• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В последние месяцы 1984 года и Гордиевскому, и лондонской резидентуре стало ясно, что КГБ поддерживает кандидатуру Михаила Горбачева как преемника дышащего на ладан Черненко. Еще до приезда Горбачева как руководителя советской парламентской делегации в Великобританию в декабре 1984 года, во время которой он провел переговоры с Маргарет Тэтчер, Центр начал бомбардировать лондонскую резидентуру запросами материалов для Горбачева. К некоторому удивлению, после направления материала приходили дополнительные запросы. Очевидно, после бесед с сотрудниками КГБ Горбачев кое-что спрашивал. Например, каковы возможные результаты восьмимесячной забастовки шахтеров, на что шахтеры живут, откуда поступают к ним средства во время забастовки, сколько они получают в неделю, хватает ли этого для того, чтобы прожить. Да и во время визита Горбачева Центр постоянно держал Гордиевского в напряжении, заставляя ежедневно присылать сведения. Визит явно удался. Если уж Маргарет Тэтчер решила, что она может «иметь дело» с Горбачевым, то он явно был того же мнения. Операция РЯН окончательно канула в прошлое.

Тем не менее Центр продолжал опасаться, что Соединенные Штаты и страны НАТО стремились достичь крупного стратегического перевеса над Советским Союзом. В феврале 1985 года лондонская резидентура получила краткую справку из Центра, озаглавленную «Американская политика милитаризации космоса», первую по такому вопросу. Сопроводительное письмо начальника Третьего отдела Николая Петровича Грибина характеризовало американские планы в космосе как еще одно свидетельство «настойчивости американской администрации в достижении военного превосходства над Советским Союзом». В письме говорилось также, что Соединенные Штаты планировали оснастить свой космический «Шаттл» «оружием для выведения из строя системы ориентирования советских спутников или использования этого корабля как бомбардировщика». Теперь на СОИ смотрели с большей тревогой, чем два года назад. В апреле 1985 года полковник А.И. Сажин, военный атташе в лондонском посольстве, сообщил на заседании дипломатов и работников разведки, что, по подсчетам Москвы, системы СОИ смогут рано или поздно перехватывать до 90 процентов советских стратегических ракет. Он считал, что у советской исследовательской программы СОИ мало шансов сравняться с американской.

Плачевное экономическое положение Советского Союза значительно затрудняло конкуренцию его с Западом. Будучи лучше других информировано о положении дел на Западе, ПГУ прекрасно представляло себе огромный и все возрастающий экономический перевес стран Запада и его взгляд на Советский Союз, как на «Верхнюю Вольту с ракетами», а не на истинную сверхдержаву. Параноидальный страх первого ядерного удара западных стран сменился боязнью западного заговора с целью использования экономической слабости СССР. Особенно всполошился Центр после получения документа ЦРУ, в котором перечислялись области по сбору разведданных в Советском Союзе: в частности, советские потребности в импорте зерна и другой сельскохозяйственной продукции, его валютные резервы, потребности СССР в иностранных кредитах, а также импорт и распределение продовольствия.

В начале 1985 года ПГУ срочно разослало предупреждение своим западным резидентурам об опасности «подрывных действий» с целью «нанесения серьезного экономического ущерба» советскому блоку. Непосредственная опасность исходила советскому импорту зерна: «Используя некоторые трудности в производстве сельскохозяйственной продукции в нашей стране, Соединенные Штаты пытаются поставить СССР в зависимость от импорта зерна, ставя своей целью использовать в будущем это продовольственное оружие для оказания нажима на Советский Союз». В то время, как Запад полагал, что Советский Союз получает зерно и другое продовольствие по заниженным ценам, Центр считал это эксплуатацией. Так, цитировались следующие слова президента одной фирмы, торгующей зерном: «С русскими легко работать. Они не торгуются и переплачивают по 8 долларов за тонну». ПГУ рекомендовало «активное использование» информаторов в советских внешнеторговых организациях для обнаружения взяточников. Поднималась и «нерешенная проблема» ухудшения качества импортируемых продуктов питания во время перевозки, что вызывало «значительные финансовые потери»: «Нельзя исключать, что специальные службы противника могут использовать фирмы по доставке зерна для заражения поставок, предназначающихся Советскому Союзу, даже в транзитных портах.»

КГБ считал, что без изменений в составе советского руководства советским экономическим проблемам не будет конца, а значит, не прекратятся попытки стран Запада их эксплуатировать. Не понимая, что проблема лежит в самой советской системе, КГБ ожидал, что Горбачев придаст ей динамизм и необходимую дисциплину для преодоления экономического застоя Советского Союза и установления надежного «соотношения сил» с Западом. В месяцы, предшествующие давно ожидаемой кончине Черненко, которая последовала наконец в марте 1985 года, КГБ тщательно инструктировал Горбачева по всем вопросам, рассчитывая, что он сможет произвести большое впечатление на Политбюро своим знанием как советских, так и международных проблем. В свою очередь, вся отчетность, уходившая в Политбюро в целом, была направлена в поддержку позиции Горбачева. Избрание Горбачева Генеральным секретарем в марте 1985 года, конечно, не было в целом или даже по большому счету заслугой КГБ. Тем не менее, Центр считал это своей крупной победой. В апреле Чебриков, сидевший в кандидатах с декабря 1983 года, был наконец избран членом Политбюро, а министр обороны по-прежнему оставался кандидатом.

Горбачев быстро продемонстрировал свою поддержку КГБ как внутри Советского Союза, так и за его пределами. В прошлом, когда западные страны высылали советских разведчиков, Москва обычно отвечала тем же, но высылала меньше людей, поскольку западные представительства в Москве тоже были меньше. Так, когда из Норвегии выслали шесть советских офицеров разведывательной службы после дела Хаавик в 1977 году, СССР выслал только трех норвежцев. Однако в 1985—1986 годах Горбачев в этом вопросе занял твердую позицию «око за око». Когда в сентябре 1985 года Великобритания выслала 31 советского сотрудника КГБ, Москва в ответ выслала примерно столько же. Когда в сентябре-октябре 1986 года Соединенные Штаты выслали около 80 советских сотрудников разведывательных служб из Вашингтона, Нью-Йорка и Сан-Франциско, в Советском Союзе столько же сотрудников американских посольств, занимавших примерно те же должности, найти было практически невозможно. Тогда, по предложению КГБ, Кремль запретил советскому обслуживающему персоналу работать в американском посольстве, тем самым временно приостановив его работу. Так что в этот свой ранний период поддержки КГБ Горбачев полностью соответствовал известному описанию, данному ему Громыко, как человека с «доброй улыбкой, но стальными зубами».

К началу горбачевского периода для советской разведки закончился двадцатилетний период неограниченного расширения. Наиболее явно оно проявилось в создании всемирной сети электронной разведки. Поскольку большая часть этой сети занималась наблюдением за военными и военно-морскими объектами, главные лавры от ее деятельности присваивало ГРУ, а не КГБ. К середине восьмидесятых годов в Советской Армии было 40 полков РТВ, 170 батальонов и около 700 рот. Сбор данных электронной разведки производился ГРУ при помощи двадцати различных типов самолетов и шестидесяти надводных судов. За двадцать лет после запуска спутника «Космос—189» (в 1967 году) Советский Союз вывел на орбиту более ста двадцати разведывательных спутников для выполнения заданий управления космической разведки ГРУ, расположенной в Ватутинках в пятидесяти километрах к юго-западу от Москвы.

Шестнадцатое управление КГБ, занимающееся электронной разведкой, хотя и было намного меньше, чем шестое управление ГРУ, так же быстро расширялось. В настоящее время, кроме штаб-квартиры в главном здании КГБ на площади Дзержинского, у шестнадцатого управления есть собственный вычислительный центр в центре Москвы и крупная научно-исследовательская лаборатория в Кунцево в пятнадцати километрах к северо-западу от Ясенево за Московской кольцевой дорогой. Как и у ГРУ, у шестнадцатого управления есть свои станции в советских дипломатических и торговых миссиях более чем в шестидесяти странах мира. Большинство из них занимается почти исключительно сбором данных электронной разведки, а их обработка и расшифровка производится в Москве. КГБ и ГРУ совместно используют ряд станций электронной разведки в странах соцлагеря и просоветских государствах, крупнейшими из которых являются станция в Лурдесе (Куба), еще одна недалеко от Адена в Южном Йемене и в Кам Ран Бэй во Вьетнаме. Хотя в принципе ГРУ занимается военной связью и электронной разведкой, в то время как шестнадцатое управление ведает сбором политической и экономической информации средствами электронной разведки, похоже, что два управления дублируют друг друга в своей деятельности.

Шестнадцатое управление зависит от Шестнадцатого отдела ПГУ в получении шифрованного материала от иностранных агентов. Один сотрудник Шестнадцатого отдела в лондонской резидентуре сообщил Гордиевскому в 1985 году, что в настоящее время в Британии у них не было источника доступа к шифрам высокой сложности. Однако в странах третьего мира Шестнадцатый отдел добился значительных успехов, и для шифроаналитиков шестнадцатого управления связь в этих странах была открытой книгой. То же самое относится и к ряду других стран — членов НАТО. В 1984 году Центр сообщил лондонской резидентуре, что шифровальщик МИДа одной из стран-членов НАТО, который уже десять лет работал на КГБ, вскоре будет переведен в лондонское посольство, однако накануне своего перевода агент внезапно умер.

Уязвимость посольства США в Москве проявилась еще раз в 1986 году, когда два морских пехотинца-охранника признались, что открыли доступ в посольство агентам КГБ. В 1987 году один из охранников сержант Клейтон Дж. Лоунтри, которого соблазнила внештатная сотрудница КГБ по имени Виолетта Сейна, был приговорен к 30 годам тюрьмы. Однако усовершенствование средств безопасности, видимо, снизили ущерб, нанесенный Лоунтри, по сравнению с поддавшимся искушению предыдущим поколениям персонала посольства. Сейчас кажется маловероятным, что КГБ удалось проникнуть в шифровальную комнату или установить подслушивающие устройства в других частях посольства, представляющих интерес для разведки.

Самым значительным проникновением электронной разведки в Соединенных Штатах в начале восьмидесятых годов, по всей видимости, было дело Рональда Уильяма Пелтона, который работал в АНБ с 1964 по 1979 год и в январе 1980 года сам предложил свои услуги главной резидентуре КГБ в Вашингтоне. Почти шесть лет до его ареста (в ноябре 1985 года) Пелтон давал подробную информацию о деятельности и элементах системы безопасности АНБ в семидесятые годы. Хотя сведения были не новы, Шестнадцатый отдел рассматривал их чрезвычайно важными. Пелтон также составил шестидесятистраничный документ, озаглавленный им «Папка параметров связи», в которой рассматривались средства связи, считавшиеся АНБ наиболее важными, давалась процедура их анализа и результаты. Пелтон также выдал пять систем сбора данных электронной разведки и среди них операцию «Айви Беллз», в ходе которой производился съем информации с советского подводного кабеля, проходившего по дну Охотского моря. Перебежчик КГБ Виталий Юрченко, который впоследствии вернулся обратно и выдал в 1985 году Пелтона, похоже, больше не нал случаев проникновения КГБ в структуры АНБ.

Ко времени восшествия Горбачева на партийный трон, КГБ превратился в колоссальную империю безопасности и разведки. КГБ насчитывал до четырехсот тысяч сотрудников в Советском Союзе, двести тысяч человек в погранвойсках и обширнейшую сеть внештатных сотрудников. Хотя шестнадцатое управление получало важные данные электронной разведки, ему не был придан статус главного управления. Внешняя разведка оставалась наиболее престижным отделением КГБ. Хотя по внутренним стандартам ПГУ было отделением небольшим, за двадцать лет и оно сильно разрослось. В 1985 году в Ясенево открылось еще одно одиннадцатиэтажное здание в дополнение к двадцатидвухэтажной пристройке к финскому комплексу. В середине шестидесятых годов ПГУ насчитывало около трех тысяч сотрудников, в середине восьмидесятых их стало уже двенадцать тысяч. Сфера деятельности ПГУ также расширялась. Все большее внимание уделялось Японии и тихоокеанскому региону.

