То есть вымысел в истории, конечно, имеется. Процентов эдак 80–90… А все остальное чистая правда.
(Из Интернета)
Партия утверждала, что Океания никогда не была союзницей Евразии. Он, Уинстон Смит, знал, что Океания была в союзе с Евразией всего четыре года тому назад. Но где существовало это знание? Лишь в его сознании, которое, несомненно, скоро будет уничтожено. И если все другие принимали ложь, которую навязывала Партия, если все источники повторяли эту ложь, — значит, ложь входила в историю и становилась правдой. «Кто управляет прошлым, — гласил партийный лозунг, — тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым». И все же, прошлое, столь переменчивое по своей природе, никогда не изменялось. То, что правда сейчас, было правдой вовеки. Это совершенно просто. Поэтому, все, что от вас требуется — это побеждать и побеждать без конца собственную память. Это называется «управляемой реальностью» или, на Новоречи, — «двоемыслием».
(Джорж Орвелл, «1984»)
Об искажениях истории нужно говорить очень осторожно. Лучше всего вообще не затрагивать эту тему. Но уж если совсем неймется, ограничиваться рассмотрением совсем небольших искажений, не имеющих принципиального значения. Можно, например, говорить о том, что Лютер на самом деле не прибивал своих тезисов на дверь местного собора в Виттенберге: эту впечатляющую простой народ картину придумал много позже не имевшего место события друг и соратник Лютера, его правая рука, его «серый кардинал» Меланхтон. И хорошо сделал, что придумал: картина эта так крепко закрепилась в массовом сознании, что никакие разоблачения не могут ее поколебать.
Это — малое искажение прошлого, малая ложь, которая не исказила — как считают многие — самой сути лютеровской духовной Революции. Не прибил, но ведь мог и прибить. Может, гвоздя под рукой не оказалось, может быть, дверь была металлом обита, может быть, сама эта идея ему в голову не пришла. Но могла и прийти, мог и гвоздь найти, могла и медная обшивка в некоторых местах прохудиться. И вообще, мы ведь не прошлое пишем, а только некую его модель. И достоверность оной является вовсе не единственным к ней требованием: писательское мастерство во все века ценилось выше достоверности. История должна с интересом читаться, должна быть на порядок интереснее, чем телефонная книга или даже инструкция по пользованию пылесосом.
Итак, дорогие аналитики истории, пишите себе о небольших искажениях прошлого, но ни в коем случае не пытаясь увидеть в оном некий размах, некую широту, некий общий принцип или злой умысел. И не дай боже говорить о целых эпохах искажения прошлого! Стоит только заговорить о широкомасштабном выдумывании истории, как тебя начинают подозревать в склонности к теории о заговорах, в душевном нездоровье, в преследовании корыстных целей и во многих других грехах, которые даже и не выдумаешь, пока не прочтешь опусы своих общественных обвинителей…
Любимая реакция верующих — речь идет о членах массовой церкви ТИ — на нашу критику: а как вы себе это представляете?! Кому же это было нужно? И кому было по силам координировать все постулируемые вами — критиканами выдумки на темы прошлого?! И тут уж не помогают пояснения такого рода, что, мол, координация была такой приблизительно, как в Советском Союзе: каждый пишущий сам себя нужным образом координировал. И не должна была координация быть слишком тотальной, ибо именно наличие некоторых противоречий усложняло и запутывало картину настолько, что уже и мужества лезть в эти дебри почти ни у кого не оставалось. А нужно было придуманное определенным образом прошлое многим и всяким и разным: и церкви, и феодальным властителям, и церковным и рыцарским орденам, и отдельным дворянам. И вообще каждому, кого жизнь заставляла обманывать окружающих и самого себя, а уж этого было в конце средневековья не меньше, чем сегодня, когда поддельные дипломы, справки, свидетельства и прочие документы можно заказать чуть ли не на каждой станции метро.
Лично я считаю, что в ходе придумывания прошлого, как древности, так и античности и средневековья, никакой единой акции выявить не удастся. Как всегда, был хаос, в который многие пытались внести некое подобие порядка. Происходило коллективное творчество, участвующие в котором писатели следили, по мере сил, за работами своих коллег и старались им не противоречить, по крайней мере, слишком уж явно. Конечно, были заинтересованные силы и группы, были идейные вдохновители и лидеры, были организаторы массовой продукции, было движение финансовых средств, но в еще большей мере, чем звон презренного металла, чем алчность и законный поиск материального успеха, сочинителями прошлого двигали желание славы, да и иные мотивы. По меньшей мере, в последние века религиозные, идеологические, в частности, националистические или неверно понятые патриотические чувства играли не меньшую роль, чем надежда на получение хоть какого-то гонорара.
Правда, в исторической аналитике имеется сильное течение авторов, уверенных в том, что выдумывание виртуального прошлого было организовано как некая «большая акция», как планомерное изготовление вводящих в заблуждение апокрифов на исторические темы. Эта позиция восходит к немецкому классику исторической аналитики Вильгельму Каммайеру, который и ввел термин «большая акция» в обиход. Сначала Каммайер считал организатором «большой акции» католичество с его монашеством и возглавляемой папами церковной иерархией, но со временем был вынужден расширить ее базу и рассмотреть также феодалов разного уровня и вообще алчное до титулов и земельных владений дворянство. Уве Топпер назвал «Большой акцией» свою первую историко-аналитическую книгу, которую мы при переводе на русский окрестили «Великим обманом». Мне казалось, что «большая акция» звучит по-русски как-то не так. Тем более, что текст его книги не дает однозначной возможности вскрыть те силы, которые могли стоять за организованной на целом континенте акцией по придумыванию виртуального прошлого. Впрочем, Топпер уверен, что организаторы такой акции достаточно четко названы в отдельных главах его книги, а именно: католическая церковь, папы римские, иезуиты и другие церковные писатели, хотя он пишет и о писателях — гуманистах, и о гугеноте Скалигере, и о современных историках, продолжающих все ту же «Большую акцию».
