты на съемках, ладно? Я не знаю, где ты сейчас, но только одно помни, сынок: если с тобой что-нибудь случится, мне больше в этой жизни нечего будет делать. Понял? - Понял, папа, - ответил Володя, ошеломленный проницательностью отца и его последними словами. Паук же, неотрывно следивший за лицом Володи, покуда мальчик говорил с отцом, заметил, видно, переживаемое Володей волнение и, глядя прямо ему в глаза своими холодными глазами, строго спросил: - Что тебе сказал отец? - Он просто очень волнуется, - сказал Володя, - что я останусь голодным. Паук, поверивший в искренность слов Володи, криво улыбнулся, будто смеясь над тем, что кого-то могут волновать такие дурацкие, ничтожные проблемки, и сказал: - Сейчас я просто открою свой холодильник, и все будет ол райт. Смотри! Он на самом деле распахнул большой холодильник, присутствие которого Володе не бросилось в глаза поначалу, и мальчик увидел, что его чрево было до предела загружено цветными заграничными свертками, консервными банками, нарядными бутылками. - Ну, твой отец-кузнец, наверно, такого погреба не имеет, точно? Восторг Паука своей импортной жратвой показался Володе хоть и очень искренним, но очень дешевым, однако мальчик, желая подыграть старичку, сказал: - Да, не имеет. - А ты будешь иметь, - захлебывался Паук, - если, конечно, будешь слушаться нас. Вот тебе банка прекрасной ветчины, финское печенье, а сока, прости, у меня здесь нет. Пиво "Хольстен" тебе нравится? Или лучше "Карлсберг" дать? - Давайте "Карлсберг", - мрачно сказал Володя, изображая из себя знатока, и через минуту мальчик уже сидел за столом шефа, жуя ароматную ветчину с дивным слоеным печеньем и запивая все это пряным и острым "Карлсбергом" прямо из банки. Нет, Володе, несмотря на опасность, нравилась эта жизнь - жизнь супермена, сумевшего перешагнуть через моральные запреты, закон и совесть. ГЛАВА 9 ОДНОРУКИЙ ХУДОЖНИК ПО ИМЕНИ БРАШ Пока Володя ел, Паук и Дима стоя обсуждали план действий. Говорили они горячо, не соглашаясь друг с другом, и мальчику порой казалось, что ещё минута такого спора - и они передерутся. Паук предлагал ехать сразу к какому-то Белорусу "бомбить" его, а Дима (которого Паук все время величал Юриком) звал шефа в другое место - к Брашу, чтобы выяснить у "мазилки", кому он делал вторую копию. В конце концов Дима победил, и было решено заехать вначале к Брашу, а потом уж видно будет, что делать дальше. - Ну ты все, закончил? - спросил Дима Володю, уплетавшего ветчину. Володя не смел ослушаться, сделал ещё один глоток из банки с пивом, сунул в карман куртки пачку недоеденного печенья и направился к выходу. За дверью кабинета он увидел Аякса, лениво ковырявшего в зубах, и двух амбалов-охранников Паука в вонючих кожаных куртках, челюсти которых с размеренностью метронома двигались, переминая жвачку. Следуя за Димой в сопровождении Паука, Аякса и телохранителей шефа, Володя быстро пошел по лабиринту переходов бывшего дома культуры какого-то завода, и скоро вся воинственно настроенная "бригада" вышла во двор, темный и сырой. Здесь уже не было кавалькады иностранных автомобилей - посетители зала для гладиаторских боев давно разъехались. Теперь во дворе стояли только две машины, и Володя забрался в салон той, на которой его привезли сюда, заметив перед этим, что Паук со своими "мальчиками" забрался в шикарный БМВ серебристого цвета. - Трогай, Аякс! - скомандовал Дима. - Держись за этой тачкой, да не отставай. Володя, устроившийся на заднем сиденье и доставший из кармана свое печенье, спросил у Димы: - А куда мы едем? К Брашу, что ли? - Ты, как всегда, догадлив, старик, - с хмурой озабоченностью в голосе откликнулся Дима. - Только ты знаешь, кто это такой? - Откуда мне знать, - лениво жуя печенье, проговорил Володя. - Жулик какой-нибудь, наверно. К кому вы ещё можете поехать... Слова Володи произвели на Диму хорошее впечатление - он оживился: - А вот и врешь, не жулик! Браш - художник, замечательнейший живописец, гениальный даже! Но ты, пожалуй, прав, он и жулик при всем при том - одно другому не мешает. Работать он стал лет сорок тому назад, но бедно жить не захотел и решил малевать картинки под старых мастеров. Изучил манеру, нюансы всякие, холст научился подбирать, подрамники. Так мог состарить полотно, такую лессировку4 положить на краски, что даже опытные эксперты не могли сказать, где тут голландец Корнелис де Хем, а где Маркуша Булкин - так Браш по паспорту значился. Еще и трещинки на красках он был мастер наводить, так что картинки из-под его руки выходили подлинными шедеврами и состоятельными людьми покупались за милую душу - сам знаешь, люди богатенькие у нас водились во все времена. - А подпись он на своих картинах какую ставил? Маркуша Булкин? спросил Володя, внимательно слушая Диму и догадываясь, что они едут к тому самому мастеру, кто копировал "Святого Иеронима". - Нет, зачем же! - заулыбался Дима. - Громкими именами подписывался, прекрасно изучив манеру росписи старинных мастеров. Ну там Рубенс, Франс Хальс или Рибейра. Но особенно он под Босха любил работать, потому что шизофренические картинки Иеронимуса Босха всегда успех имели, вот так-то... - Ну и что же, покупатели довольны оставались? - спросил Володя, которого рассказ о виртуозе-живописце страшно заинтересовал. Володя в душе всегда преклонялся перед теми, кто умел создавать шедевры. - Со стороны покупателей претензий не было, - отозвался Дима. - Кому же не приятно повесить у себя на стенку подлинного Рубенса или Дюрера? Только заинтересовались Маркушей Булкиным наши славные органы. Не понравилось товарищам то, что художник, видишь ли, имеет больше, чем ему положено иметь. Завели на Браша дело, где молодой талант изобличался как обманщик, авантюрист и ещё кто-то, наживающийся за счет кармана трудящихся. Володя рассказом Димы был увлечен чрезвычайно. Перестав жевать, спросил: - Ну а дальше-то что с Брашем этим стало? - Обычная история! - махнул рукой Дима. - В лагерь угодил на лесоповал, чтобы знал, как впредь люд честной вводить в заблуждение. И вот сидит Браш на лесоповале год, другой. Вот третий год пошел. Скучно стало ему, а тем более потому, что сказали ему: отсюда ты, парень, никогда уже не выйдешь, потому что если выпустим тебя, то станешь ты снова поддельные картинки малевать и добрым людям головы морочить. Знал Браш, что срок ему накинуть запросто могут и обещание лагерные начальники сдержат. И решил Маркуша Булкин пожертвовать тем, что, как он верно думал, считалось в органах самым главным орудием его преступного мастерства, а именно - своей правой рукой. Но знал ещё Браш, что если изуродует он свою руку так, что можно будет дознаться о его сознательном членовредительстве, то сгноят его в лагере. Поэтому подстроил он все умно, и никакой следователь не допер бы до того, что человек в здравом рассудке мог упасть на циркульную пилу. Признали случившееся с зэком Булкиным несчастным случаем. Он же, лишившись правой своей руки, мог спокойно дожидаться окончания срока, в душе смеясь над своими тюремщиками: ведь не рука в его хитрой профессии была главным орудием, а прекрасно устроенный мозг и наблюдательный глаз. - Значит, выпустили его? - с нетерпеливым воодушевлением спросил Володя. - Выпустили, как только минул срок, - подтвердил Дима. А Володя все не унимался: - И этот Браш больше не рисовал подделок? - Да как сказать. Рисовал, конечно, только больше подписей на них не ставил, а выдавал свои работы за копии, то есть со стороны закона к нему претензий теперь никаких не было. Эх, какие он копии делает - лучше, лучше подлинников, и все левой рукой. Впрочем, с его работой ты уже знаком... сказал Дима холодно, будто вспомнив о страшной неудаче, что постигла их со "Святым Иеронимом". - А ну-ка дай сюда печенье! - грубо сказал Дима и вырвал пачку из рук Володи, перегнувшись к нему с переднего сиденья, на котором он восседал рядом с сосредоточенно правившим машиной Аяксом. - Сам ведь не предложит! Володя, на душе которого стало мерзко и пусто, боясь того, что скоро выяснится то, что он обманул своих сообщников, принялся смотреть в окно автомобиля на проносившиеся мимо дома, черные в сырой и будто осклизлой петербургской ночи. Он догадывался, что они едут по центру города, но точно назвать место мальчик не мог, и от этого тревога проникала все глубже и глубже в его сердце, так желавшее покоя. Однако он знал, что только выдержка и холодная невозмутимость помогут ему. "Не надо волноваться! - уговаривал Володя сам себя. - Я на правильном пути, скоро наверняка увижу того, кто заказывал похищение "Иеронима", и стану договариваться с ним о картине напрямую. А этих мерзавцев что мне жалеть? Разве они кого-нибудь жалеют? Только откуда Паук знает мою маму? Выходит, он хорошо знаком и с тем, к кому мама ушла. Надо бы подкатиться к Пауку да порасспросить..." Больше Володя ни о чем не размышлял, потому что машина остановилась, дверца распахнулась и мальчика осторожно вытащили из салона за руки отец и мать. И не было больше этой промозглой зимней ночи, а сияло солнце, а вместо мокрых домов, населенных озабоченными, полуголодными людьми, перед ним раскинулось поле, колыхавшееся волнами спелой ржи. Высоко в небе порхал жаворонок, посылая вниз, на землю, звуки своей радостной песни, а Володя шел между отцом и матерью, крепко держа их за руки, и родители то и дело, смеясь, приподнимали его, давая чуть-чуть полетать над землей. И Володя был очень счастлив... - Ну какого хрена разлегся?! - прогнал Аякс сильным тычком кулака Володину мечту. - Нашел время дрыхнуть! Вылазь-ка! Да, Володя заснул, но заснул всего на минуту, не больше, но за это время машина, где было так тепло, успела остановиться. Повинуясь приказу, Володя быстро вылез из салона на мокрый, покрытый снежной жижей асфальт, и моментально понял, куда приехали они, - это были Пять Углов, хорошо знакомые мальчику, потому что он год назад частенько бывал в этих местах, приезжая в гости к другу, который жил на улице Рубинштейна. Паук со своими амбалистыми телохранителями стоял возле своей серебристой "бээмвушки", Дима находился неподалеку от шефа, то и дело запуская руку в пакет с отобранным у Володи печеньем. Паук кивнул на дом - первый дом по улице Рубинштейна, и вся компания, включая и Володю, которого Аякс подтолкнул вперед, вошла в подъезд. - Только, Паук, попрошу без эксцессов - тактично и мягко, посоветовал Дима, когда они подходили к лифту. - Сам знаешь, люди творчества, ранимы и могут долго не прощать обиду. Паук на это, не оборачиваясь, бросил: - А я в гробу видал его обиды. Я, между прочим, тоже весьма ранимый и не люблю, когда меня водят за нос компаньоны. О-о-чень ранимый, о-очень! Поднялись на лифте и остановились возле обшарпанной двери. После решительного звонка Паука, несмотря на то что было уже около двенадцати ночи, за дверью довольно быстро зашлепали комнатные туфли и послышалось скрипучее и робкое: "Кто это?" - Брашик, отворяй-ка ворота, - с наглым добродушием произнес Паук. Друзья твои, друзья - Папа с паучатами. Дверь отворилась немедленно, и в коридор к Брашу, оказавшемуся, на взгляд Володи, совсем не похожим на гения-живописца, ввалилась вся ватага "паучат". Браш, худой, сморщенный человечек лет шестидесяти пяти, с желтым лицом печеночника, лысый и в простеньких очках, походил скорей на бухгалтера, чем на художника, умевшего писать не хуже старинных мастеров. Но правой руки, видел Володя, у него на самом деле не было, а вместо неё из-под рукава выглядывала какая-то хитрого устройства железка, напоминавшая то ли механические ножницы, то ли пассатижи. Этим протезом, подумал Володя, Браш, как видно, и зажимал кисть, выдавливал из тюбиков краски и смешивал их на палитре. - Поговорить, Брашик, надо, пусти-ка нас к себе в творческую студию, сказал Паук, гадко улыбаясь. Его ласковое обращение совсем не соответствовало злобному выражению глаз, словно пытавшихся содрать с Браша кожу своим режущим взглядом. Браш кивнул в сторону двери, но Паук ни своих телохранителей, ни крепыша Аякса в мастерскую живописца не впустил и отправил их на кухню. Володя вошел в мастерскую художника, и уж здесь-то все было по-всамделишному! Стоял не один, а целых три мольберта, пахло краской и растворителем, лежали горы подрамников, рулоны грунтованного холста, по стенам свисали живописные драпировки, лежали палитры, стояли кувшины с кистями всех размеров, паркетный пол был заляпан краской, а в дальнем углу даже красовалась нагая гипсовая Афродита. Володя опустился на диван, продавленный чуть ли не до пола, истертый, грязный. Рядом с ним сел Дима, а Паук разместился прямо напротив Браша, в кресле. Шеф, точно продрог на холоде, мял свои пальцы, громко хрустевшие, будто это были и не пальцы вовсе, а ломающиеся сухие сучки, наконец сказал: - Браш, я ох как не люблю, когда мои друзья начинают играть со мною в прятки. Ну что, разве я тебе за "Иеронима" мало заплатил? - Нет, ты мне очень хорошо заплатил, Паучок, - не робея, сказал желтокожий Браш, прямо глядя в глаза Паука. - Не пойму, к чему ты только клонишь... Володя увидел, что Паук даже подскочил на пружинистом кресле, недовольный, похоже, хладнокровием Браша. - Браш, китайская твоя рожа! - воскликнул Паук. - Мне долго разговаривать с тобой нет никаких резонов! Прошу тебя: сейчас же поведай, для кого ты делал ещё одного "Иеронима"? Или ты хочешь, чтобы я накормил тебя твоими красками? Не жалко разве - краски-то нынче не дешевы! Браш окрысился ещё больше и на самом деле стал похож на какого-то грызуна - то ли на суслика, то ли на тушканчика, рассерженного внезапным вторжением в его владения. - Много ты на себя берешь, Паучина! - привставая, крикнул Браш, да так строго и дерзко, что в комнату тут же заглянул один из "лбов" Паука, но шеф махнул ему рукой, и телохранитель тут же скрылся. - Я - свободный живописец! Я ещё при папе Сталине, когда ты в штаны писал, такие вещи делал, что тебе и не снилось! Я и в зэках ходил, ты знаешь, и столько разных хмырей-начальников видел, сколько ты до смерти не увидишь! Я живописец, каких в Европе сейчас, хоть днем с огнем ищи, не сыщешь, так стану я тебя бояться? Нет, много больно чести будет! А кому что я делал, это уж наше с клиентом дело, и тебе туда свой сопливый нос совать нечего! Володя смотрел на расходившегося Браша с огромным наслаждением. Ему нравилось, что этот тщедушный, хлипкий с виду человечек не боится самого Паука с его телохранителями. Конечно, Браш немного преувеличивал (и в отношении своих заслуг перед искусством, и в отношении грязных штанишек Паука, - шеф и Браш были ровесниками), но в целом его речь заставила самого Паука сбавить тон, и шеф примирительно сказал: - Я в твои дела, поверь мне, соваться и не собирался. Просто я бы хотел, чтобы работа, купленная мной и повешенная в моем доме, не имела аналогий, кроме подлинника, конечно. Ты знаешь мою натуру - я привык везде быть первым, и вот я узнаю, что у одного господина висит копия того же "Иеронима", да ещё выполненная самим Брашем. Разве мне приятно? Разве так делают? Что, Белорус тебе больше денег заплатил, а? - Да где там больше! - простодушно воскликнул Браш. - Пятнадцать штук всего лишь дал! - Баксов?! - с наигранной тревогой всплеснул руками шеф. - Да где там баксов! - плаксиво прокричал художник. - Наших, деревянных! Паук с шутовским негодованием покрутил головой: - Ну и скупердяй же он, ну и жмот! И ты ему отдал картину? Труда не жалко? - А ты знаешь... а ты знаешь, - уже совсем навзрыд прокричал Браш, захлебываясь глухими слезами, - что у меня сын помер, что я сына своего недавно хоронил, послезавтра сорок дней лишь будет! Не знаешь ты, Паук, что в наше время деньги! Вольно живешь, господином, сам для себя живешь, а вот выложил бы на гроб, на то на се да на поминки, так ты б не то что дешево, а и за гроши работать стал бы! Вот и я так... И внезапно однорукий художник Браш, поднося к глазам своим то ли ножницы, то ли пассатижи, как бы желая утереть ими слезы, не стесняясь, заплакал, вспомнив и свое горе, и свою нужду, а заодно, возможно, ещё раз пережив обиду от слов того человека, кто ещё пачкал свои штаны, когда он, великий Браш, занимался неповторимым ремеслом. - Ладно, Браш, - поднялся Паук, - ты нас прости. Я и не знал, что у тебя сын был. Мир праху, как говорится... И Володя увидел, что Паук вынул из кармана толстый "лопатник" и принялся шуршать купюрами, словно выбирал именно ту, которая соответствовала бы обиде, нанесенной жалкому однорукому человечку, потерявшему сына. - Вот тебе, Брашик, три "тонны" за беспокойство, - сказал Паук. Чувствую свою вину, но и ты меня пойми - я хоть и покупаю у тебя копии, но хочу, чтобы они были в единственном, так сказать, числе. Все, ребята, кивнул он Диме и Володе, - уходим, быстро уходим. Паук потряс в воздухе тремя "тоннами", как бы подчеркивая значимость своего благотворительного поступка, и пошел к выходу. Володя и Дима тоже поднялись, а Браш, подперев щеку железной рукой, все сидел и рыдал, не обратив никакого внимания на щедрый подарок Паука. Вся компания вышла из квартиры, и только тогда Паук, назидательно и важно поднимая вверх палец, негромко сказал: - Вот и все, что от Браша было нужно получить. Картинку, как я и думал, он делал для Белоруса, который, видно, решил нас хорошенько надинамить. - Замочим Белоруса! - сжимая кулак, сквозь стиснутые зубы проговорил Дима, а Паук преспокойно так сказал: - А видно будет. Едем к Белорусу. Да, если для Паука визит к Брашу был закончен, то Володя имел к живописцу ещё одно дело, поэтому, когда они вышли на улицу и уже распахнулись дверцы машин, мальчик вдруг засуетился, стал шарить по карманам куртки, разыскивая что-то. - Ну что ты там замешкался, пузырь? - грубо спросил у Володи Паук. Садись в машину! - Да шапку я там оставил, у художника в квартире. Подождите, я быстро, я через минуту! - просил Володя, очень боясь, что шеф запретит ему подниматься к Брашу или пошлет с ним кого-нибудь из своих громил. - Да что там шапка?! - недовольно возразил Дима. - Из песца она у тебя была, что ли? Новую куплю! - Мне не надо новую! - упрямо настаивал на своем Володя. - Мне эту шапку мама подарила - сама вязала. - Ладно, беги, только поскорей, - смягчился Паук, услышав о Володиной маме. - Квартиру помнишь? - Конечно! - сказал Володя, устремляясь в черный провал подъезда. Кабина лифта была внизу, как её и оставили, и Володя, нервно бегая пальцами по кнопкам, не сразу нажал нужную. Но вот кабина старого лифта со скрежетом двинулась вверх, и мальчик перевел дыхание - нужно было сосредоточиться. План созрел в его голове совершенно внезапно, когда он сидел на продавленном диване в мастерской Браша, план дерзкий, но в то же время сулящий если не полный успех, то один из бросков к успеху. И шапку там, в уголке дивана, Володя забыл, конечно, не случайно. - Кто это? - раздался за дверью желчный голос Браша, в котором ещё слышались прежние плаксивые нотки. - Это я, Володя, - зашептал зачем-то мальчик. - Какой такой Володя?! Не знаю я никакого Володи! - резко проговорил Браш. - Идите отсюда прочь! - Да от Паука я! Пять минут назад от вас ушел! Откройте, умоляю вас! Шапку я у вас забыл, там, на диване! Щелкнул замок, дверь отворилась. Браш встретил Володю очень неприветливо, и мальчику даже показалось, что сейчас этот обиженный судьбой человечек, истративший свою жизнь, свой недюжинный талант на малевание копий, похоронивший недавно сына, вцепится своим железным протезом-пассатижами в его горло и задушит. Но Браш, однако, не только не стал душить Володю, но и даже сменил свое неприветливое выражение лица на внимательное и доброжелательное, - видно, так отчетливо запечатлелись на физиономии Володи испуг, нужда и, возможно, горе. - Я шапку там у вас оставил... - повторил Володя очень робко. - Ну, идем со мной, - предложил Браш, и, когда они очутились в мастерской и Володя первым делом забрал с дивана свою шапку, мальчик с ещё более просящим, даже умоляющим выражением лица заговорил, начав, признаться, довольно глупо: - Дяденька... господин Браш... вы только мне поверьте, пожалуйста, поверьте! Я так люблю Боттичелли, так люблю его "Святого Иеронима", что хочу у вас просить: нарисуйте вы мне копию этой картины, очень вас прошу! Я верующий человек, и когда смотрю на эту картину, то в моей душе... в моем сердце такое, такое происходит... А я вам заплачу, - испугался Володя того, что Браш может подумать, что он просит работать за спасибо. - Я хорошо вам заплачу. - И Володя полез во внутренний карман своей чудесной куртки, где у него лежал сегодняшний выигрыш. - Вот, посмотрите, двадцать тысяч, это даже больше того, что вам дал Белорус. Поверьте, я как только увидел ваши копии, так мне тоже очень захотелось иметь работу, сделанную вами, именно "Иеронима". Прошу вас, напишите мне эту картину, деньги я вам сейчас отдам. И Володя положил двадцать тысячерублевых бумажек на этюдник с красками, не замечая, что кладет их неподалеку от оставленных Пауком трех тысяч. Браш улыбнулся, но не весело, а с презрением и негодованием: - Кого вы хотите обмануть, птенчик! Я ещё при папе Сталине такие дела обделывал, и все ваши приемы мне хорошо знакомы... - Умоляю вас, быстрее говорите, - перебил его Володя, - будете вы мне делать копию? Только мне очень быстро нужно, очень быстро, а то... - и Володя остановился, - а то они меня убить могут! Ведь вы знаете этих людей, они безжалостные, злые, им ничего не жаль! Ну, говорите! Похоже, волнение Володи, изобразившееся не только на его лице, но во всей его сжавшейся, дрожавшей фигуре, так красноречиво свидетельствовало о том, что жизнь мальчика зависит сейчас от согласия Браша сделать копию, что измученный жизнью художник, вероятно почувствовав к Володе отцовское сострадание, нехотя сказал: - Ладно, пусть ты, я вижу, тоже из "паучат", но я тебе помогу, но, разумеется, за деньги. За картиной придешь послезавтра, но... - он замялся, - если Паук узнает, что я тебе её писал, то мне плохо будет. - А вы успеете? - робко спросил Володя, и Браш печально улыбнулся: - Мальчик, ты ещё не видел меня в работе! Ведь я - на самом деле гений. Я к тому же знаю старинный способ быстро высушивать краски, при этом на картине появляются изящные кракелюры, трещинки, точь-в-точь как у старинных мастеров. Ты знаешь, почему на полотнах многих старых живописцев есть кракелюры? - Невыразительные, усталые глаза Браша, заметил Володя, оживились, когда он заговорил о своем любимом предмете. - Нет, не знаю, - сказал Володя, зачарованно глядя на ожившее лицо художника и забывая, что на улице его ждут те, от которых теперь зависела его жизнь. - Так я объясню тебе. Дело в том, что многие живописцы, работая на заказ, очень спешили и высушивали краски при высоких температурах, вот красочный слой позднее и коробился. Я поступаю тем же самым способом... Но внезапно Браш замолк, глаза его вновь приняли измученное выражение, обычное, как видно, для этого лица, и художник взволнованно зашептал, приникая к уху Володи, точно его могли услышать: - Зачем ты водишься с этими подонками? О, я умею читать по человеческим лицам и ясно вижу, что ты совсем другой, ты - чистый, гордый, благородный! Такие, как ты, должны спасти Россию, гибнущую Россию! Нет, не эти мерзавцы, на которых сейчас делают ставку, в которых видят будущее страны, будут её спасителями, а такие... Но договорить Браш не успел - требовательно, громко зазвонил в коридоре звонок, и Володя мгновенно возвратился в оставленный им жестокий мир, мир, откуда его всего лишь на минуту увел художник Браш своим рассказом. - Это за мной! - вздрогнул Володя. - Пожалуйста, скажите им, что вы долго не отвечали на мой звонок. - Ладно, ладно, паучий сын! - неожиданно холодно заговорил Браш. - Не трясись! - И добавил с громким смехом, направляясь к коридору: - Рано ещё трястись, рано! Браш отворил дверь. На пороге стоял Дима и смотрел на Володю, идущего к выходу мимо живописца. - Что ты здесь делал, щенок?! - с яростным гневом спросил он, и Володя понял по его глазам, что Дима (а значит, и Паук) подозревает его в чем-то. - Ничего здесь не делал ваш паучий сын! - с дерзкой ухмылкой крикнул в ответ Браш. - Я двери не открывал ему! Шляются здесь всякие паучьи дети! Все, больше меня не беспокойте! Браш спать ложится! И хлопнул дверью прямо за спиной вышедшего на площадку Володи. ГЛАВА 10 ТАИНСТВЕННЫЙ ПОРТРЕТ И КОМНАТНЫЕ ТУФЛИ "Все идет по плану, идет по плану! - лихорадочно обдумывал свое положение Володя, сидя в теплом салоне автомобиля, которым правил невозмутимый Аякс. - Послезавтра у меня будет своя копия "Иеронима", значит, мне будет что отдать Диме и Пауку, если они насядут на меня и потребуют вернуть им ту копию, которая, как я сказал, осталась в эрмитажном камине. Но если они не попросят меня вернуть её, то я воспользуюсь этой картиной по-другому - попробую её пихнуть тому, кто заказывал похищение. Разве "заказчик" заподозрит во мне такого вот пройдоху? Нет, я постараюсь убедить его, что подлинник на самом деле остался у меня, а после обменяюсь с ним в каком-нибудь укромном месте: я ему отдам подделку, а он мне деньги. Тридцать-сорок тысяч долларов меня вполне устроят, потому что у меня останется ещё и настоящий "Святой Иероним", и для него я подыщу покупателя солидного, не то что эта шантрапа. И ещё сто тысяч баксов будут в моем кармане! Ну, тогда посмотрим, с кем будет моя мама: с тем интеллигентным барином или с папкой, простягой-кузнецом! Деньги-то, они ведь не пахнут, и никто не станет спрашивать откуда я их достал. - Вдруг Володя припомнил слова Браша о том, что такие, как он, станут фундаментом будущей России, и подумал о себе не без гордости: "Конечно, художник Браш, вы не соврали. Именно такие и станут!" И мысли о будущем депутатстве, о высокой государственной карьере снова полезли в голову Володи. Они ехали долго. Городской транспорт уже почти не ходил, прохожие не попадались, и огни в окнах почти везде погасли. Две машины мчались куда-то на окраину города, где Володя никогда не был или, по крайней мере, не мог узнать района. Остановились возле блочной девятиэтажки, не спеша вышли из автомобилей. Дима и Паук о чем-то коротко переговорили, и Володя по тону отдельных долетавших до него реплик догадался, что и старик, и молодой мужчина чрезвычайно взволнованы и ещё не знают, как им действовать наверняка. Было видно только, что Дима настаивал на мерах крутых. "Сразу мочить!" - услышал мальчик, но Паук, напротив, хотел действовать осмотрительно и мягко: "Сынок, охолонись! Вначале потолкуем с ним..." - долетело до ушей Володи, и тут его позвали, позвал Паук, и мальчик на одеревенелых от долгой неподвижности ногах подошел к предводителю, рядом с которым уже стояли его телохранители, Аякс и Дима. - Значит, - сказал Паук сквозь зубы, - начинается, ребятки, ответственный этап работы. Вначале приготовим маски, потому что мы с Белорусом общаемся друг с другом только, фигурально выражаясь, опустив забрала. Он не хочет, чтобы кто-то видел его рожу, а я не желаю, чтоб видели мою и ваши. Кто знает, кто он, этот Белорус, - может, в ментовской служит и у него там запись на видео ведется. Вот маски. Наденете, как только войдем в подъезд. И Паук дал каждому по тонкой маске, сделанной, наверно, из черных капроновых чулок. Володя тоже взял маску, и его сердце заколошматилось, как движок автомобиля, - до того ему понравилась идея "работать" с опущенным забралом. Потом Паук подошел к переговорному устройству, укрепленному рядом с парадной, набрал номер, и Володя тут же его запомнил - сто семьдесят четыре. В динамике устройства раздался скрип, потом - треск, и чей-то голос произнес короткое: "Кто?" - Аспид, - лаконично произнес Паук, говоря, подумалось Володе, пароль или называя свое имя. - Проходите, - тут же откликнулся электронный голос и щелкнул замок, отворяющий дверь. Вся компания прошла на