В тылу

В середине марта 1943 года на одном из подмосковных аэродромов мы расстались со старыми самолетами. 728-й истребительный авиационный полк одним из последних в действующей армии сдал И-16.

Мы расставались с этим самолетом как с хорошим, испытанным другом. Как много повидал ты на своем веку! Десять лет И-16 состоял на вооружении нашей армии, был в небе Испании и Китая, Монголии и Финляндии, участвовал в походах по освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии, принял на себя всю тяжесть ударов немецко-фашистской авиации. Великое тебе спасибо, друг! Спасибо и твоему творцу Николаю Николаевичу Поликарпову!

Полдень. Ласково светит солнце. Наши И-16 стоят зачехленные на потемневшем талом снегу. Сзади, на пригорке, — проталина. Прошлогодняя трава свалялась, как войлок, а новой, зеленой, еще не появилось. И все равно уже пахнет свежим дыханием весны. От проталины, как от живого тела, веет теплом. Радуясь весне, спешим к пригретому солнцем бугорку. Каждый приход весны рождает новые, счастливые надежды.

Первым вступил на бугорок Николай Тимонов. Он окинул взором все вокруг себя, посмотрел на сияющее солнце, расправил плечи и с удовольствием вздохнул:

— Эх, братцы, хорошо жить на свете! — Пяткой унтов поковырял землю. — Мерзлая еще. — И отбил чечетку.

— Танцплощадка есть, — шутит Иваненков, — Давай, Тимоха, оторви еще коленце.

— Это мы могем, — Коля рукой легонько похлопал себя по поджарому животу. — Только нужно малость подзаправиться.

— А как отсюда будем добираться к своим? — интересуются летчики.

— Пообедаем и поездом до Москвы…

В город приехали в десять часов вечера. Затемненная столица во многом напоминала ночной аэродром во время полетов. Вдали ничего не видно. Только по отдельным неброским огонькам, точно по стартовым аэродромным знакам, можно определить бурную, но ритмичную городскую жизнь.

Многие офицеры изъявили желание переночевать в столице, повидать друзей и посмотреть на военную Москву. Я тоже решил вместе с Иваненковым съездить к отцу моего старого сослуживца. Трамваем добираться до него долго. Время зря тратить не хотелось. Такси не было, но несколько легковых машин стояло около вокзала. Пожилой шофер сидел на подножке сильно потрепанного «газика» и смотрел на выходные двери вокзала.

— Не подбросите до Останкина?

Шофер окинул нас пристальным взглядом. Регланы с теплой поддевкой, планшеты через плечо и пистолеты сбоку — наш вид все сказал ему.

— Летчики? Фронтовики?.. Подождите пару минут. Если мой начальник не появится — подброшу.

— С какого фронта? — полюбопытствовал шофер, когда тронулась машина.

— С Калининского.

— Говорят, немцы сами удрали из Ржева?

— Слухи не верны. Верно только то, что прежнего сопротивления не было, — ответил Иваненков.

— Значит, после Сталинграда оккупанты почувствовали, что и здесь могут в мешок попасть. — Шофер тяжело вздохнул. — А какие под Ржевом прошлым летом шли бои! Сколько нашего брата полегло! А все зазря, Ржев так и не взяли. Меня там ранило. Вот освободили по чистой…

Приехали. Как отблагодарить шофера? Просто сказать спасибо — вроде неудобно; денег дать — какое-то чутье подсказывало, что этим можно обидеть человека.

И все же тридцатку я вынул из кармана. Шофер как-то болезненно, с сожалением отвел мою руку:

— Я от всей души, из уважения к фронтовикам, а вы… Не надо, ребята.

Иваненков предложил закурить. Рука шофера потянулась было к папиросе, затем он резко отвернулся:

— Простите, товарищи командиры, нет желания… — Шофер, не сказав больше ни слова, хлопнул дверцей и уехал.

