• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Весной 1940 года Борман счел необходимым повторить давнее распоряжение о взаимодействии партии и правительства (за истекшее с тех пор время некоторые руководители сменились, да и сама инструкция вроде бы устарела, и следовало вновь потребовать строгого исполнения изложенных в ней требований). Он вновь приказал осуществлять всякие официальные контакты с правительством не напрямую, а через бюро Гесса. Новизной отличался лишь пункт, строго запрещавший советоваться с каким-либо иным партийным органом по вопросам взаимодействия с правительством (сразу после учреждения бюро Гесса Борман не мог открыто заявить о подобных претензиях, ибо еще сильны были позиции давно существовавшего отдела Роберта Лея).

Этот указ помечен датой 9 мая 1940 года, но был подготовлен заранее. Цель — дезинформация, ибо в этот день Борман уже покинул Берлин. Из соображений секретности Гитлер и все приглашенные прибыли на загородную железнодорожную станцию, в депо которой заранее (и тоже тайно) был переведен специальный поезд фюрера. Следуя разработанному Борманом и одобренному Гитлером плану маскировки, поезд сначала двигался в сторону Гамбурга, но затем незаметно перешел на вспомогательную ветку и направился в Эйскирхен. Пункт назначения пассажирам [259] не объявляли — о нем знали лишь несколько человек, включая Бормана. На самой станции все указатели были сняты. Прямо с поезда всех пересадили в машины, и кортеж двинулся в «Фельзенест» («Гнездо среди скал») — новую полевую ставку фюрера: система бетонных бункеров, которым любая бомбежка была нипочем; зенитные батареи вокруг; на холме, в деревне Родерт (близ Мюнстерефеля) — казармы для солдат.

Лишь поздно вечером, узнав прогноз погоды, Гитлер приказал Борману передать в войска кодовое слово, объявлявшее о начале наступления на Западном фронте. Одновременно вступило в действие распоряжение Бормана, предписывавшее высшим чинам партии в отсутствие своего рейхсляйтера строго придерживаться установленного порядка работы. Следующие несколько недель Гитлеру было не до внутрипартийных дел; Борман же просто повсюду сопровождал хозяина, ничем особенно не занимаясь. Повидимому, именно поэтому он вернулся к дневнику лишь дней через двадцать и ограничился короткой записью о погоде в первые дни наступления.

Борман вновь приступил к активной деятельности, когда пришла пора создавать новую администрацию на захваченных территориях. Йозеф Тербовен, гауляйтер Эссена, был назначен комиссаром рейха в Норвегии; после капитуляции Голландии один из авторов идеи аншлюса Австрии — Артур Зейсс-Инкварт занял аналогичный пост в Нидерландах. 25 мая Борман провел совещание, на которое пригласил Зейсс-Инкварта, шефа полиции Гиммлера и Фрица Шмидт-Мюнстера, своего подчиненного из бюро Гесса. Для подобных встреч Мартин любил использовать термин «консультация», но на самом деле он просто отдавал распоряжения. Через месяц военные действия прекратились, поскольку было достигнуто соглашение о перемирии, и Борману выпал день его собственного [260] триумфа, когда он созвал партийных «военных спекулянтов», которые извлекли немалую выгоду из победы над Западом, на совещание в ставку «Черный лес». Кроме Зейсс-Инкварта и его штаба, были приглашены: гауляйтер Бадена Роберт Вагнер, ныне назначенный также проконсулом Эльзаса; новый гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах; бывший гауляйтер Вены, вернувшийся теперь в свой родной округ Саар — Палатинат (расширенный за счет захвата Лотарингии), Йозеф Бюркель. Все эти перестановки Борман продумал в предыдущие недели, а фюрер незамедлительно подписал бумаги.

Одним из назначенцев последнего периода, которого Мартин терпеть не мог, был гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах. Борман не простил ему того, что в давние дни в Веймаре и в Мюнхене ему приходилось лебезить перед этим молодым задавакой.

