Вдруг дальний колокола звон Раздался снова в тишине — И тут все ясно стало мне… О! я узнал его тотчас! Он с детских глаз уже не раз Сгонял виденья снов живых Про милых ближних и родных, Про волю дикую степей, Про легких бешеных коней, Про битвы чудные меж скал, Где всех один я побеждал… И слушал я без слез, без сил. Казалось, звон тот выходил Из сердца, — будто кто-нибудь Железом ударял мне в грудь. И смутно понял я тогда, Что мне на родину следа Не проложить уж никогда.
Т. С. Вдмрв-ой Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он О юных днях в краю родном, Где я любил, где отчий дом. И как я, с ним навек простясь, Там слушал звон в последний раз!
Уже не зреть мне светлых дней Весны обманчивой моей! И сколько нет теперь в живых Тогда веселых, молодых! И крепок их могильный сон; Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой! Напев унывный надо мной В долине ветер разнесет; Другой певец по ней пройдет. И уж не я, а будет он В раздумье петь вечерний звон!
Приди ты, немощный, Приди ты, радостный, Звонят ко Всенощной, К молитве благостной. И звон смиряющий Всем в душу просится, Окрест сзывающий, В полях разносится…
Над рекою, над пенистым Волховом, На широкой Вадимовой площади Заунывно гудит-поет колокол. Для чего созывает он Новгород? Не меняют ли снова посадника? Не волнуется ль Чудь непокорная? Не взломились ли шведы иль рыцари? Да не время ли кликнуть охотников Взять неволей иль волей с Югории Серебро и меха драгоценные? Не пришли ли товары ганзейские, Али снова послы сановитые От великого князя московского За обильною данью приехали? Нет! Уныло гудит-поет колокол… Поет тризну свободе печальную, Поет песню с отчизной прощальную…
«Ты прости, родимый Новгород! Не созывать тебя на вече мне, Не гудеть уж мне по-прежнему: Кто на Бога? Кто на Новгород? Вы простите, храмы Божий, Терема мои дубовые! Я пою для вас в последний раз, Издаю для вас прощальный звон. Налети ты, буря грозная, Вырви ты язык чугунный мой, Ты разбей края мои медные, Чтоб не петь в Москве, далекой мне, Про мое ли горе горькое, Про мою ли участь слезную, Чтоб не тешить песнью грустною Мне царя Ивана в тереме…»
…
Над рекой, над пенистым Волховом, На широкой Вадимовой площади, Заунывно гудит-поет колокол; Волхов плещет, и бьется, и пенится О ладьи москвитян острогрудые. А на чистой лазури, в поднебесье, Главы храмов святых, белокаменных Золотистыми слезками светятся.
Звон медный несется, гудит над Москвой, Царь в смирной одежде трезвонит; Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит? Но часто и мерно он в колокол бьет, И звону внимает московский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни.
В ответ властелину гудят терема; Звонит с ним и Вяземский лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта, И тут же, гордяся своею красой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов.
В короткий, мгновенный период свиданья С Москвой белокаменной, дух веселя, Блуждал я и видел громадные зданья, Всю прелесть и древнюю пышность Кремля: И пояс могучих твердынь величавый, И ряд сокрушительных, метких бойниц, И храмов сияющих жаркие главы, И святость обильных мощами гробниц.
Пленительно сердцу, свежо и прекрасно, При взгляде на эти знамена веков! О, как повествуют они громогласно Про славу и доблести пылких отцов! Как эти кресты своей жаркой игрою Великих событий являют символ! И как от них дышит святой стариною, И сыплется резко о прошлом глагол.
Но чаще всего я с туманною думой, С безвестною грустью невольно смотрел На образ возвышенный доли угрюмой, Столь часто достоинству данной в удел. Там видеть любил я, дивясь, великана, Который безмолвно, во сне вековом, Простерт у священной подошвы Ивана, На ложе гранитном, с суровым челом.
Он некогда в тяжком падении ранен, В темнице сырой погружался сто лет И, царственной массою чуден и странен, Был вызван из мрака дивить белый свет… С глубоким клеймом рокового паденья, В позорище миру слепому открыт, Увенчан блестящим символом спасенья, Крестом лучезарным, он гордо стоит.
