• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Филипп де Мариньи, архиепископ Санский, был братом Ангеррана де Мариньи, который, будучи камергером Филиппа IV, являлся и его суперинтендантом. В 1310 г. Ангерран был восходящей звездой в правительстве Филиппа, начиная теснить Гийома де Но-гаре, первого министра Королевского совета. Видимо, Ангерран и привлек внимание короля к своему брату, который, будучи епископом Камбре, не был, похоже, вообще известен Филиппу. Предыдущий архиепископ Санса, Эть-ен Бекар, до своей смерти 29 марта 1309 г. несколько месяцев тяжело болел, и уже с декабря 1308 г. Филипп IV настойчиво просил папу римского никого не назначать на эту должность, не посоветовавшись с ним Место оставалось вакантным с 23 апреля 1309 г., а в октябре Филипп предложил на эту должность епископа Камбре1. В марте 1310 г. Филипп де Мариньи подарил своему брату поместье в Ганневиле, специально купленное им в декабре прошлого года, желая вознаградить Ангеррана за щедрость и великодушие2. Пока папская комиссия заседала в Париже, продолжались и епископальные расследования, посвященные индивидуальным делам тамплиеров. Новый высокий пост Филиппа де Мариньи предоставлял королю возможность значительно эффективнее контролировать сeдебный процесс в провинции Сане, куда в то время входил и Париж. На второй неделе мая 1310 г. Филипп IV воспользовался этой возможностью, жестоко сломив защиту тамплиеров. Уже 4 апреля в булле «Aima mater» Климент V приводит доводы в пользу того, что необходимо отложить Вселенский собор на год — перенести его с октября 1310 на октябрь 1311 г., потому что расследование заняло больше времени, чем ожидалось3. На эту отсрочку у короля Филиппа терпения уже не хватило. Аресты тамплиеров были начаты еще в октябре 1307 г., однако вопрос об ордене и в мае 1310 г. все еще находился в подвешенном состоянии. Мало того, тамплиеры начинали выигрывать позицию за позицией! И король полностью переключился на епископальные расследования, где его власть была практически неограниченной, опираясь на своего назначенца Филиппа де Мариньи. Папа распорядился, чтобы епископы, покончив с допросами, созвали совет провинции и решили судьбу отдельных членов ордена4. На предстоящем Соборе папский приговор мог быть вынесен лишь ордену в целом, и было бы совершенно законным завершить епископальные расследования именно вынесением приговоров по индивидуальным делам. Они, таким образом, выполнили бы возложенную на них функцию независимо от результатов работы папской комиссии. И для этого Филипп де Мариньи созвал совет провинции Сане именно в Париже.

Внезапно стало ясно, что король Филипп сам решил незамедлительно покончить с этим затянувшимся делом. 10 мая, хотя это было воскресенье и комиссия не работала, четверо (выборных) защитников всеми силами пытались убедить членов комиссии, что необходимо блокировать действия архиепископа Санского. На спешно созванном заседании комиссии в часовне Сент-Элуа монастыря Сент-Женевьев в Париже, куда папская комиссия только что перебралась, Пьер де Болонья вновь сообщил о том, сколько тамплиеров готово выступить в защиту ордена. Однако теперь,

Исходя из слухов, они со страхом и надеждой предполагали, что архиепископ Санса и его викарные епископы на совете провинции в Париже пожелают назначить судебное расследование по делам тех тамплиеров, что выступили в защиту ордена, и уже на следующий день заставят их, как то утверждали выборные защитники, отказаться от своих намерений.

***

В итоге Пьер де Болонья с товарищами подготовили апелляцию, которую и пожелали зачитать перед комиссией. Однако архиепископ Нарбона сказал им, что в компетенцию комиссии это не входит, хотя она и готова выслушать все, что будет сказано в защиту ордена. Тогда Пьер де Болонья зачитал вслух краткое заявление, в котором объяснялось, почему защитники ордена сочли данную апелляцию необходимой: они опасались, что архиепископ Санский и другие французские прелаты готовы de facto начать новое судебное расследование против тамплиеров, несмотря на то что не имеют на это права de jure, пока комиссия не закончила слушания по поводу ордена в целом. Если сейчас с тамплиерами поступят несправедливо, утверждали защитники, это «будет нарушением воли Господа и справедливости и практически сведет все расследование на нет». А потому они умоляют Святой Престол взять всех братьев, которые выступили в защиту ордена, под свое покровительство. Они сообщили, что «спрашивали совета у мудрых людей», желая «должным образом составить эту апелляцию», а также просили выделить им из казны ордена «некоторую сумму денег, достаточную для покрытия необходимых расходов». Они просили тайно доставить их к папе римскому, дабы они могли подать ему эту апелляцию, убеждая комиссию отдать приказ архиепископу Санскому и прочим прелатам, чтобы те не возобновляли пока «ни под каким новым предлогом» судебного процесса, и, по здравом размышлении, позволить им подать апелляцию и архиепископу Санскому. А также — выделить одного-двух судебных клерков, поскольку сами защитники ордена не сумели найти такого человека, который добровольно согласился бы им помочь5.

Жиль Асе лен, председатель комиссии, был человеком своенравным, да еще и оказался в положении в высшей степени неловком. Он был родом из бургундской семьи, имевшей немало прочных связей в церковных кругах, получил юридическое образование и с 1288 г. находился на королевской службе, так что карьера его целиком и полностью связана с монархией Капетингов. Он занял пост архиепископа Нарбона в 1290 г. и был весьма известен как организатор военных и торговых переговоров и учредитель королевских посольств. Некоторое время он являлся хранителем печати, затем его сменил на этом посту Гийом де Ногаре. Нельзя, однако, утверждать, что он неизменно пребывал в полном согласии с королем. В 1301 г., например, когда был арестован Бернар Сэссе, Асе-лен вызвал неудовольствие короля, выступив за то, чтобы этого епископа судили по всем правилам церковного суда как клирика6. Тем не менее, тамплиерам Аселен отнюдь не симпатизировал и в 1308 г. в Пуатье выступал против них перед папой7. Королю он, должно быть, представлялся вполне удачной кандидатурой на пост председателя папской комиссии, несмотря на случавшиеся у него приступы своенравия. Однако, каковы бы ни были собственные взгляды Аселена на тяжесть совершенных тамплиерами преступлений, комиссия под его руководством предоставила тамплиерам полную возможность защищать свой орден, но теперь король Филипп вовсе не желал с этим мириться. Будучи членом Королевского совета, Аселен, видимо, был прекрасно осведомлен об отношении короля к происходящему и, не имея намерения жертвовать собой, просто «умыл руки» как в отношении тамплиеров, так и в отношении деятельности комиссии. В этот жизненно важный для ордена, можно сказать кризисный, момент он, извинившись, отстранился от обсуждения апелляции Пьера де Болоньи, «сказав, что ему нужно то ли служить мессу, то ли просто присутствовать на ней»8.

Итак, решить этот вопрос предстояло остальным членам комиссии. Епископ Байё по-прежнему отсутствовал, однако епископы Манда и Лиможа, Маттео Неаполитанский, а также архидиакон Транта выслушали заявление защиты и, посовещавшись с архидиаконом Магелона, сообщили защитникам, что дадут ответ в тот же день к вечерне, «постаравшись сделать все, что могут и что в их власти». К вечеру в воскресенье ответ был дан. Да, они весьма сочувствуют тамплиерам, однако проблемы, которые пытаются решить архиепископ Санский и его викарные епископы, имеют отношение исключительно к совету его провинции и никак не соотносимы с деятельностью папской комиссии; проблемы, которыми они занимаются, «совершенно различны и не связаны друг с другом». А потому члены комиссии не представляют, что могли бы сделать в данном случае, ибо и комиссия, и архиепископ Санский получили свои полномочия непосредственно от самого папы римского, так что у них нет никакой возможности помешать архиепископу или другим прелатам участвовать в расследованиях или выносить приговоры по индивидуальным делам тамплиеров. Они согласились еще подумать, как можно было бы помочь защите ордена, а также обещали приобщить все прошения защиты к судебным протоколам9.

