• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Великий, могучий… на удивление несчастливый народ.

(А. Янов)

Жилье археолога — палатка.

Еда археолога — консервы.

Орудие археолога — лопата.

Радость археолога — пожар.

Счастье археолога — помойка.

Мечта археолога — могила.

(Студенческие «Заповеди археолога»)

Узнаем, конечно же, из исторических источников: из писем, документов, записей, рассказов, пришедших из других эпох. Самым ценным видом источников являются летописи — это ведь официальные документы, в которых полагалось фиксировать самое важное. Впрочем, в этом же и слабость летописи — в ней выражается некое официальное мнение. А ведь и у государства, и у могучего монастыря или княжества вполне могут быть свои политические интересы.

Например, смоленский епископ Иосиф Солтан очень хотел, чтобы Смоленское княжество перестало подчиняться великому князю литовскому и вошло бы в состав Московского государства. И епископ поручил написание летописи писцу Авраамке… Аврамкина летопись весьма полезна, содержательна, поскольку весьма подробно излагает историю Смоленской земли в XIV—XV веках. И, конечно же, из этой летописи ясно видно: ну до чего же все жители Смоленска, весь народ Смоленской земли не то что хотят… прямо-таки жаждут пойти под державную руку Москвы.

Или вот было в польском католическом городе Львове православное Львовское братство. Никто вроде бы особенно не обижал братчиков, но и король Польского государства, и католическая церковь, и подавляющее большинство населения были уверены: всем православным совершенно необходимо срочно перейти в католицизм. А вот братчики в этом вовсе не были уверены, и, конечно же, их отношение к происходящему отразилось в «Летописи Львовского братства».

Как быть? В первую очередь сравнивать записи в разных летописях. У археологов есть такая поговорка (к ней мы еще вернемся попозже): «Одна дата — это не дата». Точно так же и факт, о котором сообщено всего один раз в одной летописи, — это не факт. Все сообщения всех летописей обязательно нуждаются в подтверждении. Вот, например, польские летописи сообщают о битве при Грюнвальде 15 июля 1410 года. О сокрушительном поражении немецкого войска. О том, что большая часть рыцарей Тевтонского ордена погибла или попала в плен, что магистр ордена убит и что немецкой орденской опасности над Польшей нету и в помине.

И возникает вопрос: а может быть, польские короли попросту придумали все это? Может, не было никакого Грюнвальдского сражения? А если и было, то не под Грюнвальдом? А если было под Грюнвальдом, то, может быть, оно закончилось совсем не так, как пишут в летописях? Были ведь случаи, и еще какие! Фараон Рамзес выдал за победу сокрушительное поражение, понесенное от хеттов при Кадеше. И не будь других источников, если бы современные ученые пользовались только египетскими записями, мы владели бы, мягко говоря, несколько неточной информацией.

Профессиональный историк, получив сообщение о Грюнвальде, просто обязан предположить нечто подобное. Одно сообщение — это еще далеко не достоверный факт! Может быть, польский король потерпел поражение и не под Грюнвальдом, а совсем в другом месте и в совсем другое время?

И, чтобы скрыть поражение, придумал битву под Грюнвальдом?

Но про Грюнвальд писали и хроники других участников сражения: и Тевтонского ордена, и Великого княжества Литовского. И смоленские хроники (в том числе и Аврамкина летопись). Польский хронист Ян Длугош лично участвовал в Грюнвальдском сражении и знал лично многих участников. Он написал книгу об этой войне. Известие о поражении Тевтонского ордена было настолько важным в международном масштабе, что почти по всей Европе прошла волна слухов, как от камушка, брошенного в воду.

Более чем в двадцати источниках разных стран и народов, на разных языках упоминается Грюнвальдская битва, передаются разные подробности. Иногда во Франции, в Голландии, где события в Польше и в Прибалтике далеки и не очень важны, — упоминания самые краткие. В Скандинавии, германских княжествах — гораздо более подробные. Конечно же, очень различны интонации. В хрониках Тевтонского ордена поражение оплакивается, героизм тевтонских рыцарей живописан самыми роскошными красками, а польско-литовскому войску приписываются потери, превышающие население всей Польши. В хрониках Геттингена — отношение сочувственное, но нет в них скрежета зубовного.

Вот в хрониках города Бремена гораздо больше эмоций, потому что Бремен тесно связан с Тевтонским орденом и многие из его граждан лично принимали участие в войнах ордена.

Но все это уже мелкие детали, а главное можно считать установленным: значит, битва под Грюнвальдом все-таки была и победили именно славяне.

На этом примере видно, как вообще определяют, имело место быть событие или нет и какой вид оно могло иметь в реальности. Чтобы стало предельно ясно, историк не просто переписывает то, что отыщет в летописи. Он проводит работу наподобие детективной.

Вообще для серьезного исследования одна летопись — это источник явно недостаточный. Летописи дополняют друг друга; если используется несколько источников, это позволяет сравнивать несколько точек зрения и рисовать какую-то общую картину.

Киевские летописи до нас не дошли. В смысле, не дошли те бумаги, которые писал лично Нестор; но данные из его «Повести временных лет» включались во все русские летописи, составлявшиеся во все времена во всех русских княжествах. Известны московские, владимирские, псковские, новгородские, смоленские, тверские летописи. Известны летописи Западной Руси — тех областей, где сегодня находятся два суверенных государства — Белоруссия и Украина. Этот свод летописей еще в прошлом веке стали называть «Летописи западно-русские» или «Летописи литовские» — ведь они писались на территории Великого княжества Литовского [23].

И во всех этих летописях неизменно воспроизводится «Повесть временных лет», вплоть до написанной уже в XVIII веке Григорием Ивановичем Грабянкой украинской летописи «Действия презельной и от начала поляков кровавшой небывалой брани Богдана Хмельницкого, гетмана Запорожского с поляки».

Уже при советской власти началась грандиозная разборка где же именно чьи летописи?* Большая часть «Литовских летописей» написана вовсе не литовцами и не о литовцах. Это летописи западных русских княжеств, которые написаны русскими людьми и на русском языке [24].

Только одна из летописей, «Летописец князей Литовских», повествует о литовцах — о великих князьях литовских, потомках великого князя Гедиминаса. Но и эти летописи написаны на русском языке, кириллицей. Это очень огорчает некоторых литовских националистов, которым очень хочется, чтобы литовцы изначально были бы настоящими европейцами, писали бы латинским алфавитом и не имели бы ничего общего с этими ужасными славянами.

Оказались недовольны и некоторые белорусские историки. Весь север Западной Руси — это современная Белоруссия. Могилев, Витебск, Минск, Гродно, Брест, Пинск — столицы русских княжеств, вошедших в Великое княжество Литовское. Так какое же право имеем мы называть эти летописи и литовскими, и русскими?! Они — белорусские!

В связи с отделением Белоруссии эти настроения очень усилились. Настолько, что Великое княжество Литовское уже начали порой называть Белорусско-Литовским.

Беда в том, что считать западно-русские летописи белорусскими можно только в одном случае: если не обращать никакого внимания на то, что думали сами о себе создатели летописей. А они-то считали себя вовсе не белорусами (у них даже слова такого не было), а русскими.

Можно за очень многое ругать бывший СССР, но порой в нем находились неглупые и даже изящные способы решения такого рода проблем. «Летописи литовские» или «Летописи западно-русские» стали именовать новым словесным уродцем — «Летописи белорусско-литовские». Так сказать, каждая сестра получила по своей законной серьге.

А кроме того, официальное мнение было таково: в составе белорусско-литовских летописей выделяются поздние, с XV века, белорусские и украинские. До этого — все-таки о западно-русских. На мой взгляд, решение, в принципе, вполне взвешенное, способное если не снять, то, по крайние мере, притушить страсти по национальной истории. Только вот и XV век, пожалуй, чересчур ранний срок для текстов на украинском и белорусском… С чем национально озабоченные историки, конечно же, не согласятся.

Известно 14 списков западно-русских летописей, включая украинские (Супрасльская, Густынская и др.), и белорусские летописи (Аврамкина, Баркулабовская, Витебская и т.д.).

Собственно западно-русские — летописи Великого княжества Литовского, которые подразделяются на три списка: краткие, средние и пространные.

Краткие состоят из русских летописей, дополненных местными известиями и из «Летописца князей Литовских», написанного около 1428—1430. Летописец излагает историю Великого княжества Литовского со времени смерти Гедиминаса и до смерти Витовта. «Летописец» доведен до 1446 и написан в откровенной апологии великого князя Витовта.

Идея защиты интересов княжества, его величия, его авторитета занимает большое место в «Летописце». Не защищаясь ни от кого, автор преисполнен гордости за свое княжество, чувства патриотизма и феодальной верности.

Пространные списки называются «Кройники Великого княжества Литовского и Жомойтского». Они дополнены, так сказать, с обеих сторон, то есть с одной стороны удревнены, дополнены легендарными сведениями из ранней истории Литвы, до Гедиминаса. С другой стороны, продлены до середины XVI века.

В них никуда не исчезает восторженное отношение к великому князю Витовту, но и великий князь Гедиминас очень поднимается на щит. В этих «Кройниках…» чересчур уж навязчиво подчеркивается величие, богатство, авторитет, нерушимость Великого княжества Литовского.

В них же предпринимаются попытки связать генеалогии некоторых родов литовской шляхты с римской аристократией и тем обосновать, что литовская шляхта древнее и лучше польской. В общем, в поздних западно-русских летописях появляется нечто похожее на чувство ущербности и даже переживание своей исторической неполноценности. С XV века появляется пласт, который можно с равным успехом назвать поздними западно-русскими летописями и белорусскими летописями. Ну хорошо, пусть будут белорусские, лишь бы всем было хорошо.

Белорусские летописи составлялись на основе уже бывшей традиции и развивались в основном в Смоленске, где в среде мещанства стало развиваться белорусское летописание, отражавшее и местные события, и общие события литовской и русской истории. В отношении ранних событий белорусские летописи компилятивны, то есть несамостоятельны. Все они берут сведения из более ранних, не дошедших до нас летописей, и только старательно их переписывают.

При описании же событий XV—XVIII веков они сразу же становятся совершенно самостоятельны, сообщая важные сведения из жизни местных городов (Орши, Могилева, Полоцка, Витебска, Себежа и т.д.) и о событиях русско-литовско-польской, русско-шведской борьбы, происходившей на территории Смоленской земли и Белоруссии. При описании событий авторы привлекают материалы из хорошо знакомых им польских исторических сочинений Длугоша, Стрыйковского, Кояловича, Меховиты и др.

Белорусские летописи предельно неоднородны. Аврамкина летопись, летопись Витебская, Баркулабовская, Могилевская хроника Сурты и Трубницких имеют и разное происхождение, и вскрывают очень разные исторические пласты.

Аврамкина летопись написана в Смоленске в 1495 году писцом Авраамкой по поручению смоленского епископа Иосифа Солтана. Сначала Авраамка старательно, хотя и кратко, излагает события всемирной истории, начиная от сотворения мира. Потом он дает краткое изложение исторических событий по «Повести временных лет», и пока что все это — чистейшей воды компиляция. С XIV века события излагаются подробнее и доводятся до 1469 года включительно. Самое интересное здесь для историка — сведения 1446—1469 годов и юридические статьи, в том числе и Русская Правда.

Авраамка лихо использовал Новгородские летописи, дополняя их описаниями событий местной истории, — Смоленской земли и всего Великого княжества Литовского.

И, конечно же, не забывает подчеркивать идею единства русской земли, стремление русских Великого княжества Литовского к единению с Москвой.

«Летопись Быховца» названа по месту ее обнаружения — в библиотеке польского чиновника А. Быховца. Написанная в конце XVI века на русском языке, но латинскими буквами, она излагает события с древнейших времен и до 1507 года. Полностью самостоятельна последняя часть, с 1433 года.

Витебская летопись наиболее самобытна. Она составлена в 1768 году С. Г. Аверкой путем объединения летописей, сделанных в Витебске в XVII—XVIII веках.

Основная ее часть — летопись мещанина Витебска М. Панцырного, начавшего описание событий, конечно же, с 896 года (и хорошо хоть не с сотворения мира).

А доведена летопись на основе русских и польских исторических сообщений и местных известий до 1709 года. Важный источник летописца — заметки отца составителя Г. В. Аверки, объединившего записи витебских мещан Чарновских (1601—1733) и дополнившего их собственными записями до 1757 года и польскими историческими сочинениями.

Историки очень ценят эту летопись за сведения о действиях администрации Российской империи в XVIII веке и об истории городских общин.

Украинские летописи не менее самобытны и плавно продолжают западно-русские.

Особняком стоит «Летопись Львовского братства» — летопись особого социального организма, кучки православных людей в равнодушном или прямо враждебном католическом окружении. Летопись охватывает XV—XVIII века и заканчивается историей Львовского братства.

Остальные украинские летописи писались в разных местах Украины в XV—XVIII веках в основном казацкой старшиной. Образованные, умные люди оказывались очевидцами невероятно интересных и ярких событий и стремились рассказать о них. Часть этих событий они видели сами, а порой и участвовали в них. Остальное они достраивали на основе дневниковых записей очевидцев и участников событий, казацких и польских хроник, духовных и мирских летописцев, официальных документов.

«Летописец, или описание краткое знатнейших действ и случаев, что в котором году деялося в Украини» — Лизогубовская летопись, составлена в XVII веке, отражает историю XVI—XVII веков.

«Летопись Самовидца», или «Летописец о начале войны Хмельницкой» — повествует про начало войны Хмельницкого.

Автор основной части «Летописца…» — казацкий старшина Ракушка-Романовский. События с 1672 по 1702 год написаны в форме дневника. Другие авторы после смерти Ракушки-Романовского довели «Летописец…» до 1734 года.

«Летопись событий в Юго-Западной России» написал интереснейший человек — Самойло Васильевич Величко.

Родился он в 1670 году, умер не ранее 1728 года, а скорее всего — несколько позже.

Образованнейший человек, Самойло Васильевич окончил Киевскую академию, владел польским, немецким, латинским языками. В 1690 — 1708 годах он служил у генерального писаря В. Л. Кочубея и в генеральной войсковой канцелярии. После казни Кочубея, с которым был очень близок он, говоря современным языком, потерял место.

И вот тут-то начинается самое интересное. Самойло Васильевич поселился в имении сына Кочубея, в селе Диканька, под Полтавой. Там он создал школу, преподавал крестьянским детишкам… и там писал книгу.

Насыщенность летописи, доведенной до 20-х годов XVII века, официальными документами, сведениями по истории Турции и Польши, записками современников и личными воспоминаниями делает труд исключительно интересным.

«Действия презельной и от начала поляков кровавшой небывалой брани Богдана Хмельницкого гетмана Запорожского с поляки» написана Григорием Ивановичем Грабянкой.

Известно около 20 списков летописи. В ней повествуется об истории Украины с древнейших времен (то есть от «Повести временных лет») до 1708 года. И притом основное внимание уделяется эпохе Богдана Хмельницкого, времени с 1648 по 1655 год, — битва у Желтых Вод, и прочему. Войны этой эпохи стали важнейшим событием в жизни современников.

Сам Грабянка в этих войнах не участвовал, источниками ему послужили летописи, официальные документы, польские хроники, дневники, рассказы современников.

Летопись крайне интересна; настолько, что в 1734 году из этой летописи сделана выборка «Краткое описание Малороссии».

Мы не знаем даже, где и когда родился Григорий Иванович Грабянка. Погиб он около 1738 года — хорошо, что хоть это известно. Казачий полковник, он участвовал во всех походах конца XVII — начала XVIII веков — азовских, крымских, шведских — ив конце концов погиб, сложил голову в ходе войны с Турцией 1735—1739 годов.

Украинские и белорусские летописи интересны многим, в том числе и как опыт летописания в уже исторические времена [25].

Сведения, сообщаемые и в западно-русских летописях и в более поздних, подтверждаются данными летописей Великого княжества Московского, новгородскими и псковскими летописями, летописями княжеств Северо-Восточной Руси.

А очень многие сведения и летописями Польши, стран Скандинавии, Тевтонского ордена, германских государств, Венгрии.

Фактически у нас есть сведения об истории Западной Руси с IX века до самых исторических времен — до Российской империи. От эпохи племенных союзов и до формирования современных народностей.

Может быть, у кого-то из моих читателей уже мелькнула скептическая усмешка: «Как же! Рассказывайте! Разве вы не знаете, что вся эта история — не правильная»? Что все было совсем не так?»

В последние годы появилось довольно много книг, в которых отрицается все, что считается твердо установленным в академической истории, и предлагается своя собственная версия того.

Не будем говорить уже об Елене Блаватской, которую в свое время полиция выдворила из Индии за вульгарный подлог «писем махаришь», то есть неких высших существ, почти что вечных и всеведущих. «Махариши» регулярно писали Елене Блаватской письма, в которых поведывали невероятно интересные истории о прилетах духов и о материализации материков, слонов и «людей других ископаемых рас».

Письма, как выяснилось, писали слуги из соседней гостиницы; Елена Блаватская оказалась женщиной небогатой и в один прекрасный момент не смогла внести требуемую сумму. Слуги-«махариши» обиделись и обратились в полицию. А английские полицейские, по причине полного отсутствия фантазии и плохого отношения к жуликам, выдворили Е. Блаватскую из страны [26].

Вообще-то, упоминать Е. Блаватскую и Елену Рерих приходится, потому что их последователи продолжают рассказывать все те же сказки, в том числе и на исторические темы.

И пока поток доверчивых, но невежественных людей не иссяк, имеет смысл предупредить соотечественников. Даст Бог, кто-то и убережется.

Но в наше время по городам и весям ходят не менее оригинальные книги. Наверняка я знаю далеко не все «шедевры» этого типа, но приведу только три, хорошо мне известные:

1. Кандыба, доказывающий, что вся история человечества протекала возле Ильмень-озера, на Новгородчине (по просьбе историков из Новгорода специально оговариваюсь: они к этой теории не имеют никакого отношения, ее разработкой не занимались, а к самому Кандыбе относятся, мягко выражаясь, несерьезно) [27].

2. В. Н. Демин, «отыскавший» прародину «настоящей Руси» чуть ли не на Северном полюсе: «Гиперборейскую Русь» на севере современной Европейской России; тогда и климат был якобы иной. Обойтись без мистики, без ссылок на Рерихов и без множества совершенно фантастических аналогий славянских богов с эллинскими и с индусскими автор, конечно же, не в состоянии [28].

3. Юрий Дмитриевич Петухов, издававший некогда замечательную газету «Голос Вселенной» («Орган трансцедентных надправительственных сил»), а ныне написавший книгу, аннотацию к которой я привожу полностью и без комментариев: «История человечества, история земной цивилизации — это в основном история русов, древнейшего первонарода, породившего практически все нации и народности ностратической языковой семьи. Об этом и многом другом увлекательно рассказывается в статьях одного из ведущих ученых-историков нашего времени Ю. Д. Петухова» [29].

Естественно, ведущим ученым-историком никто Ю. Д. Петухова отродясь в научном мире не признавал, да и не за что. Самозванец — он самозванец и есть.

Но сейчас я вынужден анализировать совсем другое явление, поскольку именно оно может вызвать у кого-то из читателей протест: «Чего же это нам суют не правильную историю?»

Все началось с того, что в 1996 году два математика:

Глеб Владимирович Носовский и Анатолий Тимофеевич Фоменко опубликовали книгу «Империя», а через год, в 1997 году, еще одну — «Новая хронология Руси» [30].

Если передавать содержание книги предельно кратко, то авторы претендуют на совершенно новое прочтение русской (и не только русской) истории. Все, что мы считаем историей русского народа, Руси и Российской империи, согласно авторам — фальсифицировано. В нашем прошлом не было никакой такой Киевской Руси, не было Господина Великого Новгорода. Тем более не существовало никакого такого монгольского завоевания Руси.

И не могло существовать, потому что до воцарения дома Романовых от Китая до Европы простиралась огромная империя, Русь-Орда. Единое государство, разные части которого говорили на разных языках, а своих императоров-царей-ханов называли разными именами. А единая церковь империи объединяла не только католиков и православных, но и магометан.

Авторы устанавливают множество тождеств между монгольскими, татарскими, византийскими, русскими правителями, проводят множество параллелей, «…в справедливости которых, как нам кажется, трудно сомневаться» [30, с. 235].

Великий князь Дмитрий Донской — это и есть Тохтамыш.

Ярослав, отец Александра Невского, — это, оказывается, и есть Батый; он же — Иван Калита. Его старший брат Георгий Данилович — это и есть Чингисхан, основатель империи; он же, «по совместительству», и Рюрик; именно с него-то и начинаются исторические времена. Просто их знают то под одним, то под другим именем.

Почему же никто в России (и во всем мире) не имеет представления о великой империи Руси-Орде и о тождестве деятелей мировой истории? Почему взволнованный рассказ о неведомой миру империи-Орде и о тождестве Батыя и Ярослава выглядит сегодня не повествованием историка, а бредом? А это потому, объясняют авторы, что все русские летописи полностью фальсифицированы.

Придя к власти, гадкие Романовы стремились фальсифицировать русское прошлое, уничтожить память об истинной истории Руси-Орды. Поэтому они уничтожали подлинные документы, стремительно создавали новые о каких-то высосанных из пальца исторических обстоятельствах и событиях. Все, чтобы оправдать свою узурпацию власти.

На самом деле Романовы захватывают власть после кровопролитной гражданской войны в XVI веке. Тогда правило четыре царя Ивана, позже объединенных под именем Ивана Грозного. Суть же борьбы — в ориентации на прежнюю сверхимперию или на нехорошую Европу. Романовы победили… и сделали все, чтобы представить историю в выгодном для себя свете: истинного царя Дмитрия обозвали самозванцем, Смутное время укоротили, чтобы не рассматривать свои неблаговидные деяния, а Ивана Грозного выдумали, чтобы объяснить причины Смуты.

Как же доказывают авторы свои сногсшибательные открытия? А никак! Основной звучащий аргумент выглядит текстуально так: «Такова наша гипотеза». Или: «Согласно нашей гипотезе». Казалось бы, авторы — профессиональные ученые: как-никак, должны понимать — гипотеза выдвигается не беспричинно и не на пустом месте. Гипотеза имеет свое обоснование, и именно это отличает ее от пустого домысла. Но Носовский и Фоменко представляют нашему вниманию именно набор ничем не обоснованных домыслов.

Единственно, на чем строится аналитический аппарат работы, — это игра на звукописи и игра на примерном совпадении дат.

Например, кто такие варяги? А очень просто! Варяги — это враги. Это не этноним, а название любого врага. Врага вообще. Кстати, как свидетельствуют профессиональные филологи (и что известно уже пятиклассникам, враг чередуется фонетически с ворогом, чередование — противоречит нормам). То, что таким словом никогда не называли никого, кроме норманнов, авторы либо игнорируют, либо просто не знают. Об их фантастическом невежестве еще придется говорить особо. Но это еще не все! Оказывается, такое же название было дано и итальянцам! Фряги, фрязи — это не кто иные, как фряжины — вражины [30, с. 119].

Но это еще что! Киев для авторов — это Хио (CHYO, CLEVA, Riona) западных летописей; делается вывод, что это… о-в Хиос (Chios, KHIOS) рядом с Грецией [30, с. 118].

Самарканд лихо оказывается Самарой, таурмены пляшут кекуок с турменами (т.е., на дикой смеси английского с тюркским — «мужчинами турок»)… Впрочем, всего не перечтешь.