В начале 1940 года, когда Бальдур сменил в австрийской столице гауляйтера Бюркеля, солнце Бергхофа стояло над ним в зените. Он был по-прежнему влиятелен и в сентябре того же года, когда приезжал на собеседование в партийную канцелярию, и Борман фамильярно обращался к нему на «ты». В тот день Ширах признался в перерасходе средств. Борман сразу предложил свою помощь, пообещав, что по его рекомендации Гитлер согласится выдать гауляйтеру Вены четверть миллиона, а то и больше.

Ширах поблагодарил, но предложение отклонил. Увидев в этом демонстративный отказ, высокомерное нежелание быть ему чем-либо обязанным, Борман окончательно озлился и с тех пор не упускал случая навредить гауляйтеру Вены. Причем особого труда не понадобилось. С юношеским легкомыслием Бальдур фон Ширах не скрывал от недалеких функционеров, что считает их ограниченными мелкобуржуазными обывателями. Поклонник муз, он имел обыкновение приглашать на ленч местных молодых талантливых [261] служителей искусства. Это оскорбило не только Гитлера, в котором Вена не признала гениального художника и архитектора, но и Геринга, мечтавшего превратить Берлин в Мекку искусства. Когда же самонадеянный Ширах вознамерился утвердить себя в качестве независимого лидера молодого поколения и попытался освободиться от влияния партии, на него со всех сторон посыпались стрелы критики.

Борману не потребовалось особых усилий, чтобы убрать помеху в лице рейхсляйтера Бухлера, который одно время был даже генерал-секретарем рейхсляйтеров — еще один громкий титул, за коим не стояло никаких определенных функций. Он появился в Берлине только в ноябре 1934 года, когда после смерти Гинденбурга Гитлер в дополнение к президентской канцелярии учредил «личную канцелярию фюрера НСДАП». Сотрудники Бухлера принадлежали в основном к старой партийной гвардии. Был здесь и брат Мартина Альберт, который возглавлял отдел канцелярии Бухлера и одновременно стал личным адъютантом фюрера. Как обычно, Гитлер не позаботился разграничить обязанности родственных служб. Поэтому борьба за главенствующую роль между начальниками рейхсканцелярии, президентской канцелярии, личной канцелярии и партийной канцелярии была неизбежна.

Бухлер занимал также пост начальника партийной следственной комиссии по защите национал-социалистской литературы, но в целом отнюдь не страдал от переутомления. Функции руководителя секретной операции «Эйтаназия» тоже не очень тяготили Бухлера, поскольку большую часть работы выполнял его помощник Виктор Брек. Неудивительно, что сам рейхсляйтер много времени проводил в своем поместье в [262] Бранненбурге (близ Розенхейма), а в берлинском бюро на Воссштрассе появлялся изредка и ненадолго. Его утомляли бесконечные ссоры и переделы сфер влияния.

После начала войны Гитлер стал недоступен. Даже Бухлеру приходилось связываться с ним через Бормана. Поэтому Бухлер решил подыскать иное занятие. Он пожил за границей и разговаривал на нескольких языках. Поскольку идея создания немецких колоний казалась в то время весьма перспективной, Бухлер решил попытать счастья в заморской кампании. С этой просьбой он явился в ставку Гитлера. Ситуация складывалась благоприятная: Франция была фактически повергнута, следующим шагом виделся передел Африки. 23 июня 1940 года в дневнике Бормана появилась запись: «Рейхсляйтер Бухлер просил фюрера о направлении в колониальную миссию; фюрер определенного ответа не дал».

Подобный ход событий не устраивал Бормана, поскольку столь стремительный уход Бухлера не позволял ему подготовить почву для важных приобретений. Таковым могло стать место руководителя проекта «Эйтаназия». Он мог бы также взять под свой контроль канцелярию Бухлера и устроить тяжелую жизнь своему брату. А должность главы комиссии по защите национал-социалистской литературы была удобной позицией для атак на нацистское вероучение Розенберга. Однако в тот момент Борману оставалось только изводить конкурента мелкими уколами.

