• На широте 0°0'0"
  • Откуда пошли эквадорцы
  • В "столице пончо"
  • "Земледелец и ткач, цыган и коммерсант..."
  • В тисках безземелья
  • Со старым багажом - в XXI век?

    • Глава вторая. Отавало идет по экватору

    На широте 0°0'0"

     Отправляясь на поиски Гвоздичной страны, Гонсало Писарро двинулся из Кито на юго-восток. В том направлении, в сторону городка Баэса, в наши дни ведет асфальтированное шоссе. Но никому из туристов и в голову не придет поехать туда, чтобы увидеть гвоздичные деревья. Если и едут, то ради того, чтобы вблизи полюбоваться величественными конусами вулканов Антисана и Сумако. Сами же эквадорцы предпочитают поездки более прозаического характера - на озеро Папальякта, богатое форелью, или еще выше в горы, в поселок Папальякта, который славится горячими минеральными источниками. Шумит, дробясь об огромные валуны, бурливая горная речка - тоже Папальякта, склоняют над стремительным потоком ветви кряжистые вечнозеленые ивы, а за деревьями, в просторном бассейне, питаемом горячими ключами, всегда много купальщиков, даже в холодную, промозглую погоду, когда от одного вида проплывающих над самой головой свинцовых туч становится тоскливо на душе.

    Невелик и поток туристов, направляющихся в Латакунгу - город, достойный того, чтобы называться городом-музеем - так много в нем архитектурных достопримечательностей. Зато никто не может избежать искушения побывать на экваторе, проходящем к северу от Кито: именно там находится "туристическая Мекка" Эквадора - монумент "Линия экватора". Еще несколько лет назад, чтобы преодолеть 24 километра по разбитой пыльной дороге, требовалось около часа.

    Ныне к монументу ведет современная автострада, и на дорогу уходит всего 12-15 минут.



    Монумент на линии экватора


    ...За окнами машины мелькают домики Котокольяо - района, находящегося на "крайнем севере" Кито. Мы еще в черте города, но температура воздуха тут уже на 2-3° выше, чем в центре. С каждым километром становится теплее, на глазах меняется и растительность. Место эвкалиптов занимают орех и гуабо, по обочинам тянутся заросли ежевики, а ограды стоящих поодаль вилл оплетают пышные бугенвиллеи. Чем больше мы удаляемся от Кито, тем дальше отодвигаются от шоссе, а потом и вовсе исчезают из виду белые крестьянские мазанки, а на смену лоскутным огородам приходят ухоженные виноградники.

    Линия экватора, линия равноденствия, делящая земной шар на северное и южное полушария, проходит через поселок Сан-Антонио, около которого сегодня туристов встречает целый мемориальный комплекс, имеющий свою собственную историю.

    Первоначально памятник здесь был воздвигнут в 1936 году в ознаменование 200-летия научного подвига, совершенного в первой половине XVIII века группой ученых Французской академии наук во главе с Шарлем Мари де ла Кондамнном. Это была массивная четырехгранная пирамида на квадратном постаменте, увенчанная шаром. На одной из сторон пирамиды красовалась бронзовая доска с такой надписью: "Луис Роден, Карлос М. де ла Кондамин, Педро Бугер - французские ученые, 1736-1744, измерив дугу меридиана на экваторе, сделали вывод о форме земли". Поелику трем французским ученым (имена их по неведомой причине были переиначены на испанский лад) помогал эквадорец Педро Висенте Мальдонадо, то его имя тоже было увековечено на бронзовой доске. Работы по определению линии экватора длились почти десять лет, и их результаты, опубликованные в Париже в 1751 году, вызвали резонанс во всем мире.

    Несомненный интерес представляют воспоминания знаменитого французского ученого и путешественника о его первой встрече с эквадорской столицей и ее окрестностями. Когда Шарль Мари де ла Кондамин впервые обвел взглядом белокаменный Кито с вершины горы Пичинча, он не мог скрыть восхищения. "Я увидел длинную и широкую долину, которую пересекали ручейки, собиравшиеся в реку, - писал он впоследствии. - Перед моим взором были обработанные поля, многообразие равнин и пастбищ, пятна зелени, деревни, дома, окруженные садами, - город Кито завершал эту радостную даль. С каждым моментом мое удивление возрастало: я видел цветы, молодые посевы, плоды фруктовых деревьев и особенно много деревьев, я видел, как сеют, обрабатывают поля, убирают урожай в один и тот же день и в одном и том же месте".

    Чтобы попытаться в наши дни увидеть подобную картину, нужно взглянуть на долину Кито с высоты птичьего полета. За минувшие два с половиной века многое, безусловно, изменилось, но многое осталось таким же или почти таким, каким виделось де ла Кондамину: обработанные поля, масса зелени, дома, окруженные садами. А вот что касается монумента "Линия экватора", то лишь за последний десяток лет неузнаваемо изменился не только он сам, но и все вокруг. Причин, а точнее, поводов для перемен было немало. Ученые долго спорили, где действительно проходит линия экватора - на пяток метров правее или на десяток метров левее того места, где стояла пирамида, сооруженная в 1936 году. Архитекторам казалось, что по нынешним меркам, когда едва ли не повсеместно царит увлечение гигантоманией, сооружением таких монументов и монументальных комплексов, рядом с которыми человек чувствует себя песчинкой, старая пирамида стала "маловата". Ура-патриоты считали, что имен, особенно эквадорских, на бронзовой табличке недостаточно, что их наверняка должно быть больше, нужно только "как следует" поискать. Что касается дельцов из туристических компаний, то они, разумеется, были за перестройку: сооружение туристического комплекса сулило немалые барыши, поскольку увеличение потока туристов повлекло бы за собой строительство на месте простеньких лавочек торговцев сувенирами новых магазинов, кафе, зданий для музеев и экспозиций.

    В начале 80-х годов Провинциальный совет Пичинчи принял решение расширить туристскую зону "Линия экватора". Было экспроприировано обширное земельное пространство, и уже через несколько лет эти места стали неузнаваемыми. "Маленькую" пирамиду сменила другая, в несколько раз большая, но такой же формы и с таким же земным шаром наверху. От нее протянулась - "по линии экватора" - широкая аллея с бюстами ученых на высоких квадратных постаментах, их число теперь втрое больше того, что указывалось на бронзовой табличке 1936 года. А вокруг возникли новые автомобильные стоянки, магазинчики, кафетерии. Тут же и "экваториальное" почтовое отделение, где можно поставить специальный штемпель на конверт или открытку, а за отдельную плату получить подписанный двумя "свидетелями" "диплом", удостоверяющий факт вашего пребывания в "середине мира".

    Вместе с тем многое здесь сохранилось и от вчерашнего дня: лавочки кустарей, в которых продают всевозможные сувениры - от серебряных поделок до деревянных масок каких-то вовсе и не эквадорских богов и чудовищ, тележки с жаровнями, источающими неотразимый аромат жареных шашлычков - "антикучо", и конечно же "коммерсанты", торгующие вразнос яркими пончо, шерстяными поясами, накидками, шапочками.

    И уж вовсе не изменился сам поселок Сан-Антонио, находящийся поблизости от комплекса. Те же сонные, пыльные улочки, тот же ленивый, патриархальный ритм быта.

    А ведь есть в Сан-Антонио достопримечательность, ныне забытая, а прежде манившая к себе туристов и особенно приезжавших в Эквадор ученых и журналистов. Это "Музей Солнца", который находится в доме, где жил и работал Лусиано Андраде Марин, эквадорский ученый, посвятивший свою жизнь изучению географии родной страны. В небольшом дворике на "пятачке" около крохотной обсерватории показывал он приезжавшим к нему гостям, в том числе и автору этих строк, солнце, стоящее в зените и не отбрасывающее тени, уникальные солнечные часы, с помощью которых он довольно точно определял время, "Сад четырех сторон света" с растениями, характерными для севера, юга, востока и запада (и каких только растений не было в этом саду!), рассказывал мифы, связанные с доколумбовыми обитателями Эквадора. Андраде Марин, несмотря на свой преклонный возраст, всегда выглядел бодрым и страстно, с энтузиазмом отстаивал свои научные взгляды.



    Линия экватора в 'Саду четырех сторон света'


    В последний раз, когда я приезжал в Сан-Антонио, старого ученого уже не было в живых. Дом был заколочен, на калитке, что вела в знакомый двор, висел поржавевший замок.

    - Родственники дона Лусиано дом забросили и уехали в город, - сказал подошедший сосед Андраде Марина. - А жаль... Туристы сюда часто приходят посмотреть диковинный "Сад четырех сторон света", про который им, видимо, рассказывают гиды. А показывать-то некому. Да и за растениями давно уже никто не ухаживает. Жаль, очень жаль... - грустно повторил он.



    'Общепит' на линии экватора


    Действительно жаль. "Дом Солнца" был бы отличным дополнением к невыразительной каменной пирамиде, тем более в ее гипертрофированном виде. А может, во всем этом сказалась ревность некоторых ученых, оспаривавших мнение старого географа, который утверждал, что камень, стоящий в его дворе, более точно, чем монумент 1936 года, указывал линию экватора? Но даже если это и не так, "Камень Андраде Марина" заслуживает внимания, как и редкостный "Сад четырех сторон света".

    Меньше чем в 20 минутах езды от монумента "Линия экватора" находится кратер вулкана Пулулауа. Добраться до смотровой площадки, а тем более полюбоваться панорамой удается далеко не всегда - с раннего утра местность затягивает густой туман. Несколько раз бывал я в тех краях, но повезло только однажды: туман был легкий, быстро рассеялся, и вся округа оказалась как на ладони.

    - Кратер - это в сущности огромная "дыра" диаметром восемь километров, - объясняли мои спутники. - Человек, попадающий сюда впервые, никогда этого не подумает. Взгляните, кругом асьенды, обработанные поля, есть даже небольшие леса. Но это действительно кратер вулкана, когда-то поистине гигантского. Лет шестьдесят назад в центре кратера в результате слабого извержения появилась небольшая горка, а теперь Пулулауа можно сравнить с... Кито: там в центре долины холм Панесильо, тут посредине кратера другой вулканчик со своим собственным кратером.

    - Кстати, и климат здесь особый, - добавил Барон Идрово. - В Кито туманы никому не доставляют удовольствия, а тут на них держится все земледелие. И что совсем странно, влажность высокая, а эвкалипты не приживаются, зато сосны растут превосходно.

    От кратера Пулулауа рукой подать до "провала Гуайльябамбы", еще одной географической достопримечательности центральной части страны. Он считается одним из самых глубоких внутриандских каньонов эквадорской Сьерры. "Проваливаясь" до отметки 1200 метров над уровнем моря, каньон почти перпендикулярно перерезает Западную Кордильеру и выходит к побережью Тихого океана. 

    Откуда пошли эквадорцы

    Археологические находки, и прежде всего окаменевшие черепа и другие останки древних обитателей Эквадора, привели ученых к выводу, что человек на Южноамериканском материке появился в доисторические времена и что те индейцы, которых встретили испанские конкистадоры, были как бы продуктом длительного, продолжавшегося многие тысячелетия, процесса заселения континента. Началось оно в 30-25-м тысячелетии до н. э. А вот что касается происхождения первых поселенцев Эквадора, то тут мнения ученых расходятся. При этом одни оперируют большим количеством научных доказательств, другие за отсутствием серьезных аргументов пускают в ход воображение, третьи ссылаются на предания и обращаются к источникам лингвистического и фольклорного характера.

    Хотя порой можно узнать о самых, казалось бы, невероятных гипотезах, основных тезисов три: первобытный эквадорский абориген - это: а) продукт самой Америки, развивавшийся независимо от других человеческих рас; б) потомок переселенцев из Азии, то есть монголоидов, перешедших Берингов пролив и через Аляску спустившихся к югу; в) потомок переселенцев из Океании - полинезийцев, маори, миграционные волны которых накатывались на западное побережье континента параллельно с приходом монголоидов. А в последние годы появилась еще одна версия: было выражено мнение, что в доисторические времена потоки миграции могли достигать территории нынешнего Эквадора также и с востока, со стороны амазонской сельвы, то есть приносить с собой пришельцев... с Атлантики.

