• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Все дальше и дальше уходит на север оранжевый экспресс.

Но по сторонам, за широкими стеклами вагонов, пейзаж остается неизменным: слева временами появляется шумящий океан, справа расстилаются желтые, растрескавшиеся от нестерпимой жары бугры истосковавшейся по влаге земли. Дождя бы сюда! Калифорнийская земля мгновенно расцвела бы. Там, куда человек сумел доставить воду, разрослись густые апельсиновые рощи, стелется жирная зелень овощных и цветочных плантаций, над которыми поблескивают серебристые брызги оросительных фонтанчиков. Но сколько здесь еще неосвоенной, одичалой земли!

Кое-где мелькают нефтяные вышки. Чем ближе к Сан-Франциско, тем чаще видны цехи предприятий. И над всем этим — высокое безоблачное бирюзовое небо.

Где-то, совсем неподалеку, стоит домик Джека Лондона, которому довелось своими глазами увидеть и описать кусочек истории этих мест. Здесь бушевала когда-то «золотая лихорадка»: люди, добравшиеся на Дальний Запад с берегов Атлантики, нашли в горах Сьерра-Невады золото, и сколько страшных трагедий произошло! Немного поодаль — обнесенный частоколом бревенчатый форт и маленькая православная церковь при нем. Это форт Росс, построенный в 1812 году русскими, шхуны которых пересекли Тихий океан. В этой дальней российской фактории жизнь била ключом. Русские поселенцы сеяли здесь пшеницу, разводили рогатый скот, выращивали сады. Они построили кожевенный завод, мельницу, мастерские, сооружали здесь морские суда.

Редчайший по удобству расположения глубокий залив, которому испанские мореходы присвоили имя святого Франциска, был тогда пунктом встреч Востока и Запада, и происходили эти встречи ко взаимной выгоде. Недаром вход в этот залив до сих пор сохранил поэтическое и в то же время многозначительное название «Золотые Ворота». Тут есть о чем вспомнить и подумать не только поэту, но и политику, и деловому человеку…

Раскачиваясь и содрогаясь на стыках, экспресс мчится по извилистой трассе, совершая порой такие зигзаги, что начинает казаться, будто он ловит себя за хвост.

Остался позади Кастровилл, громко именуемый «мировой столицей артишоков». Эти вкусные овощи пользуются в Калифорнии большим спросом. Мелькнула станция Уотсонвилл, близ которой находятся заповедные рощи тысячелетней гигантской секвойи, именуемой также мамонтовым деревом. В такой роще человеку невольно начинает казаться, что он превратился в муравья, — эти древние деревья достигают необыкновенной высоты, а толщина их такова, что в прорубленные в стволе дерева ворота въезжает автомобиль. Пролетела долина Санта-Клары, знаменитая своими садами, высшими учебными заведениями и заводом электронных вычислительных машин, — на нем мы побываем завтра…

Вот и Пало-Альто; слева среди эвкалиптов виднеются здания известного Стэнфордского университета, в стенах которого не только готовятся кадры специалистов, но и проводятся большие научно-исследовательские работы. Этот университет был создан в 1885 году на средства, которые предоставил Леланд Стэнфорд — один из четырех крупнейших промышленников, наживших баснословные состояния на строительстве железных дорог в Америке. Стэнфорд раскошелился на создание университета, чтобы увековечить память о своем сыне.

Сейчас университетский городок в Пало-Альто занимает площадь свыше трех с половиной тысяч гектаров. Здесь учится более восьми тысяч студентов. Это частное учебное заведение, которое содержится на деньги, получаемые за выполнение научно-исследовательских работ для различных фирм, и на средства, поступающие от учащихся в виде платы за обучение. В специальном научно-исследовательском институте, посетить который приглашен Н. С. Хрущев, известный интерес представляют ведущиеся там по заказам компаний работы в области физики, электроники и радиосвязи.

И вот, наконец, появились пригороды Сан-Франциско, тесно застроенные крохотными кубическими домишками в один-два этажа. Как мы потом узнали, строят их быстро: прошел бульдозер, разровнял землю, проложили дорогу, водопровод, и вот уже вдоль дороги высыпаны, словно кости из коробочки, десятки одинаковых мелких домиков. Они стандартны: существует не более семи — восьми типов этих зданий, и различить их можно только по цвету, по раскраске. Некоторым американцам нравится жить в таких домишках: плохонький, да свой, хотя за такой домик приходится выплачивать компании его стоимость на протяжении многих лет.

Но, на взгляд советского человека, есть что-то бесконечно тоскливое в том, как люди втискиваются в эти крохотные домики, зажатые в тиски слева и справа чужими, такими же крохотными строениями. Ни настоящего дворика, ни садика, асфальт тротуара и сразу — человечья каменная нора среди сотен таких же нор.

Впрочем, как говорится, о вкусах не спорят…

Экспресс прибывает в Сан-Франциско, в его южный район. Пока что о городе трудно составить какое-либо представление: поезд ныряет из туннеля в туннель (здесь каждая миля железнодорожного пути обошлась в миллион долларов). Короткий свисток, визг тормозов, и мы — у цели: экспресс остановился на предназначенном ему пути. Но где же вокзал? Его не видно. Пути забиты товарными составами. Меж рельсами растет редкая жесткая трава, и влажный ветер с океана поднимает бурунчики песка.

Оказывается, поезд подан на товарную станцию…

Никиту Сергеевича Хрущева встречают представители властей. Мэр города Джордж Кристофер произносит речь. И с первых же слов становится ясно, что здесь встреча будет иной…

Дж. Кристофер заверяет Н. С. Хрущева в том, что Сан-Франциско, известный повсюду своим гостеприимством, окажет ему самый радушный прием. Он говорит гостю, что деятели города «не намерены спорить с ним по идеологическим вопросам», и без лишней дипломатии, напрямик, выкладывает, что городские власти приняли такое решение «в соответствии с рекомендациями государственного департамента». Стало быть, ночной разговор Г. Лоджа из Лос-Анжелоса с Вашингтоном, о котором сегодня пишут все газеты, нашел свой отзвук и здесь.

Н. С. Хрущев благодарит Дж. Кристофера за теплую встречу.

— Что же касается вопросов, которые затронул мэр, — насчет наших идеологических взглядов и вашего отношения к этому, — говорит Никита Сергеевич, — то я должен сказать вам, что никогда не уклонялся от политических споров, вернее бесед. Если вы пожелаете, я готов принять участие в беседах и спорах на эти темы — в спорах рождается истина… Беседы и споры на политические темы, если разумно подходить к ним, не могут испортить наших отношений или обострить их; наоборот, они могут содействовать нашему сближению.

И вот автомашины уже мчатся по боковым улочкам и выходят на прямую магистраль, ведущую к центру города, раскинувшегося на высоких и крутых холмах. Через город проходит та же автострада, по которой мы ездили в Лос-Анжелосе, она тянется через всю Америку, от Аляски до границ Мексики, и дальше продолжается вдоль берега Тихого океана по латиноамериканским странам. Сооружение этой гигантской дороги началось еще в период страшного кризиса тридцатых годов, и прокладывали ее безработные.

Вдали сияет купол городского муниципалитета, он кажется даже выше, чем купол Капитолия в Вашингтоне. И сразу же за третьим поворотом открывается вид на знаменитый Оклэндский мост, соединяющий Сан-Франциско с городом Оклэнд, расположенным по ту сторону широкого океанского залива. Левее остаются Золотые Ворота, через них также переброшен гигантский высокий мост, под которым свободно проходят океанские корабли. Вдоль берега океана раскинулся огромный парк. Созданный жителями Сан-Франциско на огромной площади, он располагает тысячами диковинных растений и деревьев. В нем же находятся аквариум, планетарий, музеи, концертные площадки.

Слева и справа на всем пути толпятся люди, вышедшие встречать Н. С. Хрущева.

Джордж Кристофер был прав: Сан-Франциско радушно встречает своего гостя. Что это? Тоже «в соответствии с предписаниями государственного департамента»? Нет! Достаточно взглянуть на лица людей, чтобы понять, что их привело сюда нечто иное. Глаза не лгут! По всему видно, что здесь он желанный гость. Люди улыбаются, аплодируют, машут руками…

Особенно много людей собралось у гостиницы «Марк Гопкинс» — многоэтажного здания, построенного на вершине одного из самых высоких и крутых холмов города — Нобхилл. Когда-то здесь были только дома миллионеров, теперь — многочисленные гостиницы и деловые здания. Здесь, в гостинице «Марк Гопкинс», и остановится Н. С. Хрущев. Вагончики городской железной дороги с трудом вползают сюда, увлекаемые канатом, как на фуникулере. Уже несколько часов люди теснятся на крохотном пятачке, не обращая внимания на призывы полиции не мешать уличному движению. И едва они узнали Н. С. Хрущева, как сразу же раздались аплодисменты, послышались возгласы приветствий, все устремились к его машине.

Никита Сергеевич вышел из автомобиля, глянул в открытые, дружественно улыбающиеся лица встречающих, улыбнулся сам и, высоко подняв руки над головой, соединил их в символическом рукопожатии, адресованном жителям Сан-Франциско. «Спасибо!» — сердечно сказал он. Приветствия возобновились с удвоенной силой. Гость уже вошел в вестибюль гостиницы, а люди все еще не расходились.

И когда Н. С. Хрущев, поднявшись к себе на шестнадцатый этаж, вышел на балкон, люди сразу же заметили его и вновь тепло приветствовали. То был настоящий, неподдельный голос дружбы. Конечно, кое-кому такая встреча не нравилась, но что поделаешь?!

Один из американских журналистов, приехавший вслед за Н. С. Хрущевым из Нью-Йорка, раздраженно сказал женщине, аплодировавшей гостю:

— Какие вы странные люди здесь!

Она отрезала ему:

— Мы хотим спасти мир, чтобы наши дети могли жить в нем. Если это странно, то признаю себя виновной…

Через несколько часов мы прочли в местной газете «Сан-Франциско кроникл» любопытную статейку, из которой стало ясным, что не только заезжий журналист счел «странным» поведение жителей Сан-Франциско, тепло встретивших Н. С. Хрущева. Из статьи мы узнали также, какие меры предпринимались для того, чтобы встреча была менее теплой, и что из этого вышло. Мы приводим здесь статью почти полностью:

«Словом «странная» охарактеризовал толпу, тепло встречавшую Премьера Хрущева по его прибытии в гостиницу «Марк Гопкинс», заместитель начальника полиции Эл Нелдер.

«Я обратился к ним с помощью рупора с просьбой не сходить с тротуаров, когда прибудет Премьер, и они лаже не попытались этого сделать», — сказал Нелдер, качая головой, с видом человека, который теперь уже все повидал.

Нелдер считал толпу странной своим послушанием, но она была странной и по другим причинам.

Толпа начала стекаться примерно в три часа дня и затем разрослась, по подсчетам Нелдера, до десяти тысяч человек.

Она полностью запрудила три угла перекрестка, растеклась вниз по улицам Калифорния и Мейсон и поднялась по ступенькам солидного клуба «Пасифик юнион».

Конторские служащие, библиотекари, складские рабочие, продавцы магазинов молча стояли под теплым солнцем со своими женами и подругами или тихими голосами беседовали на маловажные темы.

Казалось, они собрались, чтобы сказать нечто очень важное, но не знали, как это сказать. Большинство людей, когда корреспонденты их спрашивали, зачем они пришли, пожимали плечами и казались сконфуженными. — Нет, это не просто любопытство, — говорили они, — это… ну… Хрущев важный человек и… ну…

— А будут ли они аплодировать, когда Хрущев проедет мимо?

— О, нет, — сказала пожилая женщина. — По-моему, нам не следует этого делать для такого человека. Ведь…

И она, сконфузившись, посмотрела на людей, стоящих по обе стороны от нее, но они глядели прямо перед собой, не желая ввязываться в эту беседу.

Многие из стоящих в толпе людей отказывались сообщать свои имена, когда к ним обращались журналисты, или делали это с явной неохотой.

Журналистам, которые прошли по одной стороне улицы Калифорния, а затем по другой, не удалось найти ни одного человека, который бы сказал, что будет аплодировать, когда приедет Премьер.

Однако, когда в 18 часов 45 минут большой черный лимузин проехал по улице Калифорния, небольшая группка, стоящая перед клубом «Пасифик юнион», начала хлопать в ладоши. В течение нескольких минут, казалось, все до единого начали хлопать, выкрикивая приветствия, или махать руками.

По лицам, которые за минуту до этого были столь безучастными, теперь разлилась широкая улыбка, как будто прорвалась какая-то плотина.

Премьер, быстро воспользовавшись положением, подошел сначала к одной стороне площадки перед гостиницей, а затем к другой. И каждый раз толпа, стоящая на противоположной стороне улицы, громогласно выражала свою радость по поводу того, что он обратил на нее внимание.

Когда все кончилось и Премьер исчез в гостинице, толпа совершенно изменила своей прежней солидности. Подобно потоку, она затопила всю улицу, и незнакомые люди беседовали друг с другом среди общего беспорядочного гула. Казалось, произошла какая-то странная метаморфоза. В воздухе витало какое-то чувство, чувство гордости и свершения, как будто сделано что-то мужественное и значительное.

Теперь люди свободно беседовали с корреспондентами, рассказывая, как они аплодировали и кричали.

— Что толку в недружелюбии? — сказал один пожилой человек, дымя сигарой. — Ну что это дает? Ну и показали же мы ему, а?..»

Сто тысяч человек, и ни одного недружелюбного лица — такова была лаконичная, но исчерпывающая оценка встречи, данная местной печатью. По-видимому, над тем, что здесь произошло, серьезно задумались в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Газета «Нью-Йорк таймс» напрямик заявила, что «официальные лица были озадачены» тем, что произошло в Сан-Франциско. Как объяснить все это?