В начале марта Борман направил Бухлеру письмо, в котором потребовал не нарушать основное правило: «личная канцелярия фюрера» должна заниматься только проблемами частных граждан, но оно не оставляло Бухлеру ничего, кроме ходатайств и редких жалоб. Тот вновь обратился с просьбой привлечь его к подготовительным работам над планами завоевания колоний. На сей раз Гитлер согласился. [263]

Бухлер был направлен в штаб операций в Восточной Африке и мог надеяться, что в один прекрасный день станет генерал-губернатором Африки.

Однако в то же самое время план военных действий в Западной Африке готовила еще одна группа, которая подчинялась Боле (гауляйтеру немцев, проживавших за рубежом) и, следовательно, Борману. Каждый из руководителей штабов готовился стать «духовным лидером» африканских колоний. В этом споре Боле обладал явным преимуществом, поскольку по роду своей деятельности во всех тонкостях постиг искусство политика геополитического уровня. Вот уже несколько лет под непосредственным руководством Бормана он занимался подготовкой главного (южноамериканского) плацдарма Гитлера в предстоящей битве за мировое господство. После побед над Европой и Советским Союзом у фюрера, расправившегося с могущественными соседями и завладевшего неисчерпаемыми ресурсами, на всей планете остался бы один серьезный противник — Соединенные Штаты Америки. Именно к этой схватке нацисты приступили в середине тридцатых годов: курс на сотрудничество со странами Латинской Америки теперь имел целью не только экономическое сотрудничество, но и подготовку к будущему вторжению. Опираясь на многочисленные немецкие колонии на Американском континенте, Гитлер рассчитывал без труда овладеть Латинской Америкой и — при поддержке дружественных режимов — ринуться на север.

Во исполнение этих планов Борман и Боле осуществляли широкое внедрение германского капитала в экономики этих стран, прививали нацистскую идеологию на благодатной почве бедствующих слоев нищих государств, снабжали оружием дружественные армии и группировки таких деятелей, как Стресснер в Парагвае. Ситуация складывалась благоприятно [264] еще и потому, что с середины двадцатых годов связи с немецкими колониями в Южной Америке наладили влиятельные члены национал-социалистского движения и штурмовики, которые скрывались здесь, ожидая окончания кампании преследований после путча 1923 года, а впоследствии приезжали обучать армии и отряды своих местных коллег.

Словом, ни Борман, ни Боле не сомневались, что и африканские колонии — когда таковые появятся — будут отданы им. Мартин стремился взять под свой контроль и группу Бухлера, но тому вовсе не хотелось оказаться в подчинении у Бормана. Впрочем, пока это больше походило на дележ шкуры неубитого медведя. Поскольку Гитлер решил не обижать человека, проработавшего в партии пятнадцать лет, Борману пришлось подыскивать для Бухлера иную область деятельности, которая соответствовала бы его высокому партийному званию. И тут Мартину пришла мысль одним умным ходом решить сразу несколько задач: поручив Бухлеру осуществление нового проекта нерасторопного в практических делах Розенберга, он пристраивает на достойный пост первого, наносит удар по самолюбию второго и выполняет поручение фюрера, приказавшего принять меры для сплочения партии в период войны!

9 июля 1940 года, ровно через два месяца после отъезда фюрера из Берлина, многочисленные толпы людей восторженно встречали специальный поезд, триумфально прибывший на главный вокзал Мюнхена. Накануне Гитлер с трибуны рейхстага обратился к своим солдатам с благодарственной и хвалебной речью. Теперь он решил оказать своему верному вассалу честь, которой удостаивались лишь единицы: он дал обед в доме Бормана в Пуллахе, на который пригласил [265] мюнхенских художников. Затем последовали — в честь победы! — торжественные церемонии на государственном уровне и серия поездок между Бергхофом, Линцем, Мюнхеном, Берлином, а также визит в Эссен на празднование дня рождения оружейного короля Круппа, которому Борман от имени Гесса вручил бюст Гитлера.

