• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Теория Лоуренса явилась результатом его размышлений, когда он лежал прикованным к постели в лагере Абдуллы. Мысли его унеслись к тем книгам по военному делу, которые он читал еще в Оксфорде. Для человека, главный интерес которого сводился к изучению архитектуры и глиняной посуды, это был курс значительно больший, чем тот, который проходил почти любой кадровый офицер, в особенности в Англии. Когда Лоуренсу было еще 15–16 лет, он начал с того, что называется «обычной литературой школьников». Наряду с этим Лоуренс прочитал много технических трактатов по вопросам постройки замков и ведения осад. Несколько позднее он перешел к Клаузевицу и его школе, к Кемереру, Мольтке, Гольцу и некоторым из французских военных писателей, появившихся после 1870 г. Их произведения, в том числе и Клаузевица, показались ему «очень односторонними». Будучи неудовлетворенным ими, он добрался до Наполеона. Попутно он проглядел Жомини и Виллизена, причем у последнего он натолкнулся на определение стратегии, как «изучение сообщений», которое произвело на него сильное впечатление. Затем, когда он прочитал французские труды по итальянской кампании Наполеона, его заинтересовали некоторые мысли в переписке Наполеона.

Это возбудило в Лоуренсе желание ознакомиться с теми учебниками, по которым Наполеон изучал военное искусство. Таким образом он подошел к Гиберу и, сделав еще один шаг назад, к Бурсе и Морицу Саксонскому. Эти писатели понравились Лоуренсу потому, что у них он нашел «более широкие принципы». Особенно сильное впечатление произвел на него Мориц Саксонский. В дальнейшем, после того как Лоуренс сам участвовал в войне и приобрел практический опыт, он считал Морица Саксонского «величайшим мастером военного дела»; вначале же он чувствовал, что «интеллектуально Клаузевиц настолько превосходил их всех, что он стал верить ему вопреки своему желанию».

Помимо этого интеллектуального интереса к теории войны, Лоуренс изучил ряд мест сражений, главным образом в целях восстановления их на картах.

Однако эти исследования не предпринимались Лоуренсом с какой-либо сознательной целью подготовки себя для командования в будущем. Так же было и с чтением. «У меня был интерес только к чистой теории; я повсюду искал метафизическую сторону вопроса, философию войны, о которой и много думал в течение ряда лет». Теперь же по непредвиденным обстоятельствам он был втянут в войну и нашел себя «к счастью, стоящим во главе кампании в такой степени, в какой ему это было желательно».

Вынужденное, бездействие оказалось для Лоуренса чемто вроде спасательного круга. Хотя после своей первой поездки в октябре он изложил в докладе обоснованную оценку положения, представлявшую собой образцовое решение непосредственно стоявшей проблемы, у него не было возможности как следует обдумать пути дальнейших действий или же разработать теорию, исходя из которой он мог бы выбирать те или иные решения.

Мысленно он проследил ход военных действий в Геджасе, начиная с того момента, когда, казалось, Рабуг находился в неминуемой опасности. Военные специалисты рассматривали Рабуг как «ключ к Мекке» и настаивали на необходимости его удерживать. Далее, ни французы, ни англичане не придавали бедуинам никакого значения с точки зрения защиты ими этого города или какой-либо другой определенной позиции. Их взгляд был полностью оправдан ходом событий.

Лично же Лоуренс доносил, что «арабские племена при условии вооружения их легкими пулеметами и посылки к ним кадровых офицеров в качестве советников смогут удерживать турок, пока формируются арабские регулярные части». Как это ни казалось странным" но исход операций подтвердил правильность также и его взгляда. Хотя арабы при встрече с неприятелем всюду отступали, Рабуг все еще был цел.

Правда, это могло быть и просто счастливой случайностью, такой же, как и то, что турки сильно поколебали уверенность Лоуренса, прорвавшись через цепь холмов, которую он считал непроходимой. Все же высшая фаза наступления турок прошла. Правда, оно, несомненно, могло бы возобновиться и докатилось бы до Рабуга, если бы Фейсал не двинулся неожиданно на Ведж и не создал угрозы турецким сообщениям, что заставило турок беспорядочно отступить. Казалось, что эта неудачная попытка достигнуть Рабуга в начале их наступления могла быть в значительной степени объяснена тем огромным переходом, который им пришлось совершить, так как Рабуг отстоял от Медины на расстоянии 250 км. Во всяком случае, пока арабы имеют за собой пространство для отступления, их задерживающая сила может быть равной способности обороны, и они могут использовать преимущества неограниченного пространства. Последние преимущества оказались возможными у кочующих народов, что являлось еще одним доводом за перенесение операций к северу. Достоинства иррегулярных войск заключаются в глубине проникновения, а не в силе.

