• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Восемнадцатое июня 1209 года: граф Раймонд VI Тулузский, обретя уверенность в прощении, дарованном ему Церковью, но опасаясь, как бы армия крестоносцев, пришедшая с севера с целью истребления еретиков юго-запада и выступившая из Лиона в конце мая, не предала его графство огню и мечу, поспешил выйти ей навстречу. Он соединился с крестоносцами, покидавшими Баланс, влился в ряды этого Христова воинства, попросил папского легата Милона дать ему крест, чтобы он мог сам ими руководить, как сообщает наш летописец, и занял место среди предводителей крестового похода. В их рядах можно было увидеть, в числе прочих духовных особ высокого сана, епископа Безье, «города весьма примечательного, но целиком пораженного ядом ереси, и обитатели его — самые настоящие воры, преступники, прелюбодеи и плуты, вместилище всех грехов», — пишет, должно быть, несколько преувеличивая, Пьер де Во-де-Серне (АИ, 84), приведя вслед за этим два точных и определенных примера того, что он называет «испорченностью» жителей Безье. Первый пример связан с нападением, совершенным ранним утром на священника, шедшего в свою церковь, чтобы служить обедню; вторым было убийство 15 октября 1167 года виконта Безье, Раймонда Тренкавеля I (ок. 1098-1167)[56]:

«Однажды ночью, перед рассветом, священник из этого города шел в церковь, собираясь отслужить мессу, и нес в руках потир; несколько горожан Безье, выскочив из засады, с крайней жестокостью его избили и тяжко ранили, сломав ему руку; затем они взяли потир, открыли его и туда помочились, надругавшись над телом и кровью Христа.

В другой раз в церкви Магдалины, расположенной в самом центре города, жители Безье, совершив чудовищное предательство, убили своего сеньора Раймонда Тренкавеля и выбили зубы своему епископу, который пытался заступиться за графа».

((АИ, 85-86))

После короткой передышки в Монпелье армия крестоносцев 21 июля 1209 года подошла к стенам Безье. Виконт Раймонд-Роже де Тренкавель, племянник графа Тулузского, клятвенно пообещал жителям этого города, что никогда их не покинет и будет вместе с ними ждать прихода крестоносцев... Но когда войско приблизилось, виконт, забыв свои клятвы, поспешил укрыться за стенами Каркассона (еще одного принадлежавшего ему города), прихватив с собой нескольких еретиков с тем, чтобы защитить их, поскольку они были его подданными: хотя сам он оставался добрым католиком, но был терпимым и либеральным. Стало быть, в городе не было никакой официальной военной власти, с которой можно было бы вступить в переговоры, и представитель крестоносцев, которым был их собственный епископ, его преосвященство Рено де Монпейру, обратился непосредственно к проживавшим в городе католикам. Пьер де Во-де-Серне передает нам слова, с которыми он обратился к своей бывшей пастве, собравшейся ради такого случая в соборе[57]:

«Когда наши подошли к Безье, они направили туда епископа этого города, метра Рено де Монпелье [называемого также «де Монпейру»], вызывавшего уважение своим возрастом, своим образом жизни и своей ученостью [...]. Наши заявили: «Мы пришли сюда, чтобы прогнать еретиков. Мы просим здешних католиков, если таковые найдутся [эта оговорка показывает, что население города было по преимуществу еретическим], выдать нам еретиков, имена которых назовет вам достопочтенный епископ, поскольку он хорошо их знает и даже составил список[58]. В случае, если это сделать невозможно, пусть католики покинут город, оставив там еретиков, чтобы не разделить их участь и не погибнуть вместе с ними».

((АИ, 89))

Это послание было предупреждением в форме ультиматума; еретики на него даже не ответили, если не считать ответом то, что они осыпали стрелами крестоносцев, на чьей стороне был и Пьер де Во-де-Серне (в своей «Альбигойской истории» он неизменно называет их «нашими»): осажденные предпочитали умереть еретиками, не изменив своей катарской вере, а не христианами, рассказывает наш автор, и принялись осыпать стрелами осаждающих, «не дожидаясь, пока те двинутся на штурм».

Автор первой части «Песни о крестовом походе», Гильем из Туделы, более красноречив и высказывается более ясно и определенно. Если верить ему — а вполне возможно, что он прав, — католики в Безье жили в добром согласии со своими земляками-катарами, и они видели в крестовом походе нападение на окситанский народ под религиозным предлогом, за которым скрывалась попытка подчинить Окситанию французской монархии. Стало быть, его преосвященство епископ Монпейру не строил иллюзий насчет того, как откликнутся католики Безье, ревниво оберегающие национальное самосознание и стремящиеся к независимости, но не обольщался и насчет могущества, каким обладал чуждый Окситании монарх — французский король. Как бы то ни было, насчет своих способностей вести переговоры епископ заблуждался: катары, к которым он обратился с угрозами, заявили, что никогда не отрекутся от чистой религии и предпочтут умереть в своей вере. Что же касается жителей Безье вообще, то они, независимо от того, были или не были катарами, хорошо относились к своему епископу, однако больше всего дорожили собственным спокойствием.

Так вот, они отказались открыть ворота города крестоносцам и ответили епископу такими словами:

Впустить этих наемников? Отдать им наш город?

Лучше сдохнуть. Богом клянемся, крестоносцы ничего не получат,

даже обрезка сала, чтобы начистить свои башмаки.

Они думают, мы их испугались? И двух недель не пройдет,

они отсюда уберутся. Смотрите, как их много:

и целого лье дороги мало, чтобы всех их вместить.

Им никогда не прокормить столько людей [...].

((ПКП, 17))

Прелат принял эти слова к сведению, снова сел верхом на мула и, «скача иноходью», как пишет поэт, желая тем самым подчеркнуть царственное спокойствие священнослужителя, пересек подъемный мост, выехал из города и в сопровождении нескольких жителей Безье в тревожных раздумьях направился к лагерю крестоносцев. Там, среди шатров и знамен, епископ обратился с серьезной речью к предводителям крестового похода и завершил свое истолкование положения в таком духе. «Глупее этих несчастных людей я еще не видывал, — сказал он. — На что они могут рассчитывать, если не на страшные мучения и смерть?»

Вскоре стемнело, ночь, казалось, таила в себе угрозу. В лагере крестоносцев руководство действиями взял на себя непреклонный брат Арнаут Амори из Сито, о котором мы уже говорили. «Поскольку жители Безье отказываются открыть нам ворота города, — решил он, — мы войдем в него силой!»

После этого настоятель Сито приказал выкатить и расставить по местам боевые машины и готовиться взять город приступом по всем правилам военного искусства: он намеревался начать штурм на следующее же утро. Но — к несчастью для Безье — брата Амори опередят «бродяги», армейский сброд, и штурм города-крепости обернется чудовищной резней, о которой Пьер де Во-де-Серне (его «Альбигойская история», как мы уже не раз говорили, благосклонна к крестоносцам) стыдливо умалчивает.

