• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

"В войне я люблю битвы и неожиданность".

(Маршал Фош)

Измученный ревностью Жозефины, Наполеон покинул Париж и отправился в Булонь, где шестидесятитысячная армия ожидала готовности французского флота к высадке войск в Англии. Во всех морских и речных портах Франции срочно строились плоскодонки, канонерские лодки, баржи для переправы армии.

Восемьдесят речных канонерских лодок были построены по приказу императора в Париже, в июне спущены по Сене, экипированы и вооружены в Гавре; теперь они находились в Па-де-Кале, на берегах которого эскадроны кавалерии и легкой артиллерии охраняли готовые к переправе суда.

Подобные же флотилии спускались по Луаре, Журанте, Жиронде, Адуру; когда Наполеон прибыл в Булон, около тысячи канонерских лодок находились там в боевой готовности.

Наполеон с радостью окунулся в атмосферу военного лагеря, государь обрел язык артиллериста и расслабился, — он нуждался в этом после восьми месяцев дворцового этикета и интриг. Он весело шутил со своими солдатами; расстилал карту прямо на земле и растягивался рядом, чтобы дать указания адъютантам; сыпал ругательствами, как целая орава корсиканских бандитов, и отпускал шуточки на счет местных женщин, свидетельствующие о простоте и мужественности любовной психологии.

В конце августа в булонском военном лагере назрела неизбежная драма. Сто шестьдесят тысяч военных тщетно мечтали о горожанках, а те — все или почти что все — желали бы стать жертвами любовной необузданности артиллериста или, на худой конец, пехотинца.

Когда армия еще только прибыла в Булонь, буржуазкн в патриотическом восторге кидали на красавцев-военных пламенные взгляды с балконов, ощущая сладострастную дрожь и мечтая о многом.

Но прошла неделя, и ни один солдат императора не коснулся ни одной булоньезки, хотя некоторые нетерпеливые девицы начали уже бродить в окрестностях лагеря. Их отгоняли маркитантки, обзывая «матросскими девками», «сифилитичками» и другими грязными ругательствами.

Разобиженные девицы отступили, но через несколько дней дамы-горожанки тоже начали прогуливаться вокруг лагеря. Одна из них даже завязала беседу с военным, но из палатки выскочила целая банда маркитанток и неосторожная булоньезка еле унесла ноги.

Эти две сотни лагерных солдаток, ревнивые словно законные жены, хотели сохранить исключительно для себя сто шестьдесят тысяч вверенных им мужчин. Каждый вечер они во всеоружии принимали своих солдат в палатках, куда те входили, десяток за десятком. Эти ретивые французские молодки ухитрялись принять до тридцати человек в день, трудясь отважно и темпераментно.

Но однажды произошло неизбежное столкновение. Повод к нему дала булоньезка, уступившая артиллеристу и избитая маркитантками. В ответ двести горожанок ринулись на лагерь, осыпая маркитанток оскорблениями, те повысыпали из своих палаток, и началась свалка.

Через час, когда сражающихся удалось разнять, на поле битвы остались двадцать восемь женщин с выбитыми зубами, двадцать семь полузадушенных, пять с выдранными волосами и две совершенно раздетые, выставляющие свою наготу под синим небом Пикардии…

Наполеон, узнав о побоище, только улыбнулся. Дворцовые дамы научили его относиться к дамским баталиям философически.

Проведя неделю посреди своих солдат, пробуя их похлебку, щипля их за уши, Наполеон вдруг заскучал. Он вспомнил о прекрасных дамах, оставленных им в Париже, и почувствовал, что его постель пуста и холодна. Тогда он признался Мюрату:

— Вот уже несколько дней я вижу только усатые физиономии. Становится грустно!..

Маршал всегда не прочь был сыграть роль сводника; он рассмеялся:

— А я знаю одну прекрасную и умную генуэзку, которая счастлива будет к Вам приблизиться.

Взгляд Наполеона загорелся:

— Какова она?

Мюрат пустился в описания и сумел разжечь аппетит Императора, который в тот же вечер отправил Констана за генуэзкой.

Заливаясь румянцем, она предстала перед императором.