    Первобытных обитателей Эквадора, живших 15-20 тысяч лет назад, ученые назвали пуниноидами - по местечку Пунин в провинции Чимборасо, где в 1932 году археологи нашли окаменевший человеческий череп, относящийся к эпохе плейстоцена. Пуниноиды, как полагают, были кочевниками и обитали как на побережье Тихого океана, главным образом в зонах Гуаяс и Манаби, так и в экваториальных Андах и даже в Амазонии. С течением времени они исчезли - либо вымерли, либо были поглощены новыми миграционными волнами.

    Между эпохой первобытного эквадорца-пуниноида и эпохой индейцев, встреченных конкистадорами, лежит глубокая временная и совершенно неисследованная пропасть. Эквадорская историческая наука опирается в общем-то на случайные находки. Ученые, с которыми мне доводилось встречаться, выражали убеждение, что будущие более глубокие изыскания непременно преподнесут немало удивительных сюрпризов.

    Особый интерес представляют гипотезы о происхождении современного эквадорца. В этом отношении у исследователей тоже нет единой точки зрения. Одни, основываясь на легендах, утверждают, что главным "исходным материалом" были индейцы кара, населявшие сначала побережье Тихого океана, в основном зону Манаби, а затем двинувшиеся речными долинами на высокогорье. Другие, напротив, считают, что "доиспанский" эквадорец - это продукт смешения многих индейских племен, которые в разное время (I век до н. э. -? I век н. э.) поочередно или одновременно вторгались на территорию современного Эквадора; в их числе называют антильских карибов, центральноамериканских майя, колумбийских чибчей, амазонских араваков, инкские племена колья и кечуа. Так или иначе, но это был длительный, сложный и противоречивый процесс смешения народов, языков и наречий, обычаев и традиций. По выражению одного эквадорского историка, исследователи, изучавшие этот вопрос, до сих пор "блуждают в запутанном лабиринте множества гипотез".

    Эквадор - страна многонациональная, и, чтобы лучше понять особенности ее исторического развития, следует, на мой взгляд, иметь в виду те социальные процессы, которые переживали многочисленные индейские племена, и ту социальную организацию, которая сложилась в их среде накануне нашествия инков и последовавшей затем испанской конкисты.

    Основой общественной организации племен, населявших территорию Эквадора, служили родовые общины - "айлью". Некоторые из них достигли привилегированного материального положения, в частности те, которые занимались выращиванием коки, уже тогда пользовавшейся у индейцев большим спросом. Материальное неравенство послужило основой появления господствующего слоя и "средней прослойки", составленной из свиты и телохранителей племенных вождей. Основная масса населения была занята на сельскохозяйственных и домашних работах. Весь тяжелый труд - посев, обработку поля, уборку урожая - выполняли женщины, тогда как мужчины "занимались войной", а в мирное время изготовляли оружие - каменные топоры, копья, пращи и различные орудия труда; там, где царили мир и спокойствие, мужчины занимались прядением и ткачеством.

    Среди крупных племен побережья в XV веке выделялись каяпа, Колорадо, караке, манта, отавало, чоно, хипихапа, уанкавилька, а в восточных районах - хибаро; мелкие племенные группы, разбросанные по горным местностям, испанцы назвали общим словом "юмбо". Племена сохраняли полную автономию, и потому главной их чертой была раздробленность. Характерно, что ни одно из них не образовало государства, подобного, скажем, империи инков.

    Эквадорский историк П. Харамильо Альварадо считает, что процесс формирования эквадорских народностей был в значительной мере обусловлен особенностями физической географии страны. По его мнению, отдельные племена обосновались и укрепились в районах, определенных самой топографией. Эти своего рода "княжества", сначала изолированные друг от друга, с развитием товарного обмена стали постоянно воевать между собой, заключать союзы друг против друга и таким образом в процессе войн объединяться, интегрироваться в более или менее крупные народности. Так появились киту, пуруа, имбая, каньяри, манта, караке, уанкавилька, населявшие в основном побережье страны. Другие, менее воинственные племена в моменты опасности тоже образовывали союзы. Примером может служить конфедерация каранки, включавшая в себя племена отавало, каямби, перучо, кочаски и другие. Иными словами, эти племена тоже переживали процесс интеграции с той разницей, что их объединение носило оборонительный характер.

    Лишь в конце XV века племенной автономизм стал разрушаться под воздействием центростремительных сил объединения нескольких племен под властью наиболее сильного. Типичным проявлением этого процесса политического объединения было возникновение так называемого "королевства Киту".

    Если верить преданию, главными над всеми касиками племен были Шири - вожди "королевства Шири", этнополитического образования, существовавшего в районе нынешнего Кито. Это было династическое объединение нескольких племен (некоторые ученые вместо термина "королевство" употребляют термин "конфедерация").

    Легенда гласит, что со смертью одиннадцатого Шири оборвалась мужская ветвь вождей кара, после чего кара заключили союз со своими соседями пуруа; союз был скреплен браком наследников вождей, что окончательно утвердило мир между двумя племенами. Так незадолго до прихода инков на месте "королевства Шири" возникло "королевство Киту". Это была сравнительно крупная в территориальном отношении конфедерация. В нее входили и другие, более мелкие племена, сохранявшие самоуправление. Однако новому племенному образованию не удалось в достаточной мере консолидироваться. Да и сам город Киту, центр "королевства", был не более чем скоплением мелких поселений, расположенных близко друг от друга. Поэтому, как считают некоторые авторы, слово "киту" относилось не столько к самому городу, сколько к населявшей эти места народности.

    Под натиском хорошо организованных инкских армий "королевство Киту" быстро распалось. И когда испанцы из Перу пришли в Эквадор, они столкнулись с тем, что населявшие его племена разделяли не только горы, но и лингвистические барьеры: на территории между Лохой на юге и Тульканом на севере население разговаривало на 20 (!) различных диалектах. В этих условиях уже после конкисты испанским монахам, игравшим роль "просветителей", не оставалось ничего иного, как продолжить дело инков - насаждать "язык Инки" - кечуа, чтобы таким путем объединить население завоеванных земель и иметь возможность с ним объясняться.

    В "столице пончо"

    Впервые я увидел их не в Эквадоре, а в колумбийской столице Боготе, в центре города, возле фешенебельного отеля "Текендама". Их было двое. Необычный внешний вид привлекал к ним любопытные взоры прохожих. Низкорослые, смуглолицые, черные, как смоль, густые волосы заплетены в толстую косу, свисавшую до поясницы. Их белые рубашки, белые короткие, до щиколотки, широкие штаны превосходно гармонировали с темно-синим домотканым пончо и черной фетровой шляпой. За спиной - тюк с товаром: шерстяными пончо, накидками, свитерами, разноцветными поясами и другими изделиями домашнего ткачества.

    Уличные "коробейники" были знаменитыми вездесущими эквадорскими индейцами отавало.

    Потом я нередко встречал отавало у дверей больших отелей в других крупных колумбийских городах, в Перу и Венесуэле, на Ямайке, даже в Мексике. Впоследствии уже в самом Эквадоре мне говорили, что коммерческая предприимчивость и поиск "новых рынков" приводят отавало в Чили, Бразилию, даже в Европу - в Испанию и ФРГ. И всюду их узнают по типичной одежде и черным волосам, заплетенным в тугую косу.

    Мысль о поездке к отавало не покидала меня. Но так сложились обстоятельства, что, попав в Эквадор, я никак не мог выбрать для этого время. И как знать, собрался бы я к отавало или отложил знакомство с ними до следующей командировки, если бы не мимолетный эпизод около монумента на линии экватора.

    Вдоволь нагулявшись, насмотревшись и сделав традиционный снимок на фоне монумента - одна нога в северном полушарии, другая - в южном! - мы с Бароном Идрово направлялись к машине. В этот момент к нам приблизился давно наблюдавший за нами низкорослый индеец в темной, неопределенного цвета шляпе и темно-сером пончо, из-под которого выглядывали короткие широкие белые штаны; через руку у него были перекинуты два ярких пончо, несколько свитеров, расшитые шерстяные пояса. Индеец отавало!..

    - Мистер хочет купить пончо... - обратился он ко мне. На лице его играла широкая, открытая улыбка, во взгляде сквозила смесь наигранного наива и прирожденного лукавства. Меня поразила его интонация: хотя в ней и слышался вопрос, все же утвердительных ноток было больше.

    - "Мистер" не хочет купить пончо, - ответил я ему на той же волне.

    - Так не бывает, - ничуть не смутившись, сказал индеец.

    - Я не "мистер", и мне не нужно пончо, - последовало разъяснение с моей стороны.

    - Не мистер? И не нужно пончо? Так совсем не бывает. - Продолжая улыбаться, мотнул головой "коммерсант".

    - Как видишь, бывает, - усмехнулся в ответ Барон.

    Мы медленно шли к машине. Индеец молча шел рядом. Неожиданно он выбежал на несколько метров вперед и, смешно балансируя руками, пошел так, будто под ногами у него была тонкая, одному ему видимая линия. Мы остановились и с нескрываемым любопытством следили за ним. Пробалансировав несколько метров, индеец "спрыгнул" с линии, вернулся к нам и, улыбаясь еще шире, спросил:

    - Неужели и теперь мистер ничего не купит у отавало, который для него прошел по экватору?..

    Я не смог сдержать улыбки.

    И тут мне на память пришли слова, которые незадолго до этого я прочел в одном исследовании, посвященном Эквадору:

    "Про индейца отавало часто говорят, что он от природы необычайно предприимчив, от рождения всегда весел и обладает живым, острым умом. Он одновременно земледелец и ткач, цыган и коммерсант. Ничто его не отпугивает, и все у него спорится. Его не пугают ни государственные границы, ни иностранные языки. Он умело торгует, и никто не осмеливается даже попытаться его обмануть. Он знает иностранные валюты и котировку дня, он имеет текущий счет и пользуется чековой книжкой. Он посещает университеты, но одевается так же, как и его собратья по племени. Он необычайно любит свою родную землю и всегда на нее возвращается".

    Между тем "цыган и коммерсант" не отрывал от меня своего наивно-лукавого взгляда. Не оценить его юмор, не поощрить его рекламную выдумку было просто невозможно. Я купил у него яркий узорчатый пояс и бесповоротно решил: в ближайшую же субботу непременно выберусь в Отавало на знаменитую ярмарку пончо.

    Ранним субботним утром с корреспондентом ТАСС в Кито Сергеем Кудрявским мы на его машине выехали в Отавало.

    После полутора часов езды, когда, по нашим подсчетам, мы должны были уже быть на месте, а городок все не показывался, мы засомневались, по той ли дороге поехали. Поравнявшись с семенившими по обочине шоссе индейцами, мы притормозили.

    - Далеко ли до Отавало?

    - Да нет, совсем рядом...

    Едем еще минут десять. Опять притормаживаем, опять спрашиваем:

    - Далеко ли до Отавало?

    - Да нет, вон он, за холмом...

    Поднялись на холм. Спустились в небольшую долинку. Снова дорога повела на подъем.

    - Далеко ли до Отавало?

    - Да нет, два с половиной километра.

    Ну уж коли называют точную цифру, значит, знают наверняка, решили мы и, не сговариваясь, взглянули на спидометр. Когда мы въезжали в Отавало, колесико прибора накручивало двенадцатый километр. Мне почудилось, будто спидометр подмигнул, словно желал сказать: "Что же вы хотите? У индейцев Сьерры весьма относительные понятия о расстоянии".

    Сегодняшний город Отавало - это административный центр одноименного кантона (района), в который выделена долина Отавало. Кантон входит в состав провинции Имбабура.

    ...В хрониках первых лет конкисты говорится, что Отавало имело прежде иное название. Какое? Скорее всего Утавалью, что на языке коренных обитателей зоны означало "дом на лугу".

