• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Через золотые долины и моря трепещущих красок. Собачьи упряжки с воодушевлением рвутся вперед словно кони, запряженные в колесницу. Эскимосы идут следом, распевая любовные. песни. Новое проявление величия природы. Шаг за шагом, с бьющимися сердцами мы приближаемся к вершине мира. Наконец-то! Цель достигнута! Звездно-полосатый флаг развевается на Северном полюсе

Я никогда не забуду тот ужасный час. Я никогда не забуду тусклый пейзаж, окружавший нас, тусклое небо над головой, ту вызывающую тошноту черноту на западе, бесконечные пространства серого или мертвенно-белого снега, которые словно проникали в душу, порождая в ней сумрак. Я не забуду зловещего, тоскливого, ужасного ветра, несущего на своих крыльях террор арктического шторма. Яникогда не забуду печальную группу людей — кошмарную картину отчаяния, словно олицетворяющую поражение человека, конец его устремлений в тот час, когда победа уже так близка. Авела, изможденный полуголодным существованием человек в истрепанных мехах лежал на нартах, сломленный, лишенный мужества. Мне до сих пор слышатся его прерываемые рыданиями слова, я, как сейчас, вижу слезы, катящиеся по его пожелтевшему, изборожденному морщинами лицу. Я вижу Этукишука, с вожделением смотрящего на юг, мрачного, исхудалого, тяжело вздыхающего по дому, по своей возлюбленной Аннадоа, которая осталась там и которую, как я догадывался, он уже не чаял увидеть.

Момент был критический. До сих пор — а шла уже вторая неделя апреля — мы, находясь на пределе человеческой выносливости, крайним напряжением воли вынуждали наши натруженные ноги двигаться вперед. Вопреки ветру, который дул нам прямо в лицо, пронизывая до костей, высасывая энергию и тепло из нашей плоти, мы настойчиво продвигались к цели, испытывая нестерпимую боль в груди от каждого вдоха. Несмотря на все растущее отчаяние, я подбадривал своих спутников как только мог, заставил их поверить в то, что наша цель постоянно приближается к нам, поддерживал в них веру в близость земли, каждый день я опасался того, что наконец-то наступило, — полного истощения духовных сил.

— Unne singro ashuka (Да, уж лучше умереть).

— Awonga up dow epuksha (Вчера я тоже чувствовал себя так), — сказал я сам себе. Внезапное угасание сознания, подумал я, действительно может дать благословенное облегчение. Но до тех пор пока во мне теплится жизнь, пока не исчерпались доведенные до предела силы, я решил продолжать путь. Каким бы отчаянным ни было мое собственное состояние, какие бы адские муки ни терзали меня при виде отчаяния моих спутников, я снова воспрянул духом. Неужели мы должны потерпеть неудачу теперь, после стольких мытарств, теперь, когда цель так близка?

Полюс находился всего в ста милях от нас. Его достижение казалось делом почти совершенным.

— Завтра станет лучше, — настаивал я, пытаясь изобразить на своем лице улыбку. — Веселее!

Я простер руку в сторону полюса, загнул пять пальцев один за другим, пытаясь довести до сознания товарищей мысль, что через пять ночевок «Большой гвоздь» будет достигнут, и тогда мы повернем назад — я указал направление к дому.

— К дому, к своим любимым и обильной пище, — сказал я.

— Земля пропала, любимые потеряны, признаки жизни исчезли.

— Я буду возвращаться, я не понимаю погоду и небо. Очень холодно, — сказал Авела.

— Давай пройдем еще немного вперед, — умолял я. — Чуточку дальше.

— Я не понимаю солнце, — сказал Этукишук.

Он жаловался так каждый день — одинаковая длина дневных и ночных теней озадачивала его. Когда солнце перестало прятаться за горизонт, эскимосы лишились возможности определять направление. Они растерялись в этом лишенном земной тверди бездушном мире, в котором все — погода, небо и солнце — превратилось в тайну.

Мне была известна храбрость моих спутников. Я был уверен в их преданности. Если бы мне удалось облегчить их душевные страдания — я был убежден в этом, — они смогли бы взять себя в руки и найти в себе новые силы. Я ласково заговорил с ними; я рассказал им о том, что мы уже совершили, что они были добрыми, хорошими людьми, что их родители и любимые станут гордиться ими, что мы не должны сдаваться, так как это дело чести.

— Полюс близок, — сказал я.

— Нехорошо быть все время на льду. Болят кости, — ответили они.

