• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Поскольку предварительное заключение засчитывалось в срок наказания, после вынесения приговора 17 марта 1924 года Бормана ждали всего одиннадцать месяцев монотонной тюремной жизни. Политические заключенные имели право на отдельные камеры и могли заниматься своими делами в рамках тюремных порядков, строгость которых ограничивалась для них обязательным трудом.

«Я должен был склеивать коробки из картона и бумаги для сигарет, лекарств, конфет, которые приходилось делать даже для кооператива социал-демократического потребительского союза», — вспоминал Борман впоследствии. Дневная норма — полторы тысячи коробок. За некачественную продукцию или невыполнение норматива наказывали штрафными работами. Впрочем, Мартин постарался с толком провести период отлучения от активной деятельности. Важнейшим событием, вдохновившим его на неустанную работу над собой, стал мюнхенский «пивной путч» Гитлера. Бесславно провалившееся выступление, напоминавшее фарс в духе дешевых мюзик-холлов, Борман расценил как готовность бороться за власть любыми средствами. На таких стоило сделать ставку! Борман с удовольствием констатировал, что не прогадал с выбором.

Кроме того, осенью 1923 года правительство расправилось с основными революционными очагами [37] левых сил: войска заняли Саксонию и Тюрингию и сместили местные администрации (там власть находилась в руках коммунистов), а также подавили восстание гамбургских рабочих, которое возглавлял Эрнст Тельман. 23 ноября 1923 года компартия Германии была запрещена. Впрочем, после путча в опале оказалась и НСДАП. Однако это обстоятельство не обескуражило Мартина, поскольку власти весьма снисходительно относились к выпадам национал-социалистов и не собирались ограничивать деятельность других партий подобного толка.

По утверждению Бормана, «преимущество пребывания в тюрьме состоит в том, что примитивный ежедневный труд не отвлекает человека от размышлений и у него есть возможность уяснить собственные воззрения и идеи, особенно политические». Кроме того, ему представился удобный случай познакомиться с находившимися в заключении единомышленниками и завести новые связи, которые могли пригодиться в будущем. Он заинтересовал сотоварищей тем, что вскоре должен был выйти на волю и мог выполнить их поручения, если таковые имелись. Именно в тюрьме Борман ознакомился с «25 тезисами» Гитлера, в которых тот в 1920 году сформулировал программу своей партии.

Впрочем, наладить контакты с внешним миром оказалось делом несложным, ибо многие молодые конвоиры разделяли царившее в стране стремление к решительным переменам и нередко выполняли просьбы политических заключенных. Так, о предварительных итогах выборов 4 мая 1924 года Борман узнал той же ночью и порадовал своих соратников сообщением об успехе — пусть пока скромном — коалиции националистических сил, завоевавших в парламенте тридцать два места из четырехсот двадцати семи.

Молодой человек, которому исполнилось двадцать четыре года, прежде не задумывался над философским [38] осмыслением своих политических принципов и теперь попытался сделать критическую самооценку. В итоге размышлений Борман всякий раз возвращался к выводу, что ему не в чем раскаиваться — разве только в том, что оказался достаточно глуп, чтобы попасть за решетку. Излишняя разборчивость в средствах ни к чему, если ставка — спасение отечества. В итоге он четко сформулировал ряд принципов, которых решил твердо придерживаться в будущем: никогда не брать на себя ответственность за спорные решения; ни в коем случае не оставлять следов своего участия в чем бы то ни было; всегда помнить об интересах тех, кто мог быть полезен, и никогда не забывать о тех, кто мог навредить.

Борман составил для себя отчетливое представление о том, какой должна стать его отчизна: большой, богатой и могущественной, главенствующей над всеми другими народами, гарантирующей каждому немцу богатство, власть и уважение. Первый шаг на пути к процветанию — изгнание «ноябрьцев» (тех, кто пришел в правительство после перемирия 1918 года) и разгром левых! Позже Борман написал в типичном для нацистов напыщенном стиле:

«Тюрьма нас не сломила — наоборот, там мы окрепли; она не приучила нас любить так называемую республику и ее лидеров, но углубила и усилила любовь к своей стране, взрастила ненависть ко всем, кто полагает, что им позволено жульничать и обманывать народ».

Даже в тюрьме Мартин продолжал следить за своей спортивной формой. Нет, серьезные занятия спортом никогда не входили в его планы. Но воспитание в духе философии Ницше и неотевтонства поддерживало в нем стремление соответствовать формуле «в здоровом теле — здоровый дух». Конечно, внешне он отнюдь не напоминал «белокурую бестию», да и не считал красивую внешность преимуществом мужчины. По его мнению, мужчине надлежало обладать [39] значительной физической силой, духовной твердостью и достойной половой потенцией. Женщине отводилась роль подруги, необходимой для удовлетворения естественных сексуальных потребностей и продолжения рода. Физические недостатки мужчин и проявления сентиментальности вызывали у Бормана чувство отвращения и брезгливости. Словом, он не пренебрегал занятиями спортом, имел навыки в борьбе и гребле, со школьных лет любил лодочные походы. При явной склонности к полноте Мартин действительно обладал физической мощью и был удивительно проворен.

Борман вышел на свободу в феврале 1925-го. Следователь счел необходимым предупредить молодого человека, что ему следует поразмыслить о будущем и порвать с агрессивными партиями националистического толка. Но предприимчивому парню не терпелось взяться за дело, и уже на следующий день Борман, по его словам, «отправился колесить по стране, выполняя просьбы товарищей, оставшихся в тюрьме». Деньги на поездки шли из Мекленбурга: Борман без труда сагитировал землевладельцев немного раскошелиться на нужды брошенных за решетку бойцов (своих личных накоплений, сделанных до суда, Борману тратить не понадобилось). Конечная остановка — Герцберг. Здесь за ним сохранили прежнюю должность. Верность за верность — таково правило.