Однако просто задержать неприятеля и предотвратить возможность его победы являлось недостаточным. «Мы все находились под гипнозом решения Фоша, что этика современной войны заключается в том, чтобы сблизиться с неприятельской армией, обнаружить центр ее мощи и уничтожить ее посредством боя».

Такова была причина, которая заставила Лоуренса пройти весь путь от Веджа, чтобы убедить Абдуллу попытаться уничтожить гарнизон Медины. Но как это сделать? Под влиянием настойчивого призыва из Каира он выехал из Веджа для выполнения возложенного не него поручения без того, чтобы остановиться хоть на минуту и продумать все вытекавшие из доставлявшегося им сообщения последствия. Теперь же в своей палатке, поскольку лихорадка ослабевала, он мог обдумать стоявшую перед ним проблему на досуге.

Лоуренс стремился согласовать свои теоретические знания, приобретенные путем чтения военных книг, с теми практическими военными действиями, которые в то время происходили.

«Однако, — говорил он, — книги охарактеризовывали мне цель войны как „уничтожение организованных сил неприятеля единственным способом — боем“». Другими словами, победа могла быть приобретена только ценою крови.

Для нас все это было непригодно, так как организованных сил у арабов не было, а следовательно, у турецкого Фоша не оказалось бы цели войны. Далее, арабы не переносили убитых и раненых, а поэтому арабский Клаузевиц не смог бы приобрести себе победу. Очевидно, эти мудрые люди изъяснялись метафорически, так как мы, несомненно, выиграли нашу войну, и когда я о ней думал, мне казалось, что мы выиграли войну в Геджасе, так как мы уже оккупировали 99% Геджаса".

Таким образом, хотя Фош и последователи школы его военной мысли XIX столетия и утверждали, что «абсолютная война» является якобы единственным типом войны, Лоуренс начал осознавать, что данная война была лишь разновидностью «абсолютной войны», и смог увидеть также и другие войны, которые были перечислены Клаузевицем, а именно: войны из-за династических побуждений, войны за изгнание одной партии другой, коммерческие войны из-за рынков и пр.

«Затем я стал думать о цели арабов и увидел, что она обусловливалась географическими причинами, а именно стремлением занять в Азии все земли с населением, говорящим на арабском языке. При выполнении этого мы могли убивать и турок, поскольку мы их очень не любили. Однако „уничтожение турок“ никогда не являлось для нас целью. Если они спокойно уйдут, наша война закончится. Если нет, мы попробуем их прогнать. В крайнем случае нам придется заставить себя решиться на отчаянный путь „крови“, на путь убийства, но возможно более дешевой ценой для вас самих, так как арабы сражались за свободу и знали, что удовольствие может быть испытано только живым человеком».

Проанализировав работы всех общепризнанных учителей XIX столетия, формулировавших документы, которые теперь армии пытались провести в жизнь с довольно плачевным результатом, мысли Лоуренса вернулись к тем учителям X6.II столетия, чьи «более смелые принципы» уже давно произвели на него впечатление. Он заново оцепил Морица Саксонского и те «Размышления», которые Карлейль, поклонник Фридриха, презрительно охарактеризовал как «странную смесь военных мыслей, продиктованных, как мне кажется, под влиянием опиума». Если Лоуренс и был когда-то склонен согласиться с подобным приговором, то теперь он не имел к этому никакого желания. Теперь на основании своего собственного опыта Лоуренс знал, что Мориц Саксонский был не мечтателем, а реалистом в полном смысле этого слова.

Он был согласен со словами Морица Саксонского: «Я не сторонник, того, чтобы давать сражение, особенно в начале войны. Я даже убежден, что способный генерал может вести войну всю свою жизнь без того, чтобы быть вынужденным дать сражение». Фош высмеял Морица Саксонского за эти слова, сопоставив их со словами Наполеона, сказанными им в 1806 г.: «Ничего я так не желаю, как большого сражения». Комментируя эти два изречения, Фош презрительно добавил: «Один хочет всю жизнь избегать сражения, другой же добивается его при первой же возможности».

Лоуренс, освободившийся от влияния Клаузевица, благодаря своему ознакомлению с действительностью теперь мог оценить практическую точку зрения Морица Саксонского. Он понял, что Мориц Саксонский имел в виду конечную цель войны, для которой сражение является только средством.

