• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Были ли покушения на Никиту Сергеевича Хрущева. Политические — да. В июне пятьдесят третьего, когда, по некоторым свидетельствам, Берия намеревался арестовать весь состав Президиума ЦК КПСС в Большом театре на премьере оперы «Декабристы». В июне пятьдесят седьмого, когда «антипартийная группа» во главе с Молотовым, Маленковым, Кагановичем, Ворошиловым и другими соратниками пыталась отстранить его от власти. В октябре шестьдесят четвертого, когда этот замысел наконец удалось осуществить.

А были ли «чистые» террористические акты? Углубление в эту тему привело к неожиданным открытиям.

Хрущев был первьм советским лидером, часто и с удовольствием ездившим за границу.

Ленин, как известно, за пределы Москвы вообще не выезжал. Будучи главой первого советского правительства, он не посетил ни одной союзной республики, ни одной российской области.

Домоседом был и Сталин. Только дважды за свое тридцатилетнее правление он покидал пределы Советского Союза — в 1943 году для участия в Тегеранской встрече «Большой тройки» и два года спустя — в Потсдамской конференции глав стран-победительниц. Обе его заграничные поездки были вызваны чрезвычайными обстоятельствами, связанными с самой кровопролитной войной века.

Не ездили по заграницам, разумеется, ни члены Политбюро, ни министры, кроме, пожалуй, Молотова да Микояна, возглавлявших соответственно внешнеполитическое и внешнеторговое ведомства.

Поэтому Главное управление охраны МГБ СССР, обеспечивавшее безопасность высшего советского руководства, не имело абсолютно никаких навыков работы в условиях заграничных поездок.

Приход на смену малоразговорчивому, нелюдимому диктатору словоохотливого, коммуникабельного Хрущева потребовал от службы охраны Политбюро коренной перестройки своей деятельности. Новый лидер не только сам часто ездил за границу. С таким же размахом он принимал у себя и иностранных гостей.

Конечно, постепенно всему научились. С течением времени в структуре Управления охраны появилось специальное подразделение, которое занималось обеспечением зарубежных поездок советского руководства.

Сразу же после принятия решения о визите в ту или иную страну туда направлялась группа из нескольких человек. Они входили в контакт с местными спецслужбами и совместно вырабатывали систему мер безопасности. Обсуждали вопросы взаимодействия, применения технических средств, знакомились со спецификой уличного движения и так далее.

За два-три дня до визита самолетом доставляли автомобили и водителей. Шоферы заблаговременно изучали основные и запасные маршруты предстоявших поездок, осваивали подъездные пути, парковки, привыкали к местным особенностям. С трудом, в частности, давались непривычные для Москвы левостороннее движение, езда по узким улочкам, по брусчатке. Все это, безусловно, со временем проходило.

Но на первых порах неуклюжая советская охрана давала немало поводов для насмешек преуспевшим в этом деле зарубежным коллегам. Особенно потешались над тем, что у представителей московской безопасности руки, вопреки правилам, всегда были чем-нибудь заняты — деловой папкой с речью охраняемого, а то и его шляпой. В западных спецслужбах такое категорически запрещалось.

Буквально после первых же заграничных турне Хрущева с Булганиным у американских телохранителей родилась такая вот шутка:

— Для чего охране руки? Для того, чтобы носить охраняемых!..

Шутка возникла после двух происшествий, получивших огласку и разбиравшихся профессионалами многих стран. Правда, о первом конфузе знали меньше, поскольку он случился в глубине СССР, но утечка информации все жетфоизошла, а второй конфуз проходил на глазах всего мира.

До прихода к власти Хрущев за границей был одинединственный раз — в 1945 году, да и то инкогнито, когда в генеральской форме на военном самолете посетил Германию.

В ноябре 1955 года он вместе с председателем Совмина Булганиным вылетел в Индию. Это был ответный визит. Весной Хрущев принимал в Москве премьер-министра Джавахарлала Неру, и именно тогда случился первый конфуз, о котором речь пойдет несколько позже.

Визит в Индию для Хрущева был третьей по счету официальной поездкой за границу. До этого он побывал в Пекине и Белграде. Принимали там довольно сдержанно, поскольку при Сталине отношения с лидерами этих двух стран заметно осложнились.

Иное дело в Индии. Советских руководителей встречали там с необыкновенным радушием. Хрущев с Булганиным были первыми главами одной из великих держав, которые посетили эту бывшую британскую колонию после провозглашения ее независимости.

Куда бы ни приезжали высокие московские гости — в Бомбей, Калькутту, в другие города, не говоря о Дели, — на улицах их приветствовали огромные толпы народа.

Одна из таких встреч едва не закончилась трагически. Председатель КГБ Серов, вспоминая о том неприятном инциденте, говорил:

— На моем веку было немало трудных дел. Но ни одно из них не идет ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить во время поездки Хрущева и Булганина в Индию в ноябре пятьдесят пятого года…

Это случилось в Калькутте. Ее жители были уже немало наслышаны о Хрущеве, о его свободной, непринужденной манере общения с простым народом. Когда стало известно, что советские лидеры прибывают в их город, сотни тысяч людей высыпали на улицы. Каждому хотелось посмотреть на московских гостей, а если повезет, то и удостоиться пожатия их руки.

Приблизившись к очередной площади, до отказа запруженной восторженным народом, размахивающим советскими и индийскими флажками, Хрущев, для которого все эти заграничные знаки внимания после холодно-протокольных встреч в Китае и Югославии были как бальзам на душу, велел остановить автомобиль.

На площади увидели, что кортеж прекратил движение, и взорвались радостными возгласами. Тысячи людей скандировали:

— Кру-чев! Кру-чев! Руси, хинди — бхай, бхай!

Хрущев вышел из лимузина. То же сделал и Булганин. Приветствуя собравшихся, они непроизвольно потянулись к ним.

В радостном порыве толпа тоже двинулась им навстречу. Еще минута, и жиденькое полицейское оцепление было смято. Возникла давка, закричали первые пострадавшие.

Задние ряды между тем изо всех сил напирали на передние. Всем хотелось посмотреть на гостей вблизи. Люди не обращали внимания на упавших, лезли и лезли вперед. К Хрущеву и Булганину тянулись сотни рук, хватали за одежду, хлопали по плечам.

Гости становились частью разлившегося по площади человеческого моря. Словно гигантским прибоем их бросало то в одну, то в другую сторону. Казалось, вот-вот они потеряют устойчивость, и волны сомкнутся над ними.

Немногочисленная охрана в мгновение ока была оттерта от советских руководителей и потеряла их из виду. Растерялись и представители спецслужб принимавшей стороны — они тоже не обладали необходимым опытом обеспечения безопасности на подобного рода мероприятиях.

И все же чувство профессионализма сработало. Советские и индийские телохранители быстро поняли, что надо делать.

Это была еще та картина! Хрущев и Булганин взмыли высоко над толпой и… поплыли в сторону автомобилей. Охранники подняли советских руководителей на руки и понесли к кортежу.

Еще более драматичная ситуация случилась во время визита в Советский Союз индийского премьера Джавахарлала Неру и его дочери Индиры, занимавшей пост министра культуры.

Хрущев установил новую традицию приема важных гостей. Их встречали не только торжественной церемонией в аэропорту или на вокзале. На протяжении всего маршрута следования кортежа вдоль городских улиц стояли ликующие москвичи с цветами и приветственными плакатами. При Сталине такого не было.

Впервые новый протокол был апробирован во время визита Джавахарлала Неру. Первый блин оказался комом. Правда, не в Москве, а в Самарканде, куда приехала индийская делегация.

Накладки начались сразу. В аэропорту Неру неожиданно отказался от заранее подготовленного для его перемещений шикарного лимузина «ЗИС-110», который специально доставили в Самарканд из Ташкента. Это был автомобиль первого секретаря ЦК компартии Узбекистана.

Неру попросил, чтобы ему дали открытый автомобиль. Таковых в городе не было. Правда, председатель облсовпрофа ездил на стареньком коричневом кабриолете «Победа». Прибывший из Москвы заместитель председателя КГБ СССР генерал-полковник Ивашутин и председатель КГБ Узбекистана генерал-майор Бызов ломали головы, что делать. Кабриолет, в отличие от других машин, задействованных в кортеж, не подвергался техническому осмотру, да и водителем у председателя облсовпрофа был крымский татарин. И все же решили рискнуть.

Выехали из аэропорта. Впереди машина ГАИ, за ней автомобиль с сотрудниками самаркандского КГБ, машина с прессой, грузовик с открытыми бортами для телевидения. Пятой шла старенькая «Победа». В ней под накрапывавшим дождем стояли Неру, его дочь Индира и прикрепленный к высоким гостям полковник из Управления охраны КГБ СССР. Неру, опираясь на плечо полковника, помахивал над головой своей белой пилоточкой, приветствуя тысячи людей, стоявших по обеим сторонам улицы.

На подъеме к Абрамовскому бульвару, в том месте, где шоссейную дорогу занимали с обеих сторон заводские корпуса и студенческие общежития, густая людская толна так плотно обступила кортеж, что машины оказались в ловушке. Двигаться было невозможно ни вперед, ни назад. Передние ряды, чтобы не быть смятыми, изо всех сил упирались руками и ногами в борта автомобилей. Появились первые покалеченные…

Заместителю начальника Самаркандского управления КГБ Кислову каким-то чудом удалось вырваться из пробки. Поблизости находилась воинская часть, куда он бросился за помощью. Офицеры особого отдела быстро выкатили автомобиль-тягач с площадкой и осторожно стали продвигаться к кабриолету, в котором стояли гости. Продвинуться удалось всего лишь на метр — давка была страшная.

Особисты поднялись на площадку тягача. Двое из них с большим трудом, через головы людей, перебрались на кабриолет. Первой перенесли на площадку Индиру Ганди, за ней ее отца. Таким же необычным способом был перемещен и московский полковник из Управления охраны КГБ, лишившийся нескольких пуговиц на своем белом кителе.

Пришли в себя только на даче обкома.

Подобные накладки имели место лишь на первых порах, когда охрана приспосабливалась к новому, порой экстравагантному стилю поведения Хрущева. Прошло совсем немного времени, и охранники научились использовать свои руки по прямому назначению.

В службе безопасности Хрущева был офицер по фамилии Солдатов. Хрущеву он достался от Сталина. Это был надежный, очень добросовестный телохранитель, и Хрущев, став у руля государства, приказал оставить его в Кремле.

В июне 1961 года Солдатов показал, на что он способен.

Хрущев в то время прибыл с официальным визитом в Австрию. На венском вокзале его встречали руководители этой страны.

Из здания вокзала советский лидер выходил вместе со своим давнишним знакомым канцлером Австрии Бруно Крайским. Они что-то оживленно обсуждали, полуобнимая друг друга за плечи.

