• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В истории русского монашества редки подвиги длительного отшельничества. Уединенная келья подвижника довольно скоро превращалась в скит, где жили сам преподобный и несколько его учеников, а потом и в общежительный монастырь. Выжить не только в одиночку, но и общиной, в суровых условиях Русского Севера было чрезвычайно сложно. Поэтому каждый монастырь создавал свою собственную систему выживания. Но как бы ни была отлажена эта система, любые чрезвычайные обстоятельства — погодные условия, голод, вторжения иноплеменников — могли поставить под удар существование обители. Особенно уязвимы были монастыри в первые два столетия своей истории. Впоследствии во многих из них, как правило, складывалось мощное вотчинное хозяйство (вотчиной обыкновенно называют земли и угодья монастыря, которые находятся в его полной собственности).

Устойчивость монастырской системы выживания зиждилась теперь не на собственном труде и изобретательности монахов, а на использовании чужого труда. Монастыри обрастали крупными денежными средствами, которые позволяли им нормально существовать даже в условиях неурожаев и голода. Эта относительно благополучная страница в истории монастырей интересует нас в меньшей степени. Гораздо интереснее, живее и разнообразнее была монастырская жизнь в эпоху первоначального существования обителей. Попробуем себе ее представить, перелистывая страницы житий и документы из монастырских архивов.

Шесть иноков: Александр, Иоаким, Исайя, Елисей, Александр и Иона поселились вместе с преподобным Антонием Сийским на полуострове Михайловского озера, в которое впадает река Сия. На много верст вокруг стеной стоял лес, простирались непроходимые болота и глубокие озера. Помощи ждать было практически не от кого. Не медля, иноки принялись за расчистку земли под постройки и огороды. Преподобный Антоний первым поставил себе маленькую келью для молитвенного уединения. Когда братия отдыхала после дневных трудов, он, не зная усталости, молился здесь. Через некоторое время кельи появились и у братии. Питались овощами с огородов и съедобными лесными растениями. Особенно тяжело было первые три года. Часто, проснувшись утром, монахи не знали, что будут есть днем. В монастыре не было не только муки, масла, соли или других продуктов, но и хлеба — «всему бо скудость бяше, чего не помяни, того не обретеся».

Однажды братия возроптала от голода и хотела разойтись. Преподобный умолял их остаться, уговаривал потерпеть. Выслушав игумена, иноки поклонились ему до земли и разошлись по своим кельям. Наутро, когда преподобный Антоний совершал свое молитвенное правило, пришел какой-то незнакомец и принес хлеб, муку и масло, а также деньги на монастырские нужды. Игумен повелел отнести хлеб в трапезную и перед едой сказал инокам: «Видите ли, братия, дивные чудеса Божии, как посещает это святое место и не оставляет терпящих всякую скорбь с благодарностью». Братия стояли молча, опустив от стыда головы. После этого случая ученики уже не смели роптать на своего настоятеля ни при каких трудностях.

Когда к подвижнику собиралась братия, ему необходимо было получить разрешение светских и духовных властей на создание новой обители. Кроме того, монастырь нуждался в защите от произвола и нападений. По прошествии зимы, которую преподобный Александр Ошевенский провел в одиночестве, он отправился в Новгород к архиепископу Ионе, чтобы получить его святительское благословение на устроение обители. Архиепископ с осторожностью встретил преподобного, долго расспрашивал его наедине, где он принял постриг, как подвизался и, наконец, удобно ли выбранное им место для создания обители. Ответы преподобного Александра понравились архиепископу. Он дал ему игуменскую грамоту, а также святой антиминс на освящение церкви. Поклонившись архиепископу Ионе, святой Александр отправился к новгородской боярыне Анастасии и ее сыну Юрию, которые владели землями по реке Чурьюге (левому притоку Онеги), где стояла келья Александра. Преподобный просил земли у боярыни, и она не отказала ему. Житие сообщает, что Анастасия даже хотела передать Александру во владение всю волость по реке Чурьюге. Но он не принял этот дар, так как в волости жили его родные. Если бы вся земля перешла во владение монастыря, то родные Александра стали бы «монастырскими слугами» и должны были арендовать свою землю у обители. Преподобный знал, что они оскорбятся и уйдут с этих мест, поэтому сказал Анастасии: «Дай мне земли на монастырское строение, а волостской владей сама». Боярыня дала Александру Ошевенскому четыре грамоты.

Согласно первой монастырю выделялись земля и лес для строительства церкви и самой обители. Это была земля «монастырская вековая», игумен не мог ее осваивать (то есть использовать под пашню), продавать, закладывать и т. д. По другой грамоте, Александр получал землю и лес, которые уже мог осваивать под пашню, звать «жильцов» (крестьян) и «сажать» их на этой земле, чтобы они ее обрабатывали. Эта земля освобождалась от всяких податей и повинностей, то есть, если говорить на языке документов того времени, была «белой» землей, вотчиной монастыря. По третьей грамоте монастырь получал пустые пожни по реке Чурьюге под покосы, они также переходили в полную собственность обители, и боярский ключник в них не вступался. На тех же условиях монастырь получил «деревеньку Лисициньскую».

Если монастырь стоял на государевой земле, то его основатель подавал челобитную царю. Так, преподобный Антоний Сийский поручил своим старцам Александру и Исайе ехать в Москву к великому князю Василию Иоанновичу, чтобы государь «пожаловал бы богомоление свое, повелел монастырь строити на пустынном месте на диком лесу и братию собирати и пашню пахати» (РГБ. Троиц. 694. Л. 29–29 об.). Государь, как правило, жаловал земли и угодья, что подтверждалось жалованной грамотой. Эти грамоты нередко были льготными грамотами, по которым монастыри и все, живущие на монастырской земле, освобождались от выплаты податей государству. Такие льготы обычно давались на 10–15 лет и очень редко — бессрочно. Вместе с жалованной грамотой обычно выдавалась и несудимая, которая освобождала монастырь от подсудности государственным властям. Право судить братию и монастырских людей, кроме уголовных дел — кражи, разбоя и убийства, получал теперь настоятель обители. Если одна грамота давала освобождение от податей и подсудности светским властям, то она называлась «тарханной» или тарханом. Такие грамоты выдавались редко. В XVI веке полным тарханом владел Троице-Сергиев монастырь, а с 1584 года их выдача была прекращена совсем (Смолич. С. 128, 141).

Однако, несмотря на жалованные грамоты, подписанные государями или другими благодетелями, монастыри часто, особенно в первые годы своего существования, были беззащитны перед произволом. Лишь милость Божия становилась их единственным покровом. Сборщик податей Новгородского архиепископа Василий Бебрь, думая, что в монастыре Антония Сийского есть некие сокровища, нанял разбойников, чтобы они ночью ограбили обитель. Когда они подошли к монастырю, то увидели множество вооруженных людей, охранявших его. Разбойники испугались и убежали. Наутро они рассказали Василию об увиденном. Тот послал в монастырь священника расспросить святого, что за люди охраняли обитель. Оказалось, что в монастыре, кроме монахов, никого не было, а святой, по своему обыкновению, всю ночь молился. Пораженный чудом, Василий Бебрь пришел к святому и покаялся перед ним.

Рядом с монастырем преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских находилось поместье боярского сына Богдана Карпова. Монастырь поставил свою деревню Кусакино неподалеку от пустоши Богдана, и тот, усмотрев в этом угрозу для своего поместья, «рассвирепел» на преподобного Адриана. Надеясь на своих слуг и собственную силу, Богдан решил монастырскую деревню сжечь, жителей разогнать, а игумена вместе с братией избить, чтобы впредь было неповадно. Собрав своих крестьян, Богдан двинулся к монастырю. Жители Кусакино при его приближении разбежались. Доехав до Святых врат монастыря, Богдан слез с коня, намереваясь перекреститься на святые иконы. И в туже минуту его догнали гонцы, которые сообщили ему, что его дом и засеянные хлебом поля сгорели. Богдан, испугавшись такого немедленного возмездия, покаялся перед игуменом Адрианом в своем «злотворстве», а также дал милостыню в монастырь. После этого происшествия он заповедал детям своим никогда не чинить никаких препон Монзенскому монастырю.

