• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Если бы мне довелось жить в условиях мирного общества и в мирном политическом окружении, то я бы, по всей вероятности, стал ученым. По крайней мере, я знаю определенно — профессии разведчика я не избрал бы.

Р. Зорге

Р. З. — "Рамзай"

В приемную Наташи вошел начальник шифровальной службы:

— Павел Иванович у себя?

Из кабинета доносилась музыка. Наташа медлила. Не хотелось прерывать отдых Павла Ивановича. Но Старик требовал, чтобы все донесения немедленно показывали ему. И она, вздохнув, тихо сказала:

— У себя.

Начальник шифровальной службы открыл дверь кабинета. Она увидела: Павел Иванович расхаживал по комнате, обхватив ладонью подбородок. Графин на столе был пустой. Значит, опять ему нездоровится. Каждое утро Наташа наливала ему в графин воду. Она знала: в книжном шкафу хранились лекарства. Старик не хотел, чтобы его товарищи думали: их начальник недомогает. А старые раны ныли. Казачья пуля сидела в теменной кости… Сказывались и последствия залеченного туберкулеза. К вечеру начинала болеть голова. Наташа узнавала, как он себя чувствует, по этому графину: сколько из него отпито воды — и по его глазам. Глаза белели, когда ему было совсем плохо.

Старик остановил пластинку проигрывателя:

— Что у тебя?

Взял донесение, вслух прочитал:

— "Выезжаю. Буду второго. Рихард".

Павел Иванович вызвал Наташу:

— Забронируй на второе номер в "Новомосковской". А сейчас позови ко мне Оскара и Василия.

Он перехватил взгляд Наташи, усмехнулся, стал складывать пластинки в нижний ящик стола.

Через несколько минут Оскар и Василий, переговариваясь на ходу, прошли в кабинет Берзина. Из их разговора Наташа — секретарь Яна Карловича уловила имя: Рихард.

"Рихард Зорге"…. Она стала припоминать, какой же он из себя, этот Рихард Зорге. Кажется, она видела его. Даже дважды видела. Да, еще до его спецкомандировки. Она тогда тоже сидела за этим столом, а Зорге в первый раз пришел к Старику, потом пришел и во второй раз. Довольно высокий. Крепкая у него, широкоплечая фигура спортсмена. Прихрамывал на правую, нет, на левую ногу. Волосы темные, слегка вьющиеся, глаза светлые. Когда выходил из кабинета, лицо у него было строгое, а глаза сияли. Впрочем, почти все выходили от Старика с такими глазами.

В кабинете Павел Иванович вышагивал по ковру вдоль шкафов и внимательно слушал. Василий сидел на стуле. Оскар стоял у окна. Это были самые близкие друзья Старика, его ученики и ближайшие помощники. Оба недавно вернулись из-за границы: Оскар — из Германии, Василий — с Дальнего Востока.

Говорил Оскар:

— Это невозможно. Опасность будет подстерегать его на каждом шагу. У него очень много знакомых. Среди коммунистов. Среди социал-демократов. Даже среди нынешних нацистов. Его еще не забыли полицейские Зеверинга, поголовно ставшие теперь штурмовиками. Я уверен, что в полицай-президиуме на него хранится досье. И первая же случайная встреча…

— А я бы на его месте поехал! — вскочил со своего стула горячий Василий. — Без риска нет и разведки, без смелости нет и разведчика! Зато кто лучше его знает и язык, и обычаи, и нравы? Побольше апломба — и успех обеспечен. Тем более что эти вчерашние лавочники не такие уж мудрецы.

"Станут мудрецами", — подумал Старик.

Павел Иванович, когда проверял особенно трудные задания, старался обсудить их именно с Оскаром и Василием. Рассудительный, чрезвычайно осторожный Оскар и горячий, темпераментный, готовый на самые отчаянные дела Василий дополняли друг друга. Они были столь же разными и внешне: черноволосый, черноглазый, смуглый и худощавый, подвижный, как мальчишка, Василий и высокий, спокойный латыш Оскар, с мягкими, уже седыми волосами. У обоих за спиной — работа в военной разведке, а перед этим — годы революционного подполья, годы революции и Гражданской войны. Такие разные, но одинаково надежные. На них Павел Иванович мог положиться как на самого себя.

Сейчас он не был согласен ни с тем, ни с другим.

— Не зарывайся, — остановил он Василия. — Сегодняшние гитлеровцы не все вчерашние лавочники. Среди них и позавчерашние контрразведчики Вильгельма, и вчерашние контрразведчики Штреземана, и сегодняшние гестаповцы Гитлера. Положим, враг даже дурак и тупица, но мы всегда должны строить расчет на том, что он чрезвычайно умен и изощрен и побеждать его можно превосходством своего ума, своим мужеством, дерзостью и находчивостью.

— Вводная лекция, — проворчал Василий, снова усаживаясь.

— Значит, так давно слушал, что успел забыть. — Голос Павла Ивановича посуровел. — В нашей работе смелость, дерзость, риск должны сочетаться с величайшей осторожностью.

Оскар, соглашаясь, закивал. Но Василий уступать не хотел.

— Риск и — осторожность! Диалектика? — спросил он.

— Да, диалектика, — нарочно не заметил иронии в его голосе Старик. Диалектика, которой мы должны овладеть в совершенстве. — Павел Иванович повернулся к Оскару: — И все же путь в Токио лежит для него через Берлин. И поехать он должен туда не под гримом и с фиктивным паспортом, а под своим настоящим именем.

— Под своим настоящим? — Тут уже настал черед удивиться Василию. Невероятно!

Действительно, план, разработанный Павлом Ивановичем, казался невероятным. Но во многом от этой его внешней невероятности и зависел успех. У Старика был "собственный" образ врага, составленный из самых сильных качеств всех тех противников, с которыми за многие годы работы Берзину довелось вступать в единоборство. Старик разрабатывал свои операции как шахматист высокого класса, умеющий играть одновременно с двух сторон доски, полностью сосредоточиваясь то на белых, то на черных фигурах. После долгих поисков приходил к такому решению, которое "его враг" разгадать не мог. В тот день, 30 января, когда чаша весов в Германии склонилась в пользу Гитлера, когда президент Гинденбург назначил новым канцлером Адольфа бывшего австрийца-капрала, он понял, что нужно готовить новую долговременную разведывательную операцию. До прихода к власти немецких фашистов самым агрессивным государством по отношению к Советскому Союзу была Япония. И вот в зловещем облике нацизма реальная опасность возникла на Западе. Уже теперь ясно, что внешнеполитические устремления гитлеровской Германии и милитаристской Японии совпадают. Это делает их потенциальными, наиболее вероятными союзниками. И союзниками прежде всего против СССР. Следовательно, наши Вооруженные силы должны точно знать, какая и откуда грозит опасность Республике Советов. Такова была суть разведывательной операции. Но кто и как ее осуществит?

В Берлине, в самом логове Гитлера, есть хорошо законспирированные наши разведчики. В Японии их нет. Но и в Берлине не проще: Гитлер строит одни планы, его ближайший соратник Гесс — другие, а Рем — третьи. Наши люди присылают подробную информацию из каждой резидентуры. Но это — мозаика. Из нее бывает неясно, каким будет политический курс. Требовались синтезированные сведения. Если Гитлер станет искать союза с Японией, то одним из наиболее информированных о всех планах Берлина будет германское посольство в Токио. Значит, наш разведчик должен оказаться именно там. Там он будет в курсе не только планов японской военщины, но и гитлеровцев.

Кто осуществит эту операцию? Берзин понимал, что это невероятно трудная задача. И человеком, которого он уже определил исполнителем, должен стать Рихард Зорге. Он блестяще справился с шанхайским заданием. Но эти полные напряжения и риска три года — лишь "подготовительный курс" по сравнению с той работой, какая ему предстояла теперь. Да, новая операция даже ближайшим помощникам Берзина казалась невыполнимой. И тем не менее она должна быть осуществлена!

— В Токио — это правильно, — согласился Оскар. — Но с каких это пор путь в Токио лежит через Берлин?

— Павел прав, — поддержал Берзина Василий. — Без рекомендаций из Берлина Рихарду в германское посольство в Токио не пролезть. Немцы в Японии держатся обособленно.

— Наоборот, ему следует быть там тише воды, ниже травы, пусть явится туда как мелкая сошка, — не отступал Оскар.

— У тебя европейский взгляд, — съязвил Василий. — В Японии каждый иностранец как в стеклянной банке. И тут уж лучше держаться с апломбом.

