• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Любовь к удовольствиям не противоречила стремлению к славе и придавала правлению молодого монарха блеск и живость, особенно ярко проявлявшиеся во время праздников и балов, когда двор своим сиянием как бы символизировал благополучный ход царствования. С другой стороны, вольности, которые позволял себе государь и с которыми вынуждены были мириться Церковь и общественный конформизм — например, супружеская неверность, — иногда удостаивались самого сурового порицания со стороны благочестивых душ. В XVII веке король являлся объектом обожания, в нем видели сверхчеловека, поклоняясь ему, подобно языческому божеству дохристианской мифологии. И лишь немногие духовные лица с высоты кафедры или в исповедальне осмеливались воздавать Богу почести, присвоенные себе королем, и они же предначертали Людовику XIV кару в наказание за его беззакония. Всеобщая вера еще не охватила людей изнутри, она выглядела пока чем-то вроде формального и своеобразного спектакля. В этом спектакле смешивались страх перед адом, уверенность в силе религиозных обрядов и благоговение, не позволявшее точно определить объект своего почитания. Благочестие колебалось между королем и Богом, часто не в состоянии сделать выбор. И даже скандальное по» ведение Короля-Солнца, вызывавшее возмущение « наиболее набожных из его подданных, большинство расценило как привилегию живого бога, не подвластного человеческой морали. Совершить адюльтер, увести жену от мужа — это подвиги галантного Юпитера, снизошедшего на землю, дабы таким образом осчастливить смертных. Пусть даже не все мужья-рогоносцы оказывались способны, проглотив эту пилюлю, безропотно принять свою печальную судьбу, но, во всяком случае, основная часть подданных Людовика XIV взирала на антиконформизм своего монарха почти с религиозным уважением, как на возмездие за греховную человеческую природу. Следовало дождаться XVIII века, секуляризации монархии и отказа от ее священного характера, чтобы распутство королей стало восприниматься как преступление.

Людовик XIV зашел гораздо дальше своих предшественников, довольствовавшихся двумя женщинами, наслаждаясь значительно более хлопотной полигамией. Вплоть до триумфального вступления в его жизнь мадам де Ментенон он часто имел трех женщин одновременно, причем всегда открыто, официально и публично: одну королеву и двух фавориток. Привычки, дух рутины, сентиментальность, а возможно, и стремление к изобилию объясняют нежелание Людовика XIV расставаться с любовницей, которая больше не возбуждала в нем желания. Он сохранял ее подле себя так долго, пока она совершенно не пресыщалась своим ложным положением рядом с новой фавориткой, относившейся к предыдущей с вежливым уважением, тем самым закрепляя за собой страсть и пылкие чувства короля.

Сожительствуя таким образом, со всеми обидами, слезами и интригами этого странного гарема — Лавальер и Монтеспан, Монтеспан и Фонтанж, Монтеспан и Ментенон — все они существовали рядом с покорной Марией-Терезой, которую Людовик XIV неизменно почитал, как это и надлежало добропорядочному супругу. Должность фаворитки была слишком освящена традицией, чтобы нападать на нее прежде, чем закончится ее срок. А когда всходила новая звезда, то прежняя оставалась живым напоминанием об изливавшейся на нее королевской милости, ведь, будучи возвышена однажды, она несла на себе отблеск сияния его особого расположения, даже несмотря на сменившее страсть безразличие. Покинутая любовница все равно продолжала удостаиваться почестей и титулов, и утрату монаршей любви могла компенсировать его благодеяниями, альковными удовольствиями и удовлетворением сердца подарками от ветреного возлюбленного, покидавшего ее, не прерывая отношений.