Даже в магометанском летоисчислении по годам Хидждры (Гедждры) «улавливаются отголоски имени Георгий, его варианты — Гургий, Гургута. „Кроме того, слово Hegira“ может быть слиянием двух — Гог и эра (напомним: эра=ега), то есть могло обозначать просто эра Гога» или эра Готов» эра монголов». Горгий и Геджра вполне созвучны» [30, с. 120].

Вообще-то, в лингвистике давно известно, что сравнивать звукоподобия — совершенно бессмысленно: они просто ничего не доказывают. Ну, есть у побережья Якутии островок, называемый Африка. Ну, есть в Центральной Америке город Герма. Следует ли из этого, что в Якутии до якутов жили негры, а город Герму основали германцы?

Даже не учитывая, что жители Африки никогда не называли себя африканцами, а германские племена — германцами. И в этом случае случайные совпадения звуков не означают совершенно НИЧЕГО. Сама по себе похожая звукопись «доказывает» не больше, чем совпадение очертаний облаков в небе.

Существуют довольно строгие правила, по которым имеет смысл соотносить разные части слов в разных языках, я выводы о происхождении слов, названий, понятий делаются на основании кропотливого анализа корней слов, имеющих родственный смысл и употребляемых в близком контексте.

То, что у литовцев и пруссов почитали бога Перуна (Перкунаса), свидетельствует о близости народов. То, что у всех славян одинаково называются орудия сельскохозяйственного труда, а в балтских языках — литовском и прусском — другие названия, служит доказательством: балты и славяне разошлись до того, как появилось земледелие.

А вот звуковые параллели типа: орда-орден, монгол — мегалион, басурман — вессермен, атаман — гетман — гауптман и так далее [30, с. 238] — ничего не доказывают, ни о чем не свидетельствуют и могут представлять интерес разве что для игры в буримэ или для профессиональной работы психиатра, но никак не для истории и лингвистики. Здесь сравниваются слова, которые в своих языках имеют разное происхождение и разный смысл, а потому их совпадение (весьма относительное, впрочем) не говорит совершенно ни о чем.

Нет, для обмана читателя-то сие может представлять интерес. Но вот для доказательства главной идеи авторов книги, вроде бы ученых, — нет, никакого интереса эти параллели не представляют.

Идея тождества исторических лиц и целых династий питается столь же нехитрой игрой на весьма примерном совпадении сроков правления и самой жизни. Если к тому же совпадают (т.е. хоть как-то похожи и деяния) — то делается вывод о тождестве — в той же формулировке: «У нас появилась гипотеза».

Авторы считают тождественными династии киево-новгородских князей, московских князей и татаро-монгольских ханов. По их гипотезе — это одна и та же династия, называвшаяся по-разному в разных местах, с разными региональными именами одних и тех же князей-ханов. Русская история началась в XIV веке с Георгия Чингисхана, а Киевского периода истории Руси для них не было в самом буквальном смысле.

Что касается совпадений времени правления князей, ханов, герцогов (а также китайских ванов, японских микадо и «хранителей неба» древних майя), то причина их так же банальна и проста: при одном и том же или близком уровне и образе жизни люди живут, заводят детей и умирают во вполне определенные, хорошо просчитываемые сроки. При всем разнообразии выращиваемых сельскохозяйственных культур, экзотичности культов и различности языков, на которых говорили на Земле, все правители всех народов, с Древнего Египта до Европы и Руси XIX века и от Ирландии до Перу и Мексики, были правителями стран и народов аграрно-традиционной стадии развития. То есть земледельческих народов, живших по традициям, очень похожих в основных чертах: ранние браки, рождение многих детей, ранние смерти. А это определяло и вероятный срок появления у человека детей, и вступления на трон, и смерти.

Вопрос, конечно, в способе наследования. Если сын строго наследовал отцу, то время пребывания на троне каждого представителя династии оказывается особенно хорошо предсказуемым: после одного или двух «длинных» сроков, по 25—40 лет, приходится один или два «коротких», лет по 8—15. Почему именно так? А потому, что после долговечного правителя его сын и внук садились на трон в более преклонном возрасте и срок их пребывания в правителях укорачивался.

Конечно, если королю (вану, великому князю, хану, хантенгри, кагану, герцогу, ярлу, императору) мог наследовать и младший брат, то сроки несколько искажаются. Внезапные насильственные смерти тоже «размывают» динамику сроков правления, а ведь очень многие правители погибали в войнах или в дворцовых переворотах.

Но, вообще-то, в совпадениях сроков правлений нет дефицита при сравнении любых династий в любых точках земного шара. Разумеется, сроки правления пап римских этой закономерности не подвержены: выбирали, как правило, не очень молодых кардиналов, и правили они недолго. Так же выбираются и далай-ламы, каждого из которых выбирали младенцем после смерти прежнего.

Но вот взять тех же Ягеллонов. Начиная с Гедиминаса и до Сигизмунда II сроки правления всех великих князей Литвы, а впоследствии польских королей выглядят так: 23 года; 32; 50; 10; 9; 42; 24.

Возьмем теперь сроки правления японских сегунов из династии Токугава, взошедшей на престол в 1603 году: 13; 5; 28; 29; 29; 45; 12; 9. Как видите, та же динамика длинных и коротких сроков правления.

Сроки правления франкской королевской династии Каролингов, восшедшей на престол в 687 году: 25; 26; 10; 46.

Сроки правления французских королей из прямой ветви Валуа, с 1328 года: 22; 14; 16; 42; 12; 15; 49.

Цифры совпадают весьма примерно, но ведь и у Морозова (о нем ниже) они совпадают не больше. А Фоменко с Носовским цифрами предусмотрительно не оперируют.

Не буду загромождать книгу перечислением сроков правления императоров китайских династий Мин, Сун и Тан, правивших в разное время, царей Иудеи I тысячелетия до Рождества Христова, японских микадо IV—VII веков. Особенно похожи почему-то сроки правления микадо годов Тайра (середина VII века) и сроки правления Валуа.

Еще очень рекомендую посмотреть сроки правления полинезийских вождей: островов много, и при желании всегда можно подобрать подходящую династию.

Сходство деяний, в общем-то, тоже понятно: если не вдумываться в то, с кем же именно воевали и каковы результаты и если игнорировать сам характер проводившихся реформ, всякую деятельность абсолютно всякого вождя, от Карла Валуа до Териироо и от Василия Темного до Еритомо Минамото, легко облечь в самую простую, короткую, как мини-юбка, схему: воевал, проводил реформы. А воевали и проводили реформы, можно сказать, абсолютно все.

А сходные условия жизни порождали и похожие общественные группы. Например, мушеллимы Древнего Вавилона получали землю от государства и держали ее, пока несли военную службу. Таковы же были и стратиоты Византии.

Жившие на границах с племенами айну беглые японские мужики, постепенно отнимавшие их земли, похожи на наше казачество. «Люди длинной воли» в Монголии XI века до смешного напоминают мятежных баронов Англии XII—XIII столетия… Впрочем, примеры можно приводить до бесконечности.

Остается удивляться бедности фантазии Фоменко и Носовского. Вместо открытия евразийской империи, открывали бы сразу империю мировую, правители которой на разных языках назывались бы по-разному, имели разные имена, но по срокам жизни и правления неуклонно совпадали бы.

Особого риска тут нет — нужные сроки, обстоятельства и деяния совпадут у любой династии антропоидов, живущих на планете Земля и ведущих образ жизни земледельцев или скотоводов.

Попытались бы они доказать, например, что иудейский царь Ровоам, правивший в начале I тысячелетия до Рождества Христова, и ацтекский царь Монтесума, правивший в XVI веке, современник Ивана Грозного, — одно лицо. Что Гай Юлий Цезарь и есть Кон-Тики Виракоча, приплывший в V веке по Рождеству Христову на бальсовых плотах из Древнего Перу на остров Пасхи. Уж веселиться — так по-крупному!

Впрочем, есть серьезная причина не делать столь широких экскурсов — это чудовищно низкая квалификация авторов «концепции». Не уверен, что им известно что-либо про остров Пасхи, например. Потому что лично меня больше всего удивляет даже не сказочный гонор авторов. Даже не убожество аргументации, подобное разве что масштабности их же рассуждений и построений.

Больше всего меня поразило их фантастическое, прямо-таки сказочное невежество. Авторы не имеют представления об обстоятельствах, прекрасно известных любому историку-третьекурснику. Причем эти обстоятельства, уж извинше, представляют собой никак не фальсификации и не предрассудки ругаемых авторами историков, а твердо установленные факты. Ничего не попишешь.

«…в русских источниках хранится подозрительно странное молчание о захвате турками Константинополя в 1453 году, — вполне серьезно заявляют авторы. — Немногие сохранившиеся отголоски русского отношения к этому событию показывают, что это отношение было скорее всего одобрительным по отношению к османам (рос-манам?)» [30, с. 234].

Не знаю, как насчет рос-манов; источники молчат о народе с таким названием. И ассоциация турок-османов (сельджукского племени кайы, принявшего название но имени Османа I, основателя династии и государства — ядра будущей Османской империи) с мифическими росманами — чистейшей воды высосанная из пальца выдумка. И никакого одобрения по отношению к османам ни в каких источниках обнаружить совершенно невозможно. Для таких утверждений надо не только полностью утратить чувство реальности, но и пренебречь всеми известными фактами.

Но взятие Константинополя в русской историографии XV века отражено во МНОЖЕСТВЕ источников — вот что главное. Более того: это известие оказало на историю и культуру Руси огромное и неоднозначное воздействие — вот это уже, простите, факт. Веками мы существовали словно бы в культурной тени огромной древней империи (на этот раз — вовсе не высосанной из пальца, а совершенно реальной). И в одночасье Русь оказалась единственной не покоренной магометанами православной страной… Источники доносят до нас и страх, и чувство неуверенности в будущем, и горделивое чувство избранности: «Два Рима пали по грехам своим, третий же стоит, и четвертому не бывать…».

Впрочем, авторы совершают не менее потрясающие открытия. Примеров такого же невежества, сказочного неведения самых элементарных вещей по всей книге много.

Прямо-таки невероятно много. Какую глупость считать самой глупой, какой пример вопиющей некомпетентности самым вопиющим — дело вкуса. Лично меня больше всего потрясла расправа с Господином Великим Новгородом.

Мало того, что стоящий среди болот Новгород никак не мог быть центром ремесла и средоточием торговых путей. Мало того, что настоящий Новгород — это… Ярославль, а новгородские концы — вовсе не части древнего города, а разные районы Новгородской… то есть, вероятно, Ярославской, земли. Но у авторов плюс ко всему пропадает в неведомые нети и… знаменитое Ярославово дворище. «…Никто не знает, где в Новгороде находится Ярославово дворище», — открывают авторы очередную высосанную из пальца сенсацию.

От такого заявления обалдеет не только профессиональный историк, но и любой житель города Новгорода. Ибо Ярославово дворище — это попросту говоря один из районов города, название которого не изменялось со Средневековья. Кстати, «концами» называли части города местные жители еще в 1929 году, когда А. В. Арциховский начинал свои первые раскопки.

Да, о сенсациях… Слово это не всегда звучит синонимом «глупость», ибо книги пишут не только носовские и фоменки. Как раз раскопки Новгорода могут быть приведены как пример вполне сенсационного исследования. Раскопки Ярославова дворища 1938—39, потом 1947—48 годов не только полностью подтвердили легенду о его основании, но и дали колоссальный, поистине сенсационный материал.

А раскопки Неревского конца Новгорода с 1951 года заставили совсем по-новому осмыслить саму цивилизацию средневековой Руси. В числе прочего были найдены (и прочитаны) берестяные грамоты, и это заставило изменить наши представления о культуре, образе жизни, уровне развития личности у средневекового россиянина.

И все данные раскопок подтверждают как раз исключительную роль Новгорода как торгово-ремесленного центра.

В том числе и данные, содержащиеся в берестяных грамотах. И в немецких источниках, ибо именно этот, «утонувший в болотах» Новгород был членом Ганзейского союза, и об этом есть многочисленные документы из архивов Любека, Бремена, Гамбурга, Дерпта…

Или вот еще один перл. Авторы «сенсационной» книги готовы выдать за невероятное открытие результаты восстановления облика Тамерлана по черепу М. М. Герасимовым.

На самом деле европеоидность Тамерлана никого не способна повергнуть в удивление, кроме самого последнего невежды. Всем известно, что в числе племен Центральной Азии было много европеоидных; а если даже Чингисхан и был ярко выраженным монголоидом, то после многих поколений женитьбы потомков на тюркских (европеоидных или почти европеоидных) принцессах пра-пра-правнук Чингисхана Тамерлан, естественно, и должен быть европеоидом.

Кстати, одна из кличек Чингисхана звучит как «рыжебородый». Очень возможно, и он имел европеоидный облик, почему бы и нет? Носовский и Фоменко или сами этого не знают, или, попросту говоря, врут читателю. Предполагая при этом, что сам читатель об этом не имеет ни малейшего представления и поверит решительно чему угодно.

Рассуждения об облике Тамерлана мимоходом вскрывают еще один пункт невежества Фоменко и Носовского. Они всерьез полагают, что существует некий индоевропейский облик. Но языковая группа, язык — это одно, а расовая принадлежность — совсем другое. Наука кое-что знает о существовании индоевропейских языков — но нет такой расы.

На языках индоевропейской группы говорят и скандинавы, и жители Северной Индии.

Без переводчика могут понимать друг друга ярко выраженные монголоиды — якуты и такие же ярко выраженные европеоиды — турки.

Авторы приписывают профессиональным историкам, научному миру желание видеть Тамерлана непременно ярким монголоидом [30, с. 207]. Но это лишь один из многих случаев, когда они приписывают научному миру совсем не то, что на самом деле готовы отстаивать ученые.

Кстати, при обсуждении европеоидности Тамерлана авторы вступают в дикое противоречие с самими собой. Только что, буквально несколькими страницами выше, у них слово «монгол» означало «великий», — так сказать, самоназвание для верхушки высосанной из пальца империи. Теперь же оказывается, что монгол должен иметь строго монголоидную внешность… Где логика?! Где следование своей собственной выдумке?!

Еще раз повторюсь. Авторы или совершенно не владеют предметом (даже в пределах выпускника средней школы), или сознательно врут.

У читателя может сложиться впечатление, что я сознательно вырвал самые нелепые, самые абсурдные утверждения авторов, невероятно преувеличил и раздул, а остальная часть книги выглядит несравненно приличнее. Но это не так. В том-то и дело, что я привожу вполне типичные примеры. Каждый может набрать свою пригоршню ничем не подтвержденного бреда… я хотел сказать — гипотез…

Я выбрал только то, что мне оказалось чуть-чуть интереснее остального. По личному вкусу.

Не стану притворяться, будто мне так уж непонятна причина появления творений Носовского и Фоменко. Все духовные, все интеллектуальные революции сопровождались гротескными, нелепыми тенями. Ибо всякое новое знание позволяет двигаться и вверх, и вниз. Культурный взлет Рима в I веке до Р. X. породил не только Цезаря, Августа и Мецената, но и торговца рыбой, пытающегося прослыть философом и меценатом.

Культ разума, создание в Англии Королевского научного общества сопровождалось появлением Ньютона и Левенгука, а заодно — паркетного шаркуна, смешного напудренного развратника, почувствовавшего себя свободным от пут придуманной попами морали.

Интеллектуальная революция рубежа XIX и XX веков привела в мир станционного телеграфиста, разыгрывающего сверхчеловека перед уездными барышнями.

Мы живем в эпоху научной и культурной революции.

На глазах меняется представление о границах возможного и невозможного, мыслимого и немыслимого. Изменяется картина мира в целом. Казавшиеся бесспорными истины ставятся под сомнение. Раскопки Т. Хейердала, В. Массона, Дж. Мелларта, Н. Дженкинс, А. В. Арциховского изменяют наше отношение к прошлому.

На этом фоне мелькают свои гротескные тени. Те, кто встает на цыпочки, пытаясь встать в ряды тех, кто способен совершить интеллектуальную революцию. Люди, из всего кипения научной жизни усвоившие одно — что никто ничего не знает, что каждый имеет право думать, как он хочет, и что путь к успеху — врать как можно более лихо. Но у поклонников Блаватской есть хотя бы свой священный авторитет — сама Блаватская. Авторы книги вынуждены быть сами себе таким авторитетом.

Любимый аргумент воинствующего невежества — что научный мир не может с ним спорить. В определенной степени — и впрямь не может. Попробуйте вести полемику с психом, всерьез утверждающим, что земля плоская. Или что насекомые и мыши могут сами собой самозарождаться из грязи и пыли. Или что вся история человечества была историей борьбы классов. Тут главная трудность будет не в том, чтобы понять неверность и даже бредовость слов оппонента.

Проблема в том, чтобы хоть как-то соотнести произносимое оппонентом и известное специалистам. Чтобы найти ту плоскость, в которой вы вообще можете о чем-то говорить и хоть как-то понимать друг друга.

Перлы Носовского и Фоменко невероятно трудно рецензировать, и не потому, что их аргументация серьезна, а приводимые доказательства неопровержимы. Дело в другом…

Во-первых, спор предполагает хотя бы сравнимые весовые категории. Владение хотя бы некоторыми общими знаниями. Спор профессора со студентом возможен все-таки, в основном в учебных целях. А тут такая бездна невежества, что и с семиклассником сравнить непросто.

А как прикажете хоть что-то объяснять человеку, не владеющими самым элементарным материалом?! Ты ему скажешь: «На Ярославовом дворище было найдено…» А он выпучит глаза: «Так ведь Ярославова дворища нет?!».

Во-вторых, ученые, как правило, люди занятые. Тратить время на споры с фоменками и носовскими им попросту не интересно. И я не стал бы тратить время, не будь нужды написать эту книгу.

Но я прекрасно понимаю, что должно делаться в голове у неспециалиста. Мы ведь, увы, живем в мире специализации, и пока что специализация только растет. Все мы становимся специалистами все более глубокими, то есть знающими все больше все о меньшем.

Однажды я принес книгу Носовского и Фоменко в один академический институт. Нет, это надо было видеть! Сотрудники института, профессиональные историки, буквально заходились, прямо-таки кисли от смеха.

— Ну, удружил! — радостно вопили историки, стирая со щек слезы восторга. Лютые враги объединялись против общего противника. Примирялись поссорившиеся друзья и любовники. Профессор Н., двадцать лет не разговаривавший с академиком М., после выступления академика М., на ученом совете, почти улыбнулся ему после особенно ядовитой шутки в адрес Фоменко.

А самое смешное в этом то, что книга свободно продавалась на книжном лотке в квартале от здания института.

И никто ее не только не отрецензировал, но до моего появления с книгой никто ее даже не взял в руки. На мою же просьбу дать профессиональное заключение по книге народ ответил вполне откровенно:

— Старик, на ерунду времени нет.

И это очень напоминает мне историю времен полузабытого пионерского детства.

Лет 35 назад некий пионер Коля написал в редакцию журнала «Костер», что научился очень хорошо играть в шахматы и всех в классе обыгрывает, только вот конем пока ходить не научился. А теперь он хочет найти какого-нибудь гроссмейстера, чтобы его победить. Редакция пообещала Коле найти ему соответствующего гроссмейстера, не умеющего ходить конем. Пусть побеждает…

Возникает желание, чтобы Фоменко с Носовским рецензировали профессоры, считающие Тамерлана негром и ничего не слыхавшие о всемирно знаменитых, составивших эпоху в археологии раскопках Новгорода.

Итак, позиция специалистов более-менее понятна: не связываться с неучами. Позиция логичная, нет слов!

Но такая позиция коллег мне представляется не очень корректной по отношению к огромному числу неспециалистов. В конце концов, человек не виноват в том, что он — не менее узкий специалист, чем историк, но совершенно в другой области. А знать историю своего народа (и не только своего) хочется.

Человек искренне хочет побольше узнать об истории…

Берет новую для него книгу, и… Кого убеждает аргументация (человек же не знает, что она полуграмотная), кого привлекает сам факт смелого, на грани безумия, отторжения всего привычного и, казалось бы, устоявшегося. А кроме всего прочего, заползает в голову мысль: если уж люди так уверены в себе, так смелы, то, наверное, у них есть для этого причины?!

И человек утверждается в самых черных подозрениях: а вдруг вся история, которой его учили со школы, не правильная?! Чаще всего он вовсе и не так уж уверен в правоте Фоменко, но некоторые сомнения заползают в душу, и человек начинает сомневаться во всем на свете: а была ли вообще античность? А существовал ли Древний Киев? А не был ли придуман заодно и Древний Новгород? А знают ли ученые точно, когда жил и как выглядел Чингисхан, или никто ничего не знает?

Мне доводилось общаться с людьми неглупыми и неплохо образованными, с врачами, чиновниками, предпринимателями, которые или занимали ни к чему не обязывающую и довольно удобную позицию: «Почему бы и нет?», или же начинали сомневаться в любых исторических сведениях, сообщаемых на основании любых источников. Ведь все равно же никто ничего не знает!

С другой стороны, находятся люди, знающие мировую историю и выдвигающие идеи, весьма далекие от устоявшихся, санкционированных официальной наукой. И, что самое удивительное, у этих бунтарских, новаторских идей есть свои корни и даже 600-летняя традиция.

Исследователь такого рода появился в Красноярске: писатель Александр Александрович Бушков, «король русского детектива», выпустил в свет книгу «Россия, которой не было» [33], вообще-то, ставшую отрадным явлением в море затопившего Россию окололитературного и околоисторического бреда (примеры я уже приводил). Она и достаточно корректна в большинстве случаев, и весьма, весьма информативна.

Книга понравилась мне и разоблачением мифов, хотя, с точки зрения ученого, строго говоря, подвергаются анализу никакие не исторические мифы, а утвердившиеся в обществе дикие, предельно далекие от истины представления. Некоторые из них — просто невинный плод невежества. Той самой простоты, что много хуже воровства. А большая часть возникла не случайно и не стихийно: эти представления есть плод сознательной подтасовки фактов, трактовки документов в угоду надуманной схеме, подчинения истории политической злобе дня. Взять хотя бы превращение одного из самых бездарных и самых страшных монархов (Петра I) в главного российского просветителя и чуть ли не спасителя Отечества…

Понравилось и стремление Александра Александровича взять на себя труд выступить в роли просветителя соотечественников. Позволю себе процитировать некоторые его размышления о том, как современный исследователь может рассматривать проблемы достоверности исторических документов и принятой в науке хронологии:

«Сторонники короткой» хронологии, считающие, что часть так называемых «античных» документов попросту фальсифицирована, а часть описывает раннесредневековые события, в результате ошибки историков перенесенные в глубокую древность, выдвигали спорные, но зачастую не поддающиеся опровержению в рамках «традиционной» теории аргументы. Указывалось, что «античные» рукописи вряд ли смогли бы сохраниться, пролежав якобы многие сотни лет в сырых, заброшенных подвалах. Подозрения вызывало и то, что оригиналов подавляющего большинства «античных» трудов не сохранилось вообще, и появились они словно бы из ниоткуда уже в эпоху книгопечатания — причем и тогда оригиналов никто не предъявлял.