Так как в этой главе меня будут интересовать отражение идеи о выдумывании истории и возможные механизмы оного в художественной литературе, я приведу сначала отрывок из романа Орвелла «1984», навеянный его наблюдениями за советскими и испанскими коммунистами, с которыми ему — анархисту пришлось сотрудничать в ходе гражданской войны в Испании. За это сотрудничество он чуть было не поплатился жизнью, когда коммунисты в очередной раз решили переписать некую главу современной истории путем физического уничтожения своих союзников с не совсем правильной — с их точки зрения — идеологией. Спасло его ранение и возвращение в Англию до начала «чистки» анархистов коммунистами. В этом отрывке Орвелл рассказывает о том, как могла бы функционировать «большая акция» в конце XX века в условиях тоталитарной диктатуры.
«Уинстон набрал „обратные“ номера телескрина и потребовал соответствующие выпуски „Таймса“. Спустя всего несколько минут они выскользнули из сопла автомата. Полученные им сообщения касались газетных телеграмм и статей, которые, по тем или иным причинам, подлежали переделке или, как было принято выражаться на официальном языке, — выпрямлению. Например, 17 марта „Таймс“ сообщал о произнесенной накануне речи Старшего Брата, в которой предсказывалось, что затишье на Индийском фронте будет продолжаться, но что в ближайшее время евразийцы начнут наступление в Северной Африке. Однако случилось так, что Верховное командование Евразии повело наступление в Южной Индии, оставив в покое Северную Африку. Поэтому необходимо было переделать соответствующий абзац речи Старшего Брата таким образом, чтобы его предсказание совпадало с действительным ходом вещей. Или, в другом случае, „Таймс“ 19 декабря опубликовал официальное предсказание, касающееся выпуска разных товаров потребления в четвертом квартале 1983 года, который одновременно был и шестым кварталом Девятой Трехлетки. Сегодняшний номер содержал отчет о действительном выпуске, причем обнаруживалось, что официальное предсказание грубо ошибалось в каждом случае. Работа Уинстона состояла в том, чтобы выправить первые цифры и привести их в соответствие с более поздними. Что касается третьего донесения, то оно относилось к очень простой ошибке, которую можно было исправить в две минуты. Совсем недавно, в феврале, Министерство Изобилия опубликовало обещание (или, на официальном языке, — „категорическое обязательство“) не сокращать шоколадного пайка в 1984 году. Но на самом деле, как об этом уже знал Уинстон, в конце этой недели паек шоколада уменьшался с тридцати граммов до двадцати. Все, что нужно было сделать Уинстону — это заменить прежнее обещание предостережением, что, быть может, в апреле или около этого времени придется сократить паек.
Как только Уинстон кончал с сообщением, он прикреплял записанное диктографом исправление к соответствующему номеру „Таймса“ и совал его в пневматическую трубку. Затем, почти бессознательным движением, он комкал оригинальное сообщение и все свои заметки и опускал то и другое в щель — напоминатель, предоставляя пламени пожрать их.
Он не знал в подробностях, что происходило в запутанном лабиринте, куда вели пневматические трубы, но общее представление у него все же имелось. После того как все поправки, которые приходилось вносить в тот или иной номер „Таймса“ собирались вместе, они тщательно сверялись, весь номер перепечатывался, оригинал уничтожался, и его место в архиве занимала новая исправленная копия. Этот процесс непрерывной переделки касался не только газет, но и книг, журналов, брошюр, афиш, листовок, фильмов, звукозаписей, карикатур, фотографий — всех видов литературы и всех документов, которые могли иметь какое — либо политическое или идеологическое значение. День за днем, почти даже минута за минутой прошлое приводилось в соответствие с настоящим. Таким образом, правильность каждого предсказания Партии могла быть доказана документально. Ни одно газетное сообщение, ни одно мнение, которые противоречили нуждам дня, не сохранялись. Вся история становилась палимпсестом, на котором старые записи выскабливались и заменялись новыми всякий раз, когда это было необходимо. И ни в одном из этих случаев, — когда дело было уже сделано, — нельзя было доказать подлога. В самой большой секции Отдела Документации, значительно превосходившей ту, где работал Уинстон, служащие занимались только тем, что разыскивали и собирали все экземпляры книг, газет и других документов, которые считались отжившими и подлежали уничтожению. Номер „Таймса“, который в результате изменений политического курса или ошибочных пророчеств Старшего Брата перепечатывался чуть не десять раз, хранился до сих пор в архивах под первоначальной датой и не было ни одного другого экземпляра, чтобы опровергнуть его. То же самое и с книгами: их изымали, переписывали по несколько раз и обязательно переиздавали без каких бы то ни было указаний на сделанные изменения. Даже письменные инструкции получаемые Уинстоном, от которых он всегда спешил отделаться тотчас же после их использования, никогда не говорили о подлоге и даже не намекали на его возможность; говорилось лишь об упущениях, ошибках, опечатках или искаженных цитатах, нуждавшихся в исправлениях в интересах точности.
Но на самом деле, — думал он, подгоняя цифры Министерства Изобилия, — на самом деле это даже и не подлог. Это просто замена одной бессмыслицы другою. Большинство тех материалов, которые приходилось обрабатывать, не имели ничего общего с действительностью, не имели даже и подобия сходства с действительностью, какое содержится в прямой лжи. Статистические данные в первоначальных версиях были так же фантастичны, как и в исправленных. В большинстве случаев от вас ожидали просто выдумки. Например, по предварительным подсчетам Министерства Изобилия выпуск сапог должен был достичь в квартале ста сорока пяти миллионов пар. Действительное производство составляло, по официальным данным, шестьдесят два миллиона. Переписывая цифры предсказания, Уинстон, однако, уменьшил их до пятидесяти семи миллионов, чтобы можно было утверждать, что план был перевыполнен. Но, при всех условиях, шестьдесят два миллиона были ничуть не ближе к истине, чем пятьдесят семь или даже сто сорок пять миллионов. Скорее всего никаких сапог вообще не было выпущено. И уж во всяком случае никто не знает подлинных цифр производства и даже не стремится их узнать. Известно было лишь, что в каждом квартале производилось на бумаге астрономическое количество сапог, в то время, как быть может половина жителей Океании ходила босиком. И так было со всеми документами, касающимися и важных вещей и мелочей. Все постепенно исчезало в призрачном мире, где в конце концов даже и даты теряли свою точность».
