• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

О всех сколько-нибудь серьезных происшествиях, представлявших малейшую угрозу жизни или здоровью членов советского руководства, на Лубянке немедленно составляли донесения на имя Генерального секретаря ЦК КПСС.

О многих ЧП в отношении «рядовых» секретарей ЦК КПСС, а тем более министров советские граждане и слыхом не слыхали. Некоторые факты, наверное, впервые станут известны из этой главы, написанной на основе секретных сводок ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ СССР.

Речь пойдет не о первых лицах страны, как в предыдущих главах, а о деятелях рангом пониже. Здесь тоже немало «белых» пятен. Впрочем, Молотова и Косыгина, кажется, к числу второстепенных лиц не отнесешь, хотя и первыми они, безусловно, не были, выглядывая из тени, отбрасываемой фигурами могущественных генсеков.

Одиннадцать человек возглавляли советское правительство в период с 1917 по 1991 год. Это были Ленин, Рыков, Молотов, Сталин, Маленков, Булганин, Хрущев, Косыгин, Тихонов, Рыжков и Павлов.

О покушениях на Ленина, Сталина и Хрущева в этой книге уже рассказано. Судьба репрессированного при Сталине Рыкова известна — его расстреляли. Чем закончил последний советский премьер-министр Павлов, тоже каждый знает — о ГКЧП еще не успели забыть.

Из оставшихся в списке фигурируют в сводках тайного ведомства лишь двое — Молотов и Косыгин. На Маленкова, Булганина, Тихонова и Рыжкова сведений нет. По-видимому, их жизни и здоровью ничто не угрожало. Во всяком случае, их имена не упоминаются в сводках КГБ, фиксировавших даже мелкие происшествия.

Имя третьего премьер-министра в истории советского государства, по-тогдашнему председателя Совета Народных Комиссаров, Вячеслава Михайловича Молотова, упоминается вот в какой связи.

В сентябре 1932 года он предпринял поездку по промышленным и горнорудным районам Сибири. Передвигался из города в город в основном на автомобильном транспорте.

Конечно, на самолете было бы быстрее. Но после гибели видного партийного деятеля Мясникова в авиационной катастрофе в середине двадцатых годов Сталин провел через Политбюро строгое решение, запрещавшее членам ЦК и другим крупным руководителям пользоваться самолетами. В те годы это был ненадежный вид транспорта, аэропланы часто падали, пассажиры гибли.

Постановление действовало вплоть до начала войны 1941 года. Соблюдали его неукоснительно. В тридцатые годы Микоян, приехавший в командировку в Минск, соблазнился предложением тамошнего авиационного командования прокатиться на боевом истребителе. Летчик с именитым пассажиром на борту выполнил несколько фигур высшего пилотажа, о чем с восхищением сообщили белорусские газеты. Неизвестно, каким образом о воздушном лихачестве узнал Сталин, но Политбюро на очередном заседании объявило Микояну выговор за недисциплинированность.

В связи с этим не известным широкой публике запретом произошла конфузия в литературном мире. Ныне порядком забытый писатель Федор Панферов, а тогда депутат, лауреат, главный редактор журнала «Октябрь» в своем послевоенном романе «Волга-матушка река» вывел образ первого секретаря обкома, которого Сталин направил на Урал, где в одной из областей были плохи дела, вызванные небывалым мором скота.

По сюжету романа сталинский посланец садится на пароход и две недели плывет по Волге к месту своего назначения.

— И это в то время, когда в области мрет скот! — вскричал на одном писательском собрании пылкий юноша по фамилии Рыбаков. — Посланец товарища Сталина должен мчаться туда на самолете, чтобы немедленно прекратить вредительство. Две недели на пароходе… Это же сколько скота падет за это время?

Присутствовавший на собрании Панферов тяжелым взглядом уставился на будущего автора «Детей Арбата», но смолчал, не стал раскрывать кремлевскую тайну, в которую, конечно же, был посвящен.

Но это, как говорится, к слову.

В начале тридцатых годов кремлевская охрана была малочисленной и слабо подготовленной. Если еще в начале пятидесятых годов в Кремле существовала вечерняя средняя школа, и самым младшим там был пятый класс, то можно представить уровень подготовки двадцать лет назад.

При выездах на приличное расстояние от Москвы кремлевский транспорт, как правило, к месту командировки высоких лиц заранее не доставлялся. Это правило появилось значительно позже — при Хрущеве. Обычно кремлевские начальники, даже такого высокого ранга, как Молотов, пользовались тем транспортом, который предоставлялся им на месте. Безусловно, подавались машины самого лучшего класса, на которых ездили первые лица областей и городов.

Водители были тоже местные, возившие своих начальников. С точки зрения обеспечения безопасности прибывших представителей Центра это был не лучший вариант, но других возможностей в ту пору не было. Да и гонять за тридевять земель бронированные «паккарды» со своими водителями еще не осмеливались по причине боязни прослыть буржуазными перерожденцами.

Вот и двинулся товарищ Молотов на предоставленной ему радушными хозяевами кузбасского города Прокопьевска порядком изношенной машине на встречу с тружениками одной из шахт. Сибирские горняки хорошо приняли столичного гостя — внимательно слушали, расспрашивали о положении в стране и мире. Им импонировало, что к ним, на отдаленную шахту, приехал сам председатель Совета Народных Комиссаров.

После окончания встречи шахтеры тепло проводили Молотова к машине. Он тоже уезжал довольный — люди понимали, что от них требуется, и не просили сверх того, чего власть пока им не могла дать.

А на обратном пути в Прокопьевск едва не случилось непоправимое. Автомобиль с Молотовым внезапно свернул с дороги и покатился с насыпи. Она была довольно высокая. Автомобиль потерял устойчивость и опрокинулся. Молотов почувствовал, что их неудержимо тянет вниз. Он обреченно закрыл глаза. Сзади послышались крики и ругань. Это сопровождавшие его лица выражали свое отношение к водителю.

Когда спустя какое-то мгновение Молотов открыл глаза и выглянул из машины сквозь лобовое стекло, он похолодел от ужаса — автомобиль висел над самым краем глубокого придорожного оврага. Почему он замер и не скатился в пропасть — одному Богу известно. Впрочем, член Политбюро Молотов был атеистом.

Опрокинувшуюся машину с помощью шахтеров, разъезжавшихся на грузовиках после встречи по домам, кое-как оттащили от опасного места и вновь поставили на колеса. От сильного удара начальственное транспортное средство имело весьма удручающий вид и не заводилось. Молотова пересадили в фанерную кабину грузовой «полуторки» и доставили в Прокопьевск.

Председатель Совнаркома чудом избежал смерти. Свались машина в пропасть — все, пиши пропало. Глубина оврага такая, что хоть в кино снимай.

В Прокопьевске Молотов всю ночь не сомкнул глаз. Что это — случайность или кем-то спланированная акция? Если автомобильная авария по какой-то причине сорвалась, не исключено, что злоумышленники предпримут другой способ его устранения. Потом все спишут на уголовников, на раскулаченных, которых в этом мерзком городе полным-полно. Молотов едва дождался рассвета и сразу же уехал в Кемерово.

Когда в областном центре стало известно о дорожнотранспортном происшествии, в прокопьевский горотдел ОГПУ поступила срочная шифровка с приказом о немедленном аресте водителя, по чьей вине едва не была загублена жизнь главы советского правительства. Местные чекисты и без указания начальства уже вовсю раскручивали личность этого человека со странной фамилией Арнольд.

Арестованного Валентина Арнольда, управлявшего опрокинувшейся машиной, доставили сначала в Кемерово, затем привезли в Москву. Ему предъявили обвинение в том, что он намеревался физически устранить председателя Совнаркома Молотова путем организации автомобильной аварии.

На допросах он признался, что является членом подпольной троцкистской организации, орудовавшей в Прокопьевске. Организацию возглавляет Шестов, один из руководителей этого шахтерского города. На самом деле Шестов — глубоко законспирированный вредитель, ярый приспешник Троцкого, готовый за него в огонь и в воду. Именно по заданию Шестова и должен был Арнольд совершить террористический акт под видом дорожно-транспортного происшествия.

Перед приездом Молотова они еще раз обсудили и уточнили свой план. Большая надежда была на то, что в день, когда приедет Молотов, пройдет дождь. Это упростило бы задачу и сняло подозрения — мол, дорога была мокрая, скользкая, машину занесло, шофер не справился с управлением.

Дождь и в самом деле прошел. Как по заказу.

Почему же тогда шофер не осуществил свой преступный замысел? Что помешало хладнокровному убийству председателя Совнаркома?

Арнольд показал на следствии, что в последний момент он испугался, потерял самообладание и интуитивно нажал на тормоза. Считанные сантиметры насыпи отделяли Молотова от смерти.

