• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Неожиданная поездка. Взятие Симолова. Опять в Ленинграде. Штурм Белоострова

13 – 22 сентября 1941 г.

Утром 13 сентября, выяснив накануне, что немцы готовят новое наступление в районе Пулковских высот и предназначили для этого триста танков, наша артиллерия нанесла предупредительный удар по местам скопления противника. Началась новая волна ожесточенных боев. В ночь на 16 сентября фашисты повели наступление на Пушкин. Одновременно усилили атаки и на приморский участок. 16 сентября создалась опасность прорыва врага в Московский район Ленинграда. В этот день на стенах города было вывешено воззвание: «Враг у ворот». 17 сентября немцам удалось овладеть городами Павловском и Пушкином и одновременно выйти на южный берег Финского залива между Ленинградом и Петергофом (Петродворцом). Мы потеряли поселок Володарский и почти весь Урицк.

В ответ, 18 сентября, наши войска нанесли противнику сильнейший контрудар на всем фронте от Финского залива до Колпина, и во многих местах позиции были улучшены. Взбешенное гитлеровское командование, решив деморализовать мирное население Ленинграда, 19 сентября подвергло город одной из самых жестоких за время войны бомбежек. В четырех дневных и двух ночных налетах на Ленинград участвовало 280 самолетов. Сброшено на город 528 фугасных бомб и 1435 зажигательных…

Но сломить дух ленинградцев воздушными налетами гитлеровцам не удалось. Достаточно двух-трех маленьких штрихов, чтобы доказать это. 14 сентября композитор Д. Шостакович опубликовал в «Известиях» заметку, в которой сообщал:

»…Несколько дней тому назад я поставил точку на последней странице первой части своего нового симфонического сочинения. Работаю сейчас над второй частью. Этот факт не очень значительный, однако я о нем упоминаю для того, чтобы все знали, что в Ленинграде продолжается нормальная жизнь. Работают ученые, писатели, художники, композиторы, артисты…»

17 сентября, во время сильнейшей бомбежки, Д. Шостакович выступал по радио.

А 19 сентября весь город затаив дыхание слушал по радио клятву мести ленинградской женщины, за час до этого потерявшей под развалинами дома на Стремянной улице своих детей.

В те дни ленинградцы слушали по радио гневные стихи А. Прокофьева, Н. Тихонова, О. Берггольц и еще многих поэтов. А музыка Чайковского и других классиков всегда наполняла эфир.

К середине сентября наши отступившие к Ленинграду части переформировались, пополнились и, в строгой решимости не пустить врага в город, заметно активизировались. С 15 по 20 сентября войсками Ленинградского фронта было нанесено семь решительных контрударов в районах: Невской Дубровки (где на левом берегу Невы создан был плацдарм – знаменитый впоследствии «пятачок»); Усть-Тосна; на юг от Колпина; в направлении на Пушкин; в сторону Петергофа (Петродворца); от Ораниенбаума (Ломоносова) – и штурмом взят Белоостров.

В эти дни я находился в действующих частях 23-й армии на Карельском перешейке, и моим впечатлениям от боев за овладение Симоловом, Троицким и Белоостровом посвящены следующие главы дневника.

Здесь, на Карельском перешейке, к середине сентября наши части не только прочно закрепили за собой линию фронта, но и вели наступательные бои, выбивая финнов с выгодных для них позиций, срезая их выдавшиеся вперед клинья и нанося контрудары везде, где замечалось сосредоточение сил противника. К этому времени наши части вполне оправились от тяжелого отступления и, укомплектованные молодежью, изучая полученный в кровопролитных боях опыт, укрепляя надежные оборонительные рубежи, превращались в монолитный боевой организм. Образовавшаяся здесь линия фронта оказалась незыблемой на все время блокады и обороны города.

НЕОЖИДАННАЯ ПОЕЗДКА

14 сентября. Утро. Блиндаж у хутора Вуолы

Позавчера я приехал в передовые части 461-го полка 142-й дивизии, на правый фланг Карельского перешейка. Вчера, на случайной машине, неожиданно выехал на левый фланг: там происходил бой за Белоостров, город нужно было вырвать из рук врага, неожиданно захватившего его.

Три часа назад я вернулся сюда, на правый фланг, и пишу эти строки в блиндаже КП 461-го полка.

В районе Белоострова, в лесах, протянувшихся от станции Песочное к Дибунам и Каменке, обороняемых частями 291-й стрелковой дивизии, я застал следующую обстановку: бой под Белоостровом к вечеру уже кончился, взять Белоостров не удалось, с поля боя в санчасти Каменки, расположенной вдоль опушки леса, и глубже в тыл – в Дибуны – на санитарных машинах непрерывным потоком поступали раненые. Настроение на командных пунктах 291-й дивизии было невеселым.

Что же здесь произошло?

Я знал следующее.

Новый Белоостров, захваченный было противником 4 сентября и отбитый нами на следующий день, снова три дня назад, 11 сентября, оказался в руках врага. Создался опасный клин, угрожающий всей линии обороны 291-й дивизии. Следовало немедленно восстановить положение. 13 сентября в шесть утра от опушки леса у Каменки и от товарной станции Белоостров был брошен в наступление отдельный особый батальон морской пехоты, поддержанный артиллерией 838-го артполка (подполковника С. С. Васильева) и подразделениями 1025-го стрелкового полка.