Дополнительной наградой Борману стала новая победа на амурном фронте. Если прежде Эренгард фон Трайенфельз (урожденная баронесса фон Мальцах) была для него добрым другом и наставницей, на примере семейных преданий о дворцовых интригах преподавшей ему науку успешной карьеры, то в период следствия по делу Кадова он приобрел в ее глазах [40] почти романтический ореол таинственного иезуитских дел мастера нового времени. Из тюрьмы Мартин возвратился полным сил и энергии, готовым к активной борьбе, а хладнокровия и расчетливости ему было не занимать. Молодой мужчина, способный добиться большого успеха, всей своей внешностью олицетворявший непобедимое упорство и целеустремленность, с лихвой окупавшие его грубость и резкость, стал вдвойне симпатичен представительнице аристократического рода. Мартину было около двадцати пяти лет, Эренгард исполнилось тридцать пять, а ее мужу — сорок пять. К тому же Герман фон Трайенфельз с головой ушел в политику, много ездил по стране и уделял мало внимания супруге. Словом, сложилась идеальная ситуация для любовного треугольника, которой Мартин не замедлил воспользоваться.

Когда дружеские отношения переросли в любовный роман, Эренгард пояснила любовнику, что такой оборот событий не нарушает главного: страсть со временем может остыть, но они и впредь останутся добрыми друзьями. Она сумела сохранить за собой позицию наставницы, с которой грубый и несдержанный с прочими женщинами Мартин всегда обращался уважительно (кроме Эренгард, такой привилегией пользовалась только мать Бормана).

Возвращения Германа фон Трайенфельза из разъездов не мешали встречам любовников: парочка нередко уединялась во время лодочных прогулок или объездов имения, давно ставших обыкновением. При всей их осторожности появления соответствующих слухов избежать не удалось, и Эренгард настояла на прекращении (по крайней мере, временном) столь рискованных свиданий. Однако это уже не могло спасти ситуацию. Дело в том, что к тому времени между хозяином и управляющим уже существовали серьезные противоречия из-за расхождений в политических взглядах. [41]

Попытка народной партии прибрать к рукам сторонников Гитлера после его неудавшегося путча, несмотря на многообещающее начало, не удалась, поскольку фюрер национал-социалистов слал из тюрьмы директивы, оказавшиеся достаточно действенными. Позднее выяснилось, что он предпочел бы полностью распустить партию, чем допустить присоединение ее сторонников к кому-либо другому. К концу 1924 года союз националистических сил распался. В стане правых вновь началась полоса раздоров, препятствовавших консолидации.

Борман понимал, что народная партия не имеет серьезных перспектив. Инстинкт подсказывал ему, что столь замкнутая организация, которая видела единственное спасение в «северогерманском короле» и немецком крестьянстве, никогда не привлечет в свои ряды широкие массы активных сторонников и не сможет добиться значительного успеха. Кроме того, Мартина отталкивал и снобизм землевладельцев, гордившихся аристократическим происхождением и сохранявших в отношениях с управляющим определенную дистанцию, несмотря на его готовность к самопожертвованию ради отечества и движения.

Состоялся очень серьезный диспут Бормана с хозяином, в результате чего был положен конец отношениям, существовавшим уже шесть лет. Герман фон Трайенфельз присоединился к «Stahlhelm»{8} — объединению бывших фронтовиков, члены которого смотрели на национал-социалистов свысока. Борман же отошел от идей ортодоксальной народной партии и увлекся Гитлером, который к тому времени вышел из ландсбергской тюрьмы и принялся восстанавливать свое движение (ограничения на деятельность НСДАП уже были отменены). Фюрер сразу объявил [42] «пивной путч» ошибкой и обещал бороться за власть законными средствами, тем самым оттолкнув многих радикально настроенных «уличных бойцов». Уже появившаяся в НСДАП оппозиция, возглавляемая братьями Грегором и Отто Штрассерами, еще более усилилась и в ноябре 1925 года решила сделать выпад первой, созвав в Ганновере совещание гауляйтеров северных округов, на котором открытую поддержку Гитлеру осмелился выразить лишь Роберт Лей. Недавно оказавшийся на свободе Гитлер не отступил и, совершив несколько поездок по стране, многочисленными выступлениями вновь привлек к себе массу сторонников.

Борман не упустил возможности послушать речи своего кумира. Появление фюрера в ладно сидевшем костюме, приличные манеры, негромкое начало речи, рассудительность и менторский тон свидетельствовали, что он — человек разумный и сдержанный, а не истеричный демагог, каким его изображали карикатуристы оппозиционных журналов и газет. Со временем скованность первых минут оставила Гитлера, порой он повышал голос, говорил проникновенно и убедительно. Впечатление от выступления оказалось даже более глубоким, чем сама речь. Борман был очарован Гитлером и твердо решил связать свою судьбу именно с этим направлением в националистическом движении.

