• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Нам, разумеется, важно рассмотреть «фон», на котором совершилось вторжение вандалов в Африку, как бы мало о нем ни было известно самим завоевателям. Впрочем, было бы весьма интересно узнать, насколько хорошо Гейзерих был информирован о масштабах кризиса, разразившегося именно в римской Северной Африке. Точно определить это невозможно, так как мы не можем установить, действительно ли существовала связь между Бонифацием и Гейзерихом. Однако нет сомнения, что та или иная информация в распоряжении нового короля вандалов была, и необходимо признать, что к осуществлению далеко идущих планов его подтолкнуло имевшееся у него общее представление о положении, сложившемся в Африке в то время. Вместе с тем это значит, что он не хотел допускать крупных ошибок, которые могли бы причинить ему существенный урон как новому правителю на внутри- и внешнеполитической арене. Если говорить конкретно, то, вероятно, оккупация Африки представлялась Гейзериху более простым делом, чем длительная борьба за земли на Иберийском полуострове, на которые претендовали свевы, вестготы, а также римские войска. Надо полагать, что политическую, идеологическую и военную подготовку кампании в Северной Африке Гейзерих сосредоточил в основном в своих руках. На тот момент он, несомненно, уже пользовался большим моральным авторитетом среди соплеменников, а также родовой знати, но еще не обладал господствующим положением. У вандалов, как и у других племен, участвовавших в Великом переселении, плоды побед над Римом родовая знать и королевская власть сначала делили поровну. Быстрые и сравнительно многочисленные военные успехи частично гасили «конкурентную борьбу» между королевской властью и знатью. Правда, и у вандалов она разразилась в открытой форме восстания знати в 442 г., которое король смог подавить, только пролив немало крови [66]. Как бы он ни старался утвердить свою власть, примерно в 428-429 гг. его позиции ослабели. Поэтому африканскую кампанию нельзя было навязать влиятельным соплеменникам силой, и он скорее всего вынужден был воздействовать на знать с применением дипломатических средств. Несомненно, в соответствующих переговорах сыграли роль упоминания о богатстве Африки, о столь желанном роскошном образе жизни, а также политическом значении этой римской области. Влиятельные вандалы и аланы уже в Испании познакомились с удовольствиями более высокоразвитой цивилизации и, конечно, с радостью были готовы променять свое вполне приемлемое положение зажиточных землевладельцев, которым, правда, постоянно угрожали нападения нуждавшихся в земле варваров, вновь и вновь проникавших туда, на образ жизни африканских латифундистов.

Естественно, мы не можем ничего с уверенностью сказать о важности экономических мотивов и об их связи с соображениями политического характера. Сам Гейзерих, обладавший самой точной, насколько это возможно, информацией, строил далеко идущие планы. Когда Сальвиан, как и некоторые другие писатели, наряду с названными причинами африканской кампании указывает еще на ее религиозный и моральный аспекты, то мы получаем еще один «мотив» для завоевания этой части южного континента, находившейся во власти Рима. Сальвиан считает (на основании собственного понимания и мнения авторитетных источников), что вандалы были призваны к завоеванию Африки, так же как ранее Испании, самим Богом [67]. Они и сами открыто распространяли подобные мнения, и мы хотели бы отметить искренность веры варваров, но видим, что за всем этим стоит режиссура короля и его просвещенного окружения. Основной массе соплеменников, в отличие от знати, вряд ли были свойственны чисто экономические и политические рассуждения, и, вероятно, инстинктивно они не поддерживали эти столь тщательно и подробно разработанные планы, преследовавшие далеко идущие цели, которые Гейзерих уже собирался осуществить. Такого рода соображения, исходящие из государственных интересов, вряд ли могли оказать влияние на большую часть членов племени, сознание которых еще находилось на раннеисторической стадии развития, не говоря уже о том, чтобы увлечь их. Таким образом, необходимо было создать некую концепцию, которая бы на базе осознания антиортодоксальной миссии ариан указывала на то, что это «священная», а не захватническая или грабительская война, важность которой могла бы быть понятной большинству людей. Оставалось только подождать, пока они вскоре не научатся сочетать высокую честь участия в «священной войне» с личной выгодой, и это означало бы победу плана короля внутри своего собственного племени.

Здесь необходимо поставить вопрос о легитимности власти вандалов в Испании и Африке и прежде всего о законности королевства в Африке. Этот вопрос можно было бы решить положительно на основании определения, данного Р. Ферреро: «Правительство является легитимным, когда власть признается и осуществляется в соответствии с принципами и правилами, безоговорочно принятыми всеми, кто ей подчиняется» [68]. Не отрицая реалистичности циничной формулировки Ферреро, мы все же полагаем, что в этом вопросе следует разобраться глубже, тем более что данное определение оставляет в стороне собственно внешнеполитический аспект, а также слишком уж недвусмысленно основывается на предпосылках нового времени. Во всяком случае, Августина и некоторых из его современников гораздо больше занимал вопрос о возможной легитимности государств, образованных в результате Великого переселения, так как он был связан с проблемой падения Римской империи. Когда большинство современных Августину писателей признают законность Римской империи на основании рациональных, традиционных и харизматических соображений и отвергают законность государств, созданных Великим переселением, то это вполне понятно. Эти писатели по большей части стояли на простой позиции традиции и удобства и «обосновывали» ее подробным описанием черт характера своих соперников-варваров, подчеркивая их дикость, необузданность, примитивность, лживость и тому подобные проявления их нрава, бравшиеся часто из воздуха. В общем, как бы хлестко ни научились эти писатели критиковать римскую бюрократию и рабовладельческий порядок, для них античная культура, римская цивилизация и ставшее христианским государство значили все, а варварский мир – ничего. Как уже упоминалось, на вторгшиеся племена смотрели либо как на варваров-грабителей, либо как на бескультурных чужаков, которые могли претендовать в лучшем случае на определенный этнографический интерес. Рассчитывать на большее «уважение» им приходилось редко, разве что со стороны, например, Сальвиана из Массилии или автора сочинения под названием «De vocatione omnium gentium» (Об именовании всех народов) (вероятно, Проспера Тиро), которых, возможно, из-за этого считали апологетами Великого переселения [69]. Прежде всего, Сальвиан не только видит (даже слишком хорошо) недостатки римского общественного устройства с его фискальной системой, эксплуатацией и отсутствием гуманности, за что и последовало заслуженное наказание в виде Великого переселения, но и подчеркивает скромность, смирение и чистоту вандалов (опять же не без преувеличений) и выводит из этого положение о переходе власти от римлян к германцам. По поводу примечательных «причинных связей» с массалийским пресвитером здесь не поспоришь [70]. Важно, что он считал справедливым наказание жителей римской провинции, выразившееся в том числе и в покорении Африки вандалами; по его мнению, легитимность власти вандалов строится прежде всего на моральной (если хотите, даже религиозной) основе, так как варвары установили в известном своей порочностью Карфагене более нравственный порядок, чем это смог сделать Рим [71].

Готский писатель и историк Иордан также выражает мнение, что Гейзерих получил «санкцию» («auctoritas») от Бога, чем и обеспечивается легитимность власти вандалов [72]. Остальные писатели того времени разделяют мнение Сальвиана о том, что африканцы и другие провинциалы совершили много грехов и сами заслужили наказание в виде иностранного господства. Они придерживаются «аскетического» понимания переселения народов, считая его заслуженной карой, однако они почти никогда не доходят до апологетического подхода к образованию государств в результате Великого переселения. Прежде всего это касается Августина, который во время осады Гиппона Регия Гейзерихом остался в городе и, хотя и не участвовал в организации обороны против вандалов, однако всемерно поддерживал вооруженное сопротивление с религиозной и моральной точки зрения. Мы узнаем об этом прежде всего со слов его биографа Поссидия, который и сам был впоследствии сослан Гейзерихом и которого, как и Августина, нужно считать последовательным борцом против вандалов [73]. Поссидий обращает внимание на то, что часто воля к уничтожению и яростная злоба вандалов, прежде всего по отношению к богатым и клирикам, в конце концов обращалась против всего римского. То, как Поссидий изображает отдельные эпизоды вторжения, не оставляет сомнения в том, что он отказывает вандалам в каком бы то ни было моральном праве на завоевание. Если более поздние писатели, такие как, например, Проспер Тиро или Виктор из Виты, и следуют за ним в этом отношении, то их оценки, естественно, совпадают не полностью. В частности, неизбежно самое разное влияние оказал на настроение и точку зрения этих писателей быстрый расцвет вандальских государств. Как ни странно, даже после заключения мира в 442 г. западно-римское правительство еще долго проводит антивандальскую политику. Несмотря на то, что Валентиниан III, должно быть, сочувствовал вандальскому престолонаследнику Гунериху, так как отдал ему в жены свою дочь Евдокию, тем не менее он неоднократно говорил о вандальском разорении в своем законодательстве (Nov. Val. 34 от 451: Wandalica vastastio), изображая перед народом, что когда-нибудь эту утраченную африканскую территорию можно будет отвоевать. Естественно, подобные отзывы не могли не пробуждать сомнений в легитимности государств вандалов. Это положение прекратилось не ранее нашествия Гейзериха на Рим (455 г.); но, пожалуй, началом этого процесса можно считать только 474 г., когда восточно-римский император Зинон – между тем как западно-римское государство уже агонизировало – оказался готов к прочному миру с вандалами и гарантировал им «право владения имуществом».

Итак, существовали чрезвычайно большие препятствия для признания вандальских государств де-факто, а уж тем более – де-юре. Это было связано с отсутствием баланса в соотношении сил и особенно с враждебным в большинстве случаев отношением провинциального населения к варварам. Поэтому определение Ферреро оказывается очень сомнительным. Суровость римской бюрократии и тяжесть налогового гнета склоняла лишь часть богатого населения на сторону германцев. Остальная же часть, являющаяся определяющей с точки зрения экономики и политики, тем решительней противодействовала проникновению варваров и понимала борьбу с ними в основном не как военную, а все же как политическую и идеологическую. Итак, новое господство необязательно принималось безоговорочно. На образ мысли оппозиционно настроенных подданных не могла соответствующим образом повлиять ни жестокость, ни ласка нового властелина. В государстве вандалов это будет отчетливо проявляться вплоть до конца V – начала VI века. Даже тогда церковные писатели, вроде Виктора из Виты и Фульгенция из Руспы, очень негативно отзывались о варварских правителях; они, конечно, «признавали» их де-факто, но тем не менее – со ссылкой на большую древность римской власти и на права византийского императора – отказывали им в подлинной легитимности. Конечно, для этих более поздних свидетелей злодеяния периода вторжения и образ действий вандалов были существеннее, чем политические соображения в узком смысле. В них все-таки неизменно теплилась мысль о реставрации.

Ход вандальского нашествия можно набросать несколькими мазками. Хотя варвары еще не до конца были убеждены в правильности африканского плана своего короля, они тем не менее охотно последовали за ним, после того как в 428 или 429 г. возникли новые военные осложнения со свевами и вестготами. Как показывают некоторые замечания писателей [74], оба этих народа скорее всего подстрекались к нападению равеннским правительством. Поначалу они не смогли оказать на вандалов сколь-нибудь сильного давления. Одна группа свевов, проникшая в начале 429 г. под руководством Гермигара через Бетику в провинцию Лузитания, потерпела поражение от Гейзериха под Эмеритой (Мерила); свевский вождь погиб. И все-таки Гейзерих теперь ускорил подготовку нашествия, осуществление которого могло быстрее всего избавить его от опасности стратегического окружения свевскими, вестготскими и западно-римскими войсками. В мае 429 г. король со всей массой вандалов и аланов, к которым присоединились отдельные иноплеменные группы, переправился из Юлии Традукта (Тарифа) в Африку [75]. В этом предприятии замечательную роль должен был сыграть вандальский флот, поначалу состоявший в основном из захваченных римских кораблей. Во всяком случае, вандальские переселенцы не отправились на кораблях в одну из центральных североафриканских гаваней; для этого флоту, пожалуй, не хватало мощности, а при использовании морских путей сообщения следовало считаться со штормами, мелями и внезапными нападениями. Таким образом, очевидно, имел место лишь довольно скромный морской переезд из Юлии Традукта в Тингис (Танжер), осуществленный, несомненно, с большим успехом. Ввиду технического несовершенства, которое – зачастую даже в отношении оружия – характерно для нападений племен эпохи Великого переселения, переезд в Марокко может уже сам по себе считаться действительно успешным предприятием. Очевидно, уже тогда Гейзерих показал себя умелым организатором, который смотря по обстоятельствам назначает способных руководителей. Прежде всего это относится, естественно, к марш-броску приблизительно на 2000 км от Тингиса к Карфагену, проведенному в кратчайшие сроки. Источники почти ничего не говорят об этом, однако факты безоговорочно позволяют сделать такой вывод. На этом марше, который, естественно, по возможности придерживался римской сети дорог и затронул ряд важных городов (Волубилис, Альтава [Ламорисьер, взятый между 14.8. и 1. 9. 429 г. ], Тасакора, Большой Порт, Картенна, Цезарея [Шершель], Икосий [Алжир], Ауция [Омаль], Ситифис [Сетиф], Цирта [Константина], Калама [Гельма], Тагаст [Сук Ахрас], Сикка Венерия [Эль Кеф], Тубурбо майус [Касбат]), речь шла о том, чтобы быстро и четко решить одновременно военные и организационные задачи. Около 15 000 воинов Гейзериха, по большей части кавалерийские формирования, лишь при временной поддержке флота должны были ускоренными темпами вести наступление в направлении Карфагена. Хотя они натолкнулись на римские войска только в восточной Мавритании или Нумидии, взятие городов все же представляло для них большие сложности. Они не везли с собой никаких осадных орудий и не имели ни малейших представлений об искусстве войны. Поэтому мы можем предположить, что в действительности они время от времени применяли определенные военные хитрости, как сообщает епископ поздневандальского периода Виктор из Виты :[76] они собирали население окрестностей и гнали его на города, чтобы продвигаться под прикрытием этого живого щита или же отравить местность вокруг укреплений трупами этих людей. Сходный образ действий засвидетельствован позднее у монголов Чингисхана. Наряду с этими наступательными задачами вандало-аланские воины должны были также обеспечивать безопасность собственного обоза, то есть эскортировать по меньшей мере 60 000 женщин, детей, рабов и перебежчиков вместе со скотом и транспортными средствами. О способе решения этой задачи нам ничего не известно. Я предполагаю, что по существу это предприятие тоже удалось, хотя и с достаточно высоким процентом потерь. Оказавшиеся из-за этого в убытке вандалы, разумеется, могли во всех отношениях возместить свои потери и в Нумидии или в проконсульской провинции. Как показывают некоторые проповеди Августина [77], без сомнения относящиеся к этому периоду, сразу же нашлось множество перебежчиков и коллаборационистов, которые не только радостно приветствовали смену политической власти, но и предавали в руки вандалов богатых и влиятельных граждан, которые затем выкупались за большие деньги. Рабы часто сбегали от своих хозяев и предавали их, надеясь получить свободу и благосостояние. По всей видимости, уже в первые годы этого вандальского нашествия прежний порядок ослаб или полностью исчез по всей Северной Африке: варвары, столь уступавшие в численном отношении, сумели употребить существовавшие в стране противоречия себе на пользу и достигли многих успехов, несомненно, скорее за счет демагогического использования социальных противоречий Северной Африки, чем благодаря своим военным достижениям. Конечно, на стороне вандалов наряду с многочисленными рабами и колонами сражалось и большинство донатистов и ариан, ожидавших от них прежде всего защиты, а также восстановления своего вероисповедания. Число «profiteurs de la guerre» (получивших выгоду от войны), о которых говорил еще П. Курсей [78], должно быть, было очень велико, в то время как количество стойких приверженцев Рима постоянно убывало.