Батальон морской пехоты, сформированный 1 сентября и занявший оборону под Белоостровом, в Каменке (куда пришел 9 сентября, после перехода из Сестрорецка и стояния на болоте), не имел никакого боевого опыта и впервые шел в наступление.

По неопытности и, как все признают, по глупости своего командира, полковника, батальон был брошен с полукилометрового расстояния по болоту в лобовую атаку на финнов, занимавших хорошо укрепленные позиции в городе и в том числе мощный Белоостровский дот – не пробиваемую снарядами крепость. Подчиняясь приказу, храбрые люди пошли бесшабашно, в рост, по совершенно открытой местности под пулеметы, минометы и снаряды врага. Конечно, город взять не удалось, две передовые роты батальона подверглись почти катастрофическому разгрому, третья, поддерживавшая наступление, рота также понесла большие потери, и, таким образом, батальон потерял половину своего состава…

Командир батальона, полковник, разжалован в рядовые, пойдет под суд. Батальон понес бы еще б льшие потери, если бы не замечательное поведение его комиссара, старшего политрука А. И. Трепалина. Он начал этот день, командуя минометной ротой (вместо выбывшего из строя ее командира). В разгаре боя он принял на себя командование батальоном, сумел предупредить растерянность разбившихся на мелкие группы уцелевших людей и к концу дня умело и хладнокровно вывел их из боя.

На КП дивизии стали известны подвиги многих моряков, в том числе главстаршин Цыбенко и Захарикова, а также командира батареи артполка лейтенанта Г. И. Липкина, который, корректируя огонь всего полка, расположился со своим передовым наблюдательным пунктом впереди пехоты, в ста метрах от противника, и по сие время находится там…

Вот, собственно говоря, и все.

В полночь той же машиной, под гром методического артогня, я выехал обратно на правый фланг, приехал в Матоксу затемно и к рассвету другой попутной машиной добрался сюда, в 461-й стрелковый полк.

ВЗЯТИЕ СИМОЛОВА

18 сентября. День. КП 1-го дивизиона 334-го КАП. Лес у Озера Сарко-Ярви

Новые, на этот раз уже незыблемые до начала грядущего нашего наступления рубежи! Враг окончательно остановлен!

И что же?

За всю войну 334-й конноартиллерийский полк полковника Кривошеенко потерял только три орудия!.. Все цело. Все в боевом порядке. Сегодня полк сражается лучше, чем вчера, а завтра будет сражаться лучше, чем сегодня. И так, наращивая опыт, умение, силу, сражаются и будут сражаться дальше все полки, дивизии и армии нашего народа на всех фронтах Отечественной войны… Пока не возьмут с бою победу!

Это и будет конец борьбы советского народа нашего с жесточайшей несправедливостью. И тогда снова станет русский человек мягок душою и добр. А до тех дней кипи в сердцах, жги, не давай покоя душе, святая и неумолимая ненависть!..

Слева – Лемболовское озеро, справа – маленькое озерко Гупу-Ярви, спереди – соединяющая их водная протока. С трех сторон обведенная водой, земля образует как бы полуостров, на котором расположены деревни Троицкое и Симолово, занятые финнами.

Финны хотят отсюда прорваться к Васкелову.

Что ж! Мы опередим их, мы сами ударим от Васкелова, да еще и с востока – с фланга, от Гупу-Ярви. Финский клинышек решено срезать, финнов вежливо, с музыкой, проводить из Симолова и Троицкого. Для этого два стрелковых батальона завтра на рассвете пойдут в наступление, а прощальный концерт финнам будет устроен тремя батареями артдивизиона Андрейчука.

Старший лейтенант Герман Афанасьевич Андрейчук до сих пор воевал неплохо. Под Кирконпуоле, когда его дивизион поддерживал стрелковый батальон Шутова, Андрейчук заслужил орден Красного Знамени, пять недель круглосуточно отбивая атаки финнов и немцев. А когда получил приказ перейти на новый рубеж обороны, вывел свой дивизион в полной сохранности, не потеряв ни одного орудия.

Вот я и приехал сегодня к Андрейчуку, в его дивизион, чтоб понаблюдать, как завтра он будет вести бой.

Андрейчук – чистенький, аккуратный, пожалуй, даже излишне франтоватый, полон молодого задора, ему все представляется простым и легким.

18 сентября. 9 часов вечера

Наблюдательный пункт 1-го дивизиона 334-го КАП. Блиндаж на опушке мачтового леса, выдающегося клином в болото. На кроне высокой сосны – гнездо наблюдателя. Перед НП – болото, за которым позиции финнов. По этому болоту нашей пехоте завтра предстоит наступать.

А позади нас – дорога. По которой мы только что, минут десять назад, пришли сюда из штаба дивизиона, где Андрейчук устроил совещание с командирами батарей, обсуждал с ними план завтрашней операции.

Все – цели, время, количество снарядов, коды, связь и взаимодействие с пехотою – обусловлено. Командиры батарей, зашедшие с совещания в столовую, а затем сюда, на НП, скоро разъедутся верхами по своим батареям, чтоб на рассвете начать бой.

Блиндаж обшит досками. Жарко натоплена печка. Кровать, тахта, стол, керосиновая лампа. Маленькое окошечко, глядящее в ход сообщения. Блиндаж разделен на две половины. Дверь завешена портьерой, сделанной из разрезанного одеяла. За ней радиостанция и полевой телефон, возле них радист и телефонист. Там же их койки и койка адъютанта.

