• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Начало нового века и нового летосчисления

Никто в России не желал так сильно, как царь Петр, начать новый, XVIII век в тесном союзе с европейскими странами, сокрушив азиатчину, повернуть страну лицом к Западу. Петр сказал как-то, что Россия – не страна, Россия – мост между Европой и Азией, Россия – котел, в котором перекипели, слившись в единую массу, сотни народов и государств.

Позднее Россию стали называть Евразией, а теория близости и взаимообогащения народов духовными и культурными ценностями получила название евразийской теории. Во второй половине XIX века И. С. Тургенев, один из крупнейших русских писателей, касаясь проблемы евразийства и пытаясь определить место России во всемирном историческом процессе, писал: «Мы народ не только европейский, мы недаром поставлены посредниками между Востоком и Западом; наши границы касаются древней Европы, Китая и Северной Америки, трех самых различных выражений общества». Тургенев даже вышел за рамки евразийства, добавив сюда и Северную Америку.

Однако в начале XVIII века чего бы царь ни коснулся, все требовало кардинальных решений и коренных перемен. Даже счет времени в России был допотопным – страна жила по византийскому календарю: летосчисление шло не от Рождества Христова, как в Европе, а «от сотворения мира», которое произошло за 5508 лет до того дня, как миру был явлен Христос.

И не с 1 января начинался в России год, а с 1 сентября, как в Древней Византии, государстве, которое не существовало уже более двух с половиной веков.

Петр решил, что время в новом столетии россияне станут считать, как во всем просвещенном мире: год начнется 1 января и будет считаться не 7208, а 1700.

20 декабря 16991 года был издан указ о том, что через восемь дней после Рождества Христова наступит новый год и начнется новое столетие. Указ обязывал всех москвичей поздравлять друг друга с Новым годом и Новым веком. Все дома на главных улицах надлежало украсить ветвями елок, сосен и можжевельника. А всем, у кого есть ружья, следовало стрелять, как только на Красной площади зажжется фейерверк и начнется пальба из пушек.

Новогодние торжества закончились 6 января традиционным крестным ходом на Иордань. Обычно во время этой церемонии царь шел в парадном царском облачении за духовенством. На сей раз крестный ход состоялся без царя. Петр в это время в темно-зеленом мундире с золотыми галунами и пуговицами стоял со своим Преображенским полком на Москве-реке. Рядом с преображенцами были построены шеренги новых солдатских полков, созданных вместо уничтоженных стрелецких.

Двенадцать тысяч солдат в красивой, новой одежде стояли, символизируя начало нового времени, новой исторической эпохи.

Новая одежда, обувь и ткани

4 января царь подписал указ, по которому боярам, царедворцам и служилым людям запрещено было являться в Кремль и присутственные места в старинной одежде.

Надлежало приходить в венгерских кафтанах, непременно без бород и коротко стриженными. К лету всем следовало сшить себе саксонские кафтаны, а дамам предписано было переодеться в немецкие юбки и платья. В новую одежду европейского образца вскоре же обязаны были облачиться и все жители Москвы – независимо от сословия. Наряды, и мужские и женские, преобразили людей с головы до ног – от париков до ботфорт.

Говоря об эпохе Петра I, Николай Васильевич Гоголь в письме к историку и драматургу Михаилу Петровичу Погодину писал: «Какая смешная смесь во времена Петра, когда Русь превратилась на время в цирюльню, битком набитую народом; один сам подставлял свою бороду, другому насильно брили. Вообразите, что один бранит антихристову новизну, а между тем сам хочет сделать новомодный поклон и бьется из сил сковеркать французакафтанника. Я не иначе представляю себе это, как вообразя попа во фраке».

Посмотрим же, уважаемый читатель, на гардероб новой эпохи, иногда расширяя хронологические рамки, чтобы закончить рассказ о том или ином виде одежды, обуви, тканях, появившихся в Петровскую эпоху, в первой четверти XVIII столетия.

Парики

Парики появились во Франции в середине XIII века. Сначала их носили только мужчины, но вскоре стали носить и пожилые женщины, желавшие скрыть собственные редкие волосы.

В России парик был введен указом Петра I в 1700 году как непременная часть европейского костюма. Первые парики были довольно высокими, их локоны опускались на грудь носившего. С 1715 года размеры париков уменьшились. Каждое служилое сословие носило парики разной формы.

Во второй половине XVIII века парики постепенно стали выходить из употребления, но с началом царствования Павла I (1796 год) произошло оживление моды на них: появление где-либо чиновника или военного без парика считалось грубым нарушением дисциплины и строго каралось. В начале XIX века парик уже воспринимался как анахронизм.

Женские парики, появившиеся в России в одно время с мужскими, пошли по пути бесконечного усложнения конструкции, основой которой были, как правило, собственные волосы, для скрепления смазанные салом, посыпанные пудрой, утыканные булавками, дополненные шиньонами (накладными волосами), искусственными локонами, цветами, кружевами. Порой головы модниц украшали даже легкие макеты парусников.

Из-за того, что элементы парика были лишь составной частью сложного и дорогостоящего «сооружения» (прически), модницы для их сохранения вынуждены были спать на особых валиках, иногда по месяцу и более. Сложные женские прически просуществовали до начала XIX века.

Замена сапог ботфортами

Выше уже было сказано, что новая одежда и обувь изменили облик человека с головы до ног. Обратимся к обуви.

Были запрещены сапоги – из-за того, что гвозди, которыми были прибиты их подошвы, царапали паркетные полы новых домов знати и дворцов, строившихся на европейский лад. Так это было или не так, но царским указом взамен сапог были введены ботфорты, при производстве которых гвозди не применялись. Ботфорты (от французского слова «bottes fortes» – «крепкие сапоги») были введены в форму одежды гвардейских кавалерийских полков – Кавалергардского, лейб-гвардии Конного и кирасирских – в самом конце XVII века. С 1700 года ботфорты были введены и в драгунских кавалерийских полках. Ботфорты представляли собой высокие сапоги с жесткими голенищами, которые спереди были много выше колен, а сзади имели глубокий вырез, позволявший легко сгибать ногу.

После победы под Полтавой 27 июня 1709 года указом Петра I ботфорты как парадная обувь были пожалованы лейб-гвардейскому Преображенскому полку, хотя он был полком пехотным. Это было сделано не случайно: ботфорты преображенцев были красного цвета – в память о том, что в Полтавской баталии, они, фигурально выражаясь, «стояли по колено в крови».

Появление в России камзола и его дальнейшая судьба

С началом петровских преобразований в России появились камзолы – мужские куртки с рукавами, а иногда и без них. (Через сто лет все камзолы стали шить без рукавов, носили их под кафтаном.) Камзолы просуществовали весь XVIII век, являясь предметами изысканности и щегольства. Камзол шили либо из кафтанной ткани, либо из более дорогой материи, украшая вышивкой шелком, золотым или серебряным шитьем, позументом и дорогими пуговицами, сделанными из слоновой кости, а иногда и из драгоценных камней.

В начале XVIII века камзол был достаточно длинным, почти наравне с кафтаном, но затем стал укорачиваться, превратившись к концу столетия в длинный жилет. К середине века камзолы стали носить женщины, сочетая его с длинной дамской юбкой. Такой костюм был удобен для охоты и верховой езды, а потом стал и женским мундирным платьем, учрежденным Екатериной II.

Дамские корсеты

В первой четверти XVIII века в Петербурге у дам высшего света появились корсеты – специальные приспособления из плотных материалов – косточек и пластин, вшитых в ткань, для придания женской фигуре наибольшей привлекательности. Корсет туго охватывал талию, делая ее более тонкой. Его носили под платьем, поверх нижней рубашки, оберегавшей тело от грубых и твердых швов корсета. Корсеты оставались в моде до 1908 года.

Байка – одна из самых популярных тканей

В начале XVIII века на Руси появилось много новых тканей. Среди них была байка – сначала шерстяная, а потом и хлопчатобумажная ворсистая ткань коричневого цвета. Название ее происходит от латинского слова «badius» – «коричневый». Вскоре байку стали окрашивать в различные цвета, делая из нее одеяла, платки, подкладки кафтанов.

Парча – ткань церковников и модниц

Широко распространенной тканью при изготовлении церковных облачений – риз – была парча. До создания в 1717 году собственных мануфактур ее ввозили из Турции и Ирана.

В России парча была излюбленным материалом великосветских модниц и богатых купчих. Чаще всего парчовые ткани были двух цветов – серебряного и золотого, с разбросанными по ним узорами самых разных цветов. Парча, пришедшая в России на смену старинному аксамиту, в православной церкви стала традиционным материалом для риз священнослужителей всех рангов – от рядового священника до патриарха; сохранилась до нашего времени и являет собой множество прекрасных образцов, подлинных шедевров прикладного искусства.

От клеенчатой шляпы – к бескозырке

Со времени создания военно-морского флота матросы носили клеенчатые шляпы, и лишь через сто лет им на смену пришла знаменитая бескозырка – форменный головной убор без козырька, с двумя лентами. В 1830-х годах появилась солдатская бескозырка, однако в отличие от матросской она не имела лент, а ее околыш был цветным. В 1872 году на всех российских флотах ввели единую белую бескозырку, на черных лентах которой было золотом написано название корабля или номер экипажа.

Голландское новшество – брюки

Брюки появились в России в эпоху Петра I, и, как и многие другие новшества, пришли из Голландии. Сначала это название относилось лишь к матросским штанам, и только через сто лет оно приобрело тот смысл, который вкладывают в это понятие наши современники.

В 1863 году, когда вышел в свет 1-й том «Толкового словаря» В. И. Даля, автор давал следующие определения слова «брюки»: «Нижнее мужское платье; штаны, с чулками и башмаками», добавляя, что это было «некогда», то есть встарь.

Теперь же, «ныне», – писал Даль, – это платье «обтяжное». Ставя брюки в ряд с другими мужскими штанами, Даль видит их отличие друг от друга в следующем: «панталоны длиннее и не так узки; брюки просторнее и притом на поясе и со сборами; чикчиры, обтяжные, гусарские». Первоначально застежка брюк производилась на пуговицах по бокам, и лишь в 20-х годах XIX века стали шить брюки с гульфиком. Отвороты на брюках стали делать в самом конце XIX столетия. Брюки навыпуск носило в России только городское население, да и то из числа интеллигентов, дворян и чиновников, а мастеровые, торговцы и приходившие в город на заработки крестьяне заправляли брюки в сапоги.

Ливреи – форменная одежда слуг

В первой четверти XVIII века в России появились и ливреи – одежда для слуг в богатых домах. Ливреи состояли из камзола, коротких штанов, нитяных чулок и перчаток.

Ливреи отличались расположением галунов (в зависимости от чина хозяина). Слуги канцлера и фельдмаршала, полного генерала и действительного тайного советника носили галуны по швам, прочих военных и статских генералов – по борту, остальные – на воротничке и обшлагах. Ливрейные слуги оставались символом знатности и сохранялись в домах обедневших аристократов еще в начале XX века.

Первые галстуки – шейные платки

Тогда же, когда в России появились парики и ботфорты, брюки и камзолы, пришла мода и на мужские галстуки, название которых происходил от немецкого слова «Halstuch» – «шейный платок». Первоначально они и были шейными платками, превратившись в ленту лишь через сто лет.

Палантин – меховая накидка аристократок

Чтобы больше не возвращаться к вопросам одежды, обуви и тканей, распространенных в первой половине XVIII века, расскажем здесь и о палантине, пришедшем в молодую столицу Российской империи, Санкт-Петербург, в самом конце правления Петра I.

В 1724 году в Россию из немецкого княжества Пфальц, расположенного на южном Рейне, пришла мода на прямоугольную меховую дамскую накидку – палантин. Это название происходило от титула владетелей Пфальца, которые назывались палатинами – первыми из семи курфюрстов империи. За полвека перед тем княгиня Палатинская с успехом продемонстрировала в своем дворце модное новшество – плащ из собольих шкурок, который и получил название по ее титулу. В России, где не было недостатка в мехах, палантин сразу же вошел в моду среди аристократок. Палантины делались из горностая, соболя, чернобурых лисиц и песцов.

Палантин пользовался успехом до революции 1917 года.

Денежная реформа 1700 года

Любое преобразование в государстве, будь то организация новых учреждений, реформа армии, создание ранее не существовавших отраслей производства и т. д., всегда требует больших финансовых затрат. Если же реформы идут одна за другой, то денежные расходы растут как снежный ком.

В 1700 году началась денежная реформа, продолжавшаяся четыре года. Сначала были перечеканены самые мелкие медные монеты – деньга, полуполушка и полушка, – имеющие номинал меньше копейки. Одновременно продолжался выпуск серебряных копеек, на которых указывался год их выпуска.

Затем, в 1701 году, появились серебряные монеты достоинством в десять денег, гривенники (десять копеек), полполтинники (двадцать пять копеек), а также полтинники (пятьдесят копеек). И только в 1704 году были выпущены серебряный рубль, серебряный алтын (три копейки), а также крупная медная копейка. Новый серебряный рубль весил около 28 граммов. Из пуда меди в 1700 году чеканили монет на 12 рублей 80 копеек, тогда как государству пуд меди стоил 5 рублей, что было очень выгодно. В дальнейшем, облегчая вес копейки, из пуда меди чеканили до 40 рублей.

В России впервые в истории мирового денежного хозяйства возникла десятеричная денежная система, пережившая века. Впоследствии появились двухкопеечные монеты – гроши; пятнадцатикопеечные – пятиалтынные; двадцатикопеечные – двугривенные. В разные годы то появлялся, то исчезал пятак, изготовлявшийся то из меди, то из серебра.

НАЧАЛО СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Предыстория Северной войны

Самая длительная в истории России война, продолжавшаяся двадцать один год, имела свою предысторию, с которой имеет смысл познакомиться.

Петр I, завоевав выход к Черному морю и создав русский флот, поставил перед собой цель выйти в Балтийское море. Главным противником в этом предприятии была Швеция, могущественная держава, в состав которой входили Финляндия, Прибалтика, Карелия, Северная Померания, Северная Германия и исконно русская территория Ижорская земля, лежавшая по обоим берегам Невы и в Приладожье.

Россия в борьбе со Швецией могла рассчитывать на помощь ее соперников – Польшу, Саксонию, Данию и Бранденбург. В конце XVII века Польша и Саксония были объединены под властью одного монарха – короля Польши и курфюрста Саксонии Фридриха Августа Сильного. С ним в 1699 году в городке Рава-Русская, расположенном неподалеку от Львова, Петр заключил союз против Швеции. К этому секретному соглашению присоединились Бранденбург, которым управлял прусский король Фридрих III Гогенцоллерн и Дания во главе с королем Кристианом V. Союзником Швеции, находившейся под властью короля Карла XII, был герцог голштейнский Фридрих III, постоянно находившийся во враждебных отношениях с Данией.

У противников Карла XII не было согласованного плана военных действий. В начале 1700 года Август появился со своими саксонскими отрядами под стенами Риги, но взять город с налета ему не удалось.

Датчане заняли Гольштейн (русское название – Гольштиния), заставив герцога бежать в Швецию. Август слал в Россию одного посла да другим, понуждая Петра к началу военных действий, но Петр отвечал, что, пока не будет подписан мир с Турцией, русские войска не сдвинуться с места. Между тем гольштейнский герцог Фридрих III, друг шведского короля Карла XII и жених его сестры, появившись в Стокгольме, заявил, что отдает Гольштинию под покровительство шведского короля. Восемнадцатилетний Карл, храбрый, бесшабашный, романтически настроенный, тут же заявил своему другу и будущему родственнику, что он принимает его герцогство под свою защиту.

Выступив в Государственном совете, Карл сказал: «Я никогда не начну несправедливой войны, но справедливую окончу лишь тогда, когда враг мой будет лежать на земле». В ночь на 14 апреля 1700 года Карл выехал из Стокгольма и, встав во главе пятнадцатитысячной армии, двинулся к столице Дании – Копенгагену. Неожиданно появившись под его стенами, он заставил датского короля признать независимость Гольштинии и заплатить герцогу компенсацию в двести шестьдесят тысяч талеров. Кристиан V безропотно выполнил все требования своего грозного врага.

Наконец 8 августа 1700 года к Петру пришло известие от Емельяна Украинцева, что турки подписали мир. Нетерпение Петра было так велико, что он уже на следующий день, 9 августа, отдал приказ своим войскам выступать в поход и двигаться к шведской крепости Нарва.

Случай с купеческим сыном Иголкиным

19 августа 1700 года Россия официально объявила войну Швеции, и Петр во главе Преображенского полка пошел к Нарве. В это время случилась одна необычная история, о которой поведал И. И. Неплюев. Иван Иванович Неплюев, бедный новгородский дворянин, поступивший двадцати лет в новгородскую математическую школу, а затем в Санкт-Петербургскую морскую академию, был отправлен на обучение в Италию и Испанию. В 1720 году он вернулся в Россию и привел царя в восхищение своими обширными познаниями в кораблестроении. Он тут же был назначен главным командиром над строящимися в Санкт-Петербурге судами и стал одним из любимцев царя. Неплюев искренне и горячо любил Петра и был хорошо осведомлен о различных неординарных случаях из его жизни, часто узнавая о них от самого царя.

Неплюев рассказал историку Ивану Ивановичу Голикову, о котором речь впереди, такой случай.

В 1700 году Петр по дороге к Нарве заночевал в одном купеческом доме и там увидел 17-летнего юношу редкой стати и красоты. Юноша очень понравился Петру, и он попросил отца отпустить с ним сына, обещая сделать его счастливым, а со временем произвести в офицеры гвардии. Отец мальчика, купец Иголкин, не хотел отпускать сына, так как он был единственный, горячо любимый ребенок, и не было у купца никакого другого помощника в его деле.

Петр все же настоял на своем, и юноша уехал с царем под Нарву, где вскоре пропал. Узнав об этом, безутешный отец запустил дела и разорился. В 1711 году, через 11 лет, узнал купец, что его сын попал в плен к шведам и находится теперь в Стокгольме вместе со знатным пленником – князем Юрием Федоровичем Долгоруковым. Тогда Иголкин написал царю Петру челобитную на полковника Преображенского полка Петра Михайлова, который забрал у него сына и обещал сделать его счастливым, но слова своего не сдержал, и вместо того сын его не в гвардии, а в плену, и из-за того он сам отстал от своего дела и понес большие убытки. Купец просил царя велеть полковнику Петру Михайлову сына из плена выкупить, а ему возместить все убытки. А следует знать, что имя Петра Михайлова носил царь, подобно псевдониму.

Составив такую челобитную, купец поехал в Петербург, отыскал там Петра на Адмиралтейской верфи и передал бумагу ему в руки. Петр бумагу прочитал и сказал старику-купцу, что он сам челобитные не принимает, но так как дело необычное, то он учинит резолюцию «рассмотреть», но после того пусть этим делом занимается Сенат. Причем имя ответчика Петр вычеркнул, чтобы не мешать Сенату принять верное решение. Сенат же постановил, что «челобитчик лишился сына по тому одному, что положился на уверение ответчика сделать его сына счастливым, но который не только не сдержал обещания своего, но, лишив отца сына, столько лет без вести пропадавшего, был причиною всего его несчастия. А потому ответчик должен: 1) сына его, из полона выкупя, возвратить отцу; 2) все показанные истцом убытки возвратить же».

Петр обменял на солдата нескольких шведских офицеров, присвоил вернувшемуся купеческому сыну офицерский чин и велел быть ему возле отца до самой смерти старика, а после того вернуться на службу.

Нарвская конфузия

Теперь же, уважаемые читатели, вновь предоставим слово С. А. Чистяковой, с фрагментами из книги которой вы уже знакомились в предыдущих книгах серии «Неофициальная история России».

Вот что она писала: «Итак, капитан бомбардирской роты Петр Михайлов выступил в поход вместе с ротой Преображенского полка.

Петр решился идти прямо к Нарве; известий о Карле XII не было, а между тем со всех сторон говорили, что Нарва плохо укреплена и взять ее не трудно. Поход был решен, но затруднений было много: военных запасов оказалось недостаточно; войска по причине распутицы подвигались медленно, и дорогое, невозвратное время уходило; под Нарвою собралось от 35 до 40 тысяч русского войска, изнуренного походом и недостатком съестных припасов; пушки оказались негодными.

Наконец 20 октября русские батареи были готовы и открыли огонь по городу, а к Ревелю отправлен был отряд для наблюдения. Бомбардирование Нарвы продолжалось, город несколько раз загорался; ожидали, что худо защищенный город немедленно сдастся; но пришло известие, что Карл XII высадился в Пернау и подвигается к Нарве.

Петр видел, что ему самому надобно немедленно спешить в Новгород, чтобы двинуть оттуда продовольствие войскам и, главное, чтобы лично увидеться с польским королем Августом и условиться с ним о дальнейших действиях. 17 ноября, в день, назначенный для выезда государя, в укрепленный лагерь прибыл Шереметев с известием, что шведы с своим королем приближаются. Петр поручил главное начальство над армией герцогу де Кроа, а сам вместе с прежним главнокомандующим Головиным уехал.

Карл быстро шел вслед за Шереметевым; на рассвете 19 ноября с восемью с половиной тысячами человек войска явился перед русским укрепленным лагерем и ударил всею массою своих сил на русских, которых де Кроа растянул в линию по одному человеку, чтобы защитить разом весь лагерь. Испуганные русские солдаты смешались, и первая мысль у них была, что немцы-офицеры и начальники изменили; они крикнули: „Немцы изменили!“ – и вместо того, чтобы сражаться со шведами, принялись бить своих офицеров. Крик „Немцы изменили!“ отнял последнее мужество у солдат, и они побежали. Шереметев с своею конницею бросился вслед за бегущими и вплавь начал перебираться через реку Нарву; при этом утонуло до тысячи человек. Карл обрадовался бегству конницы; он более всего опасался, чтобы она не налетела на него с тыла и не смешала его полков; теперь все опасения исчезли, и шведы с большею силою погнали бегущую пехоту: она бросилась на мост, мост обломился, и множество народу перетонуло. После этого солдаты совершенно перестали слушаться, крики „Немцы изменили!“ стали яростнее, и необузданная толпа с ожесточением бросилась на своих офицеров. Увидев это, герцог де Кроа закричал: „Пусть сам черт дерется с такими солдатами!“ – бросился бежать вместе с другими иностранцами и отдался в плен шведам. Остались на своих местах только два полка – Преображенский и Семеновский: они огородились полковыми повозками, рогатками и чем попало и из-за этого укрепления, не нарушая каре, продолжали стрелять до самой ночи. Кроме того, отряд Вейде также твердо оставался на своем месте и отбивался. Сам Карл был в передних рядах шведов и своим мужеством воспламенял войско; он лошадь свою увязил в болоте, с трудом высвободился сам и пересел на другую; но и эту убили под ним; садясь на третью лошадь, он заметил: „Русские хотят меня, видно, упражнять в верховой езде“. Сражение прекратилось только по случаю совершенной темноты.

Победа была еще не окончательно решена; Преображенский и Семеновский полки и отряд Вейде твердо стояли на своих местах; между шведами был беспорядок, так, например, два отряда, в метелице не узнав друг друга, долгое время сражались между собою и потеряли много людей. Ночью солдаты забрались в русский лагерь; в оставленных палатках нашли много вина и так пили и пировали, что потеряли всякое сознание. Если бы русские воспользовались этим мгновением, то могли бы вернуть то, что потеряли; но ими некому было распоряжаться; русские генералы не знали, где что делается, где отряд Вейде, что преображенцы и семеновцы, долго ли они могут продержаться.

Опасаясь, как бы со светом не возобновилось сражение и как бы русским не слишком потерпеть от него, генералы Долгоруков, князь Имеретинский, Головин и Бутурлин начали с Карлом переговоры о свободном отступлении русских войск за Нарву, отдавши шведам артиллерию. Карл рад был избавиться от русских и согласился, сказав: „Я позволяю русским сохранить оружие в награду за храбрость, с какою защищались“. Вейде с своим отрядом последовал примеру русских генералов. Шведы немедленно принялись наводить мост, и к утру он был готов; когда стройные и твердые полки Преображенский, Семеновский и отряд Вейде переправились, и, следовательно, их опасаться нечего было, шведы нарушили свое слово: задержали генералов военнопленными и отобрали все оружие у оставшихся по сю сторону солдат, а со многих вместе с амуницией срывали одежду; нарушили они договор под тем предлогом, зачем русские увезли с собою денежную казну, тогда как о ней не было и разговора.

Карл торжественно вступил в Нарву и привел с собою семьдесят девять человек знатных русских военнопленных, в том числе десять генералов; ему досталась вся русская полевая и осадная артиллерия, много знамен, ружей, обоз и весь лагерь. Победа была вполне блистательная; она совершенно отуманила голову молодого, восемнадцатилетнего победителя. Он начал смотреть на себя как на непобедимого героя, самим Богом посланного в мир как великого завоевателя».

Судьба государственной казны

В тот день, когда произошла нарвская конфузия, 19 ноября 1700 года, Петр находился в Новгороде. Узнав, что в руки шведов попала вся казна и вся артиллерия, он тотчас же предпринял действия, чтобы пополнить казну и создать новую артиллерию.

Рассказывают, что когда Петр еще не знал, где взять ему медь для отливки новых орудий, некий пушечный мастер пришел к нему и посоветовал снять с колоколен половину колоколов, добавив при этом: «А после того, как Бог даст одолеешь своего противника, то из его же пушек наделать можно колоколов, сколько хочешь. К тому ж есть из них много разбитых и без употребления». Так и сделали, в ту же зиму армия получила много новых пушек.

Что же касается казны, то велено было князю Петру Ивановичу Прозоровскому, в чьем ведении находилась Оружейная палата, всю серебряную посуду и вещи из серебра перелить и перечеканить в деньги. Князь вскоре прислал Петру множество серебряных монет. Петр думал, что они отлиты из посуды, однако Прозоровский все сохранил в целости, а прислал царю неприкосновенный запас государственной казны, который хранил он в великой тайне. Посуду же и вещи отвез князь к себе в дом и там спрятал, распустив слух, что эти сокровища переплавлены на монету. И только, когда в Москве праздновались первые победы над шведами, он сознался Петру, что вся посуда цела и ею можно будет сервировать праздничные столы в Грановитой палате.

Петр попросил свести его в тайник, Прозоровский согласился, попросив только, чтобы об этом ни в коем случае не узнал Меншиков, который найдет способ добраться до денег и размотает их без остатка. В тайнике Петр увидел не только вещи и посуду, но и горы серебряных денег. Царь поцеловал Прозоровского и велел ему взять из тайника десять мешков серебра, но князь отказался.

Этот рассказ долго пересказывался из поколения в поколение в семье князей Прозоровских.

От конфузии к грядущим викториям

И снова предоставим слово С. А. Чистяковой: «Первым распоряжением его (Петра. – В. Б.) было привести в порядок полки, в конфузии отступавшие от Нарвы. Ожидая преследования шведов, Петр велел наскоро укрепить пограничные города: Новгород, Псков и Печерский монастырь под Псковом. Работы закипели с лихорадочною торопливостью; все жители должны были помогать солдатам: священники и монахи, мужчины, женщины и дети должны были таскать землю, резать дерн.

Укрепивши Псков, Печерский монастырь и Новгород, Петр деятельно занялся приведением войска в порядок и вооружением его. После нарвского поражения осталось двадцать три полка; Петр приказал набрать новых десять драгунских полков, по тысяче человек в каждом; приказание было исполнено, и весною они уже могли выступить в Псков; набирали полки из охотников. Артиллерии не было; ее нужно было создать; но это было труднее, чем набрать солдат: людей было достаточно, а меди вовсе не было.

Петр нашелся; он дал повеление – со всего государства, во всех значительных городах, с церквей и монастырей собрать часть колоколов и перелить их на пушки и мортиры. Медь таким образом нашлась; надобно было тотчас приняться за отливку пушек: выбор Петра пал на деятельного, знающего дело надзирателя за артиллерией Виниуса. Один только этот добрый, неутомимый, опытный старик мог исполнить царскую волю, и он ее исполнил превосходно: меньше чем в один месяц было сделано триста отличных пушек, при этом экономии соблюдено десять тысяч рублей. Но Виниусу при исполнении этого трудного поручения пришлось бороться с невежеством мастеров или с их пороками, пьянством и буйством. Чтобы на будущее время приготовить хороших инженеров, артиллеристов, литейщиков и других мастеров, Виниус учредил школу, в которой обучались двести пятьдесят мальчиков».

Первые нагрудные офицерские знаки отличия

Хорошо понимая, как выглядит в Европе сражение под Нарвой, Петр видел в этом событии не только слабые, но и сильные стороны. Он отметил трусливое поведение в бою дворянской конницы и ополчения и геройские действия гвардейских полков. Желая подчеркнуть мужество и стойкость гвардии, укрепляя их боевой дух, Петр приказал учредить нагрудные офицерские знаки отличия, на которых выбивалась памятная дата того события, в честь которого учреждался знак. Первым был знак для офицеров гвардейских полков – Преображенского и Семеновского – за мужество и стойкость в бою под Нарвой 19 ноября 1700 года.

Памятные наградные медали

Здесь, уважаемые читатели, мы немного уйдем вперед, чтобы сохранить сюжет в целости. Вслед за учреждением ордена Андрея Первозванного Петр учредил, как вы уже знаете, офицерские нагрудные знаки, а затем и памятные медали. Одними из первых были медали, выбитые в честь побед, одержанных в Северной войне 1700-1721 годов.

Золотые и серебряные медали были отчеканены в связи с победами 11 октября 1702 года под Нотебургом (Орешком), затем переименованным в Шлиссельбург; под Калишем – 18 октября 1706 года; в сражении при Лесной – 28 сентября 1708 года; под Полтавой – 27 июня 1709 года; в морском сражении под Гангутом, окончившемся поражением шведского флота 27 июля 1714 года, в морском бою у острова Гренгам – 27 июля 1720 года, а также в честь других побед и событий, произошедших в годы правления Петра I.

Первые успехи русских

С. А. Чистякова писала в своей «Истории Петра Великого»: «Когда Карл XII с своими главными силами двинулся к Риге и оттуда вслед за саксонскими войсками, Шереметев в конце 1701 года начал наступать на шведов в самой Ливонии.

После неудачной попытки русских напасть на шведские войска шведский генерал Шлиппенбах расположился на зимние квартиры близ местечка Эрестфера; но, чтобы разведывать, что делается близ русской границы, отправил отряд в 600 человек с майором Розеном; весь отряд был истреблен, и спасся только один поручик, который принес печальную весть в шведский лагерь; русским отрядом командовал сын Шереметева.

После этой первой удачи Шереметев и сам двинулся, чтобы потревожить Шлиппенбаха в его зимних квартирах.

Под Эрестфером началась битва, которая продолжалась четыре часа. Шлиппенбах бежал из Эрестфера, за ним гнались русские более тридцати верст от места сражения. Шведы потеряли больше 3000 человек убитыми и 350 человек пленными, в том числе много полковников и офицеров, 6 полевых орудий и 8 знамен.

Петр невыразимо обрадовался этой первой крупной победе над шведами; он воскликнул:

– Слава Богу, мы можем наконец бить шведов!

Он призвал своего любимца Александра Меншикова и с ним послал награды в войско. Шереметева возвел в генерал-фельдмаршалы и послал ему орден Андрея Первозванного и свой портрет, осыпанный бриллиантами; всем офицерам дал следующий чин и денежную награду на солдат по одному рублю.

В Москве праздновали победу молебствием в Успенском соборе, пушечною стрельбою из 100 орудий в течение целого дня; шведские знамена и штандарты развевались на кремлевских стенах; на площадь выкатили для народа бочки с вином, медом и пивом; вечером был большой фейерверк.

После второй победы Шереметева над Шлиппенбахом при мызе Сагниц Лифляндия осталась без защиты; Шереметев с своим войском начал разрушать один за другим замки, построенные еще рыцарями Ливонского ордена, жители погибали под их развалинами; деревни пылали, крестьян уводили в неволю, слабых, больных убивали, чего нельзя было брать с собою рубили, жгли и истребляли. Лифляндия была залита кровью и лежала в развалинах: ужасное дело! сердце содрогается при описании его. Долее других сопротивлялся русским Мариенбург, старинный и хорошо укрепленный город на острове озера Пойн, или Мариенбургском, пока наконец не был взят штурмом.

31 августа Шереметев донес Петру, что он должен возвратиться в Псков; весь край вконец разорен, нигде нет ни жителей, ни одного зерна хлеба, ни одной былинки травы, все истреблено; лошадей не стало, не на чем возить пушки, люди обессилели от голода, а пленных столько, что не достает возможности кормить их и отсылать в Россию. Желание Петра было выполнено, кажется, даже слишком усердно!

Больше других войск поживились при грабеже казаки, но они были недовольны; им было мало. Возвратившись в свои деревни, они жаловались на трудность царской службы, на то, что попортили лошадей, что им досталось мало добычи и царского жалованья недостаточно на содержание. Гетман Мазепа извещал об этом Петра и жаловался на то, что у казаков русское войско отбирало пушки, ими захваченные, и другую военную добычу, которую, по старинным правилам, они всегда увозили с собою. Петр велел разобрать жалобы и удовлетворить казаков. Поведение Мазепы в это время было уже очень двусмысленно; каких советов у него ни спрашивали, чтобы умиротворить казаков, как украинских, так и запорожских, но он отделывался пустыми словами, говорил, что сам опасается неудовольствия казачьего войска и просит для своей личной защиты усилить в Батурине стрелецкий гарнизон».

Штурм Мариенбурга имеет для нашей истории особое значение: вместе с военнопленными из города вышел лифляндский пробст (одно из главных духовных лиц лютеранского народонаселения Лифляндии) Глюк. Вместе с ним в плен попала его воспитанница Марта Скавронская, семнадцатилетняя красавица, сделавшаяся впоследствии супругой Петра I и императрицей Екатериной Алексеевной.

«Короткие рассказы» вице-адмирала Франца Вильбуа

А сейчас, уважаемые читатели, вам предстоит прочитать фрагменты из записок Франца Вильбуа, которого в России прозвали Никитой Петровичем.

Петр I познакомился с ним в начале 1698 года на корабле, шедшем из Англии в Голландию, и Вильбуа был приглашен царем на службу в Россию. Затем он ездил с царем в Азов, сопровождал дьяка Емельяна Украинцева до Керчи, строил флот в Воронеже, выполнял множество поручений Петра I. Царь женил его на старшей дочери пастора Глюка, в чьей семье воспитывалась Марта Скавронская – будущая императрица Екатерина I. Вильбуа участвовал от начала до конца в Северной войне, ходил в Персидский поход и на много лет пережил петровских соратников, скончавшись в звании вице-адмирала в 1760 году.

Его записки о российском дворе были опубликованы в журнале «Вопросы истории» в 1991 и 1992 годах благодаря самоотверженному труду профессора Л. А. Никифорова.

Вашему вниманию предлагается фрагмент, опубликованный в журнале «Вопросы истории» № 12 за 1991 год. Далее будут использованы фрагменты и из журнала № 1 за 1992 год.