Фальшивомонетчикам грозят большие тюремные сроки. Тем не менее тайные службы разных стран, в том числе и гестапо, во Вторую мировую войну, широко использовали поддельные деньги, чтобы нанести ущерб экономике вражеских стран. Как в этих службах, так и в уголовном мире, широко используется, например, подделка документов. Да что уж там тайные службы! Сегодня и в России, и на Украине изготовители фальшивых дипломов и документов почти открыто вербуют клиентов в органах печати. Летом 2004 г. в Москве газеты сообщили о задержании участников одной такой преступной группы, открыто дававшей рекламу в тех же самых газетах. Если гражданину Украины требуется поехать в Германию на заработки, а его имя занесено в компьютер, так как его уже раз поймали на пребывании здесь в течение многих лет с просроченной визой, то он спокойно купит себе на Украине новый паспорт и запросит новую визу, имея снова безупречную личную историю без какогo-либо криминального прошлого.
Моделью прошлого может быть не только текст на исторические темы. Моделью прошлого является и любое изображение, касающееся прошлого. О фальшивом моделировании прошлого путем использования бесчисленных картин, написанных через столетия или тысячелетия после свершения событий, которые они якобы изображают, известно каждому: вряд ли кто-либо верит тому, что картины XIX века адекватно отображают события глубокой древности, которые служат для них сюжетом. То же самое со скульптурами, якобы изображающими знаменитых людей прошлого: даже само существование последних не становится более достоверным из-за того, что современный скульптор изобразил их в соответствии с его сегодняшними представлениями.
А как обстоит дело с фотографиями? Уж они-то документируют прошлое совершенно точно!? Как бы не так! Знаменитая фотография, изображающая момент провозглашения Веймарской республики в Германии, была, оказывается, снята вовсе не в день этого провозглашения, а лишь когда была осознана важность этой декларации. Тогда были собраны участники того акта и рассажены и расставлены таким образом, как это казалось наиболее импозантным фотографу.
О ретушировании фотографий в сталинском СССР была издана отдельная книга «Сталинское ретуширование» (David King, Stalins Retuschen, Hamburg, 1997). С уже всем известных фотографий удалялись не только впавшие в немилость Троцкий и другие вожди оппозиции первоначальному сталинизму, но и любые жертвы сталинских репрессий. Ни одной фотографии, опубликованной в советское время, верить нельзя: она может оказаться или ретушированной, или фотомонтажом.
Советскую традицию переняли и китайские коммунисты. В 1944 г. великий Мао был снят вместе с главой штаба Красной армии, когда они — командир и комиссар — обходили свои войска на одном из Фронтов. Через 20 лет, когда Мао стал великим, эта фотография подверглась обработке. Новый исторический фотодокумент показал главу штаба красной армии, обходящего подчиненные ему войска… на почтительном расстоянии от якобы идущего впереди него Мао. Гениальность Мао после этого ни в каких доказательствах не нуждалась! Интересно, что в прессе недавно появился заголовок: «В Китае продолжают ретушировать»: от хорошо выученного трудно отучиться.
В ходе работы над этой главой получил из Эстонии от своего родственника, известного эстонского журналиста и защитника прав не эстонских меньшинств, такое письмо:
Дорогой Женя!
Просто для подтверждения твоих мыслей о подделках фотографий могу привести два примера из моей жизни.
Как ты помнишь, правительственная трибуна во время демонстраций в Таллинне располагалась на площади Победы, перед зданием Русского драматического театра. Когда я работал в Эстонском телеграфном агентстве, снимки этой трибуны доставляли нам неизбывные хлопоты, поскольку над нашей партией и эстонским советским правительством красовалась — на наших оригинальных фотоснимках — надпись: «Государственный русский драматический театр ЭССР». Можно было подумать, что это актеры зазывают зрителей на свой спектакль. На спектакль именно в «русский драматический театр», т. е. в имперский советский спектакль, поставленный не эстонскими режиссерами, а агентами имперской, т. е. русской власти. Тут уж каждому рядовому эстонцу стало бы ясно, что все наше руководство — это «Государственный русский драматический театр» под названием «Эстонская ССР». То есть мало того, что все происходящее в подневольной стране — это театр, он еще и русский!
Кроме того, нужно было, чтобы на снимке были:
а) все члены руководства республики;
б) чтобы они все стояли с поднятыми в приветствии руками.
Поскольку на трибуну они всходили 1 мая и 7 ноября, когда в Эстонии не жарко, то каждые несколько минут кто-нибудь из них исчезал, чтобы согреться бесплатным коньяком с бесплатными же бутербродами с икрой и прочими деликатесами. В подвале находящегося за трибуной здания театра располагался ресторан «Астория», который в эти дни превращался в коммунистический рай для избранной элиты. Поэтому одновременно на трибуне все они практически никогда не присутствовали.
Не могли наши вожди и стоять несколько часов с поднятой в приветствии рукой — как по физиологическим причинам, так и по причине того, что все время обменивались великосветскими сплетнями или отвлекались на стоящих за их спинами своих и чужих жен. Поэтому делались несколько десятков снимков. Ретушировалась вывеска театра. Каждая фигура руководителя вырезалась в отдельности и аккуратно наклеивалась на ретушированный фон. И так мы жили себе спокойно многие годы. Скандал разразился, когда секретарь ЦК Компартии Эстонии по идеологии Рейн Ристлаан по покрою рукава опознал на очередной ретушированной фотографии свою руку, «пришитую» при монтаже второму секретарю ЦК Константину Васильевичу Лебедеву. Уступить свою эстонскую, пусть и верную компартии, руку присланному из Москвы надзирателю за идеологической чистотой маленькой советской республики, главный идеолог Эстонии не мог!
Другой эпизод связан с визитом в Индию Горбачева, у которого, как ты помнишь, родимое пятно на высоком лбу. Мы получили по фототелеграфу снимок Горбачева в Дели, под которым стояло указание: «Ретушь по голове обязательна!» Фотографию мы опубликовали, но большую часть головы Горбачеву оставили. Симпатичный был генсек, чего ему всю голову ретушировать!
