14 Через полярное море к Большой полынье

Гонка к полюсу продолжается. С двумя спутниками-эскимосами по труднопроходимому льду. Земля исчезает из виду. Очарование миражей. Головокружительные эффекты подвижек льда. Черная извилистая полоса далеко впереди. Большая полынья. Ночь, полная волнений. Пройдено 500 миль. До полюса 400 миль

Наша партия из трех человек продвигалась вперед. Хотя чувство одиночества стало более гнетущим, мы получили и некоторые преимущества: наше продвижение стало более безопасным, быстрым и оперативным — это результат сокращения численности участников перехода. В многочисленной экспедиции всегда больше трудностей и проблем. В начале полярного предприятия эти трудности исключаются необходимостью пополнять запасы попутной охотой и вступлением в силу закона «выживает сильнейший». Однако позже, когда возвращается домой последняя партия поддержки, оставшиеся люди должны сплотиться для того, чтобы выжить. Они больше не имеют права существовать обособленно. Раненую либо ослабевшую собаку можно скормить ее собратьям, однако нельзя съесть или бросить раненого или слабого человека. Возможности любой экспедиции прямо зависят от состояния слабейшего участника, и поэтому увеличение ее численности, подобно увеличению звеньев в цепи, уменьшает, если можно так сказать, ее прочность.

Более того, всевозможные идиосинкразии отдельных личностей, скажем прямо, капризы неминуемо сокращают дневной переход. Но самое страшное — в многочисленной экспедиции люди быстро делятся на группировки, враждующие между собой. У них возникают разногласия с начальником экспедиции, что вредит общему делу. Однако с двумя спутниками, для которых наше путешествие было лишь привычным эпизодом в жизни, я не знал трудностей личностного характера, тех самых, которые немало способствовали провалу многих арктических экспедиций. По моему мнению, когда численность полярной экспедиции удваивается, ее шансы на успех сокращаются наполовину, когда же вы сокращаете число людей — ваши возможности и безопасность увеличиваются.

Мы продвигались со скоростью две с половиной мили в час. С учетом обходов и задержек у гребней сжатия количество часов на ходу давало нам довольно точную оценку пройденного расстояния по прямой за день. В этом мне помогали и шагомер, и компас, так что я мог прокладывать курс на карте-сетке.

Итак, по счислению наши координаты на 20 марта — 82°23 с.ш., 95° 14 з. д. Наше местоположение, казалось, указывало на то, что мы прошли прибрежную зону сжатия льда. Огромные торосы и мелкие ледяные поля остались позади; впереди расстилались радующие сердца просторы крупных ровных полей, обещающих служить нам хорошей дорогой.

Место нашего назначения находилось теперь в 416 милях от нас. Наша жизнь на паковом льду изменилась. До сих пор мы позволяли себе некоторую роскошь: ежедневно сжигали фунт бензина и порядочное количество сала овцебыка для того, чтобы согреть иглу и приготовить обильную пищу. Иной раз мы приготовляли дополнительное питание, и каждый получал все, что желал. Если промокали чулки и рукавицы, мы не жалели топлива, чтобы высушить их. Теперь все должно быть по-другому. Мы будем расходовать запасы строго по норме: фунт пеммикана в день для собак, примерно столько же — для людей и лишь немного всего прочего. К счастью, благодаря удачной охоте мы обеспечили себя свежим мясом в начале путешествия. Экономя топливо, мы стали разрубать пеммикан топором. Позднее топор сломался об пеммикан. Сначала мы не испытывали особых трудностей. Мы были сыты каждый день, видимо, и за счет накоплений организма. Однако мы уже не могли позволить себе такую роскошь, как отдых на нартах, чтобы хоть немного перевести дыхание.

Теперь наше путешествие стало длительным, тяжким, изнурительным испытанием. Каждый день давали себя знать ледовая обстановка и погода. Немало усилий мы прилагали к тому, чтобы защититься от сильного холода, но это придавало нашему предприятию дополнительный спортивный интерес.