Сценка не из приятных, но настроение не омрачила. Наоборот, стало сразу как-то теплее, и Москва показалась родней.

Вот и знакомый дом, похожий на коробку. Здесь мне довелось быть зимой 1940 года, когда эшелон летчиков и техников ехал из Монголии под Ленинград. Память всколыхнула прошлое.

…Холод. Валит пушистый снег. Поезд медленно приближается к Казанскому вокзалу. В тамбурах полно народу. Все глядят на перрон: там жены, родные, знакомые. Мы втроем: Саша Беркутов, я и Иван Перевезенцев, который пригласил нас отпраздновать встречу в Москве у его родных, — стоим в тамбуре у открытой двери и с нетерпением вглядываемся в толпу встречающих.

После длительной разлуки, войны, гибели друзей — рядом близкий тебе человек! Как это хорошо! Валя, милая, где ты? Беспокойно бьется мысль: «Неужели не приехала? Ведь с дороги послано несколько телеграмм». Глаза скользят по толпе — ни одного знакомого лица.

Дежурные по вагонам голосисто предупреждают, чтобы никто не прыгал, пока не остановится поезд. Но где там! Разве тихий ход может остановить бешено бьющиеся сердца… Радостные крики, объятия, поцелуи.

Вагоны заскрежетали, нервно вздрогнули и остановились. Ивана и Саши возле меня нет: уже встретили своих жен. А где же моя? Впереди вижу беличью шубку, знакомое лицо. Валя улыбается, на глазах слезы.

Через несколько минут нахожу в толпе Перевезенцева. Его Катя, невысокая, но плотная женщина, пышущая здоровьем и энергией, сразу предложила ехать домой к ее отцу, Ивану Михайловичу Солдатову.

Когда все было улажено с нашим отъездом в Ленинград, начальник эшелона полковник Селиванов разрешил увольнение до утра, однако на всякий случай приказал оставить при нем связных.

В Останкино прибыли поздно вечером. В небольшой двухкомнатной квартире сразу стало тесно. Собралась большая рабочая семья Солдатовых: отец — старый кадровый рабочий, три старших сына — Петр, Михаил и Анатолий с женами.

— Четвертый, младший, — поясняет Иван Михайлович, — служит в армии.

— Не обессудьте, что тесно, — словно извиняется хозяйка Александра Георгиевна.

— Ничего, мать, — хрипловатым баском говорит Иван Михайлович. — Здесь все свои.

Время летит незаметно. Уже два часа ночи, а разговорам, песням, смеху не видать конца. Вот Саша Беркутов затягивает: «Вейся, чубчик кучерявый». Все подхватываем: «Эх, раньше, чубчик, я тебя любила…»

Иван Михайлович, как старший, встает, поднимает большую рюмку. В его жилистых руках рюмка кажется совсем игрушечной. Густые седые брови, пушистые усы поднялись кверху. Он говорит тихо, задушевно:

— Давайте, друзья, по последней опрокинем за то, чтобы все мы после финской снова собрались здесь…

Тост прерывает стук в дверь. Все насторожились. Прибыли связные.

— Срочно на вокзал, — передают они приказание начальника эшелона. — Состав уже подан.

— Эх, черт побери! — сокрушается Иван Михайлович. — Как следует и обняться с женами не пришлось…

И вот два года спустя мы опять стоим у подъезда этого гостеприимного дома.

— Что, не признаешь? Может, не туда попали? — спрашивает меня Иваненков.

— Нет, вспоминаю прошлое.

— Наверно, уже все спят.

— Да, свету что-то не видно, — отвечаю я, рассматривая окна квартиры Солдатовых.

На наш звонок в одном окне мгновенно забелела ниточка света, пробившаяся сквозь маскировочную штору. Дверь открыла Александра Георгиевна.

— Вам кого? — с удивлением рассматривая нас, спросила она. — А, старые знакомые!.. Проходите, проходите, — заторопилась хозяйка.

Мы разделись и вошли в комнату.