«Говорят, что жители Сан-Франциско, у которых вековое соперничество с жителями Лос-Анжелоса, решили показать, что они другие люди, — писала газета. — Когда некоторых из толпы спрашивали о горячей встрече, они говорили, что, узнав, как грубо встретили Хрущева в Лос-Анжелосе, они вышли на улицу, чтобы показать ему традиционное американское гостеприимство».

Как часто случается в газете «Нью-Йорк таймс», ее авторы вывернули наизнанку факты, умышленно умолчав о том, кто допустил грубость в отношении Н. С. Хрущева в Лос-Анжелосе. Из сообщения газеты читатели могли заключить, будто виновны были жители Лос-Анжелоса, а не г-н Поулсон вкупе с его уполномоченным по организации встречи — сыном купца второй гильдии из Ростова-на-Дону.

Но, так или иначе, жители Сан-Франциско, как и жители Лос-Анжелоса, действительно приняли близко к сердцу то, что произошло накануне, и хорошим, теплым движением своей души дали знать гостю, что народ Соединенных Штатов настроен дружелюбно, совершенно иначе, нежели это пытались представить апостолы «холодной войны».

Здесь, у Золотых Ворот, стало ясно, что американцы и наши люди, которые глядят друг на друга через океан из Владивостока и Сан-Франциско, словно соседи из окошек домов, разделенных широкой улицей, в равной мере заинтересованы в мирном сосуществовании.

Последующие встречи с жителями Сан-Франциско подтвердили первое впечатление, и только один эпизод внес режущий слух диссонанс — это была состоявшаяся в тот же вечер, 20 сентября, встреча с лидерами американских профсоюзов. Наши читатели, конечно, помнят об этом эпизоде, о нем сообщали газеты. Тем не менее нам хотелось бы вновь коснуться его, привести некоторые подробности.

Как и почему произошло то, что произошло в тот вечер?

Следовало ли идти на встречу с лидерами профсоюзов? Разве не было известно, что реакционные лидеры американских профсоюзов не собирались говорить о контактах, о сотрудничестве? Больше того, они вовсе не интересовались какой-либо информацией о Стране Советов. Разве не было известно, что У. Рейтер и некоторые его коллеги давно зарекомендовали себя как ярые враги нашей социальной системы и защитники капитализма?

Да, все это было известно.

Было известно, что один из организаторов встречи, вице-председатель Американской федерации труда — Конгресса производственных профсоюзов (АФТ—КПП) Дж. Кэри, заявил в свое время на совместном заседании с предпринимателями в отеле «Астор» в Нью-Йорке: «В прошлой войне мы объединились с коммунистами, чтобы бить фашистов. В будущей войне мы объединимся с фашистами, чтобы разгромить коммунистов».

Не правда ли, поразительное заявление? Оно было напечатано в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» 29 июня 1949 года.

Мы помнили и о том, что другой вице-председатель АФТ — КПП, У. Рейтер, взявший на себя роль главного защитника капитализма во время беседы Н. С. Хрущева с лидерами американских профсоюзов, пошел в своих мечтаниях еще дальше. Напомним нашумевшую историю со специальным номером американского журнала «Кольерс», вышедшего 27 октября 1951 года. Редакция «Кольерса», охваченная зудом военной лихорадки, решила пофантазировать, что было бы, если бы да кабы американская армия… оккупировала Советский Союз.

То был горячечный бред особого рода: редакторы «Кольерса» установили конкретную дату осуществления своего замысла—1960 год. Так вот, У. Рейтер был одним из соучастников этой дикой выходки. Захлебываясь, он расписывал тогда, как вступит в Москву с оккупационными войсками и начнет вместе со своими коллегами насаждать у нас американский образ жизни. Для «Кольерса» эта глупая затея кончилась плохо: журнал прогорел и вынужден был прекратить свое существование. А Рейтер… остается вице-председателем американского объединения профсоюзов!

Столь же хорошо было известно и то, как готовились Рейтер и некоторые его единомышленники ко встрече с Н. С. Хрущевым, в каком духе они собирались повести разговор.

Утром в тот день специальный корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Дон Итон передавал из Сан-Франциско: «Семь вице-президентов АФТ — КПП вооружаются острыми вопросами, готовясь к сегодняшней встрече с премьер-министром Никитой С. Хрущевым». Специальный корреспондент «Нью-Йорк таймс» А. Раскин ехидно вторил ему: «Семь профсоюзных лидеров составили для Премьера Хрущева длинный список вопросов, рассчитанных на то, чтобы поставить его в затруднительное положение сегодня вечером… Список вопросов не рассчитан на то, чтобы удерживать кровяное давление г-на Хрущева на нормальном уровне».

Газеты сообщали, что в их редакции было заблаговременно отправлено несколько коробок с отпечатанными на мимеографе материалами. В них содержались пространные резкие выпады против СССР и оскорбительные заявления, якобы разъясняющие «вопросы», которые собирались задать гостю.

И все же, несмотря ни на что, Н. С. Хрущев принял приглашение лидеров профсоюзов.

Те, кто находились в гуще событий, хорошо понимали огромное значение этого решения: глава Советского правительства, верный своему обыкновению — никогда не уклоняться от острых политических споров, с чем он только что напомнил в своей речи на вокзале в Сан-Франциско, дал очередную взбучку своим идеологическим противникам, нанес им сокрушительное политическое поражение. Он вывел Рейтера на чистую воду, и тот предстал перед рабочим движением в своем неприглядном обличии политического лжеца, подлого адвоката капитализма.

В то же время через головы своих собеседников Н. С. Хрущев от имени советских рабочих протянул руку дружбы американским рабочим.

И даже самые ярые противники нашей страны были вынуждены признать, что продолжавшаяся без малого три с половиной часа встреча в зале Аргонавтов отеля «Марк Гопкинс» вечером 20 сентября ознаменовалась поражением людей вчерашнего дня, пытавшихся пойти против течения и вернуть в Сан-Франциско климат «холодной войны».

Для того чтобы в полной мере осознать и оценить то, что совершил Н. С. Хрущев в тот вечер, следует вспомнить великую в своих взлетах и трагичную в своих падениях историю рабочего движения в Соединенных Штатах.

Каждый советский школьник знает, что празднование международного дня солидарности рабочего класса зародилось здесь, в Америке: 1 мая 1886 года триста пятьдесят тысяч рабочих страны провели забастовку с требованием восьмичасового рабочего дня, причем значительная часть их, особенно строители, добилась удовлетворения своих требований. Но шесть руководителей рабочего класса Америки были зверски убиты в тот день на площади Хэймаркет в Чикаго, и это было сделано с ведома властей штата, контролируемых местными капиталистами.

Пожалуй, ни в одной стране рабочее движение не знало столь резких подъемов и спадов; пожалуй, нигде классовая борьба пролетариата с буржуазией не приобретала такого острого и беспощадного характера, как здесь. История этой борьбы написана кровью на мостовых Америки.

И как бы ни пытались сейчас некоторые политические деятели США изобразить задним числом прародителей современных монополий в роли «экономических гуманистов», факты есть факты, и от них никуда не уйти.

…Идет «долгая забастовка» шахтеров Пенсильвании 1874–1875 годов — десять руководителей профсоюзов подвергаются смертной казни, а семнадцать гниют в тюрьме. Возникает первая общенациональная забастовка 1877 года — погибают в вооруженных схватках пятьдесят рабочих. Начинается в 1892 году мощная забастовка сталелитейщиков в Хомстэде — лишаются жизни десять рабочих. Бастуют в 1905 году чикагские возчики — 21 человек убит, 400 ранено. В 1914 году в Ладлоу вооруженные наемники «гуманиста» Рокфеллера убивают 14 мужчин, женщин и детей. Во время забастовки сталелитейщиков в 1919 году 23 человека были убиты, сотни людей ранены…

Предприниматели создавали в цехах своих заводов, особенно накануне первой мировой войны, укрепленные форты наемной охраны с целыми арсеналами оружия. Они разработали изощренную систему доносов и слежки. Придумали систему «черных списков». Создали армию штрейкбрехеров. Чем сильнее становились монополии, тем беспощаднее были расправы. Но все было тщетно. Всякий раз, когда карателям казалось, что все уже кончено и что американский рабочий класс не посмеет больше поднять головы, находились новые смелые люди и борьба возобновлялась.

Хозяева Соединенных Штатов, наконец, поняли: надо найти какое-то иное средство обуздания рабочего класса. Какое именно? Более тонкое и хитрое: надо было среди деятелей самого рабочего движения найти человека, который взял бы на себя черную роль «вожака-предателя». Образно говоря, роль такого вожака сходна с ролью прирученного быка на бойне, который ведет за собой животных под нож: он спокойно и привычно шагает в убойный цех, а за ним, как за ведущим, плетется, скользя копытами по мокрому и клейкому полу, охваченное смертной тоской стадо. Потом он возвращается в стойло, жует свою обильную еду и снова ведет очередное стадо.

Такой человек был найден. Его звали Сэмюэл Гомперс. Он стал руководителем созданной в 1881 году Федерации профессиональных союзов (АФТ), которая до сих пор остается смирительной рубашкой для рабочего класса США. Гомперс с усердием лакея служил монополиям до гроба, и здесь уместно вспомнить символическую деталь: прах Гомперса покоится на кладбище рядом с прахом миллиардера — «нефтяного короля» Джона Д. Рокфеллера.

Сэмюэл Гомперс начал свою карьеру с того, что объявил себя социалистом. Он даже похвалялся тем, что изучил немецкий язык, чтобы читать «Капитал» Маркса в оригинале. Но вскоре Гомперс отбросил всякую маскировку и выступил с фальшивым призывом к «единству интересов рабочих и предпринимателей». Ставка была сделана на создание цеховых профсоюзов применительно к средневековому принципу ремесла: внутри каждой из отраслей экономики создавалось по 15–20 замкнутых профсоюзных групп. Это вело к разобщению рабочего класса, каждый из профсоюзов действовал независимо друг от друга, и, если на транспорте, например, кондуктора решили бы бастовать, машинисты паровозов могли их не поддержать.

Так оно и случалось: сотни забастовок потерпели неудачу из-за этой коварной системы.

Гомперс и его компания закрыли доступ в профсоюзы неквалифицированным рабочим и рабочим низкой квалификации, закрыли двери перед женщинами. Уставом было запрещено принимать в профсоюзы негров. Под лицемерным предлогом, будто пособия «унижают достоинство рабочих» и противоречат американскому образу жизни, Гомперс, а после его смерти Грин упорно противились введению каких бы то ни было форм социального страхования: пенсий для престарелых, страхования по болезни, пособий безработным. Особенно яростно препятствовали они какой бы то ни было политической деятельности рабочих.

Услуги соглашателей были должным образом оценены. И если до того предприниматели вели жестокое наступление против организованного рабочего движения, то теперь перед лидерами Американской федерации труда были гостеприимно раскрыты двери господских прихожих. Они несказанно разбогатели, их стало нелегко отличать от настоящих преуспевающих буржуа. Профсоюзные средства, собранные за счет членских взносов рабочих, пошли в оборот и обратились в капитал, которым распоряжались хозяева Америки. К началу пятидесятых годов XX века крупнейшие профсоюзы располагали капиталом, достигающим в общей сложности около двухсот миллионов долларов.

В 1929 году страшный экономический кризис потряс страну. Он разбудил рабочий класс, усыпленный болтовней, будто система «свободного частного предпринимательства» обеспечит ему благополучие на вечные времена. Вновь началось движение за создание профсоюзов по производственному принципу. Требования рабочих звучали все громче, их натиск усиливался. Американская федерация труда треснула и раскололась. Возникла новая профсоюзная организация в США — Конгресс производственных профсоюзов.

Эта организация, в которой активно действовали лучшие представители американского рабочего класса, быстро росла — к 1948 году в ее рядах уже насчитывалось шесть миллионов человек, почти столько же, сколько в Американской федерации труда. Казалось, перед рабочим движением Соединенных Штатов открываются, наконец, новые, многообещающие перспективы.

Но и на сей раз взметнувшаяся высоко волна пошла на спад. И главная причина была все та же: предательство профсоюзных лидеров…

В 1949 году руководитель Конгресса производственных профсоюзов Ф. Мэррей, который на протяжении доброго десятка лет сотрудничал с прогрессивными организациями рабочего класса США, круто повернул на тот же гибельный путь, по которому шли лидеры Американской федерации труда. Руководство Конгресса производственных профсоюзов начало травить и изгонять прогрессивных деятелей. Когда это не удавалось, Мэррей и его помощники не останавливались перед исключением из КПП целых профсоюзов. Так они обрубили связи со многими союзами, объединявшими в общей сложности около восьмисот тысяч рабочих.

Это было началом конца: Конгресс производственных профсоюзов утратил свой авторитет, и вскоре его руководители Кэри, Рейтер и другие пришли с повинной головой к «боссу» Американской федерации труда Мини, такому же «другу» рабочих, как и его предшественники Гомперс и Грин.

5 декабря 1955 года обе организации объединились. Кэри и Рейтер стали заместителями Мини. Теперь только немногие независимые профсоюзы, исключенные в свое время из Конгресса производственных профсоюзов, сохраняют былые традиции американского рабочего движения и честно отстаивают интересы трудящихся Соединенных Штатов.

Но трудно — ох, как трудно! — приходится им. Об этом многое могли бы рассказать, например, деятели находящегося здесь, в Сан-Франциско, независимого профсоюза портовых грузчиков и складских рабочих.

