Нравы и обычаи рыцарства

Военные и рыцарские предприятия объявлялись и обнародовались так торжественно, что уже одно это могло возбуждать в воинах рвение состязаться и искать славы — награды их подвигов. Данные по этому поводу обеты утверждались актами, нерушимость которых предписывалась религией и честью. Шло ли дело об обороне или атаке специально выбранного места, нужно ли было нападать или обороняться в действительном сражении, — ни чем не изменяемые клятвы и обеты обязывали жертвовать жизнью, не изменяя и не отступаясь от интересов государства. Кроме этих общих обетов, набожность внушала еще особенные, состоявшие в том, что посещали разные святые места, к которым питали благоговение, складывали свое или побежденного врага оружие в храмах или монастырях, налагали на себя пост и епитимью. Отвага вызывала на чрезвычайные обеты — первому водрузить знамя на стенах или на самой высокой башне осажденной крепости, первому ринуться в середину неприятеля, или представить подобное доказательство удальства и отваги. Храбрейшие рыцари старались превзойти друг друга в соревновании, которое всегда имело целью пользу отечеству или истребление врагов.

Обет павлина или фазана (Vau du Paon, du Faisan) самый достоверный. Эти благородные птицы (так их величали) блеском и разнообразием своих перьев прекрасно олицетворяли важность государей и великолепие наряда, в котором они являлись на большие выходы (Tinel ou Cour pleniere). В назначенный для принесения торжественного обета день, чтобы идти на могущественного врага, или чтобы предпринять войну в защиту религии, или по какому-либо другому законному поводу, дамы или девицы величественно вносили в многочисленное собрание рыцарей павлина или фазана, иногда жареного, но всегда в красивых перьях, на золотом или серебряном блюде; его подносили к каждому и каждый произносил обет над птицей; потом ее подавали на стол и делили между присутствующими.

Нужно было большое искусство — разрезать птицу так, чтобы ее хватило на всех. Дамы или девицы, избрав самого добросовестного в собрании рыцаря, вместе с ним несли птицу к тому, кого считали храбрейшим. Избранный дамами рыцарь ставил перед ним блюдо, разрезал птицу и раздавал ее при нем. Такое почетное предпочтение, оказываемое самому явному мужеству, могло быть принимаемо не иначе, как после продолжительного и скромного сопротивления. Рыцарь, которого признавали за храбрейшего, думал, как казалось всегда, что он меньше всех достоин такой чести.[60]

Военные подвиги или поединки, о которых уже упоминалось, предпринимались рыцарями также по обету. Символом подобных предприятий бывали цепи, ожерелья, кольца и другие знаки. Коль скоро рыцарь надевал их, он не вправе был снять свой знак в течение-одного года, а иногда и нескольких лет, смотря по условию данного обета; но если он встречал другого рыцаря, предлагавшего ему поединок и снимавшего с него этот знак, то он освобождался от обета.

Желающий составить себе понятие о том, что такое были эти обеты, без сомнения, прочтет с удовольствием подробности обетов, данных двенадцатью рыцарями из любви к старому рыцарю Пергамону во время, коронации короля шотландского Галифера, на турнире между замками Сидрак и Тонталон. Пергамон соорудил высокий помост и украсил его зеленью не только для того, чтобы виднее были подвиги, но и для того, чтобы лучше угостить посетителей.

Первый рыцарь — рыцарь копчика, имевший на красном поле левую руку с копчиком естественного цвета — клялся перед Богом и храбрым рыцарем Пергаменом, что вооружась и сев на своего коня, он явится на турнир и приведет шотландского короля в такое затруднение, что он не в состоянии будет отойти от павильона на выстрел из лука. Обет его кончался следующими словами: «Так да будет, если не предупредит смерть или увечье».

Второй рыцарь — рыцарь золотого орла, носивший на красном поле золотого орла — дал почти такой же обет.

Третий рыцарь — рыцарь лилии, носивший на лазоревом поле золотую лилию — дал обет, что прибыв на турнир, он примет сторону слабейших и изнемогающих и что благодаря его усилиям победа и слава достанется им.

Он клялся также оттеснить всех турнирующих к павильону Пергамона, чтобы бой был ему виднее.

Четвертый рыцарь — рыцарь пронзенного сердца, носивший на серебряном поле уязвленное сердце — обратясь и небу, высказал свой обет в таких выражениях: «Когда рыцарь лилии доставит победу, как он сказал, той стороне, за которую вступится, я в свой черед приму сторону противную и силой оружия возвращу победу ей, несмотря на все усилия рыцаря лилии и других, ибо я так поклялся и исполню клятву».

Пятый рыцарь — рыцарь черного леопарда — обещал ссадить с коня шотландского принца три раза и привести в павильон трех коней для подарка рыцарю Пергамону: «Не потому, — прибавил он, — что я был в двести раз сильнее этого прекрасного принца, а потому, что так судьбе угодно».

