• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

После очередной кончины в марте 1985 года очередного генсека партии Черненко в народе любили рассказывать такой анекдот.

Перед ноябрьскими праздниками парторг цеха думает, кому нести на Красной площади флаг в строевой колонне.

— Ты, Иванов, понесешь! — наконец решает он.

На следующий год снова:

— Иванов, ты!

Спустя год — опять:

— Иванов, флаг понесешь ты!

— Все я да я, — сокрушается рабочий, — и при Брежневе — я, при Андропове — я, при Черненко — я, каждый год-я…

— Неси, неси, Иванов, у тебя рука легкая.

Злая шутка. Черный юмор. Но — к месту. Уж больно много странного было в той череде смертей. Что ни год, то похороны.

Страна разочарованно смотрела на нового лидера, чей портрет украсил первые полосы газет и экраны телевизоров. «Живьем» генсека с первых дней избрания показывали редко. Сутулый, седой, как лунь, задыхающийся, проглатывающий слова, кашляющий, он не мог привлечь симпатий широкой публики.

Тягостное впечатление осталось от его выступления на траурном митинге во время похорон Андропова. Церемония прощания с усопшим генсеком транслировалась по телевидению, и все видели, что небольшая надгробная речь давалась Черненко с большим трудом.

Он не к месту останавливался, как будто ему не хватало воздуха, вытирал платком губы и лоб, его правая рука едва приподнялась, когда он прощался со своим предшественником у могилы.

И все, смотревшие телевизор, поняли, что самую высокую, самую главную вершину власти в стране занял безнадежно больной старец.

Неприятие облика нового вождя усугубили распространяемые участниками траурной церемонии подробности поведения Черненко на похоронах, не показанные телевидением. К Мавзолею он поднимался с помощью недавно сооруженного в Сенатской башне Кремля специального подъемника, а спускался при поддержке двух охранников. Было очевидно, что протянет он недолго.

Жалели Андропова — хорошо начал, да слишком мало времени отпустила ему судьба быть у руля государства: всего каких-то пятнадцать месяцев. Недоумевали — почему избрали генсеком именно Черненко?

Ходили смутные слухи о разногласиях в Политбюро по поводу кандидатуры на пост генсека. Говорили, что противостояние возникло сразу после кончины Брежнева, когда кресло лидера оспаривали две могущественные фигуры — Андропов и Черненко. Тогда победил Андропов. Его сторонники, похоронив своего патрона, продолжали борьбу против Черненко, стремясь не допустить этого консерватора к власти, настаивая на выдвижении молодого, перспективного лидера.

Увы, никакой борьбы против кандидатуры Черненко не было. Рассекреченная недавно рабочая запись заседания Политбюро от 10 февраля 1984 года, на котором обсуждалась кандидатура нового генсека, раскрывает атмосферу решения этого вопроса.

Заседание открылось в одиннадцать часов. На председательском месте — Черненко. Это не вызывает удивления — при Андропове Черненко был вторым лицом в партии и в отсутствие генсека вел заседания высшего партийного синклита.

— Товарищи, — обращается он к собравшимся, — вчера мы рассмотрели основные организационные меры, связанные с похоронами Юрия Владимировича Андропова. Сейчас нам нужно решить еще один вопрос, который мы не решили вчера.

Черненко поднимается и пересаживается в середину общего стола, на свое обычное место, которое занимал, когда не замещал генерального секретаря. Оттуда он обращается к девятнадцати таким же, как и сам, старцам:

— Сегодня у нас один вопрос — это вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС. Какие будут предложения? Прошу товарищей высказаться.

Первым слово взял председатель Совета Министров Тихонов:

— Вношу предложение рекомендовать очередному пленуму ЦК КПСС избрать Генеральным секретарем ЦК товарища Черненко Константина Устиновича.

В поддержку выступают Громыко, Гришин, Устинов, Горбачев, другие члены Политбюро. Как, и Горбачев тоже? Трудно отказать себе в удовольствии процитировать хотя бы один абзац из его панегирика:

— Обстановка требует того, чтобы наша партия и прежде всего ее руководящие органы — Политбюро, Секретариат — были сплочены как никогда… Заседания Политбюро и Секретариата, которые Константин Устинович ведет в последнее время, проходят в духе единства, в духе учета мнений всех товарищей… Единодушие, с которым мы сегодня говорим о кандидатуре Генерального секретаря, называя все однозначно кандидатуру Константина Устиновича, свидетельствует о том, что у нас в Политбюро действительно существует в этом отношении полное единство…

Выступили почти все. Ни один из членов высшего партийного синклита ни словом не обмолвился об известном им заключении врачей, представленном в Политбюро четыре месяца назад, осенью 1983 года, о полной потере Черненко работоспособности и установлении ему инвалидности. На первом же пленуме предполагалось вывести его из состава Политбюро.

Зная из медицинского заключения расширенного консилиума ведущих специалистов страны о невозможности восстановить здоровье и работоспособность Черненко до исходного уровня. Политбюро тем не менее рекомендовало пленуму, открывшемуся 13 февраля 1984 года, избрать инвалида на пост главы государства.

Если бы Андропов принял решение об отправке Черненко на пенсию в связи с состоянием здоровья до своего отъезда в отпуск, «эпохи Черненко» в истории советского государства никогда бы не было.

Но — словно какой-то злой рок повис над страной в первой половине восьмидесятых годов.

В сентябре 1983 года начальник Четвертого Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР Евгений Иванович Чазов собрался наконец в Германию.

Долгое время он не мог выбраться в немецкий город Йену, чтобы получить диплом почетного доктора, присужденный местным университетом за комплекс работ в области кардиологии. Несколько раз обговаривались сроки поездки, но их приходилось переносить в связи с обострением болезней высокопоставленных пациентов. Сначала это был Брежнев, теперь вот Андропов.

Сидя в самолете, Чазов перебирал в памяти подробности отъезда Юрия Владимировича в отпуск. У генсека были больные почки, и потому отдых решили совместить с лечением. В Крыму, в Нижней Ореанде, размещалась так называемая «первая дача», на которой в течение восемнадцати лет отдыхал Леонид Ильич. Дачу построили по распоряжению Хрущева, который тоже несколько раз там отдыхал. Вряд ли мог представить Никита Сергеевич, что роскошные спальни со временем превратятся в больничные палаты.

Чазов вздохнул, вспоминая, как под его руководством переоборудовали помещения. Готовили специальные комнаты для установки искусственной почки, для обслуживающего персонала. Изо всех сил старался начальник Девятого управления КГБ генерал Плеханов, по наблюдениям Чазова, самый близкий и преданный Андропову человек.

Уже через несколько дней после прибытия в Новую Ореанду Андропов преобразился. Наверное, крымский климат добротворно повлиял на него. Иногда он даже улыбался и шутил, чего ранее за ним не наблюдалось неделями. Улучшилась походка, бодрее стало настроение. Почувствовав себя вполне удовлетворительно, Андропов не стал задерживать возле себя Чазова и отпустил его на несколько дней в Германию. В Москву из Крыма возвратились вместе с Плехановым, и начальник всемогущей «девятки» не видел оснований для задержки в столице главного кремлевского врача — состояние здоровья генсека не вызывало тревоги.

В Йене Чазова встречали с почтением. И хотя он за свою жизнь был удостоен многих высоких наград, каждый новый знак признания своих заслуг воспринимал не без волнения.

