• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Клемент Готвальд не был старым человеком, хотя и выглядел таким. Он больше не пил спиртного ради того, чтобы облегчить груз своих высоких обязанностей. Сейчас печать отчаяния лежала на его пристрастии к выпивке: как будто от этого зависело, выживет он или нет. Прежде он был искусным политиком, но ныне его политическое лицо было опошлено культом личности, который он воздвиг вокруг себя в качестве защитной стены, прикрывающей его слабости. Из-за того, что он дал себя убедить в том, что будущее Чехословакии зависит от этого культа, он оказался вовлеченным в такое количество мелких преступлений, что потерял способность отличать справедливость от несправедливости. Короче говоря, президент Чехословакии был выеденным яйцом. Он уже давно забыл, что такое сочувствие, понимание и любовь. Вместо этого его заполнил патологический страх за свою собственную судьбу.

Некогда Клемент Готвальд был значительным человеком. Он происходил из крестьянской семьи в Моравии. В 12-летнем возрасте он был послан к родственникам в Вену, где работал учеником плотника. Во время Первой мировой войны был мобилизован в австро-венгерскую армию, дослужился до чина сержанта и воевал против русских на Карпатском фронте. Позднее он вступил во вновь сформированную чешскую армию, а после демобилизации работал на заводе, где стал цеховым мастером и секретарем местной ячейки социал-демократической партии. После раскола этой партии Готвальд стал одним из основателей коммунистической партии. В 1929 году в возрасте 33 лет он был избран генеральным секретарем и сохранял этот пост до своей смерти. Он был также депутатом чешского парламента.

Та Чехословакия, в которой он начинал политическую карьеру, резко отличалась от Чехословакии, которой он стал править. До войны в Чехословакии была парламентская демократия – единственная в Восточной Европе. Чешский народ пользовался свободой слова, свободой печати и всеми гражданскими правами. В Чехословакии никогда не было внутренней социальной напряженности, которая, казалось, существовала повсюду. Крестьяне обрабатывали собственную землю, не были такими скупыми, как повсюду в Европе. Но для всех было очевидно постепенное уничтожение демократического строя. В 1938 году по единому организму нации был нанесен удар мюнхенским соглашением, демократические парламентские государства – Англия и Франция – просто продали Чехословакию Германии. Мало кто из чехов был готом простить это предательство, но только коммунисты имели место, куда можно было уйти, – Советский Союз. Когда Красная Армия освободила во время войны Прагу, значительное большинство чешского народа ждало от России руководства и защиты. Почему они должны были смотреть в сторону Запада, который так цинично продал их фашистам? Какой толк и демократии, если демократические страны так недостойно обошлись с чехами? В результате во время совершенно свободных выборов в 1946 году коммунисты получили 38% голосов и стали самой сильной партией в чешском парламенте.

В том же году Готвальд стал премьер-министром, а в 1948 году он разрушил гордый демократический строй Чехословацкой Республики с помощью бескровного переворота, который превратил эту страну в коммунистическое государство. Он сделал это не для того, чтобы захватить власть (которую он уже имел как премьер-министр), а потому, что он рассматривал как опасную несбыточную мечту тщеславную идею старых демократических политических деятелей, состоявшую в том, что Чехословакия может стать мостом между Востоком и Западом. Чехословакия, как и любая другая страна в Европе, должна избрать, на чьей стороне она будет находиться. В противном случае она превратится, как это было до войны, в промежуточный пункт для захвата одной из великих держав на пути к развязыванию мировой войны. Готвальд избрал сторону России, убежденный в том, что, поступая так, он обеспечивает независимость своей страны. Опыт политического прошлого убедил многих некоммунистов-чехов в необходимости согласиться с ним.