Читая эти записки, помните, что их написал человек, женатый на старшей дочери пастора Глюка, в чьем доме Екатерина Алексеевна (тогда еще Марта Скавронская) провела детство и начало юности.

«Если когда-либо в истории была жизнь столь необычная и так наполненная событиями, что она заслуживала бы того, чтобы быть рассказанной грядущим поколениям, так это жизнь царицы Екатерины, жены царя Петра I, которому она наследовала после его смерти», – пишет Вильбуа в начале своих «Записок». Эти «Записки» были чем-то подобны дневнику, но не велись регулярно, а писались от случая к случаю, когда автор узнавал нечто любопытное и секретное, относившееся к царской семье и высшим сановникам государства. В центре этих «Записок» окажется Екатерина – «бедный подкидыш, извлеченный из ничтожества», которая в конце концов спокойно умрет неограниченной самодержицей огромной империи, грозной для всех государств Севера и Азии.

Вильбуа начинает «Записки» с происхождения Екатерины, утверждая, что это было неизвестно и для нее самой, несмотря на двадцатилетнее безуспешное расследование, предпринятое по приказу Петра I его доверенными лицами. «И до сих пор это оставалось бы непроницаемой тайной для всех, если бы за три месяца до смерти Петра I и за два года до смерти государыни необычайное приключение, о котором будет рассказано в конце этих анекдотов, не раскрыло бы с полной несомненностью, что ее звали Скавронская, что родилась она в Дерпте в 1686 году и что крестили ее в том же году в католическом костеле.

К этой религии принадлежали ее отец и мать (крестьяне-беженцы из Польши), которые, несомненно, были крепостными, или рабами, как и все крестьяне в Польше. Оттуда они переехали в Дерпт (Тарту, Эстония), маленький городок в Ливонии. Здесь нужда заставила их поступить в услужение, чтобы зарабатывать на жизнь. Они жили поденной работой до того времени, когда из-за чумы, охватившей Ливонию, решили уехать, чтобы избежать этой страшной напасти. Они переселились в окрестности Мариенбурга, где вскоре оба умерли от чумы, несмотря на все предосторожности.

После них осталось на воле Божьей двое малолетних детей: мальчик, которому едва исполнилось пять лет, и трехлетняя девочка. Другая их дочь осталась в Дерпте. Мальчик был отдан на воспитание одному крестьянину, а девочка – на попечение кюре, местному священнику. Вскоре этот священник и все члены его семьи умерли, бросив это несчастное создание и не успев оставить никаких сведений ни о ее рождении, ни о том, как они взяли ее к себе».

Маленькую девочку подобрал протестантский архипастырь Ливонии Эрнст Глюк, приехавший в Мариенбург и обнаруживший ее в доме умершего кюре. Вернувшись домой, он отдал девочку своей жене, и та стала воспитывать ее вместе с двумя дочерьми, которые были примерно одного с нею возраста. Когда девочке, которую звали Мартой, исполнилось 16 лет, ее отдали за простого солдата из местного гарнизона. Мариенбург был шведской крепостью, в которой стояли войска Карла II, уже второй год воевавшего с Петром I. Через два дня после свадьбы муж Марты ушел в поход, направившись против союзника русских – польского короля Августа. Марта осталась в Мариенбурге вместе с Глюком и его семьей.

Далее Вильбуа пишет, что Глюк находился в Мариенбурге, «когда этот город был неожиданно осажден главноначальствующим русских войск фельдмаршалом Шереметевым. Хотя город был довольно хорошо укреплен, гарнизон его был настолько слаб, что не смог оказать достойное сопротивление и сдался на милость победителя. Жители города, чтобы снискать милосердие Шереметева, решили послать к нему пастора своей церкви. Монсеньор Глюк в сопровождении своей семьи и в роли скорее просителя, чем парламентера, отправился к этому генералу в его лагерь. Под словами „со своей семьей“ нужно понимать: со своей женой, детьми и слугами. Он был очень хорошо принят русским генералом, который нарисовал великолепную картину счастья народов, живущих под властью такого великого монарха, каким был Петр I, а затем похвалил жителей Мариенбурга за их решение покориться. Он многое им обещал и выполнил из этого то, что пожелал.

Я не буду подробно описывать, что он сделал, когда овладел городом. Эта тема не относится к моему рассказу. Скажу только, что он поступил как тиран, воспользовавшись своим правом победителя, и взял Екатерину в качестве военнопленной, чтобы включить ее в число своей челяди. Она выделялась своей красотой и своей пышной фигурой, поэтому он и выделил ее среди других членов семьи священника во время своей торжественной речи. Неудивительно, что, узнав, что она была служанкой, он решил взять ее себе против ее воли и невзирая на укоры монсеньора. Таким образом, она перешла из дома господина Глюка в дом фельдмаршала Шереметева. Позднее она признавалась, что это расставание, являвшееся первой ступенькой ее возвышения, причинило ей в тот момент много огорчений. Она не только переходила из положения свободной служанки в положение крепостной у того народа, которого она не знала, что было вполне естественно, но и, кроме того, испытывала привязанность к семье, в которой она выросла, и ей было тяжело расстаться с нею навсегда».

Вильбуа пишет, что Шереметев оставил у своей новой крепостной плохие воспоминания как человек грубый, холодный и эгоистичный.

«Прошло шесть или семь месяцев с тех пор, как она появилась в том доме, когда в Ливонию приехал князь Меншиков, чтобы принять командование русской армией вместо Шереметева, который получил приказ срочно прибыть к царю в Польшу. В спешке он вынужден был оставить в Ливонии всех тех своих слуг, без которых мог обойтись. В их числе была и Марта. Меншиков видел ее несколько раз в доме Шереметева и нашел полностью отвечающей его вкусу. Меншиков предложил Шереметеву уступить ему ее. Фельдмаршал согласился, и таким образом она перешла в распоряжение князя Меншикова, который в течение всего времени, проведенного ею в его доме, использовал ее так же, как тот, от кого он ее получил, то есть для своих удовольствий. Но с этим последним ей было приятнее, чем с первым. Меншиков был моложе и не такой серьезный. Она находила даже некоторое удовольствие от подчинения, в котором пребывала.

В этом плену она сумела так завладеть своим хозяином, что через несколько дней после ее появления в доме уже нельзя было сказать, кто из них двоих был рабом. Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Марту в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот (Меншиков – В. Б.) ее приобрел. И, поговорив тихо с фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая ее, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя».

Утром царь уехал, оставив Марту в доме Меншикова, а когда вскоре приехал обратно, то поселился в отдельном доме, построенном специально для него. Тем не менее он часто оказывался у Меншикова, особенно охотно оставаясь у него ужинать. Однако во время этих визитов Петр ни разу не увидел Марты, хотя и хорошо ее запомнил.

Однажды вечером, обедая у Меншикова, он спросил о Марте. Ее позвали. Она появилась со своей естественной грациозностью. Это было ей свойственно во всех ее поступках, каковы бы они ни были, но замешательство было так явно написано на ее лице, что Меншиков был смущен, а царь, так сказать, озадачен, что было редким явлением для человека его характера. Это продолжалось лишь одно мгновение, однако это было замечено теми, кто присутствовал при этой сцене. Царь пришел в себя, стал шутить с Мартой, задал ей несколько вопросов, но, заметив в ее ответах больше почтительности, чем игривости, был задет этим и заговорил с другими присутствующими. Он оставался задумчивым в течение всего остального времени, пока длился ужин.

Русские обычно начинают и заканчивают свои трапезы стаканом ликера, который им подносят на тарелке перед едою и после нее. Марта подошла с блюдом, на котором стояло несколько маленьких стаканов. Царь, посмотрев на нее, сказал: «Марта, мне кажется, что мы оба смутились, но я рассчитываю, что мы разберемся этой ночью». И, повернувшись к Меншикову, сказал: «Я ее забираю с собой». Сказано – сделано. Без всяких формальностей он взял ее под руку и увел в свой дворец. На другой день и на третий он (Петр) видел Меншикова, но не говорил с ним о том, чтобы прислать ему ее (Марту) обратно. Однако на четвертый день, поговорив со своим фаворитом о разных делах, которые не имели никакого отношения к любовным делам, когда тот (Меншиков) уже уходил, он его вернул и сказал, как бы размышляя: «Послушай, я тебе не возвращу Марту, она мне нравится и останется у меня. Ты должен мне ее уступить». Меншиков дал свое согласие кивком головы с поклоном и удалился, но царь позвал его во второй раз и сказал: «Ты, конечно, и не подумал о том, что эта несчастная совсем раздета. Немедленно пришли ей что-нибудь из одежды. Она должна быть хорошо экипирована». Фаворит понял, что это значило, и даже больше. Он знал лучше кого бы то ни было характер своего господина и каким способом ему угодить.

Когда он вернулся к себе, первой его заботой было собрать все пожитки этой женщины, в которые он вложил ларчик с бриллиантами, так как никогда ни один человек не имел столько драгоценных камней, как Меншиков… Вернувшись в свою комнату, она была удивлена, увидев там все свои пожитки, которых она не просила. Она возвратилась в комнату царя и сказала в шутливом тоне, который очень ей шел: «Я была довольно долго в Ваших апартаментах, и теперь Ваша очередь совершить прогулку в мои. У меня есть нечто весьма любопытное, чтобы показать Вам». И, взяв его за руку, она его повела туда.

Показав вещи, присланные Меншиковым, она сказала ему (Петру – В. Б.) более серьезным тоном: «То, что я вижу, говорит о том, что я буду здесь до тех пор, как Вы этого пожелаете, а поэтому будет неплохо, если Вы посмотрите на все эти богатства, которые я принесла». Тотчас она распаковала свои свертки и сказала: «Вот вещи служанки Меншикова», – но, заметив ларец, который она приняла за футляр для зубочисток, воскликнула: «Здесь произошла ошибка, вот вещь, которая мне не принадлежит и которой я совсем не знаю». Она его открыла и, увидав там очень красивое кольцо и другие драгоценности стоимостью в 20 тысяч рублей, или 100 тысяч франков, посмотрела в упор на царя и сказала: «Это от моего прежнего хозяина или от нового? Если от прежнего, то он щедро вознаграждает своих слуг». Она немного поплакала и некоторое время молчала. Затем, подняв глаза на царя, который внимательно смотрел на нее, сказала: «Вы мне ничего не говорите? Я жду Вашего ответа».

Царь продолжал смотреть на нее, ничего не говоря. Она еще раз взглянула на бриллианты и продолжала: «Если это от моего прежнего господина, то я, не колеблясь, отошлю их ему обратно». И затем добавила, показав маленькое кольцо, не очень дорогое: «Я сохраню лишь это, которого более чем достаточно, чтобы оставить воспоминание о том добре, что он сделал для меня. Но если это мне дарит мой новый хозяин, я их ему возвращаю, мне не нужны его богатые подарки. Я хочу от него нечто более ценное». И в этот момент, залившись слезами, она упала в обморок, так что пришлось давать ей воду «Королева Венгрии». Когда она пришла в себя, царь сказал, что эти драгоценности были не от него, а от Меншикова, который сделал ей прощальный подарок. Он же признателен ему за это и хочет, чтобы она приняла этот подарок. Благодарить за подарок он станет сам.

Эта сцена происходила в присутствии двух слуг, которых прислал Меншиков, и одного капитана Преображенского полка, которого царь, не предвидя, что могло произойти, позвал, чтобы дать ему приказания. Сцена наделала много шуму в обществе, вскоре только и говорили, что о знаках внимания и уважения со стороны царя к этой женщине. Все были удивлены его утонченной галантностью обхождения с ней. Это было тем более необычно, что до тех пор все его манеры обхождения с прекрасным полом были крайне бесцеремонны, даже с дамами самого высокого положения. По одному этому случаю уже можно было судить, что он питал к ней настоящую страсть, и в том не было ошибки.

Меншиков первый это заметил и почувствовал, насколько эта женщина, которая позднее была ему очень полезна, будет иметь влияние на царя. Можно предположить, что в прекрасном подарке, который он сделал Марте, было больше политики, чем щедрости. Любовь, когда она завладевает серьезно сердцем мужчины, меняет весь его характер».

Встреча царя со служанкой переросла в огромное чувство, преобразившее Петра. Он перевез ее в Москву, скрытно поселив в маленьком домике на окраине и сохраняя в глубокой тайне свои отношения с ней.

«О силе любви, – продолжает Вильбуа, – можно судить по чрезмерной стеснительности его поведения. Этот государь был очень трудолюбив, и у него было много дел. Необходимость прерывать их не только днем, но и ночью, заставила его снять немного покрывала таинственности со своих ночных отлучек. Он назначал аудиенции своим министрам и обсуждал с ними в присутствии Марты самые важные и самые секретные дела. Но вот во что трудно поверить: этот государь, отношение которого к женщинам было хорошо известно (он считал их пригодными лишь для той роли, которую он им отводил до тех пор), не только признал эту женщину способной участвовать в качестве третьего лица в беседах с его министрами, но даже хотел, чтобы она высказывала при этом свое мнение, которое часто оказывалось решающим или компромиссным между мнением царя и мнением тех, с кем он работал.

Они утверждали, что эта женщина благодаря своей проницательности и природному здравому смыслу подсказывала им, когда они обсуждали с государем самые сложные и самые важные дела, такие методы и решения, до которых они сами никогда бы не додумались и которые позволяли им выйти из многих больших затруднений и решить срочные дела. Следовательно, неудивительно, что наслаждение, которое называют алтарем любви, послужило лишь тому, что изо дня в день любовь царя усиливалась, так как в ласках и удовольствиях он находил чудесный источник, благотворный для его дел. Это было так благотворно, что, видя в ней все более и более ангела-хранителя, он ничего не скрывал от нее и ей первой сообщал свои самые великие и тайные намерения.

Именно в этот период, когда она жила в полном уединении, общаясь лишь с царем и его министрами в его присутствии, у нее родились две дочери: цесаревна Анна, ставшая затем герцогинею Гольштейн-Готторпской, и цесаревна Елизавета. Именно тогда, слушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также интересов соседних монархов. Здесь она познакомилась с главными принципами государственной власти и правительства, которые в дальнейшем она так успешно осуществляла на практике. Здесь же начал развиваться зародыш тех хороших качеств, которыми ее наградила природа и которые в дальнейшем проявились во всем своем блеске».

Первая морская победа в устье Невы

12 октября 1702 года русские войска взяли крепость Нотебург, ранее называвшуюся Орешек. Крепость располагалась на острове у истоков Невы и была захвачена морским десантом, атаковавшим ее со всех сторон. Местоположение Нотебурга было стратегически важным, по-настоящему ключевым, и потому Петр тут же переименовал крепость в Шлиссельбург, что в переводе с немецкого означало «Ключ-город». (Впоследствии в крепости двести лет находилась тюрьма, в которой содержались, чаще всего пожизненно, важные государственные преступники. Здесь же, в Шлиссельбурге, приводились в исполнение и сотни смертных приговоров.)

Овладение крепостью открыло Петру путь по Неве к ее устью, и вскоре русские галеры дошли до Финского залива.

Здесь 7 мая 1703 года, в устье Невы, при ее слиянии с рекой Охтой, и была одержана первая морская победа. Между Невой и Охтой лежала еще одна шведская фортеция – Ниеншанц. Сюда в конце апреля по приказу Петра фельдмаршал Б. П. Шереметев привел двадцатитысячный корпус, располагавшийся перед тем возле Шлиссельбурга. Шереметев подошел вплотную к Ниеншанцу и обложил его с трех сторон.

С. А. Чистякова далее пишет об этих событиях так: «Начались осадные работы и, несмотря на сильную канонаду, русские подошли так близко, что устроили сильную батарею из сорока восьми пушек и шестнадцати мортир. Прибыл и сам Петр осмотреть укрепления, и написал Меншикову: „Город – гораздо больше, чем говорили, но все-таки не больше Шлиссельбурга. Провал пред нашими войсками, уверяли, будто он ниже городского, но я нахожу, что он выше и насыпан по правилам фортификации, только не обложен дерном“.

Не довольствуясь осмотром крепости, капитан бомбардирский с семью ротами гвардии сел на баркасы и лодки и поплыл вниз по Неве, чтобы осмотреть ее устье. Он проходил мимо Ниеншанца, откуда открылась жесточайшая канонада, не причинившая никакого вреда нашим лодкам. На взморье царь устроил укрепление и оставил в нем три роты гвардии под командою урядника Щепотова, а сам возвратился в лагерь, где батареи были уже совершенно готовы.

Когда все было готово, чтобы начать бомбардирование города, фельдмаршал послал в крепость трубача с предложением сдать крепость: но прошло шесть часов, а трубач не возвращался, тогда послали еще барабанщика и получили ответ: „Крепость поручена мне для обороны, а не для сдачи“. Тогда начали стрелять в город из пушек и бросать в него бомбы; сначала с крепостных стен отвечали очень исправно, но к утру выстрелы замолкли и на стенах забарабанили к сдаче.

Вечером того же дня Преображенский полк вошел в город, а Семеновский занял укрепления. На следующий день было торжественное благодарственное молебствие за покорение крепости, а еще больше за приобретение давно желанной морской пристани. Крепость Ниеншанц тут же переименована в Шлотбург.

Дня через два пришел один солдат из поста, оставленного на взморье, и донес, что на море показались шведские корабли. Подойдя к устью Невы, шведы выстрелили из пушки два раза; на выстрелы тотчас отвечали с крепости двумя же выстрелами, надеясь таким образом обмануть шведов, привлечь их поближе и, ежели можно будет, воспользоваться их ошибкой. С адмиральского корабля спустили бот и послали его к берегу за лоцманами. Матросы, ничего не подозревая, пристали к берегу; солдаты вышли, но на них кинулись спрятанные в лесу караульные, поймали одного, а остальные ушли. Пойманный матрос показал, что эскадрою из девяти кораблей командует вице-адмирал Нуммерс; через три дня к устью Невы подошли шведская шнява и большой бот; они бросили якорь подле берега, потому что при ночной темноте идти в реку было опасно.

Капитан бомбардиров Петр Михайлов и поручик Меншиков с своими верными гвардейцами в тот же вечер сели на тридцать лодок, тихонько пробрались к устью Невы, скрылись в лесу и камышах за островом, который лежит против Екатерингофа, и дожидались ночи.

Ночь с вечера была ясная, но потом на небе показались тучи, и пошел дождь. Пользуясь темнотою, капитан распорядился нападением; 7 мая еще до свету половина лодок поплыла тихою греблею подле Васильевского острова, под тенью нависшего на воду леса и зашла с моря в тыл шведам, а другая половина лодок спустилась на них сверху по течению. Наши лодки, как рой пчел, облепили два шведских корабля; началась стрельба из ружей, бросали ручные гранаты. Петр был везде впереди, ободряя своих и показывая им пример мужества.

Неприятельские суда тотчас распустили паруса и, отстреливаясь, хотели отойти назад, к своей эскадре, но движения их были затруднены узким фарватером; они не могли поворачивать и лавировать как следует, чтобы избавиться от несносных, не дававших им хода лодок.

Несмотря на жестокую стрельбу из пушек, из ружей и сыпавшиеся с судов гранаты, солдаты со всех сторон полезли на них; после жестокой рукопашной схватки и шнява, и бот достались русским, и 8 мая в полдень их привели в русский лагерь».

За эту морскую победу, пишет сам Петр, «было благодарение Богу сего 10 мая, с троекратною стрельбою из пушек и ружей». Командовавшие лодками бомбардирский капитан и поручик Меншиков были удостоены ордена Андрея Первозванного. Офицерам были даны золотые медали с цепями, а солдатам – малые золотые медали без цепей. Эта первая морская победа невыразимо радовала Петра; он писал о ней своим товарищам и просил их праздновать победу с такой же радостью, с какой он сам ее праздновал.

ОТ ОСНОВАНИЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ДО ПОЛТАВЫ

Основание Санкт-Петербурга

Устье и все течение Невы с незапамятных времен принадлежали России, а именно Великому Новгороду, и все острова в устье, как, например, Фомин остров, нынешняя Петербургская сторона, и вся местность от Ладожского озера до Финского залива назывались Водьскою пятиною. Но, по мирному договору, известному под названием Столбовского, эта местность, как и многие другие, сделалась шведской собственностью, и русские названия мало-помалу истребились и заменены были чухонскими.

Селений больших в устьях Невы не было. Было только несколько разбросанных в лесах, болотах и топях рыбачьих хижин. Сторона вся была пустынная, заросшая лесом и кустарником; при юго-западном ветре вода поднималась в Неве и заливала всю местность; жители покидали свои бедные хижины и, где на лодках, где пешком, спасались на Дудергофские высоты.

Когда Ниеншанц достался русскому войску, тотчас же был созван совет, где решали вопрос: укрепить его или отыскать место более удобное и ближе к устью Невы, следовательно, к морю. С. А. Чистякова пишет: «Ниеншанц осмотрели внимательно, нашли в нем много неудобств, и после зрелого обсуждения положено было срыть шведские укрепления и построить новую крепость ближе к взморью. Для выбора места Петр вместе с знатнейшими приближенными своими сел в лодки и поплыл осматривать острова, образованные устьями Невы; во время этого плавания у Петра родилась мысль в этом уединенном, но удобном месте заложить большой торговый город; болота и непроходимые леса не испугали Петра; он говорил, что лес не может быть препятствием; его надобно вырубить, и бревна пойдут на постройки, следовательно, лес не придется возить издалека.

Небольшой низменный остров Заячий, или Енисаари, лежащий на Большой Неве против нынешней Петербургской стороны, показался Петру удобным, и он избрал его для новой крепости. Петр избрал Заячий остров для крепости как место, самою природой хорошо защищенное глубокими невскими рукавами, заменявшими обыкновенные крепостные рвы».

Предание об основании Санкт-Петербурга

Об основании Санкт-Петербурга 16 мая (по старому стилю, а по новому – 27 мая) 1703 года сохранился такой рассказ.

Петру I наиболее пригодным из всех островов на Неве для закладки крепости показался остров Заячий. Он решил построить здесь крепость, впоследствии названную Петропавловской, чтобы закрыть устье Невы от прохода по реке вражеских кораблей.

Высадившись на финский остров Енисаари, что и значило «заячий», одним из первых, Петр взял у солдата, оказавшегося на берегу раньше него, штык-багинет, вырезал две полоски дерна, положил их крест-накрест и сказал: «Здесь быть городу». Потом взял заступ и начал первым копать ров. Когда же он был выкопан на глубину в два аршина, на дно поставили каменный ящик, а внутрь него положили золотой ковчежец с частью мощей апостола Андрея Первозванного. После этого государь прикрыл ящик каменной плитой, на которой уже загодя была высечена надпись: «От воплощения Иисуса Христа 1703 года, мая 16, основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем, царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским». В этой надписи весьма важно то, что с самого начала Санкт-Петербург назван царствующим градом. Таково предание, а на самом деле 16 мая 1703 года Петр был в Лодейном поле, а руководил закладкой крепости А. Д. Меншиков.

Строительство Петропавловской крепости

С. А. Чистякова пишет: «Чтобы работы шли быстро и стройно, надобно было, во-первых, много рук; для этого из Новгорода и ближайших пограничных уездов вызвано было множество плотников и каменщиков; работали солдаты и согнанные отовсюду местные жители; крепость сначала строили деревянную, и только несколько лет спустя возвели каменные стены. Во-вторых, чтобы работы шли стройно, царь крепостные бастионы назвал по именам приближенных; начиная с правой стороны от нынешних Петровских ворот были бастионы: Государев, Нарышкина, Трубецкого, Зотова, Головкина и Меншикова, и надзор за работами каждого бастиона был поручен тому, чьим именем он назывался.

Работа закипела в пустынной, молчаливой местности; топоры стучали в лесу: Петр прорубал окно в Европу; местность болотистая, но удобная своею близостью к морю, восхищала его; он ее называл парадизом (раем – В. Б.). Препятствий к исполнению его замыслов было много: ни землекопных, ни плотницких орудий, ни телег, ни тачек не было достаточно, и согнанный народ должен был многое делать руками: на себе таскали бревна, горстями собирали землю в полу своего кафтана и таскали ее, куда нужно было.

В день своего ангела Петр заложил основание первой деревянной церкви во имя Святых Апостолов Петра и Павла. Через десять месяцев она была готова. Церковь была небольшая, но, по словам иностранцев, красивая; снаружи она была окрашена желтою краскою, под мрамор. Колокольня была высокая, остроконечная; на ней повешено было несколько колоколов, и к ним нарочно был приставлен искусный звонарь, который каждый час ударял в колокол, чтобы по числу ударов знать, который час; но сперва он должен был вызванивать какую-нибудь мелодию, чтобы привлечь внимание работающих.

Постройка деревянной крепости была окончена в четыре месяца, и крепость могла уже встретить неприятельское нападение. Посередине крепости был прокопан канал, чтобы в случае осады не было недостатка в воде. По обеим сторонам его были выстроены четыре ряда домов, крытые, по примеру финских, дерном или берестою. На Государевом бастионе на высоком шесте развевался крепостной флаг».

Морская крепость Кронштадт

Со стороны моря Санкт-Петербург был надежно прикрыт Кронштадтом.

Вот что рассказывал о первой морской крепости и базе регулярного флота Кронштадте историк А. А. Розов, выступивший в 1992 году на конференции в Переславле-Залесском, посвященной 300-летию российского флота: «С давних времен остров, на котором Петром I была основана крепость Кронштадт, звался Котлиным, а примыкающая к нему с востока часть Финского залива – Котлиным озером. Позднейшее имя острова – Реттусари, – как считает А. И. Гриппинг, автор двухтомного труда „Нева и Ниеншанц“ (СПб., 1903), произошло вследствие картографической ошибки, ибо на одной из ранних карт, изданных в Швеции, значится название Кеттусари, что означает „Лисий остров“. Немецкие купцы звали его также Кетлингем. Таким образом, место, где Петр I решил поставить крепость для защиты новой столицы в устье Невы, было достаточно хорошо известно».

Место для постройки выбрал сам Петр, а руководил строительством А. Д. Меншиков. Первый ее форт был завершен 7 мая 1704 года, и этот день стал считаться днем основания Кронштадта.

А. А. Розов объяснил в своем докладе, почему Кронштадт с самого начала создавался как крепость фортового типа: «Состояние фортификационной науки всегда зависело от средств и возможностей осадной техники противника. К началу XVIII века артиллерия была уже настолько серьезным средством крепостных сооружений, что центр (цитадель) любой крепости мог подвергаться обстрелу. Поэтому ядро крепости, где находилось обычно командование и боезапас, нуждалось в дополнительной защите. Так появилась фортовая система крепостей, являющая собой высшую ступень фортификационного искусства. Своим огнем форты, вынесенные на определенное расстояние от основной крепости, могли держать противника в отдалении и тем самым защищать цитадель от огня.

Кронштадтская крепость была изначально задумана как крепость фортового типа. Зимой 1703-1704 годов был построен первый ее форт – Кроншлот, возведенный на отмели, недалеко от южного берега Котлина, вблизи единственного судоходного места. Для обеспечения перекрестного огня по фарватеру на самом острове была построена Андреевская батарея».

Понимая важность крепости, Петр I в «Инструкции» коменданту форта указывал «содержать сию цитадель… аще случится, хотя до последнего человека». В 1705 и 1706 годах шведы пытались захватить Котлин, но были отбиты совместными действиями форта, кораблей флота и пехотных полков Толбухина и Островского. Зимой 1709 года остров Котлин служил базой для переправки русских войск по заливу для штурма Выборга.

Работы по совершенствованию и расширению крепости не прекращались и после подписания Ништадтского мира, когда казалось, что Швеция надолго вышла из борьбы за преобладание в Балтийском море и едва ли будет в дальнейшем угрожать Петербургу.

Однако ближайшее будущее показало, что уже в 1741-1743 годах, при Елизавете Петровне, а потом и при Екатерине II, во время русско-шведских войн, Кронштадт еще раз сыграл важную роль в защите Санкт-Петербурга.

Таким образом, Петр I проявил завидную предусмотрительность, продолжив в 20-х годах XVIII века строительство собственно Кронштадта, расположенного на самом острове Котлин, а не на мелководье к северу и к югу от Котлина, где было построено за все время полтора десятка фортов.

А. А. Розов заключал свой доклад так: «В 1721 году был заложен второй форт „Цитадель“ (впоследствии – форт „Петр I“), сама же крепость Кронштадт начала строиться только в 1723 году. Однако строительство базы для флота на Котлине производилось задолго до закладки крепости. Был, например, построен чугунолитейный завод, началось строительство дока, так называемых губернских домов, казарм. Сама крепость Кронштадт строилась в восточной части острова. С запада она ограждалась рвом, рядом бастионов и оборонительных казарм. В северной части был возведен земляной вал с батареями, крепостная стена, перемежающаяся с оборонительными казармами. Аналогичные сооружения были возведены и в восточной части крепости.

Вдоль южного берега Котлина строились гавани (Военная, Средняя, Купеческая, Лесная), огражденные ряжевыми стенками бастионного начертания, которые уже в петровское время стали облицовываться гранитом.

Достройка и развитие крепости продолжалось при преемниках Петра I. Таким образом, к началу XX века Кронштадтская крепость превратилась в сложную оборонительную систему с несколькими линиями фортов и хорошо укрепленным предпольем. Верно и на долгие времена угаданная Петром I возможная стратегическая обстановка позволила Кронштадту сыграть выдающуюся роль в годы Великой Отечественной войны».

Первая русская газета «Ведомости»

За четыре месяца до закладки Петропавловской крепости, 2 января 1703 года, в Москве вышла первая русская печатная газета «Ведомости».

Петр был автором многих ее статей, а ее первым редактором стал директор московского Печатного двора Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов.

О чем писали «Ведомости» в первом номере?

«На Москве вновь нынче пушек вылито 400… а меди нынче на пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, более 40 тысяч пуд лежит».

Далее сообщалось, что «Повелением его Императорского Величества московские школы умножаются, и 45 человек слушают философию и уже диалектику окончили. В математической штурманской школе больше 300 человек учатся и добре науку приемлют».

Затем москвичи извещались, что за один месяц – с 24 ноября по 24 декабря прошлого, 1702 года – в Москве родилось «мужеска и женска пола 386 человек».

А затем шли новости из других городов России и из иностранных государств – Индии, Голландии, а также сводки с мест сражений идущей третий год Северной войны.

Вклад Демидова в развитие артиллерии

Многие новшества и преобразования, происходившие в России после начала Северной войны, были связаны именно с ней и проводились для решения неотложных задач, поставленных этой войной.

На это была направлена и деятельность Никиты Демидовича Антуфьева, более известного под фамилией Демидова. (В ту пору было обычаем носить фамилию, производя ее от имени отца.)

Никита Демидов, тульский оружейник, выходец из крестьян, основал в середине 90-х годов XVII века вододействующий металлургический завод, получив разрешение на его создание от Петра I. Однако завод находился в общем ведении Приказа артиллерийских дел. В 1701-1703 годах завод произвел более пятидесяти тысяч пудов снарядов, но вскоре Демидову запретили рубить окрестные леса, ибо деревья были признаны годными для строительства кораблей, и Демидов переехал на Урал, получив в управление казенный Невьянский завод. За 1703-1709 годы на этом заводе было выплавлено сто пятьдесят тысяч пудов чугуна, из которого отлили пушки и снаряды.

Это было существенным вкладом в артиллерийский арсенал русской армии, имевшей на вооружении около девяноста демидовских орудий.

Уместно заметить, что в Полтавском бою на стороне русских было семьдесят два орудия, большинство из которых отлили на Урале.

Яков Виллимович Брюс

В предыдущем очерке о газете «Ведомости» есть упоминание о математической штурманской школе. Эту школу, известную под именем «Навигацкой», возглавлял потомок шотландских королей, впоследствии российский граф и генерал-фельдмаршал Яков Виллимович Брюс. Возле Петра было много талантливых людей, и Брюс был одним из них. 18 февраля 1721 года один из ближайших сподвижников Петра I, герой Полтавы Яков Виллимович Брюс стал графом Российской империи.

Девиз Брюса был столь же оригинален, как и он сам. Брюс избрал себе девизом одно лишь слово – «Были». Почему? Да потому, что он был не только генералом и администратором, более всего он прославился как чернокнижник и звездочет, колдун и маг, и с высот своих великих знаний видел, что жизнь человека не более, чем миг. Его почитали чем-то вроде российского доктора Фауста и утверждали, что он столь учен потому, что давно уже продал душу дьяволу.

О Брюсе говорили: «Ты вот возьми, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько? А он взглянет и не обочтется ни одной горошиной. А спроси его, сколько раз повернется колесо, когда поедешь от Тешевич до Киева? Он тебе и это скажет. Да что! Он на небо взглянет и тут же скажет, сколько есть звезд на небеси!…» Или: «Он знал все травы тайные, и камни чудные, и составы из них разные делал, и даже живую воду…»

Брюса считали чародеем и волшебником, а на самом деле он был хорошо образованным человеком, пытавшимся разгадать вечные тайны мироздания – феномен жизни и смерти, причины возникновения мира и загадку бытия.

Брюс нигде не учился и всего добился самообразованием. К концу жизни он изучил полдюжины языков и перевел множество книг: сочинения знаменитого Христиана Гюйгенса «Космотеорос» и «Фортификацию» Кугорна, трактаты по механике и многое иное. Он составил словари – русско-голландский и голландско-русский, написал первый русский учебник по геометрии и составил, как утверждали, знаменитый «Брюсов календарь», по которому можно было предсказывать погоду и события на два десятилетия вперед, составил одну из лучших географических карт России и один из первых астрономических атласов.

Своей славой мага и чародея Брюс обязан тому, что во все странствия и походы он брал подзорную трубу и ночами подолгу глядел на звезды. А когда в 1701 году в Москве, в Сухаревой башне, была открыта Навигационная школа, то на крыше башни в светлые лунные ночи можно было часто видеть темный силуэт человека, глядящего в небо. Брюс стал и первым начальником Артиллерийской школы, созданной там же, в Сухаревой башне, в том же 1701 году.

Яков Брюс не был ни астрологом, ни алхимиком, ни чародеем. Он был ученым – последователем Коперника и Ньютона. Он был военным, инженером и артиллеристом, чьи пушки разгромили артиллерию шведов под Полтавой. Он был дипломатом, подписавшим Ништадтский мир, которым закончилась великая Северная война, длившаяся 21 год и давшая России и выходы к морю, и такие территории, какие не приносила ни одна из предшествующих победоносных войн. Чтобы рассказ о нем был доведен до конца, сообщим, что вскоре после смерти Петра, в 1726 году он вышел в отставку в чине генерал-фельдмаршала и поселился в имении Глинки под Москвой, целиком посвятив себя ученым занятиям. Там он и умер 19 апреля 1735 года.

Ход Северной войны в 1703-1708 годах

После основания Санкт-Петербурга русские в 1703 году заняли Ингерманландию, а на следующий год – Дерпт, Иван-город и Нарву, отделив, таким образом, шведские войска, находившиеся в Польше, от войск, находившихся в Финляндии.

