• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В голове Бормана прочно засела мысль прибрать к рукам часть недвижимости, принадлежавшей церкви. Его особенно привлекала собственность монастырей с обширными земельными владениями. 13 января 1941 года под грифом «Строго конфиденциально» он разослал всем гауляйтерам телеграфное сообщение, фактически ставшее сигналом к началу грабежей. Это послание в несколько строчек — прекрасная иллюстрация методов, которые исповедовал глава партийной канцелярии НСДАП.

«Опыт показывает, что общественность не выражает негодования, когда переоборудование монастырей оправдано полученной от этого пользой. Не вызывает сомнения полезность госпиталей, домов отдыха, центров национал-политического образования, школ Адольфа Гитлера и т. д. Такие работы следует развернуть как можно шире».

Телеграмма, конечно, не являлась юридически закрепленным законом или декретом о конфискации собственности. Любопытно также, что Борман даже не ссылался на распоряжение Гитлера. Однако никто не сомневался, что внутри партии Гитлер поддержал бы рейхсляйтера НСДАП, а в случае серьезного скандала фюрер мог официально откреститься от причастности к этой программе.

Уже в марте гауляйтеры получили инструкции о том, какие предлоги рекомендовалось использовать [276] для проведения этих операций. Например, указывалось, что в Австрии конфискацию следовало производить под предлогом «нужд военного времени», то есть в связи с необходимостью налаживания производства (продуктов питания, тканей, изделий из кожи и т. д.), создания тюрем для содержания военных преступников (дезертиров и тех, кто нарушал режим военного времени, а также политических противников), обеспечения армии помещениями для солдат и складов боеприпасов. Поводом могло послужить также нарушение режима военного времени: утаивание даже нескольких литров молока; критические замечания в адрес партии; ружья, развешанные на стене в качестве декоративного украшения. В подобных случаях речи о компенсациях вообще не было.

Инструкция содержала косвенное указание на причастность Гитлера: отчеты по фактам реквизиций надлежало направлять фюреру. Более того, во время визита в Вену Гитлер рекомендовал (не приказал!) передавать конфискованное имущество в собственность местных властей. Борман немедленно сообщил об этом решении Ламмерсу, стремясь упредить меры рейхсминистра финансов, который собирался рассматривать это имущество как собственность центрального правительства.

С добычей обходились согласно установленному Гитлером порядку: кто мог урвать кусок пожирнее, тот его и хватал. У Бормана появилась возможность проявить себя защитником интересов гауляйтеров и настоять на передаче конфискованного имущества монастырей в их ведение. В письме Ламмерсу он подчеркнул, что всякий, кто отрицает право гауляйтеров забрать это имущество в собственность партии, покушается на независимость гауляйтеров от правительственных органов. Тем самым рейхсляйтер НСДАП заодно оставил не у дел и министра внутренних дел Фрика. [277]

Тяжбу по поводу Клостернейбурга — одного из крупнейших и красивейших монастырей Австрии — можно считать типичным примером того, как готовилась и осуществлялась сама процедура конфискации. Через несколько дней после издания Борманом указания о начале кампании против монастырей партийные лидеры Остланда (восточных земель) собрались в Вене, чтобы выбрать жертву пожирнее. Их взоры привлек монастырь в окрестностях Вены. Раскинувшийся на площади более девяти тысяч гектаров (что соответствовало доброй сотне крупных ферм) и владевший, кроме того, еще несколькими отдельными земельными участками, многими зданиями (все поддерживались в отличном состоянии), церковью XII века, произведениями искусства, ценной коллекцией монет, библиотекой из 120 тысяч томов и знаменитыми винными погребами, Клостернейбург оказался поистине лакомым кусочком. Предварительно решено было разместить в стенах монастыря одну из школ Адольфа Гитлера, цель которых состояла в воспитании молодого пополнения партии. Размеры владений, наличие хороших зданий и почти идеально ровные поля, на которых предполагалось создать комплекс спортивных площадок, сочли особенно подходящими условиями. Однако действовать следовало без промедления, поскольку за право открыть очередную школу боролся также Гамбург.

На следующий день венское гестапо приступило к изучению накопленных материалов. Среди прочего выяснилось: некогда возникло подозрение в том, что в монастыре производились незаконные операции с валютой (впрочем, впоследствии оказалось, что подозрения были беспочвенными); прелат поддерживал дружеские отношения с бывшим канцлером Куртом фон Шушнигом; некоторых монахов обвиняли в нарушении правил морали и монастырского устава, других подозревали в подрывной деятельности. Было [278] решено возбудить судебный процесс по последнему пункту. Буквально через месяц, то есть в феврале 1941 года, рейхсляйтер и губернатор Вены Бальдур фон Ширах подписал приказ о конфискации.

В декабре 1940 года рейхсляйтер НСДАП вновь пожаловался Гитлеру на своевольного гауляйтера Йозефа Вагнера, не желавшего отдавать бразды правления ни в одном из подчиненных ему округов. Диктатор внял просьбам верного паладина, и в дневнике последнего появилась запись: «Фюрер потребовал, чтобы Йозеф Вагнер убирался в Южную Вестфалию». Неделю спустя, когда Гитлер интенсивно занимался подготовкой нападения на Советский Союз и находился буквально на грани нервного срыва, Борман опять вернулся к этой проблеме. «Фюрер повторил, что этот вопрос решен окончательно, что Вагнер должен подчиниться и принести извинения и что в противном случае он будет вообще разжалован». Однако до увольнения дело не дошло: возмутитель спокойствия счел за лучшее отступить и возвратиться в Бохум. В январе 1941 года Гитлер подписал приказ о разделе Силезии и назначениях, предложенных Борманом.

Долгие годы Борман шел к вершине, прокладывая себе путь интригами и расталкивая конкурентов локтями. В то же время успех стал возможен в огромной степени благодаря его поразительной работоспособности, граничившей с одержимостью. В итоге он одержал верх почти над всеми приближенными фюрера. Лишь несколько высших руководителей сохранили относительную независимость, но и те не смели вступать в открытую конфронтацию, поскольку Борман [279] обладал правом вещать от имени самого фюрера. И все-таки не была бы его власть столь всеобъемлющей, если бы не произошло из ряда вон выходящее событие, глубоко шокировавшее всю страну, — тем более что случилось оно в тот момент, когда Гитлер покорил пол-Европы.

11 мая 1941 года, приблизительно в 10 часов утра, в Бергхофе появились адъютанты Рудольфа Гесса Дитш и Летген. Перепуганные, с побелевшими от страха лицами, они сообщили, что доставили от своего патрона личное письмо фюреру. В эти утренние часы Гитлер, по обыкновению, еще спал, и гостям пришлось дожидаться в приемной. Когда пришел Шпеер с охапкой архитектурных эскизов, приехавшие попросили пропустить их вперед ввиду срочности миссии. Наконец, Гитлер вышел из своих покоев на втором этаже и не спеша спустился по широкой лестнице. Фюрер пригласил Дитша в примыкающую комнату. Шпеер только начал раскладывать эскизы, как вдруг услыхал нечленораздельный звериный вопль, перешедший в визгливые крики: «Бормана, живо! Где Борман?»

Тем, что так разъярило Гитлера, немедленно потребовавшего к себе самого доверенного слугу, было письменное сообщение Гесса о намерении вылететь в Англию, дабы, воспользовавшись поддержкой влиятельных друзей, положить конец войне против Британской империи до начала тщательно спланированной кампании против Советского Союза. Борман получил задание немедленно вызвать Геринга, министра иностранных дел фон Риббентропа и генерала люфтваффе Эрнста Удета. Суть происшедшего вскоре прояснилась.