А здесь, где находимся мы, уютно, как в городской комнате. Заливается патефон – нежная музыка. Сидят командиры. Начальник штаба дивизиона лейтенант Н. Н. Коськин – широкое, как луна, юное девическое лицо, зачесанные назад длинные волосы… Командир 2-й батареи украинец Иван Васильевич Шмалько – черный, блестящие черные глаза, черные усы, писаный красавец, мужественное, смелое, крупное лицо. Синие галифе, шашка, китель, шпоры. Я знаю, что он в армии с 1937 года, а до этого учился на архитектурном факультете в Киеве. Я знаю о нем, как прекрасно держался он в первом бою, под Кирконпуоле, как вызвал в трудный момент огонь на себя. Он скромен, немногоречив. Другой командир батареи – совсем еще юноша, лейтенант Волков.

…Удар снаряда. Выбито стекло, волна воздуха. Рядом три разрыва тяжелых снарядов. Андрейчук, вскочив со стула, пригнулся к полу. Опять снаряд. Теплой волной воздуха – меня по лицу. Я – на тахте. Пишу. Опять три выстрела и три разрыва снарядов – уже перенес… Следующие разорвались дальше. Еще два – рядом. Андрейчук резко:

– Из блиндажа не выходить!

И запустил остановившийся патефон. Еще снаряд. Коськин:

– Надо завесить! Приказ читали, что в лесу финская разведка?

Может быть, финны и бьют потому, что как-либо пронюхали о завтрашней операции?

Командиры перекидываются короткими фразами. Голоса у всех напряженные.

Андрейчук завешивает окно ватником. Еще удар. Опять, дальше. Патефон играет. Я пишу это, ожидая следующих разрывов. В самый разгар ударов Андрейчук – телефонисту:

– Немедленно ужин выслать сюда!

Коськин читает мою книжку, подаренную Андрейчуку. Андрейчук пистолетом забивает гвоздь в косяк оконца, прикрепляя ватник… Вот опять тихо…

Опять стрельба – далеко… И вот – близко… и опять легкая взрывная волна… снова удар – потухла лампа… Опять… Лейтенант Волков:

– Помнишь, там был тоненький накатик? А здесь – ничего!..

Опять… Патефон продолжает играть. Вот 9 часов 10 минут вечера. Андрейчук:

– Он сюда не бил еще ни разу!

…Шмалько сидит напротив, на кровати, развалясь. Он невозмутим, словно и вовсе не замечает обстрела. А бьют сюда, стараясь накрыть именно нас, потому что, кроме нас, никого нет в этом лесу. Коськин:

– Завтра, если будет лекция, мы услышим много интересного.

Андрейчук вскрыл две банки консервов. Из-за портьеры показывается голова телефониста Янова:

– Связи нет… перебита!

– Послать исправить! – приказывает Андрейчук.

Голова Янова исчезает за портьерой, и слышен его голос:

– Слушаю! Слушаю! Ну что такое? «Страуса» нет?..

Патефон продолжает играть. Коськин поставил пластинку из фильма «Богатая невеста». Шмалько сидит молча, в задумчивости, и Коськин ему говорит:

– Товарищ командир второй батареи что-то, слушая, загрустил!

Шмалько приподнялся, слова Коськина не сразу дошли до его сознания. Вышел из задумчивости, засмеялся:

– Нет, я просто вспомнил, при каких обстоятельствах я смотрел этот фильм!

Разрывы снарядов и мин, гасившие в нашем блиндаже свет, продолжались, перебивая рассказ Шмалько об уже известных мне по другим рассказам действиях его батареи в бою под Кирконпуоле, за который Шмалько представлен к ордену Ленина. И все-таки мне удалось записать этот рассказ. Окончив его, Шмалько, не дожидаясь прекращения обстрела, распростился со всеми и вышел из Блиндажа, чтоб ехать верхом на свою батарею. Лес в этот момент с треском ломался от разрывов тяжелых снарядов. Но Шмалько так просто сказал: «Надо ехать!», что никто не решился посоветовать ему переждать…

А через несколько минут после отъезда Шмалько явился осыпанный землей связист, доложил, что перебитая связь восстановлена.

19 сентября. 6 часов 15 минут утра

Бой идет, артподготовка уже отгрохотала. Теперь отдельные орудия ведут огонь по заявкам пехоты.

Андрейчук прислушивается к звукам, полным для него смысла. Ему нужно выяснить обстановку, и он говорит телефонисту Янову:

– А ну, пусть начштаба узнает у «Звезды» положение наше!

«Звезда» – это начальство… Янов передает вопрос Андрейчука начальнику штаба Коськину, через минуту сообщает:

– Передали: левый сосед кричит «ура», Шмалько сидит на исходном, ждет распоряжений.

Левый сосед – это батальон пехоты на левом фланге, ведущий наступление на Симолово и Троицкое, в лоб с юга, со стороны Васкелова и Юшкелова. Другой батальон – чуть правее нас. Его путь – в востока, в обход Троицкого, которое ему следует отрезать с тыла. Ему нужно пройти болото, а затем узкий перешеек между озером Гупу-Ярви и водной протокой реки Вииси-Йоки. Эти два батальона – сводные. Одним (65-го стрелкового полка 43-й сд) командует лейтенант Мелентьев, другим (147-го сп 43-й сд) – старший лейтенант Харитонов.