— О, мне сказали, что Вы красивы, — сказал Наполеон, — но мне солгали. Вы очень красивы.

Взволнованная дама даже заплакала, и он быстро снял сюртук и панталоны, чтобы ее утешить.

В три часа утра, доказав ей, что добрый государь готов усердно трудиться на благо своих подданных, Наполеон отправил ее домой и мирно заснул, мечтая о Жозефине.

Все время пребывания в Булони, где крепкий морской ветер подстегивал его кровь, Наполеон ежедневно или еженощно воздавал почести генуэзке, имени которой Констан не назвал в своих «Мемуарах».

Конечно, не все время Наполеон проводил с прекрасной подругой. Склоняясь часами над картой Англии, он выбирал пункты для высадки и десятки раз за день поднимался на прибрежные скалы, высматривая ожидаемый со дня на день французский флот.

— Как только Вилльнев прибудет со своими кораблями, которые будут охранять три тысячи наших канонерок, мы пересечем Ла-Манш и победим англичан на их территории!

Но напрасно он направлял свою подзорную трубу на горизонт — там ничего не было.

Наконец, пришло удручающее сообщение: адмирал Внлльнев, находя план высадки в Англии рискованным, предпочел остаться в Кадиксе…

Наполеон, как всегда в подобных случаях, безмерно разъярился, ломал мебель, но очень скоро принял ошеломляющее решение:

— Ну, что ж! Если мы не можем разбить англичан на их острове, так будем бить их в Австрии!

Между тем создавалась новая коалиция. Россия, вступив в сговор с Англией, заключила союз с Австрией, и эти страны «готовы были обрушиться на прекрасные сады Франции. Миллионы солдат уже выступили в поход из-за Урала и ото льдов Северного полюса».

Изменив тактику. Наполеон немедленно перебросил армию из Булони на Рейн и вернулся в Сен-Клу, чтобы разработать стратегический план.

После мирного года война должна была возобновиться. Но при дворе Сен-Клу никого это, казалось, не волновало. Когда Наполеон прибыл из Булони, двор помирал со смеху над мадам де Сталь, которая стала. героиней галантной авантюры. Наполеон, ненавидевший эту женщину, получил от истории немалое удовольствие. Рассказывает виконт Бомон-Васси:

"Мадам де Сталь была приглашена на охоту в Мортефортен. Все участники прогулки поспешили избавиться от компании женщины, по общему мнению, чрезвычайно скучной и склонной к философским разглагольствованиям. Оставшись в одиночестве, она уселась под деревом и погрузилась в чтение Марка Аврелия. В семь часов вечера охота уже закончилась, а она все еще сидела на пне и читала.

Вдруг какой-то гвардеец, пробиравшийся через лес, заметил ее убежище. Это был высокий красивый парень, может быть, хлебнувший лишку по случаю охоты. Он увидел перед собой дородную и румяную, как окрестные крестьянки, женщину, с крупными чертами лица, в строгом платье. Бравый парень, долго не раздумывая, схватил в объятья. писательницу, создавшую «Коринну».

Мадам де Сталь была изумлена, но события разворачивались быстро: сильным толчком ее бросили на землю; она хотела закричать, но ей заткнули рот; она боролась, но безуспешно…" Ей быстро задрали юбки, и она была вынуждена принять участие в наименее интеллектуальном контакте своей жизни. Гвардеец действовал быстро, но начисто был лишен светских манер.

Оглушенная, почти в шоке, но довольная, мадам де Сталь больше не пыталась кричать; она не противилась гвардейцу, решив, что надо же время от времени сделать что-то приятное простым людям, лишенным интеллектуальных радостей.

"Через несколько минут, — пишет Бомон-Васси, — в лесу послышались шаги: это обеспокоенный Матье де Монморанси разыскивал свою подругу; за ним следовал слуга. Гвардеец мигом улетучился, но Монморанси. увидев встрепанные юбки мадам де Сталь, невольно воскликнул:

— Что с Вами случилось, дорогой друг?!

— Ровным счетом ничего…

— Однако в каком состоянии я Вас увидел?!