На следующий день — в понедельник 11 мая — комиссия подвела итоги допросов свидетелей, хотя архиепископ Нарбона так и не появился. Рано утром во вторник, во время перерыва, после допроса тамплиера по имени Жан Бертальд, пришло известие, что 54 тамплиера из числа вызвавшихся защищать орден перед комиссией сегодня должны быть сожжены. Членам комиссии ничего не оставалось, как сделать вид, будто их многонедельное расследование все еще имеет какой-то смысл и они сумеют подавить эту жестокую» попытку правительства смутить вставших на защиту ордена тамплиеров. Они послали Филиппа де Воэ, одного из главных тюремщиков тамплиеров, и Ами-зиуса, архидиакона Орлеана, названного в протоколе «клириком на службе у короля» и, видимо, принимавшего активное участие в административном преследовании членов ордена, к архиепископу Санскому с просьбой отложить казнь, тем более что, по утверждениям Воэ, многие тамплиеры, умершие до начала работы комиссии, оказывается, перед смертью, «опасаясь за свои души», признались, что обвинили орден несправедливо. Если казнь состоится, утверждали они, это очень помешает деятельности комиссии. Более того, многие свидетели, по их словам, теперь настолько напуганы, что, «кажется, просто утратили разум» . Воэ и архидиакона Орлеана также попросили сообщить Мариньи и его совету об апелляции, поданной в предыдущее воскресенье четырьмя защитниками ордена10. Однако Филипп де Мариньи в ответ лишь вежливо объяснил гонцам, что папской комиссией это не передусмотрено11 54 тамплиера были на телегах вывезены в поле в окрестностях Парижа, неподалеку от монастыря Сент-Ан-туан, и там сожжены на костре. Неизвестный автор, продолживший хронику Гийома де Нанжи, с некоторым удивлением пишет, что «все они без исключения не признали в итоге ни одного из тех обвинений, которые были предъявлены ордену, и упорно отрекались от первоначальных признаний, утверждая, что их приговорили к смерти беспричинно и вопреки справедливости: и действительно, многие видели воочию, что казнь эта ничуть не восхищала людей, но, напротив, чрезвычайно удивляла и вызывала их недовольство»12. Один из видевших казнь, правда, замечает, что тамплиеры подвергали свои души огромной опасности, ибо упорство их могло ввести в заблуждение «le menu peuple» (простой люд), который ошибочно поверил бы в их невиновность13. Те же, кто вообще отказался признать свою вину, были приговорены к пожизненному тюремному заключению — их нельзя было счесть упорствующими еретиками. Ну а те, кто подтвердил свои первоначальные признания, были примирены с церковью и отпущены на свободу14. Через несколько дней еще четверо тамплиеров нашли свою смерть на костре; а прах бывшего казначея парижского Тампля Жана де Тура был извлечен из могилы и сожжен. Вскоре еще девять человек были сожжены в Санлисе по приказу совета провинции Реймс15.

Невозможно составить сколько-нибудь точный список сожженных. Существуют разрозненные отсылки на более поздние показания семи тамплиеров, сожженных затем в Париже, и еще одного, по слухам сожженного там же16. Однако согласно протоколам, которые вели судебные клерки на заседаниях папской комиссии, все 54 тамплиера, «как известно, вызвались защищать орден в присутствии членов комиссии»17, и архиепископ Санский явно счел это отказом от первоначально сделанных ими признаний, после которых они были примирены с церковью, и, таким образом, причислил их к повторно впавшим в ересь. Это, правда, отнюдь не следует из самих свидетельских показаний этих восьмерых. Лишь четверо из сожженных тамплиеров — Рауль де Фрейнуа, Готье де Бюллен, Ги де Нис и Жак де Соси — совершенно определенно вызвались защищать орден, тогда как двое других — Лоран де Бон и Анрикус д'Англези — всего лишь попросили разрешения обсудить этот вопрос с великим магистром, но не более того18. Нет никаких записей и относительно двух остальных казненных — Госерана, попечителя приорства тамплиеров в Бюре, и Мартена де Ниса; неизвестно даже, давали ли они вообще показания перед папской комиссией, хотя все протоколы слушаний комиссии представляются достаточно полными19. Совершенно ясно одно: инквизиция старалась запугать упорствующих тем, что передаст их дела в светский суд20. Существуют неопровержимые свидетельства огульных обвинений и казней — видимо, следствие той спешки, в какой совет провинции Сане проводил свою работу. Отнюдь не все авторитетнейшие богословы и юристы того времени считали тех, кто вызвался защищать орден, вторично впавшими в ересь21. Если закон и оправдывал сожжение особо упорных еретиков и право выносить подобные приговоры на совете провинции казалось несомненным, это само по себе все же не могло превратить несправедливое решение в справедливое — вопрос, не имевший никакого отношения к очевидным осложнениям, привнесенным такими решениями в работу папской комиссии. Парижские казни ярко продемонстрировали способность Капетингов отлично «приспосабливать» законы для воплощения в жизнь собственных политических устремлений.

Казни, совершенные 12 мая, нанесли решающий удар делу защиты ордена, на что король Филипп и возлагал свои надежды. Если прежде члены папской комиссии упоминали о свидетелях, от страха «словно бы лишившихся разума», то теперь, когда запылали костры, страх этот значительно усилился. Уже на следующий день, в среду, первый из свидетелей, представших перед комиссией, описан в протоколе как человек «бледный и очень напуганный». Это был тамплиер лет пятидесяти, состоявший в ордене около 20 лет и до того еще лет семь ему прослуживший. Его звали Эмери де Вилье-ле-Дюк; он был из диоцеза Лангра. Однако, несмотря на испуг, произнеся

слова присяги, он поклялся жизнью и своею душою, что если солжет, то гореть ему в аду; а затем заявил перед членами комиссии, бия себя к грудь кулаком, простирая руки к алтарю и с видом глубочайшего смирения преклонив колена, что все ошибки и преступления, приписываемые ордену, ложны.

Он действительно сперва признался в некоторых из грехов, приписываемых тамплиерам, но только «потому, что его много раз пытали господа Гийом де Марсийи и Гуго де ла Селль, королевские сержанты, которые вели допрос». Он сказал, что видел накануне, как 54 брата, «отказавшиеся признаться в преступлениях», были увезены на телегах к месту казни, и слышал позднее, что их сожгли. Увидев, как их везут на казнь, он засомневался, хватит ли у него мужества перенести такие страдания или же страх смерти заставит его признаться в том, «что все грехи, приписываемые ордену, истинны, ибо подобное зрелище заставило бы его признаться даже в том, что он убийца Господа нашего». Он молил членов комиссии и судебных клерков не сообщать о его показаниях людям короля и тюремщикам, ибо боялся, что, если его слова станут им известны, ему не миновать той же участи, какая постигла более 50 тамплиеров. Члены комиссии даже решили сделать перерыв в слушаниях, ибо, как им показалось, этот Эмери был буквально «на краю пропасти» и «в совершеннейшем ужасе», считая, что ему угрожает та же участь, что и казненным тамплиерам22.

Через пять дней, в понедельник 18 мая, комиссия собралась снова под председательством архиепископа Нар-бона; заседание происходило в его доме. Вскоре члены комиссии обнаружили, что их в очередной раз провели. Как оказалось, Рено де Провен был родом из провинции Сане, и Филипп де Мариньи, воспользовавшись тем, что комиссия временно отложила слушания, велел доставить Рено де Провена на заседание провинциального совета, дабы тот дал показания как частное лицо. Похоже, в этот момент над одним из двух основных защитников ордена нависла угроза сожжения на костре. Тогда члены папской комиссии предприняли очередную попытку отстоять свои права и послали все тех же Филиппа де Воэ и Амизиуса Орлеанского к архиепископу Санскому с подробными разъяснениями: папской комиссии поручено вести расследование против ордена тамплиеров в целом, вызывая свидетелей в суд, в результате чего братья и сумели выступить в защиту своего ордена. Среди них был и указанный священник Рено де Провен, вместе с другими выдвинувший немало аргументов в пользу защиты. Кроме того, ему и некоторым другим защитникам было позволено присутствовать при допросах других свидетелей и самим выступать перед комиссией «столько раз, сколько они считали нужным, ощущая себя в полной безопасности и под охраной закона». Члены комиссии просили архиепископа Санского и его викарных епископов занести все это в протокол «прежде всего потому, что они допрашивали указанного брата Рено и как частное лицо, члена ордена, однако этот допрос, по их заверениям, завершен не был». Они не имеют ни малейшего намерения мешать архиепископу Санскому вести собственное расследование и «в свое оправдание, желая докопаться до истины», доводят все это до сведения архиепископа и его викарных епископов с тем, чтобы они, люди опытные, могли посоветоваться и решить, «как им далее вести расследование по делу брата Рено, который, насколько известно комиссии, родом из провинции Сане».

Но вся эта деликатность оказалась излишней. В тот же день перед вечерней архиепископ Санский послал трех каноников, чтобы те передали его ответ комиссии, заседавшей в часовне Сент-Элуа монастыря Сент-Женевьев: два года назад совет провинции начал расследование по делу Рено де Провена как частного лица и теперь собрался в Париже, чтобы закончить это расследование, а также прочие расследования по индивидуальным делам в соответствии с определенными папой полномочиями; архиепископ «не может собирать совет провинции по собственному желанию», и каноникам следовало потому спросить у членов папской комиссии, «каковы были их намерения и какого результата они ожидали, послав на совет провинции своих гонцов». Членам комиссии пришлось объяснить, что послание передали по желанию и совету архиепископа Нарбонского и оно было «ясным и не содержало никаких двусмысленностей», но, поскольку архиепископа с ними нет (он находился в Париже), они не могут ответить ничего более. Полный ответ будет передан после беседы с архиепископом Нарбонским по его возращении23.