Не менее сильные подозрения у многих исследователей вызывала и личность человека, по сути, в одиночку и заложившего основы нынешней длинной» хронологии. Жозеф Скалигер, ученый XVI в., уже тогда был уличен в подделке мнимоантичных трудов, а кроме этого в своей работе по глобальному уточнению исторических дат откровенно использовал так называемую числовую мистику. Что и неудивительно, поскольку Скалигер сначала был добрым другом и сотрудником Мишеля Нострадамуса, вместе с коим и решал не имеющие решения задачи вроде пресловутой «квадратуры круга». И лишь впоследствии, когда к ним обоим проявила интерес инквизиция, Скалигер в торопливых попытках реабилитироваться занялся богоугодным делом, сиречь созданием хронологии.

Еще великий поэт Петрарка разоблачил иные труды, считавшиеся античными. В XVI столетии испанский ученый впервые выдвинул обоснованную теорию о том, что античность и даже раннее Средневековье, собственно говоря, придуманы в эпоху Возрождения, что масса документов была отброшена в далекое прошлое, и историческая ошибка, однажды возникнув, лишь укреплялась с течением времени.

Подложность трудов Тацита (чуть ли не единственного источника по истории Древнего Рима) доказывали в разное время Вольтер, Лэнге и Ошар во Франции, Моммзен, Штар, Леман, Сивере и Шиллер в Германии, Росс и Меривал в Англии. В России критически относились к исторической достоверности Тацита не только А. Амфитеатров и В. Драгоманов, но и А. С. Пушкин.

Во второй половине XIX в, немецкие ученые, представители так называемого гиперкритицизма, пытались «почистить» европейскую историю от наиболее легендарных эпизодов и личностей, но успеха не имели еще и оттого, что французы, например, усмотрели в этом покушение проклятых «бошей» на славную французскую историю, пусть не подкрепленную документами, но романтическую и оттого великую, черт возьми!

Только в начале XX века научный мир «уговорился» считать «отца истории» Геродота именно историком, а не древним беллетристом. До этого времени существовало мощное направление, весьма обоснованно полагавшее Геродота не более чем талантливым сказочником…

Выдающийся ученый Н. А. Морозов, автор капитального восьмитомного труда «Христос», внес свежую струю, доказывая, что описания астрономических явлений, рассыпанные в «античной» литературе, при вдумчивом их изучении оказываются принадлежащими временам, стоящим к нам гораздо ближе, порой — Средневековью. По меткому замечанию одного из его сторонников, «труды Морозова были отвергнуты, но не опровергнуты». Точно такая же судьба ждала книги американского исследователя И. Великовского. С ним не спорили. Он попросту был объявлен сумасшедшим, хотя некоторые положения, выдвинутые Великовским в 50-е годы нашего века, получили подтверждение после полетов американских космических аппаратов…

Весьма небезынтересны, хотя во многом и уязвимы, книги московских математиков Носовского и Фоменко, четырехтомный труд отечественных исследователей Валянского и Калюжного. Уже в последние годы группа немецких историков из мюнхенского университета выдвинула версию, что Карл Великий — не более чем обобщенный, сказочный персонаж, нечто вроде былинного князя Владимира Красно Солнышко. И выдвигает в поддержку своей версии достаточно серьезные аргументы. Более того, даже некоторые геологи в последнее время выступили с еретическими теориями, согласно которым возраст Земли гораздо моложе, нежели было установлено в XVIII столетии чисто эмпирически…» Собственно, этот свой подход к истории А.А. Бушков аргументирование представил в книге «Россия, которой не было» в главе под названием «Об истории, историках и фактах»:

«Известный английский историк и философ Р. Дж. Коллингвуд оставил интереснейшую работу как раз по интересующему нас вопросу: как оценить степень достоверности тех или иных исторических фактов?

Коллингвуд писал: «Критерием истины, оправдывающим его (историка) утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание было дано ему источником». Считая, что, кроме механического восприятия запечатленных древним хронистом фактов, историк должен еще учитывать «достоверность» в качестве пробного камня, с помощью которого мы решаем, являются ли эти факты истинными, Коллингвуд приводит пример: Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не потому, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибо, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, Я НЕ МОГУ СЧИТАТЬ, что Светоний прав… я могу включить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония».

Проще говоря, любой вдумчивый исследователь имеет право на построение собственной версии — при условии, что она не противоречит логике, здравому смыслу, тому, что нам в общих чертах известно о данной эпохе. Скажем, можно с большой степенью вероятности утверждать: человек, исповедующий христианство, никогда не прикажет казнить другого человека за отказ поклониться языческим богам. Однако в повествованиях о злых «татаровьях» мы еще столкнемся с этим парадоксом: христианин-хан из Золотой Орды вдруг велит казнить русского князя-христианина за отказ поклониться языческому кумиру…

Выводов здесь может быть только два: либо летописец напутал и хан — вовсе не христианин, либо эта история — выдумка…

Но не будем забегать вперед, вернемся к Коллингвуду.

…любой источник может быть испорчен: этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещен из своего временного слоя неопытным археологом, а тот — невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл».

В самом деле, мы порой с излишним почтением относимся к полуистлевшим летописям, забывая, что писали их люди. Обуреваемые всеми человеческими страстями — от желания написать лишнюю, высосанную из пальца гадость про нелюбимого боярина до умышленного искажения истины по приказу своего князя, с которым не больно-то и поспоришь. Предубеждения и ложная информация… Любопытно, что на родине Коллингвуда, в Англии, во время Первой мировой войны родился любопытный миф о полках регулярной русской армии, которые, высадившись где-то на севере Британии, походным маршем прошли к Ла-Маншу, спеша помочь союзникам, после чего переправились во Францию и ринулись в бой с проклятыми «бошами».

Никогда ничего подобного не было. Русские части попадали во Францию морем, без захода в Англию. И тем не менее британские писатели и журналисты не единожды сталкивались с очевидцами», своими глазами зрившими, как шагали с бодрой незнакомой песней русские усачи-союзники…

А погибни в каком-нибудь катаклизме правдивые документы? И попади запись о «проследовавших через Англию русских» к историку следующей цивилизации, веке в XXIII разбирающем жалкие остатки письмен предшественников? Ведь внесет в свой ученый труд — и академика, глядишь, получит…

И наоборот. В Ипатьевской летописи, которой историки склонны доверять больше, чем некоторым другим, стоит краткая запись: «В лето 6750 не бысть ничтоже» — то есть не было ничего. Меж тем лето 6750 — это 1242 год! Тот самый год, когда Александр Невский разбил на Чудском озере псов-рыцарей! Представьте, что из всех русских хроник до нас дошла бы одна, Ипатьевская… То-то.

Вновь слово Коллингвуду: Мы уже знаем, чем не является свидетельство. Оно — не готовое историческое знание, которое должен поглотить и низвергнуть обратно ум историка. Свидетельством является все, что историк может использовать в качестве такового… Обогащение исторического знания осуществляется главным образом путем отыскания способов того, как использовать в качестве свидетельства для исторического доказательства тот или иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени СЧИТАЛИ БЕСПОЛЕЗНЫМ… В истории, как и во всех серьезных предметах, никакой результат не является окончательным. Свидетельства прошлого, находящиеся в нашем распоряжении при решении любой конкретной проблемы, меняются с изменением исторического метода и при изменении компетентности историков…Каждый новый историк не удовлетворяется тем, что дает новые ответы на старые вопросы: он должен пересматривать и самые вопросы».

Справедливость последнего утверждения блестяще подтвердилась за последние десять лет нашей с вами истории.

Сначала дошло до того, что молодые люди году в 1986-м даже не знали, кто такие Бухарин и Берия (факт, зафиксированный в печати). Потом, с возвращением многих вычеркнутых из не такой уж давней истории имен, какое-то время «диссиденты», «демократы» и «либералы» внушали обществу, что все беды происходят от злодея Сталина, исказившего благостные и гуманнейшие «ленинские заветы», к которым следует непременно вернуться. И лишь впоследствии, не так уж давно, отважились признать, что эти «ленинские принципы» на деле — свод палаческих установлений и самый кровавый террор творился как раз при «дедушке Ильиче». Причины таких зигзагов лежат на поверхности: чересчур уж многие «демократы» и «диссиденты» были детьми и внуками ленинских палачей, а на Сталина злобились главным образом из-за того, что он, наводя глянец на красную историю России, без малейшей жалости перестрелял комиссаров в пыльных шлемах», ибо их дальнейшее существование никак не сочеталось с приличным вариантом советских мифов…

Вернемся к летописям и хроникам. Как уже говорилось, их авторы могли о чем-то не знать, что-то пропускать умышленно, что-то исказить (не обязательно умышленно). Далеко не все летописи и хроники дошли до нашего времени — вспомним Татищева и десяток разных вариантов одной и той же древней хроники. Мало того, мы подчас не можем быть уверены, что под теми датами, что указаны в летописях, подразумеваются именно те, которые приняты нами…

Простой пример. Древнерусские летописи датируются нынешними историками исключительно на основании византийского варианта летоисчисления, где дата сотворения мира — 5508 г, до нашей эры.

Меж тем, кроме этой даты имелись и другие…

Географические названия (не только городов, но и стран!) перемещаются по карте, один и тот же человек может быть известен под несколькими разными именами (что иногда вносит путаницу), точные датировки тех или иных событий нам сплошь и рядом неизвестны (поскольку наши предки и мы пользуемся разными системами отсчета исходных дат).

Летописец был пристрастен, а то и выполнял прямой заказ…

Есть и оборотная сторона медали. Для тех случаев, когда летописец был стопроцентно честен. У современных историков порой проявляется крайне непонятное стремление поправить очевидца события, которое сами они наблюдать никак не могли. Однако отчего-то считают, будто знают лучше.

Несколько простых примеров. Доктор исторических наук Ю. А. Мыцык поправляет историка XVII века: «Первый крупный поход за пределы Монголии был совершен Чингисханом не в 1209 г., а в 1162». Читатель может подумать, будто за последние триста лет в руки ученых попали некие документы с точными датами…

Нет никаких документов. Просто-напросто в последнее время ученые договорились считать, будто дата «первого крупного похода Чингисхана» была другой. Следовательно, историк, живший гораздо ближе ко времени описываемых им событий… ошибается.

«Автор ошибочно считает, будто не новгородский народ, а князья решили истребить ордынских баскаков».

Одним словом, сплошь и рядом с исторического Олимпа пудовым камнем падают презрительные приговоры: «Летописец ошибался», «автор хроники был не прав». Очевидец события, изволите ли видеть, был не прав. Не понимал, что он видел — пока в XX столетии не разъяснили…»

1. Ну, во-первых потому, что во всех русских летописях есть выдержки из «Повести временных лет».

Вовсе не только в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях. «Повесть временных лет» вовсе не стала известна в результате некоего внезапного открытия. Она была известна всему образованному русскому обществу со Средневековья. Я уже обращал внимание читателя на то, что все русские летописи во всех землях и городах начинаются или с сотворения мира (и тогда включают в себя «Повесть временных лет»), или прямо начинаются с «Повести…».

Если считать все славянские летописи подделками, созданными по заданию Романовых, то у меня возникает одно лишь смиренное замечание: это надо же, какой масштаб должна иметь работа по подтасовке летописей! И в кабинет польского чиновника Быховца, и в скромную украинскую Диканьку, и в городские архивы Витебска и Смоленска прокрались коварные агенты Романовых. Если учесть, что украинские летописи писались и в XVIII веке, я позволю себе восхититься еще одним: как же долго действовала программа замены правильных летописей на не правильные, подтасованные! И через сто лет после воцарения династии действует программа: как написали новую летопись, сразу же ее подменить! Куда там жидомасонскому мировому правительству!..»

Если же исходить из подлинности летописей, то приходится признать; «Повесть временных лет» прекрасно знали и считали подлинной во всех концах необъятного славянского мира. И использовали везде, где считали свое княжество, свою землю частью Руси. И это заставляет принимать Нестора-летописца всерьез.

Кстати, таким же образом получается и с Русской Правдой. Почему-то и в летописных сводах, и в юридических документах (вплоть до Литовских статутов, о которых речь еще пойдет впереди) есть отсылки к Русской Правде, причем четко различается Правда Ярослава и Правда Ярославичей. Если следовать логике моих не очень грамотных оппонентов, то и Русская Правда, Правда Ярослава, должна быть составлена то ли Калитой, то ли его близкими родственниками в XIV веке.

Но ведь на в Западной Руси ни Иван Калита, ни его братья не были, выражаясь мягко, очень популярными людьми. Об этом, впрочем, как раз подробно пишут и Фоменко с Носовским, и особенно подробно — А. Бушков. Неужели юридический кодекс, придуманный в Восточной Руси, мог бы лечь в основу юриспруденции Западной?! Не говоря уже о примитивности этого кодекса. В XIV веке Русская Правда могла стать основой для дальнейшей разработки права, но вот заимствовать такой кодекс из другого государства не было никакой необходимости.

2. Во-вторых, все летописные сведения проверяются по другим летописям. Источники разных племен и народов свидетельствуют об одном и том же и указывают на один и тот же возраст событий.

Упоминания славян и славянских городов Куявии, Артании и Славии известны из арабских летописей, из сочинений путешественников VIII—IX веков. Ну ладно, агенты Романовых и туда, в арабский мир, пробрались, уничтожили правильные летописи и коварно подбросили не правильные.

Но о событиях в Киевской Руси пишут и польские, и венгерские, и скандинавские летописи IX, X, XI веков.

В «Песне о Нибелунгах» упоминается «киевская земля», Land zu Kiewen. Слово «Русь» неоднократно появляется во французских романах и поэмах XII—XIII веков.

Аахенские анналы писались в VIII—IX веках, в эпоху Карла Великого, и велись на отменном верхненемецком языке. В этих анналах есть запись под 800 годом о том, что в Аахене появились какие-то незнакомые люди, называющие себя «славянами» и «русью». Эти рослые, сильные люди, заросшие бородами, охотно рассказик, что живут они в городе Киеве, принадлежат к племени полян, платят дань хазарам, а их владыка называется каган.

Фоменко с Носовским запамятовали рассказать, как агенты Романовых подменяли документы в польских и венгерских архивах. Образованные они были, эти агенты, столь блестяще владевшие и труднейшим венгерским языком!

А главное, все написанное — везде, от Скандинавии до Багдада — очень уж дополняет друг друга, очень уж ложится в некую единую концепцию.

Не хочу создавать у читателя впечатления, что так уж все совершенно понятно в этих древних сообщениях и так уж все однозначно. Попадаются и совершенно фантастические, просто малопонятные сведения. Например, ибн Фадлан, арабский путешественник VIII века, весьма подробно описывает «огромного, грузного зверя», живущего в южнорусских степях. По описанию этот зверь очень похож на шерстистого носорога. О существовании в историческое время этого зверя ледниковой эпохи нет никаких других сведений, кроме подробного, очень точного описания ибн Фадлана. Но что делать с самим описанием, к какой категории исторических сведений его отнести — не знаю…

Или вот все те же арабские путешественники так же подробно, очень точно описывают дивов — огромных обезьян, живущих в стране русов на деревьях. Подробно описывается, как русы находят дивов по издаваемому ими пронзительному свисту (Соловей-разбойник?), ловят сетями и приручают. Во время сражений с половцами, по данным арабов, русы использовали таких дивов: дивы дрались огромными дубинками, и некоторые были так страшны, что приходилось держать их на цепи.

Оставляю это сообщение без комментариев, просто как пример — не все нам так уж понятно, так уж ложится в официальные версии.

3. Источники по истории Киевской Руси находят и много позже воцарения Романовых. Например, «Слово о полку Игореве» найдено только в 1792 году. Есть много свидетельств того, что «Слово» хорошо знали на Руси в XIV—XVI веках. В 1307 году писец Пантелеймонова монастыря переписывал «Апостол» и выразил возмущение междуусобицами князей цитатой из «Слова».

По некоторым данным, в XV веке списки «Слова» имелись в Москве, Пскове и в Белозерском монастыре.

Князь А. М. Курбский тоже знал текст «Слова» и размышлял о местоположении речки Каялы.

Но тот список «Слова», который А. М. Мусин-Пушкин нашел в Ярославле и опубликовал в 1800 году, список XVI века, найден только в 1792 году. Как же его просмотрели агенты Романовых?!

С берестяными грамотами Новгорода получилось еще интереснее: об их существовании мир узнал только в 1950 году. С тех пор каждый археологический сезон в Новгороде приносил новые и новые открытия берестяных грамот.

По этому поводу можно сделать три предположения, два из них в духе Фоменко: а) Агенты Романовых нашпиговали культурный слой Новгорода берестяными грамотами.

Правда, при этом не очень понятно, как археологи XIX — XX веков ухитрились просмотреть перекоп — следы того, что в культурном слое кто-то копался. Различать перекоп от стерильного, не тронутого веками слоя, археологов учат еще после первого курса, во время археологической практики.

Как видно, с археологами тоже здесь что-то нечисто, и потому приходится плавно перейти ко второму предположению: б) Все археологи, филологи, лингвисты, историки, которые занимались этими грамотами, — агенты Романовых, и это они специально делали письмена на бересте. Так сказать, утверждали право на престол уже не существующей династии.

Правда, в этих сильных, глубоко продуманных и достоверных версиях отсутствует один небольшой, но очень интересный штришок: и сам факт находок берестяных грамот, и их содержание «работает» только против убогой идейки Носовского и Фоменко. Что же они маху-то дали, агенты?

Или, может, кто-то их перекупил?

Ах, да! Есть еще третья версия: в) Перестать заниматься чепухой и изучать исторические источники, в том числе и берестяные грамоты, профессионально, то есть с учетом обстоятельств находки и характера документа. И признавать подлинными, если документ этого заслуживает.

4. В-четвертых, существуют ведь данные не только исторических источников. Есть, например, археологические данные о том, что в VII—Х веках на Руси существовало двенадцать общностей… не знаю, как назвать их точнее. Ведь археологические данные не позволяют говорить, что это именно племена. Но общности есть, их именно двенадцать, и занимают они именно те места, о которых говорил Нестор.

С одним из племен, тиверцами, получилось вообще интересно. Нестор писал о них, что тиверцы «сидяху по Днестре».

Долгое время Нестора понимали весьма буквально: «на Днестре» — значит, непосредственно на берегах реки. Несколько поколений археологов пытались искать тиверцев на берегах Днестра. Не найдя племени, ученые начали вообще сомневаться в существовании тиверцев и склоняться к мнению, что Нестор, всегда вроде бы точный, все придумал. Возникли даже не лишенные остроумия догадки: почему, для чего Нестор мог придумать тиверцев? Может быть, вопреки претензиям Византии на эту землю? Или чтобы племен оказалось ровно 12, священное число? Или перепутал славян с людьми совсем другой культуры?

Только в конце 40-х годов XX века молодой московский ученый Г. Б. Федоров сделал вполне безумное предположение: а что, если Нестор имел в виду, что тиверцы «сидяху» не по самому берегу Днестра, а на его притоках? Берега Днестра везде высокие, слой почвы не толстый, много выходов камня-известняка. Редкие села лежат на высоких берегах, далеко от воды. Неудобно и брать воду, и для земледельческого хозяйства. А на притоках было удобно жить для земледельцев.

Преодолев огромное сопротивление почтенных мэтров («разве Вы не знаете, что тиверцев найти нельзя?!» «многие их искали…» «бесперспективное занятие; займитесь чем-нибудь другим»), Георгий Борисович получил, наконец, право произвести археологическую разведку. Не сумей он получить результат за этот месяц, вся научная карьера Г. Б. Федорова могла бы пойти прахом. Но все дело-то в том, что тиверцев он как раз нашел…

Получается, что сообщаемые Нестором сведения подтверждаются, и подтверждаются так, что лучшего нельзя и ожидать. Вероятно, и в остальных случаях на Нестора имеет смысл полагаться, не выясняя, почему он придумал то или иное?

Отмечу еще огромное количество находок IX—XIII веков, происходящих из Западной Европы: это и мечи, и украшения, и монеты-динарии. Монеты, кстати, очень хорошо датируются.

5. В-пятых, раскопки во многих русских городах выявили слой монгольского нашествия. Конечно, сам по себе «след набега, след пожара» доказывает только то, что город брали штурмом, и не более того. Да только вот в некоторых городах места, где шел самый отчаянный бой, где «лежал живой на мертвом и мертвый на живом», не были расчищены и убраны.

Например, древняя Рязань находилась в 12 километрах от современной. Называя вещи своими именами, после нашествия русские люди просто отстроили город в другом месте и дали ему прежнее название.

В Киеве и в Любече город отстраивали поверх слоя погрома и пожара: просто разровняли все, что можно, и стали строить город поверху.

Что тут поделаешь! «След набега, след пожара» открывает не очень приятное зрелища. То есть, может быть, Бушкову с его культом империй, войны, физической силы и прочими пережитками младшего подросткового возраста это зрелище и понравилось бы. Мне же оно категорически неприятно. Слой заполняют обугленные обломки бревен, костяки множества порубленных саблями, проткнутых копьями и стрелами людей. По положению скелетов видно, что многие пытались выбраться из завала еще живых и уже мертвых, когда рухнули горящие дома, погребая под собой людей.

Так вот, часть погибших — рослые европеоиды, вооруженные прямыми мечами, типично русскими щитами, в столь же типичных панцирях и кольчугах. А другая часть — смесь европеоидов, людей с легкой монголоидностью, и даже выраженных монголоидов. И эти люди вооружены кривыми саблями, щиты у них маленькие, круглые, типичные для всадников, а панцири типичны для Центральной Азии.

Есть и страшноватенькая находка в Киеве. Часть слоя гибели города — полуземлянка гончара, в одной половине которой располагалась мастерская, в другой, отделенной печкой, — жилая часть.

У входа в землянку лежат двое: среднего роста человек с легкой монголоидностью, в типичном для степняков шлеме, с кривой саблей. И рослый, без панциря, с топором. На полу мастерской — скелет молодой женщины, в позе распятой; в руки скелета вогнаны два кинжала, лезвия которых уходят глубоко в земляной пол. А на печке, в другой «комнате» — скелетики детей четырех и пяти лет.

Если Фоменко, Носовский и Бушков не в состоянии объяснить находку, я, кажется, берусь это сделать. Монголы (те самые, несуществующие) ворвались в жилище гончара, убили хозяина. Пока вымышленные монголы убивали их отца и насиловали мать, дети забрались на печку. А когда рухнула горящая кровля дома, монголы выбежали из дома так поспешно, что не успели его ограбить, и не успели унести своего убитого.

Комментировать нужно?

6. В-шестых, прекрасным аргументом против Морозова-Фоменко-Носовского-Бушкова стали раскопки Древнего Новгорода. Раскопки в Новгороде, помимо всего прочего, позволили создать два новых и очень точных метода датирования. Один — по слоям уличной замостки. Каждые сорок лет положенные на коровьи челюсти дубовые плахи зарастали грязью — и приходилось укладывать новые слои.

Между слоями замостки находят и монеты, и яркие, датирующие вещи, и берестяные грамоты с датировками.

Кроме того, известен слой, который можно датировать едва ли не до года. До завоевания Новгорода Иваном III здесь строили из местного белого камня. После завоевания города московитами строительство из белого камня запретили, и строить стали строго по-московски, из красного кирпича. Еще в конце 30-х годов XX века была найдена эта граница вольности новгородской.

Так что точнейшее датирование слоев городской застройки в Новгороде — дело совершенно обычное. Дошло до того, что один мой знакомый, научный сотрудник Эрмитажа, стал датировать время написания фрески, исходя из формы изображенных на этой фреске замков. На фреске изображен Христос, крушащий запоры ада. И эти запоры, естественно, художник изобразил такими, какие видел и знал: замки его времени. А замки, найденные в Новгороде при раскопках, имеют точнейшие даты благодаря слоям уличной замостки. Возраст находок каждого слоя можно определить с точностью до 10 — 20 лет.