Накануне после полудня Рудольф Гесс — военный летчик, постоянно поддерживавший летные навыки, — вылетел из аэропорта Аугсбурга на самолете «Мессершмитт-110» в сторону Северного моря, взяв [280] максимальный запас топлива, карты и последние сводки погоды. Удета спросили о шансах Гесса добраться до Англии. Справившись о состоянии погоды, тот рапортовал, что, учитывая трудности навигационного характера, этот перелет в равной степени может окончиться как успехом, так и неудачей.

У Гитлера появилась надежда: «Хоть бы он упал в Северное море! Тогда он исчезнет без следа и мы сможем придумать объяснение». На деле же Гесс, проявив удивительное умение, добрался до цели своего полета, дотянув аж до Шотландии, и приземлился за двенадцать часов до того, как ад разверзся в Бергхофе.

Гитлер был уверен, что Гесс не выдаст государственные секреты, но его чрезвычайно заботило, как сообщить германской общественности и союзникам об исчезновении заместителя фюрера, официально назначенного вторым (после Геринга) преемником высшей власти в государстве. Консультации по этому поводу тянулись часами и завершились принятием предложения Бормана объявить Гесса обезумевшим. Шеф германской прессы Дитрих получил задание распространить от имени правительства заявление о том, что Рудольф Гесс, нарушив приказ Гитлера, запретившего ему летать по причине прогрессирующего заболевания, вновь сел в самолет, но из полета не вернулся.

Письмо назвали свидетельством душевного расстройства Гесса. Поэтому, увы, оставалось предположить, что он разбился.

С экспертом в области пропаганды Геббельсом не посоветовались, и он, узнав о случившемся, назвал выбранное объяснение «идиотским». В ближайшее время выяснилось, что он оказался прав: британская радиостанция Би-Би-Си сообщила, что Гесс находится в плену у англичан. Пришлось подготовить еще одно заявление. Суть его сводилась к тому, что Гесс, [281] подверженный душевному недугу (на самом деле он был вполне здоров), под влиянием гипнотизеров и астрологов впал в кризисное состояние и вообразил себя исполнителем некой особой миссии{38}. Говорилось также о необходимости установить степень причастности представителей упомянутых эксцентричных профессий к данному инциденту.

Обоих адъютантов Гесса, хотя они ни в малой мере не были посвящены в детали всей этой истории, отправили в концентрационный лагерь. Всех, кто в последние дни видел Гесса, допрашивали; многие оказались под арестом.

Многие подозревали, что именно Борман подговорил Гесса совершить этот полет. Однако Гесс действительно верил в свой шанс обезопасить Германию от удара в спину во время войны против Советского Союза. Конечно, Мартин знал о пристрастии заместителя фюрера к «нетрадиционным» наукам. Гесс изучал труды древних египетских астрологов и восхищался профессором геополитики мюнхенского университета Карлом Хаусхофером{39}, преклонявшимся перед научными достижениями древних. Удивительно, но именно этот чудаковатый профессор, лекции которого Гесс посещал еще в 1920 году, оказал неоценимую услугу Борману. Как и Гесс, Хаусхофер верил в предчувствие и предвидение. Его астрологические [282] выкладки «свидетельствовали» о том, что немцы станут расой господ, Германия раскинется от Атлантики до Урала и объединится с Японией, и эти предсказания его студент внес в «Майн кампф» своего фюрера.

Мистицизм в трактовке Хаусхофера разделяли многие представители нацистской верхушки, включая самого Гитлера. С началом второй мировой войны профессор горячо проповедовал свою теорию о том, что, согласно мистическим признакам, конфликт с Англией на раннем ее этапе являлся серьезной ошибкой. Гесс оказался тем проводником, посредством которого идеи Хаусхофера достигали Гитлера.

Разделяя теорию профессора, Гесс предложил договориться с англичанами о разделе мира на сферы влияния. Впервые он обсудил эту тему с фюрером в октябре 1940 года. Идея Гитлеру понравилась, но он не знал, как ее осуществить. Гесс поделился планами со своим штабсляйтером. Борман предположил, что в таком деле наиболее эффективным средством могли бы оказаться личные связи с влиятельными английскими деятелями, способными произвести соответствующую подготовку внутри самой Англии. Заместитель фюрера внял этому совету и решил действовать через герцога Гамильтона, с которым у него некогда установились дружеские отношения — оба фанатично любили летать. Герцог на письма не отвечал (ведь Германия и Британия находились в состоянии войны), и Гесс решил добраться до его имения и побеседовать лично.

Несколько месяцев Гесс готовился к дальнему одиночному перелету, изучал навигационную специфику воздушного путешествия из Германии в Шотландию. Второй после фюрера человек в НСДАП имел в собственном распоряжении современный боевой самолет «Мессершмитт-110». Для обеспечения дальнего перелета на фюзеляже истребителя был [283] смонтирован дополнительный бак для горючего. За неделю до вылета, 4 мая, сразу после завершения сессии рейхстага Гесс в личной беседе с Гитлером вновь убедился в том, что фюрер не возражает против его идеи разделить весь мир на две сферы влияния.

Интересно мнение камердинера Гитлера Линге, который был свидетелем сцены, разыгравшейся 11 мая, когда Борман несколько минут поносил своего бывшего патрона, обвиняя его в измене, и проводил параллели с предательством в Пархиме. Скорее всего, такое поведение стало проявлением страха: рейхсляйтер НСДАП опасался, как бы фюрер не заподозрил его в соучастии. Линге увидел тогда в выражении лица и в глазах Бормана свидетельство того, что полет Гесса был для него полной неожиданностью. В течение следующих дней Мартин подробно записывал в дневнике все о происходивших событиях и потом тщательно анализировал записи. Не мудрено: этот момент мог оказаться переломным в его жизни. Либо он выстоит и сделает еще один шаг наверх, либо сорвется, и тогда вчерашние вассалы растопчут его. Конечно, он собрал на них горы компрометирующих материалов, но кто прислушается к нему, если он попадет в опалу?

12 мая, едва Би-Би-Си сообщило о перелете и пленении Гесса, Гитлер приказал на следующий же день созвать в Оберзальцберг всех рейхсляйтеров и гауляйтеров. Телетайп Бормана работал безостановочно; невзирая на расстояния, почти все приехали вовремя. О случившемся они знали лишь то, что сообщалось в первом заявлении, и, сталкиваясь с Борманом в Бергхофе, забрасывали его вопросами. Но тот, напустив [284] на себя важный вид занятого человека, отмахивался от назойливых коллег. Наиболее влиятельные особы все-таки прорвались к Гитлеру, но прочих Борман приказал не пускать.

Геринг, еще не лишившийся благосклонности фюрера, задал Гитлеру вопрос о преемнике Гесса и сразу высказался против кандидатуры Бормана, отметив, что на самом деле внутри партии у рейхсляйтера НСДАП были только враги. Лею, сброшенному Борманом с прежде завоеванных высот и долгое время терпевшему от него притеснения, представился удобный случай расквитаться. Приняв стойку «смирно», он отрапортовал, что, несмотря на занятость, готов взять на себя обязанности заместителя фюрера по делам партии. Лей тут же подчеркнул, что первый помощник предателя ни в коем случае не должен стать преемником предателя. Гитлер пообещал Герингу и Лею, что ни при каких обстоятельствах не назначит Бормана своим заместителем по делам партии. Кроме того, он заявил о намерении взять на себя ответственность за промахи политических лидеров и упразднить бюро Гесса: по обыкновению, фюрер не стеснялся давать обещания, ибо не считал себя обязанным их выполнять.