Называя нас «Соколом», а наш наблюдательный пункт, на котором сидит начальник разведки (над нашим блиндажом, на сосне), «Дачей», телефонист Янов по указанию Андрейчука посылает проверить линию связи, затем выясняет обстановку по телефонам. Наш правый сосед, стрелковый батальон Харитонова, медленно продвигается с правого фланга, приближаясь к Андрейчуку:

– «Сено» спрашивает: можно ли по видимым точкам?

«Сено» – это батарея Волкова; батарея Шмалько называется «Леной», а третью батарею сегодня именуют «Прутом».

– Если видит хорошо точки, – отвечает Андрейчук, – пусть бьет! Янов, а ну спросите у «Клена»: с Артеменко вы меня можете связать, а?

В обоих стрелковых батальонах находятся представители дивизиона: в наступающем с юга – Артеменко, в другом – Боровик, именуемый сегодня «Каштаном».

Янов хочет вызвать Артеменко, но, прислушиваясь к голосам в трубке, отвечает Андрейчуку:

– Тут идет передача, рубеж номер два…

Это с поля боя. Оно разделено на рубежи нашего наступления. Передаче сообщения о движении нашей пехоты мешать не следует. И Андрейчук произносит:

– А!.. Ну-ну…

Лампа чуть светит. На столе чехословацкий пистолет, буссоль, фонарик, свернутая карта, патефон. Янов за занавеской все слушает у аппарата.

Янов слушает команды батареи Волкова о готовности, потом требует от «Клена» связи с Артеменко.

«Клен» – это собственный штаб, это Коськин, это вычислители, это, так сказать, пульт управления дивизиона… Огнем батарей можно управлять оттуда или отсюда, с НП, – все равно все на проводе, как над одним столом.

Обстановка для Андрейчука ясна. Быстрый в движениях, он подходит к телефону, вызывает своего представителя в другом, наступающем с фланга, батальоне:

– Боровик! Как положение там? Это Андрейчук говорит!

И, узнав, что на рубеже номер два, перед нашим наступающим батальоном, замечено движение финнов, уточняет:

– А кто это видел?.. Так мне же надо вести туда, по этому рубежу!.. По-моему, это наши, слушай! Ну, смотри, чтоб не получилось там! А то я могу куда угодно открыть! Открою, а потом будут неприятности!… Выяснишь? Хорошо!..

Стрельба орудийная беспрерывна, с паузами в секунду-две, в полсекунды. Это бьют финны и наша полевая артиллерия, а с тыла – наши тяжелые. Но артдивизион Андрейчука пока бездействует, как та группа музыкальных инструментов, что ждет знака дирижерской палочки.

Янов через «Звезду» выясняет, что там, куда хотели вести огонь, действительно уже не финны, а наша наступающая пехота, и потому Андрейчук приказывает:

– По рубежу два огонь не вести!

Но вот слушающий у аппарата Андрейчук преображается, – понимаю: палочка дирижера обратилась к нему. Он быстро надел макинтош, в глазах его загорелся «артиллерийский огонек», он приказал «отключить Боровика к чертовой бабушке, а когда надо будет, подключить, перемычка чтоб была»… И, забрав всю власть над дивизионом в свои руки, сам начинает управлять им. Теперь все батареи слушают только его голос. Он произносит слова коротко, резко, решительно:

– Участок номер один? ну что вы?… Ну, дайте мне карту! (Янов подносит ему карту.) Номер три?.. Хорошо. «Сено»! Участок номер три!.. «Лена»! Участок номер три! Да. «Прут!»… Понятно, понятно. «Прут»! Участок номер три! Зарядить и доложить!.. «Лена»! «Лена»! Готово? Давайте быстрее! «Лена»! «Прут» готов?.. «Лена», готова? Так… «Каштан», «Клен», доложить, что готово! «Сокол» слушает. Понятно, понятно. Быстрей! Мосин, доложите! «Клен» готов, конечно готов!

Это на вопрос «Звезды» о готовности дивизиона обработать для нашей наступающей пехоты участок перед рубежом номер три Андрейчук откликается и за «Сокола» (за себя), и за «Клен» с «Каштаном» (то есть за Коськина и Боровика – за штаб и за разведчика-наблюдателя своего дивизиона). Сразу, без паузы, Андрейчук продолжает:

– «Сено», «Лена», «Прут», внимание, – огонь!

Залп. По направлению определяю: всеми орудиями ударила Лена» – батарея Шмалько.

– Хорошо. «Прут»?.. Хорошо!

Залп. Еще залп.

– На каждое – три. Кто это спрашивает? На каждое – три снаряда. Хорошо. «Сокол» слушает. Да… (Пауза.) Хорошо, хорошо. Доложить о стрельбе! «Лена», отстрелялась? «Прут»! Отстрелялся?.. Хорошо. «Звезда»!.. Понятно, понятно, отстрелялся, я докладываю… «Сено», «Лена», «Прут», стой! «Лена», стой! «Прут», стой!.. «Клен» слушает. Выпустили. Кончили… «Лена», «Прут», «Сено»! Зарядить! Огня не вести!..

Все ясно мне: наша пехота, наступая с востока по болотным кочкам, выходит к дороге, приближается к рубежу номер три. Это уже недалеко от Гупу-Ярви.