Карл XII считал, что его владения в Польше и Северной Германии важнее Финляндии и Прибалтики, и потому направил свои главные силы на борьбу с Августом II, отправившись в Польшу во главе армии. Шведы заняли Варшаву. Под влиянием этой победы польский сейм низложил Августа II и в июле 1704 года избрал королем шведского ставленника Станислава Лещинского.

Однако Август, собрав своих сторонников в Сандомире, не признал Лещинского королем Польши, и продолжал оставаться королем Речи Посполитой. На его стороне были коронная армия и большая часть шляхты.

19 августа 1704 года он подписал в Нарве договор о союзе Речи Посполитой и России против Швеции. После этого русские войска вступили в Польшу, а летом 1705 года – в Прибалтику. Между тем Карл XII и Август II продолжали с переменным успехом бороться в Германии и Польше. Однако 13 сентября 1706 года уполномоченные Августа II заключили со шведами сепаратный мир, по условиям которого Август II отказался от польской короны в пользу Станислава Лещинского, порвал союз с Россией и согласился выплатить шведам огромную контрибуцию.

Русские войска отступили на восток. Опасаясь вторжения шведов в Россию, Петр отдал приказ подготовить к обороне Смоленск, Псков, Новгород, Великие Луки и даже Москву. Шведы во главе со своим королем двинулись на восток. Не зная их планов, Петр расположил свои силы следующим образом: Б. П. Шереметев с пятидесятисемитысячным корпусом стоял в районе Витебска, Р. X. Боур с шестнадцатью тысячами солдат и офицеров остановился в Дерпте, двадцатичетырехтысячный корпус Ф. М. Апраксина находился в Ингерманландии. Все они занимали те же направления, что и шведские корпуса. Наконец, оборона Украины была возложена на войска М. М. Голицына и казаков И. С. Мазепы.

Карл XII решил идти на Москву, и его главные силы, переправившись через Березину, двинулись на Украину. В этом решении главную роль сыграло то обстоятельство, что шведы накануне провели тайные переговоры с Мазепой, и он обещал привести под их знамена двадцать тысяч казаков.

В сентябре 1708 года войска шведского генерала графа Адама-Людвига Левенгаупта, шедшие из Риги, на соединение с главными силами Карла XII, были остановлены у деревни Лесной, неподалеку от Могилева.

Баталия при Лесной 28 сентября 1708 года

Левенгаупт шел с шестнадцатитысячным корпусом, при семнадцати орудиях и с огромным обозом в семь тысяч телег, нагруженных оружием и продовольствием для армии Карла XII. Понимая опасность соединения корпуса Левенгаупта с главными силами, Петр спешно создал особый отряд, так называемый корволант, состоявший из кавалерии и солдат. Семь тысяч кавалеристов и пять тысяч пехотинцев бросились на перехват отряда Левенгаупта.

Однако, узнав о том, что силы неприятеля превосходят силы его корволанта, Петр приказал Р. X. Боуру, командиру пятитысячного кавалерийского корпуса, примкнуть к корволанту. Боур, стоявший в недалеком от Петра городе Черикове, расположенном на реке Сож, вовремя соединился с войском Петра, успев прикрыть переправы через реку.

27 сентября войска Левенгаупта сосредоточились у деревни Лесной. Шведский генерал отправил большую часть обоза вперед с прикрытием из трех тысяч человек, что заметно ослабило его силы. Ожидая русских, шведы заняли позицию на высотах, находящихся к северо-западу от деревни, поставив у себя в тылу вагенбург – укрепление из повозок, сцепленных между собой, а перед основной позицией выдвинули вперед шесть пехотных батальонов.

Русские войска расположились поблизости от Лесной, в деревне Лопатичи. На рассвете 28 сентября корволант двинулся к Лесной двумя колоннами по семь тысяч человек. Шведское передовое прикрытие из шести батальонов было сметено, и русские без промедления начали штурм главной позиции. После ожесточенного двухчасового боя высоты были взяты, и остатки шведских войск отступили к вагенбургу. Бой у вагенбурга продолжался до начала сумерек, а потом прекратился.

Ночью остатки корпуса Левенгаупта оставили вагенбург и бежали вниз по Сожу, потеряв при Лесной убитыми, ранеными и пленными девять тысяч солдат и офицеров, всю артиллерию и весь обоз. К армии Карла XII пробились лишь около шести тысяч солдат и офицеров.

Петр, главный герой баталии при Лесной, впоследствии назвал этот успех «матерью Полтавской победы», которая была уже не за горами.

Прелюдия сражения под Полтавой

Поражение шведов при Лесной лишило Карла XII крайне необходимых для него оружия и продовольствия, а также и подкреплений, рассеянных в битве русских с корпусом Левенгаупта. Не оправдались расчеты Карла XII и на казачье войско: 29 октября 1708 года Мазепа привел вместо обещанных двадцати тысяч только две тысячи казаков, да и из тех вскоре ушли восвояси тысяча человек. Правда, в феврале 1709 года в стан шведов пришел тысячный отряд запорожцев во главе с кошевым Константином Гордеенко, ярым противником России. Он-то и посоветовал Карлу XII пойти к Полтаве, чтобы, взяв ее, двинуться на Москву.

25 апреля 1709 года шведы осадили Полтаву, в которой находился четырехтысячный гарнизон полковника А. С. Келина и две с половиной тысячи вооруженных горожан, помогавших солдатам. Полтава держалась, несмотря на нехватку продовольствия и пороха. В этих условиях Петр решил во чтобы то ни стало снять осаду и, если понадобится, дать шведам генеральное сражение.

25 июня русская армия подошла к Полтаве, остановившись в полуверсте от неприятеля. Узнав об этом, Карл немедленно поскакал, чтобы осмотреть расположение русских войск. Он нечаянно наткнулся на казачий пикет и в открывшейся перестрелке был ранен в ногу, навсегда оставшись хромым. 26 июня та и другая стороны начали готовиться к решающему сражению.

«Вот пришел час…»

Перед началом Полтавского сражения Петр I сказал солдатам и офицерам, приготовившимся к бою: «Воины! Вот пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу церковь.

Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которую ложь вы сами победами своими над ним неоднократно доказали, имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборяющего по вас. На того единого, яко всесильного во бранях уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь его недорога, только бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние ваше».

Победа под Полтавой 27 июня 1709 года

По диспозиции, принятой перед сражением, центром русской армии командовал Б. П. Шереметев. Правым крылом командовал Ренне, левым – А. Д. Меншиков, всей артиллерией – Я. В. Брюс. Главнокомандующим, разумеется, был Петр.

У шведов король из-за ранения командовать не мог, и потому главное командование было поручено фельдмаршалу Реншельду. Пехотой командовал Левенгаупт, кавалерией – Крейц, а из-за того, что артиллерии у шведов практически не было – четыре орудия против семидесяти двух русских, – то и командующего артиллерией тоже не было.

Русская армия, построившая перед сражением десять редутов, заняла оборонительные позиции. Карл XII решил наступать, хотя соотношение сил было не в его пользу: у Петра была сорокадвухтысячная армия, у Карла – двадцатитысячная.

Вот как рисует Полтавское сражение С. А. Чистякова: «27 июня, в день битвы, шведы до света бросились на русскую конницу с яростью и овладели двумя еще недоконченными редутами, причем Ренне был ранен и начальство передал Боуру; но при этом шесть батальонов шведской пехоты и несколько десятков эскадронов были отрезаны от главной армии и должны были уйти в лес. Между тем русские также напали на шведское войско, еще при самом начале отрезанное от главной армии; здесь шведы были вполне разбиты; Шлиппенбах и Розен попали в плен. Пользуясь смятением, русская пехота вышла из ретраншемента и стала в боевой порядок; часть кавалерии с правого крыла была проведена за пехотой и поставлена на левое крыло. Русские решились атаковать всю шведскую армию, но шведы предупредили их и с своим обыкновенным пылом ринулись на русских.

Два часа кипел отчаянный бой. Петр был везде, где было опасно; одна пуля прострелила его шляпу, вторая попала в крест на его груди, третья осталась в арчаке седла, полы кафтана были изодраны, но царь остался невредим. Карла с больною, раненою ногою в коляске возили между рядами солдат, но вдруг пушечное ядро ударило в коляску, и Карл очутился на земле. Солдаты увидели падение Карла, подумали, что он убит; весть об этом, как электрическая искра, пробежала по полкам, и ужас овладел и без того колеблющимися солдатами. Карл приказал посадить себя на скрещенные пики, и тут его глазам представилась печальная картина общего замешательства; в отчаянии он воскликнул:

– Шведы, шведы, стойте!

Но шведы бежали и не обращали внимания на голос своего короля. Прискакал Реншельд и торопливо крикнул:

– Ваше Величество, наша пехота потеряна! Товарищи, спасайте короля!

С этими словами он опять бросился к своему войску и старался восстановить порядок, но попал в плен, и тогда бегство сделалось общим.

Битва была яростная, отчаянная, но она не продолжалась больше двух часов. Шведы бежали так скоро и безостановочно, что ни разу не остановились и ни разу не пытались сопротивляться; русские гнались за ними и поражали бегущих штыками и шпагами, брали в плен. Шведских тел на поле сражения насчитали у редутов до 9234 человек, а по полю и по лесам было еще множество. Русские войска не все вступали в битву, только передняя линия принимала участие, а вторая вовсе не трогалась с места.

По окончании битвы к Петру со всех сторон съезжались русские генералы и офицеры; радостный царь перед каждым из них преклонял свой меч, обагренный кровью, и поздравлял их с победой. К нему в это время привели шведских пленных – принца Вюртембергского и Шлиппенбаха, Такельберга и Гамальтона. Петр принял их очень ласково, обещал быть к ним милостив, приказал не отнимать у них шпаг и отвести их в русские укрепления. Когда же приехал Меншиков, Петр встретил его с истинно дружеским чувством: он обнял его, целовал нежно в голову и перед всеми выставил заслуги его в этот день.

Все войско выстроилось и приветствовало Петра; перед фронтом поставили походную церковь и несколько шатров и принесли благодарность Богу – подателю побед. Затем Петр побывал у раненых, благодарил за службу и обещал всех наградить, распорядившись, чтобы раны их были перевязаны и чтобы все было сделано для облегчения их страданий.

Во втором часу был готов обед; все собрались в палатки: радостный Петр не питал никакой досады к своим недавним врагам; он пригласил к своему обеду всех пленных генералов. Петр с улыбкою обратился к ним и сказал:

– Вчера брат мой, Карл, просил вас на обед в свои шатры, но так как ему не удалось сдержать своего королевского слова, то я считаю своим долгом выполнить его обещание сегодня и прошу вас отобедать с нами.

Петр был очень ласков к фельдмаршалу Реншельду, хвалил его за храбрость, подарил ему свою шпагу. Во время обеда привели министра Пипера; когда он заметил общее бегство войска, он сначала следовал за королем, но в сумятице потерял его, и сам, не зная куда бежать, приехал прямо в Полтаву и отдался в плен; вместе с ним отдались и два королевских секретаря. Его вместе с товарищами Петр посадил также за свой стол и угощал за обедом, и каждому сам подносил рюмку своей любимой водки. Во время тостов была беспрерывная пушечная стрельба.

Потом, налив бокал вина, поднял его и, обратясь к своим знатным пленникам, сказал:

– Пью за здоровье моих учителей в военном искусстве!»

«Орден Иуды»

В октябре 1708 года гетман Левобережной Украины И. С. Мазепа открыто перешел на сторону Карла XII. Этот поступок привел Петра I в бешенство, ибо он никак не ожидал такого коварства от человека, который более двадцати лет, казалось бы, верой и правдой служил России и был вторым кавалером ордена Андрея Первозванного.

Вот о каком эпизоде рассказывается в статье историка В. Г. Защука, помещенной в журнале «Вопросы истории» № 7 за 1971 год.

«Когда Мазепа перешел на сторону шведов, царь приказал отрешить его от гетманства. Этот акт был проделан в Глухове в присутствии царя. При этом не было забыто, что изменник был андреевским кавалером: ведь на звезде ордена сиял девиз „За веру и верность“. Церемониал отрешения был обставлен со всей наивной театральностью, свойственной той эпохе. Канцлер граф Г. И. Головкин подробно описал его в письме к находившемуся тогда в Стамбуле графу П. А. Толстому. 5 ноября 1708 года на специально выстроенный помост внесли „персону“, изображавшую гетмана в полный рост, в костюме и с саблей. Через правое плечо куклы была надета голубая андреевская лента. На левой стороне груди сверкала орденская звезда. На помост взошли андреевские кавалеры Головкин и Меншиков, разорвали кавалерский диплом Мазепы и сорвали с чучела ленту и орден, „которого он через изменнические свои поступки себя недостойным ныне сочинил“, – писал Головкин. Потом было прочитано длинное послание, где излагались благодеяния Петра I, долговременное доверие его к гетману и черная неблагодарность последнего. Затем „персона“ была сброшена с помоста. Ее схватили палачи и потащили к сооруженной неподалеку виселице. Здесь палач разорвал герб Мазепы, переломил его саблю, обломками ударил чучело, а затем повесил его. А 12 ноября в том же Глухове, в присутствии царя и вельмож Мазепа был предан анафеме. Так Петр I мстил гетману-изменнику. Именно в то время у царя и могла зародиться идея противопоставления ордена Андрея Первозванного (за верность) позорному „ордену Иуды“ (за измену). У Петра образ Мазепы ассоциировался с образом евангельского Иуды-предателя. „Нужда повелевает объявить, – писал он генерал-адмиралу графу Ф. М. Апраксину, – что учинил новый Иуда Мазепа, который двадцать один год был в верности мне, ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа“. В письме рязанскому митрополиту Стефану Яворскому царь также называет гетмана „втарый Иуда“. И вот 27 июня 1709 года русские знамена осеняет Полтавская победа. Карл XII с остатками разбитых шведских войск уходит к Днепру. С ним и Мазепа. 30 июня Карл бросает свою армию под Переволочной, переправляется через Днепр и, по совету Мазепы, хорошо знавшего южные степи, устремляется к турецкой границе. Изменник сопутствует ему. Мазепа не попал в руки Петра, но прожил очень недолго, – он умер в турецкой крепости Бендеры 8 сентября того же, 1709 года».

РЕФОРМЫ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII ВЕКА

Северная война и реформы

Проведя первые преобразования в экономике, административном устройстве, быте и культуре страны, реорганизовав вооруженные силы и приступив к строительству флота, Петр ни на один день не прекращал своей реформаторской деятельности, охватившей все сферы общественной и государственной жизни. Реформы были вызваны всем ходом социально-экономического развития России и очень ускорились благодаря Северной войне.

И так как Северная война явилась главным политическим событием всего петровского царствования, то и проводимые реформы

чаще всего были обусловлены военными проблемами. Вместе с тем реформы выходили за рамки Северной войны, оказав, как подтвердило будущее, сильнейшее влияние на историю России последующих десятилетий и даже веков. Чтобы лучше уяснить это и лучше понять общий смысл петровских преобразований, позвольте предложить вашему вниманию два очерка о реформах первой четверти XVIII века, где говорится о них как о целостном социально-политическом и культурно-этическом явлении, в котором отдельные реформы были лишь различными его сторонами.

Академик М. М. Богословский о реформах Петра I

Сначала предоставим слово академику Михаилу Михайловичу Богословскому (1867-1929), непревзойденному знатоку Петровской эпохи.

Вот что он пишет: «Реформа вступила с обычаем в решительную и беспощадную борьбу; но одною разрушительною деятельностью она ограничиться, разумеется, не могла. Уничтожая основание, на котором держался и которым определялся весь порядок государственной и частной жизни, реформатор должен был строить и определять этот порядок вновь. Сдвинутые со своего векового обычного фундамента государственные и частные отношения стали нуждаться в законодательной норме как в опоре для своего дальнейшего существования.

Путем подробных указов и регламентов правительство Петра развивает самую обширную полицейскую деятельность. Из них оно делает помочи, на которых ведет подданного, лишив его векового посоха, помогавшего ему медленно подвигаться вперед, каким был для него обычай. Оно окружает его теперь самою заботливою опекою и вмешивается во все сферы его жизни, подчиняя их своим указаниям, которые оно считает благодетельными. Горячей веры в полицейское могущество государства исполнены правящие круги того времени, и, может быть, лучшим символом этой веры надо считать десятую главу изданного в 1721 году «Регламента главному магистрату», гласящую, что „полиция способствует в правах и правосудии; рождает добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных; непорядочное и непотребное житие отгоняет и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу; города и в них улицы регулярно сочиняет, препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам и в домах, запрещает излишества в домовых расходах и все явные погрешения; призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных; по заповедям Божиим воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце ж полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности».

В этой книге начертана целая программа полицейской деятельности, удивительная по своей широте. И эта программа не осталась без попыток к ее осуществлению, не была простым теоретическим трактатом. Стоит пробежать собрание указов времен Петра, чтобы заметить почти на каждой странице воодушевленное стремление осуществить тот или другой ее пункт. Государство сознательно ведет подданных к благосостоянию. Целые ряды указов открывают им пути к различным сторонам благосостояния, и золотой век должен наступить, если вся совокупность указов будет исполнена. Притом ввиду неопытности ведомых государство не ограничивается постановкой только редких вех, достаточных, чтобы наметить общее направление пути, но руководит каждым их шагом, не оставляя их ни на минуту и вторгаясь нередко в самые интимные уголки частной жизни.

Правительство берет на себя просвещение подданных, учреждает академию, которая будет двигать науку и подготовлять учителей; заводит школы, где эти учителя будут обучать насильно загнанных туда детей; переводит и печатает книги, по которым пойдет обучение, изобретает шрифт, которым будут печататься книги, на этих мерах общего характера оно не останавливается и простирает заботу о распространении знаний в народе до последних мелочей: „Его Императорское Величество указал, – читаем мы в одном указе 1723 года, – отныне в новопечатаемых книгах, где упоминаются имена городов, не таким именованием прежде нарицавшихся, употреблять против тех строк на брезех (на полях) аннотации с показанием прежнего тех городов именования, дабы чтущим и прежнее, и нынешнее каждого города именование было известно“.

Держась меркантилистических взглядов эпохи, правительство берет на себя также задачу обогащения подданных путем искусственного насаждения промышленности и торговли. Оно не останавливается перед принуждением, как бы стараясь насильственно, вопреки его воле, делать население богатым. Строились казенные заводы и фабрики, учреждались промышленные и торговые компании, которые поддерживались казенными субсидиями и всякого рода привилегиями, распространялось промышленное и коммерческое образование путем посылки русских за границу и выписки оттуда мастеров. Но правительство не останавливалось на общих мерах и вмешивалось в детали производства и торговых сношений, заявляя свои требования и суровыми угрозами принуждая их исполнять. Так оно предписывало ткать холсты только определенной ширины, согласно с образцами полотен, разосланными по губерниям. Под страхом ссылки на галеры оно запретило выделывать кожу для обуви с дегтем и указало обрабатывать ее ворванным салом, для чего в Москве были открыты специальные курсы, на которых преподавался промышленникам этот новый способ выделки. Сенатом был издан указ, регламентирующий обработку пеньки: „чтоб у пеньки концы или коренья отрывали и обрезывали и на торги в города с лапками и мокрую не возили. Купечеству запретить, чтоб и они от крестьянства мокрой и с кореньем или лапками пеньки отнюдь не покупали под штрафом“.

Трудно себе представить, сколько энергии пришлось потратить правительству, чтобы ввести постройку речных судов нового типа, которые оно считало более пригодными, и чтобы отучить судохозяев от староманерных судов. За пять лет, с 1718 по 1723 год, было издано не менее 14 указов, воспрещавших употребление судов старого образца, опасных при плавании по Ладожскому озеру и часто там погибавших, но новые образцы туго прививались „от глупости и упрямства, принимая в пользу себе то, что старые суда дешевле, а того не рассуждая, сколько пропадает“, как жаловался Петр, несмотря на угрозы конфискации всего имущества и ссылки на галеры и на распоряжения сломать староманерные суда. Пассажирское речное сообщение по Неве должно было быть непременно парусным, и жителям запрещалось пользоваться гребными судами. Так как употребление таких судов благодаря непривычке представляло большие затруднения, то были изданы подробные наставления, как надо пользоваться ими, и хозяева их каждое воскресенье должны были собираться по установленному сигналу для обязательных экзерциций под руководством особо назначенного к тому комиссара, и, несмотря на то, что обязательное плавание под парусами стоило жизни ежегодно значительному числу людей, не умевших справляться с ними, Петр настаивал на его необходимости.

Были приняты многочисленные меры для благоустройства в городах. Полиция действительно стала „регулярно сочинять города и улицы“. Инструкции и целый ряд указов полны правил, касающихся не только соблюдения тишины и ограждения безопасности, но также санитарного состояния города, строительной полиции. Именным указом предписывалось печи делать с фундамента, а не на полах; чтоб трубы были так широки, чтоб человеку пролезть было можно; чтоб потолки были с глиною, а не бревенчатые; чтоб кровли были крыты черепицею, а не досками и т. п. В 1723 году генерал-полицмейстер Девьер объявил жителям, что Его Императорское Величество указал: „ежели кто в домах своих сени будут делать с потолками, чтоб подмазывали у них потолки так же, как и у жилых покоев подмазывать указом повелено, а по старому, как прежде делывали сени, – того чинить не указал“.

Но закон не удерживался стенами дома, назойливо стремился внутрь его и старался также „регулярно сочинить“ и частную жизнь его обитателя, опутывая его такими же подробными предписаниями, какими определял постройку стен, крыш и потолков. Внешность обитателя дома была подчинена таким же обязательным правилам, каким подчинялся и фасад дома. Растительность на лице, материал, покрой и цвет одежды и обуви – все это тщательно регламентировалось указами.

Нарядив подданных в костюмы установленного образца, государство заботилось об их увеселении и развлечении. Теперешнее государство берет на себя устройство общественных развлечений, организуя их так, как считает это полезным. У государства начала XVIII века не было средств для такой задачи, но зато оно вторгается в частные развлечения и подробно их регламентирует, устраивая их на свой лад. 26 ноября 1718 года, в тот же день, когда был издан знаменитый указ о подушной подати, состоялось распоряжение об устройстве в частных домах ассамблей. Указ о них начинался с объяснения самого этого слова, а затем в семи параграфах устанавливал правила, „каким образом оные ассамблеи отправлять, покамест в обычай войдет“, определяя время назначения ассамблей, порядок приглашения, обязанности хозяина, занятия гостей, которым во время ассамблей позволялось ходить, играть, и поведение лакеев.

Обучая подданных веселиться по определенным уставам, правительство обучало их лечиться в случае болезни по таким же уставам. Петр поручил Сенату позаботиться отысканием в России ключевых вод, которыми можно было бы пользоваться от болезней, подобных водам, какие ему пришлось видеть на Западе. Поиски увенчались успехом. Олонецкие железистые источники были объявлены целительными. Петр сам неоднократно ими пользовался и заявлял, что они помогали ему лучше заграничных, и поэтому, „милосердуя к своим подданным, яко отец“, приказал составить подробные медицинские правила об их употреблении. Для аристократии и придворных стало обязательным лечиться на этих водах, и олонецкий курорт сделался модным. Так как не все, однако, получали ожидаемое исцеление, то последовал именной указ, объяснивший неуспех вод в иных случаях несоблюдением изданных для лечения, высочайше одобренных правил. Если бы лечение сопровождалось полною неудачею и окончилось смертью, то и в этом случае не прекращалась регламентация: правительство не оставляло попечением умершего подданного, как оно не оставляло его при жизни. Оно запрещало хоронить мертвых внутри города, делая исключение только для „знатных персон“, употреблять дубовые гробы, указывало, какие надгробные памятники ставить на могилах, требуя „камни, которые лежат неуравненно с землею, окопав, опустить в землю такою умеренностью, дабы оные с положением места лежали ровно“. Оно простирало свои заботы даже и на судьбу подданного в загробном мире и принимало меры для принудительного спасения его души, не боясь касаться самых интимных сторон его духовной жизни. Под страхом штрафа оно предписывало ему ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. Ходящим и неходящим к исповеди священники должны были вести особые книги, взыскивать с них денежные штрафы и об упорствующих доносить светской власти. Поведение молящихся в церкви также определялось именным указом, предписывавшим „всякого чина людям… во время пения божественной литургии стоять с безмолвием и слушать со всяким благоговением“ под угрозой денежного штрафа. Самим пастырям закон не стеснялся предписывать „во время литургии упражняться в богомыслии“. Светская власть налагала свою руку и на самое богослужение. Последним ее шагом в этой духовной области было предписание церковным властям сочинять специальные песнопения на дни празднования особенно замечательных викторий.

Все то, что прежде жило десятками лет, что для всех было привычно, ясно и понятно, но что обозначить отвлеченным определением затруднились бы, все это, переделываясь, формулировалось теперь самым точным образом.

Известны слова одного из молодых сподвижников Петра – Неплюева – о значении деятельности преобразователя: „на что в России ни взгляни – все его началом имеет“; они, несомненно, преувеличены, так как доказано, что большинство тех явлений, начало которых Неплюев относил к Петру, начались до него; но они не лишены справедливости. Не всему тому, что казалось Неплюеву, дал он начало, но, бесспорно, всего он коснулся своим указом, и поэтому преувеличение современников, видевших причину всех явлений в личной воле Петра, представляется очень понятным. Исторические прецеденты его дел не были им известны, связи его с прошлым они не видели, перед ними была поражавшая их энергия и необычайная разносторонность деятельности».

Академик М. П. Погодин о значении деятельности Петра Великого и его реформах

А теперь позвольте предложить вам, уважаемые читатели, очерк, написанный в первой половине XIX века беллетристом и драматургом, но вместе с тем и ученым, историком М. П. Погодиным.

Сначала – коротко о самом Михаиле Петровиче Погодине. Он родился в 1800 году в семье крепостного крестьянина и прожил семьдесят пять лет, став в сорок один год академиком Императорской Санкт-Петербургской академии наук. Окончив Московский университет в двадцать один год, через пять лет Погодин стал профессором истории. Он полагал, что в истории России много «чудесного и необъяснимого», и хотя считал основой ее истории «вечное начало, русский дух», весьма панегирически относился к реформам Петра I, понимая, что они не были ни утверждением «вечного начала», ни проявлением «русского духа», а как раз наоборот – их отрицанием и подавлением. Но так как Погодин истово исповедовал теорию официальной народности с ее монолитной триадой «Православие, Самодержавие, Народность» и так как его усилия всегда были направлены на охрану общественного спокойствия, то и реформы Петра I он воспринимал, исходя из этих принципов.

Вот что он написал: «…О каком бы учреждении ни стали мы рассуждать, все подобные исследования доводят непременно до Петра Великого, у которого в руках концы всех наших нитей соединятся в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этою колоссальною фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее и которой, кажется, никогда не потеряем мы из виду.

Обозревая царствование императора Петра Великого, с намерением представить оное в одной общей картине, определить его значение в системе русской и европейской истории, невольно чувствуешь трепет, падаешь духом и не знаешь, с чего начать, что сказать и что умолчать. Сколько созданий! Сколько разрушений и преобразований! Сколько разного дела делается в одно время.

Здесь роются в горах и достают руду, там из руды куют железо, дальше сверлят из железа ствол, а еще дальше стреляют уж из нового ружья. Вот выписаны овцы, вот они расплодились, вот настрижено с них шерсти, вот выткано из нее сукно в только что отстроенной фабрике, вот кроят невиданное платье, и вот оно напяливается на горько плачущий народ, у которого только что выбрита борода. Ныне исчисляется народ и производится первый рекрутский набор, завтра формируется армия и прямо с учения идет на генеральную баталию, поутру побеждена, а к вечеру празднует викторию. Какой же всемогущий чародей управляет всею совокупностью этих многочисленных разнородных действий?

Нет, не чародей, а гений, Петр.

Смотрите, как по его движениям то вдруг на севере из болота выскочит город, то на юге пустится по морю флот, то на западе встанет линия крепостей, то на востоке скорым маршем выступит в поход армия! Он присутствует своим духом во всякой работе, хватается за топор, долото, строит, чинит, ломает; сыплются награды и наказания, снаряжаются ассамблеи и экзекуции: где гнев, тут и милость. Чего здесь нет; и трагедия, и комедия, и роман, и история, и волшебная сказка.

Что должен был сказать всякий благоразумный человек, смотря на все сии действия, предприятия, замыслы? Не должен ли он был осудить оные, по всем законам ума, по всем соображениям рассудка, осудить со всею строгостию как несбыточные, бесполезные, пагубные? Позволительно ли приниматься вдруг за все, сказал бы он, позволительно ли… а между тем сии несбыточные намерения осуществлялись, и не мало-помалу, а много-помногу, и обширнейшее в Европе государство преобразовалось по желанию одного человека! Такова была сила воли у Петра Великого, такова была его деятельность, – и вместе такова была покорность русского народа, терпение, готовность.

Да, Петр Великий сделал много в России. Смотришь и не веришь, считаешь и не досчитаешься. Мы не можем открыть своих глаз, не можем сдвинуться с места, не можем оборотиться ни в одну сторону без того, чтобы он везде не встретился с нами: дома, на улице, в церкви, в училище, в суде, в полку, на гулянье – все он, все он, всякий день, всякую минуту, на всяком шагу!

Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 января 1841 года – Петр Великий велел считать месяцы от января. Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть настрижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный. Приносят газеты – Петр Великий их начал. Вам нужно искупить разные вещи – все они, от шелкового шейного платка до сапожной подошвы, будут напоминать вам о Петре Великом: одни выписаны им, другие введены им в употребление, улучшены, привезены на его корабль, в его гавань, по его каналу, по его дороге. За обедом от соленых сельдей и картофеля, который он указал сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом.

После обеда вы едете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого. Пойдем в университет – первое светское училище учреждено Петром Великим. Вы получаете чин – по „Табели о рангах“ Петра Великого. Чин доставляет мне дворянство – так учредил Петр Великий. Мне надо подать жалобу – Петр Великий определил ей форму. Рассудят – по Генеральному регламенту. Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число европейских государств и начал внушать к ней уважение, и проч., и проч., и проч.

Место в системе европейских государств, управление, судопроизводство, права сословий, „Табель о рангах“, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, торговля внутренняя и внешняя, одежда, наружность, аптеки, госпитали, лекарства, летосчисление, язык, печать, типография, военные училища, академия – суть памятники его неутомимой деятельности и его гения».

И в очерке М. М. Богословского, и в очерке М. П. Погодина вы как бы загодя, заблаговременно и наперед, узнаете о духе и букве реформ, а уже потом знакомитесь с их частностями.

А теперь пойдем дальше и познакомимся с отдельными документами, относящимися к разным сторонам петровских реформ.

Указ Петра I «О штате Коллегий и времени их открытия»

11 декабря 1717 года был подписан указ, который содержал учредительный «Реэстр людям в Коллегия, в каждом по сему. Русские: Президент, Вице-президент (Русской или иноземец), 4 Коллегии советники, 4 Коллегии Асессоры (Заседатели, чиновники 8-го класса), 1 Секретарь, 1 Натарий (Нотариус), 1 Актуарий (Хранитель актов), 1 Регистратор, 1 Переводчик, подъячие трех статей (младшие, средние и старшие). Иноземцы: 1 Советник или Асессор, 1 Секретарь… Начать надлежит всем Президентам с нового года сочинять свои Коллегии и ведомости отовсюду брать, а в дела не вступать до 1719 году, а с будущего году, конечно, зачать свои коллегии управлять, а понеже новым образом еще не управились, того ради 1719-го управлять старым манером в тех Коллегиях, а в новым Президентам, которые ныне не в Сенате, сидеть в Сенате с будущего 1718 году».

Указ «О хранении прав гражданских»

17 апреля 1722 года был подписан указ «О хранении прав гражданских»: «Так как ничто не является столь необходимым для управления государством, как крепкое хранение гражданских прав, так как напрасно законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете нет, как было у нас, а от части и еще есть, и очень стараются всякие мины подкладывать под фортецию правды.

И потому сим указом, как печатью, запечатываются все уставы и регламенты, чтобы никто не смел против уставов и регламентов вершить всякие дела или неточно вписывать, что-либо в них написанное».

Нарушение этого указа каралось смертью. Следовало во всех судах поместить его на «досках с подножием» и «иметь на столе, яко зеркало пред очами судящих».

Генеральный регламент

Деятельность каждого учреждения регулировалась соответствующими уставами, указами, регламентами, реестрами и узаконениями иных типов.

28 февраля 1720 года на свет появился Генеральный регламент, увенчавший собой гигантскую бюрократическую пирамиду, возведенную неутомимым преобразователем. Генеральный регламент представлял собой свод правил, обязательный для всех гражданских чиновников России, и устанавливал порядок делопроизводства и взаимоотношений учреждений с Сенатом, местными органами власти, а также их взаимоотношений друг с другом. Генеральный регламент состоял из Введения и пятидесяти шести глав.

Познакомимся с некоторыми отрывками.

Глава I. «Его царское величество, всемилостивейший наш государь, по примерам других христианских областей, всемилостивейшее намерение восприять изволил, ради порядочного управления государственных своих дел, и исправного исчисления приходов, и поправления полезной юстиции и полиции, ради возможного охранения своих верных подданных, и содержания своих морских и сухопутных войск в добром состоянии, тако ж коммерции, художеств и мануфактур, и доброго учреждения пошлин и прочих государственных нужд, следующие к тому потребные и надлежащие государственные коллегии учредить. А именно: Иностранных дел, Камор, Юстиц, Ревизион, Воинская, Адмиралтейская, Коммерц, Штатс-контор, Берг и Мануфактур коллегии».

Глава III. «О назначенных к сидению днях и часах.

Коллегиям сидение свое иметь во всякой неделе, кроме воскресных дней, и господских праздников, и государских ангелов, и в понедельник, во вторник, в среду, в пятницу, а в четверток обыкновенно президентам в Сенатскую палату съезжаться, в самые кратчайшие дни в 6 часу, а в долгие в 8 часу, и быть по 5 часов. А ежели важные дела случатся, то долженствует, несмотря на помянутое время и часы, съезжаться и те дела отправлять; а канцелярским служителям сидеть во все дни и съезжаться за час до судей, а за всякий раз небытия месяц, а за час недосидения – неделя вычета жалованья».

Глава V. «О докладах в коллегии.

Сколь скоро коллегиум соберется, хотя и не все, но большая часть членов, то доносит и чтет секретарь все в надлежащем порядке, а именно: перво публичные государственные дела, касающиеся его царского величества интереса, потом приватные дела. Должность чина секретарского в том состоит, что ему на всех приходящих письмах и доношениях номера подписывать и на них числа, когда поданы, приписывать, и об оных без всякого подлога или пристрастия по номерам и числам доносить, разве когда дела такие случатся, которые остановки иметь не могут. Тако жив челобитчиковых делах».

Глава IX. «О свободных днях от трудов.

Коллегии имеют среди лета отдохновения от трудов и при том свободу на четыре недели ехать летним увеселением забавляться; однако ж всем членам вдруг отлучиться не надлежит, такожде надлежит коллегиям декабря от 25 января до 7 дня, в Великий пост первую и страстную, сырную и светлую недели от дел, кроме самых нужд, иметь свободу».

