• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

«Во Франции знак мужского достоинства знаменует собой и способность к правлению».

(Р. М. Арло)

В Париже Баррас и компания приняли ужасную весть о разгроме под Абукиром прямо-таки с неприличным удовлетворением. Убежденные, что Бонапарт навсегда исчез в песках Африки, они устраивали балы и взирали на будущее с легким сердцем. Благодаря Нельсону эти господа могли по-прежнему выжимать соки из Франции, не опасаясь государственного переворота со стороны этого чрезмерно популярного генерала. Некоторые не стеснялись открыто благодарить Провидение.

— Наконец мы избавлены от этого маленького честолюбца, — говорили они.

На улице Виктуар Жозефина тайно разделяла их облегчение. Когда ей сообщили об Абукире, она, как хорошая комедиантка, с бурными рыданиями бросилась на канапе:

— Бедный Бонапарт, как ему жарко, наверное! После чего отправилась с Ипполитом Шарлем на очередной бал.

Несколько дней спустя ложный слух из Египта, достигший Парижа, выявил истинное настроение Жозефины. Во время приема люксембургского посла, на котором она присутствовала, к Баррасу подошел его секретарь с депешей из Египта. Танцующие остановились, и Баррас, призвав к молчанию, торжественно-унылым Голосом объявил:

— Друзья мои, я должен сообщить вам печальную новость: в Каире убит генерал Бонапарт.

«В глазах танцоров появилось выражение глубокой печали, а Жозефина, поникнув в объятиях Ипполита Шарля, упала в кресло, изображая обморок».

— О, простите мою бестактность, мадам! — кинулся к ней Баррас и, обращаясь к присутствующим, добавил:

— Друзья мои, мы слишком глубоко потрясены, чтобы продолжать наше празднество. Давайте расстанемся сейчас, доктор Дюфур вместе со мной позаботится о мадам Бонапарт…

Как только закрылась дверь за последним гостем, Жозефина вскочила, разразилась счастливым смехом и спросила Барраса:

— Но вы уверены, что генерал Бонапарт убит?

Он ласково успокоил ее:

— Я думаю, что это верно; тот, кто мне это сообщил, никогда не давал мне ложной информации.

Она заломила руки в порыве радости:

— Ах! Теперь я могу свободно вздохнуть… Ах, мой друг, если это правда, я не буду больше чувствовать себя такой несчастной… Ведь этот человек, который думает только о себе, об одном себе. Это самый сухой, самый жестокий эгоист из всех, кто когда-либо жил в этом мире. Он думает только о своей выгоде, о своем честолюбии…

Не в состоянии поверить в свое счастье, она снова спросила:

— Он действительно умер?

— Я полагаю, что так.

На этот раз она подскочила от радости:

— Ах! Это зловещий человек… Вы не можете себе представить, что это был за человек! Он всегда строил козни, играл людьми, настраивая одних против других. Он хотел бы мучить всех на свете… [18]

В то время как парижане думали, что убитый Бонапарт, забальзамированный египтянами, скоро будет доставлен во Францию морем и выставлен для обозрения в Музее истории природы, молодой генерал, догадываясь о настроениях Директории, энергично готовился возвратиться во Францию через Индию, осуществив мечту Александра Великого.

В первый же день после Абукира он обратился к солдатам с великолепной речью:

— У нас нет более флота, — ну и что ж! Надо умереть здесь или с честью выйти из этого положения, по примеру великих людей древности! Мы должны будем совершить подвиги, и мы их совершим! Моря отделяют нас от родины, но от Азии мы не отделены морем, а она соприкасается с Европой; Нас много, у нас достаточно оружия и амуниции, а если их не хватит, ученые, которых я привез сюда, сделают их… Перед нами открывается необъятное будущее!

Эта необыкновенная речь словно гальванизировала войска, и все до одного, от мальчишки-барабанщика до генерала, были готовы совершать чудеса.