(Твой) (Лейви Шер)
Иногда в связи с этим случаются и забавные истории. В период «пражской весны» ее вождь Дубчек был сфотографирован вместе с соратниками, позже его предавшими. Для ретушеров — не проблема. Они уничтожили изображение Дубчека и ретушированная фотография и впредь использовалась, так как на ней был изображен и президент Свобода. Однако у наблюдательного зрителя она вызывала улыбку: ретушеры забыли удалить… носок туфли Дубчека и в результате на фотографии один из друзей Советского Союза выглядел трехногим. О постоянной переделке фотографий рассказывает и Джордж Орвелл в романе «1984».
Все произведения английского писателя Джорджа Орвелла были запрещены в Советском Союзе, ибо он оклеветал социалистический строй и власть рабочих и крестьян, рассказав в своих повестях и романах, как эта власть функционирует. И хотя он замаскировал свое описание под утопию, под фантастику, но мы-то узнали в его произведениях самих себя! И прореагировали достойно: запретили!
Джордж Орвелл умер рано: в 1950 году, в возрасте 47 лет. Джордж Орвелл — это псевдоним, которым пользовался Эрик Артур Блейр, англичанин, родившийся в Индии, в Мотихари, в 1903 году. Он получил образование в Англии, в Итоне, работал в Индии полицейским, во Франции, где, как и позже в Англии, перебивался случайными заработками и жил на грани нищеты. В Англии Орвелл приобрел известность как писатель (автобиография в 1933 г., книга воспоминаний «Дни в Бирме», 1934) и автор литературно-критических статей. Считалось, что язык Орвелла — критика неповторим по своей сжатости, простоте и силе. По оригинальности мысли Орвелл — единственное в своем роде явление в английской литературе 20 века. Для нас он интересен, в первую очередь, глубиной проникновения в механизмы перекраивания истории, которые были обыденными как в гитлеровской Германии, так и в Советском Союзе.
В двух своих наиболее знаменитых книгах — «Скотский хутор» (1945) и «1984» (1949) — Орвелл затрагивал проблемы, о которых другие предпочитали молчать: и враги, и друзья тоталитаризма имели свои основания для замалчивания слишком детальных подробностей функционирования пропаганды, в том числе и исторической пропаганды, которая всегда подразумевает довольно вольное обращение с прошлым. Этим двум знаменитым произведениям предшествовала книга «Памяти Каталонии» (1938), посвященная гражданской войне в Испании, где Джордж Орвелл воевал, проведя несколько месяцев в окопах на линии огня, и был тяжело ранен.
Джордж Орвелл, убежденный коммунист, позднее анархист и социалист, член лейбористской партии, демонстрирует не просто лицемерие тоталитарного строя, а его тотальную лживость. И социалисты из социалистических республик, и таковые с национальным уклоном подминали под себя прошлое, стараясь использовать его в политических целях. Его неизменно приводили в ярость любые шаблонные идеи, вне зависимости от того, насаждались ли они извне (посредством политической доктрины) или же зарождались в самом человеке, будучи результатом его умственной лени либо подверженности модным течениям. Будь он жив сегодня, его симпатия к исторической аналитике была бы нам обеспечена.
«Служащие Отдела Документации не любили говорить о своей работе. В длинном, без окон, коридоре с двумя рядами кабинок, с нескончаемым шелестом бумаг и гудением голосов, бормочущих что-то в диктографы, было, по крайней мере, человек двенадцать, не известных Уинстону даже по именам, хотя он и видел каждый день, как они пробегали по коридору или жестикулировали во время Двух Минут Ненависти. Он знал, что в соседней кабинке маленькая рыжеволосая женщина целыми днями занимается тем, что вылавливает в прессе и вычеркивает имена людей, которые были распылены и поэтому рассматривались, как никогда не существовавшие. Занятие такого рода определенно подходило ей — муж этой женщины был распылен примерно года два тому назад. А еще несколькими кабинками дальше кроткое, мечтательное и инертное создание по имени Амплефорс, с очень волосатыми ушами и с поразительным талантом жонглировать рифмами и размерами, было занято изготовлением подтасованных вариантов или так называемых сверенных текстов стихов, которые стали неприемлемыми идеологически, но по тем или иным соображениям сохранялись в антологиях. И этот коридор с его, приблизительно, пятьюдесятью служащими был лишь одной подсекцией, одной ячейкой гигантского и сложного аппарата Отдела Документации. Внизу, вверху, по сторонам — всюду роились служащие, занятые такой разнообразной работой, какую трудно даже и вообразить. Тут были громадные типографии со своими редакторами, типографскими специалистами и со сложнo-оборудованными ателье для подделки фотографий. Тут был сектор телепрограмм со своими инженерами и постановщиками и с целыми труппами актеров, специально подобранных за умение имитировать голоса. Была армия клерков, занятых только тем, что они составляли списки книг и журналов, подлежащих изъятию. Были громадные склады для хранения исправленных документов и тайные печи для уничтожения оригиналов. И, конечно, хотя и совершенно анонимный, был направляющий разум, координировавший все эти усилия и определявший генеральную линию, от которой зависело, что такие-то и такие-то фрагменты прошлого сохранялись, другие фальсифицировались, а третьи совершенно переставали существовать».
Как мы уже видели в приведенном отрывке, ушедшие — не совсем добровольно — из жизни навсегда вычеркивались из списков когда-либо живших. Как нам это хорошо известно по доброй памяти советским временам. И как нам это напоминает индекс запрещенных книг. Сколько выдающихся имен ушло из памяти человечества только из-за того, что их произведения были уничтожены инквизицией, китайскими императорами, НКВД, гестапо и иными подобными организациями хранителей общественного спокойствия.