Характерно, что ничего не говорится о сопротивлении вандалам со стороны населения страны. Крупные землевладельцы со своими вооруженными «buccellarii» и «saltuarii», часто укреплявшие свои владения, по всей видимости, полностью капитулировали перед нападением вандалов. Конечно, следует учитывать и то, что прежде всего в области к югу от Цирты многие землевладельцы пострадали от берберских набегов 427-429 гг. Может быть, у вандалов было много явных и тайных сторонников и в городах, так как быстрый захват таких крупных городов, как Цезарея, Икосий или Калама, выглядит довольно неожиданным. Во всяком случае, Цирта и Карфаген устояли перед набегами берберов; после взятия Карфагена вандалы летом 430 г. двинулись на Гиппон-Регий, вблизи которого против них выступил военный командующий Бонифаций. С остатками мобильных частей и со своими собственными телохранителями, которые, по всей видимости, играли решающую роль и в численном отношении, Бонифаций все-таки чувствовал, что не сможет на равных сражаться с вандалами на открытой местности. Возможно, он учитывал и возможность перехода своих войск, настроенных по большей части проариански (большинство вестготских федератов), на сторону вандалов, придерживавшихся также арианского вероисповедания. Таким образом, представляется разумным его решение защищать от вражеского войска Гиппон-Регий. Тем самым он выигрывал время и мог надеяться на возможную помощь восточно-римских войск. Бонифацию удалось оборонять важнейший портовый город Гиппон-Регий против вандалов на протяжении 14 месяцев (июнь 430 – июль 431 гг.). Еще в самом начале этой осады, принесшей большие потери обеим сторонам, умер Августин (28 августа 430 г.), в конечном итоге испытавший таким образом на самом себе бедствия переселения народов. Биограф Поссидий, рассказывая об этом, нашел особенно трогательные слова, уделив самой осаде лишь несколько предложений, хотя и был очевидцем событий (Vita Augustini, 28, 12f). После того как Бонифаций оставил Гиппон-Регий, Гейзерих сделал удобно расположенную и, по всей видимости, не слишком поврежденную крепость своей первой «резиденцией» на африканской земле. По крайней мере, присутствие вандальского населения в области Гиппона-Регия засвидетельствовано в надписи от 474 г. [79]

Потеря Гиппона-Регия привела к дальнейшему развалу западно-римских оборонительных позиций. В то время как Бонифаций был отозван в Италию, чтобы выступить там против Аэция, в Африку – скорее всего в начале 432 г. – отправилась восточно-римская экспедиция под руководством военачальника Флавия Аспара, алана по происхождению. Этот знаменитый восточно-римский полководец, которому были переданы также и западно-римские части, вряд ли мог достичь успеха, хотя и вандалы не сумели одержать окончательную стратегическую победу. Поэтому до 435 г. ранее процветающая африканская окраина переживала все ужасы большой войны, чувствительные для почти что всех слоев населения. Как уже упоминалось, карательные меры вандалов и их союзников затронули, естественно, прежде всего землевладельческую знать, а также ортодоксальных монахов, монахинь и священников, которые могли считаться самыми стойкими приверженцами прежней системы. Эти слои частично уничтожались или же потерпели значительный урон вследствие ссылок, изгнаний, порабощений или переведения на положение колонов. Если они и не были затронуты лично, они были по меньшей мере лишены свободы передвижений, как явствует из служебной записки карфагенского митрополита Капреола, адресованной участникам Эфесского собора, от 22. 6. 431 г. [80]

Ввиду неблагоприятного военного положения и, вероятно, принимая во внимание лишения населения (являвшиеся предметом законов западного римского императора Валентиниана III), в 435 г. после некоторых предварительных переговоров равеннское правительство согласилось на заключение мира в Гиппон-Регии. С римской стороны ответственным за ведение переговоров был императорский уполномоченный Тригеций, в то время как инициатором со стороны вандалов скорее всего был сам Гейзерих. Уступки западной римской империи были велики, но не настолько значительны, как мы могли бы предположить, исходя из наших скудных сведений о ходе войны. Вандалы сохранили свой статус федератов и получили за это часть римского диоцеза Африка: северо-западная часть Проконсульской Африки, а также часть Нумидии и Ситифийской Мавритании (то есть приморские пограничные области современных республик Туниса и Алжира) [81], выделенные в качестве областей для колонизации. Выделение земель производилось, очевидно, по принципу hospitalitas (режима гостеприимства), который ранее применялся в отношении римских войск. В рамках поземельного налога, которым обычно облагались федераты, Гейзерих, очевидно, взял на себя обязательства по ежегодным поставкам зерна и масла. Временная же передача его сына Гунериха в качестве заложника не могла подпадать под условия договора 435 г., а была согласована только в 442 г. [82]

Если условия этого договора наносили Западной Римской империи значительный материальный и политический ущерб, они на длительное время чрезвычайно стеснили и Гейзериха. Правда, едва ли федеральные отношения включали военные обязательства в их прежнем смысле, так как вандалы не предоставляли в распоряжение Западной Римской империи вспомогательные войска; в крайнем случае можно было бы думать, что Гейзерих в 435 г. взял на себя оборону новых вандальских и римских границ от набегов берберов. Конечно, его стратегические планы должны были в принципе сводиться к тому, чтобы освободить свою территорию от все еще сдавливавших ее римских тисков; ибо, в особенности при условии оказания соответствующей помощи со стороны Византии, те области в Африке, которые остались под властью равеннского правительства, представляли собой идеальный плацдарм для нападения на вандальскую зону колонизации. Возможно, Гейзерих также обратил внимание на то, что важнейшие в экономическом и транспортно-техническом отношении области Северной Африки – зона вокруг Карфагена – все еще оставались ему недоступны. На основании всего этого африканское новообразование в 30-е годы V века могло считаться «государством» лишь второго или третьего ранга.

Однако поначалу Гейзерих предусмотрительно приспособился к сложившимся отношениям и только однажды во «внутренней политике» преступил границы, установленные для него как для вождя федератов. Так, мы узнаем, что в 437 г. были сосланы биограф Августина Поссидий Каламский и епископы Новат и Севериан [83]. Пятерых своих придворных, родом из Испании и придерживавшихся ортодоксальной веры, король вандалов приказал сначала сослать, а затем казнить; таким образом, вскоре после 435 г. религиозные гонения определенно возобновились; мы не знаем всех подспудных мотивов, и все же, возможно, в эти годы речь шла о том, чтобы по меньшей мере заставить замолчать оппозицию и установить, в особенности при дворе, политический климат исключительно вандальского и арианского толка. Таким образом, идеологическое сосуществование уже тогда казалось вандальскому королю практически невозможным; до нас доходят сведения о многочисленных случаях следующих лет, когда он ставил ортодоксов из своего окружения перед альтернативой: обращение в арианство или суровое наказание. Естественно, причины, а также скрытые мотивы такого образа действий по большей части носят скорее политический, чем религиозный характер; король мог ожидать подлинной лояльности только от своих единоверцев, в то время как ортодоксы постоянно подпадали под подозрение в тайных связях с Западным Римом или Византией.

Хронист Проспер Тиро сообщает о различных варварских пиратских предприятиях против Сицилии и других островов, происходивших в 437 и 438 гг., не упоминая имени вандалов. Почти неоспоримым выглядит предположение, что при этом речь идет о начале нового вандальского наступления, которое, быть может, было несколько замаскировано и все же ясно обозначало для пораженных римлян и их правительства следующие цели вандалов. Правительство в Равенне в те годы было вновь чрезвычайно стеснено внешнеполитическими условиями. Германская экспансия в Галлии принимала все больший размах. Правда, Аэцию с помощью гуннов в 436-437 гг. удалось разрушить рейнское государство бургундов [84]; между тем вестготы продвигались дальше, и военачальник Литорий потерпел от них в 439 г. тяжелое поражение под Толосой (Тулуза). После этого вестготы в добавление к своим аквитанским владениям получили часть провинции Новепопулана и, вероятно, были признаны Валентинианом III самостоятельным, освобожденным от статуса федератов народом [85]. Ввиду этой новой, благоприятной для них ситуации свевы взяли Эмериту (Мерида) и до 441 г. захватили провинцию Бетика и область Картахены, вновь присоединенные к империи после ухода вандалов. Теперь Гейзерих решил, что время пришло; 19 октября 439 г. он напал на Карфаген, едва ли готовый к обороне вследствие заключенного мирного договора, и присоединил его к своей державе [86]. Одновременно скорее всего ему досталось фактическое господство над остальной частью провинций Проконсульская Африка и Бизацена. После или во время этого нападения остатки римских вооруженных сил и большая часть гражданского управленческого аппарата, по всей видимости, были уничтожены. Во всяком случае, равеннскому правительству после 442 г. стоило больших усилий заново организовать военное и гражданское управление в еще остававшихся под его властью частях Нумидии и Мавритании. После стремительного успеха под Карфагеном Гейзерих обозначил следующие цели своих военных действий: он отстроил флот и вскоре начал совершать грабительские высадки на Сицилии и на побережье южной Италии. Страх западно-римского правительства перед вандальской угрозой теперь можно было ясно оценить по лихорадочно предпринимаемым оборонительным мерам, которые включали в себя направленную в Константинополь просьбу о помощи. Валентиниан III прежде всего приказал заново укрепить Рим и Неаполь и ввел чрезвычайные налоги, чтобы получить возможность набрать большее количество войск. Принимались меры против дезертиров и был объявлен ставший уже обычным рекрутский набор в виде налога. Так как следовало опасаться повторения событий 410 г., в конце концов было выпущено «чрезвычайное постановление», согласно которому граждане должны были сами вооружаться для защиты отечества и своего имущества: знак крайне серьезного военного положения, так как массы населения за столетия отвыкли от строевой службы. Так как Азида был послан в Галлию, во главе италийских вооруженных сил встал готский военачальник Сигисвульт, который в 427-428 гг. уже руководил экспедицией против мятежника Бонифация. Его успехи сначала были очень скромны; и все же вандальское «нападение» в 441 г. было остановлено после вступления в Сицилию восточно-римского экспедиционного корпуса. Войска Гейзериха потерпели неудачу при попытке взять Палермо и, более того, попали в затруднительное положение и на остальных направлениях. Гуннские набеги на византийскую территорию, которые, возможно, следует объяснять договоренностью между Гейзеритом и Аттилой, вскоре все же вынудили византийцев отвести свой флот, и без того не совершивший ни одного нападения на африканские позиции вандалов. После того как Валентиниан III был брошен на произвол судьбы восточным императором Феодосием II, бывшим, между прочим, вдохновителем знаменитого свода законов Codex Theodosianus (Кодекс Феодосия), он был вынужден стремиться к мирному улаживанию конфликта с вандалами. И в самом деле, в 442 г. был заключен договор, в сущности исходивший из «status quo» и в этом отношении оказавшийся для вандалов гораздо более благоприятным, чем соглашение 435 г. [87] Теперь вандальский король признавался суверенным правителем определенных областей африканского диоцеза, а именно центральной области вокруг Карфагена (Проконсульская Африка), и, кроме того, западной части Триполитании и восточной части Нумидии. Мы не знаем, на каких условиях Гейзерих обязался впредь поставлять в Италию пшеницу; во всяком случае, из этой экономической связи в будущем больше не возникало никакой зависимости государства вандалов от Западной Римской империи; нельзя усматривать никакого умаления вандальского суверенитета также и в том, что королевский сын Гунерих был на несколько лет отправлен заложником в Италию, это послужило лишь дополнительной гарантией мирного договора. Впрочем, позднее, в 445 или 446 г., Гунерих был отпущен домой и вернулся в Африку даже помолвленным с дочерью императора Евдокией. Если в 435 г. можно было говорить о том, что вандальские земли были окружены римской территорией, то в 442 г. это было уже не так; правда, во владениях Равенны оставалась восточная Триполитания, а также мавританские и западно-нумидийские области. И все же эти оставшиеся под властью императора провинции были истощены войной, а их реорганизация протекала с большими затруднениями. Из законодательных постановлений Валентиниана, касавшихся этих африканских территорий, можно заключить, что обстановка, сложившаяся в них, весьма напоминала хаос. Военные походы привели к многочисленным переделам собственности, происходившим также и незаконным путем; в особенности трудно было поселить на римской территории граждан, изгнанных из вандальских областей, и обеспечить необходимое военное прикрытие. При этих обстоятельствах африканские провинции, остававшиеся под властью западной империи, в действительности больше не представляли собой опасности для независимого вандальского государства. Возможно, королю вандалов удалось даже проникнуть в тыл противника, так что с 455 г. он смог открыто прибрать эти территории к рукам.

Еще до заключения мирного договора Гейзерих ввел на завоеванных землях радикальные новшества. Примечательно, что он приказал начать отсчет новой эры со взятия Карфагена (так называемая королевская эра). Вместе с римским управлением он устранил и налоговые кадастры, что можно оценить как – возможно, лишь демагогическое – обозначение отрицательного отношения к римской фискальной системе. Такие писатели, как Сальвиан, серьезно восприняли эти предприятия Гейзериха, в то время как Виктор из Виты или Прокопий, со своей стороны, подчеркивали жесткость вандальских эксплуататорских порядков, которые вскоре вновь стали заметны и в сфере налогообложения. В продолжение курса начатой в 429-430 гг. внутренней политики Гейзерих вновь стал со всей строгостью действовать против крупных землевладельцев, прежде всего против сенаторского круга, и против ортодоксального духовенства. Конечно, не все сенаторы, а также епископы и клирики были отправлены в изгнание, однако вряд ли им удалось избежать экспроприаций прежде всего в Проконсульской Африке, который под названием sortes Vandalorum («наделы варваров») стал областью варварской колонизации. Многие знатные люди или клирики были также обращены в рабство или переведены на положение колонов, в случае если они не успели вовремя сбежать на запад или за море. Только на последней фазе правления Гейзериха (прежде всего с 455 г.) началось определенное движение вспять, в ходе которого из Италии в Африку вернулись даже сенаторские семьи и частично были восстановлены в своих владениях [88]. Конфискованное имущество и поместья удерживал король, притязавший на права верховного собственника над всеми землями, или предоставлял их вандальской знати, рядовым вандалам или арианской церкви. Еретическая церковь обогатилась прежде всего культовыми и хозяйственными зданиями ортодоксальной церкви и ее обширными земельными владениями. Из источников постоянно создается впечатление, что арианское духовенство, проживавшее не только в Карфагене, но и по всей стране, было чрезвычайно состоятельно. Оно часто пользовалось авторитетом, по всей видимости, больше из-за своего богатства, чем из-за своих пастырских или богословских достижений [89]. Естественно, вандальская родовая и служилая знать также владела значительными богатствами, так как отчужденные крупные земельные владения с их дворцами, укрепленными домами и усадьбами предоставляли жизненное пространство большому числу германских новопоселенцев. Каждый из рядовых свободных вандалов вследствие этого получал под надзором своего «тысячника» (millenarius), который исполнял наряду с военной и административные функции, земельный надел вместе со скотом, рабами и колонами. Само собой разумеется, в государстве вскоре возникло расслоение по заслугам и положению. Конфискованное римское имущество в Карфагене перешло почти исключительно в собственность короля или арианской церкви, захватившей «Basilica Maiorum» (Великую церковь) и другие культовые сооружения. Сравнение с позднейшим образом действий остготов в Италии безоговорочно свидетельствует о том, что вандалы показали себя жестокими деспотами, повсеместно сеявшими в покоренном населении страх и ненависть. Конечно, в дальнейшем произошло определенное смягчение режима, и во многом устремления были направлены на уравнение между поработителями и порабощенными.