Шестой рыцарь — рыцарь черного льва, носивший на золотом поле черного льва — дал обет: лишь только рыцарь черного леопарда вышибет из седла короля шотландского, посадить его на другого коня, которого он силой отнимет у британского короля, а потом он захватит рыцаря черного леопарда в плен и пошлет его к королеве шотландской просить пощады за все то, что он сделает ее супругу.

Обет седьмого рыцаря не представляет ничего чрезвычайного, он клянется только честно исполнять свой долг во все время турнира.

Восьмой рыцарь — рыцарь белой звезды, имевший на черном поле серебряную звезду — обещал прежде окончания турнира завладеть с бою и предложить Пергамону коней одиннадцати рыцарей, которые дали или еще дадут обеты.

Девятый рыцарь — рыцарь лазоревого оленя, имевший на золотом поле лазоревого оленя — поклялся, что он два раза сразится на копьях с рыцарем белой звезды, что он сшибет его ударом копья, а после того насильно подведет к павильону его и его коня и там сбросит его на землю.

Десятый рыцарь — рыцарь трех львят, имевший на красном поле трех лазоревых львят — обещал ломать копья с весьма мужественным рыцарем по имени Боссю де Сюав, которого еще никто не сбрасывал с коня; его обет состоял в том, что он одним ударом копья сбросит противника на землю, потом поможет ему сесть на коня и вторично сбросит его на землю.

Одиннадцатый рыцарь — рыцарь грифа, имевший на золотом поле летящего красного грифа — клялся, что он всех победит на турнире и получиг награду, состоящую из жемчужных четок.

Наконец двенадцатый — рыцарь дельфина, имевший на золотом поле лазоревого дельфина — дал обет выиграть самое лучшее, самое дорогое, что только увидят на турнире, а именно: коней, шлемы, знамена, щиты, венки, бурелеты, нашлемники, попоны и другие рыцарские доспехи.

Несмотря на трудность исполнения всех этих обетов, из которых некоторые были так противоположны один другому, что исполнение одних по необходимости отрицало успех других, автор прибавляет, что «Марс так могущественно покровительствовал этим двенадцати рыцарям, что все они весьма удачно выполнили свои обеты». Поверим ему на слово, но объяснять этого явления не будем.

Вообще во всем, что относится к рыцарским обычаям, быль с небылицей так смешаны, что трудно добраться до истины. Вот обеты, подтверждаемые всеми хрониками и нисколько не отличающиеся от описанных в романах.

Борьба Франции и Англии в XV веке возбудила рыцарский дух и, по выражению Шатобриана, заперла обе нации в ристалище. Тогда при дворе графа Геннегау показывались молодые английские рыцари, у которых один глаз был закрыт повязкой: «Они дали обет смотреть только одним глазом до тех пор, пока не совершат какого-либо подвига ко вреду Франции». Messire Готье де Мони (Gauthier de Mauny) объявил каждому из своих, что он поклялся в Англии явиться первым во Франции, первым взять там замок или укрепленный город и совершить тьму военных подвигов. Часто бароны и рыцари клялись святыми или дамами на рубеже вражеского оплота, взять этот оплот в известный срок, и клятва была роковой для них или для их родины.[61]

Знаменитейший обет — обет над цаплей (Heron). Вот что было поводом к нему. С давних пор Эдуард III намеревался вторгнуться во Францию, но громадность предприятия и неурядица в делах пугали и останавливали его. Может быть, оно никогда и не исполнилось бы, если бы не настояния Роберта д'Артуа, который на два года удалился в Англию, нашептывал сердцу самолюбивого Эдуарда ненависть к французскому королю, изгнавшему Роберта. Эдуард долго противился; наконец изгнанник придумал для убеждения своего покровителя необыкновенное средство, которое названо было обетом над цаплей.

Вот как рассказан этот факт одним старинным писателем.

В начале осени 1338 года, когда лето склонялось к осени, когда веселые птицы потеряли голос, когда умирают розы, когда деревья обнажаются, когда дороги усыпаются листьями, Эдуард был в Лондоне, в своем дворце, окруженный герцогами, графами, пажами и молодыми людьми. Роберт д'Артуа, укрывшийся в Англии, был на охоте, потому что вспоминал о милой Франции, откуда он был изгнан. Он нес им самим вскормленного сокола, и летал сокол по рекам, пока не поймал цаплю.