Старейший в Германии университет, носящий имя Шиллера, готовился к главному событию, сопутствующему вручению почетного диплома — торжественному приему в честь новоиспеченного доктора. Зал, где должна была состояться праздничная церемония, заполнялся профессорами и академиками — светилами мировой медицинской науки, их нарядно одетыми супругами.

До начала оставалось около получаса. Чазов нетерпеливо посматривал на себя в зеркало, одергивая непривычный смокинг. В дверь вдруг постучали:

— Товарищ Чазов? Вас срочно просят соединиться с Москвой.

В дверях стоял высокий человек в немецкой военной форме. Чазов, мысли которого были полностью поглощены предстоящим торжеством, непонимающе уставился на вошедшего.

— Кто просит? С кем конкретно в Москве? И, вообще, надо выяснить, как отсюда звонить…

— Вы будете говорить по специальной связи, — мягко произнес немец. — Это недалеко, на окраине города. Я вас быстро туда доставлю.

Минут через двадцать Чазов уже разговаривал с Крючковым. Далекий голос с Лубянки прорывался сквозь треск и писк специальной международной линии:

— Евгений Иванович, вам необходимо срочно вылететь в Крым. Прямо из Йены.

— Прямо из Йены? — переспросил Чазов. — Не заезжая в Москву? Владимир Александрович, что случилось?

— Подробностей я не знаю, — сказал Крючков. — Врачи говорят, что ничего угрожающего на данный момент нет, но просят срочно приехать.

Чазов понял, что речь идет об Андропове, хотя фамилия не произносилась. Неужели его состояние ухудшилось?

— Евгений Иванович, — услышал он голос Крючкова, — не будем терять времени. Вертолет из Берлина за вами уже вылетел. Скоро будет у вас. В Берлине на военном аэродроме готовится к полету Ил-62. Он доставит вас в Симферополь.

Вернувшись в университет, где ждали хозяева, Чазов забежал на несколько минут в зал и, извинившись, сказал, что, к сожалению, не может участвовать в приеме. На академика смотрели с удивлением: столы накрыты, приглашенные готовы занять места. А человек, ради которого все это делалось, заявляет, что вынужден срочно их покинуть.

Чазов не мог, не имел права объяснить причину своего внезапного отъезда. Все, что касалось здоровья высшего партийного руководства, являлось особо охраняемой государственной тайной. То, что академик появился в сопровождении лиц в военной форме, только разжигало любопытство.

Через полчаса, так ничего никому и не сказав, Чазов сел в вертолет, который в наступивших сумерках понес его через Германию в Берлин. На военном аэродроме стоял готовый к полету большой многоместный Ил-62.

Экипаж состоял из военных летчиков, поднятых по тревоге. Они с любопытством смотрели на единственного пассажира, ради которого был затеян специальный воздушный рейс. Пассажир был молчаливым, как бы ушедшим в себя. Он напряженно думал над возможными вариантами усложнения ситуации, которые потребовали его срочного возвращения из Германии — прямо из-за банкетного стола. Наверное, произошло нечто экстраординарное.

Самолет приземлился в Симферополе ночью. Диспетчеры посадили его подальше от аэровокзала, чтобы не привлекать внимание публики к фигуре единственного пассажира, спускавшегося по трапу. Сев в ожидавшую его «Волгу», Чазов узнал, что со здоровьем Андропова плохо. Чазов глубоко вздохнул: прошло всего десять месяцев после избрания Андропова генсеком.

Подробности стали известны в Новой Ореанде. Почувствовав себя в Крыму хорошо, Андропов решил съездить погулять в лес — чтобы разрядить больничную обстановку «первой дачи». Погуляв пешком по лесу, он присел на гранитную скамейку в тени деревьев.

В конце сентября в Крыму климат коварный. На солнце кажется, что очень тепло, а попадешь в тень зданий или леса — пронизывает холод. Посидев некоторое время на гранитной скамейке, Андропов почувствовал озноб и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. Но было уже поздно — на второй день ему стало плохо. Осмотрев после прилета из Германии рано утром вместе с хирургом Федоровым высокопоставленного пациента, Чазов увидел распространявшуюся флегмону. Требовалось немедленное хирургическое вмешательство, и Андропова тотчас же перевезли в Москву.

Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала. Состояние больного неуклонно ухудшалось. С октября он фактически перестал непосредственно руководить страной, хотя время от времени принимал своих помощников, читал присланные бумаги.

По свидетельству Чазова, Андропов начал понимать, что из этого состояния ему уже не выйти. Однажды, глядя Чазову прямо в глаза, он сказал:

— Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить пост генерального секретаря…

С октября 1983 по февраль 1984 года мир Андропова был ограничен больничной палатой и залом для проведения процедуры очистки крови. Чувствуя, что сам стал инвалидом и дни его сочтены, он никогда не возвращался к теме болезни Черненко и не поднимал вопроса о выводе его из состава Политбюро в связи с инвалидностью.

Как помнят читатели, судьбу Черненко Андропов намеревался решить после своего возвращения из отпуска.

В годы горбачевской гласности пишущая братия на все лады смаковала тему слабого здоровья Черненко, словно соревнуясь, кто хлестче и обиднее пройдется по болезненному виду «КУЧера» — так пренебрежительно именовали ушедшего в мир иной непопулярного в тот период лидера.

И ни один из пишущих не попытался задаться вопросом — а что, собственно, стало причиной болезни предпоследнего генсека?

Глухое молчание вокруг обстоятельств, связанных с тяжким заболеванием Черненко, от которого он уже не оклемался, выглядит странным на фоне того завидного упорства, с которым средства массовой информации горбачевской эпохи копались в диагнозах других коммунистических вождей.

Вспомним, сколько центнеров бумаги исписано по поводу паранойи Сталина, якобы обнаруженной у него профессором-психиатром Бехтеревым, что стало причиной гибели последнего, какие монбланы газетных и журнальных статей сооружены о сифилисе мозга у Ленина, сколько километров пленки снято о пристрастии Брежнева к алкоголю и наркотикам. И только одно исключение — Черненко.

Заговор молчания был прерван лишь в постсоветское время. И то единожды. Заговорил бывший помощник Черненко — Прибытков, один из немногих, кто присутствовал при ее «проявлениях». В его интерпретации эта история выглядит так.

Болезнь Черненко начиналась очень странно.

Август восемьдесят третьего года. Страной рулит Андропов. Второй человек в партии — Черненко. Хотя Андройов и отдалил его от себя, но позиции фаворита и личного друга Леонида Ильича в Кремле еще достаточно крепки.

Константин Устинович собирается на отдых. Едет, как обычно, в Крым. С ним следуют супруга Анна Дмитриевна, сын Владимир со своей женой, двухлетний внук, названный в честь деда Костей. Получает приглашение и Виктор Прибытков. Помощник не знает, то ли радоваться, то ли огорчаться.

С одной стороны, приглашение приятно щекочет самолюбие. С другой, — многоопытный аппаратчик прекрасно понимает, с какой целью его берут с собой. Читка и обработка информации, всяких там шифровок, ежедневные доклады. Где-то невдалеке будет ласково шуметь море, в котором, если повезет, искупнешься разок-другой. Не больше. Таков уж удел помощников.

В отпуск Черненко берет с собой Прибыткова в первый раз, и потому помощнику запоминаются многие детали. Курортная жизнь второго человека в партии не слишком отличается от жизни простых смертных. Весь день на море — купается, загорает.