Так мы преодолевали трудности одну за другой, всегда предвидя борьбу с ними и в последующем. Это волнует, и такого рода волнение словно пришпоривает исследователя во имя свершения великих подвигов, которые в сущности являются истинной победой над силами природы. Теперь каюры должны были толкать или тянуть нарты, чтобы помочь собакам. Мне было поручено искать удобные проходы в тяжелом льду и время от времени прорубать дорогу.

Отдавая походу все силы, человек и собака должны были идти бок о бок сквозь штормы и мороз к достижению цели. Успех и неудача теперь зависели главным образом от нашей способности в течение долгого времени транспортировать продовольствие и поддерживать в себе физические силы.

Когда утром 21 марта мы проснулись и выглянули из окошечка иглу, солнце на северо-востоке касалось своим краем горизонта. Теплое оранжевое сияние румянило льды и согревало наши сердца. Температура была 63° ниже нуля. Стрелка барометра устойчиво держалась на высоких отметках. Ветра почти не было. Ни единое облако не обрамляло бледного пурпурно-синего купола небес. Однако полоска, похожая на дым, закрывала горизонт на западе, предвещая открытую воду.

Наш завтрак состоял из двух чашек чая, галет размером с ручные часы, полоски мороженого мяса и куска пеммикана. Выползая из спальных мешков, мы просовывали наши дрожащие ноги в цилиндры из медвежьей шкуры, которые служили нам брюками, впихивали ступни в промерзшую обувь и, облачась в меховую одежду, начинали колотить в стену нашего снежного дома и плясать вокруг него, чтобы стимулировать сердечную деятельность. Затем мы быстро швыряли на нарты лагерное снаряжение и надежно закрепляли его. Энергичное щелканье длинных бичей — и послушные создания — собаки нажимали на плечевые ремни. Нарты стонали. Неподатливый снег издавал металлический звон. Весь поезд трогался скорым шагом.

«Am-my noona tertonga dozangwah» (Наверное, земля скроется из виду сегодня), — сказали мы друг другу.[106] Однако за этими словами не крылось ничего серьезного. По правде сказать, каждый по-своему чувствовал, что мы покидали мир, полный жизни и связанных с ней привычек, и вступали в мир страданий. Земля Аксель-Хейберга к югу была теперь всего лишь мутной голубой дымкой, а Земля Гранта, к востоку, обозначалась какими-то фантастическими фигурами, формами, составленными из пиков и ледяных стен. Лед расстилался перед нами голубыми волнами,[107] залитыми потоками золотого света. Позади нас последние видимые зубцы земли падали и вздымались как в прощальном танце марионеток. Сердцем мы тянулись назад, к земле, воля подталкивала нас вперед.

Странный белый мир стал для нас мрачной действительностью. Но вот некий невидимый маг взмахнул своей волшебной палочкой — и этот мир внезапно преобразился в страну чудес. Явившись из какого-то сказочного королевства, спрятанного за горизонтом, огромные миражи соткали паутину чудесных иллюзорных картин по всему горизонту. Снежные пики преобразились и стали вулканами, исторгавшими дым. Из жемчужной дымки родились волшебные города со сказочными замками. Среди красочных облаков затрепетали золотые, розовые и малиновые стяги, которые развевались на великолепных мозаичных шпилях и куполах. Огромные, бесформенные, гротескные существа то корчились в муках по всему горизонту, то гримасничали с забавными ужимками. Эти призраки, населяющие Север, сопровождали нас в течение всего путешествия, а много позже, когда я, утомленный умственно и истощенный физически, чувствовал, что куда-то плыву по морю беспамятства, миражи приводили меня в ужас, производя впечатление монстров из кошмарных снов.

Теперь при каждой передышке (краткой, на миг, чтобы только перевести дыхание) в этой сумасшедшей гонке мы то и дело оборачивались и смотрели назад, в сторону земли. И каждый раз вознаграждались новым зрелищем. Извергающиеся вулканы, города, окутанные клубами дыма, бурлящие современными суматошными толпами, — все эти миражи наполняли меня благоговением и восторгом.

Трудно было себе представить более пустынное прибрежье. Вдоль его кромки стояли обдуваемые и отполированные ветром горы. Их разделяли долины, наполненные глубокими снегами и ледниками.