Еще опаснее был произвол государевых наместников, которые пользовались почти неограниченной властью над землей, отданной им в «кормление». По повелению царя Иоанна Васильевича Грозного в Каргополь прибыл новый наместник боярин Иоанн Михайлович Юрьев, родственник царицы Анастасии. Как говорит автор Жития преподобного Александра Ошевенского, он не приехал, а «наехал на город», «надмеваясь» высотой своего положения. Через некоторое время к наместнику прибыл игумен Ошевенского монастыря Кассиан с монахом Евсевием. Игумен привез дары и монастырскую несудимую грамоту, чтобы сразу внести ясность во взаимоотношения монастыря и наместника. В грамоте говорилось, чтобы наместник и его тиуны не судили игумена, братию и монастырских крестьян ни в чем и сами бы не въезжали в монастырь. Боярин грамоту похвалил, но сказал, что игумен и крестьяне монастырской вотчины должны уплатить ему некую пошлину. Поскольку пошлина была незаконной, старец Евсевий, до той поры все время молчавший, возразил боярину: «Нет, господин, тебе никакого дела до нас, и мы тебе не дадим». Боярин пришел в ярость и гневно сказал: «Как повелю брать с вас, так и возьму». Но старец был неробкого десятка и ответил: «Тогда будет, когда возьмешь!» (РГБ. Унд. № 276. Л. 111 об.). От такой дерзости боярин взревел, как зверь: «Царь государь меня пожаловал градом Каргополем и всей рекой Онегой и прилежащим Поморьем, а этот чернец не хочет мне повиноваться, да еще вопреки глаголет!» Выгнав монахов, Юрьев еще долго кричал и бушевал на крыльце своих палат, а потом созвал приближенных и устроил пир. Тут пришла ему в голову мысль послать слуг в монастырь, схватить непокорного Евсевия и посадить в темницу, а там он еще подумает, что с ним сделать. С этими мыслями сильно выпивший боярин уснул.

Тем временем монахи возвращались в обитель. По дороге игумен выговаривал старцу Евсевию: «Как ты мог говорить вопреки такому великому человеку, славному боярину!» Когда они приехали в монастырь, игумен созвал братию и рассказал все бывшее с ними. Монахи сильно испугались и накинулись на Евсевия с такими словами: «Большое зло ты сотворил. Если ты не вернешься и не утолишь гнева боярина, он сам пошлет за тобой, и с великим бесчестием возьмут тебя. Мы же тебя сами отдадим как некоего злодея. И если тебе случится пострадать, то мы тебе помогать не будем». Услышав такие недвусмысленные угрозы от родной братии, Евсевий удалился в келью и здесь всю ночь со слезами молился Богу. Наутро он поехал в Каргополь. Спасло его чудо. Когда боярин немного проспался, ему явились два вооруженных старца. Один из них сказал: «Если не покаешься, то умрешь злой смертью». А второй добавил: «Если не послушаешь святого Николы и меня, то живым тебе не быть, вскоре умрешь». После этих слов боярин в ужасе узнал в первом старце святителя Николая. Он спросил у святителя, как зовут второго старца, на что святой Никола сказал: «Разве ты его не знаешь? Ты же хочешь его Богом созданную обитель разорить, а учеников его, Богом собранное стадо, разогнать. Это преподобный Александр, начальник той обители, меня же он взял с собой, потому что и мне Богом повелено хранить это место, так как есть там церковь во имя мое». Еще больший ужас охватил боярина, он стал просить прощения у преподобных и дал обет во всем помогать монастырю. На этом боярин проснулся и, призвав к себе священника, рассказал ему свой страшный сон.

Уже светало, когда монах Евсевий в тоске ехал по безлюдным улицам Каргополя. Тут его встретил тот самый священник, возвращавшийся от боярина, и, удержав его, сказал: «Радуйся, брат Евсевий!» Старец решил, что священник издевается над ним. Но тот повторил: «Радуйся, брат, ибо Бог помиловал вас» (РГБ. Унд. № 27б. Л. 113). Далее он рассказал старцу о чудесной перемене, случившейся с боярином. Наместник с честью принял старца и сказал ему: «Если бы я знал, что ваш монастырь находится под такой благодатью Божьей, то, приехав в город, сначала бы поехал не на свой двор, а в ваш монастырь помолиться Спасу, Пречистой Богородице и Николе Чудотворцу, и ко гробу начальника Александра приложился бы». Дав в обитель большую милостыню, он отпустил старца.

Эту повесть с боярином Юрьевым автор Жития завершил любопытным примечанием, что как-то он сам был на пиру у боярина и слышал его рассказ, также и старец Евсевий поведал ему о себе, он же, объединив оба рассказа, честно все изложил. К этому можно только добавить, что хорошо то, что хорошо кончается.

После того как была получена жалованная грамота на землю, ее можно было осваивать. Иноки расчищали землю от леса, чтобы поставить церковь, кельи, посадить огород, распахать пашню. Бывало, что монастырю помогали наемные люди, если у обители были средства и благодетели. Так, в 1400 году преподобный Дионисий Еяушицкий послал князю Дмитрию Васильевичу Заозерскому, владевшему землями вокруг Кубенского озера, свою просьбу прислать «делателей», чтобы выкорчевать деревья. Князь Дмитрий прислал своих делателей, и уже в 1402 году на росчисти (на расчищенном месте) были построены кельи. Затем преподобный Дионисий отправился к Ростовскому архиепископу Григорию и получил у него благословение на монастырь. В 1403 году в Глушицкой обители построили церковь в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы и «ина елика потребна суть братии».

Преподобный Герасим Болдинский сам со своими учениками таскал бревна, строил церковь и кельи, до этого иноки жили в «лесных кущах» (хижинах из веток, стоявших в чаще леса). Замечательной хозяйственной смекалкой обладал преподобный Александр Свирский, чему немало подтверждений мы находим в его Житии. Как-то раз преподобный обнаружил большие запасы глины около своего монастыря и задумал делать из нее кирпичи, чтобы построить в обители каменную церковь. Братия роптала на святого, средств у монастыря не было никаких, и всякое строительство казалось невозможным. Но преподобный Александр не отступал. Через некоторое время в монастыре было приготовлено достаточное количество кирпича, извести, с берега озера иноки натаскали валунов. Тогда Александр Свирский послал к великому князю Василию Иоанновичу трех своих учеников — Антония, Леонтия и Иродиона с просьбой прислать каменщиков в обитель. Великий князь исполнил просьбу преподобного, в монастырь прибыли каменных дел мастера и «дозиратель постройки» (архитектор), сам же Василий Иоаннович просил преподобного молить Бога о даровании наследника. В скором времени в обители был построен каменный храм, трапезная и монашеские кельи.

Историки часто спорят о том, что же являлось основой монастырского хозяйства. Некоторые говорят, что не земля составляла главное богатство монастырей, а многочисленные пожертвования деньгами, драгоценностями и другим движимым имуществом. Другие исследователи, продолжая эту мысль, утверждают, что земельные владения вовсе не нужны были монастырям, а приобретались только из одной монашеской страсти к стяжательству (накопительству). Мы же возьмем на себя смелость утверждать, что именно земля была основой монастырского хозяйственного уклада.

Да, земля подчас была неплодородна и в климатических условиях Русского Севера не приносила большого дохода. Но крестьянин, кем в сущности и был русский монах, не мыслил себя без земли. Эта связь осознавалась им почти мистически. На Руси обычно говорили: не стоит земля без праведника. Перефразируя эту поговорку, можно было бы сказать: не стоит и монастырь без земли. Поэтому так отчаянно сопротивлялись монастыри любым попыткам отнять у них землю. Поэтому все основатели монастырей добивались в первую очередь именно земельных пожалований, только тогда они могли быть спокойны, что сделали все (в земном, практическом отношении) для надежного существования своего монастыря. Сама неумолимая логика жизни требовала от них этого.