На привокзальной площади было много людей. В отличие от городов социалистических стран, где перед приездом Хрущева движение обычно перекрывалось, в Вене, как и в других западных столицах, жизнь протекала по обычному распорядку. Полиция образовывала коридор для прохода — только и всего.

Так произошло и на этот раз. Хрущев с Крайским следовали к сверкающим черным лаком машинам, возле которых уже стояли сотрудники спецслужб и придерживали открытые дверцы.

Когда до автомобиля Хрущева оставалось не более десятка шагов, из толпы к его ногам полетел какой-то пакет. В ту же секунду чья-то фигура взвилась в невероятном воздушном прыжке и накрыла упавший пакет своим телом.

Это Солдатов, сотрудник службы безопасности Хрущева, полагая, что брошено взрывное устройство, пытался поймать его на лету, а когда это не получилось, принять взрыв на себя.

К счастью, взрыв не последовал. Когда Солдатов вскрыл пакет, в нем оказалось письмо на имя Хрущева. Автор, выходец из Румынии, просил помочь ему вернуться на родину.

Когда последний генсек КПСС поехал в последний в своей генсековской жизни отпуск в Форос, его охрану осуществляли более пятисот человек. В службе безопасности Горбачева были даже специальные подразделения подводных снайперов-аквалангистов, которые наблюдали за сверхчувствительными приборами, позволявшими пеленговать даже приближавшихся мелких рыбешек, не говоря уже о крупных дельфинах.

Служба аквалангистов была создана в Девятом управлении КГБ СССР при Хрущеве. Ее рождению сопутствовали довольно забавные обстоятельства.

Никита Сергеевич, в отличие от Михаила Сергеевича, охране своей персоны уделял крайне мало внимания. Дача между Ливадией и Нижней Ореандой в Крыму, где он проводил отпуска, по всему периметру вообще не охранялась. Посты стояли лишь у главного входа и со стороны моря.

Штат сотрудников, отвечавших за безопасность Хрущева, был невелик. Его личную охрану возглавлял полковник Литовченко, который работал с ним еще в Киеве. Киевлянами были Коротков, Бунаев, Васильев, Божко. Из сталинской охраны ему «по наследству» достались Балашов, Козин, отличившийся в Вене Солдатов, и еще несколько человек.

Никита Сергеевич терпеть не мог, когда телохранители путались у него под ногами, придумывал для них всевозможные поручения, лишь бы не видеть их перед глазами. Относился к ним пренебрежительно, считая дармоедами и бездельниками. Из-за чего в итоге и поплатился в октябре шестьдесят четвертого, не придав значения поступившей от охранника Игнатова конфиденциальной информации о созревавшем заговоре.

Казалось бы, нет логики: если Хрущев недооценивал роль охраны, то почему тогда именно при его правлении в структуре правительственной службы безопасности возникло новое подразделение аквалангистов? Ведь Никита Сергеевич постоянно урезал расходы на содержание кремлевской стражи.

Дело в том, что аквалангисты выполняли довольно пикантные функции.

Никита Сергеевич был заядлым рыболовом. Он очень любил щегольнуть перед иностранными гостями своим умением и удачливостью. Ужение рыбы входило в программу его отдыха в выходные и праздничные дни, не говоря уже об отпусках.

К рыбной ловле он пристрастился давно. Когда работал на Украине, его дача под Киевом была рядом с дачей Подгорного. Мать Николая Викторовича почти все свое свободное время проводила на небольшом озерце.

Ей везло больше — она всегда была с хорошим уловом. Хрущев садился с ней рядом, закидывал удочку в то же место, но рыба у него не клевала.

Раздосадованный Никита Сергеевич распорядился, чтобы мать Подгорного больше не пускали к озеру в то время, когда он сам рыбачит. Рассказывают, что на этой почве он буквально возненавидел старую женщину и чуть не рассорился с ее сыном.

Зная об этой причуде Никиты Сергеевича, о его стремлении показать себя перед другими умелым рыболовом, руководство службы охраны приказывало заранее подкармливать рыбу в тех местах, где он обычно ее ловил. Богатый улов доставлял Хрущеву неподдельную, почти мальчишескую радость.

Дальше — больше. Стремясь угодить ему, начальники кремлевской стражи выделили специальную группу сотрудников для проведения секретных операций. В группу были подобраны спортсмены-разрядники подводного плавания. В их задачу входило во время рыбалки Никиты Сергеевича погружаться в воду и подставлять рыбу к его удочке.

О секретах удачливости Хрущева на рыбалке, конечно же, никто не догадывался. Сам он, безусловно, знал, почему ему так постоянно везет, но секретов не выдавал.

Группа аквалангистов, которая была создана для столь забавной цели, и стала родоначальницей нового подразделения в структуре службы безопасности кремлевских небожителей.

Хрущев, в отличие от Сталина, много ездил по стране. Местные власти тщательно готовились к приездам Никиты Сергеевича. В магазины завозились товары и продукты, но до отъезда Хрущева их не продавали, чтобы не возникали гигантские очереди. Из соседних областей перегоняли скот, чтобы тучные стада услаждали строгий взгляд высокого гостя и подтверждали правильность его экономической политики. Пуще всего местные начальники боялись, чтобы какой-нибудь несознательный гражданин не прорвался к Хрущеву и не рассказал бы ему обо всем этом очковтирательстве. Поэтому охраняли его в поездках весьма и весьма тщательно.

Кремлевская стража, естественно, благосклонно внимала советам местных удельных князей, как оградить Никиту Сергеевича от желающих поближе протиснуться к нему. Охранники при этом преследовали свои цели — мол, не зря они хлеб едят, — удельные князья — свои. Обе стороны были довольны друг другом.

Но русский правдолюбец — всем правдолюбцам правдолюбец! Как ни перекрывай пути-дороги к первому лицу государства, какие драконовские меры ни предпринимай, а русский человек, одержимый идеей, обойдет все препоны.

Поскольку из-за сильной охраны к Хрущеву во время его поездок по стране пробиться было невозможно, советские правдоискатели связывали свои надежды на встречу с ним, когда он отбывал в отпуск. Неутомимое племя жалобщиков знало, что Никита Сергеевич отдыхал дважды в году: в апреле, чтобы в спокойной обстановке отметить свой день рождения, и в конце лета.

Как бесконечные косяки птиц, учуяв приближение весны, приходят в движение и пускаются в тысячеверстные перелеты, так и сотни жалобщиков, правдоискателей, разного рода непризнанных гениев со всех уголков огромного Советского Союза снимались с насиженных мест и слетались в Крым. Обычно в путь трогались за неделю-другую до приезда Хрущева, чтобы поселиться поблизости и занять выгодную диспозицию.

Купаясь в море с надувным кругом, он иногда приплывал на городской пляж и, к изумлению отдыхавших, запросто вступал с ними в разговор. Вот тогда ему можно было задать любой вопрос, пожаловаться, передать письменную просьбу. Люди знали об этом чудачестве Хрущева и занимали лучшие места на пляже с первыми лучами солнца.

Жалобщики подстерегали его везде. Они терпеливо дежурили на пляжах, торчали на дороге, ведущей в Ливадийский дворец, пытались заглянуть за высокий забор, которым была обнесена правительственная дача номер один. Однажды там произошло крупное ЧП. Для его расследования специальным самолетом из Москвы прилетели председатель КГБ СССР Семичастный и начальник Девятого управления Захаров. Для ряда охранников последствия были довольно неприятными. Они были бы еще более драматичными, если бы не дочь Хрущева Рада, которая уговорила отца сменить гнев на милость.

Тем запомнившимся кремлевским стражникам летом Хрущев приехал в Крым на отдых и поселился в Ливадийском дворце. До революции здесь проводила летний отдых царская семья. В нем проходила Ялтинская конференция глав государств антигитлеровской коалиции. Это место облюбовал для своего отдыха и Сталин.

Во времена Хрущева там не было ни бассейнов, ни гротов, ни подземных лифтов — они появились при Брежневе. После нынешней роскоши с трудом верится, что когда-то там все было просто и скромно. Бывший начальник «девятки» генерал-полковник КГБ Николай Степанович Захаров рассказывал:

— Когда Хрущев собирался на пляж, там сооружали легкую парусиновую палатку, в которой он обычно переодевался. Выносили раздвижной столик и ставили два плетеных кресла. Все. Никаких излишеств. Охранники загорали поблизости.

В то злополучное для них утро Хрущев, как всегда в хорошую погоду, решил искупаться. Рядом плыли два телохранителя. Хрущев никогда не заплывал далеко в море, с надувным кругом он обычно барахтался возле берега, поднимая множество брызг.

Искупавшись, Хрущев стал выходить на берег. Охранники были молодые, крепкие, к тому же имели спортивные разряды по плаванию. Им наскучило быть все время около старика, хотелось вырваться на морской простор. Хрущев с пониманием относился к их молодой прыти, и когда он выходил на берег и направлялся в свою палатку, чтобы переодеться, охранники, убедившись, что с «дедом» все в порядке, делали заключительный заплыв. На какоето время их подопечный оставался один.

И хотя охранники знали, что ему ничто не угрожает, тем не менее, заплыв далеко в море, не спускали с «деда» глаз.

И вдруг они с ужасом увидели — к Хрущеву, вышедшему из воды и обтиравшемуся полотенцем на берегу, крича что-то на ходу, бегут двое. Хрущев застыл в испуге — что это за люди и как они оказались здесь? Не исключено, что в его мозгу вспыхнуло нехорошее подозрение относительно намерений этих мужчины и женщины, внезапно появившихся на территории охраняемого пляжа. А может, просто стало неудобно — в таком виде первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР еще никто из посторонних не заставал!

Можно сколько угодно гадать, что в действительности подумал Никита Сергеевич, когда увидел бегущих к нему двух незнакомых людей. Но что он пришел в ярость — это однозначно.

Мужчину и женщину заметили и телохранители. Они повернули к берегу и, выбежав из воды, по-спринтерски рванули наперерез незнакомцам, пытаясь отсечь их от охраняемого, не допустить соприкосновения. Однако те были уже рядом с Хрущевым и протягивали ему какуюто бумагу.

Никита Сергеевич кипел от возмущения. Нелепее сцены не придумаешь. Государь в мокрых от купания плавках, прилипших к необъятных размеров животу, выставленные на всеобщее обозрение колышущиеся жирные складки груди — и трясущиеся от страха подданные с челобитной в дрожащих руках. Картинка…

Подоспевшие охранники задержали челобитчиков. Выяснилось, что это семейная пара, иногородняя, приехала в Крым просить Никиту Сергеевича, чтобы тот распорядился ускорить выделение квартиры.

Взбешенный Хрущев приказал отправить полученное в столь экстравагантной обстановке письмо в горисполком по месту проживания супружеской пары.

У охранников же были свои профессиональные вопросы.

— Как вы сюда попали? — удивлялись они.

