В попытке найти причину возникновения некоторых черт личности диктатора Такер обращается к его детству. Мать Сталина, Екатерина (Като, Кеке) Джугашвили, была обремененной тяжелым трудом женщиной-пуританкой, которая часто колотила своего единственного оставшегося в живых ребенка, но была безгранично предана ему (164, 10–12; 28, 28 и далее; 72, 360; 71, 153). Друг детства Сталина Давид Мачавариани говорит, что «Като окружала Иосифа чрезмерной материнской любовью и, подобно волчице, защищала его от всех и вся. Она изматывала себя работой до изнеможения, чтобы сделать счастливым своего баловня» (112, 34). В интервью американскому журналу Екатерина сказала: «…Coc был моим единственным сыном. Конечно, он был дорог мне. Дороже всего на свете» (175, 2). Позднее Екатерина была разочарована, когда ее сын так и не стал священником, хотя он и посещал духовную семинарию в Тифлисе. Отец Сталина, Виссарион (Бесо), был сапожником, подверженным пьянству и приступам жестокости. Он избивал Екатерину и наносил маленькому Coco «незаслуженные, ужасные побои» (164, 10–12; contra: 44, № 5, 76; ср.: 79, 262; 75, 233–234). Был случай, когда ребенок попытался защитить мать от избиения отца. Он бросил в Виссариона нож и пустился наутек (72, 360). В другой раз Виссарион ворвался в дом, где находились Екатерина и маленький Coco, обозвал Екатерину «шлюхой» и набросился с побоями на нее и сына: «Минутой позже мы [Давид Мачавариани со своими родственниками и соседями] услышали звук бьющейся посуды, пронзительные крики жены [Виссариона], а маленький Coco, весь в крови, стремглав бросился к нам с криками: «Помогите! Идите быстрее, он убивает мою мать!» Мой отец и соседи с трудом уняли Бесо, который с пеной у рта и усевшись верхом на грудь Като душил ее. Чтобы утихомирить его, пришлось стукнуть его и связать по рукам и ногам. Моя мать занялась беднягой Coco, y которого на голове была рана, и, так как он боялся возвращаться домой, они с Като остались на ночь у нас, тесно прижавшись друг к другу на матрасе на полу» (112, 36–37). Жестокого отца и мужа постигла страшная участь. Когда Coco было одиннадцать лет, Виссарион «…погиб в пьяной драке — кто-то ударил его ножом» (71, 145; см.: 44, № 5, 76). К тому времени сам Coco проводил много времени в компании молодых хулиганов Гори и развивал свои способности уличного драчуна (см.: 112). Иремашвили говорит, что смерть отца «не произвела никакого впечатления на мальчика» (164, 12). Но, с точки зрения психоанализа, такое утверждение является в высшей степени наивным. Несмотря на жестокость Виссариона, он все же был до этого момента самым важным человеком в жизни Coco. Более того, едва ли Coc мог оставаться безразличным к человеку, который спал с его собственной матерью. И далее, именно нож Coco бросил в Виссариона, который впоследствии умер от ножевой раны. Ранее испытанное им желание смерти отца исполнилось буквально. Мысль о том, что можно фактически уничтожать своих противников, должно быть, закралась в подсознание Сталина задолго до того, как он начал осуждать, ссылать, сажать в тюрьму, казнить и другими способами уничтожать настоящих и воображаемых врагов, уже будучи взрослым человеком. Взрослый Сталин не хотел признаться в том, что провел ранние годы в атмосфере насилия, царившей в доме. Когда биограф Эмиль Людвиг, частично использующий фрейдизм, прямо спросил Сталина об этом, тот решительно отрицал подобное утверждение: «Людвиг: Что Вас толкнуло на оппозиционность? Выть может, плохое обращение со стороны родителей? Сталин: Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо» (48, XIII, 113). Здесь Сталин либо лжет, либо (что более вероятно) просто не помнит о тех ужасных побоях, которые испытал в детстве от отца. Несомненно, различные свидетельства о том, что в детстве его били, заслуживают большего доверия в этом вопросе, чем сам Сталин. Такер утверждает (292), что побои, свидетелем которых был Сталин (и, я бы добавил, испытал на себе), в результате привели к сохранившейся на всю жизнь потребности бить оппонентов как в прямом, так и в переносном смысле (см. также: 126,136). Например, сформулированный Лениным применительно к борьбе социализма с капитализмом вопрос «кто — кого?» оказал на Сталина гипнотическое действие. Идея «бей кулака», бытовавшая в некоторых партийных кругах в 20-е годы, была с энтузиазмом воспринята Сталиным. На протяжении всего процесса о «заговоре врачей», проходившего как раз накануне смерти Сталина, он, говорят, давал следующие указания по поводу того, как нужно обращаться с обвиняемыми: «Бить, бить и еще раз бить»(цит. по: 57,53). Современники Сталина, похоже, знали о его одержимости идеей битья. Грузинский меньшевик Ираклий Церетели шутил, что в устах Сталина, говорившего с сильным грузинским акцентом, фраза «Бытие определяет сознание» звучала как «Битие определяет сознание» (243. 13). Вероятно, одним из самых ярких примеров одержимости Сталина побоями в переносном смысле, которыми изобилует публичная речь Сталина, может служить отрывок из сборника «Вопросы ленинизма» (Генсек в 1931 году дает советы, каким образом ускорить темпы промышленного и сельскохозяйственного производства): «Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь». Эти слова старого поэта хорошо заучили эти господа. Они били и приговаривали: «ты обильная» — стало быть, можно за твой счет поживиться. Они били и приговаривали: «ты убогая, бессильная» — стало быть, можно бить и грабить тебя безнаказанно. Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб — значит ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч — значит ты прав, стало быть, тебя надо остерегаться. Вот почему нам нельзя больше отставать. В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость. Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет» (48, XIII, 38–39). Синтаксический параллелизм в первом абзаце, основанный на глаголе «бить», совершенно очевиден. На одной странице русского текста речи Сталина производные от основы глагола «бить» встречаются 17 раз. Выражаясь в терминах Лассуэлла, навязчивая идея Сталина о битье как в прямом, так и в переносном смысле является ярким примером «перенесения личных мотивов с объектов семьи на объекты общества» (187, 75). В отрывке, процитированном выше, нетрудно разглядеть «объект семьи». Это собственная мать Сталина, представленная в «объекте общества», каковым является «матушка Русь». Комментируя этот отрывок, психоаналитик Абрахам Фельдман говорит следующее: «С точностью греческой трагедии ребенок Кеке Джугашвили мстил, в виде символических действий на сцене мировой истории, собственному отцу, злобу на которого он затаил еще с тех пор, когда жил в Гори» (126, 136). Но следует отметить поэтику этой мести: Сталин переходит от метафоры «матушка Русь», которую бьют, к новой метафоре — «нашего социалистического отечества», которое не бьют. Тиран отдал явное предпочтение отождествлению себя с агрессором («власть у нас»), а не с тем, против кого направлена агрессия. («Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!») Однако на другом уровне страна все же избивалась — самим Сталиным. Теперь он бил тех, кто «отстал», кто не смог угнаться за «большевистскими темпами». Таким образом, в переносном смысле в «побоях», которые Сталин наносил своей стране начиная с 1929 года, присутствовал аспект Эдипова комплекса. К тому времени все ассоциируемые с отцом потенциальные соперники в соревновании за материнскую фигуру России — царь, Ленин, Троцкий, Бухарин и др. — фактически отсутствовали на сцене. Остался лишь Сталин, победитель, владеющий «матушкой Русью», новый «отец», в руках которого было то, что обычно считалось «землей отца», «отечеством». Такая ситуация соответствует групповому образу, который знаком психоисторикам, где «воображаемый лидер всегда выступает в образе отца, а сама группа обычно представляется в образе матери…» (115, 17). Далее будет более подробно рассказано об отцовском аспекте образов соперников Сталина в борьбе за политическую власть в России» о собственной тенденции Сталина отождествлять себя с агрессорами и о его концепции отца-вождя советского народа применительно к самому себе.