Похоже, протест комиссии вызвал некоторые перемены в тактике правительства. Рено де Провена быстро вернули в ее распоряжение — не успели трое каноников удалиться, как перед комиссией предстал де Провен в сопровождении де Шанбонне и де Сартижа. Но зато ге-перь пропал Пьер де Болонья! Его отделили от остальных защитников, и никто не знал, по какой причине. Эти тамплиеры были людьми простыми и неискушенными, и последние события «настолько ошеломили и встревожили их», что им сложно стало организовать защиту без Пьера де Болоньи. Именно поэтому они попросили комиссию вызвать его на допрос своей властью и выяснить, как и почему он их покинул и желает ли он продолжать защищать орден. Воэ и Жанвилю было приказано утром доставить Пьера де Болонью, однако на следующее утро они и думать о нем забыли: вместо него перед комиссией предстали 44 тамплиера, заявившие, что недавно прибыли защищать орден, но теперь решили отказаться от защиты24. Комиссия ничего не могла с этим поделать; в субботу 30 мая «по множеству взаимосвязанных причин» она отложила слушания до 3 ноября25.

Во вторник 3 ноября оказалось, что на слушаниях в монастыре Сент-Женевьев присутствуют всего трое членов комиссии: епископ Мандский, Маттео Неаполитанский и архидиакон Транта Жан де Мантуя. Жиля Аселена даже в Париже не было — он уехал по королевскому поручению как его канцлер; епископа Байё вот-вот должны были послать в Авиньон для переговоров с папой; Жан де Монтлор, архидиакон Магелона, прислал извинения, сославшись на болезнь; а епископ Лиможа появился ненадолго и почти сразу снова уехал, получив от короля письмо на тот счет, что «по некоторым причинам считается нецелесообразным продолжать данное судебное расследование до заседания королевского „parlement“ (парламента, или высшего суда)», назначенного на 23 января. Трое оставшихся членов комиссии скрепя сердце предприняли попытку выяснить, не желает ли кто-нибудь защищать орден, а затем отложили заседания комиссии до таких времен, когда она соберется в установленном первоначально составе. Вскоре, к 17 декабря, собралось уже пятеро членов комиссии; епископ Байё и архидиакон Ма-гелона прислали свои извинения, которые были зачитаны в присутствии Гийома де Шанбонне и Бертрана де Сарти-жа, однако ни Рено де Провена, ни Пьера де Болоньи не было и в помине. Защитники попросили, чтобы привели де Провена и де Болонью, ибо без их помощи им не обойтись, ведь они всего лишь «неграмотные миряне», однако им сказали, что эти двое «по всем требованиям закона и добровольно отказались от защиты ордена и вернулись к первоначальным признаниям» и что после отказа от защиты Пьер де Болонья бежал из тюрьмы и скрылся. Нет никаких сведений о его дальнейшей судьбе; более во время процесса он не появляется; вполне возможно, он был просто убит в застенке. Относительно Рено де Провена члены комиссии заявили, что этот человек в любом случае не может быть допущен к защите, ибо лишен своего сана советом провинции Сане. Комиссия, однако, выразила готовность выслушать Гийома де Шанбонне и Бертрана де Сартижа и разрешила им присутствовать на допросах других свидетелей. Но тут обоим рыцарям изменило мужество; они не пожелали ни присутствовать на допросах, ни задавать вопросы свидетелям, пока не воссоединятся с Пьером де Болоньей и Рено де Провеном, «а потому, — констатирует протокол, — покинули заседание комиссии»26.

Защита ордена, провал которой наметился еще 12 мая, теперь окончательно захлебывалась. Несмотря на то что комиссия продолжала заседать до июня 1311 г., мало кто уже осмеливался защищать орден или хотя бы просто Добиваться возможности выступить перед комиссией. За время сессии, начавшейся в ноябре 1310 г., комиссия выслушала 215 свидетельских показаний; 198 человек признались в том или ином преступлении, 14 продолжали Утверждать, что тамплиеры ни в чем не виновны, а трое — Францисканец, доминиканец и нотариус — были, так сказать, независимыми свидетелями, т. е. не тамплиерами. Столь драматические перемены произошли с марта прошлого года, когда 597 человек готовы были защищать орден и еще 12 соблюдали нейтралитет, а всего лишь 15 человек не пожелали участвовать в защите27. Сожжения тамплиеров и исчезновение «с поля боя» основных защитников ордена послужили главными причинами крушения его организованной защиты, однако имеются указания на то, что отнюдь не все тамплиеры были настолько деморализованы, как это может показаться на первый взгляд. Физическую власть над ними правительство все еще могло осуществлять: лишь 87 из 212 тамплиеров, представших перед комиссией в ноябре 1310 г. — июне 1311 г., записаны как желавшие в начале года защищать орден, но даже и при этом условии, видимо, в Париже должно было находиться более 500 его потенциальных защитников, оставшихся в живых, но теперь один за другим исчезавших из протоколов. Хотя 84 из 87 вернулись к своим первоначальным показаниям, все же значительно большая пропорция — 26 из 44 — тех, кто 19 мая добровольно отказался от намерения защищать орден, затем предстали перед комиссией28. Невозможно теперь узнать, как остальные — значительное большинство — защитники ордена прореагировали на сожжения тамплиеров; вероятно, французское правительство специально отбирало тех из отказавшихся защищать орден, кто был наиболее сильно напуган. Например, среди таковых была некая группа тамплиеров, получивших отпущение грехов и примирение с церковью от совета Санса и Реймса — 18 человек из самой первой группы (в 20 человек); все они давали показания перед членами совета29 и, таким образом, оказались в точно таком же положении, как и те, кто отправился на костер в мае, а потому, видимо, ощущали немалый страх Советы провинций, разумеется, продолжали расследование и после первых казней. 5 мая 1311 г. 6 тамплиеров (трое священников, один рыцарь и два служителя), приговоренные к пожизненному заключению, предстали перед папской комиссией. Одним из этих священников был Рено де Провен, «лишенный советом Санса сана и всех основных и второстепенных орденов, а также всех церковных привилегий и плаща тамплиера»30.

Свидетели по большей части были заняты тем, чтобы опровергнуть любую свою причастность к защите ордена. Многие предваряли показания вопросом, не будут ли их слова, сказанные «по простоте душевной», вменены им в вину?1, что явно указывает, насколько сильное давление испытывали они со стороны провинциальных судов. Иные пытались объяснить, почему они ранее выступили в защиту ордена, и спешили отказаться от собственных слов: например, Элиас де Жокро, совсем еще молодой человек, заявил комиссии, что решил выступить в защиту ордена, потому что «ему дали дурной совет»; Никола де Компь-ень «не знал, почему он так поступил, просто видел, как делают другие», а Филипп де Манен сказал, что сделал это «по глупости и простоте душевной»32 Некоторые, совершенно очевидно, были страшно напуганы и от ужаса себя не помнили. Этьен де Домон, 50-летний брат-служитель, являет собой как раз подобный пример. Сперва, на парижских слушаниях осенью 1307 г., он признался и в отречении от Христа, и в плевании на крест, и в непристойных поцелуях, и в склонности к гомосексуализму, однако — в феврале и апреле 1310 г. — выступал в защиту ордена33. И все же год спустя, 16 февраля 1311 г., он заявил перед папской комиссией, что получил отпущение грехов и примирение с церковью от самого епископа Парижского и не намерен более отступаться от первоначальных признаний, сделанных в присутствии этого епископа. Впрочем, когда его стали спрашивать, он подробно описал свое вступление в орден (происходившее согласно Уставу) и твердо заявил, что никогда не знал и не слыхал ни о каких преступных заблуждениях со стороны членов ордена. Когда его прямо спросили, происходило ли что-либо непотребное во время его приема в орден, он ответил, что «не может вспомнить, поскольку прошло слишком много лет». Но когда ему зачитали первые тринадцать статей обвинения, он сказал, что «плюнул рядом с крестом и отрекся от Бога». В протоколе есть примечание по поводу этого свидетеля, который «обладал такой душевной простотой» и говорил обо всем «так (нескладно)… что, несмотря на многословие, было очевидно», что комиссии не стоит особенно доверять его показаниям. «Он, похоже, был ужасно напуган, — добавляет далее судебный клерк, — из-за тех показаний, которые дал в присутствии епископа Парижского, и сказал, что его пытали в течение двух или более лет в парижской тюрьме до того»34. Три служителя ордена — Жан де Нис, Анри де Компьень и Паризе из Бюра — фактически отрицали, что когда-либо решались выступить в защиту ордена, несмотря на тот факт, что их имена определенно названы в протоколе среди прочих защитников35. Не говоря уж о сожжении на костре, все остальные приговоры, вынесенные советами провинций, и сами по себе, видимо, были неплохим средством запугивания. Священник по имени Жиль де Ронтанж заявил, что и не собирался отступаться от своего первоначального признания, сделанного перед советом Реймса, где ему были отпущены грехи и даровано примирение с церковью, а также вынесен приговор — тюремное заключение, но без лишения сана. Он пояснил, что этот приговор был советом отложен и «по некоторым причинам» направлен на утверждение прево Пуатье Жану де Жанвилю. Очевидно пытаясь объяснить свое прежнее желание защитить орден, он заявил, что страдал от «перемежающейся лихорадки» и, защищая орден, не отдавал себе в этом отчета36.