    Хроники утверждают также, что задолго до нашествия инков в долине Отавало собирались индейцы кара для того, чтобы обменять у обитателей амазонской сельвы соль, одеяла, пончо, домашних животных на хлопок и краски, обезьян и попугаев. В последующие века - и в эпоху колонии, и в республиканский период - традиция эта не нарушалась. Сохраняется она и в наши дни - знаменитые ярмарки проводятся регулярно. А вот клиентура существенно изменилась: вместо амазонских индейцев в Отавало круглый год тянется нескончаемый поток туристов со всех концов света.

    Еще не занялся рассвет, а сотни крестьян из Пегуче, Кинчуки, Кироги, Котачи, Илумана, других поселков кантона уже направляются на ярмарку в Отавало. Одни едут в автобусах, другие идут пешком, да таким быстрым и легким шагом, что кажется, вот-вот побегут, чтобы не опоздать "к открытию". Небольшими группами или длинной вереницей они семенят по обочинам шоссе, сгорбившись под тяжестью ноши, которую взгромоздили на свои худые спины. Одни несут на продажу изделия домашнего ткачества - разноцветные пончо, юбки и блузы, шали и пояса. Другие тащат вязанки дров, мешки с початками кукурузы, зеленью, овощами. Третьи нагружены всевозможным скобяным хламом, который набрали нивесть где и когда. Четвертые спешат с котомками, заполненными "магическими" травами, которые будут продавать, сопровождая "известными одним им" рецептами употребления.

    Отавало - один из самых живописных городков, какие мне доводилось видеть во всем Эквадоре. Расположен он в центре долины, а его население составляет всего 15 тысяч жителей. Административно-политическое и духовное сердце городка - главная площадь, отгороженная от остального мира собором, муниципалитетом и полицейским участком. А в самой середине площади в окружении вечнозеленых деревьев и цветущих кустарников стоит на невысоком постаменте высеченный из гранита бюст национального героя эквадорцев Руминьяуи. Установлен он тут сравнительно недавно, лет 15-20 назад. На постаменте табличка с выразительной надписью: "Руминьяуи - олицетворение символов и ценностей родины".

    Когда в субботний день попадаешь в тихий провинциальный Отавало, кажется, что весь городок - это одна большая ярмарочная площадь. На самом деле торговых площадей здесь несколько, и находятся они довольно близко одна от другой.



    Ярмарочный день в Отавало 'столице пончо'


    Отавало славится на всю страну как "столица пончо". Так оно без всякого преувеличения и есть. Умельцы-ткачи со всей округи привозят сюда такое количество домотканых шерстяных пончо, накидок, одеял, шалей, что в глазах рябит от ярких узоров. Место для торговли пончо выделено особое: это просторная, залитая асфальтом площадь, сплошь уставленная бетонными "грибами". Индейцы, пришедшие и приехавшие из окрестных местечек, чтоб продать изделия домашнего ткачества, стремятся еще затемно занять места под "грибами". Они старательно развешивают пончо на специальных деревянных щитах-подставках, раскладывают их на бетонных скамьях и прямо на асфальте. Свисающие с "грибов" пончо не только предстают перед покупателями во всей своей красе, но и спасают продавцов от палящих лучей солнца. Когда товар разложен и развешан, площадь превращается в музей народного прикладного искусства: куда ни кинешь взор, всюду диковинные, сказочные фигуры, древние религиозные символы, типично индейские узоры и орнаменты.

    Начинается ярмарка спозаранку. Вскоре тут появляются перекупщики, попросту говоря, спекулянты. Они выбирают лучшие пончо, накидки, пояса, торгуются долго и упорно и, накупив столько вещей, сколько могут унести, исчезают; теперь уже со "своим" товаром они направляются на другие рынки, порой в том же самом Отавало. К восьми утра от наиболее интересных пончо и одеял не остается и следа. Теперь наступает черед иностранных туристов. Они подолгу бродят меж бетонных "грибов", восторженно ахают, дивясь на неповторимые творения рук отавальских ткачей, и, как правило, без покупки с площади не уходят. Ну а те, кто так и не решился сделать выбор, потом в других местах - в Кито, Амбато или Гуаякиле - встретят те же самые пончо, но заплатят за них втридорога.



    Амбато застраивался снизу вверх


    Пока на "площади пончо" кустари убеждают туристов, что лучше их продукции "во всей Америке не сыскать", на соседних улицах идет бойкая торговля предметами домашнего обихода и промышленным ширпотребом. Обычная латиноамериканская ферия-феерия!

    Главные покупатели здесь - индеанки отавало. Отправляясь на ярмарку, они надевают свои праздничные наряды. Обычно это широкая, украшенная лентами тяжелая шерстяная юбка, темное пончо, на голове - своеобразный черный или темно-синий тюрбан, какому могли бы позавидовать иные городские модницы, на шее - волны бус из золотистых шариков, а на плечах - яркая широкая шаль: на груди она завязана узлом, а сзади, за спиной, служит и люлькой, в которой носят маленького ребенка, и сумкой, куда складывают мелкие вещи, покупки.

    Неподалеку от "площади пончо" бурлит индейский рынок - там торгуют изделиями традиционных кустарных промыслов. Оттуда рукой подать до большого рынка. Чего только тут не увидишь! Черное мыло и огромные самодельные амбарные замки, домашней выпечки бисквиты с тележное колесо и примитивные кухонные принадлежности, пластиковые игрушки, транзисторные приемники и, разумеется, все, что родит отавальская земля: овощи, фрукты, но больше всего кукурузы, фасоли, гороха, разной зелени. Встретишь здесь и персонажей, без которых не обходится ни одна настоящая индейская ярмарка, - знахарей-травников, торгующих чудодейственными лекарственными корешками, травами, минералами и даже амулетами, способными решать "сердечные проблемы".

    Традиционные индейские ярмарки-ферии не только способствуют зональному товарообмену и развитию внутренней торговли, но и выполняют важную социальную функцию - служат главным средством общения индейцев Сьерры как между собой, так и с внешним миром, или, как теперь принято говорить, средством социальной коммуникации.

    На ярмарке в Отавало покупают, продают, знакомятся, обедают, встречаются и беседуют старые приятели, отсюда отправляются навестить родственника, живущего в городке. Торгуются здесь, придерживаясь старинного испанского обычая: без торга, без удовольствия провести "торговую беседу" - какая же это сделка?!

    Купля-продажа на ярмарке в Отавало - это далеко не обычная акция - спросил цену, уплатил, взял покупку, ушел. Издавна заведено, что покупка пончо, например, - это целый ритуал, и индейцы старательно его придерживаются. Сначала покупатель только приценивается. Потом заводится разговор издалека: из каких мест продавец и как там идут дела, велика ли у него семья, какое хозяйство? Параллельно время от времени вставляются вопросы по существу: из чистой ли шерсти выткано пончо, или нет ли "такого же", но с другим рисунком и т. п. Лишь после длительной прелюдии покупатель и продавец приступают к делу - начинают договариваться о цене.

    Эквадорские индейцы в Отавало ведут себя точно так же, как их собратья в других странах "индейской Америки": заломив для начала непомерно высокую цену, они потом снижают ее на 20-25%, а то и больше. И нетрудно заметить, что они получают явное удовольствие от самого процесса "торговой дискуссии". К иностранным туристам, которые покупают, не торгуясь, индейцы относятся без почтения: "Не настоящий покупатель - не торгуется".

    Помнится, на индейском базаре на углу площади сидел, прислонившись спиной к глинобитной стене, индеец весьма почтенного возраста. На рогоже, которую он расстелил перед собой на земле, были разложены бронзовые колокольцы, какие пастухи Сьерры вешают на шею козам и овцам. Колокольцев было немного, не более десятка. Я приценился в надежде завести разговор. Сначала за один колокольчик индеец заломил такую цену, за какую потом уступал половину своего товара.

    - За сколько же тогда ты уступишь все колокольчики? - спросил я.

    - Все продавать не стану, - ответил, не задумываясь, индеец.

    - Почему не станешь?

    Старик недоумевающе посмотрел на меня. Лицо его вытянулось в вопросительный знак. "Прикидываешься, гринго, или в самом деле не понимаешь почему?" - прочел я в его взгляде.

    - Ты и вправду не продал бы все колокольчики, даже если бы тебе дали столько, сколько ты хочешь? - настаивал я.

    - Да, - твердо ответил он.

    - Но почему же?

    - Да если я продам все сразу, то с чем я приду на ярмарку в следующую субботу? - мягко ответил индеец. В его голосе не было даже намека на ту ложную гордость, какой часто преисполнены городские уличные торговцы, имеющие хотя и крохотное, но "свое дело". Для этого "коммерсанта" колокольчики были не просто товаром - они служили своеобразным мостом, связывавшим его с ярмаркой, а через нее - с деловой и общественной жизнью его племени в целом.

    Примерно к полудню ярмарка в Отавало затихает, торговые площади пустеют. Но это не означает, что индейцы тотчас отправляются по домам. Почти у всех есть живущие в Отавало кумовья, прямые и косвенные родственники. Обычно это кто-то из белых жителей Отавало, которого индеец приглашал на крестины. Бывая на ярмарке, он непременно навестит белого кума и принесет ему в подарок курицу или дюжину свежих яиц, а кум в свою очередь поможет советом и подарит что-нибудь из одежды, которую кума сшила на своей швейной машинке.

    Вместе с тем нужно сказать, что в сегодняшнем Отавало, как и в других городах страны, еще бытуют, правда в скрытой форме, пережитки расизма колониальных времен. Горожане относятся к индейцам пренебрежительно, как к людям "второго сорта", в лучшем случае - с безразличием, дескать, "деревня". И в то же время те же самые горожане, считающие себя креолами, прямыми потомками испанцев, чтут, как это ни парадоксально, память Руминьяуи, возглавлявшего борьбу коренного - индейского! - населения Эквадора против нашествия испанских завоевателей.

    Я не раз задумывался над вопросом: что лежит в основе глубоко укоренившегося расистского отношения к индейцам? Цвет кожи? Имущественное положение? Культурный уровень? Или все эти факторы, вместе взятые? Проблема эта имеет чрезвычайно важное значение для народов "индейских стран" континента, для их национальной интеграции. Ведь Эквадор в этом плане отнюдь не исключение. В Мексике, например, это расизм "белого" города в отношении индейской деревни, а в "индейской" Перу - расизм обитателей Косты по отношению к "чоло", населяющим Сьерру.



    Деревня в горах центральной части страны


    На главной площади Отавало я стал очевидцем такой любопытной сцены. Молодая индейская пара, степенно шествовавшая по аллее, поравнявшись с памятником Руминьяуи, остановилась, и мужчина, опершись спиной о постамент с бюстом индейского вождя, принялся стаскивать с себя резиновые сапоги. Его спутница с объемистым узлом за плечами терпеливо ждала, являя собой достойное кисти художника олицетворение женской доброты и покорности. Индеец снял сапоги, смахнул с них пыль и взял их в руки. Дальше по городу и потом по шоссе он проселками до самого дома пойдет босиком: "городскую" обувь нужно беречь - впереди будет еще много таких ярмарок.



    Обувь надо поберечь до следующей ярмарки


    Индейская пара ушла. А я присел на скамью, чтобы получше разглядеть каменное лицо национального героя эквадорцев. (Кстати, Руминьяуи на кечуа означает не что иное, как "каменное лицо".) Еще до поездки в Отавало я не раз видел портреты Руминьяуи на старинных гравюрах, рисунках, почтовых открытках. Но никогда прежде не производили на меня столь сильного впечатления мужественные черты его лица, его беспощадная решительность, увековеченная в камне эквадорским скульптором. Белоснежные облака, безмятежно проплывавшие по бледно-голубому отавальскому небу, набрасывали на бюст героя то светлые блики, то серые тени. Но суровое выражение лица индейского вождя не менялось.

    Сидя перед скромным памятником Руминьяуи, я вспомнил не только страницы истории Эквадора, связанные с его именем. Припомнилось и то, что его образ Гуаясамин запечатлел в своей мурали для мадридского аэропорта, и то, что его имя теперь носят улицы эквадорских городов, и то, что "дух Руминьяуи" поныне присутствует во всем образе жизни эквадорских индейцев, включая, бесспорно, и индейцев племени отавало.