— Запомните, Вы ничего не увидели; я, наверное, заснула, и Вы разбудили меня…

— Боже мой, — живо ответил умный друг, — конечно, я ничего не видел. Но что же за необычайный сон Вам снился!"

Ничего не ответив, мадам де Сталь встала и последовала за своим другом, пытаясь придать себе непринужденный вид. Она надеялась, что никто не узнает о ее приключении, но Матье де Монморанси сопровождал слуга, укрывшийся среди деревьев, и он оказался значительно менее скромным, чем его хозяин.

В то время как двор Сен-Клу развлекался этой историей, австрийская армия вступила на баварскую землю.

Наполеон немедленно собрался и 24 сентября 1805 года покинул Сен-Клу вместе с Жозефиной, которую он оставил в Страсбурге.

1 октября он возглавил свои войска, которые отныне стали называться Великой Армией; 2-го он был в Людвигсбурге; 12-го в Бургау; 24-го в Мюнихе; 13 ноября в Вене. Отовсюду он отправлял нежные записки ревнивице Жозефине, что, конечно, вовсе не мешало ему искать развлечений.

В Вене Мюрат, всегда готовый к услугам такого рода, нашел ему прелестную женщину.

Послушаем, как сам Наполеон рассказывает об этом приключении:

«В 1805 году в Вене Мюрат сказал мне: „Я нашел очаровательную женщину, она без ума от Вас“. Я велел ее привести. Она не знала ни слова по-французски, я — по-немецки. Я провел с ней ночь, и она мне понравилась. Это была одна из самых приятных женщин в моей жизни — она ничем не пахла. Утром она меня разбудила, и с тех пор я ее не видел. Я ничего о ней не узнал. Только в 1809 году начальник полиции Савари назвал мне ее имя. Чтобы понравиться мне, надо было быть хорошенькой и любезной — тогда женщина могла меня заполучить».

Отдохнув в объятиях хорошенькой венки, Наполеон стал готовиться к встрече с неприятельскими войсками.

1 декабря он написал:

«Эта кампания должна окончиться громовым ударом».

Ударом молнии в раскатах грома стал Аустерлиц. На следующий день после сражения Наполеон написал Жозефине знаменитое письмо:

Аустерлиц: 12-ого фримэра XIV года

(3 декабря 1805)

Отправляю к тебе Лебрэна прямо с поля битвы. Я разбил русскую и австрийскую армии под командованием двух императоров. Немного устал. Восемь суток я провел под открытым небом, а ночи уже свежие. Сегодня вечером я располагаюсь в замке князя Кауница, но спать мне придется не больше двух-трех часов. Русская армия не просто разбита, она сокрушена. Обнимаю тебя

Наполеон

В то время как император, как примерный супруг, писал свои регулярные отчеты Жозефине, те, кто остался в живых после грандиозного сражения, еще ошеломленные, с великой радостью расправляли свои члены.

— Вы навеки заслужили славу отважных, — возгласил им Наполеон. — А тех, что пали на поле битвы, Франция никогда не забудет. [41]

Однако иным среди павших выпала не славная, а странная участь. Например, генерал Марбо рассказал нам о судьбе останков генерала Морленда:

"Погиб мой бедный друг капитан Фурнье, и генерал Морленд тоже. Император решил, что тело Морленда должно быть похоронено в фундаменте памятника в Париже в Доме Инвалидов. Но врачи не имели на поле сражения ни времени, ни всех необходимых мазей для бальзамирования тела, и оно было помещено в большую бочку с ромом, которую перевезли в Париж. Однако события развернулись таким образом, что сооружение памятника генералу Морленду задерживалось, и тело его в бочке с ромом еще находилось в одном из залов Медицинской школы Парижа, когда в 1814 году Наполеон потерял империю.

Через некоторое время бочка была вскрыта; ко всеобщему удивлению, ром способствовал росту усов генерала Морленда, которые теперь спускались ниже пояса; в остальном тело прекрасно сохранилось без каких-либо изменений. Семья получила тело для захоронения в семейном склепе только после судебного процесса, — родственникам пришлось вести тяжбу с ученым медиком, который хотел сохранить тело как редкий научный экспонат! К счастью, ему не удалось настоять на своем. А если бы удалось?.. Что за судьба — гнаться за славой, умереть за родину — и все для того, чтобы какой-то одержимый натуралист и поместил тебя потом в своей библиотеке между чучелами крокодила и носорога!"