Чуть было не ушла в небытие и сама книга Орвелла, в которой содержится столько откровений на тему о логистике и внутреннем функционировании «больших акций». В своем письме Г. П. Струве от 17 февраля 1944 г. Орвелл сообщал, что делает заметки для будущего сатирико-фантастического романа «1984» и работает над «Скотским двором»: «Я пишу небольшую сатирическую штучку, которая может позабавить Вас, когда она выйдет, но она настолько неблагонадежна политически, что я не могу быть уверен наперед, что кто-либо напечатает ее. Может быть, это даст Вам некоторый намек на ее сюжет».
Не знаю, понял ли Струве намек на то, что «Скотский двор» является сатирой на советскую тоталитарную систему, но в комментарии к этому письму Струве поясняет, что опасения Орвелла не были совсем беспочвенны: в другом своем письме он описывал трудности в связи с поисками издателя для «1984». И хотя к этому времени Орвелл был уже писателем с именем, у которого был договор на два следующих романа с известным издателем Виктором Голанцом, придерживающимся, как и Орвелл, левых настроений, издание «1984» оказалось делом нетривиальным. Голанц отверг эту книгу, а среди других издателей, по крайней мере, так называемых прогрессивных, оказалось нелегко найти ему замену. Их всех волновал вопрос о том, не нарушат ли они господствующую в Англии общую про советскую атмосферу такой сатирой.
«Работа была самым большим удовольствием в жизни Уинстона. Конечно, в большинстве она представляла собой надоедливую рутину, но среди этой рутины попадались иногда настолько трудные и запутанные дела, что в них можно было заблудиться, словно в глубине математической задачи — случаи тончайшего подлога, совершая который невозможно было руководствоваться ничем иным, кроме знания принципов Ангсоца и понимания того, что хочет сказать Партия. Уинстон обладал тем и другим. Поэтому ему временами доверялась переделка даже передовых статей „Таймса“, написанных целиком на Новоречи. Он развернул сообщение, отложенное раньше в сторону. Там стояло:
„Таймс“ 3.12.83. сообщение дневприказе сб двуплюснехорошо ссылки нелюдей полнопереписать и верхпред до архивации.
На староречи (или на литературном английском) это значило:
Сообщение о Дневном Приказе Старшего Брата в „Таймсе“ от 3 декабря 1983 года крайне неудовлетворительно и содержит ссылки на несуществующие лица. Переписать полностью и представить корректуру на высшее утверждение до отправки в архив.
Уинстон прочитал преступную статью. Было такое впечатление, что Дневной Приказ Старшего Брата посвящался, главным образом, восхвалению организации, известной под именем ПСПК. Она занималась тем, что снабжала моряков Плавающих Крепостей папиросами и некоторыми другими вещами, не входившими в число предметов первой необходимости. В приказе особенно выделялся некий товарищ Уитерс, видный член Внутренней Партии, и говорилось о награждении его орденом „За выдающиеся заслуги“ 2–й степени.
Три месяца спустя ПСПК было внезапно распущено без объяснения причин. Можно было предполагать, что Уитерс и его сотрудники находились теперь в опале, хотя ни в прессе, ни по телескрину на этот счет не говорилось ничего. Но этого и следовало ожидать, потому что политических преступников чрезвычайно редко отдавали под суд или обвиняли гласно. Большие чистки, захватывавшие тысячи людей и сопровождавшиеся показательными процессами изменников и преступников мысли, которые угодливо признавались в своих преступлениях и осуждались на смерть, — представляли собой особые зрелища; они устраивались не чаще, чем один раз в два-три года. Обычно люди, навлекавшие на себя недовольство Партии, попросту исчезали — так, что о них нельзя было услышать ничего. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что с ними происходило. Возможно, что в отдельных случаях они даже оставались в живых. Не считая собственных родителей, Уинстон лично знал человек тридцать, пропавших в то или иное время таким образом.
Уинстон легонько провел по носу скрепой для бумаг. […] Скорее всего, не меньше дюжины человек соревновались в этот миг в сочинении различных вариантов того, что было сказано на самом деле Старшим Братом. А затем кто-то из руководителей во Внутренней Партии должен будет выбрать ту или иную версию, отредактировать ее и пустить в ход всю сложную машину подбора необходимых справок, после чего выбранная этим руководителем ложь превратится в постоянный документ и станет правдой.
Уинстон не знал, что навлекло немилость на Уитерса. Быть может, продажность или неспособность к делу. Быть может. Старший Брат просто решил избавиться от слишком популярного подчиненного. Возможно и то, что Уитерс или кто-нибудь из близких к нему людей были заподозрены в еретических наклонностях. Или, наконец, — и это вероятнее всего, — причина состояла просто в том, что чистки, распыление людей являются необходимым элементом механизма управления. Единственным ключом к делу были слова — „ссылки на нелюдей“, указывавшие на то, что Уитерс уже мертв. Арест не означает обязательно немедленную смерть. Иногда арестованных выпускают и позволяют оставаться на свободе год или два, прежде чем казнить. Очень часто человек, которого уже считают мертвым, много времени спустя, как призрак появляется на каком-нибудь показательном процессе и своими признаниями запутывает сотни других, прежде чем снова исчезнуть — на этот раз уже навсегда. Но Уитерс уже „нечеловек“. Он не существовал, не существовал никогда».
История населена фантомными фигурами, героями исторических романов, раздвоившимися и утроившимися правителями. Ее последовательное очищение от этого беллетристического украшения, от этой занимательной компоненты ТИ, от этого заполнителя исторических пустот представляет собой столь сложную задачу, что перед ней пасует не один критический писатель. Что же говорить об историках — традиционалистах, которым даже и воображения недостает на тему о том, какими различными путями фантомные исторические деятели могли заполонить страницы книг по истории.
О том, как могут создаваться новые исторические персонажи, как одно внедрение некоего ранее никому не известного имени становится первым шагом к «оживлению» фантома, как его образ обрастает мускулами занимательного информационного мусора, Орвелл показывает на примере выдуманного его героем товарища Огилви:
«Уинстон решил, что недостаточно просто видоизменить речь Старшего Брата. Лучше будет посвятить ее совершенно новой теме, никак не связанной с ее подлинным содержанием.