Болезненной немощи, которая через полгода поразит телезрителей на траурной церемонии прощания с умершим Андроповым, нет и в помине. Ничто не говорило о грозящей катастрофе со здоровьем.

Конечно, Черненко не молод, семьдесят два года — это приличный возраст, но выглядит он прекрасно. Долго и отлично плавает, несмотря на запретные буйки, уходит далеко в открытое море. Сказывается енисейская закалка — могучая сибирская река многому его научила. Охранник Маркин, следовавший в двух-трех метрах сзади, отдает должное мастерству именитого пловца.

Когда оба выходят из воды и садятся рядышком на горячем песке. Прибытков имеет редкую для простого смертного возможность оценить физические данные своего шефа и сравнить их с молодым, мускулистым телохранителем. И хотя разница в годах большая, Черненко для своего возраста выглядит не так уж плохо. Морской влажный воздух ему на пользу, даже про давно мучившую бронхиальную астму забывать стал.

Дни текли за днями, вот уж и отпуск стал приближаться к концу. Начали подумывать об отъезде. И тут в один прекрасный летний вечер в резиденции Черненко появляется его давний знакомый и даже, как утверждают, приятель. В руках у гостя увесистый пакет.

— Прими, Константин Устинович, в подарок, — протягивает гость пакет хозяину. — Сам наловил. И коптил, между прочим, тоже сам.

Раскрытый пакет источает обалденный запах. Ставридка и впрямь была хороша — свежая, жирная, чуть солоноватая. Под свежую отварную картошечку просто объедение!

И гостю, и его подарку обрадовались. Виталия Васильевича Федорчука в семье Черненко знали давно и хорошо. Выходец из Третьего Главного управления КГБ СССР (военная контрразведка), Федорчук дослужился до звания генерала армии. Возглавлял КГБ Украины, а после того как Андропов — еще при Брежневе — стал секретарем ЦК КПСС, сменил его на посту председателя КГБ СССР. В момент описываемых событий Федорчук занимал пост министра внутренних дел СССР и отдыхал недалеко отдачи Черненко в правительственном санатории рангом пониже. В основном коротал время за рыбной ловлей.

Черноморский деликатес был с благодарностью принят. После того как гость ушел, решили отведать ставридки. Угощалась вся семья. Рыба очень понравилась. По признанию Анны Дмитриевны, супруги Черненко, от ставриды трудно было оторваться.

А ночью случилась беда. Константин Устинович проснулся от нестерпимых болей в животе. Началась рвота. Сильное отравление. В крайне тяжелом состоянии его срочно транспортировали в Москву. Так спешно, что Прибытков — ближайший помощник — узнал об этом лишь утром.

Он помчался в столицу. Ему сказали, что причина отравления — в не очень свежей рыбе.

Но ведь ставриду ела вся семья! Все были живы и здоровы, у Анны Дмитриевны, которая тоже налегала на деликатес, ни малейших признаков недомогания. А Константин Устинович — в кремлевской реанимации.

— Просто удивительная ставрида «точечного бомбометания»! — многозначительно восклицает бывший помощник генсека.

По словам Прибыткова, Чазов, к которому он обратился по приезде в Москву, на вопрос, что же произошло с Черненко, отчего-то прятал взгляд, уводил глаза в сторону. С трудом Прибытков выудил у него признание: «Вирусная инфекция…»

Внятный, вразумительный ответ так и не прозвучал. А состояние Черненко между тем не улучшалось.

Впрочем, Чазов дал-таки вразумительный ответ — в своей книге «Здоровье и власть», вышедшей в 1992 году, то есть спустя девять лет после разговора с Прибытковым.

«… К несчастью, рыба оказалась недоброкачественной, — пишет он, — у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности. Выехавшие в Крым наши ведущие специалисты вынуждены были из-за тяжести состояния срочно его транспортировать в Москву. Состояние было настолько угрожающим, что я, да и наблюдавший его профессор-пульмонолог А. Г. Чучалин, как впрочем и другие специалисты, боялись за исход болезни…»

Далее Чазов пишет, что он проинформировал генерального секретаря о состоянии Черненко. Андропов отнесся к этому сообщению совершенно спокойно и сказал, что не будет откладывать свой отпуск:

— Я ничем ему помочь не могу. А в ЦК останется Горбачев, который в курсе всех дел и спокойно справится с работой…

Речь шла о том, кому оставаться на «хозяйстве» в отсутствие генсека. Раньше в таких случаях его замещал Черненко, а теперь он вышел из строя.

Сама судьба давала Горбачеву исторический шанс, и он не преминул им воспользоваться. Однако его время тогда еще не пришло: карты перепутала неожиданная болезнь Андропова. Она удержала Черненко на вершине пирамиды власти. Что касается Горбачева, то ему уже не надо было оттеснять Черненко с его поста номер два в партии. Этот пост переходил к нему автоматически от Черненко, который, будучи сам неизлечимо больным, замещал столь же неизлечимого генсека.

В этой истории немало путаницы, нестыковок, разночтений.

Прибытков, бывший помощник Черненко, утверждает, что пакет с копченой рыбой доставил лично министр Федорчук, отдыхавший в трех или четырех километрах отдачи Константина Устиновича.

Бывший главный кремлевский врач Чазов говорит: Федорчук прислал Черненко в подарок приготовленную в домашних условиях копченую рыбу.

Касаясь этого происшествия, бывший начальник личной охраны Горбачева генерал-майор Медведев тоже говорит, что рыба была послана.

Итак, сам привез или прислал с нарочным? Это принципиально важно, потому что если пакет привез кто-то другой, то было совершено грубое нарушение инструкции, предписывавшей проводить строгую проверку всех пищевых продуктов, которые получает руководство страны.

Впрочем, проверке подвергаются не только продукты питания. И на Западе существует правило, согласно которому тщательно исследуется все, что преподносится высшим должностным лицам в качестве подарков, включая букеты цветов. Даже безобидные сувениры, которые дарили руководителям страны на отдыхе в Крыму, фельдъегери отвозили в Москву для проверки.

Требования к продовольственным товарам еще более жесткие — их исследуют прямо на месте, для чего в Крыму до сих пор имеются специальные лаборатории. Однако рыба, приготовленная Федорчуком, в них не попала и, минуя традиционную проверку, оказалась на столе у Черненко. Каким образом?

Объяснений два. Первое — ставриду принес лично министр внутренних дел и передал подарок в руки хозяина или хозяйки. В этом случае ставрида могла миновать всевидящие глаза охраны и избежать лабораторных исследований. Второе — охрана допустила оплошность, просмотрела или понадеялась на качественность продукта. Все-таки прислал близкий знакомый, к тому же недавний высокопоставленный начальник охранников.

Но и в первом случае допущено явное нарушение инструкции, требующей проверки всех без исключения подарков, независимо от того, от кого они исходят.