У Морица Саксонского имелось замечание, что «проведение подготовки к неправильному размещению своих частей имеет гораздо большее значение, чем обычно принято думать, при том условии, конечно, что это размещение делается преднамеренно и осуществляется таким образом, что может быть в кратчайший срок превращено в правильное. Ничто так не обескураживает противника, рассчитывающего на победу, как военная хитрость подобного рода…» Казалось, что это замечание имело в виду специально операции в Геджасе. До тех пор, пока арабы оставались сосредоточенными против турок, перевес был на стороне последних, но лишь только арабы стали рассредоточиваться, дело приняло другой оборот, и чем больше их части отделялись одна от другой, тем опаснее становилось положение турок.

Под этим новым углом зрения Лоуренс взялся за изучение своей будущей проблемы.

«Моя обязанность заключалась в осуществлении командования. Я попытался вскрыть значение этого слова и проанализировать его как с точки зрения стратегии — цели войны, так к с точки зрения тактики. В каждой из них я нашел те же элементы: один — алгебраический, другой — биологический и третий психологический.

В применении к арабам алгебраический фактор играл роль прежде всего в отношении той территории, которую мы хотели завоевать. Я начал на досуге подсчитывать, сколько это составит квадратных километров… и размышлять, каким образом турки смогут защищать такое пространство… Если бы мы были армией, наступающей с развернутыми знаменами, то, несомненно, им пришлось бы построить линии окопов…

Затем я прикинул, сколько потребуется туркам постов, чтобы сдержать наше наступление вглубь, учитывая возможность возникновения восстания в каждой из не занятых еще турками областей на этом громадном пространстве в сотни тысяч квадратных километров. Я знал турецкую армию вдоль и поперек; даже с учетом усиления ее боеспособности новой артиллерией, авиацией и бронепоездами становилось ясным, что ей потребуется создать укрепленный пост на каждые 6 кв. км, в котором должно находиться не менее 20 солдат. Другими словами, для того чтобы противостоять объединенной ненависти всех местных арабских племен, туркам потребуется 600 000 человек, они же имели в своем распоряжении всего лишь 100 000 солдат. Казалось таким образом, что перевес в этом отношении был на нашей стороне; климат же, железные дороги, пустыни и техническое вооружение также могли быть использованы в наших интересах, если бы только мы сумели как следует использовать наши сырые материалы. Турки поверили бы, что восстание является «абсолютным», как война, и стали бы с ним бороться по аналогии с «абсолютной» войной. Аналогия, конечно, выдумка: вести войну с восстанием столь же хлопотливо и утомительно, как есть суп ножом.

Вторым фактором был фактор биологический — фактор критического момента, фактор жизни и смерти, или, правильней, фактор износа. Военные философы превратили этот фактор в искусство, а один из его вопросов — «кровопускание» подняли до уровня принципа. При всевозможных оценках его основой являлся изменчивый фактор — человек.

Однако мне казалось, что ограничивать искусство только человеческими факторами значило бы суживать стоявшую передо мной проблему. Оно должно было быть применено не только к организмам, но и к материалам. Турецкая армия отличалась тем, что в ней не хватало военных материалов и они были дороги, людей же было больше. Следовательно, нашей целью являлось не уничтожение турецкой армии, а уничтожение ее недостаточной материальной части. Гибель моста или железной дороги, пулемета или орудия для нас была выгоднее, чем смерть турок. Арабская армия должна была беречь и людей и материалы, — людей потому, что они, будучи иррегулярными воинами, были не единицами, а индивидуумами, а потеря индивидуума подобна камню, брошенному в воду: он может сделать лишь на короткое время отверстие, но от него расходятся, постепенно замирая, круги. Мы не могли позволить себе иметь большие потери. Расправляться с материалом было легче. Наша совершенно очевидная обязанность заключалась в том, чтобы добиться превосходства в какой-либо одной области, скажем, в пироксилине или пулеметах или в чем-либо ином, что может оказать наиболее решающий эффект, — добиться превосходства в оборудовании в одном преобладающем моменте или в каком-нибудь отношении.