К 4 часам пополудни в гостиной собралось около семидесяти человек. Гитлер, Геринг и Борман вышли к ним с траурной торжественностью.

Борману выпала честь огласить послание Гесса. Содержание письма произвело на присутствовавших потрясающее впечатление. Но не успела затихнуть последняя фраза, как Гитлер, переживавший один из черных дней в своей карьере, взорвался гневом и яростью, закричал, что Гесс отрекся от истины, изменил делу и нарушил дисциплину в тот самый момент, когда германские дивизии стягивались к восточным рубежам «великого рейха» и могли в любую минуту получить приказ о начале «величайшей [285] военной операции». Заявление о ближайших планах шокировало присутствовавших, которые в большинстве своем не подозревали, что война против Советского Союза должна начаться так скоро.

Между тем один из присутствовавших — Эрнст Вильгельм Боле, гауляйтер всех немцев, проживавших за рубежом, — не на шутку испугался, узнав о содержании послания Гесса. Он родился и вырос в Англии и хорошо знал английский язык. Теперь он вспомнил, что несколько месяцев назад Гесс среди ночи вызвал его в свою берлинскую резиденцию и попросил перевести на английский язык письмо, адрессованное герцогу Гамильтону. Послание содержало те же идеи, о которых говорилось в документе, только что зачитанном перед собранием гауляйтеров.

Боле решил рассказать о том случае и попросил Бормана организовать для него приватную беседу с фюрером. Вскоре он получил желаемое. Гитлер впился взглядом ему в глаза и спросил: «Вы что-нибудь знали об этом раньше?» Едва Боле начал говорить, Гитлер обрушился на него с кулаками. Борман предпочел не вмешиваться, но Геринг предложил Гитлеру все-таки выслушать Боле до конца.

Хотя никто не высказывал это вслух, все уже поняли, кто именно станет преемником Гесса. Мартин Борман... вдруг повел себя отвратительно официально, — с этими отталкивающими манерами каждый был знаком по временам, когда рейхсляйтер НСДАП был «на коне». Стало очевидно, что гнев фюрера прошел стороной, и Борман умудрился вызвать к себе еще большие симпатии хозяина.

Поздней ночью приглашенных отпустили. Получив папки с руководящими документами, они отправились по домам и только потом в этих папках обнаружили указ фюрера. [286]

«Фюрер приказывает: прежнюю службу заместителя фюрера переформировать в партийную канцелярию, которая отныне будет действовать под моим личным руководством. Старшим чиновником партийной канцелярии назначается рейхсляйтер Мартин Борман.

12 мая 1941 г. Адольф Гитлер».

Как и обещал, Гитлер не назначил Бормана преемником Гесса: этот пост был просто упразднен. Однако если кто-то надеялся заодно избавиться и от штабсляйтера НСДАП, то просчитался. Организационная структура партии не изменилась, просто бюро Гесса стало называться партийной канцелярией и получило возможность еще более расширить свою деятельность. А править партийной канцелярией остался все тот же лукавый бюрократ, умело избегавший широкой известности, но в действительности гораздо более амбициозный, чем его предшественник. Заняв место «наци номер два», он мечтал теперь стать «человеком номер два» и в государстве.

Примечательно, что в указе Гитлера не говорилось о Гессе, хотя он улетел всего два дня назад, тогда как одним из первых шагов Бормана стало распоряжение принять меры к тому, чтобы стереть имя Гесса из памяти народа, предав «изменника» забвению. В связи с этим много работы появилось у гестапо. Из Оберзальцберга пришли конкретные указания: изъять портреты Гесса из всех партийных и государственных учреждений, а тех, кто вознамерится препятствовать этому, строго наказывать. Подробный отчет об операции лег на стол Бормана, который изыскивал новые и новые средства, стараясь смыть с себя подозрения в причастности к злополучному перелету.

Чтобы выразить свое негодование по поводу поступка бывшего шефа, он решил даже сменить имена своих детей. Гесс был крестным отцом Рудольфа, родившегося [287] 31 августа 1934 года, а фрау Ильзе Гесс приходилась крестной матерью Ильзе, появившейся на свет 9 июля 1931 года. После измены заместителя фюрера детей стали называть соответственно Гельмутом и Эйке.

Борман использовал любую возможность, чтобы усилить гонения против всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к Гессу. Под общую гребенку в руки Мюллера и Гейдриха попал даже гауляйтер Боле. Однако благодаря вмешательству рейхсляйтера НСДАП его быстро оправдали и выпустили.

Ильзе Гесс утверждала, что ничего не знала о планах мужа. Однако ей не давали покоя, и она пожаловалась Гитлеру на действия Бормана. Мартину пришлось поубавить рвение. В доказательство своей непричастности фрау Гесс предъявила фюреру письма, присланные мужем из Англии. По стилю и содержанию они напоминали бессвязный бред сумасшедшего. Борман немедленно создал группу цензоров и приказал: впредь подобные письма не должны доходить до фрау Гесс. Но Гитлер распорядился снять с нее всякое наблюдение и назначить пенсию в соответствии с министерским окладом ее мужа. Однако Борман затягивал с выплатой пенсии — он был большой мастак на такие дела. После длительной переписки о доме Гесса в Берлине, который — как вдруг выяснилось — тоже числился на балансе партии, Борман содрал с фрау Гесс двойную цену за дом и лишь после этого начал выплату пенсии.

Одним из упрямцев, выступивших в защиту Гесса, был все тот же профессор геополитики мюнхенского университета Хаусхофер, знавший Гесса еще студентом и поддерживавший с ним тесные отношения в последние годы. За дело профессора, которому исполнилось семьдесят два года, и его сына Альбрехта Мартин взялся с особой свирепостью. [288]

Обоих арестовали, причем сына продержали в тюрьме долгое время. Научные труды отца были запрещены{40}.

Борман инициировал преследования всех, кого можно было отнести к категории гипнотизеров, астрологов и им подобных, хотя не существовало свидетельств того, что они повлияли на решение Гесса. Просто бывший заместитель фюрера был ипохондриком, страдавшим от целого букета психических комплексов и абсолютно не доверявшим официальной медицине. Он верил в силы природы и в мастерство знахарей и лечился — как, кстати, и Гиммлер — у знахаря и массажиста Феликса Керстена, который считал, что в данном случае причиной расстройства психики является сексуальное бессилие. Узнав об этом, Борман написал Гиммлеру, что перелетом в Шотландию Гесс, возможно, стремился продемонстрировать свою мужественность.

Примитивный реалист, Борман и прежде приходил в недоумение, выслушивая странные откровения своего патрона, которые не укладывались в рамки национал-социалистской идеологии. Теперь же он разослал гауляйтерам инструкцию, направленную против религиозных и оккультных кругов, предписывая самым решительным образом оградить общество от неопределенности и смуты; как клерикалы пугали людей неизбежным концом мира, так и предсказатели, ясновидцы, астрологи и гадалки твердили, что некие сверхъестественные силы природы выше политических и военных законов развития войны. Гауляйтерам следовало поработать над идеологическим просвещением населения, доказывая, что лозунги политических предсказателей опровергнуты практикой национал-социализма, всегда опиравшегося [289] на научное познание законов расы, жизни и природы.