Берзин не вмешивался: Оскар — хороший тактик, а Василий — дока в дальневосточных делах. Павел Иванович только спросил:

— А в каком качестве ему лучше всего появиться в Токио?

— Рихард — отличный журналист, а пресса имеет доступ туда, куда даже дипломату, не то что простому смертному, попасть и не снится, — начал развивать свою мысль Василий. — Но коллеги должны знать имя своего собрата по перу. Рихард же писал из Китая в Берлин корреспонденции под своим собственным именем. Да, загвоздка…

— Напротив. Поэтому-то он и должен поехать в Токио под своим собственным именем. И журналистский корпус сразу примет его как своего. Так ведь? — теперь Берзин обращался к Оскару.

— Резонно. Но без личной явки в газету ни одна уважающая себя редакция не даст ему удостоверение на представительство в Японии. К тому же сейчас любое разрешение должно исходить от нацистского комиссара, прикрепленного к каждой редакции. Значит, Зорге должен ехать в Германию. А в Германию ему нельзя. Вот в этом-то и ненадежность всего столь блестящего плана, завершил логическое построение Оскар.

— Нет, именно в этом его успех! — раскрыл наконец карты Старик. — На этой кажущейся абсурдности и построен весь замысел. Поставьте себя на место самого отъявленного гестаповца, самого хитроумного контрразведчика. Разве сможет он предположить, что сейчас, в дни наивысшего разгула фашистского террора, прямо к нему в лапы заявляется известный коммунист да еще требует аккредитации для работы за границей? Да, конечно, в полицай-президиуме лежит досье на Рихарда. Но сейчас гитлеровцам недосуг копаться в архивах им по горло дел на улицах, в рабочих районах. Именно сейчас, а не через год или даже через полгода. Конечно, риск есть. Но не столь большой.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Василий.

— Только надо, чтобы Рихард получше вызубрил всю эту нацистскую фразеологию, эту мерзкую "Майн кампф" и модную у них сейчас брошюру "Родословная как доказательство арийского происхождения", — хмуро добавил Оскар.

— Все это пусть подготовят твои сотрудники. — Старик прошелся по кабинету, остановился около Оскара: — А тебе придется вернуться в Берлин, подготовить для Рихарда рекомендательные письма в газеты. Организовать ему явки. И уберечь его от опасностей.

— Слушаюсь, товарищ корпусной комиссар!

— Ты же, Василий, возьмешь на себя всю подготовку операции в Токио. Подбери людей. Одного-двух. В помощь Рихарду пошлем Бранко Вукелича и радиста Бернхарда. Надо подумать и о том молодом художнике.

— О Мияги?

— Да. Его подготовкой займешься тоже ты. Теперь осталось последнее. Надо зашифровать операцию.

Павел Иванович задумался. Подошел к столу, остро отточенным карандашом что-то написал на листе и сказал:

— Рихард Зорге. Р. З. Наша операция будет называться "Рамзай".

Рихард шел по Москве. Все было так, как он представлял себе там, в Шанхае. Громыхали и лязгали трамваи. И снег скрипел под подошвами, пушистые снежинки сеялись сверху, проникали за воротник. Снег мягкий, мартовский. Рихард поскользнулся на накатанной ребятней ледяной дорожке, отчаянно замахал руками. Парочка, сидевшая на скамейке, засмеялась. Он сам засмеялся. Тут же, как бы со стороны, отметил: дал волю эмоциям. И легко, с радостью подумал: теперь не надо сдерживать и контролировать свои чувства, теперь он может быть самим собой — какое это наслаждение!

Рихард свернул с бульвара на улицу, прошел несколько кварталов. Вот он, Нижне-Кисловский переулок. У старого красно-кирпичного дома перевел дыхание. Посмотрел на табличку: "8/2". Правильно… Спустился по выщербленным ступеням в полуподвал, нащупал в полумраке кнопку звонка.

"Я волнуюсь! — отметил он. — Я еще могу волноваться?"

Услышал, как из глубины квартиры близятся шаги. Тапочки без задников шлепают по полу. Пауза. Одна тапочка, наверное, соскочила с ноги. И снова: шлеп, шлеп… Звякнула цепочка. Щелкнул замок.

"Не боится открывать. Может быть, кто-то еще есть в доме?"

Дверь распахнулась. На пороге стояла Катя. В халатике. В пуховом платке, наброшенном на плечи. Она вглядывалась в гостя.

— Кто?..

Он шагнул в полосу яркого света.

— Рихард!

Она рванулась к нему. Но сразу же отстранилась. Подняла на него заблестевшие глаза:

— Проходи. Извини, так неожиданно… — Взяла его за руку.

Он сидел в ее комнатке и с радостью отмечал, что ничего за эти годы здесь не изменилось. Все та же скромная обстановка, узкая кровать в углу, горки книг на столе, на подоконниках, на шкафу. И сама Катя почти не изменилась. Может быть, немного пополнела — и это шло ей. Пожалуй, уверенней и спокойней стали ее движения… Ничего не изменилось! А кажется, прошла целая вечность…

— Ты… одна? — осторожно спросил он.

— Как видишь.

— Я так рад… что ничего не изменилось в твоем доме.

— Сейчас я поставлю чайник. Раздевайся.

Он повесил привычно на крючок в углу комнаты пальто, сел в привычное кресло:

— Как ты? Ведь целых три года!

— Ничего…

Катя начала собирать на стол все к традиционному московскому чаепитию. Потом зашла за дверцу шкафа — переодеться. И Рихард видел, как взметаются из-за дверцы, будто крылья, ее красивые руки, слышал, как торопливо шелестит ее платье.

— Ничего… Как тогда, в двадцать девятом, пришла на завод "Точизмеритель", так и работаю там. Правда, теперь не аппаратчицей, а бригадиром… Пришлось занудно заниматься — и физикой, и математикой, и на спецкурсах. Это мне-то!..

Да-а, с ее темпераментом!.. Вот она, знакомая фотография на стене: Катя, а рядом с ней Борис Чирков, Иван Радлов, другие однокурсники по институту сценического искусства и надпись преподавателя, знаменитого режиссера: "У тебя есть "свое лицо", интересное, своеобразное, волнующее, только больше веры в себя, в свое будущее и не отступай перед препятствиями, если встретятся они на твоем пути…".

Катя рассказывала, что все так же собираются здесь те самые друзья "говоруны", с которыми так любил спорить Рихард.

— А ты как?

— Я все так же, Катя…

— А где ты был?

— В некотором царстве, в далеком государстве.

— Надолго в Москву?

— Не знаю… Надеюсь, навсегда. Хочу заняться научной работой.

Движения за дверцей замерли. Наступила пауза. Потом Катя сказала:

— Наверное, ожидание — мера всему…

Он не стал спрашивать, чему мера. Они уже давно понимали друг друга с полуслова: мера дружбе, мера ненависти, мера… Но вправе ли он?..

Она вышла из-за шкафа в ярком летнем платье.

— Какая ты красивая! Самая красивая женщина…

Рихард встал, протянул Кате коробку:

— Это тебе подарок.

Катя осторожно развязала ленту и вскрикнула от удивления:

— Ах, прелесть!

В коробке, переложенные рисовой ватой, лежали искусно вылепленные глиняные женские фигурки. Катя начала расставлять их на столе.

— Это целый набор: женщины разных стран. — Рихард радовался, что ей пришелся по душе подарок. — Эта, с медными кольцами в ушах, негритянка. С кувшином на голове и с красным пятном на лбу, конечно же, индуска. Вот эта — кореянка. А эта… Так они представляют себе русскую женщину. — Они весело рассмеялись. Фигурка была с пышной золотой прической, осиной талией и жеманно сложенными ручками.

— Спасибо! Садись к столу, Ика.

— Зови меня так всегда. Как в детстве.

Он сел за стол. Катя разлила чай, пододвинула ему бутерброды.

Они сидели друг против друга, пили чай, и он понимал, что еще никогда в жизни ему не было так хорошо.

Снова оглядел комнату:

— Все, как прежде, а книг-то у тебя прибавилось. Как хочется уйти в книги!

— Что же тебе мешает?

— В Германии пришел к власти Гитлер… Не могу сейчас думать о другом.

— Ты чего так смотришь?.. Налить тебе еще чаю?

Он взглянул на часы: уже за полночь, а Кате завтра чуть свет на завод. Поднялся:

— Пора.

Катя подошла к нему:

— Посиди еще.

— Вот проспишь. И опоздаешь на работу, мой бригадир.

