• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В Мельбурне, главном городе провинции Виктория, шли приготовления к празднествам по случаю дарования колонии автономного права. Основанная всего за пятнадцать лет перед тем, столица Виктории благодаря приливу эмигрантов разрослась в огромный город, который далеко оставил за собою по богатству и числу жителей даже Сидней, возникший при самом начале австралийской колонизации.

Такой быстрый рост города обусловливается открытием в провинции Виктория богатейших золотых приисков. Мельбурн обстроился и украсился с замечательной быстротой. Биржа, банки, газеты, журналы, школы, театры возникли в нем, как по волшебству, и в короткое время город почти сравнялся по назначению с такими пунктами, как Бомбей, Калькутта, Шанхай и Гонконг.

Ссыльнопоселенцы, составлявшие прежде ядро населения, растворились в массе пришлых авантюристов, которые были нисколько не лучше их, но только по счастливой случайности успели скрыть кое-как свои грехи и грешки на родине и переселились из метрополии не на казенный, а на собственный счет.

Оба класса быстро слились между собою, потому что большинство ссыльных занялось торговлей и промыслами, более или менее честно добывая средства к жизни. Аристократию колонии составили лица безупречные, не опороченные по суду, и с ними стремились родниться посредством брачных союзов те из лиц вышеупомянутого нами класса, которым удавалось занять более или менее видное положение в обществе.

Заметив быстрый прогресс колонии, английское правительство поспешило даровать ей самоуправление, чтобы не лишиться ее, как лишилось за три четверти века перед тем колонии Северной Америки.

Итак, Австралия получила self-governement. Управление вверялось отныне местному парламенту, состоящему из двух палат, верхней и нижней, с ответственными министрами и представителем короны, лордом генерал-губернатором.

Мера была очень искусная, дальновидная. Отказываясь от непосредственного управления колонией, Англия сохраняла над нею все свои верховные права как над неразделимою частью монархии.

Первым актом новосозданного парламента было дарование всеобщей амнистии с представлением всех гражданских прав тем из ссыльных, которые не совершили никакого проступка по вступлении их на австралийскую землю. Вместе с тем были уничтожены в архивах и канцеляриях присутственных мест все документы, касавшиеся прошлого ссыльных. Второю мерою был единогласно принятый обеими палатами билль о празднестве в честь самоуправления.

Программа праздника, выработанная новоиспеченным мельбурнским лорд-мэром вместе с альдерменами, была опубликована во всеобщее сведение и вызвала всеобщий восторг. День должен был начаться салютационною пальбою из пушек, затем следовал прием генерал-губернатором парламентской и иных депутаций, с речами и поздравлениями; далее перед властями должны были продефилировать представители всех британских колоний в характерных костюмах, и, наконец, стоящая в гавани эскадра должна была дать примерное морское сражение.

Остаток дня предполагалось посвятить всевозможным видам спорта и закончить праздник блистательным фейерверком, спектаклем gala в городском театре и роскошным балом у генерал-губернатора.

Но great-attraction предстоящего праздника составлял для массы ожидавшийся бокс знаменитого силача Тома Поуеля.

Том Поуель был ссыльный. За свой бокс он в Англии был прозван «царем боксеров»; в единоборстве ему удалось убить человек двенадцать, но английские присяжные постоянно оправдывали его, вынося всякий раз вердикт о случайной смерти (accidental death). Наконец в одной ссоре он так хватил своего противника, вызванного им на бокс, что тот в одну минуту испустил дух. Присяжные вынесли наконец царю боксеров обвинительный приговор, и Том Поуель был переселен на казенный счет в Австралию. Этот самый силач и расклеил теперь по всем мельбурнским улицам афиши, вызывая на бокс всех желающих померяться с ним.

Разумеется, городская управа единогласно ассигновала четыре тысячи фунтов стерлингов (40000 руб.) на премию победителю.

Вызвалось и записалось три борца: один негр, уроженец Новой Гвинеи, замечательный силач, известный в Мельбурне под именем Сэм; один ирландец, по имени Майкл О'Келли, тоже считавшийся атлетом, и, наконец, специалист-боксер, американец Джемс Тайлер.

Шум прошел по всему Мельбурну, составились многочисленные пари; большинство держало, впрочем, двадцать против одного за Поуеля, и только американцы принимали одинаково Тайлера и Поуеля, руководствуясь в этом случае национальной амбицией.

Газеты были наполнены заметками и сообщениями по поводу предстоящих торжеств. Подвиги Поуеля и Тайлера описывались и разбирались со всеми подробностями, взвешивались относительные силы двух будущих противников, и делались соображения о том, кто из них победит.

Город разделился на две партии, на «поуельянцев» и на «тайлерьянцев». Много буянов успело еще за двое суток до праздника подраться между собою из-за трудноразрешимого вопроса: который из двух борцов победит?

Между тем незаметно подкрался и нетерпеливо ожидаемый всеми день.

Под вечер, накануне праздника в Мельбурне, в город въезжали три путешественника, ехавшие верхом на малорослых, но сильных и быстрых новогвинейских мустангах. Они направлялись к «Восточной гостинице» на улице Ярро-стрит.

В этих путешественниках, несмотря на значительную перемену в их костюмах, можно было с первого же взгляда узнать графа Лорагюэ, Дика и Виллиго, нагарнукского вождя. Они все трое ехали из Сиднея, столицы Нового Южного Уэльса, где провели несколько времени по делам, о которых мы не замедлим сообщить читателю.

Оливье был одет с изысканным изяществом и вместе простотою, свойственной хорошему вкусу. На канадце был полный костюм австралийского скваттера, весь из голубого бумажного бархата. Виллиго остался в прежнем своем первобытном костюме, согласившись только для города надеть на себя какую-то пеструю накидку, да и то лишь после усиленных просьб со стороны своих друзей.

Умный Блэк, не отстававший от своего господина, как будто с гордостью щеголял в красивом серебряном ошейнике, который ярко блестел на его черной шерсти.

Путешественники ехали в Мельбурн, разумеется, не на праздник; их призывали туда различные важные происшествия, имевшие место после их прибытия на Лебяжий прииск.

Прииск оказался таким богатым, что превзошел самые смелые ожидания. Огромные самородки встречались на каждом шагу, стоило только покопать немного землю. Золотоносная почва сулила несметную добычу. В качестве специалиста-геолога Джон Джильпинг, рассмотрев найденные образцы золота, объявил, что это золото самое чистое, какое только может быть. Оставалось только собрать богатую жатву.

Затем наши друзья посоветовались между собою, как им поступать дальше. Инструменты, привезенные на муле, они старательно зарыли в яму под большим эвкалиптовым деревом, а все золото, которое им удалось добыть во время предварительного исследования прииска, навьючили на мула и осла, тщательно замаскировав этот ценный багаж.

Разумеется, золото, навьюченное на Пасифика, было подарено Джону Джильпингу, который, впрочем, и не отказывался от этого подарка. На радостях чудак-англичанин и тут не позабыл проиграть на кларнете благодарственный псалом, в котором говорилось что-то о «манне небесной».

По зрелом размышлении друзья пришли к заключению, что без правительственного патента им нечего и думать о беспрепятственной разработке прииска. Только патент мог обеспечить их от наплыва массы посторонних искателей, привлеченных слухом об открытии богатых залежей. Имея же в руках документ на право владения землею, можно было легко устранить всякого конкурента, опираясь на законное основание.

Разумеется, в такой глуши нельзя было рассчитывать на содействие администрации при ограждении своих прав, приходилось заботиться об этом самим владельцам, но, во всяком случае, тогда у них было бы право, право бесспорное, которое оставалось бы только поддерживать силою.

Поэтому было решено ходатайствовать о концессии на несколько сот тысяч гектаров, обнимавших собою прииск, но не у мельбурнского правительства, а прямо в Лондоне, у министра британских колоний. От местной администрации следовало ожидать больших проволочек, а между тем самое ходатайство должно уже было возбудить толки в населении, и прииск мог кто-нибудь перебить. Всего этого легко можно было избежать, обратившись прямо в Лондон.

Джильпинг обещал поднять на ноги важнейших членов Лондонского геологического общества и, кроме того, посоветовал графу подать прошение от своего имени, говоря, что древнее имя графов Лорагюэ и знатность их рода будут иметь большой вес в глазах министерства.

Оливье снял точный план земли, которую он желал получить во владение, обозначив место залежей, не упоминая, разумеется, об их богатстве, чтобы не вводить в соблазн правительство ее британского величества, и составил форменное прошение. Он хотел послать его по почте, но потом друзья передумали и решили отправить в Европу Лорана, чтобы он передал прошение маркизу Лорагюэ, который должен был лично похлопотать через английского посланника в Париже. Нужно было торопиться, чтобы предупредить возможный наплыв посторонних диггеров.

До поры до времени сохранение тайны было вполне обеспечено. Виллиго был сама неподкупность, а его презрение к золоту равнялось его любви к своему названому брату, Тидане-Дику. Джон Джильпинг дал честное слово джентльмена никому не заикаться о прииске, а на слово честного англичанина можно было вполне положиться. Но дело в том, что если случай навел на прииск Дика, то мог навести и еще кого-нибудь другого, и тогда прощай тайна, прощай право первой заимки.

Итак, следовало во что бы то ни стало получить как можно скорее концессию.

Была и еще одна причина для посылки Лорана в Европу. Со времени избавления наших друзей из дундарупского плена ничего не было слышно о замаскированном человеке, но из этого было бы неосновательно заключать, что Невидимые успокоились. Два раза уже они готовы были овладеть графом Лорагюэ, и в их могуществе невозможно было сомневаться. Конечно, Дик и Виллиго никогда не покинули бы графа; они решились защищать от врагов его всеми силами, но для борьбы с тайными врагами недоставало все еще одного средства: не было сыщика, который мог бы следить за ними так же незаметно, как незаметно действовали и подкрадывались они.

Старый маркиз Лорагюэ благодаря своему высокому общественному положению всегда мог выпросить для себя у префекта полиции двух или трех тайных агентов, которым можно было обещать хорошее вознаграждение.

Лоран уехал вот уже несколько месяцев назад, и теперь от него была получена шифрованная телеграмма, что оба поручения исполнены блистательно и что он прибудет в Мельбурн на первом почтовом пароходе.

Телеграмма была получена в Сиднее, где жили это время Оливье и Дик, разменивая на деньги добытое золото. Джильпинг оставался у нагарнуков, которые после победоносной войны с дундарупами наслаждались благами мира в своих деревнях. Дикари очень полюбили англичанина, который чрезвычайно забавлял их игрой на кларнете.

Получив депешу, Оливье, Виллиго и Дик сели на мустангов и поехали в Мельбурн, где намеревались остановиться в «Восточной гостинице». На подъезде их встретил сам Лоран, уже успевший приехать.

— Ты один? — спросил Оливье после обмена приветствиями.

Лоран, не отвечая, приложил палец к губам.

Действительно, в подъезде гостиницы не место было для интимного разговора о делах. Граф Лорагюэ велел слуге приготовить комнаты и пригласить за собою Лорана и прочих друзей. Едва за ними затворилась дверь, как Лоран сказал:

— Давайте говорить так, чтобы нас совершенно невозможно было слышать. За мной все время следили две какие-то личности, остановившиеся через стену от нашего номера.

— Ты видел их? Как ты их узнал?

— Я ничего не узнал. Мне сказал m-r Люс.

— Кто это — m-r Люс?

Лоран заговорил еще тише, так что его едва можно было слышать.

— Его сиятельство маркиз, ваш батюшка, нанял для вас — знаете кого? Самого бывшего начальника парижской сыскной полиции. Тому уже давно хотелось оставить службу из-за личных неудовольствий, и он воспользовался теперь случаем. Сам господин префект сказал вашему батюшке про этого человека, что он «полицейский гений». Но довольно, не будем здесь говорить.

— Господа, — громко сказал Дик, — не прогуляться ли нам по набережной до обеда? Кстати, посмотрим на приготовления к завтрашнему празднику.

— Что ж, я очень рад! — отвечал граф и тихо прибавил: — Возьмем экипаж.

Мысль была удачная, и все в знак согласия кивнули головою.

Дорогой их обогнал в высшей степени представительный господин с разноцветной бутоньеркой в петлице. Лоран почтительно ему поклонился. Незнакомец ответил на поклон с величаво-благосклонной вежливостью и прошел мимо, не обратив никакого внимания на спутников Лорана, которые тоже поклонились ему из приличия.

— Кто этот гордец? — спросил с досадою граф д'Антрэг.

— Это барон де Функаль, португальский генеральный консул в Мельбурне. Я с ним познакомился на пароходе! — отвечал Лоран с незаметной улыбкой.

— Нельзя сказать, чтобы он был слишком хорошо воспитан! — возразил Оливье.

На это замечание никто ничего не ответил, и встреча с бароном не имела дальнейших последствий.

На углу Ярро-стрит и набережной находилось экипажное заведение, где Оливье спросил на неделю четырехместный шарабан с лошадьми, но без кучера.

— Без кучера? — спросил содержатель экипажей. — Это будет стоить 20 долларов в день и 2000 залога.

— Залог-то зачем же?

— А на случай, если вы не возвратите или изломаете экипаж. Ведь я вас совсем не знаю!

— Верно, — согласился Оливье и, вынув чековую книжку, написал на требуемую сумму чек с уплатою через 9 дней.

Четверть часа спустя наши друзья выехали за город, где их разговора не могли подслушать ничьи нескромные уши. Уезжая, они заметили какого-то нищего, который так внимательно глядел на них, что даже позабыл попросить у них милостыню.

Лоран, ехавший за кучера, остановил экипаж на песчаной отмели, окруженной пенистыми волнами. Океан был спокоен, как озеро; место было ровное, так что никто не мог спрятаться поблизости и подслушивать.

Верный слуга, сообщив молодому человеку все сведения об его отце, передал ему письма маркиза и целый архив документов касательно прииска и концессии на него. Затем он отдал ему отчет в поручении.

Благодаря связям маркиза и письмам Джильпинга концессия на прииск была выдана без всяких оговорок.

— Вы приехали вовремя, — сказал при этом Лорану статс-секретарь по делам колоний, — это последняя концессия, которую мы выдаем сами, потому что у нас решено даровать Австралии self-governement.

Декрет о концессии уступал графу д'Антрэгу во владение огромное пространство земли (в несколько тысяч гектаров) с освобождением этого участка в виде особенной милости от государственного сбора на десять лет. Тем же декретом предписывалось мельбурнской администрации немедленно внести этот участок в кадастр с изъятием его из поземельного обложения на такой же срок.

— Прекрасно! Очень хорошо! — вскричал граф, выслушав ответ Лорана. — Расскажи теперь о тех лицах, которых вы с отцом моим завербовали. В каком роде эти господа?

— Главного из них вы уже видели.

— Я? Когда же?

— Господин Люс, бывший начальник сыскной полиции, нанятый вашим батюшкой, — это не кто иной, как господин де Функаль, португальский генеральный консул в Мельбурне.

— Может ли это быть? — вскричал удивленный Оливье.

— Очень может. Этот титул одна маска. Ваш батюшка выхлопотал его для господина Люса у португальского посланника; это не стоило большого труда, потому что у португальцев нет в Мельбурне представителя, а господин Люс не потребовал ни жалованья, ни денег на канцелярию. Два отличных агента, известных один под именем Коко, другой — Люцена, назначены состоять при консуле в качестве правителя дел и секретаря. Правителю дел дано имя дон Кристовал, а секретарю — Педро де Сильва. Вообще мы теперь сильны, и Невидимые только держись. Ловкий человек этот господин Люс или де Функаль, честное слово. Как вы думаете? Ведь он уж успел побывать в России и все разведать. Он привез самые точные сведения о средствах и намерениях Невидимых. Между прочим, он говорит, что ваша смерть решена ими бесповоротно. Но только вы не беспокойтесь. С его помощью мы сумеем вас оградить. Отъезжая в Австралию, он велел мне сделать вид, будто мы друг друга не знаем и впервые знакомимся на пароходе. Он-то мне и сказал, что за мной все время следят двое, а сам я никогда бы, пожалуй, не догадался. Точно так же он и вас велел предупредить, чтобы вы не спешили вступать с ним в сношения, а дожидались бы случая познакомиться гласно и открыто… Ах, если бы вы только видели, как хорошо они все трое играют свою роль!.. Да, я еще забыл сообщить вам его денежные условия. Он обязуется переловить Невидимых и предать их в руки русского правосудия, обязуется, кроме того, возобновить союз ваш с мадемуазель Надеждой, а вы должны отсчитать ему в день своей свадьбы с нею круглый миллион. До тех же пор вы должны платить ему 50000 франков жалованья и расходов. Товарищи его должны получать от вас по 15000 франков в год, а по окончании дела вы должны заплатить им единовременно 100000 франков. Сверх того барон де Функаль требует открытия для него кредита у какого-нибудь банкира. Для вида это будет кредит на консульские расходы, а в действительности — на чрезвычайные издержки по вашему делу. Маркизу эти требования показались чрезмерными, но я, помня слова господина Дика, не велевшего щадить издержек, решился подписать контракт.

— И отлично сделали, Лоран; дайте пожать за это вашу руку! — горячо сказал Дик.

Оливье поблагодарил канадца нежной улыбкой.

Лоран продолжал:

— Остается досказать немного. По приезде сюда я получил от барона письмо, где он пишет, чтобы я берегся новых знакомств и был как можно осторожнее, помня, что и стены имеют иногда уши. Поэтому я и не хотел говорить с вами в гостинице. Переписываться с вами он обещается посредством шифрованных писем, которые просит немедленно сжигать. Теперь я все сказал.

Горячие поздравления посыпались по адресу Лорана, когда он окончил свой доклад. Оливье сказал ему с глубоким чувством:

— Лоран, ты с нынешнего дня не слуга мне, а любимейший друг. От прежних отношений разреши мне только сохранить привычку говорить тебе ты… Ведь ты позволишь, друг, да?

— О граф! — только и мог произнести растроганный Лоран, бросаясь к графу, который крепко сжал его в объятиях.

По лицу старика текли горячие слезы.

Канадец отошел в сторону, чтобы скрыть свое волнение. Виллиго как будто равнодушно глядел на зеленые волны, но даже и он был тронут.

— Что касается вас, Дик, — обратился затем Оливье к канадцу, — то я уж и не знаю, как вас благодарить. Я вам так много обязан, что останусь вечным вашим должником. Вы дали мне средства достигнуть заветной моей цели… Я никогда, никогда не забуду вашего благодеяния.

— Вы мне ничего не должны, граф, — возразил Дик. — Я только плачу долг моего отца. Кроме того, я вас так полюбил, что для меня уже большая награда ваша дружба, ваше расположение…

На основании доклада Лорана и советов барона де Функаля, друзья решили сложить покуда руки и положиться во всем на бывшего полицейского, который брался разоблачить и расстроить все махинации Невидимых.

Виллиго тоже был поставлен Диком в известность относительно положения дел. Он молчаливым кивком присоединился к решению друзей, но в душе решился удвоить свой собственный надзор за братом своим Тиданой и его юным другом. Он не понимал тонкостей европейской полицейской службы и не полагался на них, надеясь, как дикарь, больше на свою собственную зоркость.

Возвращаясь шагом в Мельбурн, друзья окончательно выработали между собою общий план действий. Дик взялся набрать небольшую, но надежную партию рудокопов для разработки прииска, к которой предположено было приступить немедленно по занесении в кадастр отведенного графу Лорагюэ участка. Виллиго со своей стороны обещал перевести лагерь своего племени на это время поближе к прииску, чтобы защищать его от набегов и других туземцев.

Последнее обещание было нетрудно исполнить. Нагарнуки, как почти все охотничьи племена, вели кочевую жизнь, обусловленную постоянным перелетом и переходом дичи с одного места на другое. Перенести нагарнукскую деревню с места на место ничего не стоило; такие деревни состоят обыкновенно из палаток, сложенных из шкур кенгуру, и напоминают скорее лагеря, чем деревни.

Возвративши хозяину экипаж, путешественники вернулись в гостиницу отдохнуть после длинного и трудного переезда из Сиднея в Мельбурн. Они условились после праздника нанять где-нибудь в городе домик-особняк, чтобы без стеснения говорить о своих делах, чего нельзя было делать в гостинице ввиду окружавшего их шпионства.

Только что они разошлись по комнатам, как Виллиго завернулся в свой пестрый плащ и тихо вышел из гостиницы, не позабыв захватить с собой кинжал, бумеранг и револьвер, подарок Оливье.

Зачем он это сделал? Или чутье дикаря подсказало ему что-нибудь недоброе? Это покажут последствия.

На улицах города зажжена была иллюминация, на всех домах развевались пестрые флаги. Толпы народа ходили по тротуарам, отчаянно жестикулируя и громко разговаривая.

Город заранее волновался в ожидании праздника. По-прежнему спорили «поуельянцы» с «тайлерьянцами». Американская колония делала восторженные овации Тайлеру, англичане чествовали банкетом Поуеля. Американцы заранее трубили победу своего соотечественника и пророчили его сопернику постыдное поражение, а англо-австралийцы пророчили торжество Поуелю.

Наконец, американцы придумали следующую штуку: в торжественной процессии они пронесли по улицам гроб, на котором искусно сделанными серебряными словами было написано имя Поуеля. Англичане не остались в долгу и пронесли по улицам виселицу с изображением Тайлера.

Одним словом, Мельбурн в эту ночь заснул самым тревожным сном.

Том Поуель занимал хорошенький коттедж на окраине города, предоставленный в его распоряжение поклонниками. Он вернулся к себе домой после овации, часу во втором ночи, и сейчас же уселся в ванну, чтобы размять члены и сделать их более гибкими для завтрашнего бокса. Только что он успел расположиться, как его слуга-негр доложил о каком-то незнакомом господине, который желал видеть Поуеля.

— Опять какой-нибудь «сочувственник»! — проворчал силач. — Ну что ж, пусть входит сюда, если желает меня видеть. Для него я ни в каком случае не стану одеваться.

— Я и не желаю, чтобы вы для меня беспокоились, — сказал неожиданно вошедший вслед за слугою незнакомец. — Мы можем поговорить и здесь!

— Чему я обязан вашим посещением? — не особенно любезно отнесся к гостю хозяин дома.

Незнакомец выразительно поглядел на негра.

— Оставь нас одних, Боб. — обратился Поуель к негру, и, когда тот ушел, продолжал: — Теперь, сэр, вы можете говорить.

Незнакомец сбросил плащ, в который был закутан по самый лоб, и обнаружил свое лицо. Оно было замаскировано.

Поуель даже приподнялся в ванне и несколько минут глядел на гостя с нескрываемым удивлением.

— Что значит этот фокус? — спросил он наконец. — Теперь ведь не святки, кажется.

Замаскированный гость стоял и любовался могучим сложением атлета.

— Я много слышал о вас, — заговорил он, не отвечая на вопрос, — но то, что вижу, превосходит все мои ожидания… Что же касается до моей маски, то на это у меня есть свои причины.

— Ну и Бог с вами, коли так, — отвечал боксер, растаяв от этой лести.

— Мне ваших причин, пожалуй, и не нужно знать, мне все равно. Говорите же, зачем вы пожаловали?

— Я несколько затрудняюсь, как поступить… Мне, знаете, нужно предложить вам одну сделку… но только, знаете, так, чтобы наш разговор во всяком случае остался в секрете; примете вы ее или нет?

— Не понимаю.

— Я попрошу вас об одной услуге, но только вы не должны спрашивать, зачем она мне нужна, не должны требовать от меня никаких объяснений.

— Я не любопытен. Если услуга вообще исполнимая, то мне и не нужно никаких объяснений. Какое мне дело до ваших дел? Я вас и не знаю совсем!

— Ну-с, так вот что. В Мельбурне есть один человек, который стесняет меня и моих сотоварищей.

— Что же, убить мне его, что ли, прикажете? Так я этими делами не занимаюсь.

— Вовсе нет. Вы сначала выслушайте до конца. Этот человек все равно будет скоро у нас в руках. Но у него есть друг, который оказывает ему могущественную поддержку…

— Понимаю. Значит, вы хотите избавиться от него?

— Именно. Но только вовсе не убийством… Фи! Это было бы гнусно.

— Так. Значит, вы изобрели средство «отделываться» от людей, не убивая их?

— Убивая, но вместе с тем предоставляя им защищаться тем же оружием.

— Вы говорите все какими-то загадками.

— Мистер Поуель, в Англии вы много народа отправили к праотцам. Неужели все это были убийства?

— Нисколько! Сами судьи признавали, что я действовал честно.

— Что было честно в Лондоне, то разве не будет честно и в Мельбурне?

— Как! Неужели и для вас интересно, чтобы я уничтожил Джемса Тайлера?

— Не о нем вовсе речь.

— Так неужели о Сэме или об ирландце-дураке?

— И не о них.

— Очень приятно, потому что мне и драться с ними не хочется… Ведь я их одним кулаком уничтожу. Стоит ли вам за них и платить?

— Успокойтесь, я подразумеваю более достойного вас противника. У вас будет еще один противник, француз, которого вы еще не знаете. Только согласитесь, мы за ценой не постоим.

— Но послушайте: а совесть-то?

«О, о! — подумал незнакомец. — Кажется, это будет стоить дороже, чем я рассчитывал!»

И он произнес вслух:

— Что же совесть? Он француз; принимая его вызов, вы являетесь как бы защитником чести Англии против Франции. Вас подогреет патриотизм. Разве не естественно при таких обстоятельствах нанести удар сильнее, чем следует?

— Кто же он такой?

— Канадец, зовут его Дик Лефошер.

— Так как же вы сказали, что он француз? Он английский подданный: Канада принадлежит ведь нам!

— Он только родом канадец, а происхождением француз и французский подданный!

— Чем он занимается?

— О! Он простой лесовик.

— Но тот-то, его друг?

— Этого я вам не скажу.

— Не скажете? Тем хуже для вас. Я сдеру с вас за него, как за принца, потому что почем я знаю: может быть, благодаря мне вы получите этим путем огромную выгоду.

И атлет захохотал грубым, циничным смехом.

— Сколько же? — спросил незнакомец.

— 50000 долларов, и это крайняя цена!

— Хорошо. Вы немедленно после боя получите от верного человека чек на 250000 франков.

— Ну, значит, не годится.

— Почему?

— Что я, ребенок, что ли? А вдруг вы от всего отопретесь и не заплатите мне? Нет-с, вы извольте выдать мне чек теперь же, вперед.

— С какой стати мы-то вам будем верить? Кто нам поручится, что вы нас тоже не обманете?

— Позвольте. Я Том Поуель. Меня все знают не только здесь, но и везде, где угодно, и всякий за меня поручится. Я своим словом всегда дорожил и дорожу. А вы-то кто сами? Ведь вы даже маски не хотите снять. Снимите маску, скажите мне свое имя, тогда другой будет разговор.

— Это невозможно.

— В таком случае прощайте!

— Я не то хотел сказать. Маски я не сниму, но заплатить вперед согласен. Вот вам чек!

И незнакомец, достав из бумажника чековую книжку и дорожное перо с чернилами, написал чек с уплатою через день по предъявлении.

Поуель внимательно проглядел чек и возвратил его обратно.

— Нет, — сказал он, — мне такого не нужно. Я очень хорошо понимаю, что с этой оговоркой «через день» вы можете всегда остановить уплату. Это все равно что не чек. Напишите мне обыкновенный чек или убирайтесь.

Незнакомец нетерпеливо передернул плечами, но ни слова не сказал и послушно написал другой чек, просто с уплатою по предъявлении.

— Вот, — сказал он, подавая чек Поуелю, — получите. Вам теперь заплачено, но если вы вздумаете нас обмануть, то берегитесь: наша месть неумолима… До свиданья покуда, сэр Поуель. Вашу руку!

— Можно и без этих нежностей обойтись! — отвечал грубым тоном атлет.

«Нахал!» — сказал про себя незнакомец.

— Дрянь этакая! — довольно громко буркнул атлет.

Они расстались. Том Поуель вышел из ванной, прошел к себе в спальню, запер чек в несгораемую шкатулку и со спокойною совестью улегся в постель.

На другой день утром, при громкой салютационной стрельбе с кораблей, которым отвечали батареи с гавани, жители Мельбурна читали на расклеенных повсюду афишах дерзкий, оскорбительный вызов французам и Франции, которые приглашались выставить бойца, чтобы померяться силой с Томом Поуелем. Это взволновало всю французскую колонию. Лоран, делая утреннюю прогулку по улицам, прочитал объявление и, не помня себя от гнева, хотел сейчас пойти и записаться в число бойцов, но удержался, сообразив, что надо сначала посоветоваться с графом д'Антрэгом. Поэтому он вернулся в гостиницу, где ему сказали, что к ним приходил уже посланный с приглашением прийти в ресторан Колле, куда собрались все проживающие в Мельбурне французы. У порога дома он застал уже вышедших Оливье и Дика, готовых идти на праздник. С лихорадочной поспешностью Лоран сообщил им свое намерение.