И люди приходят толпой к великану, Посудят про тяжесть и лета его, Посмотрят на дивную, тяжкую рану, — И в сторону с шумом идут от него. Их взоры, желанья, мечты — близоруки, Одно любопытство к нему их ведет, И им непонятны глубокие звуки, Которых волну он таинственно льет…
Когда колокола торжественно звучат Иль ухо чуткое услышит звон их дальний, Невольно думою печальною объят, Как будто песни погребальной, Веселым звукам их внимаю грустно я, И тайным ропотом полна душа моя.
Преданье ль темное тайник взволнует груди, Иль точно в звуках тех таится звук иной, Но, мнится, колокол я слышу вечевой, Разбитый, может быть, на тысячи орудий, Властям когда-то роковой.
Да, умер он, давно замолк язык народа, Склонившего главу под тяжкий царский кнут; Но встанет грозный день, но воззовет свобода И камни вопли издадут, И расточенный прах и кости исполина Совокупит опять дух божий воедино.
И звучным голосом он снова загудит, И в оный судный день, в расплаты час кровавый, В нем новгородская душа заговорит Московской речью величавой… И весело тогда на башнях и стенах Народной вольности завеет красный стяг…
В безмолвии, под ризою ночною, Москва ждала, и час святой настал: И мощный звон промчался над землею, И воздух весь, гудя, затрепетал. Певучие серебряные громы Сказали весть святого торжества, И, слыша глас, ее душе знакомый, Подвиглася великая Москва. Все тот же он: ни нашего волненья, Ни мелочно-торжественных забот Не знает он, и вестник искупленья, Он с высоты нам песнь одну поет, — Победы песнь, песнь конченного плена! Мы слушаем; но как внимаем мы? Сгибаются ль упрямые колена? Смиряются ль кичливые умы? Откроем ли радушные объятья Для страждущих, для меньшей братьи всей? Хоть вспомним ли, что это слово — братья, Всех слов земных дороже и святей?
Опять она, опять Москва! Редеет зыбкий пар тумана, И засияли — голова И крест Великого Ивана! Вот он, огромный Бриарей, Отважно спорящий с громами, Но друг народа и царей, С своими ста колоколами! Его набат и тихий звон Всегда приятны патриоту; Не в первый раз, спасая трон, Он влек злодея к эшафоту! И вас, Реншильд и Шлиппенбах, Встречал привет его громовой, Когда, с улыбкой на устах, Влачились гордо вы в цепях За колесницею Петровой! Дела высокие славян, Прекрасный век Семирамиды, Герои Альпов и Тавриды, Он был ваш верный Оссиян, Звучней, чем Игорев баян! И он, супруг твой, Жозефина, Железный волей и рукой На векового исполина Взирал с невольною тоской. Москва под игом супостата, И ночь, и бунт, и Кремль в огне — Нередко нового Сармата Смущали в грустной тишине. Еще свободы ярой клики Таила Русская земля; Но грозен был Иван Великий Среди безмолвного Кремля; И Святослава меч кровавой Сверкнул над буйной головой, И избалованная славой, Она склонилась величаво Перед торжественной судьбой! Восстали царства; пламень брани Под небом Африки угас, И звучно, звучно с плеском дланей Слился Ивана шумный глас!.. Люблю его в войне и мире, Люблю в обычной простоте, И в пышной пламенной порфире, Во всей волшебной красоте, Когда во дни воспоминаний Событий древних и живых, Среди щитов, огней, блистаний Горит он в радугах цветных! Томясь желаньем ненасытным Заняться важно суетой, Люблю в раздумье любопытном Взойти с народною толпой Под самый купол золотой И видеть с жалостью оттуда, Что эта гордая Москва, Которой добрая молва Всегда дарила имя чуда, Песку и камней только груда. Без слов коварных и пустых Могу прибавить я, что лица, Которых более других Ласкает матушка-столица, Оттуда видны без очков, — Поверьте мне, как вереница Обыкновенных каплунов. А сколько мыслей, замечаний, Философических идей, Филантропических мечтаний И романтических затей Всегда на счет других людей На ум приходит в это время! Какое сладостное бремя Лежит на сердце и душе!.. Один крестьянин полудикой Недаром молвил во слезах: Велик Господь на небесах, Велик в Москве Иван Великий… Итак, хвала тебе, хвала, Живи, цвети, Иван Кремлевский, И, утешая слух московский, Гуди во все колокола!..