Тогда я сказал:

— Лед ровный, снег хороший, небо ясное. Великий дух с нами. Полюс близок!

Авела печально покачал головой. Однако я заметил, как он вытер слезы.

— Вставай, пройдем еще немного вперед, — продолжал я. — Если считать с завтрашнего дня, через два месяца мы вернемся на землю эскимосов.

— Наконец-то. Тогда можно будет смеяться, — сказал Авела. — Там мы встретимся с отцом и матерью и с маленькими женами!

— Да, через два месяца будет и вода, и мясо в изобилии, — поспешил ответить я.

Этукишук пристально посмотрел на меня. Его глаза засияли.

Покуда я говорил, мое собственное настроение улучшалось, и безразличие уступило место энтузиазму. Я почувствовал, как пламень, пожиравший меня долгие годы, разгорелся с новой силой. Цель была близка, оставался всего один шаг до вершины моего честолюбия. Я быстро заговорил. Эскимосы слушали меня внимательно. Медленно, но верно мое воодушевление стало передаваться им. Никогда мне не приходилось проявлять столько красноречия, говорить столь страстно.

Этукишук схватился за свой бич.

— Давай, поехали, — сказал он.

Авела с решительным, но мрачным выражением лица выпрямился и закричал на собак: «Хук, хук, хук», а затем сказал нам:

— Поехали!

Взмахнув бичами, мы пустились в последний, томительный путь.

Животные, сторожко прядая ушами, свернули хвосты кольцами и натянули постромки. Разражаясь криками, чтобы не угас наш энтузиазм, мы побежали впереди нарт. Нечто вроде животного удовлетворения наполняло мое сердце. Я понимал, что только высокий душевный настрой, энтузиазм смогут предотвратить поражение, которое можно потерпеть, если наши мышцы откажутся ташиться дальше. Теперь мозг должен возобладать над мышцами. К счастью, ощущение близости победы было для него сверхстимулом.

Серые ледяные торосы проносились мимо. Мои ноги настолько устали, что казалось, будто я шагаю по воздуху. Мое тело стало настолько легким от слабости, что я не удивился бы, если бы оно взмыло вверх от порыва ветра. Я чувствовал, как кровь бежит по венам и, подобно остриям множества иголок, впивается в суставы, а это уже ощущение человека, страдающего неврастенией. Я размахивал ледорубом. Мои спутники секли воздух бичами. Собаки перепрыгивали через ледяные препятствия, с хрустом ломая лед. Они перебирались через торосы, подобно кошкам, карабкающимся на дерево. Миги таяли позади.

14 апреля мои наблюдения показали широту 88^^Г и долготу 95"52 . Ветер с сатанинской силой дул с запада. Дрейфа почти не наблюдалось. Однако с большим сожалением я стал замечать признаки недавней активности льда. Он стал более неровным, с открытыми трещинами то тут то там.[131] Нам приходилось объезжать их, однако нарты скользили превосходно, и измотанные собаки развили большую скорость.

Стиснув зубы, вооружившись новой решимостью, мы продолжали путь, одну за другой поглощая последнюю сотню миль. Все больше и больше собак попадали в желудки своих голодных собратьев, однако на каждые нарты приходилось достаточно тягловой силы. Хотя собаки постепенно утратили способность шумно выражать свое настроение, все же время от времени они разражались лаем. Любая вспышка энтузиазма каюров тут же отзывалась в них активностью.

Мы были в достаточно хорошей форме, чтобы покрывать расстояния, экономя силы. Наши нарты стали легче, тела исхудали. С тех пор как мы покинули зимний лагерь, каждый из нас, судя по внешности, потерял в весе около 25–40 фунтов. Наши мышцы как бы ссохлись. Собаки сохранили силы, и это было изумительно. Словно готовясь к последнему представлению, новые горизонты один за другим раскрывались перед нами.

Из подлинных полевых записей. Обсервация 14 апреля 1908 г. Долгота 95°52 . Давление — 2990, падает. Температура — 44°. Облачность — кумуло-стратусы и альто-стратусы 4. Ветер 1–3. Ост — Магнитный.

Длина тени — 30 1/2 фута (от тентового шеста высотой 6 футов над снежным покровом).

От большого напряжения мы часто перегревались и потели. Температура воздуха устойчиво держалась на уровне ^4 '. Пот выделялся совершенно свободно, и мы испытывали при этом некоторое удовольствие. Однако последовало несколько дней, ставших для нас цепью страданий. Наши восхитительно теплые рубашки из птичьих шкурок превратились в нечто вроде холодного влажного одеяла, куртки и штаны — в жесткие ледяные доспехи. Мы могли приступить к одеванию, лишь размягчив задубевшие меха и согрев их теплом наших тел. Рукавицами, обувью и меховыми чулками без просушки вообще нельзя было пользоваться.

