9 Полночь

В середине зимы. Проблемы снаряжения. Изготовление облегченных нарт. Приготовления продвигаются. Радостные итоги под рождество — залог успеха в достижении полюса

Продумывая поход к полюсу, я отводил особую роль нартам. Насколько я понимал, мои нарты должны были обладать крепостью стали, легкостью и эластичностью самого прочного дерева. Они не могли быть слишком громоздкими или слишком хрупкими, так же как тяжелыми и жесткими. Тщательно изучив искусство передвижения на нартах начиная с времен незапамятных и кончая нашими днями и обобщив собственный многолетний опыт обращения с нартами в Гренландии, Антарктиде и на Аляске, я пришел к выводу, что успех путешествия зависит прежде всего от того, насколько избранный тип нарт будет пригоден для конкретных условий путешествия.

Коренные жители каждой заполярной области изобрели нарты, снаряжение для передвижения и лагерное оборудование, соответствующие их местным условиям. Как происходит обобщение векового практического опыта человечества, четко прослеживается при изучении примитивного искусства передвижения на нартах. Если жителей Севера снабдить материалами, с помощью которых можно было бы эффективнее разрешать проблемы их тяжелого существования, то и тогда едва ли удалось бы улучшить методы создания различных предметов их быта. Однако ни индейцы, ни эскимосы никогда не имели в своем распоряжении ни инструментов, ни материалов, которые направили бы их изобретательский гений на изготовление самого эффективного оборудования. Поэтому я прежде всего изучил весь опыт, накопленный эскимосами при изготовлении нарт, и только после этого попытался сконструировать нарты и прочие принадлежности к ним, которые сочетали бы достижения современной механики и преимущества самых прочных материалов.

Поиском таких материалов я занимался по всему земному шару во время своих странствий.

Так называемые нарты «Джезап», которые мистер Пири использовал в своем последнем полярном путешествии, — копия эскимосских нарт. Это громоздкое, неуклюжее сооружение весом свыше 100 фунтов, так же похоже на нарты из изящно изогнутого дерева гикори, как мусорная телега — на изысканную коляску. Нарты «Джезап» имеют свыше 50 фунтов лишнего веса. Этот избыточный вес в нартах улучшенной конструкции может быть преобразован в фунты погруженного продовольствия, а 50 фунтов продовольствия достаточно для того, чтобы прокормить одного человека на пути к полюсу. Мистер Пири заявляет, что полюс недосягаем без этих нарт, однако Борупп[85] пишет в своей книге, что большинство нарт типа «Джезап» сломались при первом же испытании.

Успех полярного путешествия зависит от количества перевозимого продовольствия, поэтому следует избавляться от лишнего веса самих нарт. Кроме того, жесткие полозья у нарт так же неуместны, как и жесткое деревянное колесо у автомобиля.

Нарты Мак-Клинтока, изготовленные из гнутого дерева и с широкими полозьями, были почти у всех исследователей, хотя назывались они по-разному и за пятьдесят лет использования подвергались конструктивным изменениям. Эти нарты лучше всего подходят для передвижения по глубокому рыхлому снегу, для чего они и предназначались с самого начала. Однако на ледяной поверхности полярного моря такие условия встречаются не часто. Эскимосские нарты, которые скопировал мистер Пири, хотя и хороши для езды по припайному льду и прибитому к берегу паку, но не слишком пригодны для трансполярного пробега, поскольку очень тяжелы и часто ломаются так, что их невозможно отремонтировать.

Для езды по паковому льду нарты должны быть умеренной длины и значительно шире. Узкие полозья приводят к уменьшению трения и имеют достаточную площадь опоры. Другие качества нарт, жизненно важные для быстрого перемещения и обеспечения надежности: легкость, гибкость и взаимозаменяемость составных частей. Все это я хотел учесть при создании нарт нового образца, которые сочетали бы прочность эскимосских нарт и легкость аляскинских юконских.