На западе у финнов – воды Лемболовского озера, на востоке – болото и озеро Гупу-Ярви. С северо-востока, с тыла – по дороге – к ним приближается наш правофланговый батальон. Отбросить контратаками другой, наступающий с юга, наш батальон у них не хватает сил, а отступить от Симолова они могут только по той же единственной дороге, через Троицкое, а затем межозерным проходом (бросив повернувшую к востоку дорогу) далее, по болотам, на север. Дорога позади Троицкого переваливается через высоту 112,8, и на ней, хорошо видимые нашим наблюдателям, сейчас показались пробившиеся по болоту с севера торопливо идущие финские подкрепления. И потому, затребовав координаты высоты, Андрейчук направляет огонь своих батарей туда.

Усиленная стрельба. Снарядами дивизиона накрыты финские подкрепления. И снова россыпь команд.

7 часов 00 минут

– «Лена» отстрелялась, нет? Хорошо. «Прут», отстрелялись?.. Хорошо. Добре. Хорошо… «Звезда»! Я уже знаю. «Звезда»! Я закончил! (Смеется.) Чего? Почему?.. Слушай, высоту-то взяли? Взяли эту высоту? Симоловскую?.. О, тут шагать и шагать еще!.. Боровик! Боровик! Боровик!.. «Сено»! Волков! Вы мне там наблюдайте получше!.. Где? Врут, там не могут обозы быть, чего они на пуп вылезли? Я спрошу!

Звук самолета.

– «Лена», видно их? «Звезда»! Ничего не вижу, передайте! Сколько их там полетело? Один? Три?

Из землянки кричат:

– Три! Наших!

Самолеты проходят над нами. Из-за землянки:

– Шесть уже!

Батальон Харитонова просит огня. Андрейчук переговаривается с батареей и говорит:

– Не стоит открывать, сейчас там авиация сделает свое дело!

Самолеты еще гудят.

– «Клен» слушает? Смотрите, на карте, под буквой «Т», – стык дорог, вот сюда зарядить!.. Подожди, тут летает, я ни черта не слышу. Стык дорог, шоссейной и проселочной, вот сюда… О готовности доложить!

Пулеметная стрельба в воздухе.

– Понятно. «Лена»!… «Лена», «Лена»! По рубежу четыре надо! Боровик! Если вы ручаетесь, что там не наши, Боровик!

Непрерывно, завывая на виражах, гудят самолеты. Бьют зенитки.

Бой продолжается. Батарея Шмалько бьет по пехоте противника, движущейся на Троицкое. Тяжелые разрывы, потом приказание прекратить огонь, отдыхать до следующего вызова.

Андрейчук, оставив телефон, выходит из-за занавески:

– Дать там распоряжение, пусть завтрак несут быстрее!

7 часов 40 минут

В блиндаже у нас наступает полная тишина. Только трудолюбиво дышит пламя в печке, похрустывая дровами. Да слышны орудийные выстрелы не нашего дивизиона. От нас пехота огня не требует.

8 часов 40 минут

В эти минуты, пока у нас в блиндаже тишина, пехота медленно наступает; я мысленно представляю себе перебежки бойцов от кочки к кочке, рассыпанные по болоту фигуры… Андрейчук произносит:

– Да, Артеменко говорит, что продвигаются, взяли там пленных, четыре орудия. Сорокапятимиллиметровые. По-видимому, немецкие. – И в трубку: – Шмалько, вы покуда стойте, огня не ведите!

А перед тем другой батареей Андрейчук дал залп по высоте 112,8.

Время тянется… Орудийная стрельба теперь продолжается с меньшей интенсивностью. Левый батальон, идущий с юга, в лоб, продвинулся к Симолову, а правый, оседлав дорогу и втянувшись в узкий перешеек между озером Гупу-Ярви и водной протокой Вииси-Йоки, далее к Троицкому почти не продвинулся. Напряжение боя явно схлынуло. Командиры батарей теперь ведут огонь сами, по мере надобности.

12 часов 30 минут

Наш батальон, наступающий по дороге с востока, взял высоту 67,0. Симолово окружено. До Троицкого от того и от другого наступающих батальонов осталось по километру…

2 часа дня

Симолово взято. Троицкое обложено с трех сторон. Но бойцы батальонов уже семь часов непрерывно ведущие бой, измотались. Чтобы сломить последнее сопротивление финнов в Троицком, нужно сначала прочно закрепиться в Симолове, нужна короткая передышка. Главное, однако, сделано: не о прорыве на Васкелово, а о том, как унести ноги из Троицкого, приходится теперь думать финнам!

А мне пора – надо скорее передать материал в Ленинград.

ОПЯТЬ В ЛЕНИНГРАДЕ

Ночь на 20 сентября

Верхом, а потом на артиллерийской фуре я добрался до штаба дивизии. По телефону передать оттуда материалы в ТАСС оказалось невозможным, и я выехал с каким-то майором на попутном грузовике в Ленинград. Ехали с бешеной скоростью, выехав из Гарболова в 6.30 вечера, – стремились попасть в Ленинград до темноты. Чуть не столкнулись с таким же бешено мчавшимся навстречу грузовиком, промчались через Токсово, над левой стороной Ленинграда увидели большое зарево пожара. Население на телегах и военных фурах эвакуировалось в Токсово и близлежащие деревни – обозы беженцев тянулись по всей дороге.