— Как тут прогнать нехорошие мысли? — спрашивает Прибытков. — Скажу больше — подозрений. Не знаю… Я, например, не мог избавиться от них тогда, не получается и теперь. Бередит душу вопрос — кому так сильно мешал Черненко? Кому нужно было спешно убрать его с дороги? Еще тогда, когда у руля стоял, точнее, лежал одолеваемый недугом Андропов… А что, если… Нет, эту мысль я заканчивать не буду. Но допускаю, что «претендент» не хотел терять лишнего года, его снедало нетерпение обладать властью, взять бразды правления сразу же после Андропова. Но Черненко, несмотря на щедрое «угощение» из рук бывшего председателя КГБ и министра внутренних дел Федорчука, чудом выкарабкался. Сразу же после того, как Горбачев добился вожделенного поста, Федорчука отстранили от дел и отправили в политическое небытие. Словно основного свидетеля спрятать старались…

Смелое заявление. Очень смелое. Столь же тенденциозна и характеристика Федорчука:

— Ни в одной из служб подчиненные его не любили. Больше того — боялись: из-за жестокого необузданного нрава, солдафонства, прямолинейности и приверженности к необъяснимым запретам, как то: не иметь милиционерам в личном владении садово-огородных участков и автомобилей…

Темна вода во облацех. Трудно судить о человеке, который не идет на контакты с прессой, который и в наше болтливое время предпочитает хранить молчание — что бы о нем ни писали. Выпустили самооправдательные фолианты многие бывшие руководители КГБ — Крючков, Бобков, Шебаршин, охотно дает интервью Семичастный. Генерал армии Федорчук молчит.

Его полощут в прессе, рассказывают истории, ставящие под сомнение профессионализм — ну, например, в бытность председателем КГБ Украины заставлял подчиненных приходить на службу в военной форме, в результате чего бойцы невидимого фронта в одночасье «засветились». Став председателем КГБ СССР, потребовал того же и от центрального аппарата.

Федорчук молчит. Нечем крыть или четырехзвездный генерал считает ниже своего достоинства вступать в полемику с журналюгами из бульварной прессы?

Переведенный с поста главы Лубянки в МВД — для расчистки авгиевых конюшен Щелокова — Федорчук с первых дней показал крутой нрав. Первой его «жертвой» пал генерал-майор, с лакейской услужливостью бросившийся открывать перед новым министром тугую дверь. «Как фамилия?» — осведомился министр. Генерал радостно представился. «Молодец, хороший швейцар из тебя получится!» — похвалил Федорчук. И тут же бросил: «Уволить!» Увольнял уличенных пачками, не сообразуясь ни с их служебным положением, ни с высокими связями в партийном руководстве. По отрицательным мотивам тогда было вышвырнуто из органов внутренних дел более ста тысяч человек, из них пять тысяч коммунистов. Больше половины из этих пяти тысяч исключили из партии, часть осудили.

И снова — ни подтверждения, ни опровержения этой астрономической цифры — сто тысяч!

Когда в декабре восемьдесят пятого, через шесть месяцев после прихода Горбачева к власти, Федорчука снимали с поста министра внутренних дел, в вину ему поставили развал МВД, разгон руководящих кадров. На заседании Политбюро якобы фигурировала фантастическая цифра — 30 тысяч. Столько жалоб в письменном виде было подано на министра от обиженных им подчиненных.

Федорчук никак не отреагировал и на это обвинение.

Его коллеги по андроповскому «партнабору» (имеются в виду 150 сотрудников КГБ СССР, направленных на руководящую работу в МВД решением ЦК КПСС и Совета Министров СССР в 1983 году) охотно комментировали изменение политики после снятия Федорчука, когда в МВД стали искать не тех, кто занимался безобразиями, а тех, кто с ними боролся.

Федорчук и тут остался верен себе — молчал. Несмотря на то, что находился на пенсии и не рисковал навлечь на себя гнев властей предержащих.

Такой вот человек — молчун, человек-кремень, в отличие от десятков других не в меру болтливых маршалов и четырехзвездных генералов.

И Чазов, и Прибытков, и бывший начальник личной охраны последнего генсека Медведев отмечают, что Федорчук был близким для Черненко человеком.

В этом — загадка. Или разгадка?

О том, что дни Андропова сочтены, знал, пожалуй, только один Чазов. Да еще, похоже, председатель КГБ Чебриков. Кое-кто из молодых членов Политбюро пытался с помощью хитроумных комбинаций выяснить у главного кремлевского врача подлинные сведения о здоровье генерального секретаря, но медицина стояла неприступной стеной.

Иное дело — Черненко. О его предстоявшем выходе на пенсию знало все Политбюро. Болезнь ускорила развязку, поставила естественную точку в длительном противостоянии, которому многие были свидетелями. Ни для кого не было секретом, что внешне почти дружественные отношения между Андроповым и Черненко — это только видимость, а на самом деле между ними существует глубокая взаимная неприязнь.

Возникла она в последние годы жизни Брежнева, когда все чаще стали задумываться о его преемнике. Больше всех рвался к власти Андропов, и это было видно невооруженным глазом. Но перед ним стояла длинная очередь секретарей ЦК, и одним из первых в ней значился Черненко.

Сегодня уже достаточно написано о том, как Андропов, используя неограниченные возможности ведомства, которое он раньше возглавлял, умело расчищал себе дорогу. КГБ искусно инспирировал слухи о ближайшем окружении Брежнева — Гришине, Романове, Кириленко и других. Говорили о коррупции, взяточничестве, о транжировании государственных средств на увеселительные поездки детей партийных бонз за границу. Доставалось и самому Леониду Ильичу, впавшему в маразм, закрывающему глаза на проделки близких родственников.

Казалось бы, главным объектом дискредитации должен быть именно Черненко. Увы, компромата на него не нашлось. Фаворит Брежнева не брал взятки, не погряз в коррупции. Оставалось одно — глумиться над его здоровьем. И обзывать бумажной душой, бюрократом страны номер один, канцелярской крысой.

Став генсеком, Андропов потихоньку, но настойчиво и методично отдалял его от себя. Поначалу Черненко курировал промышленность, идеологию, партийные кадры. Он Превосходно знал аппаратную жизнь ЦК. Кроме того, он был в курсе всех тайн и секретов — ничуть не меньше, чем председатель КГБ. Такова была его многолетняя обязанность — заведующий общим отделом ЦК обычно читал все депеши и шифрограммы глав лубянского ведомства. Да и путь в кабинет генерального секретаря официально лежал через заведующего общим отделом, кооме экстремальных случаев, когда к генсеку председатель КГБ попадал через подчиненную ему охрану.

Постепенно Андропов ограничивает сферу влияния Черненко. Для этого он использует старый, испытанный прием — обновляет Секретариат ЦК. Роль второго человека в партии — по степени доверия со стороны Андропова — отводится молодому выдвиженцу Горбачеву.

Черненко трудно тягаться с энергичным ставропольцем. Горбачев сильнее, напористее, говорливее и, главное, пользуется поддержкой генсека. Это мгновенно замечают в аппарате и поворачиваются корпусом к новому фавориту.

В феврале-июле восемьдесят третьего года продолжается дальнейшее задвигание Черненко на задворки политической жизни. Для непосвященных он еще на плаву — от имени Политбюро выступает на сессии Верховного Совета СССР с рекомендацией об избрании Андропова на пост главы государства, но зарубежные аналитики скрупулезно подсчитывают: встречает и провожает в аэропорту мозамбикскую делегацию, однако в самих переговорах не участвует; сидит в президиуме торжественного собрания по случаю 165-летия со дня рождения Маркса, но отсутствует на вечере, где собрались все деятели партии и государства в честь годовщины со дня рождения Ленина.