Усилия Гейзериха по преобразованию своего государства еще в 442 г. были замедлены широкомасштабным заговором родовой знати. Подробности едва ли возможно реконструировать, и все же вполне вероятно, что вандальская и аланская родовая знать после благоприятного мирного договора 442 г. опасалась дальнейшего усиления королевской власти. Как и в других группах, участвовавших в переселении народов, первые большие победы над Римской империей наряду с королевской властью укрепили силу и самосознание знати и у вандалов. Все же это едва ли нашло выражение во внешней политике, и, наверное, еще до 442 г. среди аристократов, зачастую бывших родственниками короля, возникло большое недовольство. Вполне возможно, что нити заговора ведут к вестготскому двору; дочь вестготского короля Теодориха I – скорее всего около 440 г. – вступила в брак с Гунерихом, но была Гейзерихом отослана к отцу изувеченной. Почти одновременно в крови был утоплен заговор знати, так что один хронист замечает, что эти внутренние раздоры стоили большего кровопролития, чем проигранная война (Проспер Тиро) [90]. Теперь у Гейзериха были полностью развязаны руки и во внутренней политике. Вместе с «политическими» привилегиями знати он устранил и избирательное право, и политическое право свободных вандалов на собрания и тем самым открыто устремился к установлению деспотии. Порядок наследования престола был однозначно установлен по принципу старшинства. Отныне наряду с телохранителями и свитой король располагает также служилой знатью, представляющей собой «противовес» родовой знати [91]. Правда, остатки родовой знати продолжали спокойно жить в своих дворцах и имениях. Однако королевское недоверие уже никогда не улегалось и при наследниках Гейзериха и не терпело от знати никакого превышения власти. Знатные вандалы занимали те или иные почетные должности и назначались застройщиками или время от времени также командирами довольно крупных воинских формирований или флотских контингентов. В остальном они больше не принимали никакого участия в руководстве государством, которое король осуществлял, напротив, с помощью устроенной по иерархическому принципу и распределенной по многим сферам деятельности служилой знати из способных германцев и римлян. Здесь следует указать, что эта служилая знать, связанная с королем прежде всего клятвой верности, должна была выполнять различные административные, полицейские и военные задачи, за что она вознаграждалась деньгами, натурой или земельными наделами. У этой служилой знати были как германские, так и римские корни (восходящие к позднеримской бюрократии), и во многом она демонстрирует признаки предфеодального или феодального развития. Многие представители этого «чиновного дворянства» сходны со средневековым дворянством, не имевшим бенефиция [92], другие же скорее всего – но это остается неопределенным – с владельцами бенефиция, ибо они несут службу только за земельные наделы. Определенные категории римской служилой знати, по всей видимости, также вознаграждались только почетными должностями или должны были довольствоваться тем, что за свои заслуги причислялись к «друзьям» (amici) короля. И все же даже во враждебно настроенных по отношению к вандалам источниках иногда мельком упоминается, что милость короля варваров была полезна для каждого и часто связывалась с материальными выгодами. После лишения власти римской бюрократии на служилую знать была возложена высшая ответственность и за управление государством и его составными частями. При этом во многих отношениях она получала поддержку со стороны арианского духовенства, которое иногда исполняло даже полицейские функции (здесь можно провести определенную аналогию с расширением полномочий ортодоксальных епископов в позднеримское время). Иногда арианские клирики, рекрутировавшиеся из германских и римских областей, проявляли себя фанатичными приверженцами королевской политики силы, с которой они были связаны на радость и на горе. Поэтому ортодоксальное духовенство, прежде всего до 455 г., а затем вновь при Гунерихе, должно было со всей энергией и самопожертвованием отстаивать свои последние позиции, особенно в Карфагене и в области «sortes Vandalorum» (наделов варваров) [93].

Следует предположить, что с 442 г. усилению вооруженных сил уделялось по меньшей мере такое же большое внимание, как и развитию административной налоговой системы и положения служилой знати. Впрочем, уже упоминавшееся положение вандальского «тысячника», которому достались задачи как административного, так и военного руководства, вполне можно рассматривать как связующее звено между двумя этими различными областями. По поводу военного развития здесь следует заметить лишь, что, по всей видимости, оно шло по пути исключительно количественного усиления. Но и в этом отношении нельзя ожидать слишком многого. Гейзерих следил за тем, чтобы его конница оставалась боеспособной, и при случае пополнял ее ряды мавританскими вспомогательными войсками. Эти мавританские подкрепления он, однако, направлял прежде всего на постоянно готовый к нападению флот, который состоял преимущественно из маленьких, быстроходных судов и мог достичь различных областей, осуществлять наблюдение за ними, а также опустошать из Карфагена и некоторых других стоянок дальние части Средиземного моря. Военная организация нового вандальского государства была нацелена на нападение прежде всего на острова и заморские земли. На самом деле можно было бы говорить о концепции наступательной обороны, которую и имел в виду Гейзерих, уделяя исключительное внимание кавалерии и флоту. Однако такая ограниченная установка была принята самое раннее в 455 г., в то время как до этого времени основные усилия все-таки направлялись на завоевание африканских земель, остававшихся под властью Рима. Несмотря на эти отнюдь не маловажные задачи, Гейзерих оставил в полном пренебрежении пехоту, осадную технику, а также фортификацию. Естественно, при этом определенную роль сыграл страх перед возможной изменой укрепленных городов, а возможно, также намерение приучить вандалов к бою на открытой местности и не распылять свои силы, распределяя их по многочисленным городам и различным укрепленным участкам границы. То, что наследники Гейзериха сохраняли эту имевшую право на существование тактику, быть может, до 477 г., было особенно рискованно; после того как апогей могущества вандалов остался позади, они забросили все укрепленные сооружения, так что мавры во время своих опустошительных набегов без помех могли проникать в центральные области государства, а византийцы позднее не испытали никаких сложностей при захвате всех африканских городов [94].

По причине своего все-таки скудного военного потенциала Гейзерих в последующие годы и десятилетия действовал прежде всего дипломатическими методами, которые в случае необходимости подкреплялись грабительскими и пиратскими набегами. Скорее всего в 445 г. был предпринят пиратский поход против северо-западного побережья Иберии, находившегося во власти свевов [95]. Возможно, это предприятие внесло свой вклад в достижение освобождения Гунериха, который, очевидно, проявил такую любезность и пробудил к себе такую симпатию, что с ним обручили пятилетнюю императорскую дочь Евдокию (445-446 гг.) [96]. Императорское благоволение усилило в честолюбивом Гейзерихе стремление вступить в более тесные отношения с легитимной императорской династией Западно-Римского государства, причем, должно быть, с этим совпало намерение обеспечить собственную «легитимность» с отдаленной перспективой когда-нибудь стать наследником всей западной империи. При таком стечении обстоятельств Гейзерих пошел на уступки равеннскому правительству, по меньшей мере во второстепенных вопросах. Так, он допустил избрание ортодоксов новыми епископами в Гадрумете (Сус), а позднее и в Карфагене (454 г.) [97]. Искренность римской политики Гейзериха по многим причинам ставится под сомнение, тем более что начиная самое позднее с 450 г. он вел переговоры с гуннским королем Аттилой, чтобы побудить того к нападению на вестготов. Так как одновременно он заключил пакт о ненападении с восточно-римским императором Маркианом, напрашивается мысль, что эта система соглашений должна была не только служить в конечном счете ослаблению или уничтожению могущественного тогда государства вестготов, но и была направлена на разделение Западной Римской империи на гуннскую и вандальскую сферы влияния. В натянутые отношения между западной и восточной империями, обострявшиеся согласованной политикой вандалов и гуннов, в конце концов был вовлечен военачальник Аэций, бывший долгое время другом гуннов. Вследствие этого он возглавил западно-римские войска, боровшиеся совместно с вестготами против ворвавшегося в Галлию Аттилы, и остановил его в битве на Каталаунских полях (451 г.). По разным причинам Гейзерих должен был расценить эту неудачу гуннов как свое собственное поражение. И все же без каких-либо действий с его стороны в последующие годы для него вновь сложилась чрезвычайно благоприятная ситуация. Распад гуннского государства после смерти Аттилы (453 г.) и убийство Валентиниана III бывшим телохранителем Аэция (16 марта 455 г.) создали в мире новое политическое положение. Так как Валентиниан III все-таки считался последним отпрыском легитимной династии, которая традиционно пользовалась большим уважением, а также внес огромный личный вклад в сохранение гибнущей империи, его смерть привела к возникновению вакуума власти, чем не замедлили воспользоваться враги империи. Сенатор и патриций Петроний Максим, который, кстати говоря, был связан с убийством Валентиниана, тщетно пытался в качестве новопровозглашенного императора укрепить свою власть и авторитет вступлением в родственные отношения с домом Феодосия-Валентиниана [98]. Он женился на вдове императора Евдоксии против ее воли и выдал его дочь Евдокию, уже обрученную с Гунерихом, замуж за своего сына Палладия. Беспокойство в Италии, обусловленное сменой правления и опрометчивыми поступками Петрония, перешло в хаос, когда в поход против Петрония выступил Гейзерих. Теперь у короля вандалов под рукой были удобный повод для нападения. После смерти Валентиниана III он счел расторгнутым договор от 442 г., кроме того, он чувствовал себя обязанным отомстить за родственника. В Риме тогда даже распространился слух, что императрица-вдова Евдоксия сама потребовала мести Петронию от короля вандалов. Поразительна быстрота, с которой действовал Гейзерих. Уже в конце мая 455 г. – едва ли через два с половиной месяца после смерти Валентиниана – он со своим флотом, на котором прибыли наряду с вандальскими и мавританские войска, встал на якорь в устье Тибра. В Риме после этого возникла паника, многие стремились как можно быстрее покинуть Вечный город. Беснующиеся толпы обратились против императора, которого 31 мая забросали камнями. В качестве защитника населения теперь мог выступить только папа, Лев I, который мужественно сопротивлялся, как в свое время Аттиле при нападении гуннов на Верхнюю Италию (452 г.), так и сейчас Гейзериху. Король вандалов дал гарантии, что не произойдет никаких пыток, пролития крови и поджогов, но зато в течение 14 дней систематически разграблял город. 16 июня 455 г. Гейзерих оставил Рим, взяв с собой ценные произведения искусства и благородные металлы, а также не забыт перевезти в Карфаген множество высокопоставленных заложников и тысячи квалифицированных ремесленников. Среди заложников оказались не только многие сенаторы, но к ним были причислены и вдовствующая императрица Евдоксия, и ее дочери Евдокия и Плацидия. Потребовались многолетние усилия восточно-римских императоров Маркиана и Льва I, пока Евдоксия и Плацидия не были отправлены в Константинополь. Однако Евдокия должна была вступить в брак с Гунерихом, с которым в свое время обручилась, и терпеливо выжидала 16 лет. Затем ей удалось бежать на восток.

Наряду с экономическими выгодами военная «демонстрация» против Рима привела также к усилению политической значимости вандальского государства. Гейзерих доказал, что к его голосу следует прислушиваться и при решении внешних дел Римской империи; он настоял на заключении династической связи с валентинианской династией и таким образом достиг – по крайней мере, по мнению многих современников – довольно высокой степени легитимности. Во внешней сфере экспедиция 455 г. предоставила ему и другие возможности: северо-африканские области, остававшиеся под властью Рима, если они не были уступлены берберским племенам, были включены в вандальскую сферу влияния. В целях усиления своих позиций в Средиземном море Гейзерих также приобрел теперь Балеары, Корсику, Сардинию и Сицилию. За исключением Сицилии эти важнейшие островные владения вандалов оставались под их властью вплоть до византийского нападения 533 г.; таким образом, на протяжении нескольких поколений они располагали значительной полосой обеспечения, которая могла прекрасно защищать африканские владения со стороны моря. Если смотреть в целом, теперь уже можно утверждать, что совершить нападение на африканские территории было гораздо легче из пустынных и степных земель, чем с моря; вследствие этого вскоре после смерти Гейзериха началось сокращение этих – никогда не обозначавшихся твердой пограничной линией – материковых владений. Прибрежные области с важными портовыми городами, такими как Цезарея, Сальды или Гиппон-Регий, охранялись лучше всего и потому держались до последнего. Начиная с 455 г., по всей видимости, королевство вандалов все отчетливее принимало характер средиземноморского государства и тем самым морской державы. Исследования Готье и Куртуа в особенности доказали, что основание для такой жесткой постановки вопроса было в сущности слишком незначительно. Вандальский флот и его опорные пункты не подходили для широкомасштабных операций наступательного характера и иногда оказывались бесполезными и в оборонительных действиях. Хотя Гейзерих – подобное утверждение о его наследниках было бы спорным – вкладывал большую часть сил и денег, которыми он располагал, во флот, тот так и не стал независимой силой, которая могла бы на продолжительное время гарантировать господство над довольно обширными территориями средиземноморского побережья. Кроме того, усиленное строительство флота обусловило ослабление сухопутных вооруженных сил, в особенности пехоты, и оборонительных сооружений. Несмотря на эти слабые моменты, проявлявшиеся уже во времена расцвета королевства вандалов, нельзя недооценивать политические и военные возможности, предоставившиеся новому африканскому государству начиная с 442 и прежде всего с 455 г. Благодаря лабильности тогдашнего положения в мировой политике государство вандалов было одним из самых значимых факторов в комбинации средиземноморских государств и представляло собой желанного союзника попеременно для Византийского, Вестготского или Гуннского, а позднее и Остготского государства. Так как внутренняя оппозиция начиная с 455 г. была оттеснена на второй план, она частично примирилась со своим положением и нередко находила компромисс с новыми властителями. Также и мавро-берберское население, не напрямую находившееся под властью вандалов, частично признало вандальского короля своим «сюзереном»; таким образом, дружественные и враждебные тенденции по отношению к вандалам в этих слоях по крайней мере на время пришли в равновесие.