— Ты! — вскричал Оливье. — Ты хочешь бороться с Томом Поуелем! Я ни за что этого не допущу.

— Почему? — пролепетал огорченный Лоран.

— Потому что он убьет тебя с первого же кулака. Если мне не веришь, спроси Дика. Он тебе то же самое скажет.

— Граф совершенно прав, — заметил Дик. — Я вам сейчас объясню. Вы умеете фехтовать?

— Даже очень хорошо.

— Что бы вы сказали, если бы какой-нибудь человек вышел на дуэль, не умея держать в руках шпаги?

— Я бы сказал, что он сумасшедший!

— Точно так же и в боксе. Вам нечего и думать о том, чтобы состязаться с Томом Поуелем.

— Так неужели дерзкий вызов останется без ответа? — с огорчением спросил Лоран.

— Нет, мы сейчас идем на сходку в ресторан Колле, где и будет обсуждаться этот вопрос.

В назначенный час наши друзья явились на сходку. В ресторан уже собралось человек до пятисот французов. Виллиго не было с друзьями, потому что он ушел куда-то и еще не возвращался.

На собрании канадец был выше всех головою: его рост и сложение сейчас же обратили на себя всеобщее внимание и вызвали рокот восторга. В уме у всех присутствующих невольно мелькнула мысль, что ему следует быть представителем Франции.

Председателем сходки был выбран банкир Морис Голлар, который немедленно открыл совещание предложением решить вопрос: принимать или не принимать вызов? Вопрос был решен единогласно в утвердительном смысле. Тогда Голлар обратился к собранию с предостережением.

— Господа, Том Поуель противник серьезный. При выборе бойца за Францию следует быть крайне осмотрительными и не спешить, а хорошенько взвесить физические качества кандидата.

Эта краткая речь была встречена рукоплесканиями. Она предостерегала против тех людей, которые заявили бы себя кандидатами только из жадности к деньгам, так как уже была открыта подписка для награды в пользу того, кто выступит соперником английского силача, все равно, победит он или нет.

Однако этот последний был так страшен, что вызвалось только пять человек, желающих с ним померяться. Будь эта дуэль на холодном или огнестрельном оружии, их, наверное, вызвалось бы больше сотни, но бокс — искусство специально английское, в котором французы далеко не мастера.

Когда желающие начали понемногу выходить из толпы, глаза всех устремились на канадца. Собрание, видимо, интересовалось узнать, какое решение он примет. Дик обменялся несколькими словами с графом Лорагюэ. Собрание тревожно дожидалось. Но вот канадец тихо и скромно, без малейшего хвастовства направился к эстраде. Громкое «ура» и оглушительные аплодисменты пронеслись по обширной зале ресторана; прошло несколько минут, прежде чем президенту удалось успокоить митинг.

При этой дружной овации остальные кандидаты проворно спрыгнули с эстрады и, желая показать, что они охотно уступают честь Дику, тоже принялись кричать «ура», и аплодировать. То был для Дика настоящий триумф. Когда наконец водворилась тишина, президент взволнованным голосом объявил Дика Лефошера борцом за французов.

Дик поблагодарил соотечественников за единогласный выбор и тут же объявил, что всю подписную сумму он жертвует в пользу французской больницы, которую собиралось устроить местное благотворительное общество. Такое бескорыстие окончательно растрогало присутствующих, и они немедленно открыли подписку для поднесения своему борцу золотого кубка на память об этом дне.

Между тем праздник шел своим чередом. Смотр уже кончился, мельбурнские власти завтракали на борту броненосца. «Виктория», где, между прочим, находились генерал-губернатор, адмирал и все офицеры.

За десертом пришло известие, что какой-то француз принял вызов Тома Поуеля. Головы пирующих были уже разгорячены вином, и известие было принято с шутками в британском, несколько грубоватом вкусе.

После завтрака все отправились на берег, где назначено было состязание. Подле арены, огражденной железными цепями, были устроены трибуны для почетных зрителей. Толпа теснилась кругом. Перед трибунами стояли борцы со своими дядьками; обязанность последних состояла в том, чтобы следить за правильностью ударов и вообще разрешать все могущие возникнуть вопросы о порядке боя.

Судья поединка не имел права объявлять кого-нибудь победителем; он должен был ограничиться только заявлением фактов, причем было условлено, что бой должен считаться оконченным, если кто-нибудь из противников попросит пощады или пролежит на земле более пяти минут.

Дядьками Дика были Лоран и Оливье. В первое время граф нисколько не беспокоился за Дика и был полон радостных надежд на его торжество. Но при выходе из гостиницы какой-то нищий сунул ему в руку записку и сейчас же скрылся в толпе. В записке значилось:

«Сегодня ночью лазутчик Невидимых заплатил Тому Поуелю 250000 франков за убийство Дика Лефошера».

Оливье немедленно сообщил другу содержание записки, говоря:

— Видите, они переменили фронт и принялись за вас, чтобы легче справиться со мною.

— Мистер Поуель продал шкуру еще не убитого медведя, — просто заметил Дик. — Невидимые очень хорошо попались со своими деньгами.

— Это, должно быть, господин де Функаль извещает, — продолжал Оливье.

— Только теперь, пожалуй, уж поздно.

— Напротив, теперь самая пора, — возразил Дик. — Я приму свои меры…

В глазах канадца блеснул недобрый огонек, но сейчас же потух, и он продолжал совершенно спокойно:

— Ваш батюшка сделал превосходную находку. Господин де Функаль неоценим.

Но уверенность Дика не сообщилась графу. У него защемило сердце, когда затрубили к началу боя и приступили к обычным предварительным формальностям.

Прежде всего судья поединка представил всех четырех бойцов генерал-губернатору и лорд-мэру. Глядя на могучие формы Тома Поуеля, англичане пришли в восторг и потребовали, чтобы музыка проиграла «Rule Britania» в честь героя дня.

На противоположной стороне царила глубокая тишина. Когда замолк последний звук оркестра, канадец в свою очередь выступил вперед, чтобы представиться властям. До сих пор он держался скромно, в стороне, и на него не обращали внимания, но, когда он выдвинулся вперед, шум утих среди англичан, и они поняли, что готовится бой нешуточный.

Впечатление усиливалось еще вследствие глубокой тишины в лагере французов и американцев, которая составляла резкий контраст с шумным восторгом англичан. Даже Том Поуель притих и покинул свою хвастливо-вызывающую позу. Быть может, в первый раз в жизни он почувствовал страх перед противником.

Затем приступлено было к метанию жребия, которое должно было решить, в каком порядке бойцам выходить на состязание. Том Поуель тревожно следил за этой формальностью. Он чувствовал, что если первому выходить достанется Джемсу Тайлеру, то после борьбы с этим сильным противником ему, Поуелю, будет мат, потому что с канадцем он тоже не сладит вследствие сильного утомления. Английский силач стал даже раскаиваться в своем хвастовстве, побудившем его вызвать на бой все национальности одновременно.

Но судьба смиловалась: первый номер достался негру Сэму, второй Дику Лефошеру, третий американцу, а четвертый ирландцу.

Однако он все-таки подвергался опасности. Даже если бы он и победил француза, то, во всяком случае, вышел бы из боя в таком плачевном виде, что торжество американца было бы несомненно.

Эта мысль пришла в голову всем англичанам. Том Поуель упал духом. Послали тайную депутацию к лорд-мэру, который пригласил к себе судью боя и поговорил с ним. Судья обещал после боя с Диком остановить бокс и отложить его до другого дня. Это он мог сделать собственною властью по правилам боя.

Обещание судьи сообщили Тому Поуелю, и он снова ободрился. Толпа не заметила этих переговоров и преспокойно ждала.

Наконец раздался давно ожидаемый сигнал. Троекратно протрубили трубы. Дядьки подвели бойцов друг к другу и отошли в сторону.

Том Поуель сказал, презрительно указывая на Сэма:

— Этот пойдет на закуску!

Сэм смело встал против своего противника, поднял как следует кулаки вровень с лицом, но — увы! — не прошло пяти минут, как он уже лежал, поверженный на землю ударом кулака в самую середину лба. Его унесли с арены чуть живого.

При виде бесчувственного тела негра Сэма Оливье побледнел как смерть и едва устоял на ногах.

После пятиминутного перерыва снова проиграли трубы. Пришла очередь канадца. Приближалась настоящая битва.

На набережной, на улицах теснились массы народа, крыши домов и даже мачты кораблей были усеяны любопытными. Ветви деревьев положительно гнулись под тяжестью взобравшихся на них людей: всякому хотелось взглянуть на несомненное торжество Тома Поуеля.

Волнение Оливье не имело границ.

— Не бойтесь, граф, — тихо уговаривал его Дик. — Успокойтесь, пожалуйста, подумайте: весь Мельбурн смотрит на нас.

— Если б дело шло о моей жизни, — возразил граф Лорагюэ, — я бы не волновался так. Но ведь тут замешаны вы, и вдобавок еще этот скот взял деньги, чтобы вас убить. Ах, Дик, Дик, это ведь все из-за меня.

— Ну, довольно, довольно. Ведите меня. Возьмите меня за руку. Скажите, разве вы находите, что она дрожит?

— Нет, Дик, она не дрожит. Но ведь уж вы, известно, человек замечательный.

— Вы вот увидите, что я сделаю из этого человека. Однако я его не убью, а только сделаю безвредным навсегда. Он уж у меня больше не будет убивать людей.

В третий раз проиграли трубы. Противники выступили вперед, сопровождаемые своими дядьками.

— Начинайте! — сказал судья боя, когда бойцы сошлись.

Том Поуель сейчас же встал в оборонительную позицию, словно опасаясь торопливого нападения. Сразу же стало ясно, что на арене сошлись не обыкновенные противники, а смертельные враги и что бой между ними будет отчаянный.

Канадец сделал то же самое. Эти оба движения были исполнены с таким знанием дела, что знатоки из публики пришли в восторг.

— Милорд Сеймор, — сказал адмирал Сидней на ухо генерал-губернатору, — у нас, кажется, будет самый великолепный бокс, какой только может быть.

Губернатор кивнул с улыбкой головою.

Том и Дик, крепко став на ноги и вытянув шеи, в течение нескольких секунд меряли друг друга глазами. Ни тот, ни другой не решались начинать. Англичанин опасался употреблять со своим противником обычный, избитый маневр, так удавшийся ему с несчастным Сэмом, а канадец хотел сначала узнать намерения врага и тогда уже действовать. У него была своя строго выработанная тактика, которой он и хотел придерживаться.

Во всех боях, в каких ему приходилось участвовать, он обнаруживал одно всеми признанное качество: замечательную точность рипоста. Поэтому он и теперь решился только делать рипосты и не нападать самому, покуда противник не утомится и не выбьется из сил. При его флегматическом, спокойном темпераменте эта тактика обещала особенный успех в борьбе с желчным, раздражительным Поуелем.

Время, покуда противники наблюдали друг друга, показалось зрителям целою вечностью. Наконец англичанин решился начать нападение, не выходя, впрочем, совершенно из оборонительной позиции. Он сделал три или четыре финта, но всякий раз встречал кулаки Дика, поднятые вровень с лицом. Тогда он направил на канадца удар, который, если бы достиг цели, пришелся бы последнему прямо в нижнюю челюсть. Но кулак англичанина встретил громадную руку, которая отразила удар, не сделав, впрочем, рипоста. Все это совершено было обоими бойцами с замечательной точностью, точно в фехтовальной зале.

Раздалось громкое «браво». Публика приветствовала этот первый мастерский удар. За первым последовало еще два или три. Они тоже не привели ни к какому осязаемому результату, но до крайности раздражили Поуеля, который сердито пробормотал сквозь зубы, хотя это запрещалось правилами бокса:

— Да бейте же, сэр!

— А вам, видно, очень хочется заработать 50000 долларов? — в тон ему возразил канадец, намекая на сделку с Невидимыми.

Вся кровь бросилась в лицо англичанину, в глазах у него помутилось, и он едва не упал, но самолюбие взяло верх, и он скоро оправился. Как ни мимолетно было его смущение, все-таки Дик мог бы им воспользоваться и одним ударом кончить борьбу. Но канадец был настолько честен, что ему даже в голову не пришла подобная мысль.

Опомнившись от изумления, англичанин пришел в ярость. Теперь он только и думал о том, чтобы поскорее отомстить. Он напал на противника с бешенством, которое нисколько не уменьшило его ловкости. Все заметили, что он готовит решительный удар. Кулаки его вертелись около лица Дика с изумительной быстротой. Англичанин делал всевозможные притворные удары, чтобы сбить с толку противника. Это продолжалось минуты три. Зрители затаили дыхание. Каждый понимал, что решительный удар, от которого обыкновенно зависит исход боя, недолго заставит себя ждать. Вот англичанин откинулся назад всем корпусом и вытянул вперед свою стальную руку. Женщины вскрикнули и закрыли себе лицо руками. Но удар не попал в цель. Левою рукой гигант-канадец в одно мгновение отразил ужасный удар, а правая рука его с быстротою молнии опустилась тяжелым молотом на нижнюю часть лица Поуеля. Дядьки обеих сторон услыхали хруст костей; на землю хлынули ручьи крови, и непобедимый Том Поуель, борец за старую Англию, растянулся во весь свой громадный рост на арене.

В английском лагере послышался глухой ропот, а с французской стороны понеслись аплодисменты и восторженные крики: «Ура, Франция! Ура, Дик Лефошер!»

Но Том Поуель не признавал себя побежденным. Он быстро вскочил с земли и встал в позицию. Его дядьки подбежали к нему и потребовали пятиминутного перерыва для временной перевязки. Это было согласно с правилами, но продление перерыва зависело от согласия Дика, который готов был согласиться на все, чего бы от него ни потребовали.

Подошел доктор и нашел у Поуеля раздробление обеих челюстей. Говорить англичанин уже не мог. Дядьки стали его убеждать, чтобы он признал себя побежденным, но Поуель решительно отказался. Толпа роптала. Том Поуель и сам понимал, что если он откажется от продолжения боя, то покроет себя позором и никогда не получит прощения от своих соотечественников, тем более что те слишком далеко зашли в своем хвастовстве.

Скоро Дику пришлось убедиться, что раненый противник его не сделался менее опасным после первого поражения. Пылая местью, англичанин нападал с бешенством отчаяния. Была минута, когда Дик нечаянно поскользнулся, отражая удар, и Том Поуель воспользовался этой оплошностью, чтобы нанести ему сильный удар в висок, но так как этот удар был все-таки сильно ослаблен ответным ударом Дика, то и не причинил канадцу большого вреда. Зато Дик понял, что с англичанином церемониться нечего и что жалеть его не стоит. Он припомнил всех несчастных, убитых Поуелем, припомнил его гнусный торг с замаскированным человеком и решился покончить с негодяем. Выждав время, он после одного ловкого отражения нанес Тому Поуелю в голову двойной удар обоими кулаками разом. Англичанин захрипел и покатился по арене. Его подняли.

Том Поуель лишился зрения на весь остаток своей жизни. Его дядьки признали себя побежденными от его имени, и судья поединка волей-неволей был вынужден провозгласить Дика Лефошера, борца за Францию, победителем Тома Поуеля, борца за Англию.

Невозможно описать восторг французов. Они схватили отбивавшегося Дика и торжественно понесли его в ресторан Колле, где немедленно был устроен в честь победителя великолепный банкет. Англичане притихли и в досаде не зажгли даже приготовленной иллюминации. Только один ресторан Колле горел блистательными огнями.

На банкете в числе других приглашенных были почти все консулы, и было замечено, что итальянский генеральный консул особенно горячо приветствовал и поздравлял Дика. Он сказал такой прочувствованный спич, забывая даже обязательную дипломатическую сдержанность, что все присутствующие наэлектризовались. Среди громкого хлопанья пробок десятки, сотни рук потянулись к Дику с бокалами. Все пили, все кричали: «Да здравствует Франция! Да здравствует Дик Лефошер!»

И вдруг среди этого шума Оливье услыхал, что кто-то шепчет ему на ухо:

— Итальянский консул в сообществе с Невидимыми.

Молодой человек вздрогнул и подумал о бароне де Функале. Поискав дипломата-сыщика глазами, Оливье увидал его на противоположном конце зала, где тот стоял и разговаривал с американским консулом. Оливье сообразил, что шепнуть ему этих слов он не мог.

Молодой человек хотел было подойти к Дику и сообщить ему это известие, но до канадца невозможно было добраться: его окружала тесная толпа. Он ограничился тем, что подошел к Лорану и поговорил с ним. Решили, что Лоран сейчас же спросит объяснений у барона де Функаля. Когда Лоран направился к дипломату через всю залу, тот увидал его и сразу догадался сделать так, чтобы приход Лорана никому не бросился в глаза. Он вскрикнул с самым радушным видом:

— А! Мой спутник по «Вечерней звезде» (так назывался пароход, на котором они приехали в Мельбурн). Как я рад вас видеть! Неужели вам не, стыдно не навестить меня ни разу по приезде? А еще обещались!

Лоран в смущении пробормотал несколько слов. Искусство, с которым барон разыграл свою роль, удивило его до крайности. Барон продолжал:

— Да уж не оправдывайтесь! Нехорошо. — Потом он вдруг понизил голос и сказал торопливо: — Невидимые что-то затевают. Постараюсь к завтрашнему утру разузнать все подробно.

Около разговаривающих терлись две какие-то личности. Барон прибавил довольно громко, чтобы они слышали:

— Я слышал, что вы очень хороши с победителем Поуеля. Познакомьте меня с ним, пожалуйста. И знаете что? Приезжайте-ка завтра ко мне обедать с ним вместе. Это будет очень хорошо, право!

Лоран поклонился, и оба они направились к Дику, который в это время разговаривал с Оливье.

Познакомив консула с Диком, Лоран представил его и графу Лорагюэ.

Барон поклонился с аристократической непринужденностью и сказал:

— Ваше имя мне знакомо. Я знавал в Париже маркиза Лорагюэ. Очень приятно познакомиться. Граф, ваши друзья приняли мое приглашение пожаловать завтра ко мне на обед в консульство. Буду очень счастлив, если и вы тоже сделаете мне честь…

— Благодарю, барон… С величайшим удовольствием.

Граф Лорагюэ держал себя с бароном вежливо и любезно, но в его обращении незаметно сказывалось, что если он и играет роль, то все-таки ни в каком случае не допустит фамильярности.

— Итак, я могу на вас рассчитывать?

— Я приеду с обоими друзьями.

Барон де Функаль откланялся и, отговорившись делами, уехал с банкета. Проходя мимо графа, он слегка задел его плечом, и в ту же минуту Оливье почувствовал, что ему в карман что-то положили. Вскоре и наши друзья вернулись в «Восточную гостиницу».

При выходе из ресторана они увидали у подъезда Блэка, который прибежал сюда дожидаться хозяина.

— Какими судьбами ты здесь, Блэк? — вскричал Оливье. — Ведь я же запер тебя в комнате, когда уходил.

Умное животное махало хвостом с лукавым видом.

— Очень понятно, — заметил Дик, — кто-нибудь из прислуги входил в номер, и Блэк этим воспользовался.

По приходе в гостиницу друзья узнали, что Виллиго еще не возвращался.

— Поверьте, он знает, что делает, — заметил графу Дик. — Когда он вернется, он нам расскажет все, и мы, наверное, узнаем что-нибудь важное и интересное.

Хотя было уже поздно, друзья собрались вместе, чтобы поболтать. Но разговор не клеился. Все трое чувствовали непобедимую сонливость, глаза слипались, язык плохо слушался. Усевшись в креслах, они едва не заснули на месте и с трудом поднялись, чтобы проститься и разойтись по своим спальням, которые все были смежны между собою.

Оставшись один, Оливье торопливо достал из кармана вещь, положенную туда бароном де Функалем. Развернув пакетик, он увидал превосходный миниатюрный портрет своей невесты, под которым золотыми буквами было написано по-итальянски: «Speranza». Молодой человек нежно впился в него глазами, полными слез. Понемногу глаза застлались у него каким-то туманом, мысли в голове спутались, и он крепко заснул, свесив голову набок.

Тогда он увидал престранный сон. Ему почудилось, что дверь его комнаты беззвучно отворилась и к нему подошли четыре замаскированных человека. Он хотел крикнуть, но не мог; язык не послушался. Четыре человека взяли его на руки и понесли по каким-то длинным коридорам, затем пронесли через какой-то сад с железной решеткой, отворили калитку, выходившую в поле, и положили его в карету, которая, очевидно, была приготовлена заранее.

Лошади помчались, и через два часа езды карета подъехала к другой железной ограде. Ворота растворились, пропустили экипаж и снова закрылись. Карета остановилась. Замаскированные люди снова взяли Оливье на руки и внесли под какой-то темный свод, на конце которого находилась лестница, ведущая глубоко под землю. По этой лестнице они понесли Оливье. Молодой человек насчитал двадцать четыре ступени. Спустившись с лестницы, замаскированные люди пошли по длинному коридору, который привел их к темному погребу, освещенному закоптелой лампой. В погребе стояла скамейка, на которой сидел пятый замаскированный человек; подле скамейки чернела вырытая яма… О ужас! То, что граф д'Антрэг принял с первого взгляда за скамейку, оказалось гробом.

Человек, сидевший на гробе, встал и сказал:

— Граф д'Антрэг, в третий раз ты попался к нам в руки. Теперь уж никакая власть земная тебя не спасет. Тебе здесь положен запас пищи на две недели и на столько же времени запас света; дверь, через которую ты вошел, будет заделана. Это — последнее снисхождение, которое мы, Невидимые, оказываем тебе. Ты знаешь, чего мы от тебя требуем. Я оставлю тебе бумаги и перо с чернилами. Напиши формальное отречение от невесты. Как только ты сделаешь это, ночью ли, днем ли, в ту же минуту ты будешь выпущен. Если же ты будешь упорствовать, то вот для тебя приготовлены здесь могила и гроб.

Человек в маске замолчал.

Онемев от ужаса, Оливье оглядывал место своего заключения, очень похожее на склеп.

По приказанию человека в маске все удалились; явились рабочие и заделали дверь.

Оливье остался замурованным в склепе… Он вскрикнул, упал в гроб и в ту же минуту проснулся.

Он упал с кресла, на котором спал. На лбу у него выступил холодный пот.

— Какой ужасный кошмар! — сказал он про себя. — Это мне напоминает историю в Петербурге… только то была действительность, а это, к счастью, сон.

Желая освежиться, граф отворил окно и выглянул на двор. Каково же было его удивление, когда он увидал точно такой же сад, какой ему приснился во сне. Это ему показалось странным. Он вздрогнул. Вместе с тем он чувствовал по-прежнему сонливую истому во всем теле, стеснение в груди и шум в ушах. За стеною ему слышался гул чьих-то незнакомых голосов.

Он как будто находился под влиянием какого-то наркотического средства. Эта мысль мелькнула у него в голове и отогнала сон; он сообразил, что если чья-нибудь преступная рука подлила ему на банкете в вино какого-нибудь снадобья, то, значит, в чьи-нибудь расчеты входило лишить его сил и воли, чтобы овладеть его личностью.

Он отошел от окна и направился к двери, которая вела в соседнюю комнату, где спал Дик. Он хотел постучать и разбудить Дика, но, проходя мимо кресла, не мог удержаться от искушения присесть. Присевши, он снова погрузился в оцепенение и прошептал, засыпая:

— Я погиб!..

На другой день канадец встал после тяжелого сна и, пошатываясь точно с похмелья, отворил дверь в комнату д'Антрэга, чтобы пожелать ему доброго утра. Заглянув в комнату, он вскрикнул изо всей мочи и лишился чувств. Он, крепкий, здоровый авантюрист, кулачный боец, победивший первого боксера в Англии, — он лишился чувств, как нервная дама: постель графа д'Антрэга была не измята, а самого его не было в комнате.

Как все новые города, Мельбурн развился прежде всего в «утилитарном» направлении. Сначала возникли набережные, доки, верфи, товарные склады, амбары, магазины, пробирные палатки, трактиры, кофейни, кабаки, а из всего этого образовался так называемый теперь «нижний» город. Здесь сосредоточивается вся торговля и промышленность Мельбурна, здесь кишит и толчется целый день рабочий, промышленный и торговый люд. Другой квартал города, или так называемый «верхний» город, раскинулся на другом берегу реки Ярро и занял красивую широкую равнину по обе стороны бухты Св. Филиппа. Здесь последовательно выросли губернаторский дом, дом английского епископа, биржа, роскошное здание парламента, музеи, университет, гимназии и роскошные особняки разбогатевших тузов, по большей части бывших ссыльных. В этих домах в изобилии сверкает мрамор и розовый муррейский гранит. Тут же находятся все лучшие гостиницы города, театры и красивые тенистые скверы.

Между обоими кварталами заметна огромная разница. «Нижний» город с раннего утра принимает вид улья; озабоченный деловой люд снует туда и сюда; разгружаются и нагружаются корабли, приезжают и отъезжают пассажиры, в гавани снуют лодки, по улицам гремят нагруженные товарами телеги. Но когда пройдут деловые часы, «нижний» город быстро пустеет, магазины запираются, доки затягиваются тройными железными цепями, а «верхний» город оживляется. По фешенебельным улицам его мелькают коляски, ландо и кареты, в скверах появляются расфранченные кавалеры и дамы, совершающие предобеденную прогулку. Вечером яркий свет зажигается во всех окнах, театральные и клубные фонари ярко горят, по улицам гремят экипажи, развозящие публику на балы, спектакли и концерты.

В «нижнем» городе, напротив, водворяется царство мрака; бывают освещены только грязные притоны, где собирается всякий темный люд: жулики, лесовики, беглые каторжники. В этот час опасно бывает попасть в «нижний» город; ни один полисмен не решится заглянуть туда, и беда неопытному заезжему человеку, который по незнанию туда заберется. Он будет, наверное, ограблен и убит, а наутро его труп всплывет в гавани. Результатом же явится равнодушно проведенное предварительное следствие и обычное заключение коронера «от неизвестной причины…».

В описываемый нами день «верхний» город был особенно ярко освещен и представлял поэтому резкий контраст с нижним Мельбурном.

В последнем из всех притонов самым подозрительным считался в то время трактир, содержавшийся одним отставным пиратом и известный под именем «Чертова кабачка», или «Devil's Tavern». Уже один вид бандита-трактирщика мог отвадить от трактира всякого порядочного человека. Лицом и всею фигурой мистер Боб напоминал гориллу, только рыжую и вдобавок с отвратительным рубцом от левого виска до левой нижней челюсти. На этом лице отражались всевозможные грехи и пороки. Трудно было представить себе что-нибудь безобразнее и противнее.

Ко всему этому присоединялся еще грубый до скотства нрав и ни перед чем не останавливающаяся жестокость. Все беглые каторжники, лесовики, все самые отпетые негодяи боялись мистера Боба как огня и все-таки усердно посещали его таверну. Для них у него в доме было особое помещение, куда они прятались днем; это помещение состояло из обширного подвала, тогда как собственно таверна помещалась в нижнем этаже. Днем в «Чертов кабачок» заходили и честные рабочие, солдаты, матросы и мелкие ремесленники, но ночью там можно было встретить лишь подонков общества. Тогда-то и начиналось царство мистера Боба, потому что только его одного боялся этот отпетый, ни в Бога, ни в черта не верующий люд.

Мистер Боб ненавидел Дика Лефошера. Честный канадец брал нередко на себя труд конвоировать обозы золотопромышленников и гурты скваттеров; а когда он конвоировал, то никто не смел нападать на них, зная силу Дика. За это глава разбойников, содержатель «Чертова кабачка», и чувствовал непримиримую ненависть к нему. Лично они друг друга, однако, не знали.

По случаю праздника в Мельбурне собралась масса лесовиков, и все они, разумеется, сошлись в «Devil's Tavern» потолковать со своим атаманом о разных делах. Много было званых, но мало избранных: лишь немногие выдающиеся главари были приглашены мистером Бобом в таинственный подвал, где открылось самое секретное совещание.

В этом подвале, как уже говорили, прятались днем те из посетителей «Чертова кабачка», которым совершенно немыслимо было показаться днем в благоустроенном городе; тут же хранилась и разнообразная добыча грабежей и краж, а равно производился дележ награбленного, причем мистер Боб всегда ухитрялся зацепить себе львиную долю.

И это происходило с ведома и на глазах у всех. Но кто мог помешать этому в стране, где лучшие люди, то есть сама аристократия, состоит из бывших преступников, отбывших срок наказания и не замеченных ни в чем дурном за время пребывания в Австралии?! Кроме того, никакой надзор был положительно невозможен в стране, равняющейся по протяженности 5/6 Европы, при населении в триста или четыреста тысяч душ всего-навсего.