Линия горизонта на севере была свободна от привычных вершин айсбергов. Однако поблизости от нас их было предостаточно, но небольших размеров. Некоторые из них сидели на мели; таким образом, поставленный на якорь паковый лед был весь загроможден гигантскими торосами. Это означало, что море здесь, на большом удалении от суши, очень мелкое.

Снега, скопившиеся внутри материка, медленно движутся к морю, где образуют низкую ледяную стену — ледник типа Маляспина.[108] Его льды скорее напоминают тяжелый морской лед, отсюда название — «палеокристический». Это осколки ледника, айсберги, которые плавают в море Линкольна, где их принимают за старые ледяные поля, продукты древнего льдообразования в Северном полярном море.

Подгоняя собак щелканьем бичей, мы продвигались вперед до позднего вечера. Миражи постоянно то появлялись вокруг нас, то исчезали. Земля, которая маячила позади, неожиданно будто провалилась в результате землетрясения. Жемчужное сияние, которое увенчивало ее, потемнело. Словно пурпурная ткань затянула горизонт, и краски незаметно слились со светлыми пурпурно-голубыми тонами верхней части небосклона. Однако еще несколько дней временами мы видели землю. Это случалось всякий раз при тихой погоде, когда благодаря рефракции контуры земли приподнимались над горизонтом.

Все благоприятствовало нам. Ветер был не слишком силен и налетал сбоку, что позволяло нам защищать носы с помощью рукавицы, подсунутой под капюшон, или попросту одетой в мех рукой.

Мы пробыли «в поле» сравнительно недолго, когда ветер, этот непременный демон-хранитель владений невидимого полярного монарха, начал высасывать из нас силы. Вскоре, прежде чем Земля Гранта окончательно растаяла у нас за спиной, монстр ветер, словно подлизываясь, стал нежно ласкать нас. Снег был плотный, а лед, лежавший довольно большими полями, разделенными гребнями сжатия, почти не препятствовал нашему продвижению. 21 марта, после четырнадцатичасовых усилий, шагомер отсчитал 29 миль.

Мы слишком устали для того, чтобы строить иглу, и завалились спать прямо на нарты. Из полуобморочной дремы меня вывело удушье. Будто чья-то жесткая рука сжимала мне горло. Это был ветер. Дышалось с трудом. Я едва поднялся на ноги. Вокруг слышалось шипение и отвратительные завывания. Это было серьезным предупреждением — ночевка вне укрытия грозит гибелью.

На тяжелом поле, где мы отдыхали, было несколько больших торосов. С подветренной стороны одного из них мы нашли подходящий снег для сооружения иглу.

Мела поземка. Ветер давил все сильнее. Настрадавшись, мы соорудили иглу и, укрывшись в нем, как в гнезде, от шторма, завернулись в теплые меха.

Ветер свирепствовал всю ночь, но утром 22 марта он превратился в легкий устойчивый бриз. Температура была -59°. Мы выбрались из иглу в полдень. Хотя безрадостная серая вуаль исчезла с замерзшего купола неба, к северу, поверх жемчужного облака, показалась низкая черная полоса, что нас обеспокоило. Это был узкий пояс «водяного неба», указывающий, что совсем недалеко открытая вода или очень тонкий лед.

Земля Гранта превратилась теперь в тонкую, словно проведенную пером, черточку на горизонте. Однако изгибы облаков, громоздившихся над ней, — эти последние признаки земли — притягивали к себе наши взоры. Теперь мы с особой остротой ощутили пронизывающий холод полярного моря. В полдень температура постепенно поднялась до -46°, однако было все так же смертельно холодно, когда мы оказывались на длинных полосах тени, которые удлинялись по мере опускания солнца.

Изматывающий наши силы сквозняк, который словно запечатывал глаза и отбеливал носы, по-прежнему хозяйничал над замерзшим морем. Мы надеялись, что ветер смилостивится к полудню. Вместо этого он ударил с еще большей, какой-то режущей силой. Мы настойчиво прокладывали курс в зубы ветру, слегка отклоняясь от северного направления к западу, тогда как ветер дул с запада, слегка отклоняясь к северу. Под таким углом атаки мы были весьма уязвимы. Слезы навертывались на глаза. Влажные ресницы быстро смерзались, а когда мы протирали глаза, разъединяя веки, крохотные кусочки льда ранили нежную ткань роговицы. Дыхание одело наши лица в иней. Мы часто останавливались, сдергивали рукавицы и прикладывали теплые ладони к глазам — только так можно было заставить их хоть что-нибудь видеть. Каждая потерянная на это минута наполняла меня нетерпением и тревогой. Каждый шаг вперед был для меня так же дорог, как золотые слитки — скряге.