В самом деле, судьба иногда шутит такие шутки, на какие не осмелится писатель с самой буйной фантазией!

Понадобилось немало времени, чтобы очистить поле битвы, где полегли пятнадцать тысяч убитых, стонали двадцать тысяч раненых, валялись сабли, шпаги, перевязи, знамена, разбитые пушки. Потом Наполеон направился в замок Аустерлиц.

Слуги, которые совсем недавно проводили из замка австрийского и русского императоров, встретили Наполеона с почтением. Пока готовился обед, Наполеон обошел залы, где беспорядок и сдвинутая мебель свидетельствовали о недавнем отъезде. В конце одного из коридоров он обнаружил запертую дверь. По его приказанию дверь выломали; в глубине большой кровати из-под простыни, натянутой до кончика носа, выглядывала хорошенькая женщина.

Наполеон не выказал удивления.

— Кто это? — просто спросил он.

Слуги ответили, что они не знают имени мадемуазель, забытой в спешке царем. Император встал в изножье кровати и минуту разглядывал прелестную женщину, глаза которой были полны слезами.

— Кто Вы? — спросил он. Красавица не ответила.

— Царь Александр уехал, не позаботившись о Вас, — сказал Наполеон, — он поступил не галантно. Одевайтесь, прошу Вас, и мои офицеры проводят Вас до русских аванпостов.

Незнакомка, тронутая галантностью императора, приподнялась, улыбнулась и хотела благодарно поклониться императору. Но при этом движении простыня соскользнула и Наполеон увидел ее голой.

На одно мгновение им овладела мысль воспользоваться ситуацией, но он сразу подумал, что для переговоров о мире с Австрией ему понадобятся все его силы, и Наполеон ограничился поклоном в сторону прекрасной обнаженной груди.

Лицо его немного побагровело, он вышел, позвал Дюрока и поручил ему немедленно доставить мадемуазель к русским.

На следующий день Наполеон встретил австрийского императора, обнял его перед строем изумленных солдат, обсудил с ним пункты договора и снова усадил его в карету.

Вернувшись к своим офицерам, он вскричал:

— Господа, мы возвращаемся в Париж. Мир заключен.

Усевшись в дорожную карету, он отправился в Мюнхен, где его ждала Жозефина.

Здесь ему пришла в голову мысль женить своего приемного сына Евгения Богарнэ на принцессе Августе Баварской.

Король Баварии был крайне раздражен тем, что Наполеон распоряжается судьбой его дочери. Он заявил не без юмора:

— Наполеон, очевидно, думает, что я — отец дурнушки, засидевшейся в девицах. Он как будто и не знает, что принцесса Августа красива и ее страстно обожает принц Баденский… И она его любит…

Король решил показать Наполеону принцессу, но, хотя тот признал ее обаятельной, не отказался от своих принципов в отношении царственных браков. Послушаем Наполеона: «Король Баварии ввел в мой кабинет женщину, снял с нее вуаль — это была его дочь. Я вынужден был признать ее очаровательной и высказал это королю, который пришел в восторг. Я предложил молодой девушке сесть. Потом, при случае, я отчитал ее гувернантку, мадам Вюрмсер, за плохое воспитание своей питомицы. Разве принцессам положено любить? Они — товар на рынке политики».

Это совсем не галантное заявление императора могло бы обречь его проект на неудачу, но, к счастью, очаровательная Августа влюбилась в Евгения Богарнэ.

Пока шли приготовления к свадебной церемонии, Наполеон успел плениться королевой Баварии и запускал за ее корсаж нескромные взгляды.. Не заботясь о возможности политического скандала, он настойчиво ухаживал за очаровательной государыней, о чем рассказывает впоследствии на Святой Елене:

"Королева Баварии была красива; мне доставляло удовольствие общаться с ней. Однажды была назначена охота. Король отправился первый, я должен был присоединиться к нему. Но я остался с королевой и находился у нее полтора часа. Когда царственный супруг вернулся, он пришел в ярость и разбранил ее. Она ответила:

— А Вы хотели, бы, чтобы я выставила императора за дверь?..