В услышанное трудно было поверить. Оказывается, ночью парочка перелезла через забор и спряталась в ягодных кустах. Там супруги провели время до утра. Задача была такая — дождаться, когда Никита Сергеевич пойдет купаться. Остальное — по обстоятельствам. Увидев, что охранники какое-то время не вылезали из воды, решили, что более удобного момента не будет. И что есть сил бросились к Хрущеву, который стоял один на берегу и вытирался полотенцем.

Хрущев относился довольно равнодушно к организации своей безопасности. Как вспоминал в беседе с автором этой книги бывший начальник «девятки» генералполковник КГБ Захаров, Никита Сергеевич никогда не вникал в детали их службы. Даже при подготовке первого визита в США в сентябре 1959 года не пожелал знакомиться с планом мероприятий по обеспечению своей безопасности.

— Вам поручено обеспечить мою безопасность, — сказал он Захарову, которого долго продержал в приемной и принял лишь в полночь. — Хорошо, что вы составили план мероприятий. Выполняйте его. Я же к этому никакого отношения не имею. У меня свои заботы.

Генералу ничего не оставалось, кроме как откозырять и покинуть высокий кабинет. Хотя, как вспоминает Николай Степанович, потрудились они тогда основательно. Предусмотрели очень многое: действия охраны в случае аварии самолета и поломки автомобиля, нападения террористов и антисоветских демонстраций, дорожнотранспортного происшествия и многих других непредвиденных ситуаций. План разрабатывался под личным руководством председателя КГБ Шелепина, который собирал разработчиков три-четыре раза в неделю.

И вот результат их стараний: «У меня свои заботы».

Тем более странным представляется то внимание, которое уделил Хрущев курьезному происшествию на пляже. Против своего обыкновения он глубоко вник в это дело. Охранники не посмели скрыть правду о том, как попала на пляж нелепая парочка. Поведали все, как было, включая пассаж о заборе и ночном ожидании в кустах.

Хрущев разгневался, приказал, чтобы его соединили с Семичастным, и устроил ему большой разнос. Председатель КГБ, бросив все дела в Москве, немедленно прибыл в Крым с начальником «девятки» Захаровым для проведения служебного расследования.

Смена, дежурившая в ночь, когда парочка проникла на территорию дачи, была отстранена от несения службы и отправлена в Москву. На их место прибыли новые охранники. Виновных уволили из системы КГБ. Однако Хрущеву показалось, что Семичастный и Захаров либеральничают, покрывают своих бездельников. Он потребовал замены всей охраны.

С большим трудом дочери Раде удалось уговорить отца ограничиться принятыми мерами. Да и любимый внучок Никитка расплакался: а кто будет за голубями присматривать? Не хочу других дядей, хочу, чтобы эти не покидали нас. Никита Сергеевич души не чаял во внуке — оттаял…

С Черным морем связан еще один громкий скандал. Случился он под конец всем надоевшего хрущевского правления, поэтому в народном сознании этот случай ассоциировался с заранее подготовленным покушением. Мол, один морской офицер, подводник, возмущенный тем, что Хрущев отдал приказ резать боевые корабли на металлолом, решил отомстить самодуру за разваленный военно-морской флот.

Во время последнего отпуска Хрущева этот офицер, командовавший подводной лодкой на Черном море, выследил катер, на котором Хрущев совершал морскую прогулку, и прошил днище судна. В образовавшуюся пробоину хлынула вода. Катер затонул, подводная лодка ушла на глубину, а затем благополучно вернулась на свою базу. Хрущеву чудом удалось спастись — его подобрал вертолет, который барражировал вдоль прогулочного маршрута катера. Командир подводной лодки, узнав, что Хрущева спасли, пустил себе пулю в лоб.

На самом деле было так. Действительно, катер с Хрущевым на борту во время одной из морских прогулок на полном ходу налетел на какой-то твердый предмет. В днище судна образовалась огромная рваная пробоина, в которую хлынула вода. Но ее тут же откачивала мощная помпа, благодаря чему катер удерживался на поверхности. Экипаж проявил исключительное умение, благодаря чему судно удалось самостоятельно пришвартовать к пристани. Все пассажиры, включая Никиту Сергеевича, благополучно сошли на берег.

Что же это был за предмет, о который распорол брюхо прогулочный катер? Перископ подводной лодки. Да, да. Именно подводной лодки.

Стало быть, слухи о безумном таране офицера-подводника не миф?

Миф. Расследованием установлено, что причиной ЧП стало чрезмерное любопытство капитана второго ранга Владимира Орлова. Так звали командира-подводника, который, решив посмотреть, что это за надоедливые шумы винтов не дают ему покоя, подвсплыл, но не сумел вовремя убрать перископ. Тот, словно гарпун, и прошил дно суденышка с вельможным пассажиром.

Халатность, разгильдяйство, несогласованность, но не попытка покушения.

Трудно обнаружить признаки организованного теракта и в Новосибирске, куда Хрущев прибыл в марте 1961 года. Толпы горожан до того разбушевались, что ему пришлось в буквальном смысле убегать от разъяренных людей.

Стихийные проявления недовольства Хрущевым имели место и в Караганде. Из Горького после митинга, на котором народу было объявлено о замораживании облигаций, пришлось срочно уезжать ночью.

Тысяча девятьсот шестьдесят первый год был для него самым «урожайным» на агрессивные действия. В Тбилиси возмущенные решением Хрущева о сносе памятников Сталину горожане переколотили стекла в автомобилях хрущевского кортежа, и только умелые действия охраны спасли советского вождя от расправы. В Киеве, Новосибирске и Ташкенте, по отчетам «девятки», тоже возникали взрывоопасные ситуации. Недовольные тем, что Хрущев запретил держать домашний скот в рабочих поселках, люди покидали дома и, пользуясь приездом «дорогого» Никиты Сергеевича, устраивали уличные беспорядки.

В конце декабря того же шестьдесят первого года в Киеве во время большого совещания работников сельского хозяйства охранники успели перехватить какую-то женщину, которая, увидев Хрущева с Подгорным, пыталась кинуться к ним. Женщина оказалась буфетчицей ЦК КП Украины и, вероятно, знала Хрущева раньше, когда он возглавлял украинскую партийную организацию.

С какой целью она прорывалась к Хрущеву, неизвестно. Охранники утверждали, что в ее руках был нож. Может, хотела просто поздороваться, вспомнить молодость? Нож? Но ведь буфетчица. Что-то нарезала — например, хлеб или ветчину для бутербродов.

Хотя, увидев нож вблизи от охраняемого, страже некогда задумываться, для каких он нужд — хозяйственных или террористических.

Летом 1957 года самый крупный советский крейсер «Орджоникидзе» прибыл с дружественным визитом в Великобританию.

На борту военного корабля был Никита Сергеевич Хрущев.

Крейсер стал на рейде в порту Портсмут. Вечером в день прибытия советский лидер дал прием на корабле. Были приглашены видные политики, влиятельные банкиры, предприниматели и другие представители деловых кругов страны.

Прием проходил на освещенной огнями палубе. Это было впечатляющее зрелище. Стоило лишь слегка нагнуться и посмотреть вниз, и в темных водах залива можно было увидеть отражение всего, что происходило на палубе.

Неслышно скользили стюарды-матросы с подносами, на которых стояли всевозможные горячительные и прохладительные напитки. Позванивали бокалы со льдом. Играл камерный квартет.

Но не все на крейсере расслабились, не все поддались усыпляющему спокойствию. Те, кому было положено, неусыпно следили за каждым подозрительным шорохом и звуком. Крейсер был густо нашпигован секретными техническими новинками. За наглухо задраенными бронированными люками сидели специалисты высочайшего класса, прослушивавшие морское дно на много миль вокруг.

Терпение и наблюдательность следивших за безопасностью крейсера были вознаграждены. Когда веселье на палубе достигло апогея, один из дозорных, не спускавший глаз с дисплея новейшего гидроакустического прибора, зафиксировал всплеск воды неподалеку от крейсера. Налицо были все признаки глубоководного погружения.

Бдительный дозорный подал условленный сигнал. Группа немедленного реагирования, созданная на случай возможной диверсии, сразу же принялась за дело.

Секретные мониторы высветили на экранах фигуру аквалангиста в термокостюме, приближавшегося к днищу крейсера. Аквалангист нырнул было под киль, однако через несколько секунд поднялся на поверхность. Наверное, барахлила подача воздуха. Вот он снова пошел вниз…

Запеленгованную цель уже не теряли из вида. Неизвестно, зачем аквалангист тайно пожаловал к советскому крейсеру, но было ясно, что не из добрых побуждений. Те, кто искренне желали мира и дружбы с Советским Союзом, находились на палубе.

Что в действительности произошло с аквалангистом, до сих пор покрыто мраком неизвестности. Во всяком случае, с того летнего вечера пятьдесят седьмого года в живых его никто не видел. Как говорят в таких случаях военные, с задания не вернулся.

Правда, уже на следующий день английские газеты сообщили о некоем любителе-аквалангисте Лайонеле Крэббе, который по собственной инициативе предпринял авантюрную затею — обследовать днище советского крейсера «Орджоникидзе». Дилетантизм дорого ему обошелся. Система подачи кислорода не выдержала чрезмерных нагрузок и разгерметизировалась. Любитель-аквалангист погиб.

Однако в оппозиционной правительству Великобритании прессе появились другие сообщения. Аквалангист Лайонел Крэбб назывался командором королевских военно-морских сил, то есть действовавшим офицером, а не каким-то там любителем, как пытались его представить правительственные издания.

Назревал скандал. И хотя советская сторона хранила молчание, не требуя объяснений, премьер-министр Великобритании Энтони Иден счел необходимым принести Хрущеву извинения в связи с имевшим место инцидентом.

— Господин Хрущев, правительству Ее королевского величества стало известно, что люди из МИ-6 перестарались. Они действовали на свой страх и риск, без какихлибо санкций на этот счет. Господин Хрущев, вы ведь знаете: у разведок свои правила. Мы приносим вам глубокие извинения за случившееся.

Верхи обеих сторон, замешанных в инциденте, наверное, знали многое, а может быть, и все, но не говорили. Любопытствовавшие низы, наоборот, много говорили, но мало знали.

Британская печать после окончания визита Хрущева обсуждала несколько версий случившегося.

Первая версия. Лайонел Крэбб пытался прикрепить к днищу крейсера несколько магнитных мин особо большой мощности, которые должны были взорваться, когда корабль покикгт территориальные воды Великобритании и будет находиться в открытом море.

Вторая версия. Командор Крэбб выполнял задание МИ-6 об установке на днище советского крейсера какойто особо сверхчувствительной аппаратуры.

Третья версия. Командор Крэбб, наоборот, пытался по заданию МИ-6 похитить то, что уже там установил КГБ.