Практика разделения должности официальной королевской фаворитки между двумя штатными чередующимися любовницами возникла на завершающейся стадии связи с Лавальер. Луиза де Лавальер — маленькая провинциалка с ангельским личиком, худенькая, несколько ограниченная, слегка хроменькая, но восхитительно танцевавшая, набожная, целомудренная, ее ясные глазки, увлажненные обожанием и исступленной любовью, сразу произвели сильное впечатление на короля. Она служила фрейлиной принцессы Орлеанской в Блуа, затем, после свадьбы брата короля с Генриеттой Английской, была призвана ко двору в качестве фрейлины его супруги. Ничто не предвещало, что эта скромная и набожная девушка станет любовницей короля. Лишенная каких бы то ни было амбиций и корыстных устремлений, она втайне боготворила государя, но при его появлении глаза выдавали ее страсть, что было быстро замечено, и уже сам Людовик XIV влюбился в нее. Вначале это держалось в секрете. Затем в ознаменование королевской страсти началась бесконечная череда праздников и каруселей, сначала в аллегорической форме, а потом и открыто. В мае 1664 года Лавальер играла в пьесе «Принцесса Элиды» — драме, прославлявшей ее любовь с королем. Тем временем один за другим рождались внебрачные дети, которых тайно отдавали на воспитание мадам Кольбер, а король все еще был без памяти влюблен, пока однажды, в начале 1666 года, не заметил маркизу де Монтеспан. Эта восхитительная женщина, которая до сих пор вела безупречную жизнь, оставаясь редким исключением при дворе, где сам король подавал пример распутства, служила фрейлиной Марии-Терезы. В расцвете своих двадцати шести лет она была не только прекрасна, но умна и даже с перчиком. Она во всем отличалась от мадемуазель де Лавальер, кроткой и неприметной, озабоченной своей внебрачной связью, которой не могла противиться. Монтеспан же была горда, расчетлива и властолюбива. Как только она заметила интерес короля к собственной персоне, она мобилизовала все собственные возможности, чтобы вернее завлечь его в свои сети. Монтеспан искусно маневрировала, добиваясь доверия Лавальер, а та, по наивности, приняла ее как подругу, без малейшего подозрения, что это сильная конкурентка, которая уже вредила ей в глазах королевы, довольной, что Людовик XIV хоть немного отдалился от Лавальер. Тем временем король окончательно остановил свой выбор на Монтеспан, и так как он все еще любил Лавальер, то осторожно давая понять, что пик их любви прошел, он осыпал ее почестями, сделал герцогиней де Вожур, окружил заботой и уважением. Когда во время войны с Фландрией он добился от мадам де Монтеспан того, чего страстно желал, герцогиня де Вожур носила под сердцем ребенка, который впоследствии получил титул графа де Вермандуа. После родов она снова оказалась в большом фаворе, и Монтеспан забеспокоилась. Не явилась ли она всего лишь мимолетным увлечением и не вытеснит ли ее соперница? Ведь Лавальер не только официальная фаворитка, но, похоже, любовь к ней короля вновь обрела утраченную силу после допущенной неверности. Монтеспан была изрядной фантазеркой, носилась с нелепыми идеями, хотя это было в духе ее времени. Она с доверием относилась к колдунам, хиромантам, приворотному зелью. В надежде снискать любовь короля и вытеснить Лавальер Монтеспан прибегала ко всем видам колдовского искусства, покупала любовные напитки, слушала пророчества, совершала магические церемонии. Она посещала Вуазен — колдунью, подозревавшуюся в отравлениях и незаконных абортах, а также служителей Сатаны, адептов Черной мессы, что позже послужило компроматом при разоблачении ее отношений с дьяволом. Каковы бы ни были действия этих адских махинаций, которым наивность и скрытое язычество века святых оказывали такое доверие, что католическая вера, всё еще достаточно поверхностная и неглубокая, не могла подавлять их полностью, но Людовик XIV с каждым днем испытывал все больше влечения к Монтеспан и охладевал к Лавальер, теперь он проявлял к ней лишь простую учтивость. Родив в марте 1669 года мальчика, в будущем герцога дю Мен, которого король признал и узаконил, Монтеспан сделалась официальной фавориткой, хотя Лавальер все еще не была лишена своей должности. В дальнейшем двойной адюльтер станет публичным. Гнев родителей мадам де Монтеспан несколько поостыл вследствие значительных королевских милостей (ее отец был назначен комендантом Парижа, а ее брат Вивон — генералом галер), но муж наделал шума. Пришлось отправить его в тюрьму, а затем сослать в Шень.

Кроткая Лавальер страдала от своего унижения, от попранных чувств, однако принимала свою долю терпеливо, не то чтобы без слез, но без жалоб. Она была готова покориться всему, лишь бы не порывать отношений. Ее благочестие и стремление к покаянию дали ей возможность воспринять этот суровый приговор как наказание свыше, она считала его заслуженным, будучи убеждена в совершенных ею прегрешениях, на которые указал Боссюэ, продолжавший поощрять набожное рвение кающейся грешницы. Но, несмотря на ее веру, несмотря на возникшее отвращение к создавшейся ситуации, в ней продолжало жить сильное чувство, и она не могла решиться покинуть свое место. Людовик, увлеченный Монтеспан, сохранял немного теплоты и к Лавальер, и она с признательностью принимала это, постоянно ожидая, что, может быть, в один прекрасный день к королю вернется прежняя страсть, и не находила в себе силы ни на разрыв, ни на открытое возмущение. Искренне страдая из-за соперницы, она в угоду королю, как-то незаметно сделалась ее компаньонкой, ее советчицей, даже причесывала ее своими руками. Никогда еще ни одного короля не любили так горячо ради него самого, никогда не существовало при дворе столь бесхитростной и не стремящейся к власти любовницы. Милосердие в ней сочеталось с любовью, покаяние со стыдливостью, которой она не могла побороть, и Луиза Милосердная продолжала молча страдать от своего унижения перед новой королевской фавориткой. Она стала носить власяницу и большую часть времени посвящала покаянию и молитве. А тем временем Людовик, словно восточный султан, выставлял напоказ обеих своих женщин, содержал и одну, и другую, обедал, сидя между Монтеспан и Лавальер, и, нанося первой продолжительные визиты, украдкой навещал и вторую. Известная своим злословием принцесса Пфальцская рассказывала анекдот, правда, не подтвержденный ни одним свидетелем, из которого следовало, если только это действительно не ложь, что Людовик был совершенно бессовестным сатрапом, вульгарным невежей, чуждым приписываемой ему галантности и куртуазности по отношению к дамам. Лавальер, к которой король сохранял свои чувства, всегда оставалась его первой фавориткой, никогда не встречая с его стороны открытой грубости, и король, хотя и охладел к ней, внешне продолжал проявлять к ней уважение. Принцесса Пфальцская рассказывала, что в Сен-Жермене, где две дамы занимали смежные апартаменты, Людовик посещал сначала Лавальер, а затем проводил вечер у Монтеспан. Пробыв недолгое время у первой, он брал у нее разрешение на то, чтобы отправиться к ее сопернице, и, оставляя вместо себя маленькую собачонку, говаривал: «Вот вам компания, мадам, с вас и этого достаточно». Какова бы ни была правдивость этой невероятной истории, мадемуазель де Лавальер все острее переживала свое унижение, и ее раненое чувство все непреодолимее увлекало ее к Богу. Большая роль в этом обращении принадлежала Боссюэ, но окончательное решение еще не приходило. В 1671 году она как будто решилась. 10 февраля Луиза тайно покинула двор и удалилась в женский монастырь Шайо, решив посвятить себя Богу. Однако этот выбор оказался довольно непрочным, ибо достаточно было королю расплакаться и попросить ее вернуться, чтобы она покорилась. Не исключая искренности, этот порыв все же являлся маневром. Без сомнения, Луиза хотела испытать чувства короля, и такой результат показался ей обнадеживающим. Король все еще любил ее. Если король ее позвал, то он действовал не ради какого-то особого расчета, но ради старой связи, налаженной и принятой всеми, оказавшейся сильнее отношений с Монтеспан. Все это выражалось публично, и на маскировку видимости просто не хватало времени. Действительно, Людовик XIV переживал возвращение страсти, да и его эгоизм был уязвлен оттого, что его покинула собственная любовница. Тем не менее в последующие годы Луиза имела возможность испытать увеличивавшееся безразличие короля и постоянный рост его расположения к Монтеспан. Она боролась со своей слабостью, вынуждавшей ее к бездействию, оставаясь третьей в греховной жизни короля, и наконец Боссюэ убедил ее в необходимости спасения собственной души. Людовик сначала установил между двумя соперницами полное равенство. За столом он сажал одну из них справа, а другую слева от себя, обеим помогал входить в свою карету. Если проводились какие-то переоборудования в покоях одной, тут же подобного внимания удостаивалась и другая. К тому же обе женщины сохраняли между собой согласие, наряжали друг друга, обменивались губной помадой. Но если Луиза оставалась терпелива, скромна и всем своим видом молила короля обратить на нее взгляд и внимание, то Монтеспан вела себя надменно, дерзко и язвительно. Каждый раз, когда король обращался к Лавальер, что случалось все реже и реже, она выдумывала новые изощренные пытки для несчастной. Наконец, видя беспечность со стороны короля, она превратила свою соперницу в камеристку, заставляя ее причесывать и одевать себя и, потешаясь над ее безволием, изощрялась в остроумии, которое мучило Лавальер и веселило двор. Луиза пресытилась своим подчиненным положением, где не она играла главную роль, а служила лишь безвольной наперсницей любовной страсти короля. В апреле 1674 года, окончательно решившись разорвать так долго связывавшие ее горькие узы и покаяться, она наконец склонилась к тому, чтобы оставить двор. Она простилась со своими друзьями, принесла публичные извинения королеве и 19 апреля поступила в монастырь кармелиток. В тридцать лет она стала сестрой Луизой Милосердной и посвятила себя благочестию и умерщвлению плоти, умерла она в 1710 году.

С уходом Луизы в монастырь ситуация вновь обрела утраченное равновесие. У короля отныне осталась одна любовница, так что проблема не стояла так остро. Впрочем, чувствительный дух Людовика XIV очень скоро побудил его воссоздать такую непростую ситуацию, где помимо фаворитки, занимающей эту штатную должность, фигурировала еще и дама сердца, сохранявшая непорочность — по крайней мере публично, — с чьим присутствием вынуждена была смириться королева. Положение приобрело настолько сложный характер, что стало походить на роман с нарочито запутанной интригой. Все началось с рождения внебрачных детей короля и мадам де Монтеспан. Первый ребенок родился в марте 1669 года, и вскоре за ним на свет появился и второй. Так как королевская любовница не была официально разведена со своим супругом — это произошло лишь в 1674 году, — господин де Монтеспан мог на законном основании объявить этих детей своими. Однако страсть этого человека к эффектам, поднятый им скандал, его злопамятство — все это заставляло опасаться излишнего шума. Строжайшая тайна все еще внушала к себе уважение, поэтому решили найти неболтливую женщину, на которую можно было бы абсолютно положиться, чтобы она в скромности воспитывала этих детей. В парижских салонах большой известностью пользовалась одна особа, чья напускная добродетель и набожность, знание света и его нравов и в то же время незначительное положение и гарантии, следовавшие из ее репутации, позволяли избрать ее для выполнения этой щепетильной задачи. Жизнь вдовы Скаррон представляла собой цепь драматических авантюр, достойных плутовского романа. Ее отец, тоже известный интриган, авантюрист, игрок и убийца своей первой жены и ее любовника, принадлежал к незначительному роду: он был сыном поэта-рубаки Агриппы д'Обинье. Большую часть своей жизни он провел в тюрьме, и именно в тюрьме Ниора в 1635 году родилась будущая мадам де Ментенон. Ее воспитанием сначала занималась тетка, затем, когда отец вышел на свободу, ее перевезли на Антильские острова, потом она оказалась в Ла-Рошели и совершенно без средств, наконец она обратилась за помощью к своим теткам, которые заспорили из-за нее: одна хотела, чтобы та была католичкой, другая — гугеноткой. В их спор вмешалась Анна Австрийская: девочка должна вступить в орден урсулинок. Но в шестнадцать лет, наделенная красотой, умом и уже научившись скрывать свои чувства, она предпочла бы выйти замуж за настоящего дьявола, нежели посвятить себя религии. Без приданого, богатая лишь личными качествами, она становится женой распутного и ироничного поэта Скаррона, уродливого паралитика, сохранившего живым лишь свой дух. Ей в то время едва исполнилось семнадцать, ему — уже сорок два года. Не услады ли, которой не мог ей доставить Скаррон, Франсуаза д'Обинье искала в окружавшем ее блестящем обществе? Но свойственная ей рассудочность отвергает такое предположение. В салоне Скарронов, где царила весьма непринужденная обстановка, собирался весь Цвет и блеск Парижа: герцоги, маршалы, поэты, аббаты и куртизанки, самая известная из них — Нинон де Ланкло — подружилась с Франсуазой, которую здесь в память ее пребывания на Антильских островах прозвали Прекрасной Индианкой. Воздыхателей хватало, и своими почитателями она считала — об этом упоминают и принцесса Пфальцская, и Сен-Симон, впрочем, такие вещи говорят, чтобы подмочить репутацию женщины, — и шевалье де Мере, и маршала д'Альбре, и маркиза де Марсили, и других, которые, возможно, и не были отвергнуты. Но как ей удавалось неизменно соблюдать приличия и кто бы отважился ее заподозрить! Впрочем, не вызывает сомнения тот факт, что она умела искусно скрывать свои намерения и благочестие служило ей удобной ширмой.

Высокая и стройная, словно Диана-охотница, окруженная лестью и галантными кавалерами, мадам Скаррон овдовела в возрасте двадцати пяти лет. Муж ничего не оставил ей, королева же назначила небольшую пенсию, и она поселилась в монастыре, сохраняя респектабельность и изредка посещая свет. Может быть, за ней и водились тайные грешки, но ей удавалось не вызывать в свой адрес злословия. Именно в таком положении она оказалась в поле зрения мадам де Монтеспан, когда в 1669 году та родила своего первого бастарда. Она доверила этой женщине своего ребенка, которого следовало воспитывать в полной тайне в снятом для этой цели маленьком домике. В 1670 году родился будущий герцог дю Мен и также оказался на попечении этой гувернантки, которая, не прерывая связи ни со своими друзьями, ни со светской жизнью, большую часть времени посвящала воспитанию вверенных ей детей. Когда двумя годами позже мадам де Монтеспан родила будущего графа де Вексена, троих детей водворила в Вожираре, и мадам Скаррон стала вести более замкнутый образ жизни, поддерживая отношения только с самыми близкими друзьями. Она сильно привязалась к детям и заменяла им мать. Именно в это время Людовик XIV впервые обратил внимание на мадам Скаррон. Он регулярно отправлялся в Вожирар навестить своих детей и быстро заметил эту тридцативосьмилетнюю женщину, красивую и умевшую поддерживать приятную и непринужденную беседу. С самого начала он стал незаметно ухаживать за ней, чего она, однако, не поощряла. Правда, ей льстило внимание короля, и отнюдь не было неприятно, но она не хотела мимолетных утех, не могла удовлетвориться преходящей связью и, кроме того, имела все основания опасаться мадам де Монтеспан, если склонность короля вдруг станет известна той. Тем временем привязанность короля постепенно крепла, и ей приходилось проявлять к нему больше внимания, в то же время не уступая его желаниям. Ее ловкие приемы и неприступность оставляли короля неудовлетворенным, но его влекло к ней все сильнее и сильнее. Ей же хотелось быть любимой, но при этом сохранить целомудрие, и так дело тянулось несколько лет. Лишь в 1680 году, когда звезда Монтеспан уже закатилась, она стала возлюбленной короля. Она крепко завладела его сердцем и пустила в нем глубокие корни, которые благодаря ее природной набожности и их обоюдным желаниям попали на благодатную почву. В тот период своей жизни мадам Скаррон выпало испытать сильное волнение, связанное с переходом от затворничества к блестящей жизни при дворе. В начале 1774 года король принял решение поселить своих сыновей вместе с их гувернанткой в Сен-Жер-мене. И вот она очутилась, хотя и на второстепенной роли, но все же в центре этого султанства, где нашла приют их интрига и где вскоре соперничество восстановило друг против друга гордую, но зависимую гувернантку и королевскую любовницу, чье сердце сочилось кровью от ревности. Перебранки между двумя женщинами носили сначала домашний характер, они спорили по поводу воспитания детей. Но по мере того, как у мадам де Монтеспан оставалось все меньше сомнений относительно действительной склонности короля, который все больше тяготел к обществу мадам Скаррон, Монтеспан все настойчивее стремилась от нее избавиться. Она безуспешно попыталась выдать ее замуж за старого герцога де Виллар-Бранкаса. Король был начеку и отдал распоряжение, обеспечившее гувернантке независимость. Пенсия в шесть тысяч ливров и дар в двадцать тысяч франков позволили ей приобрести прелестную сеньорию и сделаться маркизой де Ментенон. Отныне она превратилась в титулованную особу, к которой король проявлял самые высокие знаки внимания и удостаивал равенства с конкуренткой Монтеспан. В это время величайшая опасность для уходящей фаворитки готовилась не со стороны мадам де Ментенон, но по причине организованной против нее кампании святош. Во время поста в 1675 году Бурдалу метал громы и молнии против «дебошей» короля, а Боссюэ призывал его порвать с любовницей и справить Пасху. Началось долгое покаяние, на которое король согласился не без участия мадам де Ментенон, продлившееся почти пятнадцать месяцев. А что же мадам де Монтеспан, как отразилось на ней это обращение? Удалившись в Кланьи, она следила оттуда за происходящим, — часто встречаясь с королевой, которая, понимая, что с этой стороны больше ничто не грозит, принимала ее как близкую подругу-и выглядела покорной увещаниям Боссюэ. Но мадам де Севинье, хитрая бестия, не дала себя провести этой вкрадчивой добродетелью. «Некоторые дамы, пребывающие ныне в Кланьи, — писала она, — столь прекрасно заняты работой и чародейством, что мне кажется, будто передо мной Дидона, основывающая Карфаген; впрочем, продолжение истории может оказаться несходным». [64]Здесь подразумеваются одиночество и трагический конец Дидоны и то, что Монтеспан, по-видимому, вскоре может вернуть все свои прерогативы. Тем временем король, присоединившийся к армии, каждый день слал послания мадам де Монтеспан, и когда в июле 1б7б года он вернулся в Сен-Жер-мен, его любовница вновь оказалась в фаворе, словно король выдержал испытание на верность.

Но Людовик не отличался верностью. Мадам де Монтеспан, все еще очень красивая, располнела, а ее возлюбленный жаждал свежих удовольствий. Сначала он обратил внимание на принцессу де Субиз, которая не строила из себя недотрогу. Монтеспан осталась фавориткой, но лишь для представительства. Желания короля и его интересы не удовлетворялись этой пассивной должностью, но еще не нашли,

на ком бы остановиться. Мадам де Севинье выразилась об этом так прелестно, что к ее словам нечего добавить.

«Абсолютно все уверены, — писала она, — что король не испытывает любви и что она не знает, куда деться от своего фавора, а вследствие опасности, с которой больше не в силах бороться, боится новых бед. Кроме полезной дружбы, ничего определенного ее не ждет, настолько определенно ее красота и очарование уже в прошлом. Она еще ревнует, но разве ее ревность может служить какой-либо помехой? Совершенно очевидно, что добрая женщина (мадам де Субиз) привлекает к себе и взгляды, и внимание, но как бы об этом ни судили, она не первая, и это очень важно. Многие полагают, что она чересчур поддалась чьему-то влиянию, чтобы решиться поднять знамя такого вероломства — при всей очевидности, что ей не удержать его надолго. Она станет мишенью ярости мадам де Монтеспан и познает ее ненависть, сама же послужит лишь переходной ступенью к более молодым и привлекательным». [65]

Мадам де Субиз не удержалась, и вскоре ее сменила мадам де Людр, при этом Людовик XIV не следовал воздержанию с субретками и прочими горничными. Но никогда еще мадам де Монтеспан не была в таком фаворе. Неизменно демонстрируя влюбленность, король регулярно оказывал ей почести. В 1677 году родилась мадемуазель де Блуа, а в июне 1678-го — граф Тулузский. Правление находилось в самом зените своего сияния, и фаворитка, доставляя невероятные издержки и ко всему прочему занимаясь меценатством, словно добавляла славы королю. Но ситуация больше не могла оставаться противной общественному мнению. Мадам де Ментенон, чья добродетель казалась дерзкой и вызывала клеветнические наветы, постепенно прибирала короля к рукам. В основе ее власти лежали прежде всего уважение и набожность, а Монтеспан с ее мелочной развращенностью все больше выглядела анахронизмом. Она еще оставалась на своем посту, но король уже искал удовольствий в другом месте. Ментенон еще сопротивлялась, а соблазнить себя позволила Фонтанж. Эта новая соперница Монтеспан — настоящая беда для фаворитки — сводила ее с ума. Мадемуазель де Фонтанж, изумительная красавица, во всей свежести и прелести своих восемнадцати лет, разве она не должна вытеснить старую любовницу, жившую отныне в постоянной тревоге?

В 1679 году король поселил малышку Фонтанж в апартаментах, смежных с его собственными, и в соответствии со своими «обычаями» отставки надоевшей любовницы назначил Монтеспан на престижную должность главы совета королевы. Весьма символичный поступок, так что отставка прежней фаворитки не вызывала сомнений. На какой-то момент могло показаться, что Фонтанж безраздельно завладела сердцем Людовика. Но бедняжка была наивной, недалекой и, кроме того, она заболела. В знак выражения своей немилости король сделал ее герцогиней. И на своем троне она усидела недолго: болезнь прогрессировала, и она удалилась в Порт-Рояль, где и умерла 28 июня 1680 года. Смерть этой молодой девушки, совсем еще ребенка, вызвала подозрения, полагали, что мадам де Монтеспан отравила ее, чтобы избавиться от соперницы. Не стремясь разбираться с подробностями, [66]все же остановимся на этом деле, поскольку, какой бы маловероятной ни была виновность Монтеспан, оно высветило всю странность и неприглядность этого великого века, который принято считать таким разумным, и двор Людовика XIV, погрузившийся в смятение духа и колдовство, подобно самым наивным и одержимым людям, пребывающим во мраке невежества и в тошнотворной грязи колдовства и сатанинской практики.

В 1679 году, вскоре после казни отравительницы маркизы де Бренвиллье, разразился скандал, который выявил заговор поклонников черной мессы и детских жертвоприношений, обнажив связи придворных самых высоких рангов, в том числе мадам де Монтеспан, с аферистками-знахарками, торговками любовными снадобьями и ядами, вроде Вуазен, священников, предававшихся адской практике, вроде аббата Гюибура, справлявшего черную мессу. Арестованные шарлатаны сделали признания, компрометировавшие их клиентов. Прозвучали имена графини де Суассон, виконтессы де Полиньяк, графини де Рур: эти дамы якобы пытались отдалить от короля мадемуазель де Лавальер и втереться к нему в доверие. В начале 1680 года по тому же делу был арестован маршал де Люксембург, но многим подозреваемым удалось скрыться. Однако самое неприятное заключалось в том, что подозрение пало на фаворитку Цезаря. Со слов подсудимых Монтеспан являлась подстрекательницей ужасного преступления, направленного против короля и мадемуазель де Фонтанж. Заявления Вуазен, ее дочери и сообвиняемых с ними лиц открыли заговор против жизни Фонтанж и самого короля, который финансировался мадам де Монтеспан. Это выглядит весьма маловероятно, ведь фаворитка ничего не выигрывала от смерти короля, напротив, как бы она ни досадовала, она была слишком расчетлива, чтобы понимать всю рискованность руководства таким глупым покушением. Что же действительно выглядит доказанным, так это тайные отношения мадам де Монтеспан с Вуазен, снабжавшей ее любовными напитками, и с аббатом Гюибуром, поклонником черной мессы, наставниками маркизы в вопросах сохранения королевской близости. Горничная мадам де Монтеспан мадемуазель дез Ойет, свояченица Монтеспан мадам де Вивон и другие женщины из ее окружения, в том числе графиня д'Аржантон, тоже оказались замешаны в магических обрядах. Новейший биограф Монтеспан, Ж.-К. Птифис, после внимательного ознакомления со всеми обстоятельствами дела оправдал свою героиню от обвинений в отравлении, которое он приписывает мадемуазель дез Ойет. Эта особа, отмеченная мимолетной связью с Людовиком XIV, в досаде, что король отказался признать рожденного от него сына, снабдила королевскую возлюбленную ядом вместо заказанного любовного напитка. Сейчас очень трудно разобраться во всех перипетиях этого грязного и темного дела с фигурировавшими в нем дикими верованиями, питавшими ум и душу мадам де Монтеспан. Не следует ли вообще, за неимением твердых доказательств, исключить криминальный характер действий фаворитки? Действительно ли она, как утверждал Гюибур, присутствовала при отправлении черной мессы с жертвоприношением детей? Во всяком случае, когда Людовику XIV сообщили о расследовании, которое могло его скомпрометировать, так как касалось его лично, он совершенно обезумел и приказал прекратить допросы. Убежденный в виновности мадам де Монтеспан генерал-лейтенант полиции Ля Рейни не мог сказать ему ничего утешительного. Кольбер, чья дочь была замужем за племянником фаворитки, встал на ее защиту и с помощью хорошего адвоката попытался доказать, что все обвинения продиктованы стремлением шарлатанов спасти свою жизнь, бросив тень на королевскую любовницу. Был ли король убежден в невиновности Монтеспан или нет, но он не мог рисковать своим именем, оказавшись замешанным в таком громком скандале. Он добился изъятия из дела всех показаний о причастности Монтеспан. Король не отослал ее от себя и продолжал осыпать своими милостями.

Однако уже в 1680 году она лишь формально оставалась королевской фавориткой. Все еще облеченная этой почетной должностью, она присутствовала только на светских раутах. Повторялась ситуация, памятная ей с Лавальер, но теперь их роли поменялись с Ментенон, которую в это время называли мадам Метнан — мадам Сей-Момент. [67] И именно для нее король приберег весь свой нерастраченный пыл. Хотя этой женщине исполнилось уже 45 лет, и она была далеко не первой свежести, ей удалось сохранить присущие ей красоту, величавость и вкрадчивость. Ментенон понимала, что у нее не остается времени, чтобы продолжать строить из себя недотрогу, и со страстью поддалась чарам своего короля. Вновь восстановилась женская триада со своей тонкой внутренней иерархией: законная королева Мария-Тереза, снисходительная супруга, отодвинутая в тень, олицетворение благочестия и преданности; официальная фаворитка Монтеспан, звезда в спектакле, чья роль, однако, заканчивалась после представления; истинная жена Ментенон, сочетавшая в себе дух воина и монахини. Подобное святотатственное тройственное сожительство было некой традицией короля, ведь в прежние времена ему воздали дань Лавальер и Фонтанж. Кроме того, и не такой уж скандальной по своей сути выглядела эта триада, символизируя боговоплощение посредством легитимного «утраивания» женщины: законное право мистической плоти короля — это королева как орудие вечности монархии; законность аллегоричности образа государя — официальная фаворитка, свидетельство двойственности персоны короля, как и двойственной Христовой природы — человека и бога одновременно; законность чувств и пола — дама момента, особа тривиальная и преходящая, случайная и ограниченная, через нее проявлялось право короля переставать быть символом и на минуту облекаться в свою человеческую природу. Эта дивная конструкция оправдывала все распутство королевской эмблематикой. Не случайно Людовик XIV, великий артист и истинный поэт метафор, стал создателем этой сентиментальной архитектуры, объединив в своей дерзкой космогонии чувственные желания с установлениями Небес.

Монумент достигал уже облаков, но благочестивые извращения морали и религии, беспечность искусства с его затейливыми аллегориями и лукавые уловки незаурядной женщины напрочь уничтожили эту постройку, возведенную гением таинства королевской власти. Случилось это так неожиданно, что казалось невероятным. Смерть королевы, которая определенно отягчала совесть короля; растущее безразличие к Монтеспан; эротически-благоговейная слабость к перезрелой красавице, мягкость которой превращалась в благочестивые увещания духовника… Все эти обстоятельства привели к браку с вдовой чудного поэта и к установлению целомудренных или старческих отношений в решительно моногамной семье, основанной теперь на присущей увяданию набожности, принимавшей иногда варварские формы. Поэтому бесконечный закат правления, начинавшегося с великолепия безудержного и широкого разгула честолюбий и вакхических устремлений, превратился в пагубную для государства агонию с напускной религиозностью и инфантильной верой в вечное спасение чистых душ, заблудившихся на ложных путях жестокости, нетерпимости и гонений.

Спустя неполных шесть месяцев после смерти королевы, в июле 1683 года, был заключен морганатический брак, который король и мадам Ментенон сохраняли в тайне. После этого события чета погрузилась в ханжество. Что касается мадам де Монтеспан, оставленной в должности официальной фаворитки, то она полностью сдала все позиции, и ее падение было предрешено. Ее истинное место определило ее переселение в дальние покои версальской географии. Ментенон водворилась в непосредственной близости к королю, а Монтеспан пришлось сменить свои прекрасные апартаменты во втором этаже на гораздо более скромные в первом. Когда в 1691 году она оставила двор, в ней уже давно видели лишь осколок минувших времен. На смену любовницам в жизни короля навсегда пришли мадам Ментенон и религиозное рвение. Пока у него были фаворитки, он окружал их блеском, но никогда не позволял вмешиваться в политику. В этой области женское влияние равнялось нулю, и Людовик XIV неизменно оставался верен правилу, которое в 1664 году он объяснил своим министрам.

«Я молод, — заявил он тогда, — а женщины легко завладевают людьми моего возраста. Поэтому я повелеваю вам всем уведомить меня, если вы заметите, что какая-нибудь женщина, кто бы она ни была, берет надо мной власть и начинает мной управлять. И мне не понадобится больше 24 часов, чтобы избавиться от нее».

Мадам де Ментенон, официально просто придворная дама, но молчаливо признанная королевой, — продолжала ли она эту традицию женского неучастия в политике? Женщина проницательная, осмотрительная и рассудительная, она была способна высказывать свою волю Людовику XIV, чего тот не терпел от других. Но ее он допускал в собрания министров, информировал о ходе дел и даже просил совета. «Что полагает по этому поводу Ваша Основательность?» — спрашивал он, а она отвечала всегда коротко и скромно. Функции фаворитки с ее присутствием расширились, вобрав политику, и право на советы стало еще одним ее преимуществом. Ментенон увеличила прерогативы этого статуса, а в грядущий век усилиями мадам де Помпадур, приобретя еще больший блеск, он поднялся до министерского уровня. Но все же король оставался королем, решая все вопросы единовластно, и если он совершал промахи — а он их совершал — то мадам де Ментенон ответственности за них не несла. Она не испытывала ни склонности, ни желания противодействовать этим промахам. Удалившись в Сен-Сир после смерти Людовика XIV в 1715 году, она окружила себя двусмысленными церемониями вдовствующей королевы, грезившей о величии и достоинстве, которые определяли всю ее жизнь и ради которых на ее долю выпадали и унижения, и сложные ситуации. Она обрела приют в Сен-Сире так же, как раньше Лавальер у кармелиток, но не для того, чтобы каяться, как та, а чтобы царствовать — хотя владения ее сузились до размеров небольшого княжества, королевства барышень и наставников. Вопреки своим уверениям об уходе и отказе от мира, она держала собственный двор, без сомнения сократившийся, но там она оставалась государыней, окруженной почитанием старых друзей. Ее навещали высшие лица королевства.

К ней приезжал регент, чтобы принести уверения в своей преданности, и русский царь во время своего пребывания во Франции, движимый явно любопытством, отправился к этой знаменитой женщине, которая — был ли то непроизвольный каприз королевы или куртизанки? — приняла его, лежа в постели. Она до конца дней сохраняла скромное достоинство, сделавшееся ее привычной маской еще до того, как она стала морганатической супругой короля. В 1719 году она скончалась в возрасте 83 лет и успела увидеть падение герцога дю Мена, бастарда Монтеспан и своего нежно любимого воспитанника, к которому питала привязанность как к родному сыну. Уникальный случай в матримониальных анналах королевства, когда вдове шута удалось стать законной супругой короля, послужив перед тем воспитательницей детей его фаворитки, в уединении утоляя непостоянные интересы своего государя. Одинокая среди толпы, она сумела урегулировать ситуацию так, как невозможно было даже помыслить. Добродетель имела спрос…