Глава XXIII. «О камор аудиенции (или судейского правления).

Каморы аудиенции коллегий надлежит добрыми коврами и стулами убраны, и стол, при котором коллежные члены сидят, добрым сукном покрыт, и пред всяким членом чернильнице со всею принадлежностию, и над столом балдахину, и на стене добрым часам поставленным быть; вышепомянутый стол стоит посредине каморы. Секретарский стол на правой, а нотариусов протокольный стол на левой стороне; однако ж ни в какой коллегии престол для его величества не поставляется».

Глава XXV. «Надзирание на поступки служителей.

Президенты и вице-президенты имеют смотреть, чтоб служители при коллегиях, канцеляриях и конторах должность свою знали; и хотя главное дело в том состоит, чтоб каждый свое дело знал и верно и прилежно оное отправлял, то однако ж надлежит, чтоб вышние над поступками и обхождением подчиненных своих служителей надзирание имели и каждого к добродетели и достохвальному любочестию побуждали, чтоб безбожного жития не имели, также от пития и игры, лжи и обманства удерживали, и чтоб в одежде чисто содержались, а в обхождении недерзостно поступали. Буде же увещание и обучение не поможет и надежды ко исправлению не будет, то такого служителя наказать отнятием чина или весьма отставить».

«Табель о рангах»

Выражение «табель о рангах», подразумевающее оценку чьих-либо успехов или заслуг, положение на служебной лестнице или в общественной иерархии, произошло от названия закона 1722 года, введенного Петром I для упорядочения государственной службы в России, как статской, так и военной. По петровской «Табели о рангах» все гражданские и военные чины делились на четырнадцать классов, причем каждому военному чину соответствовал определенный гражданский чин. Низшим был 14-й класс, высшим – 1-й. В 14-м классе по армии состояли: фендрик, хорунжий и корнет, по флоту – мичман, по гражданской администрации – коллежский регистратор, кабинетский регистратор, синодский регистратор и сенатский регистратор – в зависимости от того, по какому ведомству они служили.

В 1-м классе соответственно состояли: генерал-фельдмаршал, генерал-адмирал и канцлер.

Чины с 5-го по 1-й класс назывались генеральскими, и высшие гражданские чиновники, от статского советника до канцлера, назывались статскими генералами.

Придворное ведомство тоже имело свои классы, но начинались они сразу с 6-го, что соответствовало полковнику в армии, капитану 1-го ранга на флоте и коллежскому советнику по статской линии. Низший придворный чин именовался камер-юнкером, или камер-фурьером, высший – обер-камергером. Соответственно каждый класс имел определенное обращение. С 14-го по 9-й класс – «Ваше благородие», с 8-го по 6-й – «Ваше высокоблагородие», 5-й класс – «Ваше высокородие», 4-й и 3-й – «Ваше превосходительство», а 2-й и 1-й – «Ваше высокопревосходительство». Были чины, находящиеся вне «Табели о рангах» в армии. Выше был чин генералиссимуса, ниже – подпрапорщика, эстандарт-юнкер (в кавалерии); в казачьих войсках ниже был подхорунжий.

Петровское приложение к «Табели о рангах»

«Табель о рангах» просуществовала почти два века, сохраняясь до 1917 года. Ее архитектоника оставалась неизменной: и в начале XVIII века, и в начале века XX иерархическая лестница имела все те же четырнадцать ступенек, время меняло лишь названия. Только ранги в гвардии имели двенадцать ступенек, начинаясь не с 14-го, а с 12-го класса.

Таким образом, чинопроизводство в гвардии имело преимущество над армейским на две ступени. И хотя все офицеры и чиновники, включая и придворные ведомства, были расписаны по рангам, Петр I счел необходимым составить регламент, в котором определил, «каким образом со оными рангами каждому поступать надлежит». Не остались без внимания и женщины, не состоявшие на службе, но имеющие мужей – офицеров и чиновников.

Ознакомимся с некоторыми наиболее важными «пунктами» регламента Петра I.

«1. Принцы, которые от нашей крови происходят, и те, которые с нашими принцессами сочетаны, имеют при всяких случаях председательство и ранг над всеми князьями и высокими служителями Российского государства.

2. Морские же с сухопутными в команде определяются следующим образом: кто с кем одного ранга, хотя и старее в чине, на море командовать морскому над сухопутным, а на земле сухопутному над морским.

3. Кто выше своего ранга будет себе почести требовать или сам место возьмет выше данного ему ранга, тому за каждый случай платить штрафу два месяца жалованья; из штрафных денег имеет объявитель того третью долю получать, а достальные имеют в гошпиталь употреблены быть. Но сие осмотрение каждого ранга не в таких оказиях требуется, когда некоторые, яко добрые друзья и соседи, съедутся или в публичных ассамблеях, но токмо в церквах при службе Божией, при дворовых церемониях, яко при аудиенции по слов, торжественных столах, в чиновных съездах, при браках, при крещениях и сим подобных публичных торжествах и погребениях; равный же штраф и тому следует, кто кому ниже своего рангу место уступит, чего надлежит фискалам прилежно смотреть, дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам, получить: вышеписаный штраф как мужескому, так и женскому полу необходимо за преступления надлежит…

5. Тако ж де не имеет никто ранг взять по характеру, который он в чужих службах получил, пока мы ему оного характера не подтвердили…

7. Все замужние жены поступают в рангах по чинам мужей их.

8. Сыновьям Российского государства князей, графов, баронов, знатнейшего дворянства, хотя мы позволяем для знатной их породы или их отцов знатных чинов в публичной ассамблее, где двор находится, свободный доступ пред другими нижнего чину, и охотно желаем видеть, чтоб они от других во всяких случаях по достоинству отличались; однако ж мы для того никому какого рангу не позволяем, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут.

9. Насопротив того, имеют все девицы, которых отцы в 1-м ранге, пока они замуж не выданы, ранг получить над всеми женами, которые в 5-м ранге обретаются. И девицы, которых отцы во 2-м ранге, над женами, которые в 6-м ранге. И проч. против того, как следуют ранги.

10. Дамы и девицы при дворе имеют, пока они действительно в чинах своих обретаются, следующие ранги получить:

Обер-гофмейстерина у Ее Величества государыни-императрицы имеет ранг над всеми дамами.

Действительные статс-дамы у Ее Величества государыни-императрицы следуют за женами действительных тайных советников.

Действительные камер-девицы имеют ранг с женами президентов от коллегий.

Гоф-дамы – с женами бригадиров.

Гоф-девицы – с женами полковников.

11. Все служители российские или чужестранные, которые восемь первых рангов находятся или действительно были, имеют оных законные дети и потомки в вечные времена лучшему старшему дворянству во всяких достоинствах равно почтены быть, хотя б они и низкой породы были…

13. Понеже статские чины прежде не были распоряжены, и для того почитай никто, или зело мало, чтоб кто надлежащим порядком снизу свой чин верхний заслужил из дворян; а нужда ныне необходимая требует и в вышние чины: того ради брать, кто годен будет, хотя б оный и никакого чина не имел. Но понеже сие в рангах будет оскорбительно воинским людям, которые во многие лета и какою жестокою службою оное получили, а увидят без заслуги себе равного или выше: того ради кто в который чин и возведен будет, то ему ранг заслуживать летами, как следует. И впредь на ваканции не с стороны, но порядком, как в воинских чинах производятся…

15. Воинским чинам, которые дослужатся до обер-офицерства не из дворян; то тогда кто получит чин, оный суть дворянин и его дети, которые родятся в обер-офицерстве, а ежели не будет в то время детей, а есть прежде, тогда дворянство давать только одному сыну, о котором отец будет просить. Прочие же чины, как гражданские, так и придворные, которые в рангах не из дворян, оных дети не суть дворяне».

Де Кюстин – «собака» или «умник»?

Познакомьтесь, уважаемые читатели, с человеком, чья книга «Россия в 1839 году» будет довольно часто упоминаться и далее.

К истории нашего Отечества было привлечено внимание не только ее граждан, но и иноземцев. Интерес этот не был умозрительным. Иногда он был корыстным, но чаще всего подогревался чувством страха, который Россия внушала миру, особенно после того, как Петр I повернул ее развитие по европейскому пути.

…В 1839 году по России совершил путешествие французский литератор Астольф де Кюстин (1790-1857). До того как приехать в Россию, он побывал в Англии, Шотландии, Швейцарии, Италии и Испании, описав каждую из этих стран талантливо и живо, но не более того. Однако записки Кюстина о России сделали маркиза знаменитым на весь мир. Достаточно сказать, что его книга, появившаяся в 1843 году, за первые одиннадцать лет вышла в свет на французском, немецком, английском и шведском языках тиражом в 200 тысяч экземпляров. В то время и тираж в 20 тысяч экземпляров был бы грандиозным успехом для любого писателя.

По выходе ее в свет В. А. Жуковский, воспитатель наследника престола, назвал Кюстина «собакой», а находившийся в эмиграции А. И. Герцен оценил ее совсем по-иному. «Без сомнения, – писал А. И. Герцен, – это самая занимательная и умная книга, написанная о России иностранцем». Книга де Кюстина «Россия в 1839 году» вышла в переводе на русский язык впервые только в 1910 году, столь ненавистна была она русскому правительству. Ниже приведены отрывки из этой книги.

Де Кюстин о «Табели о рангах»

«Петр Великий – к нему мы всегда должны возвратиться, чтобы понять современную Россию, – почувствовал однажды, что некоторые национальные предрассудки, связанные с доисторическим строем, могут помешать ему в осуществлении его планов. (Здесь де Кюстин тонко и точно подметил чисто русский „доисторический, национальный предрассудок“ – местничество.) Он заметил, что кое-кто из его стада склонен к чрезмерной независимости, к известной самостоятельности мышления. И вот, дабы покончить с этим злом… этот великий мастер в деле произвола не придумал ничего лучшего, как разделить свое стадо, то есть народ, на ряд классов, не имеющих никакого отношения к происхождению соответствующих индивидуумов. Так, сын первого вельможи империи может состоять в последнем классе, а сын его крепостного по прихоти монарха может дойти до первых классов… Таким-то образом, благодаря „чину“, одному из величайших дел Петра, Россия стала полком в шестьдесят миллионов человек… Дворянство не уничтожено, но преобразовано, то есть сведено на нет чем-то занявшим его место, но не заменившим его. Достаточно стать членом новой иерархии, чтобы достигнуть со временем потомственного дворянства. Таким-то путем Петр Великий, опередив почти на целое столетие современные революции, разрушил феодальный строй…»

Де Кюстин. «Иерархическая лестница русского православного духовенства»

«Вне „Табели о рангах“ осталось духовное сословие, но и оно имело свою строгую и точную иерархию.

Белое, то есть немонашествующее духовенство, служившее в приходах и имевшее каждодневное общение с мирянами чаще всего тех приходов, где довелось служить, имело четыре ранга: дьякон, протодьякон, иерей и протоиерей („иерей“ – священник, в обывательском обиходе – приходской поп). „Прото“ – по-гречески – „первый“, отсюда „протоиерей“ – „первый“ или „старший“. Дьякона и протодьякона следовало именовать „Ваше преподобие“, а иерея и протоиерея – „Ваше высокопреподобие“.

Более старшие должности представители белого духовенства занимать не могли, для этого следовало дать обет иночества, то есть монашества, и вступить в черное духовенство, которое делилось на пять рангов: игумена, архимандрита, епископа, архиепископа и митрополита. К игумену и архимандриту сохранялось обращение „Ваше высокопреподобие“, как и к иерею, и протоиерею, а к епископу – „Ваше преосвященство“. Священники двух самых высоких рангов – архиепископ и митрополит – именовались „Ваше высокопреосвященство“. Епископов, архиепископов и митрополитов называли и называют сегодня архиереями, к любому из них обращаются также „Владыка“. К ним же применяется и термин „князья церкви“. Глава церкви – патриарх – находится вне рангов и носит титул „Преосвященный“».

ХОД СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ НА МОРЕ

Взаимодействие армии и флота в 1713-1714 годах

С 1709 года в Северной войне наступил новый этап: инициатива перешла к Петру и, несмотря на отдельные неудачи и продолжительные паузы в ведении боевых действий, русские прочно заняли господствующее положение на суше и на море.

После побед, одержанных русской армией в боях под Полтавой, при Лесной, под Выборгом и в Прибалтике, пришла пора победоносных сражений на море. Молодой русский флот внес свою лепту при взятии в июле 1710 года Выборга, тесно взаимодействуя с сухопутными войсками генерал-адмирала Ф. М. Апраксина. Флотом при осаде Выборга командовал сам Петр и вице-адмирал Корнелий Крюйс – опытный моряк.

Летом 1713 года войска Апраксина, численностью в шестнадцать тысяч человек, при поддержке галерного флота из двухсот судов, овладели двумя важнейшими городами Финляндии – Гельсингфорсом и Або. Летние успехи были развиты осенью: 6 октября корпус М. М. Голицына разбил войска Карла Густава Армфельдта под Пялкяне.

Ведение войны, по тактике XVIII столетия, требовало с наступлением холодов возвращаться на зимние квартиры. Русские войска ушли в Гельсингфорс, откуда выступили на театр военных действий лишь в начале февраля 1714 года. 19 февраля корпус М. М. Голицына вступил в бой с десятитысячным отрядом Армфельдта, встретившим русских под селением Лапполо. Шведы и здесь потерпели поражение, которое привело к тому, что вся южная Финляндия оказалась в руках русских. Учитывая это, Петр решил вывести в Балтийское море весь русский галерный и парусный флот.

Победа русского флота при Гангуте 27 июля 1714 года

Напрасно, уважаемые читатели, стали бы вы искать на карте название «Гангут», ибо этого названия там нет. Сегодня, да и уже много лет назад, полуостров Гангут, или даже Гангоуд, как называли его русские, известен под именем Ханко. Этот полуостров находится на северном берегу Финского залива, у входа в Балтийское море. На противоположной стороне залива лежит Ревель – нынешний Таллинн.

А теперь от историко-географической справки перейдем к истории, предоставив слово С. А. Чистяковой: «Между тем Петр с своим галерным и парусным флотом вышел из Петербурга и Кроншлота. Галерным флотом начальствовал Апраксин, а на корабельном командовал сам Петр. Гребной флот пошел к Ревелю, а сам царь с корабельною эскадрою направился к Або. До отправления в море Петр Михайлов вошел с прошением в морскую коллегию и просил о повышении его в чин вице-адмирала, но коллегия знала, что царь несправедливости не любит, и потому отвечала: „Коллегия не может без причины обходить достойнейшего чином; перед Петром Михайловым право на это звание имеет другой, его товарищ по службе; если же контр-адмирал Петр Михайлов чем-нибудь особенным отличится, то ему и будет дан чин вице-адмирала“. Петр остался очень доволен таким решением.

Русский галерный флот, достигнув Твереминдского залива между Гельсингфорсом и Або не мог идти дальше; путь ему загородил весь неприятельский флот. Апраксин был в затруднительном положении, он не знал, что делать, и потребовал помощи русской эскадры или, чтобы Петр присоветовал, что ему делать.

Петр приехал на совещание к адмиралу Апраксину; все случайности были взвешены, и согласились, как действовать. Петр с парусным флотом стал так, что неприятель, обманутый движением, разделил свои силы на три части. Этого ожидал и на это надеялся царь; пользуясь удобным мгновением, галеры начали пробиваться через неприятельский флот. К счастью, наступил совершенный штиль, флюгера и паруса, как тряпки, повисли на мачтах. Лучшего случая гребному флоту нечего было желать; перед рассветом 27 июля сам Петр приехал к галерам, весла ударили по волнам, и вся гребная флотилия, несмотря на выстрелы из пушек и ружей, без всякого повреждения, прошла мимо линейных кораблей и фрегатов неприятеля и в виду раздосадованного и изумленного шведского главнокомандующего повернула к мысу Гангоуду и напала на отделившуюся от главного флота эскадру.

Петр был во главе своих отважных солдат; они с своими галерами ускользали от шведов и опять нападали на них оттуда, откуда их не ожидали. Два часа кипела отчаянная битва; русские нападали с возрастающею отважностью; шведы отчаянно защищались; каждое из отрезанных судов приходилось брать приступом, ни одно не сдалось добровольно; фрегат покорился последний, командир его Эреншельд последний оставил его и бросился в шлюпку, чтобы искать спасения в бегстве; но русские зорко следили за каждою неприятельскою лодкою и, несмотря на густой дым, стлавшийся по морю, схватили убегающего и привели его к победителю. Петр ласково встретил побежденного, хвалил его за храбрость, сказал, что уважает его за отчаянное сопротивление, советовал быть спокойным насчёт своей участи и заняться излечением своих многочисленных ран и тут же приказал перевязать их и дать ему удобное помещение в каюте.

Победа при Гангуте обрадовала Петра; посредством ее он освободил галерный флот, запертый шведским флотом, и добыл один фрегат, десять галер и сто шестнадцать пушек. Победа открыла путь к Аландским островам; овладев ими, Петр навел ужас на Швецию, потому что Стокгольм находится только в 15 милях от островов. Шведский адмирал Вагранг с своим флотом отступил из Финского залива к Стокгольму, чтобы защитить столицу от нечаянного нападения.

Около этого же времени Шувалов взял Нейшлот, последнюю шведскую крепость в Карелии, и таким образом вся Финляндия находилась в руках русских».

ПРУТСКИЙ ПОХОД

Война с Турцией

Международная обстановка все больше толкала Россию на войну с Турцией, хотя новый вооруженный конфликт в условиях непрекращающейся борьбы со Швецией был для Петра крайне невыгоден. Однако обстоятельства требовали нанести туркам превентивный удар, и 17 января 1711 года, оставив Меншикова в Петербурге, Петр и Екатерина выехали в Москву. Им предстояло серьезнейшее испытание – необычайно трудный, и, как впоследствии оказалось, несчастливый Прутский поход.

25 февраля в Успенском соборе был зачитан манифест об объявлении войны Османской империи. Но еще месяцем раньше из Риги на юг двинулись полки Шереметева. Чуть позже выехал и сам командующий – фельдмаршал Б. П. Шереметев, а 6 марта из Москвы направился на театр военных действий и Петр.

25 февраля 1711 года Петр тайно обвенчался с Екатериной (после крещения ей было дано это имя. – В. Б.), и теперь в поход с ним она впервые отправилась не как любовница Петра Михайлова, а как законная супруга царя. Правда, об этом знали только самые близкие Петру и Екатерине люди. Официально же Петр венчался с Екатериной почти через год – 19 февраля 1712 года, после возвращения из Прутского похода и поездки в Польшу и Германию.

Необычайно сильная привязанность Петра к Екатерине объяснялась не только силой чувств, которые он долгие годы испытывал к ней. Прусский резидент в Петербурге граф Бассевич писал в своих «Записках»: «Она имела и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него были иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать его гнева. Появление их узнавали по судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. И он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжении двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшной головной болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергала всякое образование, кроме основанного на опыте и размышлении».

Вильбуа о венчании Петра и Екатерины

«Вскоре после своего триумфального вступления в Москву (имеется в виду триумф, состоявшийся в Москве, в конце декабря 1709 года. – В. Б.) жадный до трофеев Петр стал замышлять большой поход против турок, которые, казалось, хотели действовать вместе с Карлом XII. Петр I считал их, несмотря на их большую численность, не очень опасными врагами в сравнении с теми, которых он только что победил под Полтавой.

Окрыленный славою, он захотел увенчать свою любовь тайным браком с Мартой. Вероятно, ей было нужно переменить религию. Ведь она родилась в семье римско-католической веры, но не знала этого, а воспитывалась в лютеранской вере, которую исповедовал архипастырь, в доме которого она оказалась с малых лет. Считая себя достаточно образованной, чтобы отдать предпочтение греко-русской (православной) церкви перед всеми другими, она отреклась от двух прежних, от первой – бессознательно, по неведению, а от второй – по доброй воле. После этого ее снова крестили, как будто бы она никогда не была крещена, потому что православная церковь считает недействительными все крещения, совершенные в других христианских религиях.

Когда эта церемония была закончена, тот же поп приступил сразу, без всякого шума, к церемонии благословления ее брака с Петром I. Я слышал, как некоторые люди, любители двусмысленных намеков и каламбуров, говорили по поводу различных религий, которые исповедовала Екатерина, что эта государыня поимела много религий. Что касается меня, то я никогда не питал вкуса к подобным каламбурам. Я сказал бы скорее, что частое изменение веры является почти верным признаком того, что у данного лица нет вообще никакой веры.

Утверждают, что цесаревна Марта (у Вильбуа ошибка, любимой сестрой Петра была Наталья. – В. Б.), любимая сестра царя, немало способствовала этой женитьбе. И в этом нет ничего невероятного. Она не только страстно любила своего брата, но и знала все достоинства иностранки, к которой он питал такую привязанность. Она никогда не симпатизировала Евдокии, несчастной первой жене царя. Она боялась ее возвращения ко двору и старалась найти этому непреодолимое препятствие и отомстить за все неприятности, которые причинила ей та высокомерная женщина. Известно, каким сильным может быть желание одной женщины отомстить другой. Одно лишь это соображение оказалось более чем достаточным, чтобы она охотно одобрила женитьбу своего брата на Екатерине.

Я вынужден в дальнейшем, вследствие ее нового положения, называть Екатерину не иначе, как высокими титулами: государыня, царица, императрица, тем более что тайна ее брака, как только он был осуществлен, существовала лишь в воображении ее мужа. Через три-четыре месяца даже он не придавал этому браку былой таинственности».

От Москвы до Галиции

Совместная поездка Петра и Екатерины, обещавшая оказаться довольно продолжительной, была не лишена и прагматического смысла – Екатерина могла осуществлять функции врача, невыполнимые ни для одного лейб-медика.

Отправившись к армии, Петр находился в пути более трех месяцев. Столь долгое его путешествие от Москвы до Прута объяснялось тем, что по дороге он подолгу останавливался в разных городах, решая вопросы грядущей кампании и особенно основательно подготавливая и проводя дипломатические акции. К тому же из-за внезапной болезни пришлось остановиться в Луцке. Окончив лечение, Петр и Екатерина поехали на юго-восток, в Галицию, где должны были состояться переговоры с союзниками России.

Отсюда 8 апреля Петр направил письмо в Сенат, требуя от сенаторов в его отсутствие не медлить с необходимыми распоряжениями, «понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно». С течением времени эта фраза Петра сложилась в более краткое и энергичное «крылатое» выражение «Промедление смерти подобно».

В Галиции, в местечке Ярославль, Петр встретился с молдавским господарем Дмитрием Константиновичем Кантемиром и 11 апреля 1711 года подписал с ним союзный договор, направленный против турок. Здесь же 30 мая Петр подписал договор с польским королем Августом II, специально для этого приехавшим в Ярославль.

И еще одно дело решилось во время пребывания Петра и Екатерины в Галиции: в местечке Яворово 19 апреля состоялось подписание брачного соглашения о женитьбе царевича Алексея Петровича на принцессе Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. По условиям договора невеста оставалась в своей прежней лютеранской вере, а будущим детям предстояло креститься по православному обряду.

В то время, когда Петр и Екатерина находились в походе, Алексей жил в семье своей семнадцатилетней невесты, в увеселительном замке Зальцдален около Брауншвейга, и писал своей мачехе: «Герцог-отец, дед и мать герцогини, моей невесты, обходятся со мною зело ласково».

Союз с Молдавией и Валахией

Сегодня термин «Валахия» понятен далеко не каждому. Во времена Петра I Валахией называлась территория, теперь входящая в состав Румынии, расположенная между Карпатами и Дунаем и населенная румынами, которых в России называли волохами. Волохи в большинстве своем были, как и молдаване, православными. Это следует иметь в виду, когда речь заходит о их взаимоотношениях с Россией.

С. А. Чистякова так описывает этот сюжет: «Христиане турецких областей страдали от притеснений магометан и с надеждой смотрели на север, ожидая и надеясь на спасение от единоверного им русского царя.

Молдавское и Валахское княжества были во главе христиан, недовольных турецким владычеством. При начале неприязненных отношений к России турецкое правительство, не доверявшее молдавскому господарю Николаю Маврокордато, свергло его и на место его назначило Дмитрия Кантемира, считая его вполне преданным Турции.

Но Кантемир, подобно другим, склонялся на сторону единоверцев, русских, и думал воспользоваться тем временем, когда полтавский победитель будет в Турции, чтобы что-нибудь выгадать; к тому же война должна была происходить в его княжестве; он рассчитал лучше русских иметь друзьями, чем врагами. Он сказал визирю, что хочет прикинуться приверженцем русских, чтобы выведать о их силах, и потому просил позволения войти с ними в сношения; позволение было дано, и Кантемир через одного из своих поверенных вошел в сношение с Толстым, сидевшим в семибашенном замке, и в то же время отправил другого к царю в Польшу. Оба войска сходились, положение Кантемира было затруднительное; подданные требовали, чтобы он высказался.

Кантемир заключил договор с царем; в нем он, однако же, подумал и о том, ежели бы русские потерпели неудачу. В случае успеха были постановлены следующие условия: 1) Молдавия получит свои старинные границы. Все укрепленные города до окончательного устройства княжества будут заняты русскими войсками, но потом будут переданы молдавским. 2) Молдавия никакой дани платить не будет. 3) Молдавский господарь может быть сменен только в случае измены или отступничества, но тогда на место его будет избран один из членов семейства Кантемира. 4) Царь не заключит с турками мира, по которому Молдавия должна опять возвратиться к Турции.

Кроме этого договора, с Кантемиром был заключен второй, тайный, обеспечивающий участь Кантемира и его семейства в случае неудачи русских в Турции. По этому договору Кантемиру царь обещался дать в Москве два дома, обеспечить его содержание ежегодным жалованьем и дать ему столько поместий, сколько у него было в Молдавии. Было даже выговорено, что все, данное царем, останется за Кантемиром и в таком случае, когда он не захочет жить в России.

В одно время с Кантемиром христианские подданные Валахии и Сербии и черногорцы, помимо своих правителей, вошли с Петром в сношения, обещались восстать против турок и присоединиться к русским войскам, как только они приблизятся к их границам. Такие обещания и обнадеживания заставляли Петра поспешить в Турцию; он приказал Шереметеву не позже 15 или 20 мая быть на берегах Днестра и приготовить там при помощи турецких христиан магазины, чтобы собравшееся там войско не терпело от недостатка провианта.

Шереметев перешел Днестр; Кантемир волею или, как иные уверяют, неволею объявил себя на стороне русских, и Шереметеву дано было повеление спешить к Дунаю, чтобы предупредить турок, разрушить мост и помешать им переправиться на эту сторону.

Позиция Кантемира обрадовала Петра, и он сам с гвардией и пехотой спешил к передовой армии Шереметева. Но тут начались неудачи: Шереметев известил Петра, что он не мог предупредить турок на Дунае и что они уже переправились через него. Далее Шереметев жаловался на недостаток в провианте; магазинов не из чего было устраивать, хлеба вовсе не было или было очень мало. Петр со своим войском 12 июня стоял на берегу Днестра; он упрекал Шереметева за то, что тот опоздал и позволил туркам раньше переправиться через Дунай, и опять приказывал кавалерийские отряды отправлять для того, чтобы собрать съестных припасов; ежели же нет хлеба, то собрать побольше скота, но при этом не велел грабить молдаван, а все покупать на деньги; главное же позаботиться о том, чтобы войску не пришлось голодать.

Шереметев оправдывался в своей медленности тем, что продовольствия в полках было всего на месяц, и для пресечения пути туркам, даже при усиленных переходах, не было возможности раньше их поспеть к Дунаю, а если бы он от Днестра пошел прямо к Дунаю, то владения Кантемира остались бы без защиты и были бы разорены; в конце письма Шереметев, однако же, успокаивал Петра тем, что драгуны его еще не нуждаются: на месяц у них и хлеба, и скота достаточно.

Ночью на 24 июня Петр достиг Прута, соединился с Шереметевым, оставил ему все войско и поспешил в Яссы для свидания с Кантемиром. Туда же приехал из Валахии Кантакузин с объявлением от народа готовности присоединиться к русским, как только они вступят в Валахию. Кантакузин приехал тайком от господаря Бранкована, вполне преданного туркам. Надежда на успех еще увеличилась нерешительностью турок; султан поручил иерусалимскому патриарху снестись с Бранкованом, и ежели царь согласен, то при его посредстве заключить мир. Но Петр наотрез отказал. Вместе с Кантемиром и с Кантакузиным он отправился к своему войску на Прут».

Сражение на Пруте и условия капитуляции

Напомним еще раз, что 12 июня Петр и Екатерина прибыли в лагерь русских войск на Днестре. В это время полки Шереметева и он сам были еще в пути. Их марш к Днестру оказался очень трудным: стояла сильная жара, высушившая не только ручьи и озера, но и колодцы. К тому же саранча пожрала траву, и от бескормицы пало множество лошадей, замедляя тем самым движение артиллерии и обозов. Провианта не хватало, ибо край подвергся разорению турками и союзными им татарами.

Наконец дивизии Шереметева, Вейде и Репнина – общей численностью в 38 246 человек – соединились на берегу Прута и построили укрепленный лагерь. Скоро вокруг него сосредоточились неприятельские силы, в четыре с половиной раза превосходящие русские и союзные им молдавские войска князя Дмитрия Кантемира.

После двух штурмов, предпринятых турками 9 и 10 июля и с трудом отбитых русскими, Петр решил послать к великому визирю Махмет-паше парламентера с предложением прекратить боевые действия и заключить перемирие. Великий визирь склонялся к миру, но крымский хан и генерал Понятовский – представитель Карла XII – настаивали на обратном.

Объективно положение русских было катастрофическим: в лагере три дня не было ни куска хлеба, ни фунта мяса, а против ста двадцати русских орудий неприятель выдвинул более трехсот. Петр очень нервничал. Он приказал Екатерине покинуть лагерь и скакать в Польшу, но она наотрез отказалась оставить мужа.

Вот как описывал дальнейшие события Франц Вилъбуа: «В течение трех дней у его (Петра. – В. Б.) солдат не было ни хлеба, ни других продуктов. Усталость солдат была такова, что, лежа на своих ружьях, они не могли пошевелиться. Сам царь, видя, что оказался без всяких источников снабжения, и не надеясь получить их откуда-либо, в отчаяньи удалился в свою палатку, где, подавленный горем и упавший духом, растянулся на кровати и предавался своему унынию, не желая никого видеть и ни с кем разговаривать.

В то время Екатерина, которая его сопровождала в этом походе, нарушив его запрет никого не впускать к нему в палатку, пришла туда и внушила ему, что необходимо проявить больше твердости. Она доказала ему, что еще есть выход, и нужно постараться что-то сделать, а не предаваться отчаянию.

Этот выход состоял в том, чтобы попытаться заключить наименее выгодный (для османов-турок. – В. Б.) мир путем подкупа Каймакама и Великого везиря. Она с большой долей уверенности отвечала за успех этой операции, так как у нее имелись сведения о характере этих двух оттоманских министров благодаря описаниям графа Толстого, сделанным в его многочисленных депешах, которые она слышала, когда их читали. В то же время она указывала ему на человека, находящегося при армии, которого она достаточно знала, чтобы быть уверенной, что он справится с этим делом. Она сказала, что нужно, не теряя ни минуты, направить его к Каймакаму, чтобы прощупать его. После чего она вышла из палатки, не дав царю времени ни вздохнуть, ни ответить, и вернулась туда через мгновение с человеком, о котором шла речь. Она сама дала ему инструкции в присутствии царя, который благодаря предложению о мирном урегулировании, сделанному этой женщиной, уже начал приходить в себя и, одобрив все, что она сказала, срочно отправил этого человека.

Когда тот вышел из палатки, царь, оставшись с глазу на глаз со своей женой, посмотрел на нее пристально и сказал с восхищением: „Екатерина, этот выход чудесен, но где найдем мы все то золото, которое нужно бросить к ногам этих двух людей? Ведь они не удовлетворятся только обещаниями“. „У меня есть драгоценности, – ответила она, – и до возвращения нашего посланника я соберу в нашем лагере все деньги, вплоть до последнего гроша. А Вас я прошу не предаваться унынию и поднять Вашим присутствием дух бедных солдат. Пойдемте, покажитесь им. Впрочем, позвольте мне действовать, и я Вам ручаюсь, что до возвращения Вашего посланца я буду в состоянии выполнить обещания, которые он даст министрам, будь они даже еще более жадными, чем есть на самом деле!“

Царь ее обнял и последовал ее совету: вышел из палатки, показался солдатам и направился в штаб фельдмаршала Шереметева. За это время она верхом на лошади объехала все палатки офицеров, говоря им: „Друзья мои, мы находимся здесь в таких обстоятельствах, что можем либо спасти свою свободу, либо пожертвовать жизнью, либо сделать нашему врагу мост из золота. Если мы примем первое решение, то есть погибнем, защищаясь, то все наше золото и наши драгоценности будут нам не нужны. Давайте же используем их для того, чтобы ослепить наших врагов и заставить их выпустить нас. Мы уже собрали кое-какие средства: я отдала часть своих драгоценностей и денег и готова отдать все остальное, как только вернется наш посланный, если, как я надеюсь, он преуспеет в своей миссии. Но этого не хватит, чтобы удовлетворить жадность людей, с которыми мы имеем дело. Нужно, чтобы каждый из вас внес свою лепту“. И так она говорила каждому офицеру в отдельности: «Что ты можешь мне дать, дай мне это теперь же. Если мы выйдем отсюда, ты будешь иметь в 100 раз больше, и я похлопочу о тебе перед царем, вашим отцом“.

Все были очарованы ее обходительностью, твердостью и здравомыслием, и каждый, вплоть до самого простого солдата, принес ей все, что мог. И в тот же момент в лагере воцарилось спокойствие, все воспрянули духом. Их уверенность возросла еще больше, когда вернулся человек, которого она тайно посылала к Каймакаму. Он принес ответ, что можно посылать к Великому везирю русского комиссара, имеющего полномочия вести мирные переговоры».

Этим „комиссаром“ оказался Петр Павлович Шафиров, получивший необходимые полномочия. В инструкции, данной ему, Петр писал: „В трактовании с турками дана полная мочь господину Шафирову, ради некоторой главной причины…“ А этой главной причиной было спасение армии. Петр соглашался отдать туркам все завоеванные у них города, вернуть шведам Лифляндию и даже Псков, если того потребуют турки. Кроме того, Петр обещал дать Махмет-паше 150 тысяч рублей, а другим „начальным людям“ еще более 80 тысяч.

Шафиров вернулся в тот же день и привез с собою следующие условия: 1) Отдать туркам Азов в таком виде, в каком был взят; новопостроенные крепости: Таганрог, Каменный Затон и Новобогородицк, в устье Самары, разорить, а пушки из Каменного Затона отдать туркам. 2) В польские дела не вмешиваться, в управление казаков не вмешиваться. 3) Свободная торговля между Турцией и Россией, а царскому послу не жить в Константинополе. 4) Королю шведскому предоставить свободный проезд через Россию и заключить с ним мир, если он того захочет. 5) Чтобы подданным обоих государств никаких убытков и стеснений не было. 6) Все прежние неприязненные отношения предаются забвению, и царским войскам дозволяется возвратиться в свое отечество.