Командование королевских военно-морских сил сразу же сделало заявление: командор Крэбб действовал без ведома своего прямого руководства. МИ-6, как и все разведки мира в подобных случаях, на газетную дискуссию никак не откликнулась.

Промолчала она и через год, когда из залива в районе Чичестера выудили страшную находку. В резиновом термокостюме, какие обычно использовали аквалангисты, обнаружили разложившееся тело без головы и конечностей. Крэбб?

Целый год о нем не было ни слуху ни духу. Морской офицер Великобритании исчез без всякого следа, как будто его проглотила рыба-кит. Кому принадлежит найденный труп? Коронер — так в Англии называют должностное лицо, совмещающее функции следователя и судебномедицинского эксперта, — своего мнения не высказал.

Молчание официальных властей породило массу домыслов и инсинуаций. Проверить их практически было невозможно. Одна газета утверждала: «Русские поймали Крэбба и после допроса казнили». Вторая выдвигала свою версию: «Крэбба втащили в трюм через секретный люк и увезли в Советский Союз». Третья опубликовала следующую сенсацию: «Мой источник сидел с Крэббом в Лефортове!» Четвертая внесла свою лепту в разгадку, сообщив умопомрачительную новость о том, что Крэбба действительно увезли в Россию, где он стал капитаном Военно-Морского Флота СССР, но потом скончался от рака.

Не молчали и друзья исчезнувшего командора. Один из них, по фамилии Сидней Ноулз, давний партнер Крэбба по подводным погружениям, сказал в интервью, что Крэбб обладал нестандартной половой ориентацией. И на этой основе якобы был завербован в начале пятидесятых годов знаменитыми агентами КГБ, известными как «кембриджская пятерка». И свое погружение под днище «Орджоникидзе» он совершил, освобождая корабль от магнитных мин, установленных некими безымянными террористами, недовольными Хрущевым за его ниспровержение Сталина.

В Советском Союзе о таинственном диверсанте или шпионе Крэббе широкая общественность ничего не знала. Московские газеты не обмолвились об инциденте в Портсмуте ни одним словом.

Наверное, этот темный случай навсегда растворился бы в анналах советской истории, если бы не распад СССР и не разделение КГБ на несколько самостоятельных частей. Преодолев многолетний страх перед своим грозным ведомством, некоторые сотрудники бывшего КГБ посмели рассказать о том, что им было известно.

В благословенном израильском городе Хайфе вот уж несколько лет на заслуженном отдыхе пребывает человек по фамилии Иосиф Зверкин. Во времена не столь отдаленные он имел непосредственное отношение к советской военно-морской разведке. В середине пятидесятых годов, когда Хрущев пожаловал на красавце крейсере «Орджоникидзе» на острова туманного Альбиона, Зверкин работал нашим разведчиком в Лондоне.

Вот его версия той давней таинственной истории:

— Крэбб сработал грубо. Он подплыл близко к кораблю, не маскируясь, в надводном, так сказать, режиме. С двадцатиметровой высоты его заметил вахтенный. Двум морякам «Орджоникидзе», матросу и офицеру, последний, кстати, славился как прекрасный стрелок, приказали произвести обследование поверхности воды и выдали снайперскую винтовку-мелкашку… Крэбб нырнул под киль, но вскоре опять поднялся на поверхность и поплыл. У него, видимо, барахлила подача кислорода. Тут лейтенант и прикончил его выстрелом в затылок. Труп затонул. А все эти истории, будто мы его поймали и будто он был русским шпионом — все это неправда…

Так для чего все-таки Крэбб нырял под киль советского крейсера с Хрущевым на борту?

Об этом наши потомки узнают лишь в 2057 году. Такое решение приняло правительство Британии, засекретив на сто лет архивные данные по делу таинственно исчезнувшего аквалангиста Лайонела Крэбба.

Двадцать второго ноября 1963 года в результате террористического акта в Далласе был убит президент США Джон Кеннеди.

Незадолго до этого в одной из комнат студенческого общежития в московских Черемушках появилась гирька от старых настенных часов-ходиков.

Какая, казалось бы, связь между этими столь далекими и не равнозначными событиями?

Тем не менее нашлись люди, которые начали эту самую связь устанавливать.

Не надо иронично улыбаться. Люди были вполне серьезные, имели офицерские звания и служили в известном ведомстве на Лубянке.

Вскоре безобидная гирька, привезенная кем-то из студентов из деревни для колки орехов, была изъята и приобщена к делу в качестве вешдока. Дело наклевывалось нешуточное — вполне тянуло на попытку покушения на главу партии и правительства с целью насильственного изменения советского государственного строя.

Главой партии и правительства в 1963 году был Никита Сергеевич Хрущев.

Как только в Кремле стало известно о выстрелах в Далласе, унесших жизнь американского президента, сразу же были приняты дополнительные меры по обеспечению безопасности Хрущева. Его охрану перевели в режим повышенной боевой готовности. Разветвленный агентурный аппарат получил инструкцию не оставлять без внимания ни одно агрессивное высказывание в адрес Хрущева. От в сердцах произнесенного словца ниточка может привести к такому замысловатому клубочку, что только ахнешь!

Убийство Джона Кеннеди, произошедшее на глазах миллионов телезрителей, было предметом обсуждения на разных уровнях. Надо сказать, что к тому времени в советском обществе ощущалась некая усталость от бесконечных хрущевских реформации. Множилось число социальных слоев, недовольных его нововведениями. Ростки нового культа вызывали разочарование и горечь.

Пример американцев, устранивших своего президента, незримо маячил в Москве и на периферии. На Лубянку все чаще начали поступать агентурные донесения о разговорах на эту тему. «А вот в нашего Никиту никто не стреляет», — шутили острословы.

Агентурным путем была добыта и информация о том, что группа студентов Московского государственного института международных отношений ведет антисоветские разговоры и, похоже, намеревается осуществить покушение на главу партии и правительства.

Спустя десять дней после выстрелов в Далласе московских студентов арестовали прямо в комнате общежития.

Это были честолюбивые юноши, о чем свидетельствовали темы их подслушанных разговоров. Впрочем, не честолюбивых в МГИМО отродясь не водилось — институт-то элитарный, готовил дипломатов и разведчиков, лидеров братских стран и ученых.

Обсуждались бесконечные реформы «царя Никиты» и причины их провалов, свертывание десталинизации, отход от курса XX съезда. Не таились, говорили вслух — и за игрой в «кинг» в студенческом общежитии, и на картошке в подмосковном колхозе, и за столиком пивного павильона в парке Горького. Оказывается, даже стены неказистой пивнушки имели уши.

В заговоре участвовали шестеро. Старшими по возрасту в группе были двое. Игорь Ломов учился в аспирантуре на кафедре философии. На его отца, работавшего в Комиссии советского контроля при Совнаркоме СССР, в июне 1937 года поступил донос. Сталин наложил на этом письме резолюцию: «Т-щу Молотову. Как быть?» Молотов начертал на его письме следующую резолюцию: «За немедленный арест этой сволочи Ломова». Отец Игоря через несколько дней был арестован и расстрелян. Хрущев разрешил сыну реабилитированного после смерти Сталина Ломова окончить МГИМО и поступить в аспирантуру.

Постарше других был и шестикурсник Юрий Воронцов, который до института служил в военной авиации. Друзья дали ему кличку «Граф» — из-за аристократической фамилии.

Остальные — Александр Зубарев, Ромас Эйдригявичус, Вальдур Винк, Георгий Антонос — были совсем мальчишки, поступившие в институт со школьной скамьи. Они знали по два-три языка, а свой собственный язык за зубами держать не научились.

Первыми арестовали Ломова, Зубарева и Воронцова. Спустя двое суток пребывания в Лефортово Зубарева отпустили, но вызвали на допрос Антоноса. Оказалось, что он хотя и из Прибалтики, но не литовец, а русский. Литовцем был Ромас Эйдригявичус, и его на следующий день взяли под стражу. «Балтийский след» представлялся следователям очень перспективным, поскольку Прибалтика всегда была в оппозиции к Москве, и из Гаваны был отозван проходивший там практику эстонец Вальдур Винк.

Задержанным предъявили обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, создании подпольной антисоветской организации и подготовке покушения на Хрущева. Самой серьезной была последняя статья уголовного кодекса, влекущая за собой высшую меру наказания.

Естественно, грамотные студенты, побывавшие к тому времени за границей в качестве практикантов в посольствах и торгпредствах, переводчиков делегаций и знавшие что к чему, категорически отрицали подготовку теракта против Хрущева. Своим посиделкам они придавали невинный характер.

Следствие между тем настаивало, что группа заговорщиков намечала произвести покушение на Хрущева во время первомайской демонстрации 1964 года на Красной площади в Москве.

Правда, насчет орудия убийства ясности не было. Сначала террористов подозревали в том, что они намеревались осуществить свой злодейский замысел с помощью старой пушки у здания Музея революции. Потом долго расспрашивали, куда девался охотничий нож Зубарева, которым он резал колбасу. Нож действительно куда-то пропал — то ли его выбросили подальше от греха, когда начались задержания, то ли на бесхозное имущество позарились обитатели соседних комнат.

Нож в качестве вещественного доказательства плана убийства Хрущева приобщить не удалось, а вот гирьке от настенных часов-ходиков повезло больше. Ее изъяли и недоверчиво усмехались, когда террористы убеждали, что использовали этот предмет исключительно в мирных целях, то есть для банальной колки грецких и фундуковых орехов.

— А может обсуждали, как точнее попасть этой гирькой в висок сами знаете кому? — спрашивали следователи, крутя в руках тяжеловатую улику.

От абсурдности вопросов не выдержал подследственный Зубарев. Он попросил бумагу и ручку. Думая, что сейчас последует чистосердечное признание, его просьбу выполнили. Каково же было изумление и негодование следователей, когда они увидели текст. Он был составлен на английском языке и имел форму заявления послу США в Москве с просьбой предоставить политическое убежище.

Дерзкий поступок, вызванный нервным срывом, стоил Зубареву смирительной рубашки и обследования психиатрами.

Не все гладко шло и со вторым обвинением — по поводу создания подпольной антисоветской организации.

Улик, подтверждающих ее существование, было найдено две. Во-первых, зашифрованные программные документы организации, которые подследственные пытались выдать за конспекты лекций по дореволюционной истории КПСС. Во-вторых, большая бутылка канцелярского клея.

По версии следствия, заговорщики приобрели ее для расклейки антисоветских листовок. Напрасно эстонец Винк, волнуясь и сердясь, в который раз объяснял, почему он приобрел именно такую бутылку. Потому что не было маленьких? Это вы, молодой человек, можете рассказывать своей бабушке. Содержимое такой емкости явно предназначено именно для расклейки листовок.

Правда, самих листовок не нашли, хотя обыскивали тщательно.