Так вот, самые ранние слои замостки в Новгороде датируются Х веком. И признать фальсификацией приходится не традиционную хронологию, а как раз выдумки фоменок и носовских — ведь каждый слой перекрывается всей толщей позднейших…

Впрочем, тут тоже вопрос к оппонентам. Они что, никогда не слыхали не только про Ярославово дворище, но и про раскопки на Неревском конце Новгорода? Как говорит один мой нерадивый ученик: «У всех бывает, но не у всех проходит».

Второй созданный в Новгороде метод датирования — дендрохронологический. Дело в том, что сочетание холодных и теплых годов совершенно уникально. Никогда не бывает повторения оттепелей, заморозков, сроков наступления холодов, сочетаний холодного и теплого периодов.

Рисунок годовых колец любого дерева, когда каждое кольцо шире на 30% или вдвое уже предшествующего, совершенно уникален, как, прошу прощения за банальность, отпечатки пальцев человека.

Значит, можно построить шкалу изменения толщины этих срезов по годам; шкалу настолько древнюю, для какой только хватит материала. И можно определить, в какой из годов этой шкалы было срублено конкретное дерево, найденное при раскопках.

Вторая проблема в том, чтобы точно знать, на какой год приходится хотя бы одно кольцо — и тогда можно определить точную дату рубки дерева. Первые образцы точного датирования были получены на деревьях, срубленных в 20-е годы XX века, и теперь можно получить точные даты рубки дерева для любой эпохи, лишь бы в культурных слоях находили деревянные настилы мостовых, срубы домов.

Дендрохронологический метод родился в Новгороде, и именно в нем время постройки всех мостовых определено с точностью до года. Первая мостовая Великой улицы на Софийской стороне была построена в 953 году, а первая мостовая Михайловской улицы на Торговой стороне сооружена в 974 году [34].

Сейчас этот метод широко применяют в Северной Европе, и ученые действуют не железной линейкой и подсчетами на клочке бумаги, как в 50-е годы XX века, а компьютерными программами, которые сами обрабатывают данные.

В Англии дендрохронологическая шкала доведена до Римской эпохи. Известны римские крепости, камни которых положены на бревна, срубленные в 156 году по Рождеству Христову. А в этой крепости найдены и монеты, и датирующие металлические изделия…

Не исключаю, что по своей неслыханной наглости Фоменко с Носовским и по этому поводу заявят что-нибудь в духе: агенты Романовых подкинули эту римскую крепость со всеми находками.

Но если быть хоть немного серьезным, увы Фоменке!

Его «хронология» не выдерживает никакой, даже самой поверхностной критики…

Вот все сказанное выше и позволяет мне утверждать: принятая хронология Руси — вполне правильная хронология. По крайней мере, в основных частях она верна и полагаться на нее вполне можно.

Должен разочаровать сторонников Бушкова и Фоменко, но Киевская Русь все же была. Иван Калита — вовсе не то же самое, что и Рюрик, а его отдаленный потомок. И монгольское нашествие тоже было, жестокое и страшное. И династия русских князей не тождественна татарским ханам…

А коли так, пора начинать наш рассказ, уже не отвлекаясь на бредни, может быть, и почтенного, но не очень образованного народовольца, «гроссмейстера» Коли, не умеющего ходить конем, бравых математиков, Е. Блаватской с пачкой писем от слуг-«махаришь» и прочей несерьезной публики.

…Мне чудится, что Россия — колония какого-то могучего имперского духа. В самом этнониме «русский» слышится пленениость, принадлежность, а не самостоятельное бытие. Китаец, турок, немец, жид — все они обозначены именем существительным, все суть сами по себе. Только русский — имя прилагательное. Были попытки ввести другие имена: руссичи, россы, но они не привились. Народ сознавал себя русским (барским, царским, казенным, русским). Русские не владеют Россией; они принадлежат Руси… И началось это не в 1917 году, а лет на тысячу раньше.

(Г. Померанц)

Уже лет двести историки спорят о происхождении слова «Русь». Диапазон предположений невероятно велик и включает, разумеется, прямо противоположные утверждения. Иногда утверждается даже, что название страны начинается от русых кудрей. Там, где живут русые, — там Русь.

Более серьезные гипотезы делятся на две довольно различные группы.

Согласно одним гипотезам, Русь и славяне — изначально совсем не одно и то же. Русь — это германское племя, завоевавшее часть славянских земель. Или слово «Русь» считают более поздним и выводят его из названия германского народа-завоевателя. Росомоны, россы или россохи…

Норманнская теория, сочиненная приглашенными на русскую службу немцами, предполагала, что вообще славянская государственность возникла не самостоятельно.

Славяне — это «склявен», «склавины», то есть рабы. Государственность принесли к славянам только германцы-норманны из Скандинавии. Не случайно же славяне сами позвали варягов — Рюрика с братьями. Понимали, стало быть, что без немцев никак не обойдутся.

Не будем даже вспоминать, что Михаил Ломоносов ругался словом «норманист». Забудем, что своего пса Ломоносов выдрессировал так, что умный зверь кидался на того, кто произносил это слово. Метод, может быть, и варварский, но теория и правда на удивление подлая.

При всей несостоятельности и откровенном расизме норманнской теории, неплохо бы вспомнить, что в финском языке слово «Ruotsi» обозначает шведов. Что Рюрику возле Стокгольма поставили памятник, это, конечно, эмоции… но кто знает! Может быть, шведам и следует считать Рюрика дорогим сородичем и предком?

Исследователи напоминают о существовании и Reisland’a — области в Южной Германии, и острова Рюген… Впрочем, остров Рюген — славянская Руана или Руяна века до XII; так что германцы-Русь вряд ли вышли именно отсюда.

Много раз в истории человечества случалось так, что завоеванные перенимали и язык, и обычаи завоевателей, и даже его самоназвание. Потомки тех, кого завоевали англы и саксы, стали называться англичанами и даже гордиться этим именем. Лангедокцы и гасконцы не забыли, что они — потомки жителей особых стран, не подчиненных никому.

Но и название «французы» они к себе тоже относят.

Некоторые историки всерьез считают, что нечто подобное произошло и на Руси. Имя захватчиков — росомонов, россов стало самоназванием народа.

Есть убедительное мнение, что часть славян (справедливости ради — и не только славян, но об этом впереди) и впрямь переняла самоназвание ядра будущего суперэтноса.

Но что это ядро было вовсе не германским.

До сих пор впадает в Днепр его правый приток — речка Рось. Протекает она через Черный лес, по названию которого названа чернолесская археологическая культура, и большинство археологов считают, что эта культура праславянская. Многие считают, что и до чернолесской культуры в этих местах обитали славяне. И не одно тысячелетие.

Может быть, россами называлось одно из племен, входивших в племенной союз полян и ставшее самым главным, самым сильным племенем из союза? Тем племенем, вокруг которого собирались остальные?

Если это так, то мы до сих пор называем себя так же, как славянское племя росов, обитавших на речке Рось.

Интересное предположение высказал Дмитрий Ульянов.

На всякий случай уточняю, что к Владимиру Ульянову и ко всей его семье он не имел решительно никакого отношения.

Однофамильцы, и только.

По Ульянову россы, русские — это лучшие люди. Выходцы из разных родов, ставшие вне родовой организации, — и есть русь, русские.

Ульянов пишет остроумно и доказывает свои положения убедительно и красиво. Но даже если он и прав, все равно ведь непонятно, откуда взялось само слово? Может быть, как раз лучшие люди разных племен и родов и назывались по имени главного, самого лучшего племени? Так ведь и происходило во множестве других случаев. Когда Северная Франция завоевала Прованс и Лангедок, все жители этих земель, которые шли служить королю Франции, становились как бы французами.

Так же развивались события и в сотне других мест, от Японии до Испании. Так могло происходить и на Руси, в бассейне Днепра.

Вне зависимости от того, кто прав и откуда пошло слово «россы», русскими стала называть себя часть славян. Вне зависимости от того, откуда пришли и с какого времени известны славяне, в I тысячелетии по Р. X. они уже обитали в Центральной и Восточной Европе.

Итак, русские, росские, русь — часть славян. Насколько же велика эта часть? Как она представлена на карте?

В Х—XIII веках, до монголов, это было сравнительно ясно. Русью была страна, располагавшаяся в границах Киево-Новгородской Руси. Самоназвание русь, росы, русины относили к себе потомки двенадцати племен, о которых писала «Повесть временных лет». Стремясь к продвижению в Церковь своих людей, Ярослав Мудрый в 1051 году поставил в митрополиты русина Иллариона.

Позже все становится далеко не так определенно. Приходится разграничивать понятия, которые сегодня в Российской Федерации мало кто умеет разделять: понятия «страна» и «государство». И в XIV, и в XV, и в XVI веках существует страна Русь. Страна — понятие географическое и культурно-историческое. Русь была географической территорией, на которой продолжали обитать потомки двенадцати племен, бывшие подданные киевских великих князей.

Русь говорила на одном языке и прекрасно осознавала свое культурное единство, но в ее пределах появилось много разных государств. С разным политическим строем, с разной религией, с ориентациями на разные цивилизации и страны. Судьбы разных частей Руси неизбежно начинали расходиться.

«Руссией владеют ныне три государя, большая часть ее принадлежит великому князю московскому, вторым является великий князь литовский, третьим — король польский, сейчас владеющий как Польшей, так и Литвой» — писал Сигизмунд Герберштейн во второй половине XVI века [35].

А. А. Манкиев в своей книге «Ядро российской истории» пишет о народах «…Московских, Русских, Польских, Волынских, Чешских, Мазоветских, Болгарских, Сербских, Кроатских и прочих всех, которые обще Словенский язык употребляют» [36].

Так же точно и Гизель говорит о народах «Московских, Славенороссийских, Польских, Волынских, Чешских, Сербских, Карвацких и всех обще, елико их есть, Славенский язык природно употребляющих» [37].

Как видно, все авторы весьма определенно разводят «московских» и «русских», выделяя еще и «волынские» народы, как нечто особое. Особенно интересна формула Гизеля о «славено-российских» народах. Что существуют народы «славенские», но не российские — очевидно. Но формула заставляет предположить — бывают еще народы и российские, но не славенские. Запомним это.

Сами русские, русины и Северо-Западной Руси, и жившие на территории Польско-Литовского государства, отделяли себя от Москвы. На рубеже XV и XVI веков литовские политики категорически отказывались именовать восточного соседа державой всея Руси.

По-видимому, литовцы хорошо знали и четко разделяли русских и московских. И опасались (право, не без оснований), что московские, москали, будут претендовать на земли всех русских, включая те, что вошли в Великое княжество Литовское.

Менее ясен вопрос, а не считали ли литовцы и себя тоже частью Руси? По крайней мере, какая-то часть их вполне могла думать именно так.

Завоевание Новгорода совершалось с такой отвратительной жестокостью, сопровождалось настолько откровенным и разнузданным грабежом, что оправдывать его приходится только соображениями общей пользы, прогрессивной роли Москвы и самой острой государственной необходимостью.

По официальной версии, Москва объединяла русские земли, и это было, среди прочего, необходимо для установления торговых и политических отношений с Германией и Скандинавией. Но как раз с этими целями завоевывать Новгород не было никакой необходимости, как и «рубить окно в Европу». И торговля с Европой, и признание в ней Северо-Западной Руси частью европейского мира было свершившимся фактом.

Другое дело, что «…Московское правительство попыталось установить непосредственные отношения с Западом» [38]. И что московское правительство, как видно, не устраивала политическая независимость от них русских, где бы, в каких бы государствах они ни жили; что само право их жить вне московского государства подвергалось сомнению, что «концепция централизованного государства круто замешана на московоцентризме» [38].

Приходится пересмотреть привычную трактовку событий и Ливонской войны, и Петровских завоеваний «исконных русских земель» в Прибалтике. В качестве основного мотива выходит стремление Москвы быть единственным русским государством. А сама возможность других, немосковских русских на самостоятельные сношения с иноземцами, на самостоятельное политическое бытие вызывало у Москвы истерику.

На первый взгляд. Российская империя объединила разорванную было Русь. К концу XVIII века возникло государство, в которое вошли все земли Древней, Киевской Руси.

Государство, которое создали русские, «Россия в собственном смысле слова занимает величайшую в мире площадь, граничащую с севера Белым и Словенским (Балтийским) морями, с запада — рекой Вислою до Карпат включительно, с юга — Русским, или Черным морем и с востока Уральским хребтом» [39].

Это мнение разделяли такие крупные ученые, как В. О. Ключевский и С. В. Соловьев.

У них получалось так, что в начале XX века русские живут там, где мы их давно не обнаруживаем. Картина, идиллическая для сердца «патриота».

Еще в начале XX века, до 1914 года, на географических картах «русские» жили от Тихого океана до пределов Австро-Венгерской империи. Никаких белорусов и украинцев.

Никаких галичан. Это в советское время говорилось о «трех братских народах»: русских, белорусах и украинцах. В Российской империи такими глупостями не занимались. В число русских однозначно включались даже те, кого в Польше, Словакии и Австрии называли русинами. Причем если в католических, но славянских странах к русинам относили православных, то в Австрии русинами называли галичан и жителей Волыни. Славянское происхождение этих католиков достаточно сильно отделяло их от немецкого населения Австрии.

И в Средневековье, и на протяжении всего XVIII и XIX веков никому не приходило в голову, что русские и русины — это два разных народа. Всем было очевидно, что народ это один. И так было до Первой мировой войны. Вот в начале этой бойни руководителей общины русинов пригласил к себе министр внутренних дел Австро-Венгрии, граф Черни (сама фамилия, кстати, неопровержимо свидетельствует о славянском происхождении предков графа). Граф Черни предложил русинам объявить себя особым народом, который не имеет ничего общего с русскими и с Российской империей. Тогда они могут рассчитывать на лояльное отношение Австрийского государства и на помощь в организации культурной автономии — создании печати на своем языке, преподавания на русинском языке в школах и так далее.

Граф Черни не скрыл, что правительство опасается: если русины будут считать русских дорогими соплеменниками, то Российская империя легко найдет среди них своих шпионов и агентов влияния. Австрия не допустит, чтобы русины стали «пятой колонной» для Российской империи. Если они не согласятся с предложениями Австрийского правительства, они подвергнутся репрессиям, как жители враждебного государства.

Руководители общины согласились с предложениями австрийцев. Община приняла решение своего руководства.

Но до этого все думали не так, и притом в разные исторические эпохи — по-разному.

Потому что историческая реальность такова: русские — это, конечно же, не все славяне. Но русские несравненно более широкое понятие, чем московиты. Или, скажем так, московиты — одна из территориальных групп русских.

Русские и русины — это два названия одного и того же народа. Разница в названиях, конечно же, есть, и скажу откровенно: слово «русин» мне нравится значительно больше, чем «русский». Потому что русские — это некое притяжательное название, в котором главным является то, что люди принадлежат земле. Русские — принадлежащие России.

А русины — это название самодостаточное. Такое же, как поляки, англичане, шведы или, скажем, каталонцы.

В современной польской литературе используются обе формы названия — и русские, и русины. Государство обычно называется русским, такой формы, как «русинское государство» я не встречал. Но и для современных поляков мы вполне можем быть названы русинами.

Какая форма предпочтительней? Вопрос в том, что признается главным. Или мы — часть страны, ее принадлежность и атрибут. Или мы важны именно как совокупность людей с общей культурой, историей и языком.

Но названия — одного народа. Народа, в начале XX века жившего от австрийских владений Габсбургов и западных районов Польши до Калифорнии и Аляски.

Народа, который может жить в одном государстве, а может — в разных. Части которого могут иметь одну историческую судьбу, а могут — и разную.

— Историки не любят географии…

— Нет, что Вы — историки-то любят.

Это дураки географии не любят.

А география — их…

(Разговор на конференции по социоестественной истории)

Русь так велика, что разные группы русских живут в очень разных условиях. Не принимать этого во внимание попросту рискованно. Всегда есть опасность не понять, не учесть каких-то важных обстоятельств.

Но Русь занимает только часть славянского мира. Ее судьба — часть судьбы других славян. А судьбы славянского мира тесно связаны с огромностью пространства между Балтикой и Средиземным морем.

Где появились первые в истории славяне, народная память удержала очень слабо. По «Повести временных лет», славяне родом с Дуная и по дороге на Днепр пересекли Карпаты.

В пользу отрогов Карпат, обращенных к Дунаю, говорит контрастность, мозаичность ландшафтов в этом месте.

Может быть, «Повесть…» и не врет.

Но так же подозрительны все вообще места, где есть лесные поляны, заканчивались горы или проходят леса и степи. Северные отроги Карпат ничуть не менее контрастны, чем южные, и некоторые ученые всерьез полагают, что славяне появились в верховьях Вислы. Стоит ли упоминать, что первыми высказали такое предположение ученые-поляки? Честно говоря, сам не могу сказать, важно ли это.

Есть теория появления славян на Верхнем Днепре. Ее очень любят ученые русского происхождения.

Есть теория возникновения славян на востоке Карпат, в долине реки Тисы, на территории современных Волынской и Львовской областей Украины. Ученые какого народа особенно любят эту теорию, не так уж трудно догадаться.

Есть и другие теории, еще более экзотичные, — например, итальянской прародины или выводящая славян с Северного Кавказа.

Место появления славян, как видит читатель, остается куда как неясным. Но хорошо известно, какую территорию славяне считали «своей» и на какой территории они тогда обитали.

Где бы ни сложились славяне, откуда бы они ни пришли, но в первые века по Рождеству Христову их родина известна достаточно хорошо.

В VIII—Х веках землей славян была огромная, редко заселенная территория — от Балтики до Адриатического моря и от центра Европы до бассейна Дона.

Это Центральная Европа — территория, на которой располагаются сейчас Польша, Чехия, Словакия, восточная часть Германии, от бассейна реки Эльбы-Лабы. И это западная часть Восточной Европы. Но далеко не ВСЯ Восточная Европа! Это центр и север Украины, юг Белоруссии, крайний запад современной Российской Федерации.

На этой территории известны самые древние археологические культуры, которые уже наверняка созданы славянами: тушемли-колочинская, черпеньковская, пражско-корчакского типа, мощинская и т.д.

Южная Европа, все, что к югу от Дуная, изначально не славянская земля. Но возникнув, новая культура и должна распространяться везде, куда в состоянии проникнуть. А имперские земли манят и богатством, и цивилизацией — каменными строениями, письменностью, многолюдством, разнообразием, яркостью жизни. Так же тянуло германские племена в Италию, Галлию, Испанию. И к богатству, и к новым возможностям.

Что происходило со славянами в IV—VI веках, нам судить очень непросто. Письменности у славян еще нет, археологические данные отрывочны, неточны. К счастью, есть книги, написанные представителями более цивилизованных народов.

В IV—VI веках Дунай перестал быть рекой романизированных племен иллирийцев и стал славянской рекой.

И к северу, и к югу от Дуная славянское население преобладало. В Македонии, где когда-то в Пелле кривой Филипп приглашал Аристотеля для обучения Александра, возник славянский этнос с таким же названием: македонцы. Даже в саму Грецию славяне проникали. И не по одному человеку. В VII веке славяне составляли 80% населения Пелопоннеса (правда, уже к Х—XI векам они оказались полностью ассимилированы). В 622 году славянский флот появился даже у берегов Италии. Славяне переселялись на субтропические имперские земли: на Крит, в Малую Азию, в Италию.

Арабы тоже хорошо познакомились со славянами. Ибн Фадлан в VIII веке обнаружил славянских переселенцев на… Северном Кавказе.

Византийский писатель Прокопий Кесарийский много писал о славянах, и от него мы знаем, как именно в это время славяне проникали на юг, за Дунай, в коренные земли Восточной Римской империи.

Прокопий написал несколько книг, из которых основные — официозная книга «Войны», в которой он возводил императора Юстиниана на пьедестал почти что живого бога, и книга «Тайная история», где Прокопий смешивал императора-благодетеля с грязью. Но в обеих этих книгах, написанных в 550—553 годах, он уделял большое место славянам, подробно описывал их вторжения в империю. От него мы знаем, что славяне взяли такую крупную крепость, как Топер [40].

Много интереснейших вещей о славянах написал Иордан, по происхождению гот [41]. Он хорошо знал славян, проникающих за Дунай, а уже Поднепровье и территория современной Чехии были для него дикой северной периферией, где слишком холодно и о которой мало что известно.

О чем это свидетельствует? О том, что в VI—VII веках подина славян сильно приросла югом.

Вообще нечто постоянно и упорно влекло славянские племена на юг (даже когда обстоятельства требовали от них движения на север и восток, в холодные области). Движение русских и малороссов на юг в XV—XVIII веках удерживалось только татарской опасностью. Но при первой же возможности славяне начали заселение Кубани и Причерноморья, причем явно без качественного изменения привычных форм хозяйства.

Не забираясь на север дальше южного берега Балтики, славянские племена сумели расселиться даже в полусубтропических и субтропических землях Балканского полуострова.

И все-таки «южный вектор» славянской экспансии дал не очень большие результаты. Возник, конечно, мир задунайских славян, но в большей части земель они не прижились. Ни Северный Кавказ, ни Крит так и не стали славянскими.

На юг, во-первых, двигаться оказалось очень непросто.

Юг плотно заселен, и никто добром своих земель не отдает.

Во-вторых, проникшие на юг быстро ассимилируются, то есть смешиваются с другими племенами и народами, в тамошней-то разноплеменности и плотности населения. На юге живут народы цивилизованные, сильные, и именно они поглощают полудиких пришельцев-славян, а вовсе не славяне их. В жилах современных сирийцев, греков, турок немало славянской крови. Ну и что? К распространению на юг славян это не привело, а скорее только усилило местные народы притоком славянской крови, и только.

Почти одновременно с «южным вектором» славянского расселения возник и «восточный». Если славяне и появились на Днепре, то получается, что на восток они начали двигаться даже несколько позже.

«Восток», конечно, тоже понятие условное. Мы-то вовсе не назвали бы эти территории «востоком», но для славян бассейн не только Волги, но и Дона еще в Х веке оставался дикой восточной окраиной.

До IX века на Дону вообще нет славянских древностей, бассейн Дона — не славянская земля. В IX веке под современным Воронежем появляется одно-единственное славянское поселение. Точно так же и по Оке, и Волге, и по всей территории, которую мы сейчас называем «русским севером». Еще в VIII веке там совсем нет поселений славян.

В IX веке там появляются отдельные славянские поселения.

В X веке славянское население там уже присутствует, к XIII — преобладает.

Только в XV веке славянское население становится преобладающим в междуречье Оки и Волги, и только в XIV веке славянское расселение достигает Заволжья.

Получается, что целое тысячелетие, с IV по XV века, славянский мир становится все больше по территории, и в основном за счет восточных, в меньшей степени южных земель. Но есть в этом еще одна сторона, и ее необходимо обсудить.

На всей восточной территории расселения славян одновременно обитают и другие, неславянские племена: балтские, финно-угорские. Вся территория Волго-Окского междуречья, Северо-Восточной Руси — это земля финского племени меря. Финские племена водь, весь, чудь заселяют весь «русский север» и северо-запад.

Впрочем, и это все в истории достаточно обыденно.