Полный надежд, Клемент Готвальд вступил в должность президента. Он был достаточно умен и опытен, чтобы знать, что Иосиф Сталин будет жадным и требовательным союзником. Но он полагал, что сможет сговориться со Сталиным, и в течение некоторого времени это ему удавалось. Поскольку Готвальд обладал искусством политического маневрирования, операция «Раскол» потерпела здесь неудачу, причем именно в той европейской стране, где ее успех казался предопределенным. Если у Вашингтона были некоторые сомнения в том, что им удастся убедить венгров или поляков восстать, то в отношении чехов у них не было таких сомнений. В условиях, когда на чешской земле не дислоцировались части Красной Армии, гордые своими традициями, привыкшие к западному образу жизни чехи, как полагали, в любой момент после захвата власти коммунистами готовы были восстать и свергнуть правительство, которое большинство из них считало незаконным. Готвальд и его жесткий и способный помощник Рудольф Сланский также это знали и учиняли расправу при малейшем признаке назревавшего восстания. Вся тяжесть того, что Сланский называл «твердым курсом», легла на средний класс. По оценке руководства, средние классы не очень хорошо среагировали на «путч». Многие бежали за границу и активно выступали против чешского правительства там. Были раскрыты случаи передачи государственных секретов западным дипломатам. (Измена потеряла характер преступления, так как многие считали, что само правительство пришло к власти в результате предательского сговора.) Насколько серьезной была обстановка, свидетельствует заявление министра социальных дел, которое он сделал через 3 месяца после государственного переворота, о том, что тысячи людей подверглись «чистке». Эта цифра не включала тех, кто убежал за границу. По данным министра, более 9500 человек были уволены: 5800 человек работали на национализированных и частных предприятиях, 2500 были государственными служащими, остальные 1432 человека перешли на другую работу. Большинство тех, кто потерял в это время работу, составляли мужчины и женщины, отказывавшиеся принять новый коммунистический режим, внезапно пришедший к власти.

В июле 1948 года, через 6 месяцев после переворота, средние классы решили, что с них достаточно, и организовали крупнейшую антикоммунистическую демонстрацию, когда-либо происходившую в какой-либо коммунистической стране.

Любому, кроме чехов, может показаться любопытным, как это произошло. Дело в том, что еще во второй половине XIX века была создана чешская спортивная организация, превратившаяся в обобщенный символ чешского национализма, враждебного старой габсбургской монархии. Эта организация называлась «Соколы», и она скоро стала не только массовой, но в период Первой Республики (1918-1938 гг.) превратилась в националистическое политическое движение, имевшее влияние, далеко выходившее за рамки его формальных целей. Руководители организации в политическом плане обычно занимали правые позиции, а ее члены большей частью принадлежали к среднему классу. До войны коммунисты пытались создать свою соперничающую организацию. Тем не менее «Соколы» настолько прочно укрепились, что даже после «путча» казалось невозможным, чтобы их ежегодный недельный конгресс в Праге не состоялся, как обычно, и чтобы президент республики не стоял бы на трибуне, принимая их парад.

Но этот парад, в котором участвовали около 4000 спортсменов, быстро превратился в крупную антиправительственную демонстрацию. Совершенно неожиданно в руках многих участников парада оказались неизвестно откуда американские, английские и, что особенно знаменательно, югославские флаги. Стали раздаваться возгласы в честь бывшего президента Бенеша и маршала Тито. В знак презрения многие «Соколы», участвовавшие в марше, отвернулись при прохождении трибуны, где стоял Готвальд.

Через 3 месяца «Соколы» организовали еще более впечатляющую демонстрацию, на этот раз на похоронах социал-демократа Бенеша. Только недавнее ознакомление с документами по внутреннему положению Чехословакии показало, насколько значительным было в действительности контрреволюционное движение. «Соколы» решили, что нельзя допускать, чтобы похоронами руководили коммунисты, и буквально тысячи людей попытались проникнуть в Прагу и физически вырвать руководство похоронами у властей. Если бы им это удалось, то искры контрреволюции не были бы погашены.