Александр Александрович Шапошников, который стал резидентом в Токио в 1983 году, пользовался в ПГУ высоким авторитетом. Агентурная сеть КГБ в Японии, которая в семидесятые годы включала видных политиков, журналистов, бизнесменов и государственных служащих, получила серьезный удар в 1979 году после побега сотрудника токийской резидентуры Станислава Левченко. При Шапошникове, похоже, дела снова пошли в гору. В плане работы ПГУ на 1982—1985 годы тихоокеанский регион впервые был сделан приоритетным направлением работы, хотя Япония до сих пор оставалась позади таких стран, как Соединенные Штаты, Китай, Индия, Федеративная Республика Германия, Великобритания и Франция. До середины восьмидесятых годов австралийско-азиатскому региону не придавалось особого значения. В Третьем отделе им занималось лишь три сотрудника (им же приходилось присматривать за Ирландией и Мальтой).

На заседании парткома ПГУ осенью 1984 года, на котором присутствовало большинство старших офицеров, начальнику третьего управления Николаю Грибину задали вопрос, почему так мало разведданных приходило из Австралии, хотя число китайских эмигрантов там было велико. Грибин ответил на вопрос вопросом: а известна ли спрашивающему численность резидентуры КГБ в Австралии? Тот не знал. Не знали этого и другие старшие офицеры. Грибин ответил, что в Австралии было лишь семь сотрудников КГБ, работавших под легальной крышей, а нелегалов практически не было совсем. Тогда же было решено, что присутствие КГБ в Австралии должно быть усилено. Деятельность КГБ в австралийско-азиатском регионе была активизирована после того, как антиядерная программа Дэвида Лонги принесла лейбористскому правительству в Новой Зеландии успех на выборах в 1984 году. До тех пор присутствие КГБ в Новой Зеландии было настолько мало, что в конце 1979 года, когда резидент КГБ Николай Александрович Шацких уехал в отпуск, а еще одного сотрудника КГБ недавно выслали из страны, послу В.Н. Софийскому было приказано самому тайно передать финансовые средства партии социалистического единства, хотя обычно это поручали КГБ. Софийского на этом деле поймали и объявили персоной нон грата. Однако Центр страшно радовался победе Лонги на выборах и сообщил лондонской резидентуре, что организация европейской поддержки решению Новой Зеландии о запрещении входа в новозеландские порты американским кораблям с ядерным оружием на борту и общей антиядерной политике была делом «огромной важности».

За исключением скромного расширения штатов в тихоокеанском регионе и в нескольких новых консульствах в других регионах, КГБ с началом эпохи Горбачева не увеличивал своего присутствия за рубежом. Когда были установлены или восстановлены дипломатические отношения с Израилем, Южной Кореей, Чили и ЮАР, КГБ вынашивал планы открыть там свои резидентуры. Однако в целом падение цен на нефть и усугубляющийся экономический кризис в СССР сократили приток валюты, необходимой КГБ для расширения своей деятельности, которая четверть века шла стремительными темпами.

И все же устроиться на работу в ПГУ оставалось для многих заветной мечтой. Ежегодно на первый курс учебного центра андроповского института принимали триста человек, и конкурс был огромный. Традиционный путь в ПГУ вел через несколько престижных московских институтов, в основном МГИМО (Московский государственный институт международных отношений), который Гордиевский окончил в 1962 году. Ректор МГИМО Лебедев, не стесняясь, пользовался услугами офицеров КГБ, которые просили устроить в МГИМО своих сыновей. Так, он предложил одному резиденту КГБ, просившему за своего сына, прислать ему охотничий каталог, из которого он выбрал охотничье ружье с оптическим прицелом. Резидент прислал ему ружье, а сын попал в МГИМО. Но, несмотря на прочные связи с ЦК, при Горбачеве Лебедев продержался лишь полтора года. В конце 1986 года его с треском выгнали.

В середине восьмидесятых годов ПГУ все больше жаловалось, что почти все кандидаты на работу в нем из престижных московских институтов были избалованными детишками высокопоставленных родителей, которые не жалели усилий, проталкивая своих чад. В качестве ответной меры андроповский институт стал принимать все больше курсантов из провинции. Центр регулярно просил местные «управления КГБ направлять своих лучших молодых офицеров кандидатами на работу в Первое и Второе главные управления, так что многие прибывшие на учебу в ПГУ до приезда в андроповский институт и не видели раньше Москвы.

Абитуриентов всегда отбирали по национальному признаку. Евреям в КГБ путь был закрыт. В исключительных случаях в КГБ могли принять абитуриента, если еврейкой была лишь его мать, и официально национальность значилась нееврейской. Представители национальных меньшинств, которых во время Второй мировой войны выслали в Сибирь (крымские татары, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши), а также греки, немцы, корейцы и финны могли забыть о работе в КГБ. Но что самое интересное — в учреждении, которое ежедневно возлагало живые цветы к монументу Феликса Дзержинского в Ясенево, поляки тоже работать не могли, по крайней мере, в ПГУ. Литовцам, латышам и эстонцам, которые играли такую видную роль в ЧК Дзержинского, работать в Ясенево не воспрещалось, но смотрели на них с подозрением. Армян тоже принимали очень неохотно, так как у многих за границей были родственники. Единственным офицером КГБ на Мальте в семидесятые годы был армянин по фамилии Мкртчян. Работал он там под крышей корреспондента ТАСС. Когда Мкртчян постарался добиться назначения в США, обнаружилось, что у него в Америке есть родственники, и из ПГУ его выгнали с треском. Однако ограничений для других национальных меньшинств в Центре не было. Внутренняя статистика КГБ показывает, что грузины, азербайджанцы, узбеки и другие представители среднеазиатских национальностей были надежней, чем русские и украинцы. Андроповский институт также проводил дискриминацию по признаку пола и религии. Принимали туда только мужчин (за исключением жен сотрудников ПГУ, которые учились на специальных курсах). Отправление религиозных культов было запрещено.

В 1990 году ПГУ впервые обнародовало требование к абитуриентам андроповского института: «Конечно, желательно хорошее здоровье и способности к иностранным языкам. Каждый сотрудник (ПГУ) знает два языка; многие говорят на трех и более… Однако главное требование ко всем будущим оперативным работникам, занимающимся сбором информации, без исключения — это абсолютная надежность и преданность делу.» В 1990 году стало известно, что все кандидаты для работы в ПГУ должны прыгать с парашютом: «Трусы нам не нужны.»

По всей видимости, с середины восьмидесятых годов андроповский институт мало изменился. В нем проходили одно-, двух— и трехгодичные курсы в соответствии с прошлым образованием и опытом курсантов. По прибытии курсантам давали новое имя и легенду, которой они придерживались в течение всего периода обучения. Обычно имя и отчество они не меняли, а фамилию им давали другую, но начинающуюся с той же буквы, что и настоящая. Письма, приходившие курсантам от семей, вручались им работниками института лично, с тем чтобы другие не узнали их настоящей фамилии. Хотя им присваивались военные звания, но курсанты ходили в штатском. На трехгодичном курсе учились шесть дней в неделю сорок четыре часа: четырнадцать часов языка, двенадцать часов оперативной работы, восемь часов политики и страноведения, четыре часа научного социализма, четыре часа физкультуры и спорта и два часа военной подготовки. В их распоряжении имелось две библиотеки: абонемент со многими иностранными изданиями, запрещенными в Советском Союзе, и читальный зал с секретными оперативными материалами КГБ и диссертациями, такими, как «Особые черты британского национального характера и их использование в оперативной работе» Михаила Любимова.

В середине восьмидесятых годов три основных факультета андроповского института возглавляли только те, кто сделал карьеру в лондонской резидентуре до массовой высылки советских сотрудников в 1971 году: Юрий Модин, начальник политической разведки, Иван Шишкин, начальник контрразведки, и Владимир Барковский, начальник научно-технической разведки. Наиболее интересные лекционные курсы читали вышедшие в отставку нелегалы, которые рассказывали о собственном опыте работы на Западе (Конон Молодый, он же Гордон Лонсдейл, регулярно до своей смерти читал там лекции). Однако Киму Филби, который, пожалуй, пользовался наибольшей популярностью, читать лекции не разрешалось. Как и других перебежчиков с Запада, его держали подальше, хоть ПГУ и использовало его таланты.

Каждые полгода студенты неделю жили в Москве на «вилле» — оперативном учебном центре. Там они проходили индивидуальную и групповую подготовку: вербовка агентов, встречи с агентами, обнаружение слежки, моментальная встреча, использование тайников и другие оперативные приемы. Одним из наиболее трудных предметов считалось страноведение — традиции и обычаи Запада. Для многих студентов было трудно понять смысл даже таких простых и повседневных вещей, как получение ипотечного кредита. Подготовка включала в себя и курсы вождения автомобиля. Отсутствие навыков вождения у молодых офицеров КГБ считалось главной причиной большого числа несчастных случаев во время их первого назначения за рубеж.

В середине восьмидесятых годов выпускники андроповского института не посещали (и несомненно сейчас не посещают) штаб-квартиру ПГУ в Ясенево до тех пор, пока не получат туда назначения. Первую неделю или чуть больше они обычно стажировались у офицера КГБ, чью работу впоследствии они должны были выполнять: слушали телефонные разговоры, учились заполнять бланки, открывать новые дела, затребовать документы из архивов. Затем проходила процедура передачи дел, и новый сотрудник заполнял специальную форму допуска. Телеграммы из загранрезидентур обычно сначала поступали начальнику отдела, который и решал, какие из них передать своим подчиненным для ответных действий или комментария.

Перед первым назначением за рубеж молодому офицеру ПГУ предстояло пройти через еще целый ряд формальностей. Если он был еще кандидатом в члены КПСС, ему надлежало вступить в партию. Вступление в брак было обязательным — ПГУ отказывалось давать назначение холостым, полагая, что любовные связи за границей могут очень сильно навредить делу. Офицерам следовало хорошенько привыкнуть к своей «крыше», обычно дипломатической, журналистской, в торговой миссии или транспортном бюро. Каждому надлежало свыкнуться со своей легендой, а один из «адвокатов дьявола» подробно его допрашивал, пытаясь найти в ней проколы. Затем подходило время заключительного этапа проверок. До побега Станислава Левченко в 1979 году кандидаты на загранпоездку должны были получить три личные рекомендации от своих коллег, потом их стало пять.

Вслед за проверками и утверждением каждый офицер должен был подготовить собственный «план подготовки» и добиться его утверждения. Гордиевский вспоминает о случае с одним молодым сотрудником линии ПР в Третьем отделе (Великобритания, Ирландия, Скандинавия, австралийско-азиатский регион), который получил назначение в Копенгаген. Поскольку у него предполагались возможности проведения операции против недатских объектов, он больше недели обходил Первый отдел (Северная Америка), сектор НАТО Пятого отдела (НАТО и Южная Европа), а также Шестой отдел (Китай). Затем больше месяца он сидел в управлении разведывательной информации, несколько недель в управлении К (контрразведка), почти две недели в службе А (активные действия) и неделю в Оперативно-техническом управлении. Затем еще краткие практические курсы повышения квалификации и практика вождения. И наконец, подготовка для работы «под крышей»: от трех до четырех месяцев в Министерстве иностранных дел для глубоко законспирированного сотрудника КГБ и месяцев шесть в Агентстве печати «Новости» для «крыши» журналиста.

В течение всего этого периода сотрудник КГБ должен интенсивно заниматься языком страны назначения, читать книги и справочники. Предполагалось, что сотрудники, получившие назначение в Лондон, прочитали Диккенса. Рекомендованный список книг включал художественную литературу, начиная от «Тома Джонса» Филдинга до последнего романа Ле Карре. Последнее издание справочника «Анатомия Британии» Энтони Сэмпсона считалось обязательным. Такие же требования предъявлялись к секретной диссертации Михаила Любимова и книге по Британии, написанной бывшим корреспондентом «Правды» В. Овчинниковым.