Перед тем, как направить приглашение Н. С. Хрущеву, руководители АФТ—КПП разыграли своего рода театрализованное представление. Лидер американских профсоюзов Мини, который признается, что нет в Соединенных Штатах более непримиримого врага коммунизма, нежели он, выступил против такой встречи. Рейтер и другие, делая вид, будто они более либеральны, возразили, что они не послушаются Мини и встретятся с Н. С. Хрущевым.

В наше время, когда американский народ все определеннее высказывается за нормализацию отношений с СССР, для профсоюзных боссов становится рискованным выступать столь прямолинейно, как Мини. Поэтому Рейтер и его коллеги явно хотели изобразить дело так, будто им хочется «сблизиться с советским лидером», но он отталкивает протянутую ему руку. Расчет был прост: пусть Н. С. Хрущев откажется от встречи, тогда можно будет поднять шумиху, что вот, мол, руководитель Советского правительства охотно встречается с капиталистами, а с лидерами профсоюзов повидаться не хочет; если же он на встречу все же придет, накидать ему горячих угольков под видом выяснения вопросов и поставить в трудное положение…

Но так рассуждать могли только те, кто не знает Советского Союза, Коммунистической партии и ее деятелей. Н. С. Хрущев принял вызов, пошел на встречу с лидерами американских профсоюзов, дал открытый политический бой Рейтеру и некоторым его коллегам, разоблачил их провокационный замысел.

А как тщательно они готовились к этой встрече! Сколько стараний вложили в разработку своих провокационных вопросов!

Перед Рейтером лежал объемистый фолиант — заранее разработанный сценарий беседы, и он без стеснений вычитывал оттуда свои вопросы и реплики. Остальные тоже были вооружены бумажками. Заблаговременно были распределены не только выступления, была строго рассчитана и их очередность. «Стратегия, разработанная еще до обеда профсоюзниками, — писала газета

«Нью-Йорк таймс» 21 сентября, — заключалась в том, чтобы оставить свои «тяжелые снаряды» на конец беседы и таким образом уменьшить возможность того, что г-н Хрущев покинет зал. Они сообщили, что имеют специальную шкалу для оценки ответов Хрущева в зависимости от сложности вопроса, однако не рассказали, сколько очков будет присуждаться за каждый ответ».

И весь этот хитро сплетенный, но в то же время, мы бы сказали, глуповато-наивный план был сметен, словно ураганом. Глава Советского правительства сразу же взял инициативу в свои руки и поставил в центр беседы коренные вопросы, живо интересующие рабочий класс всех стран: вопросы борьбы за прекращение гонки вооружений; новые советские предложения о полном и всеобщем разоружении; вопрос о том, как ликвидировать напряженность в отношениях между государствами и обеспечить дружественное сотрудничество между ними.

Обеспокоенный Рейтер засуетился. Он предложил перейти к вопросу о помощи слаборазвитым странам, заявив, что о разоружении можно будет поговорить потом. Зачем? Только затем, чтобы бросить тень на все то, что делает в этом отношении Советский Союз.

— Не стоит ходить вокруг да около, — развязно сказал Рейтер. — Я видел в Индии строительство завода в Бхилаи. Ваша помощь, которую вы оказываете в индивидуальном порядке, продиктована политическими целями. Она содействует коммунистическому проникновению и эксплуатации слаборазвитых стран…

— Вы направляете свои стрелы не в ту сторону, — спокойно возразил Н. С. Хрущев. — Советский Союз никого не эксплуатировал и не эксплуатирует. Он оказывает помощь слаборазвитым странам, как друг, не ставя перед ними никаких политических условий. Например, мы отгрузили Йемену тысячи тонн зерна. Но ведь там не социалистический строй, а королевство. Разве это помощь в корыстных целях? Какая же нам от зтого корысть? Мы на этом не наживаем капиталов, поступаем, как друзья. Теперь посмотрите, что делают империалисты. Американские монополии эксплуатируют богатства слаборазвитых стран и наживают на этом большие капиталы. Англия, Франция и другие капиталистические страны тоже занимаются этим.

Нельзя ли этим странам за счет прибылей, получаемых таким образом, расширить помощь слаборазвитым странам? Такое предложение выдвинуто Советским правительством и внесено в Организацию Объединенных Наций…

Рейтер растерялся. Он не знал, что возразить, и вдруг выкрикнул, сбиваясь на фальцет:

— Вы эксплуатируете народ Восточной Германии!

Все, в том числе и коллеги Рейтера, заулыбались.

— Где это Вам приснилось? — с тем же спокойствием спросил Никита Сергеевич. — Успокойтесь, Вас трясет лихорадка. Кто дал Вам мандат выступать от имени германского народа? Почему Вы пытаетесь все время говорить за другие народы? Вы избалованы тем, что многие страны зависят от Соединенных Штатов и вынуждены просить у вас помощь. Но социалистические страны крепко стоят на своих ногах. Мы шляпы перед вами не снимаем. Советский рубль не кланялся, не кланяется доллару и не будет кланяться.

Разговор вновь вернулся к проблеме разоружения. Рейтер и некоторые из его коллег повторяли избитые утверждения наиболее реакционных буржуазных газет, будто советский план полного и всеобщего разоружения выдвинут ради пропаганды и будто Советский Союз тратит на вооружение столько же, сколько Соединенные Штаты, — 40 миллиардов долларов в год.

Никита Сергеевич обвел внимательным взором разгоряченные лица профсоюзных боссов и сказал, обращаясь к Рейтеру:

— Во-первых, мы тратим на оборону не 40, а 25 миллиардов долларов, если считать на ваши деньги. Во-вторых, когда я слышу Ваше заявление о том, что советские предложения — это пропаганда, то мне, как бывшему шахтеру, становится жалко смотреть на Вас. Говорят, что Вы родились среди рабочего класса, но говорите, как представитель капиталистов. Когда Херст печатает подобные вещи, мне это понятно, но когда это повторяет один из лидеров американских профсоюзов, я с горечью думаю, до чего же Вас разложили монополисты!

Н. С. Хрущев с огромным терпением и выдержкой продолжал беседу, разъясняя советские предложения о разоружении и разоблачая попытки извратить их.

Тогда Рейтер заявил, что уже поздно и что надо перейти к другим вопросам.

— Нельзя вести беседу, прыгая, подобно блохам, от одного вопроса к другому, — ответил Никита Сергеевич. — Вы хотите серьезной беседы или чего-то другого? Вы один вопрос затерли, потом второй, теперь прыгаете к третьему. Разоружение — это вопрос вопросов…

Однако Рейтер поспешил предоставить слово престарелому председателю профсоюза текстильщиков Риву. Тот, словно картошку из мешка, вывалил целую кучу вопросов: о роли государственной собственности в капиталистических и социалистических странах, о демократии и диктатуре, о контроле над прессой и радио, об обмене информацией и так далее. Каждый вопрос был обильно сдобрен враждебной пропагандой против Советского Союза и других социалистических стран. По тому, как Рив ставил свои вопросы, было видно, что он имеет самое смутное и во многих случаях превратное представление о советской действительности.

Рейтер без стеснения следил по лежавшему перед ним конспекту за тем, как его подручный задает вопросы. Заметив, что тот что-то запамятовал, он подсказал: «Спроси еще об однопартийной системе». Но вспотевший Рив на сей раз отмахнулся от подсказки.

Н. С. Хрущев сказал, что вопросы, поставленные Ривом, являются элементарными и изучаются в Советском Союзе в политических кружках первой ступени. Тогда Рейтер, стремившийся все время как-то обострить беседу, поставил еще один вопрос, говорящий сам за себя: «Обязательно ли система государственной собственности требует диктатуры, исключающей демократию?»

В то время как Никита Сергеевич, отвечая на вопросы Рива, разъяснял различие между государственной собственностью в социалистических странах, где средства производства принадлежат всему народу, и государственной собственностью в капиталистических странах, где национализация средств производства сохраняет их в руках буржуазии, Рейтер отличился еще раз. Он вдруг ни с того ни с сего громко выкрикнул, что «высшая степень социализма достигнута в Израиле», где профсоюзам якобы принадлежит (!) шестьдесят процентов промышленности.

— А кому принадлежит власть в Израиле? — спросил Никита Сергеевич.

Рейтер промолчал. Да и что мог он ответить!

И снова Н. С. Хрущев терпеливо разъяснял, что коренной политический вопрос — это вопрос о власти, кому принадлежит власть: рабочему классу, трудящимся или классу эксплуататоров.

— Если власть принадлежит народу, — сказал он, — то средства производства являются социалистической, общенародной собственностью. Другое дело, если национализация средств производства осуществляется в условиях, когда власть принадлежит капиталистам.

Никита Сергеевич подчеркнул, что коммунисты являются сторонниками диктатуры рабочего класса, что только в том случае, если власть перейдет в руки трудящихся, могут быть успешно осуществлены задачи строительства социализма. Диктатура рабочего класса не только не исключает демократии, но создает необходимые условия для развития подлинной демократии, народовластия. Сама диктатура рабочего класса и является такой высшей формой демократии.

Но разве Рейтера все это интересовало? Он заботился только о том, как бы успеть выпалить все свои «тяжелые снаряды», начиненные антисоветской пропагандой, ведь сценарий беседы был заранее передан в газеты, и Рейтер оказался бы в трудном положении, если бы не успел выпалить все свои «вопросы». Поэтому он юлил, как черт на сковороде, перепрыгивая с пятого на десятое, и без всякой логической связи выкрикивал один провокационный вопрос за другим, даже не дожидаясь ответов.

Н. С. Хрущев, хорошо понимавший, что происходит, с иронической улыбкой следил за возней раскрасневшегося, взмыленного от волнения Рейтера, а тот то лихорадочно рылся в лежавшем перед ним конспекте, то с деланным жестом бросал перед собой напоказ копию какой-то своей старой речи, то снова и снова пускался в нудные рассуждения о пользе капиталистической системы. И верещал, верещал, не давая рта раскрыть даже своим ближайшим соучастникам по встрече.

— Вы как соловей, — усмехнувшись, сказал Н. С. Хрущев. — Когда он поет, то закрывает глаза, ничего не видит и никого, кроме себя, не слышит.

Раздался общий смех, Рейтер покраснел еще больше. Но отступать ему, видимо, было некуда, и он продолжал что-то бормотать. В то же время, стараясь уйти от честной дискуссии по острым политическим вопросам, Рейтер дважды повторил, что гость, наверное, устал и поэтому надо побыстрее кончать встречу. Однако и этот маневр не удался…

— Хватит ли у вас сил тягаться со мной? — с сарказмом спросил Н. С. Хрущев. — Я в полной форме! Бороться за дело рабочего класса я не устану, пока живу. Если вы хотите, давайте вести деловой разговор. Время у нас не ограничено.

Делать нечего, отступать некуда! Только теперь некоторые лидеры профсоюзов, тщетно добивавшиеся у Рейтера дозволения зачитать свои вопросы, получили наконец слово. В частности, председатель национального профсоюза моряков Дж. Каррэн сказал, что ему хочется, как он выразился, задать вопрос из повседневной жизни.

— Я бывал в Советском Союзе в тридцатых годах, — сказал он, — когда мы возили туда закупленное вами оборудование. Нас радует технический прогресс, достигнутый вами. Меня интересует, будет ли развиваться система коллективных договоров по мере успехов технического прогресса в вашей промышленности, будут ли иметь право рабочие бастовать? Как профсоюзы защищают интересы трудящихся?

— Я Вас понимаю, — ответил Никита Сергеевич, — мне нравится, что у Вас есть классовое чутье в подходе к вопросам профсоюзной работы. Но Вы, видимо, совсем не представляете себе условий социалистического государства, положения в нем рабочего класса и роли профсоюзов. Вы все меряете привычной Вам меркой Соединенных Штатов…

Дж. Каррэн заинтересовался объяснением главы Советского правительства. И тут же опять вмешался Рейтер. Он начал что-то говорить о культе личности.

— Что ты перебиваешь! — резко оборвал его Каррэн.

Рейтер осекся. Н. С. Хрущев продолжал говорить, разъясняя, как Советская власть заботится об интересах народа, как наши профсоюзы защищают права трудящихся и почему советским рабочим не приходится бастовать…

Но вот Рейтер предоставляет слово председателю объединенного профсоюза рабочих бумажной промышленности П. Филиппсу. Тот повторяет, словно заученный урок, истрепанные, уже неоднократно выдвигавшиеся буржуазными деятелями претензии насчет свободного распространения в Советском Союзе реакционной литературы и антисоветской информации.

Никита Сергеевич неожиданно спрашивает Филиппса:

— Какое блюдо Вы больше всего любите?

— Ростбиф, — растерянно отвечает тот.

— А я борщ, — говорит Н. С. Хрущев. — Вы его не едите, а мне он очень нравится. Вы за капитализм, а я за социализм. Почему я не даю Вам более подробного ответа на Ваш вопрос? Да потому, что мне уже много раз его задавали здесь, и я всякий раз отвечал. Видимо, Вам не нравится мой ответ и Вы хотели бы услышать что-то другое. Но что поделаешь, у нас с вами разные понятия о свободе. Когда мы были в Голливуде, нам показали танец «канкан». В этом танце девушкам приходится задирать юбки и показывать заднее место, и этот танец приходится исполнять хорошим, честным артисткам. Их заставляют приспосабливаться к вкусам развращенных людей. У вас это будут смотреть, а советские люди от этого зрелища отвернутся. Это порнография. Это культура пресыщенных и развращенных людей. Показ подобных фильмов у вас называется свободой. Нам такая «свобода» не подходит. Вам, очевидно, нравится «свобода» смотреть на заднее место. А мы предпочитаем свободу думать, мыслить, свободу творческого развития.

— Вы хотите, чтобы законом было запрещено показывать такие фильмы? — спрашивает Филиппс.

— Думаю, что должен быть такой закон, — отвечает Н. С. Хрущев, — закон морали.

