|
||||
|
|
Последняя операция, проведенная маршалом ЖуковымОбычно считают последней операцией в полководческой деятельности Жукова взятие Берлина. Но это не так. Подписание акта о безоговорочной капитуляции подводило итог сражениям на поле брани и фиксировало полный разгром гитлеровской армии. Операция, о которой я поведу рассказ, была не сражением, а, пожалуй, политической акцией или, если назвать совсем казенно, мероприятием. Но дело это было боевое, опасное, и связано с большим риском для его участников. Читатели, особенно участники войны, наверное, напрягают память — о какой же операции ведет речь автор? Что это за загадочная акция, которую не сразу вспомнишь? И действительно, это была необычная, последняя схватка, и знали о ней тогда немногие. Проводилась она с соблюдением секретности. И, может быть, поэтому, даже после успешного завершения, о ней мало знали и мало писали. В трудах военных историков и журналистов об этой акции упоминалось обычно в общих чертах. Я не претендую на лавры первооткрывателя. Но не стану умалять и проделанную мной работу. Тем более, что значение этого моего труда объективно оценивает известный историк, профессор и доктор наук, автор многих широко известных книг Г. Л. Розанов. В своей книге «Конец третьего рейха», которая, на мой взгляд, представляет собой не только художественно—публицистическое произведение, но и фундаментальное историческое исследование, профессор, касаясь операции, о которой я хочу рассказать, делает такое примечание:
Мне хочется отметить порядочность и благородство Германа Леонтьевича Розанова, потому что в наши дни (да и раньше) некоторые пишущие «сдирали» и присваивали факты и мысли, изложенные другими авторами. Привожу я эту сноску еще и потому, что она свидетельствует — до 1985 года, спустя 40 лет, даже такой широко информированный ученый—историк, каким является Розанов, еще не знал многих подробностей и деталей той операции. Ну, а теперь поведу рассказ по порядку. Каждая военная или политическая акция, операция осуществляется в конкретной боевой и исторической обстановке. В ней принимают участие две или несколько сторон. Задействованы на каждой стороне определенные силы. Ход операции развивается по планам ее участников, с соответствующими изменениями или крушениями этих планов, в зависимости от успешных или неуспешных действий сторон. Обстановка, вызвавшая необходимость проведения мероприятия маршалом Жуковым, была такова. После подписания Кейтелем акта о безоговорочной капитуляции многие крупные группировки немецких войск прекратили сопротивление и сдавались в плен. Однако немало еще было мест, где бои продолжались, особенно на юге (группа Шернера). 16 мая была опубликована в наших газетах последняя сводка Советского информбюро о том, что советские войска закончили прием сдавшихся в плен немецко—фашистских войск по всему советско—германскому фронту. Таким образом, на нашей стороне был полный порядок — выполнялись обязательства перед союзниками и условия акта о капитуляции. Но на территории, оккупированной союзниками, как стало известно, было очень далеко до наведения такого же порядка. И даже напротив — творились очень странные дела. В английской зоне не были расформированы и не переведены на положение военнопленных около 1 миллиона солдат и офицеров, с которыми даже проводились занятия по боевой подготовке. Кроме того, сохранила свой штаб и два корпуса, численностью более 100 тысяч человек каждый, армейская группа Мюллера, переименованная в группу «Норд». Гитлеровцы ходили в своей форме, носили награды, приветствовали друг друга прежним нацистским вскидыванием руки. Единственное, что изменилось — это возглас, поскольку Гитлер был мертв, теперь осталось просто «Хайль», а кое—кто уже добавлял «Хайль Дениц». Почему же такое происходило? Перед самоубийством Гитлер своим преемником определил гросс—адмирала Деница и назначил министров его правительства. В политическом завещании была изложена программа действий этого правительства. Дениц в те дни находился в Фленсбурге, за Кильским каналом. Английские войска в ходе боевых действий, продвигаясь вперед, не заняли эту территорию. Выполняя завещание фюрера, Дениц принял на себя общее руководство, сформировал правительство, объявил его единственным законным правительством Германии. Сохранилась запись первой короткой речи Деница, с которой он обратился к своим сотрудникам:
Надо признать, в стрессовой ситуации, после полного разгрома армии, гибели фюрера и партии, адмирал был очень прозорлив, ориентировку нашел правильную, цель поставил далекую, но заманчивую и мобилизующую. Шутка ли, через несколько дней после подписания акта о капитуляции, когда, как говорится, еще и чернила не просохли, уже заявляет: «отнимем наши земли у русских». И опору и силы нашел — недавних врагов англичан, превратив их в своих союзников. Задача на первый взгляд фантастическая, бред сумасшедшего! И это действительно было бы так, если бы наши союзники были таковыми не только на бумаге (в договорах), но и на деле, в повседневной жизни. А в этой самой повседневной Черчилль уже давно дал ориентировку своим военным деятелям перестроиться на сближение с немцами. Он опасался сильной, победоносной Советской армии, считал, что она без труда может промаршировать оставшуюся часть Европы и выйти к океану. Боялся сам и пугал Трумена. Он не скрывал своей давней, «с младых ногтей», ненависти к большевикам и считал: после того, как коммунисты уложили миллионы солдат ради спасения своего Отечества, а заодно и Англии, теперь пришло время разделаться с уставшими от войны большевиками. Черчилль позднее в мемуарах не скрывал своих предательских (как союзник) намерений по отношению к «русским». Приведу лишь одну, хотя и широко известную цитату, из директивы, данной им Монтгомери:
Монтгомери все понимал прекрасно и позднее в мемуарах писал: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы что мы хотели. Однако в оплату за это сотрудничество они ожидали, что с ними будут обращаться как с союзниками англичан против русских». В общем, все друг друга понимали и поэтому, состоящая из англичан и американцев Союзная Контрольная комиссия, прибывшая 13 мая во Фленсбург, вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности по реализации акта о капитуляции, превратилась (как определили сами немцы) в «связующий орган между союзниками и правительством Девица». А гросс—адмирал уже избавился от пессимистического предположения: «что они с нами сделают — не знаем», теперь он уверенно говорил сотрудникам: «Англо—американцев едва ли можно все еще рассматривать как врагов, — Германия и Западные страны в самом недалеком времени образуют общий фронт против большевизма». Вот такова обстановка очень коротко, в самых общих чертах. Что же делать, когда выявляется новое руководство (очень опытное!), обладающее мощными группировками войск (около 2–х миллионов немецких солдат и офицеров), а в случае конфликта не останутся в стороне и недавние, на бумаге все еще союзные английские и американские войска? Наша разведка работала неплохо, сведения о происходящем в зонах союзников легли на стол Сталина. Верховный Главнокомандующий, как известно, человек был крутой (тем более, после такой громовой победы). Он начинает действовать быстро и решительно. Проведение операции он поручает маршалу Жукову. Подготовка и начало этой акции в воспоминаниях маршала зафиксированы точно и определенно:
Далее Жуков пишет о том, что Сталин сообщил ему о решении союзников создать Контрольный совет по управлению Германией, куда войдут представители всех четырех стран: от США — генерал армии Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал Монтгомери, от Франции — генерал Делатр де Тассиньи.