В то время как ученые измеряли гигантского сфинкса, вели раскопки и расшифровывали иероглифы, войска были заняты всевозможными работами: подвозом питьевой воды, сооружением ветряных мельниц, хлебопекарен, винокуренных заводов и т. п.

Бонапарт ежедневно объезжал все строительные площадки, и всюду солдаты приветствовали его с энтузиазмом. Но однажды он услышал посреди восторженных кликов насмешливый шепоток, и он понял, что во французскую армию попали экземпляры его личной переписки, опубликованной англичанами, и что солдатам стало известно об его отношениях с Жозефиной.

Он вернулся во дворец расстроенный и, поразмыслив, решил, что лучший способ восстановить свой престиж — немедленно обзавестись любовницей и сделать этот факт широко известным. Он позвал Бертье и распорядился:

— Немедленно разыщите самых красивых женщин и приведите ко мне.

Через несколько дней, сообщает нам Бурьен, мамелюк привел ему полдюжины грациозных азиатских красавиц, «но их специфические манеры и изобильные телеса не понравились Бонапарту, и он тотчас велел отослать их обратно» [19].

Бонапарт впал в беспокойное состояние духа. Он думал только о том, как бы отомстить Жозефине и доказать своей армии, что он уже не ослепленный любовью муж неверной жены [20].

Однажды в сентябре, когда он ехал верхом в сопровождении своего генерального штаба на праздник, организованный недалеко от Каира, дорогу пересек отряд солдат, верхом на ослах весело возвращавшихся в город с каких-то работ. Среди них ехала, тоже верхом, голубоглазая блондинка; ветерок, играя ее платьем, открывал очаровательные ноги. Ее серебристый смех заставил обернуться Бонапарта, который уставился на нее, как говорят, «ошеломленно и восторженно».

Вечером, возвратившись в свой дворец, он спросил Бертье о встреченной молодой женщине. Бертье быстро вернулся с подробным докладом:

— Это гражданка Полина Фуре, которая в мужском костюме приехала в Египет со своим мужем. Ей всего двадцать лет, но она пересекла пустыню под палящим солнцем без единой жалобы, хотя и крепкие солдаты падали на этом пути обессиленные. Весь 22-й стрелковый полк, где служит ее муж, влюблен в нее, но относятся к ней с уважением. Она и муж — идеальная пара.

Откуда же она взялась, эта обольстительная Полина, которая привлекла внимание главнокомандующего?

Герцогиня д'Абрантес расскажет нам об этом:

"Полина родилась в Каркассоне. Отец ее был из приличного общества, мать, я полагаю, горничная или кухарка. Эти два начала определили ее характер и ее жизнь: она получила некоторое образование и стала портнихой-надомницей. Она была самой красивой девушкой Каркассона — и самой добродетельной, а понятие добродетели в Каркассоне построже, чем в Париже…

Ее называли Полиной Беллилот (Красоточкой), и она в самом деле была пленительной. Это прозвище дали ей в доме моих друзей; месье и м-м Саль были к ней добры, как она того и заслуживала, и обращались с ней скорее как с дочерью, чем как с приходящей портнихой…

Однажды месье де Саль давал обед. За десертом, как это было принято тогда в провинции, обычно кто-нибудь из гостей пел. На этот раз месье Саль вытащил в гостиную смущенную Беллилот и заставил ее спеть. Преодолев свою застенчивость, она спела очаровательно и прочитала стихи.

Знание стихов было редкостью не только в Каркассоне, но и в Париже — Беллилот произвела впечатление. Через несколько дней она сказала месье Салю, что один из гостей, месье Фуре, сделал ей предложение.

— Я могу стать хозяйкой дома. Состояние у него среднее, но на жизнь хватит. Я согласилась.

И она вышла замуж. Вскоре весть об экспедиции в Египет дошла до Каркассона. Фуре, как и другие отставники, еще способные взяться за оружие, захотел принять участие в экспедиции, хотя, как и все, имел самое смутное представление о том, что предстояло там французской армии. Он отправился в Тулон и, не желая разлучаться с молодой женой, взял ее с собой. Полина, по своей природе склонная к авантюрам, только и желала вылететь из тесного гнезда и испытать свои крылья.