Во время мирного периода Борман, как и все высшие партийные чины, строил планы по освоению и использованию захваченных огромных территорий. Первым выступил Гиммлер, представив фюреру отчет о состоянии дел с жителями негерманских национальностей. Фюреру этот доклад понравился, и он приказал оставить всего несколько экземпляров (сие означало, что материалы признаны сверхсекретными), которые разослали восточным гауляйтерам — Эрику Коху (Восточная Пруссия), Альберту Форстеру (Данциг — Западная Пруссия), Артуру Грейсеру (Вартеланд) и генерал-губернатору Польши Гансу Франку. Борман тоже получил копию. Автор отчета исходил из того, что территорию Польши следовало очистить от неполноценных в расовом отношении народов и германизировать. Местному населению была уготована участь «рабочей силы рейха». До скончания времен уровень образования покоренных народов надлежало ограничить умением считать не более чем до пятисот и писать свое имя, а также пониманием того, что промыслом Божиим их удел — покорность, напряженный труд и благоговение перед немцами. Умение читать им не понадобится. Несмотря на одобрительное отношение Гитлера к идеям Гиммлера, Борман не считал этот документ точным выражением пожеланий фюрера. Он знал лучше других, с какой охотой Гитлер раздает похвалы. К тому же предложения исходили от конкурента в черном — здесь дружеские отношения в счет не шли. Поэтому в начале октября 1940 года рейхсляйтер НСДАП инициировал [266] встречу фюрера с генерал-губернатором Польши Франком, чтобы во время беседы высказать свои собственные соображения. Борман полагал, что Польшу надлежит превратить в рабочий лагерь, жители которого лишь временно будут использоваться для сезонных работ. Скрещивание с немцами запретить. Полякам следовало платить достаточно для того, чтобы те могли прокормить семьи, но последний крестьянин-немец должен получать на 10 процентов больше, чем лучший из поляков. Желательно было сохранить институт католических священников, которые и впредь оглупляли и отупляли бы их. Польскую же интеллигенцию следовало искоренить.

Впрочем, вскоре выяснилось, что поляки не смирились с рабским положением, и хозяйственно-экономические планы оказались сорванными. Лучше других в экономическом отношении дела шли у гауляйтера Восточной Пруссии Коха, который отличался крайней жестокостью и проводил операции по массовому уничтожению поляков. Увидев, что дело принимает такой оборот, Борман отрекся от своих указаний Франку и наладил дружеские отношения с Кохом.

План порабощения Польши дал осечку и в другом аспекте. Поляки, вывезенные в Германию для работы на фабриках и в крупных хозяйствах, вступали в интимные связи с «чистокровными арийками», которые страдали от недостатка мужчин (вследствие мобилизации немцев в армию). Женщин, забывших о «национальной гордости», гестапо ссылало (как минимум на несколько месяцев) в концентрационные лагеря. Худшая доля ожидала их любовников, которых, согласно приказу Гиммлера, вешали без суда. Однако сначала фотографии соблазнителей отсылали в специальный отдел гестапо и, если внешне они достаточно подходили под критерии «германского расового типа», их могли «германизировать» и оправдать. [267]

Запреты и казни Борман считал единственно действенными методами. Он также приказал гауляйтерам строго исполнять постановление министра внутренних дел (к созданию этого документа он сам приложил руку), предписывавшее учреждать специальные дома для содержания проституток. Но и в этом отношении следовало твердо соблюдать принципы расизма: для иностранных рабочих надлежало создать отдельные бордели. В случае возникновения каких-либо трудностей при осуществлении этой программы Борман предписал немедленно обращаться напрямую в партийную канцелярию.