Все 198 признаний концентрировались, главным образом, вокруг основных обвинений — в отречении от Бога, плевании на крест, непристойных поцелуях, склонности к мужеложству и, менее часто, в идолопоклонстве. Тамплиеры признавались в отречении от «Иисуса Христа, Господа нашего, от Святого распятия, от того пророка, который изображен на распятии, и от креста на Библии». Они целовали или были целованы как поверх одежды, так и в обнаженные части тела — в губы, в пупок, в грудь, между лопатками, пониже спины, в ягодицы, в бедра, между бедрами, в шею, в сосок (вот только тамплиер, что в этом признался, не мог вспомнить, в правый или в левый), в шею сзади, в живот и даже в колено. Они плевали прямо на крест или же рядом с ним, причем кресты были различные — из дерева, меди, железа, серебра или же высеченные из камня, иногда раскрашенные, иногда в виде тиснения на обложке требника; плевали и на картинку в Библии, или на саму Библию, или же на плащ тамплиера, или же просто на некую красную одежду, которую держал в руках приор, или же на алтарный покров, а в одном случае — даже в окно. Несколько свидетелей видели идола; один — просто «какой-то предмет из меди», другой — «небольшую картинку, позолоченную или из чистого золота, на которой, вроде бы, была изображена женщина»37. Большая часть, однако, показывала, что это была некая голова (с различными внешними признаками); по словам рыцаря Бартоломео Бошье, например, на эту голову была надета шапка, а с подбородка свисала длинная седая борода; сама же голова была сделана из дерева, или из металла, или из кости, а иногда это была человеческая голова38. Гийом д'Аррбле, приор Суаси, прежде ведавший раздачей милостыни при королевском дворе, слышал, что та серебряная голова, которую он часто видел на алтаре во время собраний братства, была головой одной из одиннадцати тысяч дев, однако после арестов да еще послушав предъявленные ордену обвинения, он решил считать ее головой идола, «поскольку у нее, вроде бы, было два лица, имевших ужасное выражение, и серебряная боро-Да». Однако он признал, что ее показывали всем в дни праздников вместе с другими реликвиями, и заявил, что Непременно узнал бы ее. Описание было настолько конкретным, что члены комиссии попросили Гийома Пидуа, королевского хранителя Тампля, постараться найти там похожую металлическую или деревянную голову. Лишь через несколько недель он принес наконец то, что сумел найти. Это была

некая большая голова, красиво посеребренная и более всего похожая на женскую; внутри у нее был настоящий человеческий череп, завернутый и зашитый в белую льняную ткань и сверху в красный муслин; а еще туда была вшита некая памятка с надписью «capudLVIII», так что сочли, что это череп женщины маленького роста, и разнесся слух, будто он принадлежал одной из одиннадцати тысяч дев.

Поскольку Гийом д'Аррбле уже сообщил о некоем двуликом предмете с бородой, ему ничего не оставалось, как признать, что эта реликвия и была той самой «головой» , о которой он рассказывал39.

Некоторые свидетели расцвечивали свои признания весьма, казалось бы, личными историями. Рейно Берже-рон, брат-служитель сорока пяти лет из диоцеза Лангра, 23 февраля 1311 г. показал, что во время вступления в орден семь лет назад он потребовал, чтобы его жене разрешили вступить с ним вместе. Когда же приор Лоран де Бон дошел до той части обряда, когда неофит дает обет целомудрия, Рейно сказал, «что никогда не даст этого обета и не вступит в орден, если его жена не останется при нем», и пошел прочь. Лоран де Бон и другие братья догнали и «схватили его, приговаривая, что он глуп, раз отказывается от такой великой чести, и убеждая его вернуться — дескать, ничего страшного, в ордене найдется место и для него, и для его жены, и они будут жить вместе в одном доме». Тем не менее, во время церемонии, последовавшей за этой примечательной сценой, ему было приказано не жить в одном доме ни с одной женщиной. Затем его отвели в маленькую комнатку рядом с часовней, где имели место отречение от Бога, плевание на крест, склонение к гомосексуализму и непристойные поцелуи. Он признался во всем этом на исповеди перед братом-капелланом, который объяснил ему, что все это не такой уж большой грех, и назначил ему совсем легкую епитимью, а вот один францисканец, которому он тоже исповедался, отказался отпустить ему грехи и сказал, что ему следует теперь просить об отпущении грехов самого папу римского. Разгадкой к приведенному примеру, похоже, является то, что «глава указанного приорства Валь-де-Тор получил имущества… на 50 турских ливров, благодаря чему он (свидетель) и соблазнился вступить в орден»40.

Гуго де Нарсак, брат-служитель, бывший приор Эс-панса в диоцезе Сента, казалось, испытывал особую ненависть к руководителям ордена. В своих показаниях от 8 мая 1311 г. он описывал, как 25 лет назад его принимали в орден самым обычным образом, однако два месяца спустя заставили отречься от Бога — неизбежность чего он довольно неубедительно объяснил тем, что все они поклялись подчиняться вышестоящим лицам еще при вступлении в орден, а отказ от подчинения обязательно повлек бы за собой тяжкое наказание. Он и сам заставлял отрекаться тех, кого принимал в орден, хотя его сильно мучила совесть, в том числе и потому, что во время приема часто совершался грех симонии — приору дарились деньги или какое-либо имущество. Однако он назвал четырех рыцарей, которых не принуждали к непотребствам, потому что они были из благородных и могущественных семей. Он видел и слышал также многое другое из того, что творилось в ордене, и это потрясло его до глубины души. По его словам, брат Жан Годель де Тур вместе с «некими Другими глупыми служителями» мочился на основание Деревянного креста на кладбище приорства Бало. Гуго де Нарсак, посчитав это вопиющим невежеством и неуважением к святыне, отругал их, сказав, что помочиться можно и в другом месте. Но ему ответили, что это не его дело. Он также слышал о скандальном поведении Жака де Moле — от тех братьев, что возвращались из заморских стран, хотя имен их припомнить не может. Ему рассказывали, что де Моле находился в гомосексуальной связи со своим камердинером Жоржем, «которого очень любил», и этот Жорж внезапно утонул, что, как полагал Гуго де Нарсак, было карой Господней за грех содомии, весьма распространенный среди руководителей ордена, особенно в заморских странах. Затем в своих показаниях он вновь вернулся к отречению от Бога, которое, как ему пояснил тот приор, что принимал его в орден, и было причиной постоянного обогащения ордена. Он прекрасно понимал, что все это дело рук великого магистра и прочих высоких лиц, ибо, по его словам, Моле и многие другие отпускали грехи мирянам в случае их неповиновения ордену, а Жак де Моле к тому же, принимая в орден новичков, целовал их не только в губы, но и в обнаженные части тела — в пупок и пониже спины. Он был уверен, что все это творится в ордене давным-давно и началось на его заморских территориях, очевидно из-за контактов с сарацинами, особенно тесных во времена другого великого магистра, Гийома де Боже, у которого имелось даже несколько сарацин на содержании"11.

Третьим свидетелем был Бертран Гаек, служитель ордена из диоцеза Родеза. Он давал показания 22 мая 1311 г., и они представляют собой любопытную мешанину из ереси и воинствующего христианства. Оказывается, Бертран Гаек вступил в орден, оставшись без денег во время паломничества в Святую Землю. После обычного приема в орден в Сидоне, приор велел ему отречься от Христа, а когда Бертран отказался, пригрозил убить его. И тут вдруг прозвучал сигнл «К оружию!», ибо на них напали сарацины; приор, трое присутствовавших на церемонии братьев и сам Бертран бросились на защиту христианской веры, перебив при этом десятка два сарацин. Однако, до того как они выбежали из часовни, Бертрана успели заставить поклясться, что он никому не расскажет об отречении от Господа. После боя он спросил, зачем все это было устроено, и приор сказал, что его просто испытывали и это всего лишь шутка. А более Бертран Гаек никогда ничего противозаконного среди тамплиеров не замечал42.