Утром 22 июля 1209 года, в день святой Магдалины, летнее солнце сияло вовсю, заливая светом городские стены и вспыхивая бликами на воде Орба, лениво катившей свои волны у их подножия. С высоты дозорного пути осажденные не без некоторой опаски поглядывали на бесчисленные шатры крестоносцев, суетившихся среди окружавших город холмов, с тревогой присматривались к оживлению в рядах оборванных наемников, тех, кого рыцари того времени презрительно называли «бродягами»: они вопили и дрались, производя адский шум. Тем временем осаждающие, укрывшись в шатрах от палящего июльского солнца, совещались и решали, каким образом лучше начать штурм крепости, а гарнизон Безье готовился защищаться. В первой части «Песни о крестовом походе» Гильем из Туделы описывает возбуждение, охватившее город, когда крестоносцы, которых повел на штурм настоятель Сито, приблизились к стенам Безье:

Под праздник, что дарует нам святая Магдалина,

Войсками, что привел аббат, была полна долина

У стен Безье и вдоль реки с ее песчаным лоном.

Зашлись сердца у горожан, к тому досель не склонных,

Ведь в годы древних битв и свар, чему виной — Елена,

Такого войска Менелай не собирал в Микенах,

Столь пышной знати не могла иметь ничья корона

Кроме французской, не нашлось ни одного барона,

Кто б здесь не пробыл сорок дней (лишь кроме графа Брена).

Удар судьбы для горожан был словно в сердце рана,

Лишились разума они, столь поступая странно.

Кто им советовал? Кому вручили жизнь мужланы[59]?

Бедняги были, видит Бог, глупы определенно

И не разумнее Кита, в чьем чреве плыл Иона,

Пошли на вылазку они, держась такого плана:

На пики вздернув белый холст, как белый флаг, смутьяны,

Горланя, мчались на войска. Так от межи овсяной

Гоняют птиц, пугая их маханьем тряпки рваной

При свете утренней зари.

((ПКП, 18))

Конечно, учитывая, насколько значительна была численность осаждающей город армии, в которой насчитывалось несколько тысяч воинов (пусть даже названное в «Песни о крестовом походе» число в пятнадцать тысяч кажется нам преувеличенным), подобная вылазка горожан Безье, которые на самом деле просто-напросто отправились на разведку, представляла собой величайшую неосторожность и привела к поражению. Автор «Песни о крестовом походе», бесспорно, пристрастный («бунтарями» жителей Безье называет «антикатар»), рисует нам волнующую картину:

Встав поутру, вожак всех слуг[60] себе сказал: «Смотри!»

Как раз напали на войска, горланя, бунтари,

И в ров барона одного, обсев, как детвора,

Всем скопом сбросили с моста, отважны несдобра.

Вожак собрал своих людей, босых по той поре.

«Пойдем на штурм!» — вскричали те, собравшись на бугре.

Потом готовиться пошли подраться мастера.

Я полагаю, не имел никто и топора:

Босыми шли они сюда от своего двора,

Пятнадцать тысяч было их — и вор был на воре!

Пошла на город рать в штанах с дырою на дыре,

С собою лишь дубинки взяв и палки поострей,

Одни устроили подкоп, другие — голь храбра! —

Ворота начали ломать, затеяв бой с утра.

Всех горожан прошиб озноб, хоть и была жара.

Кричала чернь: «Идем на штурм! Оружие бери!»

Была такая кутерьма часа два или три.

Ушли защитники в собор и спрятались внутри,

Детей и женщин увели, укрыв за алтари,

И стали бить в колокола, как будто им пора

Звонить за упокой.

Безьерцы видели со стен весь лагерь боевой

И чернь, к воротам городским валившую толпой,

Бесстрашно прыгавшую в рвы, потом под ор и вой

Долбившую дыру в стене, рискуя головой.

Когда же зазвучал сигнал к атаке войсковой,

Заговорило сердце в них, что час настал лихой.

((ПКП, 19-20))

Пьер де Во-де-Серне не менее определенно высказывается о роли пресловутых «бродяг», вспомогательного состава армии крестоносцев. Драма разыгралась всего-навсего за несколько часов:

«[...] без предупреждения и даже не подумав спросить мнения дворян, состоявших в войске, бродяги начали штурм и — как это ни удивительно — мгновенно овладели городом. Едва войдя в него, они вырезали все население от мала до велика и подожгли город. Безье был взят в день святой Марии Магдалины».

((АИ, 90))

Наш автор видит в этой быстрой победе знак Провидения: разве катары не говорили, будто Мария Магдалина была сожительницей Иисуса Христа, да к тому же разве не в храме, посвященном святой Марии Магдалине, жители Безье за сорок два года до того убили своего виконта и выбили зубы своему епископу, который попытался его защитить? И Пьер де Во-де-Серне заключает:

«Стало быть, вполне справедливо, что семь тысяч этих мерзких псов [еретиков-катаров] были схвачены и убиты в праздник святой Марии Магдалины, которую они оскорбили и чью церковь они запятнали кровью своего виконта и своего епископа».

((АИ, 91 ))

Итак, Безье, захваченный «пятнадцатью тысячами бродяг» (число явно невероятное, взятое с потолка: в те времена такой город, как Безье, едва насчитывал десять тысяч жителей, в нем не было ни широких проспектов, ни бульваров, по которым могли бы пройти крупные войска, и мы плохо представляем себе пятнадцать тысяч солдат, один за одним разоряющих его дома), — Безье был объят страхом. Солдатня рассыпалась по городу, ландскнехты громили лавки, вышибали двери домов, убивали хозяев, грабили, напивались, насиловали, разрушали. Рыцари-крестоносцы, хотя и тщетно, пытались вмешаться, преследовали грабителей и даже убивали их, чтобы отнять награбленное. Прошло всего несколько часов после начала штурма, и улицы красивого и богатого города были завалены мертвыми телами; автор «Песни о крестовом походе» описывает нам этот грабеж и эти убийства (лессы 20—22), которые не были, как ложно утверждают, делом рук солдатни, поддавшейся своим дурным инстинктам, но, заверяет нас он, плодом зрелого, обдуманного решения баронов, организаторов крестового похода:

Вся знать из Франции самой, оттуда, где Париж,

И те, кто служит королю, и те, кто к папе вхож,

Решили: каждый городок, где угнездилась Ложь,

Любой, который ни возьми, сказать короче, сплошь,

На милость должен сдаться им без промедленья; те ж

Навек закаются дерзить, чья кровь зальет мятеж.

Всех, кто услышит эту весть, тотчас охватит дрожь,

И не останется у них упорства ни на грош.

Так сдались Монреаль, Фанжо и остальные тож!

Ведь силой взять, я вам клянусь, Альби, Тулузу, Ош

Вовек французы не смогли б, когда бы на правеж

Они не отдали Безье, хоть путь сей нехорош.

Во гневе рыцари Креста велели черни: «Режь!» —

И слуг никто не удержал, ни Бог, ни веры страж.

Алтарь безьерцев уберег не больше, чем шалаш,

Ни свод церковный их не спас, ни крест, ни отче наш.

Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож,

Да примет Бог те души в рай, коль милосерд к ним все ж!

Столь дикой бойни и резни в преданьях не найдешь,

Не ждали, думаю, того от христианских душ.

((ПКП, 21))

Завершился этот мрачный и кровавый фейерверк, не имеющий никакого отношения к вере, пожаром, охватившим Безье. Когда резня зашла уже достаточно далеко, рыцари, которые — это необходимо подчеркнуть — до тех пор не вмешались достаточно властно, чтобы ее остановить, решились наконец действовать, и тогда «знать воришек и бродяг изгнала вон» (лесса 21), говорит нам первый из авторов «Песни о крестовом походе», описавший страшное разорение Безье в таких словах:

Пьяна от крови, чернь в домах устроила грабеж

И веселилась, отхватив себе изрядный куш.

Но знать воришек и бродяг изгнала вон, к тому ж

Ни с чем оставив босяков и в кровь избив невеж,

Чтоб кров добыть для лошадей и разместить фураж.

Лишь к сильным мир сей благ.

Сперва решили босяки, чернь и ее вожак,

Что век им горя не видать, что стал богатым всяк.

Когда ж остались без гроша, они вскричали так:

«Огня, огня!» — ведь зол на всех обманутый дурак.

Они солому принесли, сложив костры вокруг,

И разом вспыхнул город весь от этих грязных рук,

И шел огонь во все концы, сжимая страшный круг.

[...]

Вся рать, спасаясь от огня, бежала в дол и лог,

Французской знати не пошла ее победа впрок,

Ведь все пришлось оставить им, а был там не пустяк.

Все, чем богат подлунный мир — и Запад, и Восток! —

Вы там смогли бы отыскать, не будь пожар жесток.

Собор, что строил мэтр Жерве уж, верно, долгий срок,

Внезапно треснул, что каштан, который жар допек,

Лишь камни собирай.

((ПКП, 21-22))

Заметим здесь, что печально известный приказ, якобы отданный во время штурма Безье («Убивайте всех, а Господь своих признает!») и приписываемый цистерцианцу Арнауту Амори, не упоминается ни в «Песни о крестовом походе», ни кем-либо из свидетелей событий. В самом деле, впервые эту фразу мы встречаем у немецкого доминиканца Цезаря Гейстербаха (родился в Кельне около 1180 г., умер в том же городе в 1240 г.), автора множества богословских сочинений, за всю свою жизнь ни разу не побывавшего во Франции; повествуя в своих «Диалогах о чудесах» («Dialogi di miraculis», книга V, глава 21) о трагедии Безье, он рассказывает, будто брат Арнаут тогда сказал: «Caedite eos, novit enim Dominus qui sunt ejus», что можно было бы перевести так: «Убивай их, ибо Господь своих знает». Гильом де Пюилоран пишет проще (и, должно быть, это более достоверно), что крестоносцы сообщили жителям города через посредство епископа Безье, что они явились с целью истребить одних только еретиков. Брат Цезарь, который, похоже, вел летопись своего ордена изо дня в день, истолковал на свой лад «инструкции», данные крестоносцам братом Арнаутом Амори, а та антиклерикальная обстановка, которая сложилась во Франции во время отрадного учреждения государственных школ в конце XIX века, способствовала распространению этого замечания. Речь шла не об «учении», а всего лишь об ответе, в котором, впрочем, участники резни (в данном случае — наемники и прочая присоединившаяся к ним чернь) нисколько не нуждались для того, чтобы пустить в ход свои преступные таланты.

Взятие Безье армией крестоносцев, массовые убийства находившихся там еретиков и уничтожение города пожаром, который устроили в нем бродяги, стали первыми и весьма прискорбными событиями предпринятого Церковью в начале лета 1209 года крестового похода против катаров юго-запада Франции, который некоторые епископы в своих письмах начали тогда именовать «альбигойским».

После этой кровавой и не слишком благородной «победы» крестоносцев монах-доминиканец Арнаут Амори решил отправиться вместе с ними в другие владения виконта Безье, то есть в каркассонское виконтство, поскольку, как пишет Пьер де Во-де-Серне, его жители были «худшими еретиками и величайшими грешниками перед Богом» (АИ, 92). Мы помним, что, когда папа Иннокентий III, «нахмурив брови», принял в январе 1208 года решение начать крестовый поход, он поручил настоятелю Сито «идти в Каркассон», который еще не был тогда большим городом, но его стены считались неприступными и он вполне мог сделаться оплотом катарской ереси. В самом деле, город был окружен мощными стенами с тридцатью одной башней, возвышавшимися над долиной Оды[61], с севера и с юга к нему примыкали два предместья — Бург и Кастеллар, в свою очередь огражденные стеной из больших камней, вокруг которой шел широкий и глубокий ров, защищавший подступы к городу. Так вот, в те времена Каркассон был маленьким городком, площадь которого (с обоими предместьями) не превышала пятнадцати тысяч квадратных метров; численность его населения, среди которого было немало еретиков, была намного меньше, чем в Безье. Тем не менее для брата Амори взятие Каркассона не было простой операцией по наведению религиозного порядка — это было предупредительным стратегическим мероприятием церковной политики. В самом деле, ему следовало как можно быстрее и любой ценой овладеть этим городом, пока Тренкавель, сын и наследник виконта Безье, не превратил его в неприступную крепость ереси, которую папа приказал победить и истребить в Лангедоке; вот потому, пишет Пьер де Во-де-Серне, «наши, после взятия и разрушения Безье, решили идти прямо на Каркассон» (АИ, 92).

И вот войско из «пятисот тысяч крестоносцев» (такое число называет наш автор, но оно явно завышено) вышло первого августа 1209 года в обширную долину, над которой высились знаменитые каркассонские стены. Рыцари спешились, оруженосцы повели коней поить, пехота рассыпалась во все стороны, принялась устраиваться на новом месте. В течение двух или трех дней полководцы расхаживали взад и вперед, осматривая местность, примечая дороги, источники питьевой воды и огороды на случай осады, которая рисковала затянуться, а слуги тем временем ставили шатры, точили мечи, рогатины и тесаки хозяев, конюхи ухаживали за верховыми лошадьми, а плотники изучали окрестные леса. Наконец, лекари устроили в шатре лазарет, а монахи принялись распевать гимны. С высоты городских укреплений Раймонд-Роже, виконт Безье и Каркассона, которого называли также Тренкавелем, наблюдал за этой непрестанно растущей армией. Вокруг него собрались его лучшие воины, и вечером второго августа 1209 года состоялся короткий совет, о котором рассказывает нам «Песнь о крестовом походе» (лессы 23—25; мы переводим и кратко пересказываем их современным языком).

«Я считаю, — начал Тренкавель, — надо, чтобы четыреста из нас, скача по-арабски [то есть без доспехов и распластавшись по спине коня, чтобы избежать вражеских стрел и дротиков], напали на них до наступления темноты; у этих рыцарей тяжелое вооружение, мы сможем захватить их врасплох, победить и, вернувшись без потерь, снова укрыться за нашими стенами».