Роберт возвратился в Лондон, приказал зажарить цаплю, положил ее на серебряное блюдо, накрыл его другим и отправился в королевскую залу пиршества в сопровождении двух менестрелей и одного гитариста, и Роберт воскликнул: «Расступитесь, пустите храбрецов, вот жаркое храбрым… Цапля самая трусливая птица, тени своей боится. Я дам цаплю тому из вас, кто всех трусливее; стало быть ее надо отдать Эдуарду. Он лишен наследия прекрасной Франции, которая неотъемлемо ему принадлежит; но он согрешил в сердце своем и за трусость умрет без царства». Эдуард покраснел от гнева, сердце его содрогнулось; он поклялся Богом Рая и Богородицей, что до истечения шести месяцев вызовет на бой короля Филиппа.

Роберт засмеялся и сказал тихо: «Теперь исполнилось мое желание, и от цапли поднимается великая война».

Роберт берет цаплю, проходит залу пиршества в сопровождении двух приятно играющих менестрелей и гитариста.

Роберт подает цаплю графу Салисбюри.

Салисбюри закрыл один глаз и вскричал: «Обещаю всемогущим Богом и Богоматерью, что глаз этот до тех пор не раскроется надолго ни от ветра, ни от боли, ни от пытки, пока не буду во Франции, пока не внесу туда пожара и пока не поражу подданных Филиппа Валуа. Будь, что будет…»

С тех пор граф Салисбюри воевал с закрытым глазом.[62]

Но довольно об этих странных обетах и сумасбродных предприятиях, которые представляют рыцарство достойным осмеяния и которые способствовали его упадку.

Перейдем к обетам священным, возвышенным, бывшим в обычаях рыцарства.

Если любовь к славе поддерживала между рыцарями чувство чести, мужество, любезность и дружбу, то эта любовь к славе была необходима для союза стольких героев; а иначе соперничество было бы источником раздоров. Такой союз основан был на взаимном уважении и доверии; он назывался товариществом или братством по оружию. Рыцари, совершившие одни и те же походы, делившие одни и те же опасности, всем сердцем привязывались друг к другу.

Братство по оружию возникало весьма разнообразно. Некоторые, как уже замечено, пили из одного и кубка свою смешанную кровь.

Другие товарищи по оружию знаменовали взаимные клятвы священными обрядами; чтобы более сдружиться, они целовали блюдце (la paix[63]), иногда приобщались в одно и то же время, деля между собой священную облатку.

Когда государи были в согласии, братство по оружию существовало и между разноплеменными рыцарями, но когда государи объявляли войну, то это расстраивало такое братство. За исключением этого случая, узы братства были тверже всех прочих. Братья по оружию, как бы члены одного семейства, носили одинаковые вооружение и платье. Обязательство помогать друг другу в рыцарских предприятиях и никогда не разлучаться ставило рыцарей в необходимость начинать предприятие сообща.

В истории Бертрана Дюгесклена есть указание, каким образом расходились братья по оружию.

Дюгесклен вел войско в Испанию по повелению Карла для поддержания притязаний Генриха Транстамара на кастильскую корону, которую Петр Жестокий опозорил своими преступлениями. Вскоре, благодаря помощи этих неустрашимых, но не приученных к дисциплине воинов, Генрих был коронован в Бургосе, а Петр Жестокий вынужденный обратиться в бегство, стал умолять о помощи принца валисского Эдуарда. Эдуард, недовольный тем, что Кастилия досталась союзнику Франции, решился возвести на престол убийцу Бланки Бурбонской. Все английские подданные, товарищи Дюгесклена, явились к нему проститься и говорили: «Любезный sire, мы обязаны уехать, ибо государь наш призывает; если бы не это, ничто не могло бы разлучить нас, но клянемся св. Георгием, мы будем всегда друзьями, даже сражаясь».

Английский рыцарь Гю де Карвале (Hue de Carvalai), брат по оружию Дюгесклену, обнял его и сказал: «Милый sire, мы жили вместе дружно, как прилично благородным людям; я всегда свободно распоряжался вашим добром и брал из общей кассы, в которую мы складывали нашу военную добычу и дары государей, сколько хотели. Никогда мы не думали о разделе, но так как я полагаю, что я вам много должен, то сочтемся теперь».

На это Бертран отвечал: «Это только речи, и никогда не думаю об этом расчете, и не знаю, вы ли мне должны, или я вам должен; будем квиты и останемся добрыми друзьями, потому что настает грустная и прискорбная разлука. Во всяком случае вы поступаете благоразумно, исполняя волю вашего государя; так должен поступать всякий честный человек. Честность породила нашу любовь, и да останется она честной, ибо лучше быть доблестными врагами, чем бесчестными друзьями».[64]

Примечания:

Lacurne de Sainte-Palaye, Memoire sur l'ancienne chevalerie.

Chateaubriand, Etudes historiques.

Так называется у католиков то блюдце, которое священник дает целовать, когда приносят дары.

Marchangy, Tristan Ie Voyageur, t. III.

Оглавление