— Я могу ходить или не ходить на такие фильмы, — говорит Кэри.

— Но Ваши дети смотрят подобные вещи!

— У меня нет детей.

— Но ведь у других есть дети. Хорошие дети, живущие на земле, — замечает Н. С. Хрущев, — и мы с вами должны предохранить их от дурных влияний, распространяемых под видом «свободного культурного обмена».

В ходе беседы Н. С. Хрущев заметил, что присутствующий на беседе негр Дж. Уивер (из профсоюза электриков) несколько раз порывался задать вопрос, но Рейтер почему-то упорно «не замечал» его.

— Вы не демократически ведете беседу, — указал Н. С. Хрущев, — дайте черному сказать. Ведь это позор. У вас до сих пор есть такие места, куда негр зайти не может! — И Никита Сергеевич, внимательно выслушав Уивера, ответил на заданные им вопросы.

Вот так и вел Никита Сергеевич беседу — остро, наступательно и в то же время терпеливо, с большой выдержкой, находя к каждому из собеседников особый подход. Кто вытаскивал из старых помоек антисоветской пропаганды провокационные вопросы, тот получал молниеносный сокрушительный отпор. Кто проявлял живой интерес к советской действительности, хотя бы и заблуждаясь и высказывая превратные суждения о ней, тому Н. С. Хрущев давал обстоятельные разъяснения в самых дружественных тонах…

Поскольку Рейтеру так и не удалось ни поставить гостя в положение обороны, ни спровоцировать его на уход из зала Аргонавтов, где происходила встреча, на выручку поспешил более дипломатичный вице-председатель АФТ — КПП Кэри. Он начал сглаживать остроту беседы, вести дело к мирному концу. Бросилось в глаза и другое: несколько участников беседы искренне заинтересовались высказываниями главы Советского правительства и ясно дали понять, что им хотелось бы продолжить контакты с советскими деятелями. Н. С. Хрущев поддержал эту идею.

— Приезжайте к нам, — сказал он, — посмотрите, как живут и трудятся советские рабочие, как проводят свою работу профсоюзы в нашей стране, как защищают они интересы рабочих. У нас с вами разный подход к явлениям; мы идем своим путем к коммунизму, вы же хотите укреплять капитализм. Таким образом мы стоим на разных позициях. Давайте признаем этот неоспоримый факт. Однако нельзя ли нам попытаться найти почву для делового сотрудничества? Мы думаем, что можно. Такое сотрудничество необходимо всему рабочему классу в борьбе за его коренные интересы, в борьбе за мир.

Был уже поздний час, когда участники этого необычного «обеда» поднялись из-за стола. Дж. Кэри благодарил Н. С. Хрущева за встречу. — Спасибо, — сказал он, — за то, что Вы так щедро уделили нам время. Счастливого Вам пути. Давайте сотрудничать на благо мира, на благо человека.

И даже Рейтер мило улыбался…

Н. С. Хрущев поднялся на лифте на самый верхний этаж гостиницы, возвышающейся, словно утес, на высоком холме Ноб.

Там, на вершине, расположен большой квадратный зал со стеклянными стенами. За столиками, на которых едва теплятся стеариновые свечи, сидят состоятельные горожане, любующиеся панорамой ночного Сан-Франциско. От горизонта до горизонта, словно раздуваемые ветром уголья догорающих костров, мерцают белые, желтые, красные огни. По мостам, повисшим над морским заливом, мчатся тысячи огненных точек: движение автомобилей не утихает всю ночь.

Внизу, у подножья Нобхилла, раскинулся китайский квартал со своими бесчисленными фонариками. Здесь с давних пор живут выходцы из стран Азии — китайцы, японцы, малайцы. В Латинском квартале живут итальянцы, французы. Сан-Франциско многонациональный город: из 813 тысяч жителей здесь около 44 тысяч негров, более 25 тысяч китайцев, свыше 20 тысяч итальянцев, около 11 тысяч ирландцев и шотландцев, пять тысяч японцев, четыре тысячи шведов. Кого только нет!..

А вот залитая огнями реклам торговая магистраль Маркет-стрит. Черными бархатными провалами выделяются городские парки. Дальше, на холмах, — скупо освещенные жилые кварталы, в ложбинах — промышленные районы города.

Сан-Франциско сравнительно молодой город. 29 июня 1776 года испанцы учредили здесь свою миссию имени святого Франциска Ассизского, обещая распространить «свет христовой веры» среди индейцев, которым принадлежала эта земля. Индейцы тепло встретили гостей, принеся им продовольствие и другие подношения. Но вскоре рядом с миссией святого Франциска появилась крепость, куда прибыли войска, и вот финал: неподалеку от сохранившегося до наших дней здания католической миссии раскинулось кладбище, где находятся могилы тысяч индейцев. На кресте из ветвей тысячелетней секвойи начертана выразительная надпись: «Забытым людям, которые здесь покоятся».

Потом Калифорния стала частью Мексики. Прошло еще немного времени, и эту богатую землю захватили американцы в результате войны США против Мексики, которая длилась с перерывами около столетия. Когда Калифорния была включена в состав Соединенных Штатов, в Сан-Франциско было всего сто жителей. Но открытие золотых россыпей все изменило, здесь, как нигде, начала бушевать поистине хищная, ничем не сдерживаемая борьба за наживу.

«Нигде еще переворот, вызванный капиталистической централизацией, не совершался так беззастенчиво, как там», — писал Маркс о Калифорнии тридцать лет спустя после того, как американцы отняли ее у Мексики. Сан-Франциско бурно разрастался, превращаясь в большой современный город.

Американский публицист Джон Гантер в книге «В Соединенных Штатах Америки» пишет, что уже в пятидесятых годах прошлого века Сан-Франциско стал «самым ярким и шумным городом в мире». Шума там действительно было много: в период между 1849 и 1856 годами в городе произошло более тысячи убийств, причем только в одном случае преступник был наказан. «Коррупция насквозь пронизала городскую администрацию, — пишет Гантер, — закон был предметом насмешек; в городе распоряжалась банда по кличке «лягавые»».

В 1851 году разгневанные горожане создали «Комитет бдительности» и учредили свою собственную полицию, вооруженную, в частности, артиллерией. Комитет приговорил четверых бандитов к повешению. Казни были публичными и осуществлялись под звон колоколов.

Организация «лягавых» была сломлена. Однако позднее снова начался разгул бандитизма. «Главные бандиты, — указывает Гантер, — пользовались защитой крупных капиталистов и политических деятелей, точно так же как 70 лет спустя это имело место в Чикаго в дни Капонэ». Единственным голосом протеста против того, что происходило в Сан-Франциско, был голос издателя Джеймса Кинга. В результате сам Кинг был убит. Его убийцей был политический деятель по фамилии Кэзи, против которого Кинг выступил в печати.

Вновь был создан «Комитет бдительности». На этот раз в него вступило восемь тысяч возмущенных горожан. Комитет заседал в течение четырех месяцев. Пренебрегая возражениями судов и других органов власти, деятели из «Комитета бдительности» повесили Кэзи под колокольный звон и расправились с двадцатью пятью гангстерами.

Так наконец был наведен элементарный порядок в городе…

Такова история. Она невольно приходит на ум, когда смотришь на сегодняшний Сан-Франциско с вершины Нобхилла. В американском путеводителе сказано, что это название происходит от слова «Набоб», — в те времена, о которых писал Маркс, здесь селилась аристократия денежного мешка…

Увидев Н. С. Хрущева, люди вскочили из-за столиков, утратив свою степенность, начали аплодировать, дружески столпились вокруг гостя. Вместе с ними Никита Сергеевич в течение нескольких минут любовался видом на город, переходя от одной стеклянной стены к другой. «Хороша страна Америка, а Сан-Франциско лучше всех американских городов», — сказал он на прощанье американцам, и все снова горячо зааплодировали.

А в это время в другом зале той же гостиницы триста американских журналистов, переминаясь с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывая на часы, ждали встречи с профсоюзными лидерами: их вызвали сюда заранее, чтобы вооружить сенсацией о «тяжелых снарядах» Рейтера. Время было уже позднее, и надо было успеть передать новости в типографию.

У мистера Рейтера был довольно-таки помятый вид, когда он предстал перед журналистами. Он, видимо, хорошо понимал, что рассказать правду о том, что произошло в зале Аргонавтов, значило бы серьезно испортить себе карьеру. И он избрал другой путь, — призвав на помощь тень Мюнхаузена, пустился врать во все тяжкие. Чтобы представить себе, до какой низости способны опускаться деятели такого типа, мы приведем здесь один образчик этой удивительной импровизации Рейтера:

«Хрущев вдруг спросил Пола Филиппса: Что Вы любите есть? — Ростбиф! — ответил Филиппс. — А я люблю борщ, — сказал Хрущев, — Вы можете иметь на обед ростбиф, но в Советском Союзе рабочие будут иметь борщ. — И, ударив кулаком по столу с удвоенной силой, Хрущев заявил: Я диктатор рабочего класса, и именно я решаю, что будут есть рабочие».

— Простите, г-н Рейтер, — недоверчиво переспрашивали корреспонденты, — неужели г-н Хрущев так сказал?

— Да, он сказал именно так!

Корреспонденты пожимали плечами и записывали, добавляя от себя: «Как утверждает У. Рейтер, г-н Хрущев сказал…»

И тут вдруг произошло неожиданное: Рейтеру дали отпор его собственные коллеги, находившиеся под свежим впечатлением от только что закончившейся беседы с Н. С. Хрущевым. Председатель объединенного профсоюза текстильщиков Рив и председатель национального профсоюза моряков Каррэн заявили корреспондентам, что «значительная часть сообщения Рейтера о том, что произошло, представляет собой кучу чепухи», и пресс-конференция, как написала назавтра газета «Сан-Франциско экзаминер», «закончилась хаосом».

Но дело было сделано, Рейтер пустил в ход сфабрикованную им утку, и неразборчивая буржуазная пресса подхватила ее.

Назавтра корреспонденты обратились к Н. С. Хрущеву с просьбой высказать свое отношение к фантастическому заявлению, сделанному Рейтером на пресс-конференции. Вначале Никита Сергеевич, помнивший, как приветливо распрощались с ним профсоюзные лидеры, отказался поверить тому, что ему сообщили.

— Я не знаю, сказал ли г-н Рейтер или же это приписали ему недобросовестные журналисты, — ответил Н. С. Хрущев. — Неужели он так сказал?

Тогда ему показали газету, в которой крупными жирными буквами было напечатано: «Рейтер говорит, что Хрущев заявил — я диктатор рабочего класса». Люди, присутствовавшие на пресс-конференции, подтвердили, что Рейтер действительно сказал именно так.

Н. С. Хрущев пожал плечами и сказал:

— Если г-н Рейтер так заявил, то он поступил нечестно. Это ложь. Я не могу уважать человека, прибегающего к таким приемам. В нашей беседе шла речь о диктатуре рабочего класса, а не о личной диктатуре.

И снова он популярно разъяснил корреспондентам, а через них и всем американцам, что такое диктатура рабочего класса, как она осуществляется на практике и что несет с собой народу.

— Марксизм-ленинизм учит, — сказал он, — что, когда власть переходит к рабочему классу, ему необходимо установить свою диктатуру для того, чтобы подавить сопротивление свергнутых эксплуататорских классов. Формы диктатуры рабочего класса могут быть различными в разных странах. Если свергнутый класс не оказывает сопротивления тому новому, что родилось в ходе исторического развития общества в результате революции, то у рабочего класса нет необходимости в применении средств насильственного подавления. И, наоборот, когда эксплуататоры пытаются повернуть колесо истории вспять, не допустить, чтобы народ взял власть в свои руки, задушить революцию, тогда рабочий класс, трудящиеся во имя своих жизненных интересов обязаны пустить в ход средства подавления, чтобы отстоять свои социальные завоевания, чтобы защитить интересы трудящихся, всего народа.

И дальше Н. С. Хрущев нарисовал картину того, как в Советском Союзе по мере продвижения к коммунизму постепенно осуществляется отмирание государства: сокращаются вооруженные силы, сокращается милиция, уменьшается численность работников органов безопасности, все больше функций поддержания порядка и управления государством передается в руки общественных организаций.

И хотя среди корреспондентов, с лихорадочной скоростью записывавших слова Н. С. Хрущева, было немало таких, кто страха ради, во имя своего мелкого сытенького благополучия готовы, подобно автомату, без возражений и угрызений совести воспроизводить и умножать клевету рейтеров, — сейчас и они казались взволнованными.

— Благодарю Вас за это важное разъяснение, — сказал один журналист, который в свое время, будучи корреспондентом в Москве, отличался умением сочинять угрюмые, дышащие злобой сообщения даже о самых радостных и ярких событиях в нашей жизни. — Я много читал о диктатуре пролетариата, но то, что Вы рассказали сейчас, ново и для меня.

— Напишите о том, что я сказал, — ответил Н. С. Хрущев. — Это поможет американцам правильно понимать нашу политику. Вы можете соглашаться или не соглашаться с тем, что мы делаем, но не выдумывайте того, чего нет…

Весть о том, как бессовестно лгал Рейтер, информируя корреспондентов о встрече с Н. С. Хрущевым, дошла до профсоюзных деятелей. Они реагировали на это по-разному. Деятели, связанные одной цепочкой с Мини, конкурирующие с ним, но выпеченные из одного и того же теста боссы, вроде Рейтера, заткнули уши, закрыли глаза и проголосовали на съезде АФТ — КПП, заседавшем в те дни в Сан-Франциско, за очередную антисоветскую резолюцию.