«Я полагаю, — сказал Пьер-Роже, сеньор замка Кабаре, — что не следует торопить события. Завтра крестоносцы будут стоять лагерем у наших стен, и о чем же они позаботятся в первую очередь? Разумеется, о том, чтобы занять дорогу, ведущую к реке, чтобы лишить нас воды: именно тогда мы должны появиться, напасть на них и биться насмерть. До тех пор станем выжидать, не трогаясь с места».

Другие рыцари присоединились к его мнению, которое показалось им наиболее разумным; вдоль стен расставили часовых, и ночь прошла мирно и безмятежно. На рассвете Тренкавель проснулся первым и первым поднялся на укрепления. Его люди внизу пробуждались, кони били копытами, пехотинцы зашевелились, теперь и в Каркассоне начищали оружие...

Утром третьего августа 1209 года крестоносцы, прежде чем подступиться к могучим крепостным стенам самого города и его башням, из осторожности решили заняться двумя примыкавшими к нему предместьями, которые были защищены всего-навсего стеной из крупных камней, возвышавшейся над довольно широким рвом. Первую атаку они направили на северное предместье (Бург), полагая, что смогут овладеть им, не прибегая к помощи громоздких боевых машин. Они медленно двигались вперед, все вместе — епископы, аббаты, монахи, рыцари и солдаты, усердно распевая гимны. Первым — и даже единственным, если верить Пьеру де Во-де-Серне, — из рыцарей, кто решился спрыгнуть в окружавший предместье ров, не побоявшись града стрел и дротиков, сыпавшихся на него со всех сторон, был Симон де Монфор. По мнению автора «Альбигойской истории», он больше всех прочих сделал для того, чтобы взять предместье, которое крестоносцы затем подожгли и разрушили. На следующее утро, после недолгого ночного отдыха, католическая армия напала на Кастеллар, южное предместье, укрепленное куда лучше (стена, поднимавшаяся надо рвом, была очень высокой и толстой). Предместье защищал сам Тренкавель со своими людьми, они отбивали нападения крестоносцев, осыпая их градом камней. Во время боя один католический рыцарь, раненный в бедро, скатился в ров и не мог оттуда выбраться; Симон де Монфор, не обращая внимания на снаряды, сыпавшиеся на него дождем, отважно бросился вниз лишь с одним оруженосцем и сумел таким образом спасти жизнь Божия воина (надо сказать, Монфор был атлетически сложен и потому смог поднять раненого и, взвалив его на плечи, вытащить из рва).

После этой первой стычки к стенам, ограждавшим Кастеллар, подвели осадные машины, которые назывались камнеметами, нечто вроде катапульт, при помощи которых можно было издали стрелять тяжелыми каменными снарядами по стенам или укреплениям с тем, чтобы их разрушить. Но усилия оказались напрасными: толстая крепостная стена, сложенная из больших, прочно скрепленных каменных глыб, казалась неприступной. Справиться с ней удалось лишь саперам армии крестоносцев: к подножию стены подкатили повозку, завешанную бычьими шкурами, и под ее прикрытием саперы целые сутки подкапывались под стену. Пьер де Воде-Серне, подробно описывающий нам первые военные действия во время осады, сказал о дальнейшем так: «Что я могу прибавить? На рассвете подрытая стена, в конце концов, обрушилась, и наши с грохотом ввалились через пролом в крепость» (АИ, 97). Тогда каркассонские солдаты стали отступать к верхней части города. Затем, видя, что крестоносцы, убив несколько защитников предместья, оставили Кастеллар и вернулись к своим шатрам, вновь спустились, вышли за стены Каркассона и, поджигая дома, прогнали из предместья немногих замешкавшихся там осаждавших, после чего снова укрылись за крепкими стенами города... чтобы час-другой отдохнуть, в чем они крайне нуждались.

На следующий день боев не было. На Каркассон опустилась ночь, теплая летняя окситанская ночь, озаренная полной луной, чей свет затмевал мерцание звезд. Безмолвие этой прекрасной августовской ночи 1209 года нарушали лишь тяжкие шаги часовых, расхаживавших вдоль крепостных стен уснувшего города, да кваканье жаб и лягушек, плескавшихся в прудах на равнине. За городскими стенами хозяин этих мест, Раймонд-Роже де Тренкавель, погрузился в раздумья. Лето в этом году выдалось особенно жарким, не было еще ни одной грозы, ручьи почти пересохли, и город вот-вот начнет испытывать нехватку воды: стало быть, виконту Каркассона вскоре придется вступить в переговоры с врагом. Возможно, он уже предполагал обратиться за посредничеством к своему сюзерену, его католическому величеству Педро II, королю Арагона, когда внезапно, как сообщает нам «Песнь о крестовом походе», этот монарх ранним утром появился у стен Каркассона в сопровождении большого вооруженного эскорта — появился нежданно, словно угадав желание своего вассала:

Прекрасным августовским днем Педро, король Арагона, прибыл к крестоносцам с сотней хорошо снаряженных рыцарей. Бароны, принцы, прелаты

в это время ужинали там, у стен Каркассона,

вином и бараньими ногами, расстелив длинные белые скатерти.

Все они, едва завидев его и его небольшой отряд,

встали, раскинув руки с утиральниками.

«Добро пожаловать», — сказали они ему, и король Педро вежливо их приветствовал.

((ПКП, 26))

Прибытие арагонского короля на место сражения в ту самую минуту, когда он понадобился Тренкавелю, — слишком красивый исторический эпизод для того, чтобы быть правдой, и вполне возможно, что окситанский поэт из чистого патриотизма приукрасил ситуацию а posteriori. Тем не менее осада Каркассона крестоносцами, начавшаяся после разрушения Безье, конечно, не могла оставить равнодушным Педро Арагонского. Хотя, если верить автору «Песни о крестовом походе», его поведение по отношению к баронам с севера Франции и к крестоносцам, осаждавшим столь значительную крепость юго-запада, каким был город его вассала Тренкавеля, не было враждебным:

Король Педро и сотня его рыцарей

вошли, беседуя, в пышную рощу

на берегу реки. Там был шатер

графа Тулузского, шитый золотом и серебром.

Король поел мяса и опустошил несколько кубков,

затем снова сел в седло, и вот он едет

к городу, без всякого оружия и без щита.

((ПКП, 27,1—7) )

И все же заметим, что Педро II, отужинав, не стал мешкать (из предосторожности ли? опасался ли он армии крестоносцев, несмотря на то что был добрым католиком?) и спокойно продолжил путь к замку своего вассала. Тот, узнав о прибытии сюзерена, приказал опустить подъемный мост и поспешил ему навстречу в сопровождении ликующих рыцарей. Тренкавель, едва встретившись с королем, изложил ему положение дел и описал чудовищную резню, обагрившую кровью его город, Безье[62].

«Крестоносцы, — сказал он ему, — несут повсюду разорение, бедствия и огонь.