Две недели спустя Розенберг, рейхсляйтер идеологии, получил от Бормана циркуляр, предписывавший принять меры, которые поощряли бы в народе изучение национал-социалистской идеологии, настоятельную необходимость которого подтвердили события прошедшей недели. Глава министерства пропаганды получил указание провести соответствующую чистку магазинов, торговавших книгами и периодическими изданиями, ликвидировав все материалы по астрологии и прочим лженаукам, основанным на вере в сверхъестественное.

Благодаря рвению Бормана эта кампания растянулась на несколько месяцев и привела к появлению огромного числа приказов, инструкций, циркуляров, разъяснений и прочих документов, на которые было потрачено неимоверное количество бумаги, чернил и рабочего времени. Маги и иллюзионисты надолго исчезли с большинства цирковых арен и подмостков варьете. Им разрешали работать только в том случае, если они подписывали обязательство (перед партией и гестапо) объяснять в конце представления технику исполнения своих номеров — от карточных фокусов до распиливания женщины, — доказывая тем самым, что ничего сверхъестественного в этом нет{41}.

Оказавшись шефом партийной канцелярии, Борман ринулся в бой, завоевывая для себя и своего ведомства главенствующее положение. Он понимал, [290] что вряд ли у него есть истинные друзья в среде рейхсляйтеров и гауляйтеров и что новое назначение наверняка увеличило ряды его недоброжелателей. Первым своим приказом он вновь утвердил в должностях всех партийных лидеров и дал понять: для любого у него найдется не только пряник, но и кнут.

Подчеркнув, что партийная канцелярия (а значит, и ее руководитель) действует под непосредственным руководством фюрера, с его ведома и по его приказам (что делало Бормана недосягаемым для критики), рейхсляйтер НСДАП привел длинный перечень своих достижений и заслуг, заключив его выводом, что для блага партии он «работал, как лошадь, и даже более, ибо у лошади есть возможность отдохнуть в выходные дни и поспать ночью», в чем он зачастую себе отказывал.

Борман был абсолютно уверен в поддержке фюрера и даже предложил всем, кто считал, что справится со столь ответственной работой лучше его, в ближайшее время лично заявить о своих претензиях Гитлеру, обещая немедленно выслать всем желающим приглашения к фюреру на ленч. Однако все уже понимали, чем обернутся эти мероприятия после того, как Борман получит полный список визитеров, не говоря уже о том, что Гитлер и сам мог вспылить, расценив подобные заявления как открытое неповиновение.

Всего через две недели после памятного сбора лидеров НСДАП, 29 мая 1941 года, Гитлер подписал приказ о присвоении Борману правительственных полномочий на уровне министра и ввел его в состав совета министров по вопросам обороны на правах члена правительства. Кроме того, фюрер объявил, что в компетенцию главы партийной канцелярии отныне входят все аспекты, которые прежде — в соответствии с законами, постановлениями и декретами — находились в ведении заместителя фюрера. Таким [291] образом, Борману были даны все прежние прерогативы Гесса, за исключением официальных должностей министра и заместителя фюрера. Итак, Гитлер сдержал слово: формально Мартин не стал преемником Гесса. Но Борман не расстраивался: без громких званий и титулов он мог и далее оставаться в тени, сосредоточив в своих руках огромную реальную власть.

Весьма примечательно, что теперь рейхсляйтер НСДАП доводил приказы фюрера до сведения Ламмерса, который возглавлял административный аппарат правительства и осуществлял связи между главой государства и министерствами. Вопреки законам, Гитлер установил новый порядок в иерархии, о чем известил каждого руководителя правительства специальным письмом с грифом «Лично в руки!». Отныне фюрер правил самодержавно, восседая на троне в заоблачных высотах; шеф партийной канцелярии оберегал его от необходимости самому разбираться в ворохе многочисленных предложений, планов и просьб. Таким образом, Борман стал советником, интерпретатором и глашатаем высшей воли — и притом единственным!

В то время его опаснейшими противниками были Геринг и Лей, принадлежавшие к высшим кругам нацистской иерархии и старавшиеся настроить против него самого Гитлера. Инстинкт подсказывал Борману не затевать борьбу одновременно с обоими. Декрет Гитлера от 29 мая сохранил его влияние в правительственном секторе, но внутри партии Лей собирал союзников, надеясь, что без поддержки Гесса Борман не устоит.

4 июля 1941 года Борман отправился к Герингу, заранее испросив у того согласие на встречу. В ходе [292] беседы рейхсмаршал подчеркнул, что осведомлен о распространенном мнении, будто партией можно пренебречь, но сам его не разделяет. Борман же обратил внимание собеседника на попытки отдельных рейхсляйтеров создать некие группировки внутри НСДАП, чтобы проводить (каждый — в своей области) согласованную политику посредством законов, указов, циркуляров и пр. Поразмыслив, Геринг назвал подобные планы нереальными. После полуторачасовой беседы они пришли к соглашению. В заключение Борман просил рейхсмаршала немедленно обращаться к нему напрямую, если возникнут какие-либо идеи, в реализации которых партия сможет оказать поддержку. Сразу после этих переговоров рейхсляйтер НСДАП приказал своим помощникам Гельмуту Фридриксу и Герхарду Клопферу работать в тесном сотрудничестве с аппаратом Геринга.

Соглашение между ними было мерой временной, направленной против общих врагов всех рангов и званий. Оба стремились надеть узду на самовольных рейхсляйтеров и гауляйтеров. Теперь у Бормана появилась уверенность в том, что правительственный сектор его службы не подвергнется сокрушительному нажиму конкурента и ему не придется вести войну на два фронта. Пришло время начинать кампанию против бунтовщиков. Начало июня Гитлер полностью посвятил последним приготовлениям к нападению на Советский Союз и, предвкушая роль верховного командующего и отгородившись от всех государственных чиновников — исключение было сделано только для Бормана, — обживал ставку «Вольфшанце» («Волчье логово») в Восточной Пруссии.

Одновременно Борман сумел приобрести еще одного важного союзника (его высоко ценил Гитлер) в лице рейхсминистра Фрица Тодта, который возглавлял министерство вооружений и «Организацию Тодта» (ОТ) — особые полувоенные формирования [293] рабочих и инженеров, занятых в основном возведением фортификационных сооружений вдоль побережья Атлантического океана. Борман жаловался ему на негативные последствия, к которым вела раскольническая деятельность Лея вкупе с рядом рейхсляйтеров внутри партии. Альянс с Тодтом не стал для Бормана неожиданной удачей. Давние разногласия между Леем, как руководителем германского трудового союза, и Тодтом, как главой ОТ, были столь глубоки, что они не смогли даже договориться, кому отвечать за организацию торговых лавок в поселках строителей. Борман отметил для своих помощников: «Отвечая на мой вопрос, доктор Тодт сказал, что осуществление планов Лея недопустимо, поскольку это может полностью разрушить партию и нанести значительный ущерб планам правительства».

Долговременной целью Лея была полная власть над политическим корпусом, то есть власть как над самой партией, так и над ее вспомогательными структурами. Он не мог открыто обратиться к гауляйтерам с подобными предложениями, поскольку каждый из них оставался деспотом в своем округе и смертельным врагом центральной власти. Поэтому Лей постарался привлечь рейхсляйтеров, которые наравне с ним хронически страдали от посягательств на свои властные полномочия, пообещав им твердо соблюдать границы ведомственной компетенции. Установив жесткий порядок внутри самой НСДАП, он рассчитывал предотвратить вторжение партийной канцелярии в чужие сферы деятельности. Ему удалось заручиться поддержкой многих рейхсляйтеров, среди которых выделялись влиятельные фигуры Фрика, Франка и Розенберга. Лей начал открытую войну, объявив, что не партийная канцелярия, а его организационный отдел должен принимать решения относительно назначений внутри партии. В этом состоял [294] ключевой момент стратегии Лея; он полагал, что, взяв верх на этом направлении, обеспечит себе общую победу. Дело же обернулось так, что эта битва стала его Ватерлоо.