Расселяясь как можно шире, новый народ занимает, завоевывает, захватывает земли с разноязычным, разнокультурным населением. Это население совсем не обязательно так уж радо пришельцам, и очень часто приходится покорять их силой оружия. Другое дело, что при благоприятном стечении обстоятельств завоеванные постепенно перенимают культуру завоевателей, их язык, образ жизни и даже самоназвание. Завоеванные сливаются с завоевателями, перестают отделять себя от них, и возникает новый народ, состоящий из потомков и завоевателей, и завоеванных.

Прекрасный пример этому народ, называющий себя до сих пор римлянами: румыны. В 106 году по Рождеству Христову император Римской империи Траян совершил последние крупные завоевания в римской истории. Армия Траяна сокрушила племенное ополчение даков, взяла штурмом их столицу Сермицегетузу. Сопротивление даков было отчаянным, война затяжной и жестокой. Часть племени была истреблена или оттеснена на другие земли, на их территории стали возникать римские города.

Отслужившие свои 25 лет римские ветераны получали землю, заводили хозяйство. Не все успевали завести семьи за годы службы, а у успевших подрастали сыновья. Римляне смешивались с даками, рождались новые поколения, и становилось все более неважно, кто кого завоевал, когда и почему. Возникал новый народ, говорящий на романском языке и называющий себя ромеями, то есть римлянами. На местном диалекте — румынами.

Точно так же и потомки славянских поселенцев на «востоке» и местных финно-угорских племен говорили на славянском языке, называли себя славянами и русскими, и все дружно считали своей Родиной Волго-Окские ополья и Поволжье. И готовы были умирать за эту Родину, в точности как румыны, а до них даки, защищавшие Сермицегетузу от римлян императора Траяна.

Итак, славянский мир становится все больше и больше, распространяясь на юг и восток. Стоит напомнить, что еще во времена Святослава, в IX веке, разделения на восточных, западных и южных славян не существовало. Намереваясь перенести столицу в Искоростень на Дунае, Святослав скорее «возвращался домой», чем «уходил из дома». Кирилл и Мефодий в том же IX веке создавали письменный и церковный язык не для одного какого-то племени, а для всех славян.

Общеславянское единство было чем-то весьма реальным не только во времена Буса, в IV веке по рождеству Христову, но и в VIII—Х веках.

Но вот дальше судьбы разошлись. Огромность территории с неизбежным разнообразием климатов, почв, фаун, речных систем быстро привела к сложению у славян нескольких и разных систем хозяйственной деятельности. Слишком в разных условиях они жили. Соответственно, сложились разные типы славянских культур.

Славяне расселились на территории, где при всем желании нельзя было вести хозяйство одними и теми же методами. На разные народы, даже на разные цивилизации развела славян не история, а сама по себе география.

На юге славянского мира всегда тепло.

Южнее Дуная климат близок к субтропикам. Здесь не надо много земли, чтобы прокормиться самому и прокормить семью. Земледелие здесь важнее скотоводства, и люди готовы распахать почти всю землю, которая годится под посевы.

Там, где такой земли много, то есть на всех равнинах, где горы и море не теснят человека с плугом и мотыгой, во всех таких местах люди будут жить очень плотно. В каждой деревне будет жить много людей. Ведь главное для земледельца — доступность своей земли. Если каждому земли нужно много, приходится селиться подальше друг от друга.

Если земли каждому нужно меньше, участки невелики, можно селиться тесно, вплотную друг к другу. А ведь люди в прошлом старались далеко не расходиться без нужды: вместе и веселее, и безопаснее.

На юге часты сильные ветры, особенно опасные потому, что леса на равнинах давно нет. На юге — проблемы с водой. Тем более, что людей много. Большие, многолюдные села юга не стремятся к возвышениям, наоборот. Большие села юга жмутся в понижения, чтобы спастись от ветров и оказаться поближе к воде.

На юге выгодно разводить сады. Яблоки, груши, орехи, персики — вовсе не лакомство, а самая обычнейшая пища.

При осадах, нашествиях, войнах сушеные фрукты — очень выгодный вид запасов: легкие, долго хранятся. И вкусные.

Значит, окрестности сел юга, их неказистые домики скроет сплошной покров фруктовых деревьев. Весной нежное белорозовое кипение вызовет обострение романтических чувств у юношей и девушек. Осенью звук падения спелых плодов — интерес совсем другого рода.

На юге тепло. Не нужны бревенчатые срубы, не обязательна каменная кладка. Можно сделать не избу, а хату. По мнению многих ученых, само слово «изба» — не коренное славянское слово. Оно происходит от германского stube — штабель и занесено к славянам германским племенем готов.

Штабелем клали бревна, делая теплое, в любом климате надежное, удобное жилище.

А вот хата, по мнению тех же ученых, как раз типично славянское, искони славянское жилище, и первоначально хата не имела ничего общего с избой. Потому что стены хаты делались из переплетеного лозняка — плетня, обмазанного сверху глиной. Сделать такую хату можно быстро, и трудовых затрат на постройку нужно немного, особенно если и пол сделать земляной или обмазанный глиной.

На юге мало хороших пастбищ, трудно прокормить рабочую лошадь. К счастью, рабочая лошадь на юге и не особенно нужна. Земли у хозяина мало, лошадь можно заменить медлительным, туповатым, но более выгодным волом.

На воле так много не вспашешь, но и поле на юге маленькое, и лето долгое, торопиться не надо.

На севере леса теснят пашни, окружают небольшие деревушки. Почвы скверные, большое значение имеет скотоводство. Для ведения хозяйства нужно много земли, и люди живут на расстоянии друг от друга. Дома строят из бревен, снабжают большими печами. Нужно возить лес на постройки, потом дрова на всю зиму. Распахать нужно большие поля вдалеке от дома. Каждую весну нужно вывезти много зерна для посева, много навоза для удобрения поля. Каждую осень — вывозить урожай.

Значит, необходима рабочая лошадь. Обширные пространства лугов, полян, лесного высокотравья делают выгодным скотоводство. Некоторые ученые считают даже, что и корова на севере нужна была вовсе не только для мяса и молока, но и для навозного удобрения. Само земледелие властно требовало тут соединять земледелие со скотоводством.

На севере выгодно использовать лес. Зачем разводить сады, тратя неимоверные силы, если можно собирать прямо в лесу малину, землянику, голубику, чернику? Если там же можно брать грибы и орехи-лещину? В лесу можно охотиться, в том числе и на крупного зверя. Один лось или медведь дадут столько же мяса, как и забитая свинья или корова.

А их ведь не надо выращивать.

Если читатель утомился следить за моими рассуждениями между югом и севером, я попрошу: поверьте, это очень важно! Эти различия крайне важны для того, чтобы понять разницу между славянским югом и севером. Потому что за этими различиями в образе жизни, в способах ведения хозяйства, даже в облике жилища стоят огромные различия в общественной психологии. Такие большие различия, что людям становится трудно понимать друг друга.

Чтобы жить на севере, нужно вести более сложное, многовариантное хозяйство. Нужно и пасти разные породы скота (а пасти их надо в разных местах), и заготавливать им сено или веники на корм. Нужно постоянно помнить, что сеять и на каком из каменистых, бедных полей. Надо собирать ягоды, грибы, выращивать огородные овощи, ловить рыбу и охотиться, то есть нужно постоянно думать, рассчитывать, решать самому, брать на себя ответственность.

И делать это приходится волей-неволей несравненно чаще, чем южанину.

Населенные пункты лежат далеко друг от друга, в случае несчастья, нападения волков или врагов помочь чаще всего некому. Значит, надо быть самостоятельным, умелым, объединяться с соседями, но самое главное — уметь помогать себе самому.

И еще… Северянин много может получить от своего многосложного хозяйства.

На юге повседневная еда — фрукты, которые лакомство для северянина. Но на севере масло и мясо — тоже повседневные продукты. На густо населенном, бедном юге лакомство как раз скорее масло.

Но сколько бы ни получал северянин, немного он может отдать. Ему нужен крепкий, теплый дом. Теплая одежда — те самые меха и кожи, которые роскошь на юге. Калорийная еда — без нее он не сможет работать. Даже лошадь на севере надо подкармливать овсом, вместо того чтобы съесть этот овес самому. Нужно расчищать лес под пашню, рубить на дрова — нужен железный топор. На плуг нужен железный сошник. Слишком многое необходимо северянину оставить себе для жизни и для ведения хозяйства. Слишком мало можно отнять от его хозяйства без риска погубить самого земледельца.

На юге крестьянин мог взять с земли гораздо больше, чем ему необходимо потребить. И для ведения хозяйства не так много ему было нужно, и не нужен был прочный, большой дом, теплая одежда зимой. На юге всегда оказывалось много тех, кто сидит на шее у земледельца.

На севере лес присутствует в повседневной жизни людей. Лес начинается тут же, зубчатая стена видна с крылечка, рисуется на фоне заката. Красиво, интересно… и далеко не безопасно. Потому что в лесу есть грибы и ягоды, но еще там есть медведи, волки и рыси. А лось, кстати говоря, бывает опасней медведя. Летом медведь человека обычно не трогает, а вот лосю, бывает, очень не нравится, когда по его территории ходят всякие двуногие.

Уютные девичьи занятия типа сборов ягод и грибов легко прерывались зверьем. И тоже требовали храбрости, силы характера, ответственности.

А охота? Даже в наше время, с карабинами и двустволками, охота на крупного зверя требует, как иногда говорят, мужских черт характера. Говоря попросту, это бывает и опасно, и страшно. Что ж говорить о временах, когда медведя брали у берлоги на рогатину, а лося — во время гона, в октябре: тогда разъяренные быки не замечают ничего вокруг. Охота для средневекового человека означала необходимость идти против обезумевшего, дико храпящего зверя весом в полтонны, с горящими глазами, рогами-лопатами, копытами побольше коровьих.

Для жизни на севере необходимо было быть не только активным и самостоятельным, но и смелым. Необходимо было уметь владеть оружием, преодолевать страх, боль, томление тела, не желающего рисковать.

В феодальных обществах Европы охота считалась не просто привилегией знати. Она была способом тренировать молодежь, приучать будущих воинов к определенному образу жизни, формировать в них нужные задатки.

В обществе, образом жизни которого была война, считалось необходимым научить будущего рыцаря-всадника скакать весь день на лошади, точно пускать стрелу, принимать на копье огромного зверя. И уметь подстраховывать друг друга, помогать товарищам, надеяться на выручку стоящих и скачущих рядом. Наконец, он должен был привыкать к чувству опасности, к виду крови, смерти, туш зверей со страдальческим смертным оскалом, самому акту убийства. И получать от всего этого удовольствие!

Не случайно же вся атрибутика европейских охот, этого развлечения знати, включает столько элементов ведения военных действий. И выезжали на охоту коллективно, во главе с сеньором, строго соблюдая все общественные ранги и различия, И действовали корпоративно, точно так же, как будут действовать на войне. Даже охотничий рог прямо происходит от римского буксина, которым созывали своих и в рыцарских дружинах европейской земельной аристократии.

Известен случай, когда арабские послы, прибывшие от знаменитого Гаруна-аль-Рашида к престолу Карла Великого, позорно бежали во время охоты на зубров [42].

В Европе дворянство далеко не случайно сделало охоту своей наследственной привилегией. Дело здесь, право, вовсе не только в бедности охотничьих угодий. Допустим, лесов и правда было мало в южной, субтропической Европе — в Италии, на юге Франции — в Лангедоке, в Провансе. А в Британии?

В знаменитом Шервудском лесу, прибежище Робина Гуда, простолюдин вполне мог бы застрелить оленя. Во-первых, умел застрелить. Во-вторых, оленей было еще много. Ясное дело, не потому введена была смертная казнь за убийство животного, что король был патологически жаден и жесток. А потому, что не нужны были королю и его приближенным простолюдины, умеющие пройти лесными тропками, уловить движение в кустах, успеть натянуть лук, послать стрелу. Если им позволить, они ведь смогут так же стрелять не только в оленей, а, чего доброго, и в королей?

Или уж, по крайней мере, в шерифов? Кстати, Робин Гуд как раз и доказывает, что подозрения феодалов очень даже не беспочвенны.

Ну так вот, та самая охота на славянском севере была самым обычным, повседневным занятием. Так сказать, видом хозяйственной деятельности.

В Британии же, получается, феодалы пытаются жить так, как мужики живут на славянском севере, а для простолюдинов устроить образ жизни жителей славянского юга. Без привычки к оружию, самоорганизации, дисциплины… Без бытовых привычек европейского дворянства и крестьянства севера Европы.

Такие же различия между югом и севером были, конечно, не только в славянском мире, но и в романо-германской Европе. Не случайно у норманнов была поговорка: «На юге легче гнутся спины». Не удивительно: на севере (Скандинавия, Дания, Германия, Польша) активное, самостоятельное крестьянство привыкло к оружию, которым и охотилось, и отбивалось от противника.

Вот и корни социальной психологии. Жизнь на севере формировала типы людей, которые различались, прошу прощения, как лошадь и все тот же неизменный вол.

Северянин просто по необходимости оказывался несравненно инициативнее, активнее, бойчее южанина. И уж, конечно, он несравненно больше уважал самого себя, и спина его гнулась непросто.

Люди севера, самостоятельные, предприимчивые, свободолюбивые, вовсе не привыкли, что ими кто-то командует, тем более — завоеватель. И взять с них можно сравнительно немного, хотя привыкли они жить… ну, богато — это сильно сказано. Но обеспеченно — это уж точно.

Даже завоевав землю северян, трудно было сделать их рабами. Само хозяйство требовало никак не рабских черт характера: инициативы, самостоятельности, предприимчивости. А даже сделав их рабами, трудно было разбогатеть их трудом.

На юге было легче завоевывать людей, подчинять их своей воле: «легче гнулись спины». А завоевав, легче было использовать их труд для обогащения.

Любопытная деталь: в крестьянских погребениях севера, скажем, Новгородчины, довольно часто попадаются золотые украшения. В сельских кладбищах Болгарии века с IX золота практически нет. На Юго-Западной Руси — Украине века с XII — тоже нет. На юге общественное богатство быстро перераспределяется достаточно своеобразно, стоит только появиться достаточно плотному населению и установиться тому типу ведения хозяйства, о котором мы говорим.

Весь юг — и славянский, и европейский (кстати говоря, и Византия) — это нищее крестьянство и сравнительно обеспеченное дворянство, феодалы на Западе; сравнительно обеспеченные горожане, бюрократы — на Востоке. Таковы Лангедок, Прованс, да вообще почти вся Франция, Италия, Испания, Балканы — и Греция, и славянские земли к югу от Дуная.

Но совсем не таковы Скандинавия, Дания, Новгородская Русь, да и Британия, где так и не возникло никогда слоя зависимых крестьян-рабов. А национальным героем стал Робин Гуд, а вовсе не ноттенгемский шериф.

В славянских землях очень легко определить границы распространения южного типа хозяйства. Для этого вовсе не нужно быть профессиональным историком, нет нужды поднимать особые документы. Для этого достаточно сесть на поезд, идущий из Петербурга в Крым или на Кубань, и разница между югом и севером предстанет предельно наглядно.

Чем дальше на юг, тем меньше лесов, тем виднее рука человека во всем. Но примерно до Харькова поезд будет грохотать на стыках, проносясь через сравнительно редкие деревни, в каждой из которых живет несколько десятков, самое большее — несколько сотен человек.

Эти деревни хорошо видны. Если даже их не поставили на возвышении, они все равно выделяются на местности, среди полей.

Южнее Харькова деревни становятся все больше, занимают все большую площадь и станут менее заметны. Эти большие деревни начнут жаться к понижениям, где меньше чувствуются ветра и где не так далеко до воды. Деревни прижмутся к днищу логов, распадков, балок.

Итак, вся Белая Русь (Белоруссия), вся Польша, вся Российская Федерация от широты по крайней мере Брянска и Смоленска — это зона северного типа хозяйства. Разумеется, четкую границу-линию провести никто не сможет, но вся современная Украина, кроме, может быть, крайнего запада, и все страны славян к югу от Дуная — Болгария, Македония, Сербия, Черногория — это зона распространения южного типа хозяйства.

Это следует иметь в виду, говоря о многих социальных и культурных размежеваниях и даже о политических событиях, — например, о польско-казацкой войне XVII века. В этой войне друг против друга идут люди, разделенные не только политически.

Сталкиваются люди, сформированные непримиримо разными системами ведения хозяйства. Люди с разными бытовыми привычками, разным пониманием общественной иерархии, вообще того, что же это такое — «общество». Люди с разной картиной мира, разными системами ценностей. Люди с совершенно разным мировоззрением и миропониманием, которые основываются на этих системах.

Границы юга и севера в славянских землях еще можно выявить, хотя бы примерно.

Границы востока и запада определить невозможно в принципе, потому что восток — понятие совершенно условное. Это не географическое понятие. В каждую историческую эпоху восток славянской истории оказывался в другом месте, постепенно смещаясь к географическому востоку. Так же и Дикий Запад США в каждую историческую эпоху, чуть ли не каждое десятилетие, находился в другом месте, постепенно «дрейфуя» на запад.

Славянам изначально повезло: у них было куда больше земли, чем у германцев. Все племенные земли всех германских племен в общем-то невелики: от Рейна до левых притоков Эльбы, от Северного моря до северных отрогов Альп.

Всего-то километров 200—250 на 450—500. Вот и все они, пространства ранней германской истории.

Не случайно ведь германцы еще до Рождества Христова захватили и заселили Скандинавию, уже во II—III веках по Р. X. начинают расселяться на юг, в земли Западной Римской империи. Идут целыми племенами, под командой вождей, идут не просто завоевать и ограбить, а чтобы осесть на захваченных землях.

Напомню, с чего началось германское завоевание территории Римской империи. В 365 году готы просили римлян отвести им хоть какое-то место под поселение. Римское правительство согласилось взять готов в союзники-федераты, то есть выделить им земли для поселения и нанимать на службу в армию. Была выделена и своего рода «гуманитарная помощь», то есть помощь продовольствием. Но римские чиновники помощь попросту украли. Готы не получили того, что было обещано им… более того — что уже выделило им римское правительство! А голодали готы жестоко; так жестоко, что были случаи продажи в рабство собственных детей. Этих детей, кстати, тоже скупали римские чиновники, укравшие пищу целого народа.

И тогда готы восстали. Считается, что боеспособные мужчины составляют примерно 20% всего народа. Народ из 350—400 тысяч человек мог выставить не менее 60—70 тысяч солдат по самому скромному подсчету.

Было взятие Рима готами в 410 году, вандалами в 455.

Захват Северной Африки вандалами. Расселение готов в Италии, где готы отобрали треть всех земель у владельцев.

И так же, как тевтоны, вандалы и готы, шли в земли империи и все остальные племена. Грозные численностью, готовые превратить всех мужчин в воинов… и полуголодные, в самом прямом смысле слова. Бургунды, франки, лангобарды, вандалы, саксы, англы… Все они шли в империю, буквально спасаясь от голода.

В отличие от германских племен, славяне имели много свободных земель. Плотность населения у них была гораздо меньше, меньше и земельный голод. Не случайно же на востоке империи, имевшей дело со славянами, давление варваров на имперские земли было несравненно слабее, чем на западе. Есть, конечно, много причин, по которым пала Западная Римская империя и сохранилась Восточная. Но одна из них, несомненно, состоит именно в этом: у славян было много земли. Не было необходимости любой ценой ворваться в Константинополь, которая привела в Рим вандалов и готов.

Характерно, что многие германские племена стремились в ПЕРЕСЕЛЕНИЮ. Уходили с родины, переселялись до последнего человека готы, вандалы, бургунды, свевы, лангобарды, франки.

Славяне не переселялись, а РАССЕЛЯЛИСЬ. На новые места уходила лишь часть населения, а все старые земли славяне полностью сохранили.

Что вытекает из обилия земли? Славяне могли брать от леса, реки и степи больше и непринужденнее, чем германцы, а тем более жители Римской империи. Непринужденнее в том смысле, что брать можно было любым способом, не очень задумываясь о последствиях. Истощили участок земли? Есть другие, ничуть не меньше и не хуже. Не ловится рыба? Будем ловить в соседней реке.

Разумеется, никакая земля не может оставаться неистощимой. Вопрос только в том, как долго удается ее насиловать. В этом плане интересно проследить, какую роль в жизни славян играли самые примитивные формы использования земли: охота и рыбная ловля.

Археологи давным-давно научились изучать кухонные ямы, в которые человек сбрасывал пищевые остатки после своих обедов и ужинов. По костям, которые находят в этих ямах, легко сделать выводы, домашние или дикие животные шли в пищу и в каком соотношении, много ли ловили рыбы и какой и т.д. Если в кухонной яме находят кости бобров, зубров, оленей, лосей, кабанов, а кости домашних коров и овец встречаются редко, какой вывод следует сделать? Ясное дело: домашнего скота было мало, резали его редко, берегли. А охота на разных животных занимала в хозяйстве очень заметное место. Такой состав костей типичен, например, для поселений лужицкой культуры, распространившейся в Польше на рубеже II и I тысячелетия до Р. X.

А в дальнейшем кости диких зверей в кухонных кучах последовательно убывают. Особенно в кухонных кучах сел и деревень: охота все больше становится занятием все менее значительным, а там и делом феодалов, а не основной части населения.

Уже в кухонных кучах ранних славян, в VIII—IX веках, кости диких зверей и домашних животных составляют примерно 15—20% всего костного материала. А вот на востоке, у славян, живших по Дону, на крайней восточной периферии, — порядка 50%. Как в культурах, предковых для славян!

В кухонных кучах сел Польши, Чехии, Волыни уже в IX веке кости диких зверей — скорее исключение из правил.

На Украине они исчезают чуть позже — к XII веку.

На Северо-Восточной Руси кости зверей в сельских кухонных кучах обычны и в XIV, и в XV веках, составляя в отдаленных районах до 30% всех костей. А посещавшие Московию в XVI—XVII веках иностранцы описывали, что в хозяйстве охота занимает несравненно большее место, чем в хозяйстве европейских стран.

На западе Московии охота перестает быть такой уж значимой в тех же XVI—XVII веках, но на востоке Московии, в Заволжье, а тем более на Урале, в Сибири, роль охоты сохраняется и позже. В Восточной Сибири — до XX века.

Ничуть не менее интересные выводы можно сделать, выясняя, где и когда исчез метод земледелия, который называется длинно и красиво: подсечно-огневой.

Первоначально леса всей Европы умеренного пояса осваивались этим методом. Состоит он в том, что человек ищет подходящий, удобный участок леса. Умение его найти — такое же искусство хозяина, как выбирать семена на посев или хранить урожай всю зиму. Участок чаще всего небольшой. Ведь работать на нем будут не на рабочей лошади, а мотыгами. Семья может обработать вручную не больше гектара земли — вот и предельный размер участка.

Участок выбирают заранее, за год-два до того, как на нем будут работать, а то и за несколько лет. За год-два деревья подсекают, чтобы движение соков прекратилось, деревья погибли бы и хорошенько просохли. А весной, выбрав сухую погоду, участок поджигают. Это тоже одно из ценных умений сельского хозяина — выжечь участок так, чтобы не заполыхал весь лес. А потом участок с еще дымящнмися корневищами и еще теплой золой обрабатывают и сажают зерно.

В первый год урожай колоссальный. С целинного участка, удобренного пеплом сгоревшего леса, можно получить в сорок, пятьдесят, даже в сто раз больше зерна, чем посадил. На второй год урожай поскромнее: сам-30, даже сам-10. На третий год может быть еще меньше. За эти годы ищут, намечают новые участки, а на четвертый-пятый год истощенную землю забрасывают. Может быть, к ней вернутся через много лет, а может, не вернутся никогда.