Вместе с тем Мартин понял, что демографическая обстановка в Германии серьезно ухудшилась. Он решил осуществить эксперимент, призванный решить одновременно несколько проблем: материнства, рождаемости и «чистоты арийской крови». Верный систематичному подходу, рейхсляйтер НСДАП создал поистине бесчеловечную систему. Под пропагандистскую кампанию о главном долге «ариек» — численном увеличении «избранной расы» — Борман учредил движение «Лебенсборн» («Источник жизни»). В Мюнхене открылся дом свиданий для интимных встреч прошедших проверку в расовом отношении женщин со столь же чистокровными «арийцами». В роли партнеров выступали в основном офицеры СС. Женщина получала документ, подтверждавший одобрение фюрером ее внебрачных связей. Она, со своей стороны, посещала заведение до зачатия ребенка. После рождения матери три месяца вскармливали детей в специальных клиниках и пансионах, после чего младенцев забирали и передавали на воспитание в семью, твердо придерживавшуюся нацистских взглядов. Фамилия и имя ребенка регистрировались в специальных списках СС. Со временем в разных городах Германии было открыто полтора десятка таких домов свиданий. [268]

Существовали также приюты «Лебенсборна» для детей, вывезенных из оккупированных стран. Туда отбирали детей, которые по размерам головы, носа, подбородка, составу крови и прочим «признакам» удовлетворяли требованиям «нордического типа». На основе этих данных чиновники СС решали, кто «достоин стать сыном великой Германии», а остальных отправляли в концлагерь. Избранным прививали нацистские «добродетели»: преданность фюреру, повиновение воспитателям из СС, жестокость, ненависть к неарийским народам.

Одной из наиболее существенных проблем освоения оккупированных земель рейхсляйтер НСДАП считал — во исполнение планов фюрера о завоевании «жизненного пространства» для немцев — «освобождение» территории Польши от евреев. «Все, кто вершил убийства, умерли: Гитлер, Гиммлер, Борман, Гейдрих, Эйхман», — заявил Эрнст Кальтенбруннер, последним возглавлявший тайную полицию и службу безопасности, когда на Нюрнбергском процессе над военными преступниками зашла речь о массовом истреблении евреев. Он ошибался, полагая, что Эйхмана нет в живых, и забыл причислить к инициаторам Геббельса. Гиммлер, Гейдрих и Эйхман стояли у рубильника, включившего машину уничтожения. Геббельс в театральных припадках фанатизма раздувал истерию. Гитлер — реальная управляющая сила — давал устные указания своим «товарищам по партии» во время непринужденных бесед, не оставляя письменных подтверждений своей причастности к убийствам.

Роль Бормана хорошо видна на примере инцидента, случившегося ближе к концу 1940 года. Генерал-губернатор Ганс Франк был вызван в партийную канцелярию для обсуждения состояния дел в Польше, [269] территорию которой собирались использовать для создания центров размещения депортированных евреев. На той встрече, кроме гауляйтера Эриха Коха и гауляйтера Вены Бальдура фон Шираха, присутствовал также и Борман. Как обычно, после обеда Гитлер долго вещал, а его гости покорно внимали и с готовностью поддакивали. Борман сидел молча и вел запись беседы, одновременно намечая основные пункты будущего циркуляра.

Франк похвастал, что многие районы Польши, включая Краков, где находилась его резиденция, почти полностью очищены от евреев, которых свозили в специальные гетто. Но он возражал против направления туда евреев из других округов, ибо имевшиеся гетто уже оказались переполненными. Кроме того, если некоторые районы Польши войдут в состав рейха, то у него не останется места для создания новых еврейских резерваций. Кох заявил, что вообще очистит свой округ от евреев и поляков, а Ширах требовал вывезти более шестидесяти тысяч остававшихся в Вене евреев на оккупированную Германией территорию Польши.

Педантичный исполнитель, Борман не замедлил превратить слова в дело. Несколько дней спустя он напомнил Гитлеру о венских евреях, вновь возбудив в фюрере нетерпимость молодых лет, выплеснувшуюся на страницы «Майн кампф». Решение фюрера было коротким: в связи с дефицитом жилой площади в Вене «шестьдесят тысяч евреев, по-прежнему проживающих в венском округе, депортировать в Польшу без промедления, где удерживать вплоть до окончания войны»{37}. Борман сразу передал распоряжение Ламмерсу, который 3 декабря 1940 года направил сей приказ Шираху и руководителям СС и полиции. [270]

В начавшихся повсюду преследованиях и истреблении евреев роль Бормана была бюрократической — составителя приказов и законов, обычно подписывавшего их лишь совместно с главами и представителями других ведомств, ведавшего воплощением в жизнь воли фюрера и тщательно следившего за тем, чтобы никто не выпал из поля зрения палачей.