Но полиции удалось не подпустить демонстрантов, и похороны проходили, как было запланировано.

Через два дня после похорон, 9 сентября, Рудольф Сланский, первый секретарь партии, сказал на заседании президиума Центрального комитета партии:

«…Реакционеры хотели использовать похороны как предлог для провокаций в широком масштабе, чтобы достичь того, чего не сумели добиться в феврале.

Похороны превратились в антиправительственную демонстрацию. Она охватила примерно 100 тысяч человек; несмотря на опубликованные предупреждения, в Прагу прибыло большое число людей. Мы правильно охарактеризовали это дело как попытку путча. Это именно то, во что должны были превратиться похороны. Реакционеры хотели добиться господства на улицах. Были изданы листовки, призывающие людей к открытой борьбе, к занятию министерств, железнодорожных станций, почтовых учреждений и т. д.».

Это было наиболее значительное выступление против власти коммунистов, когда-либо происходившее в Восточной Европе. Оппозиционеры, став жертвами своей собственной и американской пропаганды, полагали, что стоит им только проявить инициативу, как народ стихийно вместе с ними восстанет и сбросит московское иго. Но, как показали послевоенные выборы, средний заводской рабочий являлся верным коммунистам, приученный верить, что все экономические недостатки, так больно бьющие по нему, являются следствием слишком малого, а не слишком большого распространения коммунизма.

Таким образом, контрреволюция потерпела провал, а Сланский извлек соответствующие уроки. «…Рабочие требуют принятия решительных мер против реакционеров, – говорил он. – По моему мнению, наступление на контрреволюцию весьма своевременно. Правительством будет принят закон в защиту республики… Это хорошо, но я рекомендую, чтобы был принят закон об исправительно-трудовых лагерях». Не все на том секретном заседании были согласны со своим первым секретарем, но в последующие месяцы чешский народ на своих плечах все сильнее и больнее ощущал кнут Сланского.

Менее жесткий Готвальд придерживался мнения, что социализм не обязательно означает полицейское государство, политических заключенных и полный набор инсценированных процессов. И он убедил Сланского придерживаться более умеренного курса. Из-за этой первоначально смелой позиции Готвальда Чехословакия смогла избежать тех потрясений, которые вызвала операция «Раскол» в соседних с ней странах.

И все же Даллес и его коллеги продолжали верить в то, что если контрреволюция и возникнет где-нибудь, то это будет в Чехословакии. У большинства членов партийного руководства и правительства Чехословакии отсутствовала та полнейшая беспощадность, которая была характерна для коммунистических лидеров в других странах; и эта слабость (так Даллес характеризовал эту особенность) могла быть использована. Использование в операции Ноэля и Германа Филдов делало Чехословакию еще более естественной целью. Ведь они имели большое число друзей и знакомых в Праге, многие из которых занимали высокое положение в партии и правительстве. Но Даллес просчитался. Именно те традиции, которые он надеялся использовать, придавали чехам волю к сопротивлению. Они не считали Ноэля Филда особо опасной фигурой, и потребовались уговоры генерала Белкина, чтобы они организовали его арест. Они с явным нежеланием передали Ноэля Филда венграм и совсем неохотно разрешили увезти в Будапешт Гезу Павлика и его жену, потребовав их возвращения. Более того, когда Павлик отказался от своих признаний, заявив, что они были вырваны у него венграми под пыткой, чехи были склонны верить ему и обращались с ним настолько хорошо, насколько это позволяли обстоятельства.

Полковник Святло, находясь в Польше, все время занимался чешскими делами. Он лично встретился с главой чешской службы безопасности и потребовал ареста членов «преступной сети Филда». Он убедил президента Польши и секретаря ЦК венгерской партии оказать максимальное давление на явно сопротивляющееся чешское правительство. Но чехи все еще отвергали каждое требование о репрессивных действиях, организовав еще одну комиссию по расследованию, результаты работы которой были еще более туманными, чем предшествующих комиссий. Но сопротивление чехов не могло продолжаться вечно.