И все-таки еще до смерти Гейзериха вандальская власть много раз подвергалась серьезным испытаниям на прочность. Некоторые из последних западно-римских императоров, например Авит (455-456 гг.) и Майориан (457-461 гг.), хотели отомстить за позор 455 г. и одновременно упрочить свои собственные позиции [99]. В 456 г. Гейзерих напал на Авита и послал флот из 60 кораблей в Нижнюю Италию и на Сицилию. С помощью Рецимера, военачальника готско-свевского происхождения, Авит сумел нанести вандалам поражения под Агригентом и в водах Корсики. Однако и в тот момент вандалы сохранили свое морское господство, поскольку Авит был изгнан коалицией, а его противнику и наследнику Майориану потребовалось определенное время, чтобы укрепиться на престоле. Затем Майориан спланировал ответное нападение и при моральной поддержке Византийской империи и с вестготской помощью собрал флот из 300 кораблей и довольно большое войско. Стратегический план сводился к войне на два фронта. В то время как император собирался напасть на западные земли Гейзериха из Картахены, тогдашний правитель Далмации Марцеллин должен был избрать в качестве поля деятельности сицилийские воды. Гейзерих почувствовал себя в опасности и попытался спасти свое положение переговорами. Тем самым ему, несомненно, удалось выиграть время, что позволило ему в соответствии тактикой «выжженной земли», известной уже в античности, опустошить мавританское побережье [100]. Затем при поддержке римских изменников ему удалось захватить часть вражеского транспортного флота. Чаши весов тут же склонились на его сторону. Майориан отказался от запланированных действий и выразил готовность к заключению мира. Подробности этого договора, действовавшего всего несколько лет, остались нам неизвестны; очевидно, Гейзерих обязался прекратить свои пиратские набеги, в то время как Майориан, очевидно, был вынужден отречься от союза с Марцеллином и отчетливо заявить о своем отказе от Африки и большинства островов. Высказывалось также мнение, что западно-римский император должен был признать «определенные притязания Гейзериха на нечто вроде будущего занятия… императорского трона» [101]. После убийства Майориана 2 августа 461 г. Гейзерих в соответствии со своим часто подчеркиваемым особым «пониманием права» счел договор, заключенный с этим императором, расторгнутым и заново начал навещать итальянское побережье. После этого дело дошло до переговоров с Византийско-восточно-римским государством, которое теперь все больше всем своим весом вмешивалось в вопросы, касающиеся западной империи. После некоторых переговоров между императором Львом I и Гейзеритам Евдоксия и Плацидия были отпущены в Константинополь; императорскую дочь выдали замуж за уважаемого Гейзерихом сенатора Олибрия, ставшего в качестве шурина Гунериха в то же время вандальским кандидатом на западно-римский трон, который он смог на короткое время занять в 472 г. Вместе с тем в 462 г. был заключен договор между Гейзерихом и Византией, в котором, возможно, содержалось также и соглашение о кандидатуре Олибрия. Очевидно, что вандальский король хотел достичь в Италии и других областях западной римской империи положения второго лица, что, впрочем, натолкнулось на мощное сопротивление.

Так, имперский военачальник и «делатель императоров» Рецимер почувствовал угрозу своему положению со стороны вандалов и несколько раз пытался прийти к соглашению с византийским императором по поводу кандидатуры на престол. Поэтому в 465 г. после смерти западного императора Ливия Севера императором был провозглашен сенатор Антемий, который, однако, не был признан Гейзерихом. Сведения источников слишком обрывочны, чтобы можно было рассматривать упреки в нарушении договора, направленные тогда Гейзерихом византийскому правителю, как оправданные в моральном и юридическом отношении. С точки зрения государственной целесообразности теперь вандальскому королю, конечно, не оставалось ничего другого, кроме как протестовать, а затем подчеркнуто возобновить свои пиратские походы. Так как он был осведомлен о значительном наращивании войск византийцев, направленном против его территории, он также продолжил создание своей собственной оборонительной системы. Его террористические нападения распространились теперь наряду с побережьем Италии также на Иллирию, Пелопоннес и многочисленные острова Эгейского моря, так что они становились слишком обременительны и опасны для Константинополя.

Предстоящему византийскому нападению Гейзерих пытался, кроме того, помешать ведением переговоров с королем вестготов Еврихом и правителем свевов Ремисмундом; оба короля, вероятно, не уклонились от сближения с Гейзерихом, потому что таким путем они могли надеяться на скорейшее овладение частями распадающейся Западной Римской империи. Король вандалов, по всей видимости, вел переговоры и с остготами под предводительством Теодориха Страбона о нападении на Константинополь [102]. К этим опасным дипломатическим ходам вскоре добавились нападения на столь важные центры, как Александрия, которые едва смогли дать отпор. Все-таки императору Льву I удалось до весны 468 г. собрать военные силы, которые современные источники оценивали в 100 000 человек и 1100 кораблей и которые должны были действовать вместе с западно-римским контингентом Марцеллина, чтобы взять в клещи вандальское государство [103]. На долю Марцеллина на сей раз выпала задача сформировать правое крыло, чтобы напасть на область Карфагена из Сардинии и Сицилии; византийский военачальник Василиск (шурин императора), Ираклий и Марс должны были наступать на Карфаген со стороны Триполитании, осуществив тем самым взаимодействие сухопутных войск и флага. Начало военных действий было многообещающим. После поражения вандальских войск в Триполитании Ираклий и Марс продолжили наступление на север. И все же Василиск, который являлся верховным командующим всей экспедиции, очевидно, не сумел согласовать операции сухопутных войск и флота. Василиск после успешных боев с вандальским флотом высадился на мысе Меркурия (Кап Бон), едва ли за 60 км от Карфагена, и хотел дождаться там соединения с остальными войсками; естественно, он чувствовал, что один он слишком слаб для решающего нападения. То, что он даже заключил в этой ситуации по просьбе Гейзериха пятидневное перемирие, весьма по-разному истолковывалось уже современными ему источниками. Оказался ли он жертвой подкупа – еще большой вопрос. По меньшей мере, однако, его следует упрекнуть в крайней беспечности при разведке положения врага. Последующие события чрезвычайно ясно показывают, что византийское военное начальство было очень плохо знакомо с местными условиями и с подлинным состоянием военных сил у вандалов. Обманывая противника видимостью честных мирных намерений при заключении договора о перемирии, Гейзерих в действительности с чрезвычайной осмотрительностью приступил к подготовке контрудара. Очевидно, в его распоряжении находилось достаточное количество кораблей и войск, которые едва ли были задействованы до того и, возможно, были стянуты из стратегической «полосы обеспечения» островной области. Скорее всего, также и главные силы африканских войск не потерпели столь большого урона, как думал Василиск. Таким образом, Гейзерих смог – вероятно, по истечении срока перемирия – при благоприятном ветре совершить широкомасштабное нападение брандерами на византийский флот, весьма пострадавший от этого внезапного удара Оставшиеся корабли, спасаясь, летом 468 г. отошли на Сицилию. Другие планы нападения византийцев были отменены после убийства западно-римского военачальника Марцеллина Экспедиционный корпус, еще остававшийся в Африке, также получил теперь приказ двинуться обратно на восток.

Гейзерих соответствующим образом воспользовался предоставленной военной и политической свободой действий. Он вновь упрочил свое господство над островными владениями и возобновил свои пиратские предприятия. Кажется, только в 472 г. состоялось временное мирное урегулирование с византийским государством; в соответствии с ним после смерти западно-римского императора Антемия в апреле 472 г. новым императором был провозглашен кандидат Гейзериха Олибрий. Конечно, в этом участвовал также Рецимер со своими войсками, который тогда, очевидно, находился в согласии с вандалами. Желанная цель вступления в родственные отношения с западно-римской императорской фамилией, к которой Гейзерих стремился уже давно, была тем самым достигнута; правда, уже 2 ноября 472 г. Олибрий умер, и вследствие этого новое положение дел потеряло силу. Примечательно, что на тот же год выпал побег Евдокии, супруги Гунериха, в Иерусалим, который был вызван, согласно источникам, тем отвращением к арианству, которое должна была испытывать принцесса из строго ортодоксального дома. И все-таки время побега дает повод к размышлениям и невольно связывает его с политическими событиями на Западе, прежде всего в Италии. Гейзерих и Гунерих, кажется, не придали серьезного значения этому побегу невестки и супруги [104].

Напротив, вандальский государь с новой силой возобновил свои грабительские походы в восточное Средиземноморье и тем самым побудил наследника Льва Зинона, который из-за своего исаврийского происхождения натолкнулся на значительные трудности во внутренней политике, заключить прочный мирный договор с вандальским государством. Летом 474 г. [105] вследствие этого был заключен «вечный» мир между византийским и вандальским государствами; гарантировалось сохранение их границ по принципу «status quo» (Северная Африка, Балеары, Питиузские острова, Корсика, Сардиния, Сицилия); возможно, в мирный договор был втянут и новый западно-римский император Юлий Непот (474-475 гг.). Ввиду любезности византийцев Гейзерих разрешил сенатору Северу, руководителю византийского посольства, проводившему переговоры в Карфагене, свободное исповедание для ортодоксальных христиан в столице вандальского государства; разрешалось также вернуться сосланному ортодоксальному духовенству, но без права занятия кафедры митрополита, оставшейся вакантной на время их ссылки. Всех военнопленных, находившихся в распоряжении королевской семьи, Гейзерих отпустил без выкупа, в то время как остальных военнопленных следовало выкупать по соглашению с их теперешними владельцами.

Мир 474 г. во многих отношениях знаменует собой венец жизненного пути Гейзериха, который с помощью этого соглашения привел основанное им государство к пику развития, по крайней мере в том, что касается внешней стороны дела. Африканские позиции вандалов были – или казались – теперь совершенно укрепившимися, а флот мог вести как наступательные, так и оборонительные действия из многочисленных опорных пунктов островной полосы обеспечения. Примечательно, что к концу своего правления Гейзерих уступил новому властителю Италии, Одоакру, большую часть Сицилии в обмен на соответствующую ежегодную дань: на будущее, по всей видимости, в качестве стратегической полосы обеспечения вандальскому государству было достаточно западной части вокруг Лилибея (Марсалы); в соответствии с несколько иной трактовкой, Одоакр таким образом стал не только союзником, но и чем-то вроде вассала вандальского короля, который с помощью «ссуды» не столько отдал часть Сицилии, сколько, напротив, благодаря этому приобрел влияние на Италию [106]. С этой точки зрения ссуду, предоставленную Одоакру, можно представить в тесной связи с захватом Рима (455 г.) и поддержкой Олибрия (472 г.); различными способами Гейзерих, должно быть, пытался достичь по сути именно того, что и удалось ему в конечном итоге.

Из всего этого явствует, что первый король африканского вандальского государства до последних дней своей жизни неутомимо занимался внешней политикой. Внешняя политика для него играла абсолютно доминирующую роль, так что он, естественно, насколько вообще позволяют об этом судить сомнительные источники, практически пустил внутреннее развитие своего королевства, особенно начиная с 442 г., на самотек. Тем самым мы, впрочем, никоим образом не хотим принять на веру язвительные суждения ортодоксальных писателей или замечание Аполлинара Сидония, который говорит, что уже в 458 г. Гейзерих стал ленив, а его здоровье было загублено распутством и развратной жизнью [107]. Этот вердикт в любом случае преувеличен. И все же вследствие такой неустанной дипломатической и военно-политической деятельности короля, получавшей достаточную поддержку, пожалуй, со стороны лишь немногих способных соратников, прекратилось, должно быть, проведение многих необходимых внутриполитических реформ. Внутриполитические «достижения» Гейзериха выглядят чрезвычайно незначительными, прежде всего, по сравнению с достижениями остгота Теодориха, известными нам в особенности по «Variae» Кассиодора [108]. Они в сущности ограничиваются колонизацией вандалами и аланами sortes Vandalorum, установлением института милленариев (тысячников), развитием служилой знати и связанным с этим введением принципа старшинства в наследовании престола [109]. Принимая во внимание отрывочный характер источников, нельзя с уверенностью сказать, была ли частично проведена Гейзерихом или же только выносилась на обсуждение благоприятная для всего населения налоговая и административная реформа. Складывается лишь впечатление, что вандальское налогообложение было несколько мягче и гуманней, чем византийское. Может быть, это было обусловлено вандальским пониманием второстепенности административной функции и ни в коем случае не должно означать что-то вроде признания королем своей гуманитарной обязанности; Гейзерих был прагматичным политиком, который, конечно, уделял необходимое внимание и области государственных финансов, не позволяя себе отвлекаться на гуманитарные аспекты. Хотя он поначалу и уничтожил римские налоговые кадастры, подобная снисходительность не могла продолжаться сколь-нибудь долгое время. Разумеется, можно было несколько снизить налоговые квоты по сравнению с обычным для позднеримского времени уровнем, ибо бюрократия была теперь не столь сильно развита, а войны вандальского государства частично «самоокупались» (добыча, военнопленные). Отчасти внутренняя политика Гейзериха показала себя опрометчивой уже вскоре после его смерти. Порядок наследования престола, в соответствии с которым королем всегда должен был становиться старший из мужского потомства Гейзериха, уже при Гунерихе стал причиной внутриклановых убийств и около 480 г. вызвал тяжелый кризис среди вандалов. Политика преследований ортодоксальной церкви оказалась, с одной стороны, слишком жесткой, а с другой стороны, слишком непоследовательной. Миссионерская деятельность арианства, несмотря на благожелательнейшее отношение, и содействие государства, оставалась чрезвычайно ограниченной, в то время как ортодоксальная церковь по причине ее большой внутренней силы и лучшей организации [110], а также в силу ее связей с ойкуменой и во времена тяжелейших гонений могла в основном сохранить свой «капитал» и даже оказывать влияние на вандалов. Уже при Гейзерихе ортодоксальная церковь, придерживаясь духа и учения Августина, постепенно сумела обратить свое положение гонимой церкви в новую силу. Их готовность идти на страдания и их твердость в убеждениях импонировали даже самым фанатичным противникам и сильно способствовали тому, что вандальское господство в Африке и на островах вновь показалось населению чуждым и враждебным. Искусные попытки Гейзериха и его наследников использовать некоторые из группировок мавританских племен, постепенно складывавшихся в государственные образования, против провинциальных римлян, хотя и имели большое значение в военном отношении, но не оказали продолжительного воздействия на внутриполитические и внутриафриканские условия. Правда, вандальское государство до самого конца могло рассчитывать на военную помощь многих мавританских племен, и Прокопий в своем интересном сообщении (Война с вандалами, II, 6) разъясняет, что мавры принадлежали к последним сторонникам несчастного короля Гелимера. И все же, как уже упоминалось, многие мавританские государства занимали при наследниках Гейзериха постоянно враждебную позицию по отношению к вандалам и представляли собой неизменную угрозу для сухопутной границы. При Гильдерихе мавро-берберские грабительские походы достигали даже восточного побережья сегодняшнего Туниса. Таким образом, незначительность вандальского военного потенциала вместе с определенными внутриполитическими просчетами, часть вины за которые лежит и на Гейзерихе, привели к упадку, катастрофические размеры которого еще очевиднее проявились во время похода Велизария.

Несмотря на все это, нельзя не обратить внимание на величие достижений Гейзериха, который по праву считается многими исследователями уникальной фигурой среди германских королей великого переселения народов [111]. Он не был обделен ни физической и моральной трудоспособностью, ни целеустремленностью в политических и военных действиях. Естественно, он не мог прыгнуть выше головы, а также предъявить своим соплеменникам и немногим сотрудничавшим с ним римлянам требования того уровня, который был необходим для того, чтобы создать на обломках позднеримского порядка новое, внешне- и внутриполитически сильное государство. Так как преодолеть противодействие ортодоксальной церкви никогда не удавалось, у вандальского королевства не было никакой подлинной идеологической силы; не было никакой «программы» – за исключением служения королю, – с помощью которой можно было бы привести к какому-либо единству диаметрально противоположные интересы вандалов и провинциалов (если не учитывать берберское население). Да и готовность вандалов и аланов к военным мероприятиям или к административной деятельности, очевидно, не увеличивалась со временем. При непривычном климате комфортный образ жизни состоятельных провинциалов представлял собой большой соблазн; так как многие вандалы, прежде всего, естественно, родовая и служилая знать, жили в благоприятных экономических условиях, они охотно обратились к роскошной жизни в банях, театрах, парках и дворцах, которая уже столетиями являлась характерным признаком африканского «сибаритства» и с которой довольно безуспешно боролись церковные писатели. Несмотря на многочисленные запреты, общение с римлянами, которое приводило к смешанным бракам, принимало все больший размах; оно наложило отпечаток и на духовную жизнь следующих поколений вандалов, так что в конце концов появились и «придворные духовники», и «придворные поэты». И даже короли, как Трасамунд, занимались богословскими проблемами. То, что часть вандалов обратилась к продуктивной культурно-созидательной деятельности, можно расценить как благоприятный знак; разумеется, они постоянно находились под римским влиянием и не смогли создать, например, собственной литературы. Даже произведения их богословов (которые также реконструируются лишь по полемическим сочинениям ортодоксов) демонстрируют сильное влияние ранних ариан или их ортодоксальных противников [112].