Впрочем, впоследствии я оплатил свою галантность…"

В самом деле, королева Баварии не подходила для длинного списка императорских «дам под стеганым одеялом» (по лукавому определению Мериме), и Наполеон ускорил приготовления к свадьбе Евгения и Августы.

Церемония состоялась 4 января 1806 года и привела в дурное расположение духа весь клан Бонапартов.

"В связи с этой свадьбой император должен был вынести несколько семейных сцен, — сообщает нам Гортензия.

— Мюрат и его жена не желали присутствовать на свадьбе. Мюрат был уязвлен тем, что какой-то молокосос был назначен вице-королем Италии вместо него. боевого генерала, только что одержавшего блестящие победы. Каролина [42] была возмущена тем, что семья Богарнэ получила выгоды чрезвычайно удачного брака. Позже она призналась мне, что уговаривала Наполеона развестись и самому жениться на принцессе Августе. Но Мюратам пришлось, сделав хорошую мину при плохой игре, повиноваться императору" [43].

После церемонии новобрачные, вице-король и вице-королева Италии, отправились в Милан; Наполеон и Жозефина отбили в Париж.

«Весь Париж» — светские, политические и финансовые круги — был взбудоражен ошеломляющей историей, случившейся с добродетельной мадам Рекамье. Эта молодая женщина двадцати восьми лет была так прекрасна, что, по. свидетельству современников, когда она входила в гостиную, у присутствующих возникало желание встретить ее овацией.

Замужем за банкиром, на двадцать лет ее старше, по слухам — ее отцом [44], она вела роскошную жизнь, оставаясь безупречно нравственной.

Ее репутация не давала покоя ее более легкомысленным современницам, особенно прекрасной и бесстыдной м-м Амлен с несметным числом любовников, — женщине, прозванной «величайшей распутницей Франции».

Эта прелестная чертовка обнаружила, что мадам Рекамье флиртует с одним из ее поклонников, красавцем Монтроном. Убедившись в этом, она стала шпионить за влюбленными, чтобы разыграть с ними шутку по своему вкусу.

Однажды вечером прекрасная Жюльетта де Рекамье отправилась на бал-маскарад, чтобы встретиться со своим Ромео. Влюбленные хотели покинуть вечер и отправиться в наемной карете в маленький домик у заставы Клиши, надеясь что благодаря маскарадным костюмам их свидание пройдет незамеченным.

Но мадам Амлен выследила их, узнала и мадам Рекамье в костюме поселянки, и месье Монтрона в мушкетерской форме.

Она вскочила в наемный кабриолет, приказав кучеру следовать за каретой влюбленных до заставы Клиши; там она остановила свой экипаж, сбросила домино и, подбежав к карете, остановила лошадей, уцепившись за узду, и закричала во все горло:

— На помощь! На помощь! Какая-то распутница увозит в этом фиакре моего мужа!

Сбежались продавцы, гвардейцы; принесли фонари и осветили влюбленных, съежившихся в глубине кареты, вытащили их, и тогда, воздев руки, м-м Амлен обратила негодующий взор на Жюльетту, которая стояла ни жива, ни мертва посреди галдящей толпы, и воскликнула:

— Мадам Рекамье! Как, это Вы, мадам Рекамье? Ах! Как я в Вас ошиблась!

И проказница, в восторге от учиненного ею скандала, вскочила в кабриолет, надела домино, вернулась на бал и стала направо и налево, с тысячей жестоких подробностей рассказывать о происшествии.

Этим она не ограничилась. На следующий день она посетила два десятка своих знакомых, первую — Каролину Мюрат, и всюду рассказывала, лицемерно вздыхая:

— Сегодня ночью со мной произошло страшное несчастье. Я обожаю месье Монтрона — и что же? Вчера вечером я вижу, что он выходит с костюмированного бала у маркиза де… и садится в карету с дамой. Я последовала за ними, у заставы Клиши вынудила их выйти из кареты, и — представьте мое отчаяние! — это была мадам Рекамье.