3 сентября 1949 г. Ракоши послал президенту Готвальду примечательное письмо:

«Через две недели мы начнем суд над первой группой обвиняемых по делу Райка. Обвинительное заключение будет опубликовано через неделю. В связи с этим мы натолкнулись на следующую трудность: если мы в эту группу включим шпионов, направленных из Англии в Венгрию, то станут известны десятки чешских имен, которые вы тоже знаете. Все эти люди сейчас на свободе, и все эти сведения окажутся неожиданными для чешской общественности. Можно заранее понять, что при подобных обстоятельствах эти люди, названные во время судебного процесса, будут решительно протестовать против того, что было сказано на суде. Это привяжет их к титоистам, которые, безусловно, не пожалеют никаких усилий, чтобы дискредитировать выдвинутые против них обвинения».

В список Ракоши были включены следующие чешские партийные деятели, пользующиеся уважением в международных кругах: Владимир Клементис, министр иностранных дел; Артур Лондон, заместитель министра иностранных дел; Отто Слинг, секретарь партийной организации Словакии; Эуген Лёбль, заместитель министра внешней торговли; Людвиг Рейка, председатель государственной плановой комиссии.

Проигнорировать это письмо означало бы для Готвальда и любого другого занять опасную позицию. Никто в тот момент не верил, что эти люди являются американскими агентами, но сделать вид, что подобные обвинения вообще не существуют, означало бы поставить под вопрос лояльность самого Готвальда и его коллег. Очевидно, надо было что-то предпринять. Некоторые из этих людей (но не самые крупные), поименованные в списке Ракоши, были вызваны для допросов. Но к негодованию поляков и венгров, все они были реабилитированы. К тому времени, когда начался процесс Райка, в Чехословакии в связи с делом Филда находилось в тюрьме лишь 6 человек: из них по меньшей мере трое в течение некоторого времени находились, вероятно, под наблюдением.

Однако в конце концов Готвальд капитулировал, и 16 сентября 1949 года он и секретарь партии Рудольф Сланский официально запросили русских прислать двух советских советников по вопросу безопасности. 23 сентября в Прагу прибыли Лихачев и Макаров. И немедленно обстановка изменилась. Набравшись сведений, содержавшихся в докладе Святло, о том, что примерно 100 человек, связанных с Филдом и арестованных в Польше, дали показания против ответственных чешских деятелей и что центр заговора врагов стран народной демократии следует искать в Праге, эти два советника приступили к выполнению своей задачи.

И вновь Святло постарался раздуть пламя. Он доложил президенту Беруту, что, несмотря на все предупреждения, сделанные им и венгерской службой безопасности, чехи преднамеренно прикрывают врагов партии в своей среде. Тот факт, что они совсем мало или ничего не сделали по этому вопросу, должен означать, что в правительстве Чехословакии имеются достаточно ответственные лица, защищающие шпионов и саботажников от законного возмездия.

В восточноевропейских странах было отмечено также, что чехи все еще в широких масштабах торгуют с Западом. Никто не хотел понять, что чешские министры находились в очень трудном положении. Ведь Чехословакия была самой промышленно развитой страной в блоке, она имела весьма широкие экономические связи с Западом в течение многих лет, и совершенно очевидно, что этого нельзя было сразу изменить, не нанеся тяжелого урона экономике Чехословакии в целом.

Чехи пытались оправдать свои действия, но тем не менее они подверглись тяжелой критике. Назревал вывод об экономическом саботаже с их стороны, чехи делали все возможное для того, чтобы договориться со своими коллегами. На сессии Совета Коминформа, хотя все еще подвергаясь критике, они были удостоены услышать в докладе Анастаса Микояна, что чешские товарищи и теперь понимают необходимость переориентировать свою продукцию для нужд других социалистических стран.