Изготовление подходящих нарт меня сильно озаботило. До отъезда из Нью-Йорка я сделал все, чтобы запастись в достаточном количестве древесиной гикори (заготовками необходимых размеров для постройки нарт), а также необходимыми инструментами. Теперь, когда долгая зима с ее темнотой приковала нас к ящичному домику, тот был превращен в некое подобие мастерской. По восемь часов ежедневно до десятка эскимосов сидели там на скамьях, занимаясь сгибанием дерева, изготовлением и креплением поперечин и стоек, клепкой железных полозьев. Детали всех нарт изготовлялись с таким расчетом, чтобы при необходимости их можно было заменить деталями нарт, пришедших в негодность.

Общие черты конструкции таких нарт видны на различных фотографиях. Для придания эластичности в местах сочленения детали крепились ремнями из тюленьей кожи. Нарты имели 12 футов в длину и 12 дюймов в ширину. Полозья были шириной в один и одну восьмую дюйма. Прежде чем окончательно загрузить нарты для продолжительного маршрута, их испытали.

Что касается собачьей упряжи, за образец ее взяли упряжь, которая в ходу у гренландских эскимосов. В пути, при сокращении рациона питания до минимума, собаки могут съесть кожаные ремни. Чтобы избежать такой неприятности, плечевые ремни упряжи были изготовлены из сложенной в несколько раз парусины, а постромки — из хлопчатобумажного морского лаглиня.[86]

Лодка — важное подспорье в каждой санной экспедиции, которая отрывается далеко от своей базы. Она необходима даже тогда, когда следуешь вдоль побережья, как показывает опыт неудачной экспедиции Мьюлиуса Эриксона.[87] Если бы у него была лодка, он сумел бы вернуться домой, чтобы самому рассказать историю датской экспедиции в Восточную Гренландию.

Лодка необходима в периоды смены времен года. Вообще некоторое снаряжение приходится перевозить с собой месяцами только для того, чтобы лишь эпизодически его использовать. Когда кончаются запасы продовольствия, каждая задержка в пути может оказаться роковой, и тогда, если открытое водное пространство мешает продвижению вперед, лодка оказывается жизненно необходимой, она становится чем-то вроде спасательного средства. Действительно, недальновиден тот исследователь, который не придает значения этой важной проблеме.

Однако транспортировка лодки вызывает серьезные трудности. Нансен использовал эскимосский каяк, и многие исследователи восприняли его опыт. Это эскимосское каноэ очень хорошо служит целям экспедиции, однако перевозить каяк так, чтобы в течение, скажем, трех месяцев не повредить его, настолько трудно, что требует огромных усилий, и решить эту задачу практически невозможно.

Сборные лодки, лодки из алюминия, кожаные буи и прочие приспособления — все они прошли испытания в Арктике, однако в полярном путешествии против них выдвигается одно роковое для них возражение — их невозможно транспортировать. Поэтому тем более странно, что обыкновенную складную парусиновую лодку так ни разу и не испытали для службы в Заполярье.

Мы установили, что такое каноэ отлично подходит нам, и выбрали двенадцатифутовую лодку типа «Эврика» с деревянным каркасом. Шпангоуты, распорки и настил были использованы в качестве деталей для нарт. Парусиновую обшивку лодки мы стелили под наши спальные мешки. Таким образом эта лодка хорошо прослужила нам сто дней и не казалась громоздкой и ненужной вещью. В конце концов мы собрали ее и использовали по прямому назначению: переправляли на ней нарты через разводья, охотились за дичью, чтобы прокормиться, укрывались под ней на ночлег. Без этой лодки мы не смогли бы вернуться.

Однако еще более важным делом, чем выбор нарт и все прочее, была забота о собственных желудках. Основываясь на опубликованных описаниях арктических экспедиций, практически невозможно подобрать подходящий рацион, и я спешу добавить от себя лично — сам я это прекрасно понимаю, — что и наш собственный опыт также не разрешит проблему питания будущим экспедициям. Гастрономические вкусы у людей разные, это наблюдается в каждой экспедиции. Вкусы нередко зависят от национальности исследователей. Когда де Жерлаш, руководствуясь самыми добрыми намерениями, внедрил во французские желудки норвежскую пищу, он узнал, что такое пристрастие к национальной кухне. Далеко не безопасно прислушиваться и к советам ученых, потому что желудок человека — его единственный судья в этом деле и, как автократ, стремится подняться выше человеческой сознательности и страстей и с большим трудом поддается диктату.