Она переоделась в мужской костюм и прибыла в Египет".

Эта мясистая блондинка дала возможность Наполеону восстановить утерянный престиж перед своей армией.

Но прежде чем уложить Полину в свою постель, Наполеон пережил любопытное приключение.

Однажды к нему во дворец явился генерал Вердье:

— Гражданин генерал, — заявил он возбужденно Бертье сказал мне, что Вы ищете пригожую и искусную молодую особу, которая могла бы скрасить Ваши досуги. Кроме того, он рассказал мне, что пышнотелые рабыни, которых Вам показали, совершенно не в Вашем вкусе. Так вот, я обошел множество гаремов и нашел шестнадцатилетнюю девственницу, обворожительную больше глазочку. Мне ее показали голой. Кожа как атлас, грудки твердые, ляжки упругие, ноги длинные и пушок на треугольничке нежный как шелк…

Знаменитый орлиный взгляд Бонапарта на миг мечтательно затуманился. Заметив это, гражданин Вердье продолжал:

— Это чудо зовется Зейнаб. Она дочь шейха Эль Бекри, который очень не прочь послать ее ко мне на вечер. Если она вам понравится, вечером она будет в Вашем распоряжении.

— Когда я могу увидеть эту особу? — спросил Бонапарт.

— Она должна прийти ко мне на полдник во второй половине дня.

— Я приду, — коротко отозвался Бонапарт.

К четырем часам дня молодой генерал, в форме из толстого синего сукна, которую он единственный носил при 35° в тени, прибыл к Вердье. Зейнаб с матерью была уже там и уплетала горы пирожных с эвкалиптовым вареньем. В один миг Бонапарт был очарован; он приветствовал мамашу, сделал несколько комплиментов девочке, выпил чашку кофе и удалился.

У дверей он сказал провожавшей его мадам Вердье:

— Пусть ее приведут мне сегодня вечером! Очень довольная, мадам Вердье вернулась в гостиную и передала слова Бонапарта двум египтянкам, которые радостно вскрикнули.

— Это великая милость Провидения, — добавила она, — ведь генерал Бонапарт самый могущественный человек в мире.

Зейнаб и ее мать бросились на колени, целуя ковер у ног хозяйки дома, и вернулись к себе, всю дорогу воссылая благодарственные молитвы Аллаху. Еще горячее была их благодарность Всевышнему, когда через два часа французский солдат принес подарок для Зейнаб от генерала: ларчик, полный роскошными подарками — ожерельями, браслетами и засахаренными фруктами.

Вечером, когда Бонапарт с нетерпением ожидал маленькую арабку, поразившую его своей восточной красотой и грацией, мадам Вердье возымела неудачную идею. Чтобы сделать Зейнаб еще более соблазнительной, решено было превратить ее в парижаночку. «С помощью нескольких француженок, — рассказывает нам Марсель Дюпон, — ей изменили прическу, сделали шиньон, нарядили ее в длинное платье Директории, упрятали красивые бронзово-золотистые ноги в атласные чулки. Скованная непривычным нарядом, еле дыша и неловко ступая, Зейнаб, казалось, утратила все свое очарование».

В десять часов вечера эту размалеванную куклу ввели во дворец Эльфи-Бея, где Бонапарт, облачившийся в пестрый домашний халат, пребывал в ожидании восхитительной ночи. Увидев Зейнаб, он вскричал с изумлением:

— Да что это такое?!

Адъютант объяснил ему, что генерал Вердье решил придать Зейнаб европейский облик. Бонапарт был ошеломлен, и пружина его интимных чувств, настроенная на восточную экзотику, мигом ослабла.

Поняв, что он разочарован, Зейнаб, предвкушавшая потерю девственности, как праздник, громко зарыдала. Генерал не устоял перед этим безмерным детским горем.