Способ ведения хозяйства, конечно же, очень примитивный. Для такого хозяйства нужно много незаселенной, покрытой лесом земли. Как только плотность населения станет больше, для подсечно-огневого земледелия земли начинает не хватать. Люди вынуждены жить на большом расстоянии друг от друга, без крупных деревень и сел и жить полуоседло. С полной готовностью, что в один прекрасный момент подходящих участков поблизости не окажется и придется уходить в другое место, где такие участки еще есть.

Это очень расточительный способ ведения хозяйства.

При нем постоянно гибнут большие массивы леса, а вместе с ними множество мелких животных и растений (не говоря о самой древесине). Такой способ ведения хозяйства могут позволить себе только люди, у которых очень, очень много земли.

Большинство ученых считают, что подсечно-огневое земледелие характерно для носителей пшеворской археологической культуры. Эта культура распространена была в Южной Польше, в примыкающих к ней областях Украины во II веке до Р. X. — V веке по Р. X. Носители этой культуры знали и двуполье, но подсечно-огневое и переложное земледелие у них, судя по всему, преобладало.

Но в VII веке по Р. X. подсечно-огневого земледелия уже нет ни в Польше, ни в Галицко-Волынской Руси.

В Х веке подсечно-огневое земледелие исчезает во всех землях Киево-Новгородской Руси, кроме Северо-Восточной.

В Северо-Восточной Руси подсечно-огневое земледелие исчезает только к XV—XVI веках, к эпохе Ивана III и Ивана IV Грозного.

Уже из этих данных видно, что граница варварских, примитивных форм хозяйства все время смещается на восток.

Что во всем славянском мире давно вынуждены были уйти от тех форм природопользования, которые на северо-востоке Руси, в Московии, продолжали сохраняться как самые обычные до самого недавнего времени.

Это касается не только форм ведения хозяйства, но и общественных отношений. Большая семья, в которой взрослые братья и их семьи не разделяются, ведут общее хозяйство, в России—Московии исчезла только после реформ Петра Великого. Петр I ввел подушную подать, взимая ее с каждого взрослого мужчины. До него подать взималась с дыма, то есть с домашнего хозяйства. И получается, что государство само делало выгодным не разделять хозяйства, сохранять совместное проживание как можно большего числа людей.

Крестьянская община в Германии исчезла уже в XIII веке.

В Польше, на Волыни — в XV веке. В Российской империи общине нанес удар П. А. Столыпин в 1906 году, а в СССР крестьянскую общину-колхоз сохраняли до самого последнего времени.

Дело, разумеется, не только в охоте и в подсечно-огневом земледелии. И трехполье можно вести по-разному. Например, можно забрасывать землю, как только она становится менее урожайной, и переселяться на еще не тронутые, целинные земли. Там тоже вырубается лес, заводится трехпольное хозяйство… до того, пока земля родит. Вроде бы, мы имеем делом с вполне оседлым населением. А на самом деле деревня переезжает каждые 20—30 лет.

Реалии и подсечно-огневого земледелия, и переезжающих деревень заставили ученых ввести хитрый термин «относительная оседлость», или «частичная оседлость».

Восток славянского мира — это и есть те области, где еще сохраняется первобытное изобилие природных ресурсов, где можно вести формы хозяйства, исчезнувшие во всем остальном мире.

Славянский восток — это область, где можно не заботиться о сбережении природных ресурсов, где можно брать все, что хочешь, и в каком угодно количестве.

Восток — это место, где можно не заботиться об отходах. Ни об отходах производства, ни об отходах собственной жизнедеятельности. Где нагадил, можно не убирать, можно уйти на восток.

Даже еще в 1890 году Антон Павлович Чехов замечал, что пренебрежительное отношение к отхожему месту в России приводит ко множеству болезней и эпидемий.

А Вам, дорогой читатель, я советую одно: побывать в любой из стран Прибалтики или в Польше. Ну, и посетить там это самое отхожее место, хоть в частном доме, хоть в любом учреждении. А если последуете моему совету, Вам останется только одно — сделать выводы. Делать их за вас я не вижу никакой нужды.

Но славянский Восток — еще и область, где все проблемы хозяйственного и общественного развития можно решать предельно просто — переходя на новые земли. А это имеет очень серьезные психологические, нравственные, культурные и даже политические следствия.

Я приглашаю читателя вместе со мной вернуться в день, который многое изменил в моем отношении не только к абстракциям философии и науки, но и к самым насущным проблемам повседневной действительности. Это было 11 сентября 1995 года. Шла конференция с длинным и, наверное, не очень понятным названием:

«Человек и природа — проблемы социоестественной истории».

Конференции ведь совершенно не обязательно проводить в самое холодное время года и в самом скверном из возможных мест. И потому конференция состоялась в Феодосии, в Крыму, в начале сентября. Часть заседаний проходила на открытом воздухе, непосредственно на пляжах, у моря.

Это заседание, так врезавшееся в память, состоялось в Голубой бухте на Южном берегу Крыма. День был яркий, как переводная картинка. Необыкновенно чистый и прозрачный воздух позволял видеть за несколько десятков километров. Накупавшись, мы расселись на камнях и стали обсуждать доклад.

Три дня до этого мы говорили о том, что никогда кризис общества не бывает только кризисом идеологии или способа производства. Это всегда одновременный кризис общества и природы.

Всегда и во всех случаях кризис начинается с того, что земля оказывается не в состоянии прокормить столько людей. Историки давно ввели термин: относительное перенаселение. Относительное потому, что перенаселена страна только при существующем способе производства, а стоит изменить систему производства, и никакого перенаселения не будет. В Скандинавии времен викингов (X—XII века) жило меньше миллиона человек, и им, при тогдашнем-то малолюдстве, остро не хватало хлеба. Сегодня, при вдесятеро большем, подходящем к 12 миллионам человек, населении Скандинавии вопрос о голоде, что называется, не стоит.

Во время относительного перенаселения людям не хватает еды, и это вызывает сразу множество не только материальных, но и духовных проблем, сомнений, поисков. Раньше-то ведь всем хватало пищи! Что же произошло теперь?

Возникают сомнения и в религиозных догмах, и в правильности собственного поведения, сомнения в самых фундаментальных духовных ценностях, в богах, во всем привычном, устоявшемся за века (казалось, что и на века!) комплексе представлении о самих себе, о человеке, о мире.

Общество ведь всегда полагает, что должно жить и живет правильно, в соответствии с коренными законами мироздания. И пока оно правильно живет, будет этому обществу благо, в том числе и хлеб насущный.

Есть в этом убеждении что-то детское, что-то от «если я буду хорошо себя вести, мама даст мне конфету». Да, есть.

Но такова человеческая психология, что поделать! В ней и правда очень много детского.

Когда начинается кризис природы и общества, это достаточно страшно. Земля перестает родить. Исчезают привычные с детства пейзажи и ландшафты. Начинает не хватать еды. Появляется множество нищих, больных и несчастных, обездоленных людей. Начинаются эпидемии, появляются новые, невиданные болезни. Вся жизнь общества и все существование привычной природной среды одновременно оказывается под угрозой.

И люди невольно задают вопрос: что же все-таки произошло? Одни пытаются понять: что они сделали не так?

Другие: что всегда было не так? Третьи приходят к выводу, что в мире вообще ничего особенно хорошего нет, рассчитывать не на что, и миром правит зло и сатана. Во всяком случае, правильными ответами на вопросы пока не обладает никто. Эти ответы предстоит еще найти.

Когда начинается кризис природы и общества, перед испуганным, мечущимся обществом стоит выбор из четырех перспектив. Одна, казалось бы, самая простая: научиться получать с той же земли больше продуктов. Но как раз эта перспектива требует жесткого переосмысления всего прежнего пути, пройденного обществом. И поиск нового пути.

Такого, в котором появятся новые ответы на самые основные вопросы: кто я такой? Как устроен мир? Где границы дозволенного? Это — поиск новой гармонии с окружающим миром. Гармонии, при которой можно будет получать больше всего необходимого с той же площади земли.

Например, так было при переходе от подсечно-огневого земледелия к регулярному трехполью, а потом к многополью. Когда стало необходимым жить всю жизнь в одних и тех же многолюдных деревнях, возделывать из года в год одно и то же поле. Прогресс очень долго рисовали строго в розовых тонах: как обретение новых возможностей, решение проблем и так далее. А есть ведь и другая сторона прогресса, страшная и безобразная.

Во-первых, не все в состоянии перейти к новому мировоззрению, к новому образу жизни. Хорошо, если можно просто бежать…, например, на редко заселенный, богатый ресурсами восток. А если бежать уже некуда? Все верно, тогда — умирать. Между прочим, некоторые племена индейцев Южной Америки выбрали именно такой путь. Жизнь оставила им только два выбора: переход к земледелию или смерть. И люди выбирали смерть. Садились на деревенской площади, приносили маленьких детей. Потесней прижимались друг к другу, пока были силы — пели песни. И умирали.

Не уверен, что история прогресса наших предков была менее драматичной. Только индейцы умирали в XIX веке, на глазах у европейских путешественников, а славяне становились земледельцами, отказывались от подсечно-огневого земледелия уже очень давно. Грязь, жестокость и кровь давно забыты, осталось лучезарное зрелище прогресса. Так сказать, восхождения к более совершенным формам жизни.

Во-вторых, за прогресс всегда есть и цена — отказ от какой-то части своей культуры. И потому прогресс — путь не только приобретений, но неизбежных потерь. Что мы утратили вместе с подсечно-огневым земледелием, наверное, мы никогда так и не узнаем. По крайней мере, до конца.

Люди всегда если и не понимают этого сознательно, то уж, во всяком случае, чувствуют двойственность прогресса, даже самого необходимого. И еще раз повторяю с полной убежденностью: люди не любят прогресса.

Скажем откровенно: общество очень не любит развития. Потому что развиваться — это изменяться. А изменения непредсказуемы и для общества в целом, и для его отдельных членов. Никто не знает, что будет лично с ним, если начнутся изменения. С ним лично, с его детьми и внуками, с его общественным кругом, с людьми, похожими на него психологически.

Люди не любят развития, чреватого непредсказуемыми переменами. Если есть хоть малейший шанс избежать развития, общество стремится его избежать. Или уж если перемены неизбежны, пусть их будет поменьше. Чем меньше перемены, чем они формальнее, мельче, тем лучше!

Во время кризиса природы и общества есть и еще три возможности, кроме развития.

Можно завоевать богатую и культурную страну и какое-то время жить за ее счет. Рано или поздно завоеванная страна или стряхнет с себя завоевателей, или ассимилирует их. Но какое-то время так жить можно! В этом случае можно и не решать никакие вопросы развития общества. Не надо отказываться от наследия мудрых предков, пересматривать привычные нормы человеческого общежития, не надо работать ни больше, ни лучше, чем раньше. Можно еще какое-то время жить так, как привыкли, совершая только одно усилие: чтобы завоеванная страна, паче чаяния, не освободилась.

Так жили норманны в Бретани и в Сицилии, франки в Галлии, готы — в Италии, вандалы — в Северной Африке.

Есть и другая возможность: расселиться в географическом пространстве, освоить новые земли. Для этого нужно иметь большой запас свободных земель, причем таких, на которые можно переселиться, не меняя привычных форм хозяйства. Тогда тоже можно не решать никаких насущных проблем. У тебя мало хлеба? Переселяйся! Так двигались по земле племена индоарийцев, завоевавших Индию, но не для того, чтобы ее ограбить (грабить было особенно нечего), а чтобы в ней поселиться и жить. Так действовали буры в Южной Африке, уходя жить от побережья океана в богатые саванны за реку Вааль. Так расселялись племена германцев в Скандинавии.

Третий способ выглядит страшнее всех, но он и легче: надо, чтобы людей опять стало поменьше. Хорошо, если сам Бог послал подходящую эпидемию или голод. Как, например, стало просторно в Европе после пандемии чумы в XIV веке! То уже начинался протестантский переворот, коренное изменение религии, образа жизни и форм человеческого общежития. Начинался, кстати, в славянской Чехии, о чем еще пойдет речь. А тут померла треть населения, и на какое-то время стало ненужным ни открывать Америку, ни реформировать католическую религию! Вот радость-то!

Но общество умеет и организовывать свою жизнь так, чтобы людей все-таки становилось поменьше. Те же походы викингов… В морские походы на непрочных дощатых судах-драккарах, «драконах моря», отправлялась молодежь.

Молодые мужчины, цвет нации. Без труда, без усилий которых не сможет существовать народ. Гибель каждого из которых будет означать и гибель не родившихся от него детей и гибель всех, кто не сможет прокормиться без именно этой пары рук.

Сколько скандинавских парней ушло на дно морей, было убито в сражениях, умерло от непривычной пищи и скверной воды в чужих странах, знает только Господь Бог.

На примере Скандинавии, кстати, очень хорошо видно, как совмещаются все три способа избежать развития.

Удастся завоевать большую и богатую страну? Например, Бретань или Сицилию? Очень хорошо! Избыточное население уходит туда, проблема снимается.

Удастся найти «пустую» страну с похожей природой и климатом? Исландию, Гренландию, Америку? Еще лучше!

Туда можно расселиться, и проблема тоже будет снята.

А если даже завоевать никого не удается, а новые страны не находятся, тоже неплохо! Молодежь гибнет, людей становится меньше, проблемы можно уже не решать, развиваться не обязательно.

Скандинавия времен викингов успешно избегнула «ужасов» развития. Вот только впоследствии это ей мало помогло. Все равно настал момент, когда пришлось меняться и меняться.

В славянском же мире этот момент отсрочить оказалось много проще. Славянский Восток всегда имел специфическую возможность не развиваться, снимая все проблемы перенаселения простым перемещением людей на еще пустые земли. На самом деле земля могла быть вовсе и не пустой, но финно-угорские племена чуди, мери и муромы всегда были слабее славян, менее развиты, разобщены.

А то, что было для мери и муромы густонаселенными землями, для славян представлялось вполне ничейными лесами.

Разумеется, этот «восток» все время перемещается, движется, не остается на одном месте. Он и в Московии тоже перемещается с запада на восток.

Этот «восток» исчезает там, где поселения людей уже не окружены сплошным массивом непроходимых, никем не населенных лесов. Где волей-неволей приходится переходить к более сложным формам хозяйства. И к более сложным видам общественных отношений тоже.

Постепенно, по мере продвижения славян на этот пустой для них Восток, появляются и такие славянские общества, у которых физически нет возможности неконтролируемого использования природных ресурсов и нет перспектив расселения.

Во-первых, исчезала дикая природа, и вместе с ней иссякали и все халявные природные ресурсы.

Во-вторых, на пути к еще нетронутым ресурсам Востока оказывались другие славянские общества. Уже в XIV—XV веках Волынь и Юго-Западная Русь никак не могут воспользоваться пока не тронутыми ресурсами Волго-Окского междуречья, направить туда потоки переселенцев — там, пся крев, лежит Московия!

Когда на Земле неурожай, мне надо знать, что Венера шумит в пшенице.

(Рэй Бредбери)

Славянский мир на своей огромной территории изначально оказывается связан с разными центрами цивилизации. Причем разные его части — с разными цивилизациями.

Часто, слишком часто Московскую Русь называли наследницей Византии. Логика проста: раз православие, значит, та же линия развития. В действительности культурная преемственность Руси и тем более Московии от Византии достаточно спорна. Прямые влияния Византии, конечно же, были, особенно во времена Киево-Новгородской Руси, но об их прочности можно спорить.

Уж если говорить о прямых наследниках Византии, то это славянский мир за Дунаем: Сербия, Македония, Болгария.

А если проводить исторические аналогии с Западом, то задунайское славянство — это Франция православного мира.

Поскольку здесь история славянских народов протекает на имперской территории, в смешении с населением империи.

Если продолжать аналогию, то Пелопоннес можно уподобить Италии, а вторгшихся туда славян — готам, которые войти в Италию вошли, но быстро оказались там ассимилированы и их потомки заговорили на итальянском языке.

Есть, конечно, немалая разница, и состоит она в том, что там, на Западе, империя пала. Жившим в разных частях Галлии римлянам было некуда деваться. Даже соберись они в Италию (куда их никто не звал), там ведь тоже всем командовали варвары. Римское общество не имело никакой иной перспективы, кроме как слиться с «варварским» обществом завоевателей. В числе прочих никакой другой перспективы не было у людей опытных, богатых и образованных, владельцев поместий и патрициев.

После захвата славянами Фракии и Македонии в ста, в двухстах верстах от завоеванных земель проходила граница никуда не девавшейся, вовсе не уничтоженной Византии. Восточной Римской империи. И туда мог уехать любой, кому по какой-то причине не хотелось жить среди варваров или служить их вождям.

В результате слияние варварских и имперских элементов шло гораздо более вяло. Но шло!

Храм Софии в г. Сердика (ныне — София) построен в VI веке — в византийское время и на византийской (тогда) территории. Но эта купольная базилика продолжала функционировать и под властью болгарских ханов, а тем более после христианизации болгар и славян.

Первые крепости в Плиске и в Пловдиве обнаруживают поразительную преемственность от византийской традиции.

Знаменитый Мадарский всадник — наскальное изображение всадника с собакой и пронзенного копьем льва — обнаруживает не меньшее сходство с мозаичными изображениями Византии.

Церковная архитектура и церковные росписи обоих Болгарских царств восходят к тем же византийским стереотипам (церкви в Велико-Тырнове). Это касается даже тырновской школы стенописи, которой по справедливости гордятся болгары, как своим национальным достижением (церковь св. Бояна в современной Софии).

Более поздние шедевры культуры обнаруживают все большую самостоятельность от исходного византийского пласта, но речь идет только о возникновении собственной, местной версии восточно-христианской культуры.

И после мусульманского нашествия сохраняется традиция восточно-христианской культуры (церковь Петра и Павла в Велико-Тырново).

Культура сербов обнаруживает такую же зависимость, но собственной стабильной государственности у сербов не было. Потому сербы и не могли создать шедевры монументальной архитектуры и живописи. Некоторые болгарские ученые допускают, что мусульманское завоевание прервало уже шедшее развитие болгарской культуры по европейскому типу.

Полабские славяне и славяне Центральной Европы оказываются в зоне влияния западно-христианской цивилизации. И в зоне действия Drang nach Osten — хищного напора немцев на восток, начавшегося еще в Х веке.

Ширмой для «дранга» часто оказывался крестовый поход.

Ведь немцы-христиане завоевывали земли славян-язычников.

Все земли к востоку от Эльбы-Лабы и до Одры-Одера давно видятся нам как коренные немецкие земли, тогда как еще в Х веке здесь обитали лютичи, бодричи (ободриты), лужичане — славянские племена. Немцы хорошо знали их, и, случалось, Карл Великий использовал славянские племена как союзников, ограждал свою империю от их набегов, мстил за убийство своих. Но, что характерно, в свою державу их земли не включал, своими подданными не делал. Карл Великий считал, что восстанавливает Западную Римскую империю. Что-то удерживало императора от того, чтобы считать славян частью этой империи и воевать с ними.

Первый раз завоевал земли славян по реке Лабе Оттон I в середине Х века и создал там несколько пограничных графств. Уже в 983 и 1002 году славяне восстали и обрели независимость.

Опасный враг заставлял объединяться в государство.

В 1044 году князь бодричей Готшалк объединил бодричей, лютичей и поморян в единую Вендскую державу. При Готшалке и его преемнике Крутом (1066—1093) Вендская держава могла отбивать катящиеся с запада волны Drang nach Osten. Державу разрывал на части местный сепаратизм отдельных племен. Одни славяне готовы были принять крещение, другие готовы были воевать до последней капли крови, лишь бы никогда не надевать креста.

Новый король Вендской державы, славянин с немецким именем Генрих, сын Готшалка, призвал немецких епископов. Власти Владимира у него не было, и по Лабе не поплыли кумиры, как поплыли по Днепру Перун и Хоре.

Возник только новый раскол на христиан и язычников.

Измученная внутренними распрями, Вендская держава, спотыкаясь, шла к своей гибели и окончательно распалась около 1129 года.

А в 1147 саксонские князья Генрих Лев и Альбрехт Медведь начали новый крестовый поход. Князь бодричей Никлот нанес рыцарям ряд поражений, сжег Любек, построил крепость Добрин, заключил перемирие. Но ведь ничто не изменилось. Сильным западным герцогствам, опиравшимся на поддержку всего христианского мира, по-прежнему противостояли разобщенные языческие племена.

В 1160 году война вспыхнула вновь. Генрих Лев заявил, что Никлот нарушил условия мира. Правда ли это?

Конечно, Генрих Лев спал и видел предлог, чтобы продолжить войну. Конечно, язычники могут хорошо воевать, но на их слово полагаться нельзя. Возможно, оба постарались, чтобы война не затихла. Да и с чего бы ей вдруг утихнуть?

Никлот погиб в одной из стычек на границе, а к 1170 году земля лютичей стала основой графства Бранденбург. Земля бодричей — основой графства Мекленбург. Липовый город, Липск, стал Ляйпцигом. Бранный Бор стал Бранденбургом, Мишны — Мейссеном (тем самым — мейссенский фарфор). Берлин образовался из двух славянских поселений, в 1307 году слившихся вместе.

Территория Германии увеличилась вдвое. На новые земли хлынул поток переселенцев, а славяне оказались очень быстро онемечены. В XVII—XVIII веках немецкие ученые будут записывать последние слова и фразы на языках лютичей и бодричей. Язык лужичан проживет дольше, и у немецкого писателя Эрика Шриттматера, который сам говорил, думал и написал несколько книг на немецком языке между 1930 и 1960 годами, был дед, который еще мог сказать несколько слов по-лужицки.

А на землях славян к востоку от Лабы, на этой второй Германии, по размерам больше первой, выросли большие княжества, в которых власть князей была несравненно сильнее, непререкаемее, чем на западе той же Германии. Города на востоке имели меньше привилегий, крестьяне оказывались бесправными крепостными. По словам Киплинга, «десять заповедей не имели силы к востоку от Суэца». Ну, а римское наследие не имело силы к востоку от Лабы. То есть имело, конечно, но эдак слабенько и временами едва теплилось.

Выводы? Первый вывод о том, что у германцев тоже есть свой восток и запад, в точности как у славян, то есть в таком же историческом соотношении. Второй состоит в том, что в Х—XIII веках для славян Центральной Европы самым важным, самым судьбоносным событием стал сам факт принятия или не принятия христианства, в любой из его версий. Как бы ни относиться к Drang nah Osten, факт остается фактом — германское нашествие окончилось плохо только для языческих племен.

Действительно, полабские славяне были и ушли из исторического бытия язычниками. В 1169 году мекленбургские рыцари разрушили общее для них святилище Арконы (на острове, который славяне называли Руяна, а немцы — Рюген). К этому времени чехи уже 200—250 лет были христианами; поляки — почти 200 лет. Получается, больше двух веков полабские славяне упорно не принимали нового, и даже князья с христианскими именами и титулами королей ничего не смогли изменить.

Может быть, католицизм слишком сильно ассоциировался с агрессией иноязычных, инокультурных пришельцев?

Возможно, племенные боги воспринимались, как знамя сопротивления? Очень может быть. Но это уже ничего не меняет. Язычество тех, кого завоевывают, делало агрессию морально оправданной. А у жертв агрессии оно не создавало достаточно эффективной идеологии племенной (и надплеменной) общности, психологических механизмов сопротивления. Против всего христианского мира каждое племя, чуть ли не каждый род взывали только к своим племенным богам, искали идеала только в уходящей старине, оказываясь во все более изменившемся, все сильнее отошедшем от этой старины мире. И проиграли, как тремя столетиями раньше саксы.