Далее, после изложения еще некоторых деталей этого разговора, Жуков напишет:
Здесь необходимо внести ясность в ход событий. Георгий Константинович в своей книге не описывает подробно весь состоявшийся тогда разговор и то, как была осуществлена эта операция. Я не думаю, что маршал недооценивал военно—политическое значение факта ареста правительства Деница. Можно предположить, что Жуков, как человек сугубо военный (сам не раз признавал, что он не политик), не хотел описывать, что было за пределами боевых действий и лежало в русле политики. Есть еще одно обстоятельство, которое может объяснить отсутствие полного разговора со Сталиным, да и описания хода самой операции. Над рукописью Жукова «потрудились» несколько комиссий. Возможно, одна из них посчитала необходимым опустить несколько страниц из воспоминаний, касающихся этого «деликатного», секретного дела. Такое предположение мне позволяет сделать анализ опубликованного текста воспоминаний Жукова. Как известно, Эйзенхауэр «явился» и впервые встретился с Жуковым 5 июня 1945 года. И это не может быть «на следующий день» после получения указаний об аресте правительства Деница потому, что акция эта была подготовлена и проведена в период с 15–23 мая 1945. Значит, или сам Жуков, или его редакторы объединили два события, происходившие в разное время, в один день. Если Жуков имеет в виду «получив эти указания…» — назначение его представителем СССР в Контрольном совете по управлению Германией, тогда «на следующий день» (т. е. 5 июня) он мог встретиться с генералом Эйзенхауэром. Но, повторяю, к этому времени уже прошло 13 дней после завершения операции по аресту Деница и его правительства. Ясность вносит непосредственный исполнитель этой акции — бывший начальник разведывательного управления 1 Белорусского фронта генерал Трусов:
Следовательно, решение об этой операции и назначение исполнителя было принято лично Сталиным задолго до 5 июня, т. е. дня встречи Жукова с Эйзенхауэром. Дальше я считаю необходимым сделать очень пространное отступление, касающееся лично меня, ведущего этот рассказ. Отваживаюсь на это лишь потому, что (как, надеюсь, убедится читатель) воспоминания эти имеют самое прямое отношение к сюжету. Разумеется, рискую быть неправильно понятым: касающиеся меня суждения со знаком плюс и кое—кто может заподозрить и бросить в мой адрес реплику Чапаева комиссару Фурманову в фильме «Чапаев»: «К чужой славе примазаться хочешь?» Фурманову, как рассудила история, чужой славы не нужно, ему и своей хватило. Вот и меня поймите правильно — главное, к чему я стремлюсь, чтобы у читателей создалось через меня впечатление присутствия, соприкосновения с людьми, участвовавшими в тех далеких теперь событиях. Отступление это придется начать с процедуры очень печальной, с похорон человека, от которого во многом зависела моя судьба. В 1952 году хоронили генерала Сурина Сергея Ивановича. Он был начальником одного из управлений Генерального штаба. Во время войны это управление занималось организацией и ведением войсковой разведки. Другими словами, вся разведка, которую вели войска от штаба фронта до ротного наблюдателя в траншее, — все это было в сфере деятельности управления Сурина и не только в смысле добывания данных о противнике, но их обобщения, анализа и определенных выводов о группировке врага и вероятных его намерениях на многочисленных участках огромного фронта боевых действий. В поле деятельности управления Сурина не входила агентурная разведка. Этими хитрыми делами занималось другое управление. Все время пребывания на фронте (за исключением штрафной роты) служил я в 629 полку 134, стрелковой дивизии от рядового разведчика до начальника разведки этого полка, или, как еще называли, ПНШ–2, что расшифровывалось, как второй помощник начальника штаба. Следовательно, все эти годы я был подчиненным Сурина, не ведая о том, что есть такое войсковое управление. А вот Сурин, как выяснилось, знал меня. Разумеется, по бумагам, из донесений. Они стекались к нему тысячами о поисках, засадах, налетах, вылазках в тыл, о языках и их показаниях. Сурин был, наверное, единственный генерал, который знал подробнейшим образом о поведении и жизни противника за линией фронта на глубину армейских и фронтовых позиций. Я говорю, что он был единственный, кто все это знал потому, что он не докладывал начальству все мелочи. Руководству требовались «сгустки», выводы. А он, действительно, знал все. В донесениях главными были сведения о противнике. А о тех, кто добывал эти данные, ловил языков, иногда упоминалась фамилия и то, что разведчик (или несколько) были ранены или погибли. И очень редко представлены к награде. Вот и моя фамилия, видимо, не раз попадалась на глаза Сергею Ивановичу. А потом он обратил внимание и на то, что фамилия эта попадается чаще других, и, может быть, даже отмечал про себя: все еще не погиб и опять отличился. О том, что Сурин меня запомнил, свидетельствует и то, что он обнаружив меня, как преподавателя тактики разведки на академических курсах Генштаба в 1949 году, позвонил мне на квартиру и пригласил на беседу. Я пришел в назначенное время в небольшой старинный двухэтажный особняк, в одном из тихих переулков, недалеко от Земляного вала. Сурин встретил меня очень радушно. Поговорив о делах фронтовых, прямо спросил: — Не скучно тебе сидеть со старыми пердунами на преподавательской работе? Давай к нам. Здесь настоящая, кипучая жизнь. — А чем вы теперь занимаетесь, войсковой разведке вроде бы делать нечего в мирное время? — Ну, брат, ты, я вижу, совсем не в курсе дела. Во—первых, мы занимаемся обучением разведывательных подразделений в войсках. Мы в Москве не сидим, почти все время в командировках. Ты же настоящая энциклопедия для нового поколения разведчиков. И еще мы обобщаем опыт войны, пишем учебные пособия, издаем сборник «Войсковая разведка». Я слышал, ты учишься на вечернем отделении Литературного института. Я подтвердил. — Вот видишь, ты для нас настоящая находка — и опыт фронтовой огромный, и изложить все можешь в лучшем виде. Это не каждому под силу. У меня есть офицеры—ассы в нашем деле, а как дело касается написания или редактирования материала для издания, как говорится, ни в зуб ногой. В общем, давай к нам, ты наш, твое место здесь. Я согласился. Работа мне понравилась. И генерал Сурин лег на душу, редко встречаются такие знающие и доброжелательные начальники. Но переход мой на новую должность оказался не простым и не легким. Недели через две начальник отдела кадров шепнул мне: — На тебя есть приказ знаешь куда? Был на беседе? — Могу переходить? — Нет, наш генерал Кочетков заупрямился, велел не сообщать тебе о новом назначении. Хочет поломать это решение. — Почему? — Жалко тебя отдавать. Через несколько дней позвонил мне на квартиру Сурин: — Почему на работу не приходишь? — Мне приказ не объявили. Я рассказал генералу, что мне было известно. Вскоре