В Ленинград приехали в восемь вечера, уже в темноте. Явились в комендантское управление зарегистрироваться, простояли здесь в очереди минут сорок. Затем майор – уже во время воздушного налета – поехал к себе на Лиговку, а я, когда он вылез из кузова грузовика, пересел в кабину. Шофер, живущий на Петроградской стороне, предложил доставить меня домой. Едва въехали на Кировский мост и шофер сказал: «Вот теперь только еще мост проскочить – и дома!» (а ехали в кромешной тьме, напрягая глаза до боли) – огромный взрыв поднял снопы искр неподалеку от моста, где-то за Домом политкаторжан. Я ощутил взрывную волну, и мы промчались мимо, но на Троицкой площади нас остановил какой-то летчик, просил «хоть два литра бензина, доехать до улицы Мира». Мой шофер бензина не дал, сказал, что самому едва доехать. На Кировском проспекте, против улицы Рентгена, шофер остановился, забежал в дом, минут через пятнадцать вышел со своей женой, – и я, дабы не мешать радости их свидания, перебрался в кузов, и мы доехали до улицы Шорса ощупью, в кромешной тьме…

Дома у меня все оказалось в порядке, только телефон был выключен.

Город ежедневно обстреливался из дальнобойных орудий и несколько раз подвергался налетам. Прошедший день, 19 сентября, был тяжелым. При жестоких налетах бомбы, в частности, сброшены на несколько госпиталей в разных районах города. Немцы особенно изощряются, выискивая в качестве объектов уничтожения городские госпитали, больницы и лазареты. Бомбили заводы. Новую Деревню… В городе дым пожаров.

Отец обрадовался моему приезду, так как оказалось, что он получил вызов из Смольного, был в этот день там и ему сказали, что правительство решило эвакуировать из Ленинграда воздушным путем самых видных ученых, людей искусства и работников высоких квалификаций. В списке оказался и мой отец. Отправляют их на самолетах «дуглас», сопровождаемых истребителями, до Тихвина, а оттуда в Москву по железной дороге. Но ведь отец не только ученый, он еще и дивиженер, его основная работа сейчас – в военном училище. И он считает, что, пока училище здесь, ему следует быть в Ленинграде. Об этом он сказал в Смольном, а как там решат – неведомо. Во всяком случае, приказа вылетать можно ожидать каждый день.

Смольный!.. Вот она передо мной, передовая статья «Враг у ворот!», опубликованная в «Ленинградской правде» 16 сентября – накануне взятия немцами города Пушкина:

«…Над городом нависла непосредственная угроза вторжения подлого и злобного врага… Первое, что требует от нас обстановка, – это выдержка, хладнокровие, мужество, организованность. Никакой паники! Ни малейшей растерянности! Всякий, кто подвержен панике, – пособник врага. Качества советских людей познаются в трудностях. Не растеряться, не поддаться унынию, а мобилизовать всю свою волю, все свои силы для того, чтобы преградить путь наглому врагу, отбить его атаки, отогнать его прочь от стен нашего города!..»

И далее:

«…Партийная организация Ленинграда мобилизует десятки тысяч лучших, преданных коммунистов на борьбу с врагом. Ленинградские большевики вливаются в ряды армии, чтобы еще выше поднять ее дух, ее боеспособность, ее волю к победе. Не жалея своей жизни, презирая смерть, коммунисты и комсомольцы идут в авангарде героических защитников Ленинграда не в поисках славы, а движимые чувством беспредельной любви к Родине, любви к своей партии…»

Враг у ворот! Об этом знают в Смольном. На плечах партийных, военных руководителей Ленинграда величайшая ответственность за судьбу города и миллионов находящихся в нем людей. Но миллионы людей верят: те, кто в Смольном. Не растеряются и не дадут растеряться другим. С дней ленинского Октября, с дней гражданской войны авторитет партии никогда еще не был столь всепроникающим, воля ее – столь всеохватной и столь эмоционально воспринимаемой, мгновенно превращаемой в действие…

Да, враг у наших ворот! Но у нас есть Смольный, и есть у нас Кремль. Они есть у меня, у моего соседа, у каждого горожанина, и у каждого воина, они есть у всего народа русского и у всех народов нашей страны. И мы не можем оказаться побежденными в этой войне, потому что она – справедливая, потому что сильный и единодушный советский народ наш защищает свободу и независимость не только свою, но и всех народов всего населяющего планету Земля человечества! Мы не просто верим, мы хорошо з н а е м, что мы победим!..

ШТУРМ БЕЛООСТРОВА

22 сентября

Едва приехал из Гарболова в Ленинград, уже в комендантском управлении я узнал от знакомого командира, что мне было бы важно и интересно немедленно отправиться к Белоострову. Но прежде надлежало добраться до дома – «отписаться», передать корреспонденцию.

Я работал всю ночь и утром 20-го отвез в ТАСС материал о взятии Симолова и о пленных. С удивлением глядел на улицу Правды – в несколько домов на ней накануне попали бомбы. Одна из бомб попала через дом от ТАСС. Заместитель начальника отделения и один сотрудник были ранены.

Прямо отсюда я решил добираться до Белоострова – в этот день наши войска штурмовали его. Утвердился на автоцистерне, мчавшейся в Дибуны – в сторону Белоострова. Дальше, до полосы наступления, пришлось добираться пешком – сначала вдоль железной дороги, где ухал наш бронепоезд, катаясь взад и вперед, чтоб избавиться от финских ответных снарядов, потом лесными дорожками и кустарником.