Борман подошел к решающей схватке во всеоружии, но ему чрезвычайно важно было закрепить свои позиции третьим декретом. Первые два определили его положение, третий же должен был обеспечить ему особые полномочия. Он уже написал набросок соответствующего указа и передал его помощникам для окончательной доработки. Фридрикс настаивал на соблюдении особой осторожности, ибо ситуация не требовала немедленного обращения к фюреру с таким предложением, да и среди гауляйтеров оно могло вызвать взрыв недовольства. К тому же в порядке консультации Гитлер мог ознакомить с проектом самого Лея.

Борман решил придержать декрет до тех пор, пока не подготовит фюрера соответствующим образом, и в качестве первого шага сообщил хозяину о наметившихся тенденциях к расколу среди рейхсляйтеров. Он тщательно следил за тем, чтобы не дать повода заподозрить себя в каких-либо интригах, и во время ежедневных докладов старался всеми возможными способами внушить хозяину уверенность в том, что слуга ни в малейшей степени не наделен властью действовать самостоятельно, но верно и хорошо трудится над тем, что представляется особенно важным для господина. А партийная канцелярия ныне является структурой, никоим образом не отделенной от фюрера и подчиняющейся непосредственно ему.

Лей не получил от Бормана вразумительных ответов по сути своих запросов и, потеряв терпение, 1 июля направил ему резкое послание, потребовав передать его ведомству досье на всех руководителей, назначения которых утверждались фюрером. Он заявил, что конфликт будет окончательно исчерпан лишь [295] после передачи ему всех личных дел, хранившихся в партийной канцелярии.

Это письмо догнало Бормана в «Вольфшанце» в тот самый день, когда там с радостью подсчитывали потери Советов под Минском и рассчитывали на новые крупные победы в ближайшем будущем. Гитлер был полностью занят величайшей военной кампанией в истории; партия и ее внутренние проблемы могли подождать. Борман понимал, что хозяин не захочет отвлекаться от боевых сводок и вникать в перипетии бюрократической возни, и вскользь упомянул о тяжбе с Леем. Гитлер только отмахнулся: оставить пока все по-старому — желанный результат! А уж умением подать указание фюрера в наиболее выгодном для себя ракурсе Борман владел в совершенстве. 15 июля он написал Лею, что фюрер распорядился проинформировать его о своем приказе не изменять действовавший порядок и оставить личные дела в ведении партийной канцелярии, что выдвигать предложения о кадровых перемещениях и назначениях в партии имеет право лишь тот, кто постоянно находится рядом с фюрером и верен ему. Таким образом, в ведении центрального кадрового бюро Лея по-прежнему осталась только чудовищно огромная картотека на миллионы рядовых членов НСДАП.

Фраза об исключительном праве ближайшего соратника фюрера фактически означала достижение поставленной цели: сфера интересов Бормана была надежно защищена от посягательств противника. Кто осмелится подвергнуть сомнению целесообразность приказа самого Гитлера? Теперь нужда в третьем декрете отпала{42}. [296]

23 июня 1941 года, выезжая специальным поездом из Берлина в «Вольфшанце» с фюрером и его свитой, Мартин Борман считал, что начинается эпоха великого переселения немцев на восточные равнины, которое было названо в «Майн кампф» главной задачей третьего рейха. Никто не знал тогда, какую территорию накроет вал завоеваний, где пройдут дальние рубежи «Великой Германии». Недалеко от Москвы? Вдоль гор Урала? Или волна наступления преодолеет эту горную гряду и обрушится на Сибирь? Лишь победа в войне сомнений не вызывала. В планах недостатка не было. Гитлер, Геринг, Розенберг и Гиммлер дали волю фантазии, решая судьбы народов и земель. Борман пока оставался в стороне. Он не обладал ни буйным воображением, ни широкими познаниями и не тратил времени на раздел шкуры неубитого медведя. Рейхсляйтер НСДАП спокойно ждал, когда настанет пора сесть за рабочий стол и заняться реальными назначениями. Вот тогда-то он вновь раскинет тенета бюрократического аппарата, умножит ряды своих верных бойцов на том невидимом фронте, где сражения сопровождаются не лязгом гусениц, а скрипом перьев, не артиллерийской канонадой, а трелями телефонных звонков, не автоматными и пулеметными очередями, а треском телетайпов.

Задолго до нападения на Советский Союз у Бормана уже имелись обширные и подробные записи о том, какие планы наметил Гитлер в отношении народов Востока. Модель подобных действий отрабатывалась на поляках, обсуждению статуса которых была посвящена беседа, состоявшаяся в рейхсканцелярии [297] в октябре 1940 года (приглашенные: Франк, Ширах и Кох). Гитлер объявил поляков «лентяями от природы», которых следовало заставить трудиться и приучить к роли слуг. Об их национальной культуре и цивилизованности впредь не могло быть и речи: предписывалось поддерживать образование и жизнеобеспечение на самом низком уровне. С особым удовольствием Борман записал, что будущее «недочеловеков-большевиков» должно оказаться еще худшим.

Вопрос состоял в том, какому из предложенных подчиненными планов Гитлер отдаст предпочтение. Идея вермахта опиралась на систему кайзеровских времен, когда на оккупированной территории победители устанавливали жесткую диктатуру, опиравшуюся на силу армии, а экономику регулировали представители крупной промышленности. Концепция Гиммлера была построена на принципе подчинения низших рас, предназначенных для рабского труда на благо высшей расы, а земли следовало просто поделить между «сверхчеловеками». Кроме того, был еще план Розенберга, эмигранта из Прибалтики, ненавидевшего русских большевиков и предлагавшего истребить их руками украинских националистов.

Когда германские войска уже приготовились к нападению, Борман принял свое решение относительно планов конкурентов: как можно дольше поддерживать пламя вражды между ними, — точно в стиле Гитлера, использовавшего этот метод с момента образования НСДАП. Он оказал моральную поддержку Розенбергу, пообещав отстоять точку зрения партии в борьбе как против военных, вознамерившихся взять в свои руки управление огромными территориями, так и против полиции и СС, желавших избавиться от надзора гражданских лиц и бесконтрольно осуществлять кампанию всеобщего террора. [298]

Перед вступлением в должность рейхсминистр Востока потребовал от Гиммлера полного подчинения в решении главных вопросов. Однако рейхсфюрер СС сослался на распоряжение Гитлера, разрешившего ему действовать совершенно независимо в пределах своих полномочий, и призвал в свидетели именно Бормана. «Конфиденциально» Гиммлер сообщил «дорогому Мартину», что совместная работа с Розенбергом — самое трудное задание, которое когда-либо ставила перед ним партия.