Евдокия Ростопчина (1811–1858)
О Русь, благословенная моя! Познать тебя не хватит целой жизни: Твоих церквей златые купола И многовещий звон колоколов отчизны. Тот чудный гул, идущий от небес, Он гласом Божьим нисходил к народу, Призывом к дальней жизни без мирских страстей И родником, где пьют живую воду… Знакомый звон, любимый звон — Руси наследие святое, Мое причастие к тебе да будет вечным, Как и все живое…
Люблю безмерно колокол церковный. И вновь, как тень, войду в холодный храм, Чтоб вновь живой воды не встретить там, И вновь домой пойду походкой ровной.
Но правды есть намек первоосновной В дерзанье — с высоты пророчить нам, Что есть другая жизнь, — и я отдам Все голоса за этот звук верховный.
Гуди своим могучим языком. Зови дрожаньем грозного металла Разноязычных — эллина и галла.
Буди простор, и говори, как гром. Стократно-миллионным червяком Изваян мир из белого коралла.
(1917)
Иван Бунин (1870–1953)
* * * Моя печаль теперь спокойна, И с каждым годом все ясней Я вижу даль, где прежде знойно Синела дымка летних дней…
Так в тишине приморской виллы Слышнее осенью прибой, Подобный голосу Сибиллы, Бесстрастной, мудрой и слепой.
Так на заре в степи широкой Слышнее колокол вдали, Спокойный, вещий и далекий От мелких горестей земли.
(1901)
Андрей Белый (1880–1934)
* * * Звон вечерний гудит, уносясь в вышину. Я молчу, я доволен. Светозарные волны, искрясь, зажигают кресты колоколен.
В тучу прячется солнечный диск. Ярко блещет чуть видный остаток. Над сверкнувшим крестом дружный визг белогрудых счастливых касаток.
Пусть туманна огнистая даль — посмотри, как всё чисто над нами. Пронизал голубую эмаль огневеющий пурпур снопами.
О, что значат печали мои! В чистом небе так ясно, так ясно… Белоснежный кусок кисеи загорелся мечтой виннокрасной.
Там касатки кричат, уносясь. Ах, полет их свободен и волен… Светозарные волны, искрясь, озаряют кресты колоколен.
Помню, как еще ребенком Я любила этот звон. Как к заутрене ударят, Так и кончится мой сон… Медный колокол ко храму, Как святой глагол, зовет. О, к каким воспоминаньям Благостный тот звон ведет! Рано-рано, спят все в доме; Вижу, нянюшка встает; Одевается тихонько; Шаль большую достает! «Няня, милая, родная; Ну возьми меня с собой!» «Спи, голубка дорогая; Рань такая… Бог с тобой. Да еще мороз трескучий, Глянь, как окна расписал; Божий колокол не деток, А старушек к себе звал». Обойму ее руками, Словно кошечка прижмусь; И целую и ласкаю, И в конце концов добьюсь, Что старушка гневно скажет, Только знаю, что шутя: «Ну вставай! Что с тобой делать, Неспокойное дитя!»
А Кремлевский звон Пасхальный, Несравнимая краса, В полночь словно заиграла Богомольная Москва. Вот удар!.. Иван Великий Мощной силой загудел; Словно хор Небесной силы С ним «Христос Воскрес» запел! Затрещит земля от звуков Тысячи колоколов. Передать таких мгновений Никаких не хватит слов!
Заунывный и печальный, Погребальный слышен звон. Сколько разных чувств и мыслей На людей наводит он! Вот идет согбясь старушка, Истомленная нуждой; Перекрестится и скажет: «Скоро ль очередь за мной?» Молодежь, пройдя, умолкнет И на миг уйдет в себя; А иной прохожий скажет: «Слава Богу, что не я!»
Илья Ионов (1887–1942)
КОЛОКОЛ Я — медный колокол. Когда-то на горах Я звоном утренним будил в долу селенья, Теперь на дне пруда, засыпанный в песках, Покрытый тиною, лежу я без движенья.