Жена сотрудника должна была посещать трехмесячные курсы раз в неделю по вечерам, а иногда в дневное время. Занятия проводились в специальном учебном центре на Зубовской площади, в центре Москвы, который был построен в 1980 году. Там она слушала лекции о работе КГБ и стране пребывания, а также бесконечные призывы не жаловаться, если муж будет работать по вечерам. В августе 1983 года андроповский центр начал годичные курсы для специально отобранных жен, которые будут работать со своими мужьями в супружеских парах.

Надо сказать, что в первые годы правления Горбачева в ПГУ на ответственных должностях работало меньше женщин, чем в последние годы сталинского правления — и это в стране, где девяносто процентов учителей, восемьдесят процентов врачей и тридцать процентов инженеров (но не членов Политбюро или старших дипломатов) — женщины. В Ясенево женщин было не больше 10 процентов. Почти все работали секретаршами, машинистками, программистами, уборщицами или поварами и судомойками в столовой. Редко когда в коридоре главного управления можно было увидеть женщину. Одна из немногих в офицерском звании работала во французском секторе службы А (активные действия), была предметом бесконечных мужских шуток. Ее редко называли иначе, чем «женщина, которая сидит на Франции».

Когда в 1988 году КГБ начал заигрывать с общественностью, отсутствие женщин в его плотных рядах было несколько неловким обстоятельством. Но перемен в составе сотрудников практически все же не произошло. Во время одного из телевечеров в Москве в 1989 году ведущий спросил пятерых старших сотрудников КГБ (естественно, всех мужчин): «А есть ли в КГБ женщины? Если есть, то какой процент и чем они занимаются?» Генерал-майор Анатолий Петрович Бондарев в некотором смущении ответил: «Женщины в КГБ есть, и в некоторых областях они просто незаменимы. Но что касается процентов, мне сейчас трудно сказать. Я, откровенно говоря, не ожидал такого вопроса, и у меня нет цифр.» Никто из коллег Бондарева не горел желанием вспомнить о цифрах или областях, в которых женщины незаменимы (столовые и машбюро, в основном). Ведущий решил сменить тему.

Как и в Ясенево, повседневная деятельность сотрудников ПГУ за границей вряд ли сильно изменилась с приходом Горбачева. Большинство офицеров загранрезидентур работают в одной из трех линий: ПР (политическая разведка), КР (контрразведка и безопасность) или X (научно-техническая разведка). Начальник каждой линии одновременно является заместителем резидента. Соотношение сотрудников трех этих линий приблизительно таково: ПР — 40, КР — 30, X — 30 процентов. До своего прибытия на место новые сотрудники получают инструктаж о постоянной опасности «провокаций» западных разведслужб. На памяти Гордиевского, приехав, они тут же начинают подозревать своих соседей, продавцов в близлежащих магазинах, садовников в лондонских парках, через которые они ходят на работу, и вообще считают, что за ними ведется постоянное наблюдение. Однако для большинства из них этот период вскоре проходит.

Рабочий день в резидентуре начинается в 8.30 утра. Сотрудники линии ПР сначала просматривают прессу. В Лондоне они должны читать все основные ежедневные и воскресные газеты, а также периодические издания. Наибольшим вниманием пользуются журналы «Экономист» и «Прайвит ай». В начале рабочего дня сотрудники резидентуры достают из сейфов свои рабочие папки на «молнии» и с двумя отделениями. Папки эти будут побольше иных портфелей. Пожалуй, самым главным документом в такой папке является личная рабочая тетрадь, в которую заносятся сведения об оперативных контактах и основной корреспонденции из Центра. Еще одна тетрадь используется для составления телеграмм и отчетов в Москву. У каждого офицера есть личная печать с характерным рисунком и номером, которую обычно носят на брелоке вместе с ключами. В конце рабочего дня сотрудник закрывает свою папку, налепливает на замок «молнии» кусок пластилина и запечатывает ее.

Хотя советские посольства отсылают отчеты в Москву на обычной бумаге, резиденты КГБ пользуются 35-миллиметровой негативной пленкой. Сначала их сообщения шифруются техническим работником КГБ, а затем переносятся на пленку оперативным работником ОТ (оперативно-техническая поддержка). Входящие материалы Центра поступают на проявленные пленки, которые затем считываются на микрофильмирующем устройстве. При Горбачеве все больше важных материалов стали распечатывать с микрофильма на бумаге. Телеграммы в Центр обычно начинаются следующей стандартной шапкой:

Товарищу ИВАНОВУ Р—77—81090—91—111—126

Расшифровывается эта шапка следующим образом:

ИВАНОВ — это шифр подразделения в Центре, в которое направляется телеграмма. В этом случае — первое управление (Северная Америка). «Р» означает разведданные, в отличие от активных действий или оперативных сообщений по ведению агента.

Следующее число, начинающееся с семерки, обозначало источник материала. 77 значило резидентура, 78 — источник, 79 — перевод официального текста.

Цифра восемь предшествовала месяцу и году составления документа, в данном случае — октябрь 1990 года.

Следующее число, начинающееся с девятки, обозначало тип источника: 91 — агентурный (как в этом случае), 92 — конфиденциальный, 93 — разработка, 94 — официальный.

Число одиннадцать предшествовало оценке надежности сообщения: 111 — надежное (как в этом случае), 112 — непроверенное, 113 — ненадежное.

Число двенадцать относилось к роду занятий источника. Например, 121 означало, что источник работает в правительственных кругах, 126 — в МИДе, 1213 — в прессе.

Однако, по словам Гордиевского, отчетность КГБ не отличалась особой точностью. Если данные исходили от агентов, то резидентуры редко придумывали что-нибудь за него или фальсифицировали данные. Но в сообщениях по конкретной тематике, которые от них запрашивали, они запросто приписывали сведения, полученные из средств массовой информации, безымянным агентам или даже додумывали какие-то детали, чтобы угодить Центру. И в начале горбачевского правления такое вранье по мелочам было обычным делом. Так, 25 марта 1985 года от лондонской резидентуры потребовалась срочная информация о реакции Великобритании на встречи Горбачева в Консультативном комитете Социнтерна. Не успевая связаться со своими источниками, линия ПР попросту придумала некоторые отклики, чтобы угодить Горбачеву, а в качестве источников назвала несколько фиктивных контактов. На следующий день резидентура получила еще один срочный запрос, на этот раз по переговорам о вступлении Испании и Португалии в ЕЭС. Тут сотрудник линии ПР В.К. Заморин попросту прошелся по британской прессе, состряпал отчет и приписал его нескольким тайным или конфиденциальным источникам. Вскоре после этого резидентура раскопала интересную статью в «Экономист Форин Рипорт» о тех областях, где Советскому Союзу удалось получить передовые западные технологии, и в тех, где эти попытки оказались безуспешными. Резидентура хорошо понимала, что Центр статью не примет и объявит ее дезинформацией, поэтому на ее основе был подготовлен отчет с указанием личного источника резидентуры. Поскольку во время своей службы за рубежом большинство работников Центра грешило тем же, они редко высказывали сомнения в надежности отчетов, ими получаемых.

Поддержание контактов с завербованными агентами, что рассматривалось всеми резидентурами как важнейшая форма сбора разведданных, — это исключительно трудоемкий процесс, главным образом, из-за изощренной процедуры контрнаблюдения. Так, чтобы встретиться со своим агентом в 4 часа вечера, его куратор должен покинуть резидентуру в час дня и хитроумным путем, разработанным заранее, подъехать к парковке, лучше у крупного многоквартирного дома. Парковка у частных домов не рекомендовалась, потому что дипломатический номер машины мог привлечь нежелательное внимание, а на крупных стоянках обычно бывало многовато полиции. Припарковав свою машину, офицер отправлялся к условленному месту, где его забирал на своей машине другой сотрудник КГБ. Потом в течение часа они разъезжали по городу, пытаясь обнаружить за собой хвост. Все это время линия КР в посольстве пыталась перехватить радиообмен предполагаемых групп наблюдения местной службы безопасности или обнаружить другие признаки слежки. Деятельность эта называлась «импульс». Радиоприемник в машине куратора и его коллеги был установлен на волне посольского передатчика, по которому шло кодированное сообщение, обычно одной буквы алфавита (эта буква была личным сигналом сотрудника КГБ, которому сообщение адресовано). Если признаков наблюдения не обнаруживалось, около трех часов дня сотрудник КГБ вылезал из машины своего коллеги и пешочком либо общественным транспортом направлялся к месту встречи со своим агентом, чтобы поспеть до четырех.

Несмотря на все перемены, происшедшие в КГБ за последние полвека, главные оперативные приоритеты его внешней разведки не изменились со времени вербовки «великолепной пятерки». В оперативном разделе плана работы на 1984 год, направленной в загранрезидентуры, Крючков повторил традиционную формулу: «Основные усилия должны быть направлены на приобретение ценных агентов». Он призвал резидентуру изучать новые возможности вербовки агентов, «особенно среди молодежи, с целью проникновения на объекты, представляющие для нас интерес». Вряд ли Крючков изменил свое мнение, заняв пост председателя КГБ в 1988 году.

С момента своего прихода к власти в марте 1985 года Михаил Горбачев видел два приоритета в иностранной деятельности КГБ. Во-первых, он был убежден, что динамичная внешняя политика требовала динамичной разведслужбы. Беспрецедентные по своему размаху инициативы во внешней политике требовали максимально полных данных политической разведки по отклику на них Запада.

Еще до бегства Гордиевского из России, к линии ПР предъявлялись повышенные требования. С лета 1985 года они, несомненно, еще более возросли. Главные приоритеты ПГУ в девяностые годы проявились в назначении его начальником Леонида Владимировича Шебаршина, который сменил на этом посту Крючкова в сентябре 1988 года. Как и Александр Семенович Панюшкин, начальник ПГУ с 1953 по 1956 год, Шебаршин начал свою карьеру на дипломатическом поприще. С 1958 по 1962 год и вновь с 1966 по 1968-й он работал в Пакистане. Там же он и начал сотрудничать с местной резидентурой КГБ. После окончания его второго срока в Пакистане Шебаршин был переведен в КГБ и после подготовки в андроповском институте начал работать в Ясенево. В 1971 году он получил назначение в Индию, где возглавлял линию ПР, пока не стал главным резидентом в Нью-Дели в 1975 году. Его служба там продолжалась до 1977 года, а после падения шаха в 1979 году его направили резидентом в Тегеран, где он и оставался до высылки в 1983 году. Когда летом 1985 года Гордиевский покинул ПГУ, Шебаршин уже год работал заместителем начальника управления РИ, которое занималось подготовкой докладов ПГУ высшему советскому руководству. Раз уж Шебаршину удалось обскакать других кандидатов на эту должность, которые занимали положение повыше, его доклады, должно быть, произвели на Политбюро большое впечатление. А раз уж они произвели на Политбюро большое впечатление, то, должно быть, касались таких крупных вопросов, как отклик Запада на новое мышление Горбачева. Точно так же, как консультации Горбачеву в декабре 1984 года, помогли Гордиевскому добиться назначения на должность лондонского резидента, и восхождение Шебаршина на должность начальника ПГУ можно объяснить, видимо, тем же.

Видимо, и в девяностые годы КГБ продолжит эксплуатировать страсть советского руководства к секретным докладам. Как и в прошлом, КГБ наверняка продолжит подавать материал, полученный из открытых источников, как сообщения своих тайных агентов. По словам Шебаршина, главной задачей ПГУ является «обеспечение советского руководства надежной и точной информацией о реальных планах и замыслах ведущих западных стран в отношении нашей страны и по наиболее важным международным проблемам». ПГУ постарается как можно дольше лелеять миф о том, что лишь оно правильно понимает Запад. Советские военные, идеологические и экономические проблемы будут лишь способствовать усилению его влияния. По мере распада Организации Варшавского Договора Кремль выводит из Восточной Европы сотни тысяч своих солдат. Идеологический фундамент Советского государства разваливается, а с ним рушится и престиж Москвы как центра коммунистической веры. Кризис советской экономики неизбежно повлечет за собой сокращение помощи развивающимся странам. Следовательно, все большую важность приобретает разведка: она становится средством сохранения влияния Советского Союза во внешнем мире.