лестницу, довольно чистую - не такую, как в доме Браша, куда, наверно, забегали по нужде все, кто слонялся по Владимирке. К лифту поднялись, и там по знаку Паука стали натягивать капроновые маски, и Володя от волнения поначалу сплоховал, попытавшись надеть свою маску на голову, не снимая шапки, и Дима, заметив это, тихо сказал: "Пенёк!" - и постучал пальцем по своей голове. Скоро вся компания была похожа на вылитых африканцев: наружу выглядывали только губы каждого и виднелись сверкающие на фоне черного капрона глаза, носы же были расплюснуты, потому что маски были тесноваты. Однако Володе смотреть на своих собратьев по делу было совсем не смешно, скорее жутко, так как мало того, что эти люди не обладали настоящими именами, они теперь распрощались и со своими лицами, точно злой колдун превратил их в ужасных оборотней или выходцев с того света. Но Дима решил схохмить: - Нам бы сейчас не к Белорусу, а прямым ходом к ювелирке... - Ладно, не треплись! - строго и властно одернул его Паук, и Дима тут же умолк, осознав неуместность своей шутки. На лифте поднялись на четвертый этаж, Паук решительно направился в угол лестничной площадки и, потянув за ручку одной из дверей, тут же распахнул её, заранее, как видно, открытую. Все по одному зашли в квартиру, и Володя оказался в просторной прихожей, нарядной, даже богатой, со сверкающим хрустальным бра, яркой модерновой картиной большого формата и в белой раме, с огромным зеркалом, оправленным в позолоченную бронзу. - Все пришли? - услышал Володя чей-то вопрос, заданный строгим тоном негостеприимного хозяина, и мальчик увидел мужчину в полумаске, стоявшего в прихожей со скрещенными на груди руками. Красивые вьющиеся волосы хозяина ниспадали прямо на черное сукно его маски, и вид хозяина в общем был довольно романтичен, будто и не сам барыга-скупщик краденого стоял перед Володей, а герой Александра Дюма, этакий Монте-Кристо. - Да, все, - отвечал Паук, двигая своими африканскими губами. - С вами уединятся трое: я, этот и этот. - И Паук указал на Диму и Володю. Остальным где прикажете побыть? - А зачем вы их всех с собой привели? - насмешливо спросил хозяин. Боялись, что ли? Так взяли бы с собой ещё и взвод омоновцев - надежней было б. Хоть лицо Паука и закрывала маска, Володя отчего-то почувствовал, что тот обиделся. - А я знаю, с кем мне к вам в гости ходить, не учите! - дрожащим от злобы голосом отпарировал он. - Если б доверие оправдывали, то я бы и один к вам в гости пришел! Куда идти? Хозяин, который, как думал Володя, и был тем, кого Паук называл Белорусом, молча показал на дверь и сказал потом: - А охрана ваша пусть на кухне побудет, - и добавил: - Только ничего, ничего там не трогать, а то после недавнего вашего прихода банка кофе бразильского исчезла! - Не беспокойтесь, - с мрачной насмешкой в голосе сказал Паук, - я возмещу вам все убытки. Володя вслед за Белорусом, Пауком и Димой прошел в гостиную, и мальчик просто ахнул - до того здесь было красиво, даже шикарно! Мебель, ковры, картины были не модными поделками для богатых тупиц, а представляли собой дивную коллекцию едва ли не музейных предметов, достойных того, чтобы украшать интерьеры Эрмитажа. Но ни Паука, ни Диму не интересовала богатая обстановка гостиной - они с наглой развязностью плюхнулись в низкие кресла, а Белорус, который, как видно, уже готовился ко сну и на нем был красивый халат, расшитый драконами, опустился в кресло напротив. - Ну, - спросил хозяин, поблескивая глазами из-под вырезов черной маски, - вы принесли картину? Паук иронически покачал своей черной капроновой головой: - Картину? А разве она ещё не у вас? - Не понимаю, - строго заметил Белорус, - как это у меня? Что вы такое мелете? Разве не вы мне должны были принести картину? Паук, заметил Володя, так и подскочил на кресле, взвизгнув: - Парень, я тебе сейчас прокручу лишнюю дырку в башке, если не скажешь, где "Иероним"! Давай, ворочай языком, я шуток не люблю! И Володя, примостившийся на стуле за спиной Паука, увидел, что старик направляет на сидящего Белоруса ствол пистолета с навинченным глушителем. Дима тоже принял довольно воинственную позу, встав с кресла и запустив руку за пазуху, и Володя ждал, что и он сию секунду выхватит из кармана пистолет не менее устрашающих размеров, чем у Паука. В общем, вся сцена была точь-в-точь как в кинобоевике, и мальчик даже закрыл от страха глаза, не желая видеть того, как Белорус, продырявленный пулями, повалится, истекая кровью, на свой прекрасный густой ковер. Одного лишь Белоруса, видно, угрозы вооруженного Паука оставили совершенно равнодушным. Со спокойной, небрежной холодностью он сказал почти презрительно: - Да бросьте вы кривляться, Аспид, - не мальчик же. Ну с чего вы взяли, что у меня должна быть картина? Напротив, я вас должен спросить: где полотно? Оно что, все ещё на прежнем месте? Если да, то зачем беспокоить меня дурацкими вопросами? Знаете ли, уже половина второго и я собирался спать... - По вашему виду не скажешь, что вы спать собирались, - ухмыльнулся Паук, пряча пистолет и смягчаясь. - А пришел я к вам с таким вопросом потому, что сегодня ночью в известном месте ваши люди сняли картину, повесив вместо неё копию. Если вы не скажете, где сейчас "Святой Иероним", я вам обещаю: житья вам на белом свете осталось, - Паук взглянул на часы, ещё минут так двадцать пять. Белорус, похоже, понял, что угроза Паука может быть приведенной в реальность и занервничал. - Какие люди?! - закричал он. - Куда приходили? Откуда вы про это знаете?! Если вы обо всем об этом осведомлены, то почему же вы ко мне пришли, а не к этим людям?! В разговор вмешался Дима: - Дед, разреши-ка, я сам ему все объясню, доходчиво! - Валяй, - великодушно разрешил Паук, - только пока объясни ему словами, а если не поймет... - Поймет, поймет! - с радостью палача, которому уже надоело слушать чтение длинного приговора и хочется побыстрей прикончить жертву, воскликнул Дима и принялся рассказывать о том, как их человек, согласно взаимно разработанному плану, находился ночью там, где висит "Святой Иероним", но картину снять не мог, потому что явились какие-то люди и унесли полотно прежде, чем это сделал их "агент". И Дима, дабы подтвердить справедливость своих слов, указал на Володю, скрюченного и жалкого: - Вот наш агент, который видел из укрытия тех, кто спер картину! - И вы доверяете этому молокососу?! - прокричал Белорус визгливо, и вдруг Володя в этом некрасивом, бабьем крике услышал знакомые интонации. Казалось, он прежде уже встречался с этим человеком, но при каких обстоятельствах это было, мальчик вспомнить не мог. - Даже пусть кто-то вас опередил, но я-то здесь при чем?! Зачем мне перепоручать дело другим, если я с вами договорился? Мне что, разве выгодно расширять круг людей, посвященных в наши планы?! Вы меня за сумасшедшего считаете, да?! - почти прокричал Белорус, ударив себя ладонью по лбу. - А вы просто делиться с нами не хотите, вот почему, - язвительно вставил Паук. - Вы просто переиграли, других нашли, подешевле, вот и заказали новую копию! Ведь мы только что от Браша, и он сказал нам, что вы тоже получили от него копию "Иеронима", и даже цену нам назвал - пятнадцать тысяч деревянных! И вам не стыдно высокое искусство так дешево оценивать? Сразу видно, что человек вы жадный, а такие, батенька, на все готовы, им старые договоры - чепуха. Вот вы и решили действовать через мильтонов музейных, и все прекрасно получилось. Если б не совпало так, что наш агент случайно явился на дело в одну ночь с вашими людьми, то получили бы картинку и мигом с ней свалили. Так что, дружочек наш, картиночку верните, не то, - и голос Паука перешел в зловещий шепот, - я вам такое удовольствие устрою, от которого сам долготерпеливый святой Иероним на стену бы полез, а то и от Христа бы Бога отказался! Но хозяин дивной гостиной был неумолим - стоял себе на своем - и точка: - А я вам говорю, что нет у меня "Иеронима"! Да, я заказал у Браша копию картины, но откуда вам известно, что я её отдал каким-то там мильтонам? Извините! Я её вручил в подарок одной особе, на память, так сказать! Дима зло усмехнулся: - Какое совпадение! "Иеронима", да в подарок! Чего ж вы в подарок "Леду с лебедем" не вручили или "Сикстинскую мадонну"? - А мне, представьте себе, именно "Иеронима" захотелось подарить, вам-то что? - огрызался Белорус, а Володя не переставал приглядываться к фигуре, к жестам Белоруса, к интонациям его голоса, и в памяти вставали обрывки неясных картин, что-то рванулось наружу, стремясь вылиться в слитное, ясное воспоминание, но мешала маска и то, что логика не могла допустить присутствие того человека именно здесь, в Петербурге. - Всем выйти! Скорее выйти!! - прокричал вдруг Паук, оборачиваясь своей черной рожей к Володе, а после к Диме. - Мы здесь с этим господинчиком один на один переговорим! Володя увидел, что Дима, прежде чем выйти, что-то шепнул на ухо Пауку и тот кивнул. Мальчик уже был в прихожей, когда Дима потянул его за рукав в комнату, дверь которой была приоткрыта. - Давай-ка здесь посидим. Не хочу торчать на кухне с этой сволочью, с мордоворотами теми - отвратительные хари, - сказал Дима, и Володя прошел за ним следом в комнату, на которую указал мальчику старший "наставник". И здесь была художественная мастерская! Во всяком случае, так можно было подумать, глядя на большой мольберт, стоявший посредине просторной комнаты, обставленной, впрочем, не менее изящно и богато, чем гостиная. Неподалеку от мольберта Володя увидел и столик с лежавшей на нем большой палитрой причудливой формы, с наполовину выдавленными тюбиками краски и небрежно брошенными кистями, даже не вымытыми неизвестным художником. На всем облике комнаты лежал отпечаток барского артистизма, и Володя тут же заметил разницу между мастерской Браша и этой мастерской. Там работал труженик, талантливый и трудолюбивый, а здесь - богатый дилетант, малоодаренный и ленивый. - Подумать только, мы тоже художником заделались! - презрительно проговорил Дима, плюхаясь на шикарный диван и доставая сигареты. - А этот Белорус, он кто? - спросил Володя, робко усаживаясь в углу того же дивана. - Он не художник? - Художник! - прыснул смехом Дима, прикусывая своими красивыми зубами мундштук сигареты. - Барыга он, делец! Приехал откуда-то из Белоруссии, богат, как Ротшильд, вышел на нас, сам предложил нам дело с "Иеронимом", выручку пополам обещал, а теперь, когда у нас все было на мази, он, как мы понимаем, от наших услуг решил отказаться! Ничего, мы его расколем! И Дима со словами: "Ах, дьявол, надоел мне весь этот маскарад! Рожа вся горит!" - сорвал с головы маску, отдышался, потом, подойдя к зеркалу, стал тщательно причесывать свои густые волосы. А за стеной Паук всерьез задумал "расколоть" Белоруса, потому что до Володи долетал грозный рокот Паучиного голоса и реплики Белоруса, который, похоже, не сдавался и продолжал отстаивать свою правоту, хоть и не очень решительно. Как Володе хотелось спать! Голова так и клонилась к плечу. Мальчик вытянул ноги, потом верхняя часть его тела безвольно съехала на мягкий валик дивана, но прежде, чем Володя закрыл глаза, он уронил взгляд на пол, совершенно случайно уронил, и увидел комнатные туфли. "Какие красивые туфли, - пронеслось в отуманенном сном сознании Володи. - Я где-то видел эти вышитые шелком туфли. Только где? Может быть, во дворце турецкого султана..." Оставив в покое туфли, взгляд мальчика остановился на мольберте, на котором был зажат подрамник с полотном, только ничего нельзя было рассмотреть, что там нарисовано, потому что изображение скрывалось за занавеской, которой художник нарочно задернул свою работу. "А что же там, за этой занавеской? - думал Володя в полудреме. Уверен, что и там "Святой Иероним". Куда ни явишься, везде "Иероним", не спастись мне от него. Зачем же он преследует меня? А, понимаю, за то, что я его похитил..." И Володю внезапно охватило страстное желание сейчас же встать с дивана, подойти к мольберту и отдернуть занавеску, чтобы проверить - не "Иероним" ли там? Противиться этому острому желанию, переполнявшему его до предела, Володя уже был не в силах, но мальчика лишь останавливало присутствие в комнате Димы, без дела слонявшегося из угла в угол и рассматривавшего мебель и картины. Но вдруг, на счастье, молодой человек вслух произнес: "Надо бы сходить на кухню, к этим мордоворотам, а то сопрут ещё чего-нибудь..." И Дима вышел, а Володя, не колеблясь больше ни секунды, поднялся и твердыми шагами подошел к мольберту, отдернул занавеску и даже вскрикнул до того поразило его то, что увидел он на полотне. С картины на Володю смотрела его мать, но выражение её лица было таким, какого никогда не видел Володя. Мать смотрела как-то неприлично, с неприятной усмешкой в уголке рта, с бесовским блеском в глазах, и вся её поза, поза полуодетой женщины, куском ярко-красной ткани закрывающей свою наготу, говорила мальчику, что он видит перед собой свою мать, но очень далекую, чужую и даже враждебную и ему, и его отцу. Все в этой картине было выполнено небрежно, в модерновой манере, только лицо было выписано тщательно, даже с талантом и, что самое главное, с удивительным сходством. "Откуда здесь мама? - со страхом и возмущением вместе думал Володя. Почему она в этой квартире? Ведь здесь живет тот, кто покупает краденые картины! А эти тапочки! Они ведь тоже мамины!" И Володя снова подбежал к дивану, даже взял в руки эти красивые, расшитые шелком туфли, которые, Володя помнил, подарил маме отец на день рождения, и маме очень нравился этот подарок. И мальчик ясно представил, как его мама приходит в эту квартиру, раздевается, надевает туфли и позирует тому, кто сделал несчастным его, Володю, и его отца. Да, сомнений не оставалось. Володя находился в квартире того человека, который полгода назад в белорусском замке уговаривал маму бросить мужа. Тогда маму не удалось уговорить, и им пришлось поскорее уехать домой, поскольку после скандала, происшедшего вслед за ночью, когда он, Володя, ударом алебарды разрушил тайну блуждавшего по замку привидения в рыцарских доспехах, им уже было неудобно оставаться в Плоцке. Но вот теперь Петрусь Иваныч сам явился в Питер, чтобы разрушить счастье их семьи. "Так вот к кому ушла моя мама, - едва не плача, думал Володя, все ещё держа в руках её туфли. - К тому, кто похищает из Эрмитажа..." И бурное негодование, ненависть вдруг подняли в душе мальчика такую бурю, что он, не задумываясь о последствиях, уже был готов бежать в соседнюю комнату, чтобы там, накинувшись на Белоруса с кулаками, потребовать от него ответа за зло, принесенное этим негодяем его родным и ему самому, но внезапно Володино намерение было остановлено громким звонком, раздавшимся в прихожей. ГЛАВА 11 ВОЛОДЯ ПРЕДЛАГАЕТ СДЕЛКУ - Ну, выходи, выходи сюда! - услышал Володя голос Паука, требовательный, но приглушенный, и Володя поначалу подумал, что это его зовет Паук и приоткрыл дверь в прихожую. Там он увидел Паука с пистолетом в руке, ствол которого, удлиненный глушителем, был поднят вверх. Здесь же были и его телохранители с короткими дубинками в руках, Аякс и Дима, тоже приготовивший пистолет и успевший вновь надеть черную маску, делавшую из него африканца. Паук пальцем подманивал Белоруса, робкой походкой выходившего из гостиной. - Спроси, спроси, кто там, только без фокусов, а то башку проковыряю пулей! - тихо потребовал Паук. Белорус подошел к дверям и негромко так спросил: - Кто это? Ответа Володя не расслышал, но лишь увидел, как Паук тут же сделал Белорусу пистолетом знак - дескать, открывай, и Петрусь Иваныч (у Володи не было сомнений, что это он, хоть Белорус так и не снял своей маски) стал отпирать. Как только тот, кто пришел в квартиру, появился в прихожей, как по знаку Паука два его телохранителя, стоявшие за дверью, кинулись на незнакомца, резкими движениями завернули ему за спину руки, и тот даже вскрикнул от боли. Согнувшись в три погибели, незнакомец вынужден был держать голову опущенной так, что его лохматая шапка упала на пол. Он, видно, был не на шутку испуган, потому что Володя услышал, как мужчина тихо и жалобно заскулил. Паук с видом победителя подошел к ночному гостю Белоруса, схватил его за волосы и поднял его голову так, чтобы осветить лицо, говоря при этом: "Ну, сейчас поглядим, кто тут к тебе по ночам приходит!" И едва Паук разглядел пришедшего, как вскрикнул с радостным удивлением: - Ого, да это Кит Китович, мой старый приятель! На чаек, наверное, зашел, не так ли? С чем тебе чайку налить: с вареньем или с лимоном? Вот господа-товарищи, я же был прав, когда подумал, что мальчик наш о Ките, а не о Соме говорил. Конечно, кто же за такое дело хитрое возьмется, кроме мастера Кита! Киту, похоже, было очень больно в объятиях двух громил, и он взмолился, но злым и требовательным тоном: - Да отпусти ты меня, черт, Паук! Что я от тебя, бежать, что ли, стану? - Ладно, не трогайте его, ребята, - был великодушен Паук. - Это наш парень, хоть и не на нас сейчас работает, а на милицию. Так ведь, Кит? - Да какое там на милицию! - загундосил противным голосом Кит, и Володя тотчас узнал по этому голосу того человека, который вместе со Злым прошлой ночью снял повешенную им копию "Святого Иеронима". - Чего ты мелешь, Паук?! Нужно было, так и переоделся в мильтона - на время ведь! Паук подошел к Киту поближе, сунул ствол пистолета прямо ему к носу и громким шепотом сказал: - А скажи-ка, переодетый мильтон, где сейчас находится картинка, за которой ты, вонючка, прошлой ночью в одно культурное место приходил? Почему ты не принес её сейчас заказчику, а? Или скажешь, что не Белорус тебе её заказывал? Володя видел, как выпучились и без того рачьи глаза Кита, как отпала его нижняя челюсть и сально заблестел мигом вспотевший лоб. Кит, видно, знал, что если Паук достал оружие, то в ход ему его пустить не составит затруднений. - Картинка... - забормотал он, заикаясь, - картинка... не у меня она... Злой её взял, чтобы мы вместе сегодня вечером ему вот отнесли, Белорусу то есть... - Да что ты врешь-то все! - прокричал Белорус, понимая, что эти слова Кита не сулят ему ничего хорошего. - Ничего я тебя не просил! Паук, обернувшись, свирепо посмотрел на Белоруса: - А вы, господин хороший, помолчите, пока вас не спросят. Этот парень, наверно, случайно к вам, выходит, зарулил на чай? - И снова обратился к дрожавшему Киту: - Ну, ну, валяй, рассказывай! Так где же Злой с картинкой? - Я со Злым, - бормотал Кит, - договорился встретиться в одиннадцать здесь, у метро, а он возьми да не приди. Два часа его ждал - нет Злого! При чем я здесь? Я свое дело как надо сварганил, а он, видать, меня за падло держит - надинамил, свинтил, кажись, с картинкой... - Как это свинтил?! - рявкнул Паук. - Куда свинтил! - не сумел сдержаться Белорус, чем выдал близость своего отношения к Злому. - А туда, куда и меня звал, - со слезой обиды в голосе сказал Кит. - В Поляндию он собирался, вот, похоже, и решил он нас всех побоку пустить и весь навар от картинки в свою мошну забрать! Что здесь началось! Поднялся шум, потому что каждый спешил выказать свое негодование по поводу обмана Злого, решившего надуть всю компанию, Володя, следивший за тем, как бесновались все эти люди в масках, выглядевшие сейчас скорей забавно, чем страшно, в душе радовался тому, что Злой исчез. "Пусть бы, - думал Володя, - он на самом деле уехал с поддельным "Иеронимом" в Польшу. Тогда уже никто бы не заподозрил меня в том, что я забрал себе настоящего Боттичелли! Все складывается как нельзя лучше - я знаю заказчика, который к тому же является тем человеком, к кому ушла моя мама. Уж с этим Петрусем Иванычем я сумею договориться!" - А ну, гнус поганый, - снова стал совать Паук ствол пистолета прямо в лицо перепуганного Кита, - говори, где обитал Злой! Не думаю, что он успел в Поляндию свалить! Может, успеем его за горло взять! Ну, если я его поймаю, - погрозил Паук кулаком левой руки, - будет Злой жрать в сыром виде ремешок от своих форменных мильтоновских штанов! Говори, где он жил?! - Да у одной чувихи, на Лиговке, я помню дом! - Все, поехали к его чувихе! Не расскажет, где найти дружка, - замочим сразу! А с тобой, приятель, - повернулся Паук к Белорусу, - мы после поговорим. Я о-о-чень не люблю, когда со мной так шутят... И толкнув Кита в загривок, направляя его к двери, Паук, на ходу засовывая свой пистолет в кобуру, прикрепленную на груди под пиджаком, вышел из квартиры Белоруса, а вслед за ним вывалились на площадку Дима, Аякс и два мордоворота-телохранителя, один из которых, наверно для того, чтобы ещё раз продемонстрировать свою силу и могущество, скрючив рожу, погрозил Белорусу своим огромным, как гиря, кулаком. Хлопнула входная дверь, и в квартире, оставленной воровской компанией, стало тихо. О Володе никто и не вспомнил... Мальчик, наблюдавший за всем происходившим из-за полуотворенной двери, продолжал стоять, прислонившись к стенке. Он понимал, что через минуту его ждет серьезнейший разговор, от которого, должно быть, зависит не только его судьба, судьба его семьи, но, вероятно, и судьба человека в черной маске, стоявшего у входа в гостиную. Володя услышал, что Петрусь Иваныч, не подозревая, видно, о присутствии в его квартире постороннего (о Володе хозяин, конечно, забыл), тяжело вздохнул и даже негромко промолвил: "О Господи, противно как..." А потом раздались тихие шаги, и мальчик догадался, что Белорус прошел в гостиную. Помедлив с минуту, не сумев между тем придумать, о чем он будет говорить, полагаясь на случай, на то, что слова явятся сами собой, Володя отворил дверь, тихо ступая, прошел по прихожей и потянул на себя закрытую дверь гостиной. Он увидел Петруся Иваныча сидящим в своем шикарном низком кресле, но вид обладателя этой великолепной квартиры был совсем не геройский, даже не барский, а помятый и несчастный. Белорус, снявший маску, сидел со взлохмаченными волосами, низко согнувшись к коленям, в неловкой позе то ли пьяного, то ли согнутого радикулитом человека. - Вы кто?! Вам что нужно?! - вскинул Петрусь Иваныч на Володю надменный, но в то же время и какой-то затравленный взгляд, когда услышал его шаги. - Почему вы остались здесь, в моей квартире? Володя остановился, медля с ответом, и, конечно, начал очень глупо: - Там, в соседней комнате, такие тапочки красивые стоят... - Да что за галиматья! - возмутился Петрусь Иваныч. - Какие тапочки? - Да такие, турецкие, вышитые шелком... - робко сказал Володя, пугаясь строгого тона Белоруса. - Вот интересно, откуда у вас эти туфли. Может, сами прибежали? Петрусь Иваныч резко поднялся с кресла, выпрямился и снова превратился в того полного достоинства и самоуважения директора белорусского замка-музея, в мужчину, способного влюбить в себя Володину маму. Он даже не проговорил, а с презрением прошипел: - Я тебя сейчас выброшу отсюда вон, за шкирку, и никакие Пауки тебе не помогут! Хочешь? Но теперь эта угроза произвела на Володю совсем обратное впечатление он снова превратился в дерзкого и самоуверенного подростка. - Ой, напугали! - со смешком сказал Володя и даже опустился в кресло, положив ногу на ногу, - понимал, что хозяином положения является здесь именно он, а не обладатель этой шикарной квартиры. Володя нарочно выдержал длинную паузу, а потом сказал притихшему Белорусу: - Живопись, вижу, любите; сами, видел, красками балуетесь... Или, может, не вы там женщину рисовали? Только плоховато получилось - Виктория Сергеевна в жизни красивее... Володя, не отрывая глаз от лица Петруся Иваныча, замечал, как менялся розовый, здоровый цвет его лица на пепельно-бледный. - Откуда ты... знаешь? - пробормотал Петрусь Иваныч, а Володя, видя его замешательство, нагло сказал: - Как же мне не знать? Ведь это мать моя! Узнал! Белорус даже подался вперед всем телом, до того его пронзило изумление: - Твоя мать?? Значит, ты... - Ну да! - зло сказал Володя. - Не узнали меня, что ли? И резким движением правой руки Володя содрал со своего лица противную капроновую маску, так надоевшую ему. Петрусь Иваныч глупо заулыбался, нервно потирая лоб, и машинально сел в кресло, чуть ли не упал, словно не в силах был стоять на ногах. Володя видел, что на лице Белоруса изображалось то сильное волнение, то раздражение, то вдруг горькая улыбка начинала кривить красивые губы мужчины. Наконец он сказал довольно решительным тоном: - Ну и чего же, дорогой Володя, ты хочешь от меня? Может, ты вместе с этой бандитской шайкой пришел, чтобы шантажировать? Ну так не удастся! Я смогу за себя постоять! Вся эта длинная фраза прозвучала довольно фанфаронски, и Володя тут же уловил неуверенность Белоруса, а поэтому сказал ещё более зло и дерзко: - Ну ладно, не очень-то хорохорьтесь! Это вы скорей к бандитской шайке отношение имеете, а не я! Разве не вы планировали украсть "Святого Иеронима", а для этого подыскали себе исполнителей - воров настоящих! И не стыдно, Петрусь Иваныч?! Вот интересно, моя мама знает, что вы дружите с ворами?! Но последние слова Володи скорее насмешили, чем рассердили Петруся Иваныча. - Дружок, а не ты ли и есть тот, кого Паук называл "агентом"? А, конечно, ты и есть! Выходит, ты, Володя, сам по ушки в этом самом выпачкан, ведь в Эрмитаже именно ты и должен был снять "Иеронима", только тебя опередили, вот ведь незадача! Какое же ты право имеешь стыдить меня? Если я просто дружу с ворами, то ты, мой милый, сам являешься вором. Интересно, твоя мама знает об этом? В вопросе Белоруса было столько издевки, но и столько правды одновременно, что Володя страшно смутился. Да, он на самом деле не имел права упрекать этого человека за знакомство с преступниками, потому что сам был преступником! Нужно было срочно менять тактику. - Где мама?! - уже без дерзости в голосе спросил Володя. - Какое право вы имели украсть её у нас?! Белорус вздохнул, как видно на самом деле почувствовав себя виноватым перед Володей: - Что делать, мальчик. Как говорил поэт, пути любви неисповедимы. Я романтик и всегда мечтал об умной, образованной жене. И твоя мама тоже полюбила меня. - И Петрусь Иваныч кокетливо добавил: - Меня трудно не полюбить... Внезапно ярость загудела в Володином сердце набатом, потому что вспомнился отец, ставший таким несчастным из-за этого самовлюбленного человека. Нужно было скорей переходить к самой сути того, о чем хотел сказать Белорусу Володя. - Вы, знаю, хотели приобрести "Святого Иеронима" Сандро Боттичелли? дрожащим от негодования голосом спросил Володя. - Ну, да, хотел. А что? - шутливо сказал Белорус. - Разве богатому человеку вредно иметь красивые вещи? Я вот продал свой Плоцкий замок, вместе, впрочем, со своей бывшей женой, которую ты, смешно вспомнить, победил в том ночном бою. Теперь же я перебрался в Петербург, купил себе эту вот квартиру, - не правда ли, хороша! - ещё одну я приобрел для твоей мамы. Должна же она иметь свое гнездышко? В будущем мы хотим отправиться за границу, возможно, навсегда. В Америку не хотим, поедем куда-нибудь в Италию или в Испанию, на юг Франции, в конце концов. Нужны деньги, сам понимаешь, а "Иероним" нам поможет вести вполне независимую жизнь. Мама, конечно, постарается добиться того, чтобы ты был с нами. Я не возражаю, уже совсем по-барски закончил Петрусь Иваныч. Признаться честно, Володя был ошеломлен такой блестящей перспективой. Он чувствовал, что этот человек говорит сейчас правду, и мальчик знал к тому же, что мама не посмеет уехать насовсем, оставив его. Но этот гадкий человек должен будет заменить ему отца! Володя снова вспомнил понурое лицо папы, осунувшееся, исстрадавшееся, и чувство упоения от сладкого заграничного житья тут же испарилось, уступив место ненависти. - И вы думаете, что картина станет вашей? - спросил Володя. - Конечно! - с улыбкой отвечал Петрусь Иваныч. - Во-первых, мне на самом деле удалось пустить Паука с его компанией побоку. Во-вторых, Злой... но