• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Борман начал работать в бюро Гесса 3 июля 1933 года, о чем известила газета «Партайкорреспонденц». Неизвестная фамилия вызвала недоумение многих лидеров НСДАП. Однако громкий титул штабсляйтера при заместителе фюрера на самом деле ни о чем не говорил. Штаб, начальником которого его назначили, еще не существовал, а Гитлер не уточнил полномочия службы Гесса. Впрочем, он не сделал этого и в дальнейшем, следуя избранному правилу: хочешь сохранить за собой власть — не делись ею, и жизнь расставит остальных на соответствующие места.

Уже летом 1933 года Борман завершил операцию по оформлению «брака по расчету» между НСДАП и лидерами германской экономики, сумев убедить в целесообразности такого шага не только Тиссена и Кирдорфа, давно сотрудничавших с Гитлером, но и гораздо более могущественного Круппа, призыву которого не раз следовали его коллеги.

Через шесть месяцев после прихода к власти в распоряжении фюрера оказалось более ста миллионов марок, за расходование которых он ни перед кем не отвечал. По инициативе стального магната Густава Круппа фон Бохлена ассоциация германской промышленности и лига немецких промышленников приняли решение о том, что лишь очень крупные денежные подношения убедят нового рейхсканцлера [115] предоставить им достаточную свободу действий. Действительно, кто зарежет курицу, которая несет золотые яйца? Крупные промышленники создали «Фонд германской промышленности Адольфа Гитлера», и отныне все предприниматели ежеквартально делали взносы в размере 5 процентов от прибыли соответствующего квартала прошлого года. Фюреру понравилась такая идея, поскольку у него появлялся мощный постоянный источник денег. Он объявил, что намерен использовать средства фонда прежде всего для проведения общественных мероприятий и оказания помощи ветеранам движения, волею судьбы переживавшим трудные дни. Если бы Гитлер не считал эти деньги своей собственностью, он не поручил бы руководство фондом своим приближенным (оно осуществлялось бы государственными ведомствами). Людям с «артистической натурой» не пристало возиться с мерзкими грошами, иначе они утрачивают свободу духа, и потому перед вступлением в резиденцию канцлера в качестве хозяина Гитлер во всеуслышание заявил, что боролся на выборах не за жирный кусок для себя. Чтобы подтвердить и усилить впечатление о собственной бескорыстности, следовало передать руководство фондом в руки человека, скромность и неподкупность которого были общеизвестны.

Некогда многие «старые борцы» вступали в партию лишь потому, что их гражданская жизнь не удалась. Естественно, среди них трудно было найти таких, кто знал, как управлять финансами, и при этом внушал доверие. Гесс, давно состоявший при Гитлере личным секретарем и зачастую занимавшийся его финансовыми проблемами, казался идеальным кандидатом, но умопомрачительные суммы могли оказаться чрезмерными для его пуританской души. К счастью, у него был штабсляйтер, имевший значительный опыт в финансовой сфере, абсолютно надежный, [116] настоящий дьявол в работе, умевший хранить тайны и уже вошедший в число приближенных фюрера. Официально должность управляющего ФАГ («Фонд Адольфа Гитлера») получил Гесс, но истинным драконом, занявшим пост на страже сокровищницы, стал Борман.

Гитлера всегда отличало умение тщательно скрывать состояние своих финансовых дел. Единомышленники по партии и в ранние годы не могли понять, на какие средства он существовал. В 1921 году Рудольф Гесс, будучи студентом, писал премьер-министру Баварии Густаву фон Кару: «Известный Вам герр Г. беззаветно жертвует собой ради общего блага и живет лишь на скудные гонорары за лекции».

Однако на самом деле Гитлер не был таким бессребреником, каким его изображала пропаганда. В декларации за 1933 год он указал, что (кроме установленного для канцлера ежемесячного оклада в шестьдесят тысяч марок) получил личный доход в размере 1 232 335 рейхсмарок, причем ни словом не упомянул о многих миллионах, поступивших в «Фонд Адольфа Гитлера». Узнав, какую сумму предстоит отдать в качестве подоходного налога, он заявил, что отечество перед ним в долгу, и под этим предлогом не заплатил ни гроша{23}.

Никто не смел спросить, как именно используются средства фонда. По любому требованию фюрера Борман немедленно предоставлял необходимую сумму, оплачивая даже подарки для Евы Браун. Естественно, [117] щедрые гонорары получали художники и скульпторы — конечно, если они творили «во славу арийского немецкого искусства». Внушительные суммы в качестве вознаграждений вручали партийным лидерам и руководителям правительства. А ключ от сундука с деньгами находился в руках Бормана, и все старались поддерживать с ним хорошие отношения, особенно если имели серьезные долги. Так, сохранились письма фрау Винифред Вагнер, в которых она просила Бормана снабдить ее деньгами и благодарила за щедрость. Он не только отправлял ей (от имени Гитлера) дотации на проведение фестиваля Вагнера, но и оплачивал работу группы исследователей, взявшихся доказать, что, вопреки появившимся утверждениям, отец Рихарда Вагнера не был евреем. Директорам многих концертных залов были перечислены крупные вознаграждения за постановку оперетт, которые (например, «Вдова Мери») нравились фюреру даже больше, чем героические музыкальные драмы маэстро Вагнера.

Став личным казначеем германского диктатора, Борман изо всех сил старался пополнить его казну. Гауляйтерам были разосланы инструкции, предписывавшие внимательнейшим образом следить за своевременным оформлением наследств, добровольно отписанных немецкими гражданами лично фюреру. Эти средства надлежало немедленно предоставлять в распоряжение ответственного представителя ФАГ партайгеноссе Бормана. Если прежде за соблюдением авторских прав Гитлера следил рейхсляйтер и главный партийный издатель Макс Аманн, который раз в полгода из рук в руки передавал фюреру его гонорары, тем самым обеспечивая себе определенные привилегии, то теперь Борман взял сбор этих доходов под свой контроль и узаконил правило, согласно которому местные власти обязаны были закупать и бесплатно вручать каждой паре молодоженов подарочный экземпляр [118] книги «Майн кампф» и сборник последних речей фюрера.

Однако Борман занимался не только обеспечением потребностей фюрера. Он стремился сделать многомиллионные денежные вливания в ФАГ выгодными и для владельцев крупнейших германских концернов. Геополитические экономические планы Бормана встретили горячую поддержку богатейших семейных кланов. Финансирование нищих экономик стран Латинской Америки обеспечивало поставки дешевого сырья, свободное движение капиталов{24}.

Еще большие перспективы сулила поддержка про-нацистски настроенных группировок, имевшая целью установление в этих странах власти диктаторов-союзников. Вслед за военными советниками в Южную Америку хлынул поток немецких финансистов, геологов, инженеров, образовавших там многочисленные колонии.

Всегда играя ва-банк, Гитлер брался за реализацию великих проектов без тени сомнения, ведь победа позволила бы покрыть все долги, а поражение в любом случае вело к банкротству. Пожалуй, самой грандиозной из его затей стал Оберзальцберг.

Начинался этот проект с малого. В 1925 году, едва выйдя из тюрьмы, Гитлер покинул рассорившихся соратников, предоставив им самим вариться в котле междуусобиц, и арендовал у гамбургского адвоката Вахенфельда пустовавший домик в тихой баварской деревне, расположенной недалеко от Берхтесгадена.

Впоследствии Гитлер выкупил (деньги из «Фонда пособий» предоставил Борман) этот участок земли [119] со скромным домиком, выстроенным в баварском стиле, с традиционным деревянным балконом на уровне первого этажа и кровлей из дранки, придавленной камнями. После победы на выборах изображение дома появилось на почтовых открытках, надпись на которых гласила: «Сельский домик народного канцлера». Вскоре Борман получил задание перестроить его в соответствии с новым положением владельца.

Тихой горной деревушке Оберзальцберг предстояло оказаться в центре внимания мировой политики. Девственность пленительных пейзажей этого края, питавших меланхоличную восторженность и даривших ощущение идиллии и беззаботного уединения, нарушили чудесные летние дни 1933 года, когда началось настоящее паломничество немцев к «Священной горе германцев» — таким эпитетом наградил это место гауляйтер Мюнхена. Во время своего пребывания в Оберзальцберге Гитлер любил совершать пешие прогулки, а на почтительном удалении за ним следовали обрадованные возможностью воочию узреть канцлера соотечественники, процессии которых порой образовывали длинные хвосты. Численность паломников наводила на мысль о необходимости построить невдалеке домик для проживания постоянной охраны. К тому же следовало позаботиться о размещении гостей фюрера.

Надлежало еще подготовить комнаты для Евы Браун, но таким образом, чтобы она могла находиться в доме, не привлекая к себе внимания посторонних. Специально приглашенному архитектору Дельгадо предстояло перестроить и расширить здание (оно получило название Бергхоф), не прибегая к изменению внешнего вида со стороны фасада. Но и это не решило всех проблем. В августе 1933 года, когда рейхсляйтеры и гауляйтеры съехались в Оберзальцберг на конференцию по вопросам экономики, выяснилось, [120] что близлежащие гостиницы не могут вместить всех собравшихся. Борман не сомневался, что у фюрера появится желание проводить совещания правительства не в Берлине, а в баварских горах, и задумал обустроить в Оберзальцберге штаб-квартиру бюро НСДАП.

В политике Гесс был лишь тенью фюрера, к большему не стремился и вконец запутался во взаимоотношениях многочисленных конфликтующих ведомств, созданных Гитлером. Ганс Франк, хорошо знавший Гесса, однажды охарактеризовал его как «доброго малого, но безнадежного мечтателя, не обладавшего особыми умственными достоинствами».

Гесс с завистью, злостью и напускным смирением наблюдал за стремительной карьерой Геринга, который приобретал высокие государственные должности, власть и богатство, оставаясь рядовым членом партии. Гесс надеялся, что Гитлер отметит смирение и непритязательность своего заместителя. Столь явное заблуждение свидетельствовало о том, что он совсем не понимал характера своего кумира. Из тактических соображений фюрер наделил своих приближенных правом бесконтрольно набивать карманы, возбудив в них соперничество в богатстве, взаимную зависть и ненависть. На роль своего заместителя Гитлер подобрал человека непритязательного, недалекого и не способного оказывать заметного влияния. Собственно говоря, этот выбор был сделан еще в ландсбергской тюрьме, где Гесс записывал под диктовку Гитлера черновой вариант «Майн кампф».

Борман начал работу в бюро Гесса, когда Гитлер пробыл на посту канцлера пять месяцев, и новые хозяева уже успели поделить власть. Свободных вотчин [121] не осталось. Новое бюро создавалось, прежде всего, чтобы преодолевать недовольство в обществе. Предполагалось также, что оно будет согласовывать интересы партии с действиями нацистских чиновников на государственных постах, освободив Гитлера от вороха пустяковых дел. Так, бюро надлежало гасить очаги межведомственных обострений и вражды, своевременно разбирая все подобные тяжбы. Гесс даже пожаловался, что его понизили в должности, поручив исполнять в нацистском движении роль «стены плача».

Однако второстепенной эта миссия казалась лишь на первый взгляд. На бюро Гесса возлагались посреднические функции между партией и государством, дабы удержать партийные ведомства от шагов, противоречивших требованиям министерств, и не допустить громких междуусобных скандалов. Причем степень самостоятельности Гесса в принятии решений — то есть границы его полномочий — не была точно определена. Ему всегда приходилось учитывать возможность вмешательства фюрера, который, таким образом, оставался высшим судьей и последней инстанцией в любом вопросе.

Ведомство Гесса отнюдь не выглядело поприщем, на котором можно было снискать лавры. Оно являлось чем-то вроде ничейной полосы вокруг гитлеровского трона. Тому, кто здесь обосновался, следовало быть подозрительным и осторожным, сильным и упорным, прагматичным и нещепетильным. Рудольф Гесс утонул бы в зыбучих песках бюрократии, если бы не его расторопный штабсляйтер. Именно благодаря усилиям Мартина Бормана он впоследствии мог с полным правом утверждать, что за восемь лет работы бюро стало чем-то большим, чем абстрактный плод воображения «артистической» натуры Гитлера. Борман, хорошо знакомый с принятыми в партии процедурами, быстро понял, сколь выгодным может оказаться [122] это место, позволявшее оперировать важнейшими сведениями, постоянно находиться в курсе всех острых проблем, влиять на их решение и приблизиться к верхам настолько, насколько позволяла осмотрительность. Третейский судья, очевидно, имел право ознакомиться с самым широким спектром сведений о вступивших в спор влиятельных сторонах и рассчитывать на благодарность выигравшей. Поэтому Борман тщательно собирал и хранил всю информацию о прегрешениях лиц, имевших отношение к властным структурам. Оказавшись в роли своеобразного политического фильтра между партией и государством, он решал, что можно простить или разрешить, а что — нельзя. Словом, для умного и умелого бюрократа эти условия оказались просто идеальными. Ситуация позволяла рассчитывать на приобретение реальной власти в чудовищно разросшейся партийной организации.

Функции бюро Гесса пересекались с областью деятельности Роберта Лея, который давно считал все организационные вопросы внутри НСДАП своей прерогативой. Кроме того, став преемником Штрассера, Лей унаследовал от него кадровую службу, германский трудовой союз («национал-социалистский союз рабочих промышленности» — нечто вроде партийного профсоюза) и национал-социалистское объединение предпринимателей среднего класса. 2 мая 1933 года, объявив о роспуске прежних профсоюзов, Гитлер учредил немецкий трудовой фронт, объединивший всех, «кто способен работать головой и руками». Непосредственное руководство он поручил Лею, и тот энергично взялся за создание собственной империи с огромной армией партийных чиновников, многочисленными зданиями (отобранными у прежних профсоюзов), издательством, знаменами и даже с собственной парадной формой: колонны рабочих, одетых в синюю униформу, участвовали в [123] шествиях и парадах. Лей не упускал случая подчеркнуть, что именно его, как начальника штаба Политической организации НСДАП, подчинявшейся непосредственно Гитлеру, следует считать вторым лицом в партии после фюрера. Не решаясь открыто заявлять о своем преимуществе над заместителем Гитлера («наделенным всей полнотой власти в вопросах, связанных с руководством партии») Рудольфом Гессом, он настаивал на своем праве отдавать приказы всем сотрудникам его штаба.

Нейтрализация властных амбиций Лея стала для Бормана первой пробой сил в качестве руководителя высокого ранга. В партийной иерархии Гесс по званию оставался одним из шестнадцати рейхсляйтеров НСДАП. Не составило труда убедить фюрера, что его заместитель должен оказаться выше этого уровня. Действительно, не мог же он отдавать приказы равным по званию! 22 сентября 1933 года Гитлер постановил отменить его «титулы рейхсляйтера и обергруппенфюрера СС и оставить только звание «заместитель фюрера». Таким образом идеалист Гесс оказался вознесенным над всем корпусом рейхсляйтеров. Соответственно отныне он облачался в коричневую форму без каких-либо знаков отличия — так же, как фюрер. Завершавший бюрократическую операцию маневр последовал три недели спустя: 10 октября Борману было присвоено звание рейхсляйтера НСДАП! Логика вполне понятна: непосредственный руководитель центрального штаба НСДАП (ведь Гесс был заместителем фюрера именно по делам партии) не мог уступать в звании тем, кто возглавлял отдельные направления партийной деятельности. Одним махом Мартин достиг высшего партийного ранга. В новой ипостаси он не уступал чинами Лею. Уже в следующем месяце Борман сравнялся с соперником и в другом отношении: он стал депутатом рейхстага. Гитлер распустил прежний парламент, ибо в его состав входили [124] представители упраздненных партий. К новым выборам был допущен единственный список кандидатов — список кандидатов от НСДАП, включавший более шестисот имен.

Бюро Гесса активно вступило в борьбу за власть в административном секторе. Сразу после прихода к власти Гитлер учредил партийную службу связи при рейхсканцелярии и постановил, что «все органы НСДАП, желавшие обратиться в министерства или в рейхсканцелярию с вопросами, жалобами и предложениями», должны направлять свои обращения в эту службу. Заместителю фюрера поручалось управлять и этим ведомством. Кроме того, Гесс и Борман создали себе надежный плацдарм в Берлине: заместитель фюрера получил право присутствовать на заседаниях правительственного кабинета наравне с министрами.

Конечно, не заместитель фюрера играл роль главного движителя в реализации планов укрепления позиций бюро. Законченный ипохондрик, он был настолько неуверен в себе, что самостоятельным активным действиям предпочитал регулярные консультации астрологов. А его штабсляйтер, напротив, немедленно ринулся в атаку. Если Борман медлил поначалу, то лишь из-за того, что раздумывал, как именно воспользоваться приобретенной властью. Впрочем, его действия того периода можно назвать медлительными только с учетом его кипучей энергии — для стороннего наблюдателя он пустился с места в карьер.

Поначалу в бюро Гесса не существовало четкой структуры. Адвокат Генрих Гейм{25}, перейдя на службу [125] к Борману в августе 1933 года, застал там лишь двух других коллег, основная работа которых состояла в сортировке и изучении писем от людей, считавших Гесса верховным арбитром во внутрипартийных делах. Таков был стиль работы Бормана — прежде всего привлекать к работе юристов. В конце 1933 года, когда Гесс получил статус министра и на сессиях кабинета министров представлял точку зрения партии, Борман использовал знания и навыки подчиненных ему юристов при составлении набросков выступлений и предложений своего шефа. Борман и Гейм были сверстниками. Последний происходил из династии известных баварских юристов. По образованию, происхождению и манерам он намного превосходил своего начальника, но не мог сравниться с ним в агрессивности и напористости. В противовес плохой репутации Бормана (имеется в виду стиль его обращения с подчиненными), которая закрепилась за ним в годы службы в «Фонде пособий», после первого года совместной работы Гейм охарактеризовал своего шефа как «корректного, реалистичного, энергичного и целеустремленного» человека. Его нисколько не трогала манера Бормана, играя роль патрона, раздавать похвалы и поощрения с грубой веселостью. В этом смысле характерна написанная от руки записка рейхсляйтера Гейму: «Дорогой герр Гейм! Я всегда восхищался Вашим поистине ужасно замечательным стилем (таковы «комплименты» Бормана. — П. П.)! Прежде чем читать дальше — сядьте, чтобы не упасть. Итак, Вам будет присвоено звание старшего советника. Это было непросто, но я настоял на этом назначении. Конечно, Движению безразлично, числится ли его юрист на высокой государственной должности. Но я полагаю, что это важно для Вас: Вы отдаете все силы делу и используете локти для оказания помощи другим, но не себе; поэтому я счел необходимым предпринять некоторые шаги, чтобы позаботиться о [126] Вашем будущем. Не может быть никаких сомнений относительно прав на столь высокое звание: ВАШЕ НАЗНАЧЕНИЕ ПОДПИСАЛ САМ ФЮРЕР! Поэтому, если я перейду на иную службу, а Вам не захочется более оставаться на этом месте, Вы сможете уволиться в любое время с отличным послужным списком».

А вот еще один знак благоволения к Гейму: хотя адвокат вступил в партию после прихода Гитлера к власти, Борман «устроил» ему значительно более ранний порядковый номер партийного билета, что создавало видимость давнего пребывания в рядах национал-социалистов. Упомянутое письмо заканчивалось предупреждением: «Должен просить Вас никому не рассказывать о номере Вашего партийного билета и о том, как именно произошло присвоение высокого ранга. Сделанное для Вас не распространяется на других».

Бюро Гесса продолжало постепенно расширяться, и Борман добывал государственные должности и для других своих работников. Используя все возможные лазейки, он оформлял их сотрудниками министерств и тем самым экономил деньги партии, поскольку зарплату им платило правительство. Кроме того, сие означало, что Борман мог таким образом премировать нужных ему людей, не испрашивая согласия скаредного партийного казначея Ксавье Шварца.

С течением времени Роберт Лей сдавал свои позиции одну за другой. Борман буквально затравил его, бесцеремонно вторгаясь в область компетенции конкурента. Так, в ноябре 1933 года в циркуляре для рейхсляйтеров и гауляйтеров Борман выразил недовольство тем, что партийные функционеры носят оливково-зеленые шинели, предписанные в качестве униформы для представителей СА, и распорядился обеспечить партийных служащих коричневыми шинелями. Затем он издал указ, согласно которому члены партии могли приветствовать друг друга не только [127] фразой «Хайль Гитлер», но и более коротким «Хайль». Кроме того, Борман ввел правило, согласно которому правую руку следовало поднимать только в нацистском приветствии и при торжественном пении «Хорст Вессель», но не при исполнении гимнов гитлеровской молодежи или иных организаций.

Борман пришел в бешенство, когда в сентябре 1933 года Лей самовольно создал штат окружных инспекторов для контроля за деятельностью гауляйтеров, тем самым покушаясь на их почти бесконтрольную власть на местах, к чему Гитлер относился совершенно равнодушно. Естественно, Борман настаивал на том, что «принцы крови» должны были подчиняться непосредственно заместителю фюрера. Гесс замыслил перевести наблюдателей Лея под контроль своего бюро и даже предусмотрел для них специальную должность «комиссар партийной канцелярии», но хитрость не дала ему ничего, кроме новых врагов. Однако тут в дело вмешался Борман и успокоил возмущенных гауляйтеров, разослав им письмо, в котором уверял, что заместитель фюрера стремился не ущемить их полномочия, а оказать поддержку в решении наиболее обременительных задач. Через шесть месяцев, выдержав подобавшую паузу, он упразднил институт комиссаров. Борман быстрее Лея осознал: в тот момент влияние гауляйтеров было еще слишком велико, с ними следовало считаться.

Исполнение Борманом служебных обязанностей лично при Гитлере стало обычным явлением. Рудольф Гесс постепенно терял интерес к каждодневной конторской рутине; он не мог приспособиться к бюрократической возне над законами, составлявшей важную часть деятельности министра от партии, и к манере работы фюрера, вынуждавшей его жертвовать [128] личной жизнью и пристрастиями — народной медициной и полетами. Гесс не обладал той особой хваткой и мгновенной реакцией, которые необходимы в ежедневной тактической игре на политическом поприще. Не в его обыкновении было сводить проблему к абстрактному общему принципу, выраженному парой фраз. А Гитлер требовал, чтобы его сподвижники готовили именно максимально упрощенные и сжатые формулировки, изначально не допускавшие никаких возражений. Однажды фюрер сказал о своем заместителе: «Надеюсь, что не он станет моим преемником. Даже не знаю, кого мне было бы больше жаль в этом случае: его или партию». Как-то в разговоре с Геймом Борман пожаловался на босса: «Я больше не могу так работать. Гесс вечно опаздывает, начинает заниматься тем или иным вопросом, когда решение уже принято. Если ситуация не изменится, наше бюро потеряет всякие надежды на будущее!»

Вскоре Гесс понял, что штабсляйтер справляется с бумагами лучше его. Впрочем, это открытие его не обескуражило. Неспособность Гесса конкурировать с поднаторевшими в интригах соперниками усиливала широко распространенное мнение о нем как о скромном и честном человеке. Несмотря на предупреждения, он отказывался верить, что Борман постарается оттеснить его. А тот и в самом деле оставался лояльным по отношению к Гессу. Словом, постепенно в компетенцию Бормана перешла обязанность готовить для фюрера краткие и четкие резюме по всем вопросам, которые могли затрагивать интересы партии. Порой ему приходилось исполнять свои функции в представительстве НСДАП в Берлине, находившемся рядом с рейхсканцелярией, но большую часть времени он работал в Мюнхене. Борман много разъезжал. Он должен был присутствовать на каждом совещании партийной элиты (таковых в его дневнике отмечено более тридцати только за 1934 год), чтобы [129] постоянно демонстрировать свой статус рейхсляйтера НСДАП, налаживать связи с влиятельными деятелями, подыскивать потенциальных союзников.

Вместе с тем от фюрера его еще отделяла изрядная дистанция, и представители ближайшего окружения Гитлера — адъютанты Юлиус Шауб и Вильгельм Брюкнер, фотограф и сплетник Генрих Хофман, личный водитель Юлиус Шрек — совершенно не боялись рейхсляйтера. Фюрер был недоверчив и подозрителен. Лишь во время празднований по поводу итогов мартовского плебисцита 1935 года в Сааре Борман впервые отметил в дневнике: «Ехал в машине вместе с фюрером». Впоследствии такие поездки стали обычным каждодневным явлением.

А в 1933 году Гитлер не оказывал поддержки бюро Гесса в его бюрократической перепалке с противниками. Гесс еще не обладал привилегией выступать в кабинете министров от имени фюрера, и министр внутренних дел рейхсляйтер Вильгельм Фрик предпринял попытку атаковать его позиции. Он утверждал, что положение министра партии не должно вносить смуту в действия рейхсминистров. Его поддержали другие рейхсляйтеры, не желавшие признавать особых полномочий «заместителя фюрера по делам партии», поскольку в соответствии со структурой партийной иерархии они определенно утрачивали власть и самостоятельность. В конце 1933 года Борман пожаловался, что бюро «получает сведения о декретах, указах и постановлениях из газет», а не из первых рук. В продолжение этой тяжбы в апреле 1934 года Гесс подписал приказ (который, впрочем, не возымел действия), обязавший рейхсляйтеров информировать его «по всем вопросам, затрагивающим интересы партии», а «все постановления... высших правительственных органов следует передавать на рассмотрение бюро для их предварительного утверждения». [130] Что же касается гауляйтеров, то они относились к нему со снисходительной фамильярностью, ибо подчинялись непосредственно фюреру, а на приказы рейхсляйтеров обращали внимание лишь в тех случаях, когда это оказывалось выгодно для них. Гесс и его штабсляйтер очень раздражали их, поскольку всякая жалоба или просьба к правительству должна была отныне ложиться на стол Бормана. На практике же гауляйтеры ухитрялись обойти неприятную процедуру, и даже десять лет спустя Мартин еще боролся с нарушениями этого правила.

На партийных совещаниях Борман старался выказывать себя доверенным представителем Гитлера. В конце 1933 года на конференции местных административных руководителей он известил собравшихся о том, что отныне им запрещается проводить какие бы то ни было публичные дискуссии о возможных территориальных изменениях внутри Германии, поскольку это неизбежно приводило к возникновению беспорядков.

Примерно в то же время он распространил циркуляр, в котором от имени высшего руководства утверждалось, что попытки ветеранов партии сформировать элитные корпуса являются нежелательными. Его ничуть не смущало, что тем самым он нанес удар своему тестю: верховный арбитр партии Бух давно занимался реализацией этого плана, стремясь создать в НСДАП противовес всевластному деспотизму Гитлера. В начале 1934 года Борман не только председательствовал на конференции гауляйтеров в Берлине, но и готовил наброски заключительного протокола в соответствии с выступлением Гитлера. А влияние человека, которому поручались столь ответственные задания, конечно, никто не мог игнорировать. [131]

Зачастую гауляйтерам приходилось объединяться с ним. В непрекращавшемся споре за превосходство между партией и государством гауляйтеры и Борман оказались в одном лагере. Гитлеру не было нужды вмешиваться в эту возню, поскольку он занял позицию над ней, став одновременно фюрером в партии и канцлером (а впоследствии президентом) в правительстве. От исхода борьбы зависело, за кем — за радикальными партийными лидерами или консерваторами из правительства — останется последнее слово в принятии решений на остальных уровнях власти.

Упорствовал в борьбе за свою независимость и могущественный клан рейхсляйтеров. Юридический советник Гитлера и высший юрист Германии Ганс Франк навлек на себя затаенный гнев хозяина, ибо неоднократно предпринимал попытки к тому, чтобы обеспечить партийному руководству в лице всего корпуса рейхсляйтеров возможность серьезно ограничить всевластие фюрера. Франк даже отказался признать за бюро Гесса высшую власть в партии. Он не понимал, что Гитлер не стремится к созданию дееспособной корпорации рейхсляйтеров, которая могла бы в чем-то мешать ему, что Гитлер презирал юристов и их законы, ибо считал себя вправе принимать любые решения и не желал подчиняться каким бы то ни было ограничениям.

Борман же прекрасно понял это — впрочем, именно таким он хотел видеть СВОЕГО фюрера — и не сомневался, что Гитлер не станет чинить ему помех в подавлении сопротивления рейхсляйтеров. Метод Бормана был прост, но ему не откажешь в изобретательности. Организационно бюро подразделялось на секции соответственно направлениям деятельности, его структура соответствовала принятому в партии порядку. Франк, который старался контролировать весь законодательный процесс в целом, первым осознал, в чем состоит истинное назначение секций бюро [132] Гесса. «Юристы постепенно переходили из юридического отдела НСДАП в штаб Бормана, в результате чего он сформировал собственную секцию юстиции... К концу 1933 года партийный департамент по делам законодательства рейха оказался полностью обескровленным». Подобные экзекуции в отношении других партийных отделов и правительственных органов заняли чуть больше времени, поскольку противники Бормана тоже не дремали. Однако в итоге все секции бюро были успешно укомплектованы.

До исполнения смертного приговора (воспринятого им как должное) в Нюрнберге Франк успел изложить историю своей вражды с Борманом. Он обвинил последнего в поражении фюрера и извращении «Великой Идеи», наградив его такими эпитетами, как «лакей Гитлера», «раб, готовый лизать сапоги», «сверхнегодяй».

Определение «раб, готовый лизать сапоги» описывает лишь часть общей картины, но очень близко к истине. Так, сохранилась сделанная Генрихом Хофманом фотография, на которой сидящий на стуле Гитлер что-то вещает почтительно стоящим перед ним приближенным. Ближе других к нему оказался Борман. Лица прочих внимательны и сосредоточенны, а лицо и поза Бормана выражают экстаз верноподданного — подобную восторженность можно увидеть только во время религиозных ритуалов — и ту беспредельную преданность, массовые приступы которой неизменно охватывали тех, кто слушал выступления Гитлера на митингах. Поистине гитлеровский идеал члена партии: фанатичный и беззаветно преданный исполнитель, смесь раболепной искренности и холодной порочности.

Штабсляйтер, который, возможно, за минуту до этого топал ногами в своем кабинете и орал на подчиненных благим матом, в присутствии Гитлера вдруг превращался в подобострастного раба, с радостью отдавшего [133] хозяину право распоряжаться своей жизнью. Борман посвятил всего себя работе с документами, точно следуя всем приказам, старательно улавливая пожелания своего кумира и облекая их в форму лаконичных указаний. Заняв пост канцлера, Гитлер надолго сел за письменный стол, хотя ненавидел регулярную работу с бумагами. Теперь же Борман — верный, самоотверженный в работе, хорошо информированный и способный по любому вопросу дать краткое и точное пояснение (Гитлер однажды признался, что с Борманом он за пятнадцать минут успевает рассмотреть такое количество вопросов, на которое у обычного секретаря уходит несколько часов) — освободил своего господина от вороха бюрократических проблем, связанных с делами партии. Он всегда имел при себе блокнот и карандаш. Каждый приказ, каждый вопрос, каждое мимоходом брошенное замечание вождя скрупулезно записывалось. Если вдруг фюреру требовалась информация о каком-то событии или о каком-то человеке, штаб Бормана готов был даже среди ночи по любому запросу своего шефа через считанные минуты по телефону или телетайпу сообщить ему соответствующие сведения. Все предложения, все идеи Гитлера записывались в точной формулировке с указанием даты и вскоре трансформировались в четко сформулированную директиву. Запросы фюрера исполнялись чрезвычайно оперативно: например, если Гитлер проявлял интерес к какой-либо книге, в тот же вечер или — самое позднее! — на следующий день она оказывалась на его рабочем столе. Со всепобеждающей напористостью и энергией Мартин брался за выполнение заданий любой сложности.

Бальдур фон Ширах отмечал, что Борман не расставался с блокнотом даже за обеденным столом в рейхсканцелярии, «ловя и записывая каждое слово фюрера». На вопрос о смысле этого занятия Борман [134] ответил, что записи служат ему путеводной нитью. «Зная, что тогда-то по такому-то поводу фюрер сказал то-то, мы можем определить правильное направление наших действий». В дальнейшем он заносил изречения Гитлера на карточки в соответствии с ключевым словом или темой. Мнение фюрера часто менялось, и порой новые записи полностью противоречили предыдущим. Борман тут же со свойственной ему оперативностью изменял свои прежние директивы. Если кто-то позволял себе критические высказывания, рейхсляйтер НСДАП мог открыть сейф, найти нужную карточку и в доказательство правоты своих действий процитировать соответствующее высказывание Гитлера. Все знали, что фюрер был убежден в собственной непогрешимости и не прощал «заблудших», если тем взбредало в голову настаивать на своем. Отличавшийся невообразимой трудоспособностью, скрупулезностью и феноменальной памятью, Борман за считанные месяцы сделался поистине незаменимым исполнителем воли фюрера.

В сентябре 1934 года разразился скандал, поводом для которого стало использование Леем бланков со штампом «Die Oberste Leitung der PO — Stabsleiter» («Высшее управление партийной организации — начальник штаба»). Борман обратил внимание заместителя фюрера на эту дерзость, и Гесс пожаловался Гитлеру на самоуправство конкурента. Заручившись поддержкой фюрера, Гесс объявил, что Лей не наделен властью над всеми партийными ведомствами, и приказал ему впредь использовать звание «начальник организационного отдела партии». Таков был титул Грегора Штрассера, и никто не наделял Лея полномочиями более широкими, чем были у его предшественника. Таким образом, за ним сохранялось общее руководство [135] над рядом партийных отделов, но политическое лидерство отныне принадлежало комитету Гесса. Гесс попытался возбудить внутрипартийное расследование действий Лея, но партийный арбитр Вальтер Бух похоронил это дело — к великому неудовольствию зятя.

Заместитель фюрера и начальник его штаба не сомневались в незыблемости своих позиций, ибо за десять недель до этого приняли активное участие в одной из откровенно жестоких расправ Гитлера над бывшими сподвижниками во время так называемой «ночи длинных ножей». Какие бы причины ни стояли за этим актом, историки сходятся в одном: начальник штаба СА никогда не планировал путча против фюрера. Многие коричневорубашечники были недовольны методами, с помощью которых осуществлялась «национал-социалистская революция» и которые не позволили всем получить по жирному куску. Рядовые уличные боевики, воспетые во многих речах как «безвестные борцы СА», почувствовали на себе одно-единственное из обещанных благ «социализма» по-гитлеровски — фактически исчезла безработица. Некоторые командиры среднего уровня получили приличные должности и льготы. Рыцари ковровых дорожек, бумаги и пишущей машинки оказывались ближе к кормушке и опережали уличных конкурентов в борьбе за привлекательные вакансии. Наибольшей степени недовольство достигло в среде «старых бойцов», участвовавших в движении с дней основания фрейкорпов. Они никогда не задумывались, чего именно желают, имея лишь расплывчатые общие представления о том, что им должно быть уготовано место в верхах. Веймарская республика перечеркнула эти перспективы, и вот их ожидания вновь оказались обманутыми. За победу кровь проливали они, а вся добыча опять досталась бонзам.

В противостоянии с СА Гитлер мог использовать силы рейхсвера и был даже рад возможности начать [136] все с чистого листа: свести счеты с фрейкорпами и прочими непокорными сорвиголовами, которым хватило бы смелости выступить против него. В декабре 1933 года он разослал двенадцати лидерам СА письма, объявляя, что «с окончанием года завершается эпоха национал-социалистской революции». Послание Рему было особенно приветливым и сердечным — этому человеку позволялось прилюдно обращаться к фюреру на «ты». Однако уже в то время Гитлер раздумывал над тем, как избавиться от пользовавшихся дурной славой группировок, и уже в январе 1934 года приказал начальнику гестапо Рудольфу Дильсу приступить к сбору материалов «о подрывной деятельности СА, герра Рема и его приближенных».

Летом 1934 года Гинденбург медленно умирал в своей резиденции. Гитлеру, в нетерпении ожидавшему развязки и абсолютной власти, хотелось знать, когда должен наступить конец. Поэтому он поручил Борману срочно и тайно доставить к себе лечащего врача президента Фердинанда Зауэрбруха. Рейхсляйтер сразу же сделал несколько телефонных звонков и распорядился: «В связи с крайней срочностью дела чрезвычайной важности» выделить локомотив с экспресс-вагоном и немедленно привезти доктора в Бейройт, где Гитлер наслаждался музыкой Вагнера{26}.

Как заявил, оправдывая свои действия, Гитлер в произнесенной 30 июня речи, предупреждения Гесса оказались слишком тревожными, и «создавшуюся ситуацию нельзя было далее терпеть даже при самых добрых отношениях». Безусловно, главный свидетель обвинения был подобран очень точно. Хотя Гесс и начальник его штаба исподволь давно разжигали неприязнь к Рему и его клике, никто в партии не сомневался [137] в искренности и честности Гесса — правда, поговаривали, будто подобные качества обусловлены его импотенцией.

Имиджу партии очень вредила склонность ряда ее членов к гомосексуализму. С другой стороны, большинство высших чинов СА из числа бывших фрейкорповцев подозревали Бормана в сборе материалов, приведших к смещению Пфаффера фон Саломона. Эти люди — Хайнес, Гейдебрек, Гейн, Шульц и их друзья — всегда одергивали Бормана, когда он пытался выдавать себя за ветерана дела Россбаха и «Feme», и явно демонстрировали, что считают его низкопробным бюрократом и доносчиком, но ни в малейшей степени не солдатом. Теперь они жаждали устроить «ночь длинных ножей», и Мартин Борман мог оказаться в числе намеченных ими жертв. 9 ноября, во время празднования десятой годовщины путча 1923 года, где он присутствовал в качестве почетного гостя, «старые бойцы» маршировали со штандартами первых отрядов движения — зрелище символизировало, что их время ушло. Отныне нацистам Германии восстания и мятежи были ни к чему, ибо они уже захватили власть в государстве.

Борман в достаточной мере укрепил позиции бюро Гесса внутри НСДАП, и жалобы и доносы стекались сюда широкими мутными потоками. Выудить нужную информацию не составляло труда, тем более что свидетельств мятежной активности «старой гвардии» было предостаточно. Тщательно составленная подборка компрометирующих материалов перекочевала от Бормана к фюреру через Гесса. Гитлер немедленно вызвал рейхсляйтера НСДАП и на скоротечном совещании сообщил о намерении опереться на силы рейхсвера. Борман скромно напомнил о «замечательных специалистах» СС, которым можно было доверить наиболее ответственную часть операции, и о тех силах в СА, которые сохранили преданность своему [138] фюреру. При этом рейхсляйтер НСДАП преследовал и собственные цели: во-первых, набиравший власть Гиммлер оказался в долгу перед ним (благодаря Борману он получил шанс доказать свою верность и компетентность, а также возможность выйти из подчинения Рему); с другой стороны, Борман рекомендовал вернуть на руководящий пост в СА своего ставленника Виктора Лутце.

Окончательное решение фюрер принял 23 июня в Оберзальцберге, и в течение последовавших трех дней были обдуманы все детали операции. 25 июня в радиообращении Гесс провозгласил: «Горе тому, кто полагает, что восстание пойдет на пользу нашей революции!»

Готовил ли он общественное мнение к кровавым событиям или хотел предостеречь Рема? Впрочем, для второго было уже слишком поздно. 27 июня Гитлер возвратился в Берлин и провел несколько совещаний с теми, кого собирался задействовать: с Герингом, поручив ему руководить проведением операции в Берлине; с Геббельсом, которому предстояло сопровождать Гитлера в Вестфалию, Годесберг и Мюнхен; с обергруппенфюрером СА Виктором Лутце, будущим преемником Рема; с Генрихом Гиммлером и, конечно, с высшим командованием рейхсвера. Генералы отныне могли не опасаться конкуренции со стороны вооруженных подразделений СА.

Борман всегда носил с собой тетрадь, куда вносил короткие тезисы о всех важных делах, о которых заходила речь в высших эшелонах власти, что позволяло ему предвидеть тенденции развития событий. Так, запись, датированная 28 июня, гласила: «Гитлер инспектировал германские профсоюзы». Затем — короткое упоминание о событиях 30 июня: «Раскрыт заговор Рема; Шнейдхубер, граф Спрети, Хайнес, Гейн, Шмид, Гейдебрек, Эрнст расстреляны». Почти в тех же словах было составлено заявление Гитлера для [139] прессы. Поразительно, что о столь важном событии никто не сообщал — даже Мартин в своих личных записях, никаких подробностей. А ведь Борман в то время уже контролировал ближайшее окружение фюрера, все направления деятельности партии, все связи «коричневого дома» и рейхсканцелярии и был в курсе личных дел Гитлера. Рейхсляйтер НСДАП был верен себе: никаких следов личного участия. Операцию затеяли, оставаясь за сценой, Мартин Борман и гауляйтер Мюнхена Адольф Вагнер, а осуществили «специалисты» Гиммлера и Мюллера при активном участии телохранителей Гитлера. В итоге «акция» прошла без сучка без задоринки.

В ночь на 29 июня Вагнер дал сигнал по телефону: фюреру, находившемуся в «Дреезен-отеле» Годесберга, сообщили о якобы начавшемся выступлении мюнхенских штурмовиков, попавших под влияние офицеров-путчистов. В половине пятого утра Гитлер приземлился в мюнхенском аэропорту и поспешил в министерство внутренних дел, где разжаловал и арестовал двух старших офицеров СА. Затем фюрер и свита сопровождавших его адъютантов, охранников из СС и детективов на трех черных «мерседесах» направились в город Висзее, где в гостинице «Хаузельбауэр» собрались лидеры СА. Нет смысла пересказывать дальнейшую цепь событий. Однако роль Бормана в этом деле чрезвычайно интересна.

Он определенно не верил в надуманную историю о намеченном на ближайшее время путче, но усмотрел в этом замечательный повод ликвидировать целый клан своих противников. Много лет спустя свидетели не могли вспомнить, был ли Борман в то утро в мюнхенском аэропорту вместе с Гитлером или среди тех, кто бежал перед ним по коридорам министерства внутренних дел, распахивая двери кабинетов. Но после налета на гостиницу в Висзее, когда Гитлер вернулся в Мюнхен и вступил под сень «коричневого дома», [140] Борман и Гесс оказались под рукой и немедленно собрали партийных чиновников в сенатском зале. Фюрер объявил о смещении Рема и назначении на его место Виктора Лутце. Затем он передал слово Гессу, который провозгласил, что «история, несомненно, докажет правильность предпринятых действий».

Гитлер объявил первые смертные приговоры, расположившись в своем кабинете в «коричневом доме». Начальник тюрьмы Штадельхайм составил полный список доставленных к нему арестованных руководителей СА. Этот список оказался в руках Бормана, а уж он-то, как никто другой, умел распорядиться таким документом. У него и в мыслях не было прибегать к процедуре расследования с уликами, свидетелями, адвокатами защиты или судьями. Он просто вычеркивал из списка фамилии, которые называл Гитлер.

Пока Гитлер диктовал заявление для общественности и сообщения для прессы, стараясь обелить свои действия, получивший распоряжение завершить операцию группенфюрер СС Зепп Дитрих, командовавший подразделением личной охраны СС «Адольф Гитлер», ждал в адъютантской. Борман проследил за тем, чтобы тексты были откорректированы, напечатаны и размножены. Последним был подписан приказ новому начальнику штаба СА, после чего вызвали Зеппа Дитриха. Борман вручил ему список осужденных, а фюрер распорядился собрать расстрельную команду из шестерых унтер-офицеров СС, выстроить у тюремной стены перечисленных в списке людей и расстрелять всех до единого. Внешне Борман опять, как и в Пархиме, не отдавал приказа о казни; он вроде бы лишь помогал фюреру, исполнял его волю, то есть действовал на благо движения и отечества. Кроме того, он вновь — как и в случае с убийством Гели Раубаль — продемонстрировал фюреру свою преданность и способность сохранять хладнокровие и рассудительность в чрезвычайных обстоятельствах. [141]