Позднее Мартин с восторгом наблюдал замечательную способность своего кумира перевоплощаться, подстраиваясь к аудитории и окружению. Сила убеждения, своеобразная притягательность вовсе не благозвучного голоса, колдовская простота, с которой он подходил к решению сложных проблем, — все это неизменно завораживало и покоряло публику. При отсутствии конкретной программы фюрер умел создать у слушателей впечатление, что путь к процветанию Германии лежит через единение народа и неуклонное следование за НСДАП. [43]

Да, фюрер поистине стал его идолом, но от того Мартин не потерял головы, неизменно полагая, что всему свое время. Из тактических соображений Борман не сжигал за собой мосты в отношениях с прежними политическими соратниками и предпринимал шаги, чтобы найти свое место в структуре штурмовых отрядов, глава которых, генерал Людендорф, пользовался большим авторитетом у лидеров народной партии. В то же время истинный лидер этих формирований, капитан Рем, был близким другом Гитлера (он принадлежал к числу немногих, обращавшихся к фюреру на «ты») и поддерживал тесные отношения с большинством офицеров фрейкорпов. В написанном Ремом манифесте подчеркивалось, что «товарищи обязаны оказывать всемерное содействие Гитлеру, Людендорфу и Граефе».

Впоследствии Борман иногда предавался ностальгическим воспоминаниям о времени, проведенном в Мекленбурге, как добившийся успеха человек вспоминает начало своего жизненного пути. Он восхвалял семьи «честных и открытых сельских рабочих, у которых обычно бывало мало продуктов и много детишек и которые так дружно последовали за Гитлером, что землевладельцы в беспомощной ярости кусали себе локти», видя, как быстро национал-социалисты завоевали абсолютное большинство в местных администрациях сельских округов по всей Германии.

Решающий бой Гитлер дал своим друзьям-соперникам по партии уже в феврале 1926 года на всегерманском совещании гауляйтеров в Бамберге, выразившем ему полную поддержку. Борман ликовал, видя, с какой готовностью многие сторонники Грегора Штрассера переметнулись на сторону победителя: в верхах НСДАП царила стихия интриг и лицемерия, в которой он вполне мог рассчитывать на удачу! Ярчайшим примером стало поведение Геббельса, который в Ганновере требовал изгнания Гитлера из [44] партии, а в Бамберге заявил: «Герр Гитлер, вы меня убедили. Мы все сделали неправильно, и нет ничего постыдного в том, чтобы признаться в собственных ошибках. Я присоединяюсь к герру Гитлеру». Грегор Штрассер назвал его «бамбергским изменником» (сам Штрассер в 1924 году буквально перекупил Геббельса у оппонентов из народной партии, заметив его ораторские способности и посулив ему двести марок в месяц).

Весной 1926 года один из штурмовиков группы, расквартированной в окрестностях Пархима, предупредил Мартина о появлении слухов по поводу его любовной связи с Эренгард фон Трайенфельз. Борман знал, что прежде в подобных случаях аристократы улаживали раздоры между собой посредством дуэли, а если виновным оказывался слуга, то последнего примерно колотили и гнали плетьми. Но во времена, когда часто совершались зверские расправы и убийства, Герман фон Трайенфельз мог оказаться не столь щепетильным в выборе средств. Опасаясь жестокой мести со стороны хозяина (который к тому же был сердит на слугу, поскольку тот посмел иметь собственные политические пристрастия), Мартин решил убраться из имения Герцберг, пока слухи не достигли фон Трайенфельза.

Борман покинул поместье в мае 1926 года — в тот самый период, когда сельские работы набирали главные обороты. Однако это вовсе не означало полного разрыва отношений с Эренгард{9}. [45]

Так или иначе, за годы службы в Мекленбурге Борман скопил немалую сумму и в мае 1926 года отправился к матери в Обервеймар на собственной машине. Это был двухместный «опель», прозванный в народе «жабой», поскольку автомобили этой модели выпускались исключительно зеленого цвета. Маленькая, но дорогая, в те времена такая машина была очень большой роскошью, поскольку тогда в Германии немногие могли позволить себе подобное приобретение. У Мартина не было настоятельной необходимости в автомобиле, но, по его собственному признанию, он «всегда был помешан на машинах».

«Мой отец, конечно, был настоящим мужчиной», — писал Мартин Борман в 1944 году из «Волчьего логова» (ставка Гитлера в Восточной Пруссии) своей жене Герде в Оберзальцберг. Этот всплеск восхищения был вызван фотографией отца, которую один из друзей семьи прислал сыну, добившемуся высокого положения. На фотографии, сделанной до 1890 года, красовался трубач Теодор Борман в форме хальберштадтских кирасир с роскошными эполетами на плечах, означавших, что он не только отслужил положенные три года в тяжелой кавалерии, но и добровольно остался на сверхсрочную службу в самом элитном прусском полку в качестве музыканта.

К тому времени, когда Мартин Борман написал эту сентенцию, многие партийные и правительственные клерки уже несколько лет занимались составлением его генеалогического древа. Но вовсе не потому, [46] что он очень интересовался своими предками: как и всякий другой член партии, он должен был подтвердить, что все его предки являлись арийцами и не имели примеси «еврейской расы». Однако не все из того, что он поведал своей жене об отце и прочих предках, на поверку оказалось правдой. Он в значительной мере приукрасил происхождение — по-видимому, из-за того, что Герду, дочь бывшего майора имперской армии Вальтера Буха, могла разочаровать менее впечатляющая родословная.

Борман всегда говорил, что его отец унаследовал каменоломню. На самом же деле Иоганн-Фридрих Борман, родившийся в 1830 году в Шенингене, работал на каменоломне. Его мать, прабабушка Мартина, была дочерью сельского рабочего и родила первого ребенка еще до замужества, когда ей не было и двадцати лет.

Чтобы оправдать бедность семьи Иоганна-Фридриха Бормана, его внук Мартин указывал в анкетах, будто тот умер молодым, вследствие чего Теодор Борман отказался от мечты стать лесничим и вынужден был с юных лет зарабатывать, чтобы прокормить семью. В действительности же дед Мартина был еще жив и проживал в Гогендоделебене, когда его двадцатилетнего сына зачислили в привилегированный кирасирский полк. Обнаружив, что может просуществовать, используя свой музыкальный талант, Теодор строил дальнейшую скромную карьеру, дуя в трубу; уйдя с военной службы, бывший полковой трубач стал выступать в пивных и кафе Хальберштадта. Согласно анкетам Мартина Бормана, его отец оставил службу, ибо в качестве военного музыканта исчерпал возможности карьерного роста, а в те годы военные музыканты в табели о рангах стояли гораздо ниже офицеров.