    'Амазонка' из кооператива 'Руминьяуи'


    Руминьяуи происходил из рода Ати, касиков Тигуахало и Пильяро. К моменту прихода в Эквадор испанцев он был как раз касиком Пильяро. Некоторые историки утверждают, что, будучи сыном Инки Уайна Капака и одной из его жен из рода Ати, Руминьяуи приходился братом Атауальпе. Но если в его жилах и текла инкская кровь по линии отца, то гораздо более важным обстоятельством эти историки считают принадлежность Руминьяуи по материнской линии к одному из самых древних, могущественных и воинственных родов "королевства Киту".

    Участвуя в походе Атауальпы на Куско, Руминьяуи из всех сражений выходил победителем.

    Еще больше он прославился в борьбе против испанцев. Он не знал пощады ни к врагам, ни к своим соплеменникам, слабым духом и колеблющимся. Он карал не только за подчинение испанцам, но даже за малейшее проявление интереса к ним. Так, например, узнав, что Кильискача, один из двоюродных братьев Атауальпы, вместо того, чтобы бороться с захватчиками, втайне помогал им в надежде добиться освобождения Инки, Руминьяуи казнил его, а из его кожи приказал сделать военный барабан. Не менее жестоко по его приказанию поступили и с "дочерьми Солнца", вся вина которых заключалась в том, что они проявили интерес к рассказам воинов о "бородатых", - всех до одной их сбросили в пропасть.

    Руминьяуи отличался природным умом и личным мужеством. Готовясь к отпору испанцам, он научил своих воинов не страшиться грохота аркебузов и не бояться лошадей. И когда в долине Тиокахас началась решающая битва, его воины бесстрашно стаскивали испанцев с коней.

    Тем не менее Руминьяуи проиграл битву. Он отступил в Кито, изъял из храмов изображения богов, золото и драгоценности и ушел в горы.

    Теперь война приняла форму изолированных стычек. Отряды Белалькасара неутомимо преследовали Руминьяуи, пока не настигли его и не захватили в плен в труднодоступных местах Восточной Кордильеры, неподалеку от его родного Пильяро. Руминьяуи привезли в Кито и там подвергли жестоким пыткам. Так и не вырвав у него секрета "золота Атауальпы", январским утром 1535 года конкистадоры повесили отважного индейского вождя.

    Четыре с половиной века отделяют нас от событий того времени. Но поныне живут среди эквадорских индейцев предания о подвигах Руминьяуи, поныне легенда о "золоте Атауальпы" питает воображение искателей приключений, жаждущих найти спрятанные Руминьяуи сокровища последнего Инки.

    "Земледелец и ткач, цыган и коммерсант..."

    К юго-востоку от "столицы пончо" возвышается правильный конус вулкана Каямбе. В ясную, тихую погоду его снежная голова отражается в зеркальных водах озера Сан-Пабло, разлившегося у его подножия. А по берегам озера и дальше, по всей долине Отавало, разбросаны небольшие поселки или жилища, стоящие особняком, причем на значительном удалении одно от другого. Здесь, в этой зоне? и обитает большинство индейцев отавало. Впрочем, правильнее говорить о нескольких группах отавало, поскольку каждая изъясняется на своем собственном диалекте кечуа. Полагают, что их общая численность достигает 50 тысяч человек.

    Сами отавало утверждают, что они - потомки инков. Однако многие исследователи придерживаются иного мнения, считая, что их предками были индейцы племени кара (называемые также каранке), которые примерно в VII-VI веках до н. э. достигли побережья Эквадора с моря и постепенно завоевали эту территорию. Язык древних кара безвозвратно утрачен. Некоторые ученые полагают, что он имел много общего с языком колумбийских индейцев чибча, а также с языками народов, населявших Центральную Америку. Другие считают, что кара сначала обитали на полуострове Манаби, где память о них сохраняется в названии бухты Каракес, потом переселились на север, в районы Атакамес и Эсмеральдас, а позже, следуя течению рек, перебрались в удобные долины в Андах. Там-то они и покорили древнее племя киту, после чего осели севернее линии экватора, в зоне, расположенной между двумя горными грядами, каждую из которых венчают потухшие вулканы - Котакачи на западе и Имбабура на востоке.

    Во главе кара стояла династия Шири, просуществовавшая около четырех веков. Ее владения простирались от гор Пуруас, около Риобамбы, до Пасто в Колумбии.



    В центре Риобамбы


    Кара были не только хорошими воинами, но и хорошими земледельцами. Они занимались также охотой и домашним ткачеством, выменивая хлопок у индейцев Амазонии. Жилища, возводившиеся древними кара, были похожи, по мнению археологов, на те, какие ныне строят отавало.

    В середине XV века, а точнее, в 1455 году инки двинулись на завоевание обширных пространств, лежавших к северу от границ их империи. В 1478 году, когда трон Тауантинсуйо занимал прославившийся своими успешными походами Инка Тупак Юпанки, война пришла на земли кара и продолжалась 16 кровопролитных лет. Она закончилась, когда Тупака Юпанки сменил новый Инка - Уайна Капак. Последний "король" династии Шири оказывал захватчикам мужественное сопротивление, но был захвачен в плен и убит, а его дочь принцессу Пакчу взял в жены Уайна Капак; от этого брака и родился Атауальпа, которому суждено было стать последним Инкой.

    Историки утверждают, что господство инков на территории Эквадора (непродолжительное, всего около 50 лет) было мирным, его даже называют "союзом племен". Они ссылаются на то, что культура кара и культура инков оказались весьма близкими и что побежденные кара к тому же полностью восприняли язык завоевателей (кечуа). Однако "союз племен" был весьма относительным. Время от времени кара проявляли непокорность, и тогда их выступления жестоко подавлялись, бунтарей ссылали на Альтиплано, в район озера Титикака, а их земли заселяли другими племенами.

    Когда в долину Отавало пришли испанские конкистадоры, они обнаружили там племя индейцев, которые, как и инки, говорили на кечуа и тоже обожествляли Солнце. И хотя вместе с конкистой на землях отавало появились соха, семена пшеницы, ячменя и некоторых других культур, сегодняшние отавало так гордятся своим "инкским происхождением", что утверждают, будто пользоваться сохой их научили... инки.

    Соха и в наши дни - главное орудие труда земледельцев отавало. С ее помощью они заботливо и необычайно тщательно обрабатывают свои земли. На них они сеют ячмень и пшеницу, выращивают кукурузу, фасоль, другие культуры, главным образом овощи. О том, какую большую роль в жизни семьи отавало играет кукуруза, говорит тот факт, что очень часто ее сеют не в поле, а в большом огороде, примыкающем к дому. Делается это для того, чтобы всегда иметь под рукой початок кукурузы, составляющей основу повседневного питания отавало, главное место в котором занимает "масаморра" - густой суп из свежее намолотой кукурузной муки.

    Если бы меня спросили, какова основная черта характера отавало, я, не задумываясь, ответил бы: трудолюбие. Трудовые навыки прививают детям с малых лет, приучая их помогать родителям по хозяйству. Для взрослых рабочий день начинается задолго до восхода солнца. Мужчина выходит в поле обычно в сопровождении жены и одного из детей, который несет завтрак, состоящий, как правило, из жареной кукурузы. Завтракают они уже в поле, чтобы сэкономить драгоценное время. Работают по утренней росе, а к середине дня, когда начинают дуть сильные ветры и часто дождит, палевые работы прекращаются. "Режим питания" индейцев определяется самим характером труда: завтрак, обед и ужин у них не расписаны по часам - они завтракают, обедают и ужинают, как и их далекие предки, тогда, когда дает о себе знать голод или усталость требует подкрепиться.

    Для отавало, как и вообще для индейцев Сьерры, характерно высокоразвитое чувство взаимопомощи, кооперирования в труде. Особенно наглядно это проявляется на уборке урожая. Заведенный с незапамятных времен обычай относиться к уборке урожая как к празднику отавало соблюдают свято. Тот, у кого на поле созрел урожай, созывает родственников и друзей. Они приходят помочь, и потом их одаривают несколькими корзинами початков кукурузы. После того как поле убрано, на нем из обмолоченных початков сооружается символический крест; это означает, что "чуггидорас" (так отавало называют женщин, не имеющих средств к существованию) могут собрать оставшееся на поле зерно. Родственники и друзья приходят на помощь и в тех случаях, когда член общины приступает к строительству нового дома.

    - Домострой у отавало отличается большим своеобразием: в каждой семье царит четкое разделение труда и домашних обязанностей, и каждый член семьи знает свои функции и строго их выполняет, - рассказывал мне во время поездки по провинции Имбабура генеральный секретарь Эквадорской федерации индейцев Эстуардо Гуайлье. Отец семейства работает в поле или занимается ткачеством. Мать до полудня помогает обрабатывать поле, пасет скот, потом возвращается домой и занимается домашним хозяйством либо тоже садится за ткацкий станок или прялку. Дети, если они достаточно подросли, ухаживают за скотом, помогают отцу и матери. Если в семье не один, а несколько ткацких станков, трудятся все - родители, дети, внуки. При этом каждый из них выполняет свою четко определенную операцию: одни прядут, другие красят пряжу, третьи ткут или расчесывают готовые изделия, придавая им товарный вид. Словом, - заключил он, - это хорошо организованное домашнее производство.



    Крестьянская мать


    В живописном уголке, где петляющее вокруг озера шоссе делает один из своих многочисленных поворотов, мы остановились возле дома, прятавшегося в тени двух высоченных тополей. Хозяин, пожилой крестьянин, завидев Эстуардо, поспешил нам навстречу.

    - Антонио Пема, активист нашей федерации, - представил его Эстуардо. И обращаясь уже к нему, сказал: - Вот привез тебе гостя - настоящего "русо". Журналист. Хочет посмотреть, как живет типичный отавало. Покажешь свое хозяйство?

    - Отчего не показать, - ответил Антонио. - Только ведь смотреть-то особенно нечего.

    - Не скромничай, Антонио, - улыбнулся Эстуардо. - Хозяйство у тебя справное. И сам ты - вполне типичный.

    Пема пригласил нас в дом и пошел впереди. Мы последовали за ним.

    Одет наш- "вполне типичный" хозяин был как нельзя более по-отавальски. Белые короткие, до щиколоток, штаны с завязками, поверх белой рубахи - толстое, грубое на вид шерстяное пончо темно-коричневого цвета, на голове - видавшая виды фетровая шляпа, а на ногах - сандалии из сыромятной кожи.

    - Разные группы отавало можно отличить по одежде, - объяснял вполголоса шедший ее мной рядом Эстуардо. - Мужчины носят пончо преимущественно трех цветов - темно-синего, темно-серого или коричневого. Сандалии мастерят сами из кожи, а подчас из старых автомобильных покрышек. Сандалий может не быть вовсе. Но на голове у отавало непременно должна быть надета фетровая шляпа. Ну и конечно же коса. Видишь, какая она у Антонио толстая?! Коса у отавало - символ мужественности...

    Среди других индейцев Эквадора, Перу и Боливии, говорящих на кечуа, отавало выделяются множеством отличительных черт, как, впрочем, и их жилища. Обычно они живут в побеленных снаружи глинобитных домах с земляным полом, состоящих из одной комнаты, чаще всего без окон. Дверь заменяет узкая прорезь в стене. Зато иногда дом крыт не соломой, а черепицей, что само по себе свидетельствует об определенном материальном достатке. Дом Антонио Пемы, кстати, был крыт черепицей.

    Мы переступили высокий порог и оказались в просторном помещении, свет в которое проникал сквозь крохотное оконце, смотревшее во внутренний двор. Мое внимание привлекли две небольшие "платформы" из досок: на одну были набросаны соломенные маты и пончо, другая была повыше, с приступочками.

    - Та, что пониже, - кровать, - сказал Антонио. - А на высокой мы рассыпаем и сушим кукурузу. Эти вот три камня, положенные друг на друга рядом со стеной, служат очагом. Сейчас лето, тепло, огня в нем нет. А в холодное время года огонь поддерживаем и днем, и ночью. Тепло очага обогревает дом. Да и спичек не напасешься каждый раз разжигать огонь, - шутливо добавил он.