Я помню — в поздний час, когда в глубоком сне Забылись старый лес и жители долины, Ударил гулкий гром в полночной тишине, И вспенились в горах потоки и стремнины.
Блеснули молнии на небе грозовом, Столетние дубы по склонам загудели, И с тяжким грохотом, как Божий бич, кругом Широким пламенем долины заалели.
Я вздрогнул, зазвенел, незримою рукой Качнулся раз, другой и мощною волною Понесся говор мой над огненной землей, И слился звоном я с бунтующей грозою.
Язык тяжелый мой, как бешеный, в бока Звенящим боем бил и сверху в пламень дольний, Как в наводнение бурливая река, Стекал призывный звон с высокой колокольни.
Как призрак сказочный, качался я, смеясь, На скрепах вековых, над пропастью бездонной, А вверх по склонам полз и ширился, змеясь, Пожар, как хищный зверь, — мой факел похоронный.
И вспыхнули леса, и своды, и столбы, И петли лопнули, и грянул я с вершины… Катясь, я прозвенел — как сладок гул борьбы, — Вдруг захрипел, умолк и вот я в царстве тины,
Недвижим я и нем… На дне стоячих вод Давно ржавею я, тоскуя одиноко, И только иногда, при шуме непогод, Как старый инвалид, вздыхаю я глубоко.
Видно, вправду скоро сбудется То, чего душа ждала: Мне весь день сегодня чудится, Что звонят колокола.
Только двери в храме заперты. Кто б там стал трезвонить зря? Не видать дьячка на паперти И на вышке звонаря.
Знать, служение воскресное Не у нас в земном краю: То звонят чины небесные По душе моей в раю.
(1941)
В колокол, мирно дремавший, Тяжелая бомба с размаха Грянула… В тот колокол, что звал народ на вече, Вися на башне у кривых перил, Попал снаряд, летевший издалече, И колокол, сердясь, заговорил.
Услышав этот голос недовольный, Бас, потрясавший гулкое нутро, В могиле вздрогнул мастер колокольный, Смешавший в тигле медь и серебро.
Он знал, что в дни, когда стада тучнели И закрома ломились от добра, У колокола в голосе звенели Малиновые ноты серебра.
Когда ж врывались в Новгород соседи И был весь город пламенем объят, Тогда глубокий звон червонной меди Звучал, как ныне… Это был набат!
Леса, речушки, избы и покосцы Виднелись с башни каменной вдали. По большакам сновали крестоносцы, Скот уводили и амбары жгли.
И рухнули перил столбы косые, И колокол гудел над головой Так, словно то сама душа России Своих детей звала на смертный бой.
Среди неба, Среди великого, Чистым звонам Твоим поклонюсь, С колокольни Ивана Великого Вижу всю Православную Русь! Там, где небо, — ей мало простора, Там, где бездна, — и бездны ей нет… Продолжение Божьего взора — Свет единственный, Солнечный свет!
И под сводами этого звона, Будто в храме небесном, стою. Вместо солнца Сияет икона И на Родину смотрит мою.
Тускло месяц дальний Светит сквозь тумана, И лежит печально Снежная поляна. Белые с морозу Вдоль пути рядами Тянутся березы С голыми сучками. Тройка мчится лихо, Колокольчик звонок, Напевает тихо Мой ямщик спросонок. Я в кибитке валкой Еду да тоскую: Скучно мне да жалко Сторону родную.
Звенит, гудит, дробится мелкой трелью Валдайский колокольчик удалой… В нем слышится призыв родной, — Какое-то разгульное веселье С безумной, безотчетною тоской…
Кто едет там?.. Куда?.. С какою целью?.. Зачем?.. К кому?.. И ждет ли кто-нибудь?.. Трепещущую счастьем грудь Смутит ли колокольчик звонкой трелью?.. Спешат, летят!.. Бог с ними… Добрый путь!..
Вот с мостика спустились на плотину, Вот обогнули пруд, и сад, и дом… Теперь поехали шажком… Свернули в парк аллеею старинной… И вот ямщик стегнул по всем по трем…
Звенит, гудит, как будто бьет тревогу, Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!.. И скучно стало сиднем жить, И хочется куда-нибудь в дорогу, И хочется к кому-нибудь спешить!..