— Я думала, мой старик пожаловал, — продолжала Александра Георгиевна, — С семи часов вечера жду. Чуточку вздремнула. Он на работе почти всегда задерживается. А сегодня что-то уж больно долго. И без ужина… — Вдруг она как-то сникла, замолчала и уже с сожалением сказала: — А у меня вас с дороги-то и угостить нечем. Вот только картошечки немного старику поджарила…

— Да мы ужинали, не беспокойтесь.

Вслед за нами шумно вошел и Иван Михайлович. Он бодро, не по-стариковски поздоровался и в приказном тоне бросил Александре Георгиевне:

— Мать, выкладывай на стол гостям все, что есть! Да и у меня сегодня праздник — премию получил. Вот директор нас малость спиртиком угостил.

— Так ты из-за спиртика-то так долго и задержался? — безобидно ворчала жена. — Ведь скоро двенадцать ночи.

— Работали. Срочное задание фронта…

На столе появилось все, что только имелось в семье: небольшая сковородка жареной картошки, тарелка соленой капусты и черный хлеб.

— Тяжело живем, ребята, — сокрушался Иван Михайлович, когда сели за стол. — Ну, да перетерпим… Не впервой. Только бы побыстрее немца добить.

— Жмем. Стараемся, — улыбаясь, откликается Иваненков.

— Наше семейство все мобилизовалось: трое воюют, а мы здесь оружие куем.

Наш разговор затянулся за полночь.

Да, эта семья в миниатюре отображает наше государство, наш народ, где тыл и фронт — едины.

Я пристально смотрю на Ивана Михайловича: голова его поседела, на лице — глубокие морщины, но под нависшими бровями живые, лучистые глаза, в которых то сверкнет улыбка, то промелькнет тревога или гнев. Солдатов говорит о сокровенном, и нам понятны эти думы и заботы рабочего человека.

— Мы часто спрашиваем себя: почему так? Сталин еще на ноябрьском параде в сорок первом пообещал, что через полгодика, а может, через годик падет гитлеровская Германия. Прошло больше года, а конца войны не видно, — недоумевает Иван Михайлович.

— В таких делах, папаша, точно не скажешь: где годик — там может быть и два, — заметил Иваненков.

— Так-то та-а-к, — протянул Иван Михайлович. — Вот только никак не могу понять, зачем нужно было заключать договор с Германией? Разве можно верить Гитлеру? — Говорят, Гитлер нарушил свои обязательства. — Старик повысил голос: — Наше государство не красная девица, а Гитлер не кавалер, чтобы мы могли ему доверять. Надо было всегда держать порох сухим.

— Перестань хорохориться, — вмешалась Александра Георгиевна. — Давай-ка лучше спать. Политик тоже нашелся.

— Мать! — Иван Михайлович беззлобно стукнул по столу. — Война сделала каждого малость политиком и стратегом.

— Ну, хорошо, хорошо. Сейчас дочка придет с ночной смены. Подогреть чаек надо.

Через несколько минут Катя в радостном возбуждении вихрем ворвалась в комнату и, увидев нас, замерла на месте.

— А я-то думала, мой Ваня приехал, — непроизвольно вырвалось у нее, но тут же она поправилась и с душевным радушием поздоровалась с нами.

Пожимая шершавую руку, обратил внимание, что крепкая, жизнерадостная женщина, какой я знал Катю в Ереване, где она жила с мужем, сильно изменилась. На приятном лице не играл румянец, в темных глазах затаилась грустинка и усталость.

Живо расспрашивала, откуда прибыли, куда направляемся, об общих знакомых, о семье.

— Катя, время-то позднее, давай снимай пальто да садись за стол. За ужином поговорите, — посоветовал Иван Михайлович. — Тебе ведь к восьми утра опять на работу.

— А почему так рано? — удивился я. — Сейчас уже второй час ночи, а вы только пришли. Когда же спать?

— А кто вам будет делать самолеты? — заметила Катя. — Вот разобьете фашистов — и отдохнем. Мы тоже работаем по-фронтовому.

— Пора отдыхать, — тронул меня за руку Иваненков, и мы, пожелав спокойной ночи гостеприимным хозяевам, уснули богатырским сном.

Утром ни хозяина, ни его дочки дома уже не было.

— Спозаранку убежали на завод, — объяснила Александра Георгиевна. — У них теперь одна забота: делать оружие для вас.

Мы торопливо распрощались с Александрой Георгиевной и направились в полк.

Никогда, мне кажется, так ярко не светит солнце, как в июне. Длиннее дней в году не бывает. Земля в цвету. Идут теплые короткие дожди. И снова солнце! Погода устойчивая, ясная. Все живет в полную силу. Июнь в авиации — самый напряженный трудовой месяц.

На всех фронтах, словно перед бурей, стояло затишье. Обе стороны готовились к новым битвам.

Полк давно уже переучился на «Як-7Б» и теперь, перекочевав под Бутурлиновку, небольшой городок Воронежской области, летал на «себя». Мы вели учебные воздушные бои, стреляли, вникали в повадки «мессершмиттов» и «юнкерсов».

Изредка командование предоставляло летчикам отдых. А техникам? Им, великим труженикам, такое удовольствие выпадало только в затяжное ненастье. Летом — ненастье редкость, и теперь они постоянно на аэродроме: изучают технику до самого малюсенького шплинтика, готовят машины к полетам. И даже сейчас, когда идет переформирование, техникам нет покоя.

Сегодня у летчиков нашей эскадрильи выходной. После завтрака мы пошли на Осередь, речушку тихую, узкую, местами глубокую — можно купаться. Берег выбрали удобный, крутой, с рощей. Рядом — плакучая ива. От нее веет горьким сырым запахом, перемешанным с ароматом цветов. Меня сразу уносит в детство, к такой же маленькой, как и Осередь, речке Узоле — притоку родной Волги. Луга, сенокос, солнце, запах трав.

Выборнов быстрее всех разделся и, взглянув на палящее солнце, выжидательно встал у воды. Речка, казалось, разомлела от жары, притихла. Саша, предвкушая наслаждение, легко промассажировал свое мускулистое тело и, приготовившись нырнуть, крикнул:

— Ох, братцы! Начнем, пожалуй!

— Стой! — деланным баском прервал Коля Тимонов и с подчеркнутой важностью заметил: — Ты и в воздухе часто из звена выскакиваешь, а теперь и на земле хочешь вперед батьки окунуться. Это тебе не физкультурный техникум, там мог красоваться. Здесь есть командир, ты ведомый и следуй за начальством. Понятно?

— Виноват, исправлюсь, — улыбается Саша. — Когда только ты, Тимоха, прекратишь свою стариковскую воркотню?

Тимонов, будучи на год моложе Выборнова, казался сердитым и замкнутым. На самом деле — душа паренек, жизнерадостный и общительный.

— Это мы могём. Когда прикажешь? — иронизирует Тимонов.

Через минуту мы вчетвером стояли у воды, готовые к прыжку. Справа от меня — лейтенант Миша Сачков, прибывший в полк в Москве, далее — Выборнов и Тимонов.

— Внимание! Приготовиться! По счету три — прыгать. Раз, два…

— Сердце болит, не могу, — серьезно сказал Тимонов. Мы с удивлением посмотрели на Николая.

— Что с тобой?

— Не со мной, а со звеном. Раз хорошо слетались в воздухе, то зачем нарушать порядок на земле? Должны встать и здесь по боевому расчету: Выборнов с капитаном, а я с Сачковым.

Все, кроме Тимонова, засмеялись и перестроились.

Сачков, очень юркий и крепко сбитый, изловчился и ловко кинулся в реку, мы вслед за ним.

Вода сразу обдала ядреной свежестью.