Можно было бы посвятить ее обычному обличению предателей и преступников мысли, но в этом случае подлог станет слишком очевидным, тогда как изобретение какой — нибудь победы на фронте или в борьбе за перевыполнение плана Девятой Трехлетки может чересчур усложнить документ. Нужна какая-то чистая выдумка. И вдруг ему явился, уже как бы в готовом виде, образ некоего товарища Огилви, погибшего недавно в битве при геройских обстоятельствах. Случалось, что Старший Брат посвящал Дневной Приказ памяти какого-нибудь скромного рядового члена Партии, чья жизнь и смерть могли служить предметом подражания. Сегодня он должен посвятить ее памяти товарища Огилви. Не беда, что никакого товарища Огилви никогда в природе не существовало — несколько печатных строк и поддельных фотографий скоро вызовут его к жизни.
Уинстон подумал с минуту, потом потянул к себе диктограф и начал диктовать в привычном стиле Старшего Брата. Это был одновременно стиль военного и педанта, легко поддающийся имитации благодаря манере оратора задавать вопросы и тут же отвечать на них. („Какие уроки мы можем извлечь из этого факта, товарищи? Уроки эти суть — и это есть одновременно один из основных принципов Ангсоца“… и т. д. и т. п.)
Трех лет от роду товарищ Огилви отказался от всяких игрушек, кроме барабана, пулемета и модели геликоптера. Шести лет — годом раньше срока и по специальному исключению из правила — он вступил в организацию Юных Шпионов, а в Девять — командовал отрядом. В одиннадцать лет, подслушав разговор, в котором, как ему казалось, были преступные высказывания, он донес на своего дядю в Полицию Мысли. В семнадцатилетнем возрасте он стал районным организатором Антиполовой Лиги Молодежи. В девятнадцать он сконструировал гранату, принятую Министерством Мира, при первом опытном испытании одним взрывом этой гранаты был убит тридцать один евразийский пленный. Двадцати трех лет от погиб в бою. Летя над Индийским океаном с важным донесением преследуемый вражескими истребителями, он привязал к телу пулемет и, вместе с донесением, бросился с геликоптера в пучину, — конец, о котором, сказал Старший Брат, нельзя думать без зависти. В заключение Старший Брат добавлял несколько штрихов, говорящих о чистоте жизни товарища Огилви и его преданности делу. Он был абсолютным трезвенником, не курил, не позволял себе никаких развлечений, если не считать часа, который он ежедневно проводил в гимнастическом зале, и жил в обете безбрачия, полагая, что брак и заботы о семье несовместимы с постоянной преданностью долгу. У него не было других тем разговора, кроме принципов Ангсоца, и другой цели в жизни, кроме уничтожения евразийского врага и охоты на шпионов, саботажников, преступников мысли и всяких изменников вообще.
Уинстон немного поколебался, — не наградить ли товарища Огилви орденом „За выдающиеся заслуги“, но в конце концов оставил эту мысль, решив, что это повлечет излишние справки.
Он снова взглянул на своего соперника в кабине напротив. Что-то определенно говорило ему, что Тиллотсон занят той же самой работой. Невозможно знать, чей вариант будет одобрен, но Уинстон почему-то был уверен, что примут его вариант. Товарищ Огилви, которого нельзя было бы представить час тому назад, стал теперь фактом. Его поразила своей странностью мысль, что можно выдумать мертвого человека, но нельзя сделать того же с живым. Огилви, который никогда не существовал в настоящем, теперь существовал в прошлом, а когда о подделке забудут, он будет существовать так же достоверно и с такой же определенностью, как Карл Великий или Юлий Цезарь».
Не знаю, понимал ли Дж. Орвелл, что и Карл Великий, и Юлий Цезарь — такие же выдуманные фигуры, как и его Огилви, им же и изобретенный. Но сам этот пассаж о придумывании никогда не существовавших исторических персонажей просто гениален и может считаться предвосхищением писателем — фантастом основной идеи исторической аналитики о том, что прежде, чем говорить о качестве моделей прошлого, нужно проверить всю номенклатуру исторических персонажей и удалить из нее фигуры, созданные воображением авторов написанных в прошлом исторических романов.
Традиционная история Ибанска, как всем хорошо известно, складывалась из событий, которые «чуть было не произошли; почти что произошли, но в последний момент все-таки не состоялись; ожидались, но так и не наступили; не ожидались, но несмотря на это случились; произошли не так, как следовало, не тогда, когда следовало, не там, где следовало; произошли, но признаны не имевшими места; не произошли, но стали общеизвестными». С некоторыми особенностями Ибанской истории читатель может познакомиться по сатирическому роману «Зияющие высоты» бывшего профессора философии и логики МГУ, бывшего заведующего кафедрой логики в этом университете, бывшего эмигранта и известного писателя Александра Зиновьева (не путать с Григорием Евсеевичем Зиновьевым, урожденным Радомыльским, который предпочитал делать историю, а не издеваться над ее модельерами). Анализ всей этой книги, как и других сатир знаменитого писателя, не входит в мою задачу, но отказать себе в удовольствии привести нескольких зияющих цитат на тему об истории не могу
«Член сказал, что эта теория не объясняет искажений истории. Наоборот, сказал Сотрудник. Людям надо внушать, что раньше всегда и везде было еще хуже. Потому какой — нибудь правдивый пустячок может обнаружить более высокий уровень жизни. Член сказал, что правду о прошлом скрыть нельзя. Есть же неоспоримые материальные свидетельства. Болтун сказал, что это утешение для идиотов. Люди сначала усиленно скрывают правду, а потом не могут узнать ее даже при желании. Единственной опорой памяти о прошлом становятся битые черепки и объедки от мамонтов. А разве это история! История не оставляет следов. Она оставляет лишь последствия, которые не похожи на породившие их обстоятельства».
Профессор Александр Зиновьев сделал в свое время блестящую советскую академическую карьеру и поднялся до заведующего кафедрой логики на философском факультете МГУ. Однако вместо того, чтобы продолжать себе академические занятия логикой, в том числе и многовалентной, он увлекся практическими приложениями и попытался понять алогичный характер по-своему гениальной логики советского тоталитарного режима. Любопытно, что вернувшийся после развала СССР в Россию, Зиновьев осознал логическую стройность новой хронологии в отличие от лживo-нелогичной традиционной истории и стал сторонником хронологической революции, начатой А. Т. Фоменко еще в советское время.