В любом случае, картина вандальского государства в конце правления Гейзериха была разнородной. Наряду с прогрессивными линиями видны и сомнительные штрихи, а иногда уже и признаки упадка. Хотя правитель, которого зачастую называли деспотом, крайне редко проявлял свои человеческие свойства и чувства и в общем последовательно поступал в соответствии с государственной целесообразностью, он все же не совсем справлялся с требованиями, которые ставило перед ним государственное строительство. Тот факт, что вандальское государство надолго пережило его, ни в коем случае нельзя расценивать как доказательство абсолютной прочности этого образования.

Гунерих, по возрасту старший сын Гейзериха, переживший своего отца, в соответствии с порядком наследования, существовавшим у вандалов, уже много лет считался наследником престола. Вследствие этого после смерти отца (24 января 477 г.) он смог без всяких препятствий взять власть в свои руки, а в течение более чем семилетнего периода правления даже укрепить ее с помощью силы и дипломатии. Гунерих пришел к власти, когда ему было более 50 лет; тем не менее мы едва ли что-нибудь знаем о его жизни в то время, когда он был наследным принцем, за исключением его брака с дочерью Теодориха I, а также Евдокией. Также нам неизвестны какие-либо детали того периода, когда он находился в качестве заложника при императорском дворе Западной Римской империи (435 или 442 гг.). Из-за радикальных внутриполитических мероприятий, направленных прежде всего против ортодоксальной церкви, его яростно осуждали ортодоксальные церковные авторы (Виктор из Виты), дав ему нелестную характеристику деспота и еретика. По сравнению с Гейзерихом особенно заметно, что Гунерих отказался от примата внешней политики и обратился, в первую очередь, к внутриполитическим проблемам. Может быть, в этом следует усматривать критическое отношение к политике отца, своевременно исправить которую сын еще считал возможным [113].

Очень скоро Гунерих был вынужден смириться с рядом внешнеполитических неудач и, как результат, с территориальными потерями. В расположенной на юго-западе области горного массива Аврес, прилегающей к вандальскому королевству территории, где еще в недавнем прошлом население вело борьбу против колониальных устремлений вандалов, дело дошло до восстания нескольких берберских племен, которые в конце концов сбросили вандальское господство. Помимо прочего, роковую роль при этом сыграли «открытые» границы королевства, которые теперь должны были немного отодвинуться на северо-восток. Тем не менее к северу от горного массива Аврес влияние вандалов, похоже, оставалось достаточно ощутимым еще на протяжении десятилетий [114]. Вскоре начались раздоры и с Византийской империей, так как Гунерих возобновил притязания, выдвинутые еще его отцом; прежде всего, он потребовал выдать ему имущество Евдокии. Гунерих использовал «испытанное» средство – он снова предпринял грабительскую войну на море, так что император Зинон вскоре склонился к заключению мира. Бросается в глаза тот факт, что теперь Гунерих отказался от выдвинутых им сначала требований; возможно, ему снова стали доставлять беспокойство берберы горного массива Аврес, а Византия могла, при известных условиях, угрожать использованием этих племен для стратегического окружения вандальского королевства. В обмен на согласие беспрепятственного арианского богослужения в Византийской империи Гунерих в конце концов согласился даже на восстановление карфагенской епископальной кафедры: карфагенским епископом приблизительно в июне 481 г. был избран ставший известным благодаря своей честной позиции Евгений. Естественно, эта дата является очень значимой для религиозно-политической позиции Гунериха. До лета 481 г., разумеется, не может быть и речи о преследовании ортодоксов, ведь до этого момента король вандалов не строил никаких планов в этом направлении: иначе восстановление карфагенской кафедры было бы попросту бессмысленным, так как это сразу давало новый стимул укреплению ортодоксии в ключевой области вандальского королевства. На первом этапе правления Гунериха вообще известно только об одном случае преследования по религиозно-политическим мотивам – о преследовании манихеев, что должно было приветствоваться как арианской, так и ортодоксальной церковью. Естественно, первоначальную терпимость Гунериха в отношении ортодоксии можно считать вынужденной, учитывая известные политические обстоятельства. Может быть, у сына Гейзериха было намерение, как и у его преемника Гунтамунда, использовать большой «запас» своих подданных-ортодоксов против доставлявших все больше беспокойств и часто находившихся еще во тьме язычества племен берберов, правда, доказательств тому представить невозможно. Вескую причину первоначальной терпимости к ортодоксии, несомненно, следует усматривать в том, что Гунерих хотел еще больше, чем его отец, подчеркнуть свое господствующее положение по отношению к собственным соплеменникам. Об этом свидетельствует и то, что он приказал переименовать город Гадрумет (Сус) в Гунерихополис (после византийского завоевания переименован в Юстинианополис); однако его главной целью было снова установить принцип наследования престола по прямой линии вместо старшинства. Таким образом, он планировал утвердить наследование трона за своим сыном Хильдерихом, рожденным ортодоксальной Евдокией, и этой цели он добивался прямо-таки с ожесточенным фанатизмом, посвятив ей все свои силы.

Вскоре среди вандалов стала заметной сильная оппозиция этой реакционной цели. Знать пришла в беспокойство, и даже старые соратники Гейзериха, которых он на смертном одре особенно настойчиво рекомендовал своему сыну, заняли, как и родственники короля, скептическую или отрицательную позицию по отношению к его новым планам. И здесь со всей силой наружу вышло то демоническое и деспотическое начало в характере Гунериха, которое сближает его с таким драматическим образом, как, например, шекспировский Макбет. По принципу «divide et impera» (разделяй и властвуй) король попытался разбить и уничтожить различные группировки открытой, тайной и, наконец, даже потенциальной оппозиции. Служилая знать, среди которой называют comites («графы»), nobiles (нобили) и даже praepositus regni («препозиты империи»), понесла чрезвычайно жестокие наказания за неопределенность своих позиций или же за ортодоксальные убеждения; многие служилые люди потеряли свое денежное или натуральное вознаграждение и были приговорены к унизительным каторжным работам; у других была конфискована собственность, а сами они были отправлены в ссылку на Сицилию или Сардинию. Некоторых устранили по приказу короля, казнив их через сожжение или другими жестокими способами [115]; при этом возраст или высокое положение жертвы не служили препятствием. Так был позорно казнен королевский канцлер Хельдика, поставленный еще Гейзерихом; его жена также была приговорена к смертной казни. Вообще, бросается в глаза, что устранялась родня наказанных, так же как и их слуги. В конце концов король жестоко покарал арианских священников и собственных родственников. Он считал, что должен непременно заручиться идеологической поддержкой арианской церкви, и поэтому предоставил ей большие возможности, прежде всего финансовые; в ответ он ожидал безоговорочной преданности себе и своей политике. Арианский патриарх Юкунд, который ранее был «придворным священником» Теодориха, брата Гунериха, был публично сожжен, так как король подозревал его в заговоре против своего «нового» порядка престолонаследия. Также были казнены или брошены на съедение диким зверям другие неблагонадежные священники. Все эти жестокости надо рассматривать в значительной мере как средства защиты интересов государства, которые можно отстаивать, при известных условиях, даже с помощью устрашения. Кроме этого, ясно виден один мотив этих наказаний: так как источники в основном скрывают подоплеку, нам, конечно, не хватает понимания твердой последовательности в осуществлении королем политики гонений. Не случайно возмездие было направлено прежде всего против родственников короля, в особенности против его брата Теодориха, который, может быть, сам того не желая, стал центром оппозиции, так как в соответствии с принципом старшинства он мог считаться наследником престола после смерти Гунериха [116]. Разумеется, супруга Теодориха в особенности настаивала на этом праве, так что Гунерих приказал казнить ее мечом. Один из сыновей последовал за ней по этому скорбному пути, в то время как другие родственники и сам Теодорих отделались изгнанием.

Несомненно, таким образом, в течение 481 г. или, самое позднее, к началу 482 г., оппозиция новому порядку престолонаследия и другим притязаниям Гунериха была уничтожена или, во всяком случае, полностью разбита. Итак, теперь Гунерих мог заняться «решением» вопроса ортодоксальной веры, используя такие же радикальные средства. Непосредственные причины для преследований ортодоксов, к сожалению, опять же неясны. Естественно, оппозиционная аристократия установила тесные связи с неарианской частью населения, может быть, даже с ортодоксальными священниками. Поэтому во время гонений на ортодоксов проявляется также и стремление короля заручиться поддержкой нового порядка наследования престола со стороны епископов; тем не менее Гунерих по-прежнему не доверял им в политическом отношении и поэтому неоднократно пытался пресечь любые контакты с заморской ортодоксальной церковью. Может быть, одновременно и политическая активность императора Зинона подвигла короля вандалов к тому, чтобы снова отказаться от первоначального благорасположения по отношению к ортодоксам, позиция которых оставалась неизменной, то есть враждебной к еретикам и вандалам. Переход от преследований знати к гонениям на ортодоксов естественно видеть в том, что ортодоксальная служилая знать была для короля ощутимой помехой. При этом свою роль могло сыграть и чувство «национальной» обиды. Король и арианская церковь, естественно, осуждали своих соплеменников, в основном служилую знать, если замечали их в известном одеянии при посещении ортодоксального богослужения [117]. В результате возникали первые столкновения и наказания. Должно быть, непосредственно вслед за этим последовал запрет на занятие любых государственных и придворных должностей не-арианами. Следующее решение затрагивало ортодоксальную церковь прежде всего с финансовой точки зрения: а именно, постановление, что имущество умерших епископов переходит в государственную казну, в то время как наследники покойного должны заплатить в королевскую казну по 500 солидов. Самое позднее к началу 483 г. гонения приняли еще больший размах: почти 5000 епископов, священников, диаконов и влиятельных мирян-ортодоксов из Проконсульской Африки были собраны в городах Сикка Венерия (Эль Кеф) и Ларес, а оттуда под строгой охраной вандалов и мавров были переселены в несколько пустынных областей, находившихся под властью местных племен. Современник этих событий, хронист Виктор из Виты, который, несмотря на свою ортодоксальную позицию, может считаться надежным свидетелем, эпически изобразил это скорбное переселение 5000 человек как «страсти» и во многих отношениях сохранил его для истории (II, 26ff). Посредством этого масштабного мероприятия Гунерих хотел полностью очистить от ортодоксов Проконсулярскую Африку или, по меньшей мере, sortes Vandalorum (наделы варваров): руководящая прослойка в результате ссылки была почти полностью ликвидирована, а с мирянами надеялись легче справиться.

Наконец, эдиктом от 20 мая 483 г. король назначил на 1 февраля 484 г. собор как ортодоксальных, так и арианских епископов из находившейся под его властью части Северной Африки, явно надеясь этим внешне законным действием, в значительной степени имитировавшим религиозный спор ортодоксов и донатистов 411 г., еще больше расшатать фундамент ортодоксальной церкви. Демарш Византии так же не заставил Гунериха отказаться от своего плана, как и «контрпредложение» Евгения созвать вместо африканского вселенский собор [118]. Естественно, подобное предложение карфагенского митрополита можно считать весьма опасным; если, по утверждению Виктора из Виты, Евгений обосновывал свой план тем, что «все повсюду покорились его (Гунериха) власти», то король мог принять эту лесть исключительно как насмешку или провокацию. Мнение Евгения, что вопросы такой важности относятся к компетенции не местного, а вселенского собора, к делу не относится, тем более что он должен был иметь в виду, что римские императоры уже давно вмешивались в церковные и догматические вопросы. Поэтому приказ короля был поддержан. Собор состоялся при большом количестве участников: бросается в глаза, что наряду с неопределенным числом арианских епископов в соборе приняло участие 460 ортодоксальных епископов, в том числе из таких областей, как Ситифская и Цезарейская Мавритании, которые подчинялись вандальскому государству не полностью и не непосредственно. Примечательно, что эти епископы своим появлением выразили солидарность своим гонимым коллегам, хотя они в большинстве своем не разделили их скорбного пути. То же самое относится и к епископам Сардинии. Обе стороны очень хорошо подготовились к собору; ортодоксальные епископы предложили даже богословский манифест, известный под названием «liber fidei catholicae» (Книга ортодоксального исповедания). Однако очень быстро эта встреча привела к ожесточенным столкновениям и потасовкам, за которые, по словам Виктора, однозначно несет ответственность арианский патриарх Кирилл (Кирила). Гунерих в ответ на это издал несколько декретов, в которых вина за срыв заседаний возлагалась исключительно на ортодоксов, причем в этих дектретах упоминается и о волнениях среди населения. Также многократно осуждается деятельность ортодоксов в землях, принадлежавших вандалам, несмотря на действовавший в этом отношении запрет. Основное содержание королевского указа сводилось к переходу всех ортодоксов в арианство до 1 июня 484 г. Вместе с тем, всем упорствующим в соответствии с их рангом и социальным положением впредь грозили большие денежные штрафы вплоть до конфискации имущества, а также бичевание и ссылка. Отдельные положения этого законодательного акта, касающегося ортодоксов, до мелочей напоминают законы римских императоров о еретиках, которым, таким образом, с выгодой для себя подражал и над которыми одновременно иронизировал Гунерих. Несомненно, в этом можно с полным правом усматривать и своего рода историческое возмездие, так как ортодоксальная церковь под влиянием таких епископов, как Амвросий и Августин, всегда призывала государство к подавлению и насильственному обращению схизматиков, еретиков и язычников. Поэтому законы против вышеупомянутых слоев общества, собранные в Кодексе Феодосия, предоставили Гунериху удобный способ основательно рассчитаться с религиозными противниками, которых он одновременно опасался в качестве политических оппонентов [119]. Особенно строгие наказания грозили судьям и их подчиненным, участвовавшим в рассмотрении дел, при их недостаточной строгости.

Осуществление данных указов короля имеет, конечно же, свою собственную историю. Сначала во многих местах они очень строго исполнялись, и исполнительная власть часто была намного фанатичнее, чем текст закона. Органы правосудия, которым, по всей видимости, арианская церковь предоставила себя в распоряжение в качестве «вспомогательной полицейской организации», жестоко действовали в отношении женщин, детей, многократно добиваясь публичных насильственных обращений в арианство. Тем не менее также сильно возросло количество устоявших мучеников и исповедников, и поэтому во время самой жестокой фазы гонений ортодоксальная церковь получила по крайней мере сильную моральную поддержку. Больше всего, естественно, пострадали клир и епископы. У них не только отобрали церкви и церковное имущество и запретили им проводить богослужения, но и запретили проживать в городах и населенных пунктах. Теперь они были свободны как птицы, в то время как арианское духовенство присвоило конфискованное у них имущество. Отчасти участие ариан в насильственном обращении или карательных действиях объясняется, несомненно, их материальной заинтересованностью; с другой стороны, они видели, что это последний шанс присвоить себе власть и авторитет ортодоксальной церкви. Это ясно видно по тем особенно жестоким мерам по отношению к «разжалованным» ортодоксальным епископам, которые часто преследовались своими арианскими соперниками сильнее, чем исполнительными органами власти. Так, хотя рассказывают, что Гунерих просто затоптал конем группу епископов, которая неожиданно осадила его своими просьбами при одном из его выездов верхом, с другой стороны, он еще раз вступил в переговоры с оставшимися в живых и обещал им возвратить их должности, если они клятвенно пообещают стать сторонниками Хильдериха и прекратить всякую заморскую переписку. Эти требования очень понятны и весьма показательны в отношении «принципов» Гунериха. Были ли эти требования с самого начала задуманы как ловушка, во всяком случае, не доказано. Однако епископы, которые соглашались на вынужденную присягу, вынуждены были селиться наподобие колонов вблизи своих мест службы, в то время как продолжавшие упорствовать подвергались еще более суровому наказанию – ссылке на Корсику: там они должны были валить лес для государственных верфей.