16 июля 1941 года Гитлер решил разделить пирог на всех. В то время он был воодушевлен результатами первых сражений: советские войска не могли прийти в себя, постоянно попадали в окружение и несли огромные потери. Шестерка главных действующих лиц (кроме Гитлера и Бормана присутствовали Розенберг, Геринг, Ламмерс и Кейтель) не сомневалась в победе. По обыкновению, протокол, который впоследствии лег в основу «совершенно секретного документа государственного значения», вел Борман. Остальные участники позже получили копии — ошибок в документе быть не могло, так как окончательный вариант подписал сам Гитлер. Геринг и Розенберг вознегодовали при виде столь «неквалифицированно составленного» документа, но ничего изменить уже не могли. Борман придал указу именно такой вид, который оставлял свободу маневра ему самому и ставил его над членами правительства. Кроме того, он внес в его содержание собственные предложения, не согласовывая их с прочими участниками совещания, которое длилось до пяти часов утра. Естественно, большую часть времени Гитлер произносил монологи, а в паузах слушатели могли задать вопросы, выяснить отношение фюрера к своим идеям.

Нетрудно понять, почему отсутствовал Гиммлер: суд не приглашает палача для вынесения приговора. Дело последнего — исполнять решение. Гейдрих, [299] специальный уполномоченный Гиммлера, находился в это время в ставке СС, укрытой в лесу всего в нескольких километрах от «Вольфшанце». Нетрудно представить ярость, охватившую Гейдриха при известии, что его оставили не у дел. Никто из собравшихся не высказал сожалений по поводу отсутствия Гиммлера, а Розенберг был даже откровенно рад этому. Ни Борман, ни Геринг не причисляли рейхсфюрера СС к деятелям второго эшелона власти. В меморандуме Бормана были четко определены полномочия Гиммлера: в отношении местного населения предпринять шаги, необходимые для восстановления мира, обеспечения исправности линий коммуникаций и поставок продовольствия, применяя все меры вплоть до расстрелов, выселения и т. д.; уничтожить всякого, кто вздумает противиться германскому владычеству. Для выполнения этой миссии бригады СС надлежало укомплектовать соответствующей техникой, начиная от бронемашин и кончая «юнкерсами» для бомбардировок населенных пунктов, жители которых могли оказать упорное сопротивление. Подавлять, заставлять, управлять — вот приоритетная задача.

После перелета Гесса Борман объединился с Герингом в борьбе против остальных рейхсляйтеров. Эти двое задолго до совещания договорились между собой о предстоящих назначениях на ключевые посты. Комиссаром богатой Украины они хотели видеть гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха, тогда как Розенберг справедливо опасался, что своевольным Кохом, опиравшимся на поддержку могущественных покровителей, трудно будет управлять. Розенберг добивался назначения на пост комиссара Остланда Генриха Лозе, гауляйтера Шлезвиг-Гольштейна, но Борман жестко отринул эту кандидатуру. Крыму предстояло стать вотчиной гауляйтера Австрии Альфреда Фроенфельда, а гауляйтеру Бранденбурга Вильгельму [300] Кубе было уготовано место либо в Москве, либо в Белоруссии. Вновь назначенные — все без исключения — могли похвастаться дружескими отношениями с Борманом. Рейхсляйтер НСДАП и рейхсмаршал договорились в будущем сделать уступку Розенбергу и утвердить его ставленника на пост комиссара Кавказа (как известно, до этого не дошло — советские войска и история распорядились иначе).

Когда конференция уже подходила к концу, участники вспомнили о рейхсфюрере СС. Борман записал в протоколе: «На совещании были определены также полномочия рейхсфюрера СС. Фюрер, рейхсмаршал и остальные согласились, что полномочия Гиммлера должны остаться такими же, как и в рейхе». Эта формулировка позволяла создать у Розенберга впечатление, будто в пределах попадавшей под его власть территории полиция будет подчинена ему. С другой стороны, вписав фразу фюрера «решительно расстреливать, выселять и тому подобное», Борман обеспечил своему союзнику Гиммлеру достаточную свободу действий. Геринг же отнесся к этому спокойно, поскольку должность председателя совета министров по вопросам обороны позволяла ему — если бы понадобилось — поставить Гиммлера на место. В то время министр оккупированных территорий еще не имел зданий для нового министерства и на совещании обратился к Гитлеру с просьбой разместить штаб-квартиру ведомства в Берлине. Соответствующие здания были выделены, и сие означало для Розенберга личную победу: незадолго до этого его личный враг Риббентроп отказался предоставить необходимые помещения. Борман тоже был доволен таким поворотом событий, поскольку штаб Розенберга оказался настолько удаленным от самих оккупированных территорий, что гауляйтеры могли, не опасаясь жесткого контроля, действовать и принимать решения по собственному усмотрению. Точнее — [301] в соответствии с пожеланиями Бормана, который не только географически находился к ним гораздо ближе, но и имел на них большее влияние как партийный руководитель.

К лету 1941 года Борман поставил конфискацию церковного имущества на широкую ногу: в западных областях Германии реквизиции подверглись тридцать пять монастырей; в епархии Бреслау зарегистрировано более шестидесяти актов конфискации; в Австрии — более двухсот. Протесты и обращения в суд не помогали. Лишь в нескольких случаях у истцов оставалась надежда со временем добиться своего, но затягивание слушаний в суде грозило сделать процессы бесконечными. И все-таки в июле 1941 года случилось то, чего Гитлер хотел избежать во что бы то ни стало: разразился громкий скандал. Все началось с мюнстерского епископа графа Клеменса Августа фон Галена, в епархии которого гестапо реквизировало восемь монастырей. В своих проповедях он заявил, что национал-социалисты осуществляют гонения против христиан и церкви, а также убивают людей, страдавших душевными расстройствами, в ходе реализации проекта «Эйтаназия». Зарубежная пресса запестрела соответствующими сообщениями, а внутри страны его проповеди расходились по рукам в нелегальных рукописях. 15 августа 1941 года Борман записал в дневнике: «Остается ждать шагов фюрера против епископа — вполне подошел бы смертный приговор. Но в условиях военного времени такая мера может оказаться нежелательной».

Действительно, Галена лишь посадили под домашний арест и запретили покидать свою резиденцию. Тем не менее глава партийной канцелярии разослал гауляйтерам извещения о том, что фюрер распорядился [302] временно прекратить конфискации имущества церкви и монастырей. В особых случаях, когда реквизиция представлялась необходимой, следовало обращаться к фюреру — естественно, через партийную канцелярию.

Как обычно, Гитлер предпочитал оставаться в стороне. Когда его бывший вице-канцлер Франц фон Папен нанес визит в ставку фюрера и завел разговор о Галене, Гитлер ответил, что распорядился покончить с этой «чепухой», приказав Борману распространить соответствующий циркуляр. Однако Ламмерс проговорился фон Папену, что Борман сопроводил приказ фюрера пояснением, предписывавшим гауляйтерам не воспринимать запрет всерьез. В таких случаях шеф партийной канцелярии становился ширмой для своего хозяина и отлично понимал, что тем самым доказывает свою незаменимость.