Вскоре наши носы побелели и тоже потребовали к себе внимания. Все мое лицо было обрамлено льдом, однако с этим приходилось мириться. Раз уж мы решились продолжать путешествие, то волей-неволей придется подставлять лица укусам стихии. Итак, нам предстояло страдать. Мы продолжали путь, понукая собак, сражаясь с ветром на манер утопающего в штормовом море.

Примерно в 6 часов, когда солнце было на западе, мы достигли гребней очень сильного сжатия. Дальше лед был словно аккуратно нарезан на большие участки или безобразно нагроможден. По моим догадкам, активный пак и морские волны были не так уж далеко от нас. Водяное небо стало шире.

Мы медленно, с трудом прокладывали путь среди торосов и гребней сжатия, которые издали казались непроходимыми. Собаки тяжело дышали от напряжения, все мои мышцы ныли от усталости. Через несколько часов мы оказались на вершине необычно высоких ледяных глыб. Посмотрев вперед, я почувствовал, как мое сердце сжалось, словно его схватили железной рукой. Все мои надежды рухнули. Извиваясь змеей между белыми полями паковых льдов, впереди виднелась темная полоса свободной воды в несколько миль шириной, которая, как показалось мне в то мгновение, надежно преграждала нам путь. Это была Большая полынья — огромная река, отделяющая береговой припай от обширных перемолотых сжатием паковых полей центрального бассейна, лежащего за ее пределами. Здесь терпели неудачу многие герои. Я ощутил ужас и сердечную слабость, я словно очутился на месте всех этих людей. Ветер дул с мстительной злонамеренностью и сардонически хохотал мне в лицо.

Конечно, у нас была складная парусиновая лодка. Однако при 48° ниже нуля ни одно судно нельзя спустить на воду без роковых последствий. Льдины вокруг нас были сцементированы, и мы направились к кромке воды. Миновав торосы и мелкие поля, которые причинили нам много хлопот, мы достигли Большой полыньи.

За два бодрых перехода мы преодолели 50 миль. Первая сотня миль нашего путешествия по полярному паковому льду была пройдена. Полюс находился в 400 милях от нас.

Мы разбили лагерь на надежном старом поле. Темнея среди огромных ледяных утесов, трещина казалась длинной рекой, извивающейся между частоколом из голубых кристаллов. Тонкая корка льда успела покрыть таинственные глубины. На ее отполированной словно зеркало поверхности фантастические морозные кристаллы собрались кустами, напоминающими белые и кремовые цветы.

Над отверстиями в молодом льду курились испарения, проникающие сквозь плотную ткань. Они снежными хлопьями оседали на сверкающие берега. Проглотив по куску пеммикана, Этукишук отправился на восток, а я — на запад изыскать возможности для переправы. Мы обнаружили несколько узких мест. Авела остался в лагере строить иглу.

Долгое время эта огромная линия раздела пакового льда оставалась для меня загадкой. С первого взгляда казалось, что не существует причин для ее образования. Пири обнаружил подобное разделение севернее пролива Робсон. Мне показалось весьма вероятным, что виденная нами полынья являлась продолжением того разлома во льдах, который окаймлял северную оконечность земли на некотором расстоянии от нее.[109]

Это явление воспроизводится в миниатюре, когда два паковых поля сходятся вместе. То же происходит и здесь — паковый лед центрального бассейна полярного моря встречает береговой припай, который обычно движется неравномерно вдоль побережья. Севшие на мель льды и выступающие мысы земли нарушают устойчивый дрейф. Движение пака центрального бассейна всегда постоянно в любом направлении. Приливы, течения и ветер приводят массы льда в движение. Таким образом, полынья — линия раздела двух масс льда. Полынья расширяется или сужается при западном или восточном дрейфе в зависимости от силы давления паковых полей центрального бассейна. В начале зимы, когда пак испещрен расселинами и не эластичен, полынья достигает, по-видимому, максимальной ширины; позднее, когда все море льда становится активным, полынья может исчезнуть.