Жестокость гонений на ортодоксов не осталась, как уже было сказано, без соответствующих последствий. Так, постановления Латеранского собора 487 г. признают, что действия Гунериха и его приверженцев привели к многочисленным случаям обращения в арианство не только мирян, но и монахинь, монахов, клириков, пресвитеров и даже епископов. Такие результаты отмечались, конечно, главным образом в Проконсульской Африке и прилегающей части Бизацены. О ситуации на окраинах территорий, находившихся под властью вандалов, мы знаем совсем мало; разумеется, гонения и жестокости со стороны ариан распространялись вплоть до района Габеского залива и на запад до мавританской Типасы, хотя ортодоксы в этих областях составляли, вероятно, подавляющее большинство населения.

Сам Гунерих, должно быть, надеялся на ощутимое усиление власти своего королевства в результате гонений, например, ликвидации многочисленных средних слоев населения. Нет сомнений, что в 483 и 484 гг., когда начали сказываться первые последствия гонений, он надеялся, что насильственное обращение ортодоксов вместе с обузданием родовой и служилой знати дадут ему возможность спокойно править относительно гомогенной массой населения: цель всех властителей со времен «расцвета» восточных деспотий или греческих тираний. Две «случайности», голод лета 484 г. и смерть самого короля 2 декабря того же года, обрекли эти планы на полный провал. Голод, по сообщениям Виктора из Виты, имел большой размах и привел к соответствующим последствиям [120]. Люди и звери падали жертвами засухи и голода, а общественные связи повсеместно ослаблялись и разрывались. Торговля и ремесла замерли, а люди в отчаянии устремлялись туда, где, по их мнению, они еще могли найти возможности выжить. Интересно указание Виктора, что многие тщетно пытались продаться в рабство, чтобы не умереть от голода; однако покупателей не было, и даже вандальские рабовладельцы подстрекали своих рабов к бегству, которое обычно жесточайшим образом каралось. Король и его служащие, естественно, были беспомощны перед этой природной катастрофой; и все-таки Гунерих проявил решимость не впускать в Карфаген голодающих, уже большей частью страдавших от заразных болезней. Помощь, по всей видимости, оказывалась только арианам и тем, кто проявлял готовность обратиться в арианство. Из этого замечания, взятого нами опять-таки у Виктора из Виты, мы можем извлечь, что размеры голода были ограничены. На карфагенских складах, несомненно, хранились значительные запасы всего необходимого, которые могли в случае нужды пополняться за счет заморских поставок. Вследствие этого сами вандалы скорее всего вряд ли страдали от голода. То же относится и к обширным окраинам вандальского государства; ибо Житие Фульгенция, написанное карфагенским диаконом Феррандом, правда, только около 530 г., в котором наряду со столицей описывается прежде всего южная Бизацена, вообще не упоминает о голоде 484 г. Из этого с необходимостью вытекает, что масштабы засухи в разных областях очень сильно отличались и, например, южная Бизацена вряд ли была ею затронута. Несмотря на это, не следует недооценивать последствия этого голода. По сообщению Виктора, голод еще от случая к случаю приводил к вынужденному обращению в арианство, но в целом оттеснил политику преследований на второй план, так как создалась совершенно новая ситуация и местные власти в областях, пораженных засухой, не могли сложа руки наблюдать за процессами разложения. Их усилия сконцентрировались на заботе о голодающих и больных и на налаживание обычной жизни. Однако со скорой – несколько загадочной – смертью короля гонения в еще большей степени лишились своей движущей силы.

Король умер в тот момент, когда его политика после многочисленных первоначальных успехов стремительно близилась к полному провалу. Он не сумел сломить ортодоксальную «оппозицию», моральная сила и общественный вес которой были заметны как и прежде. Одновременно провалились его планы наследования престола: вместо его сына Хильдериха на троне вандалов и аланов воцарился его племянник Гунтамунд.

В начале правления Гунтамунда, сына Гензона и внука Гейзериха, ненадежность наследства Гунериха стала, без сомнения, еще более заметна. Новому королю пришлось бы железной рукой или с большой ловкостью взяться за нерешенные проблемы, чтобы обрести хоть какую-то перспективу на успех. Однако соответствующие качества отсутствовали у правителя, который, судя по всему, был просто заурядной личностью; в любом случае, он не достигал масштабов Гейзериха [121]. По многим причинам считается, что правление Гунтамунда обозначило начало поздневандальского периода в Африке: жесткая внешняя и внутренняя политика Гейзериха и Гунериха теперь сменилась на более мягкий курс, в котором отражается слабеющая мощь северо-африканского государства. Этому соответствует все более сильная адаптация вандалов к местным нравам и обычаям, к одежде и роскошному образу жизни богатых римлян-провинциалов. Продвигавшаяся быстрыми темпами романизация, которая была частично связана также и с миссионерской деятельностью ортодоксальной церкви, естественно, открыла вандалам и новые блага образования, которые дали им возможность понимать античную культуру, а также христианский образ жизни и по мере надобности пользоваться ими. В этом развитии сказываются определенно позитивные элементы, и все же оно также означает дистанцирование от привычной военной, политической и аграрной деятельности, которая должна была иметь первостепенное значение для вандалов – тонкого высшего слоя общества. В этом отношении вместе с цивилизованным образом жизни, начало которого, естественно, следует возводить к периоду правления Гейзериха, начался социальный упадок вандалов: Прокопий несколькими годами позднее смог очень верно изобразить «конечную стадию» этого развития, противопоставляя изнеженным вандалам невзыскательных и упорных мавров.

Гунтамунд, по всей видимости, считал неудачной прежде всего церковную политику Гунериха и начал проводить новые мероприятия в этой области. Впрочем, даже тогда и речи быть не могло об очень терпимом и либеральном курсе; и все-таки уже в 487 г. Гунтамунд призывает из изгнания карфагенского епископа Евгения, а позднее допускает возвращение сосланных епископов и клириков, которые были восстановлены и в церковном имуществе (494 г.). Характерно, что за время правления Гунтамунда на обширных территориях вандальского королевства смогло распространиться монашество; Житие Фульгенция говорит об основании новых монастырей и также показывает, что под влиянием монахов тут и там повышался уровень духовной культуры. Религиозно-политический поворот Гунтамунда, конечно, был обусловлен некоторыми внешнеполитическими факторами. Уже в 482 г. император Зинон выпустил промонофизитский закон, так называемый Энотикон, следствием которого явился разрыв между ортодоксальными церквями востока и запада. Арианские круги государства вандалов могли только приветствовать этот раскол, гак как опасность конспиративной связи африканских ортодоксов с востоком (которая была до сих пор очень сильна) теперь отпадала. Гунтамунд мог теперь гораздо с большими основаниями, чем его предшественники, рассматривать возможность использования ортодоксального населения Северной Африки против постоянно наступающих берберских племен; по меньшей мере, он должен был стремиться к установлению прочного гражданского мира, так как наряду с берберской опасностью вскоре возникла новая угроза со стороны остготского государства Теодориха. Разумеется, нам кажется сомнительным, что Гунтамунду удалось в действительности установить гражданский мир. Низшие слои арианской церкви были, как и прежде, чрезвычайно враждебно настроены против ортодоксов и в особенности резко выступали против любых миссионерских предприятий в Проконсульской Африке. Фульгенций Руспийский, знаменитый африканский последователь Августина, сам в эти годы пострадал от нападок арианских клириков и был вынужден отступить перед ними. Может быть, именно эта неизменившаяся позиция многих арианских клириков привела к тому, что папа Геласий I еще в 496 г. назвал короля Гунтамунда «гонителем» [122], хотя это суждение, возможно, было вызвано только нерешительной политикой короля.

По свидетельствам различных источников, при Гунтамунде возобновились крупные столкновения между вандалами и мавритано-берберскими племенами южной Бизацены и южной Нумидии. Нападения и грабительские походы кочевников и полукочевников теперь доходили до пограничной области между Тебестой (Тебесса) и Капсой (Гафса), а может быть, уже и области средней Бизацены вокруг Телепта, Суфетулы или Суфеса. Незащищенность вандальских сухопутных границ и неспособность вандалов к боям в горах и пустынно-степных областях теперь привели к самым роковым последствиям. Если Людвиг Шмидт на основании некоторых указаний у поэтов Драконция и Фабия Планциада Фульгенция считает, что «кажется, Гунтамунду в конце концов удалось загнать мавров в их логово» [123], то тогда военное положение вандалов представляется в чересчур благоприятном свете. Ибо наряду с Житием Фульгенция так называемые Таблицы Альбертина ясно показывают, что юго-западные пограничные области подвергались все большей опасности. В этих «табличках» говорится о некоторых торговых соглашениях, датируемых временем правления Гунтамунда, которые после 21 апреля 496 г. были свернуты; впрочем, они характеризуют скромную жизнь мелких крестьян, работавших в соответствии с полурабским статусом колонов, в пограничной области между Тебестой и Капсой. Жизнь этих крестьян, тщательно проанализированная французским исследователем, очевидно, представляет собой полную противоположность благосостоянию высшего слоя вандалов или провинциальных римских землевладельцев; хотя они, должно быть, обладали личной свободой или же были почти свободны, в хозяйственном отношении они с большим трудом держались на плаву, так что должны были, естественно, в особенности опасаться берберских набегов [124].

Для положения вандальского государства тех лет крайне характерно, что теперь ускоренными темпами образовывались все новые берберские государства, а уже существующие усиливали свои позиции. К сожалению, мы едва ли располагаем достаточно точной информацией об этих государствах, называемых по местности (Уаварсенис, Ходна, Аврес, Дорсале) или по имени правителя (Немемха, Каваон); по своему популяционному и территориальному состоянию это были чрезвычайно шаткие образования, находившиеся под деспотической властью князей, а также их телохранителей и воинов. Современные источники характеризуют представителей этих государств главным образом как скотоводов-кочевников (а также кочевников на верблюдах), которые жили за счет грабежей земледельческого населения. Так как эти туземные государства враждовали между собой, вандальские короли также могли использовать их друг против друга. часть мавров, во всяком случае, еще на протяжении нескольких десятилетий оставалась под верховной властью вандалов [125].

После того как в Италии начало образовываться остготское королевство, Гунтамунд был вынужден бросить на произвол судьбы некоторые из своих заморских владений. Правда, сначала вандальский король использовал войну между Одоакром и Теодорихом для того, чтобы разграбить Сицилию. Однако вандальские войска были отбиты готами, и Гунтамунд в конце концов был вынужден просить у Теодориха мира: Сицилия была полностью включена в состав остготского государства и отныне больше не выплачивала вандалам никакой дани (491 г.).

Хотя внутриполитическое положение государства вандалов при Гунтамунде и определялось внешнеполитическими неудачами, все же оно выделяется – прежде всего по сравнению с периодом правления Гунериха – своим благополучием. Во многих сферах, по всей видимости, продолжалось спокойное развитие, а вне пределов зоны берберского наступления аграрное и ремесленное производство, похоже, вскоре выправилось после неудач голодного 484 г. Увеличились и размеры строительной деятельности. Культурные мероприятия короля дали особенный толчок трудам писателей и поэтов, среди которых выделяется Драконций. В Карфагене смог открыть школу грамматик Фелициан. Хотя Гунтамунд уделял развитию культуры не столь много внимания, как его наследник Трасамунд, все же его можно в определенном смысле считать ценителем культуры и искусства. Разумеется, его толерантность и здесь, как и в церковной сфере, имела свои пределы. Так, известный поэт и адвокат Блоссий Эмилий Драконций был заключен в тюрьму, так как он воспел как своего господина вместо короля какого-то чужака – очевидно, византийского императора. Гунтамунд, все-таки менее деспотичный по сравнению с Гунерихом, очевидно, рассматривал поступок известного писателя как государственную измену; поэтому Драконций, несмотря на написанное в тюрьме и наполненное смирением и самоуничижением стихотворение, «Satisfactio ad Gunthamundum regem Vandalorum» (Извинение перед Гунтамундом, королем вандалов), нескоро получил свободу [126].

Престол умершего 3 октября 496 г. Гунтамунда наследовал его брат Трасамунд, вершивший судьбы вандальского королевства в течение почти 30 лет (до 7 июня 523 г.). Естественно, на протяжении этого долгого правления выработалась определенная преемственность политики, которая была прежде всего заметна во внутриполитических предприятиях. Курс Трасамунда основывается прежде всего на соединении культурных тенденций Гунтамунда с антиортодоксальными мерами Гунериха. Именно по этой причине многие его современники высказывали весьма разноречивые оценки Трасамунда, но тем не менее почти все отмечали многочисленные положительные черты этой личности. Поэты Луксорий, Флавий Феликс и Флорентин восхваляют повелителя за его красоту и приветливость и превозносят его духовные и научные устремления. Даже полемические, направленные против Трасамунда произведения Фульгенция Руспийского или Житие Фульгенция, написанное Феррандом, удостоверяют философские и богословские интересы короля, который сделал своей первейшей задачей борьбу арианского учения против ортодоксальной догмы. И все же он пытался обозначить свое королевское превосходство в духовных спорах прежде всего с помощью «убеждения», так что он предстает в более привлекательном свете, чем Гейзерих и Гунерих, представители идеи абсолютной власти и безжалостной государственной необходимости [127].