Вторая главная функция советской внешней разведки в глазах Горбачева — это научно-технический шпионаж. Во время закрытой встречи в лондонском посольстве 15 декабря 1984 года, на которой присутствовал и Гордиевский, Горбачев не удержался от похвалы управлению Т ПГУ и его линиям X в заграничных резидентурах. Очевидно, что и тогда Горбачев рассматривал тайное приобретение западных технологий как важную часть перестройки экономики.

На протяжении ряда лет деятельность управления Т ПГУ была наиболее результативной. Ее активный и тщеславный начальник Леонид Сергеевич Зайцев, который начал заниматься научно-техническим шпионажем еще в шестидесятых годах, работая в лондонской резиденту ре, попытался было выделить свое управление из ПГУ и сделать его независимым подразделением КГБ. Однако Крючков вовсе не собирался выпускать из рук такую важную часть своей разведывательной империи. Зайцев заявлял, что его управление было не просто на самофинансировании, но и кормило всю структуру иностранных операций КГБ. Хотя управлению Т вычлениться из ПГУ не удалось, оно и так было достаточно независимым. В андроповском институте его курсанты учились отдельно и по своим собственным программам. Почти у всех у них за плечами было техническое образование. В загранрезидентурах сотрудники линии X мало общались со своими коллегами из других линий. Несмотря на это, надо сказать, что управление Т было лишь частью, хотя и важнейшей, очень крупного механизма сбора научно-технической информации.

Сбор научно-технической информации в самой главной области — в сфере обороны — в начале восьмидесятых годов координировала военно-промышленная комиссия (ВПК), которая при Горбачеве получила статус Государственной комиссии военно-промышленного комплекса. Комиссия работает под председательством одного из заместителей премьер-министра и координирует деятельность по сбору данных пяти организаций: ГРУ, управления Т ПГУ КГБ, Государственного комитета по науке и технике (ГКНТ), секретного отдела Академии наук и Государственного комитета по внешнеэкономическим связям (ГКЭС). По данным французского агента в управлении Т, работавшего под кодовым именем Фарвелл в начале восьмидесятых годов, ВПК в 1980 году дала указание собрать конкретные научно-технические данные 3.617 раз. К концу года 1.085 указаний было выполнено, и эти данные использовались в 3.396 советских научных проектах и опытных конструкторских разработках. В начале восьмидесятых годов 90 процентов всей наиболее ценной, по мнению ВПК, информации исходило от ГРУ и КГБ. Хотя много научно-технической информации можно было почерпнуть из открытых источников на Западе, таких, как научные конференции и технические брошюры, разведывательной деятельности придавалось колоссальное значение. В 1980 году 61,5 процента информации ВПК поступало из американских источников (не обязательно из Соединенных Штатов), 10,5 процента из Западной Германии, 8 процентов из Франции, 7,5 процента из Великобритании, 3 процента из Японии.

Хотя данных за последние годы нет, по всей видимости, масштабы научно-технического шпионажа возросли. Пожалуй, самыми крупными удачами ВПК стало копирование американской системы воздушного предупреждения и управления (АВАКС); американского бомбардировщика В—1В (советский бомбардировщик «Блэкджек»); серия компьютеров РЯД, скопированная с образцов IBM; а также новые микросхемы, сделанные по образцам «Тексас Инструменте».

На этих-то «достижениях» и строился прогресс Советских Вооруженных Сил. Полагают, что около 150 советских систем вооружений основаны на технологиях, украденных у Запада.

Между тем, работа по заданию ВПК составляет менее половины всей деятельности управления Т. Из 5.456 «образцов» (оборудование, узлы, микросхемы и так далее), полученных к 1980 году, 44 процента было использовано в оборонных отраслях, 28 процентов в гражданских через ГКНТ и 28 процентов — в самом КГБ и других организациях. В том, возможно, самом удачном году немногим более половины разведданных, собранных управлением Т, поступило от союзных разведслужб, главным образом, от восточных немцев и чехов. Структуры научно-технического шпионажа советского блока продолжали расширяться до 1989 года. Даже в начале 1990 года некоторые службы внешней разведки восточноевропейских стран пытались произвести впечатление на свое новое политическое руководство, сосредоточив все усилия на сборе информации по тем западным технологиям, которые могли с успехом применяться для модернизации промышленности. Директор ЦРУ Уильям Уэбстер заявил в феврале 1990 года, что КГБ продолжал расширять свою деятельность, «особенно в Соединенных Штатах, где возросло число попыток вербовки людей, обладающих техническими знаниями или доступом к технической информации».

В Западной Европе Управлению Т удалось получить данные из Италии по системам тактической радиоэлектронной связи «Катрин», разрабатываемой для НАТО к началу девяностых годов, а также использовать группу западногерманских программистов для проникновения в базу данных Пентагона и других научно-исследовательских и военно-промышленных компьютерных систем. В начале девяностых годов линия X упорно пыталась проникнуть в Японию и Южную Корею, сосредоточив все усилия на этом регионе. Несмотря на шпионские потуги, использовать украденные научно-технические данные в советской промышленности становилось все сложнее. Так, копирование нового поколения американских и японских микросхем включает в себя сопряжение сотен тысяч соединений и создание совершенно новых комплексных производственных линий. Увы! Целый шквал данных научно-технической разведки не помог сократить разрыв между советскими и западными технологиями, особенно вне оборонного комплекса. В свою очередь, этот разрыв затрудняет копирование наиболее совершенных западных разработок.

Хоть КГБ и поставлял большое количество политических и научно-технических сведений, ему удалось сделать в горбачевскую политику нового мышления вклад и покрупнее. Как настойчиво повторял Эрнест Геллнер, разрушение однопартийной советской системы шло в рамках двуступенчатого внутреннего процесса. При Сталине система держалась на страхе и официальной вере, которую мало кто решался поставить под сомнение. При Хрущеве страх исчез, верующие и конформисты чувствовали себя в относительной безопасности от ужасов сталинизма, которые в прошлом могли обрушиться на всех и каждого. К концу брежневского правления после краткого периода иллюзорного подъема при Андропове вера в систему исчезла, как и страх, который она некогда внушала. Осталось лишь то, что советский культуролог Л. Баткин называл «серократией», то есть правлением серой, бесцветной, застойной и коррумпированной бюрократии.

Трансформация пришедшей в упадок советской системы и начало новой, более цивилизованной внешней политики произошли и благодаря изменившимся взглядам руководства на окружающий мир, в частности, на Запад. Ни один член Политбюро за период с начала сталинской диктатуры и до начала эпохи Горбачева по-настоящему не понимал Запад. Их способность понимать смысл сведений, предоставляемых политической разведкой КГБ, была также затруднена идеологическими шорами и неизлечимой страстью к теории заговоров. В своих контактах с Западом непонимание они подменяли тактической хитростью, жестокостью, неустанным желанием победить даже в мелочах и знанием некоторых слабых точек Запада, которые им подсказали дипломаты и разведчики. В своих потугах стать мировой сверхдержавой Советский Союз создал огромную армию дипломатов, разведчиков, журналистов и научных работников, которые были заняты сбором массива критической информации о Западе. В конце концов они же и подорвали некоторые постулаты системы, начавшей гнить изнутри.

В Михаиле Горбачеве Советский Союз наконец нашел лидера, который, хоть и был пропитан многими традиционными догмами и неверными представлениями о внешнем мире, хорошо понимал, что коммунистическая система сбилась с пути, и был готов воспринять новые идеи. Самым влиятельным советником Горбачева ко времени его прихода к власти был политик, который знал Запад по личному опыту, — Александр Николаевич Яковлев, посол в Канаде с 1973 по 1983 год. Слава Богу, мозг Яковлева был лишь отчасти затуманен догматами марксизма-ленинизма. Но на новое мышление Горбачева сильное влияние оказали его многочисленные встречи в КГБ, который после списания операции РЯН в архив стал трезвее смотреть на окружающую действительность.

Однако к 1987 году темпы и масштаб нового мышления Горбачева показались Виктору Чебрикову слишком резвыми. Сто десятую годовщину со дня рождения Феликса Дзержинского он использовал, чтобы оживить старую теорию о гигантском заговоре западных разведслужб по распространению идеологических диверсий, в частности, троцкизма: «Одной из основных целей подрывной деятельности спецслужб и империалистических держав продолжает оставаться моральный и политический потенциал нашего общества и советская философия… Вот почему подрывные центры не жалеют усилий на акты идеологической диверсии, наращивают попытки дискредитировать марксистско-ленинскую теорию и политику Коммунистической партии и всеми силами стремятся дискредитировать исторический путь Советского государства и практику социалистического строительства. Во имя этого буржуазные идеологи перетрясают свой прогнивший багаж и зачастую вытаскивают для своих инсинуаций аргументы из арсенала троцкизма и других оппортунистских течений.» Под огонь Чебрикова попали две формы «идеологической диверсии», практикуемые империалистическими разведками. Первой была их попытка «расколоть нерушимое единство партии и народа и установить политический и идеологический плюрализм». Второй формой было распространение «вируса национализма», который привел «к недавним провокационным вылазкам националистов в прибалтийских республиках». Вполне возможно, что и сам Чебриков верил в эту чепуху. Но Горбачева она смущала. К 1987 году он значительно больше сблизился с гибким Крючковым, до которого наконец дошло, что традиционные теории заговоров стоит хоть немного приглушить для того, чтобы они совпадали с потребностями нового мышления. Горбачев даже пошел на беспрецедентный шаг и взял с собой Крючкова в первую поездку в Вашингтон в декабре 1987 года для подписания договора по РСМД, первого правового инструмента сокращения ядерного арсенала сверхдержав. Крючков, правда, своего пребывания в Вашингтоне не афишировал. И все же никогда раньше советский лидер не брал с собой на Запад руководителя ПГУ.

Летом 1988 года Горбачев тепло отозвался о «целенаправленной работе» руководства КГБ и ГРУ, «направленной на совершенствование деятельности в условиях, созданных новым этапом развития нашего общества и разворачивания демократических процессов». К этому времени дни Чебрикова на посту председателя КГБ были сочтены. В октябре 1988 года его сменил Крючков. Правда, Чебриков оставался членом Политбюро еще одиннадцать месяцев до того, как и это место ему пришлось уступить Крючкову. Назначение руководителя службы внешней разведки КГБ председателем всего Комитета (а такого раньше никогда не случалось) было явным свидетельством как престижа ПГУ в эпоху Горбачева, так и ее важности.

Свое прощальное послание под заглавием «Объективный взгляд на мир» Крючков зачитал на совещании в Министерстве иностранных дел. В ней удивительным образом переплелось старое и новое мышление. Речь эта, правда, свидетельствовала и о широте перемен во взгляде ПГУ на Запад, прошедших всего за пять лет со времени апокалиптичной операции РЯН. В целом выступление Крючкова было оптимистичным. В частности, он заявил, что движение к разоружению и «устранение угрозы крупного военного конфликта» стали наконец «вполне достижимой» целью. Международный образ Советского Союза изменился в результате перестройки: «Образ врага, образ Советского государства, как тоталитарного и полуцивилизованного общества размывается, и наши идеологические и политические оппоненты признают глубину наших реформ и их позитивное влияние на внешнюю политику.» В более общем плане он сказал следующее: «Не слишком удачно мы проводили различие между социальными и политическими слоями современного капиталистического общества и множеством оттенков и течений в расстановке политических сил в конкретном регионе или стране. Пока мы не добьемся объективного взгляда на мир без прикрас, свободного от клише и стереотипов, все заявления об эффективности наших внешнеполитических действий будут просто пустыми словами.» Все же после выступления Крючкова стало ясно, что былые подозрения теории заговоров еще бродили у него в уме. Не называя конкретно операцию РЯН, он все же попытался задним числом ее оправдать: «Многие прежние задачи (ПГУ) все еще стоят на повестке дня. Главной из них является не упустить непосредственную угрозу ядерного конфликта.» Крючков по старинке напал на западные «и прежде всего американскую» разведывательные службы: «Они в полной мере сохранили свою роль ударных отрядов правоконсервативных сил, одного из острейших орудий империалистического „тормозного механизма“ на пути оздоровления международного положения. Не случайно на Западе широкая кампания шпиономании и грубых провокаций против советских загранучреждений не потеряла своей силы.» Только за первую половину 1988 года, заявил Крючков, против советских миссий и граждан за границей было проведено 900 провокационных операций.