Была середина дня. Наши части, ворвавшиеся в Белоостров, вели бой на его улицах, среди горящих, кромсаемых снарядами домиков. Моросил дождь. Шоссе, что тянется вдоль железной дороги, простреливалось слева финскими снайперами – они шныряли в густом и высоком кустарнике. В полном одиночестве, хлюпая по лужам, я добрался до разрушенного, прогорелого Белоостровского вокзала. Маленькие группы бойцов, в касках, в плащ-палатках, попадались навстречу; среди них были выходящие из боя раненые, другие шли в одном со мной направлении; свист пуль заставлял всех время от времени «кланяться». Бойцы равнодушно поругивались, а я подумывал о том, что каска, которой я никогда не ношу, была бы здесь гораздо нужнее, чем моя пилотка.

В стороне от вокзала, на запасном пути, стоял разбитый вагон. Из него вдруг понеслись пули, предназначенные уже специально мне. Пришлось распластаться за каким-то железным чаном. Но едва я залег, сзади кто-то из наших бойцов подобрался к вагону. Я услыхал взрыв гранаты и крепкий, так называемый «морской загиб» удачливого, но весьма разозленного бойца. Предложение начиналось словами: «Я его…», продолжалось множеством других непередаваемых слов и заканчивалось: «…больше не будет!..»

За Белоостровским вокзалом стоял подбитый и покинутый экипажем танк Т-34, и дальше, в руинах какого-то городского домика, я обосновал мой «единоличный командный пункт». Совершая отсюда «вылазки» к пехотинцам, артиллеристам и к тем танкистам, что останавливались неподалеку, я досаждал людям, всегда торопящимся, возбужденным или утомленным. Им, конечно, было не до меня, но все же под звуки минометной, пулеметной и всякой иной стрельбы они добросовестно помогали мне составить картину боя.

Сегодня в 6.00 началась артподготовка. Предполагалось – с 6.00 до 6.15 произвести массированный налет авиацией, но из-за дождя и густого тумана ее участие в последний момент было отменено. Артподготовка была столь мощной, что финны по крайней мере с полчаса не могли опомниться. В 6.10 должны были выйти в атаку танки, с тем чтобы вслед, закрепляя за ними позиции, устремилась пехота. Но получилась некоторая несогласованность во взаимодействии между пехотой и танками.

Танкисты жалуются на начальника штаба 191-й сд полковника Евстигнеева, который отсрочил атаку танков на семь минут, – это сказалось неблагоприятно на развитии дружного наступления. Танки с исходного положения вышли в 6.17, двигаясь кильватерной колонной, впереди были шесть КВ, восемь Т-34, за ними двадцать легких Т-26. Головной группой командовал старший лейтенант Левин.

Пехота жалуется, что танки шли слишком медленно, не использовав эффекта артиллерийского налета, и что, мол, эта медлительность грозила срывом всей операции. 5-й погранотряд майора Окуневича, партизанская группа и две роты пеших танкистов (из 48-го ОТБ), поднявшись в атаку, оказались впереди танков. Танкисты мне объяснили: это произошло потому, что старший лейтенант Левин, подведя машины к железнодорожному переезду на окраине города, из боязни минных полей и фугасов колонну остановил. Танки с места повели ураганный огонь, но пехота, видя, что танки не двигаются, начала нервничать.

Положение становилось критическим. Понимая это, генерал-майор В. Б. Лавринович приказал находившемуся с ним на НП командиру 48-го ОТБ (состоявшего из средних и легких танков) капитану Б. А. Шалимову немедленно ликвидировать задержку и возглавить колонну танков.

Капитан Шалимов с механиком-водителем А. Шумским, двинувшись на командирском танке в обход колонны по болоту, искусно миновал его, вышел вперед колонны, быстро навел порядок. Во главе с ним вся танковая колонна сорвалась с места, вкатилась на улицы Белоострова и растеклась по городу, громя фашистов в упор. За танками хлынули в город батальоны 181-го полка майора Краснокутского, саперные и другие части. Через два часа после начала штурма сопротивление финнов в городе было сломлено. Но заминка, произошедшая из-за несогласованности действий пехоты и танков, помогла отступающим финнам переправиться через реку Сестру.

Когда танки вышли к реке Сестре, к колонне на своем Т-34 прибыл генерал-майор Лавринович, чтобы поставить танкам следующую задачу.

К 9 часам утра общая задача оказалась выполненной – весь Белоостров, кроме северной окраины с финским полукапониром, был занят. Наши части очищали город от отдельных пулеметных гнезд финнов и прятавшихся по подвалам и чердакам снайперов и автоматчиков.

Такая очистка, конечно, дело пехоты. Но этим делом занялись также и танки. Их надлежало сразу же отвести в тыл, но приказа об этом не было. По-видимому, наше командование опасалось, что если уберет танки из города, то может отойти и пехота. Это было безусловно ошибкой. Двигаясь по улицам, кроша дома, из которых стреляли финны, танки являли собою хорошую мишень для финских артиллеристов, они, опомнившись за рекой Сестрой, стали пристреливаться к нашим машинам с дистанции двести – триста метров. А местность здесь открытая.

При штурме города, кажется, ни одна машина не была подбита. А позже, вот из-за этой ошибки, было подбито десятка полтора танков. Только тогда Лавринович получил разрешение выводить свои части из боя. Сам он, уничтожая финские огневые точки, действовал с безусловной храбростью.