Задержанные на следствии вели себя по-разному. Возмущенный Эйдригявичус называл все происходившее бредом, улики — смехотворными. Вину свою не признавал, от дальнейших показаний в знак протеста отказывался. Зубарев вообще выкинул такое коленце, что пришлось помещать в психушку.

Но были и такие, кто признавались. Игорь Ломов, например, признал существование заговорщической группы и ее программы. Может, вспомнил судьбу отца? Или следователи напомнили?

Винк, Воронцов и Антонос признались во вредных, необдуманных разговорах.

Наконец, полугодовое следствие закончилось. Обвинения в замышляемом теракте и организации антисоветской подпольной организации из дела «международников» выпали.

Судили их в мае 1964 года только по одной, семидесятой статье — антисоветская агитация и пропаганда. На трехдневном закрытом судебном заседании председательствовал судья Мосгорсуда Климов.

Приговор был такой: Ломову — пять лет лагерей строгого режима, Эйдригявичусу — четыре года, Зубареву — три.

Воронцов, Винк и Антонос проходили на суде в качестве главных свидетелей. Их тоже наказали, правда, уже внесудебными методами, исключив из института за месяц до его окончания.

«Граф» Воронцов вернулся в авиацию. Антонос предпринимал отчаянные попытки получить диплом — даже сдал два госэкзамена, но на третьем, по истории КПСС, получил «неуд» с такой вот необычной формулировкой: «Формально высказанные знания не соответствуют убеждениям».

Антонос все же добился своего и получил заветный диплом об окончании МГИМО, но случилось это только в 1990 году, уже при Горбачеве, то есть более четверти века спустя, когда в стране бушевала перестройка и новое мышление овладевало массами.

Кроме Антоноса, известна судьба еще одного человека, проходившего по делу «международников». Имеется в виду Александр Зубарев, осужденный на три годалагерей. В конце восьмидесятых годов он работал в Грозненском объединении «Промавтомат» и тоже пытался получить диплом об окончании МГИМО, но ему прислали отказ.

О дальнейшей судьбе других осужденных и свидетелей по этому делу сведений нет.

Когда над «международниками» шел суд, до настоящего, кремлевского покушения на Хрущева оставалось пять месяцев.

Весной 1964 года заговор в Президиуме ЦК против первого секретаря уже созрел.

Впрочем, за три года до дела «международников» на Хрущева готовилось еще одно покушение. На этот раз довольно серьезное.

В 1961 году в Москве на площади Маяковского групна оппозиционной молодежи выступила с протестом против авантюрной политики первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева. В вину советскому лидеру ставилось возведение Берлинской стены, приближение третьей мировой войны и прочие прегрешения.

Протест выражался в стихотворной форме. Молодые люди читали дерзкие четверостишия, раздавали прохожим нелегально изданные журналы «Синтаксис» и «Феникс».

Сотрудники КГБ сразу же пресекли их антисоветскую деятельность, арестовав самых активных — Эдуарда Кузнецова, Александра Гинзбурга, Юрия Галанского, Владимира Осипова и Владимира Буковского. Поэтические ристалища на площади Маяковского сразу же прекратились.

Одним из идеологов бунтующей молодежи был Эдуард Кузнецов. Он родился в Москве, окончил среднюю школу, ушел в армию. Тогда служили три года, но Кузнецов вернулся домой через полтора — Хрущев принял знаменитое решение о сокращении советских вооруженных сил.

В гарнизоне, в котором служил Кузнецов, под сокращение попали только двое — инвалид и он. Инвалид ясно почему, а от Кузнецова решили поскорее избавиться изза его невыносимых бунтарских выходок. Ему грозил дисбат, но парня пожалели и отправили домой.

Вернувшись к родителям, он поступил в МГУ на философский факультет. Проучился полтора года, и вот арест. Было Эдуарду немногим больше двадцати лет.

Конечно, несанкционированный поэтический вечер на площади Маяковского был лишь формальным поводом для задержания. КГБ давно следил за молодыми людьми, которые, по агентурным сведениям, вынашивали план убийства Хрущева.

Оперативные службы располагали магнитофонными записями неоднократных заявлений члена молодежной антисоветской организации Валерия Ремникова, который убеждал своих товарищей в том, что он готов убить Хрущева и тем самым пожертвовать собственной жизнью ради такого дела.

Следствие установило, что группа студентов МГУ и в самом деле готовила покушение на Хрущева. Валерий Ремников был отличным стрелком. Он раздобыл где-то снайперскую винтовку и со скрупулезностью маньяка изучал маршруты поездок Хрущева. Никита Сергеевич тогда много ездил, и подстрелить его не составляло особого труда. Удобнее всего это было сделать во время встреч космонавтов, когда он ехал с ними на малой скорости в открытой машине.

План был разработан до мелочей, но заговорщиков выдал их слабовольный товарищ, струсивший в последний момент. Его обследовали психиатры и признали невменяемым. Такой же диагноз установили и снайперу Ремникову. Обоих направили на принудительное лечение.

Остальных судили. Их приятелей, знавших об антисоветской деятельности арестованных, но не доложивших куда надо, исключили из МГУ. Со студенческими билетами тогда распрощалось около семидесяти человек.

Эдуард Кузнецов получил семь лет лагерей строгого режима. Отсидел весь срок. После освобождения проживать в Москве ему было запрещено, и он поселился на сто первом километре, в небольшом городишке Струнино Владимирской области под надзором местной милиции.

Там Кузнецов сколотил группу авантюристов и предложил ей план в духе приключенческих романов — захватить самолет первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Толстикова и улететь в Израиль. Кузнецов был наполовину русским, наполовину евреем. В Тель-Авиве, мол, примут с распростертыми объятиями.

Группа состояла из шестнадцати человек. Авантюристы прибыли в Ленинград, просочились в аэропорт. Увы, за каждым кустом сидели чекисты. Террористов взяли тепленькими, защелкнули на запястьях наручники.

Скандал был громкий. Пострадал первый секретарь обкома Толстиков — его отправили послом в Китай, и на этом карьера крупного партийного функционера закончилась.

Областная газета «Ленинградская правда» так описывала судебный процесс по делу угонщиков: "24 декабря 19л) года коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда в открытом судебном заседании с участием представителей защиты закончила рассмотрение уголовного дела в отношении Дымшица М. Ю., Кузнецова Э. С…

В результате тщательного исследования материалов уголовного дела, вещественных доказательств, допросов подсудимых и свидетелей, рассмотрения заключения экспертов судом установлено, что организаторы преступления Дымшиц и Кузнецов с конца 1969 года активно занимались созданием преступной группы, подготовкой к разбойному захвату самолета и перелета в нем с целью измены родине за границу, а 15 июня сего года покушались на осуществление этого враждебного акта способом, опасным для жизни пилотов.

В судебном заседании было также установлено, что подготовка к совершению этого преступления велась не без ведома сионистских кругов государства Израиль…

Коллегия по уголовным делам, признав доказанной вину подсудимых по делу, приговорила организаторов особо опасного преступления Дымшица и Кузнецова к смертной казни…"

Террористам-угонщикам неожиданно помог генералиссимус Франко. В испанской тюрьме ждали приведения в исполнение смертного приговора три баска. Их приговорили к расстрелу за реально совершенные ими убийства. Но в Европе развернулись мощные демонстрации под лозунгом отмены этих смертных приговоров. И тут аналогичные судебные решения в Советском Союзе. Мировая общественность стала требовать отмены приговоров и в отношении Дымшица с Кузнецовым.

Испанский диктатор своих заключенных помиловал, создав таким образом прецедент и поставив в неловкое положение Кремль. А тут еще Брежневу начал названивать американский президент Никсон. К нему присоединились главы девятнадцати европейских государств, которые тоже просили советские власти отменить смертные приговоры.

Брежнев уступил. Смертные приговоры Кузнецову и Дымшицу были заменены на пятнадцать лет тюрьмы.

Кузнецов из определенного ему срока отсидел девять лет. К нему в мордовский лагерь часто приезжала Елена Боннэр, привозившая шариковые авторучки с особо тонкими перьями. Кузнецов в тюрьме писал книгу, которая благодаря Боннэр и Сахарову была переправлена на Запад и в 1973 году вышла в Италии под названием «Лагерный дневник». Сахаров по просьбе Боннэр обратился к президенту США с ходатайством вступиться за Кузнецова и других узников.

В 1979 году его и еще четверых угонщиков обменяли на шпионов, арестованных в Америке. Кузнецова лишили советского гражданства и предписали покинуть пределы СССР в течение двух часов.

Ныне он — гражданин Израиля. Некоторое время жил в Германии, работал на радио «Свобода». Сейчас редактирует самую крупную русскоязычную газету в Израиле.

Возвращаясь к событиям шестидесятых-семидесятых годов, он так сказал журналисту Феликсу Медведеву:

— Я всегда хотел уехать из страны. Сознательно. Это было мечтой моего детства. Отчасти от этого я и стал с ранних лет антисоветчиком, и в отличие от многих других я более категорически не принимал советскую систему. Бескомпромиссно. Плюс к этому я еще и сионист.

Анатолий Михайлов, бывший старший сержант из личной охраны Хрущева, рассказал совершенно не похожую на все ранее известные историю возвращения Никиты Сергеевича в Москву на пленум ЦК, на котором его сняли со всех постов «по состоянию здоровья».

Так вот, Хрущев якобы подозревал, что в Кремле — заговор, и потребовал сначала от командира экипажа, а потом и от охраны лететь на Киев.

Но летчики не открыли дверь кабины, наглухо задраенную изнутри. Им категорически запрещалось это делать в полете.

Так отреагировала и охрана, которой по инструкции тоже не было положено вступать в разговоры с охраняемым лицом.

Тогда Хрущев якобы обратился к майору, командиру одного из подразделений охраны:

— Полковник! Ты — Герой Советского Союза! Поворачивай на Киев. Это — мой приказ!

Майор не проронил ни слова в ответ. Тогда Хрущев с отчаянием крикнул охранникам:

— Ребята! Вы все — Герои Советского Союза! Летим на Киев. Там наше спасение…

И снова молчание.

Хрущев все понял и молча удалился в свой салон.

После приземления во Внуково, увидев, что его никто не встречает, он набросился на второстепенных работников ЦК:

— Предатели! Перестреляю, как собак…

Силы оставили его, и все услышали глухие рыдания вождя, прерывавшиеся проклятьями и угрозами.

В 1997 году автор этой книги рассказал услышанную историю бывшему начальнику управления кремлевской охраны генерал-полковнику КГБ Захарову. Николай Степанович рассмеялся:

— Байки. Такого не было.

— А как было, Николай Степанович?

И Захаров повторил хорошо известную историю возвращения Хрущева — ту, которую впервые обнародовал в 1988 году в журнале «Огонек» Сергей Никитич Хрущев.