Наш край гибнет. Нам надо их прогнать, они хуже дикарей».

((ПКП, 27))

Арагонский король попытался успокоить своего вассала, затем слегка побранил его, после чего стал убеждать вступить в переговоры:

«Богом клянусь, — ответил король, — лишь вы повинны

в этом грязном деле. Если бы вы выгнали

из своего виконтства этих негодяев-еретиков,

как я приказал вам сделать,

до этого бы не дошло.

Как мне горестно, какая ярость меня терзает

при виде того, в какой вы опасности и в какой беде

из-за того, что позаботились об этой шайке безумцев!

Я вижу лишь одно средство от ваших нынешних горестей:

договаривайтесь, сын мой. Достойное соглашение —

единственная ваша надежда. Если бы будете упорно

напрашиваться на побои, звенеть щитами,

вскоре черви заведутся в ваших глазницах.

Поверьте мне, крестоносцы слишком сильны:

я пересек их лагерь, вам их не победить.

Ваши укрепления, не спорю, достойны доверия,

они высоки, широки и крепки. И все же подумайте:

ваш город обременен женщинами и детьми,

долго ли еще вы сможете их кормить?

Ваше несчастье мешает мне жить,

ибо я очень люблю вас. Позвольте мне вас спасти.

Говорите. Я сделаю все, что не нанесет ущерба чести,

чтобы снова увидеть вас радостным.

((ПКП, 27-28))

Тренкавель дал себя уговорить и склонился перед волей сюзерена:

Хорошо, сир, я вступлю в переговоры. Примите,

прошу вас,

ключи от моего города и все, что в нем есть, и

позаботьтесь о нем.

Ваш отец когда-то очень любил моего.

В память о нем вверяю себя вам.

((ПКП, 29))

Король Арагона снова сел на коня и вернулся к армии крестоносцев, стоявшей лагерем у стен Каркассона. Его окружили французские рыцари, а настоятель Сито, Арнаут Амори, руководитель крестового похода против катаров, принялся его расспрашивать: ему хотелось знать все о встрече короля с Тренкавелем. Педро II Арагонский пересказал ему разговор, который состоялся у него с последним, и вступился за несчастного каркассонского виконта. Но что бы он ни говорил, суровый Арнаут Амори и слышать не хотел о предложениях мира и сухо ответил королю Арагона:

Чтобы доставить вам удовольствие, — сказал он, —

мы сохраним ему жизнь.

Большего не просите. И пусть идет к черту

без оружия и обоза, с десятком людей,

оставив Каркассон в наших руках.

Педро II побагровел от ярости и процедил сквозь зубы, что скорее ослы станут летать по небу, чем он допустит подобное бесчестье, после чего вернулся в осажденный Каркассон, чтобы передать Тренкавелю категорический и презрительный ответ настоятеля Сито. Выслушав его, тот ответил кипящему от гнева и волнения сюзерену:

Лучше пусть со всех моих родных заживо сдерут кожу,

я обниму их мертые тела и умру последним!

В жизни моей, ваше величество, я не покину

вот этих вот моих людей, так и знайте. А теперь, сир,

возвращайтесь в свои арагонские земли и

предоставьте мне сражаться.

((ПКП, 29))

Арагонский король удалился, понурый и пристыженный: он был хорошим сюзереном и пришел в отчаяние оттого, что ничем не мог помочь своему вассалу. Крестоносцы тем временем сновали вдоль стен Каркассона, изучали местность, засыпали рвы, выставляли посты у родников с питьевой водой, охраняли подступы к рекам. Понемногу, как пишет автор «Песни о крестовом походе», осажденный город начал приходить в упадок:

Каркассон умирал. Заживо гниющие раненые

лежали вдоль улиц и бредили, обезумев от жажды.

Зловоние их ран мешалось с вонью

от ободранных туш во дворах и на площадях.

Женщины, старики, дети, покрытые гноем,

грязные, скучились в открытых домах,

сонные, измученные, облепленные мухами.

((ПКП, 30))

Судя по приведенным стихам, недалека была та минута, когда осажденный город-цитадель сам упадет в руки крестоносцев подобно тому, как срывается с ветки смоковницы зрелая винная ягода. К сожалению, мы располагаем лишь немногими сведениями о капитуляции виконта Раймонда-Роже де Тренкавеля, и нам приходится вновь обращаться к тексту «Песни о крестовом походе». Если верить этому драгоценному источнику, Каркассон и в самом деле вот-вот мог перейти в руки крестоносцев, но выходит, что именно они, а не осажденные, первыми предложили прекратить битву:

Так прошла неделя [в описанном выше положении].

Тогда один из главных полководцев

крестоносной армии предложил осажденному виконту

встретиться вне стен города.

Тренкавель появился, гордо восседая в седле.

Его сопровождала сотня рыцарей,

а у сеньора из крестоносной армии было лишь тридцать.

((ПКП, 30))

Не названный по имени «сеньор», о котором идет речь, предложил виконту Раймонду-Роже де Тренкавелю достойно сдаться, чтобы Каркассон не постигла участь Безье:

Мессир, — сказал он ему, — я вам родня,

храни вас Господь, и меня да хранит он. Я очень хочу,

чтобы вы целым и невредимым вышли из этой беды.

Для этого вам надо пойти на соглашение.

Если бы вы могли рассчитывать на какую-либо быструю помощь,

я одобрил бы ваше намерение сражаться,

но мы с вами знаем, что всякая надежда тщетна.

Смиритесь же с волей нашего папы

и крестоносцев. Правду сказать, мессир,

если вы нас принудите взять вас силой,

резня будет такая же, как была в Безье.

Так что довольствуйтесь тем, что спасете вашу жизнь.

По крайней мере, у вас останется кое-что от ваших богатств.

((ПКП, 31))

Что же касается подробностей сдачи Каркассона, о которых поведал нам Пьер де Во-де-Серне в своей «Альбигойской истории» (АИ, 98—99), они не всегда совпадают с теми, которые приведены в «Песни о крестовом походе». Противоречия, существующие между этими двумя источниками, были с величайшей проницательностью исследованы Зоей Ольденбург в книге «Костер Монсегюра»[63]: она задает по этому поводу множество вопросов, заслуживающих пристального изучения — такой анализ поможет яснее видеть в историческом тумане, которым окутана эта капитуляция.

1. В противоположность тому, что произошло во время взятия Безье, Каркассон не подвергся разграблению; предводители крестоносного войска наложили своего рода запрет на добычу, поручив ее охрану рыцарям, прославившимся храбростью и непреклонностью. Настоятель Сито, Арнаут Амори, глубоко потрясенный разорением Безье, дошел даже до того, что пригрозил отлучением от церкви тем крестоносцам и прочим воинам, которых уличат в грабежах. И высказал он это в таких словах:

«Крестоносцы, слушайте меня.

С вами Иисус, Царь Небесный. Доказательство тому —

нет здесь никого, кого вы не могли бы победить.

И я приказываю вам, во имя Господа,

не прикасаться к добру, какое есть в этом городе.