Теодор Борман вернулся к гражданской жизни летом 1888 года. В тот год скончался старый император, [47] и корона перешла сначала к смертельно больному сыну, а еще три месяца спустя на трон в возрасте двадцати девяти лет взошел его внук Вильгельм. Возможно, именно наступление эры молодого правителя вдохновило Теодора Бормана и его друзей оставить армию и создать ансамбль, сначала исполнявший марши и танцевальные мелодии в Саксонии, а затем отправившийся в турне и добравшийся даже до курортов Англии{10}.

В 1891 году Теодор Борман женился на Луизе Гроблер, дочери сержанта кавалерии, семья которой давно обосновалась в Хальберштадте. В первые пять лет их совместной жизни родились два сына (один из них вскоре умер) и дочь. Он стал почтовым клерком — тогда ему было около тридцати — и быстро продвигался по служебной лестнице, ибо знал французский язык, отличался работоспособностью и сообразительностью. В 1897 году семья смогла купить себе дом. Овдовевшая к тому времени теща Теодора помогла осуществить эту покупку, добавив в их семейный бюджет несколько тысяч марок.

Фрау Луиза недолго радовалась этому приобретению. Она умерла год спустя в возрасте тридцати лет. Необходимость содержать детей, дом и сад вынудила вдовца поторопиться с поисками второй жены. По стечению обстоятельств, у одного из его коллег из Вегелебена была дочь, которую тот давно хотел выдать замуж. В свои тридцать пять лет Антония Меннонг не обладала свежестью юности и не отличалась красотой, но была деятельной, с сильной волей и... приданым. Теодор Борман женился на ней через [48] семь месяцев после смерти Луизы. Менее чем через год, 17 июня 1900 года, у нее появился первый сын, которого крестили в лютеранской церкви и назвали в честь Великого Реформатора — Мартином. Через одиннадцать месяцев на свет появился следующий ребенок, тоже мальчик, но прожил очень недолго. Третьего сына, родившегося в сентябре 1902 года, назвали Альбертом в честь кузена матери.

Немцы традиционно поклонялись какому-либо идолу, — в то время таковым был кайзер, пообещавший привести свой народ к величию и славе. В доме Борманов появился портрет императора со знаменитыми закрученными вверх усами. Только у «красных», в которых кайзер приказал своим солдатам стрелять не раздумывая, даже если это был родной брат, висели портреты не императора, а Августа Бебеля, чьи речи в рейхстаге неизменно производили фурор. Дед Мартина, бывший рабочий каменоломни Иоганн-Фридрих Борман, в душе симпатизировал этим «соци», а его сын Теодор твердо поддерживал «патриотов». Он не только служил в элитном кирасирском полку, но и являлся государственным чиновником, занимавшим пост старшего почтового помощника (впоследствии Мартин писал, что его отец имел чин почтового инспектора). Он превратился в респектабельного гражданина, и ему было что терять, кроме цепей, которые его не слишком обременяли. Все семейство Меннонгов состояло в основном из государственных чиновников (включая кузена Альберта Воллборна, служившего управляющим филиала банка в Хальберштадте) и дружно придерживалось националистических взглядов.

Теодор Борман тяжело заболел после рождения Альберта и умер, когда младшему сыну не исполнилось и года. Четырехлетний Мартин потерял своего героя, на которого всегда смотрел с восхищением. Прошло почти двадцать лет, прежде чем он вновь обрел [49] подобный объект для поклонения. Матери, сводным и двоюродным братьям и сестрам он заявлял, что безвременно умерший родитель является для него идеалом.

Потеря кормильца стала тяжелым ударом для его матери, у которой на руках осталось два своих ребенка и два приемных — дети покойного мужа от первого брака. Вальтеру исполнилось десять лет, а Луизе — восемь. Надлежало выкупить закладную, а вдовья пенсия была очень мала, поскольку Теодор недолго служил почтовым чиновником. Однако благодаря своей любви к жизни и способности противостоять испытаниям, Антония вскоре нашла решение: через шесть месяцев после смерти Теодора она вновь вышла замуж.

Своего нового мужа она, как и ее дети, знала давно; он часто бывал у них и при жизни Теодора. Альберт Воллборн был женат на сестре Антонии и, овдовев, два года подыскивал новую мать для своих пятерых детей.

С этих пор по городу не прекращали ходить сплетни о том, что Воллборн добился близости с ней еще в те годы, когда Теодор был жив, и именно поэтому черноволосый крепыш Мартин недолюбливал своего брата, худощавого блондина Альберта. Но слухи остаются слухами. Тот факт, что Мартин никогда не любил отчима, ничего не доказывает. Он всегда считал Альберта Воллборна чужаком, узурпировавшим место отца. Остается открытым вопрос, что именно — любовь или расчет — стало основой этого брака, от которого не появилось новых детей. К тому времени Антонии исполнилось сорок лет, а ее новому мужу — тридцать семь.