Следствием этой «переориентации» было дальнейшее снижение жизненного уровня населения, что усилило давление на партию и правительство внутри страны. Рудольф Сланский быстро принял меры для того, чтобы отвлечь огонь критики от правительства. Он искал повсюду козла отпущения: «Наш народ имеет большое терпение, – говорил он. – Когда изучаешь некоторые экономические недостатки, то видишь, что за этим стоит враг».

Все это должно было оказать глубокое воздействие на президента Готвальда. Там, где всего лишь несколько месяцев тому назад он был готов оказать сопротивление внешнему давлению, теперь он готов был выслушать любое обвинение, даже самое нелепое. Правда состояла в том, что между маем и декабрем 1949 года состояние его здоровья ухудшилось до такой степени, что он больше не контролировал ход событий или даже не знал, что происходит.

Яркой иллюстрацией несостоятельности Готвальда может служить дело Владимира Клементиса, изысканного и вызывающего симпатии чешского министра иностранных дел, высокоуважаемого в мире, который с самого начала был намечен в операции «Раскол» как легкая цель. Первоначально ставилась задача вызвать инсценированный процесс по его делу, как это было в случае с Райком, и привести его к решению перебежать на Запад. Это дало бы повод для широкой пропагандистской шумихи в пользу Запада и навлекло бы тяжелые подозрения на всех его сотрудников и друзей.

Кроме того, из этой истории можно было бы извлечь дополнительные выгоды. Клементис был словаком, а к тому времени были уже признаки, что словацкий народ проявляет все больше недовольства по мере того, как в стране назревает один кризис за другим. В результате раздражения, вызываемого господством чехов в Праге, словацкий национализм вновь стал усиливаться и многие словаки смотрели на Клементиса как на своего лидера. Если бы Даллесу удалось вызвать непоправимый раскол между чехами и словаками, то ничто не могло бы послужить лучше делу западных демократий. Поэтому Клементис стал следующей жертвой.

Но до того как заняться Клементисом, следовало убрать с дороги Отто Слинга – секретаря областной партийной организации Словакии. Он вступил в партию в возрасте 22 лет, участвовал в гражданской войне в Испании, а годы Второй мировой войны провел как эмигрант в Англии. Грубый сталинист, любивший организовывать свои местные инсценированные процессы и считавший тюрьму идеальным местом для своих критиков, он быстро прибрал власть к своим рукам. Его считали будущим первым секретарем партии (соперник для Сланского) и когда-нибудь даже президентом. В то же время он был безжалостным местным правителем, добивавшимся увеличения продукции внутри своей вотчины.

Он отличался нетерпеливым характером и не был склонен слушать кого бы то ни было, из-за чего допустил много ошибок и нажил много врагов. Многие считали его слишком непреклонным. В то же время его критиковали за то, что он не смог добиться назначения довоенных коммунистов на высокие посты, и за «нетвердость в использовании советского опыта». По иронии судьбы служба безопасности решила использовать против Слинга именно то, что она сама широко использовала в Праге: его обвинили в незаконных арестах, допросах и организации последующих процессов над членами партии. Был создан ряд комиссий, чтобы определить вину Слинга в использовании диктаторских методов и организации незаконных преследований старых членов партии. Однако на этот раз политики перехитрили службу безопасности: они не очень желали принести своего коллегу в жертву на основе обвинений, которые потом могут быть использованы против них самих.

Слинг едва спасся. Была создана специальная комиссия для изучения так называемого Брноского дела. Хотя комиссия представила для обсуждения в ЦК проект резолюции «Об ошибках в кадровой политике Брноского областного комитета партии», она не предложил никаких дисциплинарных мер, подтвердив таким образом правильность курса Слинга. Это было тяжелым ударом, потому что без Слинга невозможно было начать дело против Клементиса: ведь никто в Чехословакии не поверит тому, что Клементис является руководителем словацкого антигосударственного центра, если Слинг также не будет привлечен по этому делу.