— Ну, не плачь, — сказал он, — разденься-ка!

И он по-отечески помог ей освободиться от платья, снять чулки и распустить прическу.

Обнажилось такое прелестное тело, что генерал не замедлил показать все признаки самого полного удовлетворения. Он схватил ее, в два прыжка донес до постели и «положил руку на ее дельту», если употребить выражение ученых его экспедиции о смысле амулетов египетских крестьян.

Тогда девочка осушила свои слезы и робко улыбнулась, искренне обрадовавшись такой нежности.

— Спасибо, генерал… — прошептала она.

Польщенный Бонапарт продолжал в том же духе, вскоре перешел к более серьезным действиям — и когда Зейнаб становилась женщиной, лицо ее выражало восторг ребенка, поедающего большую вкусную конфету.

На утро Бонапарт велел отвезти Зейнаб к отцу в карете, нагруженной щедрыми подарками. Но завтрашнего дня это приключение не имело. Для мести Жозефине и Англии эпизод с милой девчушкой был слишком мелким.

Он стал думать о новой встрече с Полиной Фуре; как всегда и бывает, на помощь пришла случайность.

Каир в это время становился все более оживленным; каждый день открывались кафе, лавки, банные заведения, а сейчас, в ноябре 1798 года, ожидали открытия парка увеселений, как в знаменитом Тиволи, где парижане проводили свои воскресенья. Вот какое заманчивое описание этого будущего «египетского Тиволи» было помещено в «Курьере Египта»:

"Самый обширный и красивый сад Каира весь засажен лимонными и апельсинными деревьями с ароматными плодами и листвой; всюду источники, ручейки, фонтаны. А в здании будут все развлечения, все удобства, каких только можно желать. Будет и читальный зал с превосходным подбором книг.

В общем, в этом месте соединятся все виды игр и удовольствий. В Париже есть прекрасные сады Тиволи, и Елисейские, и много других, но Каир — тоже великолепный и прославленный город, и «египетское Тиволи» необходимо не только для его обитателей, но и для привлечения европейской, в особенности французской, публики, от которой мы незаметно будем перенимать французские нравы и моды".

Открытие «центра увеселений» было назначено на 30 ноября и приурочено, по распоряжению Наполеона, к запуску огромного воздушного шара.

В четыре часа дня шар, украшенный большими афишами на арабском языке с надписями: «это средство полета изобретено французом», на глазах изумленных египтян поднялся в воздух над площадью Эзбекле. После этого все ринулись в Тиволи, директор которого, Даргевель, соученик Бонапарта по Бриенну, встречал гостей, стоя у входа перед купой жасмина. Через несколько минут гости заполнили все аллеи, открывая за каждым поворотом новый аттракцион: жонглеров, карусели с деревянными лошадками,, качели, продажу мороженого, оркестр, биллиардную, турецкий ресторан, и т. д.

Бонапарт в сопровождении Жюно прибыл в шесть часов; он полюбовался садами, похлопал акробатам и направился к танцующим, но вдруг внезапно остановился и побледнел, вперив взгляд в молодую женщину, которая с заливистым смехом сходила с качелей.

Это была Полина Фуре.

Оставив Жюно, он устремился к ней, поклонился и отпустил несколько грубоватых комплиментов. Молодая женщина, польщенная вниманием самого главнокомандующего и в то же время оробевшая, пробормотала в ответ что-то неразборчивое.

Бонапарт снова поклонился и поцеловал ей руку.

— Я надеюсь, что вскоре мы встретимся в более интимной обстановке, — сказал он, уходя.

«Пожалуй, эта встреча помогла бы моему мужу сделать карьеру», — радостно подумала простосердечная Полина.