— И вас? — спросил следователь.

— И меня, — опустил глаза Арнольд. — Я ведь тоже должен был погибнуть с Молотовым и всеми, кто находился в машине. Сплоховал. Нервы не выдержали.

— Но вы давали Шестову согласие на самопожертвование?

— Давал. Я не думал, что это будет так трудно. Нога сама, произвольно, нажала на тормоз…

Водителя расстреляли. Шестова и всех членов его троцкистской организации тоже.

Спустя четверть века, борясь с Молотовым, Хрущев бросил ему тяжкое обвинение в том, что в Прокопьевске никакого покушения на него не было, просто прошел дождик, и на скользкой дороге машину занесло. Таких случаев — сколько угодно. Не виновных ни в чем людей расстреляли, город обезглавили.

В конце восьмидесятых годов, будучи глубоким стариком, перед концом своей жизни Молотов, касаясь этого эпизода, упорствовал:

— Было покушение в Прокопьевске. Шофер дал показания, что в последний момент передумал, там пропасть была, и он испугался. Неизбежно не только меня убило бы, но и его тоже.

Восьмой по счету советский премьер, Алексей Николаевич Косыгин, в серьезные переделки попадал чаще.

В конце октября 1971 года он прибыл с официальным визитом в столицу Канады город Оттаву. Программой пребывания предусматривалось посещение канадского парламента.

После того как встреча закончилась и советская делегация направилась к выходу, хозяева предложили высокому гостю небольшую прогулку вокруг здания парламента. Косыгин принял это предложение.

Многочисленные журналисты, ожидавшие советского премьера на улице, воспользовались моментом и начали снимать его на кино — и фотопленку. Началась толкотня. В общей суматохе, когда журналисты отталкивали друг друга, чтобы занять позицию поудобнее и поближе к Косыгину, чья-то фигура с зажатой в руке финкой метнулась к московскому гостю.

Начальник личной охраны Косыгина полковник Е. С. Карасев и его заместитель подполковник Н. Н. Горенков среагировали мгновенно. Несмотря на то что, по заверениям канадских коллег, местные журналисты, сопровождавшие Косыгина в его поездках по Оттаве, были тщательно отобраны и не вызывали подозрений, Карасев и Горенков держали ухо востро. Когда нападавший с холодным оружием в руке бросился на Косыгина, телохранители применили профессиональный прием и нейтрализовали террориста, прежде чем тот успел замахнуться финкой.

Скрученного киллера передали канадской полиции. Им оказался член венгерской эмигрантской организации, действовавший под прикрытием журналиста. Как ему удалось проникнуть в число работников прессы, освещавших визит советского премьера, сотрудники «девятки» выяснять не стали. Вот и верь после этого на слово зарубежным коллегам…

О дорожно-транспортном происшествии в Москве, когда в «ЗИЛ» Косыгина врезался затрапезный «Запорожец», читатель знает из главы, в которой рассказывалось о гибели белорусского лидера Машерова. Косыгин приказал не наказывать пенсионера — водителя «Запорожца», который лишился своего транспортного средства и сам чудом уцелел. Но после этого ЧП последовало ограничение скорости в столице. Даже на самых лучших магистралях она снижалась с восьмидесяти до шестидесяти километров.

Но самое трагическое происшествие случилось с Косыгиным первого августа 1976 года.

Алексей Николаевич был сухощав, спортивен, много ходил пешком, всю жизнь увлекался академической греблей на байдарке. Она, можно сказать, и сгубила его.

В первый день последнего летнего месяца семьдесят шестого года выдалась чудесная солнечная погода. Был выходной день — воскресенье, и Косыгин вновь решил посвятить его своему любимому занятию. Был бодр, ничто не предвещало несчастья.

В районе Архангельского неожиданно байдарка перевернулась. Косыгин пошел на дно головой вниз. Утонуть не дала, как ни странно, именно байдарка. Она была одиночная, и ноги гребца в ней находятся в специальных креплениях. Это спасло Косыгина.

Назавтра по Москве пополз слух — авария на воде была подстроена. О неприязненных отношениях между генсеком и премьером знали многие. Симпатии народа были на стороне Косыгина, потому молва и обвинила Брежнева в попытке избавиться от сильного конкурента.

Слухи еще больше укрепились, когда через месяц после происшествия, второго сентября 1976 года, вышел указ об утверждении Н. А. Тихонова первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Все знали, что Косыгин находится в больнице, а в его отсутствие Брежнев назначил ему заместителем своего человека, который и начал фактически руководить правительством, хотя там продолжал работать другой первый заместитель Предсовмина, к тому же член Политбюро, — К. Т. Мазуров.

Между тем положение со здоровьем Косыгина было критическое. Пока его вытащили, в дыхательные пути попало много воды. Бледного, без сознания, с тяжелой одышкой, Косыгина доставили в военный госпиталь в Архангельском. Надо отдать должное охране — она действовала быстро и умело. Телохранители премьера следовали на лодках-байдарках сзади и, когда охраняемый перевернулся, бросились на помощь. Промешкай они — и было бы поздно.

Ни руки Брежнева, ни других недоброжелателей Косыгина в случившемся не было. Во время гребли у Алексея Николаевича произошло нарушение кровообращения в мозгу с потерей сознания, после чего он и перевернулся. К счастью, разорвался сосуд не в мозговой ткани, а в оболочках мозга, что облегчило его участь.

Сильный организм Косыгина, а также эффективное лечение позволили больному довольно быстро выйти не только из тяжелого состояния, но и приступить к работе. Но это был уже не прежний Косыгин, смело принимавший решения. Вскоре его сменил Тихонов.

В годы, когда Косыгин возглавлял советское правительство, у него в заместителях ходил Николай Константинович Байбаков. Одновременно он руководил и Госпланом СССР.

Этот человек отличался удивительным политическим долголетием: начав при Сталине в 1944 году наркомом нефтяной промышленности, Байбаков удерживался в высоких креслах при всех очередных вождях, и ушел на пенсию лишь где-то в середине горбачевской перестройки.

Во время описываемых событий ему было 56 лет.

В середине января 1968 года Байбаков с супругой и группой руководящих работников Госплана СССР прибыл в Японию с деловым визитом. Принимала их Федерация экономических организаций «Кейданрэн».

Программа пребывания была рассчитана на две недели. Предстояли поездки в разные города, встречи с деловыми кругами.

Многое в этой стране удивляло и поражало Байбакова. Например, поезда уже в то время там ходили со скоростью двести километров в час. Непривычным было и то, что делегацию такого уровня возили не спецтранспортом, а в обычных железнодорожных вагонах. На вокзалах не было и специальных залов для ожидания. Все не так, как в Советском Союзе.

Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Байбаков внимательно присматривался к чужой жизни, пытаясь понять феномен японского экономического чуда.

В городе Нагоя советских гостей свозили на завод радиотехнической промышленности, где они впервые увидели безлюдные цехи. Рабочих там заменяли роботы. С завода делегация в сопровождении местного губернатора, сотрудников его администрации и охранников прибыла на железнодорожный вокзал, откуда гости должны были переехать в другой японской город — Осаку.

На вокзале и случился инцидент, о котором много писала западная пресса и ни словом не обмолвилась советская.

В момент, когда делегация прошла на перрон, чтобы сесть в скоростной поезд, следовавший на Осаку, к идущим вместе Байбакову с супругой Клавдией Андреевной и работником советского посольства в Японии Л. Немзером метнулся незнакомый человек. В вытянутой руке он держал большой меч.

Первый удар обрушился на Немзера. Сбив дипломата с ног, нападавший подпрыгнул и опустил свое страшное оружие на Байбакова. Не ожидавший такой наглости зампред Совмина не успел увернуться и тут же со стоном согнулся, схватившись за плечо, которое обожгла дикая боль.

Пытаясь выпрямиться, Байбаков краем глаза увидел, что меч в руках террориста взметнулся снова. Но нового удара не последовало. На этот раз злоумышленник замахнулся мечом на супругу Байбакова, которая стояла напротив мужа, рядом с губернатором Нагой.

Он был настоящим рыцарем. Заметив, что удар направлен на жену руководителя советской делегации, губернатор поднял руку вверх, заслоняя женщину. Меч с силой опустился на внезапно возникшую перед целью преграду, и лицо защитника исказилось от боли — благородство губернатора стоило ему перебитого пальца.

Клавдия Андреевна, как всякая женщина, была, наверное, идеальным объектом для нападения. Если террорист еще как-то опасался мужчин, то какое сопротивление могла оказать она? Поэтому он снова замахнулся на нее своим мечом, и снова благородный губернатор принял удар на себя. На этот раз губернатор сумел перехватить меч, направленный на голову беззащитной женщины, и фактически спас ей жизнь.