Всякий грабитель, всякий, кто украдет хоть соломинку

(слышите ли вы меня?), будет тотчас отлучен от церкви.

На самом деле следовало бы доверить Каркассон

кому-нибудь из великих крестоносцев, способных сохранить

в чистоте свою душу. Надо, чтобы никогда больше

нечестивые разбойники не смогли ее запятнать».

Всякий кивнул, и все собравшиеся

одобрили его слова.

((ПКП, 33))

2. Было решено, что все жители Каркассона покинут город «нагими», не взяв с собой ничего, кроме своих грехов, и что они останутся свободными. Так что горожане ушли «в одних рубахах и штанах» при следующих обстоятельствах, описанных в «Песни о крестовом походе»:

Тренкавель сдался! Молва об этом разошлась

По Каркассону. Тогда горожане и рыцари,

солдаты и слуги, нищие калеки и девственницы

покинули город. В нем не осталось ни души.

Устрашенный народ бежал куда глаза глядят.

Ни одного узла на согнутых спинах;

рубахи и штаны, ничего более. Одни

ушли в Арагон, другие в Тулузу.

Все скоро обратятся в дорожную пыль.

Войско тотчас вошло в опустевший город,

разместившись в башнях, в донжоне,

жилище виконта. Пехотинцы и наемники

хватали добычу, там было множество мулов

и славных лошадей, они делили трофеи,

а глашатаи тем временем надрывали глотки на улицах:

«Крестоносцы! все идите слушать проповедь настоятеля Сито!»

((ПКП, 33))

Тренкавель, прежний виконт, был брошен в тюрьму, а вся добыча, которую, как мы уже говорили, уберегли от грабителей и на которую «наложили секвестр», предназначалась новому виконту, коего должен был назначить Арнаут Амори, настоятель Сито.

3. Победившие крестоносцы тем не менее отобрали земли каркассонского виконтства у отлученных от Церкви баронов; теперь следовало передать эти владения другим баронам. Комиссия, состоявшая из двух епископов и четырех рыцарей, также назначенных вездесущим настоятелем Сито, решила отдать виконтство никому не ведомому капитану, обладавшему небольшим феодом в долине Шеврез, графу Симону де Монфору, и вот об этом выборе следует поговорить подробнее.

Если крестоносцам и удалось, взяв такие крупные города как Безье и Каркассон, сократить в Лангедоке и Провансе число местностей, где угнездилась катарская ересь, все же они не смогли искоренить ее во всех южных провинциях Франции. Кроме того, к сентябрю 1209 года у безжалостного гонителя еретиков, благородного графа де Монфора, возглавившего к этому времени крестовый поход, осталось лишь двадцать шесть рыцарей, с которыми он должен был поддерживать религиозный порядок в Лангедоке... Впрочем, в марте следующего года он, должно быть, с радостью встретил нескольких высокопоставленных особ, прибывших с севера, дабы помочь ему истреблять катаров; в числе этих особ были монсиньор Пьер, его преосвященство епископ Парижский Пьер де Куртене, граф Осеррский, пришедший из Иль-де-Франса с крестоносным войском, а главное — подкрепление (несколько сотен воинов), которое привела ему его собственная жена, Алиса де Монморанси. У священной войны действительно существовали свои правила, установленные во время первых крестовых походов против турок — походов, устроенных с целью освобождения Гроба Господня. Рыцари, бравшие крест, были добровольцами, которые обязывались сражаться ради Церкви в течение по меньшей мере сорока дней, но они вольны были вернуться домой, как только истечет срок этой «сорокадневной службы». Следовательно, необходимо было предусмотреть постоянное пополнение численного состава крестоносных войск и обеспечить смену воинам. Армия крестоносцев, сеявшая страх повсюду, где она проходила, была временной армией, добровольцы которой обязаны были служить лишь в течение сорока дней, после чего могли беспрепятственно ее покинуть.

Представители папы в Каркассоне, знавшие об этом, разумеется, были обеспокоены. Вскоре все эти бароны, эти рыцари, эти паломники, взявшиеся за оружие по призыву проповедников, вернутся каждый в свой край или феод, и от армии крестоносцев останутся лишь несколько гарнизонов, разбросанных по тем городам Окситании, где особенно пышным цветом расцветет ересь. Для того чтобы защитить христианский мир от повторения этой напасти, Церкви следовало отдать Каркассон, только что завоеванный крестоносцами, какому-нибудь знатному сеньору. Выбор был, как мы догадываемся, трудным, поскольку ни один благородный барон не желал унизиться до того, чтобы воспользоваться несчастьями сеньора Тренкавеля. Вот и «Песнь о крестовом походе» также рассказывает нам о том, каким образом выбор сурового настоятеля Сито, которому отныне принадлежала неоспоримая церковная власть в Лангедоке, пал на Симона де Монфора, каким образом «благородный граф» сделался преемником Тренкавеля.

Крестоносцы завоевали Каркассон.

По всему краю царил страх, все бежали.

Армия без боя взяла Монреаль и Фанжо:

их укрепления были брошены, ворота распахнуты настежь.

Педро Арагонский, отъявленный разбойник,

прибрал к рукам опустевшие города.

После того как настоятель Сито прочел наставление своим людям

на городской площади, он отслужил мессу,

сказал трогательную проповедь о новорожденном Иисусе,

затем без промедления захотел, чтобы город был отдан

какому-нибудь знатному сеньору, избранному равными ему.

Первым был выбран граф Неверский,

но он отклонил предложение. Тогда был назван

граф де Сен-Поль. Он также уклонился.

«У нас, — сказали они, — достаточно прекрасных владений

в французском королевстве, где родились наши отцы,

нам нет нужды грабить других».

Самые знатные из крестоносцев сочли бесчестным

принять такой феод.

На этом многолюдном собрании был один сеньор

весьма важный и доблестный.

Он был хорошим воином, искусным и мудрым,

статным мужчиной, благородным и отважным,

добрым, честным, любезным, одаренным живым умом.

Он был французом. Его звали Симон де Монфор.

Ему принадлежало, кажется, графство Лестер[64].

Наконец, ему единодушно предложили

нечестивый край [катарский] побежденного виконта;

Каркассон и Безье,

Минерв и альбигойские земли.