— Посиди… — Она провела пальцем по его лбу, под его глазами. — Какой ты стал…

— Старый? Мне всегда давали лет на пять больше. И притом я старше тебя на десять лет…

— Нет, ты не старый. Ты просто устал. Очень устал.

Она обняла его щеки ладонями и тихо, словно кто-то мог их услышать, прошептала:

— Тебе никуда не надо уходить, Ика…

* * *

— Разрешите, товарищ комиссар?

Старик поднялся навстречу Рихарду:

— Здравствуй. Знакомься: мой сын Андрей.

За столом Павла Ивановича сбоку сидел мальчик лет одиннадцати и листал толстую книгу. Берзин мог и не объяснять: крепкий, крутолобый, с большими серо-голубыми глазами — копия отца. Сейчас он смотрел на вошедшего сердито, исподлобья: понимал, что придется уйти.

— Вот так… — вздохнул Павел Иванович. — Не отец к сыну приходит, а сын — к отцу…

Рихард умел беседовать с самыми различными людьми и на многих языках. Но он не умел разговаривать с детьми. И задал Андрею тривиальный вопрос:

— Кем ты хочешь стать, мальчик?

Берзин-младший, как о давно решенном, спокойно ответил:

— Разведчиком.

— О нет! — остановил его Зорге. — Это совсем не такое веселое занятие, Андрей. Будь лучше летчиком. Или моряком. Им яснее, в какой среде бултыхаться.

— Я стану разведчиком.

— Правильно, — неожиданно для Рихарда одобрил желание сына Старик. Если, конечно, к тому времени, когда Андрейка вырастет, еще будут нужны разведчики. Стране необходимы не только моряки и летчики… А необходимей всего нам мир. И оберегают его не только дипломаты и солдаты… — Он ласково провел ладонью по волосам сына: — Иди, Андрейка. Можешь взять книгу. Нам нужно поработать.

Мальчик послушно встал и направился к двери.

— Скажи маме, чтобы не ждала: ужин разогрею сам.

Мальчик вышел.

— Как бы я хотел, чтобы не было нужды Андрейке становиться разведчиком!.. — проводив сына взглядом, сказал с чувством Павел Иванович.

— А я женился, — не скрыл своей радости Рихард.

Берзин протянул ему руку:

— Поздравляю. Максимова с завода "Точизмеритель"? Екатерина Александровна? Достойная женщина. — И повторил: — Поздравляю… Знаешь, в субботу мы выезжаем семьями на дачу. Пригласи Екатерину Александровну с собой. Ну а с тобой сыграем в городки.

Павел Иванович перевернул листок настольного календаря.

— А теперь о деле. До твоего отъезда в Берлин осталось не так много времени…

Да, жизнь вносила свои поправки в личные планы… Зорге приехал из Шанхая с огромным незримым багажом — знаний о Китае, его истории и культуре, его повседневности. В ту пору Китай даже для любознательных и образованных людей оставался таинственной страной, белым огромным пятном на карте мира. И Рихард задумал написать большую книгу об этой стране. Он договорился с машинисткой Лоттой Бранн и ежедневно приходил к ней из гостиницы "Новомосковской" и часами диктовал главу за главой сосредоточенный, углубленный в воспоминания. Память послушно подсказывала ему буквально все. Только изредка он прерывал себя, чтобы найти в записных книжках нужное имя или цифру. Потом его пригласили в управление. И во время очередной встречи с Лоттой он сказал машинистке: "Боюсь, что мне не придется дописать до конца книгу… Мои планы меняются". Позже он послал ей записку: "Мои предположения подтвердились. Я не могу закончить книгу. Спасибо. До свидания".

Теперь Павел Иванович расспрашивал его, как идет подготовка к отъезду. Рихард должен до мельчайших деталей войти в роль, чтобы ничто не могло застать его врасплох.

— Конечно, невозможно предусмотреть все ситуации, в которых может оказаться разведчик, — говорил Берзин. — Жизнь подчас выкидывает такие фортели, какие и не приснятся нам, и нужно рассчитывать прежде всего на свой ум, на свою находчивость и выдержку. Разведчик, подобно математику, должен блестяще знать теорию, и тогда он решит любые практические задачи.

И сейчас снова, как и три года назад, он придирчиво экзаменовал Рихарда. И, как тогда, остался доволен им. Но одно дело — беседа здесь, и совсем другое — работа там.

Павел Иванович откинулся на спинку кресла:

— А теперь представь: пригласили тебя к крупному нацистскому бонзе. Входишь ты в кабинет… Ну?

Рихард отошел к дверям. Круто, по-военному повернулся и вздернул вверх правую руку, одновременно прищелкнув каблуками:

— Хайль Гитлер!

Потом быстро, прихрамывая, подошел к Берзину, склонился над его ухом.

— Герр генерал! — рявкнул он. — Я вынужден усомниться в вашем арийском происхождении. Ваши уши совсем не такой формы, как у Рамзеса Второго!

— При чем тут Рамзес Второй?

— Как? Герр генерал! Вы не знаете основ учения о расе господ? Мы, арийцы, — прямые наследники древних египтян, это бесспорно доказано изучением формы ушей мумии великого фараона!

Старик расхохотался:

— Нечего сказать — вошел в роль!

Он, продолжая смеяться, пощипал свои уши. Потом посерьезнел:

— Все это хорошо. Но только в театре. Несколько наших ребят провалились потому, что решили, что они актеры. А жизнь не подмостки. И разведчик не актер. Твоя новая роль должна стать твоим вторым существом. И только тут, — он постучал себя по груди и по лбу, — скрытый ото всех, ты останешься самим собой. Был случай — это еще во время войны — очень опытный и башковитый разведчик провалился только потому, что у него радость мелькнула в глазах, когда ему внезапно сообщили о крупной победе войск его страны. Впрочем, ты, кажется, в этих советах не нуждаешься.

Старик встал из-за стола, подошел к карте, висевшей на стене. Отдернул шторку.

— Как ты полагаешь, Рихард, фашизм в Германии — это серьезно и надолго? Многие считают: "Мальбрук в поход собрался…". Вот, очень уважаемый товарищ пишет: "Растущие контратаки революционного пролетариата заставляют потерявших голову национал-социалистов доходить до последней крайности. Но даже буржуазная печать сомневается в том, как долго сможет продлиться эта вакханалия". Что ты скажешь?..

Рихард задумался: как долго?..

Находясь и за тысячи километров от Берлина и Мюнхена, он не переставал наблюдать за развертывавшимися там драматическими событиями. Да и как могло быть иначе! Там были его товарищи по подполью, там вели они бой не на жизнь, а на смерть. И даже в Китае газеты все чаще писали о фашистах, об их предводителе. Гитлер вначале был главарем фашистской банды, насчитывавшей всего лишь семь человек. А ныне этот сорокатрехлетний неврастеник рейхсканцлер империи. Чересчур могучие и влиятельные силы должны стоять за спиной истеричного фанатика — силы, породившие сам фашизм… Эти силы империалистические монополии, умело использовавшие в своих целях рупоры мелкобуржуазной идеологии.

— Демоническая фигура Гитлера олицетворяет фашизм, — сказал Рихард, отвечая на вопрос Берзина. — Я думаю, что фашизм в Германии — это серьезно и надолго. Фашизм возник не случайно и не сам по себе. И он реальная сила.

Павел Иванович оценивающе посмотрел на Зорге:

— Безусловно. Однако в Германии есть мощные антифашистские силы. Не забывай, что на выборах в рейхстаг в ноябре прошлого года компартия получила без малого шесть миллионов голосов.

— Но нацистская партия весной того же тридцать третьего года — около семнадцати миллионов, — возразил Рихард. — И дело совсем не в голосах.

— Ну-ну, продолжай! — одобрительно кивнул Павел Иванович.

И Рихард понял: Старик не спорит с ним, а снова — в который уже раз экзаменует его. Он хочет знать, насколько глубоко понимает всю остроту проблемы фашизма его подчиненный.

— Я, кажется, все сказал.

— Нет, ты только подошел к главному.

Берзин достал из сейфа объемистую папку, вынул из нее несколько листов, лежавших сверху.

— Нам стало известно, что на вилле кёльнского банкира Шредера состоялись в канун прихода фашистов к власти тайные переговоры верхушки гитлеровской партии с Круппом, Тиссеном, главой концерна "И. Г. Фарбениндустри" Бошем и другими крупнейшими фабрикантами. Гитлер заверил промышленников, что, если он одержит победу на выборах пятого марта, "это будут последние выборы в Германии на десять, а может быть, и на сто лет". В ответ господа империалисты заверили Гитлера, что они полностью доверяют ему и что представляемые ими промышленность, торговля, судоходство, банки и транспорт безоговорочно изъявляют готовность "к радостному сотрудничеству с национал-социалистами". Вот какая сила в Германии на стороне Гитлера, Рихард.

