Глава седьмая. СУКНОВАЛ

Главным материалом, из которого изготовлялась в древней Италии одежда, была шерсть. Из шерсти делали туники-рубахи, которые надевали прямо на тело, тогу — национальную римскую одежду, которую не смели носить лишенные гражданских прав; плащи всех видов и всякого покроя, от тяжелых темных, солдатских и дорожных, до легких разноцветных, которые надевали поверх белоснежных тог, чтобы предохранить их от пыли и грязи. Шерстяную одежду носила вся Италия, от сенатора до раба. Шерсть гигроскопична, она не позволяет телу охлаждаться, предохраняет от простуды: материал был выбран на основе опыта многих поколений. Италия была богата превосходной шерстью; поголовье ее овечьих стад исчислялось в миллионах, и овцы были разных пород. Были овцы, превосходная тонкая шерсть которых могла поспорить с лучшими сортами греческой шерсти (а греческая шерсть славилась в древности по всему миру). Страбон, путешествовавший по Италии во время Августа, писал, что овцы, которых разводили в долине р. По, около Пармы и Мутины (нынешняя Модена), давали мягкую, самую красивую шерсть; грубая шерсть из Лигурии и от инсубров (галльское племя, жившее в округе нынешнего Милана) давала ткань, в которую одевалась большая часть рабов в Италии; из шерсти патавийских овец (Патавий — нынешняя Падуя) делали дорогие ковры и гавсапы — особые косматые ткани с ворсом на обеих сторонах материи или только на одной. Очень хороша была шерсть овец апулийской породы.

Пряжа и тканье были женским делом, и в дни седой старины не только бедные крестьяне, но и богатые сенаторы и прославленные полководцы ходили в домодельных туниках и тогах. Лукреция поздней ночью "занималась шерстью", когда ее муж прискакал из-под Ардеи проверить, как проводит время одинокая жена. Катон не представлял себе усадьбы без ткацкого станка. Варрон знал имения с большими ткацкими мастерскими. Еще в конце республики в старозаветных семьях в атрии стоял ткацкий станок, и некоторые эпитафии воздают женщине как высшую похвалу то, что она "сидела дома и обрабатывала шерсть". Август носил только одежду, изготовленную руками сестры, жены или дочери. В хозяйстве и Статилиев, и Ливии, жены Августа, и вообще в императорском хозяйстве прядением занято было по крайней мере несколько человек, потому что надписи упоминают должность "отвешивателя шерсти", т. е. человека, который отвешивал шерсть, раздаваемую на «уроки» пряхам, и надзирал за их работой, а также и самих прях, ткачей и ткачих. Судя по нескольким надписям из Рима, существовали и частные прядильни, но о размерах их, так же как и об организации, мы ничего не знаем. То же и относительно ткацких мастерских. И Марциал, и Ювенал поминают ткачей в Риме; в Риме были, конечно, ткацкие мастерские, но ничего о них до нас не дошло.

О сукновалах известно нам больше. В Помпеях и в Поле (Далмация) были раскопаны сукновальни; найдены были фрески, объясняющие работу сукновалов (по-латыни их звали фуллонами), сохранились кое-какие надписи.

Профессия сукновалов была двойной: они валяли сукно, а также стирали и чинили грязную шерстяную одежду. Прачками и штопальщиками они были превосходными: старая вещь выходила из их рук новешенькой. И процесс валянья отличался от мытья только отсутствием некоторых операций.

Сукно в древности изготовлялось таким же способом, как и теперь; разница, конечно, в масштабах производства и в том, что теперь работают машины. Шерстяная ткань становится сукном, потому что поверхность овечьей шерсти покрыта чешуйками или зубчиками, которые придают ей цепкость и способность, особенно под влиянием влаги, тепла и механических сотрясений, плотно сцепляться с соседними волосками, или, как говорят, «сваливаться». Первой работой италийского фуллона было свалять шерстяную ткань. В XIX в. эту работу исполняли особые сукновальные машины, в которых шерстяная пропитанная теплой жидкостью ткань пропускалась между двумя вращающимися цилиндрами и протискивалась в узкий желоб с крышкой, приваленной грузом. Ткань продвигалась с трудом, сильно сжималась, терлась о стенки желоба и о крышку и таким образом сваливалась. В старых машинах ткань сваливал своими ударами пест особого устройства. У италийского сукновала не было ни машин, ни песта; в его распоряжении были только собственные ноги. «Пляска» сукновалов. (Фреска). A. Mau. Pompei. Leipzig, 1908, fig. 242.