Заняв пост председателя КГБ, Крючков, по крайней мере на публике, смягчил свою позицию и начал кампанию по заигрыванию с общественностью. «КГБ не только в нашей стране, но и во всем мире, должен иметь образ, соответствующий его благородным целям, которые мы преследуем в нашей работе,» — заявил Крючков. В начале 1989 года Крючков стал первым в истории председателем КГБ, который в своем кабинете принял посла Соединенных Штатов. В последующие месяцы он и другие старшие сотрудники КГБ дали интервью и пресс-конференции западным корреспондентам и даже появились в фильме «КГБ сегодня», который был предложен иностранным телекомпаниям. Крючков также дал целую серию пресс-конференций и телеинтервью для советской аудитории и появился на своем утверждении Верховным Советом, где ему пришлось ответить на девяносто шесть вопросов депутатов. Хотя Крючкова большинством голосов утвердили на пост председателя КГБ, при голосовании 26 депутатов воздержались, а шестеро проголосовали против.

В течение всей кампании КГБ по связям с общественностью взгляды Крючкова не менялись. По его мнению, КГБ действовал «в строгом соответствии с советской законностью», находился под жестким контролем партии, с радостью принял и даже предложил контроль своей деятельности новым комитетам Верховного Совета по обороне и государственной безопасности, а также полностью отошел от ужасов своего сталинского прошлого и предложил «целую систему гарантий» для того, чтобы это прошлое никогда не вернулось. Хотя кампания Крючкова имела целый ряд интересных новшеств, он явно перестарался. Его заявление о том, что у КГБ нет стукачей, а «только помощники», было плевком в лицо миллионам советских людей. Позже Борис Ельцин сказал ему прямо в лицо: «Во-первых, в большинстве крупных организаций работают не помощники, а соответствующая агентурная сеть органов государственной безопасности, и это наносит нашему обществу большой моральный ущерб… В период демократизации для нас это нетерпимо.» Несмотря на кампанию активных действий КГБ по его дискредитации, Ельцин победил на выборах и стал Председателем Верховного Совета РСФСР в мае 1990 года. После избрания он пошел на беспрецедентный шаг и отказался от охраны КГБ. Эту функцию взяло на себя новое подразделение в Секретариате Верховного Совета.

Самыми крупными изменениями в иностранных операциях КГБ в конце восьмидесятых годов стали лишь уровень открытости и риторики. В 1990 году впервые назначение Леонида Шебаршина начальником ПГУ было обнародовано в печати. Когда корреспондента «Правды» допустили в штаб-квартиру ПГУ в Ясенево, кабинет Шебаршина показался ему не таким неприступным и мрачным, как в бытность Крючкова начальником ПГУ. На полке стояла небольшая фотография внука Шебаршина, на книжных полках стояли книги о КГБ, опубликованные на Западе, работы Солженицына и других авторов, которые считались ранее антисоветскими. «Сейчас, — сказал „Правде“ Шебаршин, — мы пытаемся выявить все положительное в мировой политике, использовать любую возможность для того, чтобы и далее улучшать международные отношения и прийти к взаимоприемлемым решениям.» Однако Шебаршин неодобрительно относится к ревизионистским интерпретациям истории ПГУ: «Я категорически не согласен с теми, кто сейчас пытается возложить вину за холодную войну на Советский Союз.» Не исчезла и угроза Запада: «Мы ни в коем случае не должны проглядеть интриги и махинации враждебных сил.»

Хотя большинство изменений в ПГУ за первые пять лет правления Горбачева были косметическими, произошло по крайней мере два заметных изменения на оперативном уровне. Первое было в структуре «активных действий». Когда Горбачев стал Генеральным секретарем, он и не пытался вмешаться в эту сферу деятельности. За период между 1975 и 1985 годами служба А (активных действий) выросла от 50 до 80 человек. Размещена она была в Ясенево. Еще от 30 до 40 человек работали в Агентстве печати «Новости» на Пушкинской площади. Сам Крючков с энтузиазмом поддерживал «активные действия» и, по мнению Гордиевского, питал чрезмерные иллюзии в отношении их эффективности. Он часто обсуждал кампанию активных действий с Международным отделом ЦК, в котором его энтузиазм, похоже, разделяли. В начале 1985 года Л.Ф. Соцков, первый заместитель начальника службы А, сказал Гордиевскому, что служба в своей деятельности сосредоточивала усилия в трех областях: материалы, рассчитанные на дискредитацию всех аспектов американской политики, кампания по углублению конфликта между Соединенными Штатами и их натовскими союзниками, а также поддержка западных движений в защиту мира. Предметом особой гордости службы А в начале эпохи Горбачева была организация освистания речи президента Рейгана в европейском парламенте в мае 1985 года. Один старший офицер КГБ, который занимался активными действиями, заверил Гордиевского, что КГБ даже подсунул свистунам лозунги.

В принципе офицерам линии ПР в загранрезидентурах предполагалось тратить на активные действия около 25 процентов своего рабочего времени. На практике они тратили на них гораздо меньше. Качество фальшивок и других материалов службы А было очень разным, что отражало и разношерстность его сотрудников. Около 50 процентов офицеров были специалистами по активным действиям, а остальные — отбросами других управлений. Очень немногие способные и тщеславные кандидаты в ПГУ стремились получить назначение в службу А. Шансов получить работу за рубежом там было немного, и вообще она считалась стоячей заводью. В результате побега Гордиевского целый ряд активных действий пришлось прервать. В частности, планы дискредитации Кэстон-Колледжа, который следил за религиозной жизнью в Советском Союзе, а также фальшивку по оборонной политике, якобы направленную Маргарет Тэтчер председателю комитета начальников штабов Соединенных Штатов.

В конце восьмидесятых годов активные действия на Западе — но не в третьем мире — стали менее агрессивными. Статьи и памфлеты с нападками на Рейгана и Тэтчер, которые с таким пылом служба А готовила в начале восьмидесятых годов для использования западными агентами влияния вроде Арне Петерсена, постепенно уходили в прошлое. Отношение Советского Союза ко многим организациям, которые в прошлом служили крышей для деятельности КГБ, тоже охладевало. В 1986 году Ромеш Чандра, который долгие годы был президентом Всемирного Совета Мира, был вынужден прибегнуть к самокритике, что для него было совершенно неестественным. «Критику работы президента, — признал он, — следует принять во внимание и внести необходимые поправки.» Главной «поправкой» было назначение нового генерального секретаря из Финляндии, Йоханнеса Пакаслахти, который, как предполагалось, в будущем сменит Ромеша Чандру на его посту во Всемирном Совете Мира. Однако кадровых изменений было недостаточно для того, чтобы восстановить влияние. В 1988 году председатель Советского комитета защиты мира Генрих Боровик, деверь Крючкова, призвал Всемирный Совет Мира стать «поистине плюралистической организацией». ВСМ потерял остатки доверия в 1989 году, когда признал, что более 90 процентов его дохода поступает из Советского Союза. Хотя в эпоху Горбачева в его деятельности и приоритетах и произошли некоторые изменения, непохоже, что активным мерам пришел конец. Международный отдел ЦК КПСС продолжает контроль «серых» или полулегальных активных действий через другие организации и каналы, где советское присутствие не столь явственно. При сотрудничестве с Международным отделом служба А продолжает и «черные», или тайные активные действия, в которых советское участие тщательно скрывается.

Главной областью применения активных действий как Международным отделом, так и службой А являются страны третьего мира. В конце восьмидесятых годов служба А стряпала от 10 до 15 фальшивок в год, приписываемых американским официальным источникам. Некоторые из них были так называемыми тихими подделками, которые без лишнего шума показывали влиятельным лицам в странах третьего мира для того, чтобы доказать наличие враждебных операций в их странах, проводимых ЦРУ или другими американскими учреждениями. Некоторые были состряпаны для использования в средствах массовой информации. Из этой группы можно назвать поддельное письмо директора ЦРУ Уильяма Кейси, в котором описывались планы дискредитации индийского премьер-министра Раджива Ганди 1988 года; поддельный документ Совета национальной безопасности с инструкциями президента Рейгана по дестабилизации Панамы 1988 года и поддельное письмо министра иностранных дел ЮАР «Пика» Боты 1989 года Государственному департаменту США в отношении секретного соглашения о военном, разведывательном и экономическом сотрудничестве с Соединенными Штатами.

По всей видимости, наиболее успешной операцией «активных действий» в третьем мире в первые годы эпохи Горбачева была попытка возложить вину за появление СПИДа на американские лаборатории бактериологического оружия. Эта операция состояла из открытой пропаганды и тайных акций службы А. Началось все дело летом 1983 года со статьи, опубликованной в просоветской индийской газете «Пэтриот». В ней и сообщалось, что вирус СПИДа был получен во время экспериментов по генной инженерии в Форте Детрик, штат Мэриленд. Поначалу особого впечатления статья не произвела, но затем была с большим шумом повторена в советской «Литературной газете» в октябре 1985 года. При этой повторной попытке сказка о СПИДе была подтверждена сообщением отставного восточногерманского биофизика русского происхождения профессора Якоба Сегала, который на основании «косвенных свидетельств» пытался продемонстрировать, что вирус был получен искусственным путем в Форте Детрик из двух естественных существующих в природе вирусов VISNA и HTLV—1. Эти косвенные свидетельства впоследствии были полностью опровергнуты, но тем не менее напичканная на сей раз научным жаргоном эта фальшивка о СПИДе не просто пронеслась по странам третьего мира, но даже вызвала интерес западных средств массовой информации. В октябре 1986 года консервативная британская «Санди Экспресс» на первой странице опубликовала большую статью, основанную на интервью с профессором Сигалом. За первое полугодие 1987 года эта история нашла широкое освещение более чем в 40 странах третьего мира.

Увы, на вершине своего успеха эта операция активных действий была скомпрометирована самим новым мышлением в советской внешней политике. В июле 1987 года Горбачев сообщил на пресс-конференции в Москве: «Мы говорим правду, и только правду». Он и его советники явно опасались, что разоблачение Западом очередной советской дезинформации поставит под угрозу новый образ СССР на Западе. Получив официальные американские протесты и опровержения истории о СПИДе от Международного научного сообщества, включая ведущего советского эксперта по СПИДу Виктора Жданова, в первый раз Кремль, казалось, был смущен своей успешной кампанией активных действий. В августе 1987 года американским официальным лицам в Москве было заявлено, что история со СПИДом получила официальное опровержение в Советском Союзе. Публикация статей в прессе по этой тематике почти полностью прекратилась. С сентября 1988 года она ни разу не упоминалась в советских средствах массовой информации. Но и в 1990 году эта история еще тревожила умы в странах третьего мира и у легковерной западной прессы. Еще одно интервью с профессором Сегалом и фильм о Форте Детрик, где, якобы, и вырастили вирус СПИДа, был показан в документальном фильме о СПИДе, снятом западногерманским телевидением в январе 1990 года для «Чэннел Фор» в Великобритании и «Дойче Рундфунк ВДР» в Кельне.