Во внешней политике определяющим для правления Трасамунда было стремление к улучшению отношений с Византией и с королевством остготов. Король, несомненно, намеревался своей готовностью к компромиссу со средиземноморскими силами ликвидировать или косвенным образом уменьшить постоянно нависающую мавританскую угрозу. Присутствовавшая как среди вандалов, так и среди остготов потребность в безопасности привела – скорее всего в 500 г. – к заключению брака между Трасамундом и сестрой Теодориха Амалафридой [128]. Так как оба супруга уже успели овдоветь, мы можем уверенно считать движущей силой династические устремления обоих государств и их правительств: этот брачный союз как составная часть вошел в систему безопасности, которую Теодорих стремился создать с помощью династических браков внутри мира германских государств, образовавшихся в ходе Великого переселения, и удовлетворял честолюбие и политические амбиции Трасамунда, поскольку в приданое супруга принесла ему область Лилибея и свиту из 1000 знатных готов и 5000 вооруженных слуг. Пограничный камень с надписью «fines inter Vandalos et Gothos» (граница между вандалами и готами) указывает на изменения, явившиеся следствием брачного договора [129]. В политической практике, конечно, готско-вандальская дружба складывалась не так хорошо, как можно было бы предположить. Дело в том, что Теодорих был чрезвычайно заинтересован в поддержании двусторонних дружественных отношений, в то время как Трасамунд больше лавировал и – так как он, конечно, постоянно стремился вернуть своему государству былую мощь – пытался заигрывать с другими государствами, прежде всего Византией. Когда Теодорих в 508 г. запутался в войне на два фронта с Византией и франками, его зять Трасамунд занял выжидательную позицию. Пожалуй, будет несколько опрометчиво вслед за Людвигом Шмидтом делать из этого вывод, что между императором Анастасием I и королем Трасамундом существовал тайный договор [130]. И все же Трасамунд по крайней мере до прихода к власти императора Юстина I (518 г.) поддерживал отношения с Византией на самом высоком уровне, о чем свидетельствуют и вандальские монеты. Так, на золотых монетах Трасамунда появляются надпись DN (Dominus Noster) Anastasius РР (Pater Patriae) Aug(ustus) (государь наш Анастасий, отец отчизны Август) и изображение этого императора [131]. Так как Юстин и Юстиниан, его племянник, побуждаемые чрезвычайно сильными ортодоксальными пристрастиями, выступили в защиту изгнанных Трасамундом африканских епископов, вандало-византийские отношения с 518 г. начали резко ухудшаться. Между тем в 510 г. чуть не произошел разрыв с государством остготов, так как Трасамунд поддержал деньгами бежавшего в Африку претендента на вестготский престол Гесалеха. Теодорих должен был воспринять это как крайне бесцеремонное отношение, ибо в те годы государство вестготов находилось под остготской опекой; вследствие этого он направил вандальскому королю энергичный протест, после чего Трасамунд послал своему шурину письмо с извинениями в сопровождении богатых подарков. Эпизод закончился отклонением этих подарков и серьезным предупреждением действовать в будущем более предусмотрительно. С этого момента, кажется, отношения между остготской и вандальской державами снова вошли в нормальное русло. Конечно, нельзя не удивляться тому, что Амалафриде не удалось оказать на вандальскую политику сколько-нибудь самостоятельное, а тем самым, естественно, проготское влияние. Скорее всего она предприняла такую попытку, однако уступила Трасамунду в искусстве дипломатии; когда после смерти супруга она стала действовать более самостоятельно и составила вместе со своей свитой и, по всей видимости, при поддержке мавританских племен заговор против вышедшего из союза с остготами Хильдериха, она была заключена в тюрьму и умерла загадочной смертью. Хильдерих устранил и ее готское окружение.

Во время правления Трасамунда вандальское государство понесло большие потери и со стороны мавро-берберских племен. Наряду с пустынно-степными племенами, локализуемыми западнее и восточнее, и жителями горного массива Аврес приблизительно с 510 г. начались волнения среди племен из гор среднего Туниса между Тебестой (Тебессой) и Телептом (Мединет-эль-Кедима). Под руководством князя Гуэфана, постепенно приобретавшего все большую известность, они начали наступление против культурных территорий. Урон, наносимый вандалам и провинциалам, поначалу был еще более ли менее терпимым, пока сын Гуэфана Антала – может быть, уже с начала 20-х годов VI века – не разграбил города восточного побережья Туниса. Располагавшиеся западнее города Тамугади (Тимгад) и Багаи в поздневандальскую эпоху также стали жертвами берберских нападений; вероятно, на какое-то время они даже попали в руки племен из области Авреса. Направление удара и тенденции этих нападений в целом ясны; к концу правления Трасамунда они представляли собой для вандальского государства угрозу, которая затрагивала не только пограничные и близлежащие области, но и ставила под вопрос общую безопасность. Это явствует даже из экспедиции Трасамунда против триполитанского деспота Каваона, на которого двинулась конная армия. Однако Каваон располагал не только хорошей разведкой, которая доносила ему о силах, направлении движения и, кроме того, намерениях врага и настроениях населения провинций, но и обладал значительными тактическими способностями. Он отгородил свой обоз воинами и верблюдами, а также наездниками на верблюдах и тем самым использовал страх вандальских коней перед верблюдами. По сообщению Прокопия, вследствие этого вандалы потерпели чувствительное поражение [132].

Внутренняя политика Трасамунда известна нам главным образом по сообщениям о возобновившейся церковной борьбе. Трасамунд никоим образом не скрывал своего враждебного отношения к ортодоксальному христианству, однако, в отличие от Гунериха, действовал с помощью более тонких приемов, предоставленных ему его образованием и богословскими познаниями. В общем он, пожалуй, не собирался вновь начинать суровые преследования, которые постепенно сошли на нет уже при Гунтамунде. В качестве основных методов он применял убеждение и подкуп. Обращенные вознаграждались подарками и должностями и могли рассчитывать на помилование в случае, если они до того заслуживали наказания. Честные приверженцы ортодоксальной веры в основном отвечали королю только презрением. Разумеется, с самого начала он с крайним недоверием следил за епископами, и самое позднее с 499 г. бизаценский епископ Руфиниан жил в изгнании на маленьком острове неподалеку от Сицилии. Вскоре после своего восшествия на престол Трасамунд выпустил эдикт, в соответствии с которым епископские кафедры, вакантные из-за смерти занимавших их епископов, не могли быть заняты никем другим. В этом отношении он поступал строже, чем Гунерих до 482 или 483 г. Ибо – прежде всего в 502 г. – еще действовавшие епископы уступили напору осиротевших общин и во многих местах рукоположили новых епископов – последним скорее всего был уже знаменитый аббат Фульгенций Руспийский – и навлекли на себя в качестве наказания изгнание в Сардинию. Этот остров и прежде служил для подобных целей, но прославился именно этим более чем двадцатилетним пребыванием в ссылке многих африканских епископов (число которых называется как 60, 120 или 220). Разумеется, Трасамунд не стал приставлять ортодоксальных пастырей к выполнению самых грязных работ, как это делал Гунерих. Они жили в Каранарии (Кальяри) или в его окрестностях в полной безопасности, объединялись в монашеские общины и в своих душеспасительных трудах даже могли поддерживать связи со своими родными общинами. То, что сообщается нам об исключенных из церковного общения африканцах, навещавших изгнанных епископов, чтобы оправдаться перед ними, проливает определенный свет на великодушие – или равнодушие – Трасамунда. Естественно, в этом одновременно проявляется и огромный авторитет этих изгнанников, пользовавшихся поддержкой папы Симмаха и других итальянских братьев по вере, но и со своей стороны развивавших свою пастырскую и богословскую деятельность в самых разных направлениях [133]. Приблизительно с 515 г. Фульгенций Руспийский становится кем-то вроде представителя этих изгнанников. Его перевезли в Карфаген, где разрешили жить в относительной свободе, но он должен был ответить королю в письменной форме на ряд запутанных богословских вопросов. Как показывают дошедшие до нас сочинения из этого «диспута», Фульгенций обращался к королю с формальной покорностью, но на самом деле с догматической суровостью, как то пристало последователю Августина (Ad Thrasamundum regem: Contra Arianos – К королю Тразамунду: против ариан). Очевидно, Трасамунд и его придворные духовники уступали диалектике и казуистике этой школы. В конце концов они отказались от ведения богословских дискуссий и тем самым прекратили последние попытки одолеть ортодоксальное христианство с помощью соответствующих средств. Сложно сказать, кто одержал формальную победу в этой борьбе: само собой, Фульгенций после провала этого нового «религиозного диалога» был вынужден вновь испытать тяжести изгнания; его братья по епископату также оставались в Сардинии до начала правления Хильдериха. И все же во многих отношениях трудно избавиться от впечатления, что с пребыванием Фульгенция в Карфагене наступил окончательный кризис арианства в Северной Африке. С обеих сторон появлялись новые обращенные, однако все еще лишенная руководства ортодоксальная церковь сумела по крайней мере сохранить свой «капитал». Ортодоксальные монастыри в Северной Африке в то время даже переживали свой расцвет и, таким образом, – и в отношении пастырской деятельности- заполняли бреши, возникшие в результате изгнания епископов.

Говоря о духовной жизни во времена Трасамунда, следует назвать нескольких поэтов, таких как Луксорий, Флавий Феликс и Флорентин, которые выдвинулись прежде всего за счет мифологических спекуляций и хвалебных стихотворений, посвященных королю и его столице Карфагену. Из их утрированных описаний – как, впрочем, и из свидетельств ортодоксальной литературы – можно заключить, что во многих отношениях правление Трасамунда все еще было периодом расцвета вандальского государства. Несмотря на нападения мавров, процветали земледелие и ремесла, а Карфаген предоставлял вандалам широчайшие торговые возможности. Король любил роскошь и великолепие и охотно позволял поэтам воспевать себя в качестве строителя, например, роскошных бань. Даже в произведениях Фульгенция или в посвященной ему биографии Ферранда проскальзывает кое-что из этого внешнего блеска. Что парадоксально: эти труды богословского направления возникли отчасти именно благодаря условиям поздневандальской эпохи, а их написанию никто по меньшей мере не препятствовал. Интеллектуальный деспотизм Трасамунда все-таки не приводил ни к какой унификации взглядов, а «гарантировал» духовную свободу, по крайней мере в изгнании. Поэтому письма и другие сочинения Фульгенция ни в коем случае не касаются только проблемы вандальского арианства. Напротив, великий ученик Августина вмешивался в пелагианские споры и рассматривал проблемы, которыми интересовались и в Византийской империи; не случайно богословие Фульгенция повлияло также на схоластику [134].

Наследником Трасамунда стал Хильдерих, сын Гунериха и Евдокии, дату рождения которого можно очень приблизительно отнести к периоду между 456 и 472 гг. От уже довольно пожилого, изнеженного и как по своему происхождению, так и по своим симпатиям находящегося под римским влиянием правителя, который встал во главе государства непосредственно после смерти Трасамунда 7 июня 523 г., вряд ли можно было ожидать проведения политики в подлинно вандальских интересах [135]. За свое восшествие на королевский престол он, очевидно, должен был благодарить только Трасамунда, неукоснительно следовавшего установленному Гейзерихом порядку наследования. И все же Трасамунд испытывал к своему наследнику определенное недоверие, из-за чего он взял у него клятвенное обязательство в качестве короля вандалов не поддерживать и не восстанавливать ортодоксальную веру. Порицаемый многочисленными источниками за свою нерешительность, но восхваляемый другими за мягкость и терпимость король – которого безмерно превозносит Житие Фульгенция, написанное Феррандом, в то время как Прокопий примечательным образом колеблется в своей оценке – обошел клятву, данную своему предшественнику, призвав обратно изгнанных ортодоксальных епископов еще до своего формального восшествия на трон, одновременно позволив назначить перевыборы в осиротевших епископствах [136]. Позитивное решение проблемы ортодоксальной церкви являлось, очевидно, личным желанием короля, но, вполне возможно, соответствовало также его внутриполитическому плану и его внешнеполитическим устремлениям, упиравшимся в тесное сотрудничество с Византией.

Ортодоксальная церковь, естественно, сразу же воспользовалась предоставившимися ей возможностями. Были вновь заняты многочисленные епископства, и уже в 523 г. только в Бизацене состоялись два поместных собора (в Юнке и Суфесе), в которых принимал участие и Фульгенций Руспийский. Ортодоксальная церковь была восстановлена также в имущественных правах, и 5 февраля 525 г. под председательством нового митрополита (Бонифация) в Карфагене даже состоялся общий африканский собор [137], в котором участвовали 61 епископ из Проконсульской Африки, Бизацены и Нумидии, а также из Мавритании и Триполитании. На первый взгляд удивляет незначительное число епископов – по сравнению с числом клириков (около 460), участвовавших в гораздо более опасных религиозных дискуссиях 484 г. Следует подчеркнуть, что, несмотря на благожелательное отношение Хильдериха, не все епископские кафедры были заняты вновь. И это не было решающим обстоятельством. Среди участников этого собора находились преимущественно епископы из Проконсульской Африки, в то время как Бизацена и Нумидия прислали лишь нескольких «наблюдателей»; появились также два триполитанских епископа, в то время как от обширной Мавритании присутствовал лишь один участник. Как объяснить это удивительное распределение, ведь следовало бы предположить, что по благожелательности Хильдериха все северо-африканские диоцезы или по крайней мере провинции скорее всего с благодарностью использовали бы возможность совместно устроить свои церковные дела? Акты собора показывают, что в то время, когда карфагенская и другие епископские кафедры оставались вакантными, между отдельными епископами и между епископами и аббатами возникали многочисленные споры по поводу разграничения сфер деятельности, для устранения которых требовались значительные усилия; основанием для иерархических преобразований были постановления собора 418 г., в котором принимал участие еще Августин. Этих старых установлений, однако, было недостаточно для решения многих новых проблем, которые зачастую были связаны с личными противоречиями руководителей церкви. Так, достоверно засвидетельствованы такие противоречия между митрополитом Бонифацием и бизаценским примасом Либератом; последний хотел доказать свою независимость от Карфагена и для этого «блокировал» большинством своих провинциальных клириков карфагенский собор. Вряд ли собор 525 г. мог рассчитывать на мавританских епископов, в столь большом количестве появившихся на «соборе» 484 г., так как вандальское влияние сохранилось только в нескольких прибрежных городах этой провинции; то же самое относится и к Нумидии, и удивления достойно уже то, что в Карфагене вообще появились четыре епископа из южной Нумидии, так как это могло произойти, собственно говоря, только с согласия соответствующих берберских князей, если не брать в расчет вандало-мавританское совладение в областях этих городов. Таким образом, собор 525 г. обнаруживает многочисленные парадоксы, два из которых кажутся особенно поразительными: 1. В ортодоксальной церкви, с трудом восстановленной в ее внешнем благосостоянии, тотчас обнаруживаются значительные внутренние противоречия. 2. Упадок вандальской мощи прямо и косвенно наносит вред ортодоксальной церкви, которая теперь располагает в Северной Африке крайне ограниченным «оперативным пространством». Эта взаимосвязь показательна, естественно, и в отношении вандальской политики.

И все же во многих аспектах тогдашняя африканская церковь вскоре вновь вступила в пору расцвета. Без сомнения, при этом большую роль сыграл авторитет испытанных и закаленных в изгнании епископов, и в особенности большой вклад в дело церковного преобразования, строительства монашества и развития современного богословия, несмотря на маргинальность своего статуса провинциального епископа, внес активно действовавший еще до 2 января 527 г. Фульгенций [138]. В арианстве, по всей видимости, уже почти не предпринимали никаких действий против Фульгенция и его «школы», хотя арианская реакция, несомненно, планировала новое наступление при следующем короле – Гелимере.