И только тут японская охрана опомнилась. Полиция набросилась на террориста, вырвала из его рук меч, который, к счастью, оказался не из металла, а из мореного дуба. На преступника надели наручники и куда-то увели.

Весь эпизод занял несколько минут. Никто не успел ничего понять.

Между тем к перрону подошел поезд. Как поступать дальше? Стоит ли после этого продолжать визит? Потирая ушибленные места, сотрудник советского посольства Немзер вопросительно смотрел на Байбакова.

Взгляд зампреда Совмина метал громы и молнии. В душе закипала ярость. Но в этот момент к руководителю советской делегации подошел губернатор и, указывая на дверь вагона, сделал широкий приглашающий жест.

Превозмогая себя и призывая на помощь всю свою выдержку, Байбаков молча поднялся в вагон. Вслед за ним поднялись остальные члены делегации.

Минут через пятнадцать-двадцать после того, как поезд тронулся от вокзала, в купе Байбакова постучали.

— Войдите, — не слишком любезно откликнулся он.

В дверях стояли и вежливо улыбались несколько японцев. Переводчик сообщил, что эти господа представляют делегацию, уполномоченную японским правительством принести гостям искренние извинения за досадный инцидент на перроне.

«Откуда правительство так быстро узнало о происшествии? — удивился Байбаков. — Ведь прошло не более двадцати минут… А как правительственная делегация попала на этот поезд? Он же нигде не делал остановку… Неужели все было предусмотрено заранее?»

Лицо Байбакова стало непроницаемым.

— Я, как заместитель председателя советского правительства, — сухо сказал он, — прошу передать императору и правительству Японии решительный протест в связи с неудовлетворительным обеспечением безопасности нашего пребывания в вашей стране.

С лиц почтительно склонившихся в полупоклонах японцев не сходили маски-улыбки. Байбаков, глядя на них, разозлился.

— У нас нет желания дальше знакомиться с вашей страной. Заявляю, что мы незамедлительно возвращаемся в Москву.

Японцы все также вежливо выслушали и, откланявшись, удалились из купе.

Через час скоростной поезд прибыл в Осаку. Гостей разместили в шикарном отеле. Поселившись в отведенном ему номере, Байбаков включил телевизор.

— Клава, смотри! — позвал он супругу, когда на телеэкране появилось изображение государственного флага Японии, на фоне которого красовался портрет молодого человека, напавшего на них в городе Нагоя.

В эту минуту к ним постучался переводчик. Он тоже включил в своем номере телевизор и увидел точно такую же заставку.

На экране между тем высветились какие-то иероглифы. «Он борется за наши северные территории», — прочел вслух переводчик.

Потом в кадре показался телеведущий и что-то залопотал по-японски.

— Человек, который напал на заместителя господина Косыгина в городе Нагоя, является японцем, — пересказывал переводчик. — Он молод, ему всего двадцать пять лет. Недавно он вернулся из мест заключения, где отсидел два года за уголовное преступление. Этот молодой человек являлся руководителем группы, поставившей своей целью добиться передачи Японии четырех Курильских островов.

— Диву даешься, как можно было это узнать и подготовить репортаж в течение одного часа, — недоверчиво произнес Байбаков.

Вернувшись в тот же день из Осаки в Токио, он направил в Москву шифротелеграмму о покушении на себя и свою супругу. Байбаков предлагал прервать визит и вернуться домой немедленно.

Однако Москва думала иначе. В ответной шифротелеграмме Байбакову предписывалось продолжать визит в соответствии с намеченным планом, а также рекомендовалось не акцентировать внимания на покушении.

Спустя некоторое время после возвращения в Москву ему доложили: по дипломатическим каналам из Токио пришло сообщение, что террориста осудили на три года тюремного заключения.

От себя КГБ проинформировал Генерального секретаря ЦК КПСС: инцидент на вокзале в городе Нагоя послужил поводом правительству Японии для замены начальника охраны и увеличения численности службы безопасности, занимающейся сопровождением официальных иностранных делегаций, с тридцати до ста человек.

На секретаря ЦК КПСС Суслова тоже, оказывается, было совершено покушение.

К концу правления Брежнева Суслов стал вторым лицом в партии. Он был единственным секретарем ЦК, который имел свое мнение и осмеливался высказывать его Леониду Ильичу.

Долговязая фигура главного идеолога партии была несколько странной и выглядела довольно комично. Даже в солнечную погоду Суслов не расставался с калошами, много лет подряд носил одно и то же длинное старомодное пальто, и только шутливое предложение Брежнева членам Политбюро скинуться на новое вынудило его заменить гардероб.

Суслов не выносил быстрой езды. Когда Брежнев утром торопился на службу и видел впереди на подъезде к Москве скопление машин, плетущихся со скоростью не более шестидесяти километров, безошибочно угадывал:

— Наверное, Михаил едет.

Впрочем, по имени называл его только за глаза. Обращался обычно по имени и отчеству — как и к Косыгину. С остальными был на «ты». Это исключение, которое генсек делал только для двух человек из своего ближайшего окружения, говорило о многом.

Суслов был одним из старожилов на Старой площади. Секретарем ЦК он стал в 1947 году, при Сталине, и скончался в той же должности в 1982 году, при Брежневе. Тридцать пять лет на страже идеологии!

Одно время должность секретаря ЦК Суслов совмещал с другой — главного редактора газеты «Правда». Тогда и случилось происшествие, зафиксированное Лубянкой.

Дело было в канун большого революционного праздника. В «Голубом зале» редакции «Комсомольской правды» должен был состояться традиционный концерт, и молодые сотрудники газеты, не занятые выпуском текущего номера, в ожидании встречи с артистами позволили себе несколько расслабиться.

Расслабляться в те времена было просто, так как в редакционных буфетах старого корпуса «Правды» спиртные напитки продавались без ограничений. Кто хотел, всегда мог опрокинуть рюмочку-другую для поднятия настроения или снятия стресса. Уважаемым авторам предлагали чашечку кофе с коньяком, что располагало к обстоятельной беседе. Самое любопытное, что пьяных в редакционных коридорах не было.

В «Комсомольской правде» тогда начинал будущий известный советский фельетонист Илья Шатуновский. В коридоре ему встретился коллега из международного отдела. Взглянув на часы, международник сказал:

— Время еще есть. Может, к «Савелию» сходим, пообедаем?

«Савелием» журналисты между собой называли ресторан на Савеловском вокзале, расположенный в пяти минутах ходьбы от редакции.

Шатуновский поддержал предложение, и приятели двинулись по знакомому адресу.

Пообедали, безусловно, не без запотевшего графинчика. Заодно пообсуждали кое-какие вопросы и в предвкушении праздничного концерта вернулись в редакцию.

Артисты, как выяснилось, еще не приехали, и Шатуновский пошел в свой отдел. Через четверть часа дверь комнаты открылась, на пороге возникли три мужские фигуры.

Впереди шествовал Михаил Самсонович, заведовавший в редакции хозяйственными делами. Его Шатуновский знал. А вот двух его спутников — молодых, крепкого сложения парней — видел впервые.

Хозяйственник подошел вплотную к столу, за которым сидел Шатуновский, и шумно втянул воздух носом. г — Что под праздничек поделываем? — поинтересовался Михаил Самсонович и придвинулся еще ближе.

«Принюхивается!» — пронеслось в мозгу у проштрафившегося журналиста.

— Да как вам сказать, Михаил Самсонович, — промямлил Шатуновский. — Концерт ожидаем. Говорят, артисты опаздывают…

— Э, да вы, кажется, выпивали! — воскликнул хозяйственник. — Или будете отрицать?

— Михаил Самсонович! — укоризненно произнес будущий знаменитый фельетонист. — Ну как можно… Такой деликатный вопрос, да еще при посторонних людях…

И тут один из посторонних начальственно распорядился:

— Да что с ним в кошки-мышки играть! Следуйте за нами…

Шатуновского привели в кабинет ответственного секретаря редакции, где уже пребывали в тихой задумчивости несколько его отловленных коллег, включая и международника, с которым полчаса назад обедал у «Савелия». Главным в кабинете был человек средних лет в спортивном костюме.

— А вы что пили? — спросил «спортсмен» у вошедшего Шатуновского.

— Водку, — честно признался он.

— Хм, и этот — водку! — театрально развел руками «спортсмен». — А может все-таки вино?

Вино, конечно, выглядело меньшим злом по сравнению с сорокаградусной, но все задержанные настаивали на том, что пили именно ее.

Проводивший дознание «спортсмен» пытался запутать журналистов, устроив им перекрестный допрос, но из этого тоже ничего не вышло. Тогда он принял радикальное решение:

— А ну, рассядьтесь по компаниям, кто с кем пил!