В 1825 г. на одной из самых аристократических улиц Помпей, которая теперь называется улицей Меркурия, раскопали дом, где находилась большая мастерская фуллонов. Уцелело кое-что из оборудования и сохранились плохие в художественном отношении и драгоценные по содержанию фрески — история штуки сукна, изображенная во всех стадиях изготовления.

Шерстяную материю, которую требовалось свалять, клали в чан с теплой водой и теми веществами, с помощью которых удаляли жир, оставшийся в шерсти после недостаточной промывки. Чаны стояли в небольших загородках, отделенных одна от другой невысокими стенками. Сукновалы влезали в эти чаны и начинали, опираясь руками о стенки перегородок, "танец фуллонов": равномерно подпрыгивали. На фреске один из рабочих как раз «танцует»; трое других (пожилой лысый человек и двое юношей), вытащив материю, держат ее на весу, чтобы стекала вода; может быть, они уже окончили свой «танец», а может быть, решили только передохнуть.[12]

Мыла древняя Италия не знала. То снадобье, которое Плиний называет «мылом» и которое приготовлялось из нутряного жира и золы ("галльское изобретение"), точно так же, как "шарики из Маттиака" (город в окрестности нынешнего Висбадена), никогда не употреблялись для стирки; ими мыли волосы, чтобы окрасить их в рыжеватый цвет, вошедший в моду у современниц Плиния и Марциала. Фуллоны клали в свои чаны соду, а еще чаще пользовались мочой. Моча, постоявшая одну-две недели, образует в соединении с жиром жидкое аммониакальное мыло, хорошо отмывающее жировые пятна и вообще всякую грязь. Фуллоны расставляли на улицах большие посудины для прохожих; Марциал упоминает их в одной очень злой эпиграмме. В Помпеях в районе новых раскопок, недалеко от дома хозяина одной сукновальни, нашли большую винную амфору с отбитым горлышком, вкопанную в землю. Это реальный комментарий к словам Марциала: "…старая посудина скупого фуллона".

Естественно, что ткань, мытую в моче, требовалось усиленно прополоскать в чистой воде. В сукновальне всегда имелись большие ванны, куда фуллоны, «потанцевав» в своих чанах, и переносили материю и где они ее усердно и не один раз отполаскивали, многократно меняя воду. Затем ее вынимали, раскладывали на больших столах и начинали бить вальками — операция, одинаково способствовавшая и сваливанью, и удалению грязи, — после чего развешивали для просушки на веревках или жердях. Сукновалам дано было законом разрешение перекидывать эти веревки даже через улицу.

После того как материя просохнет, приступали к работе, изображенной на другой фреске, — к ворсованию. Цель ворсования — образовать на поверхности плотно свалянной материи слой торчащих волокон и сделать таким образом эту поверхность пушистой и мягкой. Теперь поверхность ткани надирают ворсовальным барабаном, к ободьям которого прикреплены узкие рамки с насаженными на них шишками ворсянки. В древней Италии сукно надирали вручную или шкуркой ежа — "без его игл ни к чему была бы для людей мягкая овечья шерсть", — замечает Плиний, — или шишками чертополоха, из которых делали особые ворсильные щетки. Такую щетку держит в руках и чистит ее палочкой женщина на фреске из той же серии. Возможно, были в ходу и железные скребницы. Шерстяные очески шли на набивку тюфяков; так как оческов этих у фуллонов всегда оказывалось в изобилии, то, возможно, они занимались и изготовлением матрасов.

На следующей фреске изображено как раз ворсование. С подвешенной к потолку жерди свисает ткань, которую шкуркой ежа надирает молодой работник в короткой тунике. Мимо проходит другой с легкой плетеной клеткой на плечах, напоминающей юрту, и с котелком в руках такой формы, какие и поныне употребляются в Италии для углей. На эту клетку натягивали материю, вымытую и наворсованную, если только она не была крашеной, а под клеткой ставили котелок с зажженной серой. Серные пары обладают свойством отбеливать ткань.

После окуриванья серой материю «крахмалили», т. е. натирали ее особого сорта глиной, которая придавала блеск и предохраняла от загрязнения. Такой глины было несколько сортов: сардинской можно было натирать только белые ткани, для пестрых годилась умбрийская.[13] Теперь материю, чтобы она не смялась, следовало положить под пресс; он тоже изображен на фреске. Между двумя крепкими столбами, соединенными вверху перекладиной, неподвижно укреплена одна доска; над ней находится несколько других, которые можно поднимать и опускать. Между ними и укладывают ткани, сжимая доски двумя винтовыми тисками. Такой пресс в значительной степени заменял современный утюг.