Берзин подошел к карте:

— И эта сила порождена не только крупным капиталом Германии. Колыбель фашизма подготовили, его вынянчили и другие…

Старик поднял руку и потянул по карте невидимые линии от Соединенных Штатов, от Англии к Германии:

— Германская экономика вскормлена на американском и английском капитале. Казалось бы, парадокс: правящие круги Соединенных Штатов и Великобритании содействуют восстановлению тяжелой, и прежде всего военной, промышленности своего недавнего противника. Но парадокса никакого нет. На эти миллиардные капиталы они рассчитывают возродить германскую мощь, превратить Германию в такую силу, которая способна будет разгромить Советский Союз и восстановить господство капитала на всем земном шаре. Например, "И. Г. Фарбениндустри". Только в Германии этой крупнейшей химической монополии подчинено более тысячи предприятий. А что она производит? Бензин, взрывчатые вещества. Не так давно образован "Стальной трест". Он объединяет уже четыре сотни предприятий и дает половину выплавки стали и чугуна в стране. Теперь Германия по основным экономическим показателям опередила и Англию, и Францию. Она становится на путь милитаризма и реванша. И в этом ей оказывают поддержку из-за океана. Нам известно, что Генри Форд Первый очень дружественно относится к Гитлеру. В узком кругу он заявил, что ему нравится нацистская партия. Гитлера поддерживает мировой капитализм — и это самое главное.

Павел Иванович вернулся к столу:

— Поэтому нужно приготовиться к длительной и упорной борьбе. Что касается нас, то мы должны вести разведку непрерывно и активно. Мы должны по всем решающим вопросам своевременно иметь достоверные сведения.

Он посмотрел на Зорге, подумал, что, может быть, и не стоит говорить ему то, что Рихард знает сам, но все же сказал:

— Не гонись за быстрыми результатами. И сообщай лишь такие сведения, в которых убежден сам. Наша задача — стараться предотвратить войну. И это будет непросто.

Старик снова подошел к карте:

— Конкретно же тебе предстоит в Токио разобраться в следующем. Первое: политика Японии в отношении СССР. Кое-что тебе известно из наблюдений, которые ты получил во время работы в Китае. Но на месте, как говорится, видней. Японская военщина вынашивает планы нападения на нашу страну. Это идеи фанатиков или реальная программа действий? Второе: сближение Японии с Германией неизбежно. Здесь, в Европе, фашизм, там — фашиствующий милитаризм. Цели у них одинаковые. Только вот смогут ли они сговориться друг с другом? Но в любом случае сближение этих двух стран может угрожать безопасности СССР. Третье: японская политика в отношении Китая. Ну на этом ты, как говорится, собаку съел. Четвертое: Япония может напасть на нашу страну и при поддержке Соединенных Штатов или Англии. Тебе предстоит выяснить, как будут развиваться ее отношения и с этими странами. Вот перечень главных проблем. Теперь ты понимаешь, как важна, ответственна твоя миссия.

Павел Иванович рассказал о задуманной операции "Рамзай" и спросил:

— Как ты смотришь на то, чтобы поехать туда под своим настоящим именем?

Рихард задумался. Потом сказал:

— Да, так, пожалуй, будет лучше и безопаснее.

Они обсудили все подробности операции.

Но вот разговор окончен. Рихард поднялся. Встал и Берзин, протянул ему руку:

— Будь в Германии особенно осторожен — эту поездку нельзя сравнить ни с чем, что ты делал до этого, — сказал Павел Иванович. — Наши ребята сообщают, что в Берлине крайне сложная обстановка. И все же Берлин лишь цветочки по сравнению с теми ягодками, которые ожидают тебя в Токио…

Тогда Рихард еще не понимал, чем вызвано и что означает это суровое напутствие Старика.

* * *

Экспресс пришел ранним утром на Шлезишер банхофф — Силезский вокзал. Рихард перекинул макинтош через плечо, взял чемодан, саквояж и спустился на перрон. Знакомый вокзал, как и прежде, был безукоризненно вычищен — до блеска. Паровоз, еще тяжело отдувавшийся после дальней дороги, повесил под стеклянными сводами белые облачка. На перроне царило обычное оживление: сновали носильщики в форменных фуражках с бляхами, встречающие целовали приехавших и совали им в руки огромные нелепые букеты. Непривычными были только полотнища, висевшие — сверху вниз — по фасаду вокзала: красные, с черной свастикой в белом круге. И еще обилие в толпе коричневых и черных мундиров. Бросились в глаза значки: у женщин они кокетливо красовались на шляпках и воротничках, у мужчин ввинчены в петлицы или приколоты к кепкам. Разные, большие и маленькие, но непременно с "пауком" фашистского знака. Затем многие, приветствуя друг друга, картинно вздергивали вверх ладони.

"Маскарад, — подумал Рихард. — Когда маскарад — это не так уж и страшно. А может быть, мы все преувеличиваем, сгущаем?.. Опасно, когда боишься всего. Впрочем, опасно и тогда, когда ничего не боишься…".

По привычке он направился было к платформе "штадтбана" — городской наземной железной дороги, но остановил себя: "Ты теперь не скромный бедный журналист, а преуспевающий буржуазный журналист. И ездить тебе надлежит только в автомобиле". Усмехнувшись, он пошел к стоянке такси.

Шофер старого, видавшего виды "даймлера" распахнул дверцу:

— Куда? — Лицо шофера было располосовано шрамом, и смотрел он на пассажира в дорогом костюме и с кожаными чемоданами недобрыми глазами: Куда?

— Унтер-ден-Линден, отель "Адлон", — бросил Зорге.

Шофер подозрительно гмыкнул и включил счетчик. "Адлон" считался одним из самых шикарных отелей на самой фешенебельной улице Берлина.

Машина еще не тронулась с места, а перед капотом выросла фигура человека в коричневой рубахе, в коричневой фуражке, затянутого в портупеи. На пряжке ремня красовалась все та же свастика.

— Стой! — крикнул он и, подбежав к дверце, рванул ее на себя.

"Что такое? Выследили?" — только и успел подумать Рихард.

— Вытряхивайся! — человек в коричневой рубахе потянул его за плечо. Ну!

— В чем дело? — пытаясь оттянуть время, спросил Рихард.

— Живо! Машина нужна мне!

— Вытряхивайтесь, — спокойно посоветовал таксист. — Со штурмовиками лучше не связываться. И не платят они ни пфеннига.

"Только-то и всего! — рассмеялся про себя Рихард. — А я уж подумал… Нервы".

В "Адлоне" Рихард назвал портье свою фамилию.

— Доктор Зорге? Номер вам заказан, — любезно ответил тот и с извиняющейся улыбкой протянул бланк: — Заполните, пожалуйста. Новые порядки…

"Фамилия… Имя… Откуда… Куда… Зачем…". Рихард заполнял листок-формуляр, а портье — грузный и лысый говорливый старик — жаловался:

— Не та клиентура пошла, ох-хо-хо, не та! Не вас, конечно, имею в виду, доктор Зорге. Вы человек солидный, у меня глаз наметанный… А чаще шушера, мелкота. Вчера зеленщиками да мясниками были, а теперь нацепили на себя черепа и кости… А совсем недавно у нас только коронованные да титулованные особы останавливались… Ох-хо-хо…

Рихард взял со стойки газеты — нацистский "Ангрифф", "Берлинер тагеблатт", "Дойче цайтунг" и холодно заметил:

— Советую не обсуждать лиц, призванных нацией. Завтракаю я всегда в номере, в девять ноль-ноль. Газеты так же подавать в номер.

Он взял у остолбеневшего портье ключ и вслед за носильщиком в ливрее, несшим его вещи, направился к лифту.

В номере он распаковал чемодан. Настежь распахнул окно. Солнечный, прохладный, душистый воздух потек в комнату. Сладковато пахло молодой листвой лип и каштанов.

Зазвонил телефон. Он снял трубку. Кокетливый женский голос спросил:

— Клаус? Это я, Инге.

— Вы, детка, ошиблись.

— Не может быть! — Голос стал капризным. — Клаус так клялся! Еще вчера в полночь!.. — Женщина всхлипнула.

— Может быть, я смогу его заменить? — игриво, в тон, сказал Рихард.