    - А для чего служат эти блюда и вон те огромные кувшины? - спросил я, показывая на объемистые керамические блюда, лежавшие на высокой "платформе", и на конусообразные амфоры, наполовину вкопанные в земляной пол в дальнем углу комнаты.

    - В глиняных блюдах мы храним кукурузную муку, - ответил Антонио. - А в кувшинах держим зерно, воду, которую женщины приносят из ближайшего ручья, или кукурузную чичу.

    - Жилище отавало служит одновременно и амбаром для хранения зерна и продовольствия, и складом шерсти и ткацких изделий, - вступил в разговор Эстуардо. - В сущности в самом доме семья проводит только ночь да дождливые дни. Большей частью ее жизнь протекает во дворе: там перемалывают кукурузу и ячмень и готовят пищу, там под навесом рядом с домом держат ткацкие станки и там же работают; во дворе семья отдыхает по вечерам, если, конечно, погода позволяет.

    Мы вышли из дома, обошли его и оказались в небольшом дворе, огороженном невысоким глинобитным забором. В ближнем углу возвышался сложенный из кирпича закопченный очаг.

    - Кухня, - односложно пояснил Антонио.

    - Ты главное, главное покажи - ткацкий станок, - напомнил Эстуардо.

    Антонио повел меня к сооружению, пристроенному к дому и похожему на полураскрытый сарай. Там под навесом стояли два примитивных ткацких станка, попросту говоря, две деревянные рамы. На одной синела основа из шерстяных нитей. На другой было натянуто наполовину сотканное одеяло с традиционным рисунком - изображением мифического божества. Тут же стояли деревянная прялка и два чана для крашения пряжи.

    - Большая часть овечьей шерсти превращается в ровную тонкую нить на этой прялке, - рассказывал наш гостеприимный хозяин. - Часть шерсти жена свивает веретеном, когда пасет скот. На станок попадает далеко не вся пряжа. Посевы, скот требуют ухода. Времени на ткачество остается немного. Поэтому крашеную пряжу в мотках мы продаем на субботних ярмарках в Отавало.

    К хозяйственному двору примыкали загон для скота и огород, где семья Антонио Пемы выращивала лук, капусту, овощи для себя и на продажу.

    - Хозяйство небольшое, но нам хватает. Семья-то у меня невелика - со мной пятеро, - сказал Антонио, когда мы собрались в дорогу и стали прощаться. Он проводил нас до машины и, пожимая нам руки, пригласил:

    - Приезжайте еще. Осенью. Соберем урожай - праздники начнутся...

    Когда дом Антонио скрылся за поворотом, я повернулся к Эстуардо:

    - В огороде я видел грядку, на которой, как мне показалось, цвели алые гвоздики. Я не ошибся? Их что, тоже на продажу выращивают?

    - Не ошибся, - подтвердил Эстуардо. - Это действительно были гвоздики. Кое-кто выращивает цветы для продажи, а большинство сажает для себя, чтобы они росли, как говорится, при доме. По сохраняющимся среди отавало верованиям, гвоздики обладают волшебными свойствами. Кстати, многие индейцы выращивают на своих огородах и целебные травы, используемые знахарями, а также местными колдунами в их шаманских обрядах...

    Отавальское ткачество сосредоточено в основном в двух местечках - Пегуче и Кинчуки, где есть довольно крупные старинные ткацкие мастерские. Преобладает, однако, мелкое, рассеянное по всей округе надомное производство. В долине Отавало практически в каждой семье можно встретить небольшие примитивные ткацкие станки, на которых индейцы ткут красочные одеяла и пончо для себя и для рынка. Полагают, что в настоящее время около 5 тысяч отавало, то есть примерно 10% их общего числа, зарабатывают на жизнь кустарным ткачеством. Вместе с тем значительное число людей занимается надомничеством не постоянно, а от случая к случаю, как, например, Антонио Пема. Для них это способ подработать лишнюю сотню-другую сукре в дополнение к основному источнику средств к существованию - земледелию.

    Некоторые авторы утверждают, будто ткачество в Отавало начало развиваться лишь после 1917 года, когда какой-то богач из Кито, любитель шотландских тканей, поручил одному отавальскому ткачу изготовить "что-нибудь подобное", и тот с блеском выполнил поручение. Начиная якобы с той поры в отавальское ткачество внедрились более совершенные ткацкие станки, и поэтому после 1920 года оно получило более широкое развитие.

    Нетрудно заметить, что подобные "теории" отдают преклонением перед "западной цивилизацией" и недооценкой собственных национальных ценностей.

    Шли века, сменялись не только политические режимы, но и целые общественные формации. А индейцы отавало побеждали время, сохраняя и свою особую манеру ткачества, и традиционный стиль своих кустарных изделий. Ныне они продолжают умножать мастерство, унаследованное от далеких предков, воплощая его в необычных сюжетах, своеобразных орнаментах и цветовых сочетаниях. А то, что их домашняя "промышленность" достигла развития и признания поздно, лишь в 50-х годах нашего столетия, объясняется просто: слишком много времени потребовалось "цивилизованному" миру, чтобы преодолеть свое высокомерное отношение к "индиос" и по достоинству оценить превосходные изделия отавальских ткачей. В наше время спрос на них растет с каждым годом.

    Кустарное ткачество принесло отавало заслуженную славу. Кроме того, они плетут превосходные соломенные циновки, изготовляют керамическую посуду. Особенно удаются им огромные керамические сосуды для хранения зерна и воды, которые они вкапывают в земляной пол в своих жилищах.

    Среди отавало сохраняются многие древние языческие верования и обряды. Так, большой интерес для этнографов и историков представляют обряды, связанные с рождением и смертью. Отавало верят в бессмертие души, и поэтому, когда умирает маленький крещеный ребенок, родители и родственники не сильно печалятся - дескать, на небе появился новый ангел. Когда же умирает взрослый, его смерть вызывает скорбь: отавало считают, что у любого человека, как бы праведен и добр он ни был при жизни, всегда найдутся грехи, которые ему предстоит "оплатить" в "той жизни".

    В городке Отавало на кладбище есть специальный сектор для индейцев, где они хоронят покойников на третий день после смерти. В простой, грубо сколоченный гроб кладут иголку с ниткой, чтобы душа покойного могла починить в случае необходимости одежду в том длинном и трудном пути, который ее ожидает. Туда же кладутся веревка - ею душа будет вязать охапки дров и доставлять их с гор в свое "жилище" - и небольшая метла, чтобы это жилище подметать. Поскольку очень немногие индейцы знают католические молитвы наизусть, то обычно на похороны приходят нищие и за небольшую мзду читают молитвы над гробом покойника.

    Отавало до сих пор верят, что болезни - это следствие борьбы духов добра и зла и что изгнать их может только "квалифицированный" колдун. Поэтому колдуны (к их числу не относятся знахари, которые часто оказываются хорошими "травниками") поныне продолжают оказывать огромное влияние на индейцев.

    Сохраняют отавало и многие бытовые традиции и обычаи. Один из них - купание голышом на заре в холодных водах озера Сан-Пабло. "Сухопутные" отавало, как ни странно, испытывают неодолимую тягу к воде: они умело вяжут из камыша лодки-тоторы и легко, с большим удовольствием совершают на них прогулки по озеру.

    Стирают женщины, тоже придерживаясь давнего обычая, не около дома, а на берегу озера или соседнего ручья; выстиранное белье не развешивают на веревках, а раскладывают для просушки на камнях. В такие моменты берега расцвечиваются яркими красками, словно население готовится к большому празднику.

    Пожалуй, именно одежда, в особенности женская, позволяет судить, насколько глубоко укоренились среди отавало старинные обычаи и нравы: ведь женщины отавало и в наши дни носят такие же наряды, какие носили их прапрабабушки. Что носит типичная отавалка? Длинную, до пят, белую рубаху-балахон, поверх которой надеваются юбка и вышитая блузка; на эту нижнюю юбку надевается "анако" - другая юбка из черной или темно-синей фланели с разрезом на боку, облегчающим движения во время работы. Наиболее колоритные детали женского туалета - нарядные пояса, сотканные из шерсти, и "фачалина" - яркий шерстяной или хлопчатобумажный платок прямоугольной формы - им покрывают голову, носят накинутым на плечи.

    "Фачалина" - не просто обязательная принадлежность одежды женщин племени отавало. Платок играет немаловажную роль в жизни отавальской молодежи, в частности в процессе ухаживания. Выглядит этот старинный обычай так. Остановив на одной из девушек свой выбор, юноша как-нибудь последует за ней на некотором расстоянии и тем самым даст ей знать о своих романтических чувствах. Через несколько дней он при приближении избранницы выйдет из засады ей навстречу и бросит в нее мелкими камешками. Пройдет еще несколько дней, и юноша осмелится сделать "решающее предложение": при очередной встрече со своей избранницей он попытается сорвать с нее "фачалину". Если ухажер девушке не по душе, она ни за что не позволит отобрать у нее платок - это ясный знак отказа, и с этого момента парень оставляет девушку в покое. Если же она тоже неравнодушна к претенденту, то сначала окажет кокетливое сопротивление, а кончит тем, что расстанется с "фачалиной". Счастливый обладатель платка сообщит об этом своим родителям, и те нанесут официальный визит родителям невесты, чтобы договориться о свадьбе.

    Брак у отавало едва ли не главное событие года в жизни всей общины. В старину браки "заключались" между родителями жениха и невесты, когда будущим супругам не было и 12 лет от роду. Теперь молодые сами выбирают себе пару. А вот брачные обряды совершаются в строгом соответствии с давними традициями отавало.

    Главный из этих обрядов называется "наложение четок". Состоит он в следующем. Молодые, вступающие в брак, встают на колени перед касиком общины, тот соединяет их головы, вешает им на шеи длинную нитку четок и благословляет их. С этого момента они считаются мужем и женой и могут начать семейную жизнь. Гражданские и церковные церемонии бракосочетания не имеют для отавало морального значения. Зарегистрировать в муниципалитете свой брак они идут лишь потому, что того требует закон. Если же после этого (а такое часто случается значительно позже свадьбы) молодожены отправляются еще и в церковь, то это не более чем формальная дань "правилу", навязанному католическими священниками.

    Вторая традиционная брачная церемония - "энсеррона", что в буквальном переводе означает "запирание". Молодоженов запирают в их доме, а друзья и гости начинают веселиться в доме родителей. Утром наступает черед третьей церемонии - "умывания лица". Не перестающие танцевать и петь друзья возвращаются в дом молодоженов и под возгласы: "Не целуйтесь! Не обнимайтесь! У вас для этого была целая ночь!" , - отпирают дверь. Молодожены присоединяются к общему веселью, и все вместе направляются на берег ближайшего ручья. В то время как друзья и гости бросают в его воды лепестки роз и гвоздик, родители и родственники молодоженов омывают им свежей водой лица и наказывают "быть добрыми супругами". По завершении этого третьего брачного обряда праздник возобновляется с новой силой и продолжается в течение десяти дней.

    Духовный мир отавало - это чрезвычайно своеобразное переплетение языческих традиций, переживших века, и католических обрядов и праздников, пришедших с испанской конкистой. Нельзя сказать, чтобы у отавало не было своих, исконных, чисто индейских праздников. Они были. Но испанские миссионеры, обращая "неверных" индейцев в христианскую веру, проводили гибкую политику, "христианизируя" также и их обычаи, вместо того чтобы предавать анафеме и пытаться их искоренить. Так, в частности, случилось с радостным и ярким индейским праздником летнего солнцестояния - по странному "совпадению" теперь он отмечается как день святого Хуана 24 июня.

    Когда наступает этот праздник, мир белого человека отступает, чтобы дать "зеленую улицу" миру индейца. В городке Отавало народным гуляньям нет конца. В течение трех дней не утихает веселье, а улицы заполняют группы индейцев, которые танцуют без устали под звуки простейших музыкальных инструментов - флейт и кен и тратят на чичу все скромные сбережения, накопленные за долгие месяцы работы.