Однако обещание выплаты столь огромной суммы было нереальным. В армейской казне таких денег не было. И тогда, спасая положение, Екатерина отдала на подкуп турецких сановников все свои драгоценности, а стоили они десятки тысяч золотых рублей.

Шафиров вручил эти драгоценности и деньги туркам, и они подписали мир на условиях, о которых Петр и не мечтал: дело ограничилось возвращением Турции Азова, Таганрога и еще двух городов да требованием пропустить в Швецию Карла XII. А турки обязались пропустить в Россию русскую армию.

В подтверждение готовности выполнить эти условия Шафиров и сын Шереметева – Михаил Борисович – должны были оставаться заложниками у турок. 11 июля они приехали в турецкий лагерь, а на следующее утро русская армия двинулась в обратный путь. Она шла медленно, сохраняя постоянную готовность к отражению внезапного нападения. 1 августа армия перешла Днестр, и уже ничто более ей не угрожало.

А Петр и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, а затем в Карлсбад, на воды, и, наконец, в Торгау, где должна была состояться свадьба царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты, доводившейся свояченицей австрийскому императору».

Орден Освобождения, или Святой Екатерины

Через два с половиной года, после того как русская армия ушла от неминуемого плена и осталась свободной благодаря благородству и бескорыстию Екатерины, Петр учредил орден Освобождения – в знак благодарности своей жене за освобождение самого себя и своих солдат и офицеров из угрожавшей им неволи.

Статут ордена предусматривал, что награждаться им могут только женщины – «кавалерственные дамы», как их называли.

24 ноября 1714 года Петр возложил первый орденский знак Святой Екатерины на Екатерину Алексеевну. Орден представлял собой овальный медальон в алмазной оправе. В центре медальона было помещено изображение святой Екатерины, держащей крест. Девизом ордена, который следовало носить на белой ленте или белом банте, были слова: «За любовь и Отечество» (впоследствии лента была изменена и стала красной с серебряной каймой).

Этим орденом награждались только женщины: все русские принцессы – то есть дочери и невестки императора и императрицы. В России принцесс называли «великими княгинями», и награждение их происходило, как только девочки появлялись на свет. Иноземные принцессы – невесты великих князей – получали орден после обручения.

Так как каждая великая княгиня имела свой двор, то она имела право представить к награждению орденом 12 фрейлин из своего окружения, а императрица могла удостаивать этой награды 12 статс-дам, входивших в ее свиту. Кроме того, могли быть награждены 94 другие дамы, которые чаще всего получали орден «во внимание к заслугам мужа».

Например, кавалерственной дамой стала великая княгиня Екатерина Алексеевна, будущая императрица Екатерина II, сразу после обручения со своим женихом, племянником императрицы Петром Федоровичем. Кавалерственной дамой была княгиня Екатерина Романовна Дашкова – директор Петербургской академии наук и художеств и президент Академии Российского центра по изучению русского языка и литературы.

(Впоследствии этим орденом была награждена статс-дама Шарлотта Карловна Ливен, воспитательница дочерей императоров Павла и Николая I, единственная в истории России женщина, получившая титул светлейшей княгини не за заслуги отца или мужа, а удостоенная его за собственные отличия.) «Во внимание к заслугам мужа» кавалерственными дамами были: жена Николая Зубова, дочь Суворова – Наталья Александровна, жена Кутузова – Елизавета Михайловна, жены других фельдмаршалов, министров и дипломатов.

Г. И. Головкин против П. П. Шафирова

Граф Гавриил Иванович Головкин – родственник матери Петра I царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной и барон Петр Павлович Шафиров – сын переводчика Посольского приказа, крещеный еврей, были долгие годы крупнейшими дипломатами России, занимая посты президента и вице-президента Коллегии иностранных дел. Разумеется, их взаимоотношения не были отношениями двух частных лиц, а серьезно влияли на деятельность Коллегии иностранных дел, и потому изучение этого вопроса представляет немалый интерес.

Санкт-Петербургский историк Д. О. Серов посвятил личным отношениям Головкина и Шафирова доклад, который мы здесь приводим: «Назначение Г. И. Головкина в сентябре 1706 года главой Посольской канцелярии, которое поставило в зависимость от него П. П. Шафирова, ставшего к этому времени наконец первым лицом в Посольском приказе, не могло не вызвать недовольства последнего. Уже в октябре 1706 года Г. И. Головкину пришлось напоминать тайному секретарю о необходимости „описыватца ко мне“. Образовавшееся к исходу 1700-х годов относительное равноправие канцлера и подканцлера как лиц, входивших в близкое окружение Петра I, не способствовало укреплению их отношений. Во время посольства в Турцию (1711-1714) П. П. Шафиров, не вполне доверяя информации, поступившей от Г. И. Головкина, настойчиво стремился получить сведения о текущих политических и придворных событиях путем негласной личной переписки с непосредственными подчиненными – В. В. Степановым, А. И. Остерманом, П. В. Курбатовым. Напряженность между канцлером и подканцлером вышла наружу в 1719 году. На состоявшемся 19 мая заседании Коллегии иностранных дел П. П. Шафиров вступил в резкую перепалку с Г. И. Голов-киным. Его обращенные к графу слова, „что-де ты дорожишься и ставишь себя высоко; я-де и сам таков“, отчетливо высвечивают мотивы противоборства двух государственных мужей.

Ответом Г. И. Головкина явился запрет членам присутствия Коллегии выполнять распоряжения подканцлера. Всячески искавший способ досадить канцлеру П. П. Шафиров в июле 1719 года сообщил П. В. Курбатову, что царь указал не писать Г. И. Головкина президентом. Не уступавший своему подчиненному в методах выяснения отношений Г. И. Головкин в январе 1722 года, в свою очередь, отказался признать П. П. Шафирова действительным тайным советником, затребовав сенатского определения, именной указ о произведении его в этот чин. В январе 1723 года, при создании комиссии по делу Г. Г. Скорнякова-Писарева и П. П. Шафирова, последний объявил „противными себе“ в Сенате А. Д. Меншикова и Г. И. Головкина.

Печальный для подканцлера итог следствия, бесповоротно сломавший его карьеру, подвел черту и конфликту с Г. И. Головкиным. (В 1723 году Шафиров был обвинен в казнокрадстве и приговорен к смертной казни. И только на эшафоте смерть была заменена пожизненной ссылкой. – В. Б.)

Взаимная неприязнь двух руководителей учреждения не могла не отразиться на составе его служащих. В 1706-1708 годах в Посольском приказе начали службу родственники П. П. Шафирова – младший брат Михаил, шурин С. С. Копьев, внучатые племянники А. П., И. П. и Ф. П. Веселовские. Архивные данные свидетельствуют о покровительстве П. П. Шафирова подьячим И. Т. Абрамову, П. И. Пасынкову, И. Н. Никифорову. Часть этих людей, однако, на протяжении 1710-х годов оказывается вне дипломатического ведомства. В 1711 году в походную канцелярию Б. П. Шереметева назначается С. С. Копьев. И. Н. Никифоров, ближайший помощник П. П. Шафирова во время пребывания в Турции, в марте 1715 года определяется дьяком в Азовскую губернию. В апреле 1720 года в Берг-и Мануфактур-коллегию переводится И. П. Веселовский, в сентябре 1720 года в Ревизион-коллегию – М. П. Шафиров. Что же до прослужившего в Коллегии иностранных дел по 1742 год И. Т. Аврамова, секретаря П. П. Шафирова в 1706-1708 годах, то о содержании откровенных речей к нему подканцлера в 1719 году он незамедлительно сообщает Г. И. Головкину. Последствиями острого недовольства барона поведением подчиненных в 1719 году явилось избиение им И. А. Губина, угрозы в адрес В. В. Степанова и П. В. Курбатова. Произнесенные П. П. Шафировым 19 мая слова об „ушниках и бездельниках“ и „канцлеровых креатурах“ означали успех Г. И. Головкина в стремлении предотвратить образование „партии“ сторонников подканцлера в стенах учреждения. Здесь, как несколько позже и в придворных делах, канцлеру удалось переиграть неуравновешенного и излишне самоуверенного П. П. Шафирова».

Абрам Петрович Ганнибал

Петр I дал дорогу многим незнатным людям, ставя на первое место не «породу», а способности. Вместе с тем привлекал он на службу и знатных иноземцев. Петру служил и герцог де Кроа, и наследник шотландских королей Брюс, и наиболее «экзотический» из всех иноземцев, царский арап Абрам Петрович Ганнибал (1697-1781), утверждавший, что он происходит из семьи знатных эфиопских князей, род которых восходит к великому карфагенскому полководцу Ганнибалу.

Ганнибал родился около 1697 года в Северной Эфиопии. Девятилетним мальчиком был захвачен турками и продан в рабство на константинопольском работорговом рынке, где, по счастливой случайности, попал в руки русского посла Саввы Рагузского. Посол привез мальчика в Россию и подарил его Петру I. Так как турки звали его Ибрагимом, то, по созвучию, стали звать его в России Абрамом, хотя царь крестил его, нарек своим именем и дал отчество Петрович. Смышленый и расторопный мальчик с самого начала был приставлен к царю камердинером, но потом, когда ему сравнялось 20 лет, Петр отправил к тому времени уже достаточно грамотного слугу в Париж – учиться военному и инженерному делу.

Шесть лет прожил Ганнибал во Франции, честно трудясь и познавая великие премудрости фортификации. И хотя был он офицером российской гвардии, но от казны получал довольствие не более самого бедного школяра. Испытывая во всем нужду и только что не нищенствуя, он все же стал военным инженером, затем, вступив во французскую службу, стал капитаном королевской гвардии.

Капитан Ганнибал был ранен в голову при осаде испанского города Фуэнторабии во время боя в подземной галерее. Возвратившись в Париж, бывал он и при дворе регента-герцога Филиппа Орлеанского, и при дворе юного Людовика XV. В начале 1723 года Ганнибал вышел в отставку и уехал в Россию, увозя диплом инженер-капитана и четыре сотни книг по математике, механике, фортификации, артиллерии, истории, географии, политике и философии.

Вернувшись в Россию, Ганнибал возглавил работы в крепости Кронштадт и на Ладожском канале, преподавал математику и инженерное дело в Петербургской инженерной школе.

О том, как сложилась его судьба, вы узнаете в следующей книге серии «Неофициальная история России».

СТРАНСТВИЯ И СТРАДАНИЯ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА

Обучение царевича дома и за границей

Сейчас, уважаемые читатели, давайте вернемся к тому времени, когда царь Петр, загнав коней, примчался в Москву, чтобы здесь, на месте, учинить кровавую расправу над уже обезоруженными, но для него все еще опасными стрельцами. В это время произошел и окончательный разрыв Петра с его женой и матерью Алексея Евдокией Федоровной, в девичестве Лопухиной. В ту пору царевичу шел восьмой год. Он редко видел отца, и потому влияли на него мать, бабушка и их преимущественно женское окружение. С шести лет Алексея учил грамоте князь Никифор Кондратьевич Вяземский, но круг чтения ограничивался духовными книгами, и потому мальчик полюбил церковные службы, рассказы о святых и великомучениках. Это не устраивало Петра, и он передал сына в руки немца Мартина Нойгебауэра – юриста, историка и знатока латыни. Однако главным воспитателем Алексея, по воле Петра, значился Меншиков, сам не умевший ни читать, ни писать. Это настроило Нойгебауэра по отношению к Александру Даниловичу на враждебный лад. Дело кончилось тем, что в июле 1702 года было решено «иноземцу Нойгебауэру за многие его неистовства от службы отказать, и ехать ему без отпуска, куда хочет».

Он уехал к себе на родину и издал там памфлет о нравах россиян и ужасах российского быта. Карьера привела его в стан шведского короля Карла XII, сделавшего Нойгебауэра своим секретарем, а потом и канцлером шведской Померании.

Одновременно с этим в 1705 году барон Генрих фон Гюйссен опубликовал книгу-панегирик, в которой восхвалялся царь Петр и осуществлявшаяся им политика. Таким образом, он стал решительным противником изгнанного из России Нойгебауэра.

Автор контрпамфлета стал новым воспитателем царевича Алексея. Гюйссен составил хорошо продуманный план образования Алексея, отводя место «нравственному воспитанию, изучению языков французского, немецкого и латинского, истории, географии, геометрии, арифметики, слога, чистописания и военных экзерциций». Завершалось обучение изучением предметов «о всех политических делах в свете и об истинной пользе государств в Европе, в особенности пограничных».

Сначала Алексей учился охотно и хорошо, но его нередко отрывал от учения отец, забирая с собой на войну, в походы и поездки, а Гюйссена посылая с миссиями за границу. В отсутствие Петра, не находясь под особенно строгим надзором и оставаясь в Москве, Алексей все теснее сближался с Нарышкиными, Вяземским и многими священниками, среди которых ему был особенно близок его духовник – протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев. Духовник поддерживал в Алексее память о его несчастной матери, осуждал беззаконие, допущенное по отношению к ней, и часто называл царевича «надеждой российской».

В начале 1707 года Игнатьев устроил Алексею свидание с матерью в Суздале, о чем сразу же доложили Петру, находившемуся в Польше. Петр немедленно вызвал сына к себе, но не стал учинять разнос, а решил привлечь его к государственной деятельности. Семнадцатилетнего Алексея он назначил ответственным за строительство укреплений вокруг Москвы, поручил ему набор рекрутов и поставку провианта, а в 1709 году отправил в Дрезден для совершенствования в науках. Вместе с царевичем поехали за границу князь Юрий Юрьевич Трубецкой, граф Александр Гаврилович Головкин и Гюйссен.

В Дрездене царевич жил инкогнито и помимо ученых занятий увлекался музыкой и танцами. Тогда же начались переговоры о женитьбе Алексея на принцессе Софье-Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Пока они шли, Алексей Петрович переехал из Саксонии в польский город Краков, где занимался фортификацией, математикой, геометрией и географией.

В марте 1710 года Алексей побывал в Варшаве, был принят Августом II и через Дрезден поехал в Карлсбад. В местечке Шлакенверт, что неподалеку от Карлсбада, он впервые увидел свою невесту – юную, добрую Вольфенбюттельскую герцогиню Софью-Шарлотту, которая сильно ему понравилась. В сентябре Алексей решил сделать Софье-Шарлотте официальное предложение и запросил на то разрешение отца. Петр согласие дал, и в мае 1711 года царевич отправился в Вольфенбюттель для знакомства с родителями невесты и обсуждения с ними брачного договора. 13 октября 1711 года Петр и Екатерина приехали в саксонский город Торгау, и на следующий день во дворце польской королевы было совершено венчание и отпразднована свадьба. 19 октября Петр уехал из Торгау, наказав Алексею в течение полугода заказать провиант для тридцатитысячного русского корпуса, стоявшего в Померании.

Через полгода в Померанию прибыл Меншиков и взял Алексея на театр военных действий.

Пребывание Алексея в Санкт-Петербурге

В конце 1712 года Алексей, по приказу отца, поехал в Петербург, оставив молодую жену в Брауншвейге. К лету Софья-Шарлотта приехала в Петербург, но вскоре оказалось, что первые чувства, охватившие их в Брауншвейге, в Петербурге сменились заметным охлаждением.

Тому способствовало и то, что Алексей снова попал в свое прежнее окружение, где все происходившее в России трактовалось как «дело антихристовое, Господу неугодное». Уныние, охватившее царевича, не покидало его ни на день, все казалось или опасным, или ненужным, или совершенно вредным и для всех чуждым. От всего этого Алексей Петрович все чаще стал припадать к рюмке, а тут еще обнаружился у него туберкулез, и он, оставив жену на последнем месяце беременности, уехал за границу для лечения на водах.

12 июля 1714 года Софья-Шарлотта, получившая в православном крещении имя Евдокия, родила дочь, названную Натальей. Царевич возвратился домой в конце года, а 12 октября 1715 года великая княгиня родила сына – будущего императора Петра II. А еще через десять месяцев молодая мать умерла от общего заражения крови. Алексей в момент ее смерти был рядом и несколько раз падал в обморок.

Причиной душевной слабости Алексея была не только неожиданная кончина жены. Незадолго до ее смерти царевич завел роман с крепостной своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Федоровной. Из того, что мы знаем о царевиче, можно предположить, что в те трагические минуты его мучили угрызения совести из-за греховной и богопротивной супружеской неверности.

Ведь это был единственный любовный сюжет в жизни Алексея Петровича, влюбившегося в Ефросинью до такой степени, что впоследствии он просил даже позволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и ее брата Ивана на волю у их хозяина.

Софья-Шарлотта, знавшая о связи мужа с Ефросиньей, на смертном одре с горечью проговорила, что «найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали». Петру передали слова невестки, и царевич страшно боялся отцовского гнева. Но еще более стал Алексей опасаться ярости Петра, когда на поминках Софьи-Шарлотты отец сам вручил ему грозное письмо. Он писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного». Петр упрекал сына, что тот не любит военного дела и других, необходимых для государства сфер деятельности.

«Сие представя, – писал Петр, – обращусь паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен? Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: „Как может править церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?“

Обо всем этом с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын и что все сие только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».

Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толико народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я».

Когда Алексей писал это письмо, он уже знал, что Екатерина Алексеевна родила очередного ребенка. Это был мальчик, и Алексей просил отца назначить наследником престола новорожденного брата. В заключение Алексей клялся в том, что никогда не заявит своих прав на престол, а для себя просил лишь «до смерти пропитания».

Это письмо он писал по совету своих ближайших друзей – Александра Кикина и князя Василия Долгорукова. Причем последний сказал Алексею: «Давай писем хоть тысячу. Еще когда это будет. Старая пословица: „Улита едет коли то будет“. Это не запись с неустойкой, как мы прежде давали друг другу». Долгоруков намекал на то, что отказ от престола – пустая отговорка.

Петр, по-видимому, узнал и об этом. 19 января 1716 года отправил он Алексею еще одно письмо, в котором писал, что не верит клятвам сына, полагая, что если бы тот и сам хотел поступать честно, то сделать это ему не позволят «большие бороды, которые ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому же, чем воздаешь за рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела мои, которые я делаю для своего народа, не жалея своего здоровья. И конечно же, после меня ты разорителем этого будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или перемени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…»

Когда Алексей прочитал это письмо Кикину, тот сказал: «Да ведь клобук не гвоздем к голове прибит». И после этого Алексей попросил отца отпустить его в монастырь.

Разрыв с отцом и побег за границу

Однако просьба эта была неискренней – Алексей уже задумал в удобный момент бежать за границу.

Через неделю Петр вновь отправился на воды в Карлсбад, взяв с собой между прочими и Александра Кикина. Перед отъездом он навестил сына и еще раз попросил в течение полугода обдумать: быть ему наследником или монахом? И Кикин, прощаясь с Алексеем, шепнул тому, что, находясь в Европе, найдет царевичу какое-нибудь потайное место, где тому можно будет укрыться, бежав из России.

26 августа 1716 года Петр послал Алексею письмо все с тем же вопросом. И написал, что если Алексей хочет остаться наследником, то пусть едет к нему, сообщив дату своего выезда из Петербурга, а если – монахом, то скажет о сроке принятия пострига.

Алексей решил ехать к Петру и, взяв с собою Ефросинью, ее брата Ивана и трех слуг, 26 сентября 1716 года оставил Петербург. По дороге он встретился в Либаве с Кикиным, сообщившим, что царевича ждут в Вене, и австрийский император примет его как сына, обеспечив ежемесячной пенсией в три тысячи гульденов. После беседы с Кикиным Алексей решился: проехав Данциг, он исчез.

Через два месяца Петр распорядился начать поиски беглеца. Генерал Адам Вейде, стоявший с корпусом в Мекленбурге, русский резидент в Вене Абрам Веселовский, майоры Шарф и Девсон отправились на поиски Алексея. Более прочих повезло Веселовскому, который, хорошо зная европейские реалии, прошел от Данцига до Вены, двигаясь по пятам за беглецами. В Вене Веселовский нашел человека, референта императорской тайной конференции Дольберга, который подтвердил, что Алексей находится во владениях австрийского императора инкогнито.

Царевич и его спутники приехали в Вену в ноябре 1716 года.

Алексей более всего рассчитывал на свое родство с императором, который был женат на родной сестре его покойной жены Софьи-Шарлотты и, таким образом, доводился ему шурином, а дети Алексея – Наталья и Петр – были племянниками императрицы.

Карл VI Габсбург немедленно собрал тайную конференцию, на которой было решено сохранить пребывание Алексея в секрете. Он распорядился отвезти царевича сначала в местечко Вейербург под Веной, а оттуда в крепость Эренберг в тирольских Альпах. Для сохранения тайны Алексея и его спутников переодели простолюдинами и на крестьянских телегах, настрого наказав соблюдать в пути абсолютное инкогнито и ни слова не произносить по-русски, отправили в Альпы.

Однако же, останавливаясь на ночлеги, Алексей и вся его компания много пили, шумели и тем привлекали к себе внимание австрийцев. Наконец на восьмой день пути, проехав шестьсот верст, они добрались до крепости Эренберг, одиноко возвышавшейся на вершине высокой и крутой горы. Крепость располагалась вдали от больших дорог и была идеальным местом для укрытия царевича от любопытных глаз. Эренбергский комендант генерал Рост получил от императора инструкцию о строжайшей изоляции «некоторой особы». Меж тем Веселовский от своего агента Дольберга узнал о месте пребывания Алексея и 23 марта 1717 года сообщил об этом приехавшим в Вену капитану Александру Румянцеву и трем офицерам, сопровождавшим его. Румянцев немедленно выехал в тирольские Альпы и там доподлинно узнал, где скрывают царевича.

Бегство в Неаполь и возвращение в Россию

Об успешном поиске Румянцева узнали и австрийцы и, спасая Алексея, предложили тому тайно переехать в Неаполь, оставив слуг и брата Ефросиньи Ивана в Эренберге, поскольку передвижение целой группой скрыть бы не удалось.

Переодев Ефросинью в одежду мальчика-пажа, Алексей вместе с ней в три часа ночи выехал из Эренберга. Но все старания обмануть бдительных петровских соглядатаев оказались напрасными: Румянцев уже несколько дней находился под чужим именем в соседней с Эренбергом деревне Рейтин, где проживал и комендант крепости генерал Рост. От одного из гостей Роста – офицера из Вены – Румянцев узнал, что таинственного узника увезли в Неаполь. Он отправился за ним.

Алексея и Ефросинью поместили в замке Сент-Эльм, стоящем на вершине горы, где они прожили пять месяцев – до осени 1717 года.

Скоро им стало ясно, что их новое убежище раскрыто: в июле в Вене появились тайный советник граф Петр Андреевич Толстой и капитан Румянцев. Они передали императору Карлу VI письмо Петра с просьбой о выдаче сына. 7 августа император собрал своих тайных советников. Они решили, что все следует предоставить воле царевича. 12 августа Толстому и Румянцеву разрешили ехать в Неаполь для встречи с Алексеем. Толстому и Румянцеву потребовалось пять встреч с Алексеем, чтобы просьбами, посулами и угрозами уговорить его добровольно поехать в Россию. После колебаний, слез и мольбы царевич наконец согласился, поклявшись полностью покориться воле отца. Для себя Алексей просил только об одном – разрешить ему обвенчаться с Ефросиньей, которая была на четвертом месяце беременности. Согласие на это было дано от имени Петра, поскольку именно Ефросинья уговорила Алексея возвратиться в Россию.

Съездив в недалекий от Неаполя город Бари и поклонившись мощам святого чудотворца Николая Мирликийского, Алексей 14 октября отправился на родину. Ефросинья ехала вместе с ним, но потом отстала, чтобы продолжить путь не спеша и не подвергать себя опасности выкидыша или неблагополучных родов. Алексей с дороги писал ей письма, пронизанные любовью и заботой. Он советовал Ефросинье обращаться к врачам и аптекарям, беспокоился, удобный ли у нее экипаж, тепло ли она одета; посылал немалые деньги, а потом и бабок-повитух, которые могли бы хорошо принять роды.

Прибытие в Москву и встреча с отцом

31 января 1718 года Алексей прибыл в Москву, а Ефросинья в середине апреля – в Петербург. К сожалению, никаких известий о том, когда состоялись роды и кто родился, до наших дней не дошло. Зато хорошо известно, как ждал Ефросинью Алексей Петрович, как надеялся, что отец все-таки разрешит им обвенчаться и позволит жить вместе в одной из деревень под Москвой. Но этому не суждено было статься. Как только Ефросинья вернулась в Петербург, ее тут же арестовали, заключили в крепость и приступили к допросам. Ее не пытали, а Петр всячески выказывал ей свои симпатии, чтобы добиться искренности. Данные Ефросиньей показания окончательно погубили царевича. Ее свидания с Алексеем проходили только на очных ставках в застенках Преображенского приказа.

Первое свидание Алексея с отцом состоялось 3 февраля. Царь приказал собраться в Столовой палате Кремлевского дворца церковным иерархам, сенаторам, другим высшим чинам. Вошел царевич вместе с Толстым и, увидев царя, повалился ему в ноги. Он просил простить его, даровать жизнь, а он, в свою очередь, отрекается от всех прав на престол.

«Я окажу тебе милость, – сказал Петр, – но только с тем, чтобы ты показал самую истину и объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цесарю». Алексей тут же назвал имена многих своих соучастников, и после этого Петр немедленно начал розыск в трех городах – Москве, Петербурге и Суздале, где жила Евдокия Федоровна. В Преображенском приказе оказались главные сообщники Алексея – Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев, Василий Долгоруков и Семен Нарышкин, а вслед за ними допросам и пыткам подверглись более пятидесяти человек.

Следствие проходило до середины июня 1718 года, когда на очных ставках Алексея и Ефросиньи установили вину царевича, а он сам попал в каземат Петропавловской крепости и был подвергнут пыткам, во всем уподобившись своим сообщникам и в конце-концов разделив участь большинства из них.

Мученица Евдокия и великомученик Степан

В предыдущей книге серии «Неофициальная история России» мы расстались с Евдокией Федоровной Лопухиной, первой женой Петра, когда по воле царя Петра была она пострижена под именем Елены и под конвоем отвезена в Суздальский Покровский женский монастырь. Сыну ее, Алешеньке, было тогда восемь лет. Вот к этому-то времени, к году 1698-му, мы и вернемся, чтобы узнать, как складывалась жизнь бывшей российской царицы Евдокии Федоровны.

Итак, старица Елена оказалась в монастырской келье. Помаленьку житье несчастной стало налаживаться: кое-кто из родственников тайно слал ей пропитание и одежду, а вскоре пришли и первые весточки об Алешеньке. Писали ей, что сыну живется вроде бы неплохо: у родного отца живет и тому обучается, что надобно знать да уметь будущему царю, однако же, как только думала она об Алешеньке, материнское сердце ее обливалось кровью: учили мальчика невесть чему одни почти немцы, а чему могли научить еретики православного царевича, в чем наставить? А если и попадались среди учителей русские, то оказывались сплошь пьяницы да бабники. А если бы ни дядька его, князь Никифор Вяземский, да духовник Яков Игнатьев, то оказался бы царевич полностью в дьявольских тенётах1.

Так жила она в тоске и разлуке, узнавая о всяких делах с горечью и обидой, вспоминая свое горькое, как тогда ей казалось, царское житье, словно далекую сказку. Год шел за годом и, думалось несчастной, что не будет в этой постылой, однообразной жизни никакого просвета…

Как вдруг через десять лет черное монашеское житье вроде бы кончилось: на Рождество 1707 года Яков Игнатьев тайно привез в монастырь 17-летнего Алешеньку.

Порадовалась и поплакала тогда Евдокия, нежданно осознав при встрече со взрослым сыном, что идет ей 38-й год и вот-вот окончится ее бабий век, которого она и не видела. А летом случилось нечто столь дивное, о чем она никогда и не помышляла: пришла к ней такая нежная страсть, о какой не смела мечтать Евдокия ни в родительском доме, ни в царских палатах…

В жаркий июльский полдень 1708 года отворилась дверь кельи, и на пороге Евдокия увидела Федора Пустынника, а рядом с ним незнакомого офицера в зеленом Преображенском мундире, в сажень ростом, усатого, сероглазого, почему-то, вроде бы, беспричинно улыбавшегося. «Здравствуй, Евдоша», – произнес сероглазый великан. И она тут же узнала в незнакомце Степана Глебова. Кровь бросилась ей в голову, и Евдокия даже пошатнулась, сразу же вспомнив их общее детство, невинное и сладостное. Отец Федор и Каптелина, сообразив, что они здесь лишние, быстро вышли за дверь, оставив их вдвоем. Ах, с каким наслаждением слушали они друг друга! Как сочувствовали и сопереживали, узнавая о несчастьях, постигших их за те годы, когда они почти ничего не знали друг о друге!

Рассказал ей Глебов, что вот уже 18 лет служит он в лейб-гвардии Преображенском полку и почти столько же лет женат. Однако ни в службе, ни в семье нет ему счастья. Жена попалась больная, детей у них нет, нет и любви. А по службе все пошло наперекосяк с первых же дней. Невзлюбил его Петр Алексеевич за бесчестье, которое учинил ему Степан: когда вызвал его 18-летний государь с ним бороться, Степан ему не поддался, и на глазах у многих офицеров и солдат положил на обе лопатки.

В открытую царь ничего плохого ему не делал, но чувствовал Степан: помнит «господин бомбардир», так звали Петра Алексеевича в полку, ту стародавнюю обиду и никогда ее не простит. Засиделись друзья детства до первых петухов, а потом зачастил Степан в Суздаль, где должен был отбирать рекрутов, да однажды и остался у Евдокии на ночь.

И пришла к ним такая нежная страсть, о какой не могли они и мечтать, потому что у обоих бились горячие сердца, истосковавшиеся по любви и ласке.

Степан приезжал и уезжал, а Евдокия писала ему одно и то же: «Не покинь ты меня ради Господа Бога, сюды добивайся». Она мечтала, чтобы назначили Глебова в Суздаль воеводой, и тогда были бы они рядом, и не нужно было бы долгими, медленно тянувшимися неделями и месяцами ждать встречи, а потом считать короткие и быстро летящие часы краденого счастья.

…И потекло для Евдокии и Степана новое время, и началась новая жизнь, и было им отмерено той жизни ровно десять лет. Наезжая в Суздаль, рассказывал Степан бывшей царице о разных дворцовых событиях: о том, как отправил царь своего сына учиться за границу, о том, что присмотрели Алексею невесту – Брауншвейгскую принцессу Софью-Шарлотту, да брак с ней оказался неудачным – умерла она через четыре года, оставив двух младенцев – годовалую Наталью и совсем еще малютку Петра. «Поговаривают, – рассказывал Степан, – что умерла немка от внутренней печали и горестных мыслей, которые мучили ее из-за измены Алексея Петровича с крепостной девкой князя Вяземского Ефросиньей, выкупленной из неволи вместе с братом ее Иваном мягкосердечным царевичем».

Когда оказывался Степан с ней рядом и спал в жаркой постели, не было на свете бабы счастливее ее. Ни у кого, верила Евдокия, не было такой любви, такой сказочной страсти, как у нее со Степушкой.

«Я тебя до смерти не покину…»

Когда уезжал Степан, то, плача от любви и ревнуя его до безумия, писала Евдокия, часто вместе с душеприказчицей ее Каптелиной, бесхитростные, как им казалось, письма, получив которые Степан, вконец потеряв голову, мчался в Суздаль.

Этих писем дошло до нас всего девять. Предлагаю вам фрагменты из семи из них. Прочитайте их, пожалуйста. И вы поверите, если до сих пор сомневались, что во все времена была на свете любовь, и есть поныне, и пребудет вечно, и что все-таки любовь воистину сильнее смерти.

Вот они, без малейшей переработки, точно такие, какими были, в самых сильных местах своих.

«Чему то петь быть, горесть моя, ныне? Забыл скоро меня! Не умилостивили тебя здесь мы ничем. Мало, знать, лицо твое, и руки твои, и все члены твои, и суставы рук и ног твоих, мало слезами моими обмывали мы, и не умели угодное сотворить…»

«Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя! Знать уж злопроклятый час приходит, что мне с тобою расставаться. Лучше бы душа моя с телом рассталась! Ох, свет мой, как мне на свете быть без тебя, как живой быть? Ей, ей, сокрушуся! И так, Бог весть, как ты мне мил. Уж мне нет тебя милее, ей Богу!.. Я тебя до смерти не покину, никогда ты из разума не выйдешь…»

«Ох, свет мой, любезный друг мой, лапушка моя, скажи, пожалуй, отпиши, не дай мне с печали умереть… Послала я к тебе галстук, носи, душа моя! Ничего то ты моего не носишь, знать, я тебе не мила. Ох, сердце мое надселося по тебе! Как жить мне, как без тебя быть? Ей, тошно, свет мой…»

«Послала я, Степашенька, два мыла, что был бы бел ты…»

«Ах, друг мой! Что ты меня покинул? За что ты на меня прогневался? Чем я тебе досадила? Кто меня, бедную, обидел? Кто мое сокровище украл? Кто свет от очей моих отобрал? На кого ты меня покидаешь? Кому ты меня вручаешь? Как надо мною не умилился? Что, друг мой, назад не поворотишься? Как на свете жить? Как ты меня сокрушил!.. Ради Господа Бога, не покинь ты меня, сюды добивайся. Ей! Сокрушуся по тебе!..»

«Радость моя! Есть мне про сына отрада малая… Чем я тебе досадила? Как прогневала? Ох, лучше бы умерла, лучше бы ты меня своими руками схоронил! Ей, сокрушу сама себя. Не покинь же ты меня, ради Христа, ради Бога. Целую я тебя во все члены твои. Добейся, ты, сердце мое, опять сюды, не дай мне умереть…»

«Пришли, сердце мое, Стешенька, друг мой, пришли мне свой камзол, кой ты любишь. Пришли мне свой кусочек, закуся… Не забудь ты меня, не люби иную. Чем я тебя прогневала, что меня оставил, такую сирую, бедную, несчастную?»

Любовь и смерть

А потом узнала Евдокия, что новая жена царя, Екатерина, родила сына, названного Петром, и поняла, что появился новый наследник, а Алешеньке теперь уготована жалкая, а может быть, и страшная участь.

И мысль эта вскоре же подтвердилась: осенью 1716 года, приехав к ней, сказал ей Степан, что Алешенька поехал к отцу в Германию, где царь лечился на водах, но по дороге куда-то исчез, скорее всего, бежал…

Ах как испугалась за сына Евдокия! Знала она, насколько лют и беспощаден ее бывший муж, для которого и жизнь собственного сына не стоила медной полушки. Но царевич, оказавшись за границей, как в воду канул. И постепенно страх почти прошел, в сердце ее появилась надежда, что все окончится удачно. Однако и здесь судьбе было угодно еще раз покарать и ее, и злосчастного Алешеньку: вскоре после нового, 1718 года вдруг распахнулась дверь кельи и через порог прытко перескочил офицер-преображенец.