— Это надо обсудить. Я еще позвоню вам.

Рихард прислушался к частым гудкам. Медленно повесил трубку.

"Значит, встреча состоится завтра, в двенадцать дня, в баре "Пивная пена" на Гедеманштрассе…".

Адрес, пароль и отзыв были оговорены еще в Москве. Завтра в полдень… Как же ему убить целых полтора дня?

Он снова проверил все вещи — не дай Бог, Катя сунула какой-нибудь амулет! — тщательно оделся и вышел на улицу.

Унтер-ден-Линден — "Улица под липами" — простиралась в обе стороны от отеля. Она действительно в четыре ряда была обсажена пышными липами и каштанами, широкая, прямая как стрела. Вдоль ее проезжей части, по которой в этот ранний час проносились иногда сверкающие автомобили, была проложена дорожка для верховой езды. На тротуары бросали отсвет зеркальные стекла дворцов, дорогих магазинов и кафе, строгих министерских и посольских зданий. На перекрестках чинно стояли полицейские. У пешеходных дорожек с высоких чугунных штанг на четыре стороны показывали время циферблаты часов.

Унтер-ден-Линден начиналась у Бранденбургских ворот, на которых восседала на своей триумфальной колеснице богиня победы Виктория, и обрывалась у Дворцовой площади. Это был правительственный, аристократический и деловой центр Берлина. Отсюда улицы радиально расходились во все стороны.

Красивая и чопорная, Унтер-ден-Линден вызывала у Рихарда враждебное чувство. Его тянуло с этой улицы на северо-запад, в район Веддинг, где так часто доводилось бывать ему прежде и где у него столько друзей. Именно поэтому он не должен туда идти…

Неторопливо, словно совершая утренний моцион, шел он по улице, глядя как будто только перед собой, но цепко подмечая все новое кругом. Вот промчались автомобили со свастиками прямо на капотах. Маскарад! В кузовах грузовиков лежали почему-то сваленные как попало книги. Освобождают помещение библиотеки под казарму?.. Потом, громыхая сапогами, прошел отряд юнцов в коричневых рубахах. Они были без оружия, только с резиновыми дубинками у пояса. И лишь у их предводителя, отсчитывавшего "Айн, цвай, драй!..", болтался на поясе пистолет.

"Не так уж и страшны", — снова подумал Рихард.

На стенах густо налеплены объявления и приказы — все под эмблемой орла и свастики.

Да, как Гитлер и рассчитывал, на мартовских выборах 1933 года он одержал полную победу — подлогами и террором набрал 17 миллионов голосов. Правда, и компартия собрала почти 5 миллионов. Но потом гитлеровцы арестовали депутатов-коммунистов, а их мандаты аннулировали, и 23 марта рейхстаг принял закон о наделении Адольфа Гитлера чрезвычайными полномочиями…

Рихард остановился у кинотеатра "Уфа-Палас". Над входом развевались фашистские флаги, но реклама обещала легкий, адюльтерный фильм "Маленькая обманщица". Утренние сеансы уже начались. У кассы толпились мелкие служащие, почтальоны, завершившие свой утренний обход, вполне солидные господа и дамы. В холле почему-то оказалось много все тех же коричневорубашечников — штурмовики.

Публика заполнила огромный зал "Паласа" почти до отказа. Свет погас. На экране замелькали кадры "Фильм-Вохе" — кинохроники национал-социалистов: открытие рейхстага, "День национального труда", марширующие колонны гитлеровцев. Выступает Гинденбург. Выступает Геббельс. Выступает Гитлер. Крики: "Хайль!.. Хайль!.."

Рихард оглянулся по сторонам: оказывается, кричали не только с экрана.

"Что это? Что с тобой, Германия?!" — Рихард чувствовал уже какое-то особое напряжение…

* * *

К вечеру он пришел на площадь Оперы. Со всех окрестных улиц сюда стекались люди: разодетые дамы и господа, клерки, служанки, дворники, торговцы. Не видно было только рабочих.

В центре площади, у памятника Вильгельму I, восседающему на коне, громоздилась гора книг. Широким кругом площадь оцепили люди в коричневых рубашках.

"Похоже на страшный суд инквизиции! И это — в двадцатом-то веке!" Рихард стал оглядываться, ища хотя бы на одном лице омерзение или гнев. Нет, все эти физиономии, мужские и женские, уродливые и миловидные, отражали только одно чувство — откровенный, прямо животный интерес к тому, что должно было произойти.

И началось. Оркестр грянул "Германия превыше всего!". Облитая бензином, полыхнула гора книг. Синие языки пламени взвились в небо.

Пламя билось, внутри его трещало, выстреливало. К ногам Рихарда упала тлеющая книга. Он поднял ее, наугад раскрыл и прочитал:

Весны синеют очи
И прячутся в траву,
То нежные фиалки,
Что я для милой рву.
Я их срывал в раздумье,
И все, что думал я…

Он почувствовал на себе пристальный взгляд. На него в упор, зло-настороженно смотрел штурмовик из оцепления.

Рихард нарочито презрительно усмехнулся и под взглядом штурмовика, размахнувшись, бросил томик Гейне в костер. "И все, что думал я…". Ушло, сгорело в огне…

* * *

Бар "Пивная пена" на Гедеманштрассе. Дверь в дверь с полицейским "локалем". Из участка доносились хриплые голоса спорящих, у входа толпились полицейские и коричневорубашечники. И в самом баре за столиками, и у стойки были только полицейские.

"Их излюбленное место, — определил Рихард. — Неплохо для конспирации!"

Он сел, как и было условлено, за столиком у дальней стены, положил рядом книжку в зеленой обложке — условный знак, заказал порцию сосисок с капустой и пива. Огляделся. Полицейские в большинстве пожилые. Многие, наверное, начинали службу еще при Вильгельме. Сколько в послужном списке у каждого из них кулачных расправ, переломанных ребер!..

Ровно в двенадцать в "Пивную пену" вошел высокий седоволосый мужчина и направился прямо к столику Рихарда. В руке мужчины была желтая папка.

"Он…". — Рихард узнал в приближавшемся человеке Оскара.

— Ты уже здесь? — издали приветствовал его Оскар. — Рад тебя видеть! Как доехал?

Полицейские за столиками проследили за Оскаром глазами и занялись своими кружками и сосисками. Ясно: Оскар дал понять, что надо держаться как можно более непринужденно — встретились два старых друга.

Он достал из папки письмо:

— Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во "Франкфуртер цайтунг". Пожалуй, эта газета подходит тебе больше всего. Во-первых, одна из крупнейших и влиятельнейших германских газет и имеет обширный крут читателей за границей. Во-вторых, хотя она и подверглась всеобщей нацистской унификации, тесно связана с концерном "И. Г. Фарбениндустри" и резко враждебна коммунизму, но все-таки слывет оплотом либерализма, не так криклива, как другие здешние издания. Это избавит тебя от необходимости славословить режим. Есть мнение, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В-третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, а значит, меньше шансов, что кто-то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И в-четвертых, во "Франкфуртер цайтунг" тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, но не забудем и о других газетенках, чтобы ты имел широкое представительство.

Потом они обсудили, стоит ли Рихарду рискнуть и попробовать вступить в национал-социалистскую партию.

— Старик рекомендовал, — сказал Рихард.

— Но даже сейчас нацисты принимают в партию осторожно и разборчиво, возразил Оскар. — К тому же нам стало известно, что нацисты прибрали к рукам досье всех активистов компартии, заведенные полицией Зеверинга. Там, конечно, есть и твое "дело". Они могут копнуть… Я думаю, целесообразнее для тебя получить здесь только аккредитацию газет, а в нацистскую партию вступить уже в Токио. Там это менее опасно.

Уже прощаясь, Оскар сказал:

— Больше мы с тобой видеться не сможем. Связь с Центром будешь держать через Инге. Она тебе сегодня снова позвонит. Итак, неделю в Берлине на акклиматизацию, а потом — во Франкфурт.

Перед отъездом из Берлина, 9 июня, Рихард передал в Центр: "Положение для меня здесь не очень привлекательно, и я буду рад, когда смогу отсюда исчезнуть. Р а м з а й".

В редакции "Франкфуртер цайтунг" все было добротное и солидное: и само многоэтажное здание, и кабинеты редакторов, и мебель. В обшитых темным дубом помещениях как бы витал дух основателя газеты — банкира Леопольда Зоннемана. Но сотрудники ее, хоть и отутюженные, в белоснежных манишках и золотых пенсне, напоминали перепуганных мышей в клетках. Рихард, прежде чем идти к редактору, побродил по комнатам репортеров и кулуарам, потолкался в кафе, расположенном тут же, на первом этаже. И везде видел шушукающихся, испуганно озирающихся людей.