Однако новый советский советник по вопросам безопасности Владимир Боярский дал ответ на этот вопрос и раздавил как Слинга, так и Клементиса. Благодаря ему было «открыто» письмо, написанное Слингом одному офицеру чешской разведки еще до войны. Это было простое послание офицеру разведки по имени Эмануэль Воска от 17 апреля 1939 года. В нем предлагалась помощь неопределенного характера. Будучи присоединено к другим обвинениям, выдвинутым против Слинга, оно стало единственным свидетельством, придающим определенную окраску его деятельности в прошлом.

Если прежде его поведение казалось ошибочным, то теперь могло рассматриваться, как предательское.

Боярский потребовал немедленные действий. Президент Готвальд доложил об этом деле президиуму ЦК, и 6 октября Слинг был арестован. Некоторые авторы, такие, как, например, Артур Лондон, в книге «На судебном процессе» заявляют, что Слинг был арестован в ноябре. Однако я считаю, что он был арестован 6 октября и что его арест держался некоторое время в тайне. Даже в чешских официальных документах нет указаний относительно точной даты его ареста. Слинг подвергался самым ужасным пыткам и сознался в шпионаже. 10-11 ноября областной партийный комитет исключил Слинга из партии, охарактеризовав его, по предложению самого президента Готвальда, как «вражеского агента».

В ночь на 11 ноября началась крупная облава. По всей области хватали друзей и сотрудников Слинга и бросали их в тюрьму, обвиняя в том, что получило название «слингизма», Всюду, где побывал Слинг, власти теперь находили врагов партии. Ни одному общественному сектору не удалось остаться в стороне, даже службе безопасности. Были арестованы руководящие военные деятели, такие, как генерал Буландер – начальник военного кабинета президента республики, и генерал Зденек Новак, командующий третьим военным округом. Но и это не удовлетворило Боярского. Он заявил, что у Слинга все еще имеются защитники, занимающие высшие партийные посты. И тогда началась самая главная чистка.

Все это сопровождалось широчайшей пропагандистской кампанией, когда-либо организованной в мирное время государством против одного из своих граждан. Ежедневные газеты по всей Чехословакии посвящали исключительно много места сообщениям и о разоблачении Слинга и его преступной клики. Каждому взрослому гражданину республики был послан экземпляр брошюры с речью президента Готвальда, в которой разоблачались Слинг и вся его деятельность.

Тем временем ЦРУ проводило работу по делу Клементиса. В октябре 1949 года Клементис присутствовал на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке. Немедленно он подвергся атаке по двум направлениям, целью которой было убедить его просить о политическом убежище. Эта атака направлялась ЦРУ – по каналам Государственного департамента и Интеллидженс сервис – по каналам Форин Оффиса. Высокие чиновники заявляли журналистам, что Клементис является одним из независимо мыслящих политических деятелей Восточной Европы: он борется против усиливающегося сталинского давления на Чехословакию; он выступает против людей типа Готвальда. Беседы Клементиса с западными политическими деятелями таким образом искажались, когда о них сообщалось журналистам, чтобы представить его как злобного антисоветчика.

Глубоко встревоженный происходящим, Клементис был вынужден почти ежедневно звонить по телефону Готвальду, чтобы опровергнуть очередное заявление по его адресу и извиниться за то необычное впечатление, которое он, видимо, производил.

Затем наступил второй этап заговора. На этот раз в одной швейцарской газете появилась статья, в которой заявлялось, что Клементис будет арестован сразу же после возвращения в Прагу. Готвальд, который в действительности не имел намерения сделать что-либо подобное, в свою очередь позвонил Клементису, отрицая то, что было написано в этой статье. В знак своего доверия к Клементису Готвальд направил в Нью-Йорк его жену Людмилу с личным письмом, в котором заверял своего большого и доброго друга в полнейшем уважении и поддержке. Присутствие Людмилы Клементис в Нью-Йорке побудило ЦРУ установить непосредственный контакт с Клементисом, но он, будучи фактически ни в чем не виновным, отверг предложение о переходе на Запад и возвратился в Прагу.