Впрочем, можно сказать, что человечеству как будто свойственно, чтобы везде, где есть честный труд, добывающий в поте лица богатства земли, неизбежно нарождался и алчный элемент, эксплуатирующий труд других людей.

И вместо того, чтобы изменить этот порядок вещей, открытие золотых приисков, привлекшее еще большее число авантюристов в Австралию, только еще более увеличило численность злонамеренных шаек и товариществ. Дело дошло до того, что во время управления лорда Ауклэнда честные и порядочные люди были вынуждены образовать, помимо помощи официальной, бессильной и продажной, особый комитет охраны общественной безопасности.

Одним из первых действий этого комитета было повесить, без дальнейших судебных проволочек, хозяина «Чертова кабачка», мистера Боба, того самого, о котором идет речь в этой книге и подвиги которого до настоящего времени остаются легендарными в Австралии. Он действительно был душою всех преступных замыслов и преступлений и главой преступного разбойничьего сообщества, которое прекратило окончательно свое существование лишь в последнее время.

Читатель, вероятно, помнит, как Виллиго ночью, в самый день приезда в Мельбурн, исчез из гостиницы, вооружившись с головы до ног. Ниже мы объясним причины, заставившие его так поступить, а теперь скажем только, что он вернулся назад вечером в день праздника, но, не найдя своих друзей в гостинице, ушел опять. Однако он не проник в город, а обошел надворные постройки при гостинице, прошел в сад, спускавшийся к реке Ярро, и тихо направился по берегу к гавани, подозрительно осматриваясь по сторонам.

Выходя из гостиницы, он плотно завернулся в плащ, а чтобы скрыть свои густые волосы и украшения из перьев на голове, на голову надел широкополую шляпу — сомбреро.

Ночь стояла темная, не было видно ни зги. Дикарь прислушался. Вдали раздались шаги. Виллиго впился в темноту своими рысьими глазами и увидал две тени, двигавшиеся к нему навстречу по узкой дороге. Неизвестные люди шли, тихо разговаривая. Вскоре они близко столкнулись с Виллиго.

— Кто тут? — спросил один из них.

Виллиго спокойно шел дальше, как будто не слыхал их вопроса.

— Прочь с дороги, а не то пеняй на себя! — крикнул другой неизвестный.

Виллиго, не отвечая, протянул руки, схватил обоих незнакомцев за платье и, сильно встряхнув их, швырнул на дорогу. Сделай он то же самое движение в другую сторону, они полетели бы прямо в реку. Они это поняли и притихли.

— Черт возьми! — выругался один из них. — У этого негодяя здоровые кулаки.

— Вероятно, кто-нибудь из наших, — ответил другой, вставая на ноги. — Оставим его в покое.

— Оставить его в покое? О, лишь бы он-то нас оставил в покое… А мы хорошую получили встряску, нечего сказать…

Виллиго между тем спокойно продолжал идти к гавани, как ни в чем не бывало.

— Все-таки мне бы очень хотелось знать, кто это такой, — продолжал второй собеседник, собираясь догонять уходившего.

— Ты, кажется, забыл, что Боб велел нам как можно скорее исполнить поручение и ничем не отвлекаться?

— Правда. Ничего, я отыщу его после.

Два незнакомца пошли своей дорогой.

Не доходя немного набережной, Виллиго остановился, три раза крикнул ночным опоссумом и прислушался.

В нескольких шагах от него однозвучно плескалась река. Вдали глухо роптал океан, временами доносились пьяные крики лесовиков, бесчинствовавших в притонах «нижнего» города, но на призыв Виллиго не было отклика.

Виллиго крикнул еще раз. Опять не было ответа. Тогда он прошел ближе к набережной. На этот раз ему не пришлось долго ждать. Едва он здесь повторил свой крик, ему сейчас же, как эхо, ответили точно такие же звуки, и на светлом фоне освещенных окон появилась чья-то темная тень.

— Это ты, Коанук? — спросил Виллиго.

— Да! — отвечал молодой воин, в один прыжок очутившийся около него.

— А Нирроба?

— Он в подвале «Чертова кабачка» вместе с Вивагой и Ваго-Нанди подсматривает за лесовиками, так как они совещаются о чем-то важном.

— Никто не подозревает?

— Мы уже пять месяцев посещаем таверну и приобрели неограниченное доверие хозяина и его посетителей. Нас уже несколько раз пытались замешать в разные дела, но мы постоянно находили предлог уклониться.

— Хорошо, ты отличный воин.

— Если ты хочешь войти, то все готово!

— Ты предупредил?

— Я сказал, что мы ждем отца из нашей деревни.

— Ты воин, настоящий воин. Из тебя со временем выйдет вождь. Говорят они о приисках моего брата Тиданы?

— Говорят. Им известно, что вы продали самородки в Сиднее, но они не знают, где вы их нашли… Можно мне высказаться откровенно, отец мой?

— Говори смело, Коанук.

— Так пойдем скорее в таверну, а то меня, пожалуй, там хватятся.

— Иду. Еще одно слово: не посылал ли мистер Боб в город двух лесовиков?

— Послал незадолго перед тобою.

— Мне бы следовало их убить и взять у них записку. Они, наверное, несли записку. Тидана прочитал бы ее!

— Не нужно. Мы сейчас все сами узнаем. Боб сказал, что он рассчитывает на нас, потому что желает поручить все дело туземцам.

Два дикаря подошли к «Devil's Tavern». Коанук повел Виллиго темным коридором, который вел на лестницу в подвал. Он сказал пароль человеку, сторожившему вход, и вошел вместе с Виллиго в темное подполье, где под председательством мистера Боба сидело до сотни человек разных проходимцев.

Новоприбывших встретили громким «ура», потому что Коанук распустил слух, будто Виллиго ненавидит Дика и всеми силами стремится его погубить.

Никто из лесовиков не знал истинных отношений между Виллиго и канадцем, а ссоры между дикарями и европейцами бывали так часты, что измена Виллиго никого не удивила. Сверх того, нагарнуки до сих пор еще ни разу не участвовали с лесовиками ни в каких темных делах, потому что считали себя племенем благородным и честным, так что союз с ними льстил самолюбию лесовиков и приводил их в настоящий восторг.

Присутствие Виллиго в «Чертовом кабачке» было с его стороны делом необыкновенного самоотвержения и прозорливости.

После победы над дундарупами Виллиго, не понимая причин посылки Лорана в Европу и прочих намерений Дика и Оливье, имевших целью обеспечить обладание прииском, пошел к той же цели своею дорогой с прямолинейностью дикаря. Он сообразил, что для удержания за собою прииска нужно, во-первых, занять его значительною силой, а во-вторых, каким бы то ни было способом узнать ближайшие намерения врагов Тиданы. Для первой цели он приказал всему своему племени занять своими кочевыми поселениями как прииск, так и прилегающие к нему места, а для второй цели он подослал к лесовикам своих надежнейших воинов, решившись впоследствии и сам проникнуть в лагерь врагов.

Виллиго рисковал погибнуть при малейшем подозрении, но он полагался на свою осторожность, на свое тонкое чутье и на безграничную преданность воинов, которых выбрал себе в сотрудники.

— Джентльмены! — сказал мистер Боб, когда улеглись приветственные крики, — рекомендую вам великого вождя племени огнепоклонников, знаменитого Виллиго, что в переводе на наш язык, кажется, значит «черный индюк»…

Имя Виллиго на самом деле значило «черный орел». Вольный перевод мистера Боба вызвал громогласный взрыв единодушного смеха.

Виллиго наморщил брови. Боб заметил дурное впечатление, произведенное на дикаря этим смехом. Сделав сам серьезное лицо, он что есть мочи стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Тише вы, висельники! Кто посмеет хотя бы словом одним оскорбить почтенного вождя, тот будет иметь дело со мной!

Шум утих, как по волшебству, и грозный трактирщик продолжал:

— Вы помните, как в прошлом году, когда был съезд золотопромышленников, пронесся слух, будто Дик Лефошер открыл богатейший прииск. Это оказалось правдой; Дик с двумя своими друзьями вскоре отправился на прииск в сопровождении Виллиго и его воинов. Из вас найдется несколько уцелевших человек, которые помнят, как храбро они отстаивали себя. Да иначе и быть не могло. Не вам, трусам, бороться с могучим канадцем, когда ему помогает непобедимый Виллиго. Мир тем, которые погибли, а уцелевшим да послужит это в науку… И что же, джентльмены? Знаете, как отплатили эти люди благородному Виллиго? Самою черною неблагодарностью… Он решился отметить. Он, тайком от них и оставаясь с ними для вида в хороших отношениях, прислал ко мне четырех воинов с предложением союза. Я, разумеется, принял его. Европейцы, получив концессию на прииск от министерства колоний, отправятся с отборными людьми на прииск, чтобы вступить во владение им. Виллиго, разумеется, будет их провожать. Он устроит им засаду и предаст их нам в руки. Тогда мы потребуем от них формальной уступки прииска, за что обещаемся спасти их жизнь. Среди нас, наверное, найдутся бывшие юристы, сумеющие оформить уступку…

— Я!.. Я!.. Я!.. — послышалось с десяток голосов.

— И тогда у нас будет богатейший прииск, мы сделаемся миллионерами и бросим наконец эту проклятую собачью жизнь.

Раздались оглушительные аплодисменты, от которых задрожали своды подземелья. Трактирщик махнул рукой. Все опять стихло.

— Это еще не все, джентльмены. Нужно поскорее условиться, потому что Виллиго не может быть здесь долго, иначе у европейцев, пожалуй, зародится подозрение. За свою помощь Виллиго требует, чтобы мы по окончании сделки выдали европейцев ему. Он отметит им за себя, он привяжет их к столбу пытки и предаст мучительной смерти. Но ведь борьба с Диком Лефошером вещь серьезная. Для того чтобы обеспечить успех, Виллиго полагает собрать отряд человек в 200 или 300. Согласны ли вы на его условия, согласны ли вы бороться до конца?

Ответом было единодушное «да».

— Хорошо, — сказал Боб. — Нас здесь много; оповестите наших друзей, да поскорее, потому что экспедиция через неделю должна быть уже готова. Начальников выбирайте сами; мне очень хочется отправится с вами, но я не отправлюсь. Вы, я думаю, знаете, что Боб не трус, но мне совершенно невозможно уехать из Мельбурна.

Условились, что отряд выступит в поход, как только Виллиго даст сигнал, и что четыре его воина останутся при отряде в качестве проводников, а также для сношений с вождем нагарнуков.

Виллиго, не моргнув глазом, пожал мистеру Бобу руку, скрепляя таким образом договор, заключенный последним от имени всех лесовиков.

— А теперь, господа, пойдите прогуляйтесь куда-нибудь, — обратился трактирщик к своей компании. — Мне нужно поговорить с вождем нагарнуков по секрету.

Все немедленно повиновались, и в несколько минут подземелье опустело.

Боб остался один с Виллиго и его молодыми воинами.

— Я задержал вас вот для чего, — сказал он им. — Итальянский генеральный консул, которого я имею честь знать, поручил мне совершить одно похищение, употребив для этого непременно туземцев, чтобы впоследствии, когда дело разгласится, можно было свалить вину на них. Я сейчас же вспомнил о вас как о людях смелых и надежных. Вот и деньги за работу, две тысячи долларов; тысяча долларов вам, а другая, согласно уставу, в общую кассу нашего общества. Я уже послал записку консулу и только дожидаюсь кареты, которая за вами заедет.

Четыре воина взглянули в глаза своему вождю. Виллиго сделал им знак, чтобы они согласились. При этом у него невольно промелькнула мысль о графе Лорагюэ, и вскоре он, сам не отдавая себе отчета почему, пришел к убеждению, что дело идет именно о молодом друге Тиданы. Он немедленно решился удостовериться в этом.

Послышался стук колес. Трактирщик побежал к подъезду, а Виллиго тем временем быстро спросил воинов:

— Есть с вами ножи и бумеранги?

Воины молча кивнули головами.

— Хорошо, — сказал вождь. — Я пойду за каретой издали; вам, вероятно, поручат похищение; когда я издам крик, бросайтесь на тех, кто будет с вами, каково бы ни было их число. Пустите в ход бумеранги; я буду недалеко и помогу вам.

В это время вернулся мистер Боб, и Виллиго замолчал.

— Вас ждут, — сказал трактирщик воинам. — Вы будете провожать тех, кто поедет в карете. По окончании дела вас в той же карете отвезут обратно в Мельбурн.

— До свидания! — сказал Черный Орел, направляясь к двери.

— Великий вождь, не выпьешь ли ты стакан виски?

— Я никогда не пью напитков белых людей.

— Подожди по крайней мере, когда они уйдут, а то люди консула подумают, что мы за ними шпионим.

— Они меня не увидят.

— Еще одно слово: если тебе нужно будет что-нибудь мне сообщить…

— То я сделаю это через Коанука.

— Так до свидания, вождь!

Виллиго тихо вышел из кабачка, незаметно прокрался мимо стоявшей у подъезда кареты и спрятался за стеной, стараясь даже не дышать.

Вслед за тем из кабачка вышли нагарнукские воины, с Бобом впереди, который, обменявшись несколькими словами с кучером, велел им садиться в карету. То был старинный, удобный и чрезвычайно вместительный дормез, в котором по нужде могли свободно усесться человек двенадцать. Карета была запряжена парой сильных полукровных лошадей, которые нетерпеливо били копытами землю. Виллиго понял, что ему придется быстро бежать. Он потрогал свое оружие, чтобы узнать, крепко ли сидит оно за поясом. Молодые воины сели в карету, дверца захлопнулась, и лошади понесли. Черный Орел побежал за экипажем во весь дух, чуть касаясь ногами земли.

Проехав гавань, карета не повернула на Ярро-стрит, а поехала шагом к реке. Виллиго воспользовался этим и, подбежав к карете, примостился на рессорах ее, так что его нельзя было видеть. Через четверть часа экипаж остановился у калитки сада «Восточной гостиницы», у той самой калитки, через которую Виллиго вышел перед тем на берег Ярро. Из дормеза вышли четыре замаскированных человека и в сопровождении негра, коридорного гостиницы, направились к главному зданию мимо холостых надворных построек.

Сомнения не оставалось: похищали графа д'Антрэга, друга Тиданы.

Была минута, когда Виллиго уже хотел крикнуть своим воинам, чтобы они бросились на замаскированных и расправились с ними, но он сообразил, что тогда останется кучер, который может поднять тревогу. Он вспомнил, что речь шла о похищении, а не об убийстве и что, следовательно, жизни графа не грозит покуда никакая опасность. Он даже догадался, что графа чем-нибудь усыпили, чтобы без сопротивления овладеть его особой, и что вообще замаскированные люди стараются во что бы то ни стало избежать шума. И он стал спокойно ждать, готовясь приступить к действию, как только понадобится.

Через полчаса вернулись замаскированные люди, осторожно неся на руках молодого человека в глубоком сне. Проходя через узкую калитку, они замешкались, и Виллиго, окинув взглядом всю кучку, успел убедиться в своей правоте. Спящий молодой человек был действительно граф д'Антрэг, которого неизвестные люди с замечательною дерзостью похитили из самой модной гостиницы в Мельбурне.

Виллиго знал теперь, что ему нужно делать.

Подкупленный коридорный-негр не провожал похитителей назад. Он взялся только встретить их и сказать, когда усыпительные капли окажут свое действие, а на другой день, когда похищение будет открыто, он обязан был заявить, что видел, как около гостиницы бродили туземцы, и навести на них подозрение.

Графа осторожно положили на одно из сидений кареты, и лошади опять помчались по дороге к мосту Св. Стефана, за которым уже было поле. Проехав мост, кучер еще сильнее погнал лошадей по направлению к так называемому заливу Ободранных, получившему свое зловещее название с имевшей здесь место кровавой драмы. Еще в первые годы колонизации здесь были захвачены туземцами три английских матроса; туземцы содрали с них живых кожу и оставили на песке, где несчастные умерли в ужасных страданиях.

Место было пустынное, песчаное, окаймленное кое-где высокими скалами и очень удобное для действия. Виллиго решился подождать, когда карета приедет туда. Быть может, похитители намеревались здесь покончить с графом д'Антрэгом.

Дормез катился. Нагарнукские воины, сидя внутри, терпеливо дожидались сигнала от своего вождя.

Вот карета замедлила ход. Колеса стали глубоко уходить в песок, и лошади с трудом везли тяжелый экипаж.

Черный Орел счел момент удобным. Он соскочил с задка кареты на песок, испустил пронзительный крик «вага», забежал вперед кареты и кинул в кучера бумеранг. Кучер упал с пробитою головой, и Виллиго остановил лошадей. В ту же минуту нагарнукские воины выскочили из кареты и окружили своего вождя.

Их дело было уже сделано. Они заранее выбрали себе каждый по одному противнику, и все четыре замаскированных человека уже лежали с пробитыми головами. Они умерли, не успев даже вскрикнуть.

Граф д'Антрэг ни разу не пошевелился. Он все время спал, точно в летаргии.

По приказанию вождя нагарнуки выбросили трупы на песок и сели опять в карету. Черный Орел сел на козлы и погнал лошадей обратно в Мельбурн. Доехав до моста Св. Стефана, Виллиго остановился, нагарнуки взяли графа Лорапоэ на руки и бросили карету на произвол судьбы. Пройдя мост пешком, они дошли до известной уже нам калитки и беспрепятственно прошли через сад. Начинало светать. Войдя в гостиницу, нагарнуки встретили того самого негра, который встречал похитителей. Вне себя от испуга, бедняга закричал ужасным голосом и хотел бежать, но Виллиго крепко схватил его своею сильною рукой. В одну минуту негра связали, заткнули ему рот, и Виллиго, взвалив его себе на плечи, бросил его в комнату, дверь которой запер на ключ. Затем он повел своих воинов в комнату графа.

Это было ровно две минуты спустя после того, как канадец упал в обморок. Увидав его на полу, нагарнук понял все. Он велел положить графа на постель, потом перенес Дика в его комнату и велел своим воинам удалиться: он не желал, чтобы канадец знал о присутствии нагарнуков в Мельбурне. Спрыснув Дика водой, он скоро привел его в чувство. Придя в себя, канадец увидал Виллиго, взял его за руку и зарыдал.

— Тс! — сказал, улыбаясь, Черный Орел. — Он еще спит.

— Спит! — машинально повторил Дик. — Кто спит?

— Твой друг! — отвечал Виллиго, указывая рукой на комнату графа.

Только что он успел это сказать, канадец вскочил и бросился к своему другу. С тревогой схватил он графа за руку, но сейчас же успокоился, услыхав правильное биение пульса. Не помня себя от радости, обернулся он к Виллиго и, сжимая его в объятиях, вскричал:

— Это ты его спас! Спасибо, брат… Во всей Австралии не найти такого человека, как ты, Виллиго. Я уже догадывался, что ты что-нибудь такое придумал… Недаром же ты пропадал эти два дня. Благодаря тебе Лоран так и не заметил пропажи графа, иначе он бы умер от горя!

— Ему дали чего-нибудь усыпительного! — сказал нагарнукский вождь, стараясь скрыть свое волнение.

— Мне и самому пришло это в голову, да поздно. Мне тоже чего-то подсыпали, и сон сковал мне члены так, что я не мог сделать ни одного движения.

Затем Виллиго рассказал Дику то, что мы уже знаем, однако обошел молчанием содействие, оказанное ему молодыми воинами. У него был свой план, и для успеха его Черный Орел считал нужным, чтобы никто, даже друзья его, не знали о присутствии нагарнуков в Мельбурне. Приезд человека из Европы, вызванного Оливье и Диком для наблюдения за их безопасностью, чувствительно затронул самолюбие дикаря. Теперь ему хотелось блистательно доказать, что он и один, своими средствами, сумеет охранить своих друзей от всяких враждебных покушений. Ему же удалось однажды спасти их во время блужданий по кра-фенуа, а сегодня еще раз случай предоставил ему возможность вырвать у Невидимых верную добычу. С наружною скромностью, но с гордым самодовольством в душе передал он своему другу подробности спасения молодого графа.

Когда он дошел до того места, как он схватил и связал предателя-негра, Дик пожелал немедленно идти к негру и допросить его. Ему хотелось узнать имена похитителей и их общественное положение. Но от бестолкового дикаря ничего нельзя было добиться. Все, что удалось от него узнать, — это только то, что он за пять пиастров взялся наблюдать за графом и дать знать неизвестным лицам, когда граф окончательно погрузится в сон. Видно было, что это совершенный скот, не отличающий зла от добра, и что он помогал похитителям только потому, что прельстился заработком в 25 франков.

Канадец понял это и отпустил его с тем условием, чтобы негр немедленно дал ему знать, если Невидимые дадут ему опять какое-нибудь подобное поручение. Чтобы обеспечить верность дикаря, канадец обещал дать ему за сообщение сумму вдвое больше той, которая будет ему предложена за содействие.

Вернувшись в комнату Оливье, друзья нашли его уже наполовину проснувшимся. Граф сидел и, видимо, силился что-то припомнить.

— Ах, дорогой друг, — вскрикнул он, завидев канадца, — какой я сегодня видел скверный сон!

И он, сам над собой улыбаясь, начал рассказывать сон, виденный им ночью и уже известный нашим читателям.

Вдруг он остановился и умолк, смущенный серьезным и торжественным выражением лица канадца.

— Что с тобою, друг? — спросил он. — Зачем ты так серьезно принимаешь мой нелепый кошмар?

— Вовсе уж он не до такой степени нелеп, как вам кажется, — возразил Дик. — Сегодня ночью сюда действительно входили четыре замаскированных человека. Они овладели вами, перенесли через сад при гостинице, вышли из калитки, которую вы видели во сне, посадили в карету и повезли за город…

— Дальше, дальше!..

— И если затем ваш сон оборвался, то это потому, что следивший за вами Виллиго атаковал карету на дороге, убил похитителей и отнес вас назад на руках.

— Дик! Дорогой Дик! — вскричал вне себя Оливье. — Неужели это правда? Нет, это вы так шутите.

— Клянусь вам, что это все правда, — отвечал канадец. — Ну разве я позволю себе так над вами шутить?

Оливье протянул своему спасителю руку и сказал с глубоким чувством:

— Вы два раза спасли мне жизнь, Черный Орел. Я никогда, никогда не расплачусь с вами за это.

— Вы друг моего брата Тиданы, — отвечал с безыскусственною простотой австралиец. — Благодарите Тидану, а Черному Орлу вы ничем не обязаны.

Лоран все это время спал как убитый. За банкетом он выпил так много тостов, что усыпительное зелье подействовало на него сильнее, чем на всех остальных. Дик и Виллиго пошли будить его, так как приближалось время отправляться на обед к самозваному барону де Функалю.

Оливье остался один и задумался.

Из задумчивости его вывело появление слуги, который подал ему принесенное утром письмо. Он с волнением распечатал конверт. Под письмом стояла подпись: «Тайна». То был псевдоним, принятый сыщиком.

Вот что там было написано:

«Нагарнукский вождь Виллиго вам изменяет. В эту ночь в кабачке, известном под именем „Чертова кабачка“, он присоединился к компании лесовиков и формально обязался передать вас в их руки. Лесовики под угрозою смерти хотят вынудить у вас уступку прииска. Берегитесь!»

Оливье прочитал и встревожился. Он сейчас же догадался, что тут должна быть какая-нибудь ошибка; не мог, совершенно не мог быть предателем Виллиго, только что спасший ему жизнь. В этом отношении у графа не было ни малейшего подозрения. Но его тревожил вопрос: что навело барона де Функаля на ложный след, заставивший сыщика заподозрить в предательстве вернейшего их друга и союзника?

Он позвал канадца и показал ему письмо.

Канадец прочитал его, не моргнув глазом, потом свернул в трубку и зажег им сигару.

Граф смотрел на него вопросительно. Закурив сигару, канадец сказал:

— Этот человек не знает Виллиго; но я бы не советовал ему меряться силами с дикарем. Добра из этого не выйдет. Сомневаться в честности моего друга! Да я скорее не поверю в свою собственную! Не нужно говорить этого вождю, а то во всей Австралии не найдется уголка, в котором бы барон де Функаль мог спрятаться от его мести. Хотя он и способен на всякое самоотвержение, на всякое великодушие, но ведь он все-таки дикарь и прощать обид не умеет. Сомнение в его преданности ко мне для него обида самая тяжкая. С тех пор как его племя усыновило меня, с тех пор как я стал названым братом Виллиго, приемным сыном его отца Воллигонга, он смотрит на меня как на настоящего родственника и святою обязанностью считает помогать мне во всех предприятиях. Вы еще не знаете австралийских дикарей. Правда, у них много диких предрассудков, много диких обычаев, но зато у них есть понятия весьма почтенные, за которые они готовы отдать до последней капли свою кровь. Так, например, они скорее умрут, чем изменят узам дружбы или родства.

Канадец проговорил эту тираду со сдержанным волнением, в котором проскальзывала глубокая печаль, что его преданный друг Черный Орел сделался жертвою подозрения. Оливье понял его чувство и поспешил возразить:

— Умоляю вас, дорогой Дик, не думайте, что я хотя на одну минуту заподозрил вашего друга. Я просто был поражен этой запиской, вот и все.

— И поразиться есть отчего, это правда. Записка в высшей степени странная. Тут какая-то тайна, но я знаю, что она впоследствии объяснится. Я не стану говорить об этом с Виллиго. Это такой человек, что не простит даже тени недоверия к себе. Вы хорошо сделаете, если посоветуете сыщику бросить этот ложный след. Вероятно, Виллиго охраняет вас своими средствами. Это и есть причина его отлучек. Я не знаю его плана, но уверен, что он в своем роде очень хорош и для нас полезен. Даже вот так: если мне сейчас, сию минуту, доставят неопровержимое доказательство, что Виллиго действительно вступил в союз с лесовиками, знаете, что я скажу на это? Я скажу: «Горе лесовикам!» Если измена своим считается у нагарнуков позорным делом, то нельзя сказать того же о предательстве относительно врага. Последнее считается у них делом похвальным, законной военной хитростью. Да едва ли их и можно за это осуждать. Оставим же Виллиго в покое, предоставим ему действовать так, как он хочет, да и барон де Функаль отлично сделает, если ограничится выслеживанием одних Невидимых. Говоря откровенно, я вполне доверяю авторитету вашего сыщика относительно европейских дел, но здешних отношений он не знает и едва ли будет нам очень полезен. Пусть же он возьмет на себя одних Невидимых, а общаться с лесовиками и туземцами предоставит мне и Виллиго. Так будет гораздо лучше.

— Я с вами совершенно согласен, Дик, — сказал граф, — и сегодня же порешу с бароном этот вопрос в указанном вами направлении.

Последние слова графа были прерваны появлением Лорана, который вошел в комнату своего господина. Благодаря разным впрыскиваниям и растираниям старый слуга стряхнул с себя наконец сонливость и, приписывая ее непривычке к шампанскому, приготовился извиниться перед своим барином. Но тот не дал ему заговорить и рассказал о приключениях минувшей ночи. Тогда смущение Лорана перешло в неописуемое изумление.

— О, теперь я все понимаю! — воскликнул он после некоторого молчания.

— То-то мое опьянение было какое-то странное. Я все слышал и все понимал, но не мог шевельнуть ни одним членом. Если только тот, кто нас опоил, попадется мне на узенькой дорожке…

— Это итальянский консул! — вставил появившийся неожиданно Виллиго.

Оливье и канадец удивленно переглянулись.

— Ты почем знаешь? — спросил Дик.

— Черный Орел не нуждался в найме белого шпиона, чтобы все вызнать и выследить, — отвечал нагарнук с самодовольной улыбкой. — Если б я этого не знал, то как бы мог спасти молодого друга Тиданы?

— Но ведь и белый шпион, как ты его называешь, еще накануне предупредил нас об этом.

— Он предупредил… Виллиго не предупреждает, а действует.

— Но как ты узнал об этом?

— Я проник к лесовикам в «Чертов кабачок» и узнал, что они ищут надежных людей для какого-то похищения. Я догадался, что дело идет о друге Тиданы…

— И храбро рискнули жизнью, чтобы меня спасти! — воскликнул Оливье.

— И ты совершенно уверен, что это итальянский консул? — спросил Дик.

— Когда же Виллиго говорил на ветер?

— Спасибо, друг! — сказал канадец, пожимая дикарю руку. — Я теперь знаю, что нам делать.

В словах Виллиго было много недосказанного, Дик это понимал, но не хотел расспрашивать друга из боязни огорчить его недоверием.

Виллиго не знал, что его друзья собираются на обед к барону де Функалю, иначе он непременно пошел бы с ними. К самозваному барону он чувствовал какое-то непобедимое, бессознательное отвращение и недоверие. У дикаря почему-то засела в голове мысль, что белый шпион ведет двойную игру, что он готов изменить и нашим и вашим.

У него не было никаких фактов, к которым бы он мог привязаться, тем не менее он никак не мог отрешиться от своей мысли.

Будущее покажет, насколько дикарь был прав.

Нужно было уговориться относительно дальнейшего образа действий.

Четыре друга решились остаться для совещания в комнате графа из боязни, что их разговор могут подслушать соседи Лорана по комнате.

— Не бойтесь, — заметил со зловещей улыбкой Черный Орел, когда Дик упомянул об этих соседях. — Они нас не подслушают. Их уже нет здесь: коршуны клюют их трупы.

— Не может быть! — вскричал Дик.

— Их было четверо. Их больше нет. Они убиты.

В это время через открытое окно послышался голос разносчика, выкрикивавшего громким голосом:

— «Morning Advertiser»!.. Покупайте «Morning Advertiser»!.. Свежие новости! Четыре мертвых тела на берегу бухты Ободранных… Ужасные подробности… Вчерашнее празднество… портрет лорда-губернатора… смерть Тома Поуеля…

Друзья помолчали. Наконец канадец заговорил первый:

— Положение скверное. В Мельбурне нам оставаться нельзя. Боец за Англию умер, население раздражено против нас. Меня могут убить из-за угла, надеясь на снисходительность присяжных, которые, по всей вероятности, оправдают убийцу. Что касается вас, граф, то ярость ваших врагов после этого кровавого убийства удесятерилась. По-моему, нам следует как можно скорее удалиться на Лебяжий прииск.

Это мнение было принято единогласно, причем Виллиго особенно настаивал на скорейшем отъезде. Условились, что Оливье в этот же день вместе с бароном де Функалем отправится в кадастровое управление и исполнит все формальности по вводу себя во владение прииском, а канадец тем временем подыщет надежных лиц для эксплуатации золотоносного поля.

Дорогой на прииск решено было завернуть на Сен-Стивенские рудники, чтобы ознакомиться там с наилучшими способами добывания золота.

Когда друзья окончательно уговорились, Виллиго простился с ними до вечера, а Лоран, Дик и Оливье отправились на обед к консулу.

Хотя до консульского дома было недалеко, однако они наняли карету. На улицах толпился народ, возбужденно толковавший о смерти Тома Поуеля, и было бы неблагоразумно рисковать, появляясь среди враждебно настроенной толпы.

Через несколько минут езды карета наших друзей остановилась у подъезда Португальского консульства, помещавшегося в красивом доме, в элегантном квартале королевы Елизаветы. Барон де Функаль в сопровождении своих секретарей, дона Кристоваля Коко и дона Педро де Сильва-Любека, встретил своих дорогих гостей на нижней ступеньке крыльца.

Барон де Функаль ввел графа д'Антрэга и его друзей в красивую гостиную, убранную в восточном вкусе, и сделал своим секретарям знак удалиться.

— Граф, — обратился барон к Оливье, — мне давно хотелось видеться с вами, но у Невидимых здесь в Мельбурне имеется своя собственная, превосходно организованная полиция, и я боялся возбудить их подозрение.

— Мне тоже давно хотелось с вами поговорить, — отвечал Оливье, — но раз зашел разговор о полиции, то я должен вам заметить, что и вы не ударили лицом в грязь. Вы мне сообщили столько сведений о моих врагах, что остается только удивляться, откуда вам удалось добыть их.

— Ваша похвала превышает мои заслуги, — отвечал барон, кланяясь графу и кидая на него холодный, испытующий взгляд.

Одного этого взгляда было достаточно португальскому консулу, чтобы убедиться в искренности слов графа.

— Итак, барон, вы узнали моих врагов; вам известны их цели и средства; поэтому не можете ли вы мне разъяснить многое, для меня непонятное в их поведении?

— С удовольствием, граф. Для этого я, между прочим, и желал вас видеть.

— Я вас слушаю, барон. Мне интересно узнать последнее слово обо всем этом деле.

— Последнее слово за вами, граф. От меня вы узнаете первое.

— Я вас не понимаю.

— Слушайте, граф. Я начну по порядку… Невидимые, как вам, быть может, известно, а быть может, и нет, составляют из себя общество, включающее в свой состав мошенников всевозможных национальностей. Оно весьма многочисленно, и члены его принадлежат к различным классам. Средства его громадны, и оно не брезгует никакими способами для их увеличения.

Невозможно описать изумление наших друзей, когда они из уст своего сыщика услыхали эту косвенную апологию Невидимых.

— Милостивый государь, — заметил ему граф д'Антрэг, — ваши слова бесконечно удивляют меня…

— Я понимаю, что вы удивлены, граф, но все-таки попрошу у вас позволения еще несколько времени злоупотребить вашим вниманием. Распространяться о Невидимых я не буду. Я позволю себе только сказать несколько слов об устройстве их общества. Оно разделяется на несколько отделов; в каждом отделе есть свой коновод; коноводы, или начальники отделов, подчинены атаману, которого никто, кроме старших, не знает. Вас преследует, собственно, петербургская шайка. Отец вашей невесты был однажды вынужден дать обязательство после своей смерти предоставить весь свой капитал в пользу шайки. В этом смысле уже составлено духовное завещание на имя одного лица из Невидимых.

— Он дал такое обязательство? Но каким же образом могли его принудить?

— Не могу вам этого сказать, но факт остается фактом. Однако Невидимые дали ему одну льготу: он освобождается от обязательства обездолить свою дочь, если она выйдет замуж за одного из Невидимых или если муж ее вступит в шайку…

— Я?.. Никогда!.. Я, граф д'Антрэг, и вдруг вступлю в общество каких-то шантажистов!.. Но напрасно они хлопочут: я не гонюсь за деньгами, мне не нужно их. Пусть они берут их себе, раз уже захватили.

— Позвольте, граф. У невесты вашей есть еще свое собственное состояние, наследство ее матери, заключающееся в богатейших серебряных рудниках на Урале. Это состояние находится в пожизненном владении отца; отчуждать его он не имеет права, и оно после его смерти перейдет к вашей невесте, а следовательно, к вам. Невидимые не хотят это допустить и не допустят. Вот почему они и препятствуют вашему браку; вот вам и тайна исчезновения Надежды Павловны.

— И это напрасно. Я никогда и ни при каких обстоятельствах не откажусь от своей невесты.

— Есть отличный способ согласить обоюдные интересы.

— Какой это?

— Вступить в русское подданство, что необходимо потому, что земли и рудники лежат в России, следовательно, в сфере деятельности петербургской шайки, и затем сделаться членом общества Невидимых.

— Вам поручили сделать мне это предложение?

Сыщик прикусил язык. Он понял, что хватил через край, но продолжал с невозмутимым спокойствием:

— Никто мне ничего не поручал, но во время пребывания в Петербурге я входил в сношения с Невидимыми и узнал их взгляды и намерения.

— Мне часто приходилось встречаться с их лазутчиками, но почему же они никогда не говорили мне ничего подобного?

— Не знаю. Но что бы вы ответили на такое предложение?

— Знайте, милостивый государь, что я никогда не переменю подданства и никогда не вступлю в бесчестное сообщество.

— Уверяю вас, граф, что об этом стоит подумать…

— Это что же такое? Угроза?

— Это предостережение. Граф, я не вижу иного средства вас спасти. Много мер перепробовали с вами Невидимые, и эта, как я слышал, последняя. Если вы откажетесь от их предложения, то с вами покончат навсегда. До сих пор вас щадили, но теперь… Я, право, не знаю, какими судьбами вам удалось сегодня ночью избавиться от них… Эти четыре трупа… И потом, я должен вас предупредить, что ваш нагарнук Виллиго изменяет вам. Я имею положительное доказательство, что он знается с лесовиками и дал им обещание содействовать вашей гибели…

— Нет, барон, уж это вы оставьте. Я вам советую заниматься только Невидимыми, а туземцев уж вы предоставьте нам. И это будет даже лучше для вас самих, иначе мы не можем ручаться за вашу жизнь.

— Честное слово, граф, я вас совершенно не понимаю!

— Виллиго не такой человек, чтобы простить подозрения в измене; к тому же он дикарь и не остановится ни перед чем.

— Из ваших слов, граф, я вижу, что этому туземцу вы верите больше, чем мне.

— Я не то хотел сказать. Я хотел только внушить вам, что Виллиго стоит выше всяких подозрений. Да вот вам доказательство: неизвестные злодеи нынешней ночью дали мне какого-то усыпительного средства, выкрали меня из гостиницы, посадили в карету и повезли. Виллиго спас меня один. Он убил моих похитителей…

— Может ли это быть?..

— А между тем это так. Найденные четыре трупа — дело его рук.

Сыщик совершенно оторопел и не знал, что сказать.

— Вы теперь видите сами, сударь, — продолжал граф, — что мы не можем сомневаться в честности Виллиго… Но оставим это. Поговорим лучше о нашем деле. Скажите, что, по вашему мнению, могут предпринять против меня в настоящее время Невидимые? Говорите откровенно.

— Откровенно, граф? Вы позволяете?

— Разумеется. Я вас об этом прошу.

— Так я должен вам сказать, что вы теперь совершенно находитесь в их руках, и вам нет никакого спасения, кроме…

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вам нет иного выбора, как согласие на два упомянутых мною условия или же смерть.

— Как вы смеете мне так говорить?

— Я просто снимаю наконец маску.

— Значит, вам поручено моими врагами…

— Теми, кого вы совершенно напрасно считаете врагами…

— Но кто же вы наконец?

При этом вопросе сыщик выпрямился и для вящего эффекта медленно, раздельно проговорил:

— Я… член… общества… Невидимых.

Три друга вскрикнули от удивления и гнева и вскочили с своих мест, хватаясь за револьверы.

— Ни с места, — сказал самозваный барон де Функаль, — или вы погибли!

Дрожа и бледнея от негодования, граф д'Антрэг, Дик и Лоран остановились в оборонительном положении.

— Итак, вы завлекли нас в гнусную западню! — сказал с презрением Оливье. — Вы получили деньги и с нас, и с Невидимых.

— Вы ошибаетесь. К обществу Невидимых я принадлежу вот уже десять лет. Когда господин Лоран приехал в Париж за сыщиком, мои начальники велели мне ехать с ним. Я не мог ослушаться и отправился в Мельбурн.

— На наш счет!

— И это неправда; кредит, открытый вами для меня в Париже и здесь, остался нетронутым… Мне даны были относительно вас широкие полномочия, но меня тронула ваша молодость, и я решился дать вам возможность спастись. Я не враг вам, право. Это я выхлопотал позволение заключить с вами договор. Примите наши условия… Подумайте, граф… Господа, вы, кажется, желаете добра господину д'Антрэгу. Посоветуйте ему не упрямиться.

Дик и Лоран презрительно промолчали, а граф Лорагюэ твердо отвечал:

— Никогда! И пожалуйста, не говорите больше об этом.

— Как угодно. Только уж потом на меня не пеняйте.

— Вы подло поступили со мною; вы обманули доверие моего отца, обманули доверие Лорана, вы заманили меня в западню…

— Граф, я на вас не сержусь за эти слова. Скажу одно: вы все вините меня. Но вспомните, что я только орудие… что я действую так, как мне велено, что я не смею ослушаться. Я не имею права отказаться даже от бесчестного поручения. И клянусь вам, граф, мне моя роль в этом деле невыносимо тяжела, так тяжела, что я и сказать не могу. Недаром же я употребил все усилия вас спасти… и Бог видит, как мне грустно, что эти усилия не достигли цели.

Сыщик произнес эти слова с таким волнением, что доброму графу Лорагюэ на минуту даже сделалось его жаль. Но он ничего не сказал в ответ и обратился к своим друзьям:

— Пойдемте, господа.

— Ради Бога, граф, опомнитесь! — проговорил с мольбою сыщик. — Примите наши условия, умоляю вас.

— Прощайте! — вместо ответа возразил граф.

И он направился к двери гостиной, сопровождаемый Лораном и Диком, которые не спускали глаз с консула. Переступая через порог комнаты, граф обернулся и увидел, что барон де Функаль как бы в бессилии упал в кресло.

Друзья вступили в узкий коридор, который вел в переднюю. Вдруг зазвенел электрический звонок, и в ту же минуту с потолка, как две молнии, спустились две тяжелые металлические доски и заняли всю ширину коридора, одна впереди, другая сзади.

Три друга очутились в темном пространстве, ограниченном четырьмя глухими стенами.

Все трое отчаянно вскрикнули; Оливье, как более слабый, от гнева и ужаса лишился чувств. Лоран с воплем упал на тело своего барина, и только канадец сохранил полнейшее хладнокровие. Он поднял своих упавших друзей и начал приводить их в чувство.

— Барин мой, бедный барин! — пролепетал Лоран, первым придя в себя.

— Где мы? — было первым словом Оливье.

— Мы погибли! Погибли все трое!.. О Боже мой!

— Ну это еще мы посмотрим, — возразил канадец. — Мы бывали и не в таких переделках…

Возвратимся, однако, к Виллиго.

Расставшись с друзьями, Черный Орел пошел на пристань, где накануне условился сойтись с Коануком. Он сообщил молодому воину принятое утром сообща решение покинуть Мельбурн и поручил ему предупредить лесовиков, чтобы те приготовились тронуться в путь через двое суток. Потом, завернувшись в плащ, Черный Орел целый вечер пробродил около «Чертова кабачка», чтобы лично узнать число негодяев, которых соберет для предстоящей экспедиции мистер Боб.

К ночи он вернулся в гостиницу ужинать, но, к удивлению своему, не застал никого дома. Ужин между тем был уже давно подан. Блэк спал в комнате своего господина. Увидав Виллиго, он подошел к нему и приласкался. Дикарь стал задумчиво гладить мягкую густую шерсть верного пса.

Между тем часы проходили, а отсутствующие не возвращались. Ужин был сервирован a la russe, то есть все кушанья были поданы на стол разом на блюдах, покрытых колпаками и поставленных на грелки с горячей водой для поддержания высокой температуры.

Черному Орлу надоело ждать, и он решился поужинать один или, правильнее, в обществе Блэка, который уже давно положил на стол передние лапы и нюхал аппетитный запах блюд.

Как все дикари, Виллиго был одарен замечательным аппетитом. Когда ему случалось ужинать или обедать одному, то он поедал все, что подавалось на троих, приводя своей прожорливостью в несказанное удивление прислуживающих за столом лакеев.

Только что он хотел присесть к столу и приняться за утоление своего голода, как на дворе гостиницы раздались под окнами нестройные звуки, похожие на ослиный крик.

Блэк залаял и выбежал в дверь. Черный Орел, подстрекаемый любопытством, встал, подошел к окну и выглянул во двор.

На дворе стоял не кто иной, как мистер Пасифик, осел мистера Джильпинга, который изволил только что прибыть в Мельбурн из страны нагарнуков.

Мистер Пасифик и мистер Джильпинг в один день проделали большой путь в сопровождении молодого нагарнукского воина по имени Менуали (что значит «кенгуренок»), а так как почтенный осел был воспитания нежного, то, разумеется, очень устал и выражал свой протест весьма жалобным, но и весьма неприятным криком.

Виллиго поспешил сойти вниз навстречу толстому англичанину. Старые знакомцы обменялись крепким рукопожатием.

— О джентльмен, — затянул своим певучим голосом британец, — я душевно рад вас видеть.

Менуали сделал своему вождю честь на туземный манер, дотронувшись рукой сначала до земли, потом до своего лба.

Джильпинг продолжал:

— Граф д'Антрэг дома, я полагаю?

Благодаря десятилетней совместной жизни с Диком Виллиго выучился английскому языку и мог на нем свободно объясняться, хотя и избегал этого. Поэтому он без труда вступил в разговор с Джильпингом. Он объяснил англичанину, что французы остановились действительно в этой гостинице, но что сейчас их нет дома: они-де, вероятно, ушли обедать во французский ресторан. Вместе с тем он предложил мистеру Джильпингу разделить с ним приготовленную трапезу. Последнее предложение британец принял с большим удовольствием. Он проголодался с дороги, и, кроме того, в последнее время ему приходилось питаться исключительно туземными блюдами, которые ему оказались сильно не по вкусу. Собственные же его запасы консервов успели давно выйти.

— Господи, — пожаловался он Черному Орлу, — какою гадостью меня там кормили: мясо опоссумов, лягушек, ящерицами… бр!..

У Виллиго, напротив, даже слюнки потекли, когда он услыхал название этих лакомств.

— О нет, — возразил он, — это очень вкусно. Very fine, гораздо лучше кушаний белых людей, Воанго!

Воанго — это было имя, которым стал называть Виллиго англичанина. Слово это означат одну странную австралийскую птицу, у которой на носу есть некрасивый, отвисающий вниз мясистый придаток. В первое время своего знакомства с англичанином Виллиго постоянно видел его с кларнетом во рту и вследствие этого нашел в нем сходство с упомянутой птицей. Услыхав, как его величает дикарь, Джильпинг обратился к Дику за разъяснением. Канадец, не желая обижать добродушного толстяка, уверил его, что имя Воанго просто перевод его настоящего имени на нагарнукский язык. Англичанину название очень понравилось, и он в следующем же письме к председателю географического общества подписался «Джильпинг Воанго», не подозревая, что сам называет себя именем весьма тяжелой, неповоротливой и неуклюжей птицы.

Британец и австралиец принялись уничтожать поданную пищу. Лакей смотрел и изумлялся до того, что даже не заметил, как выронил из рук салфетку, с которою он стоял за стулом Виллиго. Ему первый еще раз в жизни приводилось видеть вместе двух таких замечательных едоков.

Джильпинг приканчивал уже восьмую тарелку супа из черепахи, любимого национального блюда англичан: как известно, на суп идут только морские черепахи, а море — это сфера англичан.

Повсюду, где только встречается морская вода, там англичанин чувствует себя дома! Вот почему и морская черепаха сродни англичанам. Ни одно торжество или празднество не обходится у них без супа из черепахи. Это блюдо ежедневно стоит в меню королевских обедов; если лорд-мэр не подал бы на своем большом официальном обеде суп из черепахи, то, вероятно, в Сити произошла бы целая революция. Когда высокопочтенная корпорация канатчиков, почетным председателем которой был мистер Гладстон, приглашает премьера, то нанесла бы ему настоящее оскорбление, не предложив за обедом супа из черепахи. Словом, одна Англия уничтожает в один день в десять раз больше супу из черепахи, чем существует на свете черепах.

Но тут кроется маленькая тайна. Так как черепахи сравнительно редки и за ними приходилось посылать суда в дальние плавания, что обходилось страшно дорого, то остроумная фирма «Block Well and Cross», а за ней и другие додумались заменить черепаху телячьей головкой, которая с помощью надлежащей приправы и значительного количества кайенского перца могла дать полную иллюзию настоящего супа из черепахи. С этого времени вся Англия, все ее колонии и все многочисленные путешественники-англичане, от мыса Горн до крайних пределов Камчатки, благополучно обедают излюбленным супом из черепахи.

Не переставая поглощать тарелку за тарелкой любимый суп, англичанин сообщил Виллиго о причинах своего приезда в Мельбурн: во 1-х, ему нужно было возобновить свой запас Библий, который совершенно истощился, а без этой священной книги он не мог предпринять проектированного путешествия в страну нготаков и нирбоасов, которые являлись наиболее значительными, после нагарнуков, туземными племенами Центральной Австралии; во 2-х, он желал обратить в деньги поднесенные ему канадцем золотые самородки и переправить эти деньги почтенной миссис Джильпинг; она в его отсутствие посвящала весь свой досуг воспитанию пятнадцати мальчиков и мисс, которыми Господь благословил их супружество; в 3-х, в довершение всего он был рад воспользоваться случаем повидать своих друзей.

После обеда Виллиго предложил своему сотрапезнику сходить вдвоем в ресторан Колле и узнать, отчего так долго не возвращаются друзья. Его начинало беспокоить их долгое отсутствие, а недавнее покушение на графа действительно давало повод опасаться всякой неожиданности. Австралиец и англичанин пришли в ресторан, но там им сказали, что граф д'Антрэг со своими товарищами в этот раз не обедали у Колле.

Виллиго задумчиво вернулся в отель. Тревога его росла. Джильпинг под влиянием сытного обеда разговорился и все время болтал без умолку, оглушая Виллиго вопросами. Наконец Черный Орел вышел из терпения.

— Воанго говорит слишком много, — заметил он. — Не мешало бы ему помолчать!

— А что? — встрепенулся англичанин. — Разве это опасно?

— Пусть Воанго помолчит. Черный Орел будет говорить тогда, когда поблизости не будет нескромных ушей.

Джильпинг последовал совету нагарнука и промолчал всю дорогу до гостиницы. Придя туда, Виллиго узнал, что друзей все еще нет, и окончательно убедился, что с ними случилось недоброе.

Но что именно? Решить этот вопрос Виллиго не мог. У него не было ни малейшего признака, ни малейшего следа, за который бы он мог ухватиться. Одно он мог считать несомненным, это то, что итальянский консул замешан в таинственном исчезновении.

Черному Орлу оставалось одно: отомстить за друзей, если уже поздно было их спасти. И Джильпингу пришлось быть свидетелем дикой, ужасной сцены, во время которой он забился в угол и затаил дыхание. Черный Орел дал полную волю своей ярости.

Выкрикивая громкую клятву устроить своему брату Тидане и его друзьям пышные поминки, Виллиго сбросил с себя плащ и, оставшись в первобытном костюме нагарнукского воина, взмахнул своим бумерангом. Потрясая им над головою, он запел или, вернее, завыл дикую воинственную песню, в которой говорилось о том, как Черный Орел отомстит врагам, как он выклюет им глаза, растерзает сердце и выпотрошит внутренности.

Минут с двадцать продолжалось это вытье, сопровождаемое ужасной пляской, после чего дикарь как будто немного успокоился. Он закурил трубку, сел, скрестив ноги, на пол и погрузился в раздумье.

У Джильпинга несколько отлегло от сердца, а то он уже думал, что дикарь сошел с ума.

Успокоившись, Виллиго припомнил храбрую помощь, оказанную Джильпингом своим друзьям во время бегства их из дундарупского плена, и откровенно рассказал ему события последних дней.

— Воанго храбр, — закончил он свой рассказ, — Черный Орел готов выслушать, что он скажет и посоветует.

— Уверен ли Виллиго, — спросил Джильпинг, что его друзей не задержало какое-нибудь дело?

— Теперь люди спят, а не дела делают!

— Правда. Но не засиделись ли они в каком-нибудь клубе?

— Они дали бы мне знать.

— Может быть, они встретились с кем-нибудь из знакомых?

— И этого нет. Здесь у них нет никаких знакомых.

— Так уж я не знаю, что и думать. Быть может, их поймали в какую-нибудь западню… португальский консул, например…

— Так что же тогда делать?

— По-моему, вот что: нынче ночью схватить консула и удержать его заложником… если это удастся.

Виллиго одним прыжком вскочил на ноги и вскричал:

— Воанго — великий вождь!.. Нынче же ночью консул будет нашим пленником. Пусть Воанго ждет меня здесь, а я пойду за своими воинами!

Виллиго выбежал вон, а Джильпинг остался один с Менуали и занялся на досуге своими минералогическими коллекциями.

Наконец Джону Джильпингу надоело ждать. Он позвонил и велел подать себе чаю.

Опорожнив один целый большой чайник, закусив сандвичами и сыром, англичанин достал кларнет и принялся за свои обычные псалмы. На семнадцатом куплете игру его прервал пропадавший где-то Блэк, который вбежал в комнату, схватил Джильпинга за сюртук и начал тащить к двери. Джильпинг понял, что собака хочет куда-то его вести, но не решился уходить из гостиницы до возвращения Виллиго.

— Понимаю, чего тебе надобно, — говорил англичанин собаке, стараясь вытащить у нее полу сюртука, — но подожди, пока вернется Виллиго, тогда и пойдем.

Но собака не слушалась и продолжала настойчиво тащить Джильпинга, который, хотя и упираясь, начал понемногу подвигаться к двери.

К счастью, на эту сцену в комнату вошел Черный Орел и вывел Джильпинга из затруднения. Увидев, что делает собака, он радостно вскричал:

— Блэк нашел своего хозяина!

Собака бросила Джильпинга, подбежала к вождю и начала делать с ним то же, что и с англичанином.

— Хорошо, я пойду с тобою. Воанго, уступите мне Менуали, а сами оставайтесь по-прежнему здесь. Он для меня будет полезнее, чем вы, в случае если придется действовать бумерангом.

Черный Орел выбежал вон за Блэком, который побежал вперед, радуясь, что его наконец поняли.

Гостиница в Австралии — это настоящий базар, день и ночь открытый для провожающих. В общих залах день и ночь не прекращаются суета, ходьба, хлопанье дверями, день и ночь бегают торопливые лакеи, разделенные на несколько смен.

В эту ночь в одной из зал «Восточной гостиницы» происходил большой митинг золотопромышленников, грозивший затянуться до позднего утра. Съехавшись на праздник, эти господа воспользовались случаем совместно обсудить свои общие интересы. Кроме того, недавно открылся большой спрос золота для нового правительства, которое собиралось чеканить свои собственные соверены, то есть золотые монеты стоимостью 1 фунт стерлингов. Джильпинг, никогда и ни при каких обстоятельствах не забывавший своих выгод, положил в карман крупный самородок и спустился в залу, чтобы попросить оценить его. Едва он вытащил его из кармана и показал собравшейся публике, как со всех сторон раздались крики восторга и изумления. К нему стали приставать с вопросами, где, на каком прииске добыл он такую драгоценность. Хитрый англичанин сказал, что он и сам не знает, с какого прииска этот самородок, что он получил его в уплату от одного диггера. Эксперты тут же оценили его в 4 фунта 5 шиллингов за унцию, которых в английском фунте считается 12. А так как Пасифик нес на себе около 600 фунтов такого золота, то, следовательно, богатство Джильпинга могло быть оценено теперь в 700000 франков с лишком.

Волнуемый приятными мыслями, Джон Джильпинг отправился в контору гостиницы записываться и спросить себе комнату. Комнаты не оказалось свободной ни одной, но управляющий, узнав, что мистер Джон Джильпинг друг тех путешественников, которые так щедро за себя платят, предложил ему в саду просторный павильон из двух комнат. Джильпинг согласился и перенес туда свою «минералогическую коллекцию», полагая, что в павильоне она будет сохраннее. Затем он сделал визит Пасифику, который усиленно жевал засыпанный ему в ясли овес, и удалился в свои апартаменты, чтобы предаться безмятежному отдыху.

Между тем Виллиго по выходе из гостиницы велел своим воинам идти за собой сзади, предупредив, что в случае надобности подаст им сигнал криком гопо.

Насколько «Восточная гостиница» блистала огнями, насколько же в остальном Мельбурне было темно и тихо. В это время залежи угля не были еще открыты в Австралии, и газовое общество не могло снабжать город осветительным материалом на всю ночь. В час ночи все газовые трубы запирались, и город, если не было луны, погружался в совершенный мрак.

В описываемую ночь луны не было, и на улицах стояла непроглядная темнота. Только необыкновенная зоркость дикаря помогала Виллиго пробираться по улицам за Блэком, черная шерсть которого увеличивала трудность следить за ним.

Согнувшись в три погибели и не сводя глаз с двигавшейся перед ним черной точки, тихо крался вдоль стен нагарнукский вождь, точно легкая, бесплотная тень. За ним поодиночке, также неслышно, тянулись гуськом его воины.

Блэк, не уменьшая своей быстроты, пробежал всю Ярро-стрит, потом улицу Королевы Елизаветы, пересек Стрэнд и побежал по Сент-Стивенскому проспекту. Он бежал уверенно, зная хорошо дорогу и чуя сзади себя шаги Виллиго. Нагарнукский вождь по этому признаку догадался, что умный пес уже успел открыть настоящий след своего господина.

«Что-то откроется теперь? — думал Черный Орел. — Хорошо, если еще можно будет их спасти. Но как же беспощадно я отомщу, если Тидана окажется убитым!»

Вдруг дикарь невольно содрогнулся всем телом. Блэк остановился. Виллиго торопливо подошел к собаке.

Черный пес поднялся по ступенькам подъезда какого-то красивого дома на самом конце Сен-Стивенского проспекта и привстал на задние лапы, а передними оперся о богатую резную дверь, повернув голову к Виллиго.

— Ну что же, Блэк? — спросил подошедший дикарь. — Господин Оливье тут, что ли?

Услыхав имя своего господина, собака опустила морду и начала усиленно нюхать под дверью, махая при этом хвостом.

«Значит, здесь, — убедился Виллиго. — Животное нашло след… Оно чувствует, что они здесь, и царапается в дверь».

Блэк глухо заворчал, как бы подтверждая мысль дикаря. Собака как бы негодовала на то, что дверь не отворяется.

«Конечно, они здесь и, вероятно, в плену, — сделал Черный Орел свой окончательный вывод. — Но чей же это дом?»

Дикарь отошел в сторону и начал осматривать окрестность. Неподалеку виднелся собор, налево сквер принца Валлийского. Виллиго начал припоминать.