вызвал меня генерал—лейтенант Кочетков, начальник наших академических курсов. Тоже человек великолепный. Он был начальником разведки в Сталинградской операции. Разведчик высочайшего класса. Михаил Андреевич говорил со мной откровенно, не скрывая симпатии ко мне и огорчаясь моим намерением уйти. — Зачем ты это затеял? Через два года защитишь кандидатскую, через пять докторскую. Тебе сейчас сколько лет? Двадцать семь? Вот видишь, в тридцать два будешь доктор. Станешь начальником кафедры. Я чувствовал себя отвратительно, будто в чем—то подвел заслуженного, искренне уважаемого мной генерала. — Как—то так получилось. Не хотел я вас огорчать. Сурин предложил, а я согласился. Вроде бы поживее там работа. — Да теперь поздно, после драки кулаками не машут. Я даже к маршалу Василевскому обращался (тогда он был министром вооруженных сил). Он сказал: «Приказ начальника Генштаба отменять не стану». — Кочетков помолчал и добавил: — Так что иди — прибывай к новому месту службы. Сурин мужик хороший, на другого обиделся бы, на него не могу. И вот Сергей Иванович скончался. Себя не жалел, скосил инфаркт. После похорон с кладбища родные и близкие, друзья вернулись на его квартиру, чтобы по русскому обычаю помянуть усопшего. Среди его друзей был весь цвет нашей советской разведки: начальство ГРУ, начальники управлений (почти все они бывшие начальники разведки фронтов или армий в годы войны), среди них и Кочетков. Были приглашены и заведующие отделами нашего управления. Была здесь и Катя — бессменная машинистка Сергея Ивановича многие годы. У Сурина был очень своеобразный почерк. Писал он по линейке, обычно деревянной или пластмассовой, и все завитушки у таких букв, как «у», «д», «р» у него шли вверх, вниз не пускала линейка. Почему и когда он пристрастился к такому писанию — не знаю. Больших текстов он не писал, а резолюции или короткие письма обязательно гнал по линейке: положит ее на бумагу и быстро—быстро пишет, и все завитушки вверх. А потом порой и сам не может прочитать, зовет машинистку: «Катя, ну—ка посмотри, что я тут написал?» Только Катя могла разобрать его почерк. Кстати, и с самой Катей произошла много лет назад любопытная история. Ее взяли на работу в управление сначала в машбюро. Она не была красавицей, приземистая, широкая в кости, да и лицо с широкими скулами, как сама иногда шутила: «кого—то из моих прабабушек монгол догнал». Но была она безотказная труженица, печатала великолепно, помогала редактировать тем, у кого не очень хорошо выписывалось, причем делала это очень тактично. Доброжелательность и любовь к разведчикам она не скрывала, мы все платили ей тем же. Вот ее и высмотрел Сурин среди других машинисток и стала только она печатать его работы. Настоящее ее имя было Валя, но при первой встрече с Суриным он сказал: — Катя, изобразите, если сможете разобрать, то, что я тут нацарапал. — Меня зовут Валя, товарищ генерал, — поправила его машинистка. Он посмотрел на нее очень пристально и даже удивленно, а потом твердо сказал: — Какая ты Валя, ты Катя. И с той давней поры звал ее Катей, а вслед за ним и офицеры управления, да и она сама привыкла к этому имени. Я думаю, это не было проявлением самодурства со стороны Сурина. За время службы в разведке он многим придумывал новые имена и фамилии. Порой это происходило по каким—то его ассоциациям с внешностью человека. Вот и с Валей, наверное, так случилось, она ему виделась, как Катя. Никто за это его не осуждал. Сурин был обаятельнейший человек, любой его приказ или поступок воспринимался сослуживцами, как должное. Кстати, есть у меня очень давняя «подруга» (еще с военных лет, до службы в управлении Сурина) отчаянная разведчица, по тылам гитлеровцев не раз ходила. Имя ее Татьяна, а я и другие разведчики зовем ее по сей день Ольгой. И она в нашем кругу или при редких теперь встречах, или в письмах сама называет себя Ольгой. (Ох, отчаянная голова, наша Ольга, надо бы о ней отдельно написать, да все руки не доходят. А жаль! Лихая баба! Да, именно так — не дама, не леди, вроде Маты Хари, а наша — истинная русская баба — могучая, верная, несгибаемая). Но вернемся к печальной процедуре поминок на квартире Сурина. В одной, даже самой большой комнате, за столами в два ряда все приглашенные не могли поместиться. Столы были накрыты даже в холле. Вот здесь, где—то почти рядом с дверью, я приглядел себе место. Генералы и полковники, как полагается по должностям, по званиям, по степени близости к покойному, проходили вперед поближе к безутешной вдове, которая сидела в дальнем торце стола. Когда все тихо, без шума и суеты, сели к столам, жена Сурина вдруг спросила: — А где майор Карпов? Мне в холле ее вопрос не был слышен, гости стали передавать: — Майор Карпов? Где майор Карпов? И когда я обнаружился: — Иди, хозяйка зовет. Я, с трудом протискиваясь между стульями, в полном недоумении пробирался к хозяйке. Рядом с ней были два свободных места — стул и кресло. Перед креслом на столе стояла стопка с водкой, накрытая ломтиком хлеба, — место покойного. На стул рядом с этим креслом вдова указала мне и сказала тихим, ослабевшим от долгих слез, голосом: — Садитесь здесь. Сергей Иванович Вас очень любил. Он попросил, чтобы вы посидели рядом с ним, когда его не станет. Растерянный и оглушенный этой невероятной для меня честью, я стоял в полной растерянности. А генералы, те, кто слышал тихие слова вдовы, загудели: — Садись, садись, Володя (многие именно так меня звали даже на службе), раз он так хотел, садись… Я сел, охваченный жаром смущения и жаром любви к добрейшему и обаятельнейшему человеку из всех, кого мне довелось встретить за годы долгой и нелегкой военной службы. С ним мог бы сравниться только генерал Петров Иван Ефимович — моя неизменная любовь и привязанность, о котором я написал в книге «Полководец». Сергей Иванович никогда не говорил мне о своем добром чувстве ко мне, он был человек прямой и строгий. Строгость его к разведчикам была добрая, покладистая, но без «телячьих нежностей». Он знал, каким трудным и опасным делом заняты разведчики, и не скрывал своего уважения к ним. Особое отношение ко мне, которое проявилось только после его смерти, свидетельствует о том, что разглядел он меня где—то в ворохах фронтовых донесений и, зная цену каждому «языку», наверное, понял, как непросто было штрафнику пробиваться к высшей награде Золотой Звезде Героя. Ему было известно, как не раз возвращались представления к этой награде из—за моей «подмоченной репутации». Но он же явно понимал, что за «враг народа» может быть юноша в 19 лет, ставший чемпионом Средней Азии по боксу за два месяца до ареста и за полгода до начала войны. После такого длинного отступления скажу, для чего я все это изложил. Здесь, на поминках, я познакомился поближе с генерал—лейтенантом Трусовым Николаем Михайловичем, заместителем начальника Главного разведывательного управления. Он сидел со мной рядом, а точнее, я оказался с ним рядом. Раньше я его знал, как своего старшего начальника. Он обо мне, наверное, однажды прочитал в моем личном деле (при переводе в ГРУ) и забыл. Нас много, всех не запомнишь. Но то, что произошло на поминках, было для меня лучше высшей официальной аттестации. По ходу повествования вы еще не раз встретитесь с генералом Трусовым. И поступки его подтвердят, что он меня хорошо запомнил. А после того, как оба ушли в отставку, мы даже подружились. Николай Михайлович много рассказал мне для книги «Полководец». Он был в 1942 году начальником разведки на Северо—Кавказском фронте, которым командовал И. Е. Петров. А теперь для освещения операции, проведенной Жуковым, он помог мне не только устно, но и письменно. Вот несколько слов из его письма:
После одной из бесед я оставил Николаю Михайловичу вопросник, и он, человек обязательный, не забыл ответить. Так я готовился к написанию этой главы: изучил материалы военного времени, воспоминания Жукова, собрал в архивах документы (буду их цитировать по ходу повествования), но все же, на мой взгляд, самым достоверным станет рассказ живого участника событий того далекого теперь, победного мая 1945 года, а именно генерала Трусова. Теперь его нет в живых, но я не стану править записанные мной беседы с ним. Пусть он останется и в вашем восприятии живым собеседником. Думаю, для вашего первого знакомства, я должен коротко рассказать о Николае Михайловиче. Он родился в Москве, в 1906 году, в семье рабочего—печатника. Став взрослым, окончил полиграфический техникум и работал в типографии до 1929 года. Затем по партийной мобилизации (член КПСС с 1924) призван в армию. Окончил бронетанковое училище в Орле. До 1934 года в войсках на командных должностях. С 1933 года слушатель Академии механизации и моторизации им. Сталина. В 1936 году офицер ГРУ, заграничная командировка до 1941 года. В общем, почти полвека в разведке. Итак, мы сидим в квартире Трусова на Плющихе, его жена и верная подруга во все годы их жизни, Анна Дмитриевна, поит нас отлично заваренным чаем. — Каждому событию предшествуют или подготовка, или стечение обстоятельств, порождающих это событие, — сказал Николай Михайлович. — Были такие предваряющие дела и перед той операцией. Они произошли примерно за месяц до того, как назрела необходимость выполнения задания, которое было поручено мне лично маршалом Жуковым и даже Верховным Главнокомандующим. Накануне самоубийства — 29 апреля — Гитлер подписал документ под названием «политическое завещание». Текст его через несколько дней был у меня в сейфе. В нем назначается новое правительство и верховное командование вооруженных сил Германии. Согласно завещанию посты распределялись: Дениц — президент, Геббельс — имперский канцлер, Борман — министр по делам нацистской партии, Зейсс—Инкварт — министр иностранных дел, Гислер — министр внутренних дел, Ханке — министр по делам полиции, фельдмаршал Шернер — главнокомандующий сухопутными войсками. Я спросил: — По каким соображениям Гитлер своим преемником назначил гросс—адмирала Деница? Почему на нем остановил выбор? Ведь раньше официально был назначен Геринг, и несколько лет он числился преемником в случае кончины Гитлера. Николай Михайлович улыбнулся: — Геринг, как говорится, не оправдал доверия фюрера, он за его спиной, не согласовав с ним свои действия, а точнее, спасая свою шкуру и богатство, стал вести переговоры с американцами, еще когда германская армия сражалась или делала вид, что сражается с нашими союзниками, наступающими с запада. Разгневанный фюрер расценил это как предательство. Вот тогда и встал вопрос о новом преемнике. Выбор на гросс—адмирала Деница пал не случайно. Он был не только верный сторонник нацизма, но еще имел связи с финансовыми магнатами, он был родственником миллионера и крупнейшего промышленника Эдмунда Сименса. Пушки умолкали, наступала тихая пора действий. Гросс—адмирал Дениц был очень подходящим человеком для представителей финансовых и промышленных кругов Германии и западных стран, да и оставшихся в живых главарей фашизма. 30 апреля 1945 года в 18 часов 30 минут Дениц получил в городе Плен телеграмму, отправленную из Берлина за подписью Бормана. Николай Михайлович весело глянул на меня: — Я сам читал телеграмму, поэтому так точно называю дату и время. В ней говорилось: «Вместо прежнего рейхсмаршала Геринга фюрер назначил вас, гросс—адмирал, своим преемником. Письменные полномочия в пути. С этого момента вам надлежит предпринимать необходимые меры, вытекающие из современной обстановки». Дениц на эту телеграмму ответил: «Мой фюрер — моя верность вам остается непоколебимой. Я приму все необходимые меры, чтобы облегчить ваше положение в Берлине. Но если судьба принудит меня, как вашего преемника, быть первым человеком немецкого рейха, то я закончу войну так, как того требует неповторимая героическая борьба германского народа». Дениц перебрался в город Фленсбург и приступил к активным действиям, сформировал правительство и претендовал на то, что оно представляет всю Германию и начинает вести ее новую послевоенную политику. Одним из самых заветных, но, разумеется, тайных желаний этого правительства было намерение поссорить союзников, победителей. — Непонятно, Николай Михайлович, как же получается — гитлеровская Германия разгромлена, фашистское руководство подписало акт о капитуляции, в котором такое правительство не предусмотрено, а оно функционирует. — В том—то и дело! Дениц и его окружение оказались в английской зоне оккупации, да еще за Кильским каналом: Фленсбург находится недалеко от границы с Данией. За канал английские войска вообще не переправлялись, они спешили на восток, навстречу Советской Армии, но не для того, чтобы побыстрее пожать руку союзникам, а с целью побольше захватить немецкой территории. Вот и получилось так — Денис обосновался за Кильским каналом, в порту, где стоит много немецких военных кораблей с неразоруженными экипажами, и вообще здесь, как говорится, не ступала еще нога победителей. Николай Михайлович помолчал, видимо, вспоминая те дни и продолжал: — Нам было известно и то, что существует правительство Деница, и чем оно занимается, и какие надежды с ним связывает английская сторона. Черчилль возлагал на это правительство большие надежды, что подтверждает сам факт его существования в английской зоне. Покровительство англичан Деницу, я думаю, было не случайно и объясняется не только заботами тех дней. Посмотрев на меня с доброй хитринкой, генерал спросил: — Как вы думаете, не имеет ли это связи с тем, что Дениц во второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа с тонущей подводной лодки? На поверхности их подобрал английский эсминец. Только через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме того, общеизвестно, что бывший гросс—адмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны английского