В этом, как и в других делах, мне очень помогли эскимосы. Эскимос голоден всегда, однако его вкусы умеренны. Продукты сомнительного питательного свойства не составляют ни крупицы в его рационе. Животная пища — мясо и жир — полностью удовлетворяют эскимоса в качестве основной пищи и не требуют других дополнений. Не нужны ни соль, ни сахар. Не столь уж необходимо и приготовление пищи.

Количество пищи — вот что важно, а слово «качество» применимо лишь к пропорции жира. Подходя с этой меркой к продовольствию, мы в качестве главного продукта избрали пеммикан — концентрат, изобретенный американскими индейцами. Одно из его многочисленных достоинств — то, что он годится и для собак.

Мы имели большой запас пеммикана, приготовленного из нетолченой сушеной говядины, перемешанной с небольшим количеством изюма и коринки (смородины), слегка подслащенной сахаром и залитой разогретым говяжьим салом.

Для нашей экспедиции он был изготовлен фирмой «Аомор Чикаго» по рецепту капитана Эвелина Б. Болдуина и расфасован в шестифунтовые оловянные банки. Пеммикан и раньше брали с собой во многие арктические экспедиции, однако в нашей он должен был служить почти единственным меню, когда мы будем находиться вдали от мест, богатых дичью. Прочие ублажители нёба составляли ничтожную часть нашего рациона.

У меня появились причины встретить рождество в хорошем настроении. Хотя сами рождественские праздники сулили мне немногое по части каникул, подарков и увеселений, само рождество явилось предвестником успеха в делах, к которым стремилась моя душа и в сравнении с которыми иные земные радости не казались мне столь соблазнительными.

Наше снаряжение было почти готово. В ящичном домике ярусами высились новые нарты, ящики и мешки, забитые одеждой, консервами, сухим мясом и прочной собачьей упряжью. Продовольствие, топливо и лагерное снаряжение для броска на север были готовы. Все тщательно испытано и отобрано для окончательной проверки. Воодушевленный успехом, исполненный чувства благодарности к эскимосам, я объявил недельные каникулы с многочисленными увеселениями. Развлечься было просто необходимо, к тому же нам следовало поднакопить жирку для предстоящей гонки.

Рождество в Арктике не начинается с яркого солнечного утра, как у нас на родине, когда дети, проснувшись пораньше, спешат к наряженной елке. День и ночь на рождество здесь равно черны. Только звезды несут свою бесконечную вахту в холодном небе.

В ту счастливую для меня ночь я вышел из своего иглу и стал всматриваться в Полярную звезду — хранительницу той цели, к которой я стремился, и с волнением вспомнил рассказы об этой таинственной звезде, которая всегда влекла к себе мудрецов, о чудесных свершениях, к которым она привела их. Я почувствовал благоговейное почтение к той силе, которая зажгла неугасимые маяки над Землей и словно горящим пером начертала на золотистых небесных дорогах нераспознаваемые судьбы людские, к разгадке которых веками стремились люди.

Я отошел ко сну с мыслями о доме. Я вспоминал своих детей, видел, как они укладываются спать в предвкушении завтрашнего утра, как радуются подаркам, к которым я не мог ничего добавить. Мне кажется, что в ту ночь слезы увлажнили мое меховое изголовье. Но я подарю им, думалось мне, если мне будет сопутствовать удача, свое достижение, которым (я ощутил это словно вспышку света) они будут гордиться.

На следующее утро эскимосы пришли к ящичному домику пораньше. В домике уже не было ни швей, ни работников, которые сидели там накануне. Он был приведен в относительный порядок. Я уже предупредил эскимосов, что в течение всей недели они смогут насыщаться до предела, и напоминать им об этом снова было излишне.