    В былые времена отавало, принадлежащие к разным группам, завязывали между собой, следуя традиции, показные побоища за право занять в праздничные дни главную площадь. Инсценировки часто заканчивались настоящими драками, поножовщиной, и, в конце концов, власти их запретили. Поначалу эта мера была встречена индейцами с большим недовольством, а сегодня о драках и не вспоминают. Зато каждый год можно увидеть карнавальные шествия ряженых с участием "солдат", "мажордомов", "дьяволов".



    Сельский праздник в горном районе Сумбагуа


    Есть у отавало праздник, какого нет, судя по всему, у других индейских народов, населяющих континент. Его вполне можно назвать "сладким праздником". Это "Фестиваль Сан-Луис Обиспо" ("Фестиваль святого епископа Луиса"). Проходит он каждый год 19 августа в небольшом приходе Сан-Рафаэль, неподалеку от города Отавало.

    "Фестиваль" отличается прежде всего своим простодушным комизмом. По единственной улочке крохотного поселка идет толпа босоногих индейцев. Музыканты что есть сил дуют в кены и флейты, бьют в барабаны, играют на трубах. Бок о бок с ними шествуют "знаменосцы": у этих участников процессии в руках длинные бамбуковые шесты, похожие на лыжные палки, но увенчанные двойными кольцами и бумажными шарами и конусами непонятного назначения. Процессия возвещает о начале "Фестиваля Сан-Луис Обиспо". Однажды мне довелось своими глазами увидеть таких музыкантов, и, признаться, больше всего меня поразил не столько их внешний вид, сколько присутствие в составе оркестра индейца, дувшего в огромную, сверкавшую на солнце медную трубу-геликон.

    Организуют праздник восемь - десять человек, которых называют "корасами" (по-испански "кораса" - броня). Обычно это зажиточные индейцы, поскольку праздничная одежда очень дорогая и нужно иметь служку, который бы заботился как об этом наряде, так и о другом - маскарадном. Прибыв в местечко, "корасы" сначала присутствуют на мессе в церкви. Каждого из них сопровождают два отавало, переодетых в "юмбо" - амазонских индейцев, и один "лоа" - своего рода придворный льстец.

    Вот месса окончена. Все выходят из церкви и садятся на лошадей. Льстецы произносят хвалебные речи в честь своих "корасов", те выслушивают дифирамбы, после чего пытаются галопом ускакать от свиты. Свита преследует своих покровителей, бросает в них карамель, пытаясь их "ранить", "корасы" же не должны защищаться руками - правила предписывают им лишь уклоняться от "снарядов". Нечего и говорить, что участники праздника - отличные наездники, превосходно управляющие лошадьми.

    По окончании состязания жюри осматривает его участников и определяет, кто из них получил меньше "ранений". Так выявляется победитель. После этого индейцы, уже не различая "чинов" и "званий", всем миром отправляются в кабак. Праздник продолжается несколько дней.

    Такова внешняя канва "Фестиваля Сан-Луис Обиспо". Узнать, что символизирует собой "сладкий праздник" и каково его происхождение, мне, к сожалению, так и не удалось.

    В последние годы прогрессивная общественность Эквадора все громче бьет тревогу по поводу настоящей экспансии питейных заведений, которые растут в долине Отавало как грибы после дождя. Однако никто не сдерживает появления все новых и новых кабаков, никто не контролирует, чем там торгуют. В результате возле таверн, а то и прямо на обочинах дорог все чаще можно увидеть забывшихся пьяным сном индейцев. Молох алкоголизма безжалостно пожирает здоровье отавало.

    Знакомясь с жизнью и бытом отавало, нельзя не согласиться с существующим мнением, что по сравнению с другими индейскими народами на континенте они достигли "процветания и весьма высокого уровня жизни". Разумеется, их "процветание" весьма относительно. Те, кто утверждает это, исходят, в частности, из того факта, что многие общины отавало вкладывают свои накопления в покупку земли, ибо считают, что земельная собственность гарантирует им "экономическую независимость".

    Действительно, в целом ряде случаев сложилось такое положение, когда общины, имеющие большие земельные площади, достигли соответственно и большей "индустриализации" в сфере ткачества, если только это слово вообще применимо к их кустарному способу надомного производства. Так или иначе, владение землей, скотом, собственными (пусть примитивными) средствами производства ставит отавало в социально-экономическом плане в привилегированное положение по сравнению с индейскими народами, населяющими эквадорскую Сьерру или Восточную Сельву.

    Но и эта их привилегированность тоже весьма и весьма относительна. Ибо при всем том, что они отличные земледельцы и ткачи и их кустарная продукция находит широкий сбыт и в стране, и за рубежом, что их дети ходят сегодня в школу наравне с белыми детьми, а сами они избавлены от откровенной расовой дискриминации, они по-прежнему стоят на одной из самых нижних ступенек современного эквадорского общества, а "настоящие" эквадорцы все еще относятся к ним как к "невежественным индиос".

    В тисках безземелья

    ...В помещении Конфедерации трудящихся Эквадора как-то появилась группа крестьян. Низкорослые и разновозрастные. Обветренные лица под вылинявшими, выгоревшими от дождей и горного солнца фетровыми шляпами цвета вареного гороха. Грубые домотканые пончо неопределенно коричневых тонов. Все - из Гальте, что в провинции Чимборасо.

    "Голове" группы Мартину Покульпале 36 лет, но выглядел он гораздо старше своего возраста. Неспешно объяснял Покульпала секретарю Конфедерации по крестьянским вопросам проблемы крестьян Гальте:

    - У нас нет земли. Совсем нет. Мы приехали в Кито в Федерацию индейцев за помощью. Надеемся, что Конфедерация трудящихся тоже нам поможет. Дело в том, что среди крестьян Гальте уже сейчас наблюдается разлад, хотя аграрная реформа в наших краях еще и не начиналась. Землю нам обещают давно, но никак не дадут. А крестьяне уже спорят между собой: что с землей делать? Одни хотят создать кооператив, другие ратуют за общину наподобие тех, какие существовали в старину, третьи колеблются, ни туда ни сюда...

    Ходоков было много, человек пятнадцать. И почти все думали, что уж в столице-то можно решить вопрос насчет "их землицы" там, в Гальте.

    - Мы пока мирными средствами добиваемся выделения нам земли, - говорил один из них. - Но сколько можно ждать? Провинция наша славится боевыми традициями, они создавались в ходе борьбы крестьян-индейцев за землю. Борьба эта велась десятилетиями. Неужто опять придется браться за вилы?..

    - В нашей округе шестьсот восемьдесят гектаров земли, - рассказывали ходоки. - Вся она в распоряжении Института аграрной реформы. Крестьяне хотят, чтобы землю отдали пятистам семьям и чтобы дети "уасипунгеро" организовали на ней кооператив. Институт тоже хочет создать кооператив, но на свой лад и только из шестидесяти семей. А что делать остальным?..

    Из дальнейшей беседы выяснилось, что борьбу за эту землю ведут уже два поколения крестьян Гальте. Началась она еще в 1928 году, когда труженики земли восстали против произвола латифундиста Рамона Борхи Монкайо, наймиты которого избивали крестьян, насиловали их жен, отнимали домашний скарб, одежду, даже кур. Крестьянское восстание было подавлено, многие его участники арестованы и посажены в помещичью каталажку. Но борьба не прекратилась. В 1937- 1938 годах после очередного выступления крестьян "крестьянский полковник" Амбросио Ласо был даже сослан на Галапагосы. На какое-то время борьба опять стихла. И опять ненадолго...

    Ходоки возвратились в Федерацию эквадорских индейцев, где их ожидал ее генеральный секретарь Эстуардо Гуайлье. Он сообщил, что руководители Института аграрной реформы согласились принять крестьянскую делегацию и назначили аудиенцию на следующий день. Большинство ходоков не скрывало своего удовлетворения: они все еще верили, что Институт, "если на него давить постоянно", решит в конце концов вопрос о земле в их пользу. И лишь трое, самые пожилые, были настроены скептически.

    - Что, по-вашему, может дать завтрашняя аудиенция? - спросил я у Дамасио Маньи Куэласа.

    - Через месяц мне исполнится шестьдесят пять лет, - ответил он, - пятьдесят из них я борюсь за то, чтобы земля, на которой работаю, стала моей. Пятьдесят лет! И никакого результата. Не верится, чтобы вот так вдруг, в один день, можно было все решить в нашу пользу... - И он грустно покачал головой.

    Ходоки ушли. А мы с Эстуардо Гуайлье еще долго вели разговор об индейских общинах и крестьянских кооперативах, "уасипунгеро" и латифундистах, о реальном положении эквадорских тружеников земли, их проблемах и чаяниях. А потом генеральный секретарь Федерации предложил съездить в "настоящую деревню".

    ...Через несколько дней Панамериканское шоссе уносило нас на север, в сторону границы с Колумбией.

    По дороге, что ведет в Ольмедо, узкой и кривой, как все дороги в Андах, можно проехать только на "джипе" или на худой конец на лошади. Местные жители называют ее "дорогой домовых" - так часто пугает она путника неожиданно открывающимися чуть ли не за каждым поворотом крутыми откосами и вертикальными скалами с прилепившимися к ним папоротниками. Минуем Ольмедо - крестьянское село, где, по какой улице ни поедешь, окажешься в поле. Отсюда рукой подать до озера Сан-Маркос. В прошлом, когда эти земли принадлежали государству, по берегам озера водились олени, тапиры, медведи. Бесконтрольная охота привела к почти полному их истреблению, а земли после создания на них крестьянских кооперативов были сплошь распаханы под поля пшеницы, ячменя, картофеля. Нетронутыми остались лишь редкие эвкалиптовые рощи.

    - Зона Ольмедо всегда была зоной активной борьбы крестьян за землю, и потому аграрная реформа пришла сюда раньше, чем во многие другие районы, - рассказывает Эстуардо Гуайлье. - Кооперативы были созданы в основном на землях государственных латифундий, но были затронуты и частные асьенды, такие, как "Магдалена", "Сулета" и другие. В "Сулете", например, некоторые семьи безземельных крестьян поселились на центральной усадьбе, в бывшем помещичьем доме. В свободных помещениях организовали мастерские для кустарей - они поставляют на местный рынок красивые пончо, вышитые блузы, другие изделия. Так крестьяне сочетают работу в поле и на фермах с кустарными промыслами, дающими дополнительный заработок.

    - Должен сказать, - продолжает он, - что зона Ольмедо - остров в море сохраняющихся латифундий. Например, зеленые поля вокруг Кито чрезвычайно обманчивы. На первый взгляд частые изгороди из зелени или колючей проволоки должны разделять мелкие и средние хозяйства. Но там, под боком у Института аграрной реформы, куда больше крупных латифундий: есть имения по шесть - восемь тысяч гектаров, есть хозяйства, в которых по нескольку тысяч голов крупного рогатого скота. На землях, окружающих столицу, господствуют такие олигархические семейства, как Чирибога, Кордобес, Барба Альварес, Перес Серрано и им подобные. Тут можно столкнуться с самым что ни на есть средневековым анахронизмом. Так, у подножия вулкана Антисана есть озеро Мика. Озеро государственное, но находится на территории частного поместья "Пинантура" площадью семнадцать тысяч га, владелец которого, некий Леонардо Дельгадо, порой просто запрещает "посторонним" подъезжать к озеру: "Моя земля - и все тут!"