обвинения. Заместитель английского главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что Дениц получил минимальный срок наказания. Дениц был единственным обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного заключения, хотя гросс—адмирал Дениц не меньше других совершил военных преступлений против человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответственен за чудовищные преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего гросс—адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Тайме» в 1981 году опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой войне. Газета «Тайме» цитирует дружеские письма, которые отправляли в тюрьму Шпандау Деницу его коллеги — видные адмиралы и генералы НАТО. Среди корреспондентов Деница, как утверждает «Тайме», был и Уинстон Черчилль. Вот так! Мне же еще в 1945 году было ясно, что английская сторона благосклонно относится к правительству Деница и имеет определенные виды на его использование в своих интересах. И вот, 15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне срочно надо выехать во Фленсбург, и что Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница, и что завтра из Москвы прилетят несколько офицеров, которые вольются в мою группу. Затем маршал Жуков добавил, что мне поручается на период проведения операции держать связь непосредственно с Москвой, для чего следует взять с собой радиостанцию и необходимые документы для связи с центром. Далее Жуков приказал подобрать группу в 20–25 офицеров по моему усмотрению, 17 мая быть во Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить это задание. Нелегко было за сутки с небольшим создать и подготовить необходимую группу офицеров. Смелых, надежных людей было много, но в предстоящем деле нужны были качества не только те, которые человек показал в боях, но и большая гибкость, несколько иная находчивость, не говоря уж о смелости в самом прямом понятии: мы ехали в расположение, где еще хозяйничали фашисты, да и на союзников в деле, которое они очень заинтересованы решить по—своему, тоже полагаться не следовало. Заехать—то в их зону мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей большой настойчивости, да и вообще, если узнаем кое—что такое, что не захотят предавать гласности англичане? Уж кто—кто, а они—то умели заставить замолчать неугодных им людей, этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории. Николай Михайлович не подмигнул, а как—то лукаво прищурил оба глаза, уж очень хорошо и просто у него это получалось — ну такой сидит «мужичок—простачок». Как говорят в народе, мухи не обидит, но я—то знал настоящую, большую, государственную цену этому человеку. И было мне очень приятно и тепло оттого, что генерал, пройдя огромную и трудную жизнь, полную опасной, а порой и жестокой по необходимости работы, сохранил для своих друзей вот эту теплоту, непосредственность и обаятельность. Он после улыбчивого прищура сказал: — Я уважаю твою трудную фронтовую профессию, Владимир Васильевич, брать «языка» — дело очень рисковое. Но там, при всей опасности, ты в какой—то степени все же хозяин положения. От тебя зависит, сумеешь ли ты хорошо подкрасться, решительно ли бросишься на врага, одолеешь его в короткой схватке, скрутишь и уволочешь. В крайнем случае, если все это не состоится, ты можешь тихо уползти. Ну пожурят, поругают, завтра, глядишь, дело поправится — притащил «языка». В том задании, которое предстояло нам выполнить, не было путей для отступления, был только один — арестовать правительство Деница. Не было возможности подкрадываться к врагам — мы шли в открытую, как в дневной поиск, у всех на виду. И ликвидировать нас могли и враги, и союзники, а своих поблизости ни души. Тебе отход могла артиллерия прикрыть, а нам кто поможет? И учти еще одно — война кончилась, все вокруг ходили со счастливо сияющими глазами от победы, от радости, что остались живы… А мы тоже хотели жить. Вот такие, брат, дополнительные трудности нас обременяли. В общем, я все подготовил, товарищи чекисты, включенные в мою группу, из Москвы прилетели вовремя, старшим среди них был спокойный, понравившийся мне с первого взгляда Горбушин Василий Иванович. Он ленинградец, как и я, начинал жизнь рабочим Кировского завода. Перед войной был уже мастером механического цеха, и горком направил его работу в органы государственной безопасности. Горбушин пережил ленинградскую блокаду и затем прошел боевой путь до Берлина. — Как вы добирались до Фленсбурга, это же было неблизко и непросто? — поинтересовался я. — В то время вопрос с транспортом не представлял трудностей, было много и служебных машин — наши надежные фронтовые «газики» и «виллисы» и трофейные легковые автомобили самых различных марок. Вот такая сборная колонна из двенадцати автомобилей утром 17 мая тронулась на Запад. — А во что вы были одеты? — Мы все были в своей армейской форме и даже многие при орденах. Тогда, как известно, фронтовики носили чаще ордена, чем заменяющие их ленточки. Я тоже был в генеральской форме. Отношения с солдатами и офицерами союзников, которые служили в строевых частях, у нас были самые добрые. Когда мы прибыли на контрольно—пропускной пункт и сказали, куда едем, правда, не вдаваясь в подробности нашего задания, нас беспрепятственно пропустили, как добрых боевых друзей. И вот мы помчались к Фленсбургу. Оказавшись за Кильским каналом, мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием руки и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все при орденах, со знаками различия. Было очевидно: здесь в полной мере продолжал существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы. В городе Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили при Гитлере. Во Фленсбургском порту находилось много немецких вооруженных военных кораблей. Экипажи этих кораблей жили обычной жизнью, уходили на берег, возвращались из городского отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со свастикой. Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать верховное командование фашистской Германий (ОКВ) во главе с генерал—полковником Йодлем! — начальником штаба оперативного руководства. Как будто не было ни поражения, ни подписания 8 мая акта о безоговорочной капитуляции. Нам тогда показалось, что нацистам оставлена эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать «ненастье». Это был какой—то музей не восковых, а живых фигур, и не только фигур, но и фашистских порядков, образа жизни. Во Фленсбург раньше нас прибыли американская делегация, ее возглавлял генерал—майор Руке, и английская делегация во главе с бригадным генералом Фордом. Мы встретились с ними в день приезда — 17 мая и провели совещание по предстоящей работе. * * * К этой беседе с генералом Трусовым мне кажется полезным и интересным добавить то, что мне удалось найти из имеющего самое прямое отношение к ходу выполнения описываемой операции. Я разыскал чекиста, включенного в группу Трусова, Василия Ивановича Горбушина, он живет в Ленинграде, генерал—майор в отставке. Василий Иванович разрешил мне использовать в этом рассказе и его воспоминания. Привожу его слова, касавшиеся начала работы во Фленсбурге: — Генерал Трусов на первой же встрече с руководством комиссий союзников потребовал в соответствии с актом о безоговорочной капитуляции немедленно ликвидировать фашистский государственный аппарат и генеральный штаб ОКВ, арестовать его руководителей как военных преступников, разоружить и интернировать в лагеря весь личный состав армии и военно—морского флота. Генералы Рукс и Форд ответили, что сделать этого не могут, так как в районе Фленсбурга нет сил, которые могли бы осуществить такую большую операцию. Они заверяли, что проведут ее, как только подтянутся к Фленсбургу английские войска. Мы продолжали настаивать на своих требованиях. Ясно, что союзники ведут закулисную игру, предоставляя возможность фашистскому правительству и штабу организованно перебрасывать на Запад ценное имущество, вооружение и личный состав армии. * * * Дальше я привожу продолжение рассказа генерала Трусова: — Бригадный генерал Форд пытался навязать нам такие мероприятия, которые отодвигали бы сроки ликвидации правительства Деница. Мне было известно, что Черчилль писал еще в конце апреля 1945 года Рузвельту: германские военные руководители, спасаясь от русских, охотно становятся друзьями англичан и делают все то, что от них мы требуем. Затем Черчилль 14 мая 1945 года послал записку в МИД Англии, в которой он поставил вопрос о возможности использования правительства Деница, как полезного для западных держав инструмента. Очевидно, поэтому бригадный генерал Форд пугал советскую и американскую делегации, что если немедленно приступим к ликвидации правительства Деница, то он не исключает вооруженных выступлений во Фленсбурге морских немецких школ, мятежных действий эсэсовских подразделений. Бригадный генерал Форд, на правах хорошо осведомленного хозяина в этой английской зоне оккупации, пытался представить дело так, что итогом нашей работы во Фленсбурге должно быть «разъяснение» своим правительствам того положения, что группа Деница полезна на данной стадии управления Германией и ее пока не надо ликвидировать. Нам приступать к выполнению задания немедленно действительно было невозможно, надо было осмотреться, сориентироваться, найти выход. Англичане, как хозяева, предложили нашей делегации несколько вариантов для размещения: в гостинице, в отдельном доме в городе или за городом. Учитывая обстановку, и то, что местные газеты уже сообщили о нашем прибытии, причем явно недружелюбно, надо было располагать группу с учетом безопасности и даже возможности защитить себя в случае нападения. Поэтому я решил поселить нашу группу на пассажирском корабле «Патрия». Он стоял у пирса, связан с землей только трапом, и в случае опасности мы сможем или отплыть в море, или своими силами отстреливаться, не пуская на трап нападающих. Несколько неожиданным для нас было решение английской и американской делегаций тоже поселиться на этом же корабле. Внешне они так поступали из чувства союзнической солидарности, удобства совместной работы, но я понимал: было здесь и намерение постоянно держать нас в поле зрения, знать о передвижениях всех офицеров нашей группы. В таких условиях, после размещения на корабле, Трусов, не теряя ни минуты, начал действовать, он поставил конкретные задачи всем членам группы и сам за короткое время успел сделать немало. Вот выдержка из его донесения:
Далее Трусов докладывает о реальных силах, которыми руководит штаб. И еще о том, что его очень насторожил незаконный дележ немецкого флота между англичанами и американцами. Не стану приводить весь текст донесения Жукову. Давайте проанализируем только содержание цитаты и оценим работу разведчика, проделанную за одни сутки. Установил, где и как продолжает функционировать штаб верховного командования (ОКВ) германской армии, проник к начальнику этого штаба Йодлю (не думаю, что это было просто в районе, где хозяйничали гитлеровцы). Фактически допросил Йодля (побеседовал!). Наладил прямую связь с Жуковым. Выявил, что немецкий штаб (ОКВ) ведет радиосвязь открытым текстом (не зевайте, мол, подслушивайте). У Трусова уже появился самолет, которым он посылает объемные документы Жукову. В следующей шифровке Николай Михайлович доносит о том, что ему удалось выяснить в отношении флота.
Николай Михайлович не без удовольствия вспоминает ту горячую работу и ему, действительно, есть чем гордиться: за несколько дней, во враждебном окружении гитлеровцев и при недоброжелательном отношении англичан, он со своими офицерами сумел проникнуть, во все сферы, где находились интересующие Жукова и Сталина сведения. Его донесения печатаются в строго ограниченном количестве экземпляров и рассылаются только. Сталину, Молотову, Жукову, Булганину, Берия, Антонову (последний был тогда начальником Генерального штаба). Улыбаясь каким—то своим невысказываемым мыслям, Трусов продолжал рассказ: — Для того, чтобы как—то парализовать деятельность правительства Деница, хотя бы нашим присутствием, и выяснить некоторые необходимые мне вопросы, я попросил генерала Форда дать мне возможность поговорить с адмиралом Деницем. Бригадный генерал Форд всячески противился моей встрече с Деницем. Дениц якобы все изложит по общей просьбе трех представителей на бумаге и копию этой бумаги англичане передадут представителю каждой стороны. Я настаивал на том, чтобы встреча с Деницем состоялась. После долгих проволочек и многих попыток отговорить меня от встречи генерал Форд все же свел меня с Деницем при условии, что я не буду вести протокол допроса, а выясню у него только некоторые вопросы, касавшиеся деятельности его как главы правительства, составленного по завещанию Гитлера от 29 апреля 1945 года. В сопровождении нашего полковника В. И. Смирнова и бригадного генерала Форда я вошел в кабинет Деница. Кабинет был большой, старинная строгая деревянная мебель, на стене портрет Гитлера. При нашем появлении Дениц встал из—за стола и пытался приветствовать нас традиционным жестом гитлеровцев. Но увидев наши недовольные лица, как—то неловко опустил руку и показал ею на стоящие вокруг стола стулья. — Николай Михайлович, опишите, пожалуйста, внешность Деница, — попросил я, движимый своим писательским любопытством. — Дениц был в форме адмирала. Ему исполнилось 53 года, выглядел свежим, подтянутым военным человеком, среднего роста, приглаженные волосы, с сединой на висках. Взгляд Деница не был сосредоточенным, глаза его бегали, и была заметна какая—то неуверенность в его жестах, хотя внешне он держался спокойно. Я спросил Деница о составе его правительства. И как вы понимаете, Владимир Васильевич, меня интересовал не столько его сегодняшний состав, а куда делись