По версии сына Хрущева, тоже летевшего в том самолете, отец с Микояном все полетное время провели в хвостовом салоне. В аэропорту Внуково-2 их встречали только председатель КГБ Семичастный и начальник управления охраны Чекалов.

Это был недобрый знак. Обычно члены Президиума ЦК гурьбой приезжали встречать Хрущева.

Семичастный подошел к главному пассажиру и вежливо, но сдержанно поздоровался:

— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич. Все собрались в Кремле, ждут вас.

Хрущев повернулся к Микояну, который отдыхал вместе с ним, и спокойно, даже как-то весело произнес:

— Поехали, Анастас.

На мгновение задержавшись, он поискал кого-то глазами. Увидев личного пилота Николая Ивановича Цыбина, с которым летал еще со времен Сталинградского фронта, улыбнулся, сделал шаг в его сторону, пожал руку, благодаря за полет. Все, ритуал выполнен.

Хрущев с Микояном сели в длинный «ЗИЛ-111» и покатили в Кремль. За ними на «Чайке» — Семичастный.

Такая вот хроника прибытия. На политическом уровне. А на оперативном?

В постсоветское время появились некоторые новые любопытные подробности, изложенные людьми калибром помельче. Из тогдашних политиков к середине девяностых годов в живых никого не осталось — у них и во время описываемых событий возраст был преклонный, а вот оперативники были помоложе. Выяснилось, например, что, когда Брежнев с соратниками в Кремле вынашивал планы смещения Хрущева, вплоть до его физического устранения, жены Леонида Ильича и Никиты Сергеевича безмятежно отдыхали на курорте в Карловых Варах. Нина Петровна вернулась домой уже никем.

А вот свидетельство Семичастного:

— Когда приехали в Кремль и они зашли в зал, я немедленно сменил охрану на квартире и на даче Хрущева. Предварительно отпустил в отпуск его начальника охраны Литовченко. Оставил за него молодого хлопца Васю Бунаева. Я его в Кремле прижал в переходе: «Слушай! Сейчас началось заседание Президиума ЦК. Все может быть. Я выполняю волю Президиума и ЦК. Ты как коммунист должен все правильно понимать. От этого будет зависеть решение твоей дальнейшей судьбы. Имей в виду — ни одной команды, ни одного приказа, ни одного распоряжения не выполняй без моего ведома. Я тебе запрещаю». Я не закрывал даже Кремля для посещения людей. Люди ходили, а в зале шло заседание Президиума ЦК. Я по Кремлю расставил, где нужно, своих людей… Брежнев и Шелепин беспокоились. Я ответил: «Не надо ничего лишнего. Не создавайте видимости переворота».

«Не создавайте видимости переворота…» А у дверей квартиры Брежнева, оказывается, все эти тревожные ночи с автоматом в руках простоял его начальник охраны Рябенко. «Нас посадили на казарменное положение и держали в боевой готовности», — вспоминал будущий начальник охраны Горбачева генерал-майор КГБ Медведев, тогда молодой сотрудник «девятки».

Всплыла и такая деталь. Когда «ЗИЛ-111» с Хрущевым и Микояном тронулся от правительственного павильона аэропорта Внуково-2 в Кремль, последовавшая за ними «Чайка» Семичастного через несколько минут приотстала. Председатель КГБ сделал вид, что его машина забарахлила, а сам по радиотелефону проинформировал Брежнева о ситуации.

Еще один штрих. По свидетельству бывшего сотрудника хрущевской охраны Сергея Красикова, вдень, когда Никита Сергеевич вернулся из прерванного отпуска, его особняк на Ленинских горах «был оцеплен охраной, как цепями». Конечно, охрана состояла уже из других людей.

Таким образом, не выдерживают критики прежние утверждения о том, что никакого заговора или переворота в октябре 1964 года не было, что, мол, ЦК нашел в себе силы освободить своего первого секретаря, не дав возможности разрастись его ошибкам. А вот ЦК горбачевского призыва такая задача оказалась не по силам.

Лица, причастные к свержению Хрущева, даже в годы горбачевской гласности сводили эту акцию к чисто демократической процедуре. Мол, на заседании Президиума ЦК ему откровенно сказали о допущенных им ошибках, сообщили, что вопрос о его освобождении будет вынесен на решение Пленума. Выслушав предъявленные обвинения, Никита Сергеевич и не пытался оспорить критику в свой адрес, подал заявление об освобождении.

Идиллическая картинка, да и только! Как будто не надо было готовить ни это заседание Президиума, ни Пленум, что уже само по себе было делом чрезвычайно опасным — достаточно вспомнить, чем закончился такой же путч для его инициаторов в июне 1957 года.

Недаром Брежнев страшно перепугался в начале октября, когда узнал, что Хрущев, похоже, обладает какойто информацией о готовившемся заговоре. Леонид Ильич даже не хотел возвращаться из ГДР, где находился во главе делегации Верховного Совета СССР, придумывал разные поводы, чтобы оттянуть отъезд. А вдруг Хрущев арестует их всех?

Заговорщики рисковали и, как выяснилось, их страх был не напрасным.

До недавнего времени считалось, что единственным источником, от которого Хрущеву стало известно о готовившемся заговоре, был Василий Иванович Галюков. Этот человек работал в хозяйственном отделе Президиума Верховного Совета РСФСР, который в 1964 году возглавлял Николай Григорьевич Игнатов, и был очень близок к нему.

В 1957 году Игнатов был первым секретарем Горьковского обкома, случайно оказался в дни июньского путча в Москве, и очень многое сделал для победы Хрущева над «антипартийной группой» Молотова, Маленкова, Кагановича. Благодарный Никита Сергеевич тут же ввел его в состав Президиума ЦК КПСС, а через некоторое время Игнатов стал секретарем ЦК КПСС. Кстати, во второй раз: при Сталине некоторое время ему уже приходилось занимать эту должность.

Игнатов сделал неплохую партийную карьеру — был вторым секретарем Ленинградского обкома и первым секретарем Ленинградского горкома, возглавлял ряд крупных областных партийных организаций. Галюков в качестве прикрепленного, то есть телохранителя, переезжал с ним на каждое новое место работы. В 1957 году статус Галюкова повысился: он стал начальником охраны члена Президиума ЦК Игнатова. Но потом Хрущев почему-то разочаровался в своем выдвиженце, и в 1961 году на XXII съезде КПСС Игнатова в состав Президиума не избрали. Галюков в тот же миг остался без работы. Правда, выслуга лет у него была, и он ушел на пенсию.

Игнатов не забыл своего охранника. Став председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, он позвонил Галюкову и предложил ему должность в хозотделе. Галюков согласился — функции, которые следовало выполнять, ему были хорошо знакомы: пикники на свежем воздухе, охота, рыбалка, организация отдыха шефа.

В конце сентября 1964 года, когда Хрущев улетел в Казахстан по вопросам ракетно-космической техники, а его сын Сергей приболел и находился дома, в особняке раздался телефонный звонок правительственной связи АТС-2. Звонил Василий Иванович Галюков, который просил пригласить к аппарату Никиту Сергеевича, чтобы сообщить ему информацию чрезвычайной важности.

Поскольку Хрущева в Москве не было, а дело не терпело отлагательства, Сергей Никитич согласился на встречу с Галюковым. Близкий к Игнатову человек рассказал сыну Хрущева, что против Никиты Сергеевича готовится заговор, и назвал известные ему фамилии тех, кто в нем участвует, в том числе и своего шефа.

Пораженный услышанным, сын Хрущева пересказал содержание разговора отцу, как только тот вернулся в Москву. Никита Сергеевич вопреки ожиданию отнесся к этому сообщению спокойно. Он собирался в отпуск в Пицунду, выглядел очень усталым и не собирался менять планы. Переспросил имена участников заговора, подумал и сказал:

— Ты сведи этого чекиста с Микояном. Он человек опытный, разберется. Правда, Анастас собирался лететь со мной в отпуск. Ничего, на пару деньков задержится…

Сергей Хрущев на своей машине привез Галюкова в особняк Микояна, и там охранник Игнатова слово в слово повторил то, что он рассказывал сыну Никиты Сергеевича. Запись по просьбе Микояна вел Сергей. Новым было только вот это:

— Игнатов в последнее время выглядит очень нервно, часто срывается на крик. Особенно его беспокоит, почему Никита Сергеевич не уезжает в отпуск. Даже выругался недавно: «И что он, черт, отдыхать не едет?» Мне кажется, этот повышенный интерес к отпуску товарища Хрущева как-то связан со всем происходящим.

— Благодарю вас за сообщение, товарищ Галюков, — сказал Микоян. — Все, что вы сказали, очень важно. Вы проявили себя настоящим коммунистом. Я надеюсь, вы учитываете, что делаете это сообщение мне официально и тем самым берете на себя большую ответственность?

— Я понимаю всю меру ответственности, — бледнея, ответил Галюков. — Перед тем как обратиться с моим сообщением, я долго думал, перепроверял себя, и целиком убежден в истинности своих слов. Как коммунист и чекист я не мог поступить иначе.

— Ну что ж, это хорошо. Я не сомневаюсь, что эти сведения вы нам сообщили с добрыми намерениями и благодарю вас. Хочу только сказать, что мы знаем и Николая Викторовича Подгорного, и Леонида Ильича Брежнева, и Александра Николаевича Шелепина, и других товарищей как честных коммунистов, много лет беззаветно отдающих все свои силы на благо нашего народа, на благо Коммунистической партии, и продолжаем к ним относиться, как к своим соратникам по общей борьбе!

Замечательная по своей виртуозности концовка! В ней весь Микоян — хитрющий кремлевский лис, в ней секрет его политического долголетия. Анастас Иванович лично проследил, чтобы эта концовка непременно попала в запись его разговора с Галюковым.

Когда через несколько дней Сергей Хрущев приехал к отцу в Пицунду, Микоян попросил его завизировать странички с текстом беседы с игнатовским охранником, а потом спрятал их в комод под пачку белья. Не исключено, что он предъявил их заговорщикам вечером того же дня, когда согласившийся с предложением об отставке Хрущев покинул заседание Президиума ЦК, а победители остались распределять портфели.

Й5о всяком случае, чем еще объяснить тот факт, что Микоян, занимавший при Хрущеве пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, оставался им и при Брежневе, а потом длительное время — с 1965 по 1974 год — оставался членом Президиума Верховного Совета СССР? И это при том, что робкие предложения отдельных членов Президиума ЦК оставить Хрущева хотя бы консультантом Президиума ЦК или Президиума Верховного Совета были категорически отвергнуты.

Остается только догадываться, как излагал Микоян заговорщикам интерпретацию своего разговора с Хрущевым по поводу полученной от Галюкова информации. Наверняка убеждал членов Президиума ЦК в том, что с целью усыпить бдительность Хрущева советовал ему не придавать особого значения сплетням какого-то мелкого охранника.