Гитлер из осторожности не стал вмешиваться в конфликт между Борманом и гауляйтером Аугсбурга Карлом Валем. Когда эмиссар Бормана передал гауляйтеру требование начать активные действия против монастырей, тот возразил, что у начальника партийной канцелярии, по-видимому, не все в порядке с головой, если в военное время он рискует сеять раздоры внутри страны. Посланец заметил, что программа отчуждения монастырских земель — любимое детище Бормана, но Валь остался тверд в своем решении. Рейхсляйтер НСДАП направил к строптивому гауляйтеру другого эмиссара и пригрозил большими неприятностями, но тот вновь не поддался и счел за благо строго придерживаться указов фюрера. Гитлер же решил даже разбирательство с Галеном отложить до окончания войны. Он последовал совету Геббельса, предупредившего, что в случае ареста епископа возможны серьезные беспорядки — в военное-то время! — не только в Мюнстере, но и во всей Вестфалии. [303]

Мюнстерский округ, среди населения которого преобладали католики, никогда не был плодородной почвой для национал-социалистской идеологии. Гауляйтер Альфред Майер чувствовал бы себя гораздо комфортнее на этой должности, если бы объектом для своих нападок Борман выбрал не христиан, а кого-нибудь другого. Когда псевдопротестантский епископ Людвиг Мюллер попытался создать «церковь рейха», чем вызвал ярость среди протестантов, Майер предложил пойти на компромисс. Именно в это время Борман, присвоивший себе роль партийного «папы», решил: пришла пора объявить, во что призывает верить национал-социализм. Подробный ответ Майер, как и другие гауляйтеры, получил в июне 1941 года в виде циркуляра «Отношения между национал-социализмом и христианством».

В предисловии вновь утверждалось, что идеи национал-социализма и христианства несовместимы. По мнению Бормана, церковь пренебрегала личностью и добивалась власти именно за счет того, что подавляла в человеке гордость, самоуважение и самостоятельность. А национал-социализм опирался на научные принципы и потому превосходил христианство, на самом деле являвшееся лишь разновидностью иудаизма. Теологию Борман объявил лженаукой. Бога же он готов был признать: «Тот, кого мы называем Всевышним, или Богом, есть сумма законов природы, управляющих развитием неисчислимых планет Вселенной и определяющих судьбу всего живого — от микроба до человека — и неживого мира».

Впервые в истории Германии церковь была официально отделена от государства. «Только правительство и партия вправе руководить народом. Влияние церковников — наравне с астрологами и прочими мошенниками — надлежит искоренить».

Не вдаваясь в детали, Геббельс — уж он-то кое-что смыслил в пропаганде — в беседе с Борманом мягко [304] заметил, что неблагоразумно в военное время проводить столь яростные выпады против церкви. Присутствовавший при этом Розенберг назвал такие внутрипартийные циркуляры неприемлемыми и торжествовал, видя выражение растерянности на лице Бормана, которому нечего было сказать в ответ. Оказалось, что Гитлер тоже высказал рейхсляйтеру НСДАП неудовольствие по поводу излишней спешки в этом вопросе и приказал изъять разосланные гауляйтерам копии. Тут-то и выяснилось, что автором текста был якобы не Борман, а его помощник, который и понес соответствующее наказание: сменив коричневую форму на защитно-серую, он отправился на фронт. Однако терминология в стиле лозунгов, очень примитивная аргументация и ущербность идей явно указывают на авторство рейхсляйтера НСДАП. По-видимому, клерку поручили отредактировать текст, ибо Борман не отличался грамотностью. Исполнителя в конце концов и выставили виноватым.

И все же это событие не отбило у Бормана желания заниматься идеологической работой. Так, он ввел в школах изучение дополнительного курса «Афоризмы национал-социализма» — то есть отрывки из этого учебника следовало зачитывать на утренних политических занятиях и «классных часах». Вместе с тем Борман разослал гауляйтерам инструкцию, в которой призывал их воспрепятствовать склонности многих членов НСДАП к придумыванию партийных ритуалов наподобие церковных церемоний, ибо видел в этом замену осознанной приверженности научным принципам на бездумное следование догмам в стиле культового религиозного поклонения.

Более того, Борман решил, что сообщать горестную весть о гибели солдата должен не священник, а представитель партии. «Но почему священнику не остаться вестником несчастья?» — недоумевал Геббельс, самый последовательный оппонент рейхсляйтера [305] НСДАП в вопросах религии (возможно, причиной тому была детская мечта стать священником). Однако министр пропаганды расходился с Борманом не в целях, а в методах: религию следовало искоренить, но форсировать события именно в тот момент было ни к чему. Он полагал, что после войны сломить церковь будет легче.

Геббельс уступил, когда Борман, поддержанный Гиммлером, накануне рождественских праздников 1941 года потребовал изъять из радиопередач традиционное исполнение гимна Христу. В качестве компромисса согласились заменить этот гимн на песенку «Елочка». Борман рекомендовал передавать легкую музыку и популярные мелодии. Геббельс согласился выполнить требования рейхсляйтера НСДАП лишь потому, что предвидел мощный поток писем от возмущенных слушателей, о чем смог сразу после праздников сообщить Гитлеру (в следующий раз Борман предпочел не рисковать и в 1942 году согласился на привычную «Тихую ночь»).

Начавшаяся таким образом грызня между шефом партийной канцелярии и министром пропаганды растянулась еще на два месяца, ибо в то же время появились две книги неоязыческого толка, причем одна из них принадлежала перу Шмидта, шефа отдела образования при ведомстве Лея. Кроме ряда других рискованных утверждений автор высказывал мысль о том, что именно национал-социалистам уготована загробная жизнь в раю, обещанная христианской верой.

Геббельс объявил: окажись автор шпионом противника, ему достаточно было бы только написать эти книги, ибо «для немецкой нации ничего более вредного придумать просто невозможно». Он поручил своему помощнику Вальтеру Тисслеру спросить у Бормана: во-первых, следует ли немцам верить в загробную жизнь и, во-вторых, следует ли национал-социализму пропагандировать какую-то конкретную [306] точку зрения по этому вопросу или позволить каждому немцу решать эту проблему по-своему? Ответ гласил, что национал-социализм занимается только земной жизнью, а вопрос о мире ином — личное дело каждого.

Поначалу Борман не соглашался конфисковывать книги под предлогом гарантированной немцам свободы совести. Однако в конце концов он признал, что НСДАП не стоит связывать себя принятием какой-то определенной позиции в этом вопросе, и распорядился изъять из обращения... только брошюру Шмидта!

Вместе с тем Мартин не сомневался в надежности своей позиции: Гитлер вновь дал понять, что рейхcляйтер НСДАП придерживается правильного курса.

Фюрер «подарил» Борману Вартеланд в качестве полигона для отработки средств борьбы против христианства. Гауляйтер Артур Грейсер, штаб-квартира которого располагалась в Познани, получил полномочия на проведение особой политики по отношению к церкви в пределах подчиненной ему территории. После падения Польши прежние условия деятельности церкви на ее землях потеряли силу, и потому такой шаг даже формально не стал противозаконным. Борману выпал шанс «поработать» над моделью будущей «Великой Германии».

Главный принцип — отделение церкви от государства. С точки зрения закона религиозные сообщества представляли собой всего лишь клубы, которым запрещалось распространять свои идеи за пределами специально отведенных помещений. Тот, кто желал вступить в подобные клубы, должен был написать заявление. Несовершеннолетним вступать в эти сообщества запрещалось. Религиозные организации (например, детские или молодежные) любого толка были строго запрещены. На нужды клуба его члены могли собирать взносы, но не имели права принимать пожертвования. Освобожденные должности для священников [307] или глав сообществ были отменены — то есть им следовало обеспечивать себя средствами к существованию за счет какой-то иной работы. Клубу разрешалось иметь только одно культовое помещение (церковь).

Итак, Борман сделал все, что мог. Теперь гестапо должно было обеспечить исполнение установленных порядков. Отныне рейхсляйтер НСДАП направил всю свою энергию и агрессивность против евреев и «недочеловеков» с Востока. Естественно, он не обделил вниманием своих конкурентов и недоброжелателей.