я не хочу так называть этого человека, его имя Гриша, - пустил побоку своего напарника Кита, и скоро "Святой Иероним" будет у меня! Я один буду им распоряжаться! И Петрусь Иваныч, видно наслаждаясь собственным хитроумием, картинно откинул назад густую прядь своих прекрасных волнистых волос. Но Володя, которого так и распирало от желания уязвить этого человека, со смешком сказал: - А ничего-то вы не получите! - Почему не получу? Получу, ещё как получу! - с азартом возразил Петрусь Иваныч. - Уверен, что Паук не найдет его сегодня ночью, потому что я... - Вы потому не получите "Иеронима", - нагло перебил его Володя, - что подлинник картины на самом деле снял я, а ваши "агенты" пришли потом долго больно спали! Кит и Злой сняли не картину Боттичелли, а копию художника Браша. Берите её, если хотите! Только я думаю, что выручка от её продажи маленькая будет, но на юг Ленинградской области вы уехать сумеете какой там юг Франции! Петрусь Иваныч попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась кривая гримаса. Белорус нервно провел ладонью по щеке, словно собираясь с мыслями, и сказал, как бы обращаясь к самому себе: - Тогда почему же Паук требовал у меня картину? - Да очень просто! - Володя ещё более дерзко, ещё повыше закинул правую ногу на колено левой. - Вы не хотели делиться с Пауком, и я тоже не хочу. Зачем делиться, если можно все забрать, так ведь? Вы ведь по таким правилам и живете! - И прибавил с ненавистью: - Вы, Пауки! - Ну и кому же ты теперь понесешь Боттичелли? - с холодным пренебрежением спросил Петрусь Иваныч. - Кто купит у тебя украденную картину? - У меня её купит один человек, - спокойно, размеренно сказал Володя. - Обязательно купит... - Кто же это? - забеспокоился Белорус. Володя пристально посмотрел в глаза Петруся Иваныча, с нетерпением ждавшего ответа, и твердо сказал: - Вы купите. Белорус широко заулыбался. Ему, похоже, понравились слова сына любимой женщины. - Ну и много ли ты попросишь с меня? В принципе, я вполне готов выплатить тебе гонорар, причитающийся и Злому и Киту одновременно. Ведь они все равно, если ты не врешь, не принесут мне подлинного Боттичелли, так ведь? - Не принесут. - Вот и отлично! Значит, ты можешь претендовать на сорок тысяч долларов - это то, что я им обещал. Представь, это целое состояние! Впрочем, - поднял Петрусь Иваныч к потолку свои томные глаза, - тебе вряд ли понадобятся эти деньги, ведь ты уедешь с нами и будешь полностью обеспечен за границей. Представь, ты будешь обучаться в Болонском университете, самом древнем в Европе, или в Сорбонне, если пожелаешь... - Цена моя такая, - снова перебил Петруся Иваныча Володя. - Я передаю вам картину, а вы отпускаете домой мою маму. Белорус пожал плечами и словно в недоумении пробормотал себе под нос что-то непонятное. Володя, внимательно следивший за мужчиной, видел, как тот колеблется. Цена, предложенная мальчиком, с одной стороны, казалась ему великой, а с другой - совершенно ничтожной. Да, нужно было выбирать, и вдруг Белорус выбрал, и выбрал с удивительной легкостью: - Хорошо, хорошо, мой дорогой Володя! Я вижу, что ты очень любишь свою маму. Я, конечно, тоже её люблю, но что такое моя любовь в сравнении с твоей? Да, я не хочу делать вашу семью несчастной, а поэтому... я отпускаю твою маму, то есть рву с ней. Ты же взамен должен будешь отдать мне картину, настоящего (Петрусь Иваныч поднял вверх свой палец) Боттичелли! Только, прошу тебя, я так боюсь подвоха, картину отдай мне вначале, а свою маму ты получишь в тот же день. Даю тебе слово, верь мне! Володя сомневался. Этот человек, он понимал, мог обмануть его и рассчитывал на Володино простодушие, но мальчик был не так прост, как казалось любителю старинной живописи. План, хороший план за несколько минут созрел в уме Володи, и он смог так сказать Петрусю Иванычу: - Ну что ж, поверю вам, только уж не обманите. Сами знаете, как в доме без хозяйки. А в отношении картины не сомневайтесь, я её вынес и она мне не нужна. Говорю же, что затеял все это... - Да, да, я уже слышал, слышал! - нетерпеливо перебил его Петрусь Иваныч. - Так когда же я смогу стать обладателем шедевра Боттичелли? Володя размышлял: "Браш сделает мне копию лишь послезавтра, значит, прикинув ещё денек, я и смогу устроить встречу..." - Через два дня ко мне приезжайте. Раньше не могу, картина в тайнике лежит - дома, у моего приятеля. - И твой приятель не посвящен во всю эту... историю? - строго спросил Петрусь Иваныч. - Нет, что вы. Ему что Шишкин, что Рафаэль - без разницы. - Понимаю! - одобряюще, с улыбкой кивнул довольный Петрусь Иваныч. Ну-ка продиктуй мне свой адрес. Впрочем, у меня записан. Ладно, в пятницу, в два часа дня тебя устроит? - Устроит, - сказал Володя. - Вот и прекрасно! А теперь давай-ка спать. Тебе завтра на учебу? - Да, схожу, пожалуй, в школу, давненько не был, - отвечал Володя с широким и сладким зевком, довольно потягиваясь. Он считал, что сделка состоялась, но выиграет в этой сделке только он один. А потом, когда Володя, раздевшись, уже лежал на мягком диване, обтянутом дорогим атласным штофом, прохладным и пахнущим, как казалось мальчику, мамиными духами, он, уже почти заснувший, почувствовал, как к нему подсел Петрусь Иваныч, ласково взъерошил волосы и тихо сказал: - Просто поразительно, что мы встретились с тобой в одном деле. Да, судьба... Но ты, конечно, далеко пойдешь, Володя. Как бы я хотел, чтобы ты был моим сыном. И Володя, слыша этот голос сквозь глубокую полудрему, еле двигая губами, промолвил: - А я бы не хотел... Сказал и полетел стремглав в бездонную пропасть сна, долгого и беспокойного. ГЛАВА 12 В КОМНАТЕ ПЫТОК Петрусь Иваныч разбудил Володю в семь часов утра, хмуро пригласил его на кухню, где молча напоил ароматным кофе, накормил бутербродами, а потом Володя догадался - его не задерживают. - Значит, - сказал Петрусь Иваныч в прихожей, где Володя натягивал на плечи свою куртку, - в пятницу ты мне вручаешь "Иеронима". Свою маму ты увидишь дома уже в субботу. Лицо Белоруса было строгим, почти что неприятным, и Володя видел, что возлюбленный его мамы недоволен им. - Да, как договорились, - сказал Володя, а когда Петрусь Иваныч уже отворил дверь, мальчик услышал, как мужчина сказал: - А в общем, мне очень жаль, что ты забираешь маму. Здесь, в России, ты не будешь счастлив, а мы ведь могли бы жить втроем... Володя перебил его: - Да, я уже слышал - за границей. Но только мне и здесь хорошо. Мне вчера один человек сказал, что такие, как я, возродят Россию. Так что будет чем заняться. В ответ Петрусь Иваныч рассмеялся, но язвительно и зло: - Такие, как ты, парень, не возродят, а окончательно разворуют страну. У тебя, Вовчик, не руки, а клешни краба - все заграбастают. Ты ещё покажешь, на что способен! За границей ты смог бы стать ученым, политическим деятелем, но здесь ты будешь только вором! Ну да прощай, до пятницы. И Петрусь Иваныч, распахнув дверь, даже легонько подтолкнул Володю на выход, и через секунду дверь захлопнулась за спиной растерянного мальчика. Володя пришел в себя быстро. Вышел и на углу дома прочел название улицы. "Вишь, куда меня занесло!" - ошеломленно подумал Володя, крайне редко бывавший на Гражданке. Нужно было срочно найти метро, чтобы побыстрее добраться до дому и успеть попасть в школу к первому уроку - он совсем не хотел привлекать к себе внимание со стороны учителей. И скоро, расспросив прохожего, он подходил уже к вестибюлю метрополитена. В вагоне, уютно устроившись в уголке, Володя не думал о том, какое будущее нарисовал ему Петрусь Иваныч, а прорабатывал план, как обманет того, кто унизил и его, и отца, и даже мать, и тем самым отомстит за поруганную честь семьи. "Видали! - с презрением думал Володя. - Он меня вором называет, а сам-то он кто? Я пошел воровать только затем, чтобы отца спасти да и маму тоже. А он? Красивые вещи, видишь ли, хочет иметь! Нет, наколешься, не получишь ты "Иеронима"! Он мне тоже нравится!" Размышляя о разном, думая скорее о своей удаче, чем о том, что ему грозит опасность, Володя подходил к парадной своего дома, как вдруг его окликнули по имени. Остановившись, мальчик резко повернулся, негодуя в душе на того, кто задержал его, и увидел Иринку Тролль. В скромной шубке из искусственного меха, в мальчишеской шапке, она не казалась Володе красивой, даже привлекательной, и, встречая её в последнее время, он порой даже думал с удивлением, как можно было любить такую некрасивую девочку. - Ну, чего тебе? - грубо спросил Володя, не здороваясь. Иринка подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо Володи, точно привораживала, сказала: - Почему ты не ходишь в школу? - А тебе-то что? - ещё более грубо спросил мальчик. - Тебя что, завуч уполномочил вопросы такие задавать? Нечего мне делать в вашей школе! проговорил Володя. - Я, может быть, свое частное предприятие открыл, и на школу мне твою начхать! Девочка все более пристально присматривалась к Володе, а потом на её глазах внезапно заблестели слезы, она замотала головой и сказала прерывающимся голосом: - Володя, ты пропадешь, погибнешь! Я все вижу на твоем лице, оно так изменилось, будто... будто у тебя только одна кожа осталась прежней, Володиной, а все нутро кто-то забрал себе и вселил в тебя гадкое чудовище, которое ест тебя изнутри! Да, правда! Володя испугался. Он на самом деле, посмотрев на себя сегодня утром в зеркало, что висело в квартире Белоруса, увидел, что его лицо и впрямь стало каким-то чужим, но эти изменения он тогда приписал двум бессонным ночам и нервным разборкам с бандитами. Теперь же оказывалось, что дело было не в одной лишь усталости. - Ну чего ты брешешь! - громким шепотом сказал Володя. - Какое там чудовище? Ты не спятила случайно? Девочка не обиделась, а только отрицательно покачала головой: - Нет, я правду говорю, правду! Но только ты не бойся, ещё все можно исправить! Ты, когда совсем плохо станет, ко мне приходи, я тебе помогу! Володя вдруг не на шутку разозлился. - Она мне поможет! Чем ты мне поможешь?! - прокричал он. - Может, ты Сонечкой Мармеладовой по совместительству заделалась, а? Ну так я тебе не Раскольников и меня исповедовать не надо! Гляди, помощница выискалась! Да я скоро сам вам помогать стану, милостыню буду подавать, когда вы с голоду помирать будете! - И, резко повернувшись, Володя бросился к своей парадной. "Помощники! Спасители юродивые! - с ненавистью думал он, пока поднимался на свой этаж. - Все вы, слабые людишки, в спасители лезете, чтобы рядом с ещё более слабыми людьми сильными себя почувствовать! А мне вы не нужны! Я сам сильный, я бандитов вокруг пальца обвел! Я все могу, и я скоро стану богатым, очень богатым!" Раззадорив себя такими мыслями, Володя, придя домой, твердо решил в школу больше не ходить, чтобы не видеть вокруг себя заботы назойливых, непрошеных помощниц. Конечно, он не успел выспаться сегодня ночью, хоть и дрыхнул у Белоруса, не чуя задних ног, поэтому решил, что будет совсем недурно "придавить" ещё часок-другой. Весь переполненный гордостью за самого себя, то есть за свою ловкость, талант и ум, Володя, не раздеваясь, лег на кровать и тут же крепко уснул, а его лицо во сне скоро приняло прежнее, так нравившееся Иринке благородное и доброе выражение, б удто злое чудовище покинуло Володю на время, решив прогуляться. Сам же Володя остался с девочкой в прекрасном дворце, по которому они ходили, обнявшись, рассматривая картины. Мальчик все силился разыскать "Святого Иеронима", но ему это не удавалось, и было очень стыдно, так как Володя догадывался, что они не находят картину, пропавшую по его вине. Вдруг при переходе из зала в зал на него бросилось то самое чудовище, что жило когда-то в нем. Началось сражение, и скоро Володе удалось разорвать чудовищу пасть, и на самом дне желудка поверженного врага мальчик увидел "Иеронима". Картина была завернута в непромокаемый конверт, и Володя тотчас вынул её и повесил на стену, сказав Иринке: "А ты ещё не верила в мои силы..." И девочка лишь улыбнулась и коснулась своими губами Володиной щеки... - Давай-ка, милый, поднимайся и ножками сейчас топ-топ, - говорил Дима, сидевший рядом с Володей на кровати и похлопывающий его ладонью по обеим щекам. - Спать ещё рано - дело не сделано. Спросонья мальчик подскочил на постели, точно ему сделали "велосипед", то есть сунули между пальцев ног горящий окурок. - А!? Кто?! Зачем?! - вскрикнул Володя, не понимая, как у него в квартире мог оказаться Дима, бросившийся со всей паучиной компанией разыскивать Злого. А ещё увидел Володя, когда его глаза раскрылись, что по комнате из угла в угол ходили какие-то люди в черных масках и заглядывали то в шкаф, то в письменный стол, то подлезали под его кровать, то рылись в секретере, вышвыривая отовсюду мешавшие осмотру вещи. - Да это ж мы, не бойся, - успокаивал Володю Дима. - Мы, друзья твои корешки! Сейчас поищем у тебя кой-что в квартирке, а не найдем, так ты с нами на экскурсию прокатишься! Дима, улыбавшийся все время, покуда произносил фразу, был до приторности любезен, но Володя, приподнявшись, смотрел в его глаза и видел, как прыгали в них всполохи ярости и ненависти к нему, к Володе. - А что вы ищете? - спросил у Димы мальчик приглушенным голосом, точно не желая нарушить важность происходившего в его комнате. - А что надо нам, то и ищем, - вторя Володе, сказал Дима. - Свое во всяком случае ищем, не твое. - И прикрикнул людям в масках: - Эй, ворочайтесь быстрее! В гальюне смотрели? - Смотрели, - лениво откликнулась одна маска, и Володя признал в её обладателе одного из телохранителей Паука. - А на кухне? - Тоже все облазали, - был ответ. Володя же не придумал ничего умней, чем спросить у Димы, по-прежнему сидевшего на его постели: - Как же вы сюда зашли? Или я дверь забыл закрыть? - Забыл, - отвечал Дима. - Конечно, забыл. А не забыл бы, так мы бы и так, без твоей помощи к тебе б зашли. Ты ведь меня знаешь. Впрочем, цыпленок мой, давай-ка одеваться будем. Где твои штанишки? Минуты через три Володя уже был одет, а один из людей в маске помогал ему натягивать на плечи его замечательную куртку с огромным потайным карманом. Володя ничего не спрашивал, потому что догадывался о том, что случилось нечто очень неприятное и его увозят совсем не для того, чтобы угощать чаем с вареньем. И тут Володе стало так страшно, как не было даже тогда, когда ночью в Плоцком замке он увидел Рыцаря с железным клювом. Сейчас он понял, что затеял игру, соблюдать правила которой он не в силах просто и сил-то, оказывается, не было у него совсем, а эти люди не только обладали силой, но к тому же и совестью, не отягощенной состраданием. Володю вывели из квартиры, посадили в автомобиль с затемненными стеклами. Там, на заднем сиденье, он пытался брыкаться, возражать, говорить, что станет жаловаться отцу, пойдет в милицию, но Дима с переднего сиденья так зыркнул на него глазами, так скривил свой рот, что Володя тут же стих, и Дима совсем напрасно проговорил: - Пасть свою захлопни, партак5 несчастный! Намордник наденьте на него, пусть слегка остынет, пока не привезем его на место. И тут же двое молодцов Паука, что уместились рядом с Володей по обеим сторонам от него, напялили ему на голову черный мешок из плотной ткани, и тотчас темнота сковала и сознание и волю того, кто задумал тягаться с Пауком. Куда его везли, Володя не знал, но везли его долго, и судя по тому, что скоро проносившиеся мимо машины попадались все реже, а стоять у светофоров им совсем не приходилось, пленник догадался, что выехали за город. Даже воздух здесь был чище. Наконец остановились, описав перед этим круг. - Ну, просим пожаловать в наш замок, - совсем миролюбиво, даже задушевно предложил Дима выйти, но тут же приказал, чтобы Володя не пробовал снимать с головы мешок. И вот мальчик, ведомый под руку одним из людей Паука, вошел в какой-то дом, где сильно пахло жареным мясом, ароматным и острым, и Володе тут же захотелось есть, потому что, кроме кофе, выпитого у Белоруса, он сегодня ещё ничего не брал в рот. Однако он догадывался, что пригласили его сюда совсем не затем, чтобы потчевать жареной олениной (что, кроме оленины, думал он, можно было готовить в загородном замке?), а, возможно, затем, чтобы расквитаться с ним. Долго вели Володю по коридорам дома, но наконец он очутился в такой жарко натопленной комнате, что ощутил это несмотря на то, что на его лице был мешок из толстого сукна. И вот эта маска была сорвана с головы, и Володя увидел пылающий камин, а перед ним - человека, сидевшего к нему спиной, положив ноги на каминную решетку. На его плечах покоился клетчатый шотландский плед, а у ног лежал огромный пятнистый дог с открытой пастью, откуда свесился мокрый розовый язык. Все в этой полутемной комнате на самом деле напоминало замковые залы, которые видел Володя в Плоцке, - и картины, и оленьи рога, могучие и ветвистые, и даже матово поблескивавшее на стенах старинное оружие. Но не эти трофеи привлекли внимание Володи, едва его глаза привыкли к полумраку, - в углу, справа от камина, метрах в пяти от человека, гревшего ноги, сидел в кресле другой человек, и его поза, его вид буквально заворожили мальчика, заставив его сердце биться так сильно, будто он увидел привидение. Этот человек, сидевший в тяжелом, массивном кресле, был наполовину голым, его руки покоились на подлокотниках, но не произвольно, а по чьему-то приказу - ремни так туго перетягивали руки, что врезались глубоко в плоть человека, на груди, плечах которого виднелись кровавые рубцы, а голова, как у мертвого, свешивалась на грудь. - Ну, здравствуй, мальчик! - не вставая, повернул к Володе голову сидевший у камина человек, и Володя тотчас узнал в говорившем Паука. - Вот видишь, как скоро довелось нам встретиться опять? Что ж, заслуживаешь того, чтобы с тобой люди пожилые, уважаемые даже, встречались часто - ты умный и очень... очень шустрый мальчик. И тут Володя, присмотревшись к предмету, прислоненному к каминной решетке, неподалеку от ног сидевшего, узнал "Святого Иеронима"! Являлась ли эта картина подлинником, была ли она копией, а если копией, то какой по счету, Володя, конечно, знать не мог, но отчетливо понял, что окончательно засыпался. - Почему же это я шустрый? - спросил Володя тихо, но спокойно, потому что догадывался - самообладание сейчас важнее всего, но Паук вместо ответа только негромко рассмеялся и потер шершавыми, сухими ладонями. - Ты этого вот дядю не узнаешь? - спросил в свою очередь Паук, махнув рукой в сторону полуголого мужчины. - Да нет, откуда тебе его знать, конечно! А ведь это, мальчик, человек в своем роде очень, очень известный, прославленный даже по части краж произведений искусства преимущественно из государственных собраний. И ты знаешь, какая с этим мастером, виртуозом своего дела недавно случилась непруха? Не знаешь? - Да откуда же мне знать? - удивленно спросил Володя, начиная соображать, кто этот полумертвый человек, сидящий в кресле. - Так вот в чем дело, мальчик, - продолжал, улыбаясь, Паук, не вставший между тем с кресла, на котором сидел, и даже не повернувшись лицом к Володе - так и сидел вполоборота к нему. - Значит, приходит этот парень в одно культурное место, чтобы позаимствовать оттуда одну вещицу, картинку, скажем. И очень все удачно у него так получилось, только вот оказалось, что позаимствовал он в том культурном месте не совсем-таки то, что он хотел там взять. Не догадываешься, о чем речь идет? Володя, к которому уверенность в себе приходила теперь одновременно с опасностью, грозившей ему, нагло так сказал: - Нет, не могу взять в толк, о чем вы говорите. Понимаю только, что этот парень или пьяным был, или он по натуре пентюх и болван, раз уж то забрал, что ему негодным потом показалось. Стоявший за Володей Дима (мальчик чувствовал его присутствие спиной) громко хмыкнул: - Ну и жаба! А Паук, разозлившись на невозмутимость Володи, заливаясь тихой злобой, сказал: - Так ведь этот парень не по природе своей лохом стал, а сделали его лохом кой-какие людишки. Тут и имеющий семь пядей во лбу промахнулся бы, факт! Сам посуди, взял он картинку, какую хотел, а оказалось, что копию взял, потому что кто-то уж успел пошуровать - изловчился! - Ну а я-то тут при чем? - пожал плечами Володя. - Догадываюсь о том, что поймали вы Злого, того самого, кто ночью снял "Иеронима". Только зачем вы намекаете здесь на меня? Мало ли что снял ваш Злой в "культурном месте". Я ведь в том месте лично ничего не вешал, а если снял он копию, значит, она там так и висела на гвоздике. Бывает и такое, я слышал, что музеи вместо подлинников подмену выставляют, а настоящую картину в то время реставрируют. Дима за спиной Володи снова громко хмыкнул, сказав: "Ну и нашел же я негодяя!", и Володя больше не мог терпеть, потому что нервы его, натянутые так туго, точно струны в рояле, начинали рокотать, едва к ним прикасалось любое слово. - Да не негодяй я, не негодяй! Чего ты обзываешься?! Говорите прямо, чего плохого я вам сделал, а потом и обзывайтесь! - прокричал мальчик, криком маскируя подступавшие слезы. Паук заговорил добрее, мягче: - Мальчик, эта вот картина - возьми её в руки, возьми - взята нами у Злого, которого ты ловко признал в том человечке. Рассмотрели мы её внимательно, малыш, - глазки-то у нас есть, есть! - рассмотрели и получилось так, будто Злой снял ту самую картину, что повесил ты. Или, думаешь, мы не признаем работу Браша? Да, Володя понимал, что его приперли к стенке, но сдаваться он не хотел: - А почем вы знаете, что Злой снял в Эрмитаже именно это полотно, а не настоящее? Может, он вам нарочно копию подсунул, чтобы настоящую картинку к рукам прибрать. Ведь он и Белоруса обманул, и напарника своего, Кита! Так разве такой "мастер" станет вам отдавать то, ради чего трудился, в милиционеры поступал! Нет, не станет! Да, Пауку поистине нравилось упорство Володи, и он удовлетворенно рассмеялся, весело потерев ладонью о ладонь, причем раздался такой звук, будто наждачной бумагой драили кирпич. - Ей-Богу, ты говоришь разумно, воробей! Но ведь и мы не лохи безмозглые, чтобы верить любому слову Злого. И мы вначале предположили, что он нас динамит и вместо подлинника подсовывает копию. И вот привезли мы Злого на эту дачку и начали, как говорили двести лет назад, допрос с пристрастием - кто же может не любить тела своего? Железом раскаленным его чуть-чуть погрели, но ничего новенького Злой нам не сказал. Только и твердил, что снял вот эту вот картину, потому как от подлинника она ничем не отличалась. Да и как он мог помыслить, что кто-то до него тут пошурует? Начали мы потом считать-высчитывать, и оказалось, что подлинную картинку ты, голубчик, снял, а больше некому. Это, конечно, очень хорошо, что не черту Злому она досталась, не Белорусу, нас хотевшему крутнуть, а тебе, Володя. И теперь мы очень просим твою юную милость рассказать нам, зачем тебе понадобилось нас динамить и наговаривать на Злого? Разве тебе обещанного гонорара мало показалось? Володя слушал Паука, и его обоняние все больше и больше наполнялось запахом жареного мяса, но теперь этот запах не ласкал его, а просто мучил казалось, что пахнет не олениной или лосятиной, а поджаренным телом Злого. Мог ли Володя по-прежнему юлить да отпираться, когда видел к тому же две большие кочерги, уже нагретые в камине докрасна? Приходилось признаваться, но сделать это было нужно как можно правдоподобней, но так, чтобы и сохранить свой интерес. - Дядечка Паук! - захлюпал Володя носом. - Да, соврал я вам и Диме, то есть Юрику вашему, тоже соврал! Но ничего я с собой поделать не мог! - Как это не мог?! - спросил Паук, поднимаясь с кресла и роняя на пол свой шотландский плед. - Ты что, шизофреник, чердак у тебя, что ли, поехал? Быстро говори, куда ты задевал картину, а то живо на место Злого усядешься, узнаешь, как мои ребята могут языки развязывать! И Паук, быстро нагнувшись к камину, схватил одну из калившихся там кочерег. Искры снопом полетели на мраморные плиты пола близ каминной решетки, и жар раскаленной докрасна кочерги коснулся Володиного лица. Однако какое-то глубокое животное чувство подсказало Володе, что надо держаться избранной линии. - Дядечка Паук!! - заверещал Володя. - Поверьте мне, поверьте! Не хотел я забирать себе картину, не нужна мне она была, но вот снял я её с крючка и сел на кресло, фонарик поднес поближе и стал смотреть на святого Иеронима! Долго, долго я так на него смотрел, и почудилось мне вдруг, что он ожил, что зашевелился, стал грозить мне пальцем и говорить: "Зачем ты, Володя, хочешь меня украсть? Знаешь ли ты, что это грех великий и тот, кто меня украдет, и двух дней на свете не проживет!" Сказал так Иероним - и снова в картину превратился. Я же уже хотел его на место вешать, потому что очень испугался того, что помру от такого греха, но в это время зашумело за дверью, я в камин спрятался, слышал, как кто-то приходил и как называли эти приходившие друг друга Китом и Злым, а когда они ушли, я хотел было подняться да и картину назад повесить, чтобы не было на мне греха, но и сам не заметил, как заснул в камине. Проснулся же я поздно - всего полчаса до открытия музея оставалось. Разве было время "Иеронима" на стенку вешать? К тому же знал я, что вместо подлинного висит там другая подделка, не моя. Вот и решил я до поры картину ту забрать, но Диме, то есть Юрику вашему, её не отдавать, чтобы и на вас греха не было. Так что оставил я подлинник на трубах камина, - его Дима, то бишь Юрик, видел, а днем, когда мы с ним расстались, снова в Эрмитаж сходил и вынес картину, чтобы кто ненароком её там не нашел, припрятал её в одном месте и теперь хочу с неё сделать копию, потому что полюбил я этого святого и знаю, его изображение мне в жизни очень поможет. Вам же я картину не отдам, а отнесу её назад, в Эрмитаж, к самому директору. Пусть уж он сам решает, что со мной делать... Володя весь свой длинный монолог проговорил срывающимся голосом, глаза его блестели, как у умалишенного, а губы тряслись. Паук, видел Володя, смотрел на него такими же безумными глазами, потому что то, что говорил мальчик, по его понятиям, было просто абсолютной дичью и ахинеей. А Дима, стоя рядом с Пауком, чему-то горько улыбался, низко опустив на грудь подбородок. Когда Володя закончил, Паук с полураскрытым от изумления ртом обратился к Диме и тихо спросил: - Ты где этого психа нашел? Из какого дурдома он убежал? Нет, нет... ты понимаешь, он, оказывается, безгрешным решил остаться, а нас задумал оставить без картины... И вдруг Паук до неузнаваемости исказил свое старое лицо и закричал так громко, так пронзительно, на такой высокой ноте, что Володе показалось, будто Паук и не был вовсе мужчиной, а являлся переодетой женщиной. - Ты-и-и, мерзаве-и-иц! - истошно орал Паук, тряся худенького Володю за плечи. - Я тебе здесь, на земле, такой ад устрою, что больше никакого греха бояться не будешь! Снимайте с кресла Злого и сажайте на него звереныша! Каленым железом жечь его буду! Хорошо, что в руках Паука не было кочерги, которую он за полминуты до своего припадка бросил в камин, а то Володе пришлось бы совсем худо. Телохранители Паука на самом деле бросились исполнять его приказание и уже снимали ремни с рук замученного Злого, но тут слово взял Дима, сказавший Пауку спокойным, даже веселым тоном и с приятной улыбкой на лице: - Отец, ну чего ты добиваешься? Ведь я знаю, что такие фанатики, как Володя, уж если им в голову втемяшится идея, то они от неё не отступятся и буквально умрут, а не скажут того, чего от них хотят. Ну подумай, окочурится наш Вовик на твоем паршивом кресле, а про картину ты так и не узнаешь. Давай-ка лучше по-доброму, по-хорошему, ласково и мягко. Что, разве он и сам не понимает, что с нами шутки плохи? Понимает! - И обратился уже к Володе: - Ну, Вовчик, христианский ты великомученик, святой Антоний, Себастьян святой! Говори-ка побыстрей, куда