Улеглася метелица… путь озарен… Ночь глядит миллионами тусклых очей… Погружай меня в сон, колокольчика звон! Выноси меня, тройка усталых коней!
Мутный дым облаков и холодная даль Начинают яснеть; белый призрак луны Смотрит в душу мою — и былую печаль Наряжает в забытые сны.
То вдруг слышится мне — страстный голос поет, С колокольчиком дружно звеня: «Ах, когда-то, когда-то мой милый придет — Отдохнуть на груди у меня!
У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле Начинает лучами с морозом играть, Самовар мой кипит на дубовом столе, И трещит моя печь, озаряя в угле, За цветной занавеской, кровать!..
У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт, По стене бродит месяца луч золотой, Забушует ли вьюга — лампада горит, И, когда я дремлю, мое сердце не спит, Все по нем изнывая тоской».
То вдруг слышится мне, тот же голос поет, С колокольчиком грустно звеня: «Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет И, ласкаясь, обнимет меня!
Что за жизнь у меня! и тесна, и темна, И скучна моя горница; дует в окно. За окошком растет только вишня одна, Да и та за промерзлым стеклом не видна И, быть может, погибла давно!..
Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет, Я больная брожу и не еду к родным, Побранить меня некому — милого нет, Лишь старуха ворчит, как приходит сосед, Оттого, что мне весело с ним!..»
Глухая дорога. Колокольчики в зимнюю ночь рассказывают путнику свадебную историю. Динь-динь-динь, Дини-дини… Дидо Ладо, Дидо Ладо, Лиду диду ладили Дида Лиде ладили, Ладили, не сладили, Деду надосадили. День делали, Да день не делали, Дела не доделали, Головы-то целы ли? Ляду дида надо ли — Диду баню задали. Динь-динь-динь, дини-динь… Колоко́лы-балабо́лы, Колоколы-балаболы, Накололи, намололи, Дале боле, дале боле… Накололи, намололи, Колоколы-балаболы. Лопотуньи налетели, Бормоталы навязали, Лопотали-хлопотали, Лопотали, бормотали, Лопоталы поломали. Динь! Ты бы, дид, не зеньками, Ты бы, диду, деньгами… Де́ньгами, деньгами… Долго ли, не долго ли, Лиде шубу завели… Холили — не холили, Волили — неволили, Мало ль пили, боле лили, Дида Ладу золотили. Дяди ли, не дяди ли, Ладили — наладили… Ой, пила, пила, пила, Диду пива не дала: Диду Лиду надобе, Ляду дида надобе. Ой, динь, динь, динь — дини, динь, дини, динь, Деньги дида милые, А усы-то сивые… Динь! День. Дан вам день… Долго ли вы там? Мало было вам? Вам? Дам По губам. По головам Дам. Буби-буби-бубенцы ли, Мы ли ныли, вы ли ныли, Бубенцы ли, бубенцы ли… День, дома бы день День один… Колоколы-балаболы, Мало лили, боле пили, Балаболы потупили… Бубенцы-бубенчики, Малые младенчики, Бормоталы вынимали, Лопоталы выдавали, Лопотали, лопотали… Динь… Колоколы-балаболы… Колоколы-балаболы…
Над конями да над быстрыми Месяц птицею летит, И серебряными искрами Поле ровное блестит. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
Гривы инеем кудрявятся, Порошит снежком в лицо. Выходи встречать, красавица, Мила друга на крыльцо! Веселей, дружней, бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
Ляг, дороженька удалая, Через весь-то белый свет. Ты завейся, вьюга шалая, Замети за нами след… Ну, звончей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
Нас свела не речь окольная, Бабий нюх да бабий глаз: Наша сваха — воля вольная, Повенчает месяц нас. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
Глянут в сердце очи ясные — Закружится голова. С милой жить что солнце красное, А без милой трын-трава. Веселей, дружней, бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
Словно чуют — разъярилися Кони — соколы мои. В жарком сердце реки вскрылися И запели соловьи. Веселей, мои бубенчики, Заливные голоса! Ой ты, удаль молодецкая, Ой ты, девичья краса!