В 1904 году дом на Седанштрассе наполнился странным конгломератом родственников. Кроме родителей, которые состояли в косвенном родстве еще до брака, здесь жили четыре девочки и один мальчик [50] (тоже по имени Альберт) от первого брака Воллборна, мальчик и девочка от первого брака Теодора Бормана и два мальчика от его второго брака — всего девять детей в возрасте от неполных двух лет до тринадцати. Дети — родные, сводные и двоюродные братья и сестры — так и не объединились в одну семью. Одни жили отдельно прежде, другие покинули родительский дом и разъехались потом. В 1943 году, когда Мартин Борман достиг вершин власти, некий сержант прислал ему письмо с просьбой посодействовать из родственных чувств, жена Мартина поинтересовалась у мужа о степени родства. Тот ответил: «Не важно... Однако впредь вообще не приноси мне подобных писем». Возможно, он не хотел давать повод для подозрения в оказании протекции своим родственникам. На самом деле родственники — в том числе и родной брат — нагоняли на него тягостные воспоминания о прошлом. Из всей родни только матери позволялось навещать его в Сюрзальцберге.

В августе 1906 года, когда Мартину пришла пора идти в школу, Альберт Воллборн вместе с семьей переехал в Тюрингию, в город Айзенах, где получил более выгодную работу в качестве управляющего филиалом банка. Оба ребенка Теодора Бормана от первого брака, Вальтер и Эльза, остались у родственников своей матери в Хальберштадте. У них не было прямых родственных связей с супругами Воллборн. Мартин никогда не навещал своих сводных родственников. По-видимому, его отношения с семьей в то время совсем расстроились, поскольку он редко упоминал об этом периоде своей жизни и всегда называл родным городом Хальберштадт.

В шесть лет Мартин оказался недостаточно подготовленным к учебе в государственной школе; три года он провел в частной школе. Когда же (в 1909 году) семья переехала в Обервеймар, его фамилии не оказалось в списках регистрационной палаты: отчим сразу [51] определил его в закрытое учебное заведение. Семья могла позволить себе такие расходы: они принадлежали к верхушке среднего класса. Несмотря на немалые издержки, все дети получили приличное образование, а дочери управляющего банком Воллборна были приняты в светских буржуазных кругах. Одна из них впоследствии вышла замуж за врача, а другая стала женой директора бюро землепользования.

Мартину было почти десять лет, когда он пошел в четвертый класс. Это был последний шанс учащегося получить допуск к высшему образованию, поскольку на этой стадии начиналось изучение иностранного языка. И хотя Мартин несколько лет изучал второй язык, ни в одном его документе не упоминалось о знании иностранного языка. Когда он отправлялся в поездки за пределы Германии, что случалось редко и диктовалось необходимостью сопровождать Гитлера, с ним непременно ехал переводчик. Во всех многочисленных анкетах и опросных листах, которые Мартин Борман заполнил за годы пребывания в нацистской партии, в разделе, где следовало указать степень владения иностранным языком, он всегда ставил прочерк.

Влияние школы в становлении Мартина как молодого немца оказалось более заметным. В Германской империи преподаватели в гимназиях были ярыми националистами и считали французов развратниками, британцев — алчными лавочниками, а русских — пьяными дикарями. Поэтому спасением мира должен был стать германский путь. Популярный в те годы лозунг гласил: «Немецкий дух спасет мир». Повсюду в Германии, и особенно в Веймаре, считали, что немецкая культура превосходит все остальные.

Время, когда интеллектуалов и гениев приглашали в резиденцию великого герцога веймарского, осталось в прошлом, однако разрешалось цитировать Шиллера и — правда, с некоторыми купюрами — [52] Гете. Зато из Фридриха Ницше учителя наизусть декламировали целые отрывки, хотя и этого философа принимали не все представители националистического лагеря. И все-таки атмосфера в Веймаре значительно отличалась от той, которая царила в остальной Пруссии: искусство и науку ценили там выше артиллерии, а директор придворного театра даже поставил на сцене «Дикую утку» Ибсена. Этим директором оказался бывший армейский офицер Карл Бенно фон Ширах, отец Бальдура Шираха, с которым Борман впоследствии сталкивался в высших кругах нацистской партии. С другой стороны, кое в чем нацисты Веймара опередили Гитлера. Группа фанатичных поклонников Вагнера «во имя памяти великого маэстро» развернула отчаянную борьбу против еврейского влияния в музыке. Адольф Бартельз, профессор литературы, изгонял евреев из германской поэзии, объявив, что их развращающее влияние чуждо германской расе.

Подобные националистические настроения составляли ту атмосферу, в которой вырос Мартин. Социальный класс Альберта Воллборна верил, что живет в лучшем из всех возможных миров, где каждый, кто трудится, может добиться успеха. Противостоять предстояло прежде всего зависти и злой воле «красных», которые хотели раздать богатство беднякам, и соседних наций, не желавших уступить Германии место под солнцем.

Через одиннадцать дней после четырнадцатилетия Мартина сербский заговорщик застрелил наследника австрийского трона в Сараеве. 31 июля 1914 года офицер в сопровождении двух солдат, барабанщика и горниста перед веймарским замком зачитал объявление «о нависшей угрозе войны». Днем позже верховный командующий отдал приказ о мобилизации армии и флота. Немцы ликовали, и Мартин Борман в своей разноцветной школьной фуражке не преминул [53] присоединиться к торжествующим толпам, маршировавшим по улицам и распевавшим патриотические песни. Первые победы сопровождались экстренными выпусками газет, благодарственными службами в церквах и энергичными речами школьных учителей. Ученики старших классов гимназий боялись, что война закончится прежде, чем они получат дипломы и смогут записаться добровольцами в армию. Случилось так, что многие из них достаточно скоро встретили свою смерть на полях сражений.