те, кого предназначал включить в него Гитлер в своем завещании. Мне уже было известно, что тех главарей, которых назвал фюрер, в правительстве нет. Где же они? О деятельности своего правительства Дениц отвечал неохотно, правда, назвал полный его состав и много говорил о трудностях при его формировании, потому что лиц, которые были указаны в завещании Гитлера, не оказалось на месте. Я спросил: «Почему не включены в состав правительства во Фленсбурге Борман и другие руководители рейха?» Дениц заявил, что он неоднократно пытался установить местонахождение этих лиц, в том числе и Бормана, пытался наладить с ним связь, но успеха не имел. Далее Дениц сказал, что к нему приходил Гиммлер и предлагал свое сотрудничество, просил быть вторым лицом. Гиммлеру он отказал, и тот ушел, не сказав, куда направляется. В течение всей «аудиенции» Дениц не спускал глаз с бригадного генерала Форда, как бы дожидаясь одобрения его ответов на мои вопросы. Я ушел от Деница с полным подтверждением ранее сложившегося мнения о том, что адмирал Дениц находился на службе у англичан, он знал о предстоящем роспуске его правительства и о том, что его лично ожидает: видимо, англичане информировали Деница и его окружение о предстоящих мероприятиях союзников. Я понимал: пока у Деница и Йодля существует опора на реальную вооруженную силу, проведение нашей операции может не состояться. Поэтому я стал настоятельно требовать выполнения союзниками положений, зафиксированных в акте о безоговорочной капитуляции гитлеровцев, то есть разоружить их воинские части и корабли здесь, во Фленсбурге. После настойчивых и неотступных наших требований английская сторона все же приступила к разоружению фашистов. Это уже создавало более благоприятные условия для осуществления нашей задачи. Стали вырабатывать план действий по выполнению операции, возложенной на все три группы союзников. И тут опять генерал Форд начал процессуальные выкрутасы, он заявил свое несогласие проводить арест и вообще упоминать этот термин, он предлагал считать пленными Деница и его приближенных, или же называть их интернированными. Но я настаивал на аресте и по форме, и по существу, так как нет уже боевых действий и пленными членов правительства называть нельзя, мы осуществляем именно арест за незаконное их действие, за нарушение достигнутой союзниками договоренности в отношении Германии. Кроме того, наша делегация настояла на том, чтобы арест провести одновременно, по утвержденному нами списку. А надо сказать, список был немалый — в него мы на совместном заседании включили более двухсот крупных нацистов. Наконец мы обо всем договорились, арест был намечен на 23 мая 1945 года, операция проводится одновременно, по всем известным нам адресам. Ночью, 22 мая, когда все было подготовлено для—свершения заключительной и решающей части акции, Трусов послал шифротелеграмму:
Далее излагается, как будет проводиться и обеспечиваться операция. А я хочу обратить внимание читателей на то, что генерал Трусов не только выполнял прямое поручение Сталина и приказ Жукова — «об аресте правительства Деница», но по своей инициативе еще прихватил и весь штаб верховного командования Германской армии. Я подчеркиваю «весь штаб», чтобы и зародыша для воскрешения не осталось. Поэтому в донесении сказано, что будет арестована не только основная часть этого штаба (60 %) во Фленсбурге. «Часть штаба верховного командования (ОКВ), находящаяся в Берхтесгадене, будет охвачена теми же мероприятиями и аресты там должны быть произведены одновременно». И еще нашел себе дополнительные хлопоты энергичный генерал, о чем так же сообщает:
Напомню важность этой заботы об архивах только тем, как они пригодились на Нюрнбергском процессе, а не прояви инициативы генерал Трусов, многие из эти очень важных документов могли быть уничтожены гитлеровцами или просто утеряны после ареста немецких работников штаба. Приближаясь к решающим событиям в своем рассказе, Николай Михайлович немного заволновался, щеки его зарумянились, в голосе появилась (не знаю, будет ли это определение точным) своеобразная «детективная» хрипотца. Но если в детективных фильмах это делается для того, чтобы вызвать чувство опасности, то у Николая Михайловича это происходило непроизвольно, без умысла создать напряжение, он действительно переживал, не создавая никаких искусственных эффектов. — В решающий день, а вернее, ночь у меня возникли большие затруднения. В моей группе двадцать пять человек, арест будут проводить английские солдаты и офицеры. Для того, чтобы осуществить контроль и проявить настойчивость, если таковая потребуется, я распределил своих офицеров в английские группы и соответственно их проинструктировал. Накануне проведения операции мы получили сведения, которые потребовали от нас срочных активных действий не только во Фленсбурге. * * * Тут я передаю слово Василию Ивановичу Горбушину. Он рассказывает: — Мне и подполковнику Ивлеву удалось установить, что все немецкие документы разведывательного характера о Советской Армии англичане успели вывезти из Фленсбурга в бельгийский город Динст. Я доложил об этом генералу Трусову и просил вступить в переговоры о передаче этих документов нам. Англичане согласились с нашими доводами и поручили одному из своих офицеров сопровождать меня и подполковника Ивлева в Динст. Было решено, что Горбушин и Ивлев уедут после проведения главной операции во Фленсбурге. — На рассвете 23 мая операция началась. Группы разъехались по намеченным адресам, а мы, руководители союзных делегаций, вызвали президента и военного министра незаконного правительства Германии — гросс—адмирала Деница, начальника штаба оперативного руководства генерал—полковника Йодля и главнокомандующего военно—морскими силами адмирала Фридебурга. Представителями трех сторон — советской, американской и английской — было объявлено, что с этого момента так называемое правительство Деница распускается, они трое берутся под стражу, все правительственные институты прекращают свое существование, а весь личный состав правительства и чиновники правительственных учреждений берутся под стражу. Наше объявление о роспуске правительства ни у Деница, ни у Фридебурга, ни у йодля не вызвало удивления. Видно было, что англичане проинформировали их о решении, принятом советской, американской и английской делегациями в соответствии с соглашением, достигнутым на уровне верховных руководителей союзных стран. На будущее что—то пообещали. После выполнения этой миссии я стал собирать информацию от офицеров советской делегации, они докладывали, что члены правительства и лица, включенные в списки, действительно задержаны, доставлены в установленные пункты и взяты под охрану. В целом, операция была проведена по намеченному плану и успешно. Правда, из—за невнимательности английской охраны адмирал Фридебург, уже после ареста, попросившись в туалет, отравился бывшей при нем