Но вот Рихард прошел в кабинет главного редактора. Шеф, коренастый и толстый, казался маленьким рядом с громадным столом и массивными шкафами.

Он прочел рекомендацию сановника из Берлина и расплылся в улыбке:

— Весьма и весьма польщен, доктор Зорге!

Шаром выкатился из-за стола, пожал Рихарду руку своей пухлой, потной ручкой, пригласил сесть в кресло и сам утонул в кресле напротив.

— Мы всегда охотно печатали ваши корреспонденции, которые вы столь любезно присылали нам из Китая, — заворковал он. — И мы сочтем за честь считать вас постоянным нашим сотрудником. Мой высокий друг пишет, что вы хотели бы представлять нашу газету в Токио. Зачем искать счастья так далеко? Я мог бы предложить вам место здесь, во Франкфурте.

— Да нет, знаете ли, меня увлек Дальний Восток.

Редактор хитро посмотрел на него и подмигнул:

— Да, да, подальше от греха… Что касается меня, я всецело одобряю вашу кандидатуру. Однако — он развел пухлыми ручками, — все вопросы, в том числе и кадровые, я могу решить только с согласия партийного комиссара при нашей газете. Разрешите проводить вас к нему?

Кабинет комиссара был таким же громадным и помещался рядом с кабинетом главного редактора. Комиссар казался почти юношей: худой и моложавый. Позади его стола висел огромный портрет фюрера, со стены ниспадал флаг со свастикой. Между тем комиссар был не в черном и не в коричневом мундире, а в штатском костюме.

— Можете идти, — выпроводил он редактора. — Я сам разберусь. С глазу на глаз.

И, когда редактор осторожно прикрыл за собой дверь, приказал Рихарду:

— Садитесь. Рассказывайте. От ноля.

— Что?..

— Как — что? Биографию. Юде в роду были?

Комиссар, мутноглазый и тщедушный, напомнил Рихарду одного из тех инквизиторов-студентов, которые на площади Оперы сжигали книги.

"С такими надо держаться круто", — решил он и, нагнувшись к комиссару, тихо сказал:

— Милейший, когда ваша мамочка еще вытирала вам нос, я уже был соратником моего Адольфа. Хайль Гитлер!

Комиссар вскочил:

— Хайль! — Недоверчиво посмотрел на Рихарда. — Вот как? Это другой разговор, герр…

— Доктор Зорге, — небрежно подсказал Рихард.

— Но все же моя обязанность — выяснять взгляды сотрудников этой паршивой газетенки, — продолжал комиссар. — Итак, что вы думаете о программе национал-социализма?

— Что "социализм" в этой программе — лишь клетка для того, чтобы поймать птичку.

— Да как вы смеете!

— Я удивлен, — ледяным тоном оборвал его Рихард. — Неужели вы не знаете этого всемирно знаменитого афоризма Йозефа Геббельса?

— Ах да! — рассмеялся комиссар. — Из замечательных афоризмов господина имперского министра мне особенно запомнились два. Первый: "Во всем можно нас обвинять, но только не в том, что мы скучны". Ха-ха!.. И второй: "Меня тошнит от любого печатного слова". Ха-ха-ха!..

— Вы, я вижу, любознательный человек, — покровительственно сказал Рихард. — Не продолжить ли нам беседу на берегу Майна, за бутылкой доброго рейнвейна? Приглашаю вас пообедать.

По тому, как дрогнул кадык на шее комиссара, Рихард понял: апломба у него много, а кошелек, видимо, пуст. Это имело немаловажное значение.

Они сидели на террасе дорогого ресторана на самой набережной реки. Широкий и неторопливый Майн, закованный в каменные берега, нес на себе бесчисленные пароходы и баржи. За рекой, на левом берегу, раскинулись дымные заводские районы.

"Франкфурт, великий вольный город, и ты склонил свою гордую голову перед нацизмом…".

Рихард подливал золотистое светлое вино в бокал комиссара и терпеливо слушал его разглагольствования. Комиссар все больше пьянел, благодарно моргал мутными глазами и бормотал, то ли коверкая Альфреда Розенберга и Йозефа Геббельса, то ли высказывая свои личные мысли…

* * *

С Франкфуртом у Рихарда Зорге были связаны многие воспоминания. Собственно, сама дорога, по которой он, Рихард, сейчас шел, началась именно здесь. Приехал сюда по заданию ЦК КПГ, поступил ассистентом на социологический факультет университета. Молодой научный сотрудник, блестящий лектор, собирал полные аудитории. Лишь два-три человека знали, что он — член горкома компартии, ответственный за пропагандистскую и воспитательную работу, а так же за подпольную связь между Центральным комитетом в Берлине и франкфуртской организацией, за хранение документов и денежных средств городского комитета. И уж совсем никто, кроме него самого, не ведал, что эти деньги и документы припрятаны тут же, в университете, — в библиотеке его кабинета. Здесь же в 1923 году он впервые встретился с советскими коммунистами — делегацией Института Маркса-Энгельса, приехавшей в Германию для сбора документов о деятельности вождей пролетариата. Делегаты обратились к Рихарду — внучатому племяннику Фридриха Адольфа Зорге, ветерана международного рабочего движения, секретаря I Интернационала, работавшего вместе с Карлом Марксом. Поэтому все сведения о Фридрихе Адольфе Зорге, все сохранившиеся документы представляли для института большую ценность. Беседы с молодым научным работником-социологом произвели на делегатов хорошее впечатление, и они предложили Рихарду работу в Москве, в их институте. Он вынужден был в то время отказаться: немецкая компартия вела борьбу в подполье, она готовилась к своему съезду и к выборам в рейхстаг. Надо было развертывать агитацию и пропаганду в городах.

В первых числах апреля 1924 года во Франкфурте-на-Майне состоялся IX съезд компартии Германии, в котором Рихард принимал участие. Здесь, на съезде, он познакомился с посланцами Страны Советов — с нелегально прибывшими во Франкфурт Иосифом (Осипом) Пятницким, Отто Куусиненом, Дмитрием Мануильским, Соломоном Лозовским. Партийный комитет прикрепил Рихарда к советским делегатам для оказания им всяческой помощи. Двое из гостей — Пятницкий и Мануильский — остановились у него.

В мае, в канун выборов, КПГ вышла из подполья. Для защиты рабочих демонстраций, партийных и профсоюзных собраний от нападения фашистских банд был образован Союз красных фронтовиков — организация рабочей самообороны. Ее эмблемой стал грозно сжатый кулак: "Рот фронт!"

Через несколько месяцев после выборов, получив разрешение ЦК КПГ, Зорге выехал в Москву. Это произошло в конце 1924 года. Он стал советским гражданином. А в марте 1925 года Хамовнический райком столицы принял его в партию большевиков…

Сейчас он невольным движением, словно там лежал партбилет, пощупал внутренний карман. "Номер 0049927…".

* * *

…- Ч-что? Сердце?

Голос нацистского комиссара вернул Зорге к действительности.

— Сердце для нас — излишняя роскошь! — отчеканил Рихард.

— З-замечательный афоризм! — Комиссар непослушным языком облизнул губы. — Надо з-запомнить. Да, так на ч-чем я остановился?

— Ну-с, так как с моим назначением? — небрежно бросил Зорге, дождавшись паузы.

— О ч-чем речь, Рихард? Я с-собственноручно напишу в Берлин.

— Почему в Берлин?

— Чудак, разве ты не знаешь последнего приказа? Все корреспонденты, выезжающие на работу за границы рейха, должны п-персонально и лично утверждаться у рейхсминистра — доктора Йозефа Геббельса. Хайль!

* * *

Поезд мчался на север. По обеим сторонам железнодорожного полотна лежала зеленая долина. Но за Гросс-Аухаймом начались сланцевые горы. И уже от Эйзенаха потянулись знаменитые тюрингские леса.

Итак, последнее препятствие… Рихард ехал в Берлин. В кармане у него лежали все бумаги, необходимые для представления Геббельсу, и среди них великолепная, продиктованная им самим рекомендация комиссара "Франкфуртер цайтунг". Но как бы в Министерстве пропаганды не стали копаться в биографии будущего токийского корреспондента…

"Все зависит прежде всего от меня самого", — решил Рихард и углубился в газеты.

Газеты сообщали разное.