Одни показания были, разумеется, куда подробнее других; одно из наиболее подробных свидетельств как раз иллюстрирует основное направление расследований во время третьей сессии папской комиссии и принадлежит Раулю де Жизи, брату-служителю лет пятидесяти, бывшему приору Ланьи-ле-Сек и Соммере в диоцезе Бове и королевскому сборщику налогов в Шампани. В отличие от своего племянника Понсара де Жизи, Рауль, который давал показания 11 января 1311 г., никогда не присоединялся к защитникам ордена, но, напротив, обвинял орден во всех грехах, причем столь же огульно, как и враги тамплиеров43. Он отказался от плаща тамплиера еще на совете в Сансе, и епископ Парижский там же даровал ему отпущение грехов и примирение с церковью.

Члены комиссии подробно допросили его по каждой из статей обвинения, однако он, подобно многим другим, более всего был озабочен собственной безопасностью. Он сказал, что, «во-первых», не имел ни малейшего намерения отказываться от сделанного им в присутствии епископа Парижского признания, суть которого сводилась к тому, что изначально орден был основан на принципах «добра и благочестия», однако затем в нем укоренились преступные обычаи — отречение от Бога, плевание на крест, гомосексуальные связи и непристойные поцелуи. Затем он описал свое собственное вступление в орден, которое состоялось около 25 лет назад и которым руководил Гуго Де Пейро. Все шло как положено. Рауль высказал просьбу Делить хлеб и дружбу испытанных братьев-тамплиеров, а приор отвечал, что

он просит о великом и должен сперва хорошенько подумать, ибо придется ему по доброй воле жить далеко за морями, когда захочется быть по эту сторону моря, и бодрствовать, когда захочется спать, и не есть, когда будет мучить голод, и еще многое другое.

Наконец, после раздумий и совещаний с другими присутствовавшими при этом братьями, Пейро сказал, что примет его, но пусть он сперва даст обет целомудрия, бедности и послушания, а также «пообещает блюсти добрые обычаи и правила ордена». Он поклялся трудиться во имя возрождения Иерусалима, не участвовать в несправедливом дележе имущества благородных людей и не покидать орден без разрешения его руководителей. К этому вполне обычному началу Рауль де Жизи, словно «на живую нитку», приторочил «непристойную» часть. Ему якобы приказали отречься от Бога и плюнуть на Святое распятие, вытисненное на переплете Библии, на которой он клялся, давая присягу, и сказали, что все это делается «согласно правилам ордена». Когда Жизи спросил, как это может быть, если орден считается в высшей степени добродетельным и святым, Пейро сказал, что беспокоиться об этом не нужно, и тогда он отрекся, «на словах, но в не сердце», и плюнул «не на указанное распятие, но с ним рядом». Он проделал все это «скорбя и печалясь… ибо тогда более всего желал оказаться в пучине морской и погибнуть; а когда покинул указанное место, он проливал горькие слезы; и хотя те, кто видел, как он плачет, спрашивали его, что случилось, ему не хотелось открывать эту тайну». Точно так же он по приказу поцеловал приора повыше пупка, однако решительно воспротивился, когда затем ему велели поцеловать приора пониже спины, и заставлять его не стали. Ему сказали также, что он может «удовлетворять плотское вожделение» со своими братьями, если сможет тем «охладить свой пыл».

Рауль де Жизи и сам точно так же принимал многих в орден и подробно описал четыре обряда, которые отправлял в различных районах Шампани от 7 до 14 лет назад. Он придерживался именно такой формы приема потому, что так требовал Устав ордена, хотя все это ему очень не нравилось. Более того, закончив церемонию, он говорил новичкам, что «они не должны предаваться богомерзким плотским соитиям» с братьями, хотя во время церемонии сам же говорил им, что они это делать могут. Он видел, как вступали в орден еще человек пять, которых принимали Гуго де Пейро и Жерар де Вилье, приор Франции, и полагает, что тот же способ распространен в рамках ордена повсеместно. Он заявил, что не раз говорил этим двум руководителям ордена, что нельзя творить столь ужасный грех и принимать новичков тайно, но они всегда отвечали, что это необходимо, ибо «таков Устав и в него не может быть внесено никаких изменений без решения великого магистра и собрания ордена, а великий магистр находится за морем».

Затем он перешел к вопросу об отпущении грехов светскими лицами. После собрания тот, кто его вел, произносил обычные молитвы и вставал, а братья преклоняли пред ним колена, и он говорил им по-французски или на местном наречии:

Братья мои во Христе, все, что вы не можете сказать, опасаясь позора или же боясь уронить честь ордена, я могу по мере сил моих простить вам, и я это вам прощаю от всего сердца и без принуждения, как и Господь, который простил Марии Магдалине ее грехи, прощает вас; и я заклинаю вас, молите Господа нашего, чтобы Он простил и мне мои прегрешения; пусть наш брат-капеллан встанет и отпустит мне грехи мои, как Господь отпускает ему и всем нам грехи наши.

И, если на собрании присутствовал капеллан братства, он тогда вставал и всем отпускал грехи, а если нет, то председательствующий на собрании говорил: «Если здесь есть кто из братьев-священников, пусть отпустит нам грехи наши». Однако, по словам Рауля де Жизи, сам он не верил, что ему отпущены те грехи, в которых он не исповедался, да еще к тому же мирянином, который вел собрание, и он считал, что в это не верили и остальные тамплиеры. Исповедь у них должным образом принимали три раза в год священники-тамплиеры или другие церковные лица, имевшие на это право. Когда Рауля спросили, почему председательствующий отпускал всем грехи, он ответил: «это потому, что у многих тамплиеров имелась значительная собственность, а также они совершали и другие грехи, о которых не решались даже упоминать, опасаясь позора или наказания со стороны ордена».

Он знал и о том, что тамплиеры обвиняются в идолопоклонстве, и однажды присутствовал на общем собрании братства в Париже, которое вел Жерар де Вилье — 9 или 10 лет назад. Когда собрание закончилось, брат-служитель внес «некую голову-идол» и поставил ее на скамью возле Вилье. Рауль пришел от этого в такой ужас, что «даже перестал соображать, где находится», и сразу же покинул собрание, так что не знает, что там было дальше. Он не помнит, как в точности выглядела эта голова, но уверен, что она была отвратительной. Он припомнил и еще одно собрание, которое вели де Вилье и де Пейро и после которого тоже вносили голову в мешке, но остальные подробности и имена он припомнить не мог. А еще во время вступления в орден неофитам вручали веревку, которой следовало подпоясывать нижнюю рубаху, однако он не знает ничего о том, что веревка эта якобы касалась головы-идола, как сказано в статье обвинения, ибо сам он носил ее как знак целомудрия.

Орден вообще был виновен в пренебрежительном отношении к законам, и это касалось самых различных областей, и все это обсуждалось братьями, но и они ничего не предпринимали, чтобы исправить положение, и ничего не сообщали об этом Святой церкви. Раздача милостыни и гостеприимство также были у ордена не в чести, и однажды, во время сильного неурожая, когда он, будучи приором Ланьи-ле-Сек, увеличил обычную милостыню, другие братья заставили его уменьшить ее. Он наверняка знал, например, что Жерар де Вилье ее значительно уменьшил.

Давая показания, Жизи — что было не так уж странно в сложившихся обстоятельствах — весьма старался удовлетворить тех, кто его допрашивал, и в то же время переложить вину на других, особенно на руководителей ордена, таких, как де Вилье, де Пейро и де Моле. «Он полагал, что в ордене повсеместно исполнялись распоряжения великого магистра и его присных, и скандальное судебное дело против ордена было вызвано именно этой причиной». Сам Рауль де Жизи, по его словам, признался во всем на исповеди еще до того, как узнал о начале арестов; исповедался он в Лионе монаху-францисканцу Жану из Дижона, которого можно спросить об этом, поскольку он служит в папском трибунале. Этот францисканец сперва был потрясен, но потом все же отпустил ему грехи, наложив на него строгую епитимью и сказав, что отныне он должен попытаться с корнем вырвать ту склонность к пороку, которая гнездится в самом лоне ордена; и Рауль действительно, находясь неподалеку от Лиона, поговорил с Гуго де Пейро о том, как можно очистить орден от этой скверны, и тот ответил ему, что ждет прибытия великого магистра из заморских стран, и «поклялся, положив руку на крест, который изображен на плаще тамплиера, что если великий магистр не захочет исправлять эти преступления, то он (Пейро) должен их исправить, ибо знает хорошо, что в этом его поддержат все братья»44.