«Да, так и есть!.. Это…»

И Черный Орел едва не вскрикнул.

Это был дом Португальского консульства. Следовательно, Черный Орел был прав в своих подозрениях, которые тщетно старался внушить Дику. Белый шпион оказался предателем. Вероятно, Тидана и его друзья отправились к консулу в гости, а тот взял да и задержал их всех. Вместе с тем у Виллиго явилась надежда. Что-то шептало ему, что еще не поздно, что еще можно спасти друзей.

Виллиго обладал чрезвычайно быстрым соображением. Он сразу понял, что силою ничего не возьмешь, а ночью не поможет и хитрость. Днем можно было войти в дом белого человека и броситься с воинами вслед за ним, но возможно ли было дожидаться дня? Теперь был еще только пятый час.

Он задумался, опустив голову на грудь. Через несколько времени он вновь ее поднял и бодро выпрямился.

В его голове составился до дерзости смелый план, в котором отводилась, между прочим, роль и Джону Джильпингу.

Черный Орел оставил Вивагу караулить подъезд консульства, а сам с остальными воинами побежал в гостиницу посоветоваться с англичанином. Блэка он побоялся оставить возле дома и взял с собою, привязав на веревку.

Оставив воинов на улице, Виллиго вошел в гостиницу один. Коридорный проводил его в павильон, занимаемый англичанином, который в это время сладко спал и видел во сне, что будто он уже не просто Джильпинг, а лорд Воанго, английский премьер, и читает в палате написанную им тронную речь. Вот его приветствуют аплодисментами… Аплодисменты так громки, что лорд Воанго просыпается… и что же? Оказывается, что в двери павильона изо всех сил стучит Виллиго.

— Отворите, Воанго!.. Да отворяйте же!

Джильпинг вскочил, как встрепанный, и впустил нагарнука. Увидав, что дикарь один, он вскричал с глубокою, искреннею грустью:

— Они погибли?

— Не знаю, но дело, по всей вероятности, очень плохо.

И Черный Орел наскоро познакомил Джильпинга с последними происшествиями. Окончив рассказ, он прибавил:

— Если Воанго поможет Черному Орлу, то наши друзья будут немедленно спасены!

— Я к твоим услугам, — отвечал англичанин.

— Хорошо. Черный Орел расскажет тебе одну историю, а ты соображай.

— Я слушаю.

— Два года тому назад Черный Орел был в Мельбурне, и вот что он видел: один скваттер заболел и, чувствуя приближение смерти, послал ночью за консулом своей страны, чтобы тот засвидетельствовал ему завещание.

— Очень возможно, — отвечал Джильпинг. — Консулы обязаны свидетельствовать все бумаги подданных своего государства.

— Хорошо, Воанго. Так скажи мне: всегда ли это так бывает?

— Обязательно. Если умирающий пригласит своего консула, то консул не вправе отказаться.

— Так пусть Воанго заболеет и позовет к себе португальского консула.

— Это для чего? — удивился Джильпинг, не отличавшийся быстротою соображения.

— Чтобы Черный Орел и его воины тем временем проникли в консульский дом и освободили пленников.

Джильпинг изумленно взглянул на дикаря. Считая Черного Орла человеком низшей расы, он никак не мог поверить, чтобы ему в голову могла прийти такая блестящая мысль.

— Неужели Воанго колеблется? — с тревогой спросил нагарнук.

— О нет, нисколько. Для наших друзей я на все готов!

— Спасибо тебе! Воанго теперь друг Виллиго, а это нечасто бывает! — заметил дикарь и рассмеялся своему невинному каламбуру.

Воанго — болотная неуклюжая птица, служащая обыкновенно добычею орла. Джон Джильпинг не понял каламбура и рассмеялся тоже, иначе он бы, наверное, обиделся.

Черному Орлу пришла мысль поистине гениальная и при данных обстоятельствах, быть может, единственно исполнимая. Как ни был хитер и лукав барон де Функаль, иначе m-r Люс, но и ему не могло бы прийти в голову, что для него расставят западню в самой людной гостинице Мельбурна.

Оставалось только обдумать подробности проекта. Самый лучший способ исполнения придумал опять-таки Черный Орел.

Португальский консул не имел понятия о Джильпинге, поэтому трудная задача завлечь дипломата в гостиницу выпала на долю англичанина.

Басню придумали необыкновенно простую: будто бы друг Джильпинга, португалец родом, собирался вернуться на родину, составив себе в Австралии огромное состояние, но на пути заболел в Мельбурне и, чувствуя приближение смерти, пожелал написать завещание. С этой целью он-де и приглашает к себе своего консула, чтобы завещание вышло по всей форме и не подало впоследствии повода для оспаривания. Все это предполагалось произнести перед сыщиком с подобающей интонацией и с ловко разыгранным волнением в конце речи. Звание члена Лондонского географического общества, подтвержденное дипломом, должно было окончательно успокоить сыщика.

Остальное подразумевалось само собою: Виллиго с своими воинами, спрятавшись в соседней комнате, бросятся в решительную минуту на консула, свяжут его и затем ворвутся в консульский дом.

Тут Джильпинг вставил от себя замечание:

— Но ведь консул может взять с собой несколько человек провожатых! — сказал он.

— Тем лучше: меньше народа останется в консульстве! — возразил Виллиго.

— Но ведь тогда произойдет борьба…

— Не бойся, Воанго. Они и ахнуть не успеют, как мы их схватим и свяжем.

— Так для этого нужно, чтобы кто-нибудь лег на постель; иначе у них сейчас же явится подозрение.

— Правда твоя, Воанго. Хорошо, в постель лягу я. Как только он подойдет ко мне, я кинусь к нему на горло.

— Этого мало, Виллиго. Нужно, чтобы кто-нибудь сидел около больного, покуда я хожу, и встретил бы нас. Я знаю, что за народ европейские сыщики: чуть немножко что не так — сейчас же заметят.

— Воанго опытный муж, он настоящий муж совета! — заметил Виллиго.

Почтенный Джильпинг заботился об этих предосторожностях просто потому, что желал сберечь отца для своего многочисленного потомства, супруга для миссис Джильпинг и будущего баронета для Соединенного Королевства.

Он позвонил. Вошел коридорный.

В то время в Австралии коридорные при гостиницах были все народ отпетый, отчаянный.

— Хочешь заработать в два часа сто долларов? — спросил коридорного англичанин.

— А что для этого нужно сделать?

— Покуда я хожу, побыть здесь с этим вот господином, ничему не удивляться, что бы ни пришлось тебе увидать и услыхать, отворить дверь, когда я вернусь, и быстро исчезнуть вон.

— All right, sir (хорошо, сэр).

Джильпинг попал очень удачно: коридорный был человек небезгрешный и боялся властей, как, огня. С его стороны нельзя было опасаться доноса или даже простого разглашения.

— Вот тебе сто долларов.

Коридорный сунул деньги в карман, переменил во рту табачную жвачку и преважно развалился на диване.

— Так я ухожу! — сказал Джильпинг.

— Подожди, я сейчас впущу моих воинов! — возразил вождь.

Через несколько минут в комнату вошли пять нагарнуков. Они сбросили с себя плащи и остались в национальных военных костюмах. Коридорный, будучи весь поглощен сплевыванием табачного осадка изо рта в таз, стоявший от него в нескольких шагах, не обратил на вошедших никакого внимания.

Джильпинг обменялся с Виллиго крепким рукопожатием. Торжественность минуты сблизила на этот раз двух людей столь различных между собой по племени, по воспитанию, по взглядам и убеждениям.

Проходя двором гостиницы, Джильпинг взял с собою рассыльного, которых держат при гостиницах специально для сопровождения путешественников и для исполнения их поручений. Через четверть часа он уже был на месте. Не без сердечного замирания взялся он за бронзовый дверной молоток и стукнул им в доску. Он чувствовал, как сердце у него в груди то замрет, то усиленно забьется. На первый стук не было ответа. Подождав немного, Джильпинг спохватился, что следует выказать нетерпение, иначе могут не поверить, что его послал умирающий. Он снова взялся за молоток и опять постучал, но на этот раз с гораздо большею настойчивостью.

В коридоре послышались торопливые шаги. Над дверью откинули слуховую форточку, в которой блеснул яркий свет, и чей-то резкий голос произнес обычный оклик:

— Кто тут?

— Джон Джильпинг, эсквайр, член Лондонского королевского общества по отделению геологии, минералогии и ботаники.

— Что же вам угодно?

— Я желаю видеть господина португальского консула.

— На что он может быть вам нужен в такой поздний час?

— Один из его соотечественников умирает в «Восточной гостинице» и желает сделать форменное завещание. Состояние у него огромное, несколько миллионов.

— Подождите, я ему доложу! — сказал голос на этот раз гораздо мягче.

Прошло минут пять, показавшихся Джильпингу целой вечностью. Шаги послышались снова, и дверь осторожно отворилась. На пороге явился молодой человек, лет двадцати восьми, вполне одетый, несмотря на позднюю пору, и, быстро оглядев англичанина и его провожатого, сказал:

— Входите, сударь; консул соглашается вас принять. Только он просит подождать, покуда он оденется.

Джильпинг хотел было отпустить рассыльного, но раздумал. Ему пришло в голову, что их обоих непременно подвергнут тщательному наблюдению, а непринужденные манеры рассыльного, который ничего не подозревал, должны были, разумеется, произвести успокаивающее впечатление.

Ждать пришлось недолго, и впечатление, вероятно, было благоприятное, потому что вскоре вошел барон де Функаль с любезной улыбкой на лице.

Джильпинг с первого же взгляда убедился, что барон еще и не думал ложиться спать.

— Это вы, сударь, зовете меня к умирающему соотечественнику, который хочет написать завещание?

Сыщик говорил медленно, пытливо вглядываясь в незнакомое ему лицо. Джильпинг отвечал:

— Я, господин консул, и если вы согласны, то я бы попросил вас поторопиться, так как минуты умирающего уже сочтены, а он непременно желает сам распределить свое состояние между наследниками.

— Желание вполне понятное. А как зовут вашего знакомого?

Вопрос был неожиданный. Джильпинг упустил из виду к нему приготовиться. Он чувствовал, что если он выкажет хотя бы минутное колебание, то все пропало. Сыщик, видимо, еще не имел подозрений, но достаточно было малейшего повода, чтобы они разом возникли.

Поэтому Джильпинг собрал все силы и отвечал не колеблясь, так сказать, на ура:

— Его зовут… Митуель-Нуньец-Юаким-Лунс-Педро-Карвахаль…

А сам в это время думал:

«Уф! Кривая, вывози!»

— Вы, кажется, сказали, что у него очень большое состояние? — спросил консул.

Но тут Джильпингу пришла в голову гениальная мысль. Он встал с видом нетерпения и торопливо проговорил:

— Большое, большое… Только извините меня, господин консул, я ждать не могу. Если вы не желаете посетить моего больного, то я обращусь к здешнему нотариусу. Мой друг может умереть с минуты на минуту, и тогда его состояние перейдет к таким лицам, которых он не терпит.

— С чего вы взяли, что я отказываюсь от исполнения своих обязанностей?

— возразил задетый за живое консул.

— В таком случае нечего медлить и терять время на праздные разговоры, не во гневе будь вам сказано, господин консул.

— Я сейчас, сэр, сию минуту. Дорогой мы захватим с собой еще итальянского консула. Португальские законы вообще очень требовательны относительно формы, но когда заграничное завещание засвидетельствовано двумя консулами, то оно превращается в бесспорный акт.

— Не вижу в этом никакого неудобства, — отвечал Джильпинг и мысленно прибавил: «Великолепно! Это значит, на одну удочку две рыбки!»

Сыщик постарался взять с собой как можно больше народа. Он был человек осторожный и ввиду особенности своего положения не желал рисковать.

— Дон Кристовал, — обратился он к секретарю, — идите, пожалуйста, вперед и предупредите его превосходительство.

Молодой человек раскланялся и вышел.

— Дон Педро де Сильва, — продолжал консул, обращаясь к другому помощнику, стоявшему все время в передней, — вы тоже пойдете с нами.

«Стало быть, теперь четверо, — подумал про себя Джильпинг, — если только и итальянскому консулу не придет фантазия взять с собой провожатых».

Джильпинг и консул с доном Педро, в предшествии рассыльного, вышли из дома и направились к зданию Итальянского консульства. Итальянский консул не заставил себя ждать, но он явился в сопровождении двух здоровых молодцов.

Джильпинг пришел в ужас.

— Вот уже и шесть, — пробормотал он, — столько же, сколько и дикарей.

Его утешало только то, что ни у кого из этих людей не было на виду оружия, и он возложил надежду на ловкость нагарнуков.

Во всяком случае, дело очень усложнялось, и почтенный британец, не будучи театральным героем, начинал уже каяться, что дал себя впутать в чужую беду. Но отступать уже было поздно.

Благодаря обильным возлияниям митинг в общей зале «Восточной гостиницы» дошел до апогея. Все шумели, кричали, некоторые даже клевали носом, так что на вошедших никто не обратил внимания.

— Точно заседание парламента! — пошутил итальянский консул.

Опасаясь, что уединенная беседка внушит консулам подозрение, Джильпинг заметил вслух, что больного перенесли в беседку лишь на время праздников, так как его беспокоил шум.

Объяснение было весьма правдоподобное, и консулы доверчиво углубились в сад.

Подходя к беседке, Джильпинг призвал на помощь всю свою силу воли. Перед глазами у него мелькала миссис Джильпинг, дети и будущий его замок Воанго-Голль. Он постучал в дверь.

Коридорный отворил.

— Пожалуйте, господа! — сказал Джильпинг, пропуская гостей вперед.

Посетители, ничего не подозревая, вошли в комнату, слабо освещенную ночником. Коридорный ушел.

На постели неподвижно лежал какой-то человек.

— А ему, должно быть, очень плохо! — тихо заметил де Функаль.

— Должно быть, он спит. Перед моим уходом доктор давал ему какое-то лекарство. Подойдите к нему и поговорите с ним.

Барон подошел к кровати, а его спутники толпились сзади около него, побуждаемые любопытством. Таким образом, они совершенно не могли видеть, что делается в комнате.

Вдруг Джильпинг оглянулся и вздрогнул: по ковру, точно змеи, ползли пятеро нагарнуков.

— Ну, мой друг, — сказал ложный барон, наклоняясь над умирающим, — вы, кажется, хотели сделать завещание.

Под одеялом кто-то тихо шевельнулся. Все наклонились к постели.

В ту же минуту раздался грозный военный клич нагарнуков: «Вага!» Виллиго, как тигр, подпрыгнул на постели, схватил консула за горло, повалил на землю и сел на него. Прочие воины кинулись на спутников консула и тоже подмяли их под себя. Послышалось хрипение удушаемых.

— Черный Орел, — вступился Джильпинг, — не нужно убивать понапрасну.

— Нет, — возразил Виллиго, — если их пощадить, они опять примутся за то же. Их нельзя щадить.

— Узнаем по крайней мере, что сталось с нашими братьями.

— Для этого достаточно одного! — сказал Черный Орел.

Виллиго отпустил немного шею пленника, а когда тот опомнился, обратился к нему с приказанием:

— Только пикни — и ты погиб!

Пленник молчал.

Виллиго связал его по рукам и ногам. Пятеро остальных были уже трупами.

— В реку их! — скомандовал Черный Орел.

Нагарнуки взвалили себе на плечи каждый по одному трупу. Ярро текла недалеко, и скоро волны ее помчали трупы в море.

Затем Виллиго приступил к допросу пленника:

— Где трое белых, которые пришли к тебе в дом?

— Я не знаю, про кого вы говорите! — уклонился сыщик.

— Берегись! Ведь я и без тебя могу отыскать их.

— Зачем же тогда ты спрашиваешь меня о них?

— Чтобы знать, живы они или умерли.

— А если умерли?

— О! тогда… тогда тебе будет завидна участь твоих спутников. Я привяжу тебя к столбу пыток и в течение трех лун буду мучить тебя беспощадно.

Сыщик слыхал кое-что о подобных пытках. У него выступил холодный пот.

— А если живы? — спросил он.

— Тогда решение твоей участи будет зависеть от них.

— О, бегите же скорее… туда… ко мне в дом… вот ключ… скорее… покуда они не задохлись.

Консул проговорил это слабым голосом и лишился чувств.

— Оставьте его так, — сказал Джильпинг. — Вы слышали: они могут задохнуться. Бежим скорее!

С этими словами он вынул из кармана у сыщика связку ключей.

— Коанук, оставайся здесь и стереги пленника! — приказал Черный Орел.

И все кинулись вон из гостиницы по направлению к дому Португальского консульства.

Но… уж не поздно ли было?

Вернемся теперь к трем друзьям, так предательски захваченным в плен у португальского генерального консула.

Часы шли для них с убийственною медленностью. Около полуночи пленники успокоились и стали соображать свое положение. Канадец постучал кулаком во все четыре стены тесной темницы, и везде стены эти издавали глухой металлический звук.

— Негодяи отлично приняли свои меры, — сказал он наконец с невольным вздохом. — Мы засажены за железные стены.

— Теперь вы, я думаю, сами видите, Дик, что у нас нет больше никакой надежды! — заметил Оливье.

— Все написано в книге судеб, дорогой граф, — отвечал канадец, — и человек не может ничего предрешать. Замечу вам покуда лишь одно: разве мы не были еще в худшем положении, а между тем до сих пор оставались живы? Нет, я надеюсь на некую высшую волю, которая может, если захочет, обратить в ничто все козни врагов.

— А вы ручаетесь, что эта высшая воля захочет? — печально спросил Оливье.

— У меня есть какое-то невольное предчувствие.

— Ну скажите… ну разве есть у нас какое-нибудь средство к спасению?

— Сознаюсь, я не вижу никакого, но нужно принять в расчет разные посторонние обстоятельства. Мало ли, что еще может случиться. Поверьте, друзья, моему внутреннему убеждению: не здесь суждено нам окончить жизнь.

— Хорошо, постараюсь поверить. Но нет, это выше моих сил. Я не могу надеяться.

— Как знать? Быть может, нам даже не понадобится внешняя помощь.

— Что вы хотите сказать?

— Мне вдруг пришло в голову… Я даже не решаюсь сказать, что именно. Однако вот что: нас, вероятно, слушают. Стоит приложиться ухом к стене, чтобы в этом убедиться. Снаружи до нас доходят звуки. Мы можем тоже слушать. Давайте. Тише теперь: кто-то там ходит.

Послышался стук дверного молотка. Кто-то побежал отворять. Все трое приложились ухом к металлической доске.

До них явственно донеслись фразы, которыми господин Люс обменялся с пришедшими.

— Ну, что же? — спросил голос, чрезвычайно похожий на голос итальянского консула. — Удалось вам?

— Удалось, — отвечал Люс, — они тут все трое. Пружины действовали прекрасно, и доски опустились с быстротою молнии.

— Труда большого не было?

— Они попались, как бараны. Мне даже жалко и совестно было. Они шли по коридору так уверенно, так наивно, что у меня язык чесался крикнуть им: стойте, не ходите!

— Как это могло вам прийти в голову! — вскричал чей-то сердитый голос, незнакомый пленникам.

— Но ведь я же этого не сделал, а за мысли человек не отвечает, — возразил Люс. — Я ведь тоже человек, а не зверь. Я исполняю то, что мне приказано, но голоса совести не могу, не умею заглушить. Вам до этого дела нет, но мне-то самому ужасно тяжело и больно!

— Если ты когда-нибудь попадешься ко мне в руки, — прошептал канадец,

— то эти слова тебе зачтутся и я пощажу тебе жизнь. Я тоже сумею пожалеть тебя, несчастный!

— Как вы добры, Дик, — сказал Оливье, кладя ему на плечо свою руку.

— Берегитесь, сударь, — возразил сердитый голос, — с такими убеждениями нельзя быть Невидимым.

— Странно, но я слышал этот голос где-то прежде, — сказал Оливье. — Только где именно?..

— И я слышал, — согласился Дик. — А! Теперь вспомнил! Помните наш плен у дундарупов?

— Замаскированный незнакомец! — вскричал Оливье с невольною дрожью. — Опять он!

Этими словами пленники обменялись наскоро, не переставая слушать продолжавшийся тем временем разговор.

— До сих пор я не подавал повода к неудовольствию, — говорил Люс, — но теперь это безжалостное преследование графа… Я не могу этому помешать, даже содействую, но тем не менее мне тяжело, тяжело сознавать, что я работаю для чужого интереса.

— Что вы этим хотите сказать?

— Что графа преследуете вы, именно вы, и главным образом потому, что видите в нем счастливого соперника.

— Мой соперник в Мельбурне! — чуть не вслух произнес Оливье.

— Оставим этот разговор, — сказал, смягчая голос, незнакомец. — Скажите лучше, все ли так сделано, как я говорил?

— Повторяю: они заперты в железной клетке.

— Следовательно, он отклонил наши предложения?

— Понятно, отклонил.

— Вы знаете, что нужно делать дальше?

— Мне приказано содействовать вам в захвате графа и его товарищей. Они захвачены. На этом моя обязанность кончается.

— Как? Значит, вы не преградили доступа воздуху?

— Нет, я не считаю это своим делом. Я не убийца и не желаю им быть. Доканчивайте сами как знаете.

— Ничего не значит, — вмешался итальянский консул, все время молчавший. — Я к вашим услугам, сударь. Располагайте мною.

— Что он сказал? — спросил Оливье, не расслышавший конца разговора.

— Не знаю! — отвечал Дик.

Но Дик сказал неправду. Он все понял, — понял, что их собираются задушить, и весь похолодел от ужаса.

Настало молчание, потом послышался звук как бы заводимых стенных часов с гирей, потом все опять стихло.

Наконец до пленников долетели слова:

— Вы отвечаете за последствия. Все должно кончиться через час. До свидания. — И дверь захлопнулась.

Канадцу послышался словно чей-то вздох, и затем кто-то медленными шагами направился во внутренние комнаты дома. Все кругом затихло, как в могиле.

На соборе пробило два часа.

Дику сначала показалось, что он не так понял и что доступ воздуха не прегражден, но вскоре он почувствовал, что ему нечем дышать. Товарищи его молчали. Наконец Оливье сказал:

— Не находите ли вы, что здесь душно, Дик?

— Еще бы не было душно, граф, в такой тесноте!

— Совершенная могила! — вздохнул граф.

Канадец вздрогнул: он и сам уже потерял надежду.

Тут он услыхал стук в дверь, потом шаги и отрывки разговора, из которого он понял, что Люс куда-то уходит из дома. Но от этого узникам было не легче. Воздух исчезал с невероятной быстротой.

— Дик! Дик! — прокричал опять Оливье. — Спасите!.. У меня в ушах стучит, голова пылает, мне душно, душно… Да что же это такое делается, Дик?

— Негодяи! — пробормотал Дик.

Лоран тяжело дышал в своем углу. Он тоже чувствовал, что ему приходит смерть. Ему и Дику, как наиболее сильным физически, приходилось особенно плохо. Узники хрипели.

— Дик, Дик! — прокричал опять Оливье. — Спасите!.. Спасите!.. Умираю!.. Ох!.. Умираю!..

— Все в Божьей воле, граф! — только и мог ответить верный канадец.

Но тут произошло нечто неслыханное, невероятное… Обезумев от боли и отчаяния, канадец уперся ногами и спиною в две противоположные стены тюрьмы и, собрав всю свою мускульную силу, поднатужился. Началась глухая борьба между живым человеком и бездушным веществом. Бездушное вещество не уступало, но и живой человек не терял еще энергии. Оливье вскрикнул в последний раз:

— Помогите!.. Умираю!.. О Боже мой! — И, прокричав это, затих, как ребенок.

Не помня себя от ярости, канадец бешено собрался в последний раз с силами, напряг мускулы и разом выпрямился, точно стенобитный таран, пущенный в ход могучею пружиной.

Послышался металлический треск… Ура! Победа! Железная стенка треснула в пазах, подалась и вылетела вон на паркет коридора. Обессиленный богатырь упал бесчувственной массой рядом со своими товарищами.

Но это ничего не значило. Воздух, благодетельный воздух незримою, но ощутительною волной хлынул в западню и уже начал проникать в отекшие легкие пленников.

Узники были спасены.

Первым встал на ноги Лоран. Открыв глаза, он удивился, увидав своих товарищей распростертыми на полу в обмороке. Он успел забыть все, что с ним было, и лишь понемногу начал припоминать и соображать. Его изумление не имело границ, когда он увидал зияющий пролом, сделанный богатырским усилием мышц канадца. Из полуотворенной двери в кабинет консула тянулась по полу полоса света, которая позволила Лорану разглядеть обстановку. Первой его заботой было поспешить на помощь Оливье и Дику, которые еще не могли говорить, но уже делали усилия встать. Он помог им присесть, прислонившись спиной к стене, и начал, как мог, приводить их в чувство.

— Пить! — проговорил канадец, истомленный не столько страданием от духоты, сколько нечеловеческим напряжением сил.

Лоран осторожно подошел к полуотворенной двери, толкнул ее и, не видя никого в комнате, переступил через порог. У самого входа стоял столик, на котором было приготовлено все, что нужно для грога: графин с водой, несколько стаканов, сахарница и бутылка с коньяком. Взяв два стакана, Лоран сделал в них грог и обеими руками поднес их разом своим друзьям. Те выпили грог залпом и очнулись вполне.

— Мы спасены! Во второй раз вы нас спасаете, Дик! — таковы были первые слова, произнесенные графом д'Антрэгом.

Молодой человек понял все с первого же взгляда на окружающую обстановку. Он увидал выломанную доску на полу и кровь на бороде у Дика. Канадец между тем вернул к себе все свои силы.

— Однако позвольте: что это такое с нами было? — продолжал граф, еще не вполне отдавая себе отчет в происшедшем.

— Нас заперли в западню с железными стенами, — отвечал Дик. — Негодяи хотели нас извести посредством недостатка воздуха… Но теперь не время для объяснений, граф; бежим скорее: негодяи с минуты на минуту могут сюда войти, а нас мало.

Три друга взяли в руки свои револьверы и пошли к двери.

— Она заперта на два поворота, — сказал канадец, — но это пустяки. Я сейчас выломаю замок.

Где-то вдали раздался собачий лай.

— Точно Блэк лает! — заметил Оливье.

Лай слышался ближе и ближе, мешаясь с торопливым топотом приближающихся людских шагов.

Три друга прислушались, затаив дыхание.

— Они пришли сюда… остановились, — сказал канадец. — Не робейте, друзья. Сколько бы их ни было, идем вперед!

Ответом на его слова был треск взводимых курков, затем все стихло. Настала томительная тишина.

— Я брошусь на нападающих первый; вы бросайтесь за мной, — распорядился Дик. — Как только они отворят дверь, я оттолкну их назад и…

Послышался звук вводимого в замок ключа, который с обычным визгом повернулся в замке два раза. Дверь отворилась, и отпиравший ее Джильпинг, отступив назад, пропустил вперед нагарнуков.

— Вага! — весело крикнул Виллиго, первый вбегая в дом.

— Вага! Вага! — дружным хором повторили за ним нагарнукские воины.

Этот крик остановил в самом начале неминуемое столкновение.

— Стой! — крикнул своим друзьям канадец. — Это Черный Орел!

— Тидана! Тидана! — с дикой радостью завыл Виллиго.

И оба бросились друг другу на шею.

Тогда раздался гнусавый, протяжный голос Джона Джильпинга, эсквайра из Воанго-Голля, заявившего наконец о своем присутствии возгласом:

— О! Кажется, мы пришли в самый раз!

Не много найдется на свете таких очаровательно живописных местностей, как австралийский bush, с его зелеными лугами, на которых пестреют роскошные цветы, с его благовонными рощами сирени, акаций и гигантских эвкалиптов.

Нигде не встретишь такой, как там, свежести, тишины; далеко, насколько глазом можно окинуть, расстилается бесконечная равнина, по которой в красивом разнообразии зеленые ковры чередуются с душистыми рощицами и тенистыми, темными лесами, где находят себе приют разнообразнейшие виды птиц и животных.

Целые дни, целые месяцы можете ездить по этим неизмеримым равнинам, лишь кое-где прорезанным невысокими холмами, и всюду вы встретите ту же цветущую природу, те же зеленеющие луга, те же рощицы, увитые ползучими лианами, и те же леса, полные таинственной тишины, лишь изредка нарушаемой криком птицы или шорохом осторожного зверя.

А что за экземпляры животных будут встречаться вам на каждом шагу! Тут вы увидите летучую собаку, всевозможные виды кенгуру, от достигающих роста оленя и до не превышающих размерами обыкновенной крысы; увидите дациуру с хвостом лисицы и с огромными усами; увидите опоссумов, фалангеров, вомбатов; увидите ленивца, или ай-тихохода, и летучую лисицу, то есть громадного нетопыря, бросающегося на спящих путников и сосущего из них кровь; увидите парадоксоса со спиральным хвостом, которым это странное животное цепляется за ветку и так висит, качаясь мерно, как маятник.