Официальный отказ от версии СПИДа в августе 1987 года был, однако, компенсирован не менее непристойными антиамериканскими активными действиями в третьем мире, некоторые из которых произвели впечатление на Западе. Одной из наиболее успешных публикаций была история о том, что американцы, якобы, расчленяют латиноамериканских ребятишек и используют их тела для пересадки органов. Летом 1988 года эту историю подхватила просоветская организация, расположенная в Брюсселе, — Международная ассоциация юристов-демократов (МАЮД). Впоследствии она очень долго муссировалась прессой в более чем пятидесяти странах. В сентябре 1988 года член Французской Коммунистической партии и Европарламента Даниэль Демарш предложила официально осудить практику торговли органами детей и в качестве оснований для своих обвинений сослалась на доклад МАЮД. При многих отсутствующих это предложение прошло открытым голосованием. В этой стряпне приняли участие группы, весьма далекие от КГБ, такие, например, как секта свидетелей Иеговы, которая в 1989 году напечатала статью о ней в своем журнале «Проснись» с тиражом в 11 миллионов экземпляров на пятидесяти четырех языках. Одна греческая газета написала, что в Соединенных Штатах можно запросто купить человеческое сердце по цене от ста тысяч до миллиона долларов каждое. Другие фальшивки, все еще имеющие хождение в странах третьего мира в 1990 году, включают в себя, например, слух о том, что Соединенные Штаты разрабатывают или уже разработали «этническое оружие», которое убивает только цветных. К 1990 году в результате политики нового мышления поток антизападной дезинформации значительно сократился в советской прессе, но не оказал серьезного влияния на масштаб операций службы А в странах третьего мира.

В начале эпохи Горбачева в КГБ произошли некоторые изменения по отношению к терроризму. Растущая неприязнь Москвы к некоторым из своих бывших друзей-террористов в третьем мире стала особенно очевидна на примере полковника Каддафи. Поворотной точкой в отношениях между Советским Союзом и Каддафи стала демонстрация ливийцев 17 апреля 1984 года у ливийского посольства, переименованного в Народное бюро и расположенного на Сейнт-Джеймс Сквер в Лондоне. Ливийский офицер службы безопасности открыл по демонстрации огонь из своего автомата из окна первого этажа и убил женщину-полицейского Ивонн Флетчер. Британия разорвала с Ливией дипломатические отношения и выслала из страны более шестидесяти ливийских чиновников и других сторонников Каддафи. С необычной откровенностью «Правда» писала тогда об убийстве: «Неожиданно началась стрельба… В результате была убита женщина-полицейский и ранено несколько человек… Более того, Вашингтон распространил сообщение о том, что с помощью одного из спутников-шпионов было перехвачено зашифрованное послание из Триполи в Лондон, в котором персоналу Народного бюро, якобы, отдавался приказ открыть огонь по демонстрантам. На следующий же день после этих новостей британские власти приняли решение разорвать дипломатические отношения с Ливией.» Хотя «Правда» поместила и официальное опровержение Ливии, у читателей не оставалось сомнений, что выстрелы прозвучали из Народного бюро.

Кстати говоря, КГБ было известно об убийстве Флетчер гораздо больше, чем то, что «Правда» нашла нужным рассказать своим читателям. 18 апреля 1984 года лондонская резидентура получила из Центра телеграмму с надежными сведениями о том, что стрельба была открыта по личному приказу Каддафи. В телеграмме говорилось, что для контроля за этой операцией из Восточного Берлина в Лондон вылетел опытный специалист ливийской разведки по этим делам. Впоследствии Центр благожелательно отнесся к тому, что президент Рейган назвал Каддафи «чокнутым хамом». Трехчасовая речь Каддафи на Народном конгрессе в марте 1985 года, в которой он призывал убивать «бродячих собак», была расценена в Центре как свидетельство того, что Каддафи сам окончательно сорвался с цепи. «У нас — всего народа — есть законное и святое право уничтожать своих оппонентов как у себя дома, так и за границей, при свете дня,» — заявил Каддафи. Он также объявил и о создании нового подразделения Мутараббисоун («Всегда готов!»), состоящего из 150 подготовленных террористов, для ликвидации оппонентов Ливии по всему миру.

Центр с неодобрением смотрел на готовность Каддафи предоставлять деньги, оружие и взрывчатку, полученные из соцстран, ИРА. В конце семидесятых годов британская пресса сообщила о том, что террористы Ирландской республиканской армии получили советское вооружение. Проведенное затем старшим сотрудником КГБ срочное расследование установило, что оружие пришло из Ливии. В то время Москва подошла к делу формально и заявила, что не несет ответственности за шаги Каддафи и его махинации с закупленным советским оружием. Однако к середине восьмидесятых годов позиция изменилась, и Советский Союз с большей обеспокоенностью следил за использованием террористами советского оружия.

В семидесятые и восьмидесятые годы ИРА неоднократно пыталась установить контакты с сотрудниками КГБ в Дублине и офицерами лондонской резидентуры, приезжавшими в Белфаст по своим, якобы журналистским делам. Обо всех попытках контактов сообщалось Центру, который не давал разрешения разрабатывать их. Резидентура в Дублине обычно очень неохотно шла на установление контактов с нелегальными группами, потому что считалось, будто в Ирландской республике тайну хранить нет никакой возможности. Офицеры КГБ говорили, что можно удивительно много узнать, просто зайдя в пивную, где бывали активисты Шон Фейн, и послушав разговоры. Однако Центр не был особенно доволен разведсводками из Ирландии. В феврале 1985 года начальник Третьего отдела Николай Грибин, который за несколько лет до этого написал книжку по Северной Ирландии, приехал в Дублин с инспекцией и постарался хоть как-то повысить эффективность работы тамошней резидентуры КГБ. К тому времени Центр все больше использовал Ирландию как полигон для молодых нелегалов. Там они оставались на шесть месяцев, чтобы познакомиться с жизнью в Ирландии и Британии перед тем, как получить назначение в более важные, с точки зрения КГБ, страны.

Частично нежелание Центра связываться с террористическими группами, которое особенно явно проявилось в середине восьмидесятых годов, проистекало из преувеличенного страха самим стать объектом террористических акций. В апреле 1985 года циркуляр из Центра, подписанный лично Крючковым, обращал внимание на серию взрывов в Болгарии, прозвучавших в августе-сентябре. Хотя виновные еще не были найдены, Крючков заявил, что сложность взрывных устройств указывала на возможное участие в них одной из западных «специальных служб». Природная склонность Крючкова ко всевозможным заговорам привела его к мысли о том, что Запад может попытаться использовать терроризм для дестабилизации советского блока. Он боялся, что использование болгарских эмигрантов для проведения террористических актов может создать нехороший прецедент для подобных операций в других социалистических странах. Крючков предложил, чтобы резидентуры связывались с местной полицией и подчеркивали необходимость международного сотрудничества против угрозы терроризма. Надо сказать, что такие консультации уже начались. Во время своего четырехлетнего пребывания на посту лондонского резидента с 1980 по 1984 год Гук примерно в десяти случаях связывался с полицией, передавая им информацию о террористах, обычно с Ближнего Востока. В основном Гук, конечно, сообщал о потенциальной угрозе советским объектам, но изредка передавал и разведданные о возможных нападениях на подданных других стран.

Примерно в то же время, когда Гордиевский получил циркуляр Крючкова о взрывах в Болгарии, ему пришла личная просьба от начальника управления С (нелегалы и специальные операции) Юрия Ивановича Дроздова (бывшего резидента в Нью-Йорке) выслать ему довольно чудной набор предметов, относящихся к терроризму и специальным операциям. Пожалуй, самой странной была просьба прислать ему копию художественного фильма «Побеждает храбрейший», который, как, видимо, считал Дроздов, может дать ключ к некоторым оперативным методам британской авиационной службы специального назначения. Помимо этого, он просил слать ему разведданные по левым террористическим группам, британским «специальным военным подразделениям», операциям с торговлей оружием и данные об убийствах при странных или загадочных обстоятельствах. Управление С также желало знать подробности о пуленепробиваемых жилетах, которые весили меньше двух килограммов и, как считалось, производились в Великобритании. Дроздов был верным поклонником писателя Фредерика Форсайта и настойчиво советовал Гордиевскому прочитать его роман «Четвертый протокол» — настольную книгу сотрудников. В книге описывались, как говорил Дроздов, заветные мечты эксперта КГБ по специальным операциям: взрыв советскими агентами небольшого ядерного устройства у американской авиабазы в Великобритании перед всеобщими выборами с целью привести к власти левое правительство.

По списочку Дроздова было видно, что ему очень хотелось побольше узнать о специальных операциях и террористической деятельности, и только. Но Гордиевский догадывался, что его втягивали, по крайней мере, в предварительное планирование специальных операций КГБ в Великобритании. Дроздов запрашивал лондонскую резидентуру о возможности снять в аренду пустые склады и вызвал у Гордиевского подозрение, что попросту разыскивал место для хранения оружия и специального оборудования. Кроме того, он запрашивал и информацию, которая могла понадобиться только для организации крыши для некой операции КГБ.

Очевидно, боязнь Крючкова распространения терроризма на Советский Союз перевешивала привлекательность планов Дроздова по новой волне рискованных «специальных операций» на Западе. После того, как Крючков сменил Чебрикова на посту председателя КГБ в октябре 1988 года, необходимость сотрудничества между Востоком и Западом против международного терроризма стала главной темой в целой серии его статей и интервью.

С угоном транспортного «Ила» с Кавказа в Израиль в декабре 1988 года, по словам Крючкова, «для нас начался новый этап работы». В предшествующие пятнадцать лет было предпринято пятнадцать попыток угона воздушных судов, которые предотвращали ценой человеческих жизней. В прессе о них, однако, практически ничего не писали. Когда в декабре 1988 года армянские угонщики потребовали посадить самолет в Израиле, КГБ, по словам Крючкова, «был не против, так как мы были уверены, что найдем взаимопонимание (с Израилем)». В результате, вместо кровопролития «не пострадал ни один ребенок, ни один оперативный работник и даже ни один террорист». Министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе публично поблагодарил Израиль за помощь в мирном окончании инцидента и возвращении угонщиков. КГБ присоединился к благодарности. Один из заместителей Крючкова — генерал Виталий Пономарев — провел беспрецедентную пресс-конференцию по факту угона с западными корреспондентами. На встрече он заявил, что «это был первый пример такого сотрудничества между Советским Союзом и другими странами». Еще один заместитель Крючкова, генерал Гений Агеев, предоставил ТАСС подробности инцидента, сообщив, в частности, что главарь группы угонщиков и наркоман Павел Якшьянц получил от КГБ наркотики, «потому что мы думали, это его успокоит».

В ряде выступлений в 1989 году Крючков призвал к сотрудничеству между КГБ и ЦРУ и другими западными разведслужбами по борьбе с терроризмом: «Одно террористическое крыло направлено против Соединенных Штатов, другое против Советского Союза. Мы все заинтересованы в преодолении этого ужасающего явления нашего века. Если мы примем самые решительные меры, мы покончим с этим злом быстро. Останки терроризма могут сохраниться, но это будут всего лишь останки, а не сам терроризм.» В июльском выступлении перед Верховным Советом и позже в газетном интервью Крючков подчеркнул возрастающую опасность ядерного терроризма как одну из важнейших причин для разведывательного сотрудничества стран Востока и Запада: «На слушаниях в Верховном Совете я ошибочно сказал, что в мире исчезло несколько тонн обогащенного урана. Не несколько тонн, а несколько сот тонн, и мы не знаем, куда они ушли, хотя и можем догадываться. Сегодня в мире знания распространяются так быстро и технический потенциал настолько высок, что ядерное устройство собрать довольно просто и можно шантажировать им не один город, а целую нацию. Я не могу исключить и возможность использования ядерного оружия. В мире так много преступников. Короче говоря, мы все готовы сотрудничать в нашей борьбе против терроризма и торговли наркотиками.» В октябре 1989 года Крючков объявил о расформировании Пятого управления, которое занималось диссидентами (и чьи функции в разбавленной форме перешли во Второе главное управление), и создании нового управления по защите советского конституционного строя, которое должно координировать борьбу против «оргии терроризма, захлестнувшей мир с начала семидесятых годов». Крючков также сообщил, что в семидесятых годах КГБ выявил в Советском Союзе «более тысячи пятисот человек с террористическими замыслами». Тогда же Крючков направил двух недавно вышедших в отставку старших офицеров КГБ, генерал-лейтенанта Федора Щербака, бывшего заместителя начальника Второго главного управления, и генерал-майора Валентина Звезденкова, бывшего эксперта по борьбе с терроризмом из того же управления, принять участие в закрытой конференции со старшими сотрудниками ЦРУ в Калифорнии и обсудить методы борьбы с терроризмом.