ты там картинку спрятал? Или хочешь, чтобы мы с тобой поступили так, как легионеры Нерона с увлеченными идеями Христа? Но ведь нам стыдно будет - мы сами христиане! - И подойдя к мальчику вплотную, шепнул уже совсем без шуток: - Лучше сейчас скажи. После поздно уж будет... Володя и без того догадывался, что шутить с этими людьми все равно что карабкаться вверх по мачте высоковольтной линии. Самое главное, что удалось ему сейчас, это то, что он сумел отвести от себя подозрение в обмане, надувательстве, - это намерение непременно стоило бы ему жизни. Теперь же он выглядел в глазах этих бандитов просто слабоумным, внезапно поверившим в Бога, почти идиотом, с которого и взять-то нечего. А Паук все ещё не мог прийти в себя и бормотал под нос: - К директору он хотел нести картину! Связались с недоделанным! Дима же, пока Паук, обессиленный собственной истерикой, не мог отдышаться, сидя в кресле, продолжал обрабатывать Володю, грозя ему с улыбкой такими карами и мучениями, от представления которых и сам святой Себастьян пришел бы в ужас. - Ну хорошо, хоть мне все это очень неприятно, - мрачно заявил Володя, - но я вам все-таки отдам картину, как только получу её назад. Она на квартире у моего приятеля, а он вернется лишь после завтра, к вечеру. Не бойтесь, я не убегу, потому что мне теперь ничего не нужно: ни ваших долларов, ни ваших суетных богатств. Я в монастырь уйду, наверно, потому что... - И уходи, мальчик, уходи! - замахал руками Паук, как бы в знак прощания с Володей. - Уходи, таким придуркам, как ты, только там и место! Но перед уходом не забудь нам отдать картину, а то ведь я тебя и из-за монастырской стены своими паучьими руками достану! Где послезавтра мы с тобой увидимся? Володя сделал вид, что сильно задумался, хотя он совсем и не размышлял об этом в данную минуту - было все равно. - Давайте в пять, у метро "Владимирская", - сказал он, говоря это наобум святых, первое, что на ум взбрело. - А если, молокосос, ты нас снова кинешь? - ощерился Паук шакальей улыбкой. - Ты знаешь, что шуточки твои мне порядком надоели. Что, если ты куда-нибудь в Самару или в Арзамас свалить захочешь до послезавтра? - Никуда я не уеду и вас обманывать уже не стану, - серьезно сказал Володя. - Только... - И он замялся. - Ну что, что только?! - раздраженно прокричал Паук, и пятнистый дог, гревшийся у пылающего камина, уже в который раз поднял на хозяина свои скорбно-умные глаза. - Как надоел ты мне своими оговорками, этими "только". Ну, чего ты хочешь? Володя ещё выждал несколько минут, чтобы его слова прозвучали внушительно, и сказал тоном, каким, он думал, говорят приговоренные к смерти, прося исполнить их последнее желание: - Я прошу вас, подарите мне вот эту копию "Святого Иеронима", я её повешу над постелью, потому что картина эта меня сделала совсем другим... Да, фразу эту можно было произнести фальшиво, наигранно, однако же Володя так произнес её, спокойно и серьезно, с легкой задумчивой печалью, что сомнений быть не могло - Володя на самом деле переродился. Тем не менее у Паука, который с минуту размышлял над фразой Володи, были на эту копию свои виды, и он лишь зло усмехнулся: - А понюхай-ка ты, малец, вот это! - и показал ему фигу. - Нет, эта копия у меня останется, а то боюсь, как бы меня снова за нос водить не стали. Здесь ведь только с лупой работать надо, если хочешь подделку от подлинника отличить. Браш ведь не случайно в лагере сидел за свою умелую работу и рукой своей пожертвовал тоже не зря. Так что иди-ка, святоша, с миром и повесь у себя над постелькой Богоматерь или Николу Угодника. А всего лучше будет для тебя в дурдоме полечиться - и иконки не понадобятся. Ну все, баста! - хлопнул Паук своими трескучими ладошками. - Проводи этого отрока, Юрик, до города и дорогой ещё раз внуши, что обманывать старших есть великий грех! И тотчас Володя снова погрузился в глубокую, непроглядную темень, потому что кто-то сзади резким движением напялил ему на голову черный колпак. Его взяли под руку чьи-то цепкие пальцы, и снова мальчик шел по коридорам загородного "замка" Паука, и опять ощущал Володя сильный запах жареного мяса, а в ушах звучал визгливый крик хозяина этого дома: "Мерзавец! Я тебе на земле такой ад устрою!.." ГЛАВА 13 ОГРОМНАЯ КРЫСИНАЯ НОРА Володя так и ехал в машине с колпаком на голове, а внутри его головы был муравейник мыслей, которые отчаянно копошились, выполняя каждая свою работу, но никак не могли сотворить что-то общее, какую-то очень полезную для Володи, спасительную идею. Послезавтра он должен был отдать настоящего Боттичелли или готовиться к тому, чтобы занять место на кресле в комнате пыток. "Послезавтра в два часа дня ко мне домой приходит Белорус, и я буду должен сделать все, чтобы рассорить с ним маму, и сделаю я это при помощи копии Браша, моей личной копии. Потом я пойду на встречу с Пауком и снова попробую подсунуть ему копию, но это спасет меня совсем ненадолго. Второй обман Паук мне не простит, и меня, конечно, растерзают в его доме. А если Браш не успеет сделать копию? А если мама не согласится прийти ко мне домой?" В общем, чем больше Володя думал, тем сильнее убеждался в том, что окончательно увяз в болоте обстоятельств, созданных его собственной жадностью. Впрочем, был и другой выход. Можно было пойти в Эрмитаж, забрать из камина настоящего "Иеронима" и вместе с Петрусем Иванычем и мамой отправиться за границу. Папе на самом деле тоже перепадал бы немалый куш, и все оставались бы довольны, кроме Паука и Димы, конечно. И Володя, думая о таком решении проблемы, уже не гнал его так категорично, как, к примеру, ещё сегодня утром. - Вовчик, - внезапно нарушил молчание Дима, сидевший рядом с Володей на заднем сиденье, - а ведь ты даже покруче оказался, чем я думал. Такую восьмерку снова закрутил... - Что за восьмерку? - испуганно спросил Володя, и его голос прозвучал глухо, как из бочки, так как слова преодолевали толстое сукно. - Ты ведь снова нас кинуть захотел, меня кинуть. Ты очень жадный, Вовчик. Жаба тебя душит. Ты, я знаю, далеко пойдешь, если не нарвешься на перо или сливу6 не получишь. Но я в душе немало посмеялся, когда ты Пауку о своей внезапно нахлынувшей вере распинался. Он ведь хоть и хитер, этот Паук, но изрядно глуповат, однако. Мне скажи спасибо - я тебя прикрыл. Но картинку ты все же принеси, а то Паук тебя сожрет, поверь мне. И они больше не разговаривали, а скоро Володя услышал, как город стал наваливаться на них шумом своей дневной суеты, гомоном людской толпы, грохотом трамваев, автобусов, машин. Проехали в этом шуме минут двадцать, затормозили, и только тогда с Володи был снят черный колпак. - Вот "Владимирская", - очень жестко, сурово сказал Дима, - покажи, где ты послезавтра будешь нас поджидать? Володя взглянул через затемненное окно на улицу и наугад ткнул пальцем туда, где стояла часовня Владимирской церкви. - У часовни? - спросил Дима. - Да, здесь, - ответил Володя. - Хорошо, ты увидишь меня сидящим в этой машине, сам подойдешь, откроешь дверцу и заберешься в салон. Паук будет со мной. Ты нам все покажешь, и мы расстанемся. Я постараюсь уговорить Паука, чтобы он все же заплатил тебе гонорар, хоть ты и виноват перед нами, очень виноват. Я буду напирать на то, что у тебя от страха случилось легкое умопомешательство. Ну, до послезавтра. И помни, что второй обман закончится для тебя очень, очень плачевно. Дима отворил дверцу, и Володя вышел. Машина тут же снялась с места, и мальчик едва сумел рассмотреть её очертания и цвет, чтобы завтра не перепутать с какой-нибудь другой легковушкой. Опустошенный, раздавленный обстоятельствами, стоял Володя неподалеку от входа в метро. Мимо него проходили люди, и многие из них улыбались, казались счастливыми, и Володе при взгляде на их лица было особенно тяжело осознавать свое положение, осознавать то, что он, вор, никогда не сможет теперь так беззаботно улыбаться. Внезапно он поднял глаза и увидел вознесшиеся к небу купола церкви, нарядной, праздничной. "А может быть, мне на самом деле к Богу обратиться, - печально улыбаясь, подумал Володя, - вдруг поможет?" Но тут же какое-то упрямое, непокорное чувство восстало против этой тихой мысли, прогнало, смяло её, и скоро во весь свой рост, величественно, как Люцифер, поднялось убеждение: "Нет, не пойду! Хватит мне в придурка играть, шизоидом притворяться! Нет, я всех вас перехитрю, Пауки, а покоряться вам не стану, не ждите!" Его взгляд с куполов соскользнул вниз, на бренную, грешную землю, где у забора, окружавшего церковь, стояли в ряд старухи и старики, пьянчужки и люди вполне трезвые и даже молодые, одетые почти в лохмотья, и те, которых украшали дорогие наряды. Все они чем-то торговали, с надеждой глядя в лица тех, кто рассматривал их товар или просто проходил мимо так, пустого интереса ради. И Володю вдруг сильно потянуло к тем, кто так же, как и он, сейчас очень нуждался в людском внимании. Правда, у него не было никакого товара, но ведь он мог хотя бы поприцениваться к товару продавцов, показав себя тем, кто обладает способностью не только купить, но и подарить кому-то хотя бы секундную радость надежды, что их вещь сейчас "уйдет". И он пошел вдоль забора, то и дело спрашивая у продавцов, почем продаются вот эти туфли, или эти вот колготки, сколько стоит "Столичная" и почем торгуют "Беломором". И Володе нравилось, что все охотно отвечают на его вопросы, потому что не ответить попросту не могут, не имеют права. Вдруг внимание Володи привлек женский голос, взволнованно просивший у кого-то: - Ну я очень прошу тебя, ну я умоляю, отдай мне сережки! Это моей матери покойной подарок! Деньги себе возьми, а сережки отдай, отдай! - Да пошла ты... надоела! - отвечали женщине. - Колпачок ведь твой пустой... ходит парень холостой! Все, хоре! Не было никаких сережек! Отвали-ка! Володя наблюдал всю сценку, уже стоя совсем рядом от говоривших. Молодая, хорошо одетая женщина, видно потеряв всякую надежду уговорить молодого парня, одетого в кожаную куртку с шипами, отдать ей сережки, вдруг отчаянно разрыдалась и, закрывая лицо руками, быстро пошла прочь. Парень же, посмеиваясь то ли над простоватой женщиной, желавшей вернуть свое добро, то ли выказывая смехом особую удаль и наплевательство к чужому горю, присел на корточки и стал ловко переставлять пластмассовые стаканчики, гоняя между ними шарик, скороговоркой приговаривая при этом: Ну, кенты холеные, доставайте ваши баксы соленые! Шарик катается, бабки вам вдвойне возвращаются! И руки этого парня бегали так ловко, так незаметно загоняли под один из трех стаканчиков легкий шарик, что сразу было видно - перед нами профессионал-наперсточник. Но Володю интересовали скорей не умелые руки мастера, минуту назад ограбившего женщину, а его личность. Мальчик все внимательней приглядывался к простоватым, почти дегенеративным чертам его лица, прислушивался к его голосу и скоро был уверен, что хорошо знает этого человека. Похоже, и наперсточник заметил, с каким вниманием смотрит на него Володя. Продолжая работать руками и произносить свою идиотскую, как казалось Володе, скороговорку, парень повернул в сторону Володи свое остроносое, бледное лицо, похожее на мордочку то ли суслика, то ли хорька, некоторое время пристально следил за мальчиком, глядя снизу вверх, а потом негромко заговорил, оставив свои прибаутки: - Что, калики-моргалики, покурить-уколоться есть? - А когда Володя не ответил, не поняв бессмысленного, на его взгляд, вопроса, наперсточник снова спросил и уже более взволнованно: - Ну, кент, будешь понты бить-колотить или сыгранёшь? Наверняк сыграем, в наваре будешь! Теперь, когда он хорошо рассмотрел лицо наперсточника, Володя уже не сомневался, что видит перед собой Кошмарика, хоть и очень изменившегося повзрослевшего, в "крутом прикиде" с шипами, сменившего житье в далеком поселке на Карельском перешейке на суету Питера. Еще месяц назад, нет, даже не месяц, а всего три дня назад, если б Володя повстречал Кошмарика, то вряд ли обрадовался бы ему, но теперь, когда ему так не хватало поддержки, совета пусть неопытного, но хотя бы внимательного человека, мальчик с неистовством потянулся к этому ловкому, умелому подростку. - Кошмарик, а ты помнишь июль на Зеркальном озере? - задушевно, но очень боясь, что ему не ответят той же задушевностью, спросил Володя. Помнишь, как мы с тобой на Ежовом острове клад искали? Наперсточник криво осклабился, показав желтые, прокуренные зубы, какое право этот "кент" имел задавать ему, крутому мэну, такие глупые вопросы? Но теплые чувства взяли в Кошмарике верх над пижонством, и он, узнав Володю, заулыбался уже безо всяких знаков превосходства: - Вовка, Питерский?! А че ты таким пиджаком-то прикинулся? Играть со мной будешь? Из штуки пять запросто сделаешь, не облажаешься! Володя улыбнулся. Да, он видел перед собой все того же гоношилистого балагура Кошмарика, хвастливого и очень недалекого, но совсем незлого. Однако воспоминание о плачущей женщине, лишившейся своих сережек, тревожило Володю. Нет, он не имел теперь права осуждать Кошмарика, потому что сам был вором, но Володя просто боялся, что этот человек может принести ему новые невзгоды. - Нет, Ленька, играть я с тобой не буду, пошел ты! - сказал Володя. - А чё? - сильно удивляясь, спросил Кошмарик. - Записал, что ли? - А почему бы и нет? Ты вон раньше змей ловил да грибы собирал, чтобы капусту сделать, а теперь серьги из ушей выдираешь. Опасно, брат, с тобой играть. Кошмарик резко выпрямился. Даже кожа его куртки сочно проскрипела, до того было порывистым движение Леньки. - Знаете ли, калики-моргалики, вы идите понты колотить к своей маме, а мне ваш пустой порожняк слушать неохота! Ну а если бы мы с этой чувихой иначе разошлись бы и она бы меня объехала на тридцать штук, что тогда? Тогда бы ты, понятно, был за нее, а ведь мы с ней в боевую играли, без мухлежа, вот моя и взяла. И неча её жалеть, кент мамин! Такие, как она, не обосятся, новые сережки купят, я же знаю! Кошмарик, видел, однако, Володя, был смущен, быстро сложил в мешок свой нехитрый игрецкий инвентарь и потянул Володю за руку, ведя его через Кузнечный переулок к рынку. Володя с необъяснимой радостью повиновался тому, кто так нравился ему прошлым летом своим удалым ухарством, к тому же мальчик чувствовал, что Кошмарик может быть ему очень полезен, если и не в деле избавления от бандитов, то по крайней мере дельным советом или просто сочувствием. - А ну-ка, гляди, - с великой гордостью произнес Кошмарик, подводя Володю к мотоциклу, что стоял неподалеку от входа на рынок, - хороша машинка? Конечно, не "Ямаха", но все равно, гоняет будьте нате - полторы сотни я на лошадке этой выжимаю! Недавно обчикал, - и пригнувшись к уху Володи, произнес конфиденциально: - В карты взял у лоха одного. - Молодец! - машинально произнес Володя, хотя удальство Кошмарика ему причиняло душевную боль, словно он был и обманутой женщиной, потерявшей серьги, и лохом, лишившимся мотоцикла. - Ты здесь постой минут пятнадцать. Я вижу, что у тебя ко мне вопросик есть, - сказал Кошмарик. - Я только серьги скину да возьму чего-нибудь пожрать. У меня ведь, братишка, целая коммуна кормится моим трудом, так что не лепи горбатого насчет ограбленной герлы. Кошмарик со своим мешком юркнул в широкие рыночные двери, а Володя остался возле мотоцикла преуспевающего мошенника, и сомнение по капле просачивалось в его сознание. Если, думал мальчик, придется делиться с Кошмариком всем, что с ним случилось (а иначе не стоило бы и затевать разговор), то он, Володя, становился в глазах Леньки куда хуже, чем этот жулик и барыга. То есть Володе было просто стыдно за свой поступок. С другой стороны, Кошмарик непременно бы придумал, как вывернуться из положения, в котором оказался Володя, значит, приходилось выбирать между уязвленной совестью и спасением. Ленька вышел из рынка даже раньше, чем Володя успел все продумать до конца. Его большой мешок был до предела набит овощами, фруктами, палками колбас, сырами, и Кошмарику пришлось схватить его в охапку, иначе ручки непременно бы оборвались под тяжестью этого рога изобилия. - Во, гляди, сколько харчу купил! - с совершенно детским восторгом прокричал Кошмарик Володе, очень довольный своими покупками, и уже тише прибавил: - За полста штук сережки одному азербайджанцу сдал - ещё просил таких рыжиков7 носить, возьмет! Так, сумку я тебе отдам, держи её покрепче! Ну, садись давай! Володю не нужно было уговаривать. Он вскочил на заднее, приподнятое сиденье, и мотоцикл тотчас взревел, окутав седоков вонючим дымом, дернулся вперед, точно пришпоренный конь, и понесся по Кузнечному в сторону Лиговки. У Володи замерло сердце, но совсем не от страха, а от щемящего, восторженного чувства свободы, дарованного скоростью, то есть способностью преодолеть обычные, заурядные человеческие возможности. Кошмарик влетел на Лиговку буквально через пять минут езды, не обращая внимания на светофор, пролетел по проспекту, а потом с треском заехал под арку проезда во двор большого старинного дома. - Вот здесь и бросим якорь, калики-моргалики! - сказал Кошмарик после того, как заглушил мотор. - Слезай! Володя, счастливый, ошеломленный, с дрожащими руками, которыми судорожно обхватывал во время езды тяжелую сумку Кошмарика, слез с мотоцикла и пошел вслед за Ленькой, направившимся к подъезду. Володя думал, что они станут подниматься на лифте, но Кошмарик, напротив, стал спускаться вниз, в подвал. Володя, с трудом неся нагруженную покупками сумку, остановился возле Леньки, который смело постучал условным стуком в обитую жестью дверь. Долго не отворяли, тогда Кошмарик, потеряв терпение, начал барабанить в дверь каблуками своих высоких, тяжелых сапог со шнуровкой, в каких обычно и ездят рокеры. - Вот мартышки! - ругался он. - Перепились они там, что ли?! Наконец дверь приотворилась, и Володя увидел девочку лет пятнадцати с распущенными по плечам волосами, одетую то ли в легкое белое платье, то ли в ночную сорочку. - Калики-моргалики, вы что там, снова обкуриваться стали, да? Так я вас, наркоту поганую, на два дня без шамовки оставлю! Заходи за мной, Вовик! Володя прошел за Кошмариком, услышав, как девочка робко возражала Кошмарику, который был здесь или начальником, или хозяином: "Нет, Морг, мы ничего не курили, ты не думай..." Кошмарик же на это отвечал: "Знаю вас анашистов-морфинистов! Всем рога обломаю, если засеку!" Помещение, в котором очутился Володя, на самом деле размещалось в подвале, о чем напоминали трубы, тянувшиеся рядами под низким потолком, да зарешеченное небольшое окошко, тоже под потолком. Но в общем-то здесь было довольно уютно, даже чисто, висело много картин, какой-то, правда, модернистской мазни, как успел заметить Володя. В центре стоял огромный овальный обеденный стол, застланный довольно чистой скатертью, а вдоль стен стояли кровати, штук десять, наполовину задернутых цветастыми занавесками. На них, похоже, и спали обитатели подвала. На кроватях Володя успел разглядеть и нескольких жильцов "коммуны" - кто-то читал, кто-то штопал джинсы, один паренек, совсем бритый, тренькал на гитаре, а у его ног примостилась девочка, внимательно слушавшая его игру и даже напевавшая вполголоса. - Да что ты встал-то посреди флэта охламоном? - прервал Кошмарик созерцательное настроение Володи. - Сдай товар Мартышке, она у нас сегодня за старосту, и айда побалакаем о твоем деле. Я ведь чую, что у тебя ко мне дело есть, а? Володя передал сумку тоненькой девочке в белом платье, не сообразив, что ей будет очень тяжело нести её, и последовал за Кошмариком, который повел Володю в самый угол подвала, где помещался, видно, "командный пункт" Кошмарика, то есть стояли его личный стол с толстой бухгалтерской книгой и диван, над которым висело шишкинское "Утро в сосновом бору" - репродукция в приличной позолоченной раме. - Я всей той попсы не люблю, - сказал Кошмарик, перехватив Володин взгляд, упавший на картину. - Я сам в лесу всю свою жизнь прожил, так чего ж мне этими кубиками да пирамидками украшаться? У меня ещё крыша не поехала. Садись-ка на диван, сейчас Мартышка нам штефки принесет. - Чего, чего принесет? - переспросил Володя. - Ну, шамовки значит, пожрать, - ответил Кошмарик и, скинув сапоги, забрался с ногами на диван, где развалился с видом турецкого султана. Он понимал, что обстановка, в которую попал "питерский", несомненно, удивляет Володю, но ждал, когда же его гость сам начнет расспросы. Но не дождался и заговорил: - Что, думаешь я здесь "малину" какую-нибудь держу, а? - Да, - улыбнулся Володя, - все это похоже на притон. - А и нет, калики-моргалики! - даже подпрыгнул на диване Кошмарик, радуясь ошибке Володи, такого смелого и ловкого, каким он показал себя на Ежовом острове, когда ловил беглых зэков. - Тут ты, братишка, мимо проехал! Я благотворительностью занимаюсь, то есть благое, доброе дело творю, понимаешь? Вот, устроил приют для всякой малолетней шушеры да промокашек, что по Лиговке шляются. Подвал на свои баксы арендую, обстановка здесь вся моя, в местных органах зарегистрирован, бумажка есть. От санэпидемстанции тоже справочка имеется - все очень чисто. Обо мне даже в одной газетенке статью написали. Говорят, очень нужным делом занимаюсь, так-то... Володя был ошеломлен. Как же мог уживаться в этом человеке, способном без жалости лишить женщину её драгоценностей, подаренных к тому же матерью, тот, кто бескорыстно занимался благотворительностью? Володя подумал было, что здесь кроется какой-то тонкий расчет, тайная выгода, а поэтому спросил: - А зачем... тебе все это надо? Кошмарик, сидевший на диване с поджатыми по-турецки ногами, победно улыбнулся и поднял вверх палец: - Калики-моргалики, да разве ты не понимаешь, сколько удовольствия можно получить, когда видишь, что человек тебе обязан? Королевское удовольствие, ни с чем не сравнимое! Тут - психология! Они же здесь все перед тобой на цырлах ходят, в рот тебе смотрят, потому что, если бы не я, они бы все уже или в психушках находились или же в притонах настоящих, а то и на зоне. Здесь и постарше меня, а я над всеми бугром стою, потому что деньги, братишка, все в этом мире делают! Володя поморщился. Ему совсем не понравилось то, как объяснил Кошмарик причину, толкнувшую его к благотворительности, но тут же он вспомнил то чувство, которое пережил ночью, в зале Эрмитажа, когда ощущение собственной силы, вседозволенности буквально подняло его над землей, над людьми, над законом. Кошмарик в своем откровенном рассказе очень напомнил Володе его самого. - Но ты не думай, - нахмурился Ленька, - я здесь не царек, но скорее отец или брат, правда строгий. Они у меня не только на цырлах передо мной ходят. Я их не только жратвой снабжаю, но учу работать к тому же, пити-мити, деньги то есть, добывать учу. Вот, бухгалтерская книга у меня. И Кошмарик ткнул пальцем в толстый журнал, лежавший на столе. - Туда я все их заработки вношу - гроши, конечно. Но тому, кто больше всех за неделю заработает, я премию даю, благодарю словами. В общем, поощряю в этой шушере стремление обеспечить себя своими ручками. А то ведь кем они до меня были? Наркота да алкаши! В моей же коммуне не только ширева не водится, но даже пиво пить запрещается. Боятся! Знают, чуть хоть запах почую, сразу на улицу выкину, на снег да на мороз... Кошмарик не успел договорить. К столу с бухгалтерской книгой подошла девочка с распущенными волосами и в белом платье, которая на подносе принесла еду. - Морг, - ласково сказала девочка, - попробуйте, я сегодня борщ варила. - А помидоры не забыла бросить? - строго спросил Кошмарик. - Я без помидоров борщ не ем! - И помидоры, и свеклу, и стручковый перец - все положила, безропотно отвечала девочка. - Жаркое подождать нести? - Да, не гони пока, Мартышка. Дай мне с дружком потолковать о том, о сем. Когда девочка ушла, Володя по знаку Кошмарика принялся за борщ, оказавшийся таким вкусным, ароматным, острым, что перехватило дух. - Ты что же, счастлив? - задал Володя наивный вопрос, который задавать не следовало, потому что все глуповатое личико Кошмарика буквально светилось ощущением самодовольства, успеха, даже торжества. Но в ответ Кошмарик глубоко вздохнул и ответил далеко не сразу, точно лишь сейчас задумался над вопросом, счастлив он или несчастлив? - Да знаешь, - вяло произнес он, - в общем-то, свободы, к которой я стремился, добиться трудно. Всякой сволочи платить приходится. Столько с тебя дерут за колпачки... Все ведь в игорном нашем деле схвачено: ты - их, они - тебя... И Кошмарик вяло махнул рукой, не желая, видно, продолжать обсуждение неясной и сложной для него проблемы счастья. Так он и молчал, дохлебывая борщ, но когда "официантка" принесла жаркое, оживился вновь, снова приосанился, лицо его приобрело выражение торжества и довольства, и Кошмарик спросил: - Ну а что тебе, корешок разлюбезный, от меня надо? Чем могу помочь? - Да в сущности ничем, - попытался уйти Володя от вопроса и от необходимости раскрываться перед человеком, обожающим благотворительность потому, что она приносила ему наслаждение от сознания силы и превосходства над тем, кто нуждался в его помощи. Но вдруг Володя понял, что не сможет сдержаться, и начал рассказывать. Рассказал он Кошмарику все с самого начала, не забыв поведать даже о своих приключениях в Плоцком замке, ибо именно там и крылись зерна истории, давшие столь пышные всходы. Короче, через час Кошмарик знал обо всех злоключениях Володи минувших дней и о том, что ожидало его послезавтра. Рассказывая, Володя видел, что Кошмарик поначалу не верил ему, глуповато посмеивался, по-турецки сидя на диване начальника коммуны, но вскоре остроносое личико Леньки посерьезнело и уже безо всякого стеснения выражало, в зависимости от эпизода, то негодование, то ужас, а то иронию или искреннее сочувствие. Когда Володя кончил свой рассказ, Кошмарик медленно покачал головой и авторитетным тоном заявил: - Ну, калики-моргалики, попал же ты, кент, в девятку! Ой как попал! - Что это значит, "попал в девятку"? - недоверчиво спросил Володя, ожидавший другой реакции. Кошмарик спустил с дивана затекшие ноги, отхлебнул чаю, принесенного патлатой девочкой и, вздохнув, сказал: - А то значит, что положению твоему даже труп протухший позавидовать не может. У него хоть отболело... - Володя похолодел, а Кошмарику только этого и нужно было - заметил, какое впечатление на мальчика произвели его слова о трупе. - Ты кому фуфло такое прогнать захотел, братишка? Для кого ты такую поганку подложил? Я ведь этих мажоров знаю - для них человека к святым отправить, что кружку пива выпить. - Что же мне делать? - подавленно спросил Володя. - Может, в милицию пойти? - Ты чё, рехнулся? - очень удивился Кошмарик. - Ну, спрячут тебя от них года на три в ломбард для попугаев, так ведь потом все одно заказчикам твоим отвечать тебе придется - где картинка? Нет, в милицию идти тебе не стоит - все потеряешь! Ты помолчи немного, варежку не разевай - я думать буду. И Кошмарик снова влез с ногами на диван и даже отвернулся от Володи к стене и, покусывая ногти, упорно что-то обмозговывал. Робко подошел к его постели бритый паренек, что-то хотел спросить, но Кошмарик так на него взглянул, что бритый, пятясь, ретировался. Ленька думал минут пятнадцать, и Володя уж было совсем отчаялся, решив, что в небольшую по размерам Ленькину голову никакая дельная мысль заскочить так и не сумеет. Но Кошмарик внезапно вскинул вверх свою руку и торжествующе сказал: - Нет, не зря я в школу не хожу - моя мозга на воле лучше кумекает-маракует! - и снова сбросил с дивана ноги. - Значит, так! Перво-наперво тебе нужно ублажить главных своих заказчиков, Паука и прочих. Так? Так! Они - ребята мудреные и с тебя живьем кожу как перчатку снимут, если ты их снова прогонишь на поганку, обманешь то есть. Ты, конечно, можешь отнести им настоящую картинку. Кто там рисовал её, какой-то