Не парадокс ли, что христианизировали полабских славян саксонские рыцари — сами жертвы крестового похода Карла Великого?

Точно так же вся Северная Польша, все языческое прусское Поморье было сравнительно легко завоевано крестоносцами. Как и языческие племена эстов, латов, латгальцев.

Там, где идеалом служила только племенная старина, где призывались только местные, племенные боги, там крестоносцы проходили, как нож сквозь масло.

Консолидация нескольких племен под властью Пястов, конечно же, усиливала позиции поляков. Болеслав Храбрый на рубеже тысячелетий полностью остановил немецкую агрессию против Польши. Но ведь и Вендская держава отнюдь не была игрушечной. Мечи бодричей и лютичей тоже были из железа, и не раз удавалось им нанести серьезные поражения нападавшим.

Так что совершенно неизвестно, как сложилась бы судьба и поляков, не начнись христианизация страны и народа еще при Мешко I, с 966 года.

Судьба Чехии, при всей ее самобытности, мало отличается от судьбы других стран Центральной Европы. И в отношениях с германским миром Чехия отнюдь не была обречена выступать в страдательном залоге. Временами Бавария оказывается под властью чешских королей.

Польша гораздо сильнее Чехии отличается от любых германских обществ. Но и ее тип хозяйства, бытового уклада, образа жизни сближает ее с остальной Северной Европой.

Факт есть факт: все племена западных славян, не принявшие христианизации, исторически погибли и были онемечены. Но те, кто пошел по пути христианизации, избежал гибели.

Это повторилось и с балтскими племенами пруссов и литовцев (жемайтов, аукшайтов, ятвягов). От упорных язычников-пруссов осталось только название страны. Жмудь оказалась завоевана немцами, хотя и с огромным трудом.

И неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба аукшайтского Великого княжества Литовского, не пойди оно на Кревскую унию с Польшей (1385 г.) и на принятие католичества в 1387 году.

А к какой цивилизации тяготела в те же времена Русь? Невозможно ответить однозначно. Приняла православие… Значит, к византийской? Но, во-первых, первоначальное крещение Руси прошло, похоже, все-таки по латинскому обряду [43]. А первоначальное крещение чехов, кстати говоря, — по византийскому.

Во-вторых, в крещении Руси и характере всего русского христианства ярко проявляется как раз то главное, на что просто приходится обратить внимание: на Руси очень быстро, за какое-нибудь столетие, вырастает какая-то причудливая собственная версия православного христианства.

И вообще совершенно все, что заимствует Русь, упорно и незаметно, словно бы само собой, изменяется и переделывается, порой вплоть до полного наоборот.

Есть такое понятие — дистанционное обучение: когда ученик вообще не видит учителя, а учитель ученика и обучение проходит по книжкам, конспектам и выполнению заочных письменных заданий. Это даже не заочное обучение, при котором ученик все-таки нечасто, но является на сессию, слушает лекции и общается с профессурой. Это еще дистанционное. Если говорить о его качестве, то специалисты говорят, что пять заочников — это один очник. А пять дистантников — это один заочник.

Ну так вот, Русь воспринимает импульсы от центров цивилизации дистанционно. И от Западной, и Центральной Европы, и от Скандинавии, и от Византии — далеко. Из Византии вроде и импульс посильнее, и сама Византия поближе, но и из нее — все очень и очень дистанционно. И от других центров цивилизации вроде бы попадают разные идеи, вещи, монеты, способы обработки земли и выделки кожи. И они тоже принимаются.

Русь не единственная часть славянского мира, которая непосредственно имеет дело с кочевым степным тюркским миром. Славян в бассейне Дуная, к югу от Дуная завоевывали и авары, и тюрки-болгары, давшие имя славянскому народу.

Скорее уж Русь разделяется на две неравные части, на юг и юго-запад, — бассейн Днепра, лесостепь, постоянно имеющий дело со степняками. Юг, открытый влиянию со стороны Великой степи, тюркской скотоводческой цивилизации. И север, где тюрок-степняков если и видали, то разве что мирных торговцев или членов посольства. Страны южных славян если завоевывали, то целиком. Русь оказывается разделена этим неодинаковым историческим опытом.

На экологические различия — северный и южный тип ведения хозяйства — накладывается еще и разный исторический опыт.

А Северо-Западная к тому же оказывается в ряде культур, которые на научном жаргоне называют иногда циркумбалтийскими (от латинского «циркум» — вокруг). Получается — вокругбалтийскими.

Вроде бы, все понятно. Циркумбалтийские культуры — это те, которые лепятся вокруг Балтики. Те, для кого Балтийское море — это свое, внутреннее озеро. Циркумбалтийские страны — это Швеция, Финляндия, Российская Федерация, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Германия, Дания. Однако в число тех, кого считают циркумбалтийскими народами, удивительным образом не попадают ни немцы, ни поляки, ни русские. Наверное, это народы очень большие, в жизни которых Балтийское море играет не особенно большую роль.

Новгородская Русь, русский северо-запад сформировался в качестве циркумбалтийского варианта русской культуры. И оказался, разумеется, в теснейшей культурной связи с лидером циркумбалтийских стран — Скандинавией. Может быть, даже имеет смысл назвать этот вариант «скандинавской Русью»?

Насколько тесно связан Новгород со Скандинавией и как сильно отличается в этом смысле север от юга Руси, показывает забавная история 60 — 70-х годов XX века. Тогда в Ленинграде (в городе Великого Ленина!) объявились вдруг (страшно подумать… Кто бы вы думали?) неонорманисты!

Говоря откровенно, быть норманистом действительно несколько стыдно. Примерно, как быть нацистом. И только одним я могу объяснить желание ленинградских археологов натянуть на себя зловонные одежды норманистов (пусть даже «нео») — это желание как раз позлить, пораздражать лишний раз официальную науку и с нею вместе — весь советский дубовый официоз. Надо признать, что вели себя эти молодые ученые (дяденьки средних лет, от 25 до 40) примерно так, как школьники того же времени, объявлявшие себя, к ярости педсовета, нацистами. Потому что назвать себя неонорманисты могли бы и каким угодно другим именем, — несравненно более приличным и не вызывающим мрачных исторических ассоциаций.

Дело в том, что эти молодые археологи отстаивали тезис: в сложении цивилизации Древней Руси скандинавы играли огромную, и притом положительную роль! Неонорманисты ссылались на раскопки в Старой Ладоге, на южном берегу Ладожского озера, в Новгороде, Пскове и, конечно же, в Гнездово.

В культурном слое всех названных городов влияние Скандинавии прослеживалось однозначно. В культуре Новгорода тоже хорошо заметно многое, что объединяет его со Скандинавией. И вечевой строй, очень похожий на скандинавские народные сходки — тинги. И обычай организовывать молодежные ватаги ушкуйников.

Ушкуйники появились в 20-е годы XIV века и оставили о своих торгово-разбойничьих экспедициях примерно такую же память, как и варяги, и норманны. Ушкуйники (от слова «ушкуй» — речное парусно-весельное судно) двигались по рекам, проникая в бассейн Волги и Камы. В 1360 захватили город Жукотин на Каме. В 1366 году захватили Нижний Новгород, перебив там татарских и армянских и (что греха таить?) часть русских купцов. В 1371 захватили Кострому и Ярославль. В 1375 году разбили войско костромичей, захватили Кострому, Нижний Новгород и доплыли до Астрахани, где, наконец, были разбиты татарами.

В середине XIV века они открыли и тоже, естественно, ограбили Великую Биармию — на территории современной Перми.

Впрочем, новгородцы отнюдь не брезговали и морским разбоем, порукой чему хотя бы сделанные в Бремене ворота храма Софии Новгородской. История, прямо скажем, разбойничья, вполне в духе эпохи викингов. Потому что новгородцы, вообще-то, планировали разграбить шведский город Сигтуну, — как раз для того, чтобы спереть эти ворота. Но оказалось, что ворота уже похищены эстами и эсты уже возвращаются домой с воротами. Новгородцам, естественно, пришлось отнимать ворота именно у эстов, и вот они, эти немецкие ворота, красуются в храме Софии, вызывая удивление, даже раздражение своей совершеннейшей чужеродностью.

«Вот видите?! — торжествовали неонорманисты. — Ушкуйники есть — те же варяги-норманны. Скандинавских вещей в культурном слое полно. Значит, было влияние, и очень сильное!»

Противники неонорманистов, почтенные московские ученые, были категорически против какого-то там скандинавского влияния на Русь. «Разумеется, влияние было! — ничуть не отрицали мэтры. — Было, но очень, очень незначительное». И мэтры совершенно справедливо ссылались на то, что ни в Киеве, ни в Чернигове, ни в Муроме, ни в Ростове не было никаких таких ушкуйников и вообще никаких обычаев, напоминающих Скандинавию. И что раскопки этих городов тоже никаких признаков влияния Скандинавии не обнаруживают. Вот влияние степи — это пожалуйста.

С московскими археологами полностью соглашались коллеги из Киева, не находившие никаких следов норманнского влияния в культурных слоях Галича, Львова, Переяславля.

Что это доказывает? Только одно: что неонорманизм — совершенно справедливая система представлений для Северо-Западной Руси. Но что она же совершенно неадекватна для Юго-Западной Руси. Потому что на северо-западе скандинавское воздействие было, и сильное, а на юго-западе этого воздействия не было или оно ощущалось крайне слабо.

Так, еле уловимый ветерок.

Но это — Новгородская Русь, северо-запад. А Киевская Русь, юго-запад, дистанцирована даже от такого сомнительного центра цивилизации, как Скандинавия. Киевщина поневоле имела дело не с самими цивилизационными центрами, а с их окраинами. Не с Римом и Италией, а с Германией и Польшей. Не со Скандинавией, а Новгородом. Не с Багдадом и Самаркандом, а с Шемаханским ханством на берегах Каспия. Исключение составляет все-таки Византия, и не случайно. Ее влияние все же сильней. Но после нашествия монголов и с Византией Киевщина взаимодействует слабее, чем с Сербией и Болгарией.

Получается, что славянский мир благодаря огромности занимаемой им территории изначально оказывается разорван между несколькими центрами развития цивилизации.

А часть территории восточных славян, по существу, вся Русь в ее историческом развитии, оказалась далека вообще от любых центров цивилизационного развития.

Человечество вовсе не стоит перед выбором между модернизацией и прогрессом или застоем и реакцией. Дух модернизации выпущен из бутылки, и вопрос стоит только так: приведет ли он человечество к самоуничтожению или к дальнейшей жизни?

(Э. Шумахер)

Вообще-то, Европа — не географическое понятие. По крайней мере, не только географическое. Нет такого материка — Европа. Европа — это такая «часть света», то есть некое условное, исторически сложившееся понятие.

Первым ввел эти понятия Анаксимандр, живший на рубеже VII—VI веков до Рождества Христова в Малой Азии, в городе Милете.

С точки зрения Анаксимандра, центр почти плоской, еле выпуклой Земли занимало Средиземное море, а обитаемая земля, Ойкумена, делилась на две равные части — Европу и Азию. Анаксимандр и не думал приписывать какие-то различия обитателям Европы и Азии. Сначала не думали и другие греки.

Но опыт жизни подсказывал: в Европе и в Азии живут совершенно по-разному!

В Греции-Европе была частная собственность. Собственность, которая принадлежала отдельному человеку и которую никто не мог отнять или присвоить. В Греции и власть, и общество охраняли частную собственность.

В Европе жили граждане: люди, обладавшие неотъемлемыми правами. Никакая власть не могла отнять у гражданина его права или действовать так, как будто у него нет прав. Граждане сходились на площади и выбирали должностных лиц своего государства. У граждан была собственность, а у государства никакой собственности не было.

Если гражданина выбирали на государственную должность, он оплачивал необходимые расходы из собственного кармана.

Чем богаче был человек, тем более высокое положение он занимал. Частная жизнь человека определяла его положение в обществе.

В Азии — в Персии, в городах Сирии, в Египте не было частной собственности. Там была только собственность общины и собственность государства. Если человек делал карьеру и занимал в обществе высокое положение, он становился богаче. Но человек не мог иметь собственность, которая не зависела бы от общины и от государства.

В Азии не положение человека в обществе зависело от успеха в частной жизни, а богатство зависело от общественного положения.

В Азии не было граждан — все были подданными царя.

У любого человека власть могла отнять его собственность, а с ним самим поступить, как угодно.

Община тоже не поддерживала ни прав человека, ни его прав на собственность. Членам общины не хотелось, чтобы кто-то стоял вне общины и не зависел бы от нее.

Во всем тогдашнем мире только в двух обществах были такие же правила жизни: в самой Греции и в Римской республике. Почему именно здесь, каким путем Греция и Рим стали Европой — ученые спорят до сих пор. Но история шла так, как она шла. Только в этих двух маленьких обществах, на полуостровах в Средиземном море, в VII—V веках до Рождества Христова появилось гражданское общество.

В VII, в V, даже во II веке до Рождества Христова те земли, которые для нас неотъемлемо связаны со словом «Европа». — Франция, Британия, Испания, — вовсе не были Европой до римского завоевания. Здесь, как везде, были свои дикие и полудикие племена, свои вожди, свои общины.

И никакой частной собственности, никаких граждан не было и в помине.

Греция не умела передавать главное в своей культуре другим народам. Даже когда при Александре Македонском греки завоевали почти всю известную им Азию, они не смогли сделать ее Европой. У них не было механизма превращения подданных в граждан, разрушения общины, становления частной собственности.

А везде, где чужие земли завоевывали римляне, появлялись граждане и появлялась частная собственность.

Римская империя несла смерть и порабощение всем, кто не мог отбиться от ее железных легионов. Но еще она несла идею гражданского общества.

На завоеванных территориях строились римские города, а отслужившие свой срок легионеры становились ветеранами, получая право на землю и на помощь в подъеме хозяйства. Если даже ветеран уже имел чисто римскую семью, его дети и внуки женились на местных уроженках.

Захват рабов был чудовищно жестоким действом. Но чем дальше, тем меньший срок раб оставался рабом. Неэффективность рабского труда была уж очень очевидна…

И выучившего язык, начавшего понимать новые правила игры раба старались отпустить на свободу. Вольноотпущенник сохранял связи с хозяином, становился чем-то вроде крепостного, а его дети и внуки, конечно же, тоже становились римлянами.

А кроме того, римским гражданином можно было стать.

Тот, кто был материально обеспечен, кто владел латинским языком и был готов ассимилироваться в римской культуре, легко становился римским гражданином, а затем ромеем, римлянином. В Галлии местные кельтско-галльские языки исчезают уже века через два после завоевания. В Иберии-Испании только на северо-востоке страны, в Басконии, сохранились местные иберийские языки. До сих пор баски, говорящие на своем невероятно сложном, очень древнем языке, резко выделяются среди испанцев, чей язык ближе всего к латыни из современных романских языков.

Те, кого завоевали римляне, сами стремительно становились римлянами. Не случайно же в 218 году император Каракалла издал эдикт, по которому почти все население империи стало гражданами. Итог ассимиляции был подведен.

Римская империя пала, и те, кто ее завоевал, все эти готы и вандалы, были ничуть не лучше тех, кого поглотила империя, — иберов, галлов и белгов: такие же дикие. И еще в одном они оказывались точно такими же, даже вломившись в империю: растерянными перед громадностью того, что увидели.

Потому что можно победить армию и на плечах бегущих вломиться в город, нахально объявивший себя вечным.

В город, куда вели все в мире дороги, и по этим дорогам свозили награбленное со всего мира. Память народов сохранила, как вандалы срывали с храмов позолоченную черепицу, спутав ее с настоящим листовым золотом, как их вождь Аларих запустил копьем в мраморную статую и на всякий случай убежал от гигантского, в два человеческих роста, белого воина, не дрогнувшего от удара.

Можно вломиться в дома и храмы, вытащить на улицы, прямо в грязь, награбленное за века по всему миру. С шумом поделить, тыкая немытыми пальцами, обгрызая траур под ногтями. Захватить клин южной, теплой земли, навсегда избавиться от голода с гарантиями на века. Все можно — завоевали, твое, владей. Владеть — можно. Не получается тихо, тупо радоваться, без размышления. Не получается гордиться собой, чувствовать себя лучше тех, кого завоевал, чью армию позорно гнал с победным племенным воплем и воем.

Потому что есть соблазн не только в богатствах, скопленных за века государственного разбоя. Не только в теплой, не знающей снега земле, покрытой апельсиновыми рощами. Соблазн таится в самих здешних людях: в их мозгах, поведении, в их отношении ко всему сущему.

Потому что империя рухнула, но города живут по римскому праву. А победители, может быть, и сделали бы что-то, но понятия не имеют, что надо делать, что такое вообще города, и почему им самим так неуютно от этого слишком сложного, мало понятного быта, в котором неотъемлемо присутствуют письменность, римское право, космически громадный Бог, странно не любящий жертвы, который мог бы разметать все человечество одним дуновением своим, но который почему-то полюбил людей и даже умер за них в своем Сыне.

Потому что вокруг, на развалинах когда-то великолепных городов, даже в нищенских деревушках живут люди, для которых свобода — вовсе не светлый идеал и не мечта, а повседневная реальность; то состояние, в котором живет множество людей. Люди, привыкшие стоять не в рядах клана, рода и войска, а стоять совсем одни, сами по себе, перед государством, мирозданием, историей, царем, военачальником, их непонятным, невидимым Богом.

Побежденные, согнутые в покорности люди привыкли, что и самому высокому начальнику можно все-таки совсем не все, чего захочется. И победителю, начальнику, хозяину почему-то тоже хочется такого же. Почему? Он и сам не может объяснить. Жить сложно, быть лично свободным, выломиться из толпы общинников, завернутых в медвежьи шкуры, хочется так же, как хочется смотреть на закат, умываться росой, любоваться красивыми дикими зверями, видеть дальние страны, любить умную, добрую женщину.

Хочется потому, что полудикий варвар, оказывается, сам носит в себе такую возможность, такое стремление. Он только не знал в родных германских ельниках, что этого хочет.

С вандалами, готами, лангобардами происходило то же, что и с иберами, кельтами и ретами — с теми, кого завоевала империя: они становились римлянами. Проникаясь духом Великого Рима, вчерашние варвары сами надували щеки, грезя величием цезарей; они еще мечтали об империи, не ведая, что создали Европу.

В 800 году короля франков, завоевавшего почти всю бывшую империю, Карла Великого, короновали как императора: последняя попытка восстановить Западную Римскую империю. Разумеется, не получилось, и на развалинах построенного Карлом сформировались постепенно страны, известные и теперь: Италия, Франция, Германия.

Впрочем, сам не ведая того по своему невежеству, Карл включил в свою империю и тех германцев, которые отродясь не жили в границах прежней Римской империи. Руками его рыцарей Европа расширилась за счет саксов, крещенных огнем и мечом. А Шотландия и Ирландия сами приняли христианство, добровольно сделавшись Европой.

И теперь, в Х веке от Воплощения Христа, граница Европы проходила по реке Лабе и по узким проливам Скагеррак и Каттегат, отделявших пока языческую Скандинавию от уже цивилизованного мира.

К XI веку в западном христианском мире окончательно сложилось новое общество, и похожее, и не похожее на римское.

Новое общество было совершенно не похоже на общество римлян и эллинов: по-другому, устроенное, оно знало совсем другие общественные институты. Это была не единая империя, прорезанная хорошими дорогами, с одним законом и одним языком. Множество княжеств и королевств говорили на разных наречиях, враждовали, даже воевали друг с другом.

Общество цементировали только три сущности, которые признавали все:

1. Единая Церковь, у которой был один глава — папа римский.

2. Язык — латынь — понимали все, и каждый образованный человек должен был знать латынь. Только на латыни писались книги, летописные записи, официальные документы. Латынь учили все, кто хотел быть понятым за пределами самой ближайшей округи. Ведь не было еще ни немецкого, ни французского, ни английского языков. Было множество наречий, диалектов, языков, порой очень различавшихся даже в самой небольшой местности.

3. Римское право. Сложное римское право учитывало много чего и было совершеннее, удобнее бесчисленных «варварских правд». Одинаково чужое всем завоевателям, приемлемое для всех, оно связывало новую Европу со старым Римом не менее прочно, чем Церковь.

Договор, кстати, в западном христианстве считался делом СВЯЩЕННЫМ. Франциск Азисский, одолев силой креста страшного волка-людоеда, не убивает чудовище, а заключает с ним договор: если люди будут поставлять волку еду, обещает ли он не нападать на них и на их скот? И волк «принимает договор наклонением своей головы». И договор выполнялся до самой смерти волка.

Общественные институты нового общества: университеты, вольные города, система вассалитета напоминали Рим эпохи империи не больше, чем всадник на коне легионера-гражданина.

Новым было отношение к труду. Римская империя презирала физический труд — презренное дело презренных рабов. С XI века западно-христианская церковь стала считать труд необходимым для спасения души. Монахи начали не просто уходить от мира, чтобы созерцать себя и Бога в отдалении от людей. Монахи начали трудиться и считали труд средством спасения.

В античное время горные работы считались проклятием даже для рабов. В рудники ссылали закоренелых преступников, политических врагов, захваченных с оружием бунтовщиков. В рудники продавали самых сильных рабов, и за год-два-три раб, если не убегал с полдороги, превращался в никчемную развалину.

В Европе XI—XIII веков горное дело поднимали свободные монахи, давая мирянам пример нового отношения к труду. И европейское общество становилось все более активным, трудолюбивым, деятельным.

И все же это общество было очень похоже на римское.

Европейское оказалось несравненно сложнее устроено. Римское общество четко делилось на граждан и неграждан. Здесь же сложилось множество самых различных категорий людей. Но практически у всех в Европе была хотя бы частица того, что имели граждане в Риме.

Как и в Риме, и Греции, огромное значение имела частная собственность.

Очень большое значение имел не приказ и не традиция, а договор. И договоры между людьми рассматривались как священные.

Человек в Европе воспринимался как отдельная, особенная личность, вне общины и вне государства. Даже если он лично не свободен, он не свободен именно лично, а не как член какой-то группы.

Церковь и учение Церкви имели колоссальное влияние на общество. И Церковь тоже утверждала идею личности человека. Личность для Церкви являлось понятием священным. Ведь человек живет вечно, а все государства и империи — временны. Человек, душа которого рано или поздно пойдет к Богу, старше и главнее империй, королей и государств, — учила Церковь.

Все члены европейского общества имели хоть какие-то права, и никакая власть над ними не могла быть вполне безграничной.

Даже замордованные мужики-вилланы имели хотя бы отсвет личных прав. Даже по отношению к ним было позволено не все.

Вольные самоуправлявшиеся города, воздух которых делал человека свободным, стали рассадниками идеи личной свободы, рыночных и правовых отношений.

И у дворянства — и у высшего, при королевском дворе, и у мелкого, служилого, в глухой провинции — идея личности была в ряду важнейших.

Рыцарь, вообще-то, означает всего-навсего «Ritter» — «всадник» на тогдашнем немецком, и не более. Точно так же, как старофранцузское «шевалье» от «шеваль» — лошадь.

Рыцарская конница была основой армии и в Византии, и в мусульманских странах, и в Индии.