К счастью, солнечного тепла оказалось достаточно, чтобы мы за трое суток просушили меха. Во время маршрутов мы привязывали меха с солнечной стороны нарт, и, как ни странно, они высыхали не оттаивая. В эти последние дни мы гораздо сильнее страдали от пота. Мы не снимали янтарные очки, которые предохраняли глаза. Но, несмотря на все меры предосторожности, наши искаженные, замерзшие, обожженные и иссохшие лица превратились в подобие географической карты — так их изрезали морщины: это были следы перенесенных лишений. Мы выглядели дикарями. Яркий свет, отраженный от кристаллической поверхности снега, стянул нам мышцы вокруг глаз, зрачки сократились до размера обыкновенной булавочной головки.

Сильные ветры и метель развили в нас способность бокового зрения. Организм, стараясь предохранить глазное яблоко от отвердения, подергивал его кровью. Для того чтобы держать, так сказать, зрительные ворота мозга открытыми, приходилось прибегать к волевым усилиям. В результате на наших лицах появилась печать перенесенных тягот, которую можно назвать полярным кривоглазием.[132] Оно лишь составная часть буровато-бронзового портрета каждого полярника. Сначала ветры и низкие температуры вызывают на лице алый румянец, а частые обмораживания оставляют черные пятна. Потом яркое солнце покрывает кожу загаром, сильные ветры высасывают из пор влагу, кожа твердеет, и на ней остаются открытые трещины. Так человеческое лицо обретает качества и наружность того пустынного, овеянного ветрами мира, на который приходится смотреть человеку.

Из-за непосильной работы и недостаточного питания мышцы теряют свою эластичность, кожа обезжиривается и покрывается морщинистыми складками. Отпечаток очков, застывшее выражение лица без тени одухотворенности — это результат непомерных трудов наших, однообразия и безжизненности окружающего мира. Наши почерневшие, сморщенные, как высохшее яблоко, лица легко сошли бы за мумифицированные физиономии предысторических прародителей человечества.

Когда нам пришлось делать над собой усилие, чтобы передвигать наши онемевшие ноги, и не стало хватать сил, чтобы возвести иглу, мы пустили в ход шелковую палатку. Хотя температура воздуха оставалась по-прежнему очень низкой, благодатные солнечные лучи проникали сквозь шелковую ткань и мягко касались наших сомкнутых во время сна век. Если дул по-настоящему сильный ветер, нам все же приходилось возводить защитную стену.

Однако стоило нам преодолеть оставшиеся сто миль, как мой мозг очнулся от летаргии. Я все-таки взял себя в руки. Мои чувства вновь обрели остроту, и теперь я с большим любопытством наблюдал странный мир, в который судьба забросила нас — первых людей.

Шаг за шагом я вторгался в неисхоженный, неизведанный мир. Каким усталым ни чувствовал я себя, я трепетал от возбуждения. Этот трепет испытывает каждый исследователь, вступивший на новую землю. Его приносят великие открытия и победы. Как сказал Ките,[133]

Я чувствовал себя как астроном, Звезду открывший в месиве Вселенной.[134]

Я был хозяином ледяных просторов, их единственным покорителем. Я шагал вперед с неукротимым ощущением, что добываю славу.

Признаки земли, в которые я заставлял верить своих спутников, все еще появлялись каждый день, но я, конечно, знал, что это обман. Мне казалось, что вот-вот должно случиться нечто необычное, что некая линия должна пересечь наши горизонты, отмечая тот важный район, куда мы вступали.

Сквозь кристально чистый воздух мой взгляд перебегал от равнин, клубящихся красочными сверкающими волнами, к словно танцующему горизонту. Миражи переворачивали все вверх ногами. Опрокинутые земли и странные предметы падали и вздымались, окутанные собственной тайной. А причина сих магических свойств атмосферы — это постоянная насыщенность ее великолепным полуночным сиянием солнца, которое пронзало своими лучами слои воздуха с разными температурами и плотностью.

Ежедневно посредством тщательных измерений я обнаруживал, что ночные тени стали короче и, как указывал теневой циферблат, почти одинаковой длины с тенями последующих дневных часов.