Профессор Альберт Эйнштейн направил германскому посланнику в Брюсселе письмо, в котором объявлял о своем желании отказаться от германского гражданства. "Ангрифф" комментировала: "Не Эйнштейн отказался от Германии, а Германия отказалась от Эйнштейна!"

На воду спущен второй германский броненосец — "Адмирал Шеер". "Фоссише цайтунг" ликовала: "Это только начало. По плану военного министерства в 1934–1936 годах…".

В Анненберге (Саксония) отряды национал-социалистских штурмовиков задерживали людей, выходивших из магазинов, владельцами которых были евреи, и ставили на их лицах несмывающейся краской печать с надписью: "Я предатель". "Фёлькишер беобахтер" одобряла: "Эта инициатива заслуживает распространения".

Два сообщения особенно привлекли внимание Рихарда. Оба — из Лондона.

Один корреспондент сообщал: "Во время своего пребывания в Лондоне руководитель внешней политики Германии Альфред Розенберг, который был принят видными английскими финансистами и промышленниками, был так же приглашен на интимный обед, устроенный молодыми консерваторами под председательством Рандольфа Черчилля, сына известного британского министра. За обедом Розенберг рассказал о "большом плане" Гитлера, Геринга, Папена о плане нападения на СССР. Излагая план, согласно которому намерен действовать Гитлер, Розенберг заявил: "Германия вновь вооружится, и это совершится при полном одобрении французского и английского правительств"".

Второе лондонское сообщение касалось меморандума, представленного Всемировой экономической конференции от германской делегации министром народного хозяйства Гугенбергом. Гитлеровский министр выдвинул требования: "1. Германии должны быть возвращены ее колонии в Африке. 2. Территория СССР и Восточной Европы должна быть сделана доступной для колонизации, с тем чтобы на этой территории энергичная германская раса могла осуществлять великие мирные предприятия и применять великие достижения мира".

Снова Берлин. Снова Унтер-ден-Линден. Только на этот раз отель "Кайзерхоф".

Через Инге Рихард сообщил Оскару о некоторых осложнениях. Получил ответ: к самому министру идти не следует. Нужно выждать момент, когда Геббельс уедет из Берлина, и заявиться к более "мелкой сошке". Это не так опасно. А пока вот еще рекомендательное письмо — в "Берлинер берзенцайтунг", солидную биржевую газету. Хорошо бы наладить контакт с профессором Хаузсхофером, издателем журнала "Цайтшрифт фюр геополитик". Можно и с газетой "Теглихе рундшау". Договариваться о внештатном сотрудничестве.

Зорге решил ждать. С помощью юной связной отправил письмо Старику. Подробный отчет и — несколько слов приписки: "При большом оживлении, которое существует в здешних краях, интерес к моей личности может стать чересчур интенсивным. Р а м з а й. 3 июля 1933 г.".

И вот он сидит в кабинете крупного чиновника аппарата Геббельса. Этот чиновник совсем не похож на франкфуртского комиссара: немолодой, с умными, холодными глазами. Ничего не спрашивает. Только слушает и — смотрит, смотрит. Рихард спокойно выдерживает взгляд. Да, этот, видно, кадровый нацист. Он в эсэсовском мундире. Судя по знакам различия — штурмбаннфюрер. Неторопливо перечитывает бумаги. Нажал кнопку звонка под доской стола.

В дверях вырос дюжий штурмовик.

— Прошу вас, доктор Зорге, подождать в соседней комнате, — холодно говорит штурмбаннфюрер.

"Что это значит?.."

Комната пустая. Только потертый диван и стол. На столе — чернильница. Рихард подходит к двери. Прислушивается. За дверью — мерные шаги. Так ходят часовые на посту.

"Неужели ловушка? Может быть. Главное, держать себя в руках".

Время тянется медленно. Пять минут. Десять. Двадцать…

Дверь распахивается.

— Доктор Рихард Зорге? Штурмбаннфюрер просит вас.

Чиновник встает из-за стола, протягивает Рихарду бланк:

— Пожалуйста, господин корреспондент! Вот ваше удостоверение.

Но и это оказалось еще не все. Федерация журналистов рейха" официальная и полностью контролируемая нацистами, созданная вместо всех разогнанных журналистских организаций Германии, — должна была дать в честь нового заграничного корреспондента прощальный ужин. Эту установленную Геббельсом традицию нарушать не следовало.

Рихард шел на этот ужин с чувством тревоги. Какие там встречи ожидают его?

В актовом зале Палаты печати собрались представители крупнейших газет. Тут были и рьяные нацистские пропагандисты из главного гитлеровского органа "Фёлькишер беобахтер", и специалисты по разжиганию страстей из фашистского "Ангриффа", и экономисты из "Берлинер берзенцайтунг", в которой теперь предстояло сотрудничать Рихарду.

Шеф федерации познакомил его с японскими журналистами:

— Отныне доктор Зорге — ваш коллега…

Японцы ответили своими улыбками.

Зал был заполнен, столы накрыты, бутылки откупорены. Но все кого-то ждали. Наконец по лестнице прогромыхала шаги. По обеим сторонам двери встали эсэсовцы в черных мундирах. И тотчас в зал вошли долговязый Эрнст Боле, начальник иностранного отдела нацистской партии, начальник прессы имперского правительства Функ и сам министр пропаганды Йозеф Геббельс, скособоченный, колченогий карлик. Эти фигуры, одна подле другой, выглядели комично. Но Рихарду было не до смеха. Что означал этот неожиданно столь высокий уровень?

Геббельсу пододвинули специальный стул с высоким сиденьем, как детям в парикмахерской. Он вскарабкался на него — и "дружеский вечер" начался.

Министр поднял бокал:

— За ваше здоровье и ваши успехи, доктор э… — Ему подсказали. Доктор Зорге! Мы даем вам нашу визу, так как уверены, что вы будете достойным пропагандистом идей фюрера и германской нации в столице дружественной Японии!

Что ж, эта сверхвиза была совсем не лишней в начале пути Рихарда.

…И последний визит — к генералу Карлу Хаусхоферу, не только ярому нацисту, но и неукротимому проповеднику геополитических идей в своем журнале "Цайтшрифт фюр геополитик". Рихарду Зорге стало известно, что генерал-редактор ищет корреспондентов, которые освещали бы рост нацизма и национализма в Азии, на Дальнем Востоке, особенно в Японии. Почему бы не предложить свои услуги Хаусхоферу — в обмен, конечно, на рекомендательное письмо. Такой листок с подписью нацистского генерала будет весьма важным документом там, в токийской колонии немцев и в высших японских сферах.

Неведомо Рихарду, что незадолго до его визита в редакцию "Цайтшрифт фюр геополитик" у генерала Хаусхофера побывал некий подполковник Ойген Отт. Этому офицеру, затем полковнику, генерал-майору и послу в Токио, предназначено было сыграть особую роль в последующих событиях — в выполнении ответственнейшего задания, которое было поручено Центром Рихарду Зорге.

30 июля Зорге передал в Москву:

"Я не могу утверждать, что поставленная мною цель достигнута на все сто процентов, но большего просто невозможно было сделать, а оставаться здесь дольше для того, чтобы добиться еще других газетных представительств, было бы бессмысленно. Так или иначе — надо попробовать, надо взяться за дело. Мне опротивело пребывать в роли праздношатающегося. Пока что могу лишь сказать, что предпосылки для будущей работы более или менее созданы. Р а м з а й. 30 июля 1933 г.".

И снова Москва… В управлении Рихарду сообщили, что он поедет в Японию через Канаду и Соединенные Штаты Америки. Так будет лучше для конспирации.

Несколько суток перед отъездом ушли на подготовку. Скрупулезно проштудировал досье на немецких дипломатов в Токио.

Пришли два сотрудника — большие знатоки Японии. Прочитали целую лекцию "о нравах и обычаях", обсудили все до мелочей: когда поселитесь на квартире — сделайте соседям маленькие подарки. Так принято. За шесть недель до наступления Нового года в Японии устраивают облавы на бродяг и бандитов. Поздно вечером на улице лучше не появляться: полицейские могут остановить любого прохожего, любую машину. Перед каждым праздником посылайте своим новым знакомым особую открытку — их продают в магазинах на все случаи жизни. Это — тоже традиция. Большинство улиц в Токио не имеют названий. Договариваясь о встрече, токийцы часто рисуют план района, где собираются встретиться. Иначе запутаешься. В Японии культ детей и хризантем…

Последний вечер в Москве. Старик предложил:

— Поужинаем вместе. Пригласи Катю. Будет Василий.

