ЖОЗЕФИНА ОБВИНЯЕТ НАПОЛЕОНА В ТОМ, ЧТО ОН ЯВЛЯЕТСЯ ЛЮБОВНИКОМ СВОЕЙ СЕСТРЫ ПОЛИНЫ

«Семейный мир часто нарушается взаимным недоверием»
(Ла Брюйер)

Этим утром Наполеон диктовал декреты, заканчивая каждую фразу крепким ругательством, которое хорошо вымуштрованные секретари в государственные бумаги не заносили.

Император был взбешен поведением своего брата, принца Жерома. Этот молодой человек, всего двадцати двух лет, любил пошутить, но, по выражению мемуариста, «шутки его были и неумны, и неучтивы».

Так, Наполеон только что узнал из донесения Фуше, что Жером, прогуливаясь в Люксембургском саду с компанией молодых шутников такого же толка, подошел к старой даме в немодном платье и сказал:

— Мадам, я страстный любитель древностей, и, глядя на ваше платье, я хотел бы запечатлеть на нем восхищенный и почтительный поцелуй. Вы мне разрешите?

Дама ответила ему очень ласково:

— Охотно, месье; а если Вы не почтете за труд посетить меня, то можете поцеловать и мою задницу, которая на сорок лет старше платья…

Это очень не понравилось Наполеону, который потратил много сил, чтобы привить своей семье княжеские манеры, а теперь видел, что его родной брат ведет себя как проходимец.

— Ты недостоин титула, который я тебе даровал. Убирайся! — зарычал он.

Вечером в Тюильри явилась Полина, чтобы попытаться смягчить гнев Наполеона.

Она долго вела речи о том, каким горем было бы для их отца Шарля Бонапарта видеть вражду своих сыновей, вспоминала о детстве в Аяччо, толковала о том, что надо сохранять ту же тесную связь и дружбу маленьких Бонапартов «вокруг мамы», как если бы они не стали государями Европы. Наполеон умилился и простил брата.

Полина воспользовалась моментом, чтобы напасть на Жозефину, которую ненавидел весь семейный клан корсиканцев.

— Это она настраивает тебя против нас. Она нарушила единство нашей семьи. И она не может дать тебе…

Наполеон опустил голову. Полина грубо затронула тему, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Десять лет он задавал себе вопрос, бесплоден ли он сам, или Жозефина, изношенная наслаждением, не сможет подарить ему сына, которого он страстно желал.

— Она не может больше иметь детей, — продолжала Полина. — Развод…

Но император не был так уверен, как Полина, что развод поможет делу: он сомневался в своей способности иметь детей. Потому что не только Жозефина, но и ни одна из любовниц до сих пор не подарили ему ребенка.

Он с грустным видом обнял сестру и вернулся в свой рабочий кабинет.

* * *

Естественно, Жозефине сообщили о визите Полины к императору. Она так позеленела от злобы, что, восстанавливая цвет лица, вынуждена была пустить в ход изрядное количество румян.

Злость распалила ее воображение, и она словно обезумела.

Послушаем рассказ Луи Фавра, секретаря канцлера Паскье:

"Охладев к Наполеону, Вольней остался верен Жозефине, которой он выказывал искреннюю дружбу, считая ее умной и обаятельной женщиной. Жозефина нуждалась в таком друге и даже поселила его в маленьком павильоне в Марсане, чтобы чаще видеть его. Там-то и произошел эпизод, о котором я расскажу со слов очевидца. Воскресным вечером, зимой 1806 года Вольней спокойно сидел у камина в обществе друга, который часто навещал его (он и поведал мне о событии). Беседа шла о Соединенных Штатах Америки, и Вольней вспоминал свое пребывание там с грустью, жалея, может быть, что вернулся во Францию.

Вдруг раздался неистовый звонок и голоса в передней. Вольней встал, чтобы выяснить, в чем дело; его посетитель хотел попрощаться, но хозяин остановил его:

— Не уходите, это какой-нибудь поставщик… Но не успел он закончить фразу, дверь рывком открылась и императрица Жозефина вбежала в кабинет ученого и остановилась перед ним, простирая руки:

— А! Мой друг, — вскричала она, — мой дорогой Вольней, я так несчастна!