Но Крючков и установил границы этому беспрецедентному сотрудничеству разведывательных служб в мирное время, которое он сам же предложил: «Разведка — это игра без правил. Есть некоторые особенности, которые, к сожалению, не дают нам возможности заключить соглашение о том, как и по каким правилам мы должны проводить разведывательные операции друг против друга. Но я думаю, что даже в нашем деле мы всегда должны соблюдать нормы приличия.» Одним из последствий такого ограниченного сотрудничества, предложенного Крючковым, был некоторый спад в традиционной демонизации западных разведслужб. Еще в последние годы брежневского правления, обвиняя ЦРУ, советская пресса обычно рисовала «омерзительный оскал монстра, пожирающего деньги ничего не подозревающих налогоплательщиков, чудовища, попирающего все нормы морали и оскорбляющего достоинство целого народа». Но эта неосталинистская шпиономания нашла и своих противников. Самыми яркими радикальными критиками Крючкова в ПГУ во время семидесятых годов были эксперт по Великобритании Михаил Любимов, уволенный в 1980 году, и эксперт по Соединенным Штатам Олег Калугин, который был самым молодым генералом ПГУ. В 1980 году его отправили в Ленинград, с глаз долой.

Хотя Любимов и поровну возлагает вину на разведслужбы Востока и Запада, с особой язвительностью он высмеивает самомнение КГБ: «Даже малейший успех выковывается в бронзе. Секретные службы похожи на зверюшек и птиц из сказки Льюиса Кэрролла, которые бегают по кругу и на вопрос, кто победитель, хором отвечают: „Мы!“ Как и его коллеги на Западе, КГБ нагнетал шпиономанию, „подрывал конструктивные дипломатические усилия“ и „сыграл свою роль в ухудшении международного положения“. Любимов полагает, что спутниковая разведка оказала „стабилизирующий эффект“, снизив вероятность внезапного нападения обеих сторон. Но в 1989 году он стал первым бывшим резидентом КГБ, который призвал в советской печати к сокращению ПГУ и всего огромного внутреннего аппарата КГБ. В 1990 году Любимов опубликовал „Легенду о легенде“ — фарс о дорогостоящей тайной войне между КГБ и ЦРУ. „Московские новости“ предположили, что из его книги получится „хороший мюзикл“.

Олег Калугин начал публичную критику КГБ после его увольнения с должности заместителя начальника ленинградского КГБ в 1987 году вслед за его попытками начать расследование нескольких случаев взяточничества с политическим подтекстом. В 1988 году он предпринял едва прикрытую атаку на паранойю, царившую в ПГУ во время 14-летнего пребывания там Крючкова: «Всего лишь несколько лет назад с высоких трибун нас заставляли поверить, что корни наших безобразий таились не в пороках системы, а во враждебном окружении, в усилении давления на социализм сил империализма, в том, что антиобщественная деятельность отдельных лиц и государственные преступления, которые они совершали, были последствиями враждебной пропаганды и провокаций ЦРУ.» Вот за подобные высказывания в 1980 году Крючков и уволил Калугина из ПГУ. Хоть и критикуя американские тайные операции, Калугин нападал и на традиционную демонизацию ЦРУ со стороны КГБ. Будучи начальником линии ПР в Вашингтоне в конце шестидесятых и начале семидесятых годов, Калугин сильно задумался над разведданными о том, что ЦРУ придерживалось гораздо более реалистичных взглядов на исход вьетнамской войны, чем Пентагон: «У меня было много встреч с сотрудниками ЦРУ, хотя они мне и не говорили, что работают там. Они были утонченными, образованными собеседниками и избегали крайностей в своих суждениях. Хоть меня и не вводили в заблуждение их дружеские улыбки, я полагал, что они все же не были обременены классовой ненавистью ко всему советскому.» Калугин воздает хвалу директору ЦРУ Уильяму Уэбстеру как человеку, «который не боится осложнить отношения с Белым домом, когда чувствует, что защищает правое дело». Очевидно, к Крючкову он относится с меньшей теплотой. В 1990 году Калугин назвал реформы Крючкова косметическими. «Рука или тень КГБ присутствуют абсолютно во всех сферах жизни. Все разговоры о новом образе КГБ не больше чем камуфляж.»

Как и остальной мир, КГБ не сумел предвидеть скорость и сроки распада коммунистического блока в Восточной Европе, который начался в 1989 году. Но, возможно, он первый почувствовал, что советский блок, созданный в конце Второй мировой войны, был обречен. В начале и середине восьмидесятых годов в Центре чувствовались отчаяние и фатализм в отношении будущего Восточной Европы, которые лишь усугубились к концу десятилетия. К началу эпохи Горбачева Гордиевский слушал непрекращающиеся жалобы о ненадежности коммунистических режимов и замечания вроде «лучше бы нам начать политику советской крепости, и пошли они все!» Хотя вряд ли такое говорилось серьезно, но подобные высказывания были соломинками на ветру перемен, задувшем в 1989 году и позволявшем странам Восточной Европы «усилить курс».

Однако уже ко времени, когда в марте 1985 года Горбачев сменил Черненко на посту Генерального секретаря, три восточноевропейские страны по разным причинам давали Центру серьезный повод для беспокойства. Первой была Польша. ПГУ было потрясено быстрым ростом «Солидарности» в 1980—1981 годах. Хотя сноровка, с которой Ярузельский, польская армия и СБ осуществили военный переворот и задавили «Солидарность» в декабре 1981 года, вызвала в Центре восхищение, КГБ лучше, чем большинство западных наблюдателей, понимал, что передышка была временной.

Главным источником беспокойства Центра был быстро растущий авторитет в Польше папы Римского, который затмил польское правительство. Прошли те времена, когда любой советский лидер мог повторить презрительный вопрос Сталина в конце Второй мировой войны: «А сколько у папы дивизий?» Оглядываясь назад, многие польские эксперты в Центре относили начало польского кризиса к избранию в октябре 1978 года папой Римским польского кардинала Кароля Войтылы, который позже получил имя Иоанна Павла II. Когда семь месяцев спустя папа Римский приехал в Польшу, почти четверть всего населения страны пришла на встречу с ним, а остальные следили за триумфальным девятидневным турне по телевидению. К концу своего визита папа Римский отправился в свой родной город Краков, где, как он говорил, «мне дорог каждый камень». Многие тогда рыдали на улицах. Тогда же и проявился контраст между политическим банкротством режима и моральным авторитетом церкви.

В Центре мнение об участии КГБ в покушении на папу в 1981 года разделились. Около половины собеседников Гордиевского были убеждены, что КГБ больше на мокрое дело такого рода не пойдет, даже через болгар. Остальные, однако, подозревали, что Восьмой отдел управления, занимавшийся специальными операциями, запустил туда руку, а некоторые просто жалели, что покушение не удалось.

Отсутствие авторитета коммунистического правительства в Польше проявилось еще раз, когда Иоанн Павел II вернулся на родину в 1983 году, призывая оппонентов режима обратиться за защитой к церкви. В октябре 1984 года польская церковь приобрела еще одного мученика, когда религиозный отдел СБ похитил и убил священника — отца Ежи Попелюшко, поддерживавшего «Солидарность». На похоронах присутствовало до полумиллиона человек. У его могилы Валенса воскликнул: «Солидарность» жива, потому что ты отдал свою жизнь за нее!» В попытке отстраниться от этого преступления, Ярузельский приказал провести открытый суд над убийцами, лишь вызвав новое беспокойство в ПГУ. В конце 1984 года циркуляр из Центра приказал провести в 1985 году серию активных действий, направленных на дискредитацию папы Иоанна Павла П.

В Восточной Германии у Центра были не те заботы, что в Польше. Хотя Центр и не питал никаких иллюзий о популярности коммунистического режима в ГДР, в начале правления Горбачева он не предполагал, что коммунизм здесь может так быстро рухнуть. Больше всего Центр беспокоило растущее нежелание лидера ГДР Эриха Хонеккера подчиняться указке Москвы. Когда в 1971 году с поста Генерального секретаря ЦК СЕПГ ушел 78-летний Вальтер Ульбрихт, Москва хотела посадить на его место Вилли Штофа. Когда вместо него избрали Хонеккера, разозленный Штоф сообщил Москве, что национализм Хонеккера поставит советско-германские отношения под угрозу. Так оно и получилось.

Ульбрихт терпел у себя распоясавшихся советских дипломатов и сотрудников КГБ, а Хонеккер не стал, и это привело к ряду инцидентов. После того, как немецкие власти обнаружили в середине семидесятых годов одного сотрудника КГБ и центра Карлсхорста за рулем пьяным и арестовали его, начальник восточногерманского центра КГБ генерал Анатолий Иванович Лазарев пожаловался в Москву на «нацистские методы» обращения тамошних властей с дружественной державой. Тогда Хонеккер пожаловался на Лазарева. По его настоянию генерал Лазарев был отозван в Москву. В 1983 году после настоятельных жалоб Хонеккера о якобы заносчивом поведении, в Москву отозвали советского посла Петра Андреевича Абрасимова. После возвращения в Москву, Абрасимов стал руководить туризмом. И Эрих Мильке, министр государственной безопасности ГДР, и Маркус Вольф, долгое время находящийся на посту начальника Главного управления разведки (ГУР), жаловались Центру, что Хонеккер препятствует установлению тесного разведывательного сотрудничества между СССР и ГДР. Положение осложнялось еще и тем, что сами Мильке и Вольф были на ножах. В Центре шли бесконечные дебаты о том, как укрепить влияние Мильке и Вольфа против Хонеккера и как не дать им самим окончательно рассориться. Часть из этих дебатов проходила в кабинете Грушко, и на них присутствовал Гордиевский. Несмотря на все это, в 1985 году Центр не предполагал, что перестройка в Советском Союзе внесет еще один элемент напряженности в отношения с Германской Демократической Республикой.

Из всех восточноевропейских государств Центр с особой тревогой смотрел на прогнивший неосталинистский режим Николае Чаушеску в Румынии. К началу горбачевского правления он уже наполовину отошел от ОВД. Подробная справка по Румынии, составленная в 1983 году Одиннадцатым отделом ПГУ (по связям с Восточной Европой), предсказывала в ближайшие годы возможность экономического краха страны, уже стоящей на пороге банкротства. В этом случае, указывалось в справке, потеря режимом контроля может привести Румынию к связям с Западом. Ко времени, когда Горбачев пришел на смену Черненко, на эту возможность смотрели очень серьезно. За последние два года пребывания в Лондоне в качестве заместителя резидента и резидента, Гордиевский получил несколько запросов из Центра по отношению западных стран к Румынии. И все же диктатура Чаушеску пала почти последней на волне демократических революций 1989 года. Пала она быстрее, но и с большей кровью, чем в других странах Варшавского Договора.

Ко времени начала падения коммунистических режимов в Восточной Европе Центр, по всей видимости, уже смирился с распадом того, что в своих служебных документах по привычке называл «социалистическим содружеством». Но распад этот нес в себе угрозу тщательно сконструированной сети разведывательного сотрудничества стран советского блока, которое началось еще в период холодной войны. Во всех странах Восточной Европы без исключения местные службы безопасности, построенные по образу и подобию КГБ, рассматривались как один из главных инструментов репрессий и поэтому стали главной целью демократических реформ. К началу девяностого года большинство из них потеряло свою прежнюю силу. Отчаянно борясь за выживание, службы внешней разведки в большинстве стран Восточной Европы, которые до того оставались неотъемлемой частью служб безопасности и почти в точности копировали ПГУ КГБ, превратились в независимые учреждения.