При низких температурах молодой лед формируется быстро. Это препятствует дрейфу старого льда. Когда тяжелый пак центрального бассейна прижимается к неподатливому береговому паку, небольшие поля крошатся на куски, но иногда это же происходит и с тяжелыми полями. Уменьшенные в массе ледяные поля словно склеиваются, а затем цементируются вдоль берегов Большой полыньи, оставляя свободной широкую полосу воды, которая служит серьезным препятствием для путешествия на нартах. Вполне вероятно, что полынья тянется вокруг всего полярного моря, как буферная зона между паком береговым и центрального бассейна.

Исследуя полынью, мы нашли место примерно в миле от лагеря, где ее берега частично соединялись молодым льдом. Все же он был слишком тонким для безопасной переправы. Однако после захода солнца температура быстро падала, и ветер был достаточно силен для того, чтобы разогнать теплые испарения. Я понимал, что едва ли можно ожидать более благоприятного состояния атмосферы для быстрого утолщения молодого льда.

Вернувшись в лагерь в ту ночь, мы доставили себе удовольствие, наполнив свои желудки филеем и салом овцебыка — единственным деликатесом, имевшимся в нашем распоряжении. Затем мы улеглись спать. Лед служил нам постелью. Снежный купол над нами сдерживал опускающийся, словно жидкость, морозный воздух. Снаружи стонал ветер. Бередя душу, надо льдами катился низкий собачий вой. Лежа над покрытой льдом бездной, я слышал шум движущегося, перемалывающегося, трескающегося пака. Это звучало так же грозно, как и отдаленный грохот орудий. Я не мог уснуть. Болезненное беспокойство овладело мной. Сможем ли мы пересечь ужасную реку завтра? Станет ли лед? Не вздумает ли черное пространство расшириться за ночь? Я бодрствовал и дрожал от холода. Я ощущал всю неумолимость одиночества и тысячи пустынных миль вокруг. Было преодолено 700 миль неизвестности. Впереди нас ждали еще 400 миль неизвестности. Ни одно из заветных мечтаний человечества не казалось мне таким далеким.

Примечания:

Note1

Пири Р. По большому льду к северу. Спб., 1906, с. 405–406.

Note10

Там же.

Note106

Мои противники отдают должное моему путешествию в 2 тысячи миль, что вдвое больше любого расстояния, когда-либо пройденного Пири; вместе с тем, отрицая мое достижение полюса, они, так сказать, удерживают меня в стерильной ледяной пустыне в течение трех месяцев. Станет кто-либо прогуливаться там, дрожа от холода и изнывая от безделья, когда, с одной стороны, у него достижимая слава полярной победы, а с другой — идущие в руки гастрономические радости суши с ее охотой? Только сумасшедший способен на это, а в то время мы были слишком далеки от того, чтобы стараться нарушить собственное психическое равновесие. Когда судьба человека зависит от его собственных ног и полупустой желудок очищает мозг для умственной деятельности, то такая вещь, как безумие, маловероятна. Мои эскимосские парни показали, что мы шли по паковому льду семь лун и наконец достигли места, где солнце не опускается ночью за горизонт, а тени днем и ночью имеют одинаковую длину. Достиг ли мистер Пири такого места? Если так, то почему ни он сам, ни его эскимосы не заметили этого?

Note107

Если это не образное выражение автора, то свидетельство того, что во времена Ф. Кука севернее острова Аксель-Хейберг существовал шельфовый ледник. Некоторые исследователи, например А. П. Крэри (см.: Родаль К. Север. М., 1958), считают, что в Канадском Арктическом архипелаге такие ледники в начале XX в. имели более широкое распространение, чем теперь.

Note108

У ледников типа Маляспина, характерных для Аляски, выводной язык расширен и напоминает лопасть.

Note109

Совершенно справедливое суждение, подтвержденное, в частности, космическими съемками.

Оглавление