Появление незнакомца так напугало Евдокию, что она едва не лишилась чувств. Офицер, быстро окинув взором келью, в два прыжка оказался у сундука, откинул крышку и вывалил все вещи на пол.

На самом дне сундука лежали письма к ней, и они-то и легли теперь поверх всей укладки. И были среди писем два роковых, в которых писали ей о побеге сына. Прочитавшему эти письма становилось ясно, что и она, и, конечно же, любовник ее Глебов о том тоже знали, но от государя скрыли…

Евдокию, Каптелину, Федора Пустынника, суздальского архимандрита Досифея и еще два десятка монахинь, которые повинились, что знали о блудных делах старицы Елены и майора Глебова, посадили на телеги и повезли в Москву.

И тотчас же после этого в костромском имении Глебова появилась еще одна гвардейская команда и, учинив обыск, нашла все те письма, с отрывками из которых вы, уважаемые читатели, только что познакомились. Письма были прочитаны, и майора Глебова, сковав в железа, повезли в подмосковное село Преображенское, в страшный Тайный приказ. Туда же 22 февраля привезли Евдокию и всех ее мнимых и действительных сообщников. Тогда же привезли туда и Глебова, и поставили их обоих друг перед другом, раздев Глебова догола. Ему заломили руки назад, за вкопанный в землю столб, а ноги поставили на острые деревянные шипы. И как свидетельствуют сохранившиеся до сего дня протоколы допроса: «Дано ему, Степке, 25 ударов кнутом, и с розыску ни в чем не винился, кроме блудного дела».

Палаческий кнут был не чета кучерскому или пастушьему. Опытный палач мог с одного удара переломить кнутом позвоночник. Но здесь нельзя было забивать до смерти, а нужно было вымучить признание в государственной измене и его, и, главное, Евдокии.

А Глебов молчал, признаваясь только в блудном деле. Палачи били его так, что обдирали кнутом до костей. Считалось, что после трех-четырех ударов человек скажет все, чего от него требуют. Недаром меж заплечных дел мастерами ходила поговорка, в верности которой они никогда не сомневались: «Кнут не Бог, но правду сыщет». Однако Глебов не сказал ничего, что могло бы хоть как-то повредить Евдокии. Кожа его летела клочьями, кровь брызгала во все стороны, и дымилась обожженная плоть, потому что к истерзанному телу палачи стали прикладывать угли и раскаленные докрасна клещи… Так допрашивали его три дня подряд, на ночь укладывая истерзанной спиной на острые деревянные шипы. И задали ему шестнадцать вопросов, и против каждого из них поставили одно и то же слово: «Запирается».

Ничего от Глебова не добившись, увезли Степана, Евдокию и их сообщников – монахинь и монахов – на Красную площадь, и там кого четвертовали, кого колесовали, перемолов руки и ноги железными колесами, кого обезглавили или повесили, а Глебова посадили на кол.

Здесь автор приносит извинения за то, что ему предстоит разъяснить предмет, который в старые времена называли «инфернальным», то есть адским. Однако без такого разъяснения кое-что существенное останется в тени, и не будет высвечен до конца характер действующих лиц этой чудовищной драмы.

Итак, Глебова, догола раздетого, посадили на кол. Но технология мучительных казней знала несколько видов этого орудия смерти. Из них был выбран самый страшный – персидский. В этом случае с обеих сторон кола палачи сооружали два столбика из тонких дощечек, которые были как бы сиденьем для казнимого. Конец кола вначале только на вершок высовывался над верхней дощечкой и входил в плоть обреченного на смерть сначала на вершок. Потом две верхние дощечки из-под смертника убирали, и кол входил еще глубже.

Глебова убивали подобным образом пятнадцать часов. Все это время Петр сидел в теплой карете вместе с Александром Меншиковым и пил водку, наблюдая за его мучениями в окошечко. Снаружи стоял мороз, необычный для середины марта. Опасаясь, что Глебов умрет от холода, не испив до конца чашу невероятных страданий, Петр вылез из кареты и накинул на плечи мученика шубу, а на ноги велел надеть валенки. Затем Петр наклонился над Глебовым и хотел надеть на голову ему шапку. И тут умирающий плюнул ему в лицо сгустками черной крови.

А солдаты-преображенцы, приставленные к Евдокии, следили за тем, чтобы она не закрывала глаза и не теряла сознания. Если это случалось, они приводили ее в чувство и заставляли смотреть дальше.

Потом раздели ее донага и дали три удара кнутом, после чего бросили на телегу и увезли в северный Успенский монастырь на Ладоге, а оттуда вскоре ее перевезли в Шлиссельбург, в сырой и темный подземный каземат. Летом узнала она, что Алешеньку ее замучили до смерти в Петропавловской крепости, а потом еще семь лет сидела она в каземате, похожем на сырую и холодную могилу. Когда было ей 57 лет, на престол после смерти Екатерины был возведен ее внук – Петр II, сын загубленного Алешеньки, и ее выпустили на волю, поселив в Москве, в Кремлевском Воскресенском монастыре.

Она умерла 27 августа 1731 года, прожив чуть больше шестидесяти лет и промучившись более половины жизни.

Сыноубийство

14 июня Алексея привезли из Москвы в Петропавловскую крепость, в Трубецкой бастион. Через пять дней его начали пытать и за неделю пытали пять раз. Алексей сознавался и в том, чего не было, стараясь, чтобы пытки прекратились как можно скорее. Он даже наговаривал на себя, что хотел добыть престол, используя армию австрийского императора.

24 июня Верховный суд, состоявший из ста тридцати семи человек, единогласно постановил предать царевича смерти, выбор казни был отдан на усмотрение отца. Уже после вынесения смертного приговора Петр приехал в Трубецкой бастион, чтобы еще раз пытать сына.

Академик Устрялов, посвятивший изучению жизни царевича четырнадцать лет, приводит девять версий его смерти. Наиболее достоверной ему представляется смерть в результате пыток от последовавшего затем апоплексического удара. Но нельзя полностью игнорировать и другие объяснения происшедшего. Во всяком случае 13 декабря 1718 года Румянцев был пожалован сразу двумя чинами – майора гвардии и генерал-адъютанта, и ему были отданы две деревни, ранее принадлежавшие сторонникам Алексея.

Желая показать, что смерть Алексея для него ничего не значит, Петр 27 июня, на следующий день после гибели сына, пышно отпраздновал девятую годовщину Полтавской битвы. В официальных бумагах все чаще стало появляться имя единственного сына Петра и Екатерины – трехлетнего великого князя Петра Петровича. Родители видели в нем законного наследника престола и радовались тому, что мальчик растет крепким, веселым и разумным. Но судьба распорядилась иначе: после недолгой болезни 25 апреля 1719 года мальчик умер. На траурной службе по умершему неосторожно рассмеялся родственник Евдокии Лопухиной – Степан Лопухин. Причину смеха объяснили тем, что теперь наследником мог стать царевич Петр Алексеевич – внук Петра, ровесник своего умершего дяди Петра Петровича. В глазах очень многих он имел все права и основания на наследование российского престола.

Разумеется, были розыск и пытки, но последовали и выводы. Петр I решил сделать все, чтобы трон не достался Лопухиным и их родственникам.

СОБЫТИЯ КОНЦА ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I

Начало ассамблей

26 ноября 1718 года, ровно через пять месяцев после смерти Алексея Петровича, генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга Девьер опубликовал объявление «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в оных участвовать могут».

Вот это объявление:

«Ассамблеи слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела; друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, притом же и забава. А каким образом оные ассамблеи отправлять, то определяется ниже сего пунктами, покамест в обычай войдет.

1. В котором дому имеет ассамблея быть, то надлежит письмом или иным знаком объявить людям, куда всякому вольно придтить, как мужескому полу, так и женскому.

2. Ранее 5 или 4 часов не начинается, а далее 10 пополудни не продолжается.

3. Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни подчивать; но токмо повинен несколько покоев очистить, столы, свечи, питье, употребляемое в жажду, кто попросит, игры, на столах употребляемые.

4. Часы не определяются, в котором быть, но кто в котором хочет, лишь бы не ранее и не позже положенного времени; также тут быть, сколько кто похочет, и отъехать волен, когда хочет.

5. Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть и в том никто другому прешкодить или унимать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь не дерзает, под штрафом великого орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно.

6. Определяется, каким чинам на оные ассамблеи ходить, а именно: с вышних чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, также и знатным приказным, то ж разумеется и о женском поле, их жен и детей.

7. Лакеям или служителям в те апартаменты не входить, но быть в сенях или где хозяин определит».

Ништадтский мир

Весной 1720 года в Балтийское море вошла союзная шведам английская эскадра адмирала Норриса. Англичане попытались захватить Ревель, но были отбиты. 27 июля галерный флот князя Михаила Михайловича Голицына, командовавшего всеми войсками в Финляндии, одержал победу над шведской эскадрой из 14 кораблей при 156 орудиях.

Сражение это произошло у острова Гренгама, и его успех способствовал тому, что шведы еще более стали склоняться к миру с Россией. Развивая успех, достигнутый на море, в результате которого русский флот стал хозяином положения на основных мореходных трассах, галеры беспрестанно высаживали на шведское побережье многочисленные десанты. Всей этой операцией командовал ирландец Петр Петрович Ласси, находившийся на службе у Петра с самого начала Северной войны. Это был храбрый генерал, дважды тяжело раненный, дослужившийся к этому времени до чина генерал-аншефа.

Летом 1721 года Ласси и подчиненные ему генералы провели серию карательных операций на шведской территории, высаживая десанты, доходившие до окрестностей Стокгольма, захватили на своем пути четыре города и более пятисот деревень. В Россию вывозились тысячи пудов хлеба, меди, железа. Тысячи беженцев появились на улицах Стокгольма, самим фактом своего пребывания склоняя шведское правительство к заключению мира.

В результате шведские дипломаты 30 августа 1721 года подписали мирный договор. По имени финского городка, где шли переговоры, договор назвали Ништадтским. Отныне этот договор закреплял за Россией и документально территории, которыми она владела de facto. С русской стороны его подписали Яков Брюс и Андрей Остерман. По Ништадтскому миру Россия получила Эстляндию с Ревелем (Таллинн) и Нарвой, Лифляндию с Ригой, Ингерманландию с Петербургом и Кронштадтом, часть Карелии с Выборгом и Кексгольмом и острова Эзель и Даго.

С. А. Чистякова так описывает события, связанные с подписанием мира между Россией и Швецией, приводя и главные условия мирного договора: «Петр находился на Лисьем носу в своем загородном доме Дубках, так прозванному по дубовой рощице, посаженной самим Петром. Здесь он встретил капрала гвардии Обрезкова, скакавшего к нему из Ништадта с радостной вестью о заключении мира. Царь, не подозревая содержания пакета, распечатывает и читает письмо Остермана, который извещает о заключении мира и извиняется, что посылает подлинный трактат, только что подписанный, перевести которого не успел, и спешит уведомить царя, чтобы кто-нибудь другой не проведал о мире раньше. Так как мир состоялся не на тех условиях, на каких царь намеревался заключить его, то для яснейшего уразумения дела прилагалось краткое извлечение из статей мирного договора. В конце письма Брюс и Остерман поздравляли царя с счастливым окончанием долгой и изнурительной войны, в которой он выказал столько твердости, храбрости и понес столько трудов. Подписались „Вашего царского величества всенижайшие рабы – Яков Брюс, Андрей Остерман. Августа 30 дня в четвертом часу пополудни“.

Ништадтский договор состоял из следующих статей: 1) Вечный и неразрывный мир заключен между царем русским и королем шведским и их преемниками. 2) С той и другой стороны полная амнистия; из нее исключаются только казаки, последовавшие за Мазепой. 3) Все неприятельские действия прекращаются в четырнадцатидневный срок и еще скорее. 4) С шведской стороны уступаются в полное и в вечное владение и неотъемлемую собственность России: Лифляндия, Эстляндия, Ингрия, часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, со всеми принадлежностями, правами и доходами. Эти области должны быть присоединены к русскому государству и должны навсегда остаться за ним. (Последнее условие русские уполномоченные включили, чтобы устранить претензии Польши. – В. Б.) 5) Царь возвращает Швеции завоеванную им Финляндию, кроме той части, о которой говорено было выше. Сверх того царь обещается заплатить королю два миллиона ефимков. 6) Жители провинций, уступленных России, пользуются теми же правами, какие имели при шведском владычестве. Церкви и школы остаются в том виде, как были под шведским правлением; исповедание веры свободно. Кроме того, жителям потерпевших от войны областей обещали вернуть их имущество, военнопленных освободить без выкупа и т. п.».

Заключение мира со Швецией было триумфом Петра I, итогом его многолетних и многотрудных ратных дел. Оно отмечалось в Москве и Петербурге с необычайной торжественностью и пышностью.

22 октября Сенат поднес Петру титулы Императора Всероссийского и Отца Отечества.

Художник Иван Никитин

А теперь, уважаемые читатели, предлагаю вам познакомиться с человеком, который создал портреты Петра I при жизни императора. Об этом художнике – основоположнике русской школы портретной живописи Иване Никитиче Никитине – московский искусствовед И. М. Жаркова сделала доклад.

«Сын священника одной из церквей царской усадьбы Измайлово Никиты Никитина, духовника царицы Прасковьи Федоровны, он родился в 1680-х годах. Умер не ранее 1742 года по дороге из Тобольска в Москву, возвращаясь из ссылки. Его творческая биография полна загадок. Известны несколько художников с таким же именем и работавших в те же годы. Биографии некоторых из них, например, живописца Партикулярной верфи Ивана Никитича Никитина и гравера Ивана Никитича Никитина, причудливо переплелись с биографией „персонных дел мастера“ Ивана Никитича Никитина. Так, например, до сих пор неизвестно, у кого он учился.

Вероятнее всего, будущий портретист, как и большинство русских живописцев, обучался по договору в мастерской русского художника, служившего в Оружейной палате. Образцы таких договоров 1702 года найдены в архиве. Н. П. Петров предположил, что Никитин учился у И. Г. Таннауера, приехавшего в Россию в 1711 году.

Никитин дважды писал царя с натуры: в 1715 году, «на Котлине острове половинную парсуну», и в 1721 году – тоже на Котлине, о чем записано в походном журнале Петра Великого. Текст поденных записей лаконичен, и включение такого факта в текст журнала говорит о том, что ему придавали особое значение. Работая с натуры, Никитин должен был создать свой тип портрета царя, однако таковой обнаруживается только в картине «Петр I на смертном ложе».

В 1716-1719 годах он учился в Венеции и Флоренции. Возвратившись из Италии, в 1721 году Никитин еще раз писал портрет Петра с натуры, после чего был назначен гофмалером. Принадлежащий Государственному Русскому музею «Портрет Петра в Преображенском мундире» особенно ценился наследниками Петра и послужил образцом для статуи Фальконе (знаменитого «Медного всадника»).

Четырехлетнее пансионерство в Италии познакомило Никитина с современными ему направлениями западноевропейского искусства. Созданным Никитиным в 1720-е годы портрет графа Г. И. Головкина очень близок концепции западноевропейского портрета. Вершиной творчества Никитина стали картины «Напольный гетман» (1720-е годы) и «Петр I на смертном ложе» (1725). Его творчество внезапно было оборвано арестом в 1732 году по обвинению в сочинении «пасквиля» на Феофана Прокоповича.

Первый художественный аукцион в Санкт-Петербурге

Петр I во время поездки за границу в 1716-1717 годах собрал при помощи художника и искусствоведа Кселя хорошую коллекцию старых голландских мастеров: Рубенса, Ван Дейка, Рембрандта и других. В это-то время Петр приказал послать в Италию Ивана Никитича Никитина, о котором говорится выше.

В 1719 году Никитин возвратился в Санкт-Петербург, привезя несколько своих картин.

Петр I, узнав о возвращении художника на родину, зашел к нему в мастерскую и, осмотрев картины, спросил:

– Ну, Никитин, что же ты еще писать будешь?

– Ничего не буду писать, государь.

– Это от чего же?

– Пробовал продать хотя бы одну картину, никто и рубля не дает, – ответил Никитин.

Петр задумался ненадолго, а потом сказал:

– Приходи-ка завтра на ассамблею к Меншикову, да принеси с собой все, что захочешь продать.

Никитин пришел, и, по приказу царя, один из шутов устроил аукцион, причем, как он ни старался, за первые восемь картин сумел выручить всего сорок девять рублей.

Девятой, предпоследней, картиной оказалась «Рождественская ночь» – копия с известного полотна Корреджо. Высшую цену за нее дал богатый петербургский подрядчик Семен Степанович Крюков, производивший казенные работы и в том числе взявший подряд на строительство одного из столичных каналов.

Шут уже дважды ударил тростью, как вдруг раздался голос Петра:

– Триста рублей!

После многократного торга Крюков купил картину за пять тысяч рублей.

Когда же петровские вельможи Головин, Апраксин и Меншиков попытались торговаться и дальше, Петр сказал:

– А на вас, господа, много казенных недоимок. И лучше внесите-ка вы эти тысячи в казну.

А Крюкову Петр сказал:

– Спасибо, брат Семен. Из любви ко мне ты сделал то, что за границей делают из любви к искусству. Со временем то же будет и у нас, в России. А я тебя не забуду и велю твоим именем назвать тот канал, что ты прорыл.

Так в Петербурге появился Крюков канал, и название свое он сохранил до наших дней.

О титуле Императора Всероссийского

Наш следующий сюжет, уважаемые читатели, по необходимости выйдет за рамки петровской эпохи и даже перешагнет рубежи XVIII, XIX и XX веков, дойдя до нынешнего, XXI столетия, ибо титул императора существует и сегодня. Но вернемся во времена Петра I, который, как уже известно, 22 октября 1721 года стал первым российским императором. Тогда же он получил одновременно с титулом названия «Великого» и «Отца Отечества». В ту пору, кроме русского императора, такой титул носил только император Священной Римской империи германской нации, занимавший австрийский трон Карл VI Габсбург. Он не признал за российскими монархами права носить такой же, как у него, титул, это сделала в 1742 году его дочь Мария Терезия, вступившая на императорский престол после смерти Карла VI в 1740 году.

Однако к этому времени императорский титул за преемниками Петра I уже признали Пруссия, Нидерланды, Швеция, Турция и Англия. За исключением Нидерландов все державы, первыми признавшие Россию империей, относились к числу наиболее часто воевавших с ней и находившихся в состоянии почти постоянного противостояния.

В 1804 году объявил себя императором французов Наполеон I, в 1808 году появился император в Бразилии – им стал лишенный в 1807 году португальского престола король Иоанн VI, в 1811 году появился император на острове Гаити, в 1864 году – австрийский эрцгерцог Максимилиан принял титул императора Мексики. В 1871 году, после того как была объединена Германия, прусский король Вильгельм был провозглашен императором Германии, а в 1876 году английская королева Виктория объявила себя императрицей Индии.

Титул императора был признан также за правителями Японии, Китая, Абиссинии, Марокко, Сиама и Турции.

В наше время он сохранился только в Японии.

Акт о провозглашении Петра Императором Всероссийским и Отцом Отечества

«В 20 день сего октября (1721 года. – В. Б.), по совету в Сенате обще с Духовным Синодом, намерение воспринято, Его Величество, в показание своего должного благодарения за высокую его милость и отеческое попечение и старание, которое он о благополучии государства во все время своего славнейшего государствования, и особливо во время прошедшия Шведския войны явить изволил, и Всероссийское государство в такое сильное и доброе состояние, и народ свой подданный в такую славу у всего света чрез единое токмо свое руковождение привел, как то всем довольно известно, именем всего народа российского просить, дабы изволил принять, по примеру других, от них титло: Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого. И для того отправлен его светлость князь Меншиков от всего Сената с письменным прошением к Его Величеству. Его Величество объявить повелел, что он с некоторыми членами из Сената наперед о том изволит говорить. И когда оные к Его Величеству пришли, то Его Величество, по своему обыкновению и достохвальной умеренности, того принять долго отрекался. Однако ж, по долгом оных господ сенаторов прошении склонился на то всемилостивейше позволить. В 22 день октября изволил Его Величество быть в соборной церкви Пресвятой Троицы, где, по отправлении литургии, вначале трактат с Его Величеством королем и короною шведскою заключенного вечного мира чтен, а потом от архиепископа псковского поучение на кафедре сказывано, в котором Его Величества славные действа со всеми благодеяниями показаны. По окончании же того поучения приступил весь Сенат к Его Императорскому Величеству, и канцлер господин граф Головкин говорил от имени всех государственных чинов: Всепресветлейший, державнейший монарх, всемилостивейший наш самодержавец!

Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, чрез которые токмо мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на феатр славы всего света и из небытия в бытие произведены и во общество политичных народов присовокуплены: и того ради како мы возможем довольно благодарных слов изобрести. Благоволите во знак малого нашего признания нам и всему нашему отечеству благодеяний титул Отца Отечествия, Петра Великого, Императора Всероссийского принять».

Российский императорский титул

История титула русских царей и императоров началась в средневековой Руси и доходит до 1917 года.

В России со времен великих князей московских большое внимание уделялось правильному написанию и произношению титула. «Умаление» титула считалось «злым делом», и за него полагалась серьезная кара, ибо это означало прямое или косвенное непризнание за государем его прав на ту территорию, какая не была названа.

Титул великих князей московских, затем царей, а потом и императоров изменялся вместе с расширением прежде всего географических границ Российского государства, а также признания за ними прав на иноземные территории.

Титулы имели полную, сокращенную и краткую формы. Каждый вид титулования применялся в строго оговоренных случаях. Непременным было упоминание, что государь российский самостоятелен и не зависит ни от кого на свете, ибо утвержден на прародительском престоле Божьею милостью. Затем называлось имя государя или государыни. После этого следовало, что этот государь является Императором и Самодержцем, а далее шло перечисление тех территорий, какие находятся под его скипетром. Например, полный титул последнего русского императора Николая II выглядел следующим образом: «Божиею поспешествующею милостью, мы, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсониса Таврического, царь Грузинский, Государь Псковский и Великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северные страны Повелитель; и Государь Иверские, Карталинские и Кабардинские земли и области Арменские, Черкасских и Горских князей и иных наследный Государь и обладатель; Государь Туркестанский; наследник Норвежский; герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая».

Титул увеличивался по мере того, как новые и новые территории отходили под власть Москвы, а затем императорской России.

Так, фрагмент титула «Государь Псковский» появляется в 1509 году, после присоединения Пскова Иваном III, «Великий князь Смоленский» – после присоединения Смоленска Василием III в 1514 году, «царь Казанский, царь Астраханский» – после присоединения Казанского и Астраханского ханств, которыми правили золотоордынские ханы, писавшиеся в грамотах царями, Иваном Грозным в 50-х годах XVI в.

Императорский титул унаследовал весь очень сложный царский титул, изменявшийся в его историческом развитии по мере присоединения к Российскому царству все новых и новых территорий.

Так, Александр I стал после завоевания Финляндии «царем Финляндским», а после присоединения Польши – «царем Польским». Из века в век сначала царский, а затем императорский титул усложнялся, не утрачивая ни одного из своих элементов, и в наиболее сложной и наиболее полной форме дошел до 1917 года.

Персидский поход

После окончания Северной войны, длившейся двадцать один год, казалось, что наконец-то на русскую землю пришел, если уж не вечный, то, во всяком случае, многолетний мир.

Однако мир этот оказался очень недолгим. Уже следующим летом Петр начал войну с Персией (Ираном), отправив по Волге и через Каспий к Тереку 274 корабля с 22 000 солдат и 6000 матросов. Туда же по суше двинулись 49 000 регулярной конницы, казаков и калмыков.

Вот как описывает начало этого похода С. А. Чистякова: «Турки могли воспользоваться положением Персии и отхватить у нее берега Каспийского моря, что вовсе не входило в расчеты Петра, и он решился действовать энергичнее. Генералу Матюшкину, заведовавшему постройкою судов на верховьях Волги, дано было приказание приготовить их к 20 мая и доставить в Нижний Новгород. Отсюда император вместе с императрицей Екатериной Алексеевной и гвардия прибыли водою по Оке в Нижний, а 30-го числа все суда подняли якорь и поплыли вниз по Волге, к Астрахани.

18 июля Петр с пехотою отплыл из Астрахани, а конница пошла сухим путем к Дербенту. Граф Апраксин как генерал-адмирал начальствовал над флотом, а государь на своей яхте ехал в передовом отряде. Императрица с придворными дамами осталась в Астрахани. 27 июля, в день Гангудской победы, флотилия была в Астрабадском заливе, и Петр нетерпеливо спешил первым вступить на берег; за мелководьем ни один бот не мог подойти к берегу; матросы соскочили в воду и на доске понесли императора. Вступив на твердую землю, он внимательно осмотрел местность и приказал на береговом возвышении немедленно заложить укрепление.

Оставив в новом укреплении отряд для охранения судов, Петр сухим путем пошел к Дербенту, разослав наперед манифесты, в которых приглашал окрестных владельцев подчиниться без борьбы. Первый пример показал владелец Тарк Адиль-Гирей; он представился императору и объявил, что и прежде любил русских и вперед будет служить им верно. Петр поблагодарил его; в тот же день с поклоном явился султан Аксайский с двумя другими владетельными князьями. Они перед императором пали на колени и объявили готовность принять подданство; 12 августа русское войско с распущенными знаменами и барабанным боем подошли к Таркам (ныне город Махачкала, столица Дагестана. – В. Б.).

16 августа войско пошло дальше, к Дербенту. К султану утемишскому Махмуду послали трех казаков с письмом; но султан велел умертвить посланных и с 10 тысячами войска неожиданно напал на русских, но был разбит, и местечко Утемиш, его столица, и до шести окрестных деревень были сожжены. Пример этот подействовал и на Дербент; он не сопротивлялся; дербентский наиб встретил императора за версту от Дербента, пал на колени и поднес Петру два серебряных ключа от города. Жители Дербента приняли русских ласково и гостеприимно, как Петр говорит в своем письме к Сенату: „как бы своих выручили после долгой осады“. Между тем, из Баку пришло тоже известие, что жители изъявили покорность, и император отправил туда гарнизон».

После взятия Дербента 23 августа 1722 года в Петербурге был подписан мирный договор с Персией, по которому России отходили южное и западное побережья Каспия с городами Дербентом и Баку и провинциями Астрабад, Гилян и Мазендаран.

«Устав о наследии престола» и коронация Екатерины

Екатерина родила двенадцать детей, но в живых остались всего восемь, да и из них шестеро умерли либо во младенчестве, либо прожив не более шести лет. До совершеннолетия дожили лишь две дочери – Анна и Елизавета, – но вторая из них оказалась бесплодной.

Когда Петру пошел пятидесятый год, вопрос о наследовании престола стал весьма злободневным. Он, не имея наследника-сына и не желая, чтобы престол перешел к Петру Алексеевичу, издал «Устав о наследии престола», по которому царствующий государь мог отдавать после себя престол кому угодно из родственников, игнорируя права по рождению. Устав был издан 5 февраля 1722 года, однако лишь 15 ноября 1723 года появился манифест о предстоящей коронации Екатерины. И хотя в нем не говорилось, что именно Екатерина становится наследницей престола, было ясно, что Петр тем самым делает важный шаг на пути к реализации «Устава о наследии престола» в пользу своей жены.

Поэтому, когда в мае 1724 года в главном храме России – Успенском соборе Московского Кремля – состоялась коронация Екатерины, французский посол Кампредон особо отметил следующее: «над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти императора, своего супруга». Императорскую корону на голову Екатерины возложил сам Петр.

Послекоронационный пассаж с императрицей

Вот что писал в своих «Рассказах о российском дворе» по этому поводу Франц Вильбуа: «Именно в это время, через три месяца после коронования, один непредвиденный случай открыл и установил происхождение этой государыни. Вот как это произошло. Некий крестьянин, конюх на одном из постоялых дворов в Курляндии, будучи пьяным, поссорился с другими подобными ему людьми, такими же пьяными. На этом постоялом дворе находился в то время чрезвычайный польский посланник, который ехал из Москвы в Дрезден и оказался свидетелем этой ссоры. Он слышал, как один из этих пьяниц, переругиваясь с другими, бормотал сквозь зубы, что, если бы он захотел сказать лишь одно слово, у него были бы достаточно могущественные родственники, чтобы заставить их раскаяться в своей дерзости. Посланник, удивленный речами этого пьяницы, справился о его имени и о том, кем он мог быть. Ему ответили, что это польский крестьянин, конюх, и что зовут его Карл Скавронский. Он посмотрел внимательно на этого мужлана и по мере того, как его рассматривал, находил в его грубых чертах сходство с чертами императрицы Екатерины, хотя ее черты были такими изящными, что ни один художник не мог бы их схватить.

Пораженный таким сходством, а также речами этого крестьянина, он написал о нем письмо не то в шутливой, не то в насмешливой форме тут же, на месте, и отправил это письмо одному из своих друзей при русском дворе. Не знаю, каким путем, но это письмо попало в руки царя. Он нашел необходимые сведения о царице на своих записных дощечках, послал их губернатору Риги князю Репнину и приказал ему, не говоря с какою целью, разыскать человека по имени Карл Скавронский, придумать какой-нибудь предлог, чтобы заставить его приехать в Ригу, схватить его, не причиняя, однако, ему никакого зла, и послать его с надежной охраной в полицейское отделение при суде в качестве ответчика по судебному делу, начатому против него в Риге. Князь Репнин в точности исполнил приказание царя. К нему привели Карла Скавронского. Он сделал вид, что составляет против него судебный акт по обвинению его в том, что он затеял спор, и послал его в суд под хорошей охраной, якобы имея обвиняющие его сведения.

Прибыв в суд, этот человек предстал перед полицейским генерал-лейтенантом, который, согласно указанию царя, затягивал его дело, откладывая со дня на день, чтобы иметь время получше рассмотреть этого человека и дать точный отчет о тех наблюдениях, которые сделает. Этот несчастный приходил в отчаяние, не видя конца своему делу. Он не подозревал о том, что около него находились специально подготовленные люди, которые старались заставить его побольше рассказать о себе, чтобы потом на основании этих сведений провести тайное расследование в Курляндии.

Благодаря этому было установлено совершенно точно, что этот человек являлся братом императрицы Екатерины. Когда царь в этом совершенно убедился, то Карлу Скавронскому внушили, что, поскольку он не смог добиться справедливости от генерал-лейтенанта, то должен подать ходатайство самому царю. Ему обещали для этой цели заручиться протекцией таких людей, которые не только найдут для него способ поговорить с царем, но подтвердят также справедливость его дела.

Те, кто осуществлял эту маленькую интригу, спросили у царя, когда и где хочет он увидеть этого человека. Он ответил, что в такой-то день он будет обедать инкогнито у одного из своих дворецких по имени Шепелев, и приказал, чтобы Карл Скавронский оказался там к концу обеда. Это было исполнено. Когда наступило время, этот человек украдкой был введен в комнату, где находился царь. Царь принял его просьбу, и у него было достаточно времени, чтобы рассмотреть просителя, пока ему как будто бы объясняли суть дела. Государь воспользовался этим случаем, чтобы задать Скавронскому ряд вопросов. Его ответы, хотя и несколько запутанные, показали царю довольно ясно, что этот человек был, несомненно, братом Екатерины. Когда его любопытство на этот счет было полностью удовлетворено, царь внезапно покинул этого крестьянина, сказав ему, что посмотрит, что можно для него сделать, и чтобы он явился на другой день в тот же час.

Царь, убедившись в этом факте, захотел устроить сцену в своем экстравагантном вкусе. Ужиная вечером с Екатериной, он сказал ей: «Я обедал сегодня у Шепелева, нашего дворецкого. Там был очень вкусный обед. Этот кум хорошо угощает. Я поведу тебя туда как-нибудь. Сходим туда завтра?» Екатерина ответила, что она согласна. «Но, – сказал царь, – нужно сделать так, как я это сделал сегодня: застать его в тот момент, когда он будет садиться за стол. Мы должны пойти туда одни». Так было решено вечером и исполнено на другой день. Они отправились к Шепелеву и там обедали. После обеда, как и в предыдущий раз, в комнату, где находились царь и Екатерина, впустили Карла Скавронского. Он подошел, дрожа и заикаясь, к царю, который сделал вид, будто забыл все то, что тот ему уже говорил, и задал ему прежние вопросы.

Эта беседа происходила у амбразуры окна, где царица, сидя в кресле, слышала все, что говорилось. Царь, по мере того как бедный Скавронский отвечал, старался привлечь внимание государыни, говоря ей с видом притворной доброты: «Екатерина, послушай-ка это! Ну как, тебе это ни о чем не говорит?» Она ответила, изменившись в лице и заикаясь: «Но…» Царь перебил ее: «Но если ты этого не понимаешь, то я хорошо понял, что этот человек – твой брат». «Ну, – сказал он Карлу, – целуй сейчас же подол ее платья и руку как императрице, а затем обними ее как сестру».

При этих словах Екатерина, глубоко пораженная, вся белее полотна, упала в обморок. Принесли соль и одеколон, чтобы привести ее в чувство; и царь был предупредителен более всех, стараясь принести ей облегчение. Он сделал все, что мог, чтобы успокоить ее. Когда он увидел, что она постепенно приходит в себя, то сказал ей: «Что может быть плохого в этом событии? Итак, это – мой шурин. Если он порядочный человек и если у него есть какой-нибудь талант, мы сделаем из него что-нибудь значительное. Успокойся, я не вижу во всем этом ничего такого, от чего нужно было бы огорчаться. Теперь мы осведомлены по вопросу, который стоил нам многих поисков». Царица, вставая, попросила разрешения обнять брата и, обращаясь к царю, добавила, что надеется и на дальнейшую его милость по отношению к ней и брату.

Скавронскому приказали оставаться в том же доме, где он жил. Его заверили, что у него не будет ни в чем недостатка, и, кроме того, попросили не слишком показываться на людях и поступать во всем так, как ему скажет хозяин, у которого он находился. Утверждают, что все прежнее царское величие Екатерины было уязвлено и оскорблено этим опознаванием и что, конечно, она избрала бы себе другое происхождение, если бы только была на то ее воля».

Виллим Монс

А теперь нам предстоит познакомиться с одним из трех братьев Анны Монс – Виллимом Ивановичем – новым героем нашего повествования. Следует сразу же отметить, что опала Анны Монс никак не отразилась на карьере ее брата. Петр с самого начала полюбил Виллима и доверял ему.

Виллим Монс начал военную службу волонтером в двадцать лет. Это было в 1708 году. Затем он был зачислен в Преображенский полк, откуда его забрал к себе адъютантом генерал Родион Христианович Боур – швед, перешедший на службу к Петру еще до сражения под Нарвой.

Через три года Боур свел Монса с Петром, чьим адъютантом он и стал в 1711 году. С этих пор карьера Монса круто шла вверх.