Собрались в маленьком кабинете на втором этаже "Метрополя". Выпили за удачу.

Пили мало. Шутили, смеялись. Василий затянул "Бродягу". Все негромко подхватили. Прощаясь, Старик отозвал Рихарда в сторону. Вынул из кармана конверт:

— Это для тебя. Оскар прислал из Берлина.

В конверте лежало рекомендательное письмо к японскому послу в Вашингтоне господину Ояме. Письмо было подписано крупным чиновником германского МИД, хорошо знавшим Ояму.

"Весьма рекомендую вниманию Вашего превосходительства, — говорилось в письме, — подателя сего, доктора Рихарда Зорге. Доктор Зорге пользуется известностью блестящего журналиста, большого знатока азиатских проблем. Он направляется с ответственной миссией в Токио, и я убежден, что Вы, Ваше превосходительство, найдете его общество столь же приятным, каким всегда находил его и Ваш покорный слуга".

Несколько часов с Катей, а утром курьерский поезд уже мчал Рихарда на юг.

Одесса. Зеленые околыши пограничников. Бумаги Рихарда в полном порядке. Пограничники вежливы, но сугубо официальны. Для них Рихард гражданин Германии, фашистской Германии…

Залитая солнцем гавань Марселя. Толчея мачт у причалов. Надрывные гудки буксиров.

В Марселе Рихард не задержался. Даже не успел толком посмотреть город. Бюро путешествий "Томас Кук энд Санз" действовало четко и безупречно. Доктор Зорге получил объемистый пакет, в котором кроме билета лежал целый ворох всяких проспектов, подробное описание устройства корабля, на котором ему предстояло пересечь океан. К услугам пассажиров бассейны с пресной и морской водой, французская кухня с великолепной коллекцией вин, танцевальный зал, негритянский джаз "Блэк стар".

Рихард знал, что старший стюард судна заранее устроит так, чтобы за столиком в ресторане его соседями оказались немцы. Но выяснялось, что на пароходе кроме Рихарда был всего один немец — профессор истории Лейденского университета. Высокий, прямой старик с лицом миссионера. Двумя другими соседями по столу оказались американцы, какие-то дельцы средней руки, шумные, навязчивые. В первый же вечер они крепко подвыпили и пригласили Рихарда сыграть после ужина в покер.

Старик же был угрюм и нелюдим. После завтрака он обычно устраивался под тентом на верхней палубе и часами, не отрываясь, смотрел на океан. Вечерами уединялся в своей каюте. От судовой прислуги Рихард узнал, что профессор не захотел служить Гитлеру, оставил кафедру и теперь отправился в Америку доживать свой век.

Как-то раз за завтраком старик неожиданно обратился к Рихарду с вопросом:

— Ваша фамилия мне кажется знакомой. Вы случайно не родственник Фридриху Адольфу Зорге?

— Фридрих Адольф Зорге? — переспросил Рихард, понимая, что профессор говорит о его двоюродном деде. — Нет, в первый раз слышу. А кто он?

— Об этом человеке можно много сказать. Провинциальный учитель музыки. Один из вожаков Баденского восстания. После революции сорок восьмого года приговорен к смерти. Бежал из-под стражи в Швейцарию. Убежденный марксист. Видный деятель Первого интернационала. Его знал Маркс.

— Нет, нет, — решительно возразил Рихард, — коммунистов в нашем роду не было. — А у самого мелькнула мысль: "Всего один немец на весь пароход, и тот знает мою родословную".

— Конечно, я ошибся, — глухо, словно самому себе, оказал старик. — Вы, скорее всего, нацист или симпатизируете наци. У Фридриха Адольфа Зорге не могло быть таких родственников.

Больше они не разговаривали.

* * *

Нью-Йорк встретил Рихарда невыносимой духотой, бесконечными таможенными формальностями. Хмурые безработные докеры бесцельно слонялись по причалам. Знаменитые небоскребы казались тлеющими черными головешками, подпирающими ночное небо.

Рихард остановился в отеле на Пятой авеню. Вызвал прислугу, попросил привести в порядок свой гардероб. Утром спустился в холл, сел в кресло перед низким столиком с газетами. Через несколько минут в соседнее кресло опустился человек в темно-синем костюме и с таким же галстуком в белый горошек. Незнакомец поправил галстук. Взглянул на Рихарда. Рихард достал трубку, набил ее табаком.

Условленный знак подан, и незнакомец спросил:

— Добрались благополучно?

— Благодарю, путешествие было приятным, — ответил Рихард.

— Вам просили передать, что Центр рекомендует связаться с германским консульством в Нью-Йорке, чтобы получить там новый паспорт.

Рихард кивнул.

— Просили так же узнать, — продолжал незнакомец, — не нуждаетесь ли вы в деньгах.

— Пока есть.

— На всякий случай вам будет переведена сумма в "Чейз Манхэттен бэнк". Желаю удачи.

Незнакомец остался сидеть за столом. Рихард поднялся и пошел к выходу. На улице он остановил такси. По пути в германское консульство обдумал план действий. Лучше всего сказать, что паспорт утерян. Случайная оплошность. Утомился в дороге, потерял над собой контроль. У него есть корреспондентский билет, который может удостоверить его личность.

Консул встретил Рихарда подозрительно. Со скучающим видом выслушал просьбу, развел руками:

— Извините, но в настоящее время я ничем не смогу вам помочь. Придется снестись с Берлином.

Рихард стал настаивать: его ждут в Токио, он не может торчать до бесконечности в Нью-Йорке. У него срочные дела. Конечно, он виноват, к документам следует относиться с большей осторожностью. Но его удостоверение заграничного корреспондента подписано самим Геббельсом. Неужели личная подпись министра пропаганды Германии ничего не значит для уважаемого консула? Кроме того, он привез письмо к японскому послу от человека, который занимает в Министерстве иностранных дел далеко не последний пост.

Имена высоких нацистских сановников произвели на консула впечатление. Теперь в его голосе зазвучали нотки извинения: он всего лишь чиновник, должен выполнять предписания сверху, действовать согласно инструкциям. Но теперь готов сделать исключение…

Рихарда провели к нотариусу.

— Поклянитесь, что будете говорить только правду, одну правду и ничего, кроме правды.

Рихард поднял руку:

— Обещаю говорить правду, одну правду и ничего, кроме правды.

Необходимые формальности были быстро закончены. В тот же день Рихард выехал в Вашингтон.

Рекомендация из Берлина сделала свое дело. Японский посол, маленький, лощеный, с безукоризненным пробором в седеющих волосах, принял Рихарда любезно. Он сказал, что всегда интересовался журналистикой, сам мечтал в молодости о карьере газетчика. К сожалению, у него слишком много дел, а то бы он с удовольствием уделил доктору Зорге больше времени и внимания.

— Но я все же не хочу отпускать вас с пустыми руками. — С этими словами Ояма открыл ящик стола и протянул Рихарду два конверта. — В этих письмах я рекомендую вас, доктор Зорге, своим друзьям. Весьма уважаемым людям. Надеюсь, господин Ширатори Тосио, как и господин Дебуци Кацудзи, смогут оказаться для вас полезными.

Рихард не верил своим ушам: Ширатори Тосио и Дебуци Кацудзи — крупные японские дипломаты, пользующиеся большим влиянием в правительстве. Их поддержка для него будет чрезвычайно важна.

Он искренне поблагодарил посла и откланялся.

Оставалось выполнить еще одну формальность. Для того чтобы получить разрешение на выезд из США, нужно было явиться в Эмиграционное управление.

Чиновник управления долго рассматривал паспорт, заглядывал в картотеку, потом спросил:

— Если не ошибаюсь, вы прибыли в Соединенные Штаты неделю назад. Работали ли вы в Соединенных Штатах и платили ли налоги?

— Не работал и поэтому налогов не платил, — ответил Рихард.

— Вы уверены в этом?

— Так же, как уверен, что говорю сейчас именно с вами, а не с кем-нибудь другим, — последовал ответ.

— М-да, — вяло проговорил чиновник. — Вопрос с вами не совсем ясен, господин Зорге. Вам придется уплатить триста долларов.

— Триста долларов? — изумленно переспросил Рихард. — Но за что?

— Об этом вы можете узнать из нашего законодательства, — ответил чиновник, протягивая Рихарду пухлый том эмиграционных законов. — Вот, пожалуйста, на странице девятьсот один, параграф сто тридцать восемь. Читайте.

Рихард не стал читать. Спорить с чиновником бесполезно. Расплатившись за американское "гостеприимство", он получил свой документ.

Впереди — Япония.