Когда все уже выбрались на берег и отдыхали на зеленой травке, Выборнов все еще резвился, как ребенок.

— Он вырос на берегу реки и, как рыбу, его из воды силой тащить придется. — смеялся Тимонов.

— Да, братцы, у нас в Кашире Ока — всем рекам река, — с гордостью отозвался Выборнов. — Мы привыкли купаться вдоволь.

У меня под рукой оказалась газета «Красная звезда*. Привлекла внимание статья о закончившихся воздушных боях на Кубани. Читали вслух до тех пор, пока не услышали слабое странное чмоканье, какое издает ребенок, сосущий пустышку. Вглядываемся в тень опустившихся к самой воде ивовых ветвей, откуда доносились звуки. И вдруг я замечаю шевелящееся серое пятнышко. В прозрачной воде плавал большой карп, общипывающий круглым, как у поросенка, ртом ветки. Рядом шевелились плавники другого, третьего…

Соблазн велик. Теперь уж грех не воспользоваться случаем. Тихо, чтобы не вспугнуть рыбу, я вынул пистолет, взвел курок и, тщательно прицелившись, выстрелил. Пуля взбудоражила воду. Когда всплески погасли, под ветками золотом отливала громадная рыбья туша. Карп лежал на боку и, медленно пошевеливаясь, опускался на дно. Миша бултыхнулся в воду. Через минуту он вышел из воды с зеркальным карпом.

— Смотрите, какой здоровый! — ликовал Сачков и, бросив добычу, взвел курок своего пистолета, а потом, шмыгая своим маленьким носиком, словно вынюхивая рыбу, стал носиться по берегу. Прогремело еще два выстрела.

— Промахнулся! — кусая губы, досадовал он.

Наш веселый отдых нарушил Архип Мелашенко, внезапно выскочивший из кустов.

— Всем срочно в штаб. Командир приказал, — кричал он на ходу.

— Зачем?

— Точно не знаю. Говорят, московское начальство приехало. Комдив тоже пожаловал. Будут инспектировать.

— Может, на фронт пошлют, — предположил Выборнов, — три месяца по тылам околачиваемся.

— Не плохо бы, — убирая пистолет в кобуру, поддержал Миша Сачков. Обычно веселое, беззаботное лицо его стало сразу серьезным. — Только жалко, не пришлось пострелять по конусу.

Тревогу Сачкова разделяли многие. Летали молодые летчики хорошо, а вот воздушной стрельбой никогда еще по-настоящему не занимались. Только здесь, в воронежских степных краях, впервые им довелось учиться воздушной стрельбе. В глазах отчетливо вставала картина вчерашнего летного дня.

Высоко задрав головы, летчики нетерпеливо смотрят в небо. Там за самолетом-буксировщиком, слегка колеблясь, словно подгоняемый ветром, плывет белый конус.

— Дрожишь? — спрашивает Сачкова капитан Рогачев, показывая на конус, приближающийся вслед за буксировщиком к аэродрому.

Миша натянуто улыбается.

— Должен попасть: целился хорошо, по всем правилам науки. Штук пять есть!

— Наверняка попал, — звонко поддерживает его Выборнов. Он тоже стрелял вместе с Сачковым. — Вон как тяжело тянется, в нем, наверное, сидит полпуда пуль.

Когда буксировщик, проходя на низкой высоте, поравнялся с нами, раздались возгласы: «Бросай!.. Протянешь!»

— Не галдите! — басовито прикрикнул на подсказчиков капитан. — Там летчик сидит, а не какой-нибудь мешок с песком, не хуже вас знает дело.

«Колбаса» упала метрах в пятидесяти, и летчики, обгоняя друг друга, бросились к ней.

Тут равнодушных не было. Ведь по дырочкам от пулевых пробоин в грубом полотне определяется в конечном итоге летное мастерство. Истребитель, не умеющий стрелять, — это не истребитель.