Не обошлось и без традиционных неприятностей военного времени. Отчим Мартина рассказывал, что клиенты банка неистовствовали у окошечек, спеша забрать свои вклады. Мать жаловалась, что многие стремятся сделать запасы и стало трудно купить в лавке муку, сахар, рис и прочие продукты долгого хранения. Мартин негодовал по поводу того факта, что Альберт Воллборн не пошел в армию добровольцем, а остался на гражданской службе, и не сомневался, что Теодор Борман, будь он жив, немедленно вернулся бы в кирасиры. В конце сентября, когда отчим подсчитывал, какой доход обеспечит первый заем, отвращение Мартина по отношению к нему не знало границ. Он говорил, что Воллборн спекулирует на войне.

Однако тогда Мартин еще нуждался в поддержке отчима — тем более что в школе его дела шли отнюдь не блестяще. По отзывам учителей, он был достаточно старательным учеником, но не мог уловить всех интеллектуальных тонкостей. Бальдур фон Ширах после двадцати лет знакомства с ним сказал: «Относительно уровня его образования можно сказать только одно — из учебы он не извлек никакого толка. Познания в истории едва дотягивают до уровня «Untersekundaner»{11}, не более. А в литературе, живописи и музыке — полный ноль». Конечно, в [54] столь нелестной характеристике очевидна надменность, с которой аристократы относились к выходцам из низов, и антипатия к тому, кто смог слишком высоко подняться в структуре партии. Тем не менее по сути это высказывание соответствует действительности.

Поскольку НСДАП с самого начала объявила себя духовным оплотом фронтовиков, Борман впоследствии указывал, что в первые годы войны несколько раз пытался вступить в армию добровольцем, но получал отказ. Однако летом 1918 года, когда он очутился в 55-м полку полевой артиллерии, ему едва исполнилось восемнадцать лет — призывной возраст. Его военная карьера отнюдь не подтверждает горячего желания добровольно ступить на военную стезю (кто стремился к этому, тот получал направление на офицерские курсы, — например, Генрих Гиммлер, который был фактически сверстником Бормана, вступил добровольцем в армию в последние месяцы 1917 года и вскоре стал младшим лейтенантом).

Приехав в 1926 году к матери, Борман еще не решил, чем станет заниматься. В Тюрингии, земли которой занимали в основном мелкие помещики, трудно было устроиться в крупное поместье, а на покупку собственного хозяйства не хватало средств; семья же в то время не могла помочь ему деньгами. Его отчим умер в 1923 году (Борман не горевал по этому поводу), и оставшиеся после него деньги обесценились в последние годы инфляции. Несмотря на высокую должность мужа, вдовья пенсия Антонии Воллборн оказалась очень мала. Она поддерживала дом в порядке лишь благодаря заботам Альберта Бормана (тогда ему исполнилось двадцать три года), который остался жить с ней и тратил на это всю свою зарплату. В отличие [55] от Мартина он закончил школу и, следуя по стопам отчима, занялся банковским делом.

По возвращении к семье Мартин Борман в течение первого года не столько искал работу, сколько — по его собственному определению — «принюхивался», первым делом вступив в местное отделение фронтбана{12}.

Между тем в верхах произошли существенные перемены. Людендорф и Рем рассорились, а Гитлер имел свои виды на их отряды. Он поручил Рему создать заново и возглавить отряды СА под видом подразделений штурмбан (Stormbann){13} и довести их численность до 30 тысяч человек. Гитлер стремился создать армию пропагандистов и молодчиков, которыми он мог бы командовать по собственному усмотрению, тогда как Рем хотел использовать эти подразделения в качестве народной милиции, а при необходимости — военной силы, что противоречило условиям Версальского договора.

Рем полагал, что все отряды должны находиться в его ведении, а он будет подчиняться непосредственно Гитлеру, чтобы никто из нацистских бонз, как называли высших функционеров партии, не имел власти в структуре штурмовых отрядов. Гитлер отверг этот план, и Рем уступил свое место герцогу Вольфу Генриху фон Хеллдорфу, бывшему фрейкорповцу, служившему также и в рядах фронтбана.

Когда Мартин Борман, упорный, амбициозный и хитрый, вступил в местный фронтбан, национал-социалистов Тюрингии раздирали внутренние склоки. [56]

Гауляйтером НСДАП здесь был популярный писатель Артур Динтер, который занимался творчеством в тихой деревеньке Доррберг. Его книга «Преступление против крови» разошлась тиражом 250 тысяч экземпляров. Как и большинство работ Динтера, она была пропитана духом антисемитизма. Пока Гитлер находился в тюрьме, Динтер основал свою партию «народное сообщество великой Германии» вместо запрещенной НСДАП и повздорил со штурмовиками, поскольку те отказались признавать за ним лидерство. В итоге националисты Тюрингии разделились на несколько группировок.

Благодаря «славному» прошлому (то есть году, проведенному в тюрьме в качестве политического заключенного), Мартин Борман получил место при штабе отряда и принялся энергично собирать штурмовиков под знамена НСДАП. Он не обладал даром красноречия, но короткие и четкие формулировки, доказывавшие целесообразность присоединения к быстро набиравшему силы Адольфу Гитлеру, рядом с которым по-прежнему находился обладавший значительной популярностью Грегор Штрассер, возымели действие. Кроме того, Борман активно участвовал в организации нескольких выступлений Гитлера в Тюрингии.