Теперь-то рейхсляйтер НСДАП проявил изобретательность, какой и в помине не было во время кампании против христиан. Гитлер создал для него прекрасную ширму, укрывшись за которой он — безвестный для широкой общественности — мог дать волю инстинкту убийцы. Более того, Борман даже гордился своей миссией. Зачастую нескольких антисемитских фраз, оброненных Гитлером за обеденным столом, хватало ему для создания нового указа. Особенно вдохновляло его то обстоятельство, что усердие, проявленное на этом поприще, никогда не покажется фюреру излишним; главное — ни малейшей жалости.

Борман знал, что в октябре 1940 года (всего за два месяца до конференции в Ванзее) Гейдрих приступил к депортации евреев в другие страны. Один из предложенных проектов предполагал создание транзитного коридора для переправки их на Восток. Но Гитлер уже отдал предпочтение «окончательному решению» (вместо дорогостоящей депортации — нещадная эксплуатация и физическое уничтожение) — не без содействия Бормана, который постоянно находился рядом, внимательно выслушивал все сентенции фюрера и имел возможность склонить его к выбору, совпадавшему с мнением самого рейхсляйтера.

От Гитлера не укрылось, что Борман порой действует своевольно и зачастую жестко. «Однако для победы в войне он мне необходим», — сказал фюрер [271] о своем доверенном помощнике именно в тот период, когда уже готов был принять предложение Бормана воздвигнуть вокруг себя глухую стену. Впрочем, у него всегда оставалась отдушина для связи с внешним миром: институт личных адъютантов — особый штат помощников наподобие тех, какие были у монархов. В обязанности адъютантов входили не только обслуживание и курьерская работа, но и представительские функции при министерствах и организациях. Через них глава государства поддерживал связь со своими подчиненными. Хотя большинство из них не обладали влиянием и служили прежде всего слушателями полночных монологов, они могли передать лично фюреру те или иные послания, устные сообщения или слухи, а также беспрепятственно провести посетителей, что не раз нарушало планы Бормана. Борман старался решить эту проблему, налаживая дружеские отношения с адъютантами. Если же этот маневр не удавался, он начинал войну нервов, скрытую под глянцем холодного официального сотрудничества.

Одной из его излюбленных мишеней стал Вильгельм Брюкнер, в свое время принявший награду от герцога Кобургского и слывший любимым адъютантом Гитлера. Кроме всего прочего, Борман завидовал ряду преимуществ Брюкнера, в том числе во внешности: высокий и хорошо сложенный, он был офицером в годы первой мировой войны, участвовал в путче 1923 года, был осужден вместе с Гитлером и сидел с ним в ландсбергской тюрьме. Он знал о прошлом фюрера больше, чем кто бы то ни было. Форма обергруппенфюрера СА подчеркивала его лидирующее положение в личном штате Гитлера. Отсутствие политических амбиций, флегматичность и нежелание участвовать в каких-либо интригах вовсе не делали его фигуру более приемлемой в глазах Бормана. Гитлер лояльно относился к соратникам [272] по старым временам, пока те верно служили ему, даже если они иногда совершали промахи. Борман же терпеливо фиксировал ошибки, совершенные Брюкнером, — а таковых было немало, — чтобы в подходящий момент представить фюреру весь список. Этот день, настал 18 октября 1940 года. Борман записал в дневнике: «Увольнение старшего адъютанта Брюкнера за неисполнение указаний Канненберга».