((ПКП, 34-35))

Монфор, чьи владения были все же не столь велики, чтобы он мог считаться знатным вельможей, был выбран под тем предлогом, что первым совершил героический поступок во время взятия города, бросившись в опоясывающий крепость ров, чтобы под градом стрел, сыпавшихся на него с городских стен, вытащить оттуда раненого рыцаря. Пьер де Во-де-Серне ухватился за этот подвиг, чтобы на все лады превознести графа:

«В первую очередь напомним о его прославленном роде, его непоколебимой храбрости и его великолепном умении владеть оружием. Роста он был высокого, волосы у него пышные, лицо тонкое, облик приятный, плечи развернутые, руки сильные, стан стройный, все члены гибкие и подвижные, движения живые и быстрые: даже враг или завистник не нашел бы, в чем его упрекнуть. Слова его были красноречивы, общество приятно, целомудрие безупречно, смирение необыкновенно. Решения его неизменно были мудрыми, советы дальновидными, суждения справедливыми, он был безупречно чист и удивительно смиренен, искушен в военном деле, осмотрителен в действиях, за дело брался неспешно, но упорствовал, доводя до конца все, за что ни брался, всецело был предан служению Господу. Сколь же предусмотрительны были избравшие его руководители, сколь рассудительны крестоносцы, единодушно признавшие, что истинную веру должен защищать именно такой верующий, решившие, что человек, так умеющий служить христианству, призван вести против зачумленных еретиков священное Христово воинство. Божие войско должен был возглавить такой полководец».

((АИ, 104))

Так кем же был в действительности этот граф де Монфор, оставивший по себе в истории память как о безжалостном убийце? Помимо двух процитированных выше литературных источников («Песнь о крестовом походе против альбигойцев» и «Альбигойская история»), мы располагаем об этом человеке сведениями, почерпнутыми из «Хроники альбигойской войны» («Chronique sur la guerre des albigeois») Гильома де Пюилорана и «Новых хартий графов Раймонда VI и Раймонда VII» («Chartes inédites des comtes Raymond VI et Raymond VII»), сохранившихся в «Записках Тулузского университета». Можно сказать, что если нам известны некоторые подробности его родословной и события его биографии, то о его характере, о причинах, заставивших его действовать именно таким образом, мы почти ничего не знаем. Был ли он искренним, вступая в борьбу с ересью? Или же, напротив, им руководило желание расширить свои владения и завоевать новые феоды, отняв их у еретиков? Была ли война его главной страстью?

В соответствии с наиболее вероятными предположениями род Монфоров происходил от Бодуэна, графа Фландрского, и Юдит, дочери Карла Лысого. Первый из Монфоров, известный историкам, — Амори II, живший в первой половине XI века[65]: возможно, он был приближенным французского короля Генриха I (1031— 1060); его сын, Симон I де Монфор, вторым или третьим браком был женат на Агнессе д'Эвре, дочери графа Эвре, которую он похитил и которая подарила ему четверых сыновей: Амори III, Ричарда, Симона II и Амори IV, поочередно ему наследовавших (у последнего были долгие распри с английским королем Генрихом I из-за графства Эвре). Вероятно, преемниками Амори IV были Амори V, затем Симон III Лысый, граф Монфора и Эвре. Симон III женился на англичанке Амиции, дочери графа Лестера. От нее у него было два сына, старший из них, Амори VI де Монфор, унаследовал графство Эвре, которое уступил королю Франции, а младший и был граф Симон IV де Монфор, организатор крестового похода против катаров.

О первых пятидесяти годах жизни этого человека нам почти ничего не известно. Мы знаем только то, что в 1198 году Симон де Монфор повел в Палестину французское рыцарское войско и что, лишившись поддержки немецких рыцарей, которые, несмотря на его просьбы остаться, вскоре вернулись домой, он ничего не мог предпринять против сарацин и ограничился тем, что заключил с ними перемирие на три года. Четыре года спустя, в 1202 году, Монфор принял участие в Четвертом крестовом походе, устроенном на деньги богатых венецианцев, и отличился при взятии Зары, ставшем главным событием этого похода. Когда папа Иннокентий III запретил крестоносцам продолжать это предприятие, он во всеуслышание объявил, что намерен его оставить. Примеру Симона последовали другие рыцари, что привело в отчаяние венецианцев, небескорыстно вложивших средства в этот поход; когда же после того крестоносцы решили вернуть константинопольский престол византийскому императору Исааку Ангелу, Симон вместе со своим братом Ги ушел от них и поступил на службу к венгерскому королю.

Вскоре после этого Симон де Монфор вновь отправился в Палестину, где в течение пяти лет отличался самыми блестящими подвигами. А весной 1208 года, откликнувшись на призыв папы Иннокентия III, решившего применить силу для того, чтобы восстановить в Лангедоке католическую религию, Симон дал обет присоединиться к многим французским рыцарям, которые, загоревшись призывами нескольких проповедников, намеревались подчинить юг Франции власти Церкви; вскоре он сделается ее безжалостным и грозным мечом. В следующем, 1209 году Симон де Монфор повелел графу Раймонду VI Тулузскому принять суровые меры против катарской ереси, безнаказанно разраставшейся в его графстве, и передать в руки Милона, папского легата, семь надежных крепостей — это должно было явиться залогом искренности его усилий в борьбе с нею.

Когда в начале лета графу Раймонду VI Тулузскому сообщили о приготовлениях, которые делает против него Монфор, граф, в конце концов, сдался и в июне 1209 года передал легату семь крепостей, как требовал папа Иннокентий III. Но, как мы уже знаем, кровь все равно прольется. Несколькими неделями позже (22—24 июля 1209 года) католическая армия взяла Безье, затем, первого августа, подошла к Каркассону; город пал после двухнедельной осады, во время которой Монфор впервые отличился ярким подвигом. Король Педро II Арагонский, сюзерен виконта Тренкавеля, попробовал заступиться за него перед крестоносцами, взывая к их жалости, но жесткость предложенных легатом условий обрекла его попытку посредничества на неудачу. А сильнейшая летняя засуха вынудила город сдаться: это произошло 15 августа 1209 года. Для непреклонного цистерцианца, каким был Амори, и речи не могло идти о том, чтобы в Каркассоне повторились те ужасы, какие довелось испытать на себе населению Безье 22 июля. И настоятель Сито, похоже, полностью управлявший этим эпизодом альбигойского крестового похода, приступил к избранию наследника виконтства; выбор, как мы уже говорили, оказался в пользу Симона де Монфора. Тренкавель, которого держали под стражей, умер несколько месяцев спустя, и Монфора — похоже, небезосновательно, — обвиняли в том, что он его отравил.

Нам неизвестно, какими побуждениями в действительности руководствовался настоятель Сито, когда предложил отдать каркассонское виконтство Симону де Монфору. Возможно, он думал, что ему легче будет присматривать за ним, легче будет подчинить себе этого графа, не имевшего в Окситании никаких связей, чем одного из лангедокских сеньоров — все они были более или менее связаны с катарами. Один из примеров — могущественнейший граф Раймонд VI Тулузский, в чьих владениях открыто распространялась катарская ересь; он вел с Монфором сложную игру объединений «за» и «против», в основных линиях которой мы попытаемся разобраться, перечисляя главные события в хронологическом порядке. (Отметим, что в 1209 г., когда ситуация стала напряженной, Раймонду VI было пятьдесят три года, его сыну — будущему Раймонду VII по прозвищу «Раймонде»[66] — двенадцать, а Симону де Монфору — пятьдесят девять лет[67]).

1. Виконт Каркассона (Тренкавель) умер в своем замке через несколько месяцев после того, как потерпел поражение. Монфор, отныне сделавшийся бесспорным владетелем виконтства, начал с того, что стал взимать дань в пользу папского двора и предписал весьма суровые законы против еретиков.