Так, в обители преподобного Диодора Юрьегорского (в Архангельской области) первое время часто случался сильйый голод. Монастырь был значительно удален от мирских поселений, и надежды на милостыню мирских людей не было никакой. Однажды голодная братия начала роптать на святого и обвинять его в неразумной растрате денег на строительство сразу трех церквей, келий и ограды. «Сначала надо было один храм поставить, потом другой, а не в одно время. И ныне нам чем питаться? Не можем голод терпеть, наутро все разойдемся, каждый, куда хочет!» — ругали они преподобного Диодора.

В эти трудные дни ему явился преподобный Александр Ошевенский и сказал: «Не малодушествуй и братию укрепляй! Вспомни, сколько человек Бог пропитал в пустыни. Вас ли не может прокормить! Только трудитесь с благодарением и ловите рыбу на озерах!» (Житие преподобного Диодора. С. 789–780). Улов оказался так велик, что иноки не только сами питались этой рыбой в течение долгого времени, но еще и продавали ее и покупали другие продукты. В следующий раз любимый ученик преподобного Прохор во время молитвы услышал голос, исходивший от иконы Пресвятой Богородицы: «Не скорбите, имейте между собой любовь, трудитесь! Бог вас на этом месте не оставит. Идите на озеро, ловите рыбу». И вновь богатый улов спас монахов от голодной смерти.

В третий раз иноки поймали черную лисицу и продали ее за 8 рублей. Чтобы на будущее обезопасить монастырь от голода, преподобный Диодор решил ехать в Москву и выхлопотать земельные владения для монастыря. В 1629 и 1632 годах он, действительно, был в Москве и получил царские жалованные грамоты на землю, после чего жизнь в монастыре стала налаживаться, преподобный и братия «начаша землю пахати, лес под пашню сещи и тем питатися». Это разумное отношение к земле следует отличать от стяжательства, страсти приобретения излишнего ради обогащения, которые впоследствии стали, увы, характерны для монастырской жизни.

Поскольку нужда в хлебе была самой насущной, монастырская пашня всегда являлась предметом особой заботы братии. Из житий преподобных Кирилла Белозерского, Александра Ошевенского и других святых известно, что сами преподобные возделывали землю. Хлеб, который выращивали на монастырской пашне, назывался «припашной». Монастырские старцы заботились о том, чтобы амбары были полны хлеба, и держали его про запас. Все работы на пашне были под контролем игумена и келаря. В Житии преподобного Корнилия Комельского рассказывается о том, что святой часто ходил на монастырское поле наблюдать за работами. Так же поступал и преподобный Дмитрий Прилуцкий. Эти заботы о монастырском хозяйстве едва не стоили преподобному Корнилию жизни. Напасти сыпались одна за другой. Как-то, когда преподобный возвращался с поля, на него упало дерево, хотя стояла тихая и безветренная погода. Иноки принесли его в монастырь, двенадцать недель преподобный пролежал без движения. Оправившись после болезни, он вновь пошел проведать работников и упал с высокого обрыва, так что разболелся пуще прежнего. В другой раз на него снова упало дерево, и его нашли лежащим, с разбитой головой.

Отдельными видами работ руководили специально поставленные для этого старцы. Из монахов Комельского монастыря обычно назначалось несколько «нарядников», которые наблюдали за наемными рабочими-«делателями». Старец-«житник» ведал приходом и расходом хлеба, старец «купчина-казначей» покупал земледельческий инвентарь, платил наемным рабочим, трудившимся на пашне (Прокофьева. С. 11). С увеличением монастыря к распашке земли привлекались на различных условиях наемные люди, они также упоминаются уже в житиях основателей монастырей. Это были «половники», «бобыли», «казаки», монастырские слуги, «детеныши» и т. д. Мы сейчас не будем останавливаться на характеристике всех категорий зависимых от монастыря людей. На первых порах в монастырях занимались подсечным земледелием. Некоторые валаамские подвижники, жившие одиноко в глубине острова, брали на себя сугубый подвиг: не принимая никакой помощи от монастыря, сами выращивали хлеб, копая «жесточайшую ту каменную землю» копорулею, даже без помощи скота (Сказание о Валаамском монастыре. С. 133–134).

Монахи, жившие в монастырях нынешней Архангельской области или Карелии, вынуждены были постоянно заниматься подсечным земледелием. Плодородные почвы, как правило, находились под болотами и требовали большого труда при их разработке. Подсечное же земледелие позволяло делать запашки в лесах без использования лошадей и удобрений. Вот как происходил этот процесс в XIX веке: сначала рубили и выжигали лес, причем зола заменяла собой впоследствии искусственное удобрение. Свалив деревья, их оставляли сохнуть до будущей весны, а в ясные сухие дни сжигали. На разработанной из-под леса пашне сеяли озимый хлеб в течение трех и более лет. Почва после поджога давала хороший урожай, а потом чем дальше, тем хуже. На новинах рожь в первые годы родилась сам-10, сам-12, а иногда и сам-50, особенно на местах из-под крупного леса; овес два года подряд родился сам-10, сам-15. Потом землю забрасывали, запущенные палы возобновляли через 15 лет (Иванов. С. 124). Вероятнее всего, именно так обрабатывали землю основатели и первые насельники монастырей. Не случайно в житиях часто встречаются рассказы о том, каким опасностям подвергались святые, когда жгли лес или хворост.

Довольно быстро в монастырях, расположенных на плодородных землях, переходили к правильно организованному трехполью. Там, где позволяли природные условия, зерновое хозяйство велось на высоком уровне, землю добротно обрабатывали, систематически вносили удобрения. При обработке земли употреблялись соха (в Карелии это были простые одноконные сохи), плуг, борона из еловых сучьев, при уборке урожая — серп, цепь и коса. Сеяли, как правило, рожь (в 1621 году в Кирилло-Белозерском монастыре ее посеяли 789 четей) и овес (1564 чети) и в значительно меньшем количестве — ячмень (192 чети) и пшеницу (20 четей). Лен и коноплю монастыри, как правило, не выращивали, хотя постоянно покупали льняное и конопляное масло, лен на нити и коноплю. Гораздо дешевле их было купить, чем заниматься такими трудоемкими культурами в собственном хозяйстве.

Хлеба высевались яровые и озимые. В Прилуцком монастыре (близ Вологды) яровые (овес, ячмень, пшеницу, редко — рожь) сеяли в апреле или в мае. Озимую рожь (такой была большая часть, именно она кормила монастырь) сеяли в августе. Уборка урожая начиналась в конце июля и заканчивалась в августе. Лишь в те годы, когда стояла особо плохая погода, окончание уборочных работ падало на сентябрь. Самый же разгар страды приходился, как правило, на август. Урожаи зависели от погодных условий, количества рабочих рук и всегда получались разными, но, как правило, стабильно высокими. Л. С. Прокофьева, детально изучившая хозяйство Спасо-Прилуцкого монастыря, отмечает в своем исследовании, что неурожаев в этой обители практически не было. Даже в голодные годы, которыми начинался XVII век, урожай на монастырском поле был относительно высок. В 1601 году урожай ржи составил сам-3,6, овса — сам-2,6, ячменя — сам-6,4. Такими были средние урожаи на территории центральной части Русского государства в обычные годы. Монастырские старцы сетовали только, что хлеб в этот год уродился весь «зяблый», то есть не годился на семена, но все-таки его было достаточно, чтобы прокормить монастырских людей. А бывали годы, когда урожаи выдавались особенно высокие. Так, в 1642 году в том же монастыре ржи уродилось сам-10, овса — сам-5,8, ячменя — сам-10. Причем на монастырской пашне урожаи были всегда выше, чем в селах, расположенных неподалеку от монастыря (Прокофьева. С. 21). Достигалось это высоким уровнем обработки пашни. Некоторые обители полностью обеспечивали себя хлебом, но почти никогда им не торговали, даже когда амбары ломились от хлеба. Наоборот, монастыри всегда старались его закупать про запас и только немногие обители торговали своим хлебом (так, Троице-Сергиев монастырь вывозил в Астрахань муку, которая мололась на его мельницах из его собственного зерна).

Большинство же русских монастырей, расположенных в неблагоприятных для сельского хозяйства районах, не могли прокормить себя хлебом сами, зерно приходилось докупать или просить помощи у государства или иных благотворителей. В Псково-Печерском монастыре в начальную пору его существования часто случались перебои с хлебом. Получив от благотворителей жито и овес, монахи ссыпали их вместе и из этой смеси пекли хлеб.