Чаурели? - Боттичелли, - поправил Володя. - Вот-вот, ну не важно! Отнести-то ты можешь, но стоит ли относить, когда можно попробовать прокатить твоих шефов фуфловым способом, на шару. - Это как же? - не понял Володя. - А вот послушай. Ты говорил, что завтра тебе сделают поддельную картинку, так ты возьми, заверни её в бумажку, только перевязывать не надо. Встань у часовни, где ты свидание назначил, и жди. Только увидишь тачку, в которой приедут твои шефы, тут же знак давай: наклонись, будто шнурок завязываешь или голенище поправляешь. Сам картинку держи под мышкой. Тут мои ребята к тебе подскочат, по кумполу тебе дадут, твой пакетик вырвут, как бы невзначай его раскроют, чтобы показать хозяевам, что ты их волю исполнил будьте-нате. Ты, конечно, сопротивляйся натурально, можешь в форсунки кому-нибудь заехать, только всей возни не затягивай - пусть мои ребята от тебя отвяжутся и ко мне бегут. Я же своего конька поставлю у базара, и только получу картину, как тут же газану и рвану подальше. Тебе картинку я отдам потом, здесь, на этом флэте. Таким вот образом ты своим хозяевам докажешь, что картина у тебя была, что ты им её нес, нес, да не донес. Кто ж виноват, что Питер таким воровским городом стал, шнурок завязать нельзя - уже кодла налетает и лишает личного имущества? - Но они мне этого не простят, - сомневался Володя. - Чего не простят? - усмехнулся Кошмарик. - Здесь все чисто, и тебя в динамо никто не обвинит, потому что мало ли чего на свете не бывает. Ну, почешут тебе рубильник, так что ж смертельного? Зато у тебя картинка останется, а ребят моих и меня они никогда не отыщут - уйдем в болото. Но ты мне за мою услугу, конечно, маленько подкинуть будешь должен. Хошь, мы твоего Баборелли... - Боттичелли, - упрямо поправил Володя. - Ну ладно, ты умней меня, ты в школу ходишь, - обиделся Кошмарик, пусть так. Так вот, давай твою картинку моему азербайджанцу на рынок отнесем, он кой-какие картины покупал, сам мне показывал - ну, там девочки красивые... Он хорошо отломит. Сколько ты хочешь за Бочелли своего? - Полмиллиона, - сказал Володя. - Немало, - почесал затылок Ленька. - Долларов, - добавил тихо Володя. Нет, Кошмарик не выпучил глаза. Он только посмотрел на гостя с тихим сожалением, как смотрят взрослые на глупую, но не опасную выходку ребенка. - У тебя, наверно, шарманка перегрелась, а? - с сочувствием спросил Кошмарик. - За пол-лимона зеленых я тебе куплю весь Кузнечный рынок с товаром и продавцами. Здание мне отдадут в придачу. - Но эта картина за границей стоит именно столько, я твердо знаю. Кошмарик растянул губы в дурашливой, но вместе с тем язвительной улыбке: - Вот и чеши за границу продавать ее! Заодно от корешей своих сховаешься! А впрочем, ладно. Ты - продавец и имеешь право за свой товар любую цену назначать. Только где ты такого дурака найдешь, чтобы за картину, пусть даже из Эрмитажа твоего, пол-лимона смог отвесить? Мне она и за тонну деревянных не нужна. Я вон медведей своих люблю... - Найдутся любители, - недовольно проворчал Володя, уязвленный насмешкой Кошмарика. Мальчики помолчали, а потом Кошмарик, поковыряв в своем большом, лопушистом ухе, озадаченно сказал: - А все ж, не могу раскумекать, отчего твоя мамаша от вас ушла? Может, бил её батька крепко? - Нет, совсем не бил, - замотал головой Володя. - Ну, наверно, потому и ушла, что не бил, - вынес заключение Кошмарик. - Мой вот папка мамку, чуть напьется, лупит крепко, а она все живет с ним, на сторону не дергается. Эх, не пойму я этих баб! Все у них кувырком в голове, наперекосяк. - Пожалуй, - тяжело вздохнув, искренне согласился с Кошмариком Володя. Еще помолчали, и теперь спросил Володя: - А тебя почему здесь Моргом все зовут, Кошмарик? Это чтобы пострашнее было? - Ну, может и потому тоже, - провел Кошмарик тыльной частью ладони по своему стерляжьему носику. - А в общем, потому, что "калики-моргалики" я часто говорю теперь, а не "кошмарики". Ты меня Кошмариком теперь не называй. Я - Морг, и баста! Ну да это все фигня, ты говори, мой план тебе годится? Не бойся, много за подмогу не возьму. Я тебе решил помочь благотворительности ради... План, предложенный Кошмариком-Моргом, был прост и даже примитивен, как кувалда, но в нем для Володи на самом деле сейчас виделась надежда. "Ну что ж, пусть изобьют они меня потом, пусть даже пытать станут! Что я могу поделать? Налетели хулиганы, отобрали то, что я хотел отдать моим хозяевам, они все это видели, да и дело с концом - отвяжутся! Зато я стану обладателем "Иеронима", найду покупателя и сплавлю картину за границу за полмиллиона зеленых, не меньше! И тогда уже мне море по колено..." - Да, план твой вполне годится, - твердо сказал Володя. - Давай заново прокрутим все по порядку. ГЛАВА 14 О ЧЕМ НЕ ЗНАЛ БЕЛОРУС, КОГДА ТОРГОВАЛСЯ С ВОЛОДЕЙ Как ни уговаривал "отец" и вождь облагодетельствованных промокашек Володю остаться в его коммуне хотя бы на ночь, мальчик поспешил домой, чтобы до прихода отца навести порядок в разоренной бандитами квартире. На самом деле, не встретив дома отца, Володя благодарил судьбу за то, что она подарила ему возможность ликвидировать следы разгрома. Когда отец пришел, Володя сидел в своей комнате за письменным столом, усердно делая вид, что учит уроки. - Ну и как ночные съемки? - очень серьезно спросил отец. - Не устал? - Да что ты! - с кислой улыбкой отвечал Володя. - Все было очень интересно, ты представить не можешь. - Ну, ну, - как-то странно отреагировал отец. - А вчера вечером звонила мать и очень хотела поговорить с тобой о чем-то серьезном. Она будет звонить сегодня. У Володи забилось сердце. Ведь с матерью ему нужно было бы договориться о встрече ещё сегодня днем. Возможно, завтра уже будет поздно. И Володя с нетерпением стал ждать звонка. И мама позвонила. - Я буду у тебя в институте завтра в одиннадцать часов утра, - не слушая, что скажет мать, сразу заявил Володя. - Очень важный разговор. Ты будешь ждать меня? Вот и прекрасно, - и повесил трубку. Спать он лег очень рано, но заснуть быстро Володе не удалось. То и дело из омута памяти всплывали лица бандитов, их угрозы, вспоминался привязанный к креслу человек с рубцами на теле и опущенной на грудь головой. Вдруг внезапно из-за поворота памяти выруливал на своем рычащем "коньке" Кошмарик и, сверкая кнопками на кожанке, кричал: "А ну, калики-моргалики, пити-мити! Гоните скорее бабки, а то всех вас облагодетельствую, кенты еловые!" И Володя думал сквозь слезы: "Ну зачем я ввязался в эту историю! Ходил бы себе в школу, встречался бы по вечерам с Иринкой, бегал бы с ней в кино и там, в темном зале, сидел бы, держа её руку в своей руке. А теперь уже никогда, никогда я не позволю себе взять её руку! Просто не смогу!" Но тут же в его душе из какого-то крошечного семечка вырастал безобразный злой урод, кричавший Володе: "Да и черт с ней, с этой монашкой! Скоро ты будешь так богат, что перед тобой будут ходить на цырлах все девочки города, страны! Ты станешь властелином Вселенной!" И все Володины тревоги утихали, и хотелось лишь одного - поскорее завладеть "Святым Иеронимом". В школу Володя, понятно, не пошел. Ровно в одиннадцать он вышел на набережную Невы, серую, не льдистую, приблизился к красивому особняку, где помещался Институт археологии, и с трудом потянул на себя тяжелые дубовые двери. Раньше Володя мечтал стать археологом, чтобы ездить в экспедиции, на раскопки древних городов, а поэтому завидовал своей маме. Но теперь, проходя по коридорам института, где не раз бывал, он смотрел на выставленные здесь амфоры, обломки древних капителей, каменных саркофагов и удивлялся: "Да как же мне могла раньше нравиться вся эта дрянь? Для чего выставили здесь все эти ненужные, некрасивые, склеенные из кусков вещи? По-моему, люди, работающие здесь, просто спятили, если им нравится ковыряться во всем этом старом, уродливом барахле. Ну что от него проку?" Он уверенно разыскал комнату, в которой обычно сидела мама, отворил дверь и сразу же увидел её, удивительно помолодевшую, с короткой стрижкой, очень идущей ей, в новом, неизвестном Володе платье и благоухающую дивными духами, в которых Володя тут же узнал запах, уловленный им прошлой ночью в квартире Белоруса. В комнате, за столом, находился ещё один археолог грузный бородатый мужчина в очках, сразу же поднявшийся, едва вошел Володя, и поспешно удалившийся из комнаты, пробормотав что-то невразумительное, и мальчик понял, что у мамы с этим типом была договоренность. Едва бородач вышел, мама жарко прижала Володю к груди, несколько раз поцеловала в лицо, взъерошила ему волосы и жадно посмотрела в его глаза, словно не могла поверить в то, что снова обнимает своего сына. Ее глаза искрились слезами, и Володя едва не разревелся, потому что ему захотелось никогда больше не расставаться с мамой, так любившей его. Но оставаться с мамой без отца он не мог - он ведь и пришел сюда только затем, чтобы соединить их вместе снова, - а поэтому, чтобы не заплакать и не испортить все дело, освободился из объятий матери и, не спрашивая разрешения, развязно плюхнулся на стул рядом со столом, на котором лежали какие-то черепки. - Ну и что важного ты хотела сообщить мне? - почти что нагло спросил Володя. - Может, ты хочешь предложить мне получить высшее образование где-нибудь в Оксфорде или в Болонье? Володя видел, что красивые брови мамы медленно поднялись вверх, а глаза округлились, и ему было забавно видеть это. Он почувствовал, что попал в самую точку. - Что, я прав? - насмешливо посмотрел он на мать. - А ты можешь поверить в то, что я совсем недавно, ну, после того, как ты ушла, внезапно обрел способности телепатировать и теперь могу читать мысли тех, кто со мной говорит. Меня осматривали специалисты, и все они признали, что такое бывает с теми, кто испытал сильное нервное потрясение. А ведь я его испытал, и мой папа тоже его испытал, только он не стал телепатом, а я стал... Володя внимательно смотрел на мать и видел, как мучается она, и сейчас ему доставляло особое удовольствие продлить эти мучения. - Вот я закрываю глаза, - и Володя на самом деле прикрыл глаза ладонью, а другую руку вытянул вперед, - и вхожу в одну комнату. Что это посреди ее? Да, да, это мольберт, закрытый легким покрывалом. Как я хочу отбросить это покрывало, чтобы взглянуть на картину, укрепленную на мольберте. Да, вот оно отброшено в сторону, и я вижу на полотне портрет молодой женщины, полунагой женщины. О, это очень красивая женщина! А ещё рядом с диваном я вижу красивые туфли, турецкие туфли, расшитые шелком. Чьи же это туфли? О, я знаю... - Да пе-рес-тань же! Перестань!! - услышал вдруг Володя приглушенный, но такой дикий, чужой, не мамин голос. Он убрал руку, закрывавшую глаза, и увидел, что мама, вся бледная, с дрожащими губами, очень некрасивая, прижимая руку к груди, все шепчет одно и тоже: "Перестань, прошу тебя! Перестань, прошу тебя!" Володя испугался. Он понял, что немного переиграл, а поэтому сказал уже безо всякой наигранной патетики: - Ну и что такого? Сейчас многие обладают такими способностями. Но я, между прочим, один из выдающихся, и мне даже предложили поехать за границу, на несколько лет, так что я сам могу выбрать место своего обучения, без вашей помощи. - Ты был в квартире Петруся Иваныча? - прямо спросила мама, постепенно приходя в себя, но вместо ответа Володя заговорил размеренно и твердо, желая сделать весомым каждое свое слово: - Человек, к которому ты ушла, вор и негодяй. Если бы ты оставила меня и папу ради человека порядочного, я бы, может быть, заставил себя встречаться с тобой, но теперь... - Да как ты смеешь так говорить! - с негодованием воскликнула мама. Петрусь Иваныч - великолепный, великолепный человек, и он очень любит меня! Ради меня он даже оставил свою очень выгодную должность директора Плоцкого замка! Ты можешь представить, какую жертву он принес? - Никакой жертвы он не приносил! - выкрикнул Володя, желая перекрыть своим неустоявшимся голосом гневный голос матери. - Он не из тех, кто приносит жертвы! Мама шагнула к Володе, попыталась взять его за плечи, но мальчик сбросил руки матери, а она говорила: - Ах, как ты заблуждаешься, Володя, дорогой мой! В тебе говорит ревность, обида, я знаю! Но только ты узнаешь поближе этого человека, ты сразу очень полюбишь его - какой он добрый, умный, он так хочет стать тебе отцом! - А куда же старого-то отца девать, а? - снова крикнул Володя, и мама озабоченно посмотрела на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать этот крик. - Ты говоришь, что я полюблю его? Нет, никогда не полюблю, не жди! И очень жаль, что я не ему, а его жене тогда в замке по чайнику алебардой съездил! А знаешь ли ты о том, что он и тебя продаст, при первой же возможности продаст, дорого, но все-таки продаст?! Не знаешь! Все лицо мамы пылало от негодования. Ей было и стыдно, потому что страшные слова сына могли быть услышаны коллегами, и чрезвычайно оскорбительно выслушивать все это. - Да замолчи же ты! - почти умоляюще, но и негодующе проговорила она. - Ну что за чушь ты несешь! Ты не знаешь, не знаешь этого прекрасного человека! Володя громко, но неестественно расхохотался. Поднявшись со стула, он полунасмешливо сказал: - Посмотрим, кто лучше знает этого человека: ты или я. Можешь прийти завтра в половине второго к нам домой. Ну, туда, где ты жила... Тебе, уверен, будет очень интересно услышать один разговорчик, смешной такой разговорчик. Мама вспыхнула и снова стала очень красивой. - Ты, наверно, хочешь подстроить мне встречу с папой? Прошу тебя, не делай этого. С ним я сама поговорю и все ему объясню. - Да нет, - улыбался Володя, - папы дома тогда не будет, а придет один очень интересный человек. Я тебя посажу в своей комнате, приоткрою дверь, а мы с ним будем в гостиной. Послушай, о чем мы станем говорить. Повторяю тебе не будет скучно. Мама с минуту колебалась, думая, что Володя хочет разыграть её, но потом сказала твердо: - Ладно, я приду. Только ты обещаешь мне, что в квартире не будет папы? - Да, обещаю! - зло, с болью в голосе сказал Володя. - Только помни в тринадцать тридцать, не позднее! - И выбежал из комнаты, заставленной археологическим барахлом. Володя сразу же возвратился домой и целый день просидел дома, обдумывая и оттачивая план действий на завтра. Да, завтрашний день представлялся ему теперь самым ответственным и трудным днем его жизни. Все, впрочем, могло упроститься, если бы он, придя утром к живописцу Брашу, не получил бы от него готовой копии "Иеронима" - просто не успел написать, был занят, или краска не смогла подсохнуть настолько, чтобы можно было отдавать картину заказчику. Потом, получив картину, он побежал бы домой и стал ждать маму. Хорошо, если она придет вовремя и он успеет посадить её в укрытие. А если Белорус придет раньше? Ну, пусть все получится, как надо, и Володя рассадит своих "гостей" в отведенных для них местах. Хорошо, но вдруг Белорус откажется расставаться с мамой и так и заявит Володе? Вдруг он снова предложит только деньги для отца? Тогда, решил Володя, он просто будет в разговоре давить на то, что картина украдена из Эрмитажа, мама все услышит и не захочет любить вора. Но ведь вором-то на самом деле оказывался он, Володя, а Петрусь Иваныч только приобретал краденую картину! Как же мог надеяться Володя на то, что мама вернется к сыну-вору? Короче, сложностей в предстоящем разговоре было хоть отбавляй, но отменить встречу уже было невозможно. А после этой встречи Володя должен был, завернув картину в бумагу, спешить с ней к часовне Владимирской церкви. Там-то и ждало его самое главное испытание! К тому, что ему расквасят нос дружки Кошмарика, Володя морально уже был готов, но вот представить то, что ждало его тогда, когда Паук и Дима увидят, что "Иероним" похищен какой-то шантрапой, Володя без содрогания не мог. Ему мерещилось то самое жуткое кресло на даче Паука, в котором сидел истерзанный ими человек, и мальчик уже ощущал кожаные ремни, впивающиеся в его руки, ощущал жар раскаленной кочерги, жгущей его тело, чувствовал запах паленого мяса и слышал вкрадчивый голос Димы: - Ну, я же говорил тебе, что не нужно нас динамить! Руки-то у нас паучьи! Пришел отец и немного вывел Володю из состояния мрачной мечтательности. Мальчик снова подумал о том, что этот могучий человек вполне бы смог чем-нибудь пособить ему, но стыд за совершенный поступок, преступление, в котором нужно было бы отцу покаяться, остановил его. "Ну, будь что будет! - с глубоким вздохом, укладываясь в постель, сказал он сам себе. - Может, и есть на свете Бог, так пусть он мне поможет..." - Ну, я же говорил тебе, что Браш - величайший мастер! - говорил живописец, осторожно держа копию "Святого Иеронима" за подрамник. Посмотри, даже крокелюры удались на славу. Эта копия даже лучше тех двух, которые я уже изготовил. Что делать, к оригиналу привыкаешь не сразу, а я за Боттичелли прежде никогда не брался - заказчиков отчего-то не было. И Браш протянул зачарованному и радостному Володе полотно. Мальчик внимательно осмотрел картину - да, она была выполнена так тщательно, что даже Паук, наверное, не отличил бы её от оригинала. Художник даже подрамник сбил из старого дерева, изъеденного червем, и холст был выбран тоже старый, коричневый и чуть ли не засиженный клопами. Одно лишь смущало Володю полотно все ещё издавало запах свежих красок. - А пахнет аппетитно! - сказал мальчик, принюхиваясь к картине. - Не скоро выветрится? - Скоро! - махнул единственной рукой художник. - Дня через три все улетучится, как роса под солнцем. И Браш стал рассказывать, какие краски, масла и растворители он взял для написания картины, а Володя меж тем уже спешил. Все, что говорил художник, было замечательно интересно, но через час уже должна была явиться мама, через полтора - Петрусь Иваныч. - Вы меня простите, я так спешу... - стал извиняться Володя, Браш же, недовольный тем, что его прервали, когда он открывал всю душу, зачем-то дотронулся своим стальным протезом до подбородка и сказал обиженно и брюзгливо: - А я-то думал, что ты лучше тех, кто был тогда с тобой. Похоже, я ошибся. Ладно, вали отсюда! - перешел он на совершенно злобный тон. - И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Всем вам только деньги, деньги, деньги требуются! У вас не сердце, а арифмометр! Володя хотел было язвительно заметить Брашу, что и он не бескорыстно общается с искусством, но испугался: "Он может предать меня, как предал и Белоруса, заказавшего копию! Надо уходить!" И попрощавшись как можно вежливей, Володя выбежал на лестницу. У Пяти углов он взглянул налево - отсюда была видна Владимирская церковь, возле которой через пять часов он испытает свою выдержку и смелость. "Как странно, что и Браш живет неподалеку от этого места?" - удивился Володя и по улице Рубинштейна побежал к Невскому, не желая идти к метро, что находилось рядом с церковью и рынком. Он сознательно сторонился этого места и не хотел появляться там раньше времени. К дому, однако, он прибыл поздно, и мама уже ждала его возле парадного подъезда, подчеркнуто элегантная, в короткой шубке из меха енота, как показалось Володе, в мехах не разбиравшемуся. Мальчик был возбужден, но скорее не от страха, а от радости, потому что с самого утра все складывалось очень хорошо. "Вот, - подумал он, - и картину получил, и мама вовремя пришла. Теперь бы Белорус не подвел..." Молча они вошли в квартиру, и Володя заметил, как взволнована мама, которая, видно, недоумевала, с кем же Володя хотел сегодня устроить встречу. - Ну и грязи же у вас! - не без надменности произнесла она, увидев, в каком состоянии находится квартира. - Может, вымыть все тут? Мужчины! - Потом все вымоешь, потом, - многозначительно произнес Володя. - Так, сапоги свои и шубу здесь оставлять не нужно. Все занеси в мою комнату и сама сиди там. Я приготовил тебе стул рядом с дверью. Мама безропотно подчинилась. Володя быстро скинул куртку, занес картину в большую комнату квартиры, в гостиную, развязал шпагат, но бумагу сдергивать не стал. Снова вышел в коридор и тут почувствовал, что в прихожей сильно пахнет мамиными духами. "Нет, это не годится! Белорус сразу же узнает её духи!" И Володя бросился в уборную, где стоял баллончик дезодоранта, способного своим сильным, грубым ароматом отбить все запахи. Он щедро попрыскал из него в разные стороны, потом схватил картину и тоже прошелся им по тыльной стороне, чтобы уничтожить запах свежей краски. После Володя снова завернул картину. - Ну, и долго мне придется ждать в укрытии? - спросила мама, и голос её звучал взволнованно. - Нет, нет! - крикнул ей Володя. - Сейчас придут, только я прошу, не выходи из комнаты, покуда я тебя не позову. Что бы ты ни услышала! - Хорошо, - согласилась мама недовольным тоном. - Правда, не нравится мне все это. Какая-то глупая мальчишеская игра. - Нет, не мальчишеская... - возразил Володя и больше с мамой не разговаривал, а присел в гостиной на диван, в самый уголок, и подперев ладонью щеку, стал думать, как начать свой разговор с Белорусом, но ничего придумать не сумел, потому что в прихожей прозвонил звонок. Да, это был Белорус! В прекрасно сшитом длинном драповом пальто, без шапки он был сейчас особенно хорош, но стоявший за его спиной Кит, сорокалетний малый, приземистый, с плутовской рожей продавца бананов, так не шел джентльменскому облику Петруся Иваныча, что выглядел заплатой из дерюги, пришитой шутки ради к вечернему бархатному платью. - А вот и мы! - весело и громко возвестил о своем прибытии Белорус. Ровно два часа, как и договаривались! Где тут раздеться можно? Сбросив верхнюю одежду в прихожей, Петрусь Иваныч и Кит прошли в гостиную, и Белорус, потирая руки, бегло осмотрев обстановку комнаты, не без иронической улыбки произнес: - Н-да, небогато живет семья пролетария. Ну да мы постараемся несколько поправить ваше положение. Сесть можно? Володя, вознегодовав было в душе на Белоруса за его высокомерное высказывание, хотел грубо ему ответить, что обойдется и без его помощи, но лишь улыбнулся, спорить не стал и указал на диван - отсюда голос Белоруса был бы слышен маме лучше всего. - Так, где же картина? - коротко, почти отрывисто спросил Белорус, едва уселся на диване (Кит примостился с ним рядом). В расчеты Володи не входил предварительный показ полотна, но отказать он не мог. Подняв картину и сняв с неё бумагу, Володя с расстояния примерно метров в пять показал её Белорусу. Петрусь Иваныч согнутым пальцем сделал Володе манящий жест, говоря: - Ближе, ближе, издалека не вижу. Но Володя с улыбкой покачал головой: - Нет, подождите. Вы, что ли, сомневаетесь? - Нет, не сомневаюсь, - тоже с улыбкой заявил Белорус. - Все, что рассказал ты мне той ночью, очень похоже на правду. Одна копия висит там, где висел оригинал, другая - у Злого или у Паука, не знаю. У тебя же, по моим расчетам, должен быть оригинал. Говори прямо, чего ты хочешь за него? Ты видишь, я предлагаю честную сделку, хотя мог бы прибегнуть к силе, ведь ты, прямо говоря, не имеешь права на эту картину. Вся операция была задумана не тобой, не тобой она и финансировалась. Ты же хочешь присвоить себе как идею замысла, так и результаты вложенных усилий и материальных средств. Эта умная с виду речь не понравилась Володе: - Не вам это говорить! - громко произнес мальчик. - Если вы станете действовать силой, то и Паук, которого вы хотели надуть, тоже будет применять силу и силой заставит вас потом отдать картину. Вы, Петрусь Иваныч, ещё тот мошенник и решили надуть своего сообщника. Покуда вам это сошло гладко, потому что Паук сейчас охотится за Злым, думая, что картина у него. Но если он узнает, что полотно у вас, то вашей милости не поздоровится. А ведь я могу пожаловаться Пауку или не пожаловаться. Так что нечего меня пугать. Твердая речь Володи смутила Белоруса, зато Кит сидел сам не свой. Мальчик видел, что бандит зачем-то все время толкал Белоруса в бок, а когда Володя кончил говорить, стал шептать ему что-то на ухо. - Хорошо, - по-барски милостиво заулыбался Петрусь Иваныч, - мы будем слушать твои условия, впрочем, ты мне их уже изложил той ночью. Может, ты передумал? - Нет, не передумал, - сказал Володя, говоря громко, так, чтобы могла слышать мама. - Я отдам вам картину с тем условием, что вы отпускаете домой мою маму, Климову Викторию Сергеевну, да и вообще никогда в жизни не пытайтесь больше к ней подойти или заговорить по телефону. Так вот, когда мама вернется домой, вы получите картину, эту самую картину. Разве цена мала? Там, за границей, куда вы собираетесь удрать с картиной, вы на деньги, что получите от её продажи, купите себе другую жену. - И не выдержав напряжения, забыв, что его слушает ещё и мать, Володя прокричал на выдохе: - Отдайте мне мою маму, отдайте! Несмотря на то что Кит радостно улыбался и усиленно толкал Белоруса в бок (соглашайся, плата не велика!), Белорус укоризненно покачал головой: - Да, Володя, многого в жизни ты ещё не понимаешь. Ну как же я смогу отпустить твою маму? Ты предлагаешь мне прогнать ее? Это совсем не по-джентльменски будет... - А вы и не джентльмен! - снова прокричал Володя. - Вы с ворами знаетесь, вы организуете похищение из Эрмитажа, вы собираетесь увезти краденую картину за границу, а ведь она нам принадлежит, России! В ответ на эту страстную фразу Белорус и Кит расхохотались одновременно. Им, видно, было смешно слышать все это из уст человека, замаранного преступлением. - Ладно, Володя, - примирительным тоном сказал Белорус, когда кончил смеяться. - Оставим все эти высокие материи для Божьего суда - Он рассудит. Теперь же закончим наше дело. Ты требуешь возвращения своей матери, и я сейчас обещаю: завтра же она будет у тебя дома, хотя мне очень жаль с ней расставаться - она прелестная женщина. Но картина, - и Белорус усмехнулся, - ещё прелестней... Вдруг Володя, неотрывно смотревший на Белоруса, увидел, как у Петруся Иваныча, смотревшего куда-то в сторону двери, медленно отпадает нижняя челюсть и удивленно расширяются глаза, а брови поднимаются вверх. Володя оглянулся - на пороге гостиной стояла мама и, положив руку на дверной косяк, внимательно и с некоторым удивлением в лице смотрела на Петруся Иваныча. - Как интересно, - холодным, спокойным тоном, которого Володя обычно боялся и не любил, заговорила Виктория Сергеевна, - как интересно было бы взглянуть на картину, ради которой вы, милейший Петрусь Иваныч, решили отправить меня домой? Это что же, на самом деле краденая вещь? Из Эрмитажа краденая? Смущенный до яркого румянца на щеках Петрусь Иваныч встал с дивана. - Виктория, да что ты! - сказал он, по-дурацки разводя руками, не зная, видно, что с ними делать. - Ну как ты могла подумать, что я стану мараться в каких-то грязных делах с крадеными картинами, к тому же унесенными из Эрмитажа? Да и ты слышала когда-нибудь, чтобы из Эрмитажа что-либо крали? Знаешь, все, что прозвучало в этой комнате, было всего лишь шуткой. Володя, пригласив нас с коллегой, - и Белорус галантно указал на Кита, взъерошенного и недовольного всем происходящим, - к себе домой, желая что-то предложить... Я знаю, он так обижен на меня из-за тебя, вот и пофантазировал немного. Так сказать, вариации на тему... Но Виктория Сергеевна была умной и проницательной женщиной. Она тут же уловила фальшь в словах Петруся Иваныча, к тому же облик его "коллеги" выдавал человека если и не преступного мира, то, по крайней мере, того, кто готовится занять в этом мире одно из почетных мест. - Володя! - строго сказала мама, обращаясь к сыну. - Ты показывал им картину, покажи её и мне, сейчас же! Володя, может быть, и показал бы маме копию "Иеронима" (чего тут страшного?), но Петрусь Иваныч, как бы поняв его намерение, решительно воспротивился. Изменив свой недавний слащавый тон на жесткий и решительный, Белорус сказал: - Попробуй только покажи! Увидишь, что дальше будет! - И словно в подтверждение