Признания, подобные этому, мало чем могли помочь французскому правительству, тем более, сопротивление большей части тамплиеров было уже сломлено, и все же такие свидетельства время от времени появлялись. Так, например, ровно через две недели после выступления Рауля де Жизи, 27 января 1311 г., давал показания Этьен де Нери, францисканец, бывший церковный староста из Лиона. Его сведения о преступных деяниях ордена имели двадцатилетний срок давности — именно тогда один его родственник, Анселен Гара, вступил в орден. За день до его приема Этьен де Нери и другие родственники в шутку сказали Анселену, что утром ему придется поцеловать приора в зад, на что молодой человек ответил, что уж лучше он воткнет этому приору в зад свой меч. В результате он пообещал им, что непременно расскажет о том, как происходил прием. На следующий день Анселен сперва был посвящен в рыцари, получил оружие, а затем был препровожден в здание приорства, и там его отвели в потайную комнату, где все двери были заперты и куда никого не допускали. После довольно долгого отсутствия он вернулся к ожидавшим его родственникам и друзьям уже в плаще тамплиера, но «на нем буквально лица не было, настолько он был подавлен и раздражен, а в глазах у него стояли слезы; и самому Этьену де Нери, и другим тоже показалось, что с юношей произошло нечто ужасное, сильно его напугавшее». Это было странно, потому что до того, как войти в ту комнату, Анселен был в прекрасном настроении, и тогда они решили непременно выяснить, что же там произошло, тем более что вчера он обещал все им рассказать об этой церемонии. Однако на все вопросы Этьена де Нери Анселен отвечать отказывался и лишь крайне раздраженно просил его больше об этом не заговаривать. Вскоре после этого Анселен, с ног до головы экипированный с помощью родных и друзей, с оружием и на коне отправился за море вместе с отрядом тамплиеров, и каково же было удивление его друзей, когда они узнали, что он, достигнув Марселя, покинул орден и вернулся домой, заявив, что не желает более находиться в обществе клятвопреступников.

Когда начались аресты тамплиеров, Арто Кара, кровный родственник Анселена, предупредил его, что ради спасения души ему следует рассказать правду, ибо против ордена выдвинуты ужасные обвинения. Анселен отказался выступить перед Святой инквизицией, но с Арто поговорить согласился и в присутствии судебного клерка из Вьена признался, что во время вступления в орден тамплиеры заставили его отречься от Бога, назвав Иисуса Христа лжепророком, а потом принудили Анселена плевать на Святое распятие и попирать его ногами, после чего начались «эти ужасные поцелуи». Услышав об этом, Нери донес на Анселена, и того арестовали, ибо данные преступления затрагивали Святую веру и было необходимо, чтобы признания Анселена выслушали прелаты45.

Тем не менее, хотя организованная защита ордена потерпела крах, некоторые особенно отважные тамплиеры и даже отдельные небольшие группы братьев все еще пытались отстоять невиновность членов ордена на третьей сессии папской комиссии. 14 тамплиеров выдержали оказываемое на них давление, хотя лишь четверо из этой группы представали перед комиссией ранее: трое выразили тогда желание защищать орден, а четвертый, Одебер де ла Порт, тамплиер-служитель из Пуатье, лишь попросил разрешения посоветоваться с великим магистром, которому обязан был подчиняться46. Некоторые свидетельства душевной тревоги и того насилия, которое свидетелям пришлось совершить над собой, выступая в защиту ордена при сложившихся обстоятельствах, можно заметить в показаниях одного из этой четверки, Ренье де Ларшана, служителя ордена из провинции Сане. Он выступал вторым после Жана де Фоллиако на парижских слушаниях в октябре 1307 г. и тогда признался буквально во всем, включая целование приора в задницу и пупок, — в отречении от Бога, в троекратном плевании на Святой крест, в гомосексуальных связях, которые имел по воле приора, и в поклонении некоей бородатой голове, которую он видел не менее 12 раз. И все же в феврале-марте 1310 г. он был среди защитников ордена и отказался от своих показаний в его защиту лишь 19 мая, после сожжения тамплиеров. Тогда он и еще 43 члена ордена специально выступили перед комиссией, отрекаясь от защиты47. Однако 27 января 1311 г. — хотя он снял плащ тамплиера еще на заседании совета Санса, а потом сбрил и бороду, — несмотря на отпущение ему грехов епископом Парижским, он все же не пожелал признавать, что обряд его приема в орден был в чем-либо непристойным, и заявил, что не верит в греховность ордена. Он заявил также, что не может вспомнить, какие именно признания делал в присутствии епископа Парижского, потому что его пытали48. Остальные трое — Жан де Ренпрей, Робер Вижье и Одебер де ла Порт, служители ордена — согласились с тем, что ранее признались в якобы совершенных преступлениях, однако объяснили это применением к ним пыток. Одебер де ла Порт «горько плакал, давая показания, и спрашивал, сохранят ли ему жизнь».

Оставшиеся 10 человек — один рыцарь и 9 служителей ордена — ранее перед комиссией не представали. Шестеро из них, хотя и были из различных округов и провинций (один, Тома де Памплона, даже из Арагона), давали присягу вместе 8 марта 1311 г. Все вместе они давали показания на совете провинции, который возглавил епископ Сента, а потом были заключены в тюрьму Ла-Рошели49. Таким образом, они имели возможность выработать общую тактику, хотя последний из них на допросе отрицал, что они заранее договорились, какие будут давать показания50. Все они заявили, что принимали их в орден самым обычным образом — Гийом из Льежа, пожилой приор Ла-Рошели, например, сказал, что вступал в орден вместе с 20 или 25 братьями и всех принимали в соответствии с законом. Трое заявили, что первоначальные признания во время епископального расследования были вырваны у них пытками. Первые двое выступавших весьма осуждали поведение некоторых тамплиеров: Гийом из Льежа сказал, что «многие из них горды, а некоторые деспотичны, и они занимались вымогательством, нарушая законы церкви»; а Гийом де Тораж сообщил, что вскоре после своего вступления в орден узнал от одного испанского тамплиера, что «вряд ли орден долго продержится, ибо тамплиеров обуяла гордыня и они стремятся приобрести как можно больше имущества где и как только возможно, охваченные алчностью и тщеславием, и уже не хотят сражаться с неверными как подобает»51. Ответы 80-летнего Гийома из Льежа, который давал показания первым, оказались наиболее уклончивыми из всех; он говорил, что не собирается отказываться от первоначальных показаний, которые сделал в присутствии епископа Сента, отпустившего ему грехи и примирившего его с церковью, и что он слышал раньше, будто при вступлении в орден новичков заставляли плевать на распятие, и подозревал, что это может быть правдой, однако собственными глазами ничего подобного не видел. Тома де Памплона подробно рассказал о том, как мирянами отпускались на собрании грехи, ибо считал, что мирянин, стоявший во главе собрания, имеет право отпускать грехи братьям, нарушившим дисциплину внутри ордена (он знал сорок таких случаев, когда нарушения были достаточно серьезными, чтобы виновного могли изгнать из ордена или посадить в тюрьму), однако вряд ли, сказал он, одновременно им отпускались все грехи, в том числе и смертные52. Следующие три свидетеля — Жерар д'Оньи, Пьер де Сен-Бенуа и Бартоломео де Пюи Ревель, — также допрошенные 15 марта 1311 г., поклялись на Библии в числе 19 других тамплиеров, и их показания позволяют предположить сговор относительно свидетельств насчет процедуры приема в орден. Впрочем, Жерар д'Оньи заявил, что во время вступления в орден других братьев порой совершались и непристойности, «ведь говорят, что и великий магистр, и другие признались в этом»53. Последний свидетель, Элиас Коста, дававший показания 10 мая, заявил о невиновности ордена, по всей видимости, сам по себе, безо всякой, хотя бы моральной, поддержки со стороны54.

Еще 5 человек попытались выступить в защиту братства во время третьей сессии, но если остальные 14 тамплиеров, похоже, давали свои показания беспрепятственно, то с этих пятерых тюремщики буквально глаз не спускали и малейшую их попытку как-то защитить орден жестоко пресекали. Трое из этой пятерки — Мартен де Монри-кар, Жан Дюран и Жан де Рюиван — были из тех девятнадцати, что принесли присягу 15 марта; их показания были весьма схожи с показаниями Жерара д'Оньи и его товарищей55. Например, Мартен де Монрикар, приор Мо-леона в диоцезе Пуатье, считал, что во Франции братьев в орден «всюду принимают одинаково и законным образом, как принимали и его самого, и многих других, что он видел собственными глазами, однако в некоторых частях света их принимают иначе, и об этом рассказывал в своем признании великий магистр»56. Все эти свидетели давали показания перед папской комиссией в понедельник 22 марта 1311 г., однако уже в среду их увезли, и все трое вскоре признались в отречении от Христа и плевании на крест и заявили, что в прошлый раз по глупости солгали. Все они по-прежнему утверждали, что их не запугивали и не убеждали переменить показания; по их словам, с ними на эту тему даже не говорили57.