«Разрыв» с арианством, как мы можем назвать проортодоксальную религиозную политику Хильдериха, во всяком случае поначалу не повлек за собой никаких нежелательных последствий. Поэтому король считал новое внутриполитическое положение довольно стабильным и лишь пытался еще больше укрепить его с помощью изменения внешней политики. Говоря кратко, он отказался от союза с остготами и пошел на тесное сближение с Византийской империей Юстина и Юстиниана, вновь возвращающейся в лоно ортодоксальной церкви. Нет ничего необычного в том, что Хильдерих чеканил монету с изображением Юстина, принимая во внимание сходную практику некоторых его предшественников или королей других переселившихся народов. Однако и литературные источники считают его почти что клиентом Юстина или Юстиниана, причем они, естественно, имеют в виду его «римское» происхождение. Кроме многочисленных вандальских группировок (например, окружение Гелимера), кажется, провизантийской и проортодоксальной политике Хильдериха сопротивление оказывали также Амалафрида и ее готская свита. И все-таки король мог с легкостью действовать наперекор вдове своего предшественника и ее свите: очевидно, к этому времени (начало 526 г.) он еще крепко сидел в седле. Когда Теодорих Великий узнал о смерти своей сестры в тюрьме, он начал подготовку к походу возмездия. Однако он скончался, а его внук и наследник Аталарих, находившийся под опекой своей матери Амаласвинты, вынужден был ограничиться письменным протестом [139]. Если угроза со стороны остготов была предотвращена волей случая, тем больше беспокойства причиняли королю грабительские походы мавров, которые в конце концов стали доходить до восточного побережья Туниса. Племянник Хильдериха Гоамер, чье прозвище «вандальский Ахилл» позволяет говорить о соответствующем уровне его военном искусстве, смог одержать над маврами Дорсальских гор под предводительством Анталы лишь временную победу. Когда в конце концов он последовал за ними в горы (528-529 гг.), его войска, привыкшие только к конному бою, попав в засаду, потерпели сокрушительное поражение, о котором наряду с Прокопием убедительно и наглядно повествует поэт Корипп [140]. Отныне восточное побережье вандальского государства с такими городами, как Руспа, Тапс и Гадрумет, лишилось какой-либо защиты и было тем самым отдано во власть берберских набегов; после смерти Фульгенция эти портовые города были преданы огню или по крайней мере основательно разграблены мавританскими войсками.

Само собой, внутренняя оппозиция до конца использовала военное фиаско Хильдериха и его сторонников. Заговор высокопоставленных вандалов сгруппировался вокруг Гелимера, который и был провозглашен претендентом на престол. Хильдерих был свергнут и заключен в тюрьму вместе с Гоамером и другими членами своей семьи. На его место 15 июня 530 г. вступил Гелимер, внук Гензона и сын Гейлариса. На нем заканчивается «галерея» вандальских королей (Куртуа).

Так как Гелимер был замешан в заговор против своего предшественника и сразу же приступил к переменам во внутренней и внешней политике, направленным против ортодоксальной церкви и в определенном отношении против Византии, он вскоре столкнулся со значительными трудностями. Не случайно источники, отражающие в конечном счете ортодоксальные и римско-византийские представления, изображают его узурпатором и тираном, причем исключения не составляет даже объективный и приводящий довольно обоснованную аргументацию Прокопий [141]. Вряд ли фактор «узурпации» произвел сильное впечатление на мавров (хотя Гелимер участвовал в разгроме войск Анталы), однако ортодоксальное провинциальное население, должно быть, отстранилось от нового короля, осознанно проводящего проарианскую политику, и в то же время оно могло надеяться на византийское освобождение и вряд ли опасалось больших притеснений со стороны императора.

Если положение Гелимера во внутренней политике с самого начала было очень тяжелым, то в политике внешней он вскоре столкнулся с еще более значительными трудностями. Остготы отказались признать его из страха перед Византией, с вестготским королевством не существовало тесных отношений, а стремящийся к экспансии император Юстиниан с самого начала занял враждебную позицию. Так как на первых порах император был занят неудачной войной с персами, сначала он ограничился нотой протеста, главной целью которой была попытка оставить Хильдериха по крайней мере в качестве «фиктивного» короля. Когда Гелимер ответил на это дерзкое требование лишь ужесточением содержания Хильдериха и ослеплением Гоамера, император письменно потребовал выдачи Хильдериха и Гоамера. Согласиться на это было бы безумием, ибо «фиктивный король» в руках Юстиниана мог, да и должен был стать поводом для разнообразных политических спекуляций. По сообщению Прокопия, Гелимер, разумеется, не только сообщил императору о своем отказе, но и поставил себя в своем письме на одну ступень с Юстинианом в качестве василевса, что не могло быть воспринято иначе как беспримерная дерзость и провокация. Месть за это не заставила себя долго ждать.

Разразившаяся вскоре после этого война, которую, отталкиваясь от авторитетного описания Прокопия, следует называть «войной с вандалами», отягщена, так сказать, преднамеренной виновностью обеих сторон. Средства и цели были сомнительными как у Гелимера, так и у Юстиниана. Один пришел к власти как узурпатор или тиран и проявлял решимость безусловно отстаивать свои сомнительные права на престол, для другого узурпация явилась поводом вмешаться в далекие африканские проблемы и заявить свои притязания на территории, по договору уже давно отошедшие от империи. Прокопий ясно осознавал эту обоюдную виновность, однако Бертольд Рубин имел полное право с соответствующим ударением подчеркнуть, что историк «при всей антипатии к Гелимеру испытывал гораздо большую неприязнь к Юстиниану, иначе вряд ли бы он столь неприкрыто давал понять противоправность византийского вмешательства в африканские дела» [142]. Юстиниану удалось в 532 г. заключить выгодный для обеих сторон мир с персидским царем Хосровом, и после поражения опасного восстания Ника он смог приступить к снаряжению войск Велизария против вандальского государства. Окончательное решение об объявлении войны состоялось только после долгих дискуссий, так как против очевидно дорогостоящего предприятия выступали важные финансовые и военные советники. В конечном итоге решающее значение для Юстиниана возымело, по всей видимости, указание одного епископа на страдания африканских ортодоксов. Таким образом, вновь был задействован фактор «Священной войны», который по крайней мере в формальном отношении придавал этим действиям желанный оттенок и смог бы сбалансировать провал, возможность которого все-таки не исключалась, по крайней мере в моральном плане.

Возможности набора войска были очень ограничены; наряду с личной гвардией главнокомандующего Велизария, которого сопровождали его супруга Антонина и историк Прокопий, армия насчитывала лишь 10 000 пехоты и 5000 всадников. Однако было собрано значительное количество военной техники и предоставлен в распоряжение довольно большой флот из 500 кораблей. Когда экспедиция началась летом 533 г., вследствие этих причин можно было рассчитывать на успех, нанеся удар по центральным областям вандальского королевства. Поспешно собранная экспедиция все-таки вряд ли могла пойти на войну на море. Однако вскоре оказалось, что опасаться контрудара со стороны вандалов было нечего; во-первых, Гелимер, по видимости, не ожидал скорого нападения византийцев, а во-вторых, его руки были связаны набегами мавров, отпадением знатного провинциала Пуденция в Триполитании и восстанием на Сардинии. Таким образом, византийцы появились как раз в тот момент, когда их противники оказались в довольно сложной ситуации, которую можно было использовать. Конечно, Гелимер и сам с почти преступным легкомыслием недооценил образ действий противника и тем самым способствовал его успехам. Не поверив в возможность византийского нападения, он послал элитные войска числом 5000 человек под командой своего брата Таты (Цазона) на 120 быстроходных парусниках на Сардинию, чтобы вновь овладеть островом, отпавшим вследствие измены наместника Годы (королевского раба готского происхождения). Тем самым он не только ослабил свои наземные вооруженные силы, но и скорее всего уже не располагал кораблями для обороны побережья. Естественно, эти обстоятельства пошли на пользу Велизарию. После промежуточной высадки на Сицилии, где остготская королева Амаласвинта даже позволила византийцам закупить провизию и Прокопий предпринял необходимую разведку положения врага, византийский флот отплыл к африканскому берегу. 31 августа 533 г. войска высадились у предгорья Капут Вада (Рас Кабудия) и двинулись в сопровождении флота на север [143]. К ходу экспедиции, до сих пор успешному, вскоре присоединились и преимущества в пропаганде. Велизарий повсюду находил сторонников среди населения провинций, по большей части придерживавшегося ортодоксального вероисповедания, заявлением, что византийские войска пришли только как «освободители» от тирании. Поначалу, пожалуй, этот лозунг был встречен с большим доверием, так как гражданское население еще не познакомилось с грабежами солдат Велизария, а еще меньше с византийскими налогами.

После оказавшейся для него внезапной высадки врага Гелимер потерял много времени на материальную, а также на психологическую подготовку к войне. Столица также осталась беззащитной перед возможным нападением византийского флота, когда Гелимер попытался остановить вражеское продвижение у Децима (около 15 км на юг от Карфагена). Он смог лишь перегородить гавань цепями, взять под стражу византийских купцов, подозреваемых в заговоре, и казнить Хильдериха вместе с его римскими сторонниками. То, что Гелимер чувствовал себя уже крайне неуверенно, явствует не только из направленной вестготскому королю Тевду просьбы о помощи, но и, скорее, из того обстоятельства, что король вандалов послал своего тайного секретаря Бонифация со своей королевской сокровищницей в Гиппоне-Регии, откуда в случае проигрыша войны он должен был отплыть в государство вестготов. И все-таки король предпринимал энергичные попытки окружить византийцев у Децима, южнее Тунисского озера, тремя воинскими отрядами, имея в виду, несомненно, классические античные примеры подобных сражений. Это намерение провалилось, так как вандальские отряды были не очень сильны, а наступательные действия были плохо согласованы. Правда, король достиг тактического успеха, но не использовал его, так как после гибели своего брата Амматы он перестал надлежащим образом заниматься военными делами. Между тем Велизарий перестроил свои войска и конной атакой вечером 13 сентября 533 г. добился легкой победы над Гелимером. Так как Гелимер не мог думать о том, чтобы защищать от врага едва укрепленную столицу, он бежал в направлении Нумидии. Поэтому Карфаген достался византийскому полководцу без боя; там он попытался, также и с помощью мягкого обращения с попавшими в плен вандалами, создать благоприятное для себя настроение и нормализировать течение жизни. Поначалу население, очевидно, ничем не обременялось, а солдатские бесчинства строго карались. В особенности Велизарий заботился о скорейшем восстановлении укреплений. В Византии первые известия о победе вызвали быструю реакцию; жадный до успеха Юстиниан уже в постановлении от 21 ноября 533 г. принял триумфальные имена Alanicus, Vandalicus и Africanus (Аланский, Вандальский, Африканский), что все-таки кажется несколько преждевременным.

Ибо вандалы ни в коем случае еще не считали себя окончательно побежденными. Хотя Гелимер потерпел поражение, общее положение все же давало ему повод ко многим надеждам. Хотя испрашиваемая вестготская помощь не пришла, однако после удачного завершения сардинского похода со своими отборными частями вернулся Тата. Кроме того, вандальский король развернул активную пропаганду среди карфагенского населения и даже среди византийских войск, так что многие военные части Велизария, в особенности гунны и массагеты, стали колебаться. Мавританские князья, которые после успеха Велизария по большей части объявили себя сторонниками императора, также были увлечены этой агитацией, во всяком случае, они разрешили своим подданным сражаться на стороне вандалов.

Кроме того, Гелимеру удалось организовать нечто вроде партизанской войны населения страны против византийских войск, над которой хотя и иронизирует Прокопий, но которая сильно вредила по крайней мере византийскому обозу. Вряд ли будет преувеличением рассматривать эти различные выражения провандальских симпатий в Северной Африке как начало антивизантийского движения, которое, разумеется, приобрело активный характер только после долгого подготовительного периода. Во всяком случае, эти факторы дали Гелимеру сильный моральный импульс, и вскоре он решился предложить противнику бой у ворот Карфагена. Велизарий, естественно, не ответил на этот дерзкий вызов, а двинулся за отступающим вандальским королем, который отошел, будучи не в состоянии вести правильную осаду. Таким образом, в середине декабря 533 г. у Трикамара, приблизительно в 30 км от Карфагена (точная локализация невозможна), состоялось новое сражение. Вандальское построение было достаточно умелым; центр сформировали войска Таты, к которым были добавлены фланги из вандальских частей; второй (тыловой) эшелон был полностью составлен из мавританских вспомогательных отрядов. В некотором соответствии с этим построением византийский центр состоял из личного отряда Велизария, в то время как федераты образовали левый, а регулярные войска – правый фланг. Определенная нерешительность вандалов, которых Гелимер не сумел вовремя пустить в атаку, вновь обернулась роковой ошибкой. Тэта до самой своей гибели в гуще сражения оказывал ожесточенное сопротивление атаковавшей гвардии Велизария. Затем дело дошло до общего бегства вандалов, прежде всего до бегства короля в сопровождении немногочисленной свиты в отдаленный горный массив Эдуг к западу от Гиппона-Регия [144]. То, что король признал свое дело проигранным, послужило началом всеобщего распада. Лагерь с женщинами, детьми и богатой казной попал в руки Велизария, который в кратчайшие сроки приступил к полной ликвидации остатков вандальского королевства. Бежавшие вандалы по возможности захватывались в плен, а важнейшие опорные пункты бывшего государства вандалов, такие как Сардиния, Корсика, Балеарские острова и укрепления Гиппона-Регия, Цезарея, Септон и Гадейра, занимались небольшими отрядами Велизария. На всей завоеванной территории очень скоро начала работать византийская администрация, что тождественно тяжелому гнету налогов, обрушившемуся на гражданское население. Война и бюрократия чрезвычайно быстро поглотили благосостояние, накапливавшееся в течение вандальского правления.

Между тем Гелимер еще до марта или апреля 534 г. держался в недоступном горном массиве Эдуг, где он пользовался также защитой верных мавританских подданных. Однако к делу целенаправленно приступил специальный отряд под руководством Фары, которому почти что удалось уморить несчастного короля голодом. Дело дошло до переговоров, и Гелимер в конце концов сдался, получив гарантии того, что он будет возведен в звание патриция и получит обширные земельные владения.

Тем самым история последнего короля вандалов подходит к концу. Дружелюбно принятый Велизарием в Карфагене, он вместе с другими военнопленными и добычей тотчас был перевезен в Константинополь, где шла подготовка к торжествам по случаю победы, в центре которых стояло триумфальное шествие удачливого полководца. Как высоко, должно быть, оценил победу над вандалами Юстиниан, если он, для которого в других случаях важна была лишь собственная слава, оказал такие почести Велизарию! Гелимер был тут же наделен владением в Галатии и закончил свой жизненный путь, начинавшийся со столь большими надеждами, как «ленник» императора. Так как он продолжал придерживаться своих арианских убеждений, он не получил обещанного ему поначалу титула патриция.

Кр. Куртуа недавно вновь совершенно справедливо указал на чрезвычайно эпигонские, даже патологические черты характера последнего короля вандалов [145]. Наделенный блестящими дарованиями, даже можно сказать, преданный музам король был, во всяком случае, совиновником разрушения своего государства. О его узурпации можно думать все что угодно: как бы то ни было, ему следовало бы придерживаться однажды выбранной энергичной политики, не позволяя сомнениям и упрекам отклонять себя с взятого курса. Описанный Прокопием эпизод, в соответствии с которым король вскоре после начала войны послал своего тайного советника с королевской казной в Гиппон-Регий, чтобы спасти бесценные сокровища – которые затем все равно попали в руки византийцев – и в случае необходимости увезти их в королевство вестготов, наводит на размышления. Гелимер не был уверен в своей победе и, пожалуй, также в своем государстве и потому очень плохо организовал и проводил сопротивление против Византии как в целом, так и в деталях. Ответственность, добровольно взятая им на себя, была для него слишком тяжела. Конечно, не он один противостоит Гейзериху в качестве эпигона; династия Хасдингов, как почти все династии Великого переселения народов, очень быстро истощилась и показала себя неспособной совладать с идущим высокими темпами процессом романизации. Естественно, этот приговор относится ко всей совокупности вандалов и аланов, поселившихся в Африке. После первых блестящих успехов они ослабели в своем благополучии и пали жертвой влияния чуждого окружения, не вступив в позитивный контакт с местным населением. То, что конец наступил так быстро, все же следует приписать личным недостаткам Гелимера. Более удачная внешняя политика или же более умелое военное руководство короля могли бы скорее всего обеспечить вандальскому государству существование еще на несколько десятилетий.