Сколько десятилетий советский режим скрывал правду о Катыни! И что-то не известны мне массовые протесты советских историков во все эти долгие годы против сознательного искажения недавней и легко проверяемой истории, точнее даже исторического факта. Не известна мне в связи с трагической Катынью даже верноподданническая ситуация, описанная по другому поводу в «Зияющих высотах»: «Ибанские историки обратились в высшие инстанции за инструкцией. Не ваше собачье дело, ответили сверху». Конечно, Катынь — это тебе не фантастическое избиение сарацин или саксов фантомным Карлом Превеликим, которое — несмотря на всю нелепость этих «сообщений» — историки готовы защищать до последней капли крови. Сатирический ответ Зиновьева на героическое молчаливое поведение историков — традиционалистов хорошо известен:
«Вот тебе примерная информация, допустим из 8974 года. При раскопках пустыря на окраине Ибанска геологи ошибочно обнаружили более десяти миллионов кубометров человеческих костей. По современным масштабам эта цифра незначительна. Но поскольку население Ибанска в ту эпоху было в несколько раз меньше, такое массовое захоронение, естественно, не вызвало никакого интереса в кругах специалистов. Благодаря усилиям большого коллектива исследователей и общественности удалось не найти объяснения тому факту, что во многих черепах в затылочной части имеется круглое отверстие, а лобные доли забиты трухой оптимизма и иллюзий. Были предприняты попытки возродить реакционную теорию реального существования Хозяина-Хряка. Но они были заблаговременно пресечены. Методом мученых атомов было установлено, что если бы такое захоронение и было на самом деле, то оно относилось бы к более позднему, постхряковскому периоду. С помощью первоисточников ученые доказали, что такого захоронения на территории Ибанска вообще быть не могло. Осуществленные затем новейшими методами закопки пустыря лишний раз подтвердили правильность нашей теории. Ну как? Рассчитывать на потомков просто глупо. Правда о прошлом возможна только тогда, когда она не вызывает эмоций. Если прошлое вызывает эмоции, оно непознаваемо».
Хронология в Ибанске играла достойную этой преточной науки заурядную роль. Отношение к ней было почти средневековое, пренебрежительное, подсобнo-прагматическое. Ну, прямо как в «Хронике» Шеделя. С делением всего прошлого на периоды (эры, века), без особого интереса к точным датам. Конечно, историческая периодизация — вещь субъективная, как мы видим на примере сверхточной Дефиниции периода средневековья в ТИ. Для одних Средние века кончились с завоеванием Константинополя «турками», для других продлились еще пару лет до изобретения книгопечати, для третьих средневековье длится до начала Реформации, а о четвертых и говорить не будем. Не было полной четкости с периодами истории и в ибанском ее варианте:
«Западные историки периодом Растерянности называют промежуток в истории Ибанска, расположенный в промежутке между промежутком, когда заведующим был Хозяин, и промежутком, когда хозяином стал Заведующий. Но у западных историков неправильный метафизический метод и ошибочная идеалистическая теория. Потому они не поняли главного, а остальное запутали. Ибанские историки единодушно отвергают существование периода Растерянности на том бесспорном основании, что в истории Ибанска был, есть и будет только один период, — период Процветания. В Ибанске различают две ступени — низшую и высшую. Но это — ступени, а не периоды. Ступени характеризуются понятиями «ниже» и «выше», а периоды — понятиями «раньше» и «позже». Поскольку высшая ступень еще не наступила и все время откладывается по уважительным причинам, низшая ступень временно исполняет обязанности высшей. Так что она, по приказу, выше всего того, что было и есть там у них на Западе. И никакого деления на периоды уже не требуется. Западные историки ничего этого, конечно, не знают и умышленно замалчивают в угоду капиталу. Одним словом, периоды Хозяина и Заведующего принципиально не различаются и имеют одну и ту же генеральную линию».
Впрочем, долго на одних только периодах, эрах и прочих неточностях не просидишь. Пришлось со временем и влюбленным в традиционную историю ибанцам заняться датировкой если не всех событий своей истории, то, по крайней мере, самых важных, связанных с жизнью любимых вождей:
«На чрезвычайных съездах стали устанавливать даты жизни и правления очередного Заведуна и осуществленные под его мудрым руководством мероприятия. Это было огромное достижение. До этого каждый новый заведующий поносил предшественника, присваивал себе все то, что было сделано хорошего при нем, и сваливал на него все плохое, что натворил сам новый заведующий. Убедившись в том, что судьба предшественника есть твоя судьба, заведующие решили начать отдавать должное предшественникам и, тем самым, себе. Поскольку каждый последующий заведующий был на голову выше предшественника и делал шаг вперед, благодаря этому нововведению начался неудержимый прогресс. Ибанцы при этом настолько разогнались, что даже не заметили, как перегнали Америку и оставили ее где-то далеко позади. Пришлось вернуться обратно, так как за Америкой надо было глазеть в оба».
Не пора ли и традиционной истории вернуться назад и начать глазеть в оба на подозрительно длинный список исторической номенклатуры. А не то перегонит ее историческая аналитика и побегут сарацины — традиционалисты присваивать себе ее научные достижения на ниве выверки моделей прошлого.
Не следует думать, что одна только советская историческая наука и одно только публичное изнасилование прошлого тоталитарными режимами XX века вдохновляет писателей на художественные произведения про исторические фантазии. Средние века в этом смысле тоже весьма привлекательны, тем более, что и сами эти века во многом выдуманы, фантомны и потому инспирируют писателя, даже если он и усвоил религиозную веру в действительность этих веков…
Александрия — «почти священное место, юдоль земного рая, пристанище Грааля» расположена… в Пьемонте, пишет переводчица четвертого из написанных историком Умберто Эко исторических романов «Баудолино» (Эко У. Баудолино. Симпозиум. М., 2003) Елена Костюкович в своем послесловии к русскому изданию книги. И дело даже не в том, что Александрия есть не только в Египте, но и в Бразилии, в Румынии, и в ЮАР, и на Украине, и в России (в Кировской области и в Ставропольском крае). Географическое название Александрия встречается и в Австралии, и в США, по крайней мере, в двух федеральных штатах (кроме того, в США есть еще и Александрия — Бей), так что никаких Александров Великих не хватило бы, что поосновывать все эти города его имени. Дело в том, что как раз Александрия в Пьемонте должна озадачить современных географов, которые о таковой скорее всего никогда ничего не слышали. Городишко сей не прорвался на страницы Атласа мира и только подробные итальянские карты отмечают его мельчайшим шрифтом.