С помощью серии удачных астрономических наблюдений я определял наше местоположение на каждой стадии продвижения вперед.

С приближением полюса мое воображение взыграло. Нас всех охватило почти истеричное возбуждение. Моим «мальчикам» казалось, что они видят медведей и тюленей. Нам часто являлись новые земли, однако с изменением местоположения солнца горизонт всякий раз прояснялся. Нас охватило сильное желание пробиться к заветной тайне. Карабкаясь по длинной лестнице широт, мы ощущали, что каждый час работы придвигал нас все ближе к полюсу — к полюсу, обладания которым люди добивались три столетия и который, с благоволения судьбы, должен был стать моим!

Однако я чувствовал себя настолько усталым, что иногда, когда проходило мимолетное возбуждение, на меня словно находило отупение. Однако я все же обрел привычку подмечать увиденное. Так миля за милей передвигая ноги по ужасной ледяной пустыне, я смотрел больными, затуманенными глазами и запоминал все, что увидел.

От 88-й до 89-й параллели лед лежал большими, более ровными полями, чем это было южнее.[135] Я также заметил, что здесь улучшилась видимость. Казалось, я перекрывал глазами большие расстояния, и лед на горизонте имел менее угловатые очертания. Цвет неба и льда сменился на более глубокий, от пурпурного до голубого. У меня не было никаких способов проверить эти впечатления. Страстное желание найти что-нибудь необычное зажгло мое воображение. Однако, поскольку поверхность земли у полюса становится более плоской, вполне возможно, что здесь горизонт как бы естественно отодвигается.[136]

19 апреля в 8 часов утра мы расположились лагерем на живописном старом поле с торосами, на их верхушки было удобно взбираться для того, чтобы посмотреть вокруг. Мы разбили палатку и успокоили собак кусками пеммикана. Новая вспышка энтузиазма была вызвана неограниченной порцией горохового супа и несколькими полосками мороженого мяса. Затем мы купались в дарующих жизнь лучах солнца, отгородившись от пронизывающего ветра шелковой стеной палатки.

День был прекрасным. И если бы не усталость, которая несколько притупляла ощущение красоты, мы смогли бы в полной мере насладиться игрой света и красок на этой постоянно меняющейся, сверкающей сцене. Однако в нашем положении держать глаза открытыми только для того, чтобы продлить удовольствие, означало бы презреть жалобы ноющих от усталости мышц.

Авела и Этукишук вскоре забылись в глубоком сне, что было их единственным утешением при такой тяжелой жизни. По выработавшейся привычке я продолжал бодрствовать, чтобы провести астрономические наблюдения. Мои расчеты долготы показали 94°03 1. В полдень высота солнца была тщательно установлена секстаном, и широта после вычитания редукции оказалась равной 89°ЗГ. Дрейф отнес нас слишком далеко на восток, но тем не менее наше продвижение воодушевляло.

Я отложил в сторону инструмент, записал цифры расчетов в записную книжку. Затем, словно зачарованный, посмотрел на цифры. Мое сердце забилось в груди, голова закружилась от возбуждения. Ликуя, я поднялся на ноги. Мы были в 29 милях от полюса[137]

Я, кажется, наделал шума в маленьком лагере. Этукишук проснулся, приподнялся и протер глаза. Я сказал ему, что за два обычных перехода мы, вероятно, сможем достигнуть «Tigi shu…»— «Большого гвоздя». Он вскочил на ноги, закричал от счастья и, не слишком нежно пнув ногой Авела, сообщил ему радостную новость.

Вместе они поднялись на торос и в бинокль попытались отыскать такое важное место, как земная ось!

— Если бы она лежала на расстоянии всего одной ночевки, тогда бы мы ее могли увидеть! — сказали они, и я рассмеялся. Ощущение, которое принес смех, было столь необычным, что поначалу я испугался: ведь я не смеялся уже много дней. Представления эскимосов были забавными, однако для них эта мысль была исключительно волнующей.

Я пытался объяснить им, что полюс невидим для глаз и что его положение определяется только с помощью инструментов. Хотя все это было за пределами их понимания, объяснение вполне удовлетворило их любопытство. Они разразились радостными криками. Часа два они распевали, кричали, плясали и всячески выражали дикую радость. Однако я пришел к выводу, что они веселились при мысли о скором возвращении домой.