Большинство войн требует контакта с противником. Наша война должна быть войной отделения от противника: нам придется сдерживать его молчаливой угрозой громадной неизвестной пустыни, не обнаруживая себя до момента атаки. Последняя должна быть атакой лишь по названию, направленной не против людей, а против материальной части противника, — атакой, устремленной против его слабого места. В отношении железнодорожной линии это обычно будет пустынный участок пути. Это было бы тактическим успехом. Подобный метод мы смогли бы взять за правило. Это вполне соответствовало нашему стремлению — никогда не представлять собою цель для неприятельского солдата. На нашем фронте имелось много турок, которые за всю войну не имели случая в нас выстрелить, и все же, за исключением редких стечений обстоятельств, мы никогда не оборонялись. Объяснялось это превосходно налаженной разведкой. Мы всегда могли рассчитывать на проведение наших операций наверняка. В этом отношении главной действующей силой являлась голова полководца, и его знание неприятеля должно было быть безошибочным. Для того чтобы хорошо наладить разведку, нам пришлось проявить усилий больше, чем какому бы то ни было штабу, который я знал.

Третьим фактором, который необходимо было учитывать, является фактор психологический — та наука, в отношении которой наше представление следует признать совершенно недостаточным: Часть этой науки касается толпы — поднятия настроения до того момента, когда оно становится пригодным для использования в целях определенного действия, приспособления различных мнений для определенной цели. Другая часть касается отдельных личностей, и тогда она превращается в редко встречающееся искусство обхождения с людьми. Она рассматривает возможность подъема настроения наших людей, их многосложность и изменчивость и возможность культивирования в них того, что способствует выполнению намерения. Мы должны подготовить сознание людей к условиям боя так же тщательно и точно. как другие офицеры подготавливали их физическую сторону, и не только сознание наших людей, но и сознание противника, поскольку это окажется возможным, а также сознание народа, поддерживающего нас за линией фронта, и неприятельской стороны, ожидающей приговора, и нейтральных государств, следящих за нашими действиями.

Вышеприведенные рассуждения привели меня к заключению, что взятие приступом Медины или же быстрое принуждение ее к сдаче голодом не соответствовали нашей стратегии. Мы хотели, чтобы противник оставался в Медине или в любом другом столь же безвредном месте — и чем в большем количестве, тем лучше. Вопрос обеспечения продовольствием окончательно прикрепил бы противника к железным дорогам. Присутствие же противника на Геджасской и Трансиорданской железных дорогах, а также на железных дорогах Палестины, Дамаска и Алеппо в продолжение войны можно было только приветствовать. Если бы он проявил стремление эвакуироваться в малом районе, где его численность могла бы оказаться преобладающей, тогда нам пришлось бы попытаться восстановить доверие противника уменьшением наших набегов против него. Наш идеал заключался в том, чтобы железные дороги работали с максимальными потерями и неприятностями для противника.

Арабская война была географической войной, а турецкая армия для нас случайным объектом, а не целью. Наша цель состояла в том, чтобы нажимать на самое слабое звено турецкой армии. Мы должны возложить на турок возможно более длительную пассивную оборону, максимально растянув наш собственный фронт. Тактически нам было необходимо создать в высшей степени подвижный, высоко оснащенный тип армии наименьших размеров и последовательно использовать эту армию в определенных пунктах турецкой линии обороны, чтобы заставить турок выделить на занимаемые ими посты дополнительное количество бойцов сверх экономического минимума в 20 человек. Мощь нашей ударной части должна расцениваться не только ее численностью. Соотношение между численностью и районом определялось характером войны, и благодаря тому, что наша подвижность в пять раз превышала турецкую, мы могли добиться равенства с ними при соотношении 1: 5. Наша победа заключалась в занятии нами стольких-то километров территории.

У нас не было ничего материального, что мы могли бы потерять, а следовательно, нам нечего было защищать и не во что стрелять. Драгоценным элементом наших сил были иррегулярные части бедуинов, а не регулярные части, чья роль заключалась бы только в занятии тех мест, к которым иррегулярные части уже обеспечили доступ. Нашими главными выигрышными картами были скорость и время, а не сила, и это давало нам скорее стратегический, чем тактический, перевес. Успеху нашей стратегии больше способствовала досягаемость, чем сила».

Выше словами самого Лоуренса мы изложили новую теорию иррегулярной войны в том виде, как она оформилась в его сознании¹⁰. Именно в свете этого изложения мы и должны истолковывать инициативу Лоуренса, которая была им проявлена в последовавших затем событиях.

Примечания:

[1]

Здесь и дальше автор цитирует записки самого Лоуренса.

[10]

Интересующихся источниками военных идей Лоуренса, с которыми он ознакомился до войны, мы отсылаем к моей книге «Дух Наполеона», опубликованной в 1933 г., где этот вопрос освещен полнее. — Л. Гарт.