угрозы с дивана поднялся Кит, низкорослый и угрюмый, похожий на орангутанга, страдающего несварением желудка. - А вы, почтенная, не извольте-ка вмешиваться в мужское дело! Видали, картину ей показать! Мама, оскорбленная этим тоном, понимая, что в картине и кроется основание всей этой истории, понимая, что картина на самом деле краденая, теперь обратилась к Петрусю Иванычу, и Володя заметил, как покраснели её глаза, готовясь вот-вот заискриться слезами. - Если ты боишься показать мне картину, ради которой обещал моему сыну... отправить меня домой, то картина эта на самом деле краденая! Знаешь, я подозревала, что ты человек нечестный, не тот, за которого себя выдаешь, но теперь убедилась в этом... Слава Богу, что это произошло не спустя год или два. - И мама добавила, улыбнувшись самым язвительным, презрительным образом, указав на Кита: - А ещё культурным человеком себя считаешь, с такими типами имея дело! Кит хотел было возмутиться, пробормотал даже что-то угрожающее, но мама крикнула грозно и повелительно: - А ну вон пошли из моего дома, подонки! И Петрусь Иваныч тут же двинулся к выходу, вслед за ним пошел и Кит, все ещё что-то бормоча дорогой. В прихожей Белорус быстро натянул на плечи свое шикарное пальто, выражая движениями негодование, потом повернулся в сторону Виктории Сергеевны и тихо так, со своей обычной слащавой улыбочкой, но дрожащими губами произнес: - А что до дружбы с ворами, то я вам скажу одно: самым главным вором во всей этой истории ваш сынок является, Володенька. О, он ещё себя покажет, будьте уверены! И пока мама, изумленная и испуганная, подыскивала слова для реплики своему, теперь уже бывшему другу, Белорус сказал Володе: - А с тобой, приятель, мы увидимся, и даже скорей, чем ты думаешь. Я тебе всей этой комедии не прощу! Кит грубо подтолкнул Петруся Иваныча к выходу, сказав: "Да двигай же! Столько времени потеряли!" - и громкий хлопок дверью возвестил Володе и его маме о том, что "любители искусства" удалились. Мальчик посмотрел на свою мать. От её властности не осталось и следа. Обессиленная, жалкая, она стояла прислонившись к дверному косяку с безвольно опущенными руками, смотря бессмысленным взглядом куда-то в угол прихожей. - Что же мне теперь делать? - еле слышно произнесла она. - Стыдно как... противно! - Домой возвращайся, - твердо сказал Володя, ликовавший в душе, потому что операция прошла как нельзя лучше и удалось убедить маму в том, что тот, ради которого она бросила семью, был простой дрянью. Но мама лишь отрицательно покачала головой: - Нет, домой, к вам я теперь возвратиться не могу, - и добавила через несколько секунд: - Да, не могу! Потом быстро надела свою нарядную шубку и вышла из квартиры. ГЛАВА 15 ДВА МАНДРАЖА ВОЛОДИ В глубине души Володя был раздосадован тем, что прекрасно проведенная операция по изобличению перед мамой "змеиной" натуры Белоруса в итоге закончилась ничем - мама оказалась так оскорблена тем, что узнала, что остаться дома, среди своих, теперь ей было тяжело и стыдно. "Не переиграл ли я? - корил себя Володя. - Может, и не надо было все это затевать? Вот, любила человека, а он гадом оказался. Кому ж приятно будет?" Так он думал, мучаясь, после того, как мама ушла, но долго размышлять обо всем происшедшем он не мог, потому что нужно было собираться на встречу с Пауком, то есть готовиться к ещё более важному испытанию. Хорошо поел, выпил большую чашку кофе, постарался завернуть полотно в бумагу таким образом, чтобы его нетрудно было "обнажить" перед взором Паука и Димы. Потом, надев свою шикарную куртку, сильно помятую и запачканную кое-где за последние горячие дни, он покинул квартиру, мысленно молясь о том, чтобы вернуться сюда сегодня вновь. К часовне Владимирской церкви Володя подошел, когда часы показывали без четверти пять. Здесь, как обычно, шла бойкая торговля всяким барахлом, и Володя встал у часовни так, чтобы его смогли заметить как ребята Кошмарика, так и те, кто приедет на машине с затемненными стеклами. Поглядывая вокруг себя, он пытался вычислить тех, кто нападет на него с целью ограбления. "А как же я нужных ребят узнаю? - залезла в голову Володи нечаянная мысль. - А вдруг те нападут, кто на самом деле меня ограбить захочет? Здесь же столько шпаны шляется. Может, вот этот, с синяками под обоими глазами? Нет, у Кошмарика молодые ребята быть должны. А не те ли?" На самом деле, на противоположной стороне переулка, у газетного киоска, почти у самого входа в метро, он увидел троих парней в модном, даже вызывающе модном прикиде - в кожаных куртках, штанах-слаксах, в высоких кроссовках, - они поглядывали в сторону Володи и даже, показалось мальчику, кивали ему незаметно. "Да, это они, они! - забилось Володино сердце в ожидании скорой кульминации этой опасной комедии. - Надо сделать им знак, тоже кивнуть, только незаметно, чтобы не увидели люди Паука. Я уверен, за мной уже следят, хоть машины ещё и нет!" И Володя как можно незаметней кивнул, когда увидел, что ребята смотрят в его сторону. "Но где же Кошмарик? Куда они побегут с картиной? Он должен быть где-то неподалеку, наверное, у входа на рынок!" Вытягивая шею, Володя пытался подняться над толпой торгующих, чтобы увидеть Кошмарика, и на самом деле разглядел его. Начальник коммуны уже оседлал своего "конька" и буквально ждал того, чтобы ему передали картину и он мог завести свой мотоцикл, пусть не "Ямаху", но все равно очень надежный и быстрый. Через плечо Кошмарика была надета сумка. В нее, по мысли Володи, он бы и положил картину. А машины с затемненными окнами все не было, зато недалеко от киоска, близ которого дежурили люди Кошмарика, стояла неизвестная машина вишневого цвета, притормозившая здесь с минуту назад. Володя не обращал на неё внимания, зато сидевший в этой машине мужчина внимательно смотрел на мальчика через боковое стекло, и если бы можно было бы Володе присмотреться к выражению его лица внимательней, то он увидел бы, как нервничал этот мужчина. Вдруг дверь вишневой машины распахнулась, мужчина наполовину вылез наружу, и взгляд его был устремлен на Володю. Человек этот, казалось, ринется сейчас к мальчику, но он не сделал этого, потому что его машину внезапно объехала другая, иностранной марки и с затемненными стеклами. Объехала и затормозила чуть впереди, и мужчина, словно узнав эту машину, тотчас захлопнул дверцу своей, спрятавшись в её салоне. В подъехавшей легковушке Володя сразу же узнал ту, в которой его подвозил Дима и которую он должен был ждать. "Вот, они уже приехали! запрыгало, как теннисный мячик, Володино сердце. - Сейчас, сейчас начнется!" И вдруг Володю неожиданно охватил такой страх перед грядущими объяснениями с бандитами, возможно, пытками раскаленным железом, что он не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, хотя знал, что нужно действовать. Его будто кто-то приклеил к земле вязким, надежным клеем. Он между тем видел, что парни Кошмарика ждали его знака, а он все стоял и смотрел на темные окна машины, казавшиеся ему мрачными очками слепца. "Ну, начинай завязывать шнурок, скотина! - ругался Володя на себя. Начинай!" Через силу, словно он страдал радикулитом, Володя медленно наклонился и стал делать вид, что завязывает шнурок на кроссовке, и тут же он почувствовал, а не увидел, что кто-то бежит к нему. Через пару секунд слева и справа на Володю посыпались удары. Парни Кошмарика старались бить Володю не очень больно, но делали это довольно артистично, с широкими замахами, с черной бранью, точно он был для них заклятым врагом. Били его всего лишь несколько секунд, однако нос Володе они расквасить сумели, сбили его с ног, пихнув пару раз лежащего мальчика ногами. Главное то, что картина оказалась у них в руках, и, согласно инструкции Кошмарика, бумага была тут же надорвана, так что сидевшие в машине могли увидеть то, что Володя не обманул их и выполнил приказ. Да, все это произошло очень быстро, в мгновение ока. Похитители бросились бежать в разные стороны, Володя же вскочил на ноги, стараясь выражением лица изобразить свое отчаяние, но тут он увидел, что обе дверцы машины Паука распахнулись и из машины поспешно вылезли Дима и сам Паук. С гневными, обезображенными злобой лицами, оба бандита направились к Володе, и только проезжавшая машина да торгующие, почти не обратившие внимание на беду Володи, помешали Пауку и Диме подойти к мальчику так быстро, как они хотели. Выражение лиц подходивших бандитов на самом деле показалось Володе столь страшным, что не оставалось никакого сомнения в том, что эти люди, так ждавшие момента, когда они станут обладателями картины Боттичелли, растерзают Володю в своем ужасном застенке. "Они меня убьют!" - стрелой вонзилась в сознание мальчика мысль, и его ноги, не повинуясь рассудку, повлекли Володю все быстрей и быстрей туда, где Кошмарик уже был готов принять из рук подбегавшего к нему "похитителя" картину и тотчас умчаться с ней. Володя что было сил бежал к Кошмарику, боясь, что он уедет и оставит его здесь, наедине с бандитами. Бежал, не замечая, как расталкивает торгующих, как у некоторых в грязь упал их товар, со звоном разбились какие-то бутылки, как его пытались схватить чьи-то руки и вслед ему неслась смачная брань. - Постой!! Не уезжай!! - что было мочи, отчаянно прокричал Володя Кошмарику, который уже укладывал картину в сумку, висевшую через плечо. И Володя был услышан. Кошмарик резко обернулся через плечо, дико взглянул на Володю, нарушившего весь план. - Ну чего ты?! Ты все испортил, дур-рак! - гаркнул на Володю Кошмарик, когда тот подбежал к мотоциклу. Однако вид Володи, окровавленного, грязного, с широко открытыми глазами, в которых застыл ужас, заставил Кошмарика замолчать. - Возьми меня! - кричал, умоляя, Володя. - Они меня убьют! Скорей, они идут сюда! Не спрашивая разрешения, Володя, как обезьяна, вскочил на заднее сиденье, и Кошмарик, все поняв, в секунду завел мотор, взревевший разъяренным раненым медведем. Когда мотоцикл рванул с места, задрав над землей переднее колесо, Володя оглянулся и увидел, что машина с затемненными стеклами тоже снялась с места и направилась вслед за ними. - Скорей! Скорей! - как безумный, кричал Володя. - Они за нами едут! Поднажми! Кошмарику словно передался ужас, переживаемый Володей. Его не нужно было упрашивать ехать быстрее. Ревущий мотор его мотоцикла рвал тишину переулков Петербурга, Кошмарик петлял, желая оторваться от преследователей, стремясь найти подходящий глухой дворик, куда бы он смог загнать мотоцикл и там притаиться. Но машина с темными стеклами буквально сидела у них на хвосте, и невозможно было оторваться от преследователей. Так кружились они по городу, и внезапно перед ошалевшим Володей открылось блестящее полотно моста через Неву, стремглав они перенеслись через нее, холодную и серую. Вылетели на Каменноостровский, помчались по нему, а машина бандитов отставала от мотоцикла всего на сотню метров. - Скорей! Скорей! - умолял Володя Кошмарика, клещом вцепившись в его кожанку. - Догоняют! Переехав ещё один широкий мост, Кошмарик свернул налево, и скоро они уже летели по Приморскому шоссе. Кончились городские дома, пошли мелькать перелески, заснеженные поляны, и Володя некстати подумал: "А за городом снег лежит. Хорошо бы на лыжах, с папой..." Обернулся и увидел, что машина с темными стеклами с каждой минутой подходит к ним все ближе и ближе. - Кошмарик! - завопил Володя. - Зачем ты едешь туда?! За городом они убьют нас! Они на хвосте, на хвосте! Кошмарик, словно желая проверить, обернулся. Володя увидел, что все его белесое лицо стало буквально черным от грязи, летевшей из-под колес идущих впереди машин. Кошмарик взглянул на преследователей, вместо ответа, отпустив одной рукой руль, сунул руку за пазуху, и Володя увидел, что ему протягивают пистолет. - Держи! Держи! - прокричал Кошмарик. - Это - газ! Когда подъедут ближе, стреляй в форточку, в водителя! Отдельные слова заглушались ревом мотора, но смысл фразы Володя уловил. Он принял пистолет, зачем-то разглядел его, держась одной рукой за Кошмарика, - это был шестизарядный револьвер, очень похожий на боевое оружие, и вдруг Володе стало на душе очень спокойно, точно именно в этой черной железке и заключалось его спасение. "Теперь пусть попробуют! сказал он сам себе. - Пусть-ка попробуют..." А автомобиль бандитов все приближался и приближался к мотоциклу. Скоро машина почти поравнялась с "коньком" Кошмарика и стала обходить его слева, но Кошмарик, видя это, почти выехал на полосу встречного движения, и преследователи были вынуждены попробовать осуществить обгон справа. Через несколько минут машина была на одном уровне с мотоциклом, и Володя, повернув голову влево, увидел водителя, сидевшего за рулем, потому что боковое стекло было наполовину опущено. Правил машиной сам Паук, а Дима сидел рядом, на одном с ним сиденье. Володя в эту страшную минуту, когда его нервы буквально ныли от напряжения, ясно видел каждую деталь, и, странно, голова его была совершенно чиста, мысль рождалась отчетливой, выпуклой, будто он не несся сейчас со скоростью сто километров в час по мокрой дороге. Вдруг Володя увидел, что в руках Димы блеснул предмет, очень похожий на пистолет. С этим предметом Дима пытался за головой Паука приблизиться к раскрытому боковому окну, и Володя понял: "Он хочет стрелять в меня! Стрелять!" Машина находилась буквально в метре от него и двигалась параллельно мотоциклу. Еще мгновение - и Дима, как показалось Володе, на самом деле выстрелил бы. Но тут, желая опередить Диму, вытянув руку, Володя поднял револьвер, почти дотянувшись его стволом до открытого окна машины. Сделал ли это Володя, испугавшись, он бы не сказал определенно. Да, скорей всего он просто испугался того, что Дима выстрелит. Но ещё сильней был испуг Паука. Володя видел, что, заметив пистолет в руке мальчика, старый бандит с ужасом уставился на него, его руки непроизвольно повернули руль автомобиля влево, как бы желая отвести беду, и тут случилось непредвиденное - машина преследователей на огромной скорости съехала в кювет и с грохотом, какой издает обычно пустая железная бочка, стала кувыркаться по засыпанной снегом земле. Володя с ужасом смотрел, круто повернув голову, на кувыркающуюся машину, понимая, что люди, находящиеся сейчас в этом автомобиле, или страшно покалечены, или даже убиты, но одновременно с острым чувством жалости к этим дурным людям, но все же людям, Володя ощутил и сладкое чувство облегчения - он был спасен! - Кошмарик! Они разбились! Разбились! - проорал Володя своему вознице, и Кошмарик только кивнул - он все прекрасно видел. Однако Кошмарик не остановил мотоцикл даже и после того, как проехал на той же скорости ещё километра три. Он затормозил лишь у бензоколонки и к Володе почему-то не повернулся. Долго сидел, дожидаясь своей очереди, о чем-то размышляя, шмыгая носом. Только тогда, когда он залил в бак нужное количество горючего и отъехал от заправки, остановился на обочине шоссе и сказал: - Ну, калики-моргалики, чуть не втюхались мы с тобой сегодня! Револьвер отдай! Чего ж не выстрелил? - Я, я, - заикаясь заговорил дрожащий то ли от холода, то ли от пережитого Володя, - я не смог. Он просто испугался... - Ты, братишка, тоже в штанишки чуть не наложил... Ладно, в церковь с тобой поедем. Свечи самые толстые поставим. Бог нас с тобой сегодня спас... Володя с удивлением взглянул на Кошмарика, не ожидая от него такого предложения. Но тут его душу словно осветило, и он твердо сказал: - Да, поедем, сейчас же! Возвращаться в город той же дорогой Кошмарик не захотел - поехали в объезд. Не знали мальчики, что вслед за ними, когда преследовал их автомобиль Паука, несся ещё и другой автомобиль, тот самый, что дежурил у газетного киоска ещё до того, как к часовне приехали Паук и Дима. Откуда могли знать мальчики, что к перевернувшейся несколько раз машине скоро подошел мужчина, вышедший из легковушки, проделавшей с мотоциклом и преследователями весь их маршрут. Подошел к измятому, лежащему на крыше автомобилю и спешно каким-то металлическим предметом стал разбивать лобовое стекло. ГЛАВА 16 ЧЕЛОВЕК С УТИНЫМ НОСОМ Нет, после того как они побывали в церкви, ехать в коммуну к Кошмарику Володя отказался, хотя им и удалось поговорить по душам в одном уютном кафе, куда Кошмарик затащил Володю "от всего своего щедрого сердца". И попало же Володе за то, что он смандражировал, испугался, хотя ребята Кошмарика все проделали классно. - Да, - признавался Володя, трогая свой распухший нос. - Хорошо сработали, только чуть-чуть перестарались. - Да брось ты! - махал на него рукой Кошмарик, жуя антрекот. Подумаешь, дрозда дали! А ты хотел, чтобы тебя ладошками погладили? Я ведь кентам своим так и сказал - бейте натурально, чтобы никто мухлежа не заподозрил. Вот они и постарались, а ты, стрекозел, раньше времени ноги сделал. Хиляк! Володя обижался: - Да если б ты видел, что они с тем мужиком, со Злым то есть, сделали! Кочергой раскаленной пытали! - Подумаешь, кочергой, - равнодушно откликался Кошмарик. - И тебя бы маленько попытали б - ничего с тобой бы не случилось, только крепче стал бы. Зато отвязались бы от тебя... Володя вздыхал: - А что, думаешь, они ещё могут... привязаться? Кошмарик с холодной деловитостью отвечал: - Откуда я знаю. Я не доктор и, что там от них в машине осталось, не видел. Впрочем, кувыркались они ништяк, хорошо кувыркались. Думаю, они к тебе уж не привяжутся больше, не волнуйся. И Володе становилось жутко. Выходило, что катастрофа случилась по его вине и, значит, он был повинен в смерти двух людей. Какими бы злодеями ни были они, все равно Володе было жаль их, и он никак не мог примириться с мыслью, что явился причиной из гибели. Но другой, злой человек, живший в глубинах Володиного нутра, настойчиво шептал мальчику: "Не тревожься. Если бы не ты их убил, то они убили бы тебя. Вас бы остановили, тебя с картиной отвезли на дачу, там бандиты увидели бы, что ты нес им копию, а не оригинал, и в том самом страшном кресле ты бы заплатил за свой обман". - Слушай, а ты, калики-моргалики, когда со мной за помощь рассчитываться будешь? - вернул Володю в реальный мир голос Кошмарика. - Подожди, я рассчитаюсь с тобой, - заверил Володя Кошмарика. - Мне бы теперь только с Белорусом разобраться. Он ведь тоже картину хочет получить. - Да как же ты с ним разберешься? Может, снова тот же вариант раскрутим? Сам видишь, отлично получилось. - Нет, не подходит, - решительно отказался Володя и снова дотронулся до своего разбитого носа. - У меня есть другой план, без мордобитий. Морду, впрочем, могут самому Белорусу набить. Если получится, тут же идем с тобой в одно местечко, в мой тайник, забираем Боттичелли и загоняем за пол-лимона баксов - дешевле не отдам. Получишь за помощь десять тысяч долларов. Тебе довольно? - Хватит, - стараясь казаться равнодушным, сказал Кошмарик, вначале пошевелив губами, мысленно переводя "зеленые" в рубли. После ужина в кафе Кошмарик довез Володю до метро, и они расстались. Кошмарик помчался в коммуну, а Володя домой, унося с собой картину кисти великого Браша, дважды сослужившую ему сегодня службу. Домой Володя поспел до прихода отца, как смог отчистил куртку, вымылся под душем и стал дожидаться появления отца, обещавшего прийти сегодня поздно. Так и сидел за письменным столом, разложив перед собой учебники, хотя в школу завтра и не собирался идти. Просто Володя уже втянулся в эту двойную жизнь, и она ему очень нравилась, забавляла и веселила его. Теперь каждому, кто обращался к нему, он мог подсунуть, исходя из обстановки, свою особенную маску. И этих масок в коллекции Володи становилось все больше и больше. Утром Володя полез в холодильник и увидел, что он абсолютно пуст. "Да, папка совсем распустился, - подумал Володя, - надо будет указать ему на недостатки. Ладно, сбегаю в сосисочную..." Кое-какую мелочь ему разыскать удалось. Оделся и вышел за порог. В сосисочной народу почти не было. Володя взглянул на ценник и ахнул - одна сосиска стоила ровно столько, сколько денег имелось в Володином кармане. Правда, мальчик мог купить ещё кусочек хлеба, но на чай уже ничего не оставалось. "Ну и цены - с раздражением подумал он. - Грабят народ". Особенно противно стало у него на душе, когда он заметил на толстой роже раздатчицы сосисок презрительную улыбку, когда она клала на тарелку заказанную Володей сосиску. "Подожди, - подумал Володя. - Скоро я не только все твои сосиски, но все это заведение купить смогу, а ты у меня полы мыть будешь". И Володя представил, как эта толстая женщина пыхтит, моя пол, а он великодушно вручает ей за работу одну-единственную сосиску. Мальчик взял тарелку и встал с ней за столиком с круглой мраморной столешницей. Принялся за скудную трапезу, но вдруг рядом с ним встал какой-то гражданин, принесший на двух тарелках целую гору сосисок, в соседстве с которыми лежали три яйца и штук пять жареных пирожков. Два стакана кофе с молоком дополняли завтрак гражданина. "Чтоб ты лопнул, - с завистью подумал Володя, потому что ему было очень стыдно за свою нищенскую еду. - Ничего, скоро я..." Но додумать мысль или скорей мечту он так и не сумел, мужчина произнес: "Эх, люблю я вас, хорошие мои..." И стал одну за другой уписывать сосиски. Потом он неожиданно подмигнул Володе и заявил, уже обращаясь лично к мальчику: - Слушай, я, кажись, пожадничал, много набрал. Возьми-ка ты у меня штучки три, не брезгуй, я ещё не трогал их. И не дожидаясь, покуда Володя даст согласие, скатил со своей тарелки на тарелку Володи даже не три, а целых четыре сосиски. Володя буркнул щедрому дядьке "спасибо" и присмотрелся к нему - лицо мужчины было замечательным! Глаза его были веселыми, искрящимися смехом, но такими маленькими, что подошли только бы одной свинье. Зато его нос был крупным, вытянутым, а на конце расплющивался и даже раздваивался немного, точь-в-точь как у утки. В общем физиономия незнакомца выдавала в нем характер шутника и, наверно, проходимца, как показалось мальчику. - Ну, чего ты смотришь? Ешь, ешь! - поторопил мужчина Володю. - Разве одной сосиской наешься? Это ж курам на смех, воробышку закусить. Ешь, я сегодня добрый. Вот ещё и яичко тебе, и кофе стакан, чтобы еду запить. А то она без мокрого плохо проскакивает. Нет, Володя никогда не видел этого человека, но мальчик мог бы поклясться, что когда-то слышал его голос, только где, Володя вспомнить никак не мог. - А с чего это вы сегодня такой добрый? - спросил Володя. - Может, деньги в лотерею выиграли или жена в отпуск уехала? - пошутил мальчик, приглядываясь к смешному лицу незнакомца. Шутка пришлась мужчине по душе, и он громко расхохотался, а его утиный нос при этом ещё больше удлинился и стал ещё более плоским. - Нет, парнишка, не уехала - у меня жены вообще нет. Просто вчера вечером подъехал я на своей тачке к одному рынку, встал там по делам, вдруг вижу: бегут мимо меня трое модных молокососов и подбегают они к другому. Да как начали они того дубасить - и руками, и ногами, а он даже не сопротивляется, будто все это ему доставляет удовольствие. Ну, отдубасили они его, схватили пакетик, что у него в руках был, да деру. Тут из машины, которая перед моей стояла, два мужика выходят, будто ему на помощь, а он-то их так испугался, словно они не помогать ему, а ещё сильнее бить хотели. Как заорет тот парень благим матом - и бежать. Добежал он эдак до мотоцикла, на седло вскочил, и уехал тот мотоцикл. Вот, думаю, какая потеха. Дай-ка за ними вслед поеду, и поехал, и много интересного увидел. Потому-то у меня сегодня такое настроение веселое. Люблю я, знаешь, разные городские сценки собирать, на память, так сказать. Может, потом, когда писателем стану, пригодится... Как ни была вкусна сосиска, но кусок так и застрял где-то в середине Володиного горла, и мальчик был не в силах протолкнуть её. Все, что рассказывал сейчас обладатель утиного носа, рассказывалось о происшедшем вчера, и Володя, широко открыв глаза, пристально вглядывался в хитрющее, неуловимо смеющееся лицо пожирателя сосисок, пытаясь понять, кто этот человек, случайно ли он подошел к нему и зачем рассказал историю, в которой участвовал он, Володя. - Ну и что там дальше было? - попытался сохранить невозмутимость Володя. - Итак, вы поехали за мотоциклом. Что дальше? Мужчине, видно, понравилось самообладание Володи. Он хмыкнул, уколол вилкой шестую сосиску, наполовину отправил её в рот и, жуя, продолжал: - Нет, первым не я за мотоциклом рванул, а та машинка, из которой мужики выходили, будто на помощь избиваемому пареньку. Долго мы так крутились по городу, - мотоцикл, я видел, от этой тачки удирал. Вот выехали за город, долго мчались по Приморскому шоссе, наконец увидел я, что тачка та мотоцикл обгоняет. Но парень на мотоцикле был не прост. Вынул из кармана пистолет да выстрелил прямо в окошко машины. Прямо, кажись, попал в водителя, потому что тачка юзом пошла направо, закрутилась и перевернулась раз пять по меньшей мере. Тут я понял, что совершилось преступление, остановил свою машину и к разбитой тачке подошел, а мотоцикл помчался дальше. - Я не стрелял в водителя, понятно вам? - по слогам, весь превратившийся в дубовое полено от напряжения, сказал Володя, понимая, что скрываться нечего, потому что "утиный нос" для чего-то сознательно вызвал его на этот разговор. - Э-эх, что за чудеса! - наигранно взмахнул руками с зажатыми в них вилкой и куском хлеба таинственный мужчина. - Да разве ж это ты и был там? А, вижу, на самом деле, нос у тебя маленечко расквашен. Да ты ешь, ешь, не стесняйся. - И мужчина с видом заговорщика наклонился к Володиному уху: Ты ешь, а я тебе рассказывать буду, что было, когда я к разбитой машине подошел. Нет, Володя не мог жевать, потому что догадывался, с кем он имеет дело. Этот мужчина, несмотря на свои веселые глаза и смешной нос, все больше и больше казался Володе страшным, куда более страшным, чем даже Паук со своими телохранителями и Дима. И веселость его теперь представлялась Володе наигранной и совершенно не идущей волчьей натуре этого человека. - Так вот, - простодушно повествовал "утиный нос", разбивая яйцо о мрамор стола, - подошел я к разбитой машине, чтобы помочь потерпевшим аварию автомобилистам, - такой у нас на дорогах закон, который вы, сударь, исполнять не желаете. Заглянул я, значит, через треснутое стекло в салон и вижу, что лежат там вповалку два человека, все в крови, но ещё живые. Пригляделся я и вижу - батюшки мои, да ведь это сам Паук, а с ним его верный помощник Юрик! Ну, думаю, сейчас я вам помогу! И в два счета монтировочкой отправил их туда, где им сейчас так хорошо, так спокойно... - Куда же это? - заплетающимся языком спросил Володя, прекрасно понимая, однако, куда. - Как куда? К жмурикам, понятно. А чё? ГАИ и "скорая" приедут и такое в протокол запишут: черепно-мозговая травма. Я им просто облегчил мучения. Люблю, знаешь, людям помогать. Ты-то вот не стал... - За что вы их? - едва открывая рот, спросил Володя, даже отложивший вилку в сторону. "Утиный нос" криво улыбнулся (теперь совсем невесело), дернул вниз замок своей куртки, резко задрал свитер вместе с рубахой, и перед Володей открылась исполосованная рубцами и язвами грудь - грудь человека, которого видел Володя на даче Паука позавчера. Раны были глубокими, ещё сочившимися, и вид их был до того отвратителен, что Володя отвернулся. - Так это вы и есть тот самый Злой? - спросил Володя угрюмо, не глядя на мужчину, снова принявшегося за сосиски. - Ага, он самый, - подтвердил "утиный нос". - Я, хоть и не нравится мне это имя - ну какой я Злой? Я - добрый! Вот двоим хорошим людям мучений избежать помог, а они-то совсем не так со мною обращались. - И лицо Злого внезапно приняло совершенно отталкивающее выражение, непроизвольно сделав безобразную гримасу злобы и ненависти ко всему миру. Между тем стали подходить люди, и за столиком оказалось ещё