Тем не менее эта радость была первым проявлением положительных эмоций, которые прорвались наружу за последние недели. Некоторое время меня обуревали страхи, что мы не сможем вернуться на землю, что у нас не хватит на это сил. Взрыв энтузиазма рассеял мои опасения. Мое сердце стучало от радости. Внутри меня, казалось, забил источник новых сил. Думая о тех мытарствах, через которые мы прошли, я удивляюсь теперь тому запасу сил, которые дремлют внутри нас, и иногда чувствую, что мне нужно писать не о слабости человека, а петь хвалу во славу его возможностей.

Теперь, когда до полюса осталось всего 29 миль, сон как рукой сняло. Мы приготовили внеочередной чайник чая, нашу излюбленную похлебку из пеммикана, откопали бисквиты — подарок самим себе — и насытились этими деликатесами, оставив немного для победного пира. Собаки, которые присоединили свои голоса к нашему радостному хору, получили по дополнительному куску пеммикана. Мы приятно провели в палатке еще несколько часов и затем, воодушевленные, стартовали.

С радостным сердцем шагая впереди, я почувствовал новый стимул для размышлений. Я представил все проделанное нами. Одно препятствие за другим были преодолены. Каждая одержанная победа придавала нам новые душевные силы для преодоления очередной преграды. В неравной борьбе человека с неживой природой так было всегда. Это было побудительным мотивом к продвижению вперед и только вперед, к самому подножию ступеней, ведущих к окончательному успеху. И теперь, после нашей самоотверженной борьбы со стихиями — противниками нашего продвижения вперед, размеренной поступью по 15 миль в. сутки к нам пришел триумф!

Мы были возбуждены до крайности. Наши ноги ощущали непривычную легкость. Даже собаки заразились нашим энтузиазмом. Они неслись вперед так быстро, что мне стоило больших трудов опережать их, чтобы прокладывать курс. Мы с жадностью осматривали горизонт в поисках чего-то, что бы говорило о приближении полюса. Однако вокруг не было ничего необычного. Те же просторы подвижных ледяных полей, которые мы видели на протяжении 500-мильного пути, расстилались вокруг.

Окружающий ландшафт, на который мы смотрели теперь радостными глазами, представал перед нами в новом величии. Однообразные синие, голубые и пурпурные просторы теперь преобразились в золотые равнины, на которых сверкали сапфировые озера и журчали ручейки из рубинового пламени. Их опоясывали пурпурные горы с позолоченными гребнями. Это был один из тех немногих дней, проведенных нами на паковом льду, когда вся природа радостно улыбалась нам.

Далеко за полночь, когда великолепие летней ночи перешло в более спокойное продолжение ясного дня, золотые лучи солнца, сверкавшие на снежной равнине, стали почти жаркими. Тени торосов и ледяных гребней окрасились в более глубокий пурпур, и горящий оранжевый мир замаячил перед нами какими-то титаническими формами, разукрашенными по-королевски.

Продвигаясь в нескольких сотнях ярдов впереди нарт с компасом и ледорубом в руках, я, как обычно, не мог противостоять искушению и часто оборачивался, чтобы наблюдать, как движется нартовый поезд — вереница собак, словно обжигаемых небесным пламенем. Ледяные стены по всему горизонту сияли червонным золотом, в которое словно драгоценные камни были вправлены пятна горящих красок. Ледяные равнины переливались всеми оттенками пурпура и голубизны, а над ними, словно широко раскинутые крылья огромного ангела, развевались золотые стяги. Собаки бежали рысью сквозь море трепещущих красок, опустив вниз носы, вытянув хвосты, упираясь в постромки плечами, словно кони, запряженные в колесницу. Здесь они казались гораздо крупнее. Молодые эскимосы, распевающие о любви, следовали за ними легкими, скользящими шагами. С резким щелканьем взмывал в воздух бич. Над людьми и собаками плыло облако пара, которое, подобно ладану, серебрилось в воздухе, — это был верный признак быстрого движения.

Мы двигались к цели по гладкому льду, и от этого легкого путешествия наша застоявшаяся кровь взыграла с удвоенной силой, наши глаза широко открылись навстречу цвету и красоте, и присущее человеку преклонение перед чудесами нового и удивительного мира овладело нами. Когда полуночное солнце поднялось до уровня полуденного солнца, изменчивая полярная пустыня покрылась миллионами сверкающих алмазов, через которые мы пробивали дорогу навстречу величественной славе.