Но были и другие, реагировавшие совершенно иначе. Так, председатель профсоюза портовых грузчиков и складских рабочих Тихоокеанского побережья Гарри Бриджес опубликовал в еженедельной газете «Нейшнл гардиан» следующее мужественное заявление:

«Г-н Мини и г-н Рейтер — это самые видные в Соединенных Штатах поджигатели войны. Они скорее стали бы вести священную войну, которая уничтожила бы весь мир, чем согласились бы на сосуществование. В этом смысле они стоят вправо от Эйзенхауэра и Никсона. Мир не должен думать, что они представляют мнение рабочих в Америке, и их заявления и политическая линия не должны вводить в заблуждение рабочих всего мира.

Верно, что они выступают от лица многих организованных рабочих. Но я считаю, что я тоже кое-что знаю о настроениях и стремлениях рабочих, и думаю, что рабочие, если им предоставить право выбора, выберут мирные переговоры и разоружение, а не катастрофическую мировую войну. Мини, Рейтер и другие, выступая за вооружение Западной Германии, претендуют на то, что в данном случае они говорят от лица американских рабочих. Это безумие. Еще надо найти сколько-нибудь существенное число американских рабочих, готовых пойти на войну и проливать кровь за право Федеративной Республики Германии быть оснащенной ядерным оружием и использовать его против Советов или кого-либо еще.

Визит Премьера Хрущева — это историческое событие и возможность для американского народа и рабочих увидеть, наконец, главу великого государства и настоящего коммуниста, а не руководствоваться тем, что они читают в не столь уж свободной печати. То, что сказал г-н Хрущев, внося в ООН свое предложение о разоружении, не очень отличается от предложения Франклина Рузвельта в 1937 году, — а именно, что все оружие, которое человек должен иметь в нашей стране, это только то, которое он может носить на плече. Есть явное сходство в том и другом заявлении. Война — это нажива, и вооружения — это нажива».

Гарри Бриджес не преувеличил, когда сказал, что он знает настроения и стремления рабочих и что они коренным образом расходятся с тем, чего добиваются Мини и Рейтер. Он один из тех профсоюзных лидеров, которые посвятили свою жизнь делу рабочего класса и твердо идут по избранному ими пути. Бриджес родился в Австралии, стал там матросом торгового флота. Судьба долго мотала его по разным странам, пока он не добрался в 1920 году на какой-то старой шхуне до Сан-Франциско. Здесь он вначале работал рядовым грузчиком. Смело выступал против хозяев, притесняющих рабочих. Докеры избрали его своим вожаком, он создал в порту боевую профессиональную организацию. Началась организованная борьба. После кровавых забастовок тридцатых годов хозяева были вынуждены пойти на уступки: они подписали соглашения с докерами, которые соблюдаются до сих пор.

Но монополисты затаили злобу на Гарри Бриджеса и вот уже без малого тридцать лет ведут против него подкоп, не брезгая никакими средствами. Об этом кратко, но убедительно повествует тот же Джон Гантер:

«История Бриджеса в высшей степени невероятна, — пишет он в своей книге «В Соединенных Штатах Америки», — Враги профсоюзного движения признали в нем наиболее выдающегося руководителя рабочих на западном побережье, и они решили избавиться от него любыми средствами. После предварительных схваток его привлекали к суду в 1939 году по обвинению в том, что он, во-первых, иностранец и, во-вторых, член коммунистической партии, а следовательно, подлежит высылке. Вначале судья Джеймс Лэндис, председательствовавший на суде, прекратил дело. Затем дело было подстроено так, чтобы Бриджес подлежал высылке даже в том случае, если бы он и не был в то время коммунистом, если только вообще можно было бы доказать, что он когда-либо им был. После трехлетней тяжбы генеральный прокурор Биддл приказал выслать Бриджеса. Это было в 1942 году. Но затем последовал ряд апелляций в федеральные суды, и еще через три года Верховный суд США аннулировал приказ о высылке…

В 1948 году Бриджес выступил в поддержку Прогрессивной партии, которую возглавил Генри Уоллес. Это привело к серьезным осложнениям с Филиппом Мэрреем, главой Конгресса производственных профсоюзов, с которым его отношения уже в течение некоторого времени были напряженными. Мэррей хотел сдержать левую боевитость Бриджеса. Руководители КПП официально приказали Бриджесу прекратить свою поддержку Уоллеса, а также прекратить свои выступления против таких пунктов правительственной программы Трумэна, как план Маршалла и программа европейского восстановления.

Вскоре его изгнали из КПП, а затем возобновилось старое дело. В декабре 1948 года Комиссия Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности назвала Бриджеса коммунистом, и в мае 1949 года федеральный суд Сан-Франциско привлек его к суду за ложные показания и подлог в связи с принятием американского гражданства в 1945 году. Несмотря на это, в июне он вновь был избран значительным большинством голосов на пост председателя профсоюза портовых грузчиков. Суд начался лишь в ноябре и тянулся до апреля 1950 года. Бриджес был признан виновным, после того как присяжные совещались в течение более 90 часов, и приговорен к пяти годам тюремного заключения.

Так, после трех судебных разбирательств и юридического преследования, длившегося с перерывами с 1939 года. Бриджеса в конце концов объявили коммунистом.

Впредь до апелляции его освободили, но затем его лишили гражданства. Вскоре Бриджеса отправили в тюрьму по обвинению в том, что его решительная оппозиция войне в Корее угрожала национальной безопасности; однако несколькими неделями позже он вновь был на свободе…

Совершенно очевидно, что эта история еще не закончена. Г-н Бриджес — в тюрьме или на свободе—будет в центре событий, пока существует на западном побережье профсоюзное движение. В его профсоюзе никогда не было коррупции. Нелегко честно руководить профсоюзом, но ему это удалось. Он приветствовал массовые собрания (в то время как значительное число профсоюзов стремится к тому, чтобы свести число присутствующих до минимума) и выступал за самую свободную и острую дискуссию; все решалось путем открытого голосования, вплоть до самых мелких вопросов. И в то же время он был абсолютным диктатором, который управлял своей организацией с четкостью ювелира, ремонтирующего часы».

Господин Д. Гантер, конечно, взял грех на душу, назвав Гарри Бриджеса «диктатором». Человек, который, по признанию самого Гантера, ведет все дела руководимого им профсоюза на строго демократической основе, отнюдь не диктатор. Он, попросту говоря, уважаемый всеми и авторитетный человек. И он вправе говорить от имени тех, кто его избрал.

Заявив публично, что Мини и Рейтер не выражают мнения американских рабочих и что в действительности рабочий класс Америки выступает за мирные переговоры и разоружение, Гарри Бриджес сказал правду. Мы сами убедились в правильности его заявления, когда вскоре встретились с рабочими, избравшими его своим руководителем. В этом еще более убедили нас последующие встречи с американскими рабочими, как состоявшими в профсоюзах, так и с теми, кто в них не состоит.

Люди вчерашнего дня, все еще удерживающие в своих руках рычаги управления американским профсоюзным движением, пока еще сильны, и этого нельзя не учитывать. Но весь исторический опыт рабочего движения в Соединенных Штатах говорит о том, что на смену мрачным периодам упадка неизбежно приходит новая, еще более высокая волна. И тот, кто пытается ехать на коне задом наперед, цепляясь за хвост, рискует рано или поздно быть вышибленным из седла.

Об этом, может быть, стоило бы помнить и организаторам памятной встречи в зале Аргонавтов гостиницы «Марк Гопкинс» вечером 20 сентября 1959 года.

21 сентября Никита Сергеевич проснулся рано.

Над еще тихим, едва пробуждающимся Сан-Франциско поднималось ослепительное, но нежаркое солнце. Этому городу повезло: он отличается от других, жарких и душных американских городов тем, что у него есть своя, даровая установка кондиционированного воздуха. С одной стороны холмистого мыса, на котором он расположен, лежит Тихий океан, а с другой — огромный залив. Из-за прохладных течений в океане и легких ветров нет той изнурительной, удушающей жары, от которой так страдают жители Вашингтона и многих других американских городов. Летом в Сан-Франциско средняя температура не превышает +15,5 градуса, а зимой не опускается ниже +10,5. Самая низкая температура, когда-либо зарегистрированная в городе, — 2,8 градуса.

Соседи Н. С. Хрущева по гостинице, сопровождавшие его многочисленные официальные лица, корреспонденты, кинооператоры, еще спали крепким сном. Никита Сергеевич спустился в лифте, прошел мимо пораженных столь ранней встречей с ним служащих отеля и, выйдя на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух. По сути дела, ему впервые за всю поездку удалось вот так, без всяких протокольных церемоний и без эскорта пройтись по американской земле. Лишь очень небольшая группа успела присоединиться к нему.

Отсюда, с площадки перед входом в гостиницу, город казался еще привлекательнее. Обычной для Сан-Франциско дымки на горизонте не было, и особенно отчетливо видны были близкие и дальние кварталы, озаренные солнцем стройные здания, ярко-синяя гладь залива с точно уснувшими на ней кораблями, ажурная паутина висячих мостов.

— Красиво, — сказал Н. С. Хрущев. — Очень красиво.

Тем временем улицы начали заполняться народом. Открытые с обеих сторон зеленые вагончики городской железной дороги, похожие на те, какие существовали у нас в Севастополе до войны, со скрипом поднимали на вершины холмов рабочий люд, служащих, коммерсантов, торопящихся по своим делам.

Вагончики представляют собой своего рода древнюю реликвию города. Когда Киплинг посетил Сан-Франциско в 1889 году, они уже шестнадцать лет совершали свои альпинистские подвиги. Киплинг писал: «Они поворачивают почти под прямым углом и могут взбежать на стенку дома…» И сейчас, почти 70 лет спустя, эти веселые вагончики, обладающие энергией и ловкостью горных коз, остаются любимцами горожан. Поездка на них дает возможность сочетать осмотр достопримечательностей Сан-Франциско с ощущениями, связанными с катанием на американских горах, или, как их называют в США, русских горах. И уж во всяком случае они совершенно незаменимы в иные зимние дни, когда мостовые крутых улиц Сан-Франциско вдруг покрываются гололедицей, — движение автомобилей в такие дни замирает.

Увидев Н. С. Хрущева, пассажиры вагончиков вскакивали со своих скамеек и начинали аплодировать, приветствовать высокого гостя. Пожилая женщина в модной шляпке, шедшая навстречу, вдруг как бы окаменела от неожиданности, потом ухватилась за маленький фотоаппарат, висевший у нее на плече, и дрожащими от волнения руками начала наводить его. Н. С. Хрущев улыбнулся и подождал, пока она найдет наконец фокус. Женщина горячо поблагодарила его. Встречные люди все чаще останавливались, подходили к гостю, здоровались с ним, обменивались теплыми приветствиями.

Эта замечательная прогулка продолжалась около получаса. Нам рассказывали, что журналисты, которые прозевали такой случай, жестоко раскаивались потом, что встали позднее Никиты Сергеевича, — им здорово влетело от редакций за то, что они упустили такой момент для репортажей. Но можно не сомневаться, что если бы они оказались на высоте положения, то и самой прогулки не было бы: какая уж тут прогулка, если впереди, по бокам и сзади постоянно толпятся несколько сот человек с фотоаппаратами, портативными магнитофонами и записными книжками!

А неумолимый протокол путешествия уже торопил: надо было начинать новый большой день, до отказа заполненный встречами, каждая из которых имеет свое значение в этой поездке доброй воли.

И вот уже машины, сопровождаемые трескучим эскортом моторизованной полиции, осторожно спускаются с крутого холма. Они направляются к порту, у причала которого ждет сверкающий свежей белой краской корабль береговой охраны «Грешэм» водоизмещением в 2300 тонн — ветеран второй мировой войны. На протяжении десяти дней сто тридцать три матроса под командованием тридцати офицеров мыли, красили, чистили и драили свой корабль, чтобы не ударить лицом в грязь перед главой Советского правительства. Теперь они стоят, заинтересованные этой встречей, в две шеренги, плечистые здоровяки, застывшие по команде «смирно».

Н. С. Хрущев здоровается с командиром корабля командором Бенджамином П. Кларком и командой корабля и поднимается на капитанский мостик. «Грешэм» отваливает от берега, и начинается объезд гавани. С океана веет мягкий прохладный ветерок. Белый корабль рассекает прозрачные воды залива. Слева и справа мчатся двенадцать катеров, отводящих в стороны все движение военных и торговых судов. Над кораблем висят вертолеты.

Командор Кларк обращается к своему почетному гостю:

— Наш корабль используется сейчас как судно береговой охраны. Кроме того, корабли такого типа используются сейчас в качестве спасательных судов в случае какой-либо аварии на море. У них хорошая скорость…

Потом он добавляет:

— Для нас большая честь, что Вы находитесь сегодня на борту «Грешэма». Мы постараемся сделать из Вас моряка…

— Я у себя на Родине немного занимаюсь и флотскими делами, — отвечает Никита Сергеевич. — Большим специалистом себя не считаю, но кое-что о флотских делах знаю.

Слева открывается широкая панорама города. Дальше, по ту сторону холмов, расстилается бесконечная синяя пустыня Тихого океана. Сан-Франциско стоит на гористом мысу, отделяющем этот залив от океанских просторов. Никита Сергеевич всматривается вдаль, где виднеются контуры гигантского моста, переброшенного через пролив Золотые Ворота. Это самый высокий мост к мире: его высота над уровнем моря семьдесят метров. Строительство моста было закончено в 1937 году

Вдруг командор Кларк обращает внимание Никиты Сергеевича на небольшой скалистый островок, на котором возвышается угрюмое строение, похожее на древний замок:

— Это наша достопримечательность. Остров Алькатрац, наша знаменитая тюрьма…

— Мне вчера уже показывали эту достопримечательность, — говорит Никита Сергеевич, продолжая глядеть в сторону Золотых Ворот.