Такие же перемены произошли и в поведении двух других тамплиеров, которые давали комиссии показания ранее, но в том же году. Жан де Полленкур, который дал показания 9 и 12 января, и Жан де Кормей, выступавший перед комиссией 8 и 9 февраля, являют собой наглядный пример применения королевскими тюремщиками особых методов давления.

Жан де Полленкур предстал перед комиссией без плаща тамплиера, который, по его словам, порвался, и без бороды, объясняя это тем, что прелаты и прево в Пуатье сказали ему и другим братьям, что им следует побриться. Полленкуру было около 30 лет. Его уже допрашивал епископ Амьена, после чего он получил отпущение грехов и примирение с церковью. Отвечая на вопросы по первым четырем статьям обвинения, он сказал, что присутствовал при вступлении в орден лишь один раз, когда принимали брата Филиппа де Манена, и «не нашел ничего постыдного ни в действиях (принимавших его братьев), ни в их словах». Его самого принимал за десять лет до этого приор и бальи Понтье Гарен де Грандевиль. Церемония состоялась в Ла-Ронсьер в диоцезе Амьена; присутствовали также священник Жиль де Ронтанж и два служителя ордена. Пол ленку р затем дал описание обычной процедуры приема, в значительной степени схожее с рассказом Рауля де Жизи: просьба даровать хлеб насущный и общество братьев ордена, отказ от собственной воли и интересов, обет целомудрия и бедности, клятва беречь имущество ордена и хранить его тайны. После этого, видимо, мужество вдруг оставило его, он утратил нить повествования и «гневно заявил несколько раз, что желал бы подтвердить свое первоначальное признание, сделанное им в присутствии упомянутого епископа Амьена, а затем признался, что отрекался от Бога во время вступления в орден».

В протоколе заседания Полленкур описан как «очень испуганный и очень бледный человек», и, видимо, по этой причине члены комиссии прервали рассказ свидетеля, желая его подбодрить, и сказали ему, что «во имя спасения души всегда следует придерживаться истины, а не упомянутого им признания, за исключением того случая, если оно правдиво». Они заверили Полленкура, что ему не грозит никакая опасность, если он будет говорить правду, ибо ни они, ни присутствующие судебные клерки никому не откроют тайну его показаний.

Помолчав, он со смятенной от страха душой и под бременем данной им присяги заявил, что во время своего вступления (в орден) ни от Господа Бога, ни от Иисуса Христа, ни от Святого распятия не отрекался, не плевал на крест и поцеловал приора, а также других присутствовавших только в уста, да его и не просили целовать кого-либо в срамные или непристойные части тела и не заставляли ни отрекаться, ни плевать, хотя ранее в присутствии инквизиторов он признался в обратном, страшась смерти.

Затем он попытался объясниться. Он сказал, что Жиль Де Ронтанж, который был в тюрьме с ним вместе, говорил ему и другим «со слезами на глазах», что «они доплатятся собственной жизнью, если не дадут показаний против ордена». Так что он дал такие показания в присутствии епископа Амьена и инквизиторов, но потом исповедался в совершенном им лжесвидетельстве одному францисканцу, которого послал к нему Робер, епископ Амьена. Он, собственно, хотел исповедаться самому епископу, но тот, сославшись на занятость, отказался, ибо допрашивал в это время других братьев. Францисканец отпустил ему грехи и сказал, чтобы он больше никогда не давал ложных показаний по этому делу.

Он сказал, что ничего не знает относительно остальных статей обвинения, что безоговорочно верит в святые таинства и полагает, что и все остальные братья тоже в них верят. Его приняли в орден без испытательного срока (его у тамплиеров не было, как и в большей части других орденов), прием происходил за закрытыми дверями, и присутствовали на нем лишь несколько братьев. После вступления в орден ему велели подпоясывать нижнюю рубаху тонкой веревкой, которая считалась символом целомудрия. Он ни под каким видом не должен был открывать тайны ордена мирянам или даже другим братьям, которые при его приеме не присутствовали; нельзя было также рассказывать, что делалось на собраниях братства — это грозило наказанием. Исповедовался он три раза в год. Милостыню раздавали как обычно, три раза в неделю — по крайней мере в тех приорствах, где ему приходилось бывать. Он полагал, что приказы великого магистра и собрания братства соблюдались в ордене повсеместно, в том числе и в заморских странах, а еще он слыхал, что великий магистр и другие руководители ордена признались в неких ошибках. Полленкур, видимо, к этому времени полностью взял гёбя в руки и был полон решимости, о чем свидетельствует протокол: «Когда его спросили, знает ли он о каких-либо ошибках и прегрешениях ордена, он ответил, поклявшись собственной душой, что не знает и даже не слышал ничего подобного до своего ареста». И далее сказано: «Он желает и далее оставаться при своем мнении, что бы ни случилось, ибо желает прежде всего спасти свою душу, а не тело».

Однако при своем мнении Жан де Полленкур оставался недолго: во вторник 12 февраля он попросил, чтобы комиссия снова выслушала его, и сказал, что «солгал… в прошлую субботу, то есть совершил клятвопреступление, и на коленях просил у комиссии прощения». Однако члены комиссии нашли, что после подобных вывертов верить ему вряд ли возможно.

Подозревая данного свидетеля в клятвопреступлении, уважаемые члены комиссии заставили его поклясться на Библии, что он будет говорить только правду, а затем спросили, рассказывал ли он кому-нибудь о своем признании и не заставил ли его кто-либо опровергнуть собственные показания. Но он отвечал, что этого не было.

И все же он попросил Жана де Жанвиля и его помощников снова доставить его на заседание комиссии, ибо в первый раз кое о чем сказать забыл, и признался, что во время вступления в орден отрекся от Бога и плюнул рядом с белым серебряным крестом по приказу приора, который объяснил ему, что таковы правила. Еще он припомнил, что приор также сказал, что если кто-либо из тамплиеров «пожелает вступить с ним в греховную связь и попросит его об этом, он должен стерпеть это, ибо таковы правила братства». Однако ему позволено было не участвовать в обряде с непристойными поцелуями. Он заявил, что подобные преступные деяния совершаются в ордене повсеместно и он сам видел, как это делалось, когда в братство принимали Филиппа де Манена. Теперь он отрицал даже то, что во время его собственного вступления присутствовал священник Жиль де Ронтанж, и заявил, что сказал об этом «по ошибке» и по совету других. По-видимому, Полленкур знал, что Жиль де Ронтанж находится неподалеку, его легко вызвать на слушания, и он может ему возразить. Он также сказал, что слышал о ка-

10-929 ком-то коте, появлявшемся во время собраний тамплиеров. И наконец, изрек, что «даже если орден тамплиеров не будет уничтожен… он все равно больше не желает в нем оставаться, поскольку это дурной орден»58.

Случай с Жаном де Полленкуром — яркое свидетельство того, сколь мало оставалось надежды у немногочисленных защитников ордена. Полленкура явно запугивали, а возможно и пытали, в течение тех трех дней, что миновали после его первого допроса, и делали это люди, прекрасно осведомленные о том, что именно он говорил перед комиссией, хотя разглашать тайну показаний было запрещено. Даже единственному живому свидетелю, который мог бы подтвердить истинность его слов, был надежно заткнут рот: Жиль де Ронтанж был подкуплен и пообещал молчать и в дальнейшем придерживаться первоначального признания, за что ему было обещано существенное смягчение приговора, вынесенного советом Реймса59.

Примерно то же случилось и со следующим свидетелем. Служитель ордена Жан де.Кормей, 41-го года от роду, из диоцеза Суассона, был приором Муаси в диоцезе Mo. Плащ тамплиера он снял еще на совете в Сансе, и епископ Шартра уже даровал ему отпущение грехов и примирение с церковью. И все же он заявил перед комиссией, что не верит первым тринадцати статьям обвинения, прежде всего тому, что имеет отношение к приему в орден, поскольку никогда и ничего подобного в ордене не видел и не слышал. Затем он подробно описал церемонию вступления в орден, ибо присутствовал на трех таких церемониях, причем вместе с другими известными комиссии свидетелями: одной из них руководил Рауль де Жизи, а другой — Гуго де Пейро. Сказанное им относилось к последним восьми годам его членства в ордене, а принят он был туда 12 лет назад Раулем де Жизи в приорстве Шеруа, что в провинции Сане. Среди прочих на церемонии присутствовал и Понсар де Жизи, который первым среди тамплиеров предпринял попытку защитить свой орден и который, по словам Кормея, теперь был мертв. Вступая в орден, Кормей трижды обратился с просьбой о хлебе насущном, дал обет целомудрия, послушания и бедности, обещал блюсти тайны ордена, поклявшись на «открытой книге», где было изображено Святое распятие, затем ему на плечи накинули плащ тамплиера, а присутствовавшие при этом братья поцеловали его в уста. Затем последовали общие наставления по поводу правил поведения в братстве. Итак, это было самое обыкновенное описание церемонии приема в орден, но вскоре проявились некоторые признаки оказанного на Кормея давления.