Готвальд не имел представления о том, насколько далеко зашло дело против Клементиса, до тех пор, пока этот словацкий деятель не был впервые обличен Ракоши как участник заговора Филда. Но сам Клементис узнал об этом сразу же по прибытии в Прагу.

13 марта 1950 года он был вызван в президентский дворец в Градчанах и снят со своего поста Готвальдом. Через 10 месяцев, в конце января 1951 года, он был арестован.

К тому времени словацкое дело разрослось по всей стране, как вирусная эпидемия. Немыслимое число – 169 тысяч членов Коммунистической партии Чехословакии, или 10 процентов всех ее членов, были уже арестованы. Это была одна из самых крупных политических чисток за все время. Из этих 169 тысяч значительно больше половины были словаками, которых обвиняли в новом преступлении: в словацком буржуазном национализме. В это же время пришло сообщение Йозефа Святло о том, что Мария Швермова была названа Германом Филдом как одна из его связей, после чего ее посадили в тюрьму. Это вызвало в Словакии еще больший шок, чем арест Слинга. Ведь Швермова была вдовой любимого национального героя Яна Шверма, убитого во время словацкого восстания: она являлась сестрой Карела Шваба – заместителя министра внутренних дел и главы службы безопасности. Вот насколько далеко зашло дело. 28 января 1951 года, примерно в то же время, что и Клементис, был арестован Артур Лондон. Слинг героически сопротивлялся, но в конце концов он признался во всем. После нескольких месяцев в тюрьме он был слишком сломлен, чтобы продолжать сопротивление. Он скомпрометировал почти всех, но главным образом Лондона и Клементиса. Вся страна начала деградировать под прессом этих политических преследований. В феврале 1951 года были вновь введены продовольственные карточки на хлеб, кондитерские изделия и муку, а цены на эти товары были повышены. Цены на промышленные товары достигли огромных размеров. Самый обычный радиоприемник стоил 15 тысяч крон, а средняя заработная плата составляла 5 тысяч крон в месяц. В конце ноября был отменен старый обычай выдавать к Рождеству премии, а продуктовые нормы вновь были сокращены.

Руководство совершенно очевидно рассчитывало на то, что разоблачения Слинга, Швермовой и Клементиса несколько отвлекут внимание от вызывающих раздражение экономических недостатков. Но это оправдалось лишь в отношении действительно преданных партийных работников.

Летом 1951 года обстановка в стране стала взрывоопасной. Почти всюду, даже в Праге, вспыхивали забастовки. Прекратили работу крупные заводы в Брно, и тысячи рабочих вышли на улицы на демонстрацию. Делегации из различных районов страны стекались в Прагу и резко выступали на общественных и партийных собраниях. В конце концов в протестах стали участвовать даже районные партийные работники, а в состав делегаций, направляемых в Прагу, входили секретари районных парторганизаций и члены местных президиумов.

Создалась революционная ситуация, в точности соответствовавшая тому, что было запланировано операцией «Раскол». Но сейчас она развивалась самостоятельно, не было никакой нужды в агентах-провокаторах. В Нюрнберге, в Германии, были подняты по тревоге свободные чешские силы, входившие в состав Интернациональной бригады – детища американской армии. Они должны были оказать помощь стихийному восстанию в Чехословакии, которое ожидалось каждую минуту, но все еще не начиналось.

Оно было так близко, что казалось: еще один толчок, еще один удар, и весь политический и государственный строй в Чехословакии развалится. Операция «Раскол» потеряла всякий интерес к ныне арестованному Владимиру Клементису. Аллен Даллес был накануне своего самого большого улова.