Мельницы не сразу появлялись в монастырях. На первых порах монахи перемалывали зерно с помощью ручных жерновов. В Житии преподобного Трифона Печенгского рассказывается, как преподобный купил ручные жернова в городе Кола. Они были «немалы и тяжки», но Трифон всю дорогу до монастыря нес их на своих плечах. Путь был неблизким, преподобный прошел 150 стадий по холмистой, а иногда болотистой местности. К тому же, как замечает автор Жития, было это Великим постом, и преподобный ничего не ел. Эти жернова много лет служили монастырю, а потом хранились в обители в память о святом Трифоне.

Однако молоть ручными жерновами было чрезвычайно трудным делом. Все зерно обычно делилось на части — «уроки» и распределялось между иноками монастыря. Если кто брал на себя чужой урок, то в житиях такой поступок оценивается как особый подвиг. Преподобный Герасим Болдинский, который от природы был «крепок и мощен зело» и мог работать за двоих, часто, жалея иноков, выполнял за них эту тяжелую работу. Так же поступал и преподобный Антоний Сийский. Некоторое время он жил в уединенной пустыни неподалеку от монастыря. По ночам, вычитав все положенные молитвы, он молол хлеб. А чтобы усугубить подвиг, раздевался по пояс и отдавал свое тело на съедение комарам. Они облепляли его так, рассказывает автор Жития, что не оставалось места и для кончика пальца. Всю муку преподобный Антоний отправлял в монастырь, себе же оставлял только малую часть на пропитание.

В Благовещенском монастыре преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских жил некий брат по имени Феодосий. Он был слепым, однако всю свою монашескую жизнь проработал в «пекальнице» — пекарне. Здесь он пек хлеб для братии. Поскольку монастырь был тогда беден, хлеб молотили жерновами, и Феодосий часто брал на себя братские «уроки». У некоторых он забирал рожь тайно, а потом ставил им в сенях уже готовую муку. Феодосий работал по ночам, а также в полдень, когда вся братия по обыкновению отдыхала. За свой подвижнический труд он стал свидетелем чуда: ему явился святой Ферапонт Монзенский, и на некоторое время слепой Феодосий ясно увидел свою пекарню и Благовещенскую церковь. Преподобный предрек ему, что после смерти он будет положен внутри церкви рядом с ракой святого. После явления преподобного Ферапонта свет снова померк в глазах Феодосия, но он до конца жизни оставался на своем послушании. Когда инок преставился, братия увидели белого голубя, сидевшего на крыше его кельи. Феодосия погребли в приделе во имя святителя Николая Чудотворца Благовещенской церкви рядом с ракой святого Ферапонта, как это и было ему предсказано.

Но то, что могли выдержать святые, часто было не под силу остальной братии. Иноки из монастыря преподобного Александра Свирского все время роптали на святого за то, что у них нет мельницы. Однажды преподобный Александр, взяв с собой старейших монахов, отправился на гору рядом с монастырем. Обитель стояла на берегу озера, а над ней на расстоянии полета двух стрел находилось еще горное озеро. Преподобный рассудил, что если прокопать русло из верхнего озера в нижнее, то можно будет устроить мельницу. Сотворив молитву, преподобный Александр стал копать русло, братия, взяв «рыла», помогали ему. Через некоторое время огромные потоки воды с сильным шумом устремились вниз. От быстро прибывавшей воды под монастырем образовался большой ров, грозивший здешним постройкам падением. Преподобный перекрестил водный поток и встал на молитву, которая и спасла тогда Александро-Свирский монастырь. Вскоре иноки устроили на нижнем озере мельницу. Она молола и толкла «на всякую потребу монастырскую».

Кроме пашни монастырскую землю использовали под огороды и сенокосы. Если рабочих рук для обработки пашни не хватало, то она быстро превращалась из «живущего» в «пусто». Эти опустевшие пашенные земли отводили под покосы, которые сдавали в аренду либо косили сами. Из житий святых видно, что монастыри обзаводились стадами скота уже на первых порах своего существования. В Житии преподобного Арсения Комельского есть рассказ о медведе, который чуть было не напал на корову из монастырского стада, Преподобный Арсений «связал зверя молитвой» и повелел своему ученику наказать его. Ученик, взяв лозу, высек медведя, после чего медведь поклонился преподобному и удалился. С тех пор звери перестали нападать на монастырский скот.

В небогатом монастыре святого Симона Воломского братии и наемных работников было немного, рабочих рук на все не хватало, и скот пасся в лесу без присмотра пастуха. Однажды стадо из леса не вернулось. Монахи, проработав в поле до глубокого вечера, так устали, что не нашли в себе сил пойти в лес. Но весь следующий день, а затем второй и третий они провели в поисках пропавшей скотины, однако все было напрасно. Огорченные иноки возвратились в монастырь, некоторые плакали, потому что в монастыре, как всегда, остро не хватало продуктов, а приближался праздник святых апостолов Петра и Павла. Братии оставалось только молиться этим святым и своему покровителю — преподобному Симону Воломскому. Накануне праздника монахи, выйдя из церкви после вечерни, услышали странный шум, доносившийся из леса. Когда все посмотрели в ту сторону, то увидели, как монастырское стадо быстро бежит к обители, а вокруг него с ревом прыгает медведь и не дает животным отклониться в сторону. Медведь пригнал стадо на скотный двор и исчез (РГБ. Волог. № 75. Л. 63 об. — 64 об.).

Монастырские старцы всегда заботились о том, чтобы поголовье скота в их обителях постоянно увеличивалось. Кирилло-Белозерскому монастырю, согласно описи 1601 года, принадлежало 1086 лошадей, кроме того, «было всякие животины» — 516 коров, быков и телят, 319 овец и баранов, 68 свиней, а к 1621 году добавилось еще 3 козы. Для такого количества скота требовалось много сена, и его заготовка была одной из насущных монастырских забот. На лучших Шехонских пожнях (по берегам реки Шексны), принадлежавших Кирилловской обители, косили сено «околомонастырские люди» под надзором старцев. Часть пустошей братия сдавала в аренду при условии, что монастырь будет получать каждую третью или четвертую копну. Другую часть пожен крестьяне косили вместо повинности.

Огороды обычно находились на территории самого монастыря. По уставу Александро-Свирского монастыря иноки ранним утром после чтения утренних молитв выходили работать на огороды («зеленаго ради растениа»). Огороды в северных монастырях, как правило, удобряли, чтобы получить на них хороший урожай. Традиционно разводили капусту, редьку, брюкву, морковь, свеклу, лук и чеснок. В Кирилло-Белозерском монастыре для правильного орошения гряд рыли канавы и прокладывали водопроводные трубы. Излишки капусты этот монастырь иногда даже продавал. Так, в июне 1606 года старец Варлаам огородник отдал келарю «огородных денег, что продавал с огорода капусту и росаду, итого 3 рубля денег».

По мере того как обители богатели, они все меньше внимания уделяли огородничеству. Монастыри стремились покупать лук, чеснок, репу, а не заниматься их разведением. Так, Кирилло-Белозерский монастырь закупал овощи в Белозерске, Вологде и других городах. Причем огурцы покупались в очень больших количествах. В приходно-расходной книге монастыря за 1581 год записано: «Нечай Вашковец на Белеозере (то есть в Белозерске. — Е.Р.) купил на братью три тысячи пол четверта ста огурцев свежих, дал рубль; Семен Сенюшкин на Белеозере на братью купил 4600 огурцов свежих» (Никольский. Т. 1. Вып. 2. С. 108. Прим. 7). Судя по тому, что при монастырях существовали больницы, видимо, на огородах существовали и специальные посевы лекарственных трав. Так, например, известно, что патриарх Никон, находившийся в ссылке в Ферапонтовом монастыре, специально разводил лекарственные травы. Кроме того, в монастырях традиционно занимались и пчеловодством.

Важным подспорьем в хозяйстве всех русских монастырей были рыбная ловля и рыбный промысел. Рыба являлась основной пищей в непостные дни, а также разрешалась в некоторые посты. Для тех монастырей, которые находились на Крайнем Севере и располагали скудными земельными угодьями, рыба и вовсе становилась практически основным продуктом питания. В грамоте Николо-Корельского монастыря за 1607 год сказано, что игумен с братией кормятся своими трудами — рыбной ловлей, а пашенных мест у их монастыря нет, потому что с трех сторон болота, а с четвертой — море, и вообще «место убогое» (АИ. Т. 2. № 77. С. 105).

Таким же важным был рыбный промысел и для братии монастыря преподобного Трифона Печенгского. Не случайно многие рассказы о чудесах этого святого связаны с происшествиями, случившимися на рыбной ловле. На Крестовой тоне Печенгского монастыря долгие годы трудился некий рыбак из города Колы, по имени Иларион Грохотов. Его приходу в обитель предшествовала удивительная история. Однажды на рыбалке он проткнул удочкой веко, рыбаки повезли его в город. Когда боль становилась нестерпимой, Иларион молился преподобному Трифону и дал обет в случае исцеления всю жизнь работать на монастырь. К удивлению своих товарищей, его рана затянулась, глаз остался цел, и Иларион, как и обещал, пошел в монастырь (РНБ. Сол. № 188/188. Л. 30).

Рыба была настолько важным продуктом питания, что о рыбалке упоминают практически все древние жития святых. В памяти соловецких монахов остался старец Леонид, ученик преподобного Зосимы Соловецкого. Многие годы он трудился на обитель на рыбной ловле. Жил старец за четыре версты от монастыря, днем с монастырским слугой ловил рыбу на озерах, а ночью прилежно исполнял свое молитвенное правило (Минеева. С. 422). Однажды, когда в монастыре преподобного Пафнутия Боровского нечем стало кормить братию, он попросил у некоего князя, владевшего рыбной тоней на реке Оке, позволения три дня ловить здесь рыбу с условием, что весь улов пойдет в обитель. Князь согласился, и преподобный благословил одного монастырского служебника на ловлю рыбы. При этом он дал ему пять гривен серебра, чтобы тот на все деньги купил сосудов для засолки рыбы. Служебник очень удивился и сказал, что не нужно столько посуды для трех дней. Пафнутий сильно рассердился на непослушного слугу и приказал исполнить повеленное. Каково же было потом удивление братии, когда слуга поймал за три дня 730 больших рыбин. Столько здесь никогда не ловили за весь год.

Рыба, как правило, добывалась не на продажу, а на собственный обиход. Близ Соловецкой обители находилось несколько морских тоней для ловли сельди, которую добывали летом и солили впрок, а все лето, по словам архимандрита Досифея, братия могла утешаться жирной и вкусной ухой. Один из путешественников, побывавший в монастыре в 1828 году, заметил, что «уха из здешних сельдей вкусом почти не уступает стерляжьей» (Московские ведомости 1828. № 75. С. 317). Кроме сельди соловецкие монахи ловили в море семгу, камбалу, треску и корюшку. В зимнее время в морских губах крючками ловили навагу. Около берегов в море добывали морскую капусту, листья которой достигали в длину двух аршин, а в ширину — больше восьми вершков.

Ловили рыбу разными способами: «керегоды и переметы, веригами и удами и иными всякими ловлями». Кирилло-Белозерский монастырь при жизни своего основателя владел рыбными ловлями в Сиверском, Уломском озерах и неводами на Белом озере. Интересно, что в Сиверском озере, на берегу которого стоит Кирилловский монастырь, рыбу ловили удочками, и только на праздник Успения Пресвятой Богородицы преподобный разрешал ловить сетями. Возникает вопрос, почему святой игумен установил такие ограничения на рыбную ловлю. В этом проявилось, видимо, бережное отношение подвижника к окружавшему его миру. Но была и другая причина. Пахомий Логофет отметил в Житии преподобного Кирилла, что святой всегда отличался строгим воздержанием. На трапезе он вкушал от всех блюд, но не до сытости. Так он советовал поступать и своим ученикам. Рыба для кирилловских монахов была праздничным блюдом, а если и разрешалась, то не до сытости. Единственным днем, когда не действовали никакие ограничения на рыбу, был престольный праздник монастыря.

С увеличением числа монастырской братии увеличивалась и потребность в рыбе. Поэтому кирилловские игумены неуклонно расширяли свои рыбные владения. Игумен Кассиан купил за полтора рубля «полночи» в Островском езу на реке Шексне (то есть право ловить рыбу в течение половины ночного времени), игумен Филофей купил за 1 рубль ночь в Особомском езу на Шексне. В 1539 году великий князь Василий Иоаннович дал монастырю право на беспошлинную рыбную ловлю в Белом озере: зимой (поледенную ловлю) — одним неводом, а весной и осенью можно было ловить двумя лодками, четырем человекам и одним неводом. Но рыбы на монастырь все равно не хватало, ее приходилось закупать, что видно по заметкам келаря в его записных книжках «обиходниках». Ситуация круто изменилась после того, как в 1570-х годах обитель получила рыбные ловли на побережье Белого моря — «Умбские ловли». Здесь добывали столько семги, что часть ее продавали. В 1620 году в монастырской казне от продажи семги с «Умбских ловель» было 255 рублей. Кроме того, в эти же годы монастырь получал с трех езов по реке Шексне по 100 осетров каждый год, да в озерах (Сиверском и Бабьем) рыбу мелкую «плотицы и окуни, щучки и ерши».

«Езы» давали самые большие уловы. Их ставили весной, «на полой воде, как лед пройдет». Это называлось «делать ез» и было трудной «мешкотной» работой. Так ез Целинский (принадлежал Кирилло-Белозерскому монастырю) били 15 человек с мастером целых 4 недели. По обеим берегам реки забивались козлы (до 30) с перекладинами, на них ставилась клетка. Самая работа состояла в том, что «сперва высекали засов и вывозили на ез», «забивали на езу кол и кол засовывали засовом». Осенью кол и засов вынимали, но на езу оставались жить монастырские люди вместо сторожей. На поправку и постройку еза требовалось много леса, поэтому за каждым езом был закреплен свой лесной участок (Никольский. Т. 1. Вып. 1. С. 115).

Другой весьма распространенный способ рыбной ловли назывался керегоды. Керегодили, как правило, так: две лодки выезжали на озеро, забрасывались сети, потом становились на якорь и начинали их собирать. В житиях керегодами часто называют рыболовные снасти вообще, и порой трудно понять, что на самом деле означает это слово. Известно, что керегодами ловили соловецкие монахи. В 1485 году в Соловецкой обители сгорела трапезная со всем монастырским запасом. Монахи остались буквально ни с чем и сильно голодали. Часть иноков ушла за милостыней в новгородские земли, а старец Савватий решил поехать на побережье в монастырскую волость Вирму, где находились рыбные ловли. Монастырский ватаман (начальник промысла, ватаги промысловиков) благословил старца идти с мужиками на озера. Рыбаки снарядили лыжи и кережи и отправились на ловлю. Улов оказался большим, но случился «ростороп» (сильная оттепель), вернуться на монастырское подворье казалось делом безнадежным, а соли для засолки рыбы с собой не было. В отчаянии рыбаки стали призывать на помощь преподобных Зосиму и Савватия Соловецких. И каким-то чудом им удалось благополучно добраться до монастыря. Казалось бы, самая простая история. Но тогда от ее исхода зависело дальнейшее существование полуголодной монастырской братии, поэтому она и попала на страницы жития.

Один из способов рыбной ловли назывался забор. Он предназначался для ловли семги, возвращавшейся обратно в море с верховьев рек, где она метала икру. Забор ставился в устьях рек и состоял из бревен или кольев, вбитых в дно реки. В заборе делались отверстия, в которые вставляли верши (сетки). Так ловили рыбу на Русском Севере вплоть до начала XX века. Чтобы пересечь реку, приходилось строить длинные заборы. В 1683 году в устье реки Кеми стоял забор длиной 161 сажень, в котором было 6 верш. Поскольку забор ставили соловецкие иноки пополам с окрестными крестьянами, то улов тоже делили пополам. Вниз по Кеми рыбу ловили неводами длиной 10–15 сажен на парных карбасах. Это называлось ловить поездами («поездовщики поездовали»). Кроме того, существовали еще «приколы». В 1683 году на Кеми Соловецкий монастырь имел 5 «приколов». Это были вбитые в дно реки и переплетенные жердями (слегами) колья. У прикола также ставились сети-гарвы.

За редким исключением, рыбный промысел не приносил обителям значительных доходов, так как рыба дешево стоила и расход ее был большим. Обители, как правило, разрешали местным жителям пользоваться своими угодьями, но за это часть своего улова рыбаки отдавали в монастырь. На первых порах, когда взаимоотношения отличались простотой, этот договор был устным и нигде не фиксировался. Как-то раз преподобный Арсений Комельский разрешил крестьянам, жившим около монастыря, ловить рыбу в реке Леже и попросил несколько рыбин для братии. Улов оказался на редкость богатым, рыбаки принесли его в монастырь, но одну, самую большую рыбину скрыли. Преподобный, посмотрев на улов, сказал: «Столько я вижу рыб, а одну почему скрыли, почему благословенное крадете?» Рыбаки раскаялись в своем лукавстве и обещали впредь так не поступать.

Ловля рыбы на озерах и морях также была сопряжена с тяжелым трудом и немалым риском, о чем свидетельствует множество чудес, записанных в житиях. Однажды преподобный Кирилл Белозерский послал рыбаков на Сиверское озеро ловить рыбу. И когда рыбаки были уже на середине озера, поднялась сильная буря, волны вздымались и угрожали рыбакам смертью. Не в силах справиться с волнами, рыбаки не могли подплыть к берегу. Некий человек, по имени Флор, стоял в это время на берегу и видел терпящих бедствие. Он быстро побежал к святому и сказал ему: «Рыбаки тонут!» Святой, взяв в руки крест, поспешил на берег озера. Он перекрестил озеро, и оно тотчас же перестало волноваться, став совершенно тихим. В тот день рыбаки поймали множество рыбы, больше, чем в прежние дни. Однажды старец из обители преподобного Арсения Коневского вместе с монастырскими рыбаками отправился на ловлю рыбы в Ладожское озеро. Время было осеннее, и когда рыбаки уже возвращались назад, поднялась сильная буря, лодку теснило льдинами, рыбаки обратились в молитве к заступничеству преподобного Арсения и спаслись.

Другая история рассказывает, как из Печенгского монастыря в реку Печенгу пошел на рыбный промысел монастырский корабль. Главным («приказным») на том корабле был инок Вениамин. Когда корабль вышел в открытое море, поднялась сильная буря, волны захлестывали судно, его то бросало к каменистому берегу, то обратно уносило в море. Рыбаки пришли в отчаяние, но инок Вениамин не сдавался. Корабль принесло в устье реки Ворьемы, рыбаки пришли в ужас, потому что здесь было множество мелей, и корабль стал трещать. Тогда по приказу Вениамина с корабля спустили карбас, на котором люди поплыли к берегу. Монах Вениамин с одним мирянином, трудившемся в обители на поварне, остался на корабле стеречь казну и монастырские запасы. Среди бури они в голос кричали: «Пресвятая Троица, помогай нам», через некоторое время ветер утих, и корабль без потерь вернулся в Печенгу (РНБ. Сол. № 188/188. Л. 27–28 об.).

Монастыри, стоявшие на морском побережье, уделяли большое внимание «мурманскому промыслу». Основной продукт промысла — ворвань, то есть китовое, моржовое и тюленье сало, охотно покупали в Холмогорах, Каргополе и даже за рубежом. Поэтому монастыри старались «мурманского рыбного промысла не запустить» и держали на самом берегу своих «покрутчиков» (приказчиков). Печенгская обитель традиционно получала наибольший доход от морского промысла. Поскольку пожертвования в виде денег за молебны и панихиды здесь составляли крайне скудную цифру из-за нищеты местного населения — лопарей, и прокормиться рыбалкой или скудными урожаями было невозможно, преподобный Трифон вместе с игуменом монастыря Гурием отправился в Москву просить угодий для морских промыслов. Царь Иоанн Грозный дал монастырю в вотчину Печенгскую, Тонкую, Лицкую, Урскую, Позрецкую и Новденскую морские губы со всеми рыбными ловлями и выметом морским (если из моря выбрасывало кита или моржа), а также со всем морским берегом, пашнями и лесами, озерами и звериными ловлями, «чтобы тем монастырь мог обстраиваться и питаться». Монастырь быстро освоил свои угодья и даже начал торговать. Каждое лето сюда приходил купеческий корабль из Гамбурга, купцы брали в обители семгу, китовое сало, а взамен давали соль, крупы, вино и другие припасы с приплатой деньгами.

Практически у всех поморских монастырей были свои морские промыслы. В 1653 году царь Алексей Михайлович пожаловал Красногорской обители промыслы в Северном океане, на Новой Земле и по берегам Белого моря. Здесь добывали морского зверя, белых медведей, белых и черных песцов. Летом монастырские наемные люди отправлялись на двух «кочах», весной — на двух карбасах. Свою добычу они привозили сначала в Архангельск, Холмогоры и Мезень, где таможенные головы и целовальники осматривали ее и отделяли десятую часть в казну, о чем монастырю выдавались расписки с таможенными печатями. В этих же городах монастырь старался сбыть морского зверя, чтобы на вырученные деньги закупить хлеб, соль, одежду, а также воск, ладан и мед.

Соловецкий монастырь также всегда высылал своих трудников на морской промысел. Он начинался весной, когда ломало лед на море, и потому назывался «веснованием». Добывали белугу, нерпу, тюленей. Кожи выделывали на собственном кожевенном заводе, а сало использовалось для освещения монастыря долгой зимой. На морских зверей охотились на карбасах, небольших узких и легких лодках, которые моряки больших торговых судов обычно всегда брали с собой, так как в случае непогоды на карбасе можно было высадиться там, куда не могло подойти ни одно судно. На таком карбасе, например, высаживался на берег Пертоминского монастыря царь Петр I, когда буря застигла его по пути на Соловки. Для ночевки охотники вытаскивали свои карбасы на большую льдину, карбас закрывали буйном, и так на дне лодки проводили ночь.

Но морской промысел был связан с большим риском. Особенности и опасности промысла хорошо описаны в северных житиях. Однажды жители поморской волости Варзуги вышли на промысел. Долго плавали они по морю, но зверя нигде не было видно, потому что одни льды унесло далеко в море, а другие растаяли. День уже клонился к вечеру, охотники приняли решение вернуться назад, но едва нашли льдину, на которой можно было заночевать. Вытащив карбасы на льдину длиной с версту или немного больше и подкрепившись хлебом, они уснули. Во сне одному из них явился благообразный старец и сказал, чтобы они просыпались и немедленно брались за работу. Человек тот разбудил дружину, и когда все откинули свои буйны, то увидели на льдине множество морских зверей. Вскочив в одних рубашках и чулках, они стали стрелять и с большой добычей вернулись домой (РНБ. Соф. № 452. Л. 330 об. — 331). В другой раз мощные льды едва не поломали льдину, на которой спали охотники, в море уже унесло их рыболовецкие снасти, но преподобный Иринарх Соловецкий, явившись во сне одному из охотников, вовремя разбудил их.

В 1700 году строитель Красногорского монастыря иеромонах Авраамий (Митусов) отправил к Новой Земле четырнадцать человек в двух кочах с хлебными припасами. Но, затертые льдами, они были вынуждены зимовать там и возвратились только летом следующего года. При возвращении одну кочь разбило у острова Вайгач, вся добыча (14 белых медведей, 156 белых песцов, 5 черных) и промысловые снаряды утонули (Описание Красногорского монастыря. С. 20).

Самым доходным из монастырских промыслов, и к тому же не таким рискованным, как рыбная ловля, было солеварение. Основные расходы на содержание солеварен были связаны с использованием большого количества дров. На морском берегу рыли колодцы глубиной до 5–6 сажен, в них собиралась вода, содержание рассола в этой воде составляло обычно около 11 %. Около колодцев стояли варницы (простые сараи), в которых на железных крюках над печью были подвешены четырехугольные железные сковородки — црены. Рассол кипятился в црене несколько суток, потом остывал и загустевал. Каждый отдельный процесс (полуваря) занимал в среднем семь-восемь дней, в результате полувари получалось около 190 пудов соли (Прокофьева. С. 47).

Интересное свидетельство об устройстве црена есть в Житии преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. Оказывается, црен был устроен так, что на нем можно было переплывать по морю небольшие расстояния, и эта посудина была устойчива даже в бурю. В 1539 году некий Андрей — наемный работник одного поморского солевара — переправлял црен от солеварницы к дому своего хозяина, находившемуся за десять поприщ от солеварни. Встав на црен, он понемногу продвигался вперед, а на «утлины» (?) положил дерн. Когда он достиг места, где было множество камней, и стал обходить их, внезапно подул сильный ветер в сторону моря, и в мгновение ока он оказался так далеко, что уже не видел высоких береговых гор. Сильно испугавшись, Андрей сначала зарыдал, а потом, по обычаю всех жителей Поморья, попадавших в беду, принялся молиться святым Зосиме и Савватию. Но избавление пришло не сразу, два дня и две ночи его носило по волнам, он не ел и не пил и уже едва дышал. К тому же пошел сильный дождь, дерн на утлинах размыло, вместо дерна он подложил свои рукавицы и встал на них, но под конец совсем изнемог и уже не мог ни стоять, ни сидеть. Тогда Андрей взмолился преподобным со словами: «Либо спасите, либо погубите, только сделайте это поскорее» и упал в беспамятстве на црен. Находясь в забытьи, он услышал повеление оглядеться вокруг. Очнувшись, Андрей увидел берег. Его црен зацепился за плоский камень, Андрей вылез из него и побрел к берегу, вода доходила ему до шеи. Когда вода спала, он без труда вытащил црен на берег. После этого происшествия Андрей пришел в Соловецкий монастырь, где дал обет работать на обитель до конца своей жизни (РНБ. Соф. № 452. Л. 116–118).

Почти все северные монастыри занимались солеварением, даже те, которые располагались далеко от морского побережья. Монастыри покупали здесь участки и строили свои соляные варницы. На каждой варнице находился монастырский двор с хозяйственными постройками, стояли обычно кузница, изба, навесы для хранения дров, амбары, в которых хранились запасы соли, хлеба и продуктов. Монахи, работавшие на промыслах, часто кормили себя сами. Поэтому кроме солеварения приходилось еще заниматься земледелием (Прокофьева. С. 40).

Полученная соль в основном шла на продажу. Именно продажа соли позволяла, например, Николо-Корельскому монастырю «всякий монастырский запас покупать». В 1642 году этой обители было разрешено провозить беспошлинно 6 тысяч пудов соли в одном «дощаннике» в Вологду, Архангельск, Великий Устюг, Тотьму и другие северные города. Позднее у монастыря появились даже свои соляные заводы. Монастырь преподобного Корнилия Комельского торговал беспошлинно солью во всех московских городах, это право ему было дано великим князем Иоанном Васильевичем в 1538 году. Летом соль везли в насаде (мореходное гребное судно) или в двух дощанниках, посуху — на телегах, зимой на санях, и с тех дощанников, телег и саней княжеские таможенники никаких пошлин не собирали.

В Житии преподобного Александра Ошевенского рассказывается, что после его кончины для монастыря, который всегда жил очень небогато, и вовсе наступили тяжелые времена. Многие монахи покинули обитель, унося с собой последнее монастырское имущество. Автор Жития по этому поводу горько заметил: «Хоть и знали писания божественные, но хуже неверных творили; ведь и многие поганые спасаются, а эти, знающие закон, немилостивно осудятся» (РГБ. Унд. № 276. Л. 69). Только пять иноков остались в монастыре, решив лучше умереть от голода, чем покинуть это место. Их стойкость была вознаграждена, через некоторое время в обители появился новый настоятель, священник, возобновились службы, но продуктов по-прежнему не хватало.

Все значительно изменилось к лучшему после того, как игумену удалось купить один соляной колодец. В селении Пияла, за сто или семьдесят верст от Ошевенского монастыря вниз по реке Онеге вдруг пробился источник соленой воды. Местные жители, не имея навыков солеварения, не знали, что с ним делать. Но вскоре к ним по случаю пришел из Лук Морских старец Тарасий, искусный в этом промысле. Жители уговорили его заняться источником, выделив старцу его долю. Тарасий отвел из реки воду и устроил на берегу колодец соленой воды («росола»), отделив при этом воду от рассола. Часть своей доли — на один црен — он пожертвовал Соловецкому монастырю, другую часть — на полцрена — отдал Ошевенской обители. Игумен Максим, приехав на место, выкупил остальные полцрена, а также землю для монастырского подворья и участок берега с лесом, чтобы можно было заготавливать дрова для варки соли. Так начался солеваренный промысел Ошевенского монастыря. Многие годы монахи продавали соль, полученную в Пияле, и покупали на эти деньги одежду, обувь и все необходимое для строительства обители. Впоследствии жители Пиялы добавили еще одну деревню к монастырскому промыслу (РГБ. Унд. № 27б. Л. 79 об. — 80 об.).

Образцовым примером монастырской системы выживания в сложнейших условиях Русского Севера, да еще на острове, было хозяйство Соловецкой обители, созданное при святителе Филиппе (Колычеве). Он был соловецким игуменом восемнадцать лет (с 1548 по 1566 год) и за эти годы благодаря своей недюжинной практической смекалке и умению хозяйствовать не только заново отстроил монастырь — теперь уже в камне, но создал такое мощное хозяйство, которое оставалось основой материального благополучия обители вплоть до начала XX века.

Соловецкие острова мало пригодны для земледелия. Архимандрит Досифей — автор большого иследования по истории Соловецкого монастыря, отмечал, что земля Соловков «по качеству своему и по самой суровости северного климата к произведению хлебопашества весьма неспособная. Неоднократные опыты в посеве ячменя на способных и искусством удобренных местах хотя и были предпринимаемы; но по слабому действию солнечной теплоты оный никогда созреть не мог, а безвременные и ранние морозы истребляли его во время самаго цвета» (Досифей. Т. 1. С. 26). Даже сенокосные луга необходимо было удобрять навозом, чтобы до первых холодных северных ветров успевала вырасти трава. В таких условиях игумен Филипп сделал ставку на развитие разнообразных промыслов и технические достижения. Чтобы осушить заболоченный Соловецкий остров, он соединил его семьдесят озер системой специально прорытых каналов. Лишняя вода перетекала из одного озера в другое и так спускалась к Святому озеру, расположенному неподалеку от монастыря. Оттуда воду посредством двух каналов спускали в гавань. До игумена Филиппа монастырские мельницы находились вне монастыря, он же провел воду из Святого озера внутрь стен обители и устроил здесь каменную мельницу и «толчею». Предприимчивый игумен перегородил каменной плотиной морскую губу неподалеку от обители и развел в ней треску, которая, как сказано в монастырском летописце, «благословением его» весьма расплодилась (РНБ. Соф. № 452. Л. 267). Кроме того, святитель Филипп испросил у государя соляные и рыбные промыслы для монастыря, построил кирпичный завод, провел дороги, расчистил сенокосные пожни, а на острове Муксолме, который соединил с Соловецким дамбой, устроил коровий двор. На трех лесистых островах: Соловецком, Анзерском и Муксолме он развел лапландских оленей. В случае нужды их ловили тенетами, кожа использовалась на сапоги, шерсть для набивки тюфяков и подушек, а мясо шло в пищу мирским людям, работавшим на обитель (Досифей. Т. 1. С. 29). Упорный труд и хозяйственная изобретательность монахов, которыми нам — современным людям — можно только восхищаться, позволяли выжить в тяжелейшем единоборстве с северной природой.