Летчики сразу же вытянули полотнище и аккуратно расправили складки.

На минуту наступила тишина.

Сачков и Выборнов усердно ползали по суровому холсту, стараясь отыскать свои попадания.

— Есть! — радостно крикнул Выборнов, найдя пробоину. А глаза с надеждой отыскивали еще, но тщетно: отверстий больше не было.

Сачков понуро отошел в сторону. Миша, до сего дня считавший себя подготовленным летчиком, разочарованно махнул рукой.

— Не повезло. Все мои пули ушли «за молоком».

Ему, опытному инструктору, было не по себе.

Но вот сбросили второй конус. Смотрим, он весь изрешечен пулями. Другие летчики поработали отлично.

— Молодцы, — от души сказал Сачков…

Миша упорно стремился, как сам говорил, «ликвидировать свою огневую немощь». Но разве это так просто? Воздушная стрельба требует длительного труда, рывком тут ничего не достигнешь. А времени осталось так мало!

…До обеда с летчиками беседовали инспектора Военно-Воздушных Сил Наркомата Обороны полковник А. Семенов и подполковник Е. Соборнов. Весь полк готовился к летно-тактическому учению.

Гитлеровцы после зимнего поражения, мобилизовав всю экономику и людские резервы Европы, вновь начали подготовку к наступлению. Выбор пал на центральный участок советско-германского фронта. Линия обороны здесь обозначалась тремя большими выступами. Наш, Курский, глубоко врезался в немецкую оборону. На флангах этой дуги нависали вражеские выступы: с севера — Орловский, с юга — Белгородско-Харьковский. С этих двух направлений гитлеровцы и собирались нанести летом 1943 года встречные танковые удары на Курск с целью окружения и уничтожения наших войск, закрепившихся внутри Курской дуги. Вот что провозглашал Гитлер в своем приказе 15 апреля (об этом документе мы, разумеется, узнали позже): «Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление „Цитадель“. Это наступление имеет решающее значение. Оно должно быть осуществлено быстро и решительно. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето. Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и большой энергией. На направлениях главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов… Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».

Операцию «Цитадель» гитлеровцы готовили в глубокой тайне и очень тщательно. Чтобы ввести в заблуждение советское командование, они начали демонстративные действия на Кубани. Оккупанты не только упорно обороняли Таманский полуостров, но и сами не раз атаковали наши войска. Сосредоточив на юге большое количество бомбардировщиков и истребителей, они пытались добиться полного господства в воздухе и отвлечь нашу авиацию от Курска. Вся эта затея провалилась. Враг потерял на Кубани более тысячи самолетов, не добившись никаких успехов.

Советская разведка заблаговременно вскрыла замыслы противника на Курской дуге. Мы располагали достаточными силами для упреждения удара врага, но Ставка Верховного Главнокомандования сочла целесообразным противопоставить врагу заранее подготовленную глубоко эшелонированную оборону.

Армия неприятеля представляла все еще грозную силу. Ее общая численность достигала более десяти миллионов человек — почти столько же, сколько насчитывала она перед началом летнего наступления 1942 года. Для оснащения фронта боевой техникой фашисты мобилизовали колоссальные экономические ресурсы всей оккупированной Европы. Это дало им возможность не только восполнить потери, но и получить более совершенное оружие, в частности новые танки «тигр» и «пантера», самоходные орудия «фердинанд», истребители «Фокке-Вульф-190».

Сокрушить мощную группировку врага под Курском лучше всего, когда гитлеровцы вылезут из железобетонных укрытий и подставят себя под заранее подготовленный огонь наших войск.

Время тоже работало на нас. С каждым днем крепли наши силы. В тылу оккупантов все шире разгоралось пламя партизанской войны. Тяжелые поражения на советско-германском фронте резко обострили противоречия между странами гитлеровского военного блока. Народы порабощенной Европы поднимались на борьбу против ненавистного врага. Фашистская военная машина переживала кризис.

Оглавление