Когда его спросили, было ли во время его приема совершено что-либо постыдное или непристойное, особенно в том, что касалось содержания первых тринадцати статей обвинения, он отвечать не пожелал, однако попросил господ членов комиссии допросить его без свидетелей, на что они не согласились; он, казалось, очень боялся, что к нему вновь будут применены пытки, которым его так долго подвергали в Париже после ареста, в результате чего он лишился четырех зубов. Он сказал, что не может как следует вспомнить, что именно происходило во время его вступления в орден, и попросил дать ему время подумать.

Его просьбу удовлетворили, и ему было приказано снова прийти на следующий день, дабы завершить свои показания. «И ему велели, напомнив о данной им присяге, никому не рассказывать о своих показаниях и ни у кого не просить совета, какие показания давать в дальнейшем и как отвечать на вопросы комиссии, которые могут последовать». Он ответил, что обратился бы за таким советом только к Господу Богу.

Но на следующий день Кормей уже говорил, что приор, принимавший его в орден, велел ему отречься от Бога, а когда он, Кормей, стал говорить, что это невозможно, приказал со всей строгостью, и он отрекся «на словах, но не в сердце». Затем приор взял в руки деревянный крест и велел ему на этот крест плюнуть, но он плюнул не на крест, а рядом с ним. Ему разрешили также вступать в богомерзкие связи с другими тамплиерами, но он этого никогда не делал, и никто ему этого не предлагал, и он считает, что вряд ли это широко распространено среди братьев ордена. Потом приор приказал, чтобы он поцеловал его, приора, пониже спины, и он отказался, но потом поцеловал его «поверх одежды туда, откуда ноги растут». Ему никто не говорил, что таковы правила ордена, и более ничего постыдного не было. Тогда члены комиссии спросили его: «если он твердо уверен, что все это было именно так, то почему не признался в этом еще вчера?» Он объяснил, что «по низости своей и от ужаса перед вещами столь постыдными», и сказал, что со вчерашнего дня ни у кого никакого совета не спрашивал, но вот раньше просил священника по имени Робер, который был капелланом парижского Тампля, чтобы тот от его имени «отслужил мессу во славу Святого Духа, чтобы Господь наставил его, и он думает, что (капеллан) мессу отслужил». А еще он исповедался в своих грехах священнику братства через неделю после вступления в орден, и тот отпустил ему грехи и наложил епитимью; а после ареста он снова исповедался канонику в доме епископа Шартрского. Правда, некоторые признаки сомнений и неуверенности в речах свидетеля все же проскальзывают; так, он утверждает, например, что сказанное им накануне — правда «и он не хотел бы что-либо менять в этих показаниях». Это заявление еще как-то согласуется с его дальнейшим рассказом о непристойной части церемонии посвящения в орден, но, с другой стороны, из записей судебного клерка явствует, что он «несколько раз говорил, будто ничего не знает о пресловутых 13 статьях обвинения».

Ничего не знал он и о 14-й статье, а также и обо всех последующих, лишь твердил, что верит в святые таинства и что другие тамплиеры также в них верят, что капелланы ордена служили, как им положено, ибо им часто помогали и другие священники, и что он не считает, что мирянам дано право отпускать грехи. Он рассказал далее, что их сразу приняли в орден, намереваясь вскоре послать в заморские страны, и прием этот происходил в тайне, из-за чего, как ему кажется, и возникли различные подозрения против тамплиеров. Они действительно подпоясывались веревками, однако, как он полагал, никаких идолов эти веревки не касались. Им было приказано не раскрывать тайн собрания, и если кто-нибудь пробалтывался, то его ждала кара, но он не знал, какая именно. Тамплиер не мог исповедаться никому другому, кроме капелланов ордена, без разрешения вышестоящих лиц. Правда, что знавшие о нарушениях проявили непростительную беспечность и не только не исправили эти нарушения, но и не сообщили о них Святой церкви, однако он считает, произошло это не по беспечности, а из страха перед возможным наказанием. Милостыню тамплиеры всегда раздавали щедро и всегда славились своим гостеприимством — во всяком случае, в тех приорствах, где ему самому доводилось бывать. Но во время неурожая пришлось милостыню уменьшить из-за того, что невероятно возросло количество нищих. Собрания братства действительно всегда проводились за закрытыми дверьми, и весь орден подчинялся приказам великого магистра. Он слыхал, что великий магистр и другие руководители ордена признались в каких-то преступлениях, и вызвался защищать орден, «поскольку видел, что другие тоже вызвались», но, «когда его спросили, не давал ли он показания по чьей-то просьбе или приказу, от страха, по любви, из ненависти или из корыстных побуждений, он ответил, что нет и свидетельствовал он истины ради»60.

Судьба де Полленкура и де Кормея — яркий пример безграничной власти королевских чиновников, а также того, насколько легко любая информация о том, что происходило на слушаниях комиссии, просачивалась в правительство. Чаще всего признания тамплиеров подкреплялись еще и показаниями сторонних свидетелей, т. е. людей, не состоявших в ордене, однако и среди них нашлось исключение — свидетель, не пожелавший полностью присоединиться к остальным конформистам: Пьер де ла Палю, бакалавр богословия из Лиона, доминиканец. Он давал показания уже в самом конце слушаний, 19 апреля 1311 г., и сказал, что присутствовал ранее на допросах многих тамплиеров, слышал множество признаний, но слышал также, как некоторые не желали соглашаться с предъявленными обвинениями, причем «из множества аргументов наиболее убедительными, по его мнению, были те, где вина тамплиеров отрицалась, а не признавалась». Однако далее этого он не пошел и сказал лишь, что слышал «множество историй от разных людей, которые допрашивали тамплиеров и добились от них признания вины, и полагает, что именно из этих и подобных им историй и проистекает большая часть предъявленных обвинений, тем более что разные непристойности случались лишь во время приема в орден кого-то другого, но не самого рассказчика, а также до или после приема рассказчика в указанный орден»61.

К концу весны 1311 г., если не раньше, папская комиссия как орган, созданный, чтобы выслушать потенциальных защитников ордена, была практически не в состоянии выполнять свои функции. Архиепископ Нарбона слишком часто отсутствовал на ее заседаниях, епископ Байё вообще не принимал участия в третьей сессии, ибо в ноябре 1310 г. был послан в Авиньон на переговоры с папой от имени короля, а архидиакон Магелона получил освобождение от участия в работе комиссии по причине болезни62. Часто во время заседаний из членов комиссии реально присутствовало всего три человека. В ноябре 1310 г. королю, похоже, захотелось, чтобы комиссия отложила работу до конца января 1311 г., т. е. до окончания заседаний королевского «parlement» (парламента). Возможно, он надеялся, что деятельность комиссии к этому времени вообще прекратится63 Последние показания трое свидетелей давали в среду 26 мая 1311 г., а затем члены комиссии написали епископу Байё в Авиньон, чтобы он испросил у папы разрешение завершить слушания. Епископ ответил, что папа и кардиналы в целом довольны деятельностью комиссии, хотя им хотелось бы иметь больше сведений относительно церемонии приема в орден в заморских странах. Гийом Бонне затем покинул Авиньон и присоединился к королю и архиепископу Нарбона в Понтуазе, на северо-западе от Парижа, где заседал королевский парламент. Жиль Аселен и Гийом Бонне «не сумели под благовидным предлогом отложить заседания королевского парламента и поехать в Париж, чтобы закончить дела, связанные с работой комиссии», так что «по просьбе короля» слушания в Париже объявили закрытыми епископы Лиможа и Манда, Маттео Неаполитанский и архидиакон Транта, а члены комиссии отправились в Понтуаз, где в субботу 5 июня встретились с королем и выработали вполне определенную позицию: ими выслушаны показания 231 свидетеля, в том числе — относительно вступления в орден в заморских странах; до того еще 72 свидетеля выслушаны самим папой и его кардиналами; вот-вот должен состояться Вселенский собор, так что желания папы и короля — как можно скорее покончить с расследованием — совпадают. Таким образом, в присутствии Ги, графа де Сен-Поля, Гийома де Плезиана, Жоффруа дю Плесси и тех пяти судебных клерков, которые вели протоколы, деятельность папской комиссии была официально завершена. Комиссия заседала 161 день в течение почти двух лет. Весь собранный материал, состоявший из 219,5 томов, где было примерно по сорок строк на странице, отослали папе со специальными посланниками. Были изготовлены две копии; первая, скрепленная печатями членов комиссии, осталась у папы, а вторую передали на хранение в сокровищницу монастыря св. Марии в Париже, где ее никому не выдавали без специального письменного разрешения папы римского64.