— Оттуда открывается наилучший вид на Золотые Ворота, — не унимается командир корабля, которому, видимо, очень хочется привлечь внимание своего гостя к столь выдающемуся сооружению. — И потом эта тюрьма знаменита тем, что еще никому не удавалось сбежать оттуда. Кое-кто пытался бежать, но безуспешно: здесь слишком холодная вода и сильное течение. Тонут!..

— Да, трудные условия… — задумчиво отзывается Никита Сергеевич. Потом он поворачивается к командиру корабля и вдруг спрашивает его:

— А Вы не думаете, что хорошо было бы дожить до того времени, когда в мире совсем не будет полиции и тюрем?

Б. Кларк молча стоит в положении «смирно». Г. Лодж настораживается. Корреспонденты, стоящие плотным кольцом вокруг собеседников, торопливо вытаскивают из карманов свои блокноты и карандаши. Никита Сергеевич продолжает:

— А что для этого нужно?

Пауза…

— Для этого нужно одно: чтобы не было больше частной собственности. Эта идея, как Вы знаете, лежит в основе нашей идеологии. Чем вредна частная собственность? Тем, что она порождает у людей жадность, стремление к обогащению любыми средствами, а это страшная вещь. Каждый начинает думать о том, как бы стать богаче другого, и многие идут на все ради богатства. А если частной собственности не будет, человек перестанет думать о том, как обогатиться за счет своего ближнего. Он будет думать только о том, как обеспечить общее благо, а значит, и его собственное, личное благо. Тогда уже никому не придет в голову воровать у другого. Да и смысла не будет: общество удовлетворит все потребности каждого человека, а работать он будет по способностям. Так будет при коммунизме…

Взглянув на журналистов, которые усердно записывали его слова, Н. С. Хрущев улыбнулся и сказал:

— Это, конечно, наша идеология, я вам ее не навязываю. Ведь вы нас не понимаете, считаете нас разбойниками, которые обидели капиталистов и помещиков. Ну, а мы считаем разбойниками тех, кто присваивает плоды чужого труда.

— У каждого свой путь, — дипломатично заметил Г. Лодж, у которого, по-видимому, не вызвали никакого энтузиазма настойчивые попытки командора Кларка привлечь внимание гостя к злополучной тюрьме Алькатрац.

— Правильно, — весело откликнулся Н. С. Хрущев. — Кто любит борщ, а кто ростбиф, но все мы любим третье блюдо — сладкое…

Все рассмеялись. В этот момент на горизонте показалась внушительная серая громада военного корабля — авианосца. Может быть, он проходил здесь случайно, но американские журналисты говорили нам, что это было кем-то предусмотрено. Командор Кларк постарался привлечь к нему внимание Н. С. Хрущева.

— Военные корабли хороши лишь для того, чтобы совершать на них поездки с государственными визитами, — отозвался Никита Сергеевич. — А с точки зрения военной они отжили свой век. Отжили! Теперь они лишь хорошие мишени для ракет! Мы в этом году пустили даже на слом свои почти законченные крейсеры. Они были уже готовы на девяносто пять процентов.

Стоявшие рядом военно-морские чины и журналисты навострили уши.

— Но во время войны ваши корабли показали свои хорошие качества, — возразил Кларк.

— Времена меняются, — пояснил Н. С. Хрущев. — В наше время боевое применение крейсеров вряд ли

было бы целесообразным. Раньше подводная лодка должна была приблизиться к борту крейсера на пять километров для того, чтобы потопить его. Теперь же их можно пускать ко дну ударами, направленными за сотни километров. Появление летающих торпед и ракет полностью изменило положение на море. Поэтому нет смысла теперь иметь в строю крупные военные корабли. На борту крейсера, например, находится 1200–1300 человек, а ведь он чрезвычайно уязвим. Зачем же использовать такие устарелые средства войны на море?

Командор Кларк промолчал.

— Нет, — продолжал Никита Сергеевич, — мы не хотим оставаться на позициях вчерашнего дня. Нам советских людей жалко. Поэтому мы сохраняем в строю суда береговой охраны, сторожевые корабли, на борту которых находятся ракеты, подводный флот, также вооруженный ракетами, торпедные катера и тральщики. Вот и все. Другие корабли в наше время не нужны…

Опять наступила пауза. Среди корреспондентов начался какой-то ажиотаж. Они шушукались между собой, что-то записывали, что-то вычеркивали. Оказывается, ловкие фальшивых газетных дел мастера уже обдумали свою версию о том, что сию минуту сказал Н. С. Хрущев: они сговорились дать в печать сообщение, будто глава Советского правительства заявил, что СССР создает сейчас самый могучий в мире подводный флот. Об этом сказали Никите Сергеевичу. Он покачал головой и, обращаясь к Кларку, громко сказал, так, чтобы все слышали:

— Мне сейчас сообщили, что корреспонденты говорят между собою, будто я заявил, что мы строим сейчас самый сильный в мире военно-морской флот. Вы слышали, господин Кларк, то, что я Вам говорил? Я сказал и повторяю, что мы сейчас отказались от строительства больших военных кораблей и уничтожили почти готовые крейсеры, строительство которых заканчивалось на судоверфях. Я сказал также, и могу это повторить, что сейчас мы строим только суда береговой охраны, сторожевые корабли, подводные лодки, торпедные катера и тральщики. А корреспонденты пытаются мне приписать, будто я говорю здесь о создании самого большого в мире военно-морского флота. Я этого не говорил. Если бы я это сказал, то это прозвучало бы как угроза, а я никому не хочу угрожать.

— Я могу подтвердить каждое слово, сказанное г-ном Хрущевым, — твердо сказал Кларк.

— Но мы вовсе не имели этого в виду! — обиженно сказала сновавшая рядом небезызвестная обозревательница газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Маргарита Хиггинс. (Это не помешало ее газете опубликовать на следующий день сообщение об этой беседе под развязным и лживым заголовком: «Хрущев… похваляется красными подводными лодками».)

Корреспондент радиотелевизионной компании «Коламбиа бродкастинг систем» Шорр, несколько лет работавший корреспондентом в Москве и известный как мастер фальшивок, попытался прибегнуть к дешевой уловке, с помощью которой он надеялся вызвать сенсацию:

— А почему вы не строите самый сильный в мире военный флот?

Грянул всеобщий смех. Даже Г. Лодж, который все это время стремился сохранить вид рассеянного человека, который не интересуется содержанием разговора, вдруг не сдержался и расхохотался. Н. С. Хрущев, прищурившись, поглядел на сконфузившегося корреспондента и сказал:

— А что такое «самый сильный»? Это относительное понятие! Скажите мне, какой у вас флот, и тогда давайте сравним его с нашим.

— Я не знаю, какой у нас флот, — пробормотал Шорр.

— Но Вы успокойтесь, — продолжал Никита Сергеевич, — мы сейчас начинаем приспосабливать подводные лодки для лова селедки.

— А как вы это делаете? — оживилась Маргарита Хиггинс.

Опять все захохотали.

— Я не рыболов, — ответил, улыбаясь, Н. С. Хрущев. — Я только люблю кушать селедку. Больше всего люблю дунайскую сельдь. Она, по-моему, самая лучшая…

— Это не политическое заявление? — лукаво спросил Лодж.

— Нет, гастрономическое, — парировал Никита Сергеевич.

Корабль тем временем подошел к Золотым Воротам и уже разворачивался, ложась на обратный курс. Н. С. Хрущев еще раз взглянул на Золотые Ворота и спросил:

— Скажите, какое расстояние отсюда до Владивостока?

— Восемь тысяч миль, — сказал командир корабля.

— Возможно, я побываю во Владивостоке на обратном пути, когда буду лететь из Китая. Там — близко… В 1954 году, возвращаясь из Китая, я уже побывал там. Это очень хорошее место, там прекрасный климат…

— Ваш подводный флот, который занят ловлей сельди, сосредоточен во Владивостоке? — с невинным видом спросил Лодж.

— Селедки не свиньи, — в тон ему возразил Н. С. Хрущев, — их нельзя разводить где угодно. Их мы ловим там, где они находятся…

— На каких языках Вы говорите, г-н Премьер-Министр? — снова спросил Лодж.

— На своем. На красном! — быстро ответил Н. С. Хрущев.

Так, непринужденно беседуя и обмениваясь шутками, гость и его хозяева совершили поездку по просторам огромного залива Сан-Франциско, у сорока трех пирсов которого ежегодно швартуются четыре тысячи судов. Общая длина причалов здесь составляет семнадцать с половиной миль. Это один из крупнейших портов Америки, его ежегодный грузооборот превышает тридцать миллионов тонн.

На борту корабля то и дело звучал веселый смех. Глубоко человечный, чуткий к людям и в то же время твердый и неприступный, когда речь идет о защите интересов рабочих и народа, глава Советского правительства здесь, как и в других городах Америки, оставил самое глубокое впечатление. И когда пришло время прощаться, американские военные моряки крепко жали ему руку и желали счастливого пути.

Здесь же, в порту, произошла вторая встреча за день — встреча совершенно иного рода: встреча с рабочими Сан-Франциско, грузчиками и работниками складов. Когда автомашина, в которой ехал Н. С. Хрущев, остановилась у здания, где находится правление их профсоюза, там уже собрались тысячи людей. Навстречу гостю вышел руководитель профсоюза Гарри Бриджес. Он бережно поддерживал под руку свою беременную жену. Она держала в руках букет цветов.

— Через несколько дней, — взволнованно сказал Бриджес, — у нас родится ребенок. Мы глубоко верим, что американцы и советские люди сделают все, чтобы наш ребенок, как и все дети на земле, не познал ужасов войны…

— Мы все сделаем для того, чтобы все дети росли в мире, — ответил Никита Сергеевич, тепло приветствуя Бриджеса и его жену. Рабочие, окружавшие их тесным кольцом, горячо аплодировали. К Н. С. Хрущеву подошел и также приветствовал его Пол Сейнт Шур, глава организации судовладельцев Тихоокеанской морской ассоциации.

Никита Сергеевич зашел в помещение, где выдаются наряды грузчикам. Его встретил главный диспетчер Майкл Самодуров.

— Хватает ли у вас работы на всех, кто хотел бы работать?

— Сегодня работы хватило всем, — уклончиво ответил Самодуров.

— А как бывает в тех случаях, когда работы не хватает? Как вы регулируете ее распределение?

— Кто сегодня не работал, тот будет работать завтра.

— А каких дней бывает больше? Когда не хватает работы или когда не хватает рабочих?

— Наиболее загруженные работой дни — это понедельник, вторник и среда, — ответил Самодуров, опять-таки уходя от более точного ответа.

— Надо во что бы то ни стало увеличить советско-американскую торговлю, — вмешался Бриджес.

— Вы правы, — сказал Н. С. Хрущев, — я все время говорю дипломатам, что торговля — это путь к улучшению международных отношений.

— Да, но дело не только в этом. Я в данном случае выступаю с позиций профессиональной зашиты интересов докеров: больше торговли — меньше безработицы. Одну из главных своих надежд наши грузчики возлагают на торговлю с Советским Союзом — будет что разгружать и погружать…

Н. С. Хрущев спустился по лестнице в просторный холл, где уже некуда было яблоку упасть. «Служба порядка» городских властей была бессильна что-либо поделать, и агентство Ассошиэйтед Пресс сообщило потом, что, «когда Хрущев решил отправиться в штаб-квартиру портовых грузчиков, он привел в смущение сан-францисскую полицию». Но чего опасаться среди рабочих рабочему, который стал главой правительства? И Никита Сергеевич буквально расцвел, оказавшись в самой гуще толпы, в крепких объятиях грузчиков. Со всех сторон тянулись руки для дружеских пожатий, слышались приветствия. Один грузчик — это был Дэвид Аэриан — вдруг надел Никите Сергеевичу на голову традиционную белую кепку американского докера.

— Очень хорошо, — сказал Н. С. Хрущев, — совершим обмен в знак мира. Возьмите-ка!.. — И он протянул растерявшемуся от неожиданности грузчику свою серую фетровую шляпу, которую держал в руке.

Толпа бурно зааплодировала. А Никиту Сергеевича уже звали на импровизированную трибуну, просили сказать хотя бы несколько слов.

— Разрешите мне обратиться к вам так, как мы, советские рабочие, привыкли обращаться друг к другу, — тепло говорит Н. С. Хрущев, — товарищи!.. — И под высокими сводами холла вспыхивают горячие аплодисменты. Н. С. Хрущев благодарит докеров за теплый прием, передает им привет от советских рабочих.

— Я хочу пожелать вам того, чего желают рабочие, — продолжает Никита Сергеевич. — А чего желают рабочие?

— Мира! — кричат со всех сторон.

Никита Сергеевич кивает головой и поднимает руку:

— Мира — это верно. Нужно, чтобы был мир. Кроме того, я хочу пожелать вам, чтобы у вас всегда была работа и хороший заработок.

Неописуемая овация гремит ему в ответ. Докеры провожают Никиту Сергеевича до машины и долго аплодируют вслед. Наверное, долго будут они вспоминать об этой встрече, беседуя о ней со своими близкими и друзьями.

Докер Аэриан бережно держит в своих руках неожиданный подарок — шляпу главы Советского правительства. Он еще не знает, что этот подарок принесет ему много переживаний — и радостных и тревожных. Начнется с того, что любители сенсационных сувениров попытаются выкрасть ее у него. Потом ему предложат деньги — сначала пятьсот долларов, затем тысячу. Но докер найдет нужные слова для ответа этим дельцам: он откажет им — такие подарки не продаются! А когда к нему пристанут с ножом к горлу, он даст интервью, и газета «Нью-Йорк таймс» опубликует 12 октября следующее колоритное сообщение:

«Портовый грузчик Дэвид Аэриан, поменявшийся головными уборами с Премьером Хрущевым во время недавнего визита сюда советского лидера, находится сегодня в затруднении.