Не исключено, что так было и на самом деле. Вполне возможно допустить — Микоян произнес свою гениальную тираду-концовку, заподозрив в визите Галюкова какую-нибудь провокацию. А вдруг все это делается по сценарию того же Хрущева, который проверяет своих соратников, насколько они ему преданы? Мудрый Микоян много чего насмотрелся в Кремле.

Роль Микояна в свержении Хрущева полностью еще не изучена. Неужели после того, как из Москвы раздался звонок и соратники попросили Хрущева прервать отпуск и безотлагательно прибыть в Кремль, Анастас Иванович не вспомнил предупреждение Галюкова? Не надо обладать сверхинтуицией, чтобы связать эти два события между собой. Микоян был в Пицунде единственным человеком, с которым Хрущев имел возможность посоветоваться. Все остальные, на кого он мог положиться, находились далеко от морского пляжа. Микоян, узнав о звонке из Москвы, почему-то твердо сказал Хрущеву: «Надо лететь».

Наверное, заговорщикам было очень выгодно, чтобы такой человек оказался в критическую минуту возле Хрущева. Может быть, это даже и было частью их плана.

Есть косвенные подтверждения того, что Хрущев всетаки разгадал тайную миссию Микояна в Пицунде. Четырнадцатого октября, после окончания Пленума, на котором Хрущева официально освободили от должности, в его особняк пришел Микоян, которому поручили передать решение Президиума ЦК о том, какая ему установлена пенсия и где отведена дача.

Попили чаю. Расставаясь, Анастас Иванович обнял и расцеловал Хрущева. Тогда в руководстве не было принято целоваться, и это произвело странное впечатление.

Хрущев умер в 1971 году, Микоян — в 1978. С вечера четырнадцатого октября 1964 года и до своего последнего дня Хрущев ни разу с ним не встречался.

Не встречался он и с остальными бывшими соратниками, но тут есть объяснение — они предали его. А Микоян?

Хотя, окажись на его месте рядом с Хрущевым в Пицунде другой, но более преданный соратник такого же масштаба, что бы изменилось? Ну не полетел бы Хрущев в Москву, остался бы на берегу моря. Все равно его бы изолировали — птичку заперли бы в клетке.

Другой поворот события могли получить, если бы он не отнесся столь равнодушно к полученным от Галюкова агентурным данным и не уехал бы в отпуск. Хотя нити заговора тянулись далеко и глубоко.

Предупреждение Галюкова, как недавно выяснилось, было не первым и не единственным.

Летом 1964 года, еще до звонка охранника Игнатова, дочери Хрущева позвонила незнакомая женщина, фамилию которой Рада не запомнила. Эта женщина настойчиво добивалась встречи с ней, заявляя, что располагает чрезвычайно важными сведениями.

Дочь Хрущева от встречи уклонилась. И тогда незнакомка сказала — ей известна квартира, где собираются заговорщики и обсуждают планы устранения Хрущева. Наверное, она была из обслуживающего персонала.

1Рада посоветовала ей обратиться в КГБ — это его вопрос.

— Как я могу туда обращаться, если председатель КГБ Семичастный сам участвует в этих собраниях!

Дочери Хрущева это заявление показалось абсурдным. Семичастный дружил с ее мужем Алексеем Аджубеем, часто бывал у них дома. Рада не поверила. Новых звонков не последовало. И это агентурное сообщение, как видим, осталось без внимания.

Конфиденциальная информация о смещении Хрущева доходила и до его первого помощника Г. Т. Шуйского. Он работал с шефом около тридцати лет, почти со Сталинграда, но, поразмыслив, решил ему ничего не сообщать. За это Брежнев, придя к власти, потом отблагодарил Шуйского, оставив его в аппарате ЦК.

И уже в первых числах октября о заговоре стало известно секретарю ЦК компартии Украины Ольге Ильиничне Иващенко. Она пыталась по ВЧ дозвониться Хрущеву в Пицунду, но ее с ним не соединили — не по рангу, мол.

Большие события иногда познаются через мелочи. Спустя много лет один из операторов кабеля ВЧ, обслуживавшего линию Москва-Пицунда, рассказывал, что в десятых числах октября их собрал командир и сказал: будут звонить из Москвы — не соединяйте. Из Пицунды пусть звонят. А там отдыхал Хрущев. Он мог звонить, но многие московские номера были изменены.

То-то Хрущев удивленно косился на замолчавшую вдруг батарею телефонов. В те дни состоялся очередной запуск космического корабля, но Хрущеву о результатах долго не докладывали. Когда он приказал соединить его с председателем государственной комиссии по запуску, тот оправдывался, что не мог дозвониться из-за отсутствия связи.

По свидетельству В. Семичастного

(Владимир Ефимович Семичастный — председатель КГБ при Совете Министров СССР в 1961-1967 гг.)

Весной 1964 года Леонид Брежнев планировал физическое устранение тогдашнего лидера Коммунистической партии Советского Союза Никиты Хрущева.

Об этом сообщила лондонская «Обсервер». Как отмечает газета, это сенсационное признание сделал в ходе подготовки телеканалом Би-би-си передачи, посвященной Никите Хрущеву, бывший глава КГБ Владимир Семичастный.

По словам Семичастного, Брежнев вошел в контакт с рядом работников КГБ и обсуждал с ними вопрос о возможной ликвидации Хрущева. В качестве удобного момента рассматривалась планируемая в то время поездка Хрущева в Финляндию.

Однако, по свидетельству Семичастного, в один из наиболее напряженных моментов у Брежнева сдали нервы, он «расплакался» в кругу заговорщиков и начал повторять: «Никита убьет нас всех».

(Газета «Новости разведки и контрразведки», 1994, N 23-24)

По свидетельству Г. Воронова

(Геннадий Иванович Воронов — председатель Совета Министров РСФСР в 1962-1971 гг., член Президиума (Политбюро) ЦК КПСС в 1961 — 1973гг.)

Незадолго до октябрьского (1964 г.) Пленума Брежнев позвонил мне и говорит, что затеял, мол, в Завидове охоту на уточек и неплохо бы пострелять вместе. Признаюсь, занятие это любил, охотником был страстным и согласился сразу. В Завидове, кроме Брежнева, меня встретили Полянский, Андропов, Громыко… Ас ними и Сергей Хрущев. Теперь я понимаю, что позвали его для отвода глаз, что в Москве, мол, все тихо-мирно. Заседают, охотятся. Пусть-де Никита Сергеевич спокойно отдыхает с Микояном в Пицунде. А сами-то, пожалуй, подозревали, что может произойти утечка информации и Хрущеву станет известно о готовящемся перевороте.

После охоты застолье было против обыкновения кратким. Когда засобирались домой, Андропов предложил мне ехать в Москву с ним и с Брежневым. Едва вырулили на трассу, Андропов поднял стекло, отделяющее в салоне заднее сиденье от шофера с охранником, и сообщил мне о готовящемся свержении Хрущева…

— Но ведь пишут, что переворот готовил Игнатов, председатель Президиума Верховного Совета России…

— Чепуха! Это версия Роя Медведева. Игнатов для Хрущева — фигура мелкая. Никита Сергеевич полагал, что коль Суслов, Подгорный и Брежнев остались в Москве, бояться нечего, в любой ситуации они встанут за него горой. Так что не Игнатов, а сам Андропов с Брежневым в подготовке играли заглавную роль.

Брежнев вставлял в разговор только реплики. Нацепив на нос очки, всю дорогу он шелестел листами со списком членов ЦК, против одних фамилий ставил плюсы, против других минусы, подсчитывал, перечеркивал значки, минусы менял на плюсы и бормотал: «Будет, баланс будет беспроигрышный».

Ну а остальное общеизвестно — Хрущева задвинули в пенсионеры сразу после доклада, прочитать который заставили Суслова.

(Записано А. Иващенко незадолго до смерти Г. Воронова)

По свидетельству Ф. Бурлацкого

(Бурлацкий Федор Михаилович — общественный и государственный деятель, писатель. В годы правления Хрущева работал в аппарате ЦК КПСС, был спичрайтером первого секретаря.)

Судя по рассказу Сергея Хрущева, Микоян не показал протокола (беседы с Галюковым. — Н. З.) Никите Сергеевичу, он только в общей форме передал ему эту историю. И, вероятно, передал в успокоительных тонах. Поэтому Хрущев не принял никаких контрмер. Я не верю в версию, которая промелькнула в воспоминаниях Сергея, будто его отец сам отказался от борьбы, так он устал. Нет! Это был боец, и боец неистовый! Достаточно вспомнить XX съезд, или июнь 1957 года, или Венгрию в 1956 году, или Карибский кризис. И был еще Хрущев в прекрасной рабочей форме. Что-то не то и не так.

Полагаю, что на этот раз Никита Сергеевич понял бесполезность борьбы. Все было разыграно куда более умело, чем в 1957 году. Аппарат ЦК, КГБ и даже армия, которую возглавлял друг Хрущева Малиновский, больше не подчинялись ему. И еще ближайший соратник — Микоян по-настоящему побоялся включиться в борьбу…

… О чем раздумывал Микоян, выслушав рассказ Галюкова? Быть может, вспоминал свою молодость, когда каким-то странным образом ему удалось ускользнуть из тюрьмы в Баку? Он был в числе 27 бакинских комиссаров, но расстреляно было только 26, а Микоян спасся. Или он вспоминал, как Сталин при его участии расправился с Каменевым, Зиновьевым, Бухариным? Или свое выступление в 1937 году на одном из партийных совещаний, когда он требовал: бить, бить, бить? Но, быть может, он думал о неудачной попытке снять Хрущева в 1957 году и своих колебаниях в тот момент — на чью сторону встать?

Кто знает. Микоян уже после снятия Хрущева продолжал занимать высокий пост и ушел только по старости, с почетом и сохранением всех благ для себя и своей семьи. Вручил ли он те записи Брежневу и когда — до заседания Президиума ЦК или в перерыве, когда соотношение сил стало для него вполне ясным, — неизвестно. Но, так или иначе, сыгранная им во всей этой истории роль выглядит крайне странной. Думаю, что он использовал сообщение Сергея в своих целях.

(Записано 27 мая 1997г.)

Председатели КГБ о снятии Хрущева

(В. Е. Семичастный и А. Н. Шелепин спустя четверть века о заговоре в Кремле)

Семичастный, Шелепин. В июле (1964 г. — Н. З.) уже в открытую говорили против Хрущева. Еще весной, накануне его 70-летия (в апреле), окружение было возмущено его нетерпимостью.

Семичастный. Здесь следует подчеркнуть, что заслуга Хрущева состояла в том, что он создал обстановку, при которой его смещение произошло на Пленуме гласно, без создания обстановки чрезвычайности. Я даже не закрывал Кремль для посетителей, и экскурсанты обычным путем шли на осмотр Кремля.