Но только в Европе рыцарь был в первую очередь личностью, носителем идеи личной, персональной чести. Он лично, сам должен был не только ни в коем случае не ронять свою личную, персональную честь и честь всего своего рода; он должен был еще следить за поддержанием порядка и справедливости в мире. Можно сколько угодно смеяться над рыцарскими историями про схватки с великанами, чудовищами и драконами, над чудовищным самомнением рыцарства, над их поведением забияк, способных вести себя, как мальчишки-хулиганы в возрасте Тома Сойера: «Я тебе покажу!».

Но как бы не устарели одни идеи, не казались странными другие, не вызывали улыбку третьи, а рыцарь был носителем важнейшей идеи — идеи личности. Личной ответственности, личной совести, личной верности, личного благородства.

Рыцарь или свободный барон не могли жить сами по себе, но и не были подданными графа, герцога или короля.

Благородный человек вступал с вышестоящими не в отношения подданного, а в отношения вассала. Это были договорные отношения; вассал и сюзерен договаривались, что они будут делать вместе, и вассал не становился бесправным подданным, зависящим от каприза вышестоящего.

Феодальная, разделенная на множество княжеств, жестокая Европа все-таки не настолько бесправна, как Азия.

В ней нет того повседневного рабства по существу дела всех.

Того рабства, к которому люди привыкают, как к естественному состоянию, и не понимают, что, вообще-то, может быть иначе.

В XI веке на северо-западе бывшей Римской империи родилось очень агрессивное общество. Не успела родиться Европа, как тут же начала крестовые походы и Drang nach Osten.

Про «дранг» мы уже говорили. А первый крестовый поход Папа Урбан II провозгласил в 1095 году, и с тех пор их состоялось восемь.

На Переднем Востоке больших успехов крестоносцы так и не добились. Даже то, что удалось завоевать, постепенно оказалось потеряно. Повторилось то же, что и во времена Александра Македонского, когда эллинистические государства простерлись до самой Индии: Восток не принял европейского типа общества, построенного на частной собственности, личной свободе и договоре вместо приказа.

Но Европа постоянно расширялась, включала в себя по крайней мере славянские территории.

Способов было реально два. Они часто применялись вместе, как это мы видели на примере полабских славян:

1. Крещение язычников. Церковь делала новообращенных едиными с остальной Европой. Несла новым христианам идею личности, идею принадлежности к цивилизации.

Язычники, став христианами, постепенно сами становились европейцами.

2. Завоевание, то есть насильственное включение в Европу как рабов или данников завоевателей.

Ирландия и Скандинавия стали Европой через крещение. Саксы — через завоевание и крещение. Славяне… Тут есть случаи и крещения, и завоевания. И действует знакомый механизм: кто принял крещение, тот отбился от завоевания и вошел в Европу уже сам.

К XII веку весь германский мир уже оказывается частью Европы, а славянский между XII и XV веками разделяется на тех, кто принял христианство, отбился от завоевателей «дранга» и построил собственные государства. И тех, кто сам не захотел в Европу, и кого повели, потащили, погнали под конвоем, превращая в рабов и онемечивая по дороге.

Воистину, понимающего необходимость ведет, не понимающего — тащит.

Очень интересно и полезно проследить за тем, как Европа ползет на восток, на средневековых картах. По этим картам очень хорошо видно, кого европейцы считают, а кого не считают людьми своего общества. «Европа тогда кончалась границами Польши», — утверждает Н. В. Гоголь. Он неточен: в XV веке граница Европы проходила по границам Великого княжества Литовского, то есть прошла через Россию.

По мнению европейских картографов, в XV веке Западная Русь была уже частью Европы. А Восточная Русь, Московия, — не была. И еще того хуже… По мнению картографов, и самого слова «Московия» можно было и не применять. Для европейцев были плохо понятны отношения данничества, когда можно платить дань и не быть частью государства, которому платишь. Европейцы понимали отношения вассалитета: раз Московия платит дань татарскому хану, значит, она его вассал. Значит, не существует никакой самостоятельной Московии, а есть Великая Татария, и Московия — лишь ее часть. И на картах Московию, вполне мотивированно, показывали как Великую Татарию, никак не отделяя от других владений татарских ханов.

И даже хуже… Московию, вернее, владения татарских казанских ханов, называли Великая Тартария. Разница как будто в одной букве, но смысл-то меняется чрезвычайно.

Получается, что Московия — это Тартар, как бы страна чертей.

Так и продолжалось до середины XVI столетия, когда граница Европы опять существенно передвинулась на восток. В конце XV — начале XVI века Московская Русь перестала платить дань татарским ханам, а торговые пути через Новгород и города Великого княжества Литовского связали Московию с Европой. Русских лучше узнали в Европе; западных русских и веком раньше признавали европейцами, а теперь благодаря им стали так же относиться и к восточным.

И в середине XVI века границу Европы картографы проводят по Волге. Не было случая, чтобы границу Европы географы отодвинули назад, на запад. И что бы ни творилось в Московии почти два столетия, рубеж остается тот же.

Еще во времена Петра I Азия начиналась в двухстах верстах от Москвы, а заводы Демидова располагались в самой что ни на есть Азии.

Российская империя становится на цыпочки, изо всех сил хочет быть Европой. Татищев, птенец гнезда Петрова, устраняет обидный географический факт, переносит границы Европы и Азии на Урал. Наверное, многие из моих читателей постарше уже знакомы с системой Татищева, когда граница Европы и Азии проходила по вершинам Урала, разделяя его на две равные части, а потом — по реке Урал до ее впадения в Каспийское море.

Но весь Кавказ — от самых его низких предгорий, от Куры и Кубани, был для Татищева Азией. И все владения Османской империи — тоже. И Крымское ханство, вассал Османской империи, и все владения Турции в Греции и в славянских землях за Дунаем.

Румянцев-Задунайский воевал в Азии. Потемкин отвоевывал берега Черного моря, закладывал Одессу — в Азии.

Мужики переселялись на Кубань и в Ставрополье — в Азию.

Греки боролись с турками за национальную независимость. Российская империя все громче заявляла о своей готовности помочь братьям-славянам освободиться от нечестивых турок. Заявляли и о готовности отвоевать Константинополь, город Великого Константина, крестителя Римской империи.

На рубеже XVIII и XIX веков границу Европы и Азии стали проводить через Босфор и Дарданеллы, а северное побережье Черного моря от устья Дуная до устья Днепра считать тоже Европой. Но еще Александр Сергеевич Пушкин совершил путешествия в АЗИЮ — в Крым и на Кавказ.

Только в конце первой половины XIX века границу Европы стали проводить привычно — по самым высоким вершинам Кавказского хребта, разделяя Кавказ на Северный, европейский, и на Южный, лежащий в Азии.

Вот эту систему и преподавали в школе еще в 60-е годы XX века. И автор этих строк, и другие люди, столь же пожилые и почтенные, которым за сорок, должны помнить из школьной географии это удобное, простое: граница Европы пробегает по вершинам Урала, по реке Урал, по берегу Каспия по главным вершинам Кавказского хребта, по Черному морю, по Босфору и Дарданеллам.

Вот потом опять начались сложности: Европа продолжала расширяться. Во-первых, запротестовали Армения и Грузия. Как же так? Земли почти первобытных мусульманских племен — в составе Европы? Хаджи-Мурат, Шамиль с его мюридами — европейцы? А в то же время, получается, Армения, первая в мире страна, где христианство стало государственной религией — в IV веке по Рождеству Христову, — часть Азии?! Армения и Грузия настаивают на том, чтобы считать их частью Европы.

Во-вторых, о своей принадлежности к Европе недвусмысленно заявляет Турция. С XVIII века ее территория, как и территория Российской империи, лежит и в Европе, и в Азии. А турки считают, что уже много десятилетий, даже веков в Турции осуществляется европейский тип развития.

По крайней мере, с конца все того же XVIII века. В Турции, между прочим, даже выпускаются карты, на которых все Закавказье и вся Турция — Европа. Вопрос только в том, как скоро это новшество признают остальные европейцы.

Но что признают, я не сомневаюсь.

А кроме того, с 60-х годов XX века произошло странное и до конца необъяснимое событие: граница Европы удивительным образом переместилась на восток и на Урале. Мне не удалось найти автора этого открытия, но теперь уже весь Уральский хребет оказался в Европе, а южнее граница проходит по речке Эмбе, отдавая Европе еще двести километров.

В 90-е годы XX века встал вопрос и о статусе Сибири.

Раньше это особого значения не имело, но в эпоху ослабления национальных границ, «парада суверенитетов» и «построения европейского дома» имеет. С одной стороны, Сибирь — это никак не часть Европы, даже если границу проводить и по Эмбе… А с другой, ну какой же Новосибирск — азиатский город, скажите на милость?! И не один Новосибирск. Мой родной Красноярск — экологически грязный, населенный в значительной части бывшими уголовниками, создававшийся как город большого машиностроения, через который можно качать богатства Сибири, но никак не в качестве форпоста культуры. И тем не менее — не азиатский это город. Испанцы в Америке тоже строили города с одной целью — извлекать и вывозить в Испанию золото и серебро, какао и хлопок. Но это ведь не делает «индейскими городами» ни Рио-де-Жанейро, ни Мехико, ни Буэнос-Айрес.

Сказанное, конечно же, относится и к Иркутску, и к Чите, и к Хабаровску, и к Владивостоку. Относилось бы и к Харбину, но его русское население уничтожено и разогнано коммунистами в 1945 году. Относилось бы и к Дальнему, и к Порт-Артуру, но их Никита Сергеевич изволил подарить Китаю.

Путешествие Европы через территорию Российской империи завершается тем, что в документах СБСЕ появляется формула: Европа и Сибирь. Раз уж нельзя пока что считать Сибирь частью Европы, пусть будет чем-то расположенным неподалеку. Уверен, что даже люди моего поколения доживут до того, как формула «и Сибирь» окажется устаревшей, и Сибирь (и русский Дальний Восток) будут молча признавать Европой. А там и на картах покажут.

Разумеется, на этом приключения Европы далеко не исчерпываются: и обе Америки, и Австралия, и Южная Африка относятся к Европе точно так же, как Сибирь, и по той же самой причине. Но эта тема далеко выходит за рамки нашей книги, и развивать ее я пока не буду.

Для нашей темы важнее другое: Европа оказалась способной пройти ряд изменений, стадий развития, которых не было нигде и которые изменяли саму Европу. Во многих странах сменялись целые эпохи в культуре, менялся политический строй. Иногда — в сторону большей свободы, иногда — меньшей. Но нигде изменения не происходили постоянно, все время, сплошным потоком. И нигде эти изменения не означали все большего нарастания личной свободы и рационализации всей жизни в целом.

Боюсь, тут невозможно обойтись без зубодробительных терминов, да уж ничего не поделаешь. Только в Европе аграрно-патриархальное общество постепенно превращалось в урбано-сциентистское.

Аграрно-традиционное общество — это общество людей, живущих общинами и стремящихся поступать так, как делали мудрые предки. Самостоятельная личность у них не в чести, а создавать новые знания о мире они считают не очень нужным. У них уже есть священные предания. Библия, Коран или сочинения Карла Маркса. В них уже содержится все нужное. Остается только правильно прочитать, чем и занимаются специальные жрецы: священники, жрецы бога Тота, муллы или сотрудники кафедры истории КПСС.

Урбано-сциентистское общество — это общество, в котором главной единицей становится не община и не группа, а личность. И традиция в нем менее важна, чем знание. Сциенсис по-латыни — знание. Общество индивидуальных людей, для которых важна не традиция, а их личный успех.

И которые знания о внешнем мире черпают из науки, наблюдения, исследования, а не из опыта мудрых предков, которые и так все знают.

В разных концах мира возникали общества, к какой-то степени похожие на европейские, но только в Европе общество прошло несколько стадий развития от аграрно-традиционного к урбано-сциентистскому обществу.

Средневековое европейское общество было аграрно-традиционным. Не в такой степени, как средневековое общество мусульман или китайцев, но все-таки. Если бы китаец или индус в X, XII, даже в XIII веке попал в Европу, он нашел бы там много знакомого. Те же крестьянские общины внизу, те же корпорации воинов, жрецов, администраторов наверху. И каждый из них, и европеец, и китаец, могли бы понимающе кивнуть: да, называется все по-другому, и обычаи другие, но суть одинакова, везде одно и то же. Разве что горожане уже и тогда жили не совсем так.

Но в XIV веке китаец уже не совсем узнал бы европейское общество. В нем уже было то, чего нет в Китае, — огромное внимание к личности человека, к его способности творить, создавая произведения искусства, вторую природу, уподобляясь Богу в этом творчестве. А европеец счел бы Китай несколько пресным и скучным, не придающим должного значения творческой личности.

В XVI веке разрыв оказался бы еще больше, в XVII он стал таким огромным, что трудно стало понимать друг друга.

Чаще всего в развитии Европы выделяют давно и хорошо известные этапы Возрождение — XIV—XVI века. Реформация — XVI—XVII. Просвещение — XVII—XVIII. Индустриализм — самый конец XVIII, весь XIX, самое начало XX века. Но все это деление очень условно, крайне относительно. В действительности идет единый поток событий, стремительные изменения и культуры общества, и внешних форм общежития.

Европа постоянно изменялась, и изменялась вся, полностью, от крестьянских изб до королевских дворцов. С каждым годом жить в ней становилось все удобнее и безопаснее, потому что законы и обычаи придавали все большее значение личности каждого человека. Все важнее становилось соблюсти интересы не только правителя и его окружения, не только верхушки общества, но каждого или почти каждого человека.

Боюсь, что эту главу кто-то может принять за некий панегирик, прославление европейского пути развития. Наши люди до такой степени идеологизированы, так привыкли, что всякая информация обязательно должна нести в себе пропаганду, что непременно пытаются ее искать даже там, где ее нет и в помине. Так вот: речь идет не об агитации и не о пропаганде.

И для содержания книги не имеет никакого значения, кто выступает за что или против чего. В том числе не имеет никакого значения, за кого или за что ратует автор этой книги. Имеют значение факты.

Что же касается моего предпочтения свободы холопству и прав гражданина включению в общины, казачьи курени и комсомольские организации, то позволю себе сравнить судьбы двух людей XVIII столетия, двух современников. Опять же не в порядке пропаганды, а в порядке информирования читателя.

…Они жили в одну историческую эпоху, почти что в одно и то же время и были людьми одного общественного слоя: Дарья Николаевна Салтыкова и маркиз де Сад. При стечении обстоятельств они вполне могли бы познакомиться. Роман все-таки маловероятен, потому что маркиз был младше Салтыковой на 10 лет, но знакомство вполне могло быть.

Помещица Дарья Николаевна Салтыкова родилась в марте 1730 года и вошла в историю, как страшная Салтычиха. Больная женщина, Салтыкова убила по меньшей мере 157 человек, в основном своих крепостных девок. По меньшей мере потому, что, вполне возможно, не стали известны многие, как говорят юристы, «эпизоды» ее преступлений.

Ну, а число тех, кто лишился по вине Салтыковой здоровья — и физического, и психического, — нам и вовсе неизвестно. Никто никогда не считал.

В 1768 году все-таки состоялся процесс. Салтычиху приговорили к смертной казни, но добрая царица Екатерина II не велела казнить смертию, заменила казнь на пожизненное заключение. До самой смерти, до 1800, а по другим данным до 1801 года, Дарья Николаевна Салтыкова находилась в одиночном заключении, на цепи, в полном мраке. Свечу приносили вместе с едой, уносили, когда поест.

Маркиз де Сад попал в заключение по поводу, который может показаться смешным после истории Дарьи Салтыковой: маркиз, написавший к тому времени несколько статей и книг, решил, так сказать, перейти от теории к практике и выпорол бродячую торговку. Всего-то?! Да, всего-то. За совершенное преступление маркиз де Сад был арестован, осужден и попал в тюрьму. Там он провел несколько лет; еще до окончания срока был обследован врачами и переведен в сумасшедший дом. В те времена разница между тюрьмой и сумасшедшим домом была не очень велика, но тем не менее.

Никто не лишал де Сада титула, он и умер маркизом.

Никто не лишал его богатства, он и умер состоятельным человеком. Более того, и в тюрьме, и в сумасшедшем доме он писал книги. Эти книги находили своих издателей и читателей, казна маркиза прибывала.

Только в одном сумасшедший маркиз разделил судьбу Салтыковой — до самой смерти, до 1814 года, он был лишен свободы. Никто, правда, с садистской мелочностью не уточнял, что сидеть он должен на цепи и жить в полной темноте. Никто не мстил ему за отвратительные книги, за больную пропаганду своего уродства. Его даже водили гулять по улицам Парижа, и маркиз развлекался тем, что покупал розы корзинками и с гадостной улыбкой швырял их в грязь, под колеса идущих экипажей. Ему это позволялось. Законов, запрещавших мусорить на улице, еще не существовало, а маркиз, помимо своего «вывиха», оставался вполне вменяемым и тратил свои деньги, как хотел.

Но богатый человек, известный писатель, носитель титула маркиза де Сад, был сочтен опасным для общества — и его лишили возможности причинять вред и быть источником опасности для других граждан.

— А Жиль де Ре? — обрадуется иной читатель. — Он-то убил несколько десятков ребятишек! Вот видите!

Вижу. Вижу, что Франция XV века больше похожа на Российскую империю XVII века, чем на Францию XVIII.

Простите, я об этом как раз писал: что Европа стремительно менялась. Стремительно и в очень большой степени качественно. В XV веке во Франции рабства, бесправия, холопства было очень много. В XVIII веке, даже задолго до революции 1789 года, стало намного меньше.

Вообще фактор времени часто мало понятен россиянину, даже ученому. Мне доводилось наблюдать, как вполне серьезные люди оказывались не способны принимать во внимание быстро идущие изменения.

— У вас в Европе…

— Простите, в какое именно время? — И коллега недоуменно замолкает. Он не принял во внимание, что «у них в Европе» в разное время все было очень по-разному. В Российской Федерации и в других государствах России есть многочисленный контингент людей, очень не любящих того комплекса идей, которые составили «европейскую идею» — гражданства, свободы, равенства людей перед законом, индивидуальности и т.д.

Многовековое извращение русского ума под влиянием холопства и рабства заставило многих людей упоенно доказывать самим себе и всем окружающим преимущества рабского состояния. И уж, во всяком случае, свыкаться с ним, отращивать как бы оболочку любви к несправедливости и неравенству. Они ищут обоснований, объяснений и причин или того, что рабом быть хорошо, а свободным плохо.

А главное — для того, чтобы обосновать, что все это вранье, всякая там свобода, гражданское общество, независимость личности от государства. Что всего этого на самом деле вовсе и не существует. Что все это — пропаганда, обман, надувательство.

Эти люди, естественно, очень не любят Европы, а уж одна мысль о том, что Европа имеет перед Россией хоть какое-то преимущество, буквально приводит их в бешенство. Этим людям очень важно доказать, что никакого преимущества и нет, что везде было, как везде, и что в Европе тоже происходили такие вещи.

Получается не слишком убедительно. Уже потому, что Европа у русского не только извне, но и внутри. Чтобы отказаться от того, что несет с собой европейский путь развития, приходится топтать что-то очень важное в самих себе, и потому неспокойная, недобрая позиция самоубеждения окончательно перехлестывает у них в натуральнейшую истерику.

Сколько нервов, эмоций и сил тратят эти бедолаги, чтобы обосновать главное вранье: что в Европе человек так же слаб, незащищен, беззащитен, как и в Азии! Сколько сил приложил тот же А. А. Бушков, чтобы показать: Генрих VIII ничем не лучше Ивана Грозного!

Этим людям вполне искренне кажется, что самое главное в том, что в Европе тоже были садисты, подонки, тираны и всякая сволочь. А раз так, то чем же они лучше нас?

Ну так вот: я в этой книге вовсе НЕ ДОКАЗЫВАЛ, что европейцы чем-то лучше неевропейцев. Я также НЕ ДОКАЗЫВАЛ, что Европа не способна порождать разного рода чудовищ. Взять того же Жиля де Ре, считавшегося прообразом Синей Бороды. Барон де Ре в середине XV века садистски убил несколько десятков ребятишек. Частью — приносил жертвы сатане, частью просто развлекался таким образом.

Преимущество Франции перед Российской империей в XVIII веке не в том, что в Российской империи могла быть Салтычиха, а во Франции не могло быть маркиза де Сада.

И тот, и другая вполне могли появиться. И появились. Более того, маркиз, судя по всему, гораздо опаснее Салтыковой.

Во-первых, весь опыт человечества показывает: в совершении аналогичных преступлений мужчины гораздо опаснее женщин. Покрупнее, поактивнее, попредпрнимчивее. Они и придумают больше, и осуществить сумеют лучше.

Во-вторых, маркиз ведь несравненно умнее и образованнее. Салтыкова отличается от мужиков только тем, что сидит у них на шее и имеет право их мордовать вплоть до человекоубийства. Ее страшный порок груб, совершенно лишен рафинированности, выдумки, изыска. Ничего похожего на многообразные, яркие фантазии маркиза де Сада, который уж умеет сам себя потешить, расшевелить, развлечь.

Маркиз способен много что придумать и выразить придуманное в виде каких-никаких, а литературных произведений. Салтыкова же если и умела писать, то очень плохо.

И ничего никогда не читала.

Так вот, преимущество гражданского общества, личной свободы и вообще Европы в том, что во Франции смертельно опасному, крупному и сильному маркизу ходу не дали.

Фантазируешь? Фантазируй. Книги пишешь? Пиши, а найдутся любители, издавай их и продавай, на здоровье. Но вот обидеть хоть кого-то, хотя бы бродячую торговку, уже нельзя. Общество не позволяет этого, и оно умеет оградить своих членов от насилия. И судьи, социально гораздо более близкие маркизу, нежели к торговке, отправляют его за решетку.

А в Российской империи глупая, серая, как мышь, примитивная Салтыкова смогла стать убийцей 157 человек, а скорее всего — и еще больше. Потому что она была помещица, владевшая несколькими тысячами человеческих существ, и все эти люди были в полной ее власти. Кстати, Салтыкова запарывала до смерти дворовых девок отнюдь не в такой уж глуши: в Подольском уезде Московской губернии. Мужики несколько раз обращались с жалобами, но ведь по ЗАКОНАМ Российской империи жалоба на помещика каралась каторжными работами. Подчеркиваю: по законам. А священники отпевали жертвы, записывая в церковные книги самые фантастические причины смерти, прекрасно зная настоящую причину.

Сохранилась придворная легенда. После осуждения Салтыковой Екатерина II изящно погрозила пальчиком Шеншину: мол, ты тоже смотри, доиграешься! Все ведь прекрасно знали, что Шеншин завел в своих имениях пытошные и подражает инквизиционному трибуналу. Так сказать, развлекается, как может. Я же говорю — мужчины обычно опаснее.

Салтыкова не так уж значительно вышла за рамки допустимого по законам Российской империи. Ее беда еще и в том, что она — не из придворных кругов. Так, мелкая дворяночка, которую вполне можно и осудить.

Так вот: преимущество Франции над Российской империей, Европы над Азией не в том, что люди там — совершенство и чистое золото, а преимущество в законах, защищающих человека. И в правилах жизни, по которым и маркиз не может обидеть торговку.

Право же, в некоторых отношениях лучше быть пресловутой торговкой во Франции, чем помещиком в Российской империи. Безопаснее как-то.

Примечания:

*

Интересно, что до Второй мировой войны, когда в СССР еще не начался рецидив великодержавной и милитаристской идеологии, книги по истории Западной Руси все-таки выходили. — Прим. авт.