Главный герой писателя, давший свое имя названию романа, сравнивается многими критиками с самим Умберто Эко и еще с Пиноккио, который в итальянской традиции близок к немецкому Мюнхгаузену. Пиноккио всегда лгал, лжет Умберто Эко, оживляя легендарного Фридриха II и крестовые походы, которые просто не могли иметь место в отводимое им ТИ время, лжет про едва ли уже выдуманного к XII веку пророка мусульман, лжет, когда говорит об останках Карла Великого, якобы погребенного в Аахене. Лжет и Баудолино но все его выдумки, вся его лживая информация принимается всеми вокруг него за чистую монету, становится частью истории. Баудолино — осознанно или только подспудно осознанно — образ лживого историка средневековья, которому не о чем писать правдиво за полным отсутствием реальной информации и который поэтому лжет, лжет и лжет, превращая ложь в свое основное занятие, в источник существования и в важную компоненту мировой культуры.
Обычно я предпочитаю говорить о выдумывании истории, о ее творческом созидании, даже о ее стихосложении, но Костюкович употребляет слова ложь и лжец. И мне остается только склонить голову перед авторитетом глубоко проникшего в сложный стилистический космос Умберто Эко знатока итальянского. «Крестьянский мальчик Баудолино — уроженец тех же мест, что и сам Эко, — волей случая становится приемным сыном Фридриха Барбароссы. Это кладет начало самым неожиданным происшествиям, тем более, что Баудолино обладает одним загадочным свойством: любая его выдумка воспринимается людьми как чистейшая правда..».
Умберто Эко — не просто один из крупнейших писателей современной Италии, но и видный представитель современных гуманитарных наук, их проводник в мир средств массовой информации. При его непосредственном участии были основаны журналы «Marcatre» и «Quindici»; он также был редактором журнала «Versus» и входил (и отчасти входит и по сей день) в редколлегию журналов «Semiotica», «Degres», «Text», «Structuralist Review», «Communication», «Problemi deirinformazione», «Alfabeta». С 1979 года является вице-президентом Международной ассоциации семиотических исследований. Умберто Эко — почетный доктор ряда университетов.
Родился Умберто Эко в уже упомянутой пьемонтской Александрии в 1932 году. В 1954 году получил докторскую степень в университете Турина, столице Пьемонта. В течение пяти лет работал в Милане редактором на телевидении, затем читал лекции в Туринском университете. Кроме того, преподавал в университетах Милана, Флоренции, Болоньи (где в 1975 году получил должность профессора на кафедре семиотики), а также в Миланском политехническом институте.
Писать Умберто Эко начал в конце 1950–х годов. Его научная и литературная деятельность отмечены многочисленными премиями Он был до недавнего времени известен российскому читателю как автор романов «Имя Розы» (1980), «Маятник Фуко» (1988) и «Остров накануне» (1995). В Советском Союзе их бы, быть может, еще и побоялись переводить, слишком уж убедительно рассказывает Эко разного рода выдумки, но в новой, книжной России ему была обеспечена широкая читательская аудитория. Вот и перевода «Баудолино» пришлось ждать всего 2–3 года. Четвертый роман Эко «Баудолино», изданный в Италии в ноябре 2000 года, сразу стал важным событием мирового книжного рынка и был переведен на многие десятки языков.
Что же это за Баудолино, которому посвящены 500 с лишним страниц текста? Это засланный машиной времени из 20 века в век 12–й прохвост, Князь Лукавства, который наслаждается тем, что изменяет будущее, меняя некоторые атрибуты 12–го века. К его проделкам относятся и сочинение любовных писем от имени императрицы Беатрисы, и снабжение некого провансальского поэта обильным запасом написанных за него стихов, которыми тот сможет в течение лет все снова и снова поражать публику. Вряд ли стоит при этом отмечать такой пустячок, как выученный Баудолино для последней акции старопровансальский язык.
В одной из своих шуток он составляет список выдуманных, никогда не существовавших произведений и закручивает интригу, в конце которой, как считает Эко, «какой — нибудь каноник, желая привести дела в порядок, взял да и написал эти произведения» (именно так в эпоху Ренессанса и создавалась античная классика: кто-то упоминал несуществующее произведение в неком тексте, а один из его читателей, прекрасно зная, что такого произведения нет на свете, садился за сочинение оного).
Приведем несколько цитат из разных отзывов на книгу:
«Баудолино, по имени которого названа книга, творит мир, в котором мы, возможно, живем. В XII веке он неприметной тенью стоит за важнейшими политическими, военными, религиозными и литературными событиями и свершениями. […] Баудолино, никогда не существовавший на самом деле, принял участие в постройке родного города Умберто Эко и подтолкнул императора Фридриха Барбароссу открыть университет в Болонье, в котором автор преподает. […] В тех же отношениях в книге находятся реальность и вымысел: фантазер Баудолино создает фальшивые исторические документы, но затем сам становится героем средневековой сказки».
«Баудолино — имя, по которому тосковали тягостными северными ночами все российские поклонники Умберто Эко, не владеющие языками Европы, на которые за эти три года был переведен роман. Баудолино, мальчик из деревни, что станет городом Алессандрией, где родится через много веков сам Умберто Эко».
Сергей Бунтман в своей рецензии на книгу в журнале «Эхо Москвы» писал:
«Баудолино, выдумщик и толкователь чудес, создатель реликвий и основатель европейской поэзии. Таков герой романа. Умберто Эко прошел от „Имени Розы“ […] вроде бы снова к Средневековью, к «Фридриху