Словом, Борману удалось уладить старые противоречия, о чем свидетельствуют фотографии тех лет. Одна из них сделана 4 июля 1926 года на фоне веймарской гостиницы «Элефант» во время второго партийного съезда НСДАП. На ней изображены Гитлер и его свита во время парада штурмовиков: фюрер стоит в открытом «мерседесе», в строю рядом с автомобилем — ближайшие соратники, среди которых в первой шеренге пятым от Гитлера стоит Борман в коричневой униформе штурмовика. Заслуживает внимания тот факт, что в НСДАП Борман вступил — согласно данным заполненной им анкеты — лишь спустя [57] восемь месяцев. Привилегированное положение в строю не только демонстрировало приверженность тюрингских штурмовиков идеям национал-социалистской партии, но и свидетельствовало о важной роли Бормана в принятии ими такого курса. Что ж, Мартин воспользовался замечательным шансом оказаться на виду: несомненно, место партийного лидера в Тюрингии вскоре должно было освободиться, и Борман надеялся на повышение в ходе грядущих перестановок.

Расхождения во мнениях между Гитлером и Динтером постепенно усиливались, поскольку гауляйтер возомнил себя новым реформатором религии. Взявшись за то, на что не посмел замахнуться даже Лютер, он составил 197 тезисов, в которых отрекся от Ветхого Завета как от иудейского писания, трансформировал Иисуса в арийского Бога Света и придал немалое значение спиритизму. Он хотел, чтобы НСДАП официально признала его доктрину. Гитлер же полагал, что любые религиозные обязательства вредят партии. На съезде концепция Динтера была отвергнута, и Йозеф Геббельс по этому поводу непочтительно заметил: «Динтер и Штрайхер явно пороли чушь». Шесть месяцев спустя новым гауляйтером стал Фриц Заукель, познания которого ограничивались торговым флотом — и никакой софистики{14}.

В то время непременным условием причисления к истинным националистам являлась принадлежность к классу городской буржуазии. Поскольку считалось, что именно веймарская школа искусства и архитектуры имела исконно германские корни, веймарские буржуа считали себя хранителями германской культуры. К числу таких хранителей принадлежал писатель и заместитель гауляйтера Ганс Северус Зиглер. [58] Именно к Зиглеру, «пронюхав» о его личном знакомстве с Гитлером, решил устроиться дальновидный Борман. С 1924 года Зиглер являлся редактором еженедельника «Национал-социалист» и был весьма доволен, когда Борман предложил ему свои услуги. Бывший заключенный оказался поистине превосходной находкой, очень полезным для дела человеком: реалистичный в финансовых вопросах, требовательный и жесткий к должникам и нерадивым членам партии, он разбирался в бухгалтерии, работал одновременно кассиром, рекламным агентом, упаковщиком и водителем грузовика, распространял газету в сельских районах, используя свой собственный автомобиль. Очень скоро Мартин стал для своего шефа поистине незаменимым помощником, причем практически бескорыстным.

Если Зиглеру случалось заручиться у Гитлера одобрением какого-то своего предложения, Борман немедленно претворял замысел в жизнь. Мартин решительно брался за огромный объем работ и удивительным образом успевал с ним справиться. Естественно, он завоевал полное доверие начальника, который постепенно стал делиться с ним реальной властью в партии, зачастую позволяя действовать от своего имени. Кроме того, заместитель гауляйтера пристроил своего помощника в совет веймарской партийной организации НСДАП. Добившись немалых успехов, Борман трудился с еще большим рвением и упорством, надеясь в ближайшем будущем воспользоваться главным — по мнению Мартина — достоянием шефа: Зиглер был вхож к фюреру и частенько с ним встречался.

Именно Зиглер представил Гитлеру бывшего директора театра веймарского герцогства Карла Бенно фон Шираха и его сына Бальдура фон Шираха. Благодаря этому к 27 февраля 1927 года, когда Мартин Борман вступил в партию и получил билет с номером [59] 60508, Бальдур фон Ширах состоял в НСДАП уже два года и сделал блестящую карьеру в молодежной партийной организации. Впервые их пути пересеклись, когда Ширах, будучи еще студентом, приезжал в Веймар на каникулы. Он сидел с другом в кафе, когда увидел «молодого толстяка, пытавшегося втиснуться в маленький «опель». Его собеседник заметил тогда, что это и есть партайгеноссе («товарищ по партии») Мартин Борман, который после выхода из тюрьмы устроился водителем нового гауляйтера Заукеля и сейчас собирается везти своего шефа на митинг в Рурскую область.

В то время Борман в дополнение к обязанностям в газете получил партийное задание в совете округа. Он стал ответственным за связи с прессой при гауляйтере и часто разъезжал с ним, заодно выполняя функции личного водителя, а впоследствии взялся еще за исполнение функций управляющего делами окружной организации. Ему хотелось также научиться ораторскому искусству, ибо это умение требовалось постоянно и высоко ценилось: в отличие от большинства других партий НСДАП не ограничивалась митингами во время предвыборной кампании, а непрерывно вела широкую пропагандистскую работу. Но здесь Бормана постигло полное разочарование. Оказавшись перед аудиторией всего в несколько десятков слушателей, он начинал сбиваться, не мог закончить фразу, краснел от злости на себя и беспомощно замолкал, если выступление прерывалось выкриками. Когда Борман стал посмешищем многих баров, Заукель изъял его имя из списка пропагандистов, несмотря на дружеские отношения.

В дальнейшем Борман никогда не делал публичных выступлений. Он осознал, что не создан для произнесения речей и ведения дискуссий. Пусть этим занимаются те, кто умеет представить себя в выгодном свете и поднаторел в словесных перепалках, — это [60] лишь одна из многих граней политической деятельности, он еще найдет свою стезю!