На Востоке Борман в полной мере реализовал то, что при оккупации стран Западной Европы ему удалось лишь отчасти: он приобрел немалую реальную власть. Поскольку Борману выпало сообщать миру волю фюрера, его приказы принимали к исполнению все: рейхскомиссары и их подчиненные; служба безопасности Гиммлера; гауляйтер Фриц Заукель, которому поручили пригнать на принудительные работы в Германию миллионы мужчин и женщин. Даже сам Гитлер все больше и больше попадал под влияние Бормана, поскольку тот оказался единственным представителем партийной верхушки, постоянно внимавшим ему. Вследствие этого привычка фюрера натравливать подчиненных друг на друга не задевала рейхсляйтера НСДАП, который всегда знал, куда дует ветер. Кроме того, обретя статус единственного толкователя воли фюрера, он неизменно выступал в роли третейского судьи во всех распрях в нацистской верхушке, что также помогало ему в осуществлении собственных планов.

Таким образом, Борман оказывал гораздо большее влияние на политику на Востоке, чем могло показаться [308] на первый взгляд, хотя не имел квалификации, необходимой для успешной работы таких масштабов. Что мог он знать о пространстве между Балтийским и Черным морями? Обширные лесные массивы, непроходимые болота, бескрайние просторы черноземов были для него лишь символами и названиями на карте. Незнание реальных условий и особенностей населявших эти земли народов вкупе с алчностью, предубеждением и высокомерием завоевателя — все это обрекало его умозрительные планы на провал.

Весь мир Бормана умещался на двух столах — его собственном и Гитлера. Сначала из этого мира еще можно было полюбоваться красотами лесов, позже он перекочевал в бетонные бункеры без окон, но с кондиционированием. Где бы ни находился штаб, бункеры Бормана и Гитлера были рядом, огороженные от внешнего мира трехметровой стеной. На внутренней территории располагалась сверхсекретная зона, обнесенная колючей проволокой с электрическим током и защищенная такими дополнительными оборонительными укреплениями, как доты, зенитные батареи, автоматические пулеметные установки. По признанию генерала Йодля, ставка в Растенбурге являла собой нечто среднее между монастырем и концентрационным лагерем, хотя «Вольфшанце» находился не на захваченной территории, а в сорока километрах от советской границы.

Образ жизни Гитлера позволял Борману постоянно держать в поле зрения все его ближайшее окружение. Первое правило гласило: никаких дел до девяти часов утра. Курьерский самолет из Берлина со сведениями обо всех событиях дня предыдущего, новыми документами и газетами прилетал в десять часов. Гитлер никогда не просыпался раньше десяти — обычно он вставал намного позже. После завтрака совершал пятнадцатиминутную прогулку в небольшой сосновой рощице в компании с Борманом, изредка — в обществе [309] кого-нибудь из адъютантов. Благодаря этой привычке фюрера Мартин мог обсудить с ним некоторые дела в полуофициальной обстановке. Совещания по военным вопросам начинались обычно после двенадцати часов. Поскольку генералы не терпели присутствия Бормана, у него появлялась возможность заняться собственными делами. Затем он вновь присоединялся к Гитлеру во время ленча и сидел за столом по диагонали от него, вслед за Кейтелем. Встав из-за стола, фюрер вызывал к себе Бормана. Рейхсляйтер НСДАП предлагал вниманию диктатора отобранную почту, документы, затребованные им данные и подготовленные по его заданию приказы, декреты и т. д. Эта работа никогда не занимала более тридцати минут, что свидетельствовало об отличной предварительной подготовке документации, об умении Бормана кратко и точно изложить суть дела.

Следующие два часа обычно были отмечены в календаре личного камердинера Гитлера, гауптштурмфюрера СС (что соответствует званию армейского капитана) Линге, как «личное время». То есть до обеда фюрер отдыхал от дел, чаще всего — спал. После обеда (в восемь часов вечера) он вновь звал к себе Бормана и беседовал с ним до полуночи. Совещания и консультации с нацистскими бонзами обычно тоже проводились в этот отрезок времени. Затем следовал вечерний чай, после чего Гитлер произносил свои ночные монологи в присутствии приближенных, в числе которых, естественно, был и рейхсляйтер НСДАП. После трех часов ночи Гитлер обычно отпускал приглашенных, а Борман уточнял, какие из решений фюрера, принятых за прошедший день, следует немедленно оформить в виде декретов, приказов и инструкций. В четыре часа ночи Гитлер удалялся в спальню. Борман же вновь усаживался за рабочий стол, просматривал записи прошедшего дня и делал необходимые пометки. Он вообще никогда не спал более шести [310] часов в сутки. Только необыкновенное здоровье помогало ему много лет подряд выдерживать столь напряженный ритм без пребывания на свежем воздухе, без дневного света, а физическим упражнениям он посвящал — лишь эпизодически — не более одного часа в день. Режим добровольного заточения изредка прерывался поездками в Берлин, Мюнхен или Оберзальцберг (в связи с исполнением обязанностей шефа партийной канцелярии) и в тех случаях, когда Гитлер проводил некоторое время в Бергхофе. Нога Бормана лишь дважды ступала на восточные земли, когда фюрер выезжал в ставку, расположенную на Украине. Причем во время одной из этих поездок он поддался не характерному для него любопытству и даже решился выйти за колючую проволоку, чтобы осмотреть окрестности.

Сведения о России Борман черпал из рассказов тех, кто ее почти не видел. Любой солдат, оказавшийся в начале зимы 1941 года недалеко от Москвы, узнал эту страну в тысячу раз лучше. Сведения о русских Борман получал прежде всего из монологов фюрера: славяне — ленивые, склонные к анархии, нецивилизованные варвары, неспособные на великие достижения; они дики и сумасбродны, и потому служащим германской полиции придется постоянно держать руку на кобуре. Борман никогда не видел воочию, как поднимаются в атаку, как умирают на поле боя, как страдают раненые, какие пытки переносят пленные. Для него все эти люди оставались абстрактными фигурами. Его реальностью были фантазии Гитлера о будущем этой страны: немцы — владельцы обширных плодородных земель; немецкие города с величественными зданиями, соединенные между собой скоростными автострадами; прекрасные пригородные виллы — рай для сотен миллионов немцев; а русские где-то далеко, в глуши — разгромленные, обездоленные, покоренные, безропотно и непрерывно работающие. [311]

Коллеги по партии, не верившие в скорую победу, были в глазах Бормана пораженцами. К таковым он относил, например, Геббельса, в конце 1941 года предложившего (и представившего по этому поводу доклад на двадцати девяти страницах!) пообещать восточным народам освобождение от большевизма и призвать их к сотрудничеству в борьбе за свободное светлое будущее.

Не лучше был Розенберг, выступивший с идеей присвоить особый статус украинцам и прибалтийским народам, что означало создать культурные центры, открыть университеты, обеспечить приличные жилищные условия, дать право на владение землей и даже создать собственные военизированные формирования для борьбы против коммунистов. Слабоумные генералы предлагали возобновить — после десятилетий атеизма! — религиозные службы в надежде, что проповеди против дьявола Сталина сделают верующих людей их союзниками. Борман внимательно следил за тем, чтобы подобные документы не попадали на стол Гитлера, и использовал их для натравливания конкурентов друг на друга: Гиммлер ненавидел священнослужителей; военные не желали доверять оружие сочувствовавшим представителям местного населения; а чтобы не оставить камня на камне от идеи предоставления особого статуса украинцам, достаточно было позвонить Герингу и гауляйтеру Коху, о котором Гитлер был очень высокого мнения. [312]