Все восклицали:

— Как! Мадам Рекамье?

— Ну да, — подтверждала красавица-ведьмочка, — кому же после этого верить?

Но многим не понравилось ее коварство, и м-м Амлен перестали принимать. «Однако, — замечает генерал Пьебо, — ущерб уже был нанесен».

Парижане усомнились в непоколебимой добродетели Жюльетты.

Сто пятьдесят лет мадам Рекамье имела репутацию «добродетели поневоле». Мериме считал, что физический недостаток мешал ей быть счастливой в любви.

Но в 1960 году потомок дальних родственников Жюльетты месье Бо де Ломени нашел документ, опровергающий эту легенду, — блокнот, в котором его прадед Луи де Ломени записывал беседы с мадам Рекамье. Он делал эти записи для своей книги «Галерея знаменитых современников», очаровательная старая дама любезно принимала его и была с ним откровенна. Однажды вечером, когда она рассказывала ему о своих отношениях с принцем Августом Прусским, он и получил опровержение легенды:

"Мы катались с принцем на лодке. Принц был полон обаяния. Мы собирались понежиться, и поэтому отношения наши стали самыми интимными. Но надо сказать, что для полной интимности ему кое-чего не хватало.

Воспоминания об этих двух неделях и о двух годах в Аббатстве, во времена моей любви с месье Шатобрианом — самые прекрасные, единственно прекрасные в моей жизни. Но есть различие: если у принца Прусского чего-то недоставало, то у месье де Шатобриана все было на месте". Счастливый Ренэ!

Эдуард Эррио в 1948 году в своей книге «В былые времена» добавляет:

«Я имею достаточно доказательств того, что Жюльетта Рекамье была совершенно нормальной женщиной и Шатобриан имел тому неоспоримые доказательства».

Логически рассуждая, надо заключить из этого, что злые языки современников мадам Рекамье в 1806 году имели основания утверждать образным языком своего времени, что месье Монтрон «раздувал огонь в печи» добродетельной мадам Рекамье.

В то время, как Париж развлекался злословием по адресу мадам Рекамье, Наполеон решил позабавиться на свой манер, чтобы расслабиться после затраты сил в Булони и Аустерлице.

Увы! Его постигла неудача, рассказывает Констан;

"Однажды вечером император приказал мне:

— Констан, я хочу танцевать на балу у итальянского посла. Приготовь десять разных костюмов в помещении, которое мне там отведут.

Я повиновался и вечером отправился с Его Величеством к месье де Марескалчи. Я одел Его Величество в черное домино и его невозможно было узнать. Но он наотрез отказался переменить обувь, и поэтому был узнан сразу при входе в залу. Он направился, по своему обыкновению, заложив руки за спину, к красивой маске, Он хотел завязать интригу, но на первый же вопрос получил в ответ: «О, Сир!»

Он разочарованно отвернулся и позвал меня:

— Вы были правы, Констан, принесите мне башмаки и другой костюм.

Я выполнил его распоряжение, переодел его и посоветовал ему не держать руки за спиной. Он вошел в залу, собираясь следовать «моим инструкциям», но еще не успел изменить привычную позу, как. одна дама весело вскричала:

— Ваше Величество, Вы узнаны!

Он вернулся ко мне и надел третий костюм, уверяя меня, что будет избегать своих привычных жестов, и предлагая пари, что его не узнают.

На этот раз он ввалился в танцевальную залу, как в солдатскую казарму, толкая встречных и наступая им на ноги, но снова потерпел неудачу — к нему подходили и шептали на ухо:

— Ваше Величество, Вы узнаны!

Раздраженный Наполеон, велел мне одеть его турецким пашой.

Увы! Как только он вошел в залу, присутствующие закричали:

— Да здравствует император!

Признав свое поражение, государь велел мне одеть его в обычную форму и удалился с бала, рассерженный тем, что ему не удается остаться неузнанным, как это удается всем на маскарадах.

Зато многое другое ему удавалось отличнейшим образом".