На следующее утро Бонапарт, который, как всем известно, обладал способностью заниматься несколькими делами одновременно, вызвал к себе Жюно и, диктуя записку для ученых Института Египта, бросил ему:

— Ты помнишь гражданку Фуре; я желаю встретиться с ней…

И, набросав черновик плана реорганизации военных оркестров, продолжил:

— Ее муж сегодня отбыл в поход к дельте Нила; воспользуйся этим и поговори с ней у нее дома.

Потом, дав распоряжения об униформе для мамелюков, призываемых на службу во флот, он снова повернулся к Жюно и четко сформулировал:

— Ты дашь ей понять, что она мне нравится, и уговоришь ее пообедать со мной.

Жюно имел немало талантов, но тонкости обхождения ему недоставало. Войдя к Полине, он щелкнул каблуками, поклонился и объявил таким же голосом, каким отдавал приказы своим солдатам:

— Гражданка! Вы понравились генералу Бонапарту. Он хочет, чтобы Вы стали его метрессой.

Молодая женщина была ошеломлена. Ничего не отвечая, она устремила на Жюно злобный взгляд. Бестактность взбесила ее. Второй день она думала о встрече с Бонапартом и, в сущности, уже решилась ему отдаться, но грубая форма, в которой было сделано это предложение, помешала ей согласиться.

— Полковник, — сказала она, — передайте генералу, что я люблю своего мужа и останусь ему верна.

Обескураженный Жюно попытался поправить дело. Он стал высмеивать супруга Полины, превознося генерала Бонапарта; но этот маневр не имел успеха: Полина указала Жюно на дверь.

Адъютант ретировался и, явившись во дворец Эльфи-Бея, доложил о своей неудаче главнокомандующему.

Бонапарт сразу понял, что плохо выбрал посланца, и в тот же вечер отправил к Полине своего второго адъютанта, Дюрока. Этот был человек галантный, обходительный, дипломатичный. Он начал с извинений за «солдафонское» поведение Жюно, уверяя Полину, что Бонапарт и представления не имел об утреннем визите, и Жюно взял на себя инициативу без его разрешения. Успокоив молодую женщину, он стал разливаться соловьем о нежных чувствах к ней генерала, и о его пылком и нетерпеливом желании увидеть ее снова. И, наконец, в подходящий момент он поставил на круглый столик небольшую шкатулку:

— Генерал велел мне передать Вам этот сувенир в память встречи в Тиволи, — сказал он и откланялся.

Едва он ушел, Беллилот открыла шкатулку и нашла в ней великолепный браслет египетской работы, украшенный бриллиантами и другими драгоценными камнями.

Никогда маленькая портниха-надомница из Каркассона не держала в руках такого дорогого украшения. Она была восхищена и подумала, что совсем неплохо стать подругой такого щедрого генерала…

И, как пишет один из ее биографов она уже решилась в душе подарить генералу «свое маленькое бижу в обмен на его щедрый подарок».

С тех пор Дюрок регулярно приходил каждое утро с письмом и новым подарком от генерала. Полина с удовольствием читала страстные излияния Корсиканца, которые он писал ночами, а подарки незаметно от супруга припрятывала в заветную шкатулку.

Через две недели Беллилот стала испытывать нетерпение. Законное в своем роде желание вознаградить щедрого обожателя превратилось в некий зуд, болезнь, лекарство от которого находилось — увы! — во дворце Эльфи-Бей. Ее нервы были взвинчены, она видела по ночам эротические сны, просыпалась от них в необычайном возбуждении. "Некоторые ее сны были такими разнузданными, что даже имели для Полины своего рода познавательную ценность. Маленькая провинциалочка-каркассоньерка оставалась в сущности целомудренной, и удовлетворялась ортодоксальным исполнением супружеского долга. Ее собственные сны открыли перед нею неведомые доселе горизонты. Аппетит разгорался, не находя удовлетворения, она нервничала и не могла взять в толк, почему генерал не настаивает на рандеву. Но вот, наконец, пришло почтой приглашение на обед от генерала Дюрюи, коменданта Каира. Приглашалась одна Полина. Это очень удивило лейтенанта Фуре.