По появлению на людях судят о победе или поражении недавнего брежневского фаворита при новой власти. Поражений больше, чем выигранных аппаратных сражений: его даже не пригласили на проведенную с невиданным размахом встречу с ветеранами партии. Председательствовал Андропов. Присутствовали Зимянин, Романов, Капитонов, Рыжков. Встречу открыл самый молодой член Политбюро — Горбачев! Он сидит за председательским столом рядом с Андроповым.

После этого Черненко отправляется в отпуск, где и происходит странная история с отравлением копченой рыбой. «Как там в фильме — „Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?“ Очень похожая ситуация», — считает его бывший помощник Прибытков.

Из больницы он выписался инвалидом. Но, как свидетельствует Чазов, реакция Андропова на врачебное заключение, ему представленное, была удивительной. Казалось бы, недоумевает бывший главный кремлевский врач, Андропов должен был бы обрадоваться, что с политической арены сошел его соперник. Однако генсек искренне сожалел о случившемся и не стал форсировать события.

— Мы не будем спешить с решениями. Пусть Черненко поправляется, набирается сил, а когда я вернусь из отпуска, будем думать, что делать и как использовать его опыт.

Что это: полная непричастность к происшедшему или умелый отвод от всяких подозрений? А может, ту злополучную рыбку разводили совсем в другой бухте?

Когда Андропов слег в люксовый отсек кремлевской больницы, день и ночь привязанный к аппарату «искусственная почка», борьба за кресло номер два в партии разгорелась с новой силой. Было ясно, что сколько бы времени ни провел генсек на больничной койке, управлять страной будет человек, занимающий кресло номер два. Скорее всего, он и займет потом вожделенное кресло номер один.

Де-юре кресло номер два принадлежало Черненко. Дефакто — Горбачеву. Когда Андропов был здоров, арбитром выступал он, в душе отдавая предпочтение более молодому из них. Оказавшись на больничной койке, вдали от Кремля, угасающий генсек брал сторону то одного, то другого.

Для ветеранов Политбюро, которые обнаружили между собой много общего в этом раскладе сил, Черненко был человеком их мира. «Молодая поросль» пугала непредсказуемым влечением к реформаторству. За десять месяцев правления Андропова заменены почти все заведующие отделами ЦК, двадцать процентов первых секретарей обкомов, двадцать два процента министров. Черненко такого не допустил бы.

Борьба за кресло номер два достигла своей кульминационной точки в декабре восемьдесят третьего года. В полученных из больницы от Андропова тезисах доклада, которые предполагалось раздать участникам пленума ЦК, содержалось пожелание, чтобы пленум рассмотрел вопрос и поручил ведение заседаний Политбюро и Секретариата Горбачеву. То есть Андропов официально назначал его своим преемником.

Рассказывает Аркадий Иванович Вольский, бывший помощник Андропова:

— Когда я пришел на пленум, эти тезисы, или, как мы их тогда «деликатно» называли, «текст речи», раздавали его участникам. Получив текст на руки, я вдруг с ужасом обнаружил, что там нет последнего абзаца — о возложении на Горбачева ведения заседаний Политбюро и Секретариата ЦК… Этот абзац исчез. Я попытался что-то выяснить, получить какое-то объяснение, но все кончилось тем, что мне было прямо сказано: не лезьте не в свое дело…

Вольский полагает, что абзац убрала тройка: Тихонов — Черненко — Устинов.

— Судя по тому, как взорвался Андропов вечером после пленума, нам надо было поступить как-то иначе. Чтото мы, его помощники, сделали не так. Но опять же, не обладая полной информацией о том, как все происходило «наверху», я был почти убежден, что абзац этот изъяли, посоветовавшись с Юрием Владимировичем. В то время другое предположить было просто трудно. Первая мысль у меня была такая: наверное, позвонили Андропову в больницу и договорились с ним снять абзац о назначении Горбачева. Но когда я пришел после пленума к себе на работу и выслушал по телефону от Юрия Владимировича столько резких слов, сколько не слышал за пятьдесят восемь лет жизни — слов грозных, гневных и каких еще угодно, я понял, что он ничего не знал об этом и что все прокрутили за его спиной.

Смерть Андропова не только примирила, но и превратила в друзей двух еще недавно враждовавших между собой могущественнейших людей на кремлевском небосводе.

Уже на первом организационном заседании Политбюро, проходившем после февральского пленума восемьдесят четвертого года, на котором генеральным секретарем единогласно был избран Черненко, при перераспределении обязанностей новый генсек предложил:

— Пусть Михаил Сергеевич ведет заседания Секретариата!..

Гроссмейстер аппаратных игр, Черненко все взвесил и просчитал на несколько ходов вперед. Трезвый расчет подсказывал ему: лучше иметь в лице молодого Горбачева союзника, чем противника. Он решил не поступать с Горбачевым так, как с ним самим поступил Андропов, задвинув на задворки большой политики.

Однако не все ветераны Политбюро согласились с официальным признанием сельскохозяйственного секретаря в качестве второго человека в партии. Наверное, они не успели забыть возню вокруг «завещания» Андропова в последнем абзаце текста его доклада на декабрьском пленуме.

— У меня есть некоторое сомнение в предложенном распределении обязанностей секретарей ЦК, — внезапно заявил один из патриархов Политбюро председатель Совета Министров Тихонов. — Выходит, что Горбачев, руководя работой Секретариата, будет одновременно вести все вопросы развития сельского хозяйства. Я ничего не имею против Михаила Сергеевича, но не получится ли здесь определенного перекоса?

Пергаментные, непроницаемые лица «неприкасаемых» оживились. Да-да, Николай Александрович прав: есть угроза, что Горбачев превратит заседания Секретариата в коллегию Минсельхоза. Будет вытаскивать лишь аграрные вопросы — те, которые ему ближе и понятнее.

Против прозвучавших отводов решительно выступил маршал Устинов:

— Константин Устинович прав — лучшей кандидатуры, чем Горбачев, не найти.

— Мнения разделились. Старики явно не желали усиления позиций самого молодого члена Политбюро. Половинчатую позицию занял гибкий дипломат Громыко:

— Давайте не будем торопиться и принимать сегодня решение по этому вопросу…

И тогда Черненко вновь настоял на своем предложении. Почувствовав твердость в его голосе, члены Политбюро приняли решение доверить ведение заседаний Секретариата Горбачеву.

Могли Черненко, получив необъятную власть, задвинуть в какой-нибудь дальний угол фаворита скончавшегося генсека? Запросто. Старики, наверное, тоже отыгрались бы на «выскочке».

Не задвинул. Наоборот, настоял на перемещении его в кресло номер два.

Недавний соперник за овладение этим вожделенным креслом тоже понял: выгоднее стать правой рукой больного, угасающего генсека, чем его оппонентом. Первый путь уверенно вел к сверкающим высотам, от которых захватывало дыхание и сладко замирало сердце.

Оставалось только ждать своего звездного часа.

И тут опять случился отпуск. Прямо какое-то наваждение. Как у Черненко отпуск, так непременно беда.

Словом, вызывает генсек своего помощника и говорит:

— Ты, Виктор, не устал? Пора отдохнуть. Собирайся, едем в «Сосновый бор» — Чазов с Горбачевым очень рекомендуют. Горный воздух! Очень чистый… Приготовь вот что… Хотя, там все есть: бумага, карандаши, ручки… Я хочу тебе кое-что подиктовать, а ты запишешь…

Прибытков сделал стойку. Нет, не потому, что предстояла довольно трудная работа, идея которой у его шефа зрела давно, да все дела в Москве не позволяли. Безусловно, лучшее место для надиктовки воспоминаний из собственной жизни — вдали от суетливой и беспокойной Москвы. Но годится ли для этой цели «Сосновый бор»? У генсека ведь астма.