В качестве офицера прессы эффективность его деятельности оказалась не намного выше. В бытность на этой должности он осуществил считанные выпуски отпечатанных пресс-релизов. А вот в роли управляющего делами Борман оказался на своем месте, получив возможность готовить приказы, работать с бланками официальных писем, списками имен, циркулярами и руководить группами всей области, не вставая из-за стола. Здесь он отработал первые навыки управления настроениями внутри организации, научился — начав с относительно небольших масштабов — разрабатывать тактическую линию и осуществлять планы, намеченные начальством. Словом, Борман приобрел значительный практический опыт административной деятельности в рамках политической организации. Он понял, что идейные убеждения эффективны только в том случае, если существует организация, способная обеспечить их практическое использование, причем руководство может поставить на службу своим интересам огромные массы подчиненных.

Борман получил возможность разобраться, кто против кого боролся и кто кого поддерживал в партийной верхушке, что было чрезвычайно важно для человека, никогда не упускавшего из виду перспектив своей собственной карьеры. Географически Тюрингия находилась как раз на пути национал-социалистского вала, хлынувшего из Мюнхена в северные и восточные области Германии. Когда партийной верхушке пришло время появиться в Веймаре, управляющий делами округа уже приготовился к приему. Гитлер приезжал сюда часто: между 1925 и 1933 годами в Тюрингии состоялось тридцать три его выступления. В 1926 году на одном из таких мероприятий Зиглер представил Мартина Гитлеру и Рудольфу Гессу, [61] который неотступно сопровождал вождя, и дал своему молодому коллеге самую лестную характеристику, напомнив о заслугах Бормана, обеспечившего приверженность тюрингских штурмовиков курсу фюрера.

Борман находился еще в самом низу иерархической лестницы национал-социалистов, но получил приглашение на званый обед к Гитлеру. Принц Фридрих-Христиан фон Шаумбург-Липпе, состоявший в партии уже долгое время, немного опоздал и приехал, когда все места за столом оказались уже занятыми. Гитлер посмотрел сначала на Геббельса, перебежавшего к нему из «фронды» Грегора Штрассера и назначенного за это гауляйтером Берлина, затем перевел взгляд на Бормана и попросил его уступить принцу свое место и пообедать со штурмовиками из охраны{15}.

Первые личные встречи с Гитлером — беседа после выступления фюрера и недолгое пребывание за одним столом на званом обеде — привели Мартина в восторг. Его необыкновенный природный инстинкт психолога позволил распознать в лидере нацистов человека со сложным переплетением сильных и слабых сторон. Ораторские способности Гитлера, его умение воодушевить слушателей звучными лозунгами, увлечь своими идеями, убедить своими доводами изобличали в нем вождя. Напористость, энергичность, жажда власти вкупе с умением держать себя и действовать соответственно обстановке, быстро приспособиться к ней — Мартин присутствовал на его выступлениях перед слушателями из разных социальных слоев — обещали успешное будущее. Вместе с тем от замечательного природного чутья Бормана не ускользнули [62] постоянная повышенная нервозность Гитлера, его неуравновешенность, резкая смена во взгляде гипнотизирующей властной жесткости, лихорадочного блеска азартного игрока и пустоты безразличия. Мартин инстинктивно почувствовал, что этот человек, умевший мгновенно покорить огромную толпу, сам не лишен слабостей. Борман не вдавался в подробности подобного анализа. Он действовал по наитию, а чутье подсказывало, что близость к Гитлеру сулит сказочные перспективы.

В своих мемуарах принц Липпе отмечал, что Борман был в те годы сторонником Грегора Штрассера. Не понимая, какие цели ставил перед собой Гитлер, Штрассер всерьез воспринимал термины «социалистская» и «рабочая» в названии партии и ратовал за привлечение в партию промышленных рабочих. Но Гитлер не желал связывать себя какими-либо программами и обязательствами. Он добивался абсолютной власти, во-первых, в партии и, во-вторых, в государстве — не меньше! Именно эту нацеленность на игру ва-банк сумел разглядеть в нем Мартин.

Действительно, ради карьеры Борман не отказывался от деловых связей с приверженцами Штрассера — ведь сам фюрер мирился с его пребыванием в партии. К тому же в конце 1926 года Гитлер назначил капитана Феликса Пфаффера фон Саломона, гауляйтера Западной Германии и члена штрассеровской «фронды», высшим руководителем СА, показывая тем самым, как важно объединить всех единомышленников и сочувствующих.

Мартин понимал, что возвыситься в набиравшем силу движении можно не только за счет бездумной ярости уличного драчуна или холодной жестокости политического убийцы, но и посредством умелой административной деятельности. Последний вариант казался ему более надежным и перспективным. Мартин чувствовал, что на этой стезе можно действовать [63] скрытно и незаметно, избегая ошибок вроде той, которую он допустил в Пархиме.

В поисках пути к вершинам власти он не брезговал мелочами, неустанно по крупицам возводил фундамент будущей карьеры. Иногда Борман ездил в мюнхенский штаб и тогда уж не упускал возможности наладить полезные новые связи и создать о себе выгодное мнение. Так, однажды в Мюнхене случайно встретились несколько партийных функционеров, приехавших из Веймара. «Все мы из Веймара — за это следует выпить», — предложил Борман. Когда на столе появилась бутылка вина, он поднял бокал и произнес тост, как бы ненароком весьма фамильярно сказав какую-то пустую фразу в адрес присутствовавшего на вечеринке Бальдура фон Шираха («Мы были едва знакомы», — вспоминал тот впоследствии). После этого Ширах заметил, что все стали считать его и Бормана старыми приятелями, сдружившимися еще в Веймаре. Очевидно, подобные слухи были Мартину на руку, ибо Бальдур уже в то время занимал видный пост, являясь лидером германской национал-социалистской ассоциации студентов. Простой и эффективный ход, позволивший укрепить репутацию в глазах окружающих!

В период работы у Зиглера Борман пришел к важному выводу: тот, кто зарекомендовал себя «незаменимым» помощником, получает реальную власть. [64]