«Многие люди, которым я должен деньги, удивляются, почему я не продам шляпу», — сказал он.

Г-н Аэриан заявил также, что ему предложили 500 долларов за эту светло-серую шляпу и что многие торговцы делали заманчивые предложения взять напрокат эту шляпу, чтобы выставить ее в витрине.

«Это символ, — сказал г-н Аэриан. — Я не могу рассматривать это с коммерческой точки зрения, особенно потому, что он (г-н Хрущев) заявил, что он сохранит мою кепку, как дорогую память».

Г-н Аэриан сказал, что, если не будет иного выхода, он может продать эту шляпу на аукционе, чтобы помочь слепому другу, обучающемуся в школе.

«Мне очень не хотелось бы делать это, — сказал Аэриан. — Каково это будет для Соединенных Штатов, если мне придется продать шляпу г-на Хрущева, чтобы помочь слепому учиться в школе»…»

Но все это впереди, а сейчас Аэриан вместе со своими друзьями стоит у дверей штаб-квартиры своего независимого профсоюза, вновь и вновь рассказывая о том, как глава Советского правительства принял от него с благодарностью простую кепку докера и обещал передать привет советским рабочим.

Никита Сергеевич Хрущев направляется далеко за город, чтобы посетить ультрасовременный американский завод, изготовляющий счетно-аналитические машины. Это здесь была построена машина «Рамак», дававшая ответы на вопросы посетителей американской выставки в Москве. Правда, иногда эта машина кривила своей механической душой и приукрашала американский образ жизни, но что возьмешь с родной дочери корпорации «Интернешенэл бизнес мэшинс»? Во всяком случае, ее полупроводниковый мозг и стальные мышцы работали безотказно. И вот мы едем к колыбели этого хитрого создания.

Дорога ведет мимо знаменитого и самого длинного в мире моста, соединяющего Сан-Франциско с Оклэндом, вторым по величине городом Северной Калифорнии, крупнейшим промышленным центром, где сосредоточено 1500 заводов и фабрик. Мост двухэтажный. Взад и вперед мчатся беспрерывным потоком, нередко со скоростью 100–120 километров в час тысячи автомобилей. Длина моста измеряется несколькими километрами.

Наши машины, не доезжая до моста, поворачивают круто на юг. Час с лишним бешеной езды. Повсюду на дороге люди — группами и в одиночку. Многие из них пришли с плакатами в руках.

Вот возле одного из маленьких городков их сразу несколько: «Привет рыцарю мира!», «Господи, благослови Никиту!» и другие. Наконец, мы в Сан-Хосе. Это старейший город Калифорнии, основанный еще в 1777 году; название его было тогда длинным и торжественным: Пуэбло де Сан Хосе де Гваделуп. То было первое испанское поселение на этом побережье. В 1795 году здесь была открыта первая в Калифорнии школа, в 1857 году— первое в штате высшее учебное заведение, в 1879 году тут была снята первая в Соединенных Штатах кинокартина, а в 1904 году здесь же была введена в строй первая в Соединенных Штатах радиостанция.

Вот как славен, оказывается, этот небольшой, но преуспевающий городок с населением в 127 тысяч человек…

Никита Сергеевич едет прямо на завод счетных машин. Вдали уже видны его разноцветные здания — оранжевые, желтые, голубые, розовые. Они построены в современном стиле: кирпич, стекло, сталь. И прямо от стен цехов, за гладкой асфальтовой дорожкой — широченное клеверное поле, уходящее к дальним горам. У входа на завод — стриженые ярко-зеленые газоны, вихры декоративного кустарника, десяток деревьев и какие-то абстрактные скульптуры.

И здесь, как и повсюду, уже ставшие привычными большие скопления людей. В руках у некоторых жителей Сан-Хосе плакаты со старательно выписанными от руки приветствиями на русском языке. Видать, помогал сочинять их какой-то престарелый грамотей — иные лозунги старомодные и немного вычурные, но писали их люди душевные: никто не мог заставить их заняться этим в порядке показной любезности.

Мы читаем на плакатах: «Мир», «Привет Хрущеву!», «Мы все хотим мира!»

На заводе Н. С. Хрущева встречает президент корпорации «Интернешенэл бизнес мэшинс» Томас Дж. Уотсон. Он возглавляет преуспевающую компанию: на счетно-аналитические машины большой спрос, они нужны и в научно-исследовательских институтах, и в вооруженных силах, и в торговле, и в промышленности. По данным, опубликованным в журнале «Форчун» в июне 1957 года, продажа электронных вычислительных машин составляла уже в то время огромную сумму — 350 миллионов долларов в год. К середине 1957 года американские предприятия изготовили несколько тысяч таких машин, и это не считая тех электронных вычислительных агрегатов, которые были поставлены вооруженным силам.

Компания «Интернешенэл бизнес мэшинс» раньше других занялась производством электронных вычислительных машин. Первые же модели обрели коммерческий успех. Компания быстро развернула производство, вводя в строй один завод за другим, — сейчас у нее уже полтора десятка предприятий. В 1958 году обороты компании составили около 1170 миллионов долларов, а чистая прибыль — более 126 миллионов долларов. Всего на предприятиях компании работает около 86 тысяч человек. Таким образом, эксплуатация каждого из них дала фирме почти полторы тысячи долларов чистого дохода в год.

Завод, на который приглашен Н. С. Хрущев, новехонький— он введен в эксплуатацию на полную мощность в мае 1958 года. Это предприятие особого рода: здесь работает более двух тысяч человек, но почти каждый — специалист высокой квалификации, среди них семьсот инженеров. Средний возраст работающих — 34 года. По предварительным расчетам компании, стоимость продукции, которую завод выпустит в 1959 году, составит около ста миллионов долларов; таким образом, каждый работающий своим трудом создает материальных ценностей за год примерно на пятьдесят тысяч долларов.

Сам завод, занимающий площадь в 84 тысячи квадратных метров, скорее похож на колледж или большую лабораторию, чем на обычное промышленное предприятие. На его территории расположены два одноэтажных производственных корпуса, занимающие около двадцати шести тысяч квадратных метров, научно-исследовательская лаборатория, учебный корпус, электростанция, кафетерий и другие помещения. В цехах люди работают в белых рубашках, повсюду чистота. Иначе и быть не может, когда речь идет о сборке сложных схем из тончайших деталей электронной техники, поступающих с пятисот других заводов. Люди получают здесь более высокую оплату, нежели на предприятиях обычного типа, и это окупается. Спрос на электронные машины настолько велик, что компания берет с покупателей немалые деньги. И не случайно, видимо, на этом заводе нет профсоюза…

Президент компании Т. Уотсон — высокий, стройный, спортивного вида человек. Во время войны он служил летчиком бомбардировочной авиации и, как он сам рассказывал, летал в Москву через Аляску, изучая трассу для доставки самолетов.

Приятный сюрприз: компания, готовясь к приему гостя, доставила сюда со всех концов Соединенных Штатов своих сотрудников, говорящих по-русски, поэтому разговоры почти все время ведутся без перевода. Повсюду рядом с обычными служебными титрами помещены аккуратно сделанные надписи на русском языке. Кроме того, специально для гостей повсюду подготовлены наглядные схемы, разъясняющие сложную механику производства.

Т. Уотсон представляет Н. С. Хрущеву изобретателя машины «Рамак» Джонсона. Он рассказывает о принципах действия машины, о ее устройстве и уверяет, что скоро фирма добьется стократного уменьшения размера «Рамак». Оказывается, над усовершенствованием машины фирма работает около семи лет.

— Поздравляю вас с достигнутыми успехами, — говорит Н. С. Хрущев.

— Для нас большая честь принимать Вас здесь, — отвечает Джонсон.

— Представляю вам нашего способного конструктора, — продолжает Никита Сергеевич. — Это сын знаменитого Туполева. Он уже строит самолеты и начинает заниматься ракетами, ведь за ними будущее. Вот вам живой символ быстрого развития техники: отец строил самолеты, а сын — уже ракеты…

Хозяева приглашают Никиту Сергеевича в свой кафетерий-столовую. В скромно и просто отделанном зале стоят длинные полки-прилавки, на которых каждый выбирает себе блюда по вкусу. За широкими стеклянными окнами во всю стену суетятся фоторепортеры и кинооператоры. Они спешат заснять сквозь стекло этот необычный завтрак.

Завтрак проходит в простой, непринужденной обстановке. Набрав на подносы, что кому приглянулось из еды, хозяева и гости усаживаются за стол. За завтраком идет беседа, Н. С. Хрущев и Т. Уотсон обмениваются дружественными речами.

Т. Уотсон совсем недавно побывал в Москве, и сейчас он взволнованно говорит, что эта поездка лишь укрепила в нем то благоприятное впечатление, которое он вынес из первой поездки по СССР в трудном 1942 году.

— Ваши граждане искренни и дружелюбны… — говорит он. — Конечно, между вашей страной и нашей существует большой разрыв. Мы, американцы, восхищаемся многим из того, чего вы достигли. Ваши достижения в ракетной технике, ваши спутники, ваш запуск на Луну — все это вызывает восхищение. Многие из ваших действий нам кажутся непонятными. Я уверен, что Вы и ваш народ думаете то же самое о нас. Однако обнадеживает тот факт, что Вы и ваш народ пытаетесь понять нас, а мы стараемся понять вас.

Н. С. Хрущев также дружелюбно отвечает Уотсону:

— Мы с вами мирно, по-дружески беседуем. Президент, как хороший дирижер, задал правильный тон. Не

обострять отношений, не следует поднимать вопросы, которые могут быть решены лишь со временем самой жизнью. Давайте по этим вопросам не спорить, потому что, чем глубже мы будем влезать в спор, тем сильнее будут натянуты струны, а нам надо не натягивать струны, а ослаблять, с тем, чтобы быть ближе друг к другу, дружить и делать все для обеспечения мира во всем мире.

Уотсон приглашает Н. С. Хрущева осмотреть цехи завода. Специалисты, сопровождающие его, дают необходимые пояснения на русском языке. Бросается в глаза отсутствие чего-нибудь лишнего, удобное расположение рабочих мест, размеренный ритм производства.

Н. С. Хрущев интересуется конструктивным решением заводских помещений. — Почему вы строите свои цеха из металла? — спрашивает он. — Мы предпочитаем бетон!

Президент корпорации разводит руками — Видите ли, наш завод в Нью-Йорке построен из бетона, а этот — из стальных конструкций. В сущности вопрос о том, как и из чего должен быть построен цех, нас не интересует — это забота подрядчиков. Мы интересуемся только одним: кто из подрядчиков возьмет с нас дешевле…

Немного подальше Н. С. Хрущев подходит к двум специалистам, занятым монтажом сложной электронной схемы, и заводит с ними разговор. Это Джеймс Клей и Джон Пипкин. Они ровесники—обоим по 29 лет. Оба женаты. У каждого по двое детей. Никита Сергеевич расспрашивает их о заработках, о том, как они живут, как питаются. Клей и Пипкин рассказывают, что обеспечены они хорошо — приносят домой примерно по 420 долларов в месяц. Клей сумел скопить деньжат на покупку дома в рассрочку. Он выплачивает за него примерно четверть своего заработка—100 долларов в месяц.

— Как вы считаете: ваша зарплата типична для американского рабочего?

— Для нашей работы — типична, — отвечает Клей, делая упор на слове «нашей».

— А где вы обедаете?

— Я — в кафетерии, — говорит Клей.

— А я приношу завтрак из дому, — немного сконфуженно откликается Пипкин.

Никита Сергеевич дарит своим собеседникам по значку, изготовленному в память о запуске советской ракеты на Луну. Они благодарят его и долго обмениваются между собой замечаниями, глядя вслед главе Советского правительства.

Т. Уотсон показывает гостю машину «Рамак» в действии. Эта умная машина обслуживает заводоуправление, заменяя собой целый штат учетчиков, счетоводов и бухгалтеров. Здесь перед ней стоят не пропагандистские, как это было в Сокольниках, а самые будничные и прозаические задачи: машина поддерживает, что называется, в ажуре учет всех мельчайших деталей, имеющихся в производстве. Она «запоминает» все до единого винтика, шайбы, кнопочки, скобочки, из которых монтируются электронные мозги ее собратьев, знает наизусть номер каждой детали, ее спецификацию, цену и в любую секунду скажет вам, сколько штук их получено сегодня утром, сколько будет израсходовано к концу дня и сколько останется. Требуемые сведения «Рамак» выстреливает с быстротой пулемета.

«Рамак», например, молниеносно отщелкал в присутствии гостя целую таблицу сведений. Вас интересует шпенек № 00210224? Отлично! Его код Д АЕ А. Где он находится на сборке? В зоне 4 Б. Цена за штуку? 10 центов. Поступило сегодня? 52 штуки. Израсходовано? 42 штуки. Осталось в запасе? 10 штук. Сколько таких шпеньков всего в запасе? 125 штук… Остается добавить, что машина «Рамак» блеснула заодно знанием русского языка — вся эта таблица была отщелкана по-русски и притом под копирку в нескольких экземплярах…

— Хороший завод, — сказал, прощаясь, Уотсону Н. С. Хрущев. — Счетные машины — это новое, большое дело. Мы также быстро развиваем их производство. Без таких машин ученые не смогли бы раскрыть тайны атома и не сумели бы сделать межконтинентальных ракет. Их изобретение явилось великим открытием для человечества. До сих пор они в большой мере используются в военных целях. Мы предлагаем сейчас всеобщее разоружение. Тогда и эти машины можно будет демобилизовать и использовать для мирных целей. Работа для них найдется.