двое человек. Продолжать начатый разговор было невозможно, и Злой, залпом выпив свой кофе, оставив несъеденными пирожки, сказал: - А пойдем по улочке пройдемся. Там и потолкуем. Они вышли на Большой проспект. Злой предложил Володе посидеть с ним в сквере, что был во дворе ближайшего дома, и скоро они уже сидели на скамейке, и Злой раскуривал сигарету, забавно двигая своим утиным носом. - Ты, сударь, многих финтами ловкими обидел: Белоруса, Паука, меня вот... Думаешь, я для того в отряд ментовский поступал, чтобы ты мне вместо оригинала копию подсунул? Нет, не для того. Я только увидал забытые тобой перчатки там, в зале, как сразу у меня мысля мелькнула - нечисто дело. Злой помолчал, пососал свою цигарку и сказал со вздохом: - Не думал я, что Паук меня накроет, но я, скажу тебе безо всякой там балды, очень рад, что Паук меня захапал. Представляешь, приехал бы я в Поляндию с картиночкой поддельной? Ну, просто смех, умора! А тут все выяснилось, честь по чести... Тебя тогда увезли, а меня оставили наедине с самим собой - думали, поди, что я уж помер. Помнишь, руку мне одну развязали, когда тебя хотели на место мое усаживать. Так вот, оставили они меня, а я возьми да развяжись совсем. Охранника я Паучиного тогда маленько замочил, снял с него прикид, пистолетик его взял да и в окно. Но знаешь, что я прихватил еще? А, не знаешь! Ту картинку я с собой взял, копию, что в Эрмитаже снял, тобой повешенную. - Зачем вам копия? - спросил Володя, недоумевая. - Ты подожди, потом об этом. Главное, что я знал, когда ты с Пауком встречаешься, когда ты ему картинку настоящую притащишь. Вот и решил я его опередить. Приехал к рынку чуть-чуть пораньше Паука, вижу - ты стоишь, но замедлил я немного, затянул, и Паук уж с Юркой тут как тут. Видел ты меня? - Нет, не обратил внимания. Я в другую сторону смотрел, - сказал Володя. - Знаю, ты ждал товарищей, я ведь не дурак. Ты, брат, с виду идиот идиотом, а в серединке ещё тот финтила. Помню, как ты у Паука святошу из себя разыгрывал. - Да не играл я там! - с обидой выкрикнул Володя, понимая, что ему следует держаться старой версии, объяснявшей утайку настоящего "Иеронима". - Я на самом деле хотел картиной потому владеть, что духом её проникся! - Говори мне! - усмехнулся Злой и подмигнул Володе своим поросячьим глазом. - А может, и впрямь ты чокнутый? Но я ведь не доктор по психическим болезням, и мне тебя не лечить. Ты, братишка, вот что - гони-ка мне настоящую картинку, коль ты такой богобоязненный, а я тебе взамен твою копию отдам. Можешь вставлять её в рамку, ставить перед ней свечу и молиться своему "Иерониму" хоть до посинения, до шишек на лбу. Мне же сегодня нужно отправляться в далекие земли, а именно в Поляндию. - Да, - сказал раздумчиво Володя, - я ещё тогда, ночью, слышал, что вы в Польшу уезжаете. Даже Киту с собой ехать предлагали... - Ладно, это к делу не относится, - резко прервал Володю Злой. - Когда я получу картину? Ты, парень, знай, что я - не Паук и твои слезы для меня не дороже водопроводной водички. Хочешь остаться жив-здоров, картину мне отдай сейчас же, а нет - сделаю из тебя жмурика той же монтировкой, какой вчера я доколачивал Паука и Юрика его. Ну, где картина? И Злой, словно подтверждая серьезность своих намерений, быстро взглянув по сторонам, вытащил из нагрудного кармана куртки нож с длинным узким лезвием, похожий на стилет, и прижал его острие к животу Володи. При этом он заслонял нож от возможных свидетелей большой спортивной сумкой, которую держал на коленях. Володя тут же вспотел, потому что ощутил, как кончик ножа, острый, словно шило, уткнулся в его живот. Поднажми Злой ещё немного - и лезвие... Нет, Володя, разумеется, этого допустить не мог, а потому заверещал жалобным голосом, начав к тому же слегка икать: - Отдам, отдам я вам картину... ик... мне не жалко! Только... ик, ик... у меня её дома нет... ик... Зачем мне её дома-то держать?.. ик, ик... - Ну а где она? Сбрешешь - на небе разыщу! - надавил Злой на Володин живот своим кинжалом. - Говори! - У товарища она... ик, ик. У того, кто меня вчера на мотоцикле вез! - Когда её возьмешь? - Острая сталь давила в Володин бок все больнее, все сильнее. - Только вечером! - верещал Володя. - Днем он обычно по городу катается... ик. - Поезд на Варшаву отбывает сегодня ровно в полночь, - угрожающе шипел Злой. - Если ровно в двадцать три часа тебя не будет у багажных касс, то в Польшу я не еду, но завтра пусть твои родители тебя разыскивают в морге. Ты, приятель, понял? Я не шучу. Конечно, Володя все прекрасно понял. Оставалось лишь уточнить детали. - А на какой вокзал мне приходить? - Ну ты, как вижу, на самом деле идиот, - покрутив утиным носом, заметил Злой. - Я же сказал - в Варшаву еду, в Варшаву! Значит, с Варшавского, псих ты недокрученный! Гляди, на Финляндский не припрись! - Не припрусь, не бойтесь, - заверил Володя хмуро. - Только уж и вы не забудьте мою копию принести, баш на баш. Мне ведь все равно: оригинал у меня или подделка, лишь бы хорошо нарисована была. На религиозное настроение не влияет. Злой посмотрел на Володю с глубоким сожалением, покачал головой, незаметно убрал свой нож в карман и сказал: - Да принесу я тебе твою копию. Богом ты обиженный. Она вообще-то здесь, в сумке у меня. Нарочно для тебя вез, а адресок твой, между прочим, Кит мне дал, дружочек, корешок мой. Я его чуть не пришил за то, что он Паука на меня вывел, вот он и постарался, на тебя навел. Если Кит и Белорус к тебе вязаться станут, скажи им, что Злому отдал картинку. Не найдут они меня. Ладно, пошли. Копию на вокзале тебе отдам, взамен оригинала. Помни: кинешь меня - как цыпленка задавлю. - И Злой для наглядности так сжал свой кулак, что даже побелели костяшки пальцев. Они расстались, и Володя побрел домой. Да, Злого он совсем не принимал в расчет, а вот, поди ж ты, он прямо с кресла пыток к нему и заявился да и оказался пострашней, чем сам Паук со всей своей Паучиной командой! Дома Володя улегся на диван и стал думать, как "обработать" Злого. "Судя по его роже да и по тому, что он принял мою копию за оригинал, кумекал Володя, закинув руки под голову, - Злой копию от картины настоящей отличить не может. Сегодня на вокзал я привезу ему последнюю копию Браша, а от него получу ту, что была снята в Эрмитаже им, то есть мою копию. Времени разглядывать картину или советоваться со знатоками у него не будет, значит, Злой преспокойненько уедет в Польшу. - И тут в Володю проникло сомнение: А вдруг там, в Польше, ему сразу скажут, что это не оригинал, а копия? Ну, пусть не сразу, а погодя, пусть не в Польше, а в Германии. Ведь он же вернется в Россию и уж непременно зарежет меня или задушит, и оправдаться я не смогу тем, что мне самому подсунули копию! Надо думать, надо думать!" И Володя придумал. Без пяти минут одиннадцать мальчик стоял у багажных касс Варшавского вокзала и с интересом следил за людьми, которые с сосредоточенными лицами набирали на обратных сторонах багажных дверей хитрые, только им известные шифры. "Набирайте, голубчики, набирайте! А такие, как Злой или Кит, придут и в два счета ваши шифры разгадают! Никакого спасения от Злых и Китов нет, кроме смекалки и ловкости! А я - ловкий и умный. Я уже обманул Белоруса, Паука с Димой и тебя, Злой, тоже обману!" Злой явился вовремя, и одет он был настоящим барином - в дорогой дубленке нараспашку, в пыжиковой шапке, а шею его обматывал длинный шарф в шахматную клеточку. В обеих руках Злой нес по огромному чемодану, сверкающему новой натуральной кожей. - О, сразу видно, что за границу собрались! - развязным тоном отметил Володя перемены в облике человека с утиным носом. - Ну просто бизнесмен! Похвала польстила Злому, и он заулыбался. - Ну, принес? - спросил он сходу. - А как же? Разве я мог ослушаться, когда вы мне столько наобещали. А вы-то принесли обещанное? - Принес, принес. Давай-ка сюда вот в угол отойдем. Ну, хорошо, показывай. Володя, изображая на своем лице сильное сожаление о том, что расстается со "Святым Иеронимом", осторожно, с благоговением снял с копии Браша бумагу. - Вот, посмотрите, Боттичелли... - с трепетом в голосе прошептал мальчик. - Вижу, вижу, - разглядывая картину жадными, масляными глазками, говорил Злой, крутя её в руках и так и эдак. - Да, не спутаешь! Сразу видна кисть старого мастера, а подрамник какой старый, а холст... Ладно, получай свою копию, и мы в расчете. Пришлю тебе из Поляндии подарок - футболку или кроссовки даже, я не жадный, ты не думай. Володя, получив из рук Злого копию, тоже принял её с благоговением, будто для него на самом деле было безразлично, владеет ли он оригиналом или же подделкой. Даже к груди прижал картинку и глубоко вздохнул. - Что, доволен? - подмигнул ему Злой, пряча в чемодан картину. - Еще бы! - с восхищением промолвил мальчик. - Спасибо вам! Только вы уж футболку мне пришлите, не забудьте... - Не забуду, не забуду. С самой американской надписью. А тут ещё Володя спросил: - Скажите, а как же вы картину через границу-то перевезете? Разве можно? - И полураскрытый рот Володи красноречиво говорил о том, что Злой имеет дело с умственно отсталым. - Эх ты, дурилка! - снисходительно прищурил поросячьи глазки Злой. Ну кто же такие вещи разрешает провозить? Просто я поеду с проводником знакомым, а он по делам таким - профессор. - И Злой зачем-то посмотрел по сторонам: - У него в купе затарник есть, такой загашник, то есть тайничок, что никакой таможенник не догадается, даже если год с собакой ковыряться будет. - Да где же можно устроить тайничок такой? - точно глупенький, расспрашивал Володя. - А это уж его секрет. Он мне сам не говорит. Ну, я пойду, пожалуй. И Злой нагнулся за чемоданами. Но Володя его опередил. Схватил один из чемоданов и сказал: - Дядя Злой, можно я помогу вам, дотащу до поезда?! Никогда не видел заграничных поездов. Ну, можно? - Неси, не жалко, - великодушно разрешил Злой. - Только не кантуй, а то у меня там кой-какой товарец хрупкий. - Не буду кантовать, я очень осторожно, - заверил Злого Володя и вслед за "утиным носом", сгибаясь направо под тяжестью чемодана, а в левой руке неся завернутую в бумагу картину, Володя вышел из вокзального здания на мокрый перрон. На табло увидел название маршрута ВАРШАВА - БЕРЛИН - ПАРИЖ и мечтательно произнес: - Вот бы мне когда-нибудь на этом поезде проехать! - Ничего, ещё проедешь, - заверил Володю Злой. - Если, - добавил, лопухом не будешь. Сейчас-то ты пока лопух порядочный. - Ага, - сказал Володя, соглашаясь со словами Злого. - А какой вагон-то? - Неси к восьмому, - приказал "утиный нос", и скоро они уже стояли у нужного вагона, где вертлявый с виду проводник проверял билеты. - Ну, Герман, отвезешь меня в Поляндию? - весело обратился к проводнику счастливый обладатель "Святого Иеронима". - Не я, а паровоз повезет тебя, друг сердешный. Что, собрался все-таки? - серьезно посмотрел на Злого проводник. - Собрался, Гера. - И сказав это, Злой повернулся к Володе: - Ну, спасибо, корешок! Давай-ка чемодан и жди из Польши майку с самой американской надписью. - Вы уж не обманите, пришлите обязательно, - пробурчал Володя, а Злой, потрепав его по плечу, вошел в вагон. Отправления поезда мальчик ждать не стал. По мокрому перрону, блестевшему отсветами фонарей, ронявших в лужи отражение, Володя поспешил к зданию вокзала, где он разыскал отделение милиции, но в комнату дежурного не вошел до тех пор, покуда его часы не показали полночь. - Вам, собственно, чего нужно? - не очень вежливо спросил у Володи дежурный майор с усталым, издерганным лицом. Вначале Володя сомневался, стоит ли разговаривать с этим усталым человеком, но ему хотелось поскорее поставить точку на отношениях со Злым, а поэтому мальчик наконец решился. - Знаете, - начал Володя, присаживаясь у стола дежурного, - только сейчас поезд отошел, на Варшаву поезд, и я твердо знаю, что через границу проводник по имени Герман, - восьмой вагон, - будет провозить картину, очень ценную картину. У него в купе где-то есть тайник, в нем он обычно и возит за границу произведения искусства. Только я прошу вас, не надо спрашивать, как меня зовут. Я все узнал случайно и боюсь, что эти люди будут мстить... ГЛАВА 17 КАПКАН ДЛЯ БЕЛОРУСА А дежурный майор милиции, хоть и казался измученным, но не был занудой и не стал спрашивать у Володи, как его фамилия да где он живет. Записал в свою книжечку номер поезда, номер вагона и имя проводника. Сказал, что позвонит таможенникам, и они передадут, куда надо. Да ещё поблагодарил Володю за бдительность. Счастливый, словно на крыльях, несся Володя к метро, чтобы успеть до его закрытия. Со Злым ему удалось рассчитаться. Нет, он не стремился к тому, чтобы арестовывали лично самого Злого. Для Володи было достаточно и того, что арестуют картину, то есть у Злого больше не будет возможности проверить: настоящая она или поддельная. "Таможенники заберут её - и все! думал Володя. - Только бы они сумели открыть этот тайник, но ведь они такие дотошные, непременно найдут, непременно!" Теперь существование Володи отравляло лишь воспоминание о Белорусе и Ките, об угрозе Петруся Иваныча. Володя был твердо уверен в том, что они попытаются забрать "Иеронима", а Белорус к тому же будет мстить ему за маму. Но как провести Белоруса и Кита, Володя уже почти что знал, правда, план по "уничтожению" этой парочки ещё не оброс деталями, но общие контуры вырисовывались довольно четко. Но, чтобы защелкнуть капкан, в который должны были попасть Белорус и Кит, требовалась помощь двух людей, очень близких Володе, и об этом Володя уже успел хорошо подумать. - Ну и где ты шляешься по ночам? - Отец встретил мальчика в прихожей. - Или ты снова мне будешь говорить, что был на съемках какого-то фильма? Отец стоял в майке, скрестив на груди руки, и его могучие бицепсы даже в спокойном состоянии бугрились, словно яблоки, которыми туго набили мешок. Шея у папы была такой же ширины, что и голова, живота не было совсем, и его торс, подобно верхней части песочных часов, конусом нисходил к поясу. - Я спрашиваю тебя, где ты болтался? - снова спросил отец, и Володя понял, что папка не на шутку решил взяться за его воспитание. - Я, я, - пролепетал Володя, испугавшись сурового взгляда отца, - я был у одного знакомого художника. Я учусь рисовать, собираюсь поступать в училище... - А это что у тебя такое? - выхватил отец, не спрашивая разрешения, картину из-под мышки Володи, содрал с неё бумагу и, нахмурившись, стал рассматривать. - Откуда у тебя она? - Так я и говорю, я был у художника... - Но Володя прекрасно видел, что отец не верит ему, и теперь мальчик подумал, что настала удобная минута включить отца в игру, последнюю игру операции "Святой Иероним". Теперь была нужна сила отца, и он, если бы узнал о том, кто покушается на эту картину (ну, пусть не эту, а на картину, очень похожую на ту, что была сейчас в руках отца), непременно бы помог ему, Володе. И мальчик, уведя отца в свою комнату, посвятил его в свой план, начав так: - Скажи честно, ты бы хотел, чтобы мама вернулась к нам? Папа похрустел костяшками пальцев, посопел и ответил: - Ну, допустим. Только как её вернуть? - Мужчина, к которому ушла мама, обязательно должен прийти за этой картиной, только надо сделать так, что он сам залезет в квартиру, понимаешь? Только в этом случае мы сможем позвать милицию и его арестуют, возьмут с поличным. Тебе ясно? - Пока не очень... - честно признался отец. - Ну как же! - с досадой воскликнул Володя. - Все очень просто! Этот человек завтра или послезавтра будет требовать у меня картину, но я ему скажу, что картина находится не у меня, что она вообще уже не моя, и укажу ему, где картина висит. Вот он и полезет в эту квартиру, но ты будешь сидеть в засаде, заодно вызовем милицию, и голубчик попадется в наш капкан, как кролик! - Но это его картина? - недоуменно спросил отец. - Это очень ценная картина? - Нет, не его, не его, ты не волнуйся! - заверил отца Володя. - И картина - это только копия с одной очень ценной картины, вот я и ловлю его на эту наживку. Знаешь, - добавил Володя, - если я его не поймаю, он может... может меня убить, я это тебе серьезно говорю... Отец поднялся с Володиной постели, на которой они сидели вдвоем, и уже у двери сказал: - Да, маму мы вернем, а тебя убить я не позволю, не бойся. Ты в школу пока не ходи. Разговаривай с этим... господином только по телефону, а мне назови тот день, когда твой "дядя" будет картину красть. Только постарайся точно определить тот день и даже час, наведи его. - Да, я знаю, как это сделать, знаю, - отвечал Володя, и через десять минут он уже спал, убаюканный усталостью и желанием уйти хоть ненадолго из мира, где, кроме добра и солнца, есть зло и тьма. К кому, как не к Иринке, мог обратиться Володя за помощью? Во-первых, она была девочкой, и было вполне естественно, что именно ей, хорошо известной Белорусу по работе в Плоцком замке, Володя и подарил "Святого Иеронима". Во-вторых, было очень удобно использовать её квартиру для "капкана", как находящуюся близко к Володиной квартире. К тому же днем там никто не обитал. В-третьих, к Иринке Володя мог смело обращаться потому, что она сама предлагала ему помощь, помощь искреннюю и беззаветную. Утром, стараясь застать Иринку до того, как она могла уйти в школу, Володя позвонил в её квартиру. Она отворила мальчику, одетая не в школьное платье, а в пестренький домашний халатик, а поэтому очень смутилась, когда предстала перед мальчиком в этом наряде. - Ну, заходи. Чего же ты так рано? Что-нибудь произошло? - быстро заговорила девочка, пытаясь скрыть смущение. - Да, произошло, - сказал Володя, делая мрачное лицо и снимая в прихожей куртку. - Просто меня хотят убить, вот что. Он внимательно смотрел на ещё припухшее со сна лицо Иринки и видел, что это известие, к великому его изумлению, совсем не поразило её, словно она уже давно была уверена в том, Володе грозит какая-то серьезная опасность. - Чем же я могу помочь тебе? - спросила Иринка, когда они уселись за столом в гостиной. - Кто же хочет тебя убить? Володя снял бумагу с полотна, нарочно захваченного с собой. - Неважно, кто. Я, может, и сам не знаю, кто эти люди, но они охотятся за этой вот картиной. Девочка поправила очки и с интересом уставилась на картину. - Да это же "Святой Иероним"! - с чувством заявила она. - Да, я узнала! Эта картина висела в Эрмитаже, откуда она у тебя? Это подлинник? Володе было неприятно, что Иринка узнала картину. Теперь она знала, что Володя как-то связан со "Святым Иеронимом". "А вдруг до неё докатится слух о похищении из Эрмитажа картины Боттичелли? Ведь она вспомнит и уж обязательно донесет - честная!" Но деваться теперь было некуда. - Это копия, а подлинник, как и раньше, - в Эрмитаже. Но те, кто хочет меня убить, думают, что это и есть подлинник. Мне же, чтобы спастись, нужно повесить эту картину у тебя, будто я подарил её тебе и вернуть им полотно никак уже не могу. Эти люди полезут в твою квартиру, тут-то их и схватит милиция, с поличным схватит. Девочка смотрела на Володю недоуменным взглядом, но мальчик видел, что удивление это проистекало совсем не потому, что Иринка не могла понять принцип плана, а оттого, что сомневалась в чем-то. - Скажи, - тихо начала она, - а "Святой Иероним" на самом деле... похищен? Его в Эрмитаже больше нет? Володя похолодел. Он никак не ожидал этого вопроса от Иринки. Он был уверен, что девочка сразу согласится повесить у себя картину, а теперь она решила провести анализ, какое-то глупое расследование, будто судьба картины для неё была более важна, чем вопрос жизни и смерти мальчика, к которому она была, Володя знал, неравнодушна. - Нет, "Святой Иероним" не похищен! - возмутился Володя, не вынося её чистого, честного взгляда. - Картина, то есть подлинник, по-прежнему находится в музее, а это вот, - посмотри внимательней, - всего лишь копия, очень классная, но все-таки копия! Однако это объяснение не удовлетворило Иринку, и она настойчиво спросила: - Тогда почему эти бандиты хотят убить тебя ради копии? Отдай им её, и не нужно будет ничего придумывать, никого хватать. Или ты выдаешь эту копию за настоящее полотно и картину на самом деле похитили из Эрмитажа? Теперь Володя не похолодел, а просто вспотел. Он никак не ожидал от девочки такой проницательности. Как он мог ответить на вопрос Иринки? - Ну я же сказал тебе - подлинник в Эрмитаже, в Эрмитаже! раздраженно воскликнул Володя. - Да, я выдаю эту копию за настоящее полотно, но делаю это затем, чтобы обезвредить преступников! Помнишь, как мы с тобой ловили Диму, когда он пытался украсть палаш кавалергарда? Так вот эта операция очень напоминает ту, старую! Похоже, девочка на этот раз поняла, чего хотел Володя, но сомнение все же не оставило её. - И все-таки, - серьезно сказала она, - мне кажется, что твоя роль во всей этой истории не только... благородная. Скажи, ты был замешан в похищении картины из музея? Ведь если бы твои преступники не знали, что подлинник на самом деле похищен, тебе бы не удалось выдать эту копию за настоящую картину, так ведь? Володя хотел было закричать на Иринку, назвать её дурой, в третий раз сказать, что подлинный "Святой Иероним" до сих пор находится в Эрмитаже, но он передумал и лишь, не глядя Иринке в глаза, сказал: - Да, я на самом деле имею отношение к похищению картины, только... только я не вру, подлинник в Эрмитаже, все ещё там. Но я очень прошу, не выдавай меня. Я тебе потом все расскажу, а сейчас спаси меня. Мне на самом деле нужно повесить в твоей квартире эту копию, а иначе... иначе со мной покончат. Володя посмотрел на девочку. На её глазах блестели слезы, и девочка сказала: - Повесь же здесь эту картину, но пообещай мне, что настоящий "Иероним" так и останется в музее. Обещаешь? Как трудно было Володе ответить положительно на этот непростой вопрос, но он все же, скрепя сердце, сказал, отводя глаза: - Ладно, обещаю! Потом мальчик для чего-то подошел к окну, внимательно посмотрел на дом, располагавшийся напротив дома Иринки, после взглянул на стену комнаты, противоположную окну, и твердо сказал: - Картину повешу вот сюда. У тебя найдется молоток и гвоздь? - Да, принесу сейчас, - кивнула Иринка и на самом деле через пару минут притащила необходимые предметы. Подойдя с картиной к стене, Володя, снова поглядывая на дом, стоящий напротив, определил для полотна место с точностью до сантиметра, потом вбил гвоздь и повесил на него "Иеронима". - Окно прошу не занавешивать, - строго сказал Володя. - И ты можешь дать мне ключ от входной двери? Есть лишний? - Да, есть, - сказала Иринка. - Мамин ключ. Только ты мне скажи, когда придут твои бандиты? Мне ведь не нужно будет дома находиться? - Думаю, - насупил брови Володя, - сегодня они придут ко мне и станут требовать картину. Я же предложу им явиться на твою квартиру завтра, между двенадцатью и часом дня. Нет, лучше раньше - за час до полудня. Ты ведь в школе до трех часов? - А сегодня до четырех... - сказала девочка. - Ну и погуляй до четырех. Пусть "мальчики" поработают, а мы их и накроем. Возможный ущерб я тебе возмещу, - ну там, стоимость сломанного замка и прочее... - Это все ерунда, - перебила его девочка. - Ты только сам будь осторожен, пожалуйста. И Иринка взглянула на Володю с такой болью и жалостью, что мальчику стало жутко приятно, но одновременно и очень стыдно. Уйдя от Иринки с ключом от её квартиры, Володя тотчас пошел домой. Завтрак он приготовил себе сам, сварив пару яиц. Намазал маслом два больших куска булки, налил чаю и уже было съел одни бутерброд, как вдруг в прихожей раздался смелый звонок. "Уж не они ли идут! - екнуло Володино сердце, и тотчас пропал аппетит. - Рано как!" - ни к селу, ни к городу подумал Володя и побежал к входной двери. - Кто там? - спросил он, дожевывая кусок булки. - Телеграмма Климовым! - пропищал за дверью девичий голос, и Володя с неудовольствием, но в то же время и с чувством облегчения стал крутить шишечку замка. Однако, едва дверь оказалась открытой, как тут же резко подалась вовнутрь, повинуясь чьему-то мощному напору извне, и в прихожей через три секунды уже стояли Кит и Белорус, тяжело дышавшие, будто бежали до этого по крайней мере полчаса. - А вот и мы, наш юный друг! - улыбаясь, сказал Белорус. - Извини уж нас за внезапное вторжение и за старинный трюк. Попросили одну девчушку, она спускалась сверху, - сыграть роль почтальона за небольшое вознаграждение. Она справилась со своей задачей прекрасно, и вот мы уж у тебя в гостях. Разреши пройти для разговора. - Проходите, - сказал Володя, стараясь унять волнение. - Может, чайку хотите? - А почему бы и не испить чайку? - весело обратился Белорус к Киту, угрюмому и неказистому. - Давай, Володька, угости нас чаем. На дворе такая мокрая погода, и согреть желудки нам не помешает. Володя провел "гостей" на кухню, дрожащими руками достал стаканы и разлил по ним заварку. Через две минуты Белорус и Кит уже хлебали горячий чай, а Кит даже принялся за недоеденный Володин бутерброд с яйцом. Утерев рот краешком полотенца, Белорус сказал: - Спасибо тебе, Володя, за чаек, а теперь давай о деле потолкуем. - Ну что ж, давайте, - согласился мальчик, - если вы считаете, что нужно. - Нужно, очень нужно! - махнул рукой Белорус. - Ну, слушай... Спектакль ты, Володя, отрежиссировал отлично и свою маму убедить вполне сумел в том, что я первостатейный негодяй и вор. Твоя мама от меня ушла и даже оставила мне на память все мои подарки - что ж, женщина с характером. Но мне тоже хотелось бы получить за эту потерю компенсацию. Разве у нас с тобой не было мужского уговора и разве ты не обещал мне за маму отдать "Святого Иеронима", на которого ты, мальчик, претензий иметь не можешь? Да и на что тебе картина? Продать ты её в России не сумеешь - тебя накроют тут же или тебя попросту обманут покупатели, отняв полотно да и все. Ты за неё не получишь и рубля, а большие неприятности нажить сумеешь, так то... - Ну и что вы предлагаете? - разгрызая кусочек сахара, спросил Володя. - А вот что, - наливая в стакан заварку, сказал Петрусь Иваныч. - Ты добровольно отдаешь нам полотно, а я тебе вручаю гонорар, за труды, так сказать, - пять тысяч долларов. Ты понимаешь, я ещё иду тебе навстречу: мало того, что я, - и Белорус вздохнул, - пожертвовал любимой, я прощаю тебе твой гнусный обман, твою комедию да ещё и денег даю в придачу, целое состояние - пять тысяч долларов! И в подтверждение своих слов Белорус вынул из потайного кармана своего нарядного с искрой пиджака целую пачку зеленых американских банкнот. - Во, гляди! - радостно сказал Петрусь Иваныч. - Все твои будут, столько купишь на них... - У меня больше нет картины, - тихо и спокойно перебил словоизлияния Белоруса Володя. - Это как же, позволь-ка?.. - насупил брови Петрусь Иваныч. - Ты что, снова нас хочешь провести? - Слушай, Петро! - резко вмешался в разговор Кит. - Этого мальца нужно поскорей мочить и не вести с ним эти дурацкие трали-вали! Он нас парит, как девочек, а мы сидим, уши по плечам развесив! Давай его кончать! Володя не то что испугался - его охватил панический ужас, потому что он догадался о серьезности намерений Кита по злому выражению его гнусной рожи и по крепко сжатым кулакам. - Как... как кончать? - пролепетал Володя. - Но у меня на самом деле нет картины, не вру я, правда! - А где она? - спросил Белорус. - Знаешь, Вова, ты брось-ка водить нас за нос! Ты хоть и сын моей бывшей любимой женщины, но я не смогу отказать в удовольствии своему другу, и он на самом деле строго накажет тебя самым неинтеллигентным образом, потому что является человеком малокультурным. - Ну, это уж ты перегнул малехо... - буркнул обиженный Кит. А Володя сказал: - Нет, на самом деле, нет больше у меня картины! Она мне и не нужна была! Вы же знаете, я при помощи "Иеронима" маму свою возвратить хотел, полотно сыграло свою роль, и я вчера подарил картину подруге своей, Иринке! Да