Смущенный гость, которого она в своем смятении не заметила, укрылся за выступом камина, мечтая незаметно добраться до дверей, чтобы не быть свидетелем сцены. Но он не смог этого сделать, так как Жозефина принялась бегать по комнате с гневной гримасой на лице.

— Успокойтесь, мадам, — сказал Вольней, привыкший, как он сказал потом гостю, к бурным вспышкам Жозефины. Полагая, что и на этот раз причина ее гнева, — очередная интрижка императора, начал ее уговаривать:

— Успокойтесь, император Вас любит, Вы сами это знаете. Вы себе что-то нафантазировали.

Но Жозефина зарыдала еще сильнее.

— Ну, ладно, может быть, Вы правы, — сказал тогда он, — но в таком случае это его прихоть, каприз, на час или на день.

— Император — негодяй, чудовище! — с вызывающим видом вскричала императрица.

И добавила раздельно, с безграничным презрением: — Если бы вы знали, что я только что видела…

Я застала императора — слышите меня? — в объятиях Полины!

Облегчив свою душу этим признанием, императрица ринулась к дверям как смерч и исчезла"'.

* * *

Жозефина в своем необузданном гневе создала ядовитый слух, которому охотно поверили враги императора. Но эта клевета характеризует и самое Жозефину.

«Коронованная куртизанка, — пишет о ней Анри д'Алмера, — она, как и подобные ей, могла придумать сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить ей. Излишества в ее личной жизни так загрязнили ее воображение, что она и у других подозревала худшие инстинкты. Кроме того, она испытывала к своей золовке какую-то неистовую ревность, в которой могла дойти до любого рода клеветы, даже самой неправдоподобной. Если учесть ее необузданный характер, ее прошлое, ее темперамент истерички, то ее утверждения не заслуживают никакого доверия. Может быть, искренно заблуждаясь, она приняла за проявления инцеста несколько аффектированную — на итальянский манер — братскую любовь Наполеона к Полине…»

К несчастью, экстравагантное обвинение императрицы было воскрешено Реставрацией. Беньо, министр полиции при Людовике XVIII, утверждал, что его секретные службы перехватили такие письма Полины к Наполеону, находившемуся на Эльбе, язык которых не оставляет сомнений в отношениях инцеста между братом и сестрой".

В действительности, письма, непреложно доказывающие инцест, существовали только в воображении Беньо. Вот отрывок из записки Черного кабинета (секретных служб Беньо), где идет речь о переписке Полины:

"Наполеон вызвал эту женщину (Полину) на остров Эльбу, чтобы она утешала его. Она же там умирала со скуки. Развлекала ее лишь оживленная переписка с континентом. Письма адресовались двум любовникам; одного из них она стремилась вызвать к себе на Эльбу, — это барон Дюшан, полковник Второго артиллерийского полка. Второго, некоего Адольфа, она хотела задержать во Франции и опасалась его приезда. Адольфу она намекала на свои интимные обязанности по отношению к брату, желая отпугнуть его; барону же предлагала разделение, вполне естественное, на ее взгляд: император получит день, барон — часть вечера и всю ночь.

В письме к своей придворной даме м-м Мишло она просила прислать шесть бутылок «Роб аффектер», эффективного средства против сифилиса. Вскоре весь Париж знал о содержании записки «Черного кабинета», и граф Жокур, помощник министра иностранных дел, пересказал ее в депеше, которую срочно отправил находившемуся в Вене Талейрану. Вот содержание этой депеши от 3 декабря 1814 года:

