• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Летом 1941 г. сложились предпосылки для формирования второго (после 1914 г.) союза России с Западом. Во многом этому способствовал тот факт, что британское правительство возглавлял Черчилль, который ни при каких обстоятельствах не был согласен на компромисс с Гитлером. 22 июня 1941 г. он сказал слова, которые, будучи обращенными к Москве, заложили основу великой коалиции: «Отныне у нас одна цель, одна единственная — уничтожение нацистского режима. Мы никогда не начнем переговоров с Гитлером. Мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу». После Пирл-Харбора Америка встала в строй антигитлеровской коалиции.

Россия оправдала надежды западных союзников. 16 декабря 1941 года Черчилль писал Рузвельту, что германские «потери в России являются первостепенным фактором в войне. А впереди немцев ждет зимняя бойня».

Союз складывался медленно по нескольким причинам. Во-первых, Сталин органически не доверял Западу, а Запад в свою очередь не доверял режиму, который считал искусственным и в устойчивости которого сомневался. Когда западные союзники подписали в августе 1941 года Атлантическую хартию (о правилах поведения в мире), советский посол в Лондоне И. Майский возмущенно выговаривал министру иностранных дел Идену: «Англия и США ведут себя так, словно всемогущий Бог призвал их судить дела остального грешного мира, включая и мою страну». Cталин назвал Атлантическую хартию алгеброй, в то время как он предпочел бы практическую арифметик. У союзников должны быть общие цели, в противном случае «союз просто не состоится».

Во-вторых, ведущие английские и американские эксперты в основной своей массе разделяли точку зрения немцев относительно того, что сопротивление России в 1941 г. будет недолгим. Согласно британским официальным оценкам середины июня 1941 г., немецкие армии достигнут Кавказа в конце августа или в крайнем случае в начале сентября.

Но совместную борьбу надо было начать, не откладывая. 19 июля 1941 г. Сталин послал первое личное письмо У. Черчиллю. Оценивая в последствии обширную переписку со Сталиным, Черчилль заметил, что отношения с советским руководством складывались далеко не просто, так как велика была разница в политических и культурных взглядах: в переписке «было слишком много упреков». Тем не менее Черчилль воздал должное своему союзнику: «Сила советского правительства, твердость русского народа, неисчерпаемые запасы русской мощи, огромные возможности страны, жесткость русской зимы были теми факторами, которые в конечном счете сокрушили гитлеровские армии».

Третьим (после личностных различий лидеров и враждебного прошлого) препятствием были стратегические соображения. Они были различными у СССР и двух главных держав Запада — Великобритании и США. Уже в декабре 1941 г. Черчилль писал министру иностранных дел Идену в Москву: «Никто не может предсказать, каким сложится баланс сил и где будут стоять победоносные армии в конце войны. Вероятно, однако, что Соединенные Штаты и Британия, не истощив своих сил, будут наиболее вооруженным и экономически самым мощным блоком, который когда-либо видел мир, а Советский Союз будет нуждаться в нашей помощи значительно больше, чем мы в его». Такова была оптимистическая для Запада картина будущего. Не исключалась и пессимистическая картина. Например, в беседе с издателем «Таймс» Баррингтон-Уордом в марте 1943 г. Черчилль изложил концепцию создания в Европе конфедерации малых стран: «Я не хочу однажды остаться один на один с медведем». Именно в свете этого видения Запад хотел использовать до конца силы Советской Армии, а высадку союзнических войск в Западной Европе осуществить лишь на этапе коллапса либо СССР, либо Германии.

Четвертым препятствием в формировании союза были культурные и прочие различия. Ф. Рузвельт полагал, что, хотя Сталин возглавляет «очень отсталый народ», но Россия — огромная страна, и будущий мир можно построить только в союзе с ней. Черчилль считал, как и после Первой мировой войны, что «гранды» современного мира могут обеспечить свои интересы посредством союза наций в организации, охватывающей все страны. Предполагалось создание мировой организации, в которой крупнейшие державы-победительницы имели бы особый статус. Но сохранится ли равенство среди главных победителей.

Увы, это было не так. В ходе войны достаточно быстро изменялось и соотношение сил среди стран Запада. Соединенные Штаты выходят на передовые, главенствующие позиции, а лидером Запада становится президент Рузвельт. Это лихорадило внутризападные отношения, сказывалось и на отношениях Запада с восточным союзником из-за видения ситуации Британией: в случае победоносного исхода войны Соединенные Штаты будут стремиться вытеснить Британию с доминирующих позиций в Европе, Азии, Африке и Австралии. В то же время США постараются найти общий интерес с СССР. Чтобы предотвратить это, Британия лавировала, стремясь противопоставить союзников друг другу. К примеру, Черчилль весной 1942 г. был склонен сблизиться с Россией, поскольку осознал значимость советско-германского фронта и важность того, чтобы Россия выстояла и была сохранена в составе коалиции, а в начале лета он как бы начал сомневаться в способности СССР выстоять и все более подчеркивал стратегическую значимость США, военная промышленность которых методично наращивала свои мощности.

Менялась также и американская точка зрения. Если в 1939 г. Ф. Рузвельт «возлагал» на Англию задачу «спасения цивилизации», то в 1942 г. он и его помощники уже предусматривали главенство в дуэте Соединенных Штатов. Англичане, находясь под прицелом гитлеровцев, приветствовали принятие Америкой роли мировой державы, но они осознавали неизбежность того, что рост могущества США, принятие ими на себя безусловного лидерства на Западе будет происходить, в частности, за счет западноевропейских союзников.

В то же время произошло обретение Россией веры в свои возможности. В конце концов Россия победила в первую очередь потому, что создала такую военно-индустриальную машину, которая превзошла германскую. Помощь союзников была очень существенной, но не решающей: более 90% военной продукции Россия произвела сама, многократно превзойдя по основным военно-промышленным показателям Германию. Оказалось, что Россия способна на глобальное соревнование с Западом, если ее танки и самолеты оказались качественно лучше западных образцов. К тому же благополучные западные союзники России не учли, что любая страна, потерявшая более десятой части своего населения, должна испытать национальный шок, стать болезненно восприимчивой, чувствительной в отношении зарубежного воздействия.

Самым большим — пятым препятствием на пути создания союза России с Западом была неравномерность военных усилий. Известие о том, что в 1942 г. настоящий второй фронт не будет открыт, явилось, по мнению британского премьера, подлинным «шоком» для Сталина. Британский посол А. Керр, так оценивал решение своего правительства о переносе на будущее открытия второго фронта в Европе: «Мы не представляем себе того напряжения, которое испытывают русские. Советская Армия и в целом русское руководство — боятся, что мы создадим гигантскую армию, которая сможет однажды повернуть свой фронт и занять общую с Германией позицию против России». Посол счел нужным сказать Черчиллю, что в Британии «высказываются мнения, которые прямо или косвенно поддерживают это опасение русских». Да и сам Черчилль полагал, что две крупнейшие континентальные державы, борясь и ослабляя друг друга, действуют — с точки зрения интересов Запада — в «нужном направлении». Часть американской элиты предлагала позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы. Провозглашая на словах решимость быстро открыть второй фронт, президент США Рузвельт на обсуждениях 1942-1943 гг., когда вопрос ставился конкретно, соглашался с тем, что следовало из долгих и красноречивых выступлениях Черчилля: не делать окончательных обязательных выводов, не сокращать возможностей выбора, который еще многократно предоставит война.

Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили договоренности в критический для СССР момент, когда немцы захватили Севастополь, вошли в Ростов, вышли к порогу Кавказа и подошли к Сталинграду. Это оказало большое влияние на советско-западные отношения. Телеграмма Сталина Черчиллю от 23 июля 1942 г. заканчивалась суровым упреком: «Вопрос о создании второго фронта в Европе не был воспринят с той серьезностью, которой он заслуживает. Полностью принимая во внимание нынешнее состояние дел на советско-германском фронте, я должен указать наиболее серьезным образом, что советское правительство не может согласиться с откладыванием второго фронта».

Последствиями этого была пятидесятилетняя холодная война — гигантская трата средств и ресурсов в свете нежелания Запада принять Россию в западный лагерь, вследствие нежелания России стать подчиненным членом западного лагеря.

В мае 1942 г. нарком иностранных дел В.М. Молотов совершил перелет в Лондон и Вашингтон, где ему было обещано открытие «второго фронта» в текущем году. Уместно и благородно, Москва благодарила своих союзников. Как оказалось, рано — еще два года Россия ценой огромной крови будет сражаться с 80 процентами колоссальной мощи Германии и переломит, после Сталинграда, Курска и «Багратиона» ход мировой войны. Британия, в отличие от Первой мировой войны, сбережет свое молодое поколение, а Америка с невероятной силой ворвется в созданный ослаблением Европы мировой вакуум.

Интеллектуальная задача предвидеть русские намерения стала актуальной весной 1943 г. — когда стало ясно, что СССР выстоит и — поразительно — победит. Мы видим этот первый всплеск беспокойства, изумления и ожидания впервые столь очевидным во время визита в Вашингтон министра иностранных дел Британии Энтони Идена. Все, с кем он встречался и говорил, словно забыли о Гитлере и микадо; все они говорили о Сталине. Какими будут русские, когда судьба отпустит их после Сталинграда и Курска в вольное плавание великой мировой державы?

Рузвельт спросил мнение Идена о т.н. «тезисе Буллита», содержащемся в пространном меморандуме, исходящем из «рижской аксиомы», который Буллит послал в Белый дом несколькими неделями ранее. Буллит предсказывал, что русские постараются коммунизировать всю Европу в том случае, если США и Британия не сумеют блокировать «поток красных амеб в Европу». Иден ответил, что определенный ответ на этот вопрос невозможен. Но, «если даже эти страхи окажутся оправданными, мы не должны делать ситуацию еще худшей». Иден согласился с Рузвельтом в том, что в любом случае лучше полагаться на тезис, противоположный тезису Буллита — найти систему работы с русскими, чем против них. Рузвельт также думал, что прямолинейных ответов на такие вопросы не бывает. Он полагал, что советские цели и методы в значительной мере определяются собственными оценками Сталина американских и британских намерений и возможностей.

Иден заверил Рузвельта, что русские определенно вернут себе прибалтийские провинции. Президент сказал, что это может вызвать американское противодействие. Облако на горизонте обозначилось довольно отчетливо.

Государственный секретарь Корделл Хэлл так обобщает встречу с Иденом: «Мы оба пришли к согласию в определении огромной важности определения возможного будущего России и ее курса в отношении Европы и в мировых делах в целом. Я спросил его мнение о возможном курсе России — в дополнение к прежней изоляции — после приобретения ею дополнительной территории вдоль ее европейских границ, учитывая при этом ее высокую степень вооруженности; что было бы в ее интересах, экономических и прочих — стать частью мира и взять на себя всю ответственность, проводя здравую практичную политику международного сотрудничества в важнейших вопросах».

Рузвельт же считал, что мир будущего следует строить на соотношении реальной силы. Вскоре после отбытия Идена Рузвельт приоткрыл окно в мир своего анализа, пригласив журналиста Форреста Дэвиса на уик-энд в Белый дом. Его статья, предварительно проверенная президентом, появилась в «Сатэрдэй Ивнинг Пост» весной 1943 г. Мир будущего, писал Дэвис, должен был основываться на «факторе мощи"Версальская система рухнула из-за пренебрежения к этому фактору, ввиду того, что „Лига наций“ была идеалистической мечтой, не имеющей под собой твердого основания. Требуется „хладнокровная реалистическая техника“. На этот раз США будут участвовать в мировом соотношении сил. И мощным фактором будет Россия. „С ослабленной Германией и Францией в руинах Россия становится единственной первоклассной военной державой на континенте“.

Западные союзники делились своими оценками той страны, которая в данный момент сдерживала основную мощь Германии, той стране, от выживания которой зависело будущее и англосаксонского мира. Президент и премьер-министр обратились к анализу положения третьего из главных участников складывающейся коалиции — России. Разведка и радио сообщали о жестоких боях на советско-германском фронте, об отступлении немцев под Москвой. Рузвельт сказал, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ», и это многое объясняет. Но Россия — огромная страна и мир будущего можно построить только в союзе с ней.

Черчилль вспомнил те дни, когда руководил английской интервенцией и белые армии вплотную подошли к Туле. «Я прощу их теперь, — сказал Черчилль, — в пропорции к числу убитых ими гуннов». «Простят ли они вас?» — откликнулся на слова Черчилля Гопкинс. «В пропорции к числу танков, которые я пошлю», — ответил Черчилль. В действиях Черчилля уже на этом этапе видно долговременное стратегическое планирование. Он сообщал Идену, находившемуся в тот момент в Москве: «Никто не может предсказать, каким сложится баланс сил и где будут стоять победоносные армии в конце войны. Вероятно, однако, что Соединенные Штаты и Британия, не истощив своих сил, будут наиболее вооруженным и экономически самым мощным блоком, который когда-либо видел мир, а Советский Союз будет нуждаться в нашей помощи значительно больше, чем мы в его». Черчилль поручил Идену обсудить со Сталиным возможность посылки английских войск на Кавказ и не исключал для себя участия английских дивизий в боевых действиях на юге советско-германского фронта.

Черчилль, как и после первой мировой войны, считал что «гранды» современного мира могут обеспечить свои интересы посредством союза наций в организации глобального охвата — идея, чрезвычайно близкая и Рузвельту. Этой организацией предстояло стать ООН. Вечером первого дня 1942 года президент Рузвельт, премьер-министр Черчилль, посол СССР М. М. Литвинов и китайский посол Т. Сунг подписали в кабинете Рузвельта документ под названием «Декларация Объединенных Наций». Так складывалась антигитлеровская коалиция. Название «Объединенные нации» пришло к Рузвельту когда он вкатился в покои Черчилля на коляске, а премьер-министр, только что принявший душ, нашел, что новое название более впечатляющим чем «Ассоциированные нации». Черчилль тотчас же извлек из своей бездонной памяти строки Байрона, воспевшего «меч объединенных наций будущего».

На том этапе Черчилль был согласен обсуждать мировую стратегию лишь с Рузвельтом. Такое состояние дел в выработке союзнической стратегии не устраивало многих. Пожалуй первыми это выразили китайцы. Генералиссимус Чан Кайши получил звание верховного главнокомандующего союзными войсками на китайском фронте, и он немедленно выразил желание участвовать в выработке большой союзной стратегии. Напрасные усилия. С точки зрения статуса наиболее привилегированного союзника у Англии в США не было конкурентов. Когда правительство Чан Кайши попыталось превратить дуумвират и триумвират, эти «поползновения» были отвергнуты на том основании, что, находясь в отдаленном и плохо связанном с внешним миром регионе, Китай не может быть членом клуба, главной задачей которого является мировое распределение ресурсов. Созданные в Вашингтоне органы не пошли на включение в свое число и других Объединенных наций, в частности Советского Союза.

Сталин при польской делегации прибывшей в Москву делегации генерала Сикорского отчитал генерала Панфилова за плохое снабжение польских войск. На обеде в честь польской делегации он почти дружески уговаривает польских генералов, уводящих из России столь нужные в данный момент дивизии, созданные из прежде заключенных в советских лагерях поляков воинские части, которые могли бы усилить советский фронт: «Мы вместе определим нашу новую общую границу еще до мирной конференции… Давайте пока прекратим обсуждать этот вопрос. Не беспокойтесь, мы не обидим вас… Я пожилой человек и у меня есть опыт. Я знаю, что, если вы выходите в Персию, вы уже никогда не вернетесь. Я вижу, что у Англии большие планы и она нуждается в польских солдатах».

Жесткость польских генералов в конечном счете его раздражила. «Получается, что русские могут лишь угнетать поляков и не могут сделать им ничего хорошего. Тогда убирайтесь! Мы справимся и без вас… Мы решим свои проблемы сами. Мы отвоюем Польшу и вернем ее вам». Что касается английских планов в отношении польских воинских частей, то Сталин почти пророчески предупредил поляков еще 3 декабря: «Завтра японцы нанесут удар и поляки будут умирать в Сингапуре». После этого Сталин довольно неожиданно развернул острие своего гнева против англичан и стал убеждать присутствующих, что лучшими летчиками являются славяне — «молодая раса, еще не утомленная… Немцы сильны, но славяне сокрушат их». Сталин не согласился с утверждением Сикорского, что «французы — конченый народ». Уход поляков через Каспий не мог не огорчать Сталина, внутренне он явно испытывал горькие чувства. Позже Сикорский скажет Черчиллю, Сталин уже подозревал в уходе столь необходимых на советско-германском фронте поляков «интриги англо-американцев».

Еще более отчетливо стало ощущаться зарождение будущих противоречий во время визита в Москву британского министра иностранных дел Идена в середине декабря. Британский Форин-оффис уже был обеспокоен опасениями советского руководства в отношении особых отношений Британии с США. Мы впервые в ходе войны видим достаточно жесткого в отношении союзников Сталина. Он потребовал от Лондона объявления войны Финляндии, Румынии и Венгрии, равно как более четкого определения целей войны и послевоенных планов. Одновременно и черчиллевское руководство проявило первые опасения. В Лондоне уже бродили слухи о будущих советских базах в Норвегии, Финляндии и Прибалтике, ревизии конвенции Монтрё (о Босфоре и Дарданеллах), требовании выхода к Персидскому заливу. Посол Майский старался развеять эти ранние тревоги, смягчить тяжелые впечатления, он напоминал сталинскую самооценку, данную в беседах с поляками: «Я грубый».

На декабрь 1941 года приходится и первое важное проявление союзнической солидарности. Прибывший в Мурманск на крейсере «Кент» вместе с советским послом в Британии Майским британский министр иностранных дел Антони Иден заранее приготовил для Сталина меморандум, который должен был ослабить опасения Сталина в отношении возможности англо-американского «сговора». Британия и Россия будут вместе сражаться до любого конца.

Сталин показал Майскому два заранее заготовленных проекта документов. В первом англичанам предлагалось советско-английский Договор 1941 года продлить на послевоенное время. По предлагаемым условиям второго документа Югославия, Австрия, Чехословакия и Греция восстанавливались в предвоенных границах. Право стать независимым государством предлагалось Баварии. Пруссия теряла Рейнланд на западе и восточную свою часть на востоке. Литва (в составе СССР) получала немецкие земли к северу от Немана. Если Франция не восстанавливала свои силы, Британия получала право содержать базы Булони и в Дюнкерке, а также вооруженные силы в Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Швеции. За Советским Союзом сохранялись границы 1941 года, граница с Польшей проходила по «линии Керзона».

Советско-британские переговоры начались в Кремле во второй половине дня 16 декабря 1941 года — битва под Москвой была в самом разгаре. Вышеназванные документы Сталин извлек на свет в начале второго заседания, предложив Идену добавить «небольшой документ» к англо-советскому заявлению о принципах послевоенного мироустройства. Майский замер: переговоры теперь обязаны были вестись не об отвлеченных принципах, а о совершенно конкретных территориях. Иден сразу же затребовал консультаций с Лондоном. На третьем заседании, в ночь с 17 на 18 декабря, когда почти слышны были раскаты дальней артиллерийской перестрелки, Сталин попросил внесения ясности в существенный для СССР вопрос. Многозначительным выглядело то, что первый западный союзник — Британия, даже будучи безусловно зависима от СССР в смертельной и бескомпромиссной борьбе на двух океанах и двух театрах военных действий, не пошла на признание довоенного статус кво. Трудно назвать удивительным то, что позиция Британии заставила Сталина задуматься о степени ее лояльности союзу. О степени надежности западных союзников.

И не зря. Он не знал тогда о посланном в феврале 1942 г. государственным секретарем Корделом Хэллом меморандуме президенту Рузвельту, главная мысль которого cводилась к фразе: «Нет сомнения в том, что советское правительство имеет огромные амбиции в отношении Европы и на каком-то этапе Соединенным Штатам и Великобритании придется выразить свое несогласие». В марте 1942 года американцы и англичане по предложению Ф. Рузвельта разграничили сферы ответственности — мир делился на три зоны. В районе Тихого океана стратегическую ответственность брали на себя США Ближний Восток и Индийский океан — Англия; Атлантика и Европа — совместное руководство. В Вашингтоне под председательством Ф. Рузвельта (заместитель Г. Гопкинс) был создан Совет по делам ведения войны на Тихом океане, куда вошли представители девяти стран.

Рузвельт надеялся, что его советский союзник выстоит, но при всем этом готовился к худшему. Военный министр Стимсон и генерал Маршалл представили президенту план действий на случай коллапса советско-германского фронта. Согласно идеям автора этого плана — Эйзенхауэра, западные союзники должны быстро подготовить 48 дивизий и 5800 самолетов на случай необходимости в экстренных действиях на европейском континенте до 1 апреля 1943 г. Если же события потребуют более быстрого вмешательства, то предлагались массированные воздушные налеты и рейды на европейское побережье Атлантики.

Рузвельт надеялся, что его советский союзник выстоит, но готовился к худшему.

Стимсон и Маршалл представили президенту план действий на случай коллапса советско-германского фронта — подготовить 48 дивизий и 5800 самолетов на случай необходимости в экстренной высадке на европейском континенте до 1 апреля 1943 года. Если же советский фронт не выдержит уже в 1942 году, то предлагались массированные воздушные налеты союзной авиации и рейды коммандос на европейское побережье Атлантики. В случае краха СССРпредполагалось вторгнуться на европейский континент осенью 1942 г., задействовав от восемнадцати до двадцати одной дивизии. Первого апреля 1942 года военный министр Стимсон и председатель объединенного комитета начальников штабов Маршалл предстали со своими планами перед президентом. Все трое пришли к твердому заключению, что главной задачей на данный момент является материальная поддержка Советского Союза — стратегическая обстановка требовала экстренной помощи в снабжении. На операцию с целью отвлечения части главных сил немцев на восточном фронте американские и английские стратеги пока не шли. Возможно, кто-то цинично наблюдал за взаимоистощением двух континентальных гигантов, другие опасались провала импровизированной операции.

Для согласования стратегической линии с англичанами Рузвельт послал в Лондон своего ближайшего советника Гарри Гопкинса и генерала Маршалла для отстаивания той мысли, что «необходимо создание фронта, который ослабил бы напряжение, оказываемое на русских. Наши народы достаточно мудры, чтобы видеть, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше их материальных ресурсов, чем наши страны взятые вместе. Эта цель должна быть главной».

Начиная с 1942 года главным экономическим рычагом Рузвельта становится ленд-лиз. Белый дом уже ощутил значимость этого орудия американской внешней политики и внутреннего роста. Президент Рузвельт убедился и в том, что англичане оказались для России ненадежными союзниками. «Они обещали предоставить в распоряжение русских две дивизии и не предоставили вовсе. Они обещали им помощь на Кавказе. И не оказали ее. Все обещания, данные англичанами русским, оказались невыполненными… Единственная причина, почему мы до сих пор ладили с русскими, заключается в том, что мы пока выполняли свои обязательства». Не совсем. Согласно советско-американским договоренностям, США должны были поставить к 1 апреля 1942 года 42 тысячи тонн стальной проволоки, а поставили лишь 7 тысяч; нержавеющей стали — 22 тысячи тонн вместо 120 тысяч, холодного проката — 19 тысяч тонн вместо 48 тысяч и т. п.

Английский же премьер имел перед собой очень отличную от советской шкалу приоритетов. Он стремился к успеху на европейской периферии, выступал за относительно небольшие операции, предполагал полностью задействовать силы Советской Армии, чтобы самим вмешаться в события на этапе резкого ослабления немцев. При всем понимании того, где решалась судьба войны, Черчилль ни на минуту не забывал о своей миссии охранителя имперской мощи. Премьер-министр думал о том, как предотвратить отход от Британской империи четырехсотмиллионной Индии, как уберечь путь в Индию через Ближний Восток, как сохранить жизнеспособность империи. Его видение будущего предполагало сохранение главных имперских путей (в частности, защиту Египта), действия на европейской периферии, относительно небольшие операции, использование до конца сил Советской Армии и высадку в Западной Европе лишь на этапе коллапса либо СССР, либо Германии.

Отныне сдерживать процесс падения веса Британии должна была более искусная, чем прежде, дипломатия, гибкая и маневрирующая между США и СССР. Черчилль говорит о необходимости добиться доверия Сталина. Он отозвал посла сэра Стаффорда Крипса, не вызывавшего симпатии Кремля, потребовал более пунктуального соблюдения поставок восточному союзнику и сообщил Идену (6 марта), что готов встретиться со Сталиным в Тегеране, Астрахани или любом другом месте. Готовясь к такой встрече, 7 марта Черчилль говорит о необходимости начала планирования «второго фронта» и сообщает Сталину, что квоты военных поставок в Россию не подлежат сокращению. В этот же день он пишет Рузвельту, что «не может отрицать за Россией права на границы, которые она имела к моменту нападения Германии».

Тем временем Япония впервые за пять столетий крушила боевые силы лидеров Запада — Соединенные Штаты, Британию, Францию (в Индокитае), Голландию в Индонезии. Лондон находился в шоке, а в Вашингтоне пока ставили самые скромные задачи: «Удержать то, что мы имеем».Западные страны в Азии отступали. Следовало компенсировать поражения на океанах продвижением на грани современной науки.

Именно весной 1942 г. американские ученые увидели реальные перспективы в атомном проекте. Девятого марта В. Буш обнадежил Рузвельта: «То, что мы создаем, очевидно, гораздо более эффективно, чем мы предполагали в октябре прошлого года». В Америке соизмеряли возможности германского продвижения в этой сфере с тем, что становилось известным о прогрессе англичан. А их прогресс был в 1941-1942 годах существенным. В марте 1942 года В. Буш впервые обозначил окончание работ 1944 годом. Рузвельт потребовал, чтобы программа «продвигалась вперед не только по собственной внутренней логике, но и учитывая фактор времени. Это чрезвычайно существенно». Теперь и в узком кругу американского руководства говорили о необходимости сделать атомное оружие фактором уже в ходе текущих боевых действий.

Анализ атомной гонки, когда американцы были уверены в недостижимости своего технологического уровня. требует минимальной предыстории, объясняющей позицию Советского Союза. Россия не была слаборазвитой страной в области ядерной физики. Еще в далеком 1910 году академик В.И. Вернадский доложил Российской Академии наук об открытии явления радиоактивности, обещающем «новые источники атомной энергии, превосходящие в миллионы раз все источники энергии, какие только человеческое воображение способно представить». Геологи Российской Академии в том же году нашли месторождение урановой руды («Верблюжье горло») в Ферганской долине. Первые граммы радия советский радиохимик В.Г. Хлопин извлек из «Верблюжьего горла» в 1921 г. В основанном годом ранее Физико-техническом институте (Физтех) в Петрограде академик Иоффе взял на себя теоретическую сторону исследования проблемы расщепления ядра. Вернадский создает в 1922 г. в Петрограде Институт радия.

Большевистская власть взяла на себя поддержку новой отрасли науки, имея в виду прикладную значимость исследований. Она же придала идейное обоснование масштабным усилиям по модернизации страны. В средине жесточайшей войны с крестьянством, представлявшей собой гражданскую войну и насильственную модернизацию — в жестоком октябре 1931 года Сталин произнес слова, для многих в СССР ставшие символом веры. «Тех, кто отстает, бьют. Мы не хотим быть битыми. Нет, мы не хотим быть битыми. Старую Россию били из-за ее отсталости. Ее били монгольские ханы, ее били турецкие беи, ее били шведские феодалы, ее били польско-литовские паны, ее били англо-французские капиталисты, ее били японские бароны, ее били все — из-за ее отсталости. Из-за военной отсталости, из-за культурной отсталости, из-за сельскохозяйственной отсталости. Ее били, потому что это было выгодно и проходило безнаказанно. Вы помните слова дореволюционной песни: „Ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь“. Мы отстали от развитых стран на срок от пятидесяти до ста лет. Мы должны преодолеть отставание в течение десяти лет. Либо мы совершим это, либо нас сокрушат».

Много лет спустя академик Иоффе вспоминал: «Я пошел к Серго Орджоникидзе, который был председателем Высшего Совета Национальной Экономики, изложил перед ним проблему и буквально через десять минут ушел из кабинета с подписанным им приказом выдать мне сумму, которую я просил для института (радия. — А.У.).» Возглавлять новую программу Иоффе назначил И.В. Курчатова. В 1934 г. Курчатовым был построен второй в мире (после Беркли, США) циклотрон. В это время П. Капица уже был любимцем Э. Резерфорда, Л. Ландау изучал физику в Германии вместе с венгром Э.Теллером (который создаст в США водородную бомбу), а Ю. Харитон защищал диссертацию в Кавендише (Англия). Пораженный увиденным им на обратном пути в обратившейся к реваншу нацистской Германии, Харитон создает в лабораторию взрывчатых веществ в Институте физической химии. С огромным риском эти, получившие западный опыт ученые переживут страшное время «великих чисток» второй половины 30-х годов. В апреле 1938 г., навестив «немецкого шпиона» Ландау в тюрьме, Капица представил Молотову и Сталину ультиматум: если Ландау не будет освобожден немедленно, то он, Капица, покидает все свои посты. Ландау был освобожден.

Возможно, этот удивительный поворот событий объясняется сведениями, сообщенными французским ядерным физиком Жолио-Кюри своему коллеге Иоффе: немецкие радиохимики открыли фундаментально новую ядерную реакцию, бомбардируя уран нейтронами. Академик Флеров вспомнит много позже: «В воздухе запахло ядерным порохом». Уже в 1940 г. Флеров наблюдал за спонтанным распадом урана и думал о регулируемой реакции. «Мы немедленно сделали расчеты ядерной реакции, — вспоминает Харитон, — и вскоре поняли, на бумаге, по крайней мере, что цепная реакция возможна, реакция. которая может высвободить неограниченный объем энергии». Для создания атомной бомбы необходим стал изотоп урана U235. Непосредственно проблемой ядерного распада Курчатов начал заниматься в ленинградском Физико-техническом институте в начале 1939 г.

Читая специальную западную литературу, советские ядерные физики хотели знать, идет ли еще кто-нибудь той же дорогой. И если идет, то какие видит для себя перспективы? Неудивительно, что американское «Физическое обозрение» за апрель 1940 года было прочитано с пристальным вниманием: физики из Чикагского университета поместили статью об эффективности использования «тяжелой воды» в качестве среды, отражающей нейтроны. Харитон, Зельдович, Курчатов, Флеров пришли к выводу, что (вспоминает Харитон), «следует продолжать работать с материалом».

Весной 1940 г. преподававший русскую историю в Иельском университете Г.В. Вернадский прислал своему отцу — академику В.И. Вернадскому статью из «Нью-Йорк Таймс» об исследованиях в области ядерной энергии. Последовало письмо В.И.Вернадского в Академию наук. Это было нечто вроде советского варианта письма Эйнштейна президенту Рузвельту. Результатом явилось создание Специального комитета по проблемам урана. В него вошли Хлопин, Вернадский, Ферсман, Иоффе, Капица, Курчатов, Харитон, решившие изучить путь, ведущий к контролируемой ядерной реакции, к созданию атомного реактора. В октябре 1940 г. создавались три новых циклотронов — два в Ленинграде и один в Москве. Ферсман был направлен в Среднюю Азию за ураном. Курчатов в ноябре 1940 г. сделал обзор осуществляемых в мире усилий на этом направлении и перечислил материалы и оборудование, в которых нуждалась советская ядерная физика. Отвечая на вопрос о возможности создания ядерной бомбы, он уверенно ответил утвердительно, но сказал. что она будет стоить примерно столько, сколько стоит гидроэлектростанция. Очевидец передает атмосферу дебатов: «Ситуация во время выступления Курчатова сложилась драматическая. Заседание происходило в помещении Коммунистической Академии на Волхонке, в большом зале с амфитеатром, переполненном участниками (Всесоюзной конференции). По мере выступления волнение аудитории продолжало расти и к окончанию у всех создалось впечатление, что мы находимся на пороге великого события. Когда Курчатов завершил свое выступление и вместе с председательствующим на собрании Хлопиным вышел в прилегающую к президиуму комнату, Иоффе, Семенов, Лейпунский, Харитон и другие, один за другим, двинулись туда. Дискуссия по докладу Курчатова продолжалась и в холле… Перерыв был отложен.»

Идея уже стала частью национальной стратегии выживания. Полагая, что бомба будет создана из урана U235, группа Курчатова изучала различные способы обогащения урана — газовая диффузия, избирательно обогащая уран, работая в скоростной центрифуге. Резиденты НКВД за рубежом получили задание следить за процессами изучения ядерной реакции. В фокусе была германская научная сцена. Г. Флеров вспоминает: «Нам казалось, что, если кто-нибудь и способен создать ядерную бомбу, то это будут не американцы, не англичане, не французы, а немцы. У немцев превосходная химическая промышленность; у них есть технология производства металлического урана; они производят эксперименты по отделению урановых изотопов на центрифуге. И, в конце концов, у немцев есть тяжелая вода и запасы урана. Нашим первым впечатлением было то, что немцы способны осуществить этот проект. Было ясно, какими будут последствия их успеха».

В сентябре 1939 г. личный секретарь министра без портфеля лорда Хэнки Джон Кейнкросс передал советской разведке информацию об англо-американском атомном проекте — анализ встречи Британского уранового комитета 16 сентября и «Доклад Комитета по использованию урана для создания бомбы», предполагавших возможность создания урановой бомбы в течение двух лет. Фирма «Виккерс» и «Империэл Кемикал Индастриз» уже готовили необходимое оборудование. Критическая масса урана будет где-то между 10 и 43 килограммами. (Харитон и Зельдович теперь могли узнать, что метод газовой диффузии, отставленный ими, назван англичанами самым перспективным). Британский физик Клаус Фукс пришел к выводу: «Когда я узнал цель работы, я решил информировать русских». В том же месяце сведения о ядерном проекте начали поступать из Нью-Йорка.

Это означало, что великий прорыв в науке осуществленный в США в 1942-1945 гг. не был сюрпризом для России, которая входила в «холодную войну» достаточно хорошо зная о революции в ядерной физике.

Весной 1942 г. на южном берегу Таганрогской бухты Азовского моря было найдено тело германского офицера, в записной книжке которого содержался список материалов, необходимых для создания атомной бомбы и вычисления о выходе энергии, освобождающейся при критической массе урана-235. Специалисты по взрывчатым веществам не рекомендовали России имитировать немцев и идти по этому пути — страна находилась в невероятно трудном положении. Что толку браться за проект, который даст результат через десятилетие?

Но советская разведка говорила об интенсивных секретных работах на Западе. Англичане тоже были в сложном геополитическом положении, но они 20 сентября 1941 г. решили строить «завод для изготовления урановых бомб». Сталин получил сведения об атомных проектах на Западе в марте 1942 г. Иммигрант из Германии Клаус Фукс был британскими ядерщиками привлечен к оценке немецких усилий в атомной области. Он сообщил в Москву, что немцы фактически зашли в тупик, но США и Британия уже строят промышленные объекты по созданию атомных бомб.

А в апреле 1942 г. мобилизованный в армию советский физик — лейтенант Флеров написал Сталину письмо: «В военной технике произойдет настоящая революция». Решение урановой проблемы нельзя откладывать на послевоенное время. «Очень желательно собрать совещание с Вашим присутствием». Сталин вызвал несколько специалистов. Флеров в июле 1942 г. был переведен с Юго-Западного фронта в Москву. В середине сентября в Москву вызвали Курчатова, назначенного руководителем проекта.

Курчатов проехал по погруженной в военные усилия стране и выбрал известных ему специалистов. Он вернулся в назначенную ему как место исследований Казань в тот самый день — 2 декабря 1942 г., когда Энрико Ферми получил цепную ядерную реакцию в Чикаго. Молотов представил его Сталину. Курчатов «получил всяческую поддержку, и мы на него стали ориентироваться. Он организовал группу, и получилось хорошо». Шла Сталинградская битва, судьба России была волоске от гибели. Но уже контрнаступление в Сталинграде было провидчески названо «Уран».

Что может сделать Великобритания для России, которая истекает кровью на фронте шириной 2 тыс. миль на Востоке? Пока лишь осуществляя бомбардировки Германии. Но бомбардировки не решают исхода войны. Во время ужина с Гопкинсом и Маршаллом 14 апреля 1942 г. британский премьер Черчилль признал, что наиболее эффективным способом помощи русским была бы высадка в Северной Франции. Но Британию сдерживают два обстоятельства — оборона Индии и оборона Ближнего Востока: «Мы можем потерять армию в 600 тысяч человек и весь человеческий резервуар Индии. Нельзя допустить также падения Австралии».

Максимально возможное: операция «Юпитер» — высадка британских войск с Северной Норвегии в качестве помощи России в тот решающий час. На севере Норвегии находилось примерно 70 германских бомбардировщиков и около сотни истребителей. Они базировались на двух аэродромах, их защищали 10 или 12 тыс. солдат. При всем желании трудно представить себе эту высадку альтернативой второму фронту во Франции. Этого не нужно было аргументировать, это было ясно всем посвященным. Ход мышления Черчилля говорит о том, что на решающем этапе войны он как азартный игрок сделал «пас» тогда, когда от него требовались самые большие ставки. Ужас наступлений 1916-1917 гг. явственно витал над ним. Теперь он хотел предоставить эту участь другим. Услышав изложение сдерживающих Британию мотивов, Гопкинс резюмировал: «Каждая страна сражается за свои собственные интересы». Неравномерность усилий создала предпосылки — тогда еще очень далекое отчуждение «холодной войны».

Россия уже год сражалась один на один с Германией и ее союзниками. Если отказать России отстранено и категорично, Восточный фронт может пасть. Президент Рузвельт посчитал необходимым обсудить проблему с народным комиссаром иностранных дел В.М. Молотовым. Тот не мешкая прибыл в Лондон, прежде всего имея в виду заключение договора с Великобританией о дружбе и военном сотрудничестве. Сталин телеграфировал Черчиллю: «Я уверен, что данный договор будет иметь величайшее значение для укрепления дружественных отношений между нашими двумя странами и Соединенными Штатами». Это был хороший момент для сплочения всей антигитлеровской коалиции. Для СССР в данной ситуации речь шла о национальном выживании и безусловно важнейшим фактором помощи был и двусторонний договор, но более всего — открытие второго фронта в 1942 г. Благодарность за такую помощь была бы бесценным основанием для послевоенного сотрудничества. Речь шла об отвлечении с Восточного фронта, по меньшей мере, 40 германских дивизий. Словесно Черчилль был деловит. Сделаны приготовления для высадки в районе французских городов, Шербура и Бреста. Поражение русской армии было бы для человечества величайшей трагедией. Лично он не верит в такой исход.

23 мая Черчилль информирует Сталина: «Мы дали Молотову полный и искренний отчет о наших планах и о наших ресурсах. Что касается предложения заключить советско-английский договор, — писал Черчилль, — то он (Молотов) объяснит вам наши трудности, исходящие из того, что мы не можем не учитывать наших прежних соглашений с Польшей, позиции нашего и американского общественного мнения». В час, когда колебались весы истории, Британия не согласилась даже подписать союзнический договор. Обидится ли Россия? В этот сложный момент Москва сочла возможным предоставить Черчиллю новый вариант договора, в котором уже не было пунктов, касающихся прибалтийских государств и Польши. Договор, в конечном счете, был подписан и, как сказал Черчилль, «мы теперь союзники и друзья на 20 лет».

27 мая начальники штабов снова обсуждали возможность высадки на континенте в августе или сентябре 1942 г. Генералы были настроены скептически, один из них сказал, что атака будет возможна и необходима «только в случае, если мораль германских войск рухнет». И здесь стимулируемое премьером мнение свелось к тому, что Англия перенапрягла свои силы, и крупномасштабная операция в Европе может быть осуществлена лишь за счет ослабления общих имперских позиций, ослабления положения Англии в ряду великих держав. Черчилль желал сохранить силы для сохранения имперских позиций в мире, он не желал расходования сил на том поле битвы, где Германия и Россия ослабляли друг друга.

В Лондоне Молотов ощутил внутреннее нежелание Черчилля приступить к решающим операциям на континенте в текущем году.

На этом этапе Черчилль старался закрыть глаза на порождаемые им опасности. Он прятал свои опасения за энтузиазмом в плане фантастических проектов, которыми он пытался прикрыть бездействие на решающем участке — во Франции (операции в Северной Норвегии, высадка двух дивизий неподалеку от германских аэродромов). Генералы, сидевшие за столом, понимали сложности британской дипломатии в свете отказа открыть второй фронт. Один из них, (а именно, Брук) заявил на штабном совещании 1 июня 1942 г., что, «если дела пойдут очень плохо для русских, необходимо предпринять отчаянную авантюру — быструю высадку десанта во Франции, которая могла бы продлиться неделю или две, с тем, чтобы отвлечь силы немцев». Черчилль и его генералы внимательно слушали представителей военной разведки, которые предупредили 1 июня, что между августом и сентябрем 1942 г. на Восточном фронте возможен резкий поворот к худшему для союзников.

Основным способом помощи истекающему в приволжских степях союзнику стали массированные бомбардировки Германии. 30 мая 1942 г. британские военно-воздушные силы впервые совершили налет силою более 1 тысячи бомбардировщиков. Но в ходе операций британской бомбардировочной авиации против Германии пришлось убедиться, что удары с воздуха не всемогущи. Техника бомбометания была еще таковой, что бомбы падали на расстоянии многих километров от цели. К тому же многие бомбардировщики становились жертвой германских истребителей, и полеты пришлось перенести на ночное время — что опять же не способствовало точности попадания. Только две трети бомбардировщиков находили свои цели, и из них лишь одна треть бросала бомбы в радиусе ближе пяти миль. Это означало, что бомбометание не явилось достаточно эффективным методом борьбы.

В Вашингтон Молотов прибыл 29 мая 1942 г. далеко не в лучшем настроении —советские войска терпели поражение в Крыму и под Харьковом. Советская сторона не могла не испытывать неудовлетворения по поводу затяжек в американских военных поставках. Возвратившаяся из поездки Элеонора Рузвельт, как она пишет, с самого начала ощутила симпатию к Молотову: «Он был открытым, теплым человеком». Обслуживающий ужин для Молотова, Рузвельта и Гопкинса слуга президента Алонцо Филдс вспоминает, что Молотов выглядел «как умная сова… Однажды во время разговора его глаза начали бросать вокруг себя молнии и он, словно лиса, начал готовиться к прыжку». Столь нужный и ценимый Рузвельтом персональный контакт установить оказалось непросто. Первая официальная встреча, на которой присутствовали посол Литвинов, госсекретарь Хэлл, Гопкинс и два переводчика, была далекой от сердечности. Главная идея Молотова была очевидна: четкое определение даты открытия второго фронта в Европе.

Помимо прочего, Рузвельт хотел понять Молотова как человека. Президент начал с идеи выработки советско-германской договоренности по поводу обращения с военнопленными обеих сторон. Учитывая официальное отношение советского руководства к попавшим в плен офицерам и солдатам как к предателям, это была едва ли удачная тема. Молотов абсолютно исключил для своего правительства официальные переговоры с Берлином по вопросу о военнопленных. Рузвельт упомянул об американских солдатах в японском плену, умирающих от голода.

Вечером Рузвельт широкими мазками нарисовал картину послевоенного мира, в котором произойдет всеобщее разоружение. Германия и Япония окажутся под эффективным контролем. Мир будет обеспечен минимум на двадцать пять лет, и уж, по меньшей мере, на время жизни поколения Рузвельта — Сталина — Черчилля. Опасность возникновения нового агрессора будет пресекаться совместными действиями США, Советского Союза, Англии и, вероятно, Китая, чье вместе взятое население превысит миллиард человек. Беспомощную Лигу Наций заменит организация, во главе которой встанут четыре указанных «полицейских». Рузвельт развивал также тему распада колониальной системы. Прежние колонии будут взяты под международную опеку, а затем, подготовленные к самоуправлению, получат независимость.

Атмосфера переговоров несколько потеплела. Будущий посол в СССР Чарльз Болен пишет, что «осознание ноши русских создало у нас комплекс вины в отношениях с ними». Молотов не намеревался питать иллюзии — он дал жесткую и реалистическую оценку положения на советско-германском фронте: сдача Харькова, отступление к Волге, неизбежная потеря Крымского полуострова. Предстоящим летом Германия могла здесь бросить в бой столько сил, что возможность поражения Советской армии исключить нельзя. Стратегическое положение Германии укрепилось за счет захвата Украины, являющейся житницей и источником сырьевых ресурсов. На Кавказе немцы могут захватить месторождения нефти. Надежда для советской стороны заключалась в том, что американцы и англичане создадут второй фронт и отвлекут в 1942 г. примерно сорок немецких дивизий. В этом случае СССР смог бы или нанести Германии в 1942 г. поражение, или сместить общий баланс таким образом, чтобы открылась подобная перспектива. Если потерять время, то к 1943 г. Германия извлечет выгоды из своего господства в большей части Европы, и задача СССР — и союзников — усложнится многократно.

Рузвельт предпочел, чтобы Молотов услышал ответ от более прямолинейных в существе дела военных. Полагает ли генерал Маршалл, что президент США может пообещать советскому руководству открытие Второго фронта в текущем году? Начальник штаба американской армии ответил утвердительно. Тогда, минуя оговорки, президент США попросил передать главе советского правительства, что можно ожидать открытия второго фронта «в данном году». Лицо Молотова выразило очевидное удовлетворение. А у Рузвельта возникло ощущение, что лед между ним и Молотовым тронулся. Это было серьезное обещание, данное в самой серьезной обстановке, и никакие дополнительные комментарии генерала Маршалла и адмирала Кинга о сложности концентрации войск не могли наложить тень на, безусловно, данное обещание.

Во время обеда Рузвельт провозгласил тост за мастерское руководство страной, осуществляемое Сталиным, с которым президент надеялся встретиться. Во всех этих славословиях над присутствующими витало важнейшее: США пообещали вступить в борьбу в Европе в текущем году. Рузвельт не предоставил разъяснений, как, где, когда, какими силами это будет осуществлено, но он дал исключающее двусмысленность обещание. По тону обсуждений и комментариев, военных каждый читатель документов может прийти к заключению, что речь шла о высадке через Ла-Манш, а наиболее вероятным временем виделись август-сентябрь 1942 г.

Президент сократил поставки Советскому Союзу на две трети, мотивируя свое решение необходимостью быстрого и полного снабжения Англии в качестве предпосылки создания второго фронта. Рузвельт сказал Молотову, что подготовка к открытию второго фронта заставит США сократить поставки по ленд-лизу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн грузов в 1943 г. Рузвельт отметил, что каждый транспорт, отправляющийся в Англию, приближает открытие второго фронта. Оправдывая свою репутацию скептика, Молотов задал вопрос, оказавшийся пророческим: «Что будет, если США сократят свои поставки Советскому Союзу и при этом так и не откроют второй фронт?» Рузвельт сказал, что американские штабные офицеры уже обсуждают практические вопросы высадки на континенте. Не ограничившись личным приватным обещанием, данным в ходе секретных переговоров, президент включил его в публично оглашенное коммюнике: «В ходе переговоров было достигнуто полное понимание в отношении неотложных задач создания второго фронта в 1942 г.». Нужно ли говорить, что советский представитель покидал Вашингтон в приподнятом настроении.

Возвратившись из США в Англию, Молотов 9 июня 1942 г. показал Черчиллю советско-американское коммюнике, в котором говорилось об «исключительно важной задаче создания второго фронта в Европе в 1942 г.». Иден записал в дневнике, что англичане начали готовить почву для отступления. Черчилль вручил Молотову памятную записку, в которой объяснялось, что проблема десантных судов не разрешена и это делает высадку на континенте в 1942 г. проблематичной. Черчилль обещал послать на советский фронт самолеты, танки и другое военное оборудование на этот раз дорогой через Персию, «а не через опасный норвежский путь»; обещал бомбить «германские города и индустрию, а также объекты оккупированной Франции». Черчилль с несвойственной ему мелочностью подсчитывал в этой записке, сколько немецких войск прямо или косвенно отвлекают на себя англичане: 2 германские дивизии в Ливии и 33 дивизии, оккупирующие Западную Европу.

Прибыв в Москву, Молотов огласил коммюнике с обещанием Америки на сессии Верховного Совета СССР.

Но уже скоро стали проявлять себя опасения Черчилля в отношении нового внешнеполитического курса Рузвельта. Американский президент, становясь главнокомандующим величайшей армии (мобилизуемой в эти месяцы), руководствовался собственной стратегией и вовсе не намеревался в каждом конкретном случае советоваться с имперским Лондоном. Генерал Брук, ближайший к Черчиллю военный в это время, записал беседу с премьер-министром по поводу предстоящего визита: «Он считает, что Рузвельт немного сошел со своих рельс, и что хорошие переговоры с ним абсолютно необходимы».

Между тем ситуация на южном фланге советско-германского фронта все больше настораживала западных союзников. В письме военного министра Стимсона (одобренного начальниками штабов) от 19 июня 1942 г., обсуждалась возможность поражения СССР. В Африке в этот день Роммель двумя колоннами танков направился к египетской границе, а в Китае японские войска начали наступление против Чан Кайши. Но оба главных деятеля Запада наблюдали, прежде всего, за началом наступательной операции немцев на советско-германском фронте. Встревоженный Рузвельт приказал высшим военным руководителям — Стимсону, Ноксу, Маршаллу, Кингу, сделать что-нибудь для помощи русским. Если Советская армия начнет общее отступление в июле, то возникнет угроза сдачи немцам Москвы, Ленинграда и Кавказа уже в августе. Президент желал знать, что могут сделать вооруженные силы США для «оттягивания» германских дивизий с русского фронта. Вопрос приобретал критическое звучание. «Если русские продержатся до декабря, союзники будут иметь преимущественные шансы выиграть войну, если же они „свернутся“, шансов на победу будет меньше половины». Выбор встал между высадкой в Европе, высадкой в Северной Африке в начале сентября, и посылкой американских войск на помощь англичанам в Египет и Ливию.

В арктических морях конвой PQ-16 повел транспортные суда в советские гавани и подвергся налету 260 германских самолетов. Потеряв в холодных водах семь кораблей, конвой прибыл в Мурманск и Архангельск. 23 марта британское командование, не разглашая источника своей информации (это была расшифрованная «Энигма») сообщило в Москву детали, цели и средства летнего наступления вермахта. Но Лондон надолго приостановил движение северных конвоев. Лишь в июньские дни в полярных морях решилась судьба печально известного конвоя PQ-17, который перевозил 200 тысяч тонн военных припасов из Исландии в Архангельск с 27 июня 1942 г. С торговыми судами шел 21 корабль сопровождения, включая 6 эсминцев и 2 подводные лодки. (Им в помощь были приданы 2 британских и 2 американских крейсера. Впервые был образован совместный англо-американский эскорт). 4 июля первый торговый корабль был потоплен торпедами германских самолетов. Первый лорд адмиралтейства адмирал Дадли Паунд отдал приказ кораблям эскорта возвратиться в безопасные порты. Грузовые корабли оказались предоставленными ярости немецких подводных лодок и самолетов. Из всего груза военных материалов только 70 тысяч тонн были доставлены в Мурманск, лишь одиннадцать кораблей достигли Архангельска. Черчилль, узнав об этих потерях, написал Рузвельту, что судьба конвоя PQ-17 усложняет сообщение с Россией.

Черчилль отказался посылать суда в Россию. «Верьте мне, — писал Черчилль Сталину, — не существует ничего, что бы мы и американцы не пытались сделать для помощи вам в вашей великой борьбе. Президент и я безостановочно изыскиваем средства, чтобы преодолеть препятствия, которые география, морские воды и вражеские воздушные силы ставят между нами». Прекращение помощи было суровым ударом — ведь корабли топили в те дни, когда Германия начала свое летнее наступление против Советского Союза. Советское руководство полагало, что главная помощь России должна была последовать в виде незамедлительной англо-американской высадки в Европе.

Нужно сказать, что в этот сложный для всех союзников час ее восточный союзник не препятствовал наращиванию английских усилий по охране имперских путей. Сталин не выразил несогласия с пожеланием послать в Египет 3 дивизии поляков и согласился на переадресование 40 американских бомбардировщиков, находившихся на пути в СССР, на египетский фронт англичан. В течение нескольких дней английская армия в Египте была усилена до такой степени, что теперь уже вдвое превосходила войска Роммеля, и появились значительные основания полагать, что Каир выстоит.

Как это ни горько звучит, не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили свое слово в критический для СССР момент. Немцы, захватив Севастополь, приступили к своей главной на 1942 г. операции против СССР. При этом Запад резко сократил военные поставки Советскому Союзу, объясняя это подготовкой к высадке в Европе, потребностями открытия второго фронта. (Именно тогда Сталин в ярости ответил Черчиллю, что войны без потерь не ведутся, что Советский Союз несет неизмеримо большие потери). И вот, в наихудший для существования России и для союзнической солидарности момент — 14 июля 1942 года — Черчилль, получив поддержку американцев, взял на себя тяжесть сообщения решения об отсрочке открытия второго фронта Сталину.

Тот ответил через 9 дней. Во-первых, напоминалось в советском ответе, «британское правительство отказывается продолжать посылку военных материалов в Советский Союз северным путем, во-вторых, несмотря на совместное коммюнике, относительно создания второго фронта в 1942 г., британское правительство отложило его до 1943 г.». Телеграмма Сталина от 23 июля завершалась горьким упреком: «Вопрос о создании второго фронта в Европе не был воспринят с той серьезностью, которой он заслуживает. Полностью принимая во внимание нынешнее состояние дел на советско-германском фронте, я должен указать наиболее серьезным образом, что советское правительство не может согласиться с откладыванием второго фронта». Произошло очевидное нарушение союзнических договоренностей. Недоверие советской стороны к западным союзникам получило дополнительные основания.

Наиболее доверенное лицо президента Рузвельта тех лет — Гарри Гопкинс писал в июне 1942 г.: «Мы попросту не можем организовать мир вдвоем с англичанами, не включая русских как полноправных партнеров». В этих нескольких фразах основа стратегического замысла Рузвельта. В мире будущего не обойтись без СССР, эта страна будет играть слишком большую роль, чтобы игнорировать ее на мировой арене. Меньше, чем на равный статус, русские не согласятся. Важно сделать так, чтобы США имели достаточное сдерживающее СССР и позволяющее преобладать в мире влияние. Его можно достичь за счет двух факторов: поддержки клонящейся к дезинтеграции Британской империи и опоры в Азии на Китай как на противовес Советскому Союзу.

Для наиболее дальновидных политиков и тогда было ясно, что принесение в жертву Советского Союза означало его эвентуальное ожесточение и подозрительность в отношении западных союзников, покинувших Россию в критический момент ее истории. Эта точка зрения была понятна и ряду английских дипломатов в Москве, которые осознавали, чем может, в конечном счете, обернуться для англичан ожесточение их восточного союзника. Иден показал Черчиллю телеграмму от нового английского посла в Москве сэра Арчибальда Кера, в которой говорилось, что ухудшение англо-советских отношений чревато долговременными негативными последствиями и поэтому желательно как можно скорее организовать встречу премьер-министра и Сталина. В своем дневнике Иден записал, что «получив телеграмму, Уинстон подскочил с места». Другой старинный друг Черчилля — А. Кадоган предупреждал, что главная опасность подстерегает Англию тогда, когда «русские почувствуют отчуждение».

Черчилль предложил Сталину встретиться в Астрахани или в любом другом месте: «Мы могли бы вместе обозреть события войны и принять совместные решения». По получении этой телеграммы Сталин официально пригласил Черчилля в Советский Союз. Наиболее удобным местом была названа Москва, поскольку ни члены правительства, ни Генеральный штаб не могли покинуть столицу в момент исключительного напряжения военных усилий. Черчилль быстро согласился — речь шла о жизненных интересах Великобритании, следовало избежать отчуждения России.

Чтобы на высотном самолете пересечь всю горящую Европу, Черчилля в Фарнборо проверили на способность переносить большую высоту — в специальной камере имитировали высоту примерно 5 тыс. метров. После испытания у Черчилля измерили кровяное давление и пришли к заключению, что у 67-летнего Черчилля оно в норме. В Москву Черчилль решил взять только двух своих помощников — генерала Брука и сэра Александра Кадогана. В ночь на 1 августа 1942 г. неотапливаемый четырехмоторный бомбардировщик «Либерейтор» взял курс на восток. Сосредоточиваясь на мыслях о русском союзнике, Черчилль весьма отчетливо понимал, что едет к Сталину практически в положении просителя. Для создания более благоприятной обстановки Черчилль, во-первых, потребовал от адмиралтейства подготовить конвои в Архангельск и Мурманск в сентябре 1942 г. Во-вторых, Черчилль решил ослабить свою ответственность за неосуществление обещания открытия второго фронта, переложив часть этой ответственности на американцев. Он попросил Рузвельта позволить Гарриману — восходящей звезде американской дипломатии — сопровождать его в Москве.

Он видел место, где Волга впадает в Каспийское море, по течению Волги самолет летел в направлении Москвы. Внизу, именно по курсу самолета, германские войска продвигались к Кавказу, севернее они вышли в районе Сталинграда к Волге. Позже Черчилль вспоминал: «В ходе этой моей миссии я размышлял о мрачном большевистском государстве, которое я когда-то пытался задушить в колыбели и которое до тех пор, пока не появился Гитлер, я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что же являлось моей обязанностью сказать им сейчас?» А сказать ему предстояло следующее: хотя Советскому Союзу приходится в одиночестве сражаться с основной массой германских войск, Запад в эти решающие месяцы не поможет Советскому Союзу. Оценивая свою миссию, Черчилль применил такую метафору: «Это было вроде того как везти большой кусок льда на Северный полюс».

Нарком иностранных дел Молотов и начальник Генерального штаба маршал Шапошников встретили Черчилля в аэропорту. На государственной вилле N 2 премьера поразила исключительная роскошь обстановки и подчеркнутое внимание окружающих. «Меня провели через столовую, где стоял стол, уставленный деликатесами, а затем, через большую комнату приемов, в спальню и ванную комнату одинаково огромных размеров. Яркие электрические лампы подчеркивали белизну стен, холодная и горячая вода были в моем распоряжении». Но потомок герцогов не привык к простому — готовить собственными руками ванны и раздеваться самому. А в государстве рабочих и крестьян обслуги такого рода не было. Больших трудов стоило премьеру овладеть русской системой смешения горячей и холодной воды. Ситуацию сгладил ужин «непревзойденной роскоши».

На следующее утро он телеграфировал военному кабинету, что «первые два часа были мрачными и неинтересными». Сталин, «откинувшись и пыхтя трубкой, полузакрыв глаза и извергая поток оскорблений», обрисовал ситуацию на Южном фронте как неблагоприятную и сообщил о том, что немцы «прилагают огромные усилия, чтобы вырваться к Баку и Сталинграду». Стороны зашли почти в тупик. Сталин, не подбирая слов, обрушился на трусость осторожных людей. Словами Черчилля: «Мы достигли такой точки, перейдя которую, государственные деятели уже не могут вести переговоры».

Сталин вручил Черчиллю и Гарриману памятную записку, в которой напоминалось, что решение открыть второй фронт было окончательно подтверждено во время визита Молотова в Вашингтон, что советское командование планировало операции летом и осенью 1942 г. исходя из определенности открытия второго фронта. Американцы и англичане фактически нанесли удар в спину своему главному союзнику, поглощенному невероятным напряжением войны. Черчилль пытался оправдать отказ западных союзников от высадки во Франции, а Сталин говорил о том, какие это может повлечь за собой последствия.

Оживление интереса Сталина Черчилль отметил лишь тогда, когда премьер-министр обрисовал ему основные черты предстоящей операции «Торч» — высадки в Северной Африке 250 тысяч англо-американских войск. Западные союзники намерены были захватить все побережье французской Северной Африки. Сталин начал довольно детально расспрашивать о приготовлениях к этой операции. В этом месте Гарриман вмешался в беседу и сказал, что президент Рузвельт полностью одобряет операцию «Торч». Американские войска находятся в процессе активной подготовки. Черчилль нарисовал на листке бумаги крокодила и пытался объяснить при помощи своего рисунка, что западные союзники намерены атаковать мягкое подбрюшье крокодила, а не бить по панцирю. «Если мы захватим Северную Африку, Гитлер должен будет бросить свои военно-воздушные силы в этот регион, иначе он рискует потерять своих союзников, к примеру, Италию. Операция окажет воздействие на Турцию и на всю Южную Европу. Мы победим в этом году в Северной Африке и нанесем смертельную рану Гитлеру в следующем году». Он и Рузвельт внимательно следят за ситуацией на советско-германском фронте и готовы прийти на помощь, если опасность будет угрожать Каспийскому морю и Кавказу. Сюда можно будет послать мощные англо-американские военно-воздушные силы. Антигитлеровской коалиции, — говорил Черчилль, — «помогает нейтралитет Турции и Кавказские горы, которые прикрывают нефтяные поля Абадана, потеря которых была бы смертельна для позиций Англии в Индии и на Ближнем Востоке».

Черчилль мобилизовал все свое красноречие. Поток феноменальных фраз лился безостановочно, а премьер, ускоряя темп, лишь спрашивал переводчика, сумел ли тот донести суть. Сталин рассмеялся: «Не важно, что вы говорите, важно, как вы говорите». И все же Черчилль ушел подавленным. Вторая их встреча, состоялась спустя несколько часов, явилась, пожалуй, нижайшей точкой в отношениях двух стран за период войны. Сталин сказал Черчиллю, что, стоя перед неизбежным, он так или иначе вынужден принять англо-американское решение об отказе от высадки на континенте в 1942 г. Он произнес немало горьких слов по поводу англичан, которые не желают сражаться с немцами, и в одном месте Черчилль вынужден был перебить его, сказав, что он «извиняет эту ремарку только учитывая исключительное мужество русских войск».

Совершенно неожиданно для Черчилля (самолет для отлета из Москвы был уже готов) Сталин в конце второй беседы пригласил поужинать вместе с ним: «Почему бы нам не зайти в мою квартиру в Кремле?» Он повел Черчилля через многие ходы и выходы, пока, находясь в пределах Кремля, они не зашли в квартиру Сталина. «Он показал мне свои комнаты, которые были довольно скромными. Вскоре прибыл Молотов, и они расселись с двумя переводчиками.

Этот поздний ужин продолжался более семи часов. Было очевидно, что он импровизирован, поскольку еда прибывала по мере течения времени. Молотов был в своем лучшем настроении, а Сталин старался сделать так, чтобы за столом не скучали. Он попросил Черчилля прислать дополнительное число грузовиков — в Советском Союзе налажен выпуск достаточного числа танков, но с грузовиками большие сложности. Промышленность выпускает 2 тысяч грузовиков в месяц, а необходимы 25 тысяч. Черчилль пообещал сказать помощь (скоро на фронте увидели американские «Студебеккеры»). Черчилль обрисовал диспозицию основных британских вооруженных сил. По расположению британских войск было ясно, какое значение придавалось Ближнему Востоку и Индии — на них приходилась половина контингента британских войск.

Черчилль сказал, что в начале 1938 года — еще до Мюнхенского соглашения у него возник план создания союза трех великих государств: Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Советского Союза, которые могли тогда повести за собой мир и предотвратить войну. Сталин ответил, что он всегда надеялся на подобную коалицию, хотя при правительстве Чемберлена ее создание было невозможным. Черчилль, в общем и целом чувствительный человек, спросил, простил ли его Сталин за интервенцию, на что последовало утешающее: «Все это в прошлом. Не мне прощать. Бог простит». Он вспомнил визит в Москву британской делегации в 1939 г. Английские и французские военные представители не могли ответить на простой вопрос: какие силы они выставят в случае конфликта против Германии на Западе. Черчилль напомнил, что он был вне правительства в течение 11 лет, и что всегда предупреждал об опасности германского реваншизма. Да, западные делегации в 1939 г. не имели достаточных полномочий.

Черчилль сказал, что успех западных союзников в Северной Африке заставит немцев оккупировать побережье Франции (равно как Сицилию и Италию), что отвлечет их самолеты и войска. Сталин предложил Черчиллю обмениваться информацией о военных изобретениях. Он говорил о последних достижениях советской артиллерии, информация о них могла помочь англичанам. В нужный момент Черчилль поблагодарил Сталина за то, что тот позволил передать сорок американских бомбардировщиков типа «Бостон», направлявшихся в Россию, командованию английских войск в Каире. Сталин как бы отмахнулся: «Это были американские самолеты, вот когда я вам дам русские самолеты, вы меня и поблагодарите». Черчилля волновала степень укрепленности перевалов на Кавказе, могут ли немцы пробиться сквозь них. Сталин сказал, что здесь находится примерно 25 дивизий и что перевалы, конечно, укреплены. Нужно удержаться примерно еще 2 месяца, после этого снега сделают горы непроходимыми. Черчиллю было важно то, что Сталин не выражал никакого сомнения в том, что Россия будет продолжать сражаться и в конечном счете союзники победят. Сталин еще раз заверил Черчилля в том, что Красная армия выстоит и немцы не выйдут к Каспийскому морю, им не удастся захватить нефтяные месторождения вокруг Баку и они ни в коем случае не выйдут к английской зоне влияния через Турцию и Иран. Развернув карту, он сказал: «Мы остановим их здесь, они не пересекут горы». Сталин намекнул премьеру, что у него есть план контрнаступления в больших масштабах, но попросил держать эту информацию в самом большом секрете.

В ударе был Кадоган, замещавший от Форин-оффиса Идена. Пытаясь спасти дух солидарности, этот аристократ провозгласил тост: «Смерть и проклятье немцам!» Это имело успех. Фотографии на память. Сталин провожает до автомобиля. На следующий день Черчилль написал Эттли: «Мне кажется, что я установил личные отношения, на которые так надеялся».

На обратном пути, высадившись в Тегеране, Черчилль телеграфировал Сталину: «Я очень ряд, что побывал в Москве, во-первых, потому, что моей обязанностью было рассказать вам то, что я вам рассказал, во-вторых, потому, что я чувствую, что наши контакты будут играть важную роль в нашем общем деле». Черчилль посчитал необходимым тотчас сообщить президенту Рузвельту о реакции Сталина на сообщение о том, что высадка в Европе откладывается: «Они проглотили эту горькую пилюлю». Теперь Черчилль убеждал Рузвельта в том, что «Россия не позволит западным союзникам потерпеть поражение или быть выбитыми из войны».

Расшифровка кода «Энигма» позволяла Черчиллю знать, сколько войск имел Гитлер в Восточной и Западной части Европы, маршруты перемещения германских войск и кораблей, и многое другое. Тотчас по возвращении из Москвы в Лондон Черчилль получил чрезвычайно важные сведения о том, что германское командование не планирует перенаправить центр наступления со Сталинграда на кавказское направление.

Когда 15 декабря 1942 г. посол Великобритании Керр, вернувшись из Москвы, узнал о планах британского командования на 1943 год, он буквально впал в отчаяние. По мнению Керра, «мы не представляем себе того напряжения, в котором находятся русские. Советская армия и в целом русское руководство боится, что мы создадим гигантскую армию, которая сможет однажды повернуть свой фронт и займет общую с Германией позицию против России». Фантастичен ли такой поворот событий? Посол посчитал нужным сказать Черчиллю, что в «Британии высказываются мнения, которые прямо или косвенно поддерживают это опасение русских». Известие о том, что и в 1943 г. не будет открыт настоящий второй фронт, станет подлинным «шоком» для Сталина. «Невозможно предсказать, какими будут результаты этого». Но аргументы Керра не заставили Черчилля пообещать предпочтение в 1943 г. высадки во Франции (как это было обещано Сталину) проведению средиземноморской стратегии (как рекомендовали начальники британских штабов). Полагая, что две крупнейшие континентальные державы, борясь и ослабляя друг друга, действуют в «нужном направлении», премьер-министр поставил во главу угла задачу сохранения основы вооруженных сил и скрепления связей британской империи в наиболее уязвимом месте — Средиземноморье.

Историческая истина вынуждает сказать, что в этот самый суровый для СССР час его союзники — американцы и англичане — застыли в выжидательной позиции. Стало ясно, что обещанный второй фронт в Европе открыт не будет не только в текущем, но и в следующем году. Уэнделл Уилки, возглавлявший республиканскую партию политический соперник Рузвельта, говорил тогда в Москве, что невыполнение решения об открытии второго фронта порождает «страшный риск». И, заметим, начинает делать возможной «холодную войну».

Второго декабря 1942 г. физики лаборатории Чикагского университета осуществили первую в мире управляемую ядерную реакцию. Центр тяжести в американских исследованиях начинает смещаться с теоретических и лабораторных исследований к опытно-конструкторским работам. Президент Рузвельт очертил совокупность специальных мер, направленных на сохранение секретности расширяющихся работ. В США создавалась сложная система прикрытия крупного научно-промышленного проекта. Руководитель проекта — генерал Гроувз предпринял необычные даже для военного времени меры безопасности.

Рузвельт и его окружение не были уверены, сможет ли атомное оружие быть использованным в ходе текущей войны. Но они полагали, что получают, могущественный инструмент воздействия на послевоенный мир, получают новый фактор международных отношений. Будущую ядерную дипломатию Рузвельт обсуждал, собственно, не с американцами, а с англичанином Черчиллем. Складывается впечатление, что, в ответ на согласие Черчилля быть младшим партнером коалиции, Рузвельт согласился на первых порах приобщать английского союзника к атомным секретам.

Но Черчилль сомневался: что будет, если первым в атомной гонке окажется СССР? Вермахт еще контролировал две трети Европы, а Черчилль уже поставил вопрос: «Что мы желаем иметь между белыми снегами России и белыми скалами Дувра?» Западные союзники все более склонялись к мысли, что лишь ядерное оружие может дать надежный ответ. Посмотрим, от кого хранились секреты. Цитируем генерала Гроувза: «Через две недели после того, как я взял на себя руководство проектом, у меня навсегда исчезли иллюзии в отношении того, что Россия является нашим врагом, и проект осуществлялся именно на этой основе». В ходе осуществленного позже сенатского расследования генерал Гроувз рассказал о том, что президент Рузвельт был полностью осведомлен об информационной блокаде своего главного военного союзника.

Гроувз не знал, что и Россия следит за проектом «Манхэттен». В феврале 1943 г. Курчатов сидел у Молотова в Кремле, поглощенный обзором английских исследований в урановом проекте. От руки Курчатов пишет, что прочитанное имеет «громадное значение для нашего государства и науки… Эти материалы позволили определить основные направления собственных исследований, обойти многие трудоемкие фазы разработки проблемы». Две памятные записки, написанные И.В. Курчатовым в марте 1943 г. сыграли ключевую роль в советском атомном проекте. Он еще не знал об успехе Ферми в Чикаго. В записках отсутствует злорадство, в них скорее восхищение западным продвижением, это спокойная оценка ситуации. Курчатов и не дает место горечи замедлению советских работ в связи с войной.

Открылась перспективность газовой диффузии и цепной реакции в смеси урана и тяжелой воды. Повторить английский опыт Курчатов пока не мог, в СССР пока было около трех килограммов тяжелой воды. Ядерный реактор Курчатов еще называет «котлом». Общий вывод Курчатова: наиболее перспективный путь к атомной бомбе — плутониевый. Это — поворотный момент. Первые советские циклотроны намечены на 1944 г. Курчатов приводит список лабораторий в Соединенных Штатах, список начинается с лаборатории в Беркли. Государственный комитет обороны приступил к советскому атомному проекту 12 апреля 1943 г. — создается в рамках Академии наук т.н. «лаборатория № 2». В гостинице «Москва» (столь бездумно разрушенной в 2004 г.) впервые встретились те, кому предстоит реализовать указанный проект. Правительство дало Наркомату цветной металлургии задание как можно скорее получить 100 тонн чистого урана. Советское правительство послало в вашингтонское управление по ленд-лизу запрос на 10 килограммов металлического урана. Генерал Гроувз удовлетворил запрос из опасения, что отказ привлек бы внимание СССР к американскому проекту.

В сентябре 1943 г. И.В. Курчатов был избран академиком — Молотов «выбил» дополнительное место. Всех обрадовала находка на заводе «Электросила» 75-тонного электромагнита — всего в трех километрах от линии фронта.

Трудно отделаться от впечатления, что американская помощь на этом этапе ликвидировала бы многие элементы, ведшие к «холодной войне».

В декабре 1943 г. в Соединенные Штаты в качестве члена английской группы специалистов прибыл иммигрант из Германии Клаус Фукс и в течение девяти месяцев участвовал в разработке теории процесса газодиффузионного разделения изотопов, одновременно находясь в контакте с НКГБ. Теперь Курчатов знал, что в США для выделения плутония поставили на метод газовой диффузии. Именно в 1943 г. Курчатов собрал группу физиков и инженеров для работы непосредственно над конструкцией бомбы. Возглавил эту группу Ю. Харитон. По воспоминаниям Харитона Курчатов сказал ему: «Нельзя упускать время, победа будет за нами, а мы должны заботиться и о будущей безопасности страны». 39-девятилетний Харитон был всего на год моложе Курчатова.

В выработке своей дипломатической линии по отношению к СССР Рузвельт в 1943 году немало советовался с прежним послом США в СССР У. Буллитом. Тот убеждал президента, что Сталин постарается воспользоваться занятостью Америки Японией и приложит усилия, чтобы получить доминирующие позиции в Европе после поражения Германии. Чтобы предотвратить такой ход событий. Буллит рекомендовал президенту встретиться со Сталиным в июне 1943 года в Вашингтоне или на Аляске и предупредить Сталина, что если СССР не даст обещание начать войну против Японии сразу же после поражения Германии и воздержится от аннексий европейских стран, не распустит Коминтерн, то Соединенные Штаты должны будут сместить фокус своего внимания с Европы и, оставив СССР в практически единоличном противоборстве с Германией, обратиться к Тихому океану. В этом случае следует уменьшить помощь Советскому Союзу и не упоминать о займах на восстановление. Как запасной Буллит рассматривал вариант вторжения на Балканы, чтобы преградить русским путь в Центральную Европу.

Рузвельт 5 мая 1943 г. направил в Москву бывшего посла Дж. Дэвиса, который привез в Москву личное письмо президента с предложением о встрече ради более близкого знакомства двух руководителей. Лучшее время — лето 1943 г., место — где-нибудь посредине между Москвой и Вашингтоном. В Хартуме летом жарко, а в Рейкьявик не пригласить Черчилля было бы неудобно. Наиболее подходящим местом виделись окрестности Берингова пролива, причем Рузвельт был согласен и на Аляску, и на Чукотку. Встреча должна подготовить (сообщал Дэвис Сталину) союзников к возможному кризису Германии предстоящей зимой. Она предполагает «характер простого визита, она будет неформальной». Рузвельт возьмет с собой лишь Гарри Гопкинса, переводчика и стенографиста. Это будет то, что американцы называют «встречей умов». Ее участники не имеют обязательств выработать какой-либо итоговый документ.

Позже Рузвельт объяснял Черчиллю, что хотел таким образом избежать «коллизий» по поводу отложенного в критической обстановке «второго фронта», хотел добиться обязательств СССР вступить в войну с Японией, выяснить характер советско-китайских отношений, советские планы относительно Польши, Финляндии и Балкан. Рузвельт надеялся узнать планы Сталина «о послевоенном будущем, его надежды и амбиции настолько полно, насколько это возможно». Разумеется, самой тяжелой психологической задачей для Рузвельта было бы сообщить Сталину о том, что высадка в Европе откладывалась на неопределенное время. Для дискуссий по этому и многим другим вопросам Рузвельту на данный момент хотелось видеть не англичан, а именно советское руководство.