История связана с визитом в Оберзальцберг принцессы Италии. Во время посещений Бергхофа титулованными дамами хозяин требовал особенно тщательного соблюдения норм этикета. В данном случае Гитлер даже привез своего берлинского мажордома Артура Канненберга. Естественно, фюрер принял принцессу в знаменитом Кельштейне (что Борман не преминул отметить в дневнике). Естественно, во время светской беседы подали чай, но... чай оказался слишком горячим, и принцесса обожгла рот. И это произошло в ситуации, когда все должно было работать как часы!

После встречи Гитлер дал волю своему гневу и поручил Борману разобраться в этой истории. Канненберг доложил, что соответствующие указания он дал, но работавший на кухне Брюкнер не удосужился их точно выполнить. Представляя результаты своего расследования Гитлеру, Борман, как будто оправдывая Брюкнера, отметил, что тот просто уже постарел и не может досконально точно исполнять обязанности старшего адъютанта. Естественно, у рейхсляйтера нашлись примеры, подтверждавшие эту мысль. Борман предложил заменить Брюкнера адъютантом Юлиусом Шаубом — другим представителем «старой гвардии», который ничем особенным не выделялся, если не считать идеальное соответствие «германскому расовому типу». Борман считал, что этим человеком он сможет манипулировать. [273]

Рейхсляйтера НСДАП сильно обеспокоило намерение министра юстиции Франка Гюртнера распространить действие германского уголовного кодекса на присоединенные восточные территории, вошедшие в округа Данциг — Западную Пруссию, Вартеланд, Восточную Пруссию и Силезию. Такой шаг положил бы конец безнравственности, беззаконию и насилию партийных функционеров, ибо за преступные действия пришлось бы отвечать перед германским судом. Борман направил Ламмерсу пространный — на семи страницах! — протест. Точнее, он лишь подписал это послание, а готовили обоснование специалисты его бюро, поскольку сам рейхсляйтер не знал ни тонкостей юриспруденции, ни специальной терминологии, которой изобиловал сей документ. Но суть позиции безусловно была сформулирована именно Борманом: введение уголовного кодекса не позволит гауляйтерам воплотить провозглашенный фюрером девиз «Германия — только для немцев»; лишь с помощью силы — то есть в условиях жесткого чрезвычайного положения и без каких-либо юридических ограничений — можно заставить поляков подчиниться.

Борман был уже настолько уверен в своей силе, что выступил не как интерпретатор повелений хозяина, а как политический деятель, имевший право самостоятельно определять направление важнейших шагов! Конечно, он ссылался на фюрера, действовал как бы «во исполнение», но на самом деле вмешался в решение вопроса, затрагивавшего основы государственного устройства на оккупированных территориях. Подобными делами ведал сам фюрер! Выдающийся бюрократ, Борман таким образом не позволил предложению министра попасть на стол Гитлера, — Ламмерс испугался, что Борман изложит свою аргументацию [274] фюреру (в результате он оказался бы в положении слуги, неспособного понять, что соответствует пожеланиям хозяина и что им противоречит), и положил документ под сукно. В конце концов министр юстиции предложил ввести на территории Польши особый уголовный кодекс. Борман решил не уступать ни на йоту и разразился новым посланием Ламмерсу, утверждая, что единственно допустимым шагом в области борьбы с преступлениями может стать только создание карательно-полицейских трибуналов, и требуя введения практики коллективных наказаний в отношении местного населения.

Свою идею Борман пояснил в следующем письме на примере действий гауляйтера Грейсера: когда в одной из польских деревень забросали камнями немецкого солдата, гауляйтер арестовал виновных и еще двенадцать человек из той же деревни, а затем, согнав жителей деревни на площадь, повесил всех арестованных. Гитлер, узнав об этом происшествии и предложении Бормана, согласился на создание трибуналов, в состав каждого из которых должны были входить три человека: председатель (функционер НСДАП) и два члена трибунала (представители полиции). Борман объявил, что эти трибуналы могут выносить только два вида решений: концентрационный лагерь или смерть. Гитлер воздал гауляйтеру Грейсеру почести за скорую расправу над поляками и подписал постановление, согласно которому все вопросы правосудия в отношении местного населения переходили из ведения министра юстиции в руки гауляйтеров. [275]