Разумеется, он с самого начала хорошо знал и Екатерину Алексеевну. Они понравились друг другу, и через пять лет после начала службы у Петра, в 1716 году, Монс стал камер-юнкером при дворе Екатерины. В то время ему было 28 лет, Екатерине – 32, а ее августейшему супругу 44 года. Став камер-юнкером, Монс начал играть при дворе царицы первую роль. Он ведал финансами, дворцовым хозяйством, закупал все, что было необходимо, держал в руках десятки управляющих, экономов, служителей, следил за жизнью монастырей, которым Екатерина покровительствовала, и, наконец, организовывал и обеспечивал частые и дорогостоящие праздники и гуляния, до которых царица была весьма охоча.

Монс сопровождал Екатерину в поездках по России и за границу, хлопоча об удобствах в пути, о размещении в гостиницах, допуская к царице челобитчиков и извлекая немалый профит из своего посредничества. Нетрудно представить, какие возможности предоставлялись молодому красавцу, к тому же имевшему успех у множества женщин.

Оставаясь с Екатериной в гостиницах, участвуя в празднествах, организовывая пиры, путешествия и ночлеги, мог ли Виллим Иванович вести себя как евнух? Можно даже поставить вопрос по-иному: позволила ли бы ему тридцатидвухлетняя, часто одинокая, но очень склонная к разврату и пьянству Екатерина, вести себя по-монашески?

Очень и очень сомнительно, чтобы это было столь идиллически. К тому же Петра часто не бывало с Екатериной, а она хорошо знала, чем занимается муж, когда ее нет рядом. Не последним обстоятельством был и сам «треугольник» – Петр, Виллим Монс, Екатерина, к которому незримо примыкала Анна Монс. Если царю Петру и Анне Монс можно было любить друг друга или, по крайней мере, не скрывая ни от кого, делить ложе, то почему то же самое, к тому же тайно, нельзя делать царице Екатерине и Виллиму Монсу? Так оно и случилось.

Монс и Екатерина были настолько осторожны и опасливы, что их связь долгое время оставалась в тайне. И, как это бывает чаще всего, обманутый супруг узнал обо всем последним. Звезда Виллима Монса взошла в зенит после коронации Екатерины, торжественно ознаменовавшись раздачей наград и милостей. И одним из первых был отмечен верный Виллим, ставший отныне камергером двора, что соответствовало по петровской «Табели о рангах» званию генерал-аншефа или действительного тайного советника по статской службе.

Казалось, звезда Монса так и будет стоять в зените, как вдруг 5 ноября 1724 года дворцовому лакею Ширяеву некий незнакомец, встретившийся ему на Невском проспекте, вручил письмо, сказав, что письмо это с почты. Когда Ширяев распечатал конверт, оказалось, что внутри находится еще одно письмо – на имя государя.

Ширяев покрылся холодным потом, ибо всем дворцовым служителям под страхом батогов и изгнания со службы наистрожайше запрещалось принимать чьи-либо челобитные и письма на имя государя. Но здесь был другой случай – Ширяев не знал, что находится внутри пакета, и это его вполне оправдывало. У лакея хватило ума не распечатывать конверт, адресованный Петру, и он отнес его к кабинет-секретарю императора Макарову, объяснив, как письмо попало к нему.

Как впоследствии выяснилось, Петра извещали, конечно, анонимно, что Виллим Монс, Иван Суворов, брат Василия Ивановича Суворова и дядя будущего, тогда еще не родившегося, великого полководца, а вместе с ними царский шут Балакирев и особо доверенный Виллима Монса стряпчий Егор Столетов, говорили анонимному доносителю о некоем тайном злоумышлении новоиспеченного камергера на жизнь и здоровье императора. В конце концов письмо оказалось у Петра. Полагали, что в нем шла речь и о любовной связи Виллима Монса с Екатериной Алексеевной, а также о взятках, которые, пользуясь служебным положением, брали сам Монс, его сестра, царский шут Балакирев, стряпчий Столетов и другие.

10 ноября в величайшей тайне Петр сам отправился допрашивать Монса. Как только он вошел в комнату, где Виллим Иванович ждал допроса, тот упал в обморок и долго не приходил в себя. Казнь Глебова и его сообщников еще была свежа в памяти, и Монс понимал, если Петр так поступил с любовником своей бывшей жены, к тому же нелюбимой, то как же он поступит с безумцем, совратившим его любимую жену?

Монс – не Глебов, запираться не стал. На вопросы он отвечал пространно, чистосердечно признаваясь во всем. Писавший протокол Черкасов фиксировал далеко не все вопросы Петра и ответы Монса. Виллим Иванович подробно перечислил все подарки и подношения, которые брал за заступничество перед царем и царицей, за представление им челобитных и иных бумаг. Затем допрашивали еще одну его сестру, Матрену Ивановну, в замужестве Балк. Ей предъявили обвинения во взяточничестве, и она тоже во всем чистосердечно призналась.

Число взяткодателей оказалось столь велико и многообразно, что Петр приказал пройти по улицам Петербурга отряду преображенцев с барабанами. С ними шли бирючи-глашатаи, они призывали жителей столицы дать чистосердечные показания: приносил ли кто из них взятки Виллиму Монсу и его сестре? За утайку и плутовство обещалось строгое наказание. Страх перед Петром был столь велик, что до самой смерти императора, случившейся через два месяца, к Санкт-Петербургскому полицмейстеру Девьеру приходили с повинной десятки лиц всех состояний. Больше было представителей высшей знати – царевны Анна Иоанновна и Прасковья Ивановна, князья Репнины, Троекуровы, Вяземские, и даже от самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова тоже пришла повинная.

Верховный суд, не разбирая всех материалов, ограничился установлением трех бесспорных фактов мздоимства. А так как, по Указу от 25 октября 1723 года, взяточничество на государственной службе каралось смертью и конфискацией имущества, то Монс был приговорен к смертной казни, его сообщники – к наказанию кнутом и ссылке. Петр приговор утвердил.

15 ноября Монса, Столетова, Балакирева и Матрену Балк (в девичестве – Монс, в замужестве – Балк) перевели в Петропавловскую крепость. Сообщников Монса приговорили к наказанию кнутом и ссылке. Ивану Суворову удалось оправдаться.

В ночь перед казнью Виллим Монс написал стихи на немецком языке. Их подстрочный перевод звучит так: «Итак, любовь – моя погибель.// В груди моей горел огонь страстей.// И он – причина моей смерти…/ Моя погибель мне известна,/ Я отважился полюбить ту,/ Которую должен был лишь уважать./ И все же я пылаю к ней страстью».

Даже если бы Монс не оставил этих стихов, современники и потомки вряд ли считали бы дело Монса борьбой со взяточничеством, было понятно, что это прежде всего акт мести за прелюбодеяние с императрицей.

Уже известный нам Вильбуа пишет со слов одной из фрейлин, девушки-француженки, прислуживавшей принцессам Анне и Елизавете, оказавшейся невольной свидетельницей возвращения царя из Петропавловской крепости после допроса Монса: «Приступ гнева Петра против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее». Далее Вильбуа писал: «Он имел вид такой ужасный, такой угрожающий, такой вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен как смерть, блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось, было в конвульсиях. Он несколько минут походил, не говоря никому ни слова, и, бросив страшный взгляд на своих дочерей, он раз двадцать вынул и спрятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса. Он ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривилось страшными гримасами и судорогами. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он хлопнул дверью с такой силой, что разбил ее». Вильбуа утверждал, что Петр хотел казнить и Екатерину, поступив с нею «так, как поступил Генрих VIII, английский король, с Анной Болейн». Петра отговорили от этого А. И. Остерман и П. А. Толстой. Они сказали, что если казнить Екатерину за супружескую неверность, то встанет вопрос о том, кто подлинный отец ее дочерей? И тогда ни один из европейских принцев не сможет жениться на русских великих княжнах. А именно в эти дни шли переговоры о женитьбе голштинского герцога Карла Фридриха на какой-либо из дочерей Петра и Екатерины. Этот резон Петр посчитал для дела решающим и сумел смириться.

16 ноября 1724 года всех обвиняемых привели на Троицкую площадь к только что выстроенному эшафоту. Монс, одетый в нагольный тулуп, шел твердым шагом и спокойно поднялся на эшафот. Он отдал сопровождавшему его пастору золотые часы с портретом Екатерины на крышке, снял тулуп и лег на плаху. Когда отрубленную голову красавца-камергера воткнули на заранее приготовленный высокий шест, внизу поставили сестру казненного Матрену и, обнажив ей спину, пять раз ударили кнутом; кровь с головы брата в это время стекала по шесту на ее плечи. Затем пятнадцать ударов кнутом получил Егор Столетов, а шестьдесят ударов батогами получил Балакирев. Однако Петр не был бы самим собой, если бы сразу и решительно предал забвению происходящее. Голштинский посол в России – граф Геннинг Фредерик Бассевич – в оставленных «Записках» утверждал, что император привозил Екатерину на место казни Монса и заставлял смотреть на его отрубленную голову. Через несколько дней Столетова и Балакирева отправили в крепость Рогервик (ныне – эстонский город Палдиски), а Матрену Балк – в Тобольск.

Эта история имела продолжение. Петр приказал отрубленную голову красавца-камергера положить в банку со спиртом и привезти к нему во дворец. Там он принес свой трофей Екатерине и поставил на столик в ее спальне. Петр долго гневался на Екатерину и перестал спать с ней в одной постели.

Так продолжалось несколько дней, пока Екатерина, заплакав, не упала перед мужем на колени, во всем винясь и прося прощения. Утверждают, что она простояла на коленях три часа и сумела вымолить у него отпущение грехов. И только после этого голова Монса была отправлена в кунсткамеру, где и оказалась рядом с головой Марии Даниловны Гамильтон – любовницы Петра, казненной.

Головы эти хранились в подвале, в особых банках, куда время от времени наливали новый спирт. В 1780 году, более чем через полвека после происшедшего, президент Академии наук княгиня Екатерина Романовна Дашкова заинтересовалась, куда уходит так много спирта? И получила ответ, что спирт идет на сохранение двух человеческих голов – Гамильтон и Монса. Дашкова рассказала об этом Екатерине II, и та велела принести и показать ей эти головы. Все видевшие их удивлялись и тому, что головы хорошо сохранились, но еще более – их необыкновенной красоте. После этого Екатерина II приказала предать головы земле.

Орден Александра Невского

Третьим орденом, введенным Петром I, был орден Александра Невского. По российской традиции, при учреждении того или иного ордена ему «отыскивался» соответствующий небесный покровитель. Невский после смерти был причислен к лику святых. Орден Александра Невского, святого воина, задумывался Петром I как награда за заслуги на поле боя «в награждение подвигов». Его девизом стали слова «За труды и Отечество».

В 1724 году из Владимира в Петербург были торжественно перенесены мощи святого Александра Невского и помещены в монастыре его имени, построенном в 1710 году. Этот эпизод, по-видимому, и натолкнул Петра I на мысль об учреждении нового ордена. Однако Петр, хотя и разработал статус ордена и согласился с проектом орденского знака (крест, покрытый рубинами, с золотыми орлами между лучами креста, а в центре изображение Александра Невского в шлеме, красном плаще, с копьем в руках, верхом на белом коне), в начале 1725 года умер, не успев наградить этим орденом ни одного из своих приближенных.

Петровский университет

Об истории первого российского университета, созданного в начале 1724 года, за три десятилетия до открытия университета в Москве, доложили слушателям конференции в Переславле-Залесском санкт-петербургские историки Ю. Д. Mapголис и Г. А. Тишкин. Познакомимся с тезисами их доклада.

«Петровский университет – университет в Петербурге в составе Петербургской Академии наук, созданный по указу Петра Великого 28 января 1724 года, назывался и Академическим университетом и являлся первым в России высшим светским учебным заведением.

Опыт первого российского университета оказал огромное влияние не только на развитие отечественной высшей школы, но и на развитие всей русской культуры. Вопреки распространенным взглядам, Петровский университет был и первым русским национальным университетом благодаря его ученым, возглавленным М. В. Ломоносовым. Ломоносов стоял во главе университета в 1758-1765 годах, хотя преподавал в нем с 1742 года. Он добился регулярной публикации учебных планов, но его попытки преобразовать Петровский университет в полностью самостоятельное учебное заведение, полноправный Петербургский университет, успеха не имели.

В годы ректорства Ломоносова «наука, – как писал академик М. И. Сухомлинов, – впервые заговорила у нас на русском языке – событие в высшей степени важное… в истории русской образованности вообще»; все научные исследования Петровского университета, включая тематически проводившиеся экспедиции, были развернуты в сторону «изучения Отечества»; служению Родине отдавали свои силы не только «природные россияне», но и патриоты России из числа иностранцев, состоявших на русской службе: Л. Эйлер, Я. Герман, И. Гмелин, Д. Бернулли, Ж.-Н. Делиль и др. Университет не только обучал студентов, но и просвещал горожан, а на книгах, написанных профессорами Петровского университета, учились русские люди многих поколений: учились русскому языку по «Кратким правилам российской грамматики» А. А. Барсова, читали М. В. Ломоносова, собрание сочинений которого вышло под наблюдением его племянника, выпускника Петровского университета М. Е. Головина, узнавали о людях и природе родной страны из «Дневных записок путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина…», руководившего в 1768-1772 годах экспедицией, исследовавшей Поволжье, Урал и часть Сибири, изучали Монтескье и других европейских просветителей в переводах А. Я. Поленова, В. П. Светова и их товарищей по «Собранию, старающемуся о переводе иностранных книг».

Особо важны традиции Петровского университета для становления и развития российской высшей школы. Эти традиции включали опыт первого отечественного высшего учебного заведения без богословского факультета, что открывало беспримерные возможности развития в университете естественных наук и их преподавания. В Петровском университете мировой опыт лекционного обучения был претворен в собственный, национальный. В 1747 году М. В. Ломоносов впервые прочитал свой курс физики на русском языке. (До этого языком науки была латынь, отдельные предметы читались на немецком языке, и только лекции по курсу различных языков читались соответственно изучаемому предмету. – В. Б.)

Здесь был накоплен разносторонний опыт использования учебных практик (в «аптекарском огороде», анатомическом театре, физической и химической лабораториях, библиотеке, типографии и др.). Здесь было блестяще соединено обучение студентов с практической работой и научной деятельностью («Описание земли Камчатки» студента С. П. Крашенинникова – всего лишь один из многочисленных примеров плодотворных последствий этого соединения).

Следует заметить, что С. П. Крашенинников в 1732-1733 годах учился в Петровском университете, после чего десять лет провел во Второй Камчатской экспедиции. В 1750 году он был избран академиком Петербургской Академии наук и в этом же году стал ректором Петровского университета. В годы его ректорства стала утверждаться практика посылки в Четтингенский и Страсбургский университеты лучших российских студентов, которые часто по окончании обучения возвращались в Россию со степенями магистров или докторов.

Отличительной чертой Петровского университета был широкий демократизм, распространяющийся на всех обучающихся в нем: «Тот студент почетнее, кто больше научился, – говорили в университете, – а чей он сын, нужды нет».

Петровский университет просуществовал – с неизбежными перерывами, преодолевая почти постоянную материальную нужду и прямое преследование придворных обскурантов, – до начала XIX века, став основой возобновления Петербургского университета в 1819 году и истоком удивительного по интенсивности и плодотворности развития российской высшей школы XIX – начала XX веков.

Последние дни первого императора

А в 1724 году сановный и родовитый Санкт-Петербург скоро уже оставил в покое Виллима Монса и жил другой новостью: 22 ноября был подписан брачный контракт между голштинским герцогом Карлом Фридрихом и великой княжной Анной Петровной, а еще через несколько дней состоялось и обручение.

Торжества сопровождались балами и фейерверками, зваными обедами в домах вельмож и Зимнем дворце. Петр и Екатерина, показываясь вместе, производили впечатление спокойных, веселых и любящих супругов. Казалось, тучи развеялись и ничего не грозит более их союзу и семейному покою. Однако судьбе было угодно решить иначе.

Еще во время коронационных торжеств Екатерины Петр простудился и болел с перерывами до глубокой осени. И все же он вел прежний образ жизни – много пил, ел все, что ему хотелось, и почти не слушал докторов.

Дело Монса и вовсе подорвало его здоровье. Казалось, что он сознательно ищет смерти. 21 ноября, на пятый день после казни Монса, Петр, первым в столице, рискуя жизнью, переехал по льду через Неву, вставшую лишь накануне. Начальник береговой стражи Ганс Юрген хотел арестовать нарушителя, но им оказался сам император.

20 декабря Петр участвовал в грандиозной попойке, устроенной по случаю избрания нового князь-папы «Всешутейшего и Всепьянейшего Собора», потом, в январе 1725 года, бурно отгулял на свадьбе своего денщика Василия Поспелова и на двух ассамблеях – у графа Толстого и у вице-адмирала Корнелия Крюйса.

Особенно же поразил всех больной император, когда 6 января, в мороз, прошел во главе Преображенского полка маршем по берегу Невы, затем спустился на лед и стоял в течение всей церковной службы, пока святили Иордань. Все это привело к тому, что Петр слег, сильно простудившись, и с 17 января стал испытывать страшные мучения.

Франц Вильбуа о причине смерти Петра I

Уже известный вам, уважаемые читатели, Франц Вильбуа считал причиной смерти императора тот самый «Всешутейший и Всепьянейший Собор», который состоялся 20 декабря 1724 года. Этот «Собор» был последним в жизни Петра и вообще последним в России, ибо после него такие сборища не собирались. Остались лишь ассамблеи.

Познакомьтесь теперь с версией В

ильбуа о смерти Петра I: «Царь Петр Алексеевич, известный под именем Петра I и под прозванием Петра Великого, умер в Санкт-Петербурге в ночь с 7 на 8 февраля 1725 года. Он страдал от задержания мочи, причиной чего была язва с воспалением шейки мочевого пузыря.

В течение трех или четырех последних лет, которые предшествовали его смерти, он страдал гонореей, которой, как он открыто заявлял об этом, его наградила генеральша Чернышева. Эта последняя защищалась лишь путем ответных обвинений. Отношения царя с этой дамой были исполнены злобы и упреков.

Все средства, к которым прибегал государь, так и не смогли излечить его от этой болезни, потому что его несдержанность, будучи сильнее его рассудка и предостережений врачей, сделала все их усилия и все их искусство бесполезными.

Достоверность этого факта опровергает все, что было высказано предположительно и ложно некоторыми современными, плохо осведомленными авторами. Одни из них утверждали, что государь был отравлен, а другие – что он умер от сильного насморка или катара, вызванного чрезмерным охлаждением во время церемонии освящения вод, или Крещения. В действительности его смерть была вызвана застаревшей язвой на шейке мочевого пузыря, где произошло воспаление, вызванное несколькими стаканами водки, которые он выпил, несмотря на увещевания его врачей и его фаворита Ягужинского, не столько для своего удовольствия, сколько для того, чтобы воодушевить своим примером всех присутствующих на шутовском празднике, который он давал в конце января месяца. Этот праздник давался, как для того, чтобы рассеять домашние неприятности, которые его снедали, так и для того, чтобы скрыть эти неприятности от окружающих, которых он не считал так хорошо осведомленными, как он сам».

«Всешутейший и Всепьянейший Собор» был учрежден вскоре после смерти патриарха Адриана, скончавшегося в октябре 1700 года.

После этого главой русской православной церкви стал патриарший местоблюститель. По воле Петра I им стал митрополит Рязанский и Муромский Стефан (Яворский), а патриарх как персона был всячески унижен и осмеян. Это выразилось в том, что во главе «Собора» был поставлен «князь-папа», наряженный в патриаршие ризы. Его сопровождал сонм карликов, шутов и приближенных Петра – мужчин и женщин, склонных к разнузданному пьянству и грубым шуткам. Первым князь-папой Петр назначил своего бывшего воспитателя Никиту Моисеевича Зотова.

Особенно запомнился «Собор» 1715 года, когда весь январь прошел в маскарадных шествиях, забавах и шутовстве. На улицы Москвы выкатили сотни бочек вина и пива и поставили длинные ряды столов с разными яствами.

Во время этих торжеств семидесятилетний Зотов был обвенчан с молодой вдовой – Анной Еремеевной Стремоуховой. В день венчания звонили колокола всех московских церквей, а после того как Зотов и его молодая жена выехали из Кремля, пьяная толпа ревела: «Патриарх женился!»

Вильбуа рассказывает об обычной церемонии проведения таких «Соборов», особо оговариваясь, что, не касаясь политики, просто расскажет, что происходило во время этих шутовских церемоний.

«Собор» начинался во дворце: «Новый князь-папа был встречен у входа в первый вестибюль полудюжиной шутов, смешно одетых, которые ему преподнесли на пороге стакан водки и провели его в большой зал, где находились бочки, полные пива, меда, вина и водки, поставленные рядом так, что могли служить сидениями. При входе в этот зал он был с шумом встречен другой группой шутов, которые вручили ему 1000 рублей медными деньгами (больше, чем такая же сумма во французских грошах). Это составляло его жалованье за первые шесть месяцев. Затем его провели в третий зал, где был приготовлен большой обед за длинными столами со стоящими около них скамьями для приглашенных.

Князь-папа сидел один на возвышении, устроенном в виде кресла, которое было очень похоже на палатку перекупщика, какие можно увидеть в Париже на углах улиц. Обед был очень обильным. В конце обеда князь-папе предложили приступить к назначению своих кардиналов. Царь помог ему выбрать соответствующих лиц, которые смогли бы занять эту должность. Вернее сказать, он сам сделал это назначение от имени князь-папы. Он заполнил этот список именами людей, самых различных по своему положению. Большинство из них были известны или какой-либо выходкой, или чертами. В этот список были с умыслом включены некоторые лица не столько из-за их склонности к дебошам, сколько потому, что они казались подозрительными царю, либо которых он ненавидел. Он надеялся, что благодаря чрезмерно выпитому вину у одних развяжется язык и они скажут то, что ему нужно знать, а других он таким образом отправит в лучший мир.

Поскольку я (Вильбуа. – В. Б.) не ставил себе целью входить здесь в детали политических принципов царя Петра, а лишь хотел подробно рассказать о том, что происходило во время шутовских церемоний „Собора“, я вновь возвращаюсь к уже назначенным кардиналам. Им сообщили, что, поскольку князь-папа пожаловал им кардинальский сан, они должны прийти к нему во дворец, чтобы поблагодарить за это назначение. А чтобы они не уклонились от этого визита, были выбраны для этого приглашения четыре человека, сильно заикающиеся, которых сопровождал слуга царя. И в то время как они с трудом бормотали, выражая свою благодарность, он умело видоизменял их речи, когда в них нельзя было ничего разобрать. Все они направились в папский дворец в назначенный час. Никто не посмел отказаться, потому что они знали, что это приглашение исходит от царя и, по существу, является приказом, которому нельзя противиться.

По мере того как кардиналы прибывали, шуты, приставленные для их встречи у входа во дворец, проводили их в первую приемную, где им подавали от имени князь-папы колпак из толстого темно-красного сукна, сделанный в форме скуфьи, и широкое платье из той же материи. Все это их заставляли надеть и затем отводили в зал, называемый консисторией. Здесь находились два ряда винных бочек вдоль стен, служивших сидениями. Тут же находилось что-то вроде трона из винных бочек, на котором восседал князь-папа. Трон этот был со всех сторон окружен бутылками и стаканами. Вошедшего кардинала подводили к подножью трона, чтобы он отвесил низкий поклон, на который князь-папа отвечал величественным кивком головы, а рукой делал знак кардиналу приблизиться. Подавая кардиналу кубок с водкой, он говорил: „Преподобнейший, открой рот и проглоти, и это развяжет тебе язык“. Наверное, это был намек на церемонию, которая проводилась в Риме, чтобы заставить кардиналов говорить. Как только кардинал выпивал свой кубок, его проводили на правую или левую сторону и заставляли занять место на одной из бочек.

«Когда церемония заканчивалась, подавали сигнал идти в „Собор“. Хотя „Собор“ и дворец находились на одном и том же острове, нужно было пересечь несколько улиц. Кардиналы проделывали этот путь пешком, в виде процессии. Шествие открывали несколько человек, бьющих в барабаны. Их сопровождала большая вереница саней, нагруженных пивом, вином, водкой и всевозможными съестными припасами. Затем следовало множество поваров и поваренков, каждый из которых имел какую-нибудь кухонную утварь. Все это производило страшный шум. За ними следовало много труб, гобоев, охотничьих рожков, скрипок и других музыкальных инструментов. Наконец шли кардиналы попарно, в одеждах, о которых уже говорилось. Каждый из них имел справа и слева двух смешно одетых прислужников.

Князь-папа сидел верхом на винной бочке, поставленной на сани, которые тащили четыре быка. Он был окружен со всех сторон группой людей, одетых францисканскими монахами и державших в руках стаканы и бутылки. Эта группа замыкала шествие.

Царь, обряженный шкипером или голландским матросом, появлялся с большой группой придворных в маскарадных костюмах и масках то сбоку, то во главе, то в хвосте процессии.

Когда весь этот кортеж в таком порядке прибывал во дворец, где должен был происходить „Собор“, каждому подносили стакан водки и вводили в просторный зал, построенный в виде галереи. Здесь было несколько кушеток – по числу кардиналов. Эти кушетки были отделены друг от друга проходами, где стояли распиленные пополам бочки. Одна половина бочки назначалась для съестных припасов, а другая – для облегчения тела.

После того как каждому кардиналу было указано его место, всем им было приказано никуда не отлучаться в течение всего „Собора“, который должен был продолжаться до тех пор, пока все они не придут к единому мнению по вопросам, предложенным им князь-папой, или когда Его Преосвященству будет угодно прервать „Собор“. Обязанность конклавистов, приставленных к каждому кардиналу, состояла в том, чтобы не давать ему уходить со своего места, заставлять его много есть и особенно пить и носить послания от одного кардинала к другому. Те, кто выполнял эти обязанности, были в большинстве своем молодыми повесами, путешественниками и скитальцами. Они так хорошо делали свое дело во всех отношениях, что многие кардиналы еще долго продолжали страдать от этого, а некоторые даже умерли к концу „Собора“.

Есть подозрение, что они были доведены до такого состояния по прямому указанию царя, приходившего время от времени наблюдать и слушать, что происходило и говорилось в зале.

Я (Вильбуа. – В. Б.) только что сказал, что эти конклависты прекрасно выполняли свои обязанности. Это относится и к тем посланиям, которые они передавали от одного кардинала другому. Они возбуждали этими шутовскими донесениями людей, разгоряченных вином, и заставляли их говорить друг другу самые грубые непристойности. В своих посланиях кардиналы высказывали самое оскорбительное не только в отношении друг друга, но и в отношении их семей. Если в этой перепалке у кого-нибудь вырывалось что-то особенно интересное, факт, на который надо было обратить внимание, царь записывал это на дощечки, которыми он постоянно пользовался. В результате не было такой непристойности, какая бы не совершалась в этой ассамблее. Чтобы покончить с этим описанием, достаточно сказать, что эта вакхическая церемония длилась три дня и три ночи подряд. Затем открывали двери „Собора“ и уже с меньшей помпой отводили папу в его дворец. Папу и кардиналов доставляли домой в бессознательном состоянии на извозчиках, на которых их загружали, как туши животных. Извозчики – это очень плохие наемные экипажи, повозки и сани, которые можно найти на площадях Москвы и Санкт-Петербурга и которыми простые люди пользуются примерно так же, как фиакрами в Париже.

В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи».

Такой, по мнению Вильбуа, была причина последней предсмертной болезни императора.

Современные представления о причинах смерти Петра I

Простуда Петра усугублялась застарелыми недугами. О них существует несколько версий. Французский посол в России Кампредон сообщал в Париж, что царь призвал к себе одного итальянского доктора (доктора Азарити), с которым посоветовался наедине. Далее Кампредон писал, что, по словам Азарити, царь страдал задержкой мочи, а она является следствием застарелой венерической болезни, от которой в мочевом канале образовалось несколько небольших язв. Лечивший Петра врач Блюментрост был против хирургического вмешательства, а когда хирург-англичанин Горн операцию все же провел, то было уже поздно, и у Петра вскоре начался «антонов огонь» (гангрена). Последовали судороги, сменявшиеся бредом и глубокими обмороками. Последние десять суток, если больной и приходил в сознание, то страшно кричал, ибо мучения его были ужасными.

Относительно диагноза последней болезни Петра мнения специалистов расходятся. Автор фундаментального труда «История медицины в России» В. Рихтер считал, что Петр умер из-за воспаления, вызванного задержкой мочи, не упоминая о том, что было причиной этого воспаления. Другой видный историк медицины, Н. Куприянов, полагал, что смерть Петра наступила от воспаления мочевого пузыря, перешедшего в гангрену, и от задержания урины. И, наконец, небезынтересно и заключение, сделанное в 1970 году группой московских венерологов, изучавших все сохранившиеся документальные свидетельства о болезни и смерти Петра. Профессора Н. С. Смелев, А. А. Студицын, доктор медицинских наук Т. В. Васильева и кандидат медицинских наук О. И. Николова пришли к заключению, что Петр, «по-видимому, страдал злокачественным заболеванием предстательной железы или мочевого пузыря, или мочекаменной болезнью».

В краткие минуты облегчения Петр готовился к смерти и за последнюю неделю трижды причащался. Он велел выпустить из тюрем всех должников и покрыть их долги из его сумм, амнистировать всех заключенных, кроме убийц и государственных преступников, и просил служить молебны о нем во всех церквях, в том числе иноверческих. Екатерина находилась у его постели, не покидая умирающего ни на минуту. Петр I умер 28 января 1725 года в начале шестого утра. Екатерина сама закрыла ему рот и глаза и вышла из маленькой комнатки-кабинета, или конторки, как ее называли, в соседний зал, где ее ждали, чтобы провозгласить преемницей Петра.

Похоронная свита Петра Великого

Петр скончался в своем кабинете, который и он сам, и его приближенные чаще всего называли «конторкой». Из окон «конторки», располагавшейся в углу второго этажа, видны были с одной стороны – Адмиралтейство, а из окон по фасаду – Нева и стоявшая на другой ее стороне Петропавловская крепость.

В Петербурге знали, что предсмертная болезнь Петра была мучительной: он, в прошлом богатырь и герой многих сражений, плача, призывал к себе смерть и бормотал в бреду и полузабытьи: «Глядите же, коль жалкое существо есть человек». Он не успел завещать престол кому-либо из своих преемников, и говорили, что его последними словами были: «Отдайте все…» Однако кому следовало «отдать все», государь не сказал, и это породило впоследствии множество несчастий – о них будет рассказано дальше.

Сорок дней пролежал царь Петр в гробу, который с трудом протиснули в узкую дверь «конторки», разворачивая и наклоняя во все стороны. Сорок дней прощался с первым императором России сановный Петербург. А затем, когда стали продумывать церемониал, оказалось, что «государева домовина» не проходит в дверь и вынести тело августейшего монарха из кабинета просто-напросто невозможно. В полдень 10 марта 1725 года три пушечных выстрела известили Санкт-Петербург о начале погребальной церемонии.

По приказу главного распорядителя похорон генерал-фельд-цейхмейстра, сенатора и кавалера графа Якова Брюса, в дверь было превращено одно из окон комнаты. К окну было пристроено просторное крыльцо, с обеих сторон которого шли к земле широкие лестницы, задрапированные черным сукном. Мимо выстроившихся вдоль берега Невы полков гроб Петра перевезли к главной пристани, а оттуда по специально сооруженному на льду Невы мосту – в Петропавловскую крепость.

Многое в этой небывалой дотоле процессии представлялось потом глубоко символичным: более тридцати знамен несли за гробом Петра. Первыми же из них были: желтый штандарт Российского флота, черное с золотым гербом императорское знамя и белый флаг Петра с изображенной на нем эмблемой – стальным резцом скульптора, вырубающим из камня незавершенную статую.

Он оставил после себя флот, созданный под его руководством, гигантскую империю от Балтики до Тихого океана и незавершенное дело превращения всей страны в прекраснейшее создание рук человеческих, над которым еще предстояло беспрестанно трудиться многие столетия.

За восьмеркой покрытых черным бархатом лошадей, везущих гроб, шли члены семьи Петра и два «первейших сенатора». Но порядок, которому следовали идущие за гробом, для всех участвовавших в церемонии, говорил уже не о символике, запечатленной на знаменах, а о реальной расстановке сил при дворе.

Первой шла императрица Екатерина Алексеевна. С обеих сторон ее поддерживали «ассистенты»: светлейший князь Александр Данилович Меншиков и великий канцлер граф Гавриил Иванович Головкин. Следом за ними шли дочери Екатерины – Анна и Елизавета Петровны, затем племянницы Петра – Мекленбургская герцогиня Екатерина Ивановна и царевна Прасковья Ивановна, и после них родственники Петра по его матери – Наталии Кирилловны Нарышкиной – Мария, Анна, Александр и Иван Нарышкины.

Вместе с ними шел девятилетний внук покойного – Петр, сын казненного царевича Алексея. Мальчик после смерти отца остался круглым сиротой и шел в этой скорбной процессии рядом со своими двоюродными дедушками и бабушками. Здесь же находился и жених дочери Петра, Анны, Гольштинский герцог Карл Фридрих.

Жизни почти всех этих людей оборвутся неожиданно быстро. Не пройдет и трех лет, как скончается сорокатрехлетняя императрица Екатерина I, за несколько дней до смерти она передаст престол Российской империи внуку Петра – Петру II, мальчику, плетущемуся сейчас в хвосте погребальной процессии. Одиннадцатилетний император сошлет «полудержавного властелина» Меншикова за Полярный круг, в забытый богом Березов, где тот и умрет через два года. Сам же «помазанник» не доживет до пятнадцати лет, сраженный страшным для той эпохи недугом – оспой. На год раньше Меншикова умрет двадцатилетняя дочь Петра I – Анна, через три года после нее – его племянница Прасковья Ивановна, еще через два – другая племянница – Екатерина. «Долгожителями» окажутся лишь «великий канцлер» Головкин и дочь Петра Елизавета.

Этот печальный мартиролог здесь приведен не просто так: читая эту книгу дальше, вы убедитесь в том, какие последствия имели для истории России вопросы престолонаследования в доме Романовых.

…Гроб Петра поставили в Петропавловском соборе, который тогда еще строили, и он стоял там непогребенным шесть лет. И только после этого тело покойного предали земле…

ПЕТРОВСКИЙ КАЛЕЙДОСКОП

Завершая повествование о Петре Великом, автор хотел бы кое-что добавить к уже сказанному и привести некоторые новые любопытные факты.

Сначала обратимся к избранным мыслям Петра Великого, затем к преданиям, легендам и анекдотам о нем, и, наконец, познакомимся с пестрой мозаикой о реалиях его царствования, сохранившихся и после смерти императора.

Избранные мысли Петра Великого

«Весьма имеют быть наставлены те, которые сами не знают».

«Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли; и все оттого – показать вам пример и хотя бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг Отечества».

«Всякий потентат (т. е. правитель. – В. Б.), который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет».

«Выше всех добродетелей рассуждение, ибо всякая добродетель без разума – пуста».

«Гоняйтесь за дикими зверями, сколько угодно; это забава не для меня. Я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем, а в государстве моем укрощать диких зверей и упорных подданных».