Далее вы познакомитесь с утконосом, несущим яйца и питающим детенышей молоком, — животным, живущим одинаково и на земле, и в воде, животным, ползающим, лазящим и плавающим; увидите ящерицу-плащеносца, хамелеона-лягушку, прозванного так за почти постоянную жизнь его в воде; увидите сосальщика, страшное косматое животное, которое бросается путнику на лицо и присасывается к нему шестью ротовыми сосальцами, так что от него можно отделаться, лишь разрезав ему спину по всей длине.

Вообще в Австралии как среди растительного царства, так и среди животного встречаются такие странные особи, что материк этот представляется какой-то переходной страной от первобытности к новейшей эпохе. Кажется, как будто там недавнего происхождения вся природа: и растения, и животные, и люди, так что полная эволюция еще не успела совершиться.

Вот вам пример: в Австралии есть хищное — да, хищное — плотоядное растение.

Это круглолистная drosera, покрывающая своими белыми цветочками газон в эвкалиптовых лесах. Ее листья покрыты темно-красными волосками, из которых выделяется липкая жидкость, хранящаяся у основания волосков в виде маленьких капелек росы. В середине листка эти волоски короче, чем у краев, и таким образом они образуют воронковидное углубление, на дне которого блестят прозрачные капельки. Горе насекомому, которое соблазнится видом этих капелек и сядет на листок, чтобы напиться их! Клейкое выделение сейчас же свяжет насекомому крылья и лапки. Лист свернется, из волосков вытечет жидкость, которая окончательно опутает насекомое. Затем насекомое поступит в центр листка, где та же самая жидкость находится в брожении и походит свойствами на наш желудочный сок. Тогда наступает настоящее пищеварение: мясистые части проглоченного насекомого растворяются, и растение усваивает их себе, отбрасывая непереваримые части.

Описанные нами диковинки австралийской фауны и флоры, а равно и многие другие, о которых мы не станем сейчас упоминать, служили в один прекрасный день темою для разговора между тремя мужчинами, медленно шедшими с винтовками за плечами по природной тропинке, которая змеилась между Сван-Ривер (Лебяжьей рекою) и огромным лесом, покрывавшим весь берег этой реки от верховьев до устья.

Один из путников только что убил в приречном болотце огромного утконоса, подавшего повод к интересной естественно-исторической беседе.

— О! — протянул с сильным английским акцентом один из путников, резюмируя разговор. — О, Лондонское королевское общество получит от меня такой интересный реферат, какого оно уже давно не получало… не получало, пожалуй, со времени указа об его учреждении, подписанного Георгом III…

— И если прибавить к этому 7835 Библий, розданных вами туземцам, — отвечал другой путник, тщательно скрывая иронию в голосе, — то ее величество королева, чтобы быть справедливой, должна будет пожаловать вам звание лорда с каким-нибудь австралийским титулом… Кстати же, это будет первый австралийский титул…

— О, я вам очень благодарен за комплимент, — отвечал первый путешественник, не замечая иронии. — Но вы забыли, что я благодаря вам имею возможность сделать такое описание прииска, которое впервые познакомит Англию с геологическими и географическими свойствами золотоносной почвы Австралии.

— И мы пришлем вам отсюда в подарок корону пэра, сделанную из золота с нашего прииска и с надписью: «Первому лорду Воанго».

— О сэр!.. Клянусь, это будет лучшим днем в моей жизни.

— Кажется, господа, мы подходим к лагерю, — сказал третий путник, до сих пор молчавший. — Вон за тем поворотом реки виднеется дымок. Я уверен, что это наши товарищи развели огонь и готовят нам жаркое… кенгуру, опоссума или что-нибудь в этом роде. Я не прочь бы заморить червячка, а вы какого об этом мнения, граф?

— Я, Дик, совершенно с вами согласен, — отвечал молодой человек. — Аппетит у меня разыгрался такой, что я не хуже Исава готов продать право первородства за чечевичную похлебку.

Читатель, вероятно, уже догадался, кто такие были путники, следовавшие берегом Лебяжьей реки. То были наши друзья: канадец Дик, граф Оливье Лорагюэ д'Антрэг и достопочтенный Джон Джильпинг, эсквайр, член Лондонского королевского общества и кандидат в пэры Соединенного Королевства с экзотическим титулом лорда Воанго из Воанго-Голля, как уже начали его называть в шутку Дик и Оливье.

Оливье за это время выучился нагарнукскому языку и, понимая значение слова «воанго», не мог без улыбки видеть, с каким удовольствием наивный британец принимал свое курьезное прозвище.

Друзья незадолго перед тем сделали привал на двое суток в одном прелестном заливчике Сван-Ривер и утром на заре отправились в небольшую зоологическую и ботаническую экскурсию.

Теперь они голодные возвращались в лагерь, где их дожидались Лоран, Виллиго, Менуали и один фермер, по имени Вальтер Кэрби, родом американец, у которого на Сван-Ривер было обширное ранчо. Путешественники познакомились с ним в «Восточной гостинице»; фермер оказался превосходным малым, и они взяли его в свою компанию.

Достопочтенный Джон Джильпинг, уже набравший превосходную коллекцию для Британского музея, решил во что бы то ни стало составить, кроме того, для Лондонского королевского общества двойную коллекцию всех животных и растений, какие только могут считаться типично австралийскими. Для обыкновенного кабинетного составителя коллекций этот труд был бы громаден и занял бы несколько лет времени, но Джильпинг, при помощи нагарнуков и Дика, достиг своей цели почти шутя.

Менуали то и дело приносил и указывал ему всевозможные замечательные растения, а Дик и прочие европейцы постоянно охотились за встречными животными. Сам Джильпинг с замечательной ловкостью и быстротой приготовлял чучела. Специально нанятая в Мельбурне для перевозки этих препаратов тележка везла на себе уже десятка два ящиков.

В тот вечер, как мы снова встретились с нашими друзьями, охота была особенно удачна. Убито было несколько замечательных животных, каждое в двух экземплярах. Три друга возвращались в лагерь довольные, веселые и, как уже мы видели, страшно голодные.

Предсказание Дика оправдалось. Виллиго, не признававший никакой науки, подстрелил великолепного кенгуру, и мясо его уже дожаривалось на весело потрескивавших угольях.

Джильпинг, заранее приходя в восторг от предстоящего насыщения, принялся рыться в багаже, навьюченном на кроткого Пасифика. Он достал оттуда шесть бутылок эля, три бутылки портера, бутылку бренди, несколько коробок разных приправ, пикулей, соли и прочего, присоединил к этому глыбу превосходного честерского сыра, без которого он решительно не мог жить, — и начался пир горой.

А покуда наши приятели кушают, постараемся объяснить читателю, какими судьбами очутились они среди австралийских лесов после описанных нами в предыдущей главе драматических событий.

На другой день после своего почти чудесного спасения приятели собрались на совещание, и тут было решено пощадить жизнь сыщика Люса, с тем чтобы он дал слово уехать из Мельбурна с первым пароходом и впредь ничего не предпринимать против графа д'Антрэга. Условие было принято и в точности исполнено.

Перед отъездом у Люса спросили, кто такой замаскированный человек, руководивший всем делом.

— Я не могу вам этого сказать, даже если б мне грозила смерть. Я связан клятвой. Но позвольте дать вам совет: употребите все силы, чтобы узнать имя этого человека. Только в тот день, как вы это узнаете, вы можете быть спокойны, что отделались от Невидимых.

— Совет недурен, — отвечал канадец, — только как же его исполнить?

— Если бы ваши дикари не убили двух моих подчиненных, то это было бы очень легко. Весь вопрос был бы в деньгах. Теперь в Мельбурне есть только один человек, кроме меня, который может вам сказать… но, кажется, я не имею права называть имя даже и этого человека…

— Отчего же? Ведь относительно этого человека вы не связаны клятвой?

— Нет, но ведь это все равно… Это уж была бы уловка.

— У вас есть только одно средство загладить ваше поведение относительно нас, — вмешался Оливье, — это назвать нам имя человека, о котором вы говорите.

— Ну, так и быть… Ищите негра, бывшего слугой у боксера Тома Поуеля. Он видал замаскированного человека без маски и знает его в лицо. Сверх того могу вас уверить, что вы обеспечены по крайней мере на год от этого Невидимого. Ему нужно съездить в Европу, посоветоваться с товарищами и вернуться назад. На это нужно довольно много времени… Прощайте, господа. Больше я ничего не могу вам сказать.

Двадцать четыре часа спустя Люс покидал Мельбурн. Друзья целую неделю после того искали по всем закоулкам Мельбурна слугу Тома Поуеля, но не нашли. Они узнали только, что этого слугу разыскивал, кроме них, еще один господин, и также безуспешно. Приятели догадались, что этот человек был не кто иной, как замаскированный незнакомец, хватившийся денег, заплаченных им Тому Поуелю. Но слуга был, очевидно, малый не промах и скрылся, присвоив себе деньги умершего боксера.

Решено было бросить поиски и ехать наконец на Лебяжий прииск. Оливье предъявил властям патент на концессию, и те, как ни досадно им было, принуждены были ввести его во владение. Весь деловой мир Мельбурна пришел в неописуемое волнение, одновременно узнав об открытии прииска и об уступке его чужестранцу. Золото, разменянное Джильпингом, довершило сенсацию. Оно было замечательно чисто, и о происхождении его с нового прииска сразу догадались все.

Сверх того из Сиднея пришло известие, что там еще раньше Оливье нашли золото на два миллиона франков… «Восточную гостиницу» со всех сторон всадили дельцы с предложениями услуг для разработки прииска. Заочно, еще не видав прииска, многие капиталисты предлагали графу д'Антрэгу 50 миллионов разом не за переуступку концессии — на что графу не было предоставлено права, — а только за право эксплуатации прииска в течение двадцати лет.

Любопытны история эта, история открытия золота в Австралии, и необычайно быстрый рост эмиграции, вызванный этим открытием. Благодаря ему Мельбурн, незначительное местечко с 3 или 4 тысячами жителей, в несколько лет превратился в крупный центр, насчитывающий от 150 до 200 тысяч жителей.

Случилось это так. В двух днях пути от Мельбурна четверо отбывавших срок наказания преступников корчевали низкорослый дубовый лес, расчищая место для постройки небольшого ранчо. Ежемесячно один из этих четвертых товарищей приезжал на осле в город для закупки необходимых припасов и получения пособия, отпускаемого ежемесячно в течение одного года отбывавшим срок наказания каторжникам, согласившимся стать оседлыми поселенцами-земледельцами. И вот один из четверых товарищей, по имени Джон Нолар, вздумал на обратном пути сократить расстояние до строящегося ранчо и вместо обычной дороги направился вдоль берега, а затем свернул по направлению к цепи холмов, которую он считал расположенной вблизи их участка. Но оказалось, что он заблудился. Однако прежде чем вернуться назад, он решил взобраться на высшую точку этих холмов, чтобы сообразить, где именно он находится в данный момент. Все эти холмы представляли собой бугры, сплошь состоящие из наносной почвы, на которой благодаря отсутствию воды не встречалось почти никакой растительности.

Едва только он начал взбираться на один из этих холмов, как, к немалому своему удивлению, заметил в следах, оставляемых копытами его осла, многочисленные желтые крупинки, искрившиеся на солнце, как золото. Недолго думая, он принялся разрывать почву своим охотничьим ножом и без всякого труда находил крупицы, зерна и целые комочки того же блестящего желтого металла. Будучи по профессии своей слесарем, Джон Нолар сразу сообразил, что этот металл мог быть только золотом, так как на нем не было ни малейших следов окиси, и, не теряя времени, принялся наполнять им все свои карманы. Золото было здесь в таком изобилии, что он мог бы нагрузить им и своего осла, но, как человек разумный, он удовольствовался сравнительно незначительным количеством и принялся исследовать окрестность, чтобы убедиться, на каком протяжении раскинулись эти золотые россыпи. Оказалось, что чуть ли не вся эта местность представляла собою одну сплошную россыпь.

Уже и до того было известно, что в Австралии встречается золото; его видели в руках туземцев, которые, однако, не сумели или не пожелали сказать, где и в каких именно местах оно встречается, и потому была назначена премия в сто тысяч долларов тому, кто первый укажет залежь золота, хотя бы даже незначительную, однако до сего времени ничего не было еще отрыто. Поэтому Джон Нолар, сделав заявление, получил премию и весьма значительную концессию, которую он великодушно разделил со своими тремя товарищами.

Весть об этой находке, словно громом, поразила город; все точно ожили, встрепенулись; магазины, здания, мастерские и всякого рода грандиозные сооружения стали вырастать, как по волшебству. Глядя на эти россыпи, сотни пионеров стали искать повсюду новые залежи золота и там и сям повсюду стали находить золото, и в таком количестве, что не стало хватать рабочих рук для добывания его; пришлось выписывать рабочих из Европы и Америки. А золота было так много, что деньги утратили всякую цену; люди платили за предметы первой необходимости не деньгами, а сперва щепотками, а там и пригоршнями золота. Но вскоре не стало ни булочников, ни сапожников, ни портных: все они обратились в золотоискателей; у каждого был свой прииск. Никто не хотел работать; даже товары, прибывающие из Европы, некому было выгружать за неимением чернорабочих: все сделались диггерами, или золотоискателями, все бросили свои обычные занятия в погоне за легким заработком.

Это было какое-то опьянение золотом; все как будто потеряли головы. Весь Мельбурн превратился в какой-то базар удовольствия. Повсюду в городе завелась игра, и игра безрассудная, безумная: целые громадные состояния в одну ночь переходили из кармана в карман. Кроме карт, устроили в Мельбурне рулетку, и сотни старателей, явившихся сюда с карманами, полными золота, поутру возвращались домой без гроша, не имея даже чем заплатить за шкалик джина перед началом работы. Но несколько ударов кирки или заступа — и убытки с лихвой покрывались. Иногда же проигравшийся в пух и прах старатель, не видя перед собой никакого исхода, пускал себе пулю в лоб из пистолета, одолженного у товарища.

Мало-помалу, однако, это безумие улеглось, и жизнь стала входить в нормальную колею.

И вот в это-то время, когда у Мельбурна стал как бы прорываться зуб мудрости, явился сюда молодой граф д'Антрэг. И вдруг это новое открытие чудовищно богатого прииска! Понятно, оно снова взволновало все умы, и притом еще концессия на этот прииск, нечто до сих пор совершенно неслыханное. Как мы уже видели, спекуляция пыталась уже завладеть этим прииском, сделав счастливому владельцу положительно невероятное во всякой другой стране предложение.

Пятьдесят миллионов, с уплатою половины при подписании контракта, а другой половины через шесть месяцев под ручательством австралийского банка, ввели графа Лорагюэ в сильное искушение, и сам по себе он был бы, пожалуй, не прочь заключить контракт. Но он считал себя не собственником прииска, принадлежавшего по справедливости канадцу, а только подставным лицом и потому предоставил решение вопроса Дику, заявив, что сам он не имеет тут никакого мнения.

Предоставленный самому себе, канадец решительно отклонил предложение капиталистов, хотя и сознавал, что оно очень выгодно. Мотивы, руководившие Диком, осмеял бы всякий трезвый человек, но Оливье принял их с уважением, которое считал долгом оказывать своему пожилому другу.

Канадец находил, что золотопромышленники — народ вообще плохой, никуда не годящийся, что они всюду вносят разврат и беспорядки, где ни появятся. Канадцу не хотелось допускать, чтобы этот сброд поганил девственную землю, лежащую вдобавок так близко от поселений столь милых сердцу Дика нагарнуков. Разумеется, Черный Орел вполне разделял взгляд своего друга Тиданы и поддерживал его намерение разрабатывать прииск собственными средствами.

Предложение капиталистов отклонили и занялись набором людей для экспедиции. Набирал сам канадец и подыскал двадцать надежных человек, считая это число вполне достаточным для цели. Наемникам была обещана целая треть золота, какое будет найдено, а остальные две трети назначались в пользу собственников прииска.

Начальство над отрядом поручили одному старому скваттеру, Коллинсу, старинному другу Дика, вместе с ним исколесившему Австралию вдоль и поперек. Каждому человеку дали по магазинной винтовке, по сабле и револьверу. Сверх того к отряду присоединили около дюжины огромных английских собак, чтобы пользоваться их услугами для выслеживания бандитов и для охраны лагерных мест.

За отрядом ехал целый обоз телег с оружием, припасами и инструментами.

Отряд выступил пешком прямо на прииск, до которого этим способом было четыре месяца пути. Канадец и его друзья поехали отдельно верхом, с тем чтобы посетить рудники Сен-Стефана в окрестностях Мельбурна. Накануне их отъезда Виллиго в последний раз побывал в «Чертовом кабачке», чтобы окончательно уговориться с Бобом относительно мнимого содействия нагарнуков замыслам лесовиков.

Условились, что лесовики выступят три дня спустя после отъезда европейцев и будут следовать за ними на известном расстоянии, ничего не предпринимая, покуда Виллиго не даст знать, что все готово. Коанук и Нирроба должны были идти с лесовиками в качестве проводников. С Боба Виллиго взял обязательство, что без сигнала от нагарнукского вождя лесовики не станут делать нападения, в противном случае Черный Орел снимал с себя ответственность.

Вообще Черный Орел готовил лесовикам коварную и гибельную ловушку.

Канадец и Лоран купили для себя двух рослых верховых лошадей, а Менуали получил оставшегося свободным мустанга. Джильпинг сохранил своего Пасифика, а к мулу был прикуплен другой мул, и обоих запрягли в тележку с багажом.

И вот мы встретили наших друзей во время их возвращения в лагерь с удачной охоты.

После обильной закуски маленький отряд расположился на отдых. Перед тем зашел спор, кому караулить привал. Кэрби и Джильпинг, после обильного, чисто английского возлияния эля и бренди, решительно не были в состоянии дежурить и завалились спать. Виллиго объявил, что дежурить он намерен с Менуали, что он никому не уступит дежурства. Он сам не мог объяснить почему, но только его сердцем овладело какое-то тайное предчувствие. Он что-то заподозрил, стал чего-то опасаться.

Противоположный берег Лебяжьей реки прилегал к территории нирбоасов, племени воинственного и жестокого, прославившегося своею безумно дерзкою смелостью; поэтому прежде всего необходимо было знать, в каких отношениях находятся теперь эти нирбоасы к нагарнукам и, основываясь на этом, либо ослабить, либо усилить свою бдительность.

В ту пору, когда Черный Орел уходил из родного селения, оба племени жили мирно, но теперь, как передавал юный Менуали, покинувший своих на целых 6 месяцев, уцелевшие после своего страшного поражения дундарупы успели возбудить нирбоасов против нагарнуков, и война могла быть объявлена с часу на час.

Что делало Виллиго особенно могучим и непобедимым, так это его удивительная предусмотрительность: он всегда был настороже, и его никогда нельзя было поймать врасплох; он все видел, все замечал и придавал серьезное значение малейшим обстоятельствам, часто даже таким пустякам, на какие никто другой на его месте не обратил бы внимания.

Дело в том, что в этот день он, охотясь, нашел в траве голубиное перо. По всей вероятности, оно выпало из крыла какого-нибудь голубя, пролетавшего мимо, и никто другой не обратил бы на это внимания. Но Черный Орел был дикарь. Малейшее обстоятельство возбуждало в нем тысячу подозрений, и вот он пожелал непременно охранять привал сам, не доверяя ничьей зоркости.

Виллиго тихо прохаживался кругом лагеря среди непроглядной темноты, чутко настораживая зрение и слух. Но все было тихо, только Джильпинг бредил от времени до времени, видя себя во сне перед палатою лордов. Менуали караулил в нескольких шагах впереди, и так же неусыпно, как его храбрый вождь.

Вдруг послышался крик гопо. Виллиго встрепенулся. Неужели это Менуали зовет его?

Он подался вперед и позвал шепотом:

— Менуали! Менуали!

Вместо ответа послышался насмешливый крик птицы пагу; затем все стихло.

Вне себя от гнева Виллиго закричал:

— Вага! Вага!

Пройдя еще десяток шагов, он наткнулся на чье-то теплое тело. Нагнувшись к нему и дотронувшись, он выпачкал себе руки в крови. То лежал Менуали, предательски убитый камнем, брошенным сзади.

Сбежались европейцы. Юноша, родной племянник Виллиго, который любил его, как сына, находился при последнем издыхании. Он мог только прошептать «дундаруп» и испустил дух.

Черный Орел, не знавший слез, зарыдал, как ребенок. А вдали вторично раздался крик пагу. Дундарупы, не смея напасть на вождя, предательски убили его сына, который даже не был еще воином. И теперь они торжествовали свою бесчестную победу.

Винтовки европейцев долго стреляли наудачу в темноту. Но выстрелы пропали даром. Дундарупов не было, они сделали дело и скрылись.

Не долго плакал Черный Орел. Он был ведь вождь. Зачерпнув воды из Сван-Ривер, он благоговейно омыл рану племянника и все его тело, потом положил труп на ложе из сухих листьев и ветвей, шепча таинственные заклинания. После того он выпрямился и обратился к канадцу:

— Брат мой Тидана, стереги труп моего сына от нечистых птиц, я скоро вернусь!

— Куда же ты идешь?

— Отомстить!

С этим словом Черный Орел крепко пожал руку друга и скрылся в темноте.

— Но ведь его убьют! — заметил Оливье Дику.

— Не беспокойтесь, граф. Дундарупы его боятся и разбегутся, как только завидят его. Поверьте мне, Черный Орел устроит своему юноше кровавые поминки. Я второй раз вижу его плачущим с тех пор, как познакомился с ним. То было двенадцать лет назад. Вождь только что женился на молоденькой девушке из своего племени и, по туземному обычаю, удалился с молодой женой в уединенную хижину из ветвей, вдали от деревни. Ушедши однажды на охоту, Виллиго по возвращении не нашел ни хижины, ни жены. От хижины остались одни курящиеся обломки, возле которых лежал труп новобрачной. Тогда-то он и плакал в первый раз… Он поклялся в неумолимой вражде к дундарупам и сдержал свое слово… С тех пор навсегда исчез мир между дундарупами и нагарнуками. Последние остались в борьбе победителями, и дундарупы как самостоятельное племя, собственно говоря, не существуют. Жалкие остатки их вошли в состав других племен, главным образом нирбоасов и нготаков.

— То-то он ненавидит их так сильно! — сказал Оливье. — Теперь я понимаю его вполне.

— Вместе с тем он ненавидит и лесовиков. Встретив незнакомого ему европейца, он непременно убивает его. Он лелеет одну несбыточную мечту. Считая лесовиков врагами всякого порядка и источником всяких бедствий, он мечтает в один прекрасный день собрать их разом человек двести или триста и всех истребить. Надо вам сказать, что в деле убийства жены Виллиго замешаны не одни дундарупы, но и лесовики. Это достоверно известно.

— Вообще, Дик, для меня ваш друг загадка. Он ходит какой-то мрачный, задумчивый, вид у него какой-то таинственный. Право, он что-то замышляет.

— Очень может быть, но будьте уверены, что он не замышляет ничего вредного для нас. Ни в его честности, ни в его преданности не может быть никакого сомнения. За это я ручаюсь вам, граф!

— О, я верю и вам, и ему! — сказал Оливье, пожимая руку канадца, который молча ответил графу рукопожатием.

Так разговаривали друзья, сидя на траве возле мертвого тела юноши и держа наготове свои винтовки. Ночь была тихая, только монотонный ропот волн Лебяжьей реки, протекавшей поблизости, да изредка крик ночной птицы нарушали глубокую тишину. Кругом летали отвратительные вампиры, почуявшие запах свежей крови, и задевали иногда своими шерстистыми крыльями лица бодрствующих. Некоторые из этих рукокрылых простирали дерзость до того, что совсем даже опускались на труп, но канадец всякий раз сгонял их прочь дулом винтовки. Эти поганые животные составляют настоящую язву австралийских лесов и обладают таким тонким обонянием, что за целую милю слышат запах даже маленького мертвого животного. Иногда, побуждаемые голодом, они нападают и на живых. Горе путнику, прельстившемуся в лесу мягкою травкой, которая сама как бы манит на отдых. Он ложится спать на душистое ложе, но он забыл о вампирах. Вот он засыпает, глаза его слипаются, и он видит сквозь сон, что над ним начинают носиться противные гадины, издающие странный одуряющий запах. Путник хочет встать, но не может: этот запах действует на него парализующим образом. Им овладевает летаргическое состояние: он все видит, все чувствует, но не может шевельнуть пальцем. Сильный запах мускуса ударяет ему в голову; животное опускается на него и садится. Несчастный чувствует на себе влажное, холодное, липкое тело. Он содрогается от ужаса, но не может стряхнуть с себя гадины. Затем он чувствует укушение за ухом, вампир прокусывает сонную артерию и, распустив трепещущие крылья, начинает жадно сосать теплую кровь.

С восходом солнца тою же дорогой случается проходить иногда другому путнику, и тогда он видит своего лежащего мертвого собрата, а около него — насосавшегося вампира, всего в крови и тоже мертвого от обжорства или, правильнее, от перепоя.

Весь остаток ночи канадец Дик и Лоран только и делали, что отгоняли вампиров от мертвого тела Менуали.

Когда проснулись Кэрби и Джильпинг, то чрезвычайно удивились, услыхав о ночном происшествии. Они так крепко спали, что не слыхали ровно ничего. Джильпинг от души пожалел бедного юношу и даже взялся было за Библию, чтобы прочитать псалом, но Дик убедил его не делать этого.

— Я знаю, мистер Джильпинг, — сказал он, — что у вас намерение очень хорошее, но ведь вас уж приняли раз за колдуна. Если подойдет Виллиго и увидит вас с книгой, то подумает, что вы произносите какие-нибудь заклинания. Это рассердит его, и тогда я не ручаюсь за последствия.

День прошел благополучно. Под вечер небо заволокли тучи, и вдали стал погромыхивать гром. Стояла страшная духота, как всегда бывает перед разряжением природного электричества.

Черный Орел все еще не подавал признаков жизни. Оливье начинал беспокоиться.

— Что это он не идет? — заметил он с тревогой. — Уж не случилось ли с ним беды?

Почти сейчас же вслед за его словами вдали послышался крик скватер-клока, птицы, похожей на сороку и прозванной так (часы скваттера) за то, что она кричит всегда перед утром и перед вечером.

— Вот и он! — заметил Дик своему другу.

— Как он похоже кричит! — отвечал Оливье. — Я бы так и подумал, что это сорока.

— О, туземцы на этот счет мастера. Они так хорошо умеют подражать всяким животным, что просто не отличишь. И заметьте: каждый крик имеет у них свое значение. Да вот вам: Виллиго крикнул два раза. Подождите еще немного, и будет третий крик.

Действительно, третий крик не заставил себя ждать.

— Три раза, стало быть, — продолжал Дик. — Первый крик означал, что я должен обратить внимание; второй значил: «это я»; третий: «кругом все благополучно». Если бы крик послышался только два раза, то это значило бы, что враги недалеко; если бы только один раз, то это уж была бы тревога, то есть «враги здесь, вооружайтесь».

— Все это очень остроумно, но разве враги не могут узнать значение этих сигналов?

— Да, но во время войны это условное значение постоянно меняется, как у нас пароль и лозунг. Наконец, выбираются крики разных животных и с разными интонациями, так что враг, если пожелает руководствоваться этими сигналами, в конце концов только спутается.

Разговор был прерван приходом Черного Орла. Нагарнукский вождь медленно шел берегом реки, точно делал простую прогулку. Но он был не один. С ним шел татуированный воин, лишенный оружия и по всем признакам дундаруп. Канадец удивился было, что это значит, но вдруг заметил, что руки пленника связаны под локтями при помощи палки и ремня из шкуры кенгуру и что Виллиго тащит пленника за ремень, захлестнутый на шее мертвым узлом. Освободиться пленник не мог, а если бы стал упираться, то мертвый узел задушил бы его.

Кроме того, у пояса Черного Орла было привешено шесть свежих скальпов.