    Сеятель


    Вплоть до провозглашения Эквадора в 1830 году независимой республикой эквадорские индейцы, составлявшие основную массу сельского населения, находились фактически на положении рабов в рамках системы "энкомьенды", установленной Мадридом для своих заморских владений. В условиях республики индейцы стали формально свободными, но жесточайшая эксплуатация их сохранялась, хотя и несколько видоизменилась по форме. "Энкомьенду" сменила система "уасипунго" - этакая разновидность аренды, когда за предоставленный помещиком участок земли (обычно не больше трех гектаров) крестьянин должен был бесплатно обрабатывать земли "патрона". Сохранялась и издольщина, при которой крестьянин в качестве арендной платы отдавал латифундисту часть выращенного урожая. Поскольку же надел едва позволял крестьянину и его семье жить впроголодь, он сам, "добровольно", залезал в беспросветную долговую кабалу к помещику. Такая система экономического принуждения получила название "консертахе" - "по договоренности". Действовала она безотказно, ибо в руках "патрона" был такой сильный инструмент воздействия на "договаривающуюся сторону", как долговая тюрьма. Когда в начале 70-х годов я впервые попал в Эквадор, в газетах, правда, не часто, но еще можно было встретить объявление: "Продается индеец..." Две ненавистные системы угнетения - "уасипунго" и "консертахе" ? - все еще продолжали существовать.

    Под стать структуре землевладения была и система землепользования. Обработку земли крестьянин, как и его далекие предки, вел допотопными методами - землю пахал сохой, сеял из лукошка, многим орудиям его труда место было не в поле, а в музее эпохи средневековья. Естественно, что арендатор-испольщик (уасипунгеро) не был заинтересован в том, чтобы хорошо обрабатывать землю латифундиста, и поэтому, с одной стороны, урожаи сельскохозяйственных культур в эквадорской Сьерре были и остаются очень низкими, а с другой, - несмотря на нехватку продовольствия и необходимость ввозить многие продукты из-за границы, посевные площади в стране увеличиваются крайне медленно (в 1981 году при общей площади страны 27,5 миллиона гектаров пригодные к обработке земли составляли 4,32 миллиона, а пастбища - 2,2 миллиона гектаров, тогда как в 1954 году общая площадь сельскохозяйственных угодий едва достигала 6 миллионов гектаров).

    В середине 50-х годов сельское хозяйство Эквадора являло собой - в плане землевладения - такую картину: 241 крупнейшему латифундисту, каждый из которых имел более 2500 гектаров, принадлежало свыше полутора миллионов гектаров, такое же количество земли приходилось на долю 328 тысяч мелких землевладельцев. 252 тысячи хозяйств имели каждое меньше пяти гектаров, 92 тысячи - меньше одного гектара. Хозяйства последних двух категорий составляли 73% всех хозяйств, существовавших в стране. Авторитетные источники свидетельствовали: больше средств вкладывалось в сооружение изгородей, разделявших земельные участки, нежели в приобретение сельскохозяйственной техники.

    В 1963 году в результате военного переворота власть в стране захватила военная хунта во главе с Р. Кастро Хихоном. Таким путем олигархия стремилась предотвратить назревавший социальный взрыв и, в частности, нейтрализовать возникшие очаги партизанского движения, лишив их поддержки крестьян. По всей стране была развязана кампания жестоких репрессий против левых политических партий и демократических организаций. Одновременно хунта применила в отношении крестьян "метод пряника": в 1964 году был издан закон об аграрной реформе. Главной ее целью провозглашалось "исправление аграрной структуры путем перераспределения и лучшего использования земли с тем, чтобы повысить ее производительность и поднять уровень жизни эквадорского крестьянства". Для проведения закона в жизнь военная хунта создала Эквадорский институт аграрной реформы и колонизации земель.

    Аграрная реформа 1964 года была заранее обречена на провал. Ведь ее авторы, руководствуясь идеями выдвинутой Вашингтоном программы "Союз ради прогресса", стремились ликвидировать полуфеодальные отношения в эквадорской деревне, и главным образом систему "уасипунго", не ломая при этом самой отжившей структуры помещичьего землевладения. Иными словами, они рассчитывали модернизировать производственные отношения на селе путем незначительного изменения системы землевладения и искусственного насаждения в сельском хозяйстве предприятий капиталистического типа наподобие американских ферм. И действительно, некоторая часть помещичьих земель, в основном пустоши, была экспроприирована, на них созданы мелкие и средние крестьянские хозяйства. На том дело и застопорилось. В сущности "реформаторы" лишь узаконили собственность на мельчайшие владения - минифундии и оставили в неприкосновенности корень зла - крупную земельную собственность - латифундии.

    Ни военному режиму (он был свергнут в 1966 году), ни пришедшему ему на смену в 1968 году гражданскому правительству президента Веласко Ибарры (он в пятый раз стал президентом республики) решить аграрную проблему не удалось.

    В итоге вместо перераспределения земель в интересах крестьянских масс страна стала свидетелем усиления процесса концентрации земельной собственности. Быстро выросло число хозяйств "средней руки" - размером от 100 до 500 гектаров. Что касается поместий более крупных, то, хотя они к началу 70-х годов и составляли лишь 0,2% общего числа хозяйств, на их долю приходилась почти четверть всех обрабатываемых земель. Показательным был и социальный состав сельского населения: 88% составляли крестьяне - малоземельные или работавшие на полях помещиков, 10% - административно-технический персонал и только 2% - крупные землевладельцы. Неудивительно, что социальная атмосфера в эквадорской деревне оставалась напряженной.

    В 1972 году в Эквадоре произошел очередной военный переворот: президент Веласко Ибарра был свергнут, и власть перешла к военной хунте, которую возглавил генерал Родригес Лара. Пока готовился новый закон об аграрной реформе, военное правительство, демонстрируя свое намерение провести назревшие преобразования и опираясь на закон 1964 года, экспроприировало в центральной части страны отдельные заброшенные поместья и передало их крестьянам. Как это выглядело и что из этого вышло - о том и шел разговор в кооперативе "Руминьяуи", куда меня привез Эстуардо Гуайлье.

    - Раньше тут была запущенная асьенда с уставшей землей. Называлась она "Муюрка". Ее-то в августе 1972 года нам и отдали: 1015 гектаров земли, некоторые хозяйственные постройки - и больше ничего. Было нас 84 семьи. Создали кооператив, получили в банке кредит, купили трактор. Начали фактически с нуля. Постепенно дела налаживались, - рассказывает секретарь правления кооператива Франсиско Андримба.

    - Как все просто: создали, получили, налаживается, - говорит Эстуардо. - Ты расскажи, как вы начинали с нуля.

    Франсиско пожимает плечами:



    Маленький крестьянин и его верный помощник


    - Ну, если это действительно интересно... Мы начали с того, что решили: одна семья - один член кооператива. Установили размер вступительного взноса. Кроме него каждая семья внесла сколько могла кукурузы, фасоли, ячменя - так образовался общий семенной фонд. Еще каждая семья отдала в кооператив по овце - так создалось общественное стадо. И уж после того, как мы стали работать сообща, приняли устав, чтобы гарантировать будущее кооператива. В него мы записали условия, которые считали главными для выживания кооператива, права и обязанности его членов. Они должны иметь доброе имя, постоянно заниматься сельским хозяйством, работать сознательно и беречь общее добро, участвовать в общих собраниях, выполнять общественную работу, учиться.

    - Крестьян каких категорий объединил кооператив? - спрашиваю я у Андримбы.

    - В сущности одной категории - бедноту, - отвечает он. - Хотя между отдельными группами, конечно, были и есть большие различия. Например, есть "уасипунгеро". Это испольщики, имеющие земельные наделы, при образовании кооператива они составили треть его членов. Есть "арримадо", то есть близкие, родственные, - так мы называем детей "уасипунгеро", которые тоже хотят работать на своей земле, но наделов не имеют. Есть вчерашние безземельные крестьяне - они получили землю в коллективную собственность. Есть пеоны - сельскохозяйственные рабочие, гнувшие спину на помещика. Одним словом, и после образования кооператива пестрота не уменьшилась. Не ослабла и тяга крестьян иметь свой надел. Поэтому-то, - заключает Андримба, - мы из общественных земель выделили каждому безземельному крестьянину участок размером в три гектара. Такие же наделы мы предоставили и многим детям тех "уасипунгеро", которые вступили в кооператив.

    - Особо следует сказать об "уасипунгеро", - включается в беседу Эстуардо. - За ними сохранились их прежние наделы. Сами они в кооперативе не работают, а посылают вместо себя своих детей или пеонов.

    - Выходит, что они вроде состоят и не состоят в кооперативе?

    - Выходит, так, - кивает Андримба.

    - Вы сказали, что пеоны, гнувшие спину на помещика, теперь состоят членами кооператива, и в то же время говорили о пеонах, которых "уасипунгеро" посылают вместо себя...

    - Да, именно так, - подтверждает Андримба. - Дело в том, что некоторые члены кооператива подрабатывают тем, что помогают "уасипунгеро" обрабатывать их наделы.

    - Зачем же тогда "уасипунгеро" нужен кооператив?

    - О-о... На это у них свой резон. У кооператива - коллективные пастбища, трактор, который предоставляется для обработки индивидуальных наделов, молотилка, плуги, другие машины. Люди видят, что с каждым годом кооператив все крепче стоит на ногах, увеличиваются его общественные фонды. Вот и результат: никто до сих пор из кооператива не вышел.

    - Одна из причин - растущее сознание крестьян, - добавляет Эстуардо Гуайлье. - Руководители кооператива - и наша федерация им в этом посильно помогает - ведут среди них большую воспитательную работу, разъясняя преимущества совместного труда, убеждая их и словом, и делом. Необходимость в этом есть. Одни крестьяне по привычке твердят, что на "своей" земле работается лучше, другие все еще колеблются, все еще не уверены, что земля, которой владеет кооператив, всегда будет их собственностью. Приходится проявлять терпение.

    За разговором мы не заметили, как возле нас собралась группа крестьян. Скуластые лица с вишневыми от горного солнца и холодных ветров щеками. Широкие, лопаткой, мозолистые ладони, огрубевшие от постоянного соприкосновения с землей. Домотканые пончо, самодельные кожаные сандалии на босу ногу...

    Андримба представляет их одного за другим:

    - Леонидас Лечон. Его мать Мариа Петрона Кампуас. Рехина Какауанго. Какой это у тебя по счету - четвертый или пятый? - шутливо обращается он к молодой женщине с ребенком на руках. И тут же кивает на крестьянку, сидящую верхом на лошади: - Наша лихая наездница Фермина Кинче.

    Андримба продолжает называть имена. А я обвожу взглядом крестьянские лица - внимательные, непроницаемые.

    - Хосе Серпа, Марио Киспе, Мигель Киспе - ветеран кооператива, его опора.

    Лицо стоявшего рядом со мной крестьянина с веревкой через плечо и серпом в руках изображает подобие улыбки.

    - Лично для Вас, - спрашиваю я его, - что значит кооператив?

    Мигель Киспе мнется. Потом, подбадриваемый репликами крестьян, говорит:

    - Для меня с самого начала кооператив был и остается надеждой. Да-да, надеждой на то, что у меня и моих детей будет наконец земля, работа, кусок хлеба. И еще не надо будет бояться, что помещик прогонит на все четыре стороны. Когда объявили новый закон об аграрной реформе и вокруг образовались другие кооперативы, стало повеселее. Помещики, правда, не успокаиваются. Но и мы теперь стали сильнее. Кооператив дал моей семье уверенность в том, что земля эта - наша, что, вместе защищая ее от помещиков и вместе работая на ней, мы сможем жить лучше...

    Со старым багажом - в XXI век?

    Новый закон об аграрной реформе, более демократичный по сравнению с законом 1964 года, был принят 15 октября 1973 года. Его авторы ставили целью покончить с полуфеодальными отношениями в деревне. По сути дела речь шла о попытке организовать фронтальное наступление капиталистических производственных отношений на сохранявшиеся в эквадорской деревне феодальные и полуфеодальные пережитки. Однако и эта попытка изменить и осовременить структуру землевладения, модернизировать сельское хозяйство и одновременно ослабить давление "снизу", со стороны набиравшего силу организованного крестьянского движения натолкнулась на сопротивление могущественных земельных "баронов" Сьерры и владельцев гигантских банановых плантаций побережья, особенно в провинциях Гуаяс и Эль-Оро.



    Жилища плантационных рабочих на побережье


    Латифундисты встретили новый закон в штыки и даже пытались воздействовать на военное правительство снижением сельскохозяйственного производства. Они были напуганы и тем, что крестьяне, получавшие землю, создавали кооперативы, и тем, что государство оказывало им помощь, предоставляя дешевый кредит, на который крестьяне закупали семена, удобрения, сельскохозяйственные машины.