«Господь дал царям власть над народами, но над совестью людей властен один Христос».

«Государь должен отличаться от подданных не щегольством и пышностью, а менее еще роскошью, но неусыпным ношением на себе бремени государственного и попечением о их пользе и облегчении, к тому же таковые убранства только что вяжут меня и отнимают руки».

«Деньги суть артерия войны».

«Забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне; у неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».

«Знатное дворянство по годности считать».

«За признание – прощение, за утайку – нет помилования. Лучше грех явный, нежели тайный».

«Когда государь повинуется закону, тогда не дерзнет никто противиться оному».

«Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, или с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен».

«Кто станет говорить речи, другому – не перебивать, но дать окончить, и потом другому говорить, как честным людям надлежит, а не как бабам-торговкам».

«Легче всякое новое дело с Богом начать и окончить, нежели старое и испорченное дело починывать».

«Мир – хорошо, однако при том дремать не надлежит, чтоб не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами».

«Надлежит законы и указы писать явно, чтоб их не перетолковывать. Правды в людях мало, а коварства много. Под таких же подкопы чинят, как и под фортецию».

«Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер; такой безобразит человечество».

«Не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня».

«Победу решает военное искусство и храбрость полководцев и неустрашимость солдат. Грудь их – защита и крепость Отечеству».

«Полиция есть душа гражданства».

«Промедление смерти подобно».

«Эх, голова, голова! Не быть бы тебе на плечах, если б не была так умна!»

«Я знаю, что и я подвержен погрешностям и часто ошибаюсь, и не буду на того сердиться, кто захочет меня в таких случаях остерегать и показывать мне мои ошибки».

«Я не хочу совесть свою иметь не чисту пред Богом, дабы доносам без испытания поверить».

«Я почитаю заслугами своими Отечеству доставших себе знатность и уважаю их потомков, каковы, например, Репнин и им подобные; но тот, однако же, из потомков знатных родов заслуживает презрение мое, которого поведение не соответствует предкам их; и дурак сноснее в моих глазах из низкого роду, нежели из знатного».

«Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может быть, при жизни нашей, пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы».

«Я приставлен над вами от Бога, и моя должность, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять. Служи верою и правдою, то в начале Бог, а при нем и я тебя не оставим, и тогда ты будешь иметь во мне отца».

Петр I об Иване Грозном

В 1722 году Петр сказал своему будущему зятю – герцогу Голштинскому Карлу Фридриху, впоследствии ставшем мужем его дочери Анны: «Сей государь (Иван Грозный. – В. Б.) есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том столь далеко, как он. Глупцы только, коим не известны обстоятельства его времени, свойства его народа и великие его заслуги, называют его мучителем».

Хитрость мастера Бориса Шабликина

В том месте, где Фонтанка впадает в залив, Петр I построил каменный двухэтажный дом и устроил в нем фабрику чулок, лент и позументов. Для обучения этому ремеслу русских работников царь выписал из-за границы мастеров. Каждую субботу Петр призывал к себе работников и рассматривал образцы сделанных ими изделий.

Особо отличил царь Бориса Федоровича Шабликина, чьи ленты, шнуры, тесьма и позументы были сделаны лучше, чем у других. Однажды Шабликин сказал царю, что мог бы все делать сам с начала до конца, но мастер таит от них самое главное: как делать основу. И изготавливает ее, запершись у себя в комнате.

– А ты постарайся, Борис, да разузнай, как это делается, – сказал Петр Шабликину.

Борис Федорович поселился на втором этаже, заняв комнату над комнатой мастера, в которой тот тайно от всех делал основу. Затем провертел в полу маленькую дырочку – в самом углу – и проследил весь процесс приготовления основы от начала до конца. А в очередной раз, придя к Петру, рассказал ему обо всем. Петр велел поставить ему в одной из комнат дворца все необходимое, и когда Шабликин сделал прекрасные ленты, шнуры и позументы, приказал уволить мастера, назначив на его место Шабликина.

Начало «учения разным художествам»

Как только вышел указ Петра I, по которому московским дворянским детям нужно было записываться в Навигационную школу, находившуюся в Сухаревой башне, для обучения мореходству, то родители тут же стали записывать детей в Заиконоспасский монастырь, в Славяно-греко-латинскую академию. Узнав про это, Петр велел всех из академии забрать и перевезти в Петербург, но уже не для учебы, а для битья свай на Мойке, где строились амбары под склады пеньки.

Граф и генерал-адмирал Федор Апраксин, зная, когда царь поедет по берегу Мойки, пришел к этим молодым дворянам, снял мундир и Андреевскую ленту, повесил их на шест и, взяв в руки колотушку, стал, как и недоросли, бить сваи.

Петр, проезжая, увидел это, остановился и спросил:

– Федор Матвеевич! Ты генерал-адмирал и кавалер, для чего ты бьешь сваи?

– Бьют моих внучатых племянников, государь, – ответил Апраксин. – А я какое перед ними в родстве имею пре имущество? А пожалованная от Вашего Величества кавалерия висит на шесте, и я ей бесчестия не принес.

И через сутки Петр написал указ о посылке недорослей за границу «для учения разным художествам».

«За непослушание везде бьют»

Восемнадцатилетний недоросль-дворянин долго избегал службы, но наконец был взят в солдаты и попал рядовым в Ингерманландский пехотный полк. Там оказался он под началом бывшего своего крепостного, взятого на службу раньше его и уже дослужившегося до сержанта. Бывший барин отказался подчиняться своему бывшему крепостному и, когда однажды не явился в строй, сержант побил его палкой.

Дворянин написал о произошедшем письмо домой и просил мать свою защитить его от произвола сержанта. Мать приехала в Петербург и подала Петру жалобу на раба своего Ваньку, который побил барина.

Петр велел доставить к нему и солдата, и сержанта и в присутствии жалобщицы стал спрашивать:

– За что ты бил сына сей старухи?

– За непослушание, государь, – ответил сержант, – я приказывал ему быть к ученью в четвертом часу, а он не пришел. Я велел привести его силой и наказал, как ослушника.

– Да покажи-ка, как ты его бил, – попросил Петр и сержант еще несколько раз ударил дворянина палкой, приговаривая: «Не ослушайся! Не ослушайся!»

Мать, увидя все это, завыла в голос. А Петр сказал:

– Видишь, какой Ванька-то твой озорник, даже и при мне дерется и не унимается. Отойди-ка ты от него, дабы и тебе самой от него не досталось, ведь за непослушание везде бьют.

Солдат и царь в кабаке и на смотре

Оделся как-то Петр I в солдатский мундир да и зашел в кабак. Видит: сидит за столом печальный солдат.

– Что с тобой, братец? – спрашивает царь.

– Друг у меня помер, – отвечает солдат.

Пожалел его Петр и вопреки обычаю велел целовальнику подать две чарки водки.

Выпили царь с солдатом, и захотел солдат отблагодарить своего благодетеля. А денег у него не было, и заложил он у кабатчика за два штофа водки свой казенный тесак.

Петр его и спрашивает:

– Что же ты наделал, дурья голова? А ну как государев смотр, что тогда?

– Эка невидаль – царь! Да что, его и надуть нельзя?

С тем они и распрощались, а на утро царь приехал в тот полк, в котором служил его вчерашний сотрапезник.

– Выстроить полк! – приказал Петр.

Полк выстроили, и царь тут же признал солдата. А признав, велел ему: «Руби голову соседу слева!»

Знал Петр, что рубить-то голову солдату будет нечем.

А у пропойцы-солдата тесак был, да только деревянный, сделанный вечером наспех, из лучины.

– Ваше императорское величество! – взмолился солдат, – за что невинно душа пропадет?

– Руби, я тебе приказываю! – повторил Петр.

– Выполняю царский приказ! – прокричал солдат. – Только молю царя небесного помочь мне. Царь небесный! Ты выше царя земного! Сотвори чудо! Не дай погибнуть невинной душе! Преврати железный тесак в деревянный!

И с тем вытащил из ножен лучину.

Петр рассмеялся и одарил солдата серебряным рублем.

Предание о Петре и трех подрядчиках

В царствование Петра Великого трое подрядчиков объявили свои условия Адмиралтейств-коллегии.

Один предложил услуги за гривенник с рубля, второй – за пятак, а третий объявил, что будет трудиться бесплатно, из усердия и ревности к государю.

Узнав об этом, Петр учинил резолюцию: «Отдать подряд тому, кто требует за труды по гривне с рубля. Другому – отказать, понеже пяти копеек ради не из чего трудиться, а третьего, аки плута, отдать на два месяца на галеру, сказав ему, что государь побогаче его».

«Вот вам патриарх!»

После смерти последнего русского патриарха Адриана (1636-1700) патриарший престол долго оставался пустым, пока наконец в 1721 году не был учрежден Совет по управлению делами церкви, названный по аналогии с правительствующим Сенатом правительствующим Синодом, а с 1726 года к его названию было прибавлено еще и слово «Святейший».

Сначала при заседаниях в Синоде председательствовал сам Петр, а с 1722 года была учреждена должность главы Синода – обер-прокурор.

Однако еще до ее учреждения многие иерархи считали, что кроме Синода должен быть и патриарх, и в одно из первых заседаний подали Петру прошение о поставлении нового патриарха.

Петр, прочитав прошение, левой рукой ударил себя в грудь, а правой обнажил охотничий нож, который всегда носил при себе и, ударив им по столу, вскрикнул:

– Вот вам патриарх!

И вслед за тем выбежал из залы, где происходило заседание Синода.

Знакомство Петра с Антиохом Кантемиром

Антиох Дмитриевич Кантемир (1708-1744), сын молдавского господаря и греческой княгини, русский поэт, просветитель и дипломат, с детства поражал окружающих своими недюжинными способностями. Рассказывают, что однажды, в 1721 году, когда 13-летний Антиох крутился перед зеркалом, любуясь на новенький, с иголочки, зеленый Преображенский мундир, дверь внезапно распахнулась и перепуганный батюшкин камердинер не сказал – выдохнул: «Царь!»

Батюшка мгновенно сорвался со стула, но царь уже стоял на пороге, почти касаясь головой деревянной притолоки. На нем был такой же мундир, что и у Антиоха, и мальчик почему-то обрадовался этому.

– Ну, здравствуй, князь Дмитрий! – ласково проговорил царь и весело поглядел на Антиоха. – Никак это сын твой, Дмитрий Константинович?

Батюшка, покраснев, ответствовал:

– Сын, государь.

– Стало быть, в дому у тебя живет мой однополчанин, – сказал царь и тут же повернулся к Антиоху:

– А отчего же ты не в полку?

Антиох понял, что государь шутит, но и на шутку его следовало дать ответ прямой и серьезный.

– В домашнем отпуску по малолетству, Ваше Величество.

– Отпуск недорослям, к полкам приписанным, дается для постижения наук, а в них горазд ли ты? – спросил царь, и уже никакой шутливости в тоне его не было.

– Обучен языкам латинскому, греческому, молдавскому, русскому, немецкому и шведскому, а также математике, географии, гистории. Только не смею судить, гораздо ли, – отчеканил Антиох, как и подобало рядовому лейб-гвардии перед шефом полка.

– Отколе же, князь, – спросил царь отца, – возник здесь сей кладезь премудрости?

– Покойная мать Антиоха – княгиня Кантакузен – по крови близка была императорам византийским, отсюда познания его в греческом, сам я – молдавский господарь, – отсюда молдавский, а мачеха его, Анастасия Ивановна, в девичестве княжна Трубецкая, изрядно знает немецкий и шведский. Что же касается всего прочего, то в оном виновны учителя из Славяно-греко-латинской академии и сугубое пристрастие сына моего к чтению.

– Ну что же, – проговорил царь тихо – шел, князь, к тебе в дом, уповая, что найду в нем одного человека зело разумного и к советам способного, а обрел двух. Верно, видать, говорится, что яблоко от яблони недалеко падает…

Царь Петр оказался прав. Когда Антиох вырос, то стал одним из самых выдающихся поэтов своего времени. Он всю жизнь защищал реформы Петра, успешно служил российским послом во Франции и Англии, переводил книги с новых и древних языков. Именно он ввел в русский язык такие слова, как «природа», «материя», «идея», «депутат» и другие. И справедливо считался одним из образованнейших людей России.

Обвинение Петра во взяточничестве

Петр I ненавидел льстецов и часто просил говорить о нем самом правду, какой бы горькой она ни была. Однажды в Москве подали ему жалобу на судей-взяточников, и он очень разъярился, сетуя на то, что взятки есть зло и надобно их решительно искоренять. При этом оказался возле Петра генерал-лейтенант Иван Иванович Бутурлин и, услышав грозные и горькие слова Петра, сказал ему:

– Ты, государь, гневаешься на взяточников, но ведь пока сам не перестанешь их брать, то никогда не истребишь этот порок в своих подданных. Твой пример действует на них сильнее всех твоих указов об истреблении взяток.

– Что ты мелешь, Иван?! – возмутился Петр. – Разве я беру взятки? Как ты смеешь возводить на меня такую ложь?

– Не ложь, а правду, – возразил Петру Бутурлин. – Вот, послушай. Только что я с тобой, государь, проезжал через Тверь и останавливался переночевать в доме у знакомого купца. А его самого дома не оказалось – был он в отъезде. Дома же осталась его жена с детьми. И случилось, что в день нашего приезда были у купчихи именины, и она созвала к себе гостей. Только сели мы за стол, как вошел в дом староста из магистрата и сказал, что городской магистрат определил с общего совета собрать со всех горожан деньги, чтобы утром поднести тебе, государь, подарок, и что по доходам ее мужа надобно ей дать на подарок сто рублей.

А у нее дома таких денег не оказалось, и она стала старосту просить, чтобы подождал до утра, когда должен был вернуться из поездки ее муж.

Однако же староста ждать не мог, потому что было ему велено к ночи все деньги собрать, и тогда я отдал ей бывшие у меня сто рублей, так как все гости тут же разбежались по домам, чтоб внести свою долю, как только к ним в дома пожалуют люди из магистрата.

И когда я дал купчихе деньги, то она мне от радости в ноги пала. Вот они какие, добровольные, тебе, государь, подарки. Так можешь ли ты от подданных своих требовать, чтоб не брали они ни взяток, ни подарков?

– Спасибо тебе, Бутурлин, что вразумил меня, – ответил Петр, и тут же приказал все ранее поднесенные ему подарки возвратить, а впредь категорически воспретил дарить ему что-либо, будь то подношения от частного лица, корпорации или города.

Петр и раскольники

Петр I долго и упорно боролся с раскольниками и в конце концов пришел к выводу, что никаким образом нельзя примирить их с господствующей церковью. Тогда он распорядился, чтобы раскольники носили на спине своих армяков и кафтанов двухцветный продолговатый четырехугольник из красного и желтого сукна.

Он надеялся, что такая мера сломит все же их упорство. Но этого не случилось: раскольники безропотно носили свой красно-желтый знак, но от веры праотцев не отступали.

Через несколько лет после этого Петр встретил на Петербургской бирже среди русских и иноземных негоциантов нескольких купцов с красно-желтым четырехугольником.

– Что, эти раскольники, честные люди или нет? – спросил Петр у нескольких знакомых ему купцов.

– Честные, государь, – отвечали все как один.

– Можно им верить?

– Можно, государь.

– Хорошо, – заключил Петр, – если они таковы, то пусть веруют, во что хотят. И если их нельзя отвлечь от суеверия рассудком, то, конечно, здесь ни огонь, ни меч помочь не в силах, а мучениками за глупость они быть не заслуживают, да и государству от этого не будет никакой пользы.

Смех сквозь слезы

Петр I, заседая однажды в Сенате и выслушав множество дел о недавно учиненных кражах и мздоимстве, распалился гневом и велел генерал-прокурору Сената Павлу Ивановичу Ягужинскому немедленно составить указ, что если на украденные деньги можно будет купить веревку, то вора без дальнейшего следствия должно будет тотчас же повесить.

Ягужинский взялся было за перо, а потом отложил перо в сторону.

– Пиши, что я тебе приказал, – повторил царь. Тогда Ягужинский сказал Петру:

– Всемилостивейший государь! Неужели ты хочешь остаться императором без подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой. Царь рассмеялся и замолчал.

Корабельные мастера – штаб-офицеры и генералы

Петр I любил за столом у кого-либо в гостях беседовать с иностранцами, особенно же с корабельными мастерами. Однажды он приехал в гости, и как только появился, мастера-корабелы тут же встали, не желая в его присутствии сидеть. Петр настойчиво их усаживал, но они продолжали стоять, говоря, что прибывшие с ним вместе офицеры и даже генералы не смеют сидеть в его присутствии, а они – лишь простые ремесленники, не имеющие никаких чинов.

– Хорошо, – сказал Петр и велел чинам свиты сесть за стол. После этого сели рядом с Петром и корабельные мастера и в течение всего вечера много и интересно говорили с царем о своем искусстве. А еще через несколько дней каждому из них приказом правительствующего Сената были присуждены чины – от майорского до бригадирского.

«Лучше явный враг, нежели подлый льстец»

Петр I почитал неблагодарность самым страшным грехом и о людях, обладающих этим качеством, говорил так: «Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер: такой безобразит человечество».

Благотворительные обеды

Царь часто обедал дома у своего повара Фельтена с кем-либо из приближенных и всегда платил за обед один червонец, приглашая тем самым и своих спутников делать то же самое. И все они, подражая царю, платили за обед по одному червонцу каждый. У Фельтена была большая семья, а он был честен и очень вкусно готовил, и потому Петр, таким образом, просто-напросто помогал ему жить в достатке.

«Все решит время»

Петр I, посещая Олонец, лечился там минеральными источниками, но, видя, что лечение идет медленно, сказал как-то одному из сопровождавших его врачей:

– Врачую тело водами, а подданных собственными примерами. И в том и в другом вижу исцеление весьма медленное, однако же, полагаясь на Бога, уповаю на то, что все решит время.

ВЫДАЮЩИЕСЯ ЛЮДИ О ПЕТРЕ I И ЕГО ЦАРСТВОВАНИИ

Историография жизни и деятельности Петра I велика и многообразна. Щербатов и Карамзин, Соловьев и Ключевский дали разнообразные оценки и самому преобразователю, и времени его царствования.

О Петре писали и Пушкин, и Чаадаев, и политические, и общественные деятели – от славянофилов до большевиков.

Дать хотя бы краткий перечень высказываний о Петре невозможно, для этого нужна отдельная – и немалая – монография. Здесь автор предлагает познакомиться лишь с теми соображениями, которые, как ему кажется, наиболее отвечают характеру этой книги.

Первым историком, писавшим о царствовании Петра I, был он сам. Петр оставил труды по истории Северной войны, многое высказал по истории России в своих бумагах, письмах и беседах со своими сподвижниками. Однако русские историки до сих пор не создали работы о взглядах Петра I на историю России. Только один академик Николай Герасимович Устрялов (1805-1870) в 1845 году опубликовал в журнале «Современник» небольшую статью, называвшуюся «Об исторических трудах Петра Великого».

А. С. Пушкин о Петре I

1. «Россия вошла в Европу, как спущенный со стапелей корабль, – при стуке топора и громе пушек».

2.

«О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной,

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?»

Курский купец И. И. Голиков

Среди океана работ особое место занимает гигантский труд историка-самоучки, курского купца Ивана Ивановича Голикова (1735-1801). Голиков был винным откупщиком и за злоупотребления попал в тюрьму. Неизвестно, сколько бы лет пришлось провести в заключении неудачливому виноторговцу, если бы не амнистия, учиненная Екатериной II по случаю открытия в Петербурге в 1782 году памятника Петру I, известного более всего под названием Медного всадника, работы французского скульптора Этьена Мориса Фальконе (1716-1791). Выйдя на свободу, Голиков дал обет написать в связи со своим чудесным избавлением от неволи историю Петра I. И до конца своих дней 20 лет честно и самоотверженно исполнял данную им клятву. Свой 12-томный труд он назвал «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам». Затем Голиков издал 18-томные «Дополнения к деяниям Петра Великого», включив в оба издания более двух тысяч писем Петра и огромное количество документов и материалов. Этот гигантский свод источников во многом определил успехи тех ученых-историков, которые занимались в XIX-XX веках временем Петра I и его личностью.

Князь М. М. Щербатов «О повреждении нравов в России»

В отличие от многих панегиристов Петра, сторонников и ревнителей его преобразований, резко отрицательную оценку дал многим начинаниям и делам царя видный государственный деятель, философ и публицист князь Михаил Михайлович Щербатов. В конце 80-х годов XVIII столетия, на шестом десятке лет, он написал сочинение «О повреждении нравов в России», утверждая, что эпоха Петра была тем временем, когда «пороки начали закрадываться в души наши».

Предлагаю вашему вниманию фрагмент из этого сочинения.

«Петр Великий, подражая чужестранным народам, не токмо тщался ввести познания наук, искусств и ремесел, военное порядочное устроение, торговлю и приличнейшие узаконения в свое государство, также старался ввести и людскость, сообщение и великолепие, являющиеся ему грубые нравы смягчить. Учредил разные собрания, где женщины, до сего отделенные от сообщения мужчин, вместе с ними при веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими их хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что должны прежде видеть, с кем навек должны осовкупиться, и что лица женихов их и мужей уже не покрыты стали колючими бородами. Жены, до того не чувствующие своей красоты, начали силу ее познавать. Стали стараться умножать ее пристойными одеяниями и более предков своих распростерли роскошь в украшениях. О, сколь желание быть приятной действует над чувствиями жен! Я от верных людей слыхал, что тогда в Москве была одна только уборица для волосов женских, и, ежели к какому празднику, когда должны были младые женщины убираться, тогда случалось, что она за трое суток некоторых убирала, и они должны были до дня выезда сидя спать.

Тщание украшения ту же роскошь рождало. И уже перестали довольствоваться одним или двумя платьями, но многие с галунами, с шитьем делать начали.

Колико сам государь не держался древней простоты нравов в своей одежде, так что, кроме простых кафтанов и мундиров, никогда богатых не нашивал. Однако хотел он, чтобы подданные его некоторое великолепие имели. Я думаю, что сей великий государь, который ничего без дальновидности не делал, имел себе в предмете, чтобы великолепием и роскошью подданных побудить торговлю, фабрики и ремесла, быв уверен, что при жизни его излишнее сластолюбие не утвердит престола своего при царском дворе.

Касательно до внутреннего житья, хотя сам государь довольствовался самою простою пищею, однако он ввел уже в употребление прежде незнаемые в России напитки. То есть вместо водки домашней водку голландскую анисовую, которая приказной называлась, и вина: эрмитаж и венгерское, до того незнаемые в России.

Уже в многих домах открытые столы завелися, и столы не такие, как были старинные, то есть, что токмо произведения домостройства своего употреблялись; но уже старались чужестранными приправами придать вкус доброте мяс и рыб.

Не неприятель был Петр Великий честному обществу; но хотел, чтобы оно безубыточно каждому было. Он учредил ассамблеи. Но сим ассамблеям предписал печатными листами правила, что должно на стол поставлять и как принимать приезжих, сим упреждая и излишнюю роскошь, и тягость высших себе принимать.

Но слабы были сии преграды, когда вкус, естественное сластолюбие и роскошь стараются поставленную преграду разрушить и где неравность чинов и надежда получить что от вельмож истребляют равность.

Начали люди наиболее привязываться к государю и вельможам, яко к источникам богатства и награждений. Привязанность сия учинилась не привязанность верных подданных, любящих государя и его честь и соображающих все с пользою государства, но привязанность рабов, жертвующих все своим выгодам.

Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью наполнилось; оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя, которые днесь при дворе царствуют и которые в домах вельможей возгнездились.

Были еще и другие причины, происходящие от самых учреждений, которые твердость и добронравие искореняли. Ибо стали не роды почтенны, а чины и заслуги, и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастся прямые заслуги учинить, то за недостатком заслуг стали стараться дослуживаться всякими образами, льстя и угождая государю и вельможам.

Могла ли остаться добродетель и твердость в тех, которые в юности своей от палки своих начальников дрожали?»

Поэт и мыслитель Ф. И. Тютчев

Замечательный писатель, выдающийся мыслитель и прекрасный дипломат Федор Иванович Тютчев, вглядываясь в хитросплетения и скрытые вековые загадки и особенности русской истории, попытался понять разницу между Русью допетровской и тем, чем стала Россия после преобразований, проведенных Петром I, со скорбью заметил: «Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело».

Славянофил И. С. Аксаков

Ниже приводится отрывок из статьи «Петербург и Москва» Ивана Сергеевича Аксакова, убежденного «почвенника», врага крепостничества, противника капитализма западного образца. Вот как он оценивал петровские реформы и на какие их стороны обращал особое внимание.

«С Петра начинается санкт-петербургский период русской истории, в котором застает нас тысячелетие Русского государства (оно праздновалось в 1862 году. – В. Б.). Разрыв с народом, движение России по пути западной цивилизации под воздействием иного просветительного начала, измена прежним основам жизни, поклонение внешней силе, внешней правде; одним словом – вся ложь, все насилие дела Петрова, – вот чем окрещен был городок Питербурх при своем основании, вот что легло во главу угла при созидании новой столицы. В деле Петровом, независимо от его всемирно-исторического содержания, независимо от того, что не преходит, что остается от той доли, которая выделяется и должна выделяться в кровообращение народного организма, – есть настолько же, если не более, элементов случайности, временности, зла, насилия, лжи, запечатленных его необыкновенною личностью. Дело Петра имеет значение: и как переворот, как революция, и как исторический момент в ходе нашего общественного развития… Переворот еще не кончился, еще длится: мы еще не изжили элементов личных и случайных, внесенных страстною, могучею личностью Петра в его дело, элементов лжи и насилия. Это-то и есть, собственно, что мы называем Петербургским периодом. Действительно, внешняя история совершается теперь вся в Петербурге: это его время; он действительно носитель исторической идеи Петра как переворота во всем случайном, временном характере этого явления; он действительно стоит впереди, он, так сказать, передовой человек лжи, сопровождающей наше духовное и умственное развитие.

Таково значение Санкт-Петербурга: он не живет одною жизнью с Москвою, со всею Русью, не составляет части организма, по крайней мере еще не вошел в состав организма. Он совершенно извне относится к России.

Москве предстоит подвиг завоевать путем мысли и сознания утраченное жизнью и возродить русскую народность в обществе, оторванном от народа. Москва и Русь – одно и то же, живут одною жизнью, одним биением сердца – и этими словами само собою определяется значение Москвы и отношение ее к Петербургу.

Нельзя в одно и то же время быть русским и петербуржцем, либералом и адептом или орудием петровского переворота; поклоняющийся Петру поклоняется петровской палке».

Академик В. О. Ключевский

«Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство возродить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности; хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства – это политическая квадратура круга, загадка, разрешающаяся у нас со времени Петра два века». И, добавим от себя, до сих пор нерешенная.

Профессор П. Н. Милюков

А вот отрывок из книги профессора Павла Николаевича Милюкова «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого» (СПб., 1905).

П. Н. Милюков сделал эту тему магистерской диссертацией, получив за нее в 1892 году искомую ученую степень. Он был выпускником Московского университета, где одним из его учителей был Ключевский. В 1895 году за политическую деятельность Милюкова лишили права преподавать историю, и он на десять лет уехал за границу. Вернувшись в Россию в 1905 году, Милюков стал одним из активнейших создателей Партии народной свободы, самой крупной в стране Либеральной партии, за которой в политической жизни закрепилось название «кадетской», ибо ее члены придерживались принципов конституционного демократизма. Милюков был ее теоретиком и лидером.

В Партии народной свободы большинство членов принадлежали к числу интеллигентов. Партия сыграла выдающуюся роль в Февральской революции 1917 года, но уже выборы в Учредительное собрание показали резкое падение ее авторитета.

А теперь, зная это, познакомьтесь с фрагментом магистерской диссертации П. Н. Милюкова.

«Дефицит в бюджете и огромная убыль населения обнаружились почти одновременно. То и другое вызвано было огромным ростом государственных нужд и соответственным увеличением податного бремени, тем более чувствительным, что параллельно с ним правительство принуждено было отрывать от земли лучшую часть плательщиков. Истощение платежной способности населения ускорило финансовый кризис, а оскудение казны требовало от населения новых жертв.

Царю приходилось заботиться об увеличении своих доходов; но дальше этой невольной заботы и не шли его реформационные стремления в сфере внутреннего государственного устройства. С 1714 года кругозор законодателя расширился; его внутренняя политика перестала быть исключительно фискальной, но и тут неподготовленность, отсутствие общего взгляда, системы продолжали сказываться в бесчисленных противоречиях, беспрестанно обнаруживавшихся не только между заимствованными формами и туземной действительностью, но даже и в заимствованных формах между самими собою, – между различными их частями. Следя по архивным данным за этой непрерывной цепью ошибок и недоразумений, мы невольно вспоминаем слова, вырвавшиеся у лица, компетентность которого в данном случае не подлежит сомнению, у императрицы Екатерины II, впервые и хорошо изучившей кабинетные бумаги Петра Великого: „Он сам не знал, какие законы учредить для государства надобно“.

Изменить государственный строй труднее, чем одеть часть населения в новое платье, составить новые полки или построить новые суда, но легче, чем изменить нравы или сословный строй. Государственная реформа не вызвана личными планами или увлечениями законодателя, как его флот или немецкое платье; но она не произведена также и одним самобытным историческим процессом. Воля Петра была, конечно, необходима для ее осуществления, но эта сторона реформы выходила из его кругозора, осуществлена им поневоле. Факты исторического прошлого подготовляли государственную реорганизацию, но она не вытекала из них сама собою. Не личная инициатива и не исторические прецеденты вызвали эту реформу, хотя тот и другой элемент в ней соединялись; ее вызвали текущие потребности минуты.

В этом смысле государственная реорганизация представляется явлением производным, и так смотрел на нее Петр, видевший в ней только средство. Сред-ство это было необходимо, поскольку необходимы были для государства поставленные Петром цели. В необходимости целей, в которых сомневались современники Петра, было бы теперь поздно и бесполезно сомневаться; относительно своевременности их постановки могут быть, к сожалению, два ответа. По отношению к внешнему положению России своевременность постановки этих целей доказывается уже их успешным достижением. По отношению к внутреннему положению ответ на вопрос о своевременности должен быть отрицательным. Новые задачи внешней политики свалились на русское население в такой момент, когда оно не обладало еще достаточными средствами для их выполнения. Политический рост государства опередил его экономическое развитие. Утроение податных тягостей и одновременная убыль населения по крайней мере на 20 % – это такие факты, которые сами по себе доказывают выставленное положение красноречивее всяких деталей. Ценой разорения страны Россия возведена была в ранг европейской державы».

Академик С. Ф. Платонов

Сергей Федорович Платонов относится к числу апологетов Петра I. Окончив Петербургский университет в 1882 году, он в 1899 стал его профессором, а в 1908-м – членом-корреспондентом Академии наук. Платонов был откровенным монархистом и не скрывал этого и после 1917 года. Несмотря на это, в 1920 году его избрали академиком, и он был им одиннадцать лет – до 1931 года. Однако в конце концов он был сослан в Самару, где вскоре и умер.

Познакомьтесь с фрагментом из его книги «Петр Великий: Личность и деятельность» (Л., 1926). Автор полагает, что это позволит вам лучше понять некоторые черты личности Петра I.

«Люди всех поколений в оценках личности и деятельности Петра Великого сходились в одном: его считали силой. Одинаково – ученики Петра („птенцы гнезда Петрова“), раскольники, восхвалители и критики, славянофилы и западники – все признавали, что Петр был заметнейшим и влиятельнейшим деятелем своего времени, вождем своего народа, „властителем дум“ для одних и губителем душ для других. Никто не считал его ничтожным человеком, бессознательно употреблявшим власть или же слепо шедшим по случайному пути.

Обаяние его личности действовало неотразимо на тех, кто мог видеть его близко, и все поражались его знаниям, быстротою усвоения, ненасытною любознательностью, серьезным достоинством и непринужденностью, с каким он подходил ко всякому делу. Он не развлекал себя, а учился и исследовал, не стесняясь обстановкой и условностями этикета. Большой знаток военного дела и воинских экзерциций, Петр, однако, не досмотрел парадного смотра французской гвардии, потому что нашел его несерьезным: „Я видел нарядных кукол, а не солдат“, – признался он, приехав домой. Точно так же едва взглянул он на коронные королевские бриллианты, ибо не считал их делом. Не дослушал он и оперы, которою его думали увеселить и которая, очевидно, не входила в его вкусы.

В годы политического торжества и постоянного пребывания в международном обществе династических особ, их придворных и дипломатов Петр приобрел уверенные манеры и непринужденность обращения. Но это не была благовоспитанность в европейском смысле слова. У Петра так и не образовалось ни изысканных манер, ни выдержки. Он оставался грубоватым и бесцеремонным человеком и не желал сдерживать свои настроения и чувства.

Во Франции в 1717 году он скрывался от своих официальных проводников и не задумывался перед тем, чтобы сесть в чужой экипаж и направить его по своему маршруту. Визитами царь не считался ни с кем и мало оказывал внимания даже особам королевского дома. Интересы Петра лежали далеко от праздных сфер светского Парижа. В ученых и технических учреждениях он, напротив, всем интересовался, начиная с мелочей того или иного производства и кончая вопросами точной науки и делом соединения церквей.

Петр у себя дома – это прежде всего трудолюбивый администратор-хозяин. В новой столице образовался „двор“. „Двор“ имел свои церемонии и празднества, на которые Петр являлся парадно одетым и серьезным распорядителем, блюстителем этикета. Официальные увеселения, в которых вместе с двором принимали участие гвардейские полки, чиновничество и дворянство, захватывали весь город, обязательно плававший в шлюпках по Неве или ездивший по улицам в маскарадных процессиях. Петр был душою таких увеселений, не допускал уклонений от обязательного веселья, штрафовал уклонившихся. В течение года исполнялся этот круг парадов, праздников и процессий как нечто строго установленное, дополнявшее деловую жизнь правительства и руководящих сфер.

Правительственная работа и отбывание общественных „обязанностей“ не исчерпывали времени и интересов Петра. Он по-прежнему жил, мало стесняясь обстановкой и людьми, в привычном ему простом обиходе жизни, руководясь издавна усвоенными малокультурными привычками и вкусами. По утрам ходил в плохом старом халате, затем одевался, смотря по удобству, во что пришлось, даже не носил обязательного в ту эпоху парика. Как в одежде, так и в пище Петр был неприхотлив, хотя и обладал определенными вкусами. Не любил рыбы, не ел сладкого, очень любил фрукты и овощи, особенно огурцы и лимоны соленые, „да отменно жаловал лимбургский сыр“. Пил много, но редко доходил до больших степеней опьянения. Зато спаивать других было его страстью во все периоды жизни.

Чрезвычайная подвижность Петра сказывалась в его манере быстро ходить и ездить. Его длинные ноги делали такие быстрые и широкие шаги, что сопровождающие должны были следовать за ним бегом. В течение дня Петр обычно успевал побывать во многих местах, по делу и с бездельем, не оставался подолгу без далеких поездок…»