Ранним рождественским утром мужчины и женщины трудились не покладая рук над приготовлением праздничных пиршеств, которым предстояло состояться в тот день и продолжиться целую неделю.

Примерно в это самое время наша рабочая бригада должна была отыскать склады продовольствия и откопать из-под снега груды замороженного мяса и ворвани. Ворвань отличается острым ароматом лимбургского сыра, а также свойством опьянять эскимосов, за что те обожают ее. Покуда женщины освещают место работы факелом из насаженного на палку мха, пропитанного жиром, мужчины с помощью железных палок и пик откапывают, словно уголь в шахте, смерзшиеся мясные валуны. Странное это зрелище — мягкие отсветы пламени от факела, пляшущие на безупречно белом снегу и чумазых улыбающихся лицах эскимосов. Ворвань и мясо перетаскивали поближе к селению и, чтобы их не достали собаки, раскладывали на возвышенных платформах из снега. Тем же мясом и ворванью, сырыми, частично оттаявшими, вареными или просто морожеными, угощались сами эскимосы. Они от этих кушаний получают такое же удовольствие, как мои соотечественники — от жареной индейки.

Более того, эскимосы наслаждались таким деликатесом собственного приготовления, как мороженое. Оно, конечно, не понравилось бы любителям этого лакомства в Америке, но для эскимосских девушек обладает всеми соблазнами крема, шербета и содового пломбира. В организме человека сахар в процессе пищеварения превращается в жиры, а те в свою очередь служат чем-то вроде топлива для нашего тела. Эскимосы, не знающие сахара, жаждут жира, и тот обладает для них притягательной силой сладостей.

Приготовление эскимосского мороженого — дело сложное. Я с интересом наблюдал за этим процессом. Для этого эскимосская женщина должна иметь под рукой смесь жиров тюленя, моржа и нарвала. Моржовый и тюлений жир замораживают, нарезают узкими полосками и толкут, чтобы разрушить жировые клетки. Затем массу помещают в каменный горшок и подогревают до температуры воздуха в иглу. Масло медленно отделяется от волокнистой, похожей на свиной фарш массы. Затем добрая, уважающая себя домашняя хозяйка берет нутряное сало оленя или мускусного быка, нарезает кусками и отдает своей дочери, которая, сидя в углу иглу, добросовестно пережевывает эти куски, пока не разрушатся жировые клетки. Пережеванная масса кладется в длинный каменный горшок и помещается над огнем. Вытопленное сало по капле смешивается с похожим на рыбий жир приготовленным ранее маслом моржа и тюленя. Это основа эскимосского мороженого. Для придания изделию аромата хозяйки добавляют приправы. Обычно это кусочки вареного мяса, цветки мха и травы. Предвидя нужду во мхе и траве зимой, эскимосы во время охотничьего сезона извлекают из желудков оленей и мускусных быков частично переваренную траву и сберегают ее на зиму. Итак, мороженую траву мелко режут, дают ей оттаять, а затем вместе с кусочками вареного мяса добавляют к жировой смеси. Все вместе образует пасту цвета фисташки с пятнышками, напоминающими давленые фрукты.

Смесь опускают на пол, где в зимнее время температура держится ниже 0°, и там в эту смесь примешивают подтаявший снег. Массу взбивают, и она, постепенно замораживаясь, делается прозрачной. В готовом виде она очень похожа на обыкновенное мороженое, но с привкусом рыбьего жира. Оно намного питательнее нашего мороженого и редко вызывает колики в желудке при переедании.

Эскимосы завершили свое рождественское пиршество этим так называемым деликатесом с большим воодушевлением. Моя обильная трапеза была приготовлена из продуктов, оставленных яхтой. В дело пошли также самые лакомые куски мяса из наших складов. Мое меню состояло из зеленого черепахового супа, сваренных сухих овощей, икры с поджаренными хлебцами, маслин, аляскинского лосося, засахаренного картофеля, бифштекса из оленины, приправленного маслом риса, французского горошка, абрикосов, изюма, кукурузного хлеба, бисквитов «Хантли и Палмер», сыра и кофе.

За едой я с юмором размышлял о таких противоестественных сочетаниях, как икра с бифштексом из оленины или зеленый черепаховый суп в Арктике. Я ел с большим аппетитом, даже с большим, чем когда мне доводилось гурманствовать за столом в «Астории» Вольдорфа в моем родном городе. После обеда я совершил длительную прогулку на снегоступах. Рассматривая висящие в небе лампы-звезды, я подумал о Бродвее, о его бледно-пурпурных гирляндах огней, его праздничных толпах. Однако я не чувствовал себя одиноким. Мне показалось, что я обретаю нечто более цельное, неподдельное от этих обширных снежных просторов и ничем не загороженного неба, которое в Нью-Йорке видишь так редко. Вернувшись в ящичный домик, я завершил рождественский вечер чтением Эдгара По и Шекспира, так сказать призвав их в свои спутники.

Ящичный домик был достаточно комфортабельным. Он не блистал роскошью цивилизованного жилища, однако здесь, в Арктике, мог сойти за дворец. Время от времени интерьер менялся, однако теперь все вещи заняли свои постоянные места. Печурка стояла у входа. Пол был шестнадцати футов в длину и двенадцати в ширину. В одной стене пустые ящики служили кладовой и буфетом, в другой — хранилищем инструментов, недостроенных нарт и лагерного оборудования.

Сделав всего один шаг, можно было очутиться на следующем полуэтаже. Там располагалась койка, опиравшаяся на скамью, которую несложно было приспособить и под спальное место и под рабочий верстак. Длинную скамью у задней стены швеи использовали как портновский стол. В центре вокруг столба, подпиравшего крышу, устроили стол. Сидеть за ним можно было на полках, выдвигающихся из кровати. Судовой фонарь, подвешенный к столбу-подпорке, давал достаточно света. Другой мебели не было. Все предметы первой необходимости удобно размещались в открытых ящиках стены, и комната-чулан не производила впечатления загроможденной. В ящиках у самого пола, где все быстро замерзало, хранились скоропортящиеся продукты. На следующем ярусе, где мороз то и дело чередовался с оттепелью, мы разместили ремни и шкуры, которые должны были храниться во влажном состоянии. Сухие и теплые ящики под самым потолком обычно использовались по-разному. Там за трое суток высыхало свежее мясо, нарезанное узкими полосками. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы приготовили для собак 1200 фунтов пеммикана из мяса моржа. Под самой крышей мы хранили меха и инструменты.

Вертикальный перепад температуры в наших помещениях был довольно значительным. На полу и на уровне нижних ящиков она падала до -20°, а под скамьями, стоящими на полу, обычно держалась в пределах -10°. На полу посреди комнаты температура была выше точки замерзания; на одном уровне со скамьями было уже +48°, а на уровне головы стоящего человека +70°, под крышей + 105°.

Мы умудрялись приспосабливаться к столь своеобразному комфорту. Ниже пояса мы одевались так, чтобы переносить низкие температуры, а выше — весьма легко. Стены отпотевали лишь на уровне нижнего ряда ящиков, но там скопление влаги способствовало укреплению постройки и не причиняло нам хлопот. С теми материалами, которыми мы располагали, едва ли можно было создать более приемлемые санитарные условия. Для вентиляции в углах дома были оставлены маленькие отверстия, и тепло распространялось в самые отдаленные закоулки помещения. Мы оценили преимущества длинной печной трубы. Она оказалась прекрасным отопительным средством, так как проходила по вестибюлю-прихожей и обогревала его. В мастерской было тоже относительно тепло. Два эскимосских светильника, которые мы зажигали, когда в доме мастерили нарты, давали дополнительное тепло и свет.

С рождества до Нового года для эскимосов устраивались ежедневные праздники. Я наслаждался продолжительным отдыхом, проводя время в прогулках и чтении. Я с удовольствием наблюдал за тем, как эскимосы насыщаются пищей, которая кажется нам, белым, ужасно неаппетитной, но никогда не вызывает расстройства желудка. Во многих иглу эти дни стали настоящим рождеством и по своему настроению — хотя эскимосы никогда не слыхали о младенце Христе — намного больше соответствовали истинному духу праздника, чем в цивилизованных странах, где формальное отправление обряда убивает его настоящий смысл.

Переходя из одного иглу в другое, я благодарил людей за их самоотверженный труд, и нередко в этих примитивных домах меня задевали за живое слабые плаксивые голоса, раздававшиеся в темноте. Боль сжимала мое сердце, и я вспоминал тот день, когда впервые услышал слабый крик моей дочери. В эскимосских иглу стали рождаться дети. Перелетая из одного иглу в другое, эскимосский аист оставлял там свои рождественские подарки.

Накануне рождества наша лучшая швея Клаю перестала выполнять свои обязанности. Ей была поручена весьма тонкая работа — изготовление чулок из заячьих шкурок. Однако она утратила интерес к делу и жаловалась на плохое самочувствие. Теперь Эвелю (миссис Синю) заканчивала за нее работу. Акподисо (Большая птица), муж Клаю, которого мы прозвали Бисмарком, тоже дезертировал и оставил скамью, на которой делал нарты. Его отсутствию не было объяснения, потому что ни он сам, ни его жена до сих пор не увиливали от работы. Для того чтобы раскрыть эту тайну, я отправился в их иглу на рождественской неделе. Там я впервые узнал аистиные новости. Арктический аист прилетает в свое время, обычно через несколько недель после полярной полуночи, и тогда мало что иное интересует людей. Эта пора наступает через девять месяцев после того, как минуют апрельские страсти, страсти первого арктического весеннего месяца, когда все в мире ликуют от счастья. В маленьком подземном жилище к появлению аиста тщательно готовятся. Будущая мать трудится словно пчела, мастеря очаровательные вещицы для будущего малыша. По возможности все должно быть абсолютно новым. Даже дом должен быть новым. Эти заботы ложатся на плечи матери и отца. Их действия — великолепный урок примитивной гигиены.

Для начала исследуем общую атмосферу в доме. К примеру, там живет четырехлетняя девочка, которая все еще пользуется природным заменителем бутылочки с молоком. Озираясь по сторонам, она старается понять значение происходящих перемен и ничего не понимает. Вы входите в новый дом на четвереньках через лаз 12–15 футов длиной, далее протискиваетесь через всегда открытую дверь, достаточно широкую лишь для того, чтобы в нее прошли плечи. Вы выпрямляетесь, встаете во весь рост и оказываетесь в продолговатой подземной камере. Две трети этого помещения напротив двери приподняты примерно на 15 дюймов и вымощены плоскими камнями. Там расстелены меха, которые служат постелью. Край платформы служит сиденьем; площадка перед ней достаточно просторна для того, чтобы там могли стоять трое. По обе стороны устроены полукруглые выпуклости-полки, на которых стоят каменные тарелки серповидной формы для сжигания ворвани. Над пламенем светильников помещают продолговатые каменные горшки, в которых растапливают снег и иногда варят мясо. Выше закреплено нечто вроде сушилки для обуви и мехов, Другой мебели нет. Вот как выглядит эскимосское жилище. Даже самая старательная домашняя хозяйка не в состоянии очистить его от сажи и жирной копоти. Разумеется, такое помещение — неподходящее место для безукоризненно опрятного аиста.

Месяцами отбираются лучшие меха, из которых шьют новый костюм для матери. Одно за другим шьются все принадлежности туалета и откладываются до поры до времени. Обувь — «камики» — шьют из тюленьей шкуры, отбеленной до безупречного кремового цвета. Камики закрывают ноги до середины бедра. Внутреннюю обувь, которая называется «атеша», шьют из мягкого меха оленя-карибу; атеша той же длины, что и камики; вдоль ее верхней кромки проходит опушка из медвежьего меха. Шелковистые меховые подкладки защищают от холода нежную кожу ступни и голени. Поверх обуви надевают изящные штаны из белого и голубого песца, а верхнюю часть туловища защищают рубашкой из птичьих шкурок, называемой «атти». Это самый изящный туалет. Для его изготовления собирают сотни крохотных шкурок гагарок; их, пережевывая, размягчают, а затем с наступлением ночи из них сшивают нечто вроде блузы с капюшоном. Эта рубашка сидит на теле довольно свободно. На ней нет ни вырезов, ни пуговиц, ни застежек. Капюшон, в котором носят малыша словно в кармане, спускается вниз по спине. Верхняя одежда из великолепных шкур голубого песца, называемая «амойт», — того же покроя, что и нижняя рубашка. Она свободно набрасывается поверх всего одеяния.

Слова «амойт» и «амойт доксоа» обозначают и другие понятия, связанные с беременностью, которые считаются у эскимосов понятиями высшего порядка, вторичными только по отношению к понятиям, связанным с искусством охоты. Когда все для матери готово (для младенца предназначен только капюшон рубашки), начинают собирать птичьи шкурки и траву, которые заменяют вату. В течение первого года жизни ребенка капюшон — его единственное убежище.

Эскимосы обожают детей. Если аист не прилетает в положенное время, очень вероятно, что эскимос позаботится о том, чтобы поменять свою партнершу по жизни. Итак, он с нетерпением ожидает наступления рождества. Скитаясь по окрестностям и вдали от дома, этот обветренный, закаленный морозами добытчик переносит всякого рода тяготы и невзгоды ради ожидаемого ребенка. Храбрый, словно выкованный из железа, мужчина-эскимос не ведает страха.

Из ближайшего затвердевшего снежного сугроба он нарезает блоки для постройки нового иглу. В темноте, на ветру он перевозит эти блоки поближе к своему дому. Когда достаточное количество блоков собрано, эскимос сооружает куполообразную постройку, похожую на пчелиный улей. Интерьер оформляется как в зимнем подземном доме. Сначала внутри разводится огонь — так обнаруживаются щели между снежными блоками. Их заделывают для того, чтобы внутрь не проникли ветер и снег. Когда со щелями покончено, прорезают дверь-вход, затем выравнивают стены и пол.

Эскимос проходит много миль в поисках травы, для того чтобы застелить ледяной пол. Траву приходится откапывать из-под слоев спрессовавшегося снега, однако эти усилия не всегда вознаграждаются. Мороженую траву подвозят к снежному куполу, заносят внутрь, тщательно раскладывают поверх выровненного снежного покрова пола. Поверх расстилают новые оленьи шкуры. Дом из снежных блоков, куда должен прилететь аист, готов.

О появлении аиста извещают слезы будущей матери. Она одна идет в новый снежный дом. Будущий отец выглядит испуганным и серьезным. Однако выплакаться женщина должна в одиночестве. Одетая во все новое, она входит в темную камеру снежного дома, разводит огонь, зажигает светильник. Безупречно белые стены дома вселяют радость, новые вещи, расположенные вокруг, — наполняют ее гордостью. Однако ее доля нелегка. В этой ледяной берлоге вскоре разворачиваются волнующие события.

Слышится слабый крик. Однако вокруг нет ни врачей, ни нянек, никого, кто мог бы оказать матери помощь. Осколком стекла пользуются вместо хирургического ножа. В домике нет ни воды, «и мыла. Мать прибегает к тем же методам, что и обыкновенная кошка. Затем в холодной, безрадостной ледяной комнате она любуется младенцем. У того голубые глаза, но стоит ему по-настоящему открыть их, как они становятся карими. Ребенка переворачивают снова и снова в поисках родинок и меток. Взгляд матери устремляется вдоль крохотного хребетика. На самом его конце имеется голубое, в форме щита, пятнышко, подобное татуировке. Для эскимосов это указатель хорошей породы. Если пятнышко на месте — мать счастлива, если же его нет — у нее возникают сомнения относительно будущего своей крошки и происхождения самих родителей. Входят отец и бабушка. Все предаются радости.

Если во время родов происходит несчастье, что случается не так уж редко, снежный домик становится могилой матери. Иглу не вскрывают долгое время.

Очнувшись от долгого сна, в который впадает мать после того, как проходит первая радость, она поворачивается, выпивает немного ледяной воды, съедает немного наполовину сваренного мяса, а затем, стряхнув иней с покрывал, поуютнее заворачивается вместе с ребенком в меха. Она снова засыпает, совершенно безмятежно, возможно, на двадцать четыре часа, а зимний ветер — губитель всего живого стучится в хрупкие снежные стены, которые защищают мать от холодной смерти, разгуливающей за стенами дома.

Однажды на рождественской неделе в нашу дверь постучали. С гордым видом вошел Акподисо, а за ним показалась его улыбающаяся жена со спящим подарком аиста на спине. Ему не было и пяти дней. Мы стали восхищаться малышом. Неожиданно он открыл свои карие глазки, сморщил крохотный, приплюснутый носик и наморщил подбородок, приготовившись разразиться плачем. Мать ринулась с ребенком за дверь и там, на ветру и морозе, помогла ему справить все его крохотные нужды.

День Нового года выдался звездным и холодным. Забрезжил рассвет года, в котором меня ожидали успех или неудача. Прошедший год был для меня щедрым на милости, поэтому в ознаменование этого Франке приготовил пир, и мы наелись до отвала. Это пиршество состояло из супа, сваренного из бычьих хвостов, филе трески, пикулей, яичницы-болтуньи с грудинкой, жареной гаги, свежих бисквитов, засахаренного картофеля, отборного лука, бобов с беконом, бланманже,[88] пирога с изюмом и горячего шоколада.

Целый день мы ходили по гостям, а вечером устроили пир для нескольких эскимосских семейств. Он сопровождался пением и танцами; веселье продолжалось до раннего утра и закончилось взрывом массовой истерики. Так называемые жертвы танцев и песнопения впадают в нечто вроде транса — это комбинация симптомов, напоминающих сумасшествие.

Подсчитав наши припасы, мы обнаружили, что мука на исходе. Печальная новость, потому что свежие бисквиты или булочки с маслом на завтрак были одним из немногих удовольствий, доступных нам в этой жизни. У нас была сода, но не осталось дрожжей. Я задумался: а нельзя ли заменить их какой-либо иной субстанцией? Последовали любопытные эксперименты. Сок кислой капусты дал хорошие результаты. Однако его привкус нас не устраивал. Франке заквашивал изюм для приготовления вина. Вино не получилось, однако как фруктовая кислота эта жидкость позволила нам выпекать содовые бисквиты с необычным деликатесным привкусом. Мы обнаружили, что молоко тоже способствует брожению. Итак, на сгущенном молоке без сахара выпекались бисквиты, которые удовлетворили бы вкус любого эпикурейца. Таким образом мои удовольствия во время завтрака были гарантированы еще на многие дни вперед.

Примечания:

Note8

Фрейхен П. Зверобои залива Мелвилла. М, 1961, с. 119.

Note85

Дж. Борупп — участник экспедиции Р. Пири, один из активных участников допроса эскимосов, сопровождавших Ф. Кука к полюсу.

Note86

Плетеный трос для буксировки за судном вертушки лага — прибора для определения скорости судна.

Note87

Датский исследователь. В 1907 г., обследуя с отрядом из трех человек «белое пятно» на северо-востоке Гренландии, пропал без вести. Ф. Кук связывает его гибель с трудностями похода по материковому льду. Поисковые экспедиции спасли часть его документов и материалов наблюдений. (Подробнее см.: Миккельсон Э. По следам жертв ледяной пустыни. Пг., 1914).

Note88

Бланманже (фр.) — сладкое блюдо.

Оглавление