В Риме сохранилось несколько надписей, упоминающих фуллонов. Интересна одна из них, сообщающая о том, что коллегия фуллонов (ремесленники в Риме, по всей Италии и в римских провинциях создавали особые, ремесленные объединения, называвшиеся коллегиями) доказала свое право бесплатно пользоваться водой из какого-то водоема — право, которое у нее оспаривали некие недоброжелатели. Дело происходило в середине III в. н. э. Из остальных римских надписей мы только узнаем, что в дворцовом хозяйстве, так же как и в хозяйстве богатых людей, были свои фуллоны. Чтобы ближе познакомиться с этими людьми, надо отправиться в Помпеи. Очень немного, но все-таки кое-что узнаем мы там и о хозяевах сукновален, и об их рабочих.

Среди хозяев первое место занимают отпущенники. Одна сукновальня принадлежала отпущеннику Стефану; городскую сукновальню (следует обратить внимание, что сукновальни, как и бани, были «коммунальными» учреждениями) одно время арендовал богатый банкир, тоже отпущенник, Цецилий Юкунд. В последние годы перед гибелью города ею распоряжался Везоний Прим, судя по собственному его имени (Прим), — отпущенник. Он принимал горячее участие в предвыборных кампаниях; он рекомендует в дуумвиры Цейя Секунда и Гавия Руфа, в эдилы — Гельвия Сабина. Перед нами яркий пример человека, который, еще не став юридически гражданином, чувствует себя в этом приютившем его городе своим, совсем своим: он живет его интересами, он кровно заинтересован в его повседневной судьбе; для него важно, кто будет заправлять городскими делами. Еще интереснее другое обстоятельство. Мы знаем, с каким презрением относились свободные римляне ко всякой ремесленной деятельности. Цицерон в своей книге "Об обязанностях", которая должна была служить жизненным руководством для его сына, писал: "Все ремесленники проводят жизнь свою, занимаясь грязным делом; в мастерской не может возникнуть ничего благородного".

Прим отнюдь не стесняется своего ремесла; во всеуслышание объявляет он себя фуллоном. И простые рабочие, работники сукновален, отнюдь не считают своего занятия грязным делом. Сохранилось несколько надписей какого-то Луция Квинтилия Кресцента, простого фуллона, нацарапавшего их гвоздем на колоннах дома, где он, вероятно, жил. В этих надписях он посылает привет всем жителям Помпей и окрестных городов, а также всем собратьям по ремеслу: "Кресцент шлет привет фуллонам здешним и другим, где бы они ни находились". Этот человек гордился своим ремеслом и своей принадлежностью к широко раскинутому братству сукновалов. На "новых раскопках" (так называются части города, которые стали раскапывать после первой мировой войны) нашли дом некоего Фабия, владельца сукновальни. В одной из надписей, покрывающих стены этого Дома, автор заявляет, что знаменитой Энеиде (на двух пилястрах, обрамляющих вход в жилище Фабия, изображено начало странствий Энея: Эней с отцом Анхизом и сыном Асканием бегут из Трои) он предпочитает гимн сукновалам: "сукновалов воспеваю и сову" (сова — птица Минервы, покровительницы фуллонов). Стоит остановиться на этой надписи. Автор ее шутит — пусть! И все-таки он осмеливается поставить рядом поэму, прославляющую божественных зачинателей мировой империи, и песню в честь парней, стирающих грязную одежду, замазанных мочой и глиной, простых рабочих парней! Это сделать мог только человек, испытывающий гордость рабочего, который знает цену своей работе и своему ремеслу. И тут мы подходим к очень любопытному явлению. Обычно столица снабжает провинцию модами и идеями; в древней Италии было наоборот: новые мысли и новые чувства появляются в провинциальных городах и городках; новое мировоззрение начинает пробиваться и складываться именно здесь. Мы говорили уже, что отпущенник перестает ощущать себя существом низшего сорта как раз в этих городках; именно здесь он начинает чувствовать себя не только своим среди своих, но и гражданином среди граждан. Он принимает участие в общественной жизни, он помогает городу, поправляет обветшавшие здания, замащивает улицы, устраивает для сограждан гладиаторские игры или даровое мытье в банях. Весь город видит, что средства для этого доставила работа. Отпущенник не бросил ремесла, которым занимался, будучи рабом. Став свободным человеком, он расширил свою деятельность, обзавелся собственной мастерской; разбогател. Богатство принесла работа — работник чувствует свое достоинство и силу, и постепенно меняется отношение к работе и у окружающих.

Примечания:

Секстарий равен 0.547 л.

На этой фреске один из юношей гораздо выше своих товарищей. По-видимому, художник хотел показать, как высоко рабочий подпрыгивает.

Была еще особая "стиральная глина", которую клали при мойке и которая вбирала в себя жир. Ее привозили с маленького греческого островка Кимола.

Оглавление