Весьма странной является эта общность обычая скальпировать убитого врага у краснокожих туземцев Америки и чернокожих племен Австралии, никогда не приходивших между собой в соприкосновение. И не в этом только обычае сказывается известная общность нравов и обычаев между этими двумя совершенно различными расами. Впрочем, все это читатель узнает из нашего рассказа о пребывании наших героев в стране нагарнуков, где мы ознакомим их со сказочным прошлым этого племени, с легендой об его происхождении, с их нравами и обычаями, их верованиями и суевериями. На основании рассказов первых путешественников, посетивших Австралию и не проникавших далее побережной полосы, долгое время полагали, что все туземцы Австралии принадлежат к тому же безобразному и уродливому типу меланезийцев, столь близкому к обезьянам. Тогда как на деле это вовсе не так. Англичане, которые не признают иного способа колонизации, как избиение туземцев и заселение страны англосаксами, находили для себя выгодным поддерживать это заблуждение, которое могло служить до известной степени оправданием их бесчеловечной жестокости. Но теперь, когда стало известно, что Тасмания и Центральная Австралия имели культурное население с классически прекрасными формами и вполне способное усвоить европейскую цивилизацию, теперь уже поздно спасти эти вымирающие племена от окончательного исчезновения. Все они или перебиты, или затравлены, как дикие звери, этими худшими дикими зверьми, прибывшими из Англии, так что невольно рождается вопрос, кто же были истинные дикари, австралийские туземцы или англичане.

Когда Труганина и Ланнэ, эта последняя австралийская чета, эти последние представители той высокой туземной расы, о которой мы говорили, были преданы земле, английское правительство распорядилось воздать им воинские почести при погребении: били барабаны, гремели салюты, и войска брали на караул. Так приветствовали англичане окончательное уничтожение человеческой расы, истребленной ими и их пресловутой цивилизацией.

Увидав пленника, канадец невольно содрогнулся при мысли об участи, которая ждала несчастного дундарупа. Он поспешил предупредить своих друзей, чтобы те не вмешивались в кровавую тризну.

— Ради всего святого на свете, — говорил он, — держитесь в стороне, что бы вам ни пришлось здесь увидеть. Против вековых предрассудков ничего не сделаешь. Если вы хотя бы в чем-нибудь помешаете Черному Орлу во время похоронного обряда, то наживете себе в нем непримиримого врага.

— Дик прав, джентльмены, — вставил свое слово Кэрби, тоже знавший кое-что об обычаях дикарей, — Дик совершенно прав. Предупреждаю вас: ни одного слова, ни единого жеста, Боже вас сохрани! Вы ничего не добьетесь, а лишь приведете Виллиго в такую ярость, что он готов будет вас всех истребить. Он этого, вероятно, не сделает из уважения к своему брату Тидане, но все-таки будет вашим врагом на жизнь и смерть.

— Но что же такое здесь будет? — спросил Оливье, бледнея от волнения.

— Тише!.. Он подходит. Так знайте же и берегитесь!

Виллиго приблизился к привалу, таща своего пленника.

Скажем несколько слов в объяснение этих предостережений. У нагарнуков нет жрецов в собственном смысле, а есть только кораджи, или колдуны, которые играют роль предсказателей, а не жрецов. Религиозные обряды при рождениях, свадьбах и похоронах исполняет всегда сам глава семейства без всякого участия колдунов. Покойников своих нагарнуки сжигают, веря, что тела умерших в виде дыма поднимаются на луну и там соединяются с душою, принимая снова прежний состав и форму. Люди, умершие без погребения, носятся над землею в виде «каракулов», или беспокойных духов, не соединившихся с телом. Эти каракулы поджидают удобного случая, чтобы овладеть чьим-нибудь телом во время погребения и унестись на луну. Тогда душа от украденного тела остается блуждать на земле в виде каракула. Нет выше несчастья, как иметь каракула в семье; он постоянно допекает своих родственников, и единственное средство избавиться от него — это принести ему в жертву пленника, чтобы каракул мог овладеть его останками, превращенными в дым. Чтобы этого не случилось, при похоронах произносятся всевозможные заклинания, сопровождаемые пляской вокруг сжигаемого тела и диким воем. Позор тому главе семейства, который пропустит хотя бы малейший обряд: на него обрушивается вся вина за появление в семье каракула.

Каракулов все боятся. Самые храбрые из нагарнуков бросаются на землю и закрывают себе лицо, только бы не видать страшного привидения.

Теперь понятно, что могло бы произойти, если бы европейцы помешали Черному Орлу при исполнении обряда. Их не спасло бы, пожалуй, даже заступничество Тиданы, и канадец поступил очень умно, что предупредил их.

Когда Черный Орел подошел к своим друзьям, то они заметили у него на лице глубокое волнение, которое он тщетно старался скрыть под маской величавого спокойствия.

Канадец, знавший, как надо говорить в подобных случаях, приветствовал его следующими словами:

— Дундарупы трусливые псы. Они храбры перед юношей, но бегут от сурового воина.

Черный Орел свирепо улыбнулся и указал на свои трофеи, говоря:

— Когда снег старости убелит голову Черного Орла, тогда не останется в живых ни одного дундарупа!

Затем он указал на пленника и продолжал:

— Это Урива, убивший Менуали. Урива последует за ним на костер.

— Нагарнуки трусливые совы, — заговорил пленник. — Они готовы прятаться в дуплах. Урива убил молодого нагарнука. Не жалко этих поганых птиц!

Европейцы все вздрогнули от этих слов. Виллиго запыхтел. Драма началась.

— Дундарупы великие воины, и Урива великий вождь, — отвечал Черный Орел с ужасающим спокойствием. — Урива давно искал случая пропеть военную песнь. Теперь у Уривы есть этот случай. Он запоет ее, уходя к своим праотцам.

— Они будут рады мне больше, чем вонючей птице, украсившей себя перьями Черного Орла! — отпарировал пленник.

При всяком другом случае за подобным оскорблением последовало бы немедленное возмездие. Но у туземцев пленник имеет право браниться до самой последней минуты. Эта брань имеет обыкновенно целью вывести из терпения мучителей и заставить их поскорее прекратить мучения, что иногда и достигается. На это именно и рассчитывал дундаруп, покрывая Виллиго невыносимыми оскорблениями. Но он ошибался. Виллиго был старый воин, и нелегко было вывести его из себя. Урива понял это, и холодный пот каплями выступил у него на лбу.

— Моему брату жарко! — иронически заметил Виллиго.

Тогда Урива плюнул ему прямо в лицо. Это была последняя отчаянная попытка. Она едва не удалась. Вилиго вне себя замахнулся на пленника бумерангом. Канадец с облегчением вздохнул, радуясь, что все скоро кончится. Но то была одна минута. Виллиго разом успокоился и, близко-близко наклонившись лицом к лицу пленника, произнес со скрежетом:

— Береги слюни, Урива: пригодятся. Ведь тебе больше не пить.

— Пощади! — пролепетал вне, себя от волнения Оливье.

К счастью, это было сказано по-французски, и Черный Орел не понял.

— Ради Бога, молчите, иначе вы погибли, — шепнул канадец и, когда Виллиго повел пленника привязывать к дереву, прибавил торопливо: — Подумайте об участи жены Виллиго, о сожженной хижине… Поймите его чувства, и тогда вы сами извините его. Соберитесь с силами; вы даже уходить отсюда не должны!

— Но я не могу, не могу смотреть!

— А мне самому разве приятно? Но если мы уйдем, Виллиго примет это за жестокое оскорбление. В его глазах это будет равносильно нежеланию присутствовать на похоронах Менуали. Вспомните, Урива предательски убил юношу, который еще не был воином, а это у дикарей считается подлостью. Впрочем, есть одно средство спасти Уриву.

— Какое? — с живостью спросил Оливье.

— Убить самого Виллиго, который столько раз спасал вас от смерти!

Оливье в ответ на это печально поник головою.

— Таков здешний обычай, — заметил Кэрби, — и если вы когда-нибудь попадете к дундарупам, то ждите себе той же участи.

Между тем Виллиго, привязав пленника, устроил костер, еще раз омыл водою тело Менуали и положил его на костер. Обряд начинался.

С покойником по обычаю нужно было положить все его доспехи. Виллиго положил на костер подле тела бумеранг, стрелы, копье и пращу; на грудь покойника он поставил ящик с красками, чтобы покойнику было чем татуироваться на том свете; наконец, рядом же нашлось место и для задней ноги кенгуру, чтобы усопший воин не проголодался во время путешествия на луну.

При положении каждой вещи Черный Орел пел соответствующие песни.

Оливье с интересом следил за этими приготовлениями, и ему вспомнились прекрасные стихи Шиллера, где описывается погребение краснокожего индейца, которому в гроб кладут все вещи, любимые им при жизни:

В головах — облитый свежей

Кровью томагавк,

Сбоку — окорок медвежий.

Путь его далек.

Сцена была и величественна, и исполнена дикой поэзии. Заходящее солнце окрашивало в багрянец и золото верхушки акаций и эвкалиптов, между тем как нижняя часть деревьев погружалась все более и более в тень, которая словно набегала неудержимою волной. Очертания леса все более и более сливались в сплошной туманный и темный фон, принимая отпечаток чего-то загадочного и таинственного.

С последним угасшим лучом солнца Виллиго запалил приготовленный костер. Огонь затрещал, вспыхнул, и красные языки принялись лизать поленья и сучья.

Началась дикая, не поддающаяся описанию сцена.

Нагарнукский вождь принялся ходить вокруг горящего костра, напевая какие-то заклинания, чтобы прогнать злых духов, бродивших вокруг тела Менуали. Шаг его, сначала медленный, постепенно все ускорялся, а пение переходило в вой, сопровождаемый хлопаньем в ладоши. По мере того как разгорался костер и тело уничтожалось, требовались заклинания все более и более сильные и действительные. Бег требовался самый быстрый, чтобы злые духи как-нибудь тихонько не утянули кусочек тела. И бег начался бешеный, безумный, отчаянный, головокружительный; Виллиго делал такие громадные прыжки и так дико завывал, что графу Лорагюэ это кружение начинало казаться какою-то адскою пляской.

Вдруг подгоревшая середина костра с треском провалилась, рассыпав кругом искры и поглотив в недра свои полусгоревший труп. Виллиго испустил последний дикий вой и остановился. Дело его было сделано. Теперь можно было предоставить огню доканчивать уничтожение трупа. Злые духи уж больше не были страшны.

Пришла очередь пленника, который стоял ни жив ни мертв, глядя на обычное для всякого дикаря зрелище.

И не мудрено, что он стоял ни жив ни мертв. Ведь он тоже был австралиец и знал, какая участь его ждет. Он знал, что с него будут с живого сдирать кожу, но не разом, а медленно, постепенно, ремешками. Он знал, что затем у него будут отрывать сустав за суставом, стараясь не причинить серьезного органического повреждения, и что лишь к утру он будет брошен на костер, который положит желанный конец этим жестоким мукам.

Пользуясь минутой, когда Виллиго, задумавшись, окидывал последним взглядом догоравший костер, несчастный с мольбою протянул свои связанные руки к европейцам и сказал:

— Пощадите!.. Я не убивал Менуали…

И снова у Оливье невыносимо больно сжалось сердце.

Дундаруп был сам еще юноша; старый воин не дал бы себя так забрать и связать. Признание в убийстве Менуали было с его стороны пустою похвальбой в кругу своих, которую, на его беду, подслушал Черный Орел, ползком подкравшийся к лагерю дундарупов и давший самому себе клятву предать пытке убийцу племянника. Виллиго уже убил шестерых дундарупов, но тут у него явилась новая неотступная мысль: во что бы то ни стало овладеть убийцей. С этою целью Черный Орел стал подражать крику молодого кенгуру, дундаруп бросился на крик, Черный Орел завлек его в лесную чащу и взял в плен.

И вот теперь, находясь в крайности, молодой Урива обратил умоляющий взгляд на европейцев, надеясь найти в них хоть каплю сострадания.

Но что они могли сделать? Оливье мрачно глядел в землю, проклиная свое бессилие. Вдруг в лесу, несколько позади дерева, к которому был привязан дундаруп, послышались странные, нечеловеческие звуки. Виллиго, уже взявший в руки свой каменный нож, в изумлении остановился. Подняв глаза, он вдруг громко вскрикнул и кинулся ничком на траву, стараясь прикрыть голову травою и листьями и бормоча задыхающимся от страха голосом:

— Каракул!.. Каракул!.. Тирара матамое! (Привидение! Дух!.. Я погиб!.. Я проклят!..) Оливье и его друзья тоже взглянули и увидали какую-то белую фигуру, двигавшуюся в кустах. Фигура произносила какие-то бессвязные слова. Удивленный граф хотел встать и подойти к фигуре, но Дик жестом удержал его на месте. Граф оглянулся, сосчитал товарищей и понял все.

Между тем Виллиго продолжал лежать ничком и кричал:

— Каракул!.. Каракул!..

А белое привидение двигалось вперед, крича все громче и громче.

Канадец и Кэрби беззвучно хохотали, взявшись за бока, и их веселость сообщилась графу. Пленник тоже завыл от ужаса и никак не мог успокоиться, хотя европейцы знаками показывали ему, что бояться нечего.

Привидение остановилось около пленника и завыло диким голосом на самом невозможном нагарнукском языке, пользуясь, вероятно, тем, что с привидений не спрашивают грамматических знаний.

— Но!.. Но!.. Инаро нара Менуали! (Я! Я! Я сам отомщу за Менуали!) Дундаруп завыл еще пуще, умоляя о пощаде. Он испугался каракула больше, чем казни, от которой у него за несколько минут перед тем стыла кровь в жилах.

Комедия удалось вполне. Насчет Виллиго можно было быть спокойным все время, покуда будет продолжаться этот адский гвалт. Кэрби от смеха катался по траве, Дик просто задыхался, только Оливье и Лоран были сдержаннее и спокойно ожидали, что будет дальше.

Что касается Джильпинга… но дело в том, что его тут и не было. Именно он и исполнял роль каракула с таким замечательным для первого раза успехом. Покуда Виллиго вертелся волчком вокруг костра, Кэрби поговорил с будущим лордом Воанго, научил его нагарнукской фразе, и ученый геолог-миссионер решился принять на себя вид каракула. Он слазил в фуру, завернулся в простыню, отвинтил у кларнета рожок и, спрятавшись в лесу, начал дуть в него, приведя в ужас Виллиго и его пленника.

Однако шутку продолжать слишком долго было опасно. Пленник барахтался и мешал Джильпингу отвязать его. Тогда, чтобы его успокоить, Джильпинг вынужден был показать ему свое лицо. Дундаруп узнал его и от радости едва не лишился чувства. Джильпинг развязал его и знаком показал ему на лес. Урива сделал быстрый прыжок в сторону, но прежде, чем скрыться в лесу, повернулся лицом к европейцам, дотронулся правой рукой до земли, потом поднял ее к небу, наконец, протянул по направлению к европейцам и исчез в кустах.

Эта пантомима означала, что с этих пор дундаруп телом и душой будет принадлежать европейцам.

Джильпинг посвистал еще несколько минут в рожок кларнета, чтобы не дать Черному Орлу услыхать шум в лесу, потом скинул с себя простыню и спокойно вернулся на свое место.

— Виллиго, — сказал тогда канадец, — каракул ушел.

— Правду ты говоришь, Тидана? — отозвался Виллиго, все еще не поднимая головы.

— Честное слово. Он исчез в облаке дыма и унес с собой Уриву. Он хотел сам отметить за смерть Менуали, он так ведь и говорил. Это, должно быть, добрый, а не злой дух твоего семейства!

Эти слова успокоили нагарнука настолько, что он решился наконец поднять голову. Не видя больше привидения, он встал совсем. Ему и в голову не пришло заподозрить Джильпинга в коварной проделке; он чистосердечно поверил, что все было так, как ему сообщили.

На рассвете Черный Орел побросал остатки от костра в Лебяжью реку, и маленький караван тронулся в путь.

Но охоту пришлось прекратить, потому что нужно было двигаться вперед с осторожностью, так как Виллиго получил известие, что у нагарнуков открылась война с соседним племенем — нирбоасами.

Это известие очень не понравилось фермеру Кэрби, потому что его ферма стояла как раз на границе между обоими враждующими племенами и легко могла подвергнуться грабежу, особенно ввиду его дружбы с нагарнуками. Находясь еще в Мельбурне, он отправил к себе на ферму обоз в десять фур с разными припасами и теперь опасался за участь обоза. Свои страхи он сообщил канадцу, прося его повлиять на Виллиго, чтобы тот ускорил движение каравана.

— В каких отношениях были вы с нирбоасами до этого времени? — спросил Дик.

— В очень дурных. Первое время я с ними любезничал, дарил им ножи, поил водкой. Они вообразили, что это я плачу им дань, и сделались так нахально требовательными, что я стал гонять их с фермы. Теперь они мои враги.

— А ведь это с вашей стороны не очень благоразумно, хотя и понятно. Сколько у вас народу для защиты фермы?

— Во-первых, Анескот, брат моей жены и вместе мой управляющий, и затем семь человек американцев с Дальнего Запада, все испытанные, преданные друзья и товарищи. Кроме них, еще есть один бывший каторжник, я его держу для лошадей, он знает в них толк, так как он был барышником в Девоншире.

— Вы в нем уверены?

— А кто его знает?! Впрочем, вел он себя до сих пор на ферме хорошо. Зовут его Ольдгам.

— Да! — протянул канадец. — Вот что я вам скажу: нужно как можно скорее ехать на ферму. Далеко ли до нее, как вы полагаете?

— Миль двадцать, я думаю. На беду, эта фура тащится так медленно.

— Слушайте, Кэрби, так нельзя оставлять. Нужно ехать скорее. Поедемте с ними вперед на ферму. Может быть, мы все равно опоздаем, но по крайней мере сделаем все, что могли, и совесть наша будет покойна. Остальные наши товарищи пусть остаются при фуре; их без нас достаточно для ее обороны.

— Спасибо, друг, спасибо от всего сердца! — произнес глубоко тронутый скваттер, со слезами на глазах пожимая руку честного канадца.

Когда Дик и Кэрби сообщили об этом решении своим друзьям, то Оливье не пожелал пустить их одних, говоря:

— Мое присутствие здесь лишнее, а там, на ферме, дело идет о защите женщин и детей. Я тоже поеду с вами.

Канадец не знал, что ему делать. Ему и хотелось исполнить желание графа, так как для фермы лишний защитник был очень кстати, и вместе с тем он боялся уменьшить число товарищей Виллиго. Из затруднения его вывел сам Черный Орел, решивший вопрос по-своему.

— Молодой Лебедь (так прозвал он Оливье) прав, — сказал дикарь. — Пусть не только он, пусть и Лоран идет с вами. Я останусь вдвоем с Воанго. Этого совершенно достаточно для конвоя фуры.

Лоран даже вскрикнул от радости. Он уже начинал дрожать при одной мысли о разлуке со своим графом.

— Завтра вечером Виллиго будет на ферме! — прибавил вождь.

— А если тебе встретятся нирбоасы? — спросил Кэрби.

— Скваттер не знает Черного Орла, — гордо возразил нагарнук. — Завтра вечером Черный Орел будет на ферме.

— Берегите свою винтовку, мистер Джильпинг! — сказал канадец на прощание англичанину.

— Не беспокойтесь, сэр. Я позабочусь сохранить жизнь мужа своей жены и отца своих детей, а также будущего лорда Воанго из Воанго-Голля.

— Вперед, друзья! — крикнул канадец, и четыре всадника быстро помчались вдоль берега Лебяжьей реки.

Ничто не могло сравниться с радостью Кэрби при мысли, что он теперь поспеет на целые сутки раньше к своей семье, чем мог рассчитывать.

Дик и Кэрби мчались вперед остальных, но воздух был так спокоен, кругом такая тишь, и даже звук копыт их коней был не слышен в мягкой траве, что старые друзья могли так же беспрепятственно разговаривать между собой, как если бы они шли друг подле друга по садовой дорожке.

— Дик, — сказал скваттер, — я никогда не забуду этой услуги, которую вы оказали мне сегодня! Быть может, я буду обязан вам жизнью моей жены и детей, но если бы даже и не так, знайте, во всяком случае, что в австралийском буше есть человек, по имени Вальтер Кэрби, которому достаточно сделать знак, чтобы и жизнь, и достояние его были в полном вашем распоряжении, Дик, при каких бы то ни было условиях!

— Спасибо, Кэрби, — отвечал канадец, — дружба и расположение такого человека, как вы, всегда могут быть пригодны. Быть может, придет время, когда я обращусь к этой дружбе. Видите ли, мой друг, я не знаю Франции, родины моего отца и моей, хотел бы поехать туда и перевезти туда останки моего отца и умереть там. Но что буду я делать в этой совершенно незнакомой мне стране, я, старый лесной бродяга?! Нет, я чувствую, что умру здесь! Но здесь у меня нет никого близких и родных, и, мне кажется, очень тяжело подохнуть где-нибудь под кустом так, чтобы некому было даже закрыть глаза! Так вот я иногда думал, Кэрби, что, когда силы мои оставят меня и мне трудно станет бродить по лесам с ружьем за спиной, быть может, у вашего очага найдется и для меня местечко!

— Самое первое местечко, Дик! Самое почетное! — воскликнул растроганный скваттер.

— Мы некоторое время потеряли друг друга из вида, — продолжал канадец,

— но ведь мы давно знаем друг друга… Помните, как мы в первый раз встретились с вами?

— Как же мне не помнить?

— То было на Муррее, близ Красных гор! Мы целый сезон охотились вместе, и в ту пору моя хижина не была так пуста и безотрадна, как сейчас!

— Я не решился вам об этом напомнить, Дик, но и посейчас не могу забыть, как весело и радостно звучало эхо буша, вторившее ее голосу, ее веселому смеху, которым она приветствовала каждый раз наше возвращение!

— Да, и ее не стало; она умерла год спустя, подарив мне ребенка, который не пережил свою мать… И вот я остался еще более одинок, чем прежде, и потому-то решился теперь, когда придет старость, попросить для себя местечка у вашего очага. Мы будем вспоминать о ней, будем говорить о ней, этом нежном цветке, увядшем в полном расцвете своей юной красоты!

И под впечатлением этих далеких, но все еще живых воспоминаний старые товарищи смолкли.

Лошади мчались во всю прыть, словно и они разделяли нетерпение своих всадников, и через несколько часов вдали показались крыши фермерских построек. Вдруг две из лошадей шарахнулись в сторону, и перед всадниками, как из-под земли, вырос какой-то туземец. Кэрби схватился за револьвер, но Дик остановил его, крикнув:

— Стойте! Ведь это Урива, которому мы спасли жизнь.

То был действительно молодой дундаруп. Одежда на нем была растрепана, он задыхался после чересчур быстрого бега. Долго он не мог выговорить ни слова, наконец отдышался и сказал:

— Скорее! Скорее! Нирбоасы напали на ферму еще с утра.

— Ура! Еще немножко, и мы будем там! — крикнул канадец, давая шпоры коню.

Лошади уже не бежали, а летели, вот и забор фермы, опрокинутый, сожженный… Вот и засыпанный штурмующими ров.

С полсотни разъяренных демонов, опьяневших от водки из ограбленных погребов, отчаянно лезли на приступ фермы. Еще минута — и все было бы уже кончено.

— Тидана!.. Вага!.. Тидана!.. Вайек!.. — закричал канадец, бросая в воздух этот грозный для нирбоасов крик.

На дворе фермы загнанные лошади пали, но они уже были не нужны. Умирающий Анескот и три женщины, ожидавшие смерти, заметили спасителей.

Нирбоасы обернулись. Грозен был для них Тидана, но зато их было пятьдесят человек против четырех. Тесными рядами кинулись они на непрошеных защитников, но магазинные винтовки разом заговорили, рассевая смерть в рядах дикарей. Через две-три минуты на земле лежало уже до двадцати трупов, остальные дикари кинулись врассыпную, но неумолимые винтовки продолжали свое дело и тут. Тщетно многие из нирбоасов падали на колени, прося пощады, никто не хотел щадить подлых убийц, не дающих пощады женщинам и детям. Все пятьдесят дикарей легли мертвыми около фермы скваттера Кэрби.

Фермер кинулся в дом, его окружили жена и дети, но у ног его лежал неподвижный Анескот, перед смертью утешенный тем, что его мужество не пропало даром.

Кэрби и Дик сосчитали уцелевших защитников фермы, в течение десяти часов успешно отбивавших яростный приступ. Из семи человек янки трое были убиты, а четверо ранены более или менее тяжело, но подавали надежду на выздоровление.

Поискали Ольдгама, но он куда-то исчез. Однако, по словам миссис Кэрби, он в начале штурма сражался вместе с прочими и даже выказал чудеса храбрости. Она сама видела, как он убил несколько туземцев.

Дикари атаковали ферму на рассвете, будучи вполне уверены в успехе, но жители фермы еще с вечера знали, что они окружены врагами. С бельведера было видно, как чьи-то черные тени шныряли по окрестностям.

Если бы нашим всадникам не встретился молодой дундаруп, то они приехали бы на четверть часа позже, и тогда все уже было бы кончено. Они нашли бы лишь груду развалин. Хотя на следующую ночь нечего было опасаться, однако защитники фермы позаботились привести в порядок все разрушенное. Выломанные двери заменили запасными, проломы заделали, окна вставили.

Запрягли лошадьми четыре повозки и свезли трупы нирбоасов в реку. Вечером Кэрби и канадец пошли делать обход вокруг фермы. Перед ними вырос туземец, покрытый кровью и грязью.

— Кто идет? — спросил Дик, прицелившись из винтовки.

— Виллиго! — отвечал знакомый голос.

— Черный Орел! — радостно вскричал канадец. — А где Джильпинг?

— Через час после вашего отъезда на нас напали нготаки. Я едва спасся, убив их около дюжины. Их было больше, чем деревьев в лесу. Воанго взят в плен.

— Да разве нготаки тоже воюют?

— Они в союзе с нирбоасами. Они хотят сжечь наши деревни и истребить наше племя. Но пусть они берегутся!

— Бедный Джильпинг! — сказал канадец. — Надобно его выручить. Во-первых, нельзя допустить, чтобы его предали пытке, а во-вторых, нам без фуры никак невозможно: там наше оружие. Счастье еще, что дикари не сумеют им воспользоваться.

— Да, это нужно сделать как можно скорее. Я не хочу, чтобы нготаки хвалились, что видели бегущего от них Виллиго.

— Черный Орел устал, ему нужно отдохнуть…

— Черный Орел не баба, он не нуждается в отдыхе!

— Так когда же нам отправляться?

— Завтра будет уже поздно. Нужно сейчас.

— Хорошо, я готов.

Три друга вернулись на ферму и заперли за собой калитку. Солнце опустилось за Красные горы, долина и лес окутались темнотою. Кругом фермы стали слышны какие-то зловещие звуки, похожие на стоны и хрипение умирающих.

— Слышите, друзья? — спросил Оливье.

Кэрби и его гости поднялись на бельведер; в кустах скользили какие-то тени, и по временам ветер доносил как будто жалобные заклинания.

— Это раненые, собравшиеся с силами и помогающие встать тем, которые сами не могут.

— Если вы уйдете, господа, — сказал испуганный скваттер, — на ферму опять нападут враги.

Положение было в высшей степени тягостное.

Первые часы ночи прошли в постоянной тревоге. Друзья несколько раз повторяли обход вокруг фермы. Крики раненых утихли, но черные тени по-прежнему мелькали в темноте. Это обстоятельство заставило канадца и нагарнукского вождя изменить первоначальный план. Они не могли оставить Кэрби и его семейство в таком опасном положении.

Даже если бы Виллиго с самолюбием дикаря продолжал настаивать на немедленном преследовании нготаков, от которых ему пришлось бежать, то Дик не пошел бы с ним. Для него важнее было защитить ферму, нежели удовлетворять самолюбие дикаря. Вместе с тем без содействия Оливье и Лорана невозможно было и думать об экспедиции, а граф д'Антрэг решительно высказался за то, чтоб остаться на ферме.

Черный Орел сделал вид, что соглашается с общим мнением. В последние дни он вообще казался мрачным и озабоченным, разговаривал с друзьями редко, и больше о вещах неважных, часто куда-то отлучался и вообще держал себя чрезвычайно странно, так что Оливье даже однажды заметил про него:

— Точно заговорщик.

Читателю хорошо известно, в чем состоял этот заговор, но друзья Виллиго ничего еще не знали в то время.

Около полуночи, когда совершенно сделалось темно, наши пионеры заметили вдали перемежающееся пламя костров, что чрезвычайно заинтересовало Лорана и Оливье. Они обратились к Кэрби, который им объяснил:

— Это Чертов пик дает себя знать.

— И через три дня он так даст знать о себе, что младенцы будут помнить! — прибавил Виллиго.

Сами по себе эти слова были очень просты, но дикий вождь произнес их таким свирепым голосом, что Оливье невольно вздрогнул.

— Что хочет этим сказать вождь? — спросил молодой человек.

— То, что скоро для всего bush'a будет праздник, и моя убитая жена запляшет от радости в стране праотцев.

— Право, Виллиго, ты теперь говоришь, как кораджи! — засмеялся канадец.

— Тидана правду говорит. Черный Орел действительно кораджи… Он предсказывает будущее, и очень недалекое будущее. Скоро раздадутся веселые крики вагуний, птиц смерти.

— Я ничего не понимаю, Виллиго!