— Константин Устинович, — участливо сказал помощник. — Высокогорье… Свыше тысячи километров над уровнем моря…

— Хороший курорт, — довольно улыбнулся Черненко. — Евгений Иванович и Михаил взахлеб расхваливают… Ничего, поедем!

Поехали, печально продолжает Прибытков. В «Сосновом бору» его шеф смог пробыть лишь десять дней. Ни разу не выходил из помещения. Даже по комнатам начал передвигаться с трудом. Дилетантскому, с медицинской точки зрения, взгляду было видно, что каждый день «отдыха» в этом курортном местечке дается ему с огромным трудом и напряжением всех сил.

Наступил день, когда Черненко понадобилась «каталка». Из Москвы срочно прибыли Чазов с Чечулиным.

— Надо менять курорт, — сказал главный кремлевский врач, осмотрев больного.

И тогда, по словам Прибыткова, он прямо спросил у представителя кремлевской медицины, почему они направили Черненко сюда? Ведь сами рекомендовали…

«Тот смутился и снова отвел глаза в сторону. Ничего не ответил, — вспоминает Прибытков. — Кто знает, может, просто привычка у него такая была… Судить не берусь, даже по прошествии минувших лет».

С высокогорного курорта Черненко срочно перевезли в Подмосковье, на брежневскую дачу в Завидово. Самостоятельно ходить он не мог. Говорил с трудом. Приступы астмы, которые раньше были довольно редкими, участились. Кашель, в груди хрипы. Здоровье подорвано окончательно. Для того, чтобы как-то поддерживать его состояние, на даче и в кабинете установили специальные кислородные аппараты. До неминуемой смерти оставалось несколько месяцев.

Действительно, как тут прогнать нехорошие мысли и подозрения?

В случаях с севшим на холодную скамейку Андроповым и откушавшим копченой рыбки Черненко кремлевская медицина упрекает охранников. Не уследили, проморгали, не проверили.

Те, в свою очередь, перекладывают вину на медицину, которая тоже, по их мнению, чего-то там недосмотрела, недоучла, проворонила.

Ближе всего к истине бывший заместитель начальника личной охраны Брежнева, а затем начальник личной охраны Горбачева генерал Медведев, имеющий длительный опыт охраны высших должностных лиц государства.

Он не верит в ставриду «точечного бомбометания»:

— Я даже не уверен, что рыба оказалась недоброкачественной. Ее коптили в домашних условиях, ели ее наверняка и сам министр внутренних дел, и его родня, прочее окружение. А пострадал лишь тяжело больной Черненко.

Действительно, мы знаем, что рыбой угощалась и супруга генсека Анна Дмитриевна, которая не почувствовала даже малейшего недомогания. Не могла же она, в самом деле, подсунуть мужу именно тот кусок, который вызвал отравление.

— Можно, конечно, винить охрану, которая проморгала лабораторных специалистов, мимо которых все это прошло, — развивает Медведев свою мысль. — Но я думаю, главное в том, что ослабленный организм Черненко готов был к тому, чтобы где-то дать сбой. Как и в случае с Андроповым, готов был пострадать от чего угодно.

Андропов сел в тени на скамью и сильно простудился. Да, можно спросить: где была охрана, врачи? Но ведь тысячи людей ищут тень в жаркую погоду, отдыхают на скамейках, купаются. Просто у Андропова было больное сердце, с трудом работали почки, которые можно было легко застудить где угодно. Весь организм расшатан, Андропов готов был споткнуться на самом ровном месте.

Генерал Медведев приводит массу нелепых случаев, в организации которых при желании можно заподозрить кого угодно.

В Польше после проведения переговоров, когда советская делегация во главе с Брежневым спускалась по большой крутой лестнице, с нее «загремел» председатель Совета Министров СССР Тихонов. То ли нога соскользнула со ступеньки, то ли оступился, но он беспомощно рухнул, покатился вниз боком по парадным ступенькам и внизу, на полу, еще продолжал катиться, пока не уткнулся носом в ноги Громыко.

Крайним сделали, конечно же, охранника, хотя он, согласно инструкции, шел сзади. На общем собрании отдела начальник «девятки» сделал ему внушение за «упущение в работе». А за что, собственно? За то, что Тихонов такой немощный? Не нападение же было — ноги подкосились.

В Болгарии перед ужином советская правительственная делегация прогуливалась по аллее. Горели фонари, было светло. Громыко шел рядом с Брежневым и вдруг споткнулся на ровном месте. У него заплелись ноги, и он упал, сильно ободрав об асфальт руку. Хорошо, что Брежнев успел подцепить его, попридержать. Сцена была еще та — старик поддержал старика.

Громыко дважды выносили из зала в полуобморочном состоянии. Самый курьезный вынос случился во время вручения Брежневу очередной Золотой звезды Героя. Громыко стало плохо, он начал заваливаться. С одной стороны к нему прижался Андропов, с другой притиснулся еще кто-то, и так, сжатого с двух сторон, потерявшего сознание министра вынесли из зала.

Ворошилов мог ходить нормально, без поддержки, только по прямой, на поворотах его заносило, и он мог завалиться где-нибудь на кремлевской лестнице.

В каждом из этих и во многих других случаях, о которых знает Медведев, при желании всегда можно поискать виновных, тех, кто заинтересован в дискредитации недругов. А причина была одна — ноги не держали старцев.

Даже в истории с перевернувшейся байдаркой-одиночкой, в которой сидел Косыгин, некоторые склонны были видеть зловредную руку Брежнева, завидовавшего популярности премьера. После того ЧП Косыгин так и не сумел восстановить здоровье — Он наглотался воды, потерял создание, и когда охранники вытащили его из реки, с трудом пришел в себя. Увы, любителей острых ощущений ждет разочарование: злого умысла здесь не было, просто у сановного байдарочника в оболочке мозга разорвался сосуд, нарушилось мозговое кровообращение, и Косыгин потерял сознание еще в лодке.

Для людей, вкусивших мед власти, отлучение от нее было крахом, катастрофой. А ветхий, изношенный организм уже не мог переносить даже обычные нагрузки, не говоря о дополнительных, сопутствующих государственной службе.

Наверное, прав Медведев: главное даже не в болезнях одряхлевших руководителей, а в том, что они пытались их скрыть.

— У Черненко были очень слабые легкие, — вспоминает генерал, — он задыхался, с трудом не только ходил, но и говорил, выходил больным на работу. Кто сочтет теперь, на сколько дней, месяцев, а может быть, и лет он сократил себе жизнь, выезжая на охоту с генеральным и часами высиживая там на морозе. Боясь отказом от охоты вызвать неудовольствие шефа, скрывая недомогание… Поистине: кресло дороже жизни.