    Одним из наиболее рьяных противников аграрной реформы проявил себя Гало Пласа, бывший президент Эквадора и бывший генеральный секретарь Организации американских государств. Этот латифундист, владелец крупного поместья и агропромышленного комплекса в провинции Имбабура, утверждал, что экспроприация латифундий приведет к падению производства сельскохозяйственных продуктов, поскольку, дескать, раздел помещичьих земель между крестьянами превратит крупные рентабельные хозяйства в минифундии, что автоматически повлечет за собой снижение производства товарной продукции, ибо минифундия - это не что иное, как натуральное хозяйство, способное обеспечить лишь "внутреннее потребление" крестьянской семьи.

    Однако очень скоро латифундисты разобрались что к чему. Военный режим и на этот раз замахивался на латифундии робко, нерешительно. В самом деле, статья 25 закона, принятого 15 октября 1973 года, гласила, что экспроприации подлежали помещичьи земли, которые "недостаточно обрабатывались". Таковыми объявлялись поместья, где, во-первых, эффективно эксплуатировалось "в соответствии с географическими и экологическими условиями зоны" менее 80% угодий, где, во-вторых, уровень производства был ниже уровня, установленного министерством сельского хозяйства для дайной зоны, и где, наконец, отсутствовала "должная инфраструктура".

    Так выглядела реформа на бумаге. В жизни все обстояло иначе. Скажем, к числу поместий, где земли "недостаточно обрабатывались", можно было отнести практически все крупные частные хозяйства: в имениях площадью от 500 до 1000 гектаров каждое обрабатывалось в среднем 58% земли, а в еще более крупных - и того меньше, лишь 27%. Однако как раз такие латифундии и не были затронуты реформой.

    В законе содержались статьи, которые позволяли военному правительству при желании экспроприировать любую латифундию. Скажем, такую, где нарушалось трудовое законодательство, что наблюдалось повсеместно. Кроме того, целый ряд дополнений, условий, оговорок делал экспроприацию помещичьих земель возможной в любой момент. Но в том-то и суть, что у военного правительства, которое возглавлял генерал Родригес Лара, не было ни достаточных сил, ни особого желания действительно покончить с латифундизмом как системой. Это было видно прежде всего из самого закона: ведь одна из его особенностей заключалась в том, что он гарантировал частную собственность на землю во всех случаях, когда землевладелец "непосредственно" ее обрабатывал, при этом лимит владения не устанавливался.

    Расплывчатость формулировок давала помещикам возможность различного толкования положений закона, позволяла обходить "неудобные" статьи. Кроме того, в законе содержалось множество противоречий, отражавших противоречия и борьбу внутри самого военного правительства. Так, например, не ясно было, какие земли экспроприировать в первую очередь и какие - не в первую, какие считать "достаточно обрабатываемыми", а какие - "недостаточно" и т. д. Поэтому не было случайностью ни то, что законопроект обсуждался в правительстве больше года, ни то, что, уступая нажиму помещиков, оно предоставило им льготный двухгодичный срок для "максимального использования" принадлежащих им земель и согласилось отложить введение в силу статьи 25 закона до 1 января 1976 года. Коренной же порок закона об аграрной реформе, который был обусловлен классовой идеологией его авторов и который лишил военный режим Родригеса Лары поддержки широких крестьянских масс, состоял в том, что он не предусматривал бесплатной передачи экспроприируемых земель в руки тех, кто их обрабатывал, - крестьянам предстояло выплачивать за них так называемый аграрный долг.



    На пашне


    Сказанное выше подтверждают официальные данные Института аграрной реформы. За три с половиной года, прошедших после принятия закона, то есть с октября 1973 до середины 1977 года, двенадцать с половиной тысяч крестьянских семей получили 346 тысяч гектаров земли. Казалось бы, перераспределение сельскохозяйственных угодий в пользу испольщиков, издольщиков, безземельных крестьян медленно, но продвигалось вперед. Однако что это были за земли? Пустоши и неудобья, а также земли в труднодоступных горных районах и в "преддверии" сельвы, на востоке страны. Немудрено, что крестьяне, получавшие такие наделы, вскоре оставляли их и возвращались в родные места, а латифундисты в какой-то момент даже обрадовались, что государство выкупит у них пустующие земли и не тронет их процветающие плантации. Вот данные Института аграрной реформы, красноречиво говорящие сами за себя: с 1964 по 1977 год крестьянам было передано в общей сложности 1 миллион 664 тысячи гектаров, из них только 163 тысячи, то есть менее 10%, составили земли, экспроприированные у латифундистов. Иными словами, реформа проводилась в первую очередь за счет раздела государственных земель, а не ликвидации крупного помещичьего землевладения.

    Военное правительство Родригеса Лары было, несомненно, знакомо с аграрными реформами, проведенными национально-демократическими военными режимами в соседней Перу и в Панаме, и в какой-то мере учитывало их опыт. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что земли, которые предназначались для аграрной реформы, не делились на парцеллы и не распределялись между крестьянами, а передавались кооперативам в коллективную собственность. В этом, кстати, заключалась одна из отличительных особенностей закона об аграрной реформа 1973 года.

    Итак, система "уасипунго" похоронена. Но вместе с ней исчезло, разорившись, и большое число мелких и мельчайших землевладельцев. Иными словами, минифундий стало меньше, а средних и крупных частнокапиталистических хозяйств - больше. Таким в конечном счете был итог аграрной реформы 1973 года, оказавшейся, судя по ее практическим результатам, не более чем расширенным вариантом ограниченной буржуазной реформы 1964 года. Впрочем, иначе и быть не могло: это была реформа технократов, сторонников так называемого "десаррольизма", то есть "развития любой ценой", которые всю аграрную проблему сводили к проблеме производства сельскохозяйственной продукции. На том этапе им удалось одержать верх, а позже и закрепить свою победу законодательным путем. Забегая вперед, скажу, что, когда в конце 70-х годов разрабатывался текст новой конституции Эквадора, возглавлял подготовительную комиссию не кто иной, как... упоминавшийся выше Гало Пласа, а уж он-то знал, как "законным" путем оградить интересы своего класса - класса помещиков.



    Крестьяне кооператива 'Руминьяуи'


    И все-таки аграрная реформа в Эквадоре, несмотря на ее куцый характер, имела важное значение. В ходе борьбы за реформу, за землю объединялись и сплачивались широкие слои крестьянства, повышалась их социальная роль, расширялось и становилось более активным их участие в общественно-политической жизни страны.

    Аграрная реформа 1973 года расчистила путь для ускоренного развития капитализма в эквадорской деревне. Несколько ослабив накал классовой борьбы, она, разумеется, не устранила глубоких социальных антагонизмов, и, хотя в ходе аграрной реформы было создано более одной тысячи кооперативов, значение этого сектора в экономике страны все еще невелико. К тому же появление кооперативов не привело к заметному улучшению условий жизни эквадорского крестьянства. В 1975 году из 1 миллиона 800 тысяч человек, составлявших экономически активное население, более миллиона не имели работы, и значительная часть их приходилась на село; 90% крестьянских жилищ не имели электрического освещения и не отвечали элементарным санитарным требованиям. Из 677 муниципий, на которые была разделена страна, только в 17 имелись поликлиники, в 79 - пункты первой помощи, а 582 вообще не имели никаких медицинских учреждений. В таких условиях треть всех смертей была следствием заболеваний, которые при оказании своевременной врачебной помощи могли быть вылечены.

    Военное правительство Родригеса Лары ушло в отставку в январе 1976 года под натиском объединенных сил олигархии и империализма. Заменивший его военный триумвират тотчас предал забвению все прогрессивные начинания и взял курс на всестороннюю поддержку латифундистов. Дальнейшее осуществление аграрной реформы сначала было заморожено, а затем упор стал делаться на так называемую колонизацию новых земель посредством переселения безземельных крестьян в неосвоенные районы, главным образом на востоке страны.

    Эквадор и в наши дни остается страной преимущественно аграрной, где жизнь 50-60% населения прямо или косвенно зависит от сельскохозяйственного производства, а продукция сельского хозяйства и рыболовства достигает 40% валового национального продукта. До сих пор по всей стране сотни тысяч крестьян все так же не имеют своего клочка земли и вынуждены за бесценок продавать помещикам свою рабочую силу. Более двух миллионов эквадорцев влачат существование в условиях крайней нищеты, из них почти полтора миллиона живут в сельской местности.

    ...После знакомства с кооперативом "Руминьяуи" я побывал в соседнем с ним кооперативе "Ла Чимба" и в единоличных хозяйствах, беседовал со "стопроцентными" кооператорами, с "уасипунгеро" и с теми, в ком еще силен единоличник, видел, как они трудятся и как живут. Вывод из этих встреч и бесед был однозначный: эквадорскому крестьянину предстоит пройти долгий и нелегкий путь, преодолеть сложные наслоения прошлого, чтобы создать мало-мальски нормальные - по современным меркам - условия жизни для себя и для своих детей, хотя бы в XXI веке.

    Когда мы возвращались в Кито, Гуайлье предложил завернуть в Каямбе.

    - Сегодня суббота, - сказал он. - А там в это время года по субботам часто проводят корриды. Настоящие сельские корриды!..

    Устоять перед таким искушением? Да это просто невозможно.

    И мне повезло.

    Хотя день был уже на исходе, коррида в Каямбе была в разгаре. На просторном вытоптанном пустыре стояли хлипкие дощатые трибуны, образуя две стороны большого квадрата, двумя другими служили изгороди из толстых слег. Это арена. На трибунах, расцвеченных всеми цветами радуги, яблоку упасть некуда: тут и импульсивные горожане, и степенные крестьянки в ярких пончо, и молодежь, не расстающаяся с транзисторными приемниками, и нарядно одетые дети. Смех, крики, шум, гвалт... Праздник! А внизу, на арене, происходит то, ради чего они сюда собрались и зачем наблюдают внимательнейшим образом, - сельская коррида!

    Посреди арены переминается с ноги на ногу черный с белыми пятнами бык - не из тех могучих бойцов, каких изображают на афишах столичных коррид, а так себе бычок, провинциал-недомерок. Вокруг - десятка полтора "тореадоров" разного возраста и разной степени опьянения, есть, правда, и трезвые. У быка на шее красная тряпка с множеством нашитых на нее монет. У "тореадоров" в руках "мулеты" - у кого пончо, у кого подобие одеяла. Задача "тореадора", а им может стать любой желающий, - изловчиться и сорвать с шеи быка заветный приз - тряпку с монетами. Но сделать это не так-то просто. Вот худощавый, крикливый парень, выставив перед собой пончо, приближается к быку. Бык опускает морду к земле и срывается с места. Парень бросается наутек, и, когда кажется, что рога вот-вот достанут его, он прыгает и повисает на заборе под громкие "ахи" и "охи" зрителей. А к быку уже подбираются другие "тореадоры". Зрители же знай себе кричат, дают советы...

    - Ты гринго?..

    Оборачиваюсь и вижу уставившегося на меня мутным взглядом мужчину преклонного возраста. Эквадорец как эквадорец: грубые ботинки, пончо, фетровая шляпа, под шляпой - смуглое лицо, изрезанное глубокими морщинами.

    - Нет, не гринго, - отвечает за меня Эстуардо. - Финляндец он.

    -А-а-а... - неопределенно тянет лицо под шляпой. - А я - Мануэль Салас. Будем знакомы.

    Вдоволь насмотревшись, мы спускаемся с трибуны - пора в обратный путь. Следом спустился и наш новый "знакомый".

    - Послушай, финляндец! - Он дернул меня за рукав и заплетающимся языком забормотал: - Ты им не верь. Это не настоящая коррида. Разве это коррида? За весь день ни одного на рогах... Вот в прошлом году была коррида - это да! Троих насмерть, шестерых отвезли в больницу - и все в один день. А это что? Одна забава... Ну, прощай.

    Он повернулся и, пошатываясь, медленно побрел прочь.
     

    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх