• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В октябре 1928 года Бормана вызвал в Мюнхен шеф штурмовых отрядов Пфаффер фон Саломон. За службу в отделе страхования СА платили две тысячи марок в месяц, а Пфаффер нуждался в помощнике не только надежном, честном и знавшем толк в административной и финансовой деятельности, но также способном упорно и напряженно трудиться, помогая начальнику в организации и развитии новых служб. Присвоение звания и должности любому функционеру центральных партийных органов утверждал Гитлер, а назначение оклада — казначей НСДАП Ксавье Шварц. Оба согласились с кандидатурой, и 16 ноября Борман расположился в кабинете на мюнхенской Шеллингштрассе. В его ведении оказался также отдел страхования СА, а несколько позднее он принял участие в создании ведомства Гиммлера.

Борман стал членом немногочисленного штаба штурмовиков. Он не имел ни звания, ни навыков командования боевыми отрядами и в компании бывших офицеров занимался всей массой административных дел. Умелый бюрократ, Борман, не ожидая приказов начальства, всегда действовал сообразно установкам Гитлера. Например, в конце 1928 года фюрер призвал продемонстрировать верность законам, и Борман издал [65] приказ, предписывавший штурмовикам временно прекратить применение откровенно насильственных методов, проведение военных игрищ и учений. Коричневорубашечники изменили стиль деятельности: продолжая втайне шантажировать, запугивать и терроризировать политических противников, внешне они ограничивались охраной своих собраний, поддержанием порядка и дисциплины.

В партийной организации отдел страхования СА находился на положении пасынка, и, казалось, такая работа не сулила шансов снискать лавры. Поводом для его учреждения стало требование бывшего шефа СА Виктора Лутце освободить бойцов уличных банд от оплаты медицинских услуг, в которых они нуждались после драк на улицах и в пивных барах. НСДАП заключила контракт со страховой компанией, но, как отмечал Борман, соглашение плохо работало с самого начала. Компания собиралась платить возмещение лишь в том случае, если раненый штурмовик мог найти свидетеля, готового подтвердить, что он не был зачинщиком драки. Но поскольку целями СА были именно нападения и провокации, добиться выплаты страховок оказалось делом практически невозможным, и пришлось искать другую страховую компанию. Когда Борман устроился на новую должность, как раз шли переговоры и дискуссии со второй компанией.

Прагматик до мозга костей, Мартин прежде всего уяснил причину, из-за которой не удавалось заключить нужный контракт: действовавшие законы о страховании не оставляли лазеек для возмещения финансовых затрат на лечение членов банд уличных хулиганов. Поэтому новый договор со второй компанией предусматривал выплату пособий только в случае гибели или стойкой инвалидности. А в газете «Фелькишер беобахтер» Борман поместил разъяснение, в котором объявил, что члены СА, получившие ранения, [66] будут получать денежные компенсации из учрежденного партией «Фонда пособий», работавшего отныне по принципу кассы взаимопомощи. Легко догадаться, что такой метод не позволял государству собрать урожай налогов: «Фонд пособий» не попадал под действие закона, ибо не являлся страховым фондом. С другой стороны, теперь только пять из двадцати пфеннигов сборов поступали в страховую компанию — в отличие от восемнадцати пфеннигов предыдущего соглашения.

Таким образом, в короткое время проблема была решена. Через год страховая компания «Дойче Ринг» потребовала внесения десяти пфеннигов с человека. В напряженных дискуссиях Борман доказывал: не может быть и речи о том, что работа с СА невыгодна компании, поскольку только две трети от переданных компании средств возвращались в виде страховых выплат пострадавшим. В феврале 1930 года, когда «Дойче Ринг» все-таки разорвала контракт, Борман предпринял шаг, имевший решающее значение для его дальнейшей карьеры. Всю партийную программу страхования он полностью переориентировал на принцип кассы взаимопомощи под вывеской все того же «Фонда пособий» и повысил ежемесячные страховые сборы до тридцати пфеннигов с человека. Каждый, кто платил эти взносы, в случае необходимости получал пособие.

Гитлер издал приказ, обязавший каждого члена нацистской партии или ее дочерней организации — даже если он не состоял в СА! — ежемесячно вносить тридцать пфеннигов страхового сбора. В конце 1930 года при общей численности НСДАП около 390 тысяч человек это означало несколько миллионов марок в год неподотчетных денежных средств — идеальный финансовый источник в ситуации, когда Гитлеру для успеха в предвыборной кампании понадобились значительные суммы. Впрочем, этого партии явно не [67] хватало, и Борман не переставал выискивать новые источники денег.

Главное — был найден эффективный финансовый механизм. В подготовленном для партийных лидеров отчете Борман мог с гордостью заявить, что в результате этого шага «не возникло затруднений финансового, юридического или иного характера» и что, «несмотря на рост критических замечаний» в адрес фонда, удалось создать значительный денежный запас. С тех пор в окружении Гитлера его почитали финансовым магом. Фюрер же, с одной стороны, считал возню с деньгами недостойной своей «возвышенной натуры художника», позволял приближенным тратить деньги партии и наслаждаться беззаботной жизнью богемы; с другой стороны — одно из проявлений его неуравновешенной психики, — был до удивления скаредным, когда приходилось выдавать деньги своими руками. Конечно, со временем плательщики сборов начали понимать, что обмануты придворной челядью. В сентябре 1930 года они прочитали в «Фелькишер беобахтер», что страхование СА не являлось страхованием от несчастных случаев в обычном понимании. Операции осуществлялись «Фондом пособий» НСДАП, причем сие означало: «Выплата премий отнюдь не дает кому-либо право ТРЕБОВАТЬ у партии или фонда какие-либо компенсации».

Эта статья извещала о том, что только «партайгеноссе Мартин Борман, управляющий «Фонда пособий», уполномочен принимать решения о выплате и размере компенсаций. Тот, кому его решение покажется несправедливым, может представить свои возражения казначею партии, заключение которого является окончательным». Пусть задача была не самой трудной, но Борман быстро и умело решил проблему, тем самым преодолев важную ступеньку в партийной карьере. [68]

Умелого администратора, на практике проявившего отменные способности, его подключили также к организации нового партийного ведомства: в 1929 году Гиммлер предложил Гитлеру создать нечто вроде партийной жандармерии — охранные отряды СС. Таким образом, Борман установил личные контакты с теми, кто стоял у истоков ведомства, впоследствии наводившего ужас на всю Европу. Впрочем, он работал в СС только до середины 1930 года, — наладив механизмы финансирования этой службы, Мартин полностью переключился на кассу взаимопомощи.

Мюнхенская федеральная торговая комиссия хотела бы квалифицировать «Фонд пособий» как субъект налогообложения, подконтрольный государственной аудиторской палате, и не оставляла попыток принудить НСДАП платить налоги с внутрипартийных сборов. Чтобы отстоять независимость фонда, Борман воспользовался услугами Генриха Гейма — молодого адвоката из мюнхенской адвокатской конторы Гитлера, которую возглавлял Ганс Франк, впоследствии ставший генерал-губернатором оккупированной Польши. Франк же высокомерно отказался беседовать с клерком средней руки; шеф кассы взаимопомощи затаил обиду — он умел ждать своего часа. С помощью подготовленных адвокатом документов Борман убедил власти в том, что благодаря особому статусу «Фонд пособий» открывает лазейку в законе, и правительство не вправе осуществлять надзор за финансовыми операциями Бормана. Среди партийных боссов укрепилось мнение о Бормане как о превосходном специалисте в области страхования.

Работа в «Фонде пособий», пусть успешная, не обеспечивала Борману популярности в широких партийных кругах наравне с нацистскими лидерами, произносившими речи на митингах, собраниях и торжественных встречах. Кроме того, стремление [69] НСДАП сохранить в тайне от общественности свои финансовые махинации не позволяло трубить о достижениях Бормана. До 1933 года лишь однажды «Фелькишер беобахтер» опубликовала маленькую его фотографию с кратким резюме о карьере в рубрике, бегло знакомившей читателя с важнейшими чиновниками «коричневого дома». Нацистская «старая гвардия» даже не подозревала о феноменальном явлении: человек, практически ничего не смысливший в страховом бизнесе, в сжатые сроки освоил не только прямые, но и обходные пути в новой для него сфере деятельности. Если бы эта злобная свора сумела правильно оценить появление в своей среде фигуры столь упорной и последовательной, она бы раньше поняла, что такого целеустремленного последователя Гитлер обязательно приметит и не выпустит из поля зрения. Они же лишь насмехались над тщательно продуманной, дотошно контролировавшей все аспекты дела и плодовитой — к концу 1932 года Борман возглавлял отдел, насчитывавший более ста сотрудников, — бюрократической системой «Фонда пособий» и не заметили, что именно такая организация дела производила наибольшее впечатление на их фюрера. Гитлер не вникал в тонкости тех или иных аспектов практической деятельности, но питал слабость к четким организационным схемам, следил за графиками популярности политических деятелей, предпочитал наглядные отчеты в виде диаграмм и т.д.

Борман нашел и другой способ держаться в поле зрения Гитлера. Едва обосновавшись в Мюнхене, он выяснил, что фюрер с особой симпатией и благосклонностью относится к майору времен первой мировой войны, бывшему командиру батальона Вальтеру [70] Буху из Бадена, отпрыску весьма знатного рода, представители которого заслужили известность, занимая ответственные государственные посты. Бух присоединился к гитлеровской партии еще в 1922 году и во время ноябрьского путча 1923 года маршировал во главе мюнхенских штурмовых отрядов. С тех пор он ни разу не усомнился в своем выборе. Его жена и дети верно следовали за ним и превыше всего ставили интересы отечества и партии.

На рубеже 1928 и 1929 годов Вальтер Бух возглавил комитет, который выступал в роли арбитра во внутрипартийных спорах. Иными словами, он стал верховным судьей НСДАП. Семье Бухов были предоставлены места для почетных гостей на сборище нацистов в мюнхенском «Цирке Кроне». Именно там его девятнадцатилетняя дочь Герда познакомилась с человеком, встреча с которым определила ее дальнейшую судьбу.

Герда была высокой и стройной девушкой, в прелестной головке которой царила несусветная мешанина патриотических клише о верности отчизне и антисемитских теорий Юлиуса Штрайхера, винившего евреев во всех бедах Германии. Она работала воспитательницей в детском саду и вполне комфортно чувствовала себя в окружении стайки ребятишек. Для нее не имел существенного значения тот факт, что Борман оказался на добрых десять сантиметров ниже ее ростом. Трудно сказать, почему именно его Герда Бух отметила в «коричневой» массе лидеров СА, — на общем фоне внешне он выделялся, пожалуй, только изрядно выступавшим животом. Она досаждала отцу частыми просьбами пригласить в дом «товарища по оружию» Мартина Бормана, но Вальтер Бух не воспринимал всерьез симпатии дочери к толстому коротышке.

В то время Борман еще не задумывался о браке. В партийных кругах было хорошо известно, что он [71] считал это знакомство обычным легким любовным приключением, а такое отношение отнюдь не соответствовало строгим протестантским устоям семьи Бухов. Бух в конце концов уступил настояниям Герды, но лишь в надежде на то, что молодые люди вскоре поймут, насколько не подходят друг другу. Даже при беглом сравнении грубоватый, неотесанный Борман, казалось, не имел ничего общего со скромной, благовоспитанной девушкой, которая увлекалась игрой на гитаре, пела народные песни и всякому другому времяпрепровождению предпочитала чтение книг.

Поначалу казалось, что Бух прав. Каждое воскресенье Борман приезжал на своем «опеле» в имение Бухов в Сольме в предместьях Мюнхена. Ничего особенного вроде бы не происходило. Но в апреле, во время традиционной семейной прогулки, Герда и Мартин немного отстали, и это их свидание наедине резко ускорило развязку. Вернувшись с гулянья, жених официально попросил ее руки. Фрау Бух была довольна. «Скоро в нашем доме появится свой Мартин», — обрадовалась она, не скрывая своего благоговения перед Мартином Лютером.

Коллективная фотография, датированная сентябрем 1929 года, сделана на свадьбе, прошедшей под знаком свастики: Гитлер и Рудольф Гесс были на ней свидетелями, а шеф СА Пфаффер и прочие лидеры движения штурмовиков — дружками новобрачных; гордый, улыбающийся жених, соответственно духу торжества, облачился в коричневые рубашку и брюки, высокие сапоги и опоясал живот нацистским офицерским ремнем (как и все остальные партийные функционеры, включая Вальтера Буха). Герда предстала вся в белом, в фате и с миртовым венком. Впрочем, невинность, которую символизировали эти детали туалета, к тому времени стала уже достоянием истории: неполных семь месяцев спустя появился на [72] свет их первый сын Адольф Мартин, за которым в семье закрепилось прозвище Кронци — немецкое сокращение от «кронпринц», то есть наследный принц, ибо имя ему дали в честь Гитлера. Нацисты из числа борцов «старой гвардии» злобно и язвительно шутили по поводу сроков его появления на свет. Агроном Вальтер Дарре, который, едва вступив в партию, сразу был объявлен экспертом по сельскохозяйственным и расовым проблемам, слышал от них байку о том, как выскочка из Веймара «убедил наивную и доверчивую Герду, что акт применения «личного мужского оружия» является доказательством серьезного намерения жениться». Для семьи Бухов брачный союз Герды с амбициозным молодым человеком, упорно прокладывавшим себе путь к вершинам НСДАП, казался не худшей сделкой. Для Мартина же этот шаг сулил замечательные перспективы в обозримом будущем.

Вальтер Бух являлся также членом рейхстага. Ему принадлежало одно из мест, завоеванных национал-социалистами на выборах 1928 года. Гитлер был частым гостем в его доме еще до путча 1923 года, и Герда с прилежанием школьницы зачарованно внимала его монологам. Незадолго до замужества она официально вступила в НСДАП, и Гитлер почтил присутствием эту церемонию, доставив Герде и ее отцу огромное удовольствие и продемонстрировав тем самым свои симпатии к этой семье. Фюрер продолжительное время гостил у Бухов после свадьбы, и тому были веские причины. Дело в том, что в 1929 году он еще пребывал в некоторой нерешительности и не мог бороться за лидерство в политике государства, ибо не имел тогда твердой программы. Фюрер предпочитал скрываться у близких друзей, в число которых входила и семья Бух. Здесь он отдыхал, размышлял, проверял реакцию доверенных людей на свои новые лозунги и идеи. Естественно, все, кто принадлежал к этому роду, включая [73] зятя, получили право прямого доступа к вождю партии.

Нельзя сказать, что Герда не любила мужа. Привлекательная образованная женщина, она была верной, жизнерадостной, иногда по-детски капризной, но покладистой — словом, полная противоположность угрюмому реализму ее мужа. Он мог быть уверен — никогда его роль главы семьи и хозяина дома не подвергнется сомнению, и еще — ему удалось заполучить идеальную для национал-социалиста жену: верную и послушную подругу, готовую разделить с ним радость и горе и посвятить себя детям, дому и блаженству супружества. В партийной верхушке посмеивались над Борманом и утверждали, что его даже шокировал переход к домашнему укладу, напоминавшему образ жизни турецкого паши. Так или иначе, Борман не пренебрегал семейными обязанностями и — конечно, по-своему — любил жену. Их переписка показывает, сколь сильно ощущал он связывавшие их узы и сколь великодушно прощала она его слабости.

Несмотря на успехи Бормана на финансовом поприще, молодая пара не отличалась достатком. Чувствуя шанс сделать великолепную карьеру, Мартин не собирался размениваться на мелочи. Он презирал современное ему общество, падкое на соблазны, и учился использовать слабости людей. Девизом своих действий он избрал личную преданность фюреру и не позволял себе опрометчивых поступков. Во время «периода борьбы» партия выплачивала функционерам мизерные оклады. К тому же казначей НСДАП полагал, что идейные борцы готовы работать бесплатно. И все-таки лучше было получать хоть что-нибудь, чем оказаться в трехмиллионной армии безработных, которые о подобном могли только мечтать. К тому же подразумевалось, что однажды партия придет к власти и идейные борцы будут сполна вознаграждены за [74] свои жертвы. Борман, естественно, разделял эти надежды. Но ни он сам, ни кто-либо другой не мог тогда вообразить, сколь больших высот удастся ему достичь в структуре партийной организации.

Бывая у Бухов, Гитлер превращался из любителя произносить монологи во внимательного слушателя, когда Борман развивал идеи о создании моторизованных подразделений штурмовиков и предлагал сдать на эти нужды все личные легковые и грузовые автомобили, имевшиеся у членов НСДАП. В конце 1929 года Гитлер поручил ему подготовить план создания такого подразделения, а уже в апреле 1930 года был создан первый национал-социалистский автомобильный корпус. Борман, как автор идеи, остался в тени, с готовностью уступив честь авторства члену партии с билетом «№ 1» (то есть Гитлеру, который даже объявил о намерении сдать в этот корпус свой «мерседес» — символически, конечно). Несколько первых месяцев действиями этого корпуса, по-прежнему не вставая из-за своего стола, руководил Мартин Борман. Однако уже на следующий год бюрократ не мог справиться с этой задачей, поскольку корпус значительно увеличился и командование им требовало полной отдачи, а Мартин не собирался расставаться с финансовой стезей. Выбор Гитлера пал на бывшего майора Адольфа Хюхнлейна, ветерана путча 1923 года, который прежде был техническим инспектором корпуса. Вступив в новую должность, Хюхнлейн немедленно окрестил свое формирование «национал-социалистскими моторизованными корпусами».

В личных контактах с Гитлером Мартин прежде всего видел шанс доказать свою полезность фюреру и старался оказывать ему личные услуги. Воспользовавшись отсутствием государственного контроля за деятельностью «Фонда пособий», он оплачивал из этих средств часть личных расходов вождя. Казначей НСДАП Ксавье Шварц был прижимист, и Гитлер высоко [75] оценил предоставленную Мартином возможность использовать деньги партии на личные нужды, не утруждая себя объяснениями. Борман чувствовал, что мелочиться не стоит, и оплачивал такие важные для фюрера расходы, как арендная плата за домик в Баварских Альпах и содержание любовницы.

Уже в 1930 году он полностью избавил хозяина от первой из этих проблем, выкупив домик в Оберзальцберге вместе с прилегавшим участком земли. Что касается любовницы Гитлера, его племянницы Гели Раубаль, то Борман раскошелился на апартаменты для нее в фешенебельном доме на мюнхенской Принцрегентплац. Он оплачивал все ее расходы и не жалел партийных денег, когда считал необходимым удовлетворить ее капризы. Тонкий психолог с природным практическим крестьянским чутьем, Мартин заметил, что Гели обладает огромным влиянием на Гитлера и является его единственным доверенным другом — опасная, но очень выгодная роль, которая так манила Бормана. Естественно, он постарался наладить с ней дружеские отношения. Соблазнительная и женственная, Гели, по молодости, была глупа и очень болтлива. Кроме того, Борман открыл в ней пристрастие к выпивке и следил, чтобы в ее доме всегда было вино, от которого у девушки быстро развязывался язычок.

Мартин был похотлив, но в данном случае приключение могло стоить головы, и он добивался только роли доверенного друга Гели. Сделать это было нетрудно, ибо девушка была вынуждена в основном вести жизнь затворницы при жутко ревнивом любовнике.

Во время одной из таких бесед с Гели — вдвоем, за бокалом вина — Борман заговорил о прошлом Гитлера-художника. Он заявил, что не сомневается в художественном даровании фюрера, посетовал на отсутствие у себя познаний в искусстве и выразил сожаление [76] по поводу того, что не видел работ Гитлера. Изрядно подвыпившая и злая на любовника после недавней ссоры, Раубаль обозвала Гитлера рисовальщиком гениталий и принесла из спальни рисунки. На всех — обнаженная Гели в откровенно непристойных позах; особенно подробно художник показал самые интимные части женского тела{16}.

На многих рисунках художник изобразил ее во время отправления естественных нужд. В ответ на вопросительный взгляд Бормана Гели разразилась тирадой по поводу половых извращений, кричала, что нормальный человек не сможет представить себе и малой толики того, что дядюшка заставляет делать свою племянницу. По ее словам выходило, что в любовных отношениях Адольф оказался мазохистом{17}.

Гитлер якобы вообще «сдвинулся» на почве страха перед импотенцией, поскольку имел физический недостаток — у него отсутствовало одно яичко. Отсюда — особая диета и огромное количество различных лекарств.

Было очевидно, что личная жизнь Гитлера складывалась отнюдь не гладко, и это сильно угнетало его. [77]

На правах доброго знакомого Мартин нередко бывал на Принцрегентплац и, уходя, старался задержаться у неплотно прикрытой двери, если поблизости не было телохранителя{18}, особенно в тех случаях, когда в отношениях любовников назревала очередная гроза. Борман знал: во время ссоры они могли обвинить друг друга в том, что обычно тщательно скрывают от остальных. Подобные откровения могли стать золотым ключиком от потайной дверцы в душе Гитлера — той дверцы, которая вела к заветной цели.

Однажды, едва войдя в приемную, Мартин услышал из спальни ругань. Убедившись, что его никто не видит, он замер, заодно придумывая объяснения на тот случай, если его застанут. Борману пришлось вновь услышать рассказанное девушкой, но теперь она адресовала эти обвинения самому Гитлеру. В ответ раздалась звонкая пощечина. Однако Гели не унималась и охрипшим голосом обозвала любовника иудой, задумавшим истребить народ, кровь которого текла в его жилах. Борман насторожился. Девушка издевательским тоном напоминала Гитлеру о якобы нашумевшем любовном романе его бабки Марии Анны Шикльгрубер с бароном Ротшильдом, да и крестным отцом Адольфа, как оказалось, был еврей. Раздались глухие удары и стоны... Мартин поспешил убраться, — достаточно изучив Гитлера, он понимал, что знать такие подробности опасно.

Летом 1930 года Борман уволился из штаба СА, оставив пост помощника Пфаффера. Во-первых, неприметная, но важная должность управляющего «Фондом пособий» его вполне устраивала. Во-вторых, [78] он своевременно решил ограничить себя одним лишь этим постом, заметив, что Гитлер все более тяготится штурмовыми отрядами. Теперь приходилось сдерживать неугомонных штурмовиков, которые вместе с революционерами прежних времен и ветеранами путча верили, что короткий неожиданный бросок на Берлин восстановит порядок в стране и позволит им добиться материальных благ для себя.

Будучи членом штаба СА, Мартин узнал об этом «брожении умов» и в марте 1930 года доложил фюреру об угрозе бунта внутри партии. Пфаффер и его приближенные решили совершить переворот самостоятельно. Гитлер поручил Борману, уже оправдавшему его доверие в качестве плательщика личных расходов, составить список самых горячих голов СА. Тот завершил работу в июне, а в середине июля уже уволился из штаба штурмовиков.

В действительности же партийные лозунги никогда не призывали к переменам в экономике, оставались половинчатыми и расплывчатыми. Осенью 1929 года грянул крах нью-йоркской фондовой биржи, вызвавший убытки в миллионы долларов и повлекший за собой экономический кризис мирового масштаба. Гитлер понял, что безработица и нищета вскоре приведут к нему массы сторонников и тогда он придет к власти посредством выборов. Старые бойцы не могли понять, что не играют более роль первой скрипки в оркестре фюрера. Они насмехались над бурно разраставшимся аппаратом партийных функционеров, получившим название ПО (политическая организация), которое из их уст звучало, как «П-зеро».

Жребий был брошен в середине августа 1930 года. Фюрер заявил, будто только что узнал о путче, который лидеры СА решили осуществить самостоятельно, и сместил фон Саломона. Годы спустя в письме, направленном в ставку фюрера, Герда писала мужу о [79] Пфаффере: «Остерегайся его и ему подобных». Поводом для предупреждения послужил «тревожный сон», в котором «все мы возвратились в Оберзальцберг, причем весь город заволокло дымовой завесой». Она боялась, что ветераны «добровольческих корпусов» могли затеять «что-нибудь недоброе». Это письмо было написано через месяц после неудавшегося покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Отвечая на предупреждение жены, Борман — также не называя имен — написал: «Да, он еще жив, но с 21 июля находится в тюрьме». Итак, с 1930 года Борман стал личным информатором Гитлера. Причем к тому времени, когда Пфаффер погорел, Мартин формально уже покинул штаб СА и автоматически оказался вне подозрений ветеранов «добровольческих корпусов». Партийный казначей Ксавье Шварц, давно с вожделением взиравший на огромные средства «Фонда пособий», захотел перевести под свой контроль все службы СА, занимавшиеся экономической деятельностью. Однако реальную власть над фондом сохранил за собой Борман.

В течение последовавших четырех недель в структуре СА произошли коренные изменения. Гитлер назначил себя верховным командующим СА, а непосредственным начальником (начальником штаба) вновь стал Эрнст Рем, недавно возвратившийся из Боливии{19}. На выборах, состоявшихся 14 сентября 1930 года, политическая организация добилась своей первой большой победы. НСДАП собрала 18,3 процента голосов избирателей и со ста семью местами стала второй политической силой в рейхстаге. [80]

Ни Гитлер, ни партия не были готовы к подобному успеху. За несколько недель до выборов в мюнхенскую штаб-квартиру хлынул поток заявлений от желавших вступить в партию, который не прекращался и далее. Теперь всех сумасбродов, мечтателей и «стратегов революции» следовало заменить трудолюбивыми администраторами. Заносчивые борцы «старой гвардии» вдруг оказались оттесненными от Гитлера плотной толпой старательных и послушных бюрократов.

Как раз в то время, когда Борман затеял переход из СА в когорту политических лидеров, НСДАП заполучила в свое распоряжение Бардовский дворец на Брайнерштрассе. Внушительное здание давно привлекало внимание Гитлера, мечтавшего разместить здесь штаб-квартиру своей партии. Гитлер заполучил его несмотря на то, что партийная казна никогда не отличалась обилием средств. Зачастую именно «Фонд пособий» оказывался последним источником краткосрочных займов, причем со временем этот источник неизменно набирал силу. Борман не слишком волновался за последствия подобного изъятия финансов: в таких случаях он просто урезал размеры пособий штурмовикам-инвалидам.

Годы спустя он писал Герде:

«Работая в «Фонде пособий», я, к удивлению своему, обнаружил, что искренние члены партии, храбро сражавшиеся против коммунистов и получившие в этих стычках ранения, всеми правдами и неправдами стараются подольше оставаться в списках на получение пособий».

Он также жаловался, что нередко пособия выдавались за ранения, полученные не при защите интересов партии. Ради этих денег иные решались на членовредительство. Борман нашел врача, Герхарда Вагнера, ставшего впоследствии главным хирургом рейха, который проинструктировал окружных врачей НСДАП, как выявлять подобных мошенников.

«Благодаря [81] Вагнеру «Фонд пособий» получил возможность отказывать в выдаче компенсаций в тех многочисленных случаях, когда ранения не были результатом служения партии».

Подобные шаги не способствовали популярности Бормана среди штурмовиков, особенно в Берлине. За уход из штаба СА они прозвали его «партийным бонзой» и бюрократом. Безработица и нищета усилили соблазн смошенничать; более того, молодых людей возмущала новая партийная политика, ставившая целью приход к власти законным путем, поскольку это казалось предательством «революции» (под этим словом они понимали насильственный переворот и перераспределение собственности), которое отодвигало их мечту в отдаленное будущее.

В Берлине Борман и городской врач национал-социалистов Леонардо Конти (впоследствии министр здравоохранения третьего рейха) тщательно проверяли каждую просьбу о выдаче пособия, отчего главари СА и их сподручные приходили в неописуемую ярость. Наконец, в октябре 1930 года разразился скандал. Группенфюрер Вальтер-Мария Штеннес, уволенный со службы капитан полиции, возглавлявший теперь штурмовые отряды на северо-востоке Германии, написал Борману, что «привлечение доктора Л. Конти к консультациям вредит делу». Оберфюрер СА Эрхард Ветцель, представлявший интересы штурмовиков в Берлине, пригрозил, что обратится с этим вопросом непосредственно к шефу СА и главе партии, если «Фонд пособий» не будет выплачивать компенсации тем, чья преданность делу «не подлежит сомнению».

Угроза была осуществлена. Бывший капитан Отто Вагенер отчитал Бормана, и 12 ноября 1930 года руководитель «Фонда пособий» направил Штеннесу письмо, составленное в примирительном тоне и признававшее, что «дальнейшее привлечение доктора [82] Л. Конти в качестве медицинского консультанта недопустимо». Однако через пять месяцев временное отступление завершилось-таки победой. Штеннес восстал против «буржуазно-либеральных тенденций» в политическом руководстве НСДАП, приказал своим штурмовикам занять помещения представительств партии в столице и обвинил Гитлера в измене. В ответ Гитлер исключил из партии Штеннеса и непокорного оберфюрера Ветцеля. А Борман в глазах фюрера зарекомендовал себя с лучшей стороны, поскольку давно конфликтовал с предателями.

25 сентября 1930 года Гитлер торжественно поклялся верховному судье города Лейпцига, что будет добиваться власти только законными средствами, и приступил к подготовке соответствующих организационных структур. Фюрер сформировал теневой кабинет соответственно государственной модели и в новогоднем обращении хвастливо расписал всегерманский «размах и масштабы национал-социалистской организации». Главный штаб партии расположился в здании дворца лишь в феврале 1931 года, но это здание «уже стало слишком мало, несмотря на все ухищрения с ремонтом и перепланировкой. Поэтому строится второе здание, а еще одно в настоящий момент проектируется. В декабре партия получит здание, пристроенное к ныне существующему». Фюрер надеялся, что в не слишком отдаленном будущем из бюрократического аппарата выделятся специалисты, необходимые для руководства различными государственными ведомствами.

Это половодье назначений, продвижений по службе и радужных планов ни в коей мере не коснулось управляющего «Фонда пособий». «Фелькишер беобахтер» регулярно публиковала имена тех, кто претендовал на престижные посты. Имя Мартина Бормана в подобных статьях никогда не упоминалось. Он не рассчитывал на нечто особенное, ибо понимал, [83] что не принадлежит к типу лидеров, способных пленить публику ораторским искусством, но надеялся добраться до главных рычагов реальной власти. Кроме того, чутье подсказывало Мартину, что наилучшее место — в тени фюрера. Он уже приметил, сколь ревниво относится Гитлер к успехам соратников. Громкое имя сулило своему обладателю немалые неприятности в будущем. Если принять во внимание, что фюрер не брезговал методами террора в политической борьбе, можно было ожидать, что при случае он решится на любое преступление.

Борман упорно трудился, изыскивая дополнительные источники денежных средств для своего фонда. Дотошный реалист, он отлично понимал, что без поддержки воротил бизнеса партия не завоюет доминирующего положения в Германии. Узнав, что лидер сталелитейной промышленности Фриц Тиссен оказывает финансовую помощь газете Геринга «Эссенер национальцайтунг», Борман предложил магнату оказывать НСДАП прямую помощь через «Фонд пособий». Итогом стало соглашение между Гитлером, Тиссеном и ведущим добытчиком угля в Рурском бассейне Эмилем Кирдорфом, привлеченным к сотрудничеству тем же Тиссеном. Последние двое ввели фюрера в высшие круги Рейн-Вестфалии. В результате НСДАП получила миллион марок — сумма огромная, но недостаточная для политического успеха.

Борман обнаружил в партийных списках имя Отто Штейнбрика, одного из руководителей концерна Флика. Выйти на монополиста с помощью его «правой руки» оказалось делом несложным. Для начала Флик ограничился целевой финансовой помощью службе СС. Борман же вместе со Штейнбриком приступил [84] к организации сообщества германских промышленников, сочувствовавших национал-социализму или веривших в будущее Гитлера как политического деятеля. В 1932 году эта организация получила название «кружок Кеплера» — она занималась налаживанием связей между НСДАП и крупным капиталом Германии.

Человек, во внешности которого отсутствовали обаяние и притягательность, не мог оказаться на авансцене; его место — за кулисами. Кроме того, Борман уже понял, как мало значили для Гитлера звания и титулы. Многие должности существовали только на страницах газет. Посты не гарантировали ни власти, ни влияния; их учреждали только для того, чтобы поддержать видимость привычного уклада, согласно которому требовалось возложить на кого-то ответственность за ту или иную область деятельности, или чтобы притормозить того, кто слишком высоко взобрался по партийной лестнице. Каких бы вершин в партийной иерархии ни достигал функционер, он получал столько власти, сколько Гитлер считал необходимым ему доверить. К тому же иногда преемник прощался с креслом столь быстро, что его предшественник еще не успевал покинуть «коричневый дом». Кроме того, резко разросшаяся организация не обрела внутреннюю дисциплину: гауляйтер был полновластным диктатором в пределах своего округа и сам решал, следует ли выполнять инструкции из Мюнхена. Борман испытывал на себе последствия такой ситуации, хотя пользовался поддержкой казначея, к которому фюрер относился благосклонно. Несмотря на приказ Гитлера, отнюдь не все члены партии платили взносы в «Фонд пособий», и многие мелкие периферийные партийные группы подолгу оставались в должниках.

В тот период не имело значения, было ли у усердного молодого администратора — грубого и беспощадно [85] требовательного с подчиненными и услужливого и льстивого с начальниками — желание играть какую-то самостоятельную политическую роль. Он служил партии с полной самоотдачей, верил в неизбежность ее триумфа и искренне радовался, когда узнавал о назначении на государственные посты представителей своей партии, о завоевании 25 процентов голосов в традиционно «красном» Гамбурге или об уверенной победе на выборах в Гессе.

За политическими событиями он следил только как наблюдатель. Борман не упускал случая заявить, что ему хотелось бы надеть коричневую форму и в качестве командира или агитатора оказаться на передней линии борьбы. Но на самом деле его более всего устраивала именно бюрократическая работа, где он действовал достаточно эффективно: «Фонд пособий» накопил уже очень крупные средства. При таких успехах он чувствовал свою значимость и считал себя фигурой более важной, чем многие другие. Более важной, чем, например, шеф службы иностранной печати Эрнст Ханфштангль, которому, несмотря на все его прошлые заслуги и близкие отношения с Гитлером, для приема визитеров выделили небольшую комнатушку на третьем этаже «коричневого дома». Последний, кстати, позднее сказал о нацистской бюрократии тех лет: «Если не считать таких административных ведомств, как бухгалтерия, касса, учетный отдел, все прочее представляло собой громоздкую, ленивую и неповоротливую машину, производящую горы ненужных бумаг»{20}.

Борман, очевидно, разделял эту точку зрения. [86]

Группа, в которую попал Борман после ухода из СА, представляла собой весьма разношерстную компанию. Кроме скаредного бухгалтера Ксавье Шварца, который оставил пост городского инспектора Мюнхена и занимался теперь только партийной казной, в нее входил такой странный персонаж, как Кристиан Вебер, который начинал шутом, развлекавшим публику в пивных барах, затем торговал лошадьми, а ныне стал членом городской администрации. Вебер возмещал недостаток образования наглой напористостью и рьяно пробивался к государственной кормушке. К их числу принадлежал и Рудольф Гесс, растерявшийся и неожиданно оказавшийся в изоляции, верный приверженец движения с первых дней его существования, не имевший теперь в партии ни поста, ни влияния, но по-прежнему обожавший Гитлера, служивший ему секретарем и доверенным слугой и обращавшийся к нему уже не с фамильярным «repp Гитлер», а с верноподданническим «мой фюрер». Был здесь и Герман Эссер — превосходный оратор, принадлежавший к числу избранных, коим позволялось обращаться к Гитлеру на «ты» и даже — изредка — давать советы. К этому кругу принадлежал также фотограф Генрих Хофман, невеликий ростом, но великий мастак по части сплетен, любитель подшутить, не допускавший никаких посягательств на дарованную ему Гитлером монополию на изготовление фотографий для партийных документов.

Внутри этой группки из двенадцати-тринадцати человек — внешне поддерживавших между собой доброжелательные отношения, чрезвычайно амбициозных, холодных и расчетливых, властолюбивых, патриотов и убежденных нацистов — кипел незримый водоворот интриг и сомнительных альянсов; дружба вмиг сменялась враждой и наоборот. По утрам их пути пересекались на Шеллингштрассе либо в привилегированном пригородном районе, где в великолепных [87] апартаментах расселились партийные лидеры и главы пронацистских газет. Они всегда обедали вместе: Гитлер, Гиммлер, Рем и Розенберг собирались в ресторане «Бавария», тогда как Шварц, Макс Аманн и Грегор Штрассер предпочитали «Шеллинг-салон». После полудня, когда Гитлер имел обыкновение отправляться в «Кафе Хека», его помощники неизменно толпились у стола, ибо зачастую именно в такой обстановке принимались решения о назначениях на партийные посты, и отсутствовавшие выбывали из числа претендентов. Игра продолжалась вечером: весь клан собирался в штаб-квартире НСДАП или в кафе, чтобы послушать монологи вождя, которые заканчивались далеко за полночь. Хотя внутри самого клана не утихали распри, его члены объединялись в едином строю против всякого нового выскочки, пытавшегося пробиться поближе к фюреру. Борман в полной мере испытал это на себе.

После свадьбы Мартин и Герда переехали в Икинг, примерно в шестнадцати милях к югу от Мюнхена, где и появился на свет их первый ребенок. После Кронци родились девочки-близнецы, названные Ильзе (в честь жены Рудольфа Гесса, который был свидетелем на их свадьбе) и Эренгард (в честь хозяйки усадьбы из Герцберга). Как на поезде, так и на стареньком «опеле» дорога в город отнимала много времени, поэтому Борман редко присутствовал на ночных встречах. Чтобы восполнить этот пробел, ему приходилось усиливать натиск в час ленча. Поэтому он неизменно посещал ресторан «Бавария», где мог устроиться поближе к фюреру. Сельскохозяйственный эксперт НСДАП Вальтер Дарре так описывал манеру поведения Бормана: «Как бы вы ни старались оттеснить его, он всегда ухитрялся найти предлог, чтобы сесть рядом».

У Бормана имелись веские причины сделать упор на установление хороших отношений с Дарре, поскольку [88] тот пользовался огромным успехом у Гитлера; кроме того, агроном обосновался среди приближенных фюрера недавно, и, возможно, союз с Борманом мог оказаться полезным также и для него.

«Этого человека отличали отталкивающие черты льстеца и доносчика», — вспоминал позднее Дарре и пояснял, что поддерживал с ним отношения только из уважения к его тестю. Тем не менее весной 1931 года супруги Дарре приняли приглашение четы Борманов, и во время этого визита от внимания Дарре не укрылось, что Герда ждет очередного ребенка.

«Несмотря на наше присутствие, он обращался со своей женой так, что могло показаться, будто действие происходит в среде грубых, опустившихся обитателей трущоб», — рассказывал Дарре. Он решил впредь не переступать порог этого дома и никогда не приглашал Борманов к себе, хотя и он, и его жена очень сердечно отзывались о Герде и семье Бух. По его словам, Герда «обладала изысканными манерами, отличалась сдержанностью и скромностью — вся в отца», тогда как ее муж был «слишком груб и не стеснялся оскорблять свою жену в присутствии друзей, словно она была существом низшего разряда».

Бальдур фон Ширах и шеф СС Генрих Гиммлер, тогда еще подчинявшийся непосредственно начальнику штаба СА Рему, придерживались того же мнения о фамильярности и грубых манерах Бормана. Все считали, что в те дни он оставался весьма незначительной фигурой в организации, отмечали его небывалую способность среди равных создавать о себе впечатление как о добром малом и привлекать к своему имени внимание начальства. С подчиненными же он был чрезвычайно груб и высокомерен. Все единодушно сходились лишь в наличии одного положительного качества: Борман обладал фантастической работоспособностью и работал почти круглосуточно. [89]

Это качество отмечали и высшие партийные советники. Сам Гитлер не раз публично хвалил усердие и эффективность работы Бормана, называя его чрезвычайно надежным, трудолюбивым и способным молодым человеком. Клика приближенных эти похвалы восприняла как сигнал тревоги: появился энергичный выскочка, которого следовало держать на дистанции. Впрочем, влиятельнейшие деятели национал-социалистского движения — Герман Геринг, Грегор Штрассер и недавно назначенный руководителем службы пропаганды Йозеф Геббельс — не обращали на него особого внимания. Впоследствии Розенберг вспоминал, что до 1933 года имя Бормана редко звучало в Мюнхене, а Ширах — умелый пропагандист и интриган, но скорее идеалист, чем прагматик, — даже заявил, что «Фонд пособий» «имел значение не большее, чем рядовая страховая компания». [90]