А вот мнение геронтолога, специалиста по психологии лиц, достигших преклонного возраста, профессора Швемберга:

— В борьбе за власть используются всевозможные приемы. Наряду с шантажом, давлением, компроматом применяются и теракты, покушения на жизнь конкурентов. И все же пуля, взрывчатка, яд — это прерогатива молодых соперников. В старости стремление к верховенству не угасает, наоборот, оно довольно часто обостряется, притом приобретает весьма специфические формы. Психика стариков устроена несколько иначе. Они знают, что самое уязвимое место в нашей медицине — это уход за больными. Вспомним русскую дворянскую литературу прошлого — сплошные нарекания на прислугу. Наверное, это наша родовая черта. И нынешние охранники, медсестры и прочий обслуживающий персонал крайне небрежно относятся к своим обязанностям. В принципе этим можно воспользоваться. Какая-нибудь несоблюденная процедурная мелочь способна отправить на тот свет любого старика. Ну, скажем, отсутствие пледа, чтобы укрыть им скамейку, прежде чем на нее сядет больной.

— Вы имеете в виду известный конкретный случай?

— Нет, что вы, Боже упаси. Там, где молодой только чихнет, старик может отдать Богу душу. Кстати, в домах престарелых люди с криминальными наклонностями используют подобные мелочи для устранения врагов. У немощных свои представления о методах расправы, свой арсенал изощренных средств. Иной раз трудно отличить кажущийся недосмотр персонала от тщательно закамуфлированного умерщвления. Оно может произойти от чего угодно, от любой случайности. В этом возрасте все возможно.

Интересная тема, не правда ли? Впрочем, она прямого отношения к нашему рассказу и тем более к его главным действующим лицам отношения не имеет. Так себе, маленький штрих в картину недавнего прошлого, полностью замаранную черной краской.

Тринадцатимесячная эпоха Черненко, самая короткая в советской истории, дружно подвергается отрицанию и оплевыванию. Наверное, автор этой книги — единственный в мире, кто за последние тринадцать лет открыл сочинения самого непопулярного генерального секретаря.

И обнаружил в них концепции «мощного ускорения развития народного хозяйства», «совершенствования социалистической демократии, всей политической системы общества», «обновления кадров партии» и много других новаций, которые стали ключевыми у Горбачева и приписывались ему.

Остается завидовать будущим историкам — они еще не то найдут.

Из рассказов академика Евгения Чазова

(Чазов Евгений Иванович — известный советский врач-кардиолог. С 1967 по 1987 год возглавлял Четвертое Главное управление при Министерстве здравоохранения СССР.)

… Наши беседы с Устиновым, его заверения, что мнение Андропова о фигуре Горбачева известно не только ему, позволяли мне предполагать, что именно он, и это было бы логично, придет на смену Андропову. На следующий день, хотя, возможно, это было и 11 февраля, к нам в спецполиклинику на Грановского заехал Устинов. Всегда общительный, веселый, разговорчивый, он при встрече со мной выглядел на этот раз смущенным и несколько подавленным.

«Знаешь, Евгений, — заявил он без всякого вступления, — генеральным секретарем ЦК будет Черненко. Мы встретились вчетвером — я, Тихонов, Громыко и Черненко. Когда началось обсуждение сложившегося положения, я почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого мог поддержать Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя. Знаешь его характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились. Выхода не было». Он ни словом не упомянул о Горбачеве, о том, что надо было бы узнать мнение других членов Политбюро. Я всегда верил Устинову, считая его честным и откровенным человеком.

Но в этот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит душой. Видимо, на встрече четырех старейших членов Политбюро он понял, что ни Черненко, ни Громыко, ни тем более Тихонов не поддержат это предложение в отношении кандидатуры Горбачева. В этой ситуации его наиболее устраивала кандидатура Черненко. Больной, к тому же по характеру мягкий, идущий легко на компромиссы, непринципиальный Черненко вряд ли мог противостоять настойчивому, сильному и твердому Устинову, возглавлявшему военно-промышленный комплекс. Да и другие участники этого своеобразного сговора понимали, что при больном Черненко они не только укрепят свое положение, но и получат большую самостоятельность, которой у них не было при Андропове. Это особенно касалось председателя Совета Министров Тихонова.

Узнав о решении, я не мог сдержаться и сказал Устинову: «Дмитрий Федорович, как можно избирать генеральным секретарем тяжело больного человека. Ведь все вы знали от меня, что Черненко — инвалид. Я лично вам и Андропову говорил об этом». Не зная, что мне ответить на справедливые упреки, Устинов быстро распрощался и ушел.

В феврале 1984 года на пленуме ЦК, как всегда единогласно, генеральным секретарем был избран Черненко. Вместе со всеми голосовал и я. Думаю, что впервые голосовал вопреки своему мнению и своим убеждениям и поэтому мучительно переживал свою, в худшем понимании этого слова, «интеллигентность», а может быть, и трусость.

Все-таки почему на пленуме ЦК я не встал и не сказал, что Черненко тяжело болен и не сможет работать в полную силу, да и век его, как генерального секретаря, будет недолог? Меня сдерживали не политические мотивировки, как Устинова или Тихонова, не опасения, что во главе партии станет не Горбачев, а Громыко, а именно наша русская «интеллигентная скромность», если так можно назвать это состояние. Да, с позиции политического и общественного деятеля я должен был это сделать. А с позиций врача и просто человека, хорошо знающего Черненко, находившегося с ним в добрых отношениях, вправе ли я был пренебречь клятвой Гиппократа и выдать самое сокровенное моего больного — состояние его здоровья? Тем более что у нас нет никаких правил или законов, касающихся гласности этого вопроса. Да и вообще, как я буду смотреть в глаза сидящему здесь же в зале Черненко, говоря о том, что его болезнь неизлечима и ее прогноз очень плохой. Он знает о тяжести болезни, мы предупредили его о том, что он должен ограничить свою активность. И его долг — отказаться от этой должности.

И еще. Весь состав Политбюро знал о состоянии здоровья Черненко. Но никто из его членов не решился потоварищески рекомендовать ему воздержаться от выдвижения на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Никто даже не задал вопроса о его самочувствии. Я, как и весь состав ЦК, считал, что, предлагая пленуму кандидатуру Черненко, Политбюро взвесило все «за» и «против», трезво оценило всю ситуацию, связанную с его избранием. Хотя многое говорило о том, что в те времена принципиальные вопросы в Политбюро решались не всем его составом, а узкой группой старейших его членов, которые навязывали свое решение всем остальным…

… Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к Горбачеву. Он не мог забыть, что Андропов, пытаясь удалить его с политической арены, противопоставлял ему в качестве альтернативы именно Горбачева. Не мог он не знать, что Андропов своим преемником видел Горбачева. Надо сказать, что и большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова, понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой фигуры в Политбюро, как молодой, завоевывавший авторитет Горбачев — наиболее реальный претендент на пост генерального секретаря. Они понимали, что в случае прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Так оно, впрочем, и оказалось. Особенно активен был Тихонов. Я был невольным свидетелем разговора Черненко с Тихоновым, когда тот категорически возражал против того, чтобы в отсутствие Черненко по болезни Политбюро вел, как бывало раньше, второй секретарь ЦК Горбачев. Давление на Черненко было настолько сильным, что при его прохладном отношении к Горбачеву где-то в апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что, казалось, «старики» добьются своего.