2. Поскольку сорокадневный срок, в течение которого крестоносцы сражались бок о бок с Монфором, уже завершился, у того остались лишь горстка рыцарей и чуть больше четырех тысяч пехотинцев, бургундцев и немцев, которых он смог удержать, пообещав увеличить денежное содержание (средствами для этого он располагал). С этими довольно скромными силами Монфор взял несколько городов, в частности Кастр, Памье и Альби.

3. Затем Монфор начал предпринимать различные действия с целью добиться разрешения принести клятву верности арагонскому королю, стать его вассалом в качестве виконта Каркассона, который был завоеван им с оружием в руках; его сюзереном был Педро II, но последний отказался принять от него эту клятву. Следствие такого положения вещей: Монфор, в военном и экономическом отношении ставший хозяином каркассонского виконтства, по-прежнему не являлся его законным владельцем и, если бы у него родился сын, не смог бы оставить ему эти земли в наследство.

4. Папа в конце концов решил послать Монфору письмо, в котором подтверждал его владение Каркассонне и вместе с тем сообщал о тех усилиях, которые предпринимает, стараясь уговорить правителей соседних областей прийти ему на помощь. Новый виконт, получив кое-какое подкрепление, воспрянул духом и захватил два очень хорошо защищенных замка, Минерв и Терм.

5. Тем временем граф Раймонд VI, стремившийся сблизиться с Симоном, попросил у него руки его дочери для своего сына Раймонда, будущего графа Раймонда VII Тулузского, однако Монфор это предложение отклонил и дошел даже до того, что произвел некоторое разорение во владениях Раймонда VI, после чего тот отправился жаловаться папе Иннокентию III на эти беззаконные действия. Папа принял его с величайшими почестями, однако своего мнения о ссоре не высказал, передав дело графа Тулузского собору, который должен был вскоре, в сентябре 1210 года, состояться в Сен-Жиле[68].

6. На этом соборе папский легат ничего более определенного не сказал, сославшись на то, что одно из условий, поставленных перед графом Тулузским при отпущении ему грехов, а именно то, что он должен изгнать из своих владений всех еретиков, по-прежнему не выполнено, а следовательно, Раймонд VI не может быть допущен к ответу на обвинения, выдвинутые против него.

7. Новый собор был созван в январе 1211 года в Монпелье[69]: Церковь наконец предложила графу вернуться в ее лоно, но на таких жестких условиях, что после этого началась настоящая священная война, война до победного конца сначала между Церковью и Раймондом VI, а затем, после его кончины в 1222 году, продолженная его сыном и преемником Раймондом VII. Эта война завершится лишь в 1229 году торжественным подписанием Парижского договора на паперти собора Парижской Богоматери.

Перед тем как приступить к рассказу об этих событиях, напомним, что лето 1209 года повсюду, где сражался Симон де Монфор, было кровавым; в конце концов, у Монфора остался единственный, но серьезный противник — Раймонд VI Тулузский, в чьем графстве еретическая секта катаров развивалась быстрее всего. Должно быть, это связано с тем обстоятельством, что начиная со второй половины предшествующего века культура там достигла небывалого в Европе уровня: рыцарские обычаи, сложившиеся в лангедокской столице, породили там дух легкомыслия, куда лучше приспосабливавшийся к катарским грезам, чем к суровым заповедям Церкви, а тулузская буржуазия, благодаря своему богатству освободившаяся от феодальной власти, разделяла индивидуалистические взгляды рыцарей и, подобно им, ненавидела господство прелатов. Все это привело к свободомыслию и религиозной терпимости даже по отношению к евреям (что в те времена встречалось крайне редко), каких нельзя было найти больше ни в одной христианской стране, и пример такого поведения подавали сами сеньоры: любые мнения могли быть высказаны беспрепятственно, и теми, кто извлек наибольшую пользу из этой свободы мысли — за пять веков до Вольтера, — были, разумеется, катары, чьи проповедники говорили о своем намерении вернуть сбившуюся с пути, развращенную римско-католическую Церковь к ее изначальной простоте.

Примечания:

5

Собор, созванный Иннокентием III, инициатором крестового похода, проходил в Латеране с 11 по 30 ноября 1215 года. На этом соборе папа заставил епископов присоединиться к выступлению против катарской ереси и установил предписания Церкви, вменявшие прихожанам в обязанность исповедоваться и причащаться по меньшей мере один раз в год.

6

Раймонд VI, граф Тулузский с 1194 по 1222 год.

56

Не следует путать между собой различных представителей этой династии тулузских католических сеньоров, допустивших, чтобы катарская ересь укоренилась в их графстве: Раймонд I Тренкавель (ок. 1098—1167); Роже II Тренкавель (1167—1194), виконт Безье и Каркассона; Раймонд-Роже Тренкавель I (1194—1209), сын предыдущего и наследник двух этих феодов, отобранных у него крестоносцами; Раймонд-Роже Тренкавель II (1209 г. — ок. 1263), сын предыдущего, виконт Безье, возглавивший мятеж в 1240 году.

57

По тому, как Пьер де Во-де-Серне рассказывает о взятии Безье, сразу видно, что он на стороне крестоносцев, которых называет «наши»; в целом его рассказ более лаконичен, чем в «Песни о крестовом походе», за исключением того отрывка, в котором речь идет о начале осады, перешедшей в резню.

58

Этот список состоит из 222 имен еретиков, среди которых мы встречаем по преимуществу ремесленников (кузнецов и т.д.), есть также двадцать буржуа и четыре врача.Ср.: L. Domairon, «Rôle des hérétiques dans la ville de Béziers», Le cabinet historique, Paris, 1863, pp. 95—123 et 326—329. (Л. Домерон. «Положение еретиков в Безье», cc. 95-123 и 326-329.)

59

Жители Безье. (Примеч. переводчика.)

60

То есть ландскнехтов. (Примеч. переводчика.)

61

Время пощадило эти стены, они стоят до сих пор.

62

Напомним, что Тренкавель был виконтом Каркассона и Безье.

63

Zoé Oldenbourg. «Le Bûcher de Montségur» (Paris, Gallimard, 1959); на русском языке книга была издана в 2001 году издательством «Алетейя» (СПб) в переводе О.И. Егоровой. (Примеч. переводчика.)

64

В Англии; Монфор обладал также обширными владениями в долине Шеврез, среди его вассов насчитывалось немало владельцев поместий Иль-де-Франса.

65

См. генеалогическую таблицу в Приложении XIII.

66

Raymondet; к имени прибавлен уменьшительный суффикс «et», то есть прозвище можно было бы перевести как «Раймондик». (Примеч. переводчика.)

67

Раймонд VI (1156-1222); Раймонд VII (1197-1249); Симон де Монфор (ок. 1150-1218).

68

Поблизости от Нима, в нынешнем департаменте Гар.

69

Этот собор в «Песни о крестовом походе» ошибочно называется «собором в Арде».