Два часа назад, в час дня, метрах в трехстах от того места, где теперь расположился я, на перекрестке дорог генерал-майор Лавринович был убит. Руководя очисткой города, он находился в среднем танке, который не пробьешь ни пулей, ни легким снарядом. Но, человек горячий, увидев, что, выходя из боя и сходясь к перекрестку, танки образовали пробку, он захотел сам, лично командуя, разделить это скопление машин, грозившее потерями от артиллерийского огня. Лавринович приказал механику открыть люк. Тот не открыл, опасаясь за жизнь генерала. Тогда Лавринович сам, своей рукой, открыл люк, высунулся и в ту же минуту был убит – пуля финского снайпера попала ему в висок.

Когда танкисты рассказали мне это, все танки находились еще в Белоострове. А позже, когда с наступлением темноты танки выходили из боя, я узнал, что за весь день штурма в танковых частях было убито всего четыре человека, в их числе Вацлав Брониславович Лавринович. Этот старый командир был участником гражданской войны, начал службу красноармейцем с первых же дней организации Красной Армии. Замечательный человек, жизнерадостный, исключительно работоспособный, любимый товарищами.

Не следует генералу, руководящему операцией, подставлять свою голову шальной пуле или осколку, когда в этом крайней необходимости нет. Но, с другой стороны, легко упрекнуть человека в безрассудной храбрости, а ведь без храбрости и горячности не было бы на войне героев!

Пока я расспрашивал оказавшихся возле меня командиров и бойцов, пока наблюдал вокруг себя пожары и дымные взлеты разрывов, бой в Белоострове затухал, реже становился артиллерийский огонь, пулеметная и ружейная стрельба, возникая всплесками то здесь, то нам, сразу же затихала; слышались где-то отдельные короткие взрывы, дождь моросил по-прежнему, повязки раненых, набухшие под дождем, были бледно-красными от расплывшейся крови.

Все, и пехотинцы и танкисты, единодушно хвалили связистов и артиллеристов, а сами артиллеристы восторженно отзывались о своих собратьях – командирах артдивизионов 838-го полка Павлове и Корнетове, чьи передовые наблюдательные пункты с самого начала боя были в полутораста – двухстах метрах от финнов и чей огонь был предельно скорострельным и точным.

В глубокой воронке, за гранитными глыбами развороченного фундамента, я нашел промежуточную станцию связи, – в ней у аппарата сидели в мокрых, измазанных шинелях и плащ-палатках несколько бойцов и младший лейтенант, артиллерист, из дивизиона Корнетова. Бойцы назвали мне его фамилию (если не ошибаюсь – Дурягин). Я подсел к нему, отрекомендовался корреспондентом, спросил его:

– Что именно вы сейчас делаете?

– Сейчас? Пехота закрепляется на рубеже, а мы подавляем отдельные цели по заказам пехоты – при помощи засечек и корректировки с ПНП… Теперь весь Белоостров уже занят, только вот мешает проклятый дот – впереди и правее отсюда, там, где ручей Серебряный вливается в реку Сестру.

Мы поддерживаем погранотряд майора Окуневича, а первый дивизион Павлова уже давно вышел к реке, а сейчас старается взять дот. Наша шестая батарея лейтенанта Зеленкова давала туда окаймляющий огонь. Зеленкову трудно пришлось: ему нужно было всю волю сосредоточить, чтоб не поразить своих, – весь рассеивание, и пехота наша у самой цели!…Вот уж как он наблюдает, ума не приложу, это просто его гений помогает ему…

Он так и сказал «его гений» и добавил:

– Прямо Суворов!..

Мне было не до подробностей, мне нужна была общая картина боя, я увидел саперов, подозрительно осматривавших какую-то металлическую коробку за углом дома напротив. Я поспешил к ним. Это были бойцы из отдельного саперного батальона Сергеева. Группа их под командой Клюева сегодня въехала в Белоостров на танках. Десантом на танках ехала, оказывается, и часть пограничников Окуневича, – это происходило, когда танки пошли в атаку.

Саперы с восторгом рассказали мне, как танки КВ, ворвавшись в город, проходили насквозь дома, из которых стреляли финны.

– Первый въехал, как в масло, в дом, а он завалился, а крыша на нем дальше поехала, – дом этот, дачка, можно считать всмятку сразу!.. Мы сразу с танков посыпались, – куда тут, глядим, еще и нас вотрет в дом!.. Поспрыгивали – на своих ногах лучше действовать – и бежим за танками!..

Коробка, исследуемая саперами, оказалась безвредным дачным холодильным ящиком, саперам было некогда, они поспешили дальше…

Я побрел назад. Все это время то здесь, то там вокруг хлопались мины, везде валялись трупы, намокшие под дождем… Везде были расщепленные доски, кирпичи, всяческие следы только что прокатившегося уличного боя.

Итак, пехота, саперы, артиллеристы были довольны собою. Танкисты же были хмуры. Во-первых, им не удалось, как хотел Лавринович, разделившись на две группы и захватив переправы, отрезать финнам путь к отступлению – финны успели бежать за реку Сестру; во-вторых, их удручала гибель самого Лавриновича и потеря почти половины танков. Мне стало известно позже, что всего было подбито шестнадцать машин, – из них двенадцать удалось вытащить из-под огня, три танка сгорели от тротиловых снарядов, а один танк в тот день никому не удалось найти… Что случилось с ним, мне так и осталось неизвестным, потому что вечером, вскочив на какой-то грузовик с ящиками из-под мин, я уже мчался в Дибуны.

Пока я мешкал в Дибунах, ища попутную машину в Ленинград и «добирая материал», над взятым нами Белоостровом тускло алело зарево…