Кто или что спасло Горбачева, мне трудно сегодня сказать. Из высказываний Черненко я понимал двойственность его отношения к Горбачеву. С одной стороны, он боялся его как политического оппонента и завидовал его молодости, образованности и широте знаний, а с другой — прекрасно понимал, что именно такой человек ему нужен в ЦК, который мог бы тянуть тяжелый воз всей политической и организационной работы. Сам он это делать не мог…

… Учитывая сложившиеся традиции, да и просто в силу формальных правил, я информировал о состоянии здоровья Черненко Горбачева как второго секретаря ЦК КПСС. Он был в курсе складывающейся ситуации. А она с каждым днем становилась все тяжелее. Сам Черненко больше интересовался своим ухудшающимся состоянием, чем проблемами, которые стояли перед страной…

Из книги Дмитрия Волкогонова «Семь вождей»

(Дмитрий Антонович Волкогонов — доктор философских и доктор исторических наук, профессор, генерал-полковник. Скончался в 1996 году. В книге «Семь вождей» использованы многие ранее засекреченные документы ЦК КПСС, Политбюро, открытые после августа 1991 года.)

… Больной, буквально разваливающийся Черненко все еще пытался появляться на людях и даже выступать на некоторых форумах. Летом 1984 года я сам видел, как «выступает» генсек. В Большом Кремлевском дворце проходило Всеармейское совещание комсомольских работников. Мне «по положению» заместителя начальника Главного политического управления армии довелось сидеть в президиуме совещания. После докладов, отчетов молодежных армейских работников к трибуне с трудом спустился Черненко. Пятнадцатиминутную речь произнес так, что было совершенно трудно понять ее смысл. Через каждые две-три минуты замолкал, вытирал лоб, манипулировал баллончиком, доставая из кармана, направлял его в рот, задыхался…

Все сидели подавленные, низко опустив головы. Я видел почти умирающего на людях человека, «выступающего» с трибуны. После речи генсека сразу же объявили пешрыв и предложили пройти в Георгиевский зал для фотографирования. Эти 100-120 метров Черненко шел минут двадцать, поминутно останавливаясь. Со всех сторон ему что-то говорили сопровождавшие его лица, с целью создать впечатление, будто он останавливается не из-за немощи, а для разговора, беседы. Иногда генсек мучительно улыбался, поворачивая голову то вправо, то влево, с трудом, видимо, соображая, куда его ведут, зачем все это, что ему говорят люди в военных мундирах…

Из беседы с Валерием Болдиным

(Валерий Иванович Болдин — помощник генерального секретаря ЦК КПСС, руководитель аппарата Президента СССР. Проходил в качестве обвиняемого по делу ГКЧП, содержался под стражей в следственном изоляторе «Матросская тишина».)

Близился август 1984 года. Погода стояла солнечная и жаркая, и врачи настоятельно рекомендовали Черненко уйти в отпуск. Евгений Иванович Чазов, возглавлявший медицинскую службу обеспечения здоровья высшего руководства и связанный с Горбачевым давними приятельскими отношениями, постоянно докладывал ему о состоянии здоровья Константина Устиновича, других членов Политбюро, секретарей ЦК. Несколько раз я присутствовал при таких обсуждениях. Докладывая и в тот жаркий конец лета о необходимости отдыха и лечения Черненко, Чазов советовался с Горбачевым о трудностях, связанных с тем, куда ехать Константину Устиновичу. Одна из последних поездок Черненко к морю кончилась весьма плачевно. Он отравился копченой рыбой, и врачам едва удалось спасти его жизнь. Но с тех пор его здоровье ухудшилось настолько, что он стал фактически полным инвалидом.

Как истинный ставрополец, Горбачев на этот раз рекомендовал отдых в Кисловодске. Место это для отдыха действительно отличное: чистый и свежий отдых, есть все условия и для прогулок, и для лечения. В Кисловодске была построена специальная дача, укромно укрытая посадками деревьев и холмами от взглядов многочисленных отдыхающих. Туда-то и было рекомендовано поехать Черненко.

Но, видимо, врачи не знали, что прозрачный воздух Кисловодска по вечерам и ночью становился прохладным: с вершин гор в долину спускались остывшие, пахнущие свежим снегом воздушные потоки. Через несколько дней у Черненко началось обострение болезни в связи с простудой. Как-то в августовский полдень он позвонил Горбачеву. Я в это время находился у Михаила Сергеевича и слышал разговор по усиленной правительственной связи. Голос Черненко был слаб, прерывист. Он произносил несколько слов и замолкал, набираясь сил. Затем вновь быстро и невнятно говорил. Смысл всего разговора был тревожный. Константин Устинович не скрывал, что чувствует себя плохо и советовался, что делать дальше. Михаил Сергеевич успокаивал Черненко, считая, что это обострение быстро пройдет и не надо делать поспешных шагов.

Несмотря на уговоры Горбачева переждать обострение болезни, консилиум врачей принял решение срочно эвакуировать генсека из неблагоприятного для его здоровья места под более надежную опеку московских медиков. Основания для этого, как выяснилось, были весьма серьезные. Болезнь ослабила Черненко, он с трудом вставал с постели, не мог стоять на ногах и уж тем более самостоятельно двигаться. Перед врачами, службой охраны стояла непростая задача — переправить генсека в аэропорт и доставить в столицу. Слава Богу, что заботливые и перспективно мыслящие руководители медицины и КГБ еще для Брежнева поручили сконструировать специальный лифт-подъемник, своеобразную лестницу-чудесницу, которая позволяла без особого труда поднимать высокопоставленных пассажиров на борт самолета. Без такой разгрузочно-погрузочной машины было уже трудно ездить в командировки Брежневу, особенно после трагедии, происшедшей на Ташкентском авиационном заводе, гае желающие взглянуть на генсека взобрались на леса, и эта конструкции, не выдержавшие многочисленных любопытных, опрокинулись, серьезно повредив плечо Леонида Ильича. Факт этот замалчивали, и о нем, видимо, мало кто знает, потому что в то время не считали случившееся специально подстроенным оппозицией покушением на лидера.

Во всяком случае, специалисты в спешном порядке создавали достойный наших руководителей самодвижущийся трап. То ли они долго проектировали, то ли не хватило каких-то деталей, но служба безопасности, чтобы не рисковать, приняла решение закупить подобный механизм за границей. Это импортное чудо техники и решили быстро перебросить на специальном самолете в Минеральные Воды. Все обошлось удачно и, главное, вовремя. Правительственные машины выруливали к взлетной полосе как раз в то время, когда заработал механический трап. Он поднял Черненко на необходимую высоту, и медики приняли больного в салоне правительственного лайнера.

Через несколько часов Константин Устинович оказался в больнице и началось его интенсивное лечение. Недели через две-три ему стало лучше. Он часто звонил Горбачеву, другим членам Политбюро, расспрашивал о делах, давал советы и поручения. Но холодок в отношениях его с Михаилом Сергеевичем оставался.

Болезнь Черненко серьезно повлияла на его работоспособность. Генсек вышел из больницы ослабленным и немощным.

Теперь на заседания Политбюро, как рассказывали, еще до того, как туда должны были войти его участники, Черненко часто практически вносили на руках, усаживали за стол председателя, пододвигали бумаги, затем приглашали занять места остальных. И он, задыхаясь и багровея, говорил несколько фраз, невнятно зачитывал то, что ему приготовили помощники. Время заседаний сократилось еще больше. Мне никогда не приходилось видеть среди членов Политбюро, секретарей ЦК столь панического настроения. Они предчувствовали исход болезни и понимали свою ответственность за рекомендацию пленуму ЦК этой кандидатуры. Разговоры в ту пору среди них были откровенными, и многие из них мрачно смотрели на перспективу…

(Записано автором книги 18 декабря 1995г.)