Во время заседания Президиума ЦК, уже к концу первого дня — 13 октября, ко мне начались звонки членов Президиума Верховного Совета СССР, членов ЦК, которых к тому времени уже было много в Москве. Одни возмущались: «Ты что сидишь, Хрущева снимают, а ты бездействуешь!» Другие, наоборот, волновались, что Хрущев останется.

Что было на Президиуме, я не знал — там не был. Я позвонил Брежневу, сказал, что затягивать обсуждение дальше нельзя — могут быть непредсказуемые действия: вокруг много волнений. Ну, они быстро свернули.

Вопрос. Когда Вы узнали, что Президиум ЦК по Хрущеву состоится 12-го? Известна ли была эта дата заранее? Знали ли ее все участники «заговора»?

Шелепин. Насчет «заговора». Опять-таки надо помнить традиции того времени, в частности, проведения партийных собраний. Как было тогда и у вас? Секретарь «Петр Иванович», готовя собрание, подходил к одному, другому и говорил: «Тебе надо выступить по такому-то вопросу». Что же вы думаете, такой практики не было при подготовке Пленума и о таких событиях не знала армия, КГБ? И этот Пленум готовили, как и все тогда партийные собрания: Брежнев и Подгорный беседовали с каждым членом Президиума ЦК, с каждым секретарем ЦК. Они же вели беседы с секретарями ЦК союзных республик и других крупнейших организаций, вплоть до горкомов. Был разговор с Малиновским, Косыгиным. Говорили и со мной, я дал согласие…

… Брежнев проявил трусость — уехал в ГДР. В его отсутствие уже говорили с Семичастным.

Семичастный. И я сразу дал согласие. Уже накануне празднования 70-летия Хрущева шли разговоры, что дальше терпеть такое нельзя, то есть это было еще весной 1964 года. И я был в числе первых, с кем вели разговор. Кстати, когда говорили с Косыгиным, первое, что он спросил, — какова позиция КГБ, и тогда дал согласие.

Шелепин. 10-го состоялась последняя беседа с Малиновским. Тот тоже сразу же дал согласие! И это понятно: Хрущев резко поссорился с военными. И дело не только в сокращении армии на 2,5 миллиона человек, что, я считаю, сделано было правильно, но он постоянно грубо оскорблял маршалов, не считаясь с их человеческим достоинством. На смещение Хрущева были согласны и кандидаты в члены Президиума ЦК.

Президиум заседал неполных два дня. Говорили об ошибках Хрущева, его грубости. Выступал и я. Разговор шел не о личном, ибо Хрущев меня выдвигал, и личных обид у меня на него не было.

В теперешних публикациях много выдумки, неточностей. В частности, Ф. Бурлацкий, Р. Медведев пишут, что Хрущев все понял, когда сел в самолет, — и самолет-то не тот, и охрана другая… И хотел лететь в Киев… Это неправда. Вместе с ним был его сын, и его свидетельские показания говорят о другом.

Семичастный. Никто его личной охраны не трогал, никаких дополнительных кораблей в Черное море никто не вводил, как сейчас домысливают. Усиление патрулирования было обычным, как всегда, когда выезжал на отдых глава правительства. Да и зачем это было делать? Не в Турцию же он мог уплыть?

Вопрос. Итак, Брежнев прилетел из ГДР 11-го. Подгорный из Кишинева — утром 12-го… А кого из членов Президиума ЦК вы можете назвать главными действующими лицами, организаторами?

Шелепин, Семичастный. Брежнев и Подгорный.

Шелепин. Вот тогда и было решено сразу собраться и немедленно созвать Пленум. 12-го вечером собрались все члены, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК. Ни Малиновского, ни Громыко не было, как об этом пишут, они не входили в состав Президиума ЦК. Долго уговаривали Брежнева позвонить по ВЧ — вызвать Хрущева из отпуска. Брежнев трусил. Боялся. Не брал трубку. Наконец его уговорили, и он, набрав номер, сообщил Хрущеву о готовящемся Пленуме.

Хрущев: «По какому вопросу?»

Брежнев: «По сельскому хозяйству и другим».

Хрущев: «Решайте без меня».

Брежнев: «Без Вас нельзя».

Хрущев: «Я подумаю».

Семичастный. Мы разошлись. Брежнев постоянно звонил мне: «Ну как?» Только в полночь мне позвонили, что Хрущев заказал самолет в Адлер. Летел он с сыном, Микояном и своей охраной — взял пять человек, а мог взять и больше в десять раз. Уж 50 человек-то у него были. Дата проведения Пленума не обговаривалась заранее, а сложилась силой обстоятельств. Если бы Хрущев не дал согласия на приезд в тот день, никто бы его силой не притащил, и дата Пленума могла быть иной.

Хрущев прилетел (вместе с Микояном) в Москву 13-го в середине дня. Встречали его во Внуково-2 я и Георгадзе. Обычно встречающих было значительно больше. Но это его не насторожило, он только спросил: «Где остальные?» — «В Кремле». — «Они уже пообедали?» — «Нет, кажется, Вас ждут». Поздоровались за руку, обычно. Хрущев был спокоен. Отправились эскортом машин. Я ехал в конце и по дороге остановился на обочине, отстал от них. (Дело в том, что раньше я ездил без охраны, а на эти дни дали мне сопровождающего, поэтому в машине оказался знакомый охране Хрущева человек, и, чтобы не смущать впереди едущих, я отстал.) В Кремле вся охрана была прежняя. Я ее сменил только после начала работы Пленума.

Шелепин. На заседании Президиума выступили многие, практически все. Я говорил третьим или четвертым… Заседание вел Хрущев. Интересно, что все критические выступления были не только в адрес Хрущева, началась полемика между присутствующими… Брежнев заключил прения, сказав, что все товарищи единодушно оценили деятельность Хрущева. Микоян в ходе прений настаивал на том, чтобы оставить Хрущева на каком-нибудь посту — в партии или правительстве, мотивируя это тем, что решение о смещении Хрущева и перевод на пенсию нанесет большой урон престижу КПСС на международной арене.

Вопрос. Пленум собрался днем 14 октября. Открыл его Брежнев и объявил, судя по известным мне материалам, что на повестку дня поставлен вопрос о ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Хрущева. С докладом выступил Суслов. Он выступал долго? Где-то было напечатано, что весь доклад занял минут двадцать. Текст доклада был роздан участникам Пленума, как тоже говорят?

Шелепин. Суслов зачитывал доклад, по-моему, около двух часов, текст был только у него.

Вопрос. В ряде довольно многих публикаций утверждается, что Президиум жестко «зажал» обсуждение вопроса на Пленуме, не дал слова и Хрущеву.

Шелепин. Пленум решил прений не открывать, поскольку Суслов подробно доложил о всем обсуждении на Президиуме ЦК. О Хрущеве он сразу же сказал, что тот просил Президиум не заставлять его, не настаивать на его выступлении. Мнение в зале было единодушным. Были реплики, выкрики с мест, иногда очень резкие, в адрес Хрущева, а особенно в адрес Аджубея.

Вопрос. Один из участников Пленума пишет, что после заседания Хрущев «покрутился, покрутился», никто к нему не подходил, руки не подал, и, всеми покинутый, он одиноко ушел.

Шелепин. Досужий, нечестный поклеп. После Пленума все члены Президиума ЦК собрались в комнате президиума попрощаться. Все стояли. Никита Сергеевич подходил к каждому, пожимал руку. Когда подошел ко мне, сказал: «С тобой они сделают так же, если не хуже…» Вот когда выводили из ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова, им действительно предложили покинуть зал, и никакого прощания с ними не было.

(Записано 27 марта и 22 мая 1989г, в Центральном партийном архиве. Запись вела научный сотрудник Г. Юдинкова. Вопросы задавал Н. Барсуков.)

Уточнения Н. Егорычева

(Николай Григорьевич Егорычев — в 1962-1967 гг, первый секретарь МГККПСС)

Егорычев. Я могу рассказать эпизод, о котором я еще никому не рассказывал и не писал. Брежнев очень нервничал перед октябрьским Пленумом Центрального Комитета партии (1964 г.). Он страшно был перепуган. Шла подготовка, обычная подготовка. Скажем, я вот с некоторыми членами ЦК беседовал. Уточнялись их позиции.

Вопрос. Но определенная «конспирация» соблюдалась?

Егорычев. Да, конечно, не афишировали. Ведь это было действительно опасно. Потому что если бы кто-то Хрущеву доложил, то, прямо скажем, он бы расправился жестоко с нами.

Вопрос. Но ведь Хрущев-то узнал?

Егорычев. Он косвенным образом узнал об этом через своего сына, которого кто-то проинформировал якобы из окружения Николая Григорьевича Игнатова.

Когда Хрущеву стало известно, он сказал Микояну: «Ты тут разберись. Я поеду отдыхать, а ты разберись». Брежнев об этом знал. Он мне как-то утром звонит по простому телефону: «Ты ко мне можешь зайти до работы?» — «Пожалуйста, часиков в восемь я могу к Вам зайти». Зашел к нему. Он стоял бледный, дрожал, взял меня за руку и увел куда-то в дальнюю комнату. «Коля, Хрущеву все известно. Нас всех расстреляют». Совсем расквасился, знаете, слезы текут… Я говорю: «Вы что? Что мы против партии делаем? Все в пределах устава. Да и времена сейчас другие, не сталинские». — «Ты плохо знаешь Хрущева. Ты плохо его знаешь». Еще что-то говорил. Я его повел к раковине и говорю: «Умывайтесь». Он умылся, немножко успокоился. Вот такой эпизод. Конечно, он меня потом, когда стал Генеральным, держать около себя не мог, имея в виду, что я видел его в таком состоянии.

Вопрос. Вы на самом Пленуме были?

Егорычев. Да, конечно.

Вопрос. А на Президиуме?

Егорычев. Нет, на Президиуме не был. Семичастный очень хорошо знает, как это все происходило. Когда Брежнев был в ГДР — это уже накануне Пленума, — кончился официальный визит, а он все не возвращается. Не едет и все тут. Отправился на охоту. Семичастному было поручено позвонить туда и сказать: «Если Вы не приедете, то Пленум состоится без Вас. Отсюда делайте вывод». И он срочно тогда прилетел.

Вопрос. Значит, о Пленуме было договорено еще до отъезда Брежнева или когда он был в Берлине?

Егорычев. Конкретная дата Пленума была решена на заседаниях Президиума ЦК. Сейчас очень много пишут, что Суслов играл в подготовке Пленума чуть ли не главную роль. Он не принимал прямого участия в подготовке смещения Хрущева. Ему не доверяли, держали в стороне от подготовки октябрьского Пленума. И ошибается Сергей Хрущев, что звонил в Пицунду Суслов, звонил Брежнев.

(Записано 19 сентября 1990г, в Центральном партийном архиве. Запись вела научный сотрудник И. Ярмоленко.

Вопросы задавал Н. Барсуков.)