вы же, Петрусь Иваныч, помните ее! Она в музее вашем вместе со мной и мамой была! Белорус смотрел на Володю глазами, полными ненависти. - Да помню, помню я твою Ирину! - буквально трясясь от злости, сказал Петрусь Иваныч. - Да, симпатичная особа, но ты же не псих, ты не шизофреник и понимаешь, что можно подарить одеколон французский, серьги, в конце концов, но дарить полотно Боттичелли, цена которого там, у них, на Западе не меньше миллиона долларов, нельзя, никак нельзя! Или ты нас опять надуваешь?! - Да конечно, опять динамо крутит, щенок зеленый! - воскликнул Кит. Давай-ка я его, Петро, немножко за пальчики подергаю - вмиг заговорит! И Кит, быстро схватив Володю за руку, так вывернул ему пальцы, что мальчик заорал благим матом: - О-о-ой! Не надо! Не надо! Покажу вам, где она висит! Покажу! Белорус, который, видно, на самом деле не любил рукоприкладства, сделал знак Киту: - Довольно, маэстро, довольно! Володя сейчас нам все расскажет. Правда, Вова? - Да, все расскажу и покажу, - потирал Володя свои пальцы, скорчив гримасу боли и страха. - Только не выкручивайте пальцы, хорошо? - Брехать не будешь - и пальцы будут целы! - гаркнул на него Кит. Снова будешь туфту нести - переломаю кости и костылей не дам! - Хорошо, хорошо, маэстро! - успокоил Кита Белорус. - Мы поняли, что ты шутить не любишь. Ну, Володя, говори, только честно. - Картина на самом деле у Иринки, и я её забрать не могу, но пойдемте, я покажу вам её квартиру. С улицы, то есть с лестницы дома, стоявшего напротив, вы, наверное, увидите "Иеронима". Иринка картину на видное место повесила, напротив окна. А Белорус все недоумевал: - Да как же она могла принять такой подарок?! Она ведь не идиотка! Видно, что музейная картина! - Нет, - сказал Володя, - я ей соврал - говорил, что копия, а она не разбирается. Понимаете, шел к ней на день рождения, а денег на подарок не было, вот и понес... Признаться честно, сам жалею! Мне бы сейчас ваши пять тысяч зеленых... - И Володя тяжело и очень натурально вздохнул. - Ну и шизофреник! Ну и олигофрен! - возмущался в прихожей Белорус, облачаясь в свое роскошное пальто. - Одевайся, любимец женщин! Показывай, где висит "Иероним"! А я этого дурачка ещё хотел в Оксфорд учиться отправить! Да тебя, недотепа, из российского ремесленного училища взашей выпрут! - А вы не обзывайтесь! - огрызался Володя. - Нужен мне ваш Оксфорд! Постойте, сейчас бинокль возьму, чтобы лучше своего "Иеронима" разглядеть могли... Володя запер квартиру вместе с "гостями" и вышел на улицу. Он жил с Иринкой в одном доме, только в разных парадных, и теперь требовалось лишь пересечь двор, чтобы попасть на нужную лестницу дома, стоявшего напротив, откуда Володя и хотел показать картину Белорусу и Киту. Вот они уже вошли в подъезд, поднялись на четвертый этаж (именно отсюда, как предполагал Володя, было видно полотно лучше всего), и Володя стал наводить бинокль на окно квартиры Иринки. Разыскать нужное окно удалось ему не сразу, и Володя в душе перетрусил, испугавшись того, что не сумеет убедить претендентов на "Святого Иеронима" в том, что полотно висит у девочки. Наконец по желтым портьерам, откинутым к краям окна, мальчику удалось угадать окно Ирининой квартиры. Володя порезче настроил бинокль, довольно сильный, десятикратный, купленный когда-то отцом, и вдруг "поймал" картину. Да, это был "Иероним", хотя с большого расстояния детали расплывались, потому что стена квартиры оказалась неосвещенной. Однако Володя радостно воскликнул: - Ну вот, посмотрите-ка! Это же "Иероним"! - и передал бинокль Белорусу. - Ищите второе окно от трубы на четвертом этаже. - И добавил вполголоса: - А ещё пальцы выкручивали! - Да тебе не только пальцы, а ноги вывернуть надо, - заметил Кит, а Белорус уже искал окно. - Не вижу ничего! Где "Иероним"? - сердился он. - А, вот, нашел, на самом деле вижу, висит! Только ведь черт его знает - может, это репродукция какая-нибудь висит, не проверишь же! - Да какая там репродукция! - обижался Володя. - Зачем я стал бы репродукцию дарить, смеетесь! Посмотрел в бинокль и Кит, покрутил лысоватой головой и сказал: - А ить действительно, вроде "Иероним", а кто его знает, что это на самом деле? В общем, проверить надо... - Как же проверить? - задумчиво спросил Белорус, садясь на подоконник. - Ты, Володя, можешь вынести нам эту картину? - Да как же я её вынесу? - очень удивился Володя. - Разве у меня есть ключ? Да и не стану я красть подарок... - Понятно... - кивнул Белорус. - А в квартире с этой Ирой кто ещё живет? - Отец живет, только отец. Он днем обычно на работе. - А сама Ирина? - Ирина в школе, до четырех часов... - У них есть сигнализация? - сурово спросил Кит. - Подключены они? Володя сперва не понял, а потом отрицательно замотал головой: - Да где там! У них и красть-то нечего, живут небогато. Отец - младший научный в лаборатории. Откуда у них сигнализация? - Дверь двойная? - продолжал "профессиональный" разговор соратник Белоруса. - Нет, вроде одна там дверь, - задумался Володя. - Ну да, конечно, тонкая такая и один замочек, французский, кажется. А вы что хотите?.. - Не твоего ума тут дело! - прикрикнул на него Кит. - Говори номер той квартиры, быстро говори! - Шестьдесят четыре! - сказал Володя и для виду задрожал. Точно догадался о намерении Кита. - Так вы хотите сами дверь открыть? Да разве можно, а вдруг вернется отец Ирины? Володю не слушали. Кит обратился к Белорусу, и желваки гуляли по его лицу: - Петро, ну-ка отвези меня на хату. Инструменты только заберу и сразу же назад, сюда. Пока девчонка в школе, пройдем в квартирку и картиночку возьмем, все проще-простого. Чего нам дожидаться? Володя видел, что Белорус сомневается. Он, бывший работник культуры, интеллигент, понятно, был против квартирных краж, но делать было нечего и приходилось чем-то поступаться. - А если на самом деле придет девчонка, что тогда? - кусая ногти, нервно спросил он у Кита. - Ну так что ж? - широко осклабился Кит. - Что нам не заткнуть ей рот? Да она и возражать не станет! Ей что, цена картинки той известна? - Но она меня помнит, помнит! - капризничал Петрусь Иваныч. - Ладно, я тебе на морду платок свой повяжу - не узнает! - уговаривал Кит. - Очень приятно мне будет дышать через ваш сопливый платок, маэстро, возражал Белорус. - Я лучше уж маску надену. - Как угодно, как угодно, - торопил Белоруса Кит. - Ну, поедем же скорей! Чего время-то терять? Через час у нас в руках картинка будет, тихо все дело обстряпаем, шито-крыто! И Белорус решительно взмахнул рукой: - А-а, была не была, попробуем! - и тут же обратился к Володе: - А ты, любимец женщин, домой беги и проглоти свой язык! Ты нас не видел и куда мы собрались - не знаешь! - Если брякнешь кому-нибудь, - поднес Кит свой здоровенный кулак к физиономии мальчика, - считай, что ты труп! Ладно, Петро, едем скорей на хату! И мужчины застучали каблуками, сбегая вниз по лестнице. Володя же, оставшись на площадке лестницы, рядом с окном, лихорадочно думал, что же ему предпринять: "Разве я не мог предположить, что они не станут откладывать кражу на завтра? Что же делать сейчас? Звонить папе на работу? Но его могут не отпустить, он может опоздать, а эти типы откроют квартиру, снимут картину и тут же увидят, что она поддельная! Вот тогда-то я на самом деле стану трупом! Нет, ждать нельзя, нельзя! Нужно действовать одному!" И Володя стремглав бросился вниз, выбежал на улицу и по выпавшему снегу, который уже стал раскисать, пересек двор в направлении к подъезду Иринки. Взлетев на четвертый этаж, Володя осторожно открыл дверь квартиры, где жила девочка, так нравившаяся ему, и вошел в прихожую. Замок на этой двери на самом деле был один, но с внутренней стороны висела цепочка, и её, конечно, можно было защелкнуть, но Володя тут же отказался от этого плана: "Нет, нужно, чтобы они обязательно зашли в квартиру! Нужно завершить операцию с их задержанием! Где здесь телефон?" Володя разыскал телефонный аппарат в большой комнате - там, где висел "Иероним". Шнур был длинным, и аппарат при желании можно было перенести в любой угол квартиры. "Это очень хорошо, очень хорошо! - думал Володя, лихорадочно соображая, где бы ему укрыться и ждать появления похитителей. Может быть, вот в этой комнате? - приоткрыл Володя дверь, ведущую в небольшую комнату, служившую, наверно, спальней и учебным кабинетом для Иринки, - здесь стоял письменный стол, аккуратно застеленная кровать, на которую небрежно был брошен тот самый халат, что был на девочке, когда она утром встретила Володю. - Да, здесь можно расположиться! - решил Володя. А этим письменным столом я забаррикадирую дверь, ведь милиция может и задержаться, и мне придется держать осаду!" Нет, Володя не мог представить ясно, как будут вести себя воры. Мысли одна за другой вспыхивали в его мозгу, отгоняли одна другую, но наконец явилась мысль очень дельная, и Володя сказал сам себе: "Нужно сейчас же снять "Иеронима"! Если милиция задержит их в квартире с инструментами, этого будет вполне достаточно, чтобы забрать преступников. Но нельзя милиции показывать картину, иначе они сразу догадаются, когда раскроется кража из Эрмитажа, кто к ней причастен! А тогда и мне несдобровать!" Володя быстро снял картину и отнес её в маленькую комнату. Потом, поднатужившись, стал толкать письменный стол к дверям, а телефон, принесенный из гостиной, уже стоял неподалеку, на стуле. "Вот так, порядок! - с удовлетворением подумал Володя, когда дверь, открывающуюся вовнутрь комнаты, подпирал тяжелый письменный стол. - Теперь пусть ломятся сюда отсижусь до приезда милиции!" И Володя, так и не снявший куртку, присел на краешек кровати. Здесь было так уютно и пахло чем-то необыкновенно чистым и добрым. "Наверно, Иринкой пахнет", - подумал Володя и тут же устыдился этой мысли. Он осмотрел стены комнаты. К его удивлению, здесь не было фотографии модных поп-звезд или киноактеров, зато висела большая репродукция "Сикстинской мадонны", а в углу несколько икон. "Зачем ей все это? - подумал Володя с насмешкой. - Да что она, верующая, что ли?" Но завершить осмотр комнаты Володя не смог - где-то в прихожей раздался скрежет, и скоро мальчик, у которого перехватило дыхание, никак не ожидавший, что "они" придут так быстро, услышал шаги, прозвучавшие в отдалении. "Вот, вот, пришли! - засуетился Володя. - А я и телефон не подготовил! Скорей, скорей звонить!" Но каково же было облегчение мальчика, мигом снявшее тяжкую одеревенелость с напрягшихся рук и ног, когда он услышал негромкий кашель - так кашлянуть могла лишь Иринка! - Ирина! - сказал он не громко, а почему-то шепотом, прислонившись к щели между дверью и косяком. - Ирина! Скорее иди сюда, только не раздевайся, не раздевайся! Быстрые шаги приблизились к Володиному укрытию, и мальчик услышал голос девочки, с тревогой и удивлением произносившей так же в щель: - Что ты здесь делаешь? Ты же говорил, что все будет завтра! - Нет, нет, не завтра, Ирина, не завтра! Сегодня! - скороговоркой произнес Володя, отодвигая тем временем от двери тяжелый стол. - Скорее залезай сюда! Они сейчас придут! - Но тут Володю уколола непрошеная мысль: "А зачем же нужно девочку сюда тащить? Здесь же опасно!" Но другой голос, властно заговоривший в нем, приказал: "Пусть с тобой посидит и ещё раз посмотрит на тебя, героя!" Иринка, худенькая, ловкая, пролезла в комнату, держа в руках снятую куртку, и Володя тут же задвинул стол на прежнее место, надежно прислонив его к двери. Он посмотрел на девочку, тяжело дышавшую от волнения и сейчас показавшуюся ему удивительно красивой. - Зачем ты пришла? Ты ведь должна была быть в школе? - спросил Володя. - У нас отменили биологию - преподаватель заболела, вот я и пришла на час домой... - Уходи отсюда, ещё есть время. Здесь опасно, эти люди - страшные бандиты, - сказал Володя, очень боясь того, что Иринка на самом деле может уйти, но девочка лишь медленно покачала головой в разные стороны: - Нет, никуда я не уйду, я буду с тобой, с тобой, потому что я... я люблю тебя. И Иринка, протянув вперед свои руки, положила прохладные ладони на Володины щеки и, приблизив лицо к его лицу, очень нежно коснулась своими теплыми губами его дрожащих губ. В голове мальчика загорелся с треском яркий фейерверк, и невидимый оркестр грянул победный марш, ослепительно бравурный, громкий. Володя собирался было ответить Иринке тем же, но вдруг там, в прихожей, снова раздался скрежет, но не ровный, какой возможен от поворота ключа в подходящем замке, а грубый и нестерпимо резкий - как гвоздем по стеклу. - Это они идут! - снова заколотилось сердце Володи. - Они! Я звоню в милицию! И Володя непослушным пальцем стал крутить диск телефонного аппарата. На его счастье на том конце провода трубку сняли сразу, и дежурный услышал, как высокий мальчишеский голос, сбиваясь, сказал: - Приезжайте, Наличная дом пять, квартира шестьдесят четыре! В дом лезут воры, они ломают дверь! Приезжайте! Только побыстрее или они убьют нас! Дежурный, видно, почувствовал по голосу Володи, что тревога отнюдь не ложная и его не разыгрывают, а поэтому ещё раз уточнил адрес и сказал, что наряд скоро будет. Володя положил трубку и стал прислушиваться. У Кита, орудовавшего за дверью, похоже что-то не ладилось, потому что скрежет продолжался и стал ещё более громким и резким. Но вот дверь скрипнула на петлях, и в прихожей раздались шаги. Дверь тихонько хлопнула - воры, наверное, поплотней её прикрыли, и тут Володя и Иринка услышали: - Петро, а ну постой! Что-то не нравятся мне эти свежие следы на полу. Видишь, мокрые следы? Там кто-то есть! И Володя услышал тревожный голос Белоруса: - Ну, может быть, девчонка приходила да ушла. Пойдем посмотрим. - Нет, погоди, - остановил его Кит. - А вот и портфельчик! Да она здесь, наверно! Что ж этот щенок сказал нам, что не будет никого? Эй, там, в квартире! Есть кто-нибудь? Володя и Иринка услышали, что шаги стали приближаться, - воры зашли в гостиную. - Нет никого, - сказал Белорус, с облегчением вздыхая. - Но и картинки тоже нет, - заметил Кит. - Да, на самом деле! - удивленно воскликнул Белорус. - Где же "Святой Иероним"? Неужели малец нас снова надинамил?! - Ну, откручу ему башку, если доберусь! - проскрипел зубами Кит. Давай посмотрим в соседней комнате - может, там висит! Шаги слышались совсем рядом, и Иринка невольно прижалась к Володе, вцепившись в его руку. Девочка даже не смотрела на дверь, уткнувшись лицом в Володино плечо, зато мальчик неотрывно, точно загипнотизированный, уставился в дверь, с тупым равнодушием ожидая, что же будет дальше. - Гм, - удивился Кит, - а дверь-то закрыта! - Вполне может быть, что "Иероним" именно в этой комнате. Недаром комнату и закрыли, не такие уж дураки эти мальчики и девочки, цену знают, только психопатов из себя корчат, - проговорил Белорус. Кит подергал за ручку и с немалым удивлением сказал: - Эге, а дверь-то не на ключ закрыта, а приперта чем-то изнутри! Там кто-то есть! Эй, девочка, открой-ка нам! Не бойся, тебе мы ничего не сделаем! Поговорить бы надо! - сказал Кит с нежностью волка, уговаривавшего козлят отворить дверь. Но ему ответило молчание. - Эй, ты, промокашка! - перешел Кит с ласкового тона на угрожающий. Если не отодвинешь то, чем ты там держишь дверь, то силой откроем, а уж потом держись - распишем на личике твоем острым перышком! И тут Володю оставило прежнее оцепенение и он, смелея от присутствия Иринки, вспомнив, как смеялся над запертым в квартире оружейника Димой, с издевкой сказал: - Слушай, Белорус, любимец женщин! Здесь не девочка сидит, а я, парень, и в руках у меня заряженное ружье! Только попытайся дверь сломать сразу из двух стволов картечью получите в харю! Белорус и Кит опешили. Они никак не ожидали услышать голос Володи, которого отправили домой и велели держать язык за зубами. - Ты что же, снова нас кинуть захотел, глист поганый?! - прорычал Кит, тряся дверь. - Да я же ремни со спины твоей вырезать стану и жрать тебя их заставлю! - Ну и что вы этим добьетесь? - насмешливо спросил Володя. Картиночка-то у меня, а я её возьму сейчас да и на мелкие кусочки ножиком и порежу! Что тогда делать будете? Лучше давай-ка, Петрусь Иваныч, мы с тобой тихо-мирно договоримся. - О чем же? - насторожился Белорус, которому претили разговоры о вырезании ремней на спине и о стрельбе картечью. - А вот о чем, - заговорил Володя, стараясь как можно дольше занять воров беседой. - Мне гонорар твой в пять тысяч баксов совсем не нравится. Картина стоит миллион зеленых, так что отстегни мне, будь любезен, полмиллиона долларов, и я с тобой, пожалуй, буду вести серьезный разговор. А нет - пошли отсюда к черту! Я, что ли, задаром на вас работал? - Все, Петро, - снова зарычал Кит, - надо дверь ломать! Чего с ним толковать? - Нет, подожди, - удерживал Кита Петрусь Иваныч. - Володя, а двадцать тысяч тебя не устроят? Это ведь тоже деньги неплохие. - Нет, мимо, мимо! - издевался Володя. - Мне полмиллиона нужны, я депутатом парламента стать надумал, а ваши двадцать тысяч Киту вон подарите - у него фантазии, как у барана! Пусть себе сад и дачу купит да и выращивает там смородину и кабачки! - Ну, вахлак паршивый! - гаркнул Кит и стал колотить в дверь чем-то тяжелым - то ли ломиком, то ли монтировкой. Скоро тонкая дверь покрылась трещинами, стала отваливаться краска, и в проломе показался быстро мелькающий заостренный конец никелированного "инструмента", которым Кит орудовал с громким кряканьем, как шахтер в забое отбивает породу. Теперь Володя уже не разговаривал с ворами. Страх наводнил его сознание бурным, неудержимым потоком. С Иринкой вместе он попятился в дальний конец комнаты, и там, в углу, вцепившись в друг друга, они сидели и ждали того, что скоро в проломе покажется голова Кита, озлобленного, дикого, страшного. Вдруг там, за дверью, снова раздался шум. Чей-то приказ прозвучал категорично и властно: "Всем на пол! Руки за голову!" Но кто-то из тех, к кому относился приказ, похоже, не выполнил его и даже, как понял Володя, попытался сопротивляться, поэтому ещё более категорично, чем приказ, прозвучал выстрел, сухой, как треск ломаемой палки, раздался чей-то стон, и голос Белоруса, просящий и униженный, произнес: - Только прошу вас, не стреляйте, не стреляйте! Вот мои руки! Пожалуйста, наденьте на них наручники... И Володя, посильнее уперев в пол непослушные, дрожащие ноги, стал отодвигать от изуродованной двери письменный стол. ГЛАВА 18 ВОЗВРАЩЕНИЕ БУМЕРАНГА В душе Володи гремел праздник, взрывались петарды восторга, довольства самим собой, звенели кимвалы восхищения и радости, и небесные хоры пели мальчику Славу, торжествуя его победу. Сам же Володя представлялся себе словно освобожденным от цепей Прометеем, только в данном случае не понадобилось освободителя Геракла, и сбросить оковы обстоятельств он сумел сам, благодаря уму и ловкости. На самом деле не существовало больше Паука и Димы, был отправлен за границу обманутый Злой, Белорус сидел в тюрьме, а Кит лежал в тюремной больнице, где ему лечили огнестрельную рану. Его и вовсе ждал суровый приговор за вооруженное сопротивление работникам милиции, к тому же он, как выяснилось, являлся рецидивистом с большим стажем. Особенно согревало Володино сердце то, что последнюю свою победу он одержал в присутствии девочки, любимой им и, как оказалось, любившей его. Правда, Володе не нравилось то, что она стала набожной, много говорила о Боге и все пыталась поставить Володю на путь истины, излечить его от злого влияния то ли Сатаны, то ли обстоятельств жизни. "А и пусть себе излечивает! - говорил сам себе Володя. - От этого она хуже не станет да и я не пострадаю. Теперь я все могу, теперь мне ничего не страшно! Я стал богатым, очень богатым и могу бороться хоть с обстоятельствами жизни, хоть с самим Сатаной! Куплю себе диплом юриста или экономиста, включусь в политическую борьбу, заведу свое дело..." Оставалось сделать самую, как считал Володя, малость - пойти в Эрмитаж и забрать спрятанную в камине картину. Мальчик не сомневался в том, что она так и лежит там, в этом укромном месте, потому что никто и никогда не догадается заглянуть в недра этого давно угасшего очага. Однако и затягивать с визитом в Эрмитаж Володя тоже не собирался, а поэтому буквально через день после того, как он расквитался с Белорусом и Китом, Володя вместе с Кошмариком-Моргом вошел под своды музея. Кошмарика Володя взял с собой потому, что вдвоем было куда удобней забрать картину: Кошмарик отвлекает бабушку-смотрительницу, а Володя нагибается к камину и одним движением вытаскивает полотно и прячет его под куртку. Для визита был выбран поздний час - незадолго до закрытия музея. И вот они уже шли по раззолоченной анфиладе комнат дворца, за окнами текла свинцовая Нева, и с картин на мальчиков смотрели святые, Иисус, Мадонна, граждане Флоренции и Рима, жившие лет пятьсот назад. Оказалось, что Кошмарик в Эрмитаже прежде не был, и теперь он, нахохленный, придавленный всем этим великолепием и красотой, с интересом поглядывал на картины, останавливался у некоторых и рассматривал их, наклонив к плечу голову и чуть-чуть приоткрыв рот. Но Володя торопил его: - Скорее! Скорее! Потом посмотришь, я тебе персональную экскурсию организую! Ну, ещё один зал! Скорей, а то закроют! Будешь вон ту бабку разговором отвлекать! У тебя получится! Ты очень на деревенщину похож, бабки таким рассказывать любят! Скоро они прошли в зал, в котором Володя когда-то провел ночь. "Святой Иероним" по-прежнему висел на месте, а на границе с соседним залом стояла ветхая старушка-смотрительница, все та же - Ольга Петровна, помнил Володя. Людей в зале больше не было, и Володя толкнул Кошмарика: - Ну, иди же к ней! Кошмарик двинулся к старушке и что-то стал мямлить, задавая обычные для посетителей вопросы. Ольга Петровна скоро увлеклась беседой с простоватым "непетербуржцем", а Володя, попросив в мыслях помощи неизвестно у кого, подошел к камину и резко нагнулся. Он заглянул в темное чрево камина, но ничего не увидел там! Володя резко поднялся, сразу вспотевший. "Этого не может быть! Я просто не увидел! Картина там!" И Володя нагнулся снова, только теперь он даже просунул в темное нутро очага свою руку, пошарил ею там. Провел по трубам, на которых недавно лежал, но картины не было... - А что вы там забыли, молодой человек? - услыхал он вдруг над собой строгий голос старушки, настолько строгий, насколько могут строго говорить очень добрые люди. Володя разогнул спину. Перед ним стояла смотрительница и пристально глядела на него через толстые очки. Как не был испуган и обескуражен Володя, ему все же удалось изобразить на лице подобие улыбки. Отряхивая руки одна об другую, мальчик сказал: - Да ничего особенного! Просто посмотреть хотел, как камин устроен. Он что, больше не работает у вас? При желании можно его зажечь? - Ну что вы! - с ласковым осуждением посмотрела на Володю Ольга Петровна. - Камин давно заложен, вернее, заложен дымоход, и там теперь проходят две трубы. Я, признаться, и не знаю, для чего они там. - И вдруг старушка, оглядевшись по сторонам, с видом заговорщика сказала: - А вы знаете, что я недавно нашла на этих трубах? Не знаете? - Не знаем, - криво улыбался Володя дрожащими губами. - А что? Ольга Петровна снова посмотрела по сторонам и шепотом заговорила: - Знаете, каюсь, я часто в этот камин тряпки складывала, которыми мы пыль в зале обтираем - с подоконников, с картин... Так вот полезла я однажды в этот камин, чтобы на трубах развесить тряпки свои сырые, - пусть просохнут, думала, - и вижу, лежит там картина... - Какая же картина? - задал Володя ненужный вопрос, смотря на женщину с такой ненавистью, как не смотрел, наверно, на Паука. - А вот эта картина, "Святой Иероним"! - торжествующе указала старушка на висящего на стене "Иеронима" своим сухоньким пальчиком. - Ну, я вынула картину и глазам своим не верю - на этом вот самом месте висит другая картина, тот же самый "Иероним"! - Да как же это могло быть? - задыхаясь, спросил Володя. - Два "Иеронима"... - Вот и я вначале глазам своим не поверила! Думала, это у меня шарики за ролики уже от старости зашли от склероза проклятого! Даже села на стул и таблетку поскорее приняла. Но потом вызвала я научного сотрудника, который залом этим заведует. Он обе картины посмотрел внимательно и тут же заявил мне, что настоящая картина в камине лежала, а на стене поддельная висела. Вот так-то, товарищи мои дорогие! Бабка смотрела на ребят с чувством превосходства, - вот-де какой рассказ загнула! - а они, унылые, стояли и смотрели на висевшего на стене старичка, склонившегося перед какой-то толстой книгой. - Да кто же мог настоящую картину снять, а вместо неё повесить копию? - спросил Володя, у которого подгибались ноги. - Если уж воровать собрались, почему тогда не вынесли? - А вот это и товарищам из милиции, сюда приходившим, непонятно было, - покачала головой старушка. - Предполагают, что сняли картину два милиционера, из нашего музейного отряда. Снять-то сняли, а вынести почему-то не смогли. Да и сбежали после эти милиционеры, а ведь я, старушка поджала губы, - знала их, разговаривала, случалось, с ними... - Ну а теперь не боитесь, что снимут эту картину? - нахально спросил Володя. - Нет! - замотала головой смотрительница. - Сейчас такую сигнализацию поставили, что чуть тронь - по всем залам трезвон пойдет. И не пытайтесь! закончила она, будто угадала в мальчиках похитителей. Володя, еле передвигая ноги, подошел поближе к "Святому Иерониму" и присмотрелся к изображению старика на полотне. В его протянутой к книге руке было столько силы и правды, что Володя невольно подумал: "А может, Иринка и на самом деле права..." - Ладно, - сказал он уже твердым, веселым голосом, - пошли отсюда, Морг-Кошмарик! Закрывают ведь... И мальчики пошли по сверкающей анфиладе, а с картин на них смотрели пергаментные, скорбные лики святых, то ли с осуждением, то ли с радостью. И странно - на сердце у Володи было очень покойно, легко, будто кто-то вынул из него большущую занозу, так мучившую, терзавшую мальчика. - Ладно, поеду в свою коммуну, калики-моргалики, - не глядя на Володю, сказал Кошмарик, когда мальчики вышли на набережную и Морг оседлал своего "конька". - Можешь считать, что мы с тобой в расчете, суетиться насчет пити-мити не надо. Ты к нам заходи... Сказал - и рычащий, плюющий дымом мотоцикл умчал начальника коммуны. А Володя медленно поплелся в сквер у Иорданского подъезда. Людей на скамейках там было мало, и сидящий отец сразу бросился Володе в глаза. Засунув руки в карманы пальто, надвинув шапку прямо на глаза, отец грузно сидел, закинув ногу на ногу. Володя приблизился, недоумевая, что он может здесь делать. - У вас что, свидание? - с улыбкой спросил Володя. - Ага, - тоже заулыбался папа, - с одной интересной особой. Садись-ка, вместе подождем. Молча отец с сыном просидели минут десять, как вдруг Володя увидел, что из-за угла Зимнего дворца, со стороны набережной появилась стройная фигура женщины, неспешно направившейся к их скамейке, и мальчик скоро узнал в этой женщине свою мать. На ней, правда, не было той нарядной шубки, но выглядела она все равно просто замечательно. - Вы не меня случайно ждете? - с шутливой игривостью, но не без смущения спросила мама, и папа, улыбаясь, ответил: - А кого же еще? Садитесь, пожалуйста! Так и сидели они втроем. Сидели и молчали, но каждому было очень хорошо, несмотря на промозглую погоду. А потом они встали и побрели, взявшись за руки, туда, где кипела свинцовыми барашками холодная, незамерзшая Нева. 1 Автобус (жарг.). 2 Здравствуй, приятель (финск.). 3 С долларами (жарг.). 4 Нанесение тонкого слоя прозрачной краски, через который просвечивают нижние слои высохшей непрозрачной краски, чтобы усилить или ослабить цветовой тон. 5 Вор-неудачник (жарг.). 6 Пулю (жарг.). 7 Золотых вещей (жарг.). |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