К началу 1990 года КГБ уже не мог, как раньше, рассчитывать на безграничную помощь восточногерманского ГУР в своих операциях против НАТО и Западной Германии, на чешскую СТБ и польскую СБ в своей работе против Франции и на болгарскую ДС в своей деятельности против Югославии, Турции и Греции. Разведывательный союз с Восточной Германией был уже обречен, так как в объединенной Германии внешнее подразделение ГУР, как и внутреннее ССД, очевидно, прекратят существование. Разрушение аппарата КГБ в Карлсхорсте потребует грандиозных усилий, но тогда Советский Союз потеряет свою крупнейшую разведывательную базу за пределами страны. Конец советско-восточногерманского разведывательного союза ставит под угрозу некоторые собственные операции КГБ. Центральная служба данных и идентификации КГБ, известная как СОУД (Система оперативно-управленческих данных), построена на использовании восточногерманского компьютера. К ней имели доступ кубинские и другие разведслужбы стран Варшавского Договора.

Падение советского блока поставило под угрозу и альянсы КГБ в странах Латинской Америки. Хотя Кастро продержался и дольше, чем Хонеккер, он все подозрительнее относился к новому мышлению Горбачева. Уже к 1987 году миссия КГБ в Гаване жаловалась, что кубинская ДГИ не подпускает ее к себе и на пушечный выстрел. Ситуация была настолько серьезной, что Чебриков сам поехал на Кубу, чтобы попытаться восстановить рушащиеся разведывательные связи. Вряд ли он своей поездкой добился чего-нибудь стоящего. Поражение сандинистов на никарагуанских выборах в феврале 1990 года, чего КГБ, видимо, никак не ожидал, поставило под угрозу деятельность четырех станций электронной разведки в Никарагуа. В связи с сокращением огромных советских субсидий Кубе было поставлено под угрозу и будущее Кастро, а с ним и будущее очень крупной станции электронной разведки на Лурдасе.

И все же самая большая угроза будущему КГБ таится в его собственном прошлом. Из своей штаб-квартиры на площади Дзержинского КГБ в период сталинизма руководил самыми крупными в мирное время репрессиями и самыми большими концлагерями в истории Европы. Народный депутат СССР и бывшая звезда спорта Юрий Власов в 1989 году на Съезде народных депутатов заявил: «КГБ не просто служба, но настоящая подпольная империя, которая до сих пор не выдала нам своих секретов, а лишь открыла могилы.» Нервозность, с которой Центр реагирует на каждое требование открыть свои архивы, лишь демонстрирует всю серьезность их содержания. При движении Литвы к независимости в 1990 году главным приоритетом КГБ было уничтожение сотен тысяч дел в своих архивах. «Радио Вильнюс» сообщило, что председатель литовского КГБ Эдуардас Эйсмонтас фактически признал, что большая часть архивов была либо уничтожена, либо перевезена в Москву. Вскоре после своего заявления Эйсмонтас ушел в отставку.

Наибольшую опасность для КГБ представляют архивы внешних операций. В конце восьмидесятых годов КГБ долго боролся, спихивая с себя ответственность за убийство польских офицеров в Катынском лесу во время Второй мировой войны. В марте 1989 года последнее коммунистическое правительство Польши наконец решилось возложить вину за это убийство на КГБ. Польская печать опубликовала текст справок, найденных в карманах убитых польских офицеров о том, что во время казни они были пленными НКВД, но еще целый год пресс-бюро КГБ продолжало винить во всем немцев и отказалось «предвосхищать» выводы совместной советско-польской комиссии, которая явно не спешила. Когда «Московские новости» потребовали от КГБ «подтвердить или опровергнуть» свидетельства польских источников, на главного редактора этой газеты посыпались угрозы. Ветераны НКВД, которым было что рассказать о катынском расстреле, сообщили «Московским новостям», будто КГБ приказал им держать язык за зубами. Лишь в апреле 1990 года, когда Президент Горбачев вручил Президенту Ярузельскому папку с документами, подтверждающими роль НКВД в этой казни, КГБ наконец смирился с неизбежным и взял на себя ответственность. В течение последующих месяцев были обнаружены еще несколько массовых захоронений польских офицеров.

Боязнь Центра выпустить из рук даже архивные сведения об одном иностранце можно прекрасно проиллюстрировать на примере шведского дипломата Рауля Валленберга. Во время своего пребывания в Будапеште в 1944—1945 годах Валленберг спас жизни многих тысяч евреев, предоставляя им дипломатическую защиту Швеции. Вскоре после оккупации Венгрии Красной Армией он загадочно исчез. С момента его исчезновения шведское правительство, семья Валленберга и общество Рауля Валленберга постоянно требовали от Москвы сказать правду о его судьбе. Отказ КГБ раскрыть его дело дал почву для слухов, к сожалению, беспочвенных, что Валленберг до сих пор жив и находится где-то в тюрьме. В 1957 году Андрей Громыко, будучи тогда заместителем министра иностранных дел, вручил шведскому послу в Москве меморандум о том, что Валленберг умер от сердечного приступа в советской тюрьме в 1947 году. Эта фальшивка до сих пор преподносится советскими властями как «неопровержимый факт». Однако в октябре 1989 года была предпринята попытка ослабить международное давление на КГБ, пригласив представителей общества Рауля Валленберга, включая его сводную сестру Нину Лагергрен и сводного брата Гая фон Дарделя, для переговоров в Москву. Их приняли Вадим Петрович Пирожков, заместитель председателя КГБ, и Валентин Михайлович Никифоров, заместитель министра иностранных дел. Вручили им паспорт Валленберга, некоторые личные вещи и поддельное свидетельство о смерти, датированное 17 июля 1947 года и подписанное главным врачом Лубянской тюрьмы. Пирожков и Никифоров выразили «глубокое сожаление», что, несмотря на «тщательные» поиски в архивах КГБ, больше документов найдено не было. Среди прочих и Андрей Сахаров публично выразил сомнение в том, что такое важное дело КГБ об иностранном дипломате вдруг исчезло. На самом деле его документы никуда не исчезали, просто КГБ посчитало неловким их обнародовать.

В деле Валленберга, хранящемся в КГБ, говорится, что вскоре после прихода Красной Армии в Будапешт НКВД постарался завербовать его. Валленберг немедленно отказался, а НКВД вдруг забеспокоился, не станет ли тот вдруг шуметь об этой попытке, арестовал его и переправил в Советский Союз. Дальнейшие попытки, предпринятые в Москве, чтобы завербовать Валленберга, также окончились неудачей. Его расстреляли не позднее 1947 года. В 1989 году, чтобы запутать следы, КГБ вытащил тогда своего бывшего ветерана активных действий Радомира Богданова, бывшего заместителя директора Института США и Канады Академии наук СССР и заместителя председателя Советского комитета защиты мира. Будучи с 1957 по 1967 год резидентом КГБ в Нью-Дели, Богданов сыграл ведущую роль в превращении Индии в один из главных центров советских «активных действий». Весной 1989 года Богданов начал информировать иностранных гостей и журналистов в Москве, что Валленберг был посредником на тайных переговорах между Лаврентием Берия и главой СС Генрихом Гиммлером в 1944 году. Московский еженедельник «Новое время», использовавшийся в прошлом как один из каналов для «активных действий», продолжил эту кампанию очернительства, рисуя Валленберга плейбоем, бабником и другом Адольфа Эйхмана, главного действующего лица в окончательном решении еврейского вопроса.

Теперь КГБ уже больше не хозяин своих тайн. Демократическая революция в Восточной Европе ставит КГБ перед очень неприятной для него возможностью, как во время «Пражской весны» 1968 года, обнародования некоторых его секретов через бывших союзников по советскому блоку.

Тайна, которая, несомненно, должна волновать Крючкова лично, — это досье болгарской службы ДС об убийстве болгарского писателя-эмигранта Георгия Маркова в октябре 1978 года. За несколько месяцев до смерти Маркова Генеральный секретарь ЦК Болгарской компартии Тодор Живков искал содействия КГБ, чтобы заткнуть рот эмигрантам, например, его бывшему протеже Маркову, которые теперь предпринимали нападки на самого Живкова через западные средства массовой информации. Центр откликнулся и предоставил Живкову и болгарской Дуржавна Сигурност (ДО некоторые образцы из арсенала совершенно секретной лаборатории КГБ, приданной ОТУ (оперативно-техническому управлению) и находящейся под прямым контролем председателя КГБ. Крючков лично одобрил назначение генерала Сергея Михайловича Голубева из Управления К ПГУ для связи с ДС и использование яда, разработанного в лаборатории КГБ. (Через семь лет Голубев контролировал применение яда, разработанного в той же лаборатории, к Гордиевскому во время неудачной попытки заставить того признаться.) В течение 1978 года Голубев трижды или четырежды ездил в Софию, чтобы помочь своим коллегам спланировать операцию против эмигрантов.

Первой мишенью этой операции стал болгарский эмигрант, живущий в Англии. Пока он на праздники ездил на континент, агенты службы ДС покрыли поверхности в его комнате ядом, который впитывался через поры кожи и, по заверениям лаборатории КГБ, был смертелен и не оставлял следов. Хотя человек этот впоследствии серьезно заболел, ему удалось выжить. С одобрения Крючкова, Голубев вернулся в Софию для работы над следующим планом нападения. По просьбе Голубева, главная резидентура КГБ в Вашингтоне закупила несколько зонтиков и отправила их в Центр. ОТУ заменило наконечники и вставило в них небольшую металлическую капсулу с высокотоксичным ядом рицином, полученным из семян клещевины. Острый наконечник зонтика можно было воткнуть в тело жертвы. Затем Голубев взял зонтики с собой в Софию, где и проинструктировал убийцу ДС о методе их использования. Первой жертвой был Георгий Марков, который работал тогда в болгарском отделе всемирной службы Би-Би-Си. В больнице перед смертью Марков успел сказать врачам, что на Вестминстерском мосту он столкнулся с незнакомцем, и тот уколол его зонтиком. Незнакомец извинился. На правом бедре Маркова обнаружили маленькую ранку и остатки капсулы величиной с булавочную головку или чуть больше. Но ко времени вскрытия рицин успел разложиться.

Второе покушение на болгарского эмигранта, на сей раз Владимира Костова, произошло неделю спустя в Париже и окончилось неудачей. Стальную пульку удалось извлечь из его тела еще до того, как рицин начал поступать в кровь. После того, как в конце 1989 года Тодора Живкова арестовали, в Софию приехала вдова Маркова и постаралась найти виновных в смерти ее мужа. Но даже если досье ДС на Маркова было уничтожено или отправлено в Москву, несомненно, бывшие сотрудники ДС, которые знали правду об убийстве, еще остались. По мере движения Болгарии к демократии они, возможно, и решатся ее рассказать.

Несмотря на развернувшуюся пропагандистскую кампанию, КГБ, похоже, остался одной из наименее перестроенных организаций в горбачевской России. Крючков сейчас выглядит как символ развенчанного и осужденного прошлого. В августе 1991 года, убежденный, что Горбачев возглавляет процесс разрушения советской системы, он стал одним из руководителей переворота против Горбачева. Переворот, однако, привел не к свержению Горбачева, а к аресту Крючкова и других заговорщиков.

КГБ всеми силами пытается откреститься от участия как в сталинском терроре, так и в менее серьезных преступлениях времен «застоя». Советские граждане, узнавая все больше подробностей жуткой истории КГБ, неизбежно зададутся вопросом: а можно ли вообще перестроить такую организацию? В странах Восточной Европы народы уже осудили службы безопасности, созданные по образу и подобию КГБ. Рано или поздно народ отречется и от КГБ. Шествие со свечами вокруг центрального здания КГБ, которое прошло в 1989 году в память миллионов жертв террора, стало первым шагом к такому отречению. В 1990 году неподалеку от штаб-квартиры КГБ на площади Дзержинского был установлен памятник «жертвам тоталитарного режима». Огромный валун из лагеря, открытого еще в 1918 году на берегу Белого моря, символизирует идею о том, что политические преследования начались не во времена Сталина, а раньше — в первые годы большевистской революции. Одним из последствий провалившегося переворота в августе 1991 года стало то, что разгоряченная толпа свергла почитаемый символ КГБ — памятник основателю комитета Феликсу Дзержинскому.

Как и каждое крупное государство, Советский Союз нуждается как во внутренней службе безопасности, так и в разведке. Однако для того, чтобы иметь разведывательную службу, пользующуюся уважением граждан, придется закрыть КГБ и начать все сначала.