Руководители компании и рабочие завода тепло проводили гостя.

Следующим пунктом программы поездки Н. С. Хрущева было посещение Стэнфордского научно-исследовательского института. Президент института Эммет Финли Картер пригласил Никиту Сергеевича осмотреть лаборатории и выступить перед персоналом. Это научно-исследовательское учреждение организационно входит в Стэнфордский университет и является одним из крупнейших институтов США. Тут работает около 1700 сотрудников, в том числе 200 докторов наук.

Все научно-исследовательские работы институт выполняет по контрактам, заключенным или с правительственными организациями, или же с частными фирмами. Тематика института чрезвычайно разнообразна и охватывает физические и биологические науки, а также вопросы техники и экономики.

Здесь проводятся обширные работы в области жаропрочных материалов для ракетной техники и вместе с тем исследуются проблемы раковых заболеваний. Здесь же занимаются вопросами использования радиолокации для предсказания погоды и, в частности, для наблюдения за образованием ураганов, которые приносят большие бедствия населению некоторых районов США.

В институте заранее готовились к встрече Н. С. Хрущева. Наладили быстропечатную машину, действующую по оригинальному принципу, разработанному в институте. На ней были отпечатаны портрет Н. С. Хрущева и его же портрет вместе с Президентом Д. Эйзенхауэром.

Никита Сергеевич за недостатком времени не смог посетить институт и поручил сделать это члену-корреспонденту Академии наук СССР В. С. Емельянову.

Позднее, вечером, на приеме, устроенном в его честь, Н. С. Хрущев выразил сожаление, что ему не удалось побывать в Стэнфордском институте, хотя ему очень хотелось это сделать.

— Однако нельзя объять необъятного, — заметил он под дружный смех собравшихся на приеме.

Но об этом приеме мы расскажем несколько позже.

А сейчас машины мчались обратно в Сан-Франциско. По пути они остановились в районе Стоунтаун, на окраине Сан-Франциско. Н. С. Хрущев вошел в большой продовольственный магазин, торгующий расфасованными продуктами. За ним устремились сотни людей, ожидавших этой встречи.

Что творилось в магазине! Потребовалось полное напряжение сил службы порядка, чтобы хоть как-нибудь, с грехом пополам, дать возможность Никите Сергеевичу пройти вдоль прилавков, на которых лежат товары. Взрослые и дети, мужчины и женщины тянулись к гостю со всех сторон, чтобы пожать ему руку. Магазин наполнился невероятным шумом и гамом. Одни аплодировали, другие кричали приветствия. Зазвенело разбитое стекло витрин — это вездесущие кинооператоры и фоторепортеры карабкались на прилавки, чтобы заснять то, что происходило… Осмотр пришлось сократить до минимума.

Но вот машины снова двигаются в путь. На этот раз совершается чисто туристский объезд города. Когда машины поднимаются на вершину обрывистого холма, откуда открывается чудесный вид на бухту и на город, на память невольно приходит поэтический образ Ирвина Кобба, воспевшего Сан-Франциско: «Умудренный жизнью, но вечно юный сорванец, раскачивающийся на своих Золотых Воротах. Позади него бронзовая пряжка гор, а впереди залив, серебряным копьем устремленный в грудь океана…»

Поездка закончена. Н. С. Хрущев возвращается в отель, но вскоре он снова покидает его: гостя ждут две тысячи граждан Сан-Франциско, собравшихся на прием в честь главы Советского правительства в парадных залах гостиницы «Палас».

Никиту Сергеевича приветствуют председатель Совета по международным делам Северной Калифорнии А. Рокуэлл, мэр города Дж. Кристофер, губернатор штата Э. Браун, председатель клуба «Коммонуэлс» Г. Джонсон. Содержание их речей, как небо от земли, отличается от речи на недавнем приеме в Лос-Анжелосе. Слова ораторов просты, прямолинейны, далеки от условностей дипломатического этикета, но тем сильнее сказывается одушевляющее их желание обеспечить взаимопонимание и мир между США и СССР. Тон этим выступлениям задал председательствующий Рокуэлл, когда в самом начале приема сказал:

— Многое разделяет обе наши страны, но многое также и объединяет; именно последним нам и следует заняться сегодня вечером.

Сейчас нам подавали еду на золотом сервизе, который восходит к тем дням, когда генерал Шеридан и президент Грант были гостями в 1875 и 1879 годах в отеле «Палас», находившемся на этом месте, — говорит

А. Рокуэлл. — Однако мы не хотели бы, чтобы Председатель Совета Министров или кто-либо из сопровождаю щих его лиц покинули нашу страну с впечатлением, что такова типичная картина обеда у американцев. Многие — я полагаю, большинство — из дам, находящихся здесь, обычно сами готовят для своих семей и не пользуются золотыми сервизами.

В зале звучит веселый смех. Люди прекрасно поняли Рокуэлла. Многие американцы и раньше в беседах с нами говорили, что они испытывают чувство неловкости за тех в США, кто, безудержно рекламируя пресловутый американский образ жизни, стараются навязать гостю фальшивое представление, будто Америка — это рай на земле, где все люди купаются в золоте.

Рокуэлл отметил в своей речи:

— В субботу в Лос-Анжелосе Ваше Превосходительство, как передают, сказали: «Всякий честный труд, какой бы он ни был, достоин уважения. Грязного труда нет. Грязной может быть только совесть». Я смею утверждать, что это хорошее правило жизни.

Зал оживленно реагирует и на это замечание, которое всем хорошо понятно.

Выступает мэр города Дж. Кристофер. Приветствуя Н. С. Хрущева как выдающегося деятеля современной истории, он говорит:

— Премьер Хрущев приехал к нам в критический момент нашего времени. Он руководитель могучего государства, социальные концепции которого отличаются от наших.

Эти идеологические и философские расхождения во мнениях не должны мешать нашим взаимным попыткам обеспечить мир.

Мы спрашиваем: почему бы нам не рассчитывать в качестве естественного курса человеческого поведения на спокойное, счастливое и плодотворное существование?

Этот реалистический подход характерен и для других выступлений в Сан-Франциско. И даже Г. Лодж, считавший своим долгом и здесь выступить с речью, в этот вечер удерживается от чтения очередной проповеди о достоинствах капитализма и предпочитает напомнить, что «до 1841 года поблизости отсюда была русская торговая колония, и даже сегодня еще одна из самых интересных достопримечательностей города носит название «Русский холм»».

Слово предоставляется Н. С. Хрущеву. Он сердечно благодарит организаторов этой дружественной встречи.

— Жители Сан-Франциско обворожили нас, — говорит Никита Сергеевич. — Я почувствовал себя в среде дружески настроенных людей, которые живут теми же мыслями, какими живут народы Советского Союза! В подтверждение этого могу рассказать о таком факте — когда мы ехали по городу, машина случайно остановилась у одного дома. Я спросил простую женщину, которая была рядом с нами, чего бы она хотела, какие у нее желания? Она ответила: у меня одно желание, чтобы был мир на земле, чтобы не было войны. Думаю, что она выразила мысли, желание всех людей: взрослых, женщин, мужчин и детей, потому что мир у каждого в сердце и на устах, как у нас в Советском Союзе, так и у вас в Соединенных Штатах Америки. Мира хотят все народы мира.

Зал отвечает бурей аплодисментов на эти слова.

Никита Сергеевич вновь разъясняет, что главное сейчас, что нужно искать, — это не те вопросы, по которым мы расходимся.

— Они у всех так застряли в горле, что их никак не можем извлечь, — шутливо замечает он, — надо искать то, в чем мы сходимся, с тем, чтобы на этом строить наши отношения, добиваться улучшения взаимопонимания, сближаться по тем вопросам, в которых мы можем сблизиться.

Такая постановка вопроса встречает одобрение присутствующих. Они вновь и вновь аплодируют Н. С. Хрущеву, когда он развивает идеи мирного сосуществования, соревнования и сотрудничества. Подавляющее большинство присутствующих — это владельцы заводов и фабрик, крупные коммерсанты, дельцы, политические деятели республиканской и демократической партий, работники буржуазной печати. Но многие из них трезво оценивают сложившуюся международную обстановку и отдают себе отчет в том, что проводившаяся до сих пор нереалистическая внешняя политика западных держав оказалась в тупике. Вот почему эти люди признательны главе правительства Советского Союза, который предлагает решение, позволяющее найти выход из этого тупика.

— Разве вы можете убедить меня в том, что капиталистический строй лучше социалистического?.. — говорит Никита Сергеевич. — Видимо, здесь мы останемся каждый при своем мнении, но это не должно нам мешать жить в дружбе, быть хорошими соседями, заботиться об улучшении отношений между нашими странами.

Снова и снова в зале вспыхивают аплодисменты. Но, как ни пытаются реакционно настроенные деятели исказить, извратить существо ленинской идеи мирного сосуществования, как ни стремятся они изобразить дело так, будто Н. С. Хрущев предлагает сосуществование «на своих условиях», предусматривающих «капитуляцию» капиталистических стран, правда берет свое.

Руководитель Советского правительства с огромным терпением и настойчивостью продолжает выполнение взятой им на себя большой задачи: снять тяжкие наслоения «холодной войны», открыть глаза людям, введенным в заблуждение злонамеренной пропагандой, разъяснить им суть идеи мирного сосуществования, проложить путь, ведущий к миру и дружбе всех народов, независимо от того, к какой социальной системе они принадлежат.

Н. С. Хрущеву чуждо стремление сеять иллюзии, и он не уходит от острых вопросов. Он напоминает о том, что мирное сосуществование отнюдь не означает прекращения идеологической борьбы. Прогрессивные идеи, как было всегда, противостоят реакционным идеям, а успех всегда в конечном счете на стороне нового, прогрессивного.

Никита Сергеевич вновь и вновь напоминает, что вопрос о социальном и государственном устройстве решает каждый народ самостоятельно.

— Хочу заверить вас, дамы и господа, — говорит он, — что я вовсе не намерен зазывать вас в коммунистическое царство. Просто говорю вам — может быть, вы еще вспомните мои слова, когда лучше узнаете советских людей, их думы и стремления. Сегодня вы, может быть, не согласны, но придет время, и вы согласитесь, что у коммунистов самые благородные мысли и чаяния. Мы стремимся построить коммунистическое общество, основанное на самых высоких идеалах. Коммунизм еще пока — не сегодняшний, а завтрашний день. Но мы его уже строим. Мы строим общество, где человек человеку друг, где нет вражды, где не будет литься кровь, где все люди будут равны… Мы ведем сейчас борьбу за коммунизм, исходя из лучших человеческих побуждений. Мы ведем эту борьбу не оружием, а словом, мирными средствами, своим трудом. Те, кто не хочет воспринять наши убеждения, пусть остаются на своих позициях.

Обстоятельное, простое и убедительное изложение позиций Советского Союза по самым злободневным и острым вопросам современности выслушивается всеми присутствующими с напряженным вниманием. То и дело люди начинают хлопать в ладоши, слышатся одобрительные возгласы. Эта одобрительная реакция превращается в настоящую овацию, когда Н. С. Хрущев великодушно призывает проявить снисхождение к мэру города Лос-Анжелоса, который попытался использовать пребывание главы Советского правительства в своем городе для того, чтобы возродить «холодную войну».

Участники приема тепло аплодируют Н. С. Хрущеву, по-своему оценив и признав величие духа и благородство советских людей, строящих коммунизм, чья мораль неизмеримо выше морали тех, кому ненависть к коммунизму затмевает разум.

Отвечая на добрые чувства, высказанные г-ном Кристофером, Н. С. Хрущев шутливо сказал за обедом, что он не будет выступать с похвалой по его адресу, чтобы не подумали, что он вмешивается в избирательную кампанию (Дж. Кристофер вновь баллотировался на пост мэра Сан-Франциско).

Позднее, когда г-н Кристофер добился успеха на выборах, Н. С. Хрущев направил ему поздравление. В нем говорилось:

«Уважаемый г-н Кристофер,

Поздравляю Вас с переизбранием на почетный пост мэра города. Могу теперь раскрыть секрет — еще находясь в Сан-Франциско, я пришел к выводу, что, если бы был жителем вашего прекрасного города, я безусловно голосовал бы за Вас. Очень рад, что мое мнение совпало с мнением граждан Сан-Франциско.

Желаю Вам успеха в Вашей деятельности. Прошу передать привет и наилучшие пожелания Вашей супруге от моей супруги и меня лично.

С уважением

Н. Хрущев».

В ответном письме г-н Кристофер писал Никите Сергеевичу:

«Уважаемый г-н Председатель, Ваше поздравление в связи с моей политической победой в прошлый вторник было большой любезностью с Вашей стороны. Мы высоко ценим Ваши чувства. Население Сан-Франциско помнит визит Ваш и Вашей семьи. Я знаю, что мы вместе разделяем надежду на то, что этот визит послужит в какой-то степени делу мира во всем мире. Мы ожидаем Вашего нового визита в еще более спокойной обстановке, и я питаю также надежду, что в не очень далеком будущем смогу посетить вашу страну прежде всего для того, чтобы лучше понять народ СССР. Передаю самые искренние поздравления Вам и всему вашему народу, стремящемуся к счастливому, мирному и процветающему обществу во всем мире. Присоединяясь ко мне, г-жа Кристофер передает самые лучшие пожелания г-же Хрущевой, которая так очаровала нас во время пребывания в нашем городе.

Джордж Кристофер, мэр Сан-Франциско"

В обстановке сердечных, дружественных встреч заканчивался этот памятный день пребывания в Сан-Франциско. Он убедительно показал, что вопреки всем уловкам и ухищрениям людей вчерашнего дня идея мирного сосуществования все больше завоевывает умы и сердца американского народа.

Впереди — кукурузный штат Айова.