— Странно, — заявил он, — что я не приглашен вместе с женой, ведь я же офицер!

Полина сумела его убедить, что «приглашение, полученное от генерала, равносильно военному приказу» и с трепещущим сердцем отправилась к Дюроку — одна. Она была взволнована недаром, да и муж действительно имел основания для беспокойства. Послушаем герцогиню Абрантес:

"Мадам Фуре была принята превосходно. Приглашенных было немного, и никто из них не подозревал, какая встреча должна состояться на этом обеде. Когда подавали кофе, двухстворчатая дверь вдруг резко распахнулась, и появился главнокомандующий. Дюрюи выразил бурное сожаление, что генерал не пожаловал к обеду, и настойчиво убеждал Бонапарта хотя бы выпить чашечку кофе. Тот согласился.

Дальнейшая мизансцена выглядела весьма естественно. Наполеон сел рядом с Полиной Фуре, сказал ей несколько слов, и, взяв чашку кофе, как будто бы по неловкости расплескал напиток на ее платье.

Раздались невольные восклицания, а Бонапарт, изображая конфуз, предложил самолично исправить причиненный ущерб.

— О, я так расстроен, — сказал он, — есть у вас вода?

— В моей комнате, — услужливо откликнулся генерал Дюрюи.

— Пойдемте туда, я не хочу, чтобы из-за меня у вас осталось неприятное впечатление об этом вечере.

Полина последовала за Бонапартом. Они вернулись через два часа

Как говорится, «приличия были соблюдены». Однако у влюбленной пары был такой усталый и довольный вид, что нетрудно было догадаться, каким способом они выводили пятна от пролитого кофе.

Вернувшись к себе во дворец, Бонапарт подумал, что лейтенант Фуре может оказаться неудобным и его надо удалить, поскольку главнокомандующий уже твердо решил сделать Полину своей метрессой и предать это событие гласности.

На следующий день Бертье, начальник генштаба, вызвал к себе лейтенанта, который явился незамедлительно.

— Дорогой Фуре, — сказал он, — да Вы счастливчик, Вы скоро увидите Францию!

— Я?!

— Да, главнокомандующий, который очень доволен Вашей исполнительностью, посылает Вас отвезти важные депеши Директории. Вот приказ.

И обманутый муж в полном ошеломлении прочел:

"Гражданину Фуре, лейтенанту стрелков. Генштаб, Каир, 8-го фримэра VII года.

Приказывается гражданину Фуре, лейтенанту 22-го полка конных стрелков, отправиться первым же дилижансом в Розетту, оттуда — в Александрию, с тем чтобы отплыть на бриге с целью доставки во Францию прилагаемых депеш. Конверт на свое имя он вскроет, находясь уже в море, и прочтет изложенные в нем инструкции.

На путевые расходы и прочие издержки предоставляется три тысячи франков.

По распоряжению главнокомандующего

Бертье".

— Вы покинете Каир в течение часа, — добавил генерал, — карета и эскорт готовы.

— Я скажу жене, чтобы она собрала вещи поскорее, — ответил Фуре.

— Как, Ваша жена? — привскочил Бертье. — Даже и не думайте! Участие женщины в подобной миссии может вызвать скандал. А сверх того — вообразите только, что вас обоих может захватить английский крейсер! Каким опасностям подвергнется бедняжка… Опасностям разного рода; быть раненой… попасть в руки английских офицеров, которые месяцами не видят суши и соскучились по женскому телу… Будьте благоразумны, даже и не заговаривайте об этом. А мы тут позаботимся о гражданке Фуре…

Лейтенант, взволнованный неожиданным поворотом в своей судьбе, отправился укладывать вещи.

Жене он объяснил, гордо бия себя в грудь, что главнокомандующий наконец-то оценил его заслуги. Но, замечает герцогиня Абрантес, Полина, которая лучше мужа знала причины его назначения, «смеялась одним глазком, проливая слезы другим».