Инокам островных или прибрежных монастырей частенько приходилось предпринимать опасные путешествия по морю за провизией или по другим монастырским делам. Многие из них были опытными мореходами, и зачастую в этих плаваниях испытывались не только опыт и умение, но и сила веры. Однажды в октябре с Двины плыли стрелецкие и купеческие корабли (лодьи), на одной из них, принадлежащей жителям города Кола, находился инок Печенгского монастыря по имени Аркадий с частью монастырских запасов. В урочище «Семь островов» поднялась сильная буря и корабль понесло к крутому и каменистому берегу. Моряки бросили якорь, но волны захлестывали корабль. Тогда отчаявшиеся люди пересели в карбас и поплыли к берегу. С карбаса они смотрели на корабль, который так швыряло на волнах, что казалось, через минуту он уйдет в пучину. Промокшие и замерзшие, они плыли к берегу, не говоря ничего, кроме: «Господи помилуй». И тут кто-то увидел стоявшего на воздухе преподобного Трифона, который какой-то чудесной веревкой удерживал их судно. Только этот единственный корабль целым вернулся в Колу, остальные семь со всем своим грузом утонули. Люди, к счастью, остались живы (РНБ. Сол. № 188/188. Л. 28 об. — 29 об.).

Но далеко не всегда подобные путешествия имели счастливый конец. В 1561 году из устья реки Двины вышли пятнадцать соловецких судов с известью для монастырских построек, по дороге они были разбиты бурей. Во время кораблекрушения погибли два монаха Вассиан и Иона, а с ними шесть человек мирских людей. Море выбросило на берег Пертоминской бухты тела монахов, их мощи были обретены нетленными. Впоследствии над могилой Вассиана и Ионы стало происходить столько чудес, что здесь возник Пертоминский монастырь, а сами монахи были причислены к лику святых.

Отважным мореходом и монахом с непоколебимой надеждой на помощь Божию предстает перед нами на страницах Жития Зосимы и Савватия Соловецких монах Савватий (названный при постриге в честь основателя монастыря). Выше уже рассказывалось о его походе за рыбой в Вирму, когда сгорела монастырская трапеза. А вот предыстория этого похода. Перед отправлением на Вирму Савватий пошел в лес рубить лес для постройки новой трапезы. Ночуя в лесу, он несколько раз во сне видел некоего старца, который говорил ему: «Савватий, будь готов ехать на море, за С альму, чтобы проводить братию, которых отправили на службу».

Вернувшись в монастырь, он узнал, что иноки, которых снарядили в Новгород за милостыней для монастыря, возвратились назад, потому что на море оказалось много плавающих льдин. Братия поручила Савватию их проводить. Помолившись перед опасным плаванием у гроба преподобного Зосимы, Савватий благополучно проводил иноков до местечка Луда, где они остановились на ночлег. Судно оставили у берега, хотя Савватий советовал втащить его повыше на берег. Утром обнаружилось, что весла унесло в море, плыть дальше было невозможно. Савватий сказал инокам: «Смотрите теперь, какая беда случилась из-за вашего непослушания!»

Помолившись преподобным, они через некоторое время увидели, что весла плывут назад к берегу. На море стало меньше льда, и монахи смогли продолжить свое путешествие в Новгород. Савватий же отправился к реке Шуе, отсюда он должен был попасть в Вирму, но по дороге силы оставили его. Тут неожиданно он увидел человека, быстро ехавшего на дровнях. «Далеко ли, господине, едешь?» — спросил он его. Человек, которого звали Еремеем, ответил: «Не знаю, кто-то пришел ко мне и послал меня за тобой». Еремей и отвез старца Савватия в Вирму.

Любое житие пишется прежде всего для того, чтобы создать цельный образ святого, этому служит рассказ о жизни святого и о его чудесах. Но порой жизнь обычных монахов удивляет и восхищает не меньше жития преподобных. Незадолго до Пасхи Савватий строил с другими иноками новую трапезу. Неожиданно к ним подошел игумен Исайя. На глазах у игумена блестели слезы, и вид у него был несколько странный, как будто случилось что-то необычное. Не объясняя ничего, игумен спросил у монахов: «Кто из вас, братия, хочет потрудиться (доплыть) до Шужьмая острова?» Остров находился за шестьдесят верст от монастыря, все знали, что море еще не очистилось ото льда и путешествие обещало быть очень опасным, поэтому добровольцев не оказалось.

Тогда игумен Исайя сказал, что ему известно о попавших в великую беду православных христианах. Савватий захотел помочь несчастным людям, но почему-то не сообщил об этом игумену. В тот день на остров так никто и не поехал. Через некоторое время игумен послал монахов Савватия и Ферапонта в Вирму за монастырскими запасами. Готовясь к плаванию, на берегу Савватий оглянулся назад, чтобы еще раз помолиться на церковь, и увидел летящую с востока огненную плащаницу, которая остановилась над гробницей преподобного Зосимы, а потом стала невидима. Поняв, что это некое знамение, Савватий отправился в путь. Ветер был попутным, и монахи скоро достигли местности под названием Луда. Отсюда был виден остров Шужьмай, и глядя на него, Савватий вспомнил о недавней просьбе игумена. С острова призывно поднимались два небольших багряных столпа. Время было холодное, монахи разложили костер и решили здесь переночевать. Лежа у костра, Савватий неожиданно услышал голос, кто-то спрашивал его: «Савватий, поедете ли вы на остров Шужьмай?» Монах ответил: «Если Бог повелит и начальники Зосима и Савватий благословят ехать», и услышал на это: «Бог тебя благословит, поезжай!»

Утром монахи приехали в Вирму, здесь Савватий стал расспрашивать жителей, зимует ли кто на Шужьмае. Ему ответили, что еще в прошлом году там разбилось судно, а больше они ничего не знают. Погрузив запас, монахи двинулись в обратный путь, и тут Савватий с большим трудом уговорил Ферапонта повернуть к острову. Ветер был попутным, и они довольно быстро достигли цели, но здесь долго бродили по глубоким сугробам, ища сами не зная кого. Наконец у большого валуна монахи увидели маленькую хижину, в которой находились два голых и голодных человека. Ноги у них почти сгнили, а сами они были чуть живы. Накормив голодных, монахи перенесли их в лодку и поплыли к монастырю. Внезапно посреди моря к лодке принесло множество льдин. Ферапонт стал укорять Савватия за то, что он взял на лодку лишних людей. Но с помощью Божией они благополучно прибыли в обитель.

В следующий раз игумен послал монаха Савватия вместе с иноками Даниилом, Филаретом и Елисеем ловить рыбу на реку Выгу у порога Золотца. Когда рыбаки ставили сети, монах Даниил по какому-то внушению свыше сказал Елисею: «Зачем, Елисей, напрасно трудишься, ставя эти сети? Твоя ловля уже прошла, больше не ловить тебе рыбы, ибо приблизилась твоя смерть». Елисея охватила скорбь, потому что он хотел умереть в схиме, а среди них не было ни одного иеромонаха, кто мог бы его постричь. Старцы посоветовали монаху возложить на себя схиму, которую он, видимо, носил с собой, с молитвой «Достойно есть» и призвав благословение преподобных Зосимы и Савватия. Наутро монах проснулся без схимы, которую нашел висевшей на дереве. Поняв, что из-за вражеских козней постриг не совершился, он стал умолять старцев придумать что-нибудь, чтобы постричь его. Те, по совету старца Савватия, положили его в лодку и поплыли в Суму, где было монастырское подворье. Как только они оказались в открытом море, началась сильная буря, ветер порвал парус, сломал мачту, волны захлестывали судно, все стали упрекать монахов Савватия и Елисея, втянувших их в опасное предприятие. Они плыли в такой тьме, что, сидя рядом на лодке, не видели друг друга. Но Елисей утешал братию, говоря им, что он видит на носу лодки преподобного Зосиму. Когда монахи наконец-то достигли Сумы и нашли священника, им показалось, что Елисей уже умер. Со слезами старцы стали молиться преподобному Зосиме: «О, преподобный отче, зачем мы столько труда положили, такую беду в море перенесли, надеясь на твои молитвы и помощь?» Но в конце концов решимость и надежда монаха Елисея и смелость Савватия не были посрамлены. Неожиданно умерший стал проявлять признаки жизни, на него немедленно возложили схиму, он причастился и мирно почил. Это последняя история, в которой упоминается старец Савватий. Однако известно, что он прожил в монастыре, подвизаясь в столь опасных предприятиях, около пятидесяти лет.