ампулой с цианистым калием. Тут вновь, как лично присутствовавший при следующем важном событии, пусть продолжит рассказ Горбушин: — Вскоре после этого англичане информировали генерала Трусова, что в городе Люнебург, примерно при таких же обстоятельствах, покончил жизнь самоубийством рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В связи с этим было решено совместить мою поездку в Динст с заездом в Люнебург. Рано утром 24 мая я и подполковник Ивлев в сопровождении майора английской армии выехали из Фленсбурга. У шлагбаума на окраине Люнебурга нас ожидал офицер английской армии, указавший дорогу к зданию, где находился труп Гиммлера. Войдя в это здание, мы увидели лежащего на полу Гиммлера — самую кровавую, зловещую личность рейха, рейхсфюрера СС, начальника политической полиции, министра внутренних дел. Из бесед с английскими офицерами выяснилась следующая картина самоубийства Гиммлера. В один из майских дней английский патруль задержал на улице в Люнебурге трех неизвестных нарушителей комендантского часа и направил их в лагерь для гражданских лиц, размещенный на окраине города. Как позже стало известно, эти нарушители наткнулись не на англичан, а на двух наших солдат — Ивана Сидорова, уроженца Саратовской области, и Василия Губарева из Рязани. Их, плененных немцами, освободили из лагеря англичане и предложили нести патрульную службу при английской военной комендатуре. Никто не счел необходимым допросить задержанных. Вскоре один из них сам явился к начальнику лагеря и доверительно заявил, что он Генрих Гиммлер и желал бы встретиться с высокими чинами английской администрации, Начальник лагеря не поверил ему, назвал сумасшедшим. Однако об этом узнал майор английской службы безопасности, который и пригласил Гиммлера на допрос. Допросив Гиммлера, он установил — его биографические данные совпадают с данными розыскной карточки. Номера партийного и эсэсовского билетов также. Затем офицер сличил приметы — они соответствовали данным розыска. Офицер больше не сомневался, что перед ним Генрих Гиммлер. Об этом он немедленно доложил своему начальнику. Доставив Гиммлера в штаб английских войск в Люнебурге, полковник распорядился его обыскать. Гиммлера раздели, предложили ему открыть рот. Увидев во рту стеклянную ампулу, врач, производивший обыск, попытался ее выхватить, но Гиммлер раздавил ампулу. Таков был рассказ английских офицеров. Я попросил полковника сделать снимки трупа Гиммлера и письменно изложить обстоятельства его смерти. Полковник просьбу мою выполнил и вечером через офицера связи передал две фотопленки, а также письменное объяснение своих сотрудников и одну из трех ампул цианистого калия, обнаруженных в одежде Гиммлера. В беседе с полковником я пытался выяснить, кем были двое других задержанных. «Сами не знаем», — ответил полковник. 26 мая мы поехали дальше. В районе Рура переночевали и спустя день прибыли в Динст — в лагерь военных преступников. Коменданта лагеря заранее предупредили о цели нашего приезда, и он сразу же велел принести немецкие, как он выразился, «документы о русских». Нам доставили три больших ящика с бумагами. Документы, составленные на русском и немецком языках, содержали материалы разведывательной деятельности различных ведомств и служб гитлеровского рейха. Не задерживаясь в этом лагере, мы с Ивлевым выехали в Брюссель, где остановились в отеле «Палас». Там же размещалось и советское посольство. Я сразу пошел к нашему послу и доложил ему о нашей миссии. Через сутки мы выехали обратно во Фленсбург, где и сдали все изъятые документы генералу Трусову. Николай Михайлович пригубил остывший чай, попросил Анну Дмитриевну заварить нам свежего. На этом миссия группы генерала Трусова не завершилась. Как было сказано выше, Трусов обнаружил захват англичанами военно—морского и гражданского флотов. Николай Михайлович проделал огромную работу и склонил на нашу сторону американцев, доказав им, что будет более справедливым поделить корабли между союзниками поровну. Об этом Трусов доложил Жукову. Но поскольку это уже выходило за рамки поручения, данного Сталиным по поводу ареста правительства Деница, маршал в свою очередь переслал докладную Трусова в Москву.
А генерал Трусов сообщал, что:
Трусов, не будучи морским специалистом, рекомендовал назначить председателя комиссии по разделу флота не ниже вице—адмирала и просил дать ответ сегодня же по поводу согласия на проведение предлагаемых мероприятий. Николай Михайлович усмехнулся. — Вот видите, до чего мы «обнаглели». Жукову и самому Сталину предлагали давать ответ немедленно. В заключение скажу о том, что в результате инициативных действий группы Трусова наша страна не упустила значительные трофеи из состава морского флота Германии. А те читатели, кто плавал по Черному морю на теплоходе «Россия», плавали на той самой «Патри», где жила группа Трусова. Николай Михайлович так подвел итог нашей беседы: — Из Фленсбурга мы выехали с чувством выполненной миссии, возложенной на нас. Правительство Деница перестало существовать, арест высокопоставленных нацистов способствовал организации Нюрнбергского судебного процесса. Во Фленсбурге нам удалось добыть важные немецкие документы, мы привезли с собой оттуда значительную часть архива германского генерального штаба, материалы которого были использованы на Нюрнбергском процессе и которые раскрывали подготовку и развязывание агрессивных войн в Европе и против СССР. Во Фленсбурге нам удалось добыть также немецкие карты морского штаба с минной обстановкой по всей акватории Балтийского моря, эти карты значительно облегчили нашим морякам разминирование Балтийского моря и спасли от гибели многих людей и суда многих государств. Вот такое, Владимир Васильевич, довелось мне выполнять первое задание после войны, и, как видишь, в те годы многое делалось для того, чтобы надолго, а может быть, навсегда сохранить мир в Европе и вообще на земле. Если акт о безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил фиксировал прекращение боевых действий «на суше, на море и в воздухе», то арест правительства Деница ставил последнюю точку — было ликвидировано нацистское правительство — третий рейх, как государство, перестал существовать не только фактически, но и официально, юридически. При аресте адмирала Деница, несмотря на то, что англичане и американцы были во Фленсбурге «хозяевами», Горбушин сумел завладеть личным портфелем гросс—адмирала, в котором оказались важные документы. В их числе были подлинники завещания Гитлера. Позднее эти завещания публиковались в сотнях различных изданий, начиная от газет, кончая мемуарами государственных деятелей. Но поскольку эти исторические документы первым обнаружил В.И. Горбушин, офицер в группе, которая действовала по приказу Жукова, считаю приоритетным правом привести текст этих документов. Читайте их в приложении. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