— А когда брат Тиданы поймет, он тоже запляшет от радости, потому что если бы дом Тиданы не подожгли, то бедная молодая белая женщина не умерла бы от страха. Так я говорю, скваттер Кэрби?

При этих словах вождя вся кровь прилила к щекам Дика. Он невольно перенесся мыслью к тому, что было с ним самим пятнадцать лет тому назад, и почувствовал в сердце холод.

— Зачем вспоминать старое, Виллиго? — печально упрекнул он своего друга.

Черный Орел наклонился к нему и тихо-тихо, так что никто не слышал, шепнул на ухо:

— Отчего не вспоминать старое, Тидана, когда мщение приближается?

Дик задрожал… Он хотел ответить, хотел спросить, но дикарь отошел от него, и Дик так и остался с вопросом, вертевшимся на языке. Было очевидно, что Черный Орел больше ничего не скажет.

Странные речи Виллиго помешали Кэрби докончить свое объяснение. Теперь фермер продолжал:

— Чертов пик — это огнедышащая гора, единственный вулкан в Австралии, несмотря на вулканическое строение ее почвы.

— И он в течение круглого года постоянно извергает такие фонтаны огня и пламени, как сейчас? — спросил Оливье скваттера.

— Нет, он отличается той удивительной странностью, что сила его извержения обратно пропорциональна приросту и убыли месяца!

— Что вы хотите этим сказать, Кэрби?

— Именно то, что извержение пламени и горящей лавы усиливается, по количеству и объему, по мере того, как луна идет на убыль, а когда от нее останется на небе только едва заметная серебряная полоска, сила извержения достигает своего апогея и затем начинает ослабевать по мере прибывания месяца, так что к полнолунию от извержения остается только едва приметная струйка синеватого дыма. Кроме того, у подножия этого вулкана находится озеро, наполненное серными осадками и жидкими выделениями нефти, в которое вулкан во время сильных извержений вливает свои отбросы, и, что при этом особенно странно, как бы велико ни было количество извергаемой вулканом в озеро серной жидкости, уровень озера неизменно остается все тот же, ни на йоту не повышаясь и не понижаясь!

— Это можно объяснить какими-нибудь подземными стоками, отводящими избыток жидкости в период наибольшей прибыли ее! — заметил Оливье.

— Ваше объяснение, конечно, имеет некоторое вероятие, но я не сказал вам, что два раза в год это озеро совершенно пересыхает, так что по дну его свободно можно пройти пешком, не замарав сапога. Я сам сделал этот опыт и, несмотря на все свои старания, нигде не мог найти ни единой трещины почвы, которая могла бы служить стоком для вод!

— И это озеро находится на нашем пути в страну нагарнуков? — спросил граф.

— Да, вам придется перейти через Красные горы, а надо сказать, что в пору сильного извержения это путешествие не вполне безопасно!

— Как жаль, что наш почтенный товарищ, мистер Джильпинг, не увидит этих чудес австралийской природы, о которых он мог бы сделать такой интересный доклад своему королевскому обществу в Лондоне! — заметил Оливье.

— Кстати, мистер Кэрби, не можете ли вы сказать, какая участь грозит нашему бедному другу? Виллиго, кажется, говорил о столбе пыток!..

— Черный Орел, вероятно, несколько увлекается своим чувством ненависти к нготакам: это, быть может, единственное туземное племя, у которого белому человеку не грозят ни пытки, ни смерть благодаря их религиозным предрассудкам. В глазах нготаков белые люди — это их воскресшие и вернувшиеся с луны предки, к которым они питают религиозное почтение. Они называют их «дедами» и относятся с уважением, но так как присутствие в деревне предка приносит, по их убеждению, счастье, то для того, чтобы он не мог уйти, его действительно приковывают к столбу на достаточно длинную цепь, чтобы он мог свободно двигаться, но не мог уйти за пределы селения. Быть может, именно об этом столбе и говорил вам Виллиго! Во всяком случае, Дик должен знать об этом, так как он не особенно встревожен участью вашего друга. Именно ввиду этого убеждения нготаков их соседство для скваттеров является более желательным, чем соседство какого-либо другого племени туземцев. Конечно, и они не откажутся при случае ограбить его, угнать скот, разорить ранчо, но никогда не решаются покуситься на его жизнь или жизнь его семьи.

В то время как происходил этот разговор, канадец задумчиво прохаживался по веранде бельведера. Целый рой воспоминаний вставал в его душе, и перед его глазами развертывались позабытые образы прошедшей юности. Так почти всегда в критические минуты человеку вспоминается его прошлая жизнь. Так же точно солдат, стоящий в траншее под свистом пуль и ядер, вспоминает веселые напевы, которые он певал в родном селе.

Среди воспоминаний Дика преследовала еще одна мысль.

«О каком близком мщении говорил Виллиго?» — спрашивал он себя мысленно в двадцатый раз и в двадцатый раз никак не мог придумать ответа.

Вдруг он почувствовал, что ему кладут на плечо руку.

Он обернулся.

Перед ним стоял Виллиго.

— Чего желает вождь?

— Виллиго хочет уйти с фермы.

— Один-то! В такую темноту! Да ведь тебя убьют!

— Нирбоасы трусливые собаки. Виллиго пойдет!

Дик знал упрямство нагарнукского вождя и перестал спорить. Он позвал Кэрби и велел ему стать на то место бельведера, где стоял прежде Черный Орел.

Бельведер окружала четырехугольная веранда. Было настоятельно необходимо, чтобы с каждой стороны стояло по дежурному, иначе ферму легко могли застать врасплох невидимые в темноте враги.

Когда Кэрби встал на место Виллиго, Дик быстро прошел по веранде и сделал наставление Оливье и Лорану, чтобы они все время глаз не сводили с вверенных их надзору сторон палисада фермы. Для большего доказательства, что ферма окружена врагами, канадец выстрелил из винтовки.

Не успел замолкнуть гул выстрела, как в окрестном лесу послышался треск сучьев и шорох ветвей. Это значило, что нирбоасы тесно обложили блокгауз, готовые напасть на него при малейшей оплошности гарнизона.

— Ты слышишь? — спросил Дик Виллиго.

— Да. Нирбоасы убежали, трусливые псы! — отвечал вождь с презрительной улыбкой.

Он сошел с бельведера, по жердочке перебрался через ров, хорошенько приладил за плечами винтовку, чтобы удобнее было ползти, и с минуту постоял на месте, приглядываясь к темноте.

Дик тревожно следил за ним глазами, готовясь каждую минуту бежать к нему на помощь. Но вот Виллиго выдвинулся вперед, прислушиваясь к смутному говору в неприятельском лагере, чтобы не наткнуться как-нибудь на враждебный пикет.

Число пикетов было так велико, что Виллиго сейчас же догадался о присутствии около фермы чуть не всего наличного войска нирбоасов. И он не ошибся. Нирбоасский поселок находился на берегу Сван-Ривер в нескольких милях ниже блокгауза.

Трупы убитых, выкинутые в реку, принесло течением в нирбоасскую деревню, и дикари поголовно восстали для того, чтобы отомстить.

Нирбоасы предварительно послали к своим союзникам-нготакам требование, чтобы те присоединились к ним для нападения на ферму. Но последние отвечали, что они вступили в союз с нирбоасами вовсе не для войны с белыми, что с белыми они воевать не желают и потому расторгают союз.

Таким образом, устроенный дундарупами с великим трудом союз трех племен против нагарнуков совершенно неожиданно распался. Теперь нагарнукам уже нечего было бояться; они были гораздо сильнее дундарупов и нирбоасов вместе взятых.

Известие о расторжении союза пришло как раз в то время, когда Виллиго задумал пробраться через нирбоасские аванпосты. Воины так заволновались, что начали сходиться кучками, перебегать с пикетов и вообще позабыли о предосторожностях. Это и дало Черному Орлу возможность благополучно пробраться через их ряды, да вдобавок еще подслушать их разговоры.

Радуясь тому, что он случайно узнал, Черный Орел продолжал тихо ползти мимо пикетов. Судьба Тиданы и прочих защитников фермы нисколько не беспокоила его. Он знал, что теперь нирбоасы сами получат новый тяжелый урок.

Когда Виллиго достаточно удалился от неприятельского лагеря, он встал на ноги и со всех ног пустился бежать к Лебяжьей реке, до которой и добежал в каких-нибудь полчаса.

Тщательно обследовав местность, он, должно быть, остался вполне доволен осмотром, потому что спрятался за куст на берегу и начал очень похоже подражать пению ночной птицы.

Не долго пел он. Ему вскоре отвечали точно таким же криком в лесу. Виллиго вышел из-за куста, встал на самом берегу реки и подождал немного.

Слабый крик гопо повторился ближе, где-то в листьях деревьев.

— Кто идет? — вполголоса спросил вождь.

— Коанук! — было ответом.

— Давно ли дожидается меня здесь Сын Ночи (перевод имени Коанук)?

— С заката солнца.

— Нирбоасы напали на ферму Кэрби, и Тидана с друзьями пошел к нему на помощь.

— Я это знаю!

— Оставшись один с Воанго, Черный Орел вынужден был бежать от нирбоасов.

— Я это знаю!

— А знает ли Коанук, что сделалось с Воанго?

— Воанго увели нготаки в свои деревни.

— Где Нирроба, Вайя-Нанди и Ви-Вага?

— Нирроба здесь и ждет твоих приказаний. Вайя-Нанди и Ви-Вага остались в лагере лесовиков.

— Далеко ли отсюда?

— Два часа ходьбы. Ты сам велел их вождю подойти поближе. Он так и сделал!

— Хорошо.

— Но только вождем у лесовиков теперь не Вилькинс.

— Не Вилькинс? Кто же?

— Вчера прибыл из Мельбурна сам мистер Боб. Он привез с собой Отуа-Но.

Это слово по-нагарнукски значит «двойное лицо». Так называли туземцы замаскированного незнакомца.

— Отуа-Но, который похищал друга Тиданы?

— Он самый. И они оба желают тебя видеть.

— Хорошо. Виллиго пойдет в лагерь лесовиков. Позови ко мне Нирробу.

— Я здесь, Виллиго! — отозвался, подходя, молодой воин.

— Слушай хорошенько, что я тебе скажу, да не позабудь моих слов, когда побежишь.

— Нирроба ничего не позабудет; он запрет свою память на ключ.

— Беги ты в наши большие деревни, перебравшись вплавь через Лебяжью реку, потому что иначе тебя схватят нирбоасы. Когда ты придешь, тебя позовут на великие советы, и ты скажешь: «Вот что Черный Орел поручил мне сказать: пусть воины прекратят войну с нготаками, потому что те уже прекратили войну с нами. Завтра от нирбоасов не останется почти ничего. Когда солнце закатится дважды, Черный Орел с Тиданой и белыми придет к подножию Красных гор. Он требует, чтобы на берегу озера Киуаи его встретили пятьсот воинов. Виллиго скажет им, что делать». Пусть же Нирроба запрет хорошенько свою память и отправляется в путь.

Не говоря ни слова, молодой воин повернулся, одним прыжком бросился в реку и вынырнул на гладкой поверхности ее в виде черной плывущей точки. Виллиго провожал его глазами до тех пор, покуда тот не вышел на противоположный берег. После того он обратился к Коануку, говоря:

— Теперь пусть Сын Ночи проводит Черного Орла в лагерь лесовиков.

И два воина дружным шагом углубились в bush.

После отправления графа д'Антрэга с друзьями в экспедицию произошли чрезвычайно важные события.

Знаменитый начальник Невидимых, человек в маске, вследствие смерти своих приспешников и отъезда барона де Функаля в Европу, будучи поставлен в невозможность что-либо предпринять, пришел сначала в отчаяние и уже собирался возвратиться в Россию. Много потратил он денег, коварства, тайной борьбы, и это ни к чему не привело. Сколько раз враг, казалось, был совершенно в его руках, и всякий раз этот враг уходил цел и невредим вследствие какого-то рокового стечения обстоятельств. Теперь замаскированному человеку приходилось ждать… но чего же? Прибытия новых опытных агентов? На это невозможно было рассчитывать. Ему оставалось только со стыдом признать свое поражение и удалиться в Россию. Как? Удалиться в Россию, отказаться от столь долго лелеемой надежды? Никогда! Ни за что! Лучше десять раз умереть.

Тогда он ухватился за последнее средство и задумал организовать экспедицию лесовиков с целью захвата графа д'Антрэга. Теперь он давал себе клятву не церемониться с пленником, если тот попадется ему в руки. Теперь уж он не хотел ставить никаких условий, а просто всадить в соперника пулю и тем навсегда от него избавиться.

И Невидимый обратился к хозяину «Чертова кабачка» мистеру Бобу, с которым вообще сносился только в чрезвычайных случаях. Боб не отказал в своем содействии, но при этом сделал следующую оговорку:

— Мы обещали выдать канадца Дика и европейцев нагарнуку по имени Виллиго, который служит у них проводником и собирается заманить их в ловушку, чтобы насытить над ними свою месть. Мы обязаны исполнить данное слово, поэтому уж вы адресуйтесь к названному дикарю и у него покупайте пленника. Я уверен, что вам не придется дорого платить, да, пожалуй, и покупать не придется, потому что дикарь и сам сумеет справиться с вашим графом. Бумеранг Виллиго действует превосходно.

Невидимый знал, что Оливье и Дику в первое их путешествие по лесам Австралии помогли какие-то дикари, но не знал, что то был Виллиго со своими воинами. Вообще, как все европейцы, он презрительно относился к дикарям и не считал их годными на что-нибудь путное.

Был первый час ночи, когда Черный Орел и Коанук явились в лагерь бандитов. Их немедленно провели в палатку Боба. Трактирщик был не один: в темном углу палатки сидел незнакомец, заботясь не о том, чтобы скрыть свое присутствие, а только о том, чтобы не дать себя разглядеть.

— Да будут времена благоприятны великому вождю и да будет у него в изобилии дичь! — приветствовал Черного Орла Боб.

— Да будут благословенны дни твои! — отвечал Виллиго. — Ты желал меня видеть. Я пришел!

— Ты удивляешься, что я здесь?

— Красный Глаз сам знает, что ему делать, а Черный Орел ничему не удивляется.

— Этот джентльмен мой друг и просил меня проводить его по степи.

Черный Орел молчал и ждал, что ему скажут дальше. Он отлично знал, что Боб не покинул бы Мельбурн из-за таких пустяков.

— Ну, Виллиго, не пора ли тебе исполнить свое обещание? Мы в глуши австралийских лесов, в Мельбурне никто не узнает, что здесь было.

— Красный Глаз угадал мою мысль. Я сам сегодня хотел в последний раз уговориться с Вилькинсом, твоим помощником.

— Виллиго — великий вождь! Послушаем, что он скажет.

— Здесь, в этом месте, действовать нельзя. Тут поблизости есть несколько ферм твоих соотечественников. Могут узнать. А ты вот что сделай. Перейди с воинами Лебяжью реку, а мои люди проводят тебя к Красным горам, которые ты, вероятно, видел на западе.

— Да, видел. С самой высокой вершины их поднимается сноп пламени. Эти, что ли?

— У подножия горы находится отверстие в огромную кра-фенуа, в которой могут свободно поместиться все твои люди, так что никто не заметит их присутствия.

— Понимаю. Виллиго — великий вождь!

— Завтра утром Тидана и его товарищи уедут с фермы скваттера Кэрби, чтобы продолжать свой путь. К Красным горам мы прибудем к вечеру, и я предложу европейцам остановиться на ночлег в кра-фенуа.

— А так как они не будут ничего подозревать, что очень важно ввиду чрезмерной силы канадца, то мы набросимся на них, обезоружим и свяжем, прежде чем они успеют вскрикнуть. Таким образом их плен не будет стоить жизни ни одному из нас… Да, Черный Орел положительно величайший вождь в Австралии!

— Это еще не все. Так как мне нужно будет знать, не случилось ли на вашем пути какого-нибудь замедления, то вы, как только закатится солнце и наступит темнота, зажгите немного пороха на камне, поставленном на высоте человеческого роста, и я по тому пламени буду знать, что у вас все готово, что никого из ваших нет в окрестностях и что я, одним словом, могу идти.

— Все будет сделано, как ты желаешь. Действительно, тебя нужно будет известить о нашем приходе.

— Виллиго все сказал. Ему больше нечего сообщать Красному Глазу. Ему нужно скорее возвращаться, чтобы не возбудить подозрений.

— Еще одно слово. Черный Орел может отказаться удовлетворить моему любопытству, это его воля, но мне бы хотелось знать, что он сделает со своими пленниками.

— Виллиго всей душой отдался Тидане и его друзьям, он служил им верой и правдой, а между тем эти белые нанесли ему побои на глазах у его молодых воинов…

Виллиго помолчал, словно не будучи в состоянии продолжать от прилива ярости, и продолжал с хорошо разыгранной злобой:

— Побитый вождь уже не вождь… Виллиго бросит своих пленников в огненное море!

Услыхав эти слова, Красный Глаз переглянулся с человеком в маске, как бы желая ему сказать:

— Нечего вам и путаться в это дело. Все устроится без вас!

Человек в маске, должно быть, понял и согласился с мнением Боба. По крайней мере он не сделал Черному Орлу никакого предложения.

— Теперь я понимаю, зачем Черный Орел привел нас к Красным горам! — сказал Боб, радуясь тому, что он услышал от нагарнука.

— Прощай, вождь! — отвечал Виллиго. — Да побелеют твои волосы прежде, чем ты переселишься в страну предков!

С этими словами дикарь удалился, пристально окинув взглядом фигуру незнакомца с закрытым лицом.

— Не забывай моих наставлений! — сказал он Коануку, когда они остались вдвоем.

— Черный Орел не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! — отвечал Сын Ночи.

Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби.

Между тем защитники блокгауза после ухода вождя провели около часа времени в сравнительной тишине. Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче неуловимых признаков угадывал присутствие нирбоасов в густых кустах, окружавших ферму, однако ничто не указывало на близкое нападение.

Маленький отряд в нетерпении дожидался рассвета, который обеспечивал им верную победу. Днем нападение врасплох было немыслимо, а винтовки наших пионеров не промахивались никогда.

Если подумать, сколько этих отважных и смелых людей, ирландцев и американцев, селившихся на расстоянии пяти или шести сот миль от Мельбурна или Сиднея, чтобы пасти свои стада и возделывать землю, сколько их погибло вдали от всякой помощи, вместе со всем своим имуществом и своими семьями, то невольно приходится удивляться тем, которые после того решались продолжать их дело.

И как обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то вся эта страна являлась бы лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь сначала все австралийцы разделяли убеждение, сохранившееся впоследствии только у одних нготаков, что белые люди — их воскресшие и вновь вернувшиеся на землю предки, захотевшие научить их счастью. Благодаря этому убеждению туземцы встретили европейцев с распростертыми объятиями и готовы были служить им с сыновней почтительностью, готовы были во всем повиноваться им, как послушные дети. Но Англия и здесь, как и везде, где только она сталкивается с меньшей силой, проявила свое двуличие, свое бессердечие, свою ненужную, бессмысленную жестокость. Стоило только вспомнить, что делали англичане после возмущения сипаев, когда свыше трехсот тысяч невинных туземцев, старцев, женщин и детей, даже грудных, были беспощадно перерезаны и избиты ими! Таковы действия английского правительства; действия же отдельных англичан еще более возмутительны и бесчеловечны настолько, что они казались бы невероятными, если бы не подтверждались показаниями тех же английских властей.

Так, например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный человек, какого видели за все долгое время английского владычества в Австралии, приказав произвести анкету, которую намеревался препроводить своему правительству в метрополию с целью получить полномочия для энергичного воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего рода сведения. (Мы здесь приводим дословную цитату из составленного им донесения.) «Похищают детей у туземцев, вырывая их силой от матерей и отцов во время их празднеств. В туземцев стреляют, как в воробьев или в ворон, просто ради забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на шею пленницам вешают мертвые головы их мужей или сыновей… Приковывают этих несчастных к деревьям, избивая их хлыстами или палками, чтобы сломить их упорство и сопротивление… Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют этих несчастных валяться на земле среди леса или поля. Нападают на мирно сидящих вокруг своих костров туземцев и, прячась за стволами деревьев, расстреливают их, а найдя беспомощно распростертого на земле ребенка, со смехом кидают его в огонь костра. „И факты эти не единичные“, — пишет свидетель в своем показании. Бывают случаи, что туземцев убивают просто ради шутки; берут два пистолета, один заряженный, другой — незаряженный, последний приставляют себе к уху и спускают курок, а заряженный пистолет вручают туземцу, приказывая ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю в голову. Мало того, старые лесные бродяги из бывших каторжан с веселой усмешкой рассказывают, что стреляют в туземцев, чтобы их мясом кормить своих собак…»

И такие вещи продолжались в течение целого полустолетия, безмолвно одобряемые британским правительством. «А правительство, к стыду его будь сказано, — как писала в заключение в 1836 году „Times“, перечислявшая все эти факты и многие другие, — ни разу и ни при каких обстоятельствах не только не карало за подобные поступки, а даже воспрещало своим представителям строго преследовать виновных».

Вот почему честный канадец Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов, размышляя об участи, какую им, без сомнения, готовили нирбоасы в случае, если бы им удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не вправе ли были эти туземцы поступить с ними так же беспощадно и бесчеловечно, как поступали с ними самими, и внутренне желая теперь только одного — чтобы и в эту ночь, и назавтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития.

И желание его было услышано.

За ночь воинственный пыл нирбоасов мало-помалу остыл. Первые минуты гнева прошли, и заговорил рассудок. Осаждающие не знали числа врагов и предполагали его очень большим ввиду огромного количества убитых во время утреннего штурма. Сверх того их еще более расхолодило недавно полученное известие об отпадении нготаков.

Поэтому они начали с того, что отложили приступ до утра, объясняя эту отсрочку желанием узнать предварительно число врагов. Приняв это решение, они спокойно разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться побольше сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать тот зловещий воинственный гул, который так смущал и беспокоил ее защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон.

Велико было удивление канадца и его друзей, когда они при первом проблеске утра увидели с бельведера, что страшные враги их преспокойно спят, растянувшись в кустах. После ночной тревоги переход был такой быстрый, что все они невольно рассмеялись. Драма принимала комический оборот.

Не менее велико было и изумление бедных нирбоасов, когда они при пробуждении увидали грозного Тидану, стоящего на бельведере. Они думали, что им придется иметь дело только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг Тидана, которого весь bush и трепещет, и в то же время уважает, который в бою неумолим, но в обыкновенной жизни так добр, так благороден и великодушен. Бессознательно, дружно дикари приветствовали его громким криком, даже не сговариваясь между собой.

Для боя не было места, не было возможности. Война кончилась сама собой. Вне себя от радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и новый мирный трактат был немедленно заключен между скваттером и его соседями.

— Как здесь все странно кончается, — заметил своему другу Оливье, радуясь счастливому исходу осады. — Я был положительно уверен, что пришел наш последний час.

— А я напротив! — возразил канадец.

— Что же, вы надеялись на благополучный исход?

— Да, было какое-то предчувствие, что и на этот раз мы благополучно выпутаемся из беды!..

В это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил ни ушам, ни глазам своим. Он рассчитывал пройти на ферму по трупам нирбоасов, среди потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни, попивая крепкий ром.

Несколько минут спустя канадец и друзья его увидели свою фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двадцать нготаков, которые, въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих «белых дедов». При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано.

Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее:

«Поселение нготаков, 25 июня 18…

Gentlemen and friends, Messieurs et amis, Милостивые государи и друзья!

Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но выключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства.

Достопочтенные австралийские джентльмены пригласили меня провести у них в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, рассчитывая отыскать у них в стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор еще нет в моей коллекции. Не беспокойтесь обо мне; я в скором времени увижусь с вами в стране нагарнуков, куда мои новые друзья обещали меня проводить».

Это тяжеловесное послание было подписано: «Джон Джильпинг, эсквайр, будущий лорд Воанго из Воанго-Голля».

Чтецом овладел неудержимый хохот, который быстро сообщился его друзьям, потом Кэрби, потом нирбоасам, которые захохотали из учтивости, сами не зная чему; чудовищный смех, точно буря, потрясал окрестности в течение по крайней мере пяти минут.

— Не переводите письма Черному Орлу со всеми подробностями, — сказал канадец графу, когда смех несколько утих. — Он никогда не простит его Джильпингу.

— Почему же?

— А потому, что Джильпинг позволил себе выразиться непочтительно о великом вожде.

— Ну?

— Поверьте мне: у Черного Орла щекотливое самолюбие.

— Хорошо, будь по-вашему!

Возвращение фуры и весточка от почтенного Воанго донельзя упрощали вопрос об отъезде. Времени и так было потрачено много, нужно было спешить поскорее на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время с Коллинзом и его отрядом, которые теперь наверное успели далеко уйти вперед.

К счастью, мустанги, быстроте которых обязано было своим спасением семейство Кэрби, отдохнули в конюшнях фермы и снова были годны к службе. Однако, чтобы дать благородным животным время хорошенько оправиться после бешеной скачки, друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их за собой в поводу.

После трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и Дик поместились в фуре, чтобы отдохнуть немного после ночных треволнений. Что касается Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь.

Мог ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий, давно им ожидавшийся день? Пятнадцать лет ждал он его с тех пор, как, возвратившись с охоты, нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную хижину. Мог ли он спать, когда он готов был плясать, петь, выделывать всевозможные дурачества, когда ему казалось, будто вся природа сочувствует его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно.

Пятнадцать лет кряду он то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова надеялся и опять отчаивался. Он дал себе страшную клятву остаться без погребения, остаться блуждающим каракулом до тех пор, покуда смерть его жены не будет кроваво отмщена.

И теперь, когда наконец наступил этот великий день, неужели Виллиго был бы способен хотя на миг забыться сном, хотя на миг отрешиться от радости, охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его билось от восторга, голова трещала от дум, в ушах раздавался милый голос его покойной жены.

Образы прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь восстали в душе дикаря, и он мыслями и чувствами вступил в беседу с мертвой подругой. Долго беседовал он с нею среди степного безмолвия, и под конец ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду.

Сделали привал для завтрака. Но Черный Орел не ел. Радость сама по себе питает, а мщение может насытиться только мщением.

— Да что это сегодня с Черным Орлом? — спросил Оливье у канадца. — Не находите ли вы его каким-то странным и таинственным? Он все бормочет… точно говорит с каким-то невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в грудь и обращается к солнцу с какими-то заклинаниями. Он положительно в экстазе.

— Сидя нынче ночью на веранде Кэрби, я припомнил многое из прошлых лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день… Бедняга, мне жалко его!

— Что же это такое?

— Тяжело рассказывать, дорогой Оливье!

— Все-таки расскажите!

— Трудно! Легко ли изложить в нескольких словах драму, тяжелую, кровавую драму, воспоминание о которой и до сих пор волнует кровь моего названого брата?!

— Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками!

— Вовсе нет!

— Но я ничего не понимаю!..

— Поймете, когда я скажу вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков.

— Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?..

Но канадец не мог продолжать. Черный Орел остановил фуру под тенью фиговой рощи и подошел к беседующим.

В эту минуту солнце готовилось зайти за Красные горы, голые склоны которых, изборожденные потоками лавы, возвышались в полумиле от наших путников. Уже стали заметны красноватые пары Чертова пика, бороздившие огненными чертами темнеющий горизонт. Гора погружалась в постоянно сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины.

— Взгляните! — сказал вдруг Виллиго в каком-то самозабвении. — Взгляните туда, на подножие Большого пика. Вы увидите мщение чернокожего человека.

— Что такое? — в один голос обратились к нему наши друзья.

— О, чернокожий никогда не забывает оказанного ему добра, но твердо помнит и нанесенное ему зло! — продолжал туземец в диком исступлении.

— Успокойся, брат мой! — ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку на его плечо.

— Тидана скоро увидит своего брата спокойным, но прежде тот утолит свою жажду мести! — И глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем.

«Что же это будет такое?» — невольно подумал граф, вслушиваясь в зловещий тон Черного Орла, и хотел обратиться к нему за разъяснением, но Дик остановил его.

— Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!..

Оливье невольно согласился.

— Но скажите же хотя бы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!..

— Увидите сами!..

— Это будет что-нибудь ужасное?

— Я сам еще не знаю.

Друзья смолкли.

Ночь наступила.

Вдруг в том направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет. Вслед за тем прогремел ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под ногами у путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и сейчас же потух, как зарница.

Газы, скопившиеся в пещере Чертова пика, воспламенились от соприкосновения с порохом, который мистер Боб зажег, по коварному совету Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков.

— Что это? — вскричал Дик дрожащим от волнения голосом. — Что это значит?

— Это тризна по жене Виллиго, — отвечал Черный Орел в диком исступлении. — Триста лесовиков спят теперь вечным сном под обрушившейся горой.

— Да, вот она, месть дикаря! — прошептал канадец, печально потупив голову.