Судороги прекратили сжимать наши ноги, и те, словно сбросив груз дряблости, перестали жалко волочиться и понесли нас вперед в унисон с биением наших сердец. Поля, одетые в богатый пурпур и словно окаймленные потоками жидкого золота, вспышки радужных красок дарили нам радость, которая так давно не гостила в наших сердцах. Лед стал намного лучше, но мы все еще прокладывали дорогу через крупные поля, небольшие районы сжатия и узкие полыньи. Однако когда успех близок, препятствия не кажутся трудными. Мы исхудали, наши обмороженные и изборожденные шрамами лица были обожжены, высохли. Одежда безобразно висела на нас. Однако никогда еще людям не приходилось испытывать такой гордости, какую испытывали мы, делая свои последние шаги на вершину мира!

Лагерь разбили рано утром 20 апреля. Солнце было на северо-востоке. Пак сиял лиловыми тонами. Привычный западный ветер овевал наши обмороженные лица. Благодаря взрыву энтузиазма мы совершили длительный переход по вполне приличному льду, но чрезмерно устали, устали даже для того, чтобы дождаться чашки чая. Сонные, мы влили в глотки растопленный снег и размолотили пеммикан топором, чтобы облегчить работу нашим челюстям. Однако наши веки сомкнулись прежде, чем мы добрались до конца своей незатейливой трапезы, и мир потерялся для нас на восемь часов. Проснувшись, я определил наши координаты. Широта была равна 89°46 .

Поздно ночью, после продолжительного отдыха, мы запрягли собак и нагрузили нарты. У нас было ощущение, что теперь нельзя терять ни минуты. Лихорадочное нетерпение охватило меня. Защелкали бичи, мы помчались вперед. Мальчики пели. Собаки выли.

Северный полюс. 21 апреля 1908 г. В безжизненном мире снега и льда

Миновала полночь 21 апреля. Ночное солнце сияло над сверкающими снегами словно луна. Мне казалось, что я шагаю по великолепной золотой стране чудес. Покуда мы неслись вперед, лед словно плавал вокруг кольцеобразными золотыми реками.

Этукишук и Авела, худые и оборванные, держались с достоинством героев битвы, которая завершилась полной победой. Все мы словно возвысились до райского состояния победителей. Мы ступали по снегам судьбы. Ради выполнения ее предначертаний мы рисковали жизнью и добровольно переносили страдания ледяного ада. Лед под нашими ногами, ступить на который мечтали многие храбрецы, герои, претерпевшие ради достижения этих просторов ужасные страдания и погибшие мученической смертью, казался почти священным. Я тщательно и регулярно наблюдал за своими инструментами, записывая каждый шаг этого последнего марша. Все ближе и ближе — показывали они — подходили мы к цели. Удар за ударом мое сердце полнилось восторгом победы.

И вот мы зашагали по ярким полям, стали карабкаться по стенам из пурпура и золота и наконец под кристально чистым небом и плавающими в нем пламенеющими облаками славы мы коснулись вожделенной отметки! Душа распахнулась для достижения триумфа; в нас и самих словно всходило солнце, мир, окрашенный ночью невзгод, померк. Мы на вершине мира! Под порывами морозного бриза звездно-полосатый флаг развевается на Северном Полюсе!

Примечания:

Note1

Пири Р. По большому льду к северу. Спб., 1906, с. 405–406.

Note13

Тайна полюса. Пири и Кук. Кто открыл Северный полюс; Розов-Цветков В. Таинственный полюс— Приложение к жур. «Путеводный огонек», 1910.

Note131

Отмеченная Ф. Куком активизация дрейфующего льда закономерна для северной ветви антициклональной циркуляции.

Note132

Собственный термин Ф. Кука.

Note133

Джон Ките (1795–1821), английский поэт, видный представитель английского романтизма.

Note134

Перевод Алексея Парина. — Прим. ред

Note135

Описанный характер льда свидетельствует о том, что Ф. Кук пересек северную ветвь антициклональной циркуляции и оказался в относительно спокойной акватории Северного Ледовитого океана, своеобразном «ледоразделе» двух основных циркуляции дрейфа — антициклональной у берегов Канадского Арктического архипелага и циклональной в Евроазиатской части Арктики, в котором ранее дрейфовал «Фрам». Сходные условия сохранились и на ближайшие дни.

Note136

Чисто субъективное впечатление. Условия обзора вблизи полюса определяются теми же факторами, что и в других районах земного шара.

Note137

Практически долгота не изменилась с 8 апреля, что даже с учетом ошибок в определении координат позволяет считать влияние дрейфа минимальным в связи с выходом за активную северную ветвь циркуляции. Для внесения поправок в направление движения у Ф. Кука не было необходимой информации, так что подделать координаты по долготе он не мог.