"Нимфа Полина написала двум своим воздыхателям — полковникам; первому — что его приезд надо отложить, так как Бонапарт слишком ревнив; второму — чтобы он немедленно приехал, потому что она общается с Бонапартом только днем, а вечера и ночи может предоставить в его распоряжение. Она называет своего августейшего брата «старой тухлятиной» и требует две бутылки «Роб Лаффектер». Настолько неправдоподобно, чтобы Полина так назвала брата, что этих двух слов уже достаточно для опровержения достоверности «перехваченных писем». Артур Леви, автор наиболее основательно документированных книг о Наполеоне, даст нам и другие доказательства недостоверности легенды об инцесте:

«На острове Эльба, — пишет он, — ничто не наводило на мысль об аномалии в отношениях между братом и сестрой. Прежде всего, присутствие старой матери было достаточной гарантией. Далее, никакого намека на интимную близость не обнаружено в бумагах императора».

Третье доказательство, которым оперирует Артур Леви, — «финансового характера».

Общеизвестно, что своих любовниц Наполеон осыпал подарками; между тем в отношениях с Полиной Боргезе он проявлял самую мелочную расчетливость. Артур Леви приводит два факта:

Генерал Бертран, главный управитель дворца, представил Наполеону такую записку* «Имею честь доложить Вашему Величеству о расходах, произведенных мною для шитья и развешивания восьми штор в гостиной принцессы Боргезе (ткань была предоставлена самой принцессой); расход равен шестидесяти двум франкам тридцати сантимам».

На полях этой записки император поставил резолюцию:

«Этот незапланированный расход должна оплатить принцесса» [45].

Второй факт: в счетах месье Пепрюса, казначея императора на острове Эльба, внесена под пунктом V главы III сумма в двести сорок франков, которые «принцесса должна уплатить за фураж для ее лошадей».

Такое скряжничество, повторяем, совершенно несвойственное Наполеону в его отношениях с любовницами, служит еще одним косвенным доказательством его чисто братского отношения к Полине.

Но позорное клеветническое измышление Жозефины стало козырной картой в руках роялистов, республиканцев и просто озлобленных людей.

Людовик XVIII любил вольные шутки, и в угоду ему изобретались правдоподобные детали. Так, Фуше не раз повторял, в качестве доказательства имперского инцеста, ответ Полины мадам Матис:

— Знаете, мадам, когда император отдает приказание, ему не говорят «нет»! Если он скажет «Я хочу!» мне, своей сестре, я отвечу ему, что подчиняюсь ему во всем…

Месье Семонвиль, докладчик Сената, любовник Полины, рассказывал, что она однажды воскликнула:

— О, я в превосходных отношениях со своим братом. Раза два он даже со мною переспал…

Месье Мунье, докладчик в Государственном Совете, писал в своей неизданной книге:

«Месье Лесперо и Капель не сомневались в интимных отношениях императора со своими сестрами, так же как и месье Беньо, начальник полиции после Империи, раскапывавший эти сплетни, чтобы угодить королю».

Злополучная фраза Жозефины не остановилась в своем пути и пересекла Ла-Манш. Льюис Голдсмит опубликовал в 1814 году в Лондоне памфлет, где обвинение императора в инцесте нашло место рядом с обвинением в содомии [46]. Как любая ложь, которая разрастается все больше, отдаляясь от своего творца во времени и пространстве, клевета Жозефины за Ла-Маншем удвоилась:

Льюис Голдсмит поместил в постель императора не только Полину, но и Каролину:

«Император не признавал приличий, — писал англичанин, — и не считал нужным маскировать инцест; он открыто жил со своими двумя сестрами, мадам Мюрат и мадам Боргезе, и первая из них даже хвасталась этим».

Даже некоторые почитатели Наполеона, ослепленные своим слишком пылким обожанием, невольно принимали сторону клеветников, желая любой ценой оправдать предполагаемые отклонения своего божества:

— Если император был любовником своей сестры, — заявляли они, — это доказывает только его величие и не подвластность Законам общей морали.

В эпоху Второй империи враги режима, желая нанести ущерб племяннику через дядю, тоже использовали клевету Жозефины и наводнили Францию памфлетами об инцесте Наполеона.

Сегодня ни один серьезный историк не повторяет этого обвинения, его используют разве только особые любители пикантностей.

Оглавление