Шатуновский уселся рядом с международником. Они действительно пили водку. Оба терялись в догадках, почему это так важно допрашивавшим их незнакомым людям, которые даже не представились, кто они.

В этот момент Михаил Самсонович и два крепких парня, отлавливавшие по всей редакции тех, кого подозревали, что они под хмельком, привели еще одну жертву. Ею оказался дежурный литературный правщик.

— Что вы пили? — сурово спросил у него «спортсмен».

— П-п-порт-т… — запинаясь, испуганно начал оправдываться правщик.

— Портвейн! — обрадовался дознаватель. — Так-так, и какой марки?

— Т-три… с-сем…

— «Три семерки»! Отлично… Вот ты-то нам и нужен! Поедешь с нами. Остальные свободны! — распорядился «спортсмен».

Любитель «Трех семерок» пытался что-то говорить в свое оправдание, но его уже не слушали и повели на выход. Он отсутствовал все октябрьские праздники. В редакции появился спустя несколько дней — перепуганный, съежившийся и изрядно похудевший.

— Что с тобой? — удивлялись коллеги. — Где ты пропадал?

— Я ведь тоже пил водку, как и все, — оправдывался бедолага. — А когда началась проверка, подумал — лучше сказать, что пил вино. За сорокаградусную может больше попасть — все-таки днем дело было, в рабочее время. Соврал себе во вред…

— Ничего не понимаю, — молвил Шатуновский. — Какая-то дикая история. Зачем им был нужен человек, употреблявший именно «Три семерки»? И вообще, кто они такие?

Литправщик огляделся по сторонам и по большому секрету рассказал необыкновенную историю.

Оказывается, все эти дни его продержали в камере предварительного заключения. Выясняли, кто надоумил его совершить террористический акт в отношении товарища Суслова.

Покушение на него было осуществлено в тот самый предпраздничный день, когда журналисты «Комсомольской правды» расслаблялись в ожидании встречи с артистами в своем «Голубом зале». Суслов приезжал в редакцию «Правды», пробыл там некоторое время, и на выходе из здания, когда усаживался в машину, откуда-то сверху вдогонку ему полетела пустая бутылка из-под портвейна «Три семерки».

Охрана решила, что бутылку бросили с шестого этажа, на котором размещалась «Комсомольская правда», и приступила к следственным действиям.

Злоумышленника так и не нашли. Скорее всего, ктото выбросил бутылку без всякой задней мысли, не имея в виду посягнуть на жизнь товарища Суслова.

После того случая резко сократилась реализация популярной тогда марки портвейна в гастрономе напротив «Правды». Продавщицы ломали головы над тем, почему вдруг пишущая братия разлюбила «Три семерки».

Утром восьмого января 1961 года секретарь ЦК КПСС Нуриддин Акрамович Мухитдинов возвращался из Душанбе в Москву. Во Внуковском аэропорту его встречали жена и дети.

Все уселись во вместительную «Чайку». Около двенадцати часов дня она отъехала от здания аэропорта. В машине, кроме высокопоставленной семьи, находился охранник Бобышкин.

Фамилия Мухитдинова сегодня мало кому известна в России. Между тем в хрущевские времена его имя постоянно фигурировало в протокольных отчетах ТАСС в ряду высших руководителей Советского Союза.

Правда, это продолжалось недолго. Уже в 1961 году член Президиума ЦК КПСС Мухитдинов слетел с политического Олимпа, после чего занимал малозаметные посты в Центросоюзе, Госкомитете по культурным связям с зарубежными странами и других второстепенных учреждениях. Переведенный в Москву Хрущевым из Ташкента в 1957 году, он ничем себя не проявил и сумел продержаться в Кремле лишь три года. Разочаровавшись в Мухитдинове, отец десятилетней «оттепели» больше не предпринимал попыток выдвижения кадров в центр из национальных республик.

Итак, январским морозным днем «Чайка» следовала из Внукова в Москву. Казалось, ничто не предвещало несчастья. И вдруг, когда она поравнялась с высотным зданием Московского университета, из боковой улицы на огромной скорости вылетел трудяга-самосвал и протаранил правительственную машину.

От страшного удара «Чайка» отлетела в сторону, словно футбольный мяч, и напоролась на осветительную мачту. Мотор заглох, машина перевернулась.

Главный пассажир очнулся через какое-то время у себя дома, в кровати. Сначала до его слуха начали долетать разрозненные звуки, потом стал доходить смысл разговора, который вели у его постели кремлевские врачи.

Мухитдинову, можно сказать, крупно повезло — он отделался незначительными ушибами и легкими контузиями. Тем не менее ему предписали постельный режим до конца января, а затем подлечили в Кремлевской больнице.

Не сильно пострадали и члены его семьи. Все остались живы и здоровы, поскольку основной удар пришелся с той стороны, где сидел он сам. Жена получила легкие царапины, дети чувствовали себя нормально. Легким испугом отделались водитель Василий и телохранитель Бобышкин.

Узнав, что шофер под следствием, Мухитдинов распорядился, чтобы его освободили из-под стражи и больше не трогали, поскольку он абсолютно не виноват. Через два дня водителя выпустили на свободу.

Как-то Мухитдинова пришел проведать один его близкий друг. Предложив выйти на веранду, он оглянулся вокруг и тихо сказал:

— Есть подозрение, что эта авария организована.

Мухитдинов, по его словам, не стал развивать данную тему, лишь коротко ответил ему:

— Разберутся.

Друг намекал на причастность к аварии тогдашнего председателя КГБ Серова. И из других источников Мухитдинов тоже слышал, что авария подстроена. Однако в подробности никто вникать не стал, и дело вскоре закрыли.

О том, что это было покушение, Мухитдинов заговорил четверть века спустя, в середине восьмидесятых годов, когда засобирался переезжать из Москвы на родину, в Узбекистан. Новая интерпретация старого дорожнотранспортного происшествия была сразу же зафиксирована и доложена Генеральному секретарю ЦК КПСС М. Горбачеву.

Заурядное дорожно-транспортное происшествие двадцатипятилетней давности приобретало политический оттенок. По версии Мухитдинова, которой он делился со своими друзьями, дело обстояло так.

В начале 1958 года он вместе с Ворошиловым и другими членами Президиума ЦК приехал в аэропорт Внуково встречать главу одного государства, с которым предстояли переговоры. В ожидании самолета перекидывались дежурными фразами.

Вдруг к Мухитдинову подошел председатель КГБ Серов и без всякого предисловия рубанул:

— Ты ухаживаешь за хозяйкой своего особняка!

— Не понял, — ответил Мухитдинов. — Повтори, что ты сказал.

Серов повторил, назвав имя хозяйки загородной дачи, на которой жил Мухитдинов.

— Откуда ты это взял?

— Она сама заявила!

— Врешь! Это ложь.

— Хочешь, допрошу ее и запротоколирую?

— Наверняка уже допросил, и протокол лежит в кармане.

— Хотел просто предостеречь тебя.

— Не предостеречь, а прибрать таким образом к рукам.

После этих слов Мухитдинов разразился гневной филиппикой.

Что же касается хозяйки особняка, то Мухитдинов обвинил Серова в том, что он сам организовал эту провокацию и вынудил бедную женщину дать ложные показания.

В общем, ссора с Серовым произошла сильная. Вернувшись в кабинет из аэропорта после встречи высокого гостя, Мухитдинов сразу же позвонил Хрущеву и попросил срочно принять его по неотложному вопросу.

Получив согласие, Мухитдинов отправился к Хрущеву и передал ему разговор с Серовым — слово в слово. По реакции Никиты Сергеевича Мухитдинов понял, что Серов передал ему предостережение с подачи Хрущева.

У Мухитдинова упало настроение, и он даже попросил Никиту Сергеевича разрешить ему вернуться назад в Ташкент. Однако Хрущев эту просьбу отклонил.

Когда Мухитдинов вечером приехал на дачу, сотрудницы, о которой говорил Серов, уже не было. Ее перевели на другую работу.

Мухитдинов клялся, что он к ней не приставал и ничего от нее не домогался. Просто у него в особняке както были гости из Узбекистана. Их хорошо приняли, угостили.

— Проводив земляков, по обыкновению, поблагодарил всех сотрудников, — рассказывал Мухитдинов об этом эпизоде. — Ту женщину особо похвалил за аккуратность, вежливость и гостеприимство, которые так ценятся у нас в Узбекистане.

Серов же располагал другими сведениями — мол, благодарность носила несколько иные формы.

Рапорт той женщины сохранился в архиве, при желании его можно было поднять, но Горбачева это донесение не заинтересовало. Дела давно минувших дней, какие-то мелкие дачные интриги.

Ну, хочется Мухитдинову преподнести банальную автомобильную аварию как попытку покушения, пусть преподносит. Правда, в таком случае хочется спросить — а мотивы? Чем не угодил Мухитдинов Серову, что тот надумал избавиться от него таким способом? А мстил за выступление на заседании Президиума ЦК, где Мухитдинов докладывал о необходимости реабилитации невинно пострадавших народов Крыма, Закавказья и Северного Кавказа, насильно переселенных в Сибирь, Казахстан и Узбекистан. Да, Серов тогда участвовал в операциях по депортации этих народов. Но ведь не Серов принимал политическое решение. И если Хрущев оставил его председателем КГБ, значит, не возлагал на него вину за выселение народов с их родных земель.

Почти машеровский вариант — так квалифицирует ту аварию Мухитдинов. Что ж, каждому по прошествии времени хочется выглядеть значительнее.

На рядовых, не генеральных, секретарей ЦК КПСС попыток покушений было мало. Кроме случаев с Сусловым и Мухитдиновым, если таковые, конечно, можно считать посягательствами на жизнь, других происшествий не зарегистрировано.

Что касается ситуаций, связанных с угрозой здоровью, а то и повлекших за собой преждевременную смерть, больше всего слухов ходило вокруг имени Екатерины Алексеевны Фурцевой, которую в пору ее могущества народная молва не без оснований возводила в ранг Екатерины Третьей.

Скромная фабричная девчонка из Вышнего Волочка сделала головокружительную карьеру, став членом Президиума и секретарем ЦК КПСС. Высокая и стройная, она одевалась с необыкновенным вкусом — ее элегантные костюмы подчеркивали синеву глаз.

Народная молва приписывала ей любовь с руководителем государства — именно поэтому она не предала его в трудные июньские дни 1957 года, когда соратники задумали отстранить Хрущева от власти. Фурцева спасла его, но он, неблагодарный, все забыл, моментально разлюбил и выгнал ее из состава не только Президиума, но и из состава ЦК.

Что оставалось несчастной женщине? Правильно, покончить с собой. После организационного Пленума, не услышав своей фамилии в вожделенных списках, она вернулась домой и вскрыла себе вены. Потеряла много крови, прибывшие врачи застали ее в тяжелом состоянии, но спасли.

Когда руководителю государства стала известна эта история, в нем заговорила совесть, и он опять включил Фурцеву и в состав ЦК, и в состав Президиума.

— Какие вены? Что значит потеряла много крови? Откуда тяжелое состояние? Я приехал к ней на дачу сразу же, как только стало известно о попытке самоубийства.

Меня послал к ней Хрущев. Со мной был начальник Четвертого Главного управления при Минздраве…

Это говорит генерал-полковник КГБ Николай Степанович Захаров. В ту пору он возглавлял Службу охраны Кремля. Главному хрущевскому охраннику восемьдесят девять лет, но память у него прекрасная, он отлично помнит детали.

— Скорее это была инсценировка… Так, слегка царапнула себя лезвием. Ее даже в больницу не увозили. Нервный стресс, переживания… Прописали какие-то микстуры…

Такие вот разноречивые мнения.

Немало слухов и вокруг ее кончины, последовавшей 24 октября 1974 года, на шестьдесят четвертом году жизни.

В официальную версию — внезапную остановку сердца — мало кто верил с самого начала. Она была здоровой и энергичной, только что вернулась из южного санатория. Ее начальник Мазуров, курировавший в правительстве вопросы культуры, рассказывал:

— Вечером двадцать четвертого октября ее видели на приеме в честь юбилея Малого театра. Ничего не пила, не ела, сделала только несколько глотков боржоми. Была оживленной, беды ничто не предвещало…

О боржоми неспроста. Русская народная молва приписывала ей наклонность к известному русскому народному напитку.

Отсюда первая версия смерти — злоупотребляла. Было отчего — кругом измены и обман. В семьдесят третьем не выдвинули депутатом Верховного Совета СССР, что напомнило драму шестьдесят первого, попытку покончить с собой. Фурцева была очень тщеславной женщиной, и неизбрание во власть означало крах карьеры. А жизнь и карьера для нее было одним и тем же.

Второй шок случился летом семьдесят четвертого. Возник скандал с дачей, которую построила для дочери. Паркет брали в Большом театре, в других подведомственных ей учреждениях — она была министром культуры. Вызвали в КПК, и глава партийной инквизиции Пельше предложил положить на стол партийный билет. Нагрубила старику, потом пришлось идти на поклон к Брежневу и Косыгину. Дачу сдала государству. Позор, унижения, пересуды.

Не вынесла — и отравилась цианистым калием.

Может, было так, а может, и не так. Кто знает правду, тот молчит. А задача КГБ — аккуратно собирать все, что говорят люди, и информировать политическое руководство.

Красавицей была — это верно. Сталину нравилась, а Хрущев, собираясь за рубеж, всякий раз напоминал:

— Фурцеву не забудьте включить в делегацию!

Чтобы закончить тему партийных деятелей, остается сказать немного об Андропове.

Проницательный читатель, наверное, уже обратил внимание на то обстоятельство, что ни один Генеральный секретарь ЦК КПСС не избежал драматической участи — каждый хотя бы раз в жизни становился объектом агрессивных действий или террористических замыслов.

Покушения были практически на всех советских вождей. А почему тогда в книге нет раздела об Андропове?

Действительно, стреляли в Ленина, вынашивались планы убийства Сталина и Хрущева, Брежнева и Горбачева, можно, наверное, говорить о попытке устранения Черненко, и только один Андропов исключение. Он кто, заговоренный или неприкасаемый?

Ни то и ни другое.

Просто он очень мало — всего пятнадцать месяцев — был первым лицом в государстве, притом семь месяцев из них провел в больничной палате, не показываясь ни в Кремле, ни на Старой площади. Андропов, став генсеком, не нанес ни одного визита за рубеж, не посетил ни одного региона в своей стране. Его затворнический образ жизни, вызванный ухудшавшимся состоянием здоровья, напрочь исключал возможность возникновения против него заговорщического плана «снизу».

Такой план мог возникнуть только в верхах, поскольку Андропов в «низовке» никогда не появлялся. И он вроде бы возник.

КГБ доложил генсеку о слухах, циркулировавших не только в Москве, но и за рубежом. Якобы зимой 1983 года жена снятого им министра внутренних дел Щелокова выстрелила в давнишнего конкурента своего мужа.

Приводились такие подробности: квартиры Брежнева, Андропова и Щелокова находились в одном подъезде, но на разных этажах дома N 26 по Кутузовскому проспекту. Жена Щелокова встретила Андропова на лестнице и разрядила в него свой пистолет. Убить обидчика она не смогла, только ранила. Пуля задела почку. Выкарабкаться после этого ранения Андропов уже не смог. С той роковой минуты и начался отсчет его болезненного состояния, преждевременно сведшего в могилу.

Сама же террористка в состоянии сильного душевного потрясения выбросилась из окна на шестом этаже. Фигурировала даже такая деталь: перед тем как осуществить свой прыжок, жена Щелокова сняла туфли и аккуратно поставила их на подоконник.

Слухи о том, что Светлана Петровна Щелокова стреляла в Андропова и ранила его, были настолько упорными, что в них верили. Действительно, оснований для такой версии было немало.

Знатоки дворцовых интриг знали о давнишнем соперничестве глав КГБ и МВД, которое переносилось и на работников этих ведомств. Брежнев не давал Щелокова в обиду, и Андропов, добивавшийся его снятия, терпеливо ждал своего часа. Он наступил со смертью Брежнева. Придя к власти, Андропов снял Щелокова с поста министра и поручил КГБ расследовать его деятельность. К тому времени был собран порядочный компромат на супругу экс-министра внутренних дел и на их сына, которого освободили от обязанностей члена бюро ЦК ВЛКСМ.

Словом, оснований для мести Андропову у Светланы Петровны было более чем достаточно.

Называли дату, когда она привела в исполнение свой акт возмездия — 19 февраля 1983 года. И действительно, в течение трех последующих недель Андропов не показывался на работе.

Однако доподлинно известно, что супруга Щелокова не выбрасывалась из окна с шестого этажа дома на Кутузовском проспекте. Она застрелилась на даче из пистолета мужа, о чем есть медицинское подтверждение. Единственное, что в этой истории верно, так это дата смерти Светланы Петровны — 19 февраля 1983 года.

Можно ли верить версии о самоубийстве из пистолета? Трудно сказать. Медицинское заключение еще ни о чем не говорит — Хрущев в своих мемуарах, например, рассказывает о случаях, когда ради угодного властям диагноза убитым подменяли внутренние органы, и медицинские светила выносили свое заключение, будучи абсолютно уверенными в его объективности. Правда, Хрущев говорил о тридцатых годах…

У Андропова почти не работали почки. Один-два раза в неделю он приезжал в Кунцевскую больницу и ночевал там. В ЦКБ оборудовали специальный отсек, в котором размещалась искусственная почка, палата для пребывания генсека, помещения для охраны и врачей.

Когда началась эта болезнь? Бывший главный кремлевский врач академик Чазов отвечает уклончиво — в начале 1983 года. Февраль, когда по слухам, супруга Щелокова стреляла в Андропова, тоже ведь начало года. Есть и другая версия — болезнь почек развилась у Андропова гораздо раньше, во время его поездки в Афганистан еще при жизни Брежнева.

Болезнь и кончина Андропова обросли толстым слоем нагромождений из слухов, домыслов, сплетен и предположений. Дело дошло до того, что группа работников КГБ обратилась к тогдашнему руководителю лубянского ведомства Чебрикову с требованием его личного вмешательства в обеспечение процесса лечения, так как по имевшимся у них сведениям оно проводится неправильно.

Спустя четырнадцать лет весной 1997 года лидер ЛДПР Жириновский на одной из своих пресс-конференций в Госдуме снова коснулся этой темы. Он заявил, что Андропов скончался из-за небрежности медсестры, которая недостаточно стерильно обработала аппарат искусственной почки.

Непостижимо, но младший медицинский персонал почему-то укорачивал жизнь генеральным секретарям! Сначала Брежневу, теперь вот его преемнику.

Хотя скепсис в случае с Андроповым, наверное, неуместен: канцлер Австрии Бруно Крайский, оказавшись в сходной с Андроповым ситуации, много лет продолжал свою активную государственную деятельность.

Больше всего ситуаций, представлявших угрозу жизни, случалось у наркомов, а затем у министров, возглавлявших силовые ведомства. К ним примыкает и министерство иностранных дел.

К руководителям остальных наркоматов-министерств насилие не применялось. Во всяком случае, упоминаний на аей счет в сводках КГБ обнаружить не удалось.

Самое первое покушение на советского наркома должно было произойти в ноябре 1933 года за границей, в США. Жертвой террористического акта был намечен народный комиссар иностранных дел СССР Максим Литвинов.

До 1933 года США не признавали советское правительство, и дипломатических отношений между Кремлем и Капитолием не было. Нарком Литвинов собрался в Вашингтон на переговоры, чтобы по поручению Политбюро решить эту проблему.

Эмигранты-белогвардейцы, осевшие в Западной Европе, обеспокоились этой поездкой, предрекая ей успех. Дело в том, что настоящая фамилия Литвинова была другая — Баллах, и Сталин неспроста в 1930 году назначил его на пост наркома иностранных дел, полагая, что еврей Баллах добьется на этом поприще больше успеха, чем русский Чичерин. У Литвинова было много друзей-единоверцев в США и в других странах, да и сам факт, что еврей стал министром у Сталина, значил многое.

Короче говоря, русские эмигранты, бежавшие из Совдепии, как они называли советскую Россию, решили во что бы то ни стало сорвать переговоры в Вашингтоне, чтобы не дать двум державам наладить дружественные мосты. Совдепия должна оставаться в международной изоляции! — такова была точка зрения бывших офицеров белой армии.

Сорвать намечавшиеся контакты многочисленные эмигрантские союзы решили путем организации террористического акта против наркома Литвинова. Для чего и была создана группа боевиков, прекрасно владевших снайперским искусством. Офицеров, прославившихся меткостью в пулевой стрельбе на фронтах мировой и гражданской войн, разыскивали по всем странам и свозили в один центр.

В октябре, после некоторой дополнительной подготовки, их перебросили в США, где предстояло ознакомиться с новыми условиями, адаптироваться в незнакомом городе.

Однако приготовления, проводившиеся в таком крупном масштабе, не остались незамеченными для агентуры НКВД, работавшей практически во всех странах Западной Европы и Латинской Америки. На Лубянку начали стекаться донесения о коварном замысле эмигрантских центров.

Политбюро поставило перед НКВД задачу — обезвредить террористов, не допустить убийства Литвинова и срыва переговоров с правительством США. Установление дипломатических отношений с богатой заокеанской страной сулило выгодное экономическое сотрудничество, инвестиции, развитие торговли.

НКВД проникся серьезностью поручения и блестяще справился с задачей. На всем пути следования наркома в Штаты — через Польшу, Германию и Францию — агентура НКВД была значительно усилена и приведена в боевую готовность. Возможность соприкосновения подозрительных лиц с наркомом была сведена к нулю.

Во Франции Литвинов сел на океанский лайнер «Беренгария», который седьмого ноября благополучно бросил якорь на внешнем рейде нью-йоркской гавани. На пароходе безопасность наркома обеспечивали восемь здоровенных телохранителей-американцев, которые не спускали с него глаз ни на минуту. Они несли вахту у его каюты круглосуточно, включая и ночные часы.

Агентура НКВД в Нью-Йорке и Вашингтоне тоже не теряла времени даром. Располагая точными приметами всех прибывших в США боевиков-снайперов, лубянские нелегалы переловили их и обезвредили. Это была одна из уникальнейших операций, когда-либо проводившихся спецслужбами в чужой стране.

Тем не менее меры безопасности не ослаблялись в течение всего срока пребывания Литвинова в Вашингтоне. Все передвижения советского наркома и сопровождавших его членов делегации производились на машинах в сопровождении охраны. За двадцать дней, которые Литвинов провел в США, он только дважды шел пешком, и то это было очень короткое расстояние, плотно блокированное агентами НКВД и сотрудниками секретной службы принимавшей стороны.

Двадцать пятого ноября Литвинов покинул Америку, подписав договор об установлении дипломатических отношений между СССР и США. Покушение на него благодаря принятым НКВД мерам не состоялось.

После ухода Литвинова в 1939 году внешнеполитическое ведомство возглавляли Молотов, Вышинский, Громыко, Шеварднадзе, Панкин. Случаев нападения на них в заграничных командировках не зафиксировано. Правда, существует версия о том, что Вышинский застрелился в 1954 году, когда новое кремлевское руководство взяло курс на реабилитацию жертв сталинских репрессий. Напомню, что министр иностранных дел СССР Вышинский — тот самый Вышинский, поддерживавший государственное обвинение на громких политических процессах тридцатых годов.

Согласно многочисленным донесениям агентуры, лежащим в архивах КГБ, и свидетельствам ветеранов «девятки», больше всего покушений предпринималось на Ворошилова, который с 1925 по 1940 год был наркомом обороны СССР. Наверное, это объясняется тем, что он возглавлял ведомство, работники которого всегда имели при себе оружие.

Вообще-то судьба наркомов обороны в Советском Союзе незавидная. В далекой Мексике погиб от удара ледорубом по голове первый наркомвоенмор Троцкий, при загадочных обстоятельствах умер во время хирургической операции сменивший его Фрунзе.

Вместо Фрунзе во главе вооруженных сил страны стал Ворошилов. НКВД не раз задерживал подозрительных лиц, которые дежурили у здания наркомата, выслеживая расписание выездов наркомовской машины. Было несколько попыток обстрелять ее, но спасало то, что машина шла на очень большой скорости, и это исключало возможность точного попадания в цель.

В 1936 году был арестован начальник штаба одной из авиабригад майор Кузьмичев, добровольно взявший на себя выполнение теракта против Ворошилова. Кузьмичев намеревался выполнить свой замысел на маневрах Киевского военного округа. Однако там встретиться с наркомом обороны не удалось. Воинская часть Кузьмичева стояла в районе Белой Церкви, а маневры проходили в другой стороне, в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта пришлось отложить до разбора маневров, где предполагалось присутствие Ворошилова.

— Где происходил разбор маневров? — спросил следователь.

— В Киевском театре оперы и балета, — ответил Кузьмичев.

— Каким образом вы попали в театр?

— Прилетел в Киев на самолете и узнал, что для нашей авиачасти билетов нет. Комендант театра предложил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совершить террористический акт над Ворошиловым во время разбора маневров, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на трибуне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил достать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу.

— На каком расстоянии вы находились от трибуны?

— Метрах в пятнадцати, не больше.

Кузьмичев объяснил, почему он не выстрелил в Ворошилова — помешали присутствовавшие в ложе, которые его знали.

Покушение на наркома обороны готовил и комдив Дмитрий Шмидт. Убийством Ворошилова террористы хотели вызвать замешательство оставшегося военного руководства и передачу власти троцкистам. На маневрах Киевского военного округа комдив Шмидт выкрал у Ворошилова папку с маршрутом его передвижения по войскам — чтобы подстеречь в удобном месте и пристрелить.

После неудачной для Советского Союза войны с Финляндией нарком обороны Ворошилов был смещен со своего поста. Его сменил маршал Тимошенко. В годы Великой Отечественной войны наркомат обороны возглавил лично Сталин. Потом этот пост занимали маршалы Василевский, Булганин, Жуков, Малиновский, Гречко, Устинов, Соколов, Язов, Шапошников.

Угроз жизни Василевскому, Малиновскому и Гречко не зафиксировано. Они умерли в своих постелях, последние двое — будучи министрами. Булганина разжаловали в генерал-полковники, Жукова сняли с поста министра и отправили в отставку, Соколов «погорел» из-за посадки Руста на Красной площади, Язова посадил в тюрьму Горбачев.

Самой странной из всей послевоенной плеяды министров обороны Советского Союза представляется кончина маршала Дмитрия Федоровича Устинова.

С 1941 года он был на виду. Когда ему было всего тридцать три года, Сталин назначил его наркомом вооружений. Самый молодой нарком, не обращая внимания на свой высокий ранг, ездил на службу на мотоцикле, развивая фантастическую скорость. Однажды он попал в аварию и сломал ногу. Оказавшись в больнице на улице Грановского, провел заседание коллегии наркомата в своей палате.

Узнав об этом, Сталин на первом же заседании Политбюро после выздоровления Устинова сказал:

— Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счет…

Он оставался человеком неуемной энергии до конца своих дней. Отдыхать не любил и не умел. Им владела постоянная жажда деятельности.

Кончина Устинова вызывает массу вопросов.

Осенью 1984 года он выехал на совместные учения советских и чехословацких войск, которые проводились на территории Чехословакии. В маневрах участвовал министр обороны принимающей стороны генерал Дзур.

— После возвращения с маневров Устинов почувствовал общее недомогание, появилась небольшая лихорадка и изменения в легких, — рассказывает бывший главный кремлевский врач Чазов. — Мы отвергли связь этого процесса с перенесенным злокачественным заболеванием. Удивительное совпадение — приблизительно в то же время, с такой же клинической картиной заболевает и генерал Дзур. Несмотря на проводимую терапию, вялотекущий процесс у Устинова сохранялся, нарастала общая интоксикация. От нее он и скончался.

В печати высказывались предположения об отравлении обоих военачальников. Устинов был человеком Черненко. Дмитрий Федорович, как полагают, предложил кандидатуру Черненко на пост генерального секретаря ЦК. С неожиданной кончиной Устинова Черненко лишился мощной поддержки. К тому же застрелился и эксминистр внутренних дел Щелоков, с которым Черненко долго работал вместе. Русская линия в Политбюро на Устинове прервалась, Черненко остался в одиночестве, и верх одержали западники.

Письмо М. Литвинова Н. Ежову

(Литвинов М. М. — Баллах Макс — в 1930-1939 гг, нарком иностранных дел СССР. Ежов Н. Н. — в 1935 году председатель КПК при ЦК ВКП (б) и одновременно секретарь ЦК ВКП (б). Письмо датировано 9 сентября 1935 г., отправлено из Женевы.)

Многоуважаемый Николай Иванович!

Я вынужден писать Вам о своей охране. Я свыше 10-ти лет езжу подряд ежегодно за границу как по служебным делам, так и для лечения, но до последнего года всегда обходился без всякой охраны. Много раз ГПУ предупреждало о якобы готовящихся на меня покушениях, но все это оказывалось вымыслом. Информаторы НКВД, зная о моих частых поездках за границу, сочиняют информацию, которая, вероятно, хорошо оплачивается, не заботясь о правдивости своих сообщений. Были случаи, когда они сообщали фамилии лиц, якобы готовившихся совершать покушения и даже с какими паспортами они должны были приезжать в Женеву, но при проверке таких лиц никогда в Женеве не оказывалось. Надо Вам знать, что нынешний глава Женевского правительства — левый социал-демократ — вполне наш человек, который, не полагаясь на свою позицию, своими путями проверяет наши сообщения о мнимых террористах, и результат всегда получается отрицательный. Во всяком случае, до сих пор ни малейших признаков слежки за мною за границей не наблюдалось. Как Вы сами знаете, я и в прошлом году был в Мариенбаде, затем в Меране, а затем в Женеве без всякой охраны и ничего не случилось, несмотря на грозные предостережения НКВД.

Считая, однако, возможность покушения теоретически допустимой, в особенности когда я засиживаюсь подолгу в одном городе, как, например, на курорте или в Женеве, я с прошлой зимы дал согласие на сопровождение меня двумя сотрудниками НКВД, при условии, однако, производства охраны согласно моим собственным указаниям. Вы должны согласиться, что, при моем опыте и знании заграницы, я лучше Ягоды и его сотрудников понимаю, где и когда следует «охранять». Я ездил таким образом несколько раз с этими сотрудниками и никаких недоразумений у меня с ними не было.

К сожалению, в данное время Ягода, очевидно, основываясь на явно ложной информации, дал инструкцию своим сотрудникам не считаться с моими указаниями и навязывать мне свои формы охраны, которые не только раздражают меня, но явно дискредитируют меня, а зачастую привлекают ко мне ненужное внимание и раскрывают мое инкогнито. Тов. Суриц мог бы рассказать Вам, как некоторые иностранцы узнали меня в Мариенбаде благодаря нелепому поведению сотрудников НКВД.

Усвоенная теперь сотрудниками НКВД форма охраны меня не только раздражает, но и в чрезвычайной степени угнетает, делая меня иногда совершенно неработоспособным. Там, где нужно, я не возражаю против охраны, хотя за мною по Женеве ходят иногда четверо швейцарских агентов и двое наших. Необходимо, однако, время от времени уединиться, погулять совершенно свободно, не чувствовать за собою топота шагов, — только тогда я могу обдумать какую-нибудь проблему или необходимое выступление. Иначе я делаюсь совершенно неработоспособным, раздражительным и т, п. Кроме этого, возможны скандалы на виду у полиции и иностранцев.

Ввиду изложенного, я Вас убедительно прошу провести следующее постановление: «Предложить НКВД дать инструкцию его агентам за границей осуществлять охрану Л., считаясь с его собственными указаниями и распоряжениями, не навязывая ему охраны там, где он это признает абсолютно, на все 100%, ненужной и вредной».

С приветом М. Литвинов.

P. S. Я уже не говорю о том, что надуманные в Москве меры охраны требуют огромных валютных расходов, абсолютно ненужных.

М. Л.

(Архив Президента Российской Федерации. Ф. 57, от. I, д. 18, лл. 99-100. Подлинник)

Рассказывает генерал-лейтенант Л. Шебаршин

(Шебаршин Леонид Владимирович — последний начальник советской внешней разведки. После провала ГКЧП в августе 1991 года исполнял обязанности председателя КГБ СССР.) В один из февральских дней 1982 года на военном аэродроме Кабула приземлился ничем не примечательный пассажирский самолет Аэрофлота, прибывший специальным рейсом из Москвы. Аэродром полностью контролировался советскими военными, афганская сторона в известность о грузах или пассажирах не ставилась, так что прибытие самолета не привлекло ничьего внимания. Осведомители оппозиции могли только зафиксировать его посадку.

Небольшая группа встречающих быстро разместила прибывших по машинам. Впереди автомобиль с опознавательными знаками афганской дорожной полиции, но с советским экипажем, несколько машин с советской же вооруженной охраной — и кавалькада понеслась по заснеженным кабульским улицам в направлении Дар-альАмана к посольству СССР. У самых посольских ворот машины резко повернули влево и, проехав несколько сотен метров, остановились около двухэтажного особняка.

Особняк арендовался представительством КГБ в Кабуле и предназначался для проведения конфиденциальных встреч с высокопоставленными лицами и размещения важных гостей из Москвы. В уютном, хорошо обставленном и чисто убранном доме, укрытом от посторонних глаз глухим забором, на два дня поселился прибывший в Кабул член Политбюро ЦК КПСС, председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов.

Все, что делала советская сторона в Афганистане, окутывалось завесой секретности. Визит Андропова был сверхсекретным, о нем знал только самый узкий круг советского руководства.

Андропов провел интенсивные беседы с некоторыми руководителями советских учреждений в Кабуле, с Б. Кармалем и Наджибуллой. В результате была сформулирована стратегическая задача советско-афганской стороны — в 1982 году покончить в основном с банддвижением на территории Афганистана. Упор при этом делался на военную силу…

… Андропов покидал Кабул во время жестокой снежной бури. Тяжелые военные снегоочистители не успевали сгонять снег со взлетной полосы, видимость приближалась к нулевой, ни один летчик не рискнул бы взлетать в горах в такую погоду. Но председателя КГБ уже ничто не могло удержать в Кабуле. Он выполнил здесь свою миссию, в Москве ждали неотложные дела. Андропов был человеком решительным и нетерпеливым, летчики — людьми мужественными, дисциплинированными и умелыми. По приказу председателя самолет взлетел и взял курс на Москву.

Для Юрия Владимировича короткий визит в Кабул имел неожиданные и неприятные последствия. Редкому посетителю афганской столицы удавалось покинуть ее хотя бы без желудочного заболевания. Андропову не повезло — он заболел оспой. Видимо, врачи не сразу поняли, с каким заболеванием они имеют дело. По рассказам, состояние больного быстро становилось безнадежным. Каким-то чудом жизнь Андропова была спасена, но предстояло ему прожить меньше двух лет.

Из донесения агента ленинградского управления КГБ

(Приводится в книге Олега Калугина "Прощай, Лубянка! ". Калугин Олег Данилович — бывший генерал-майор КГБ. Прославился в конце восьмидесятых годов обличением нравов своего ведомства. Живет в США.)

Среди персонала 1-го Медицинского института, связанного с Четвертым Главным управлением при Минздраве СССР, циркулируют разговоры о загадочности смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Андропова.

По мнению ряда специалистов в ГУ (Главном управлении), есть люди, которые на ранней стадии болезни Андропова умышленно вели неправильный курс лечения, что впоследствии привело к его кончине. На более поздней стадии ведущие специалисты страны были бессильны что-либо сделать…

Люди, залечившие Андропова, связаны с группировкой некоторой части партийных аппаратчиков в Москве, которым пришлись не по вкусу позитивные изменения и реформы, начатые Андроповым, в частности намерение отменить «кремлевский паек», призывы к личной скромности партийных работников, обращение к ленинским идеалам коммуниста.

Т)дин бывший ответственный сотрудник Госплана СССР подтвердил изложенное выше и добавил, что Андропова убрали. Мне трудно было оценить достоверность информации…

Рассказывает экс-секретарь ЦК КПСС Н. Мухитдинов

(Мухитдинов Нуриддин Акрамович — в 1957-1961 гг, секретарь ЦК КПСС. На XXII съезде КПСС в 1961 году он, Фурцева и ее муж Фирюбин не были избраны членами ЦК. По версии Мухитдинова — за то, что появились на заключительное заседание съезда. С 1987 года на пенсии. Живет в Ташкенте.)

Последний раз я был в своем кабинете, в здании ЦК на Старой площади в восемь часов утра 31 октября 1961 года, то есть в день закрытия XXII съезда. После этого не заходил туда и никому из секретарей и работников ЦК партии не звонил.

Третьего ноября к концу дня ко мне приехал работник общего отдела, занимавшийся документами и другими делами Президиума ЦК. Сказал, что ему поручено привезти ключи от моего кабинета и сейфа в ЦК, а также имевшиеся у меня на руках документы Президиума и Секретариата. Отдал. Это был воспитанный, культурный человек, с ним у меня были добрые отношения. Он-то и сообщил мне доверительно в тот день, что Суслов, Козлов и Рашидов подготовили и передали Хрущеву проект постановления о выводе меня и Фурцевой опросным путем из состава членов ЦК КПСС.

Четвертого марта 1962 года мне позвонили на работу (Мухитдинов приступил к исполнению обязанностей заместителя председателя Центросоюза. — Н. З.) из общего отдела ЦК и сообщили:

— Завтра в девять часов прибыть в Кремль на заседание Президиума ЦК.

Конечно, не сказали — по телефону не положено, — по какому вопросу.

Наутро у подъезда Свердловского зала меня встретил подполковник:

— Товарищ Мухитдинов, я провожу вас.

Не задавая вопросов, прошел с ним, вдвоем поднялись на лифте, вошли в приемную Президиума. Там уже сидели несколько человек. Дежурный секретарь зашел в зал и, выйдя, пригласил:

— Входите.

Вошел. Все члены, кандидаты в члены Президиума, секретари в сборе, председательствует Хрущев. В конце длинного стола стоит Фурцева и, рыдая, говорит что-то. Я сел с краю, в углу. От Фурцевой требовали объяснений, почему не явилась на заключительное заседание съезда. От волнения и слез она еле говорила, и ей предложили сесть. Вызвали и ее мужа Фирюбина, заместителя министра иностранных дел, избранного на этом съезде кандидатом в члены ЦК. Оказалось, он тоже не присутствовал на заключительном заседании съезда.

Никита Сергеевич крепко ругал его. Напомнив прежние ошибки, он сказал:

— Как партийный работник в прошлом, как муж, вы должны были проявить волю, ум, — не только самому явиться на съезд, но и предотвратить позорные действия жены.

Он извинялся, выражал раскаяние. Никита Сергеевич дал знак мне. Подошел, остановился у края длинного стола.

— А вы почему не пришли?

В ответ произнес одно слово:

— Заболел.

При общем молчании он продолжил:

— Мы вас так высоко подняли, создали условия, прислушивались к вашим предложениям, высказываниям. У нас были на вас большие надежды. Как вы могли так поступить?!

Я не сказал ни слова. Видимо, мое молчание подействовало на него раздражающе, он даже побагровел. Никто из присутствовавших не произнес ни слова. Никита Сергеевич завершил обсуждение словами:

— Давайте проинформируем Пленум о их поведении.

Так закончилось обсуждение. Фурцева, Фирюбин и я вышли из кабинета. В приемной нам сказали, что в десять часов открывается Пленум. До десяти оставалось несколько минут.

Открывая Пленум, Никита Сергеевич сказал, что на обсуждение вносится один вопрос: «Современный этап коммунистического строительства и задачи партии по улучшению руководства сельским хозяйством». Участники Пленума согласились с этим. Далее он предложил:

— Прежде чем мы приступим к обсуждению, хочу проинформировать вас о поведении некоторых членов ЦК, которые не явились на заключительное заседание XXII съезда партии, тем самым не выполнили свой партийный долг как делегаты и члены ЦК. Вот товарищ Фурцева… — говорил он резко. — Она пользовалась большим уважением, возглавляла столичную парторганизацию, входила в состав Президиума и Секретариата ЦК, в последнее время являлась министром культуры Союза. Но после организационного Пленума проявила безволие только из-за того, что не избрана членом Президиума, нанесла себе телесные повреждения. На Президиуме ее резко критиковали. Она признала свои ошибки, обещала сделать выводы.

Недостойно повел себя Фирюбин. Несмотря на его ошибки в прошлом, утвердили заместителем министра иностранных дел, на съезде избрали кандидатом в члены ЦК. Вы знаете, он муж Фурцевой. Тоже не явился на заседание съезда, хотя никаких веских причин у него к этому не было. Он был обязан не только явиться сам, но и воздействовать на жену. Не знаю, сможет ли он попартийному оценить свой поступок, сделать нужные выводы.

Не пришел на заключительное заседание и товарищ Мухитдинов. Вы знаете, мы его выдвинули, пригласили из Узбекистана в центр, поручали крупные, ответственные дела, оказывали полное доверие, всяческую поддержку. К нему серьезных замечаний или претензий нет. Но руководители Узбекистана неоднократно сообщали нам о том, что он вмешивается в дела республики, дает свои установки, что создает им трудности в работе.

Кроме того, он сам не раз ставил вопрос, в силу своих разногласий с некоторыми членами Президиума, о переводе из ЦК на другую работу. В связи с этим и не был избран в новый состав Президиума и Секретариата ЦК. Очевидно, решил свою обиду на это показать неявкой на заседание съезда.

Мы обсудили на Президиуме его поступок, прямо все высказали. Думаем, понял. Он молодой, образованный, энергичный, принципиальный работник. Надеемся, извлечет уроки, сделает выводы на будущее из того, что говорилось на Президиуме и в личных беседах. Думаю, что Мухитдинов приобретет соответствующую служебную форму как член ЦК КПСС.

Далее Никита Сергеевич спросил, надо ли обсуждать этот вопрос. Из зала ответили:

— Нет.

— Видимо, нет нужды принимать решение? — обратился Хрущев к залу.

— Нет, — ответил зал.

— Тогда, — сказал он, — приступим к рассмотрению повестки дня.

Хрущев подошел к трибуне и сделал большой обстоятельный доклад.

Запомнился мне один характерный момент. Когда я вошел в зал, то увидел несколько свободных мест, но никто не пригласил сесть рядом, не среагировал на мое появление, опальный ведь. Я прошел в конец зала и сел. А когда наступил перерыв, многие стали подходить, здороваться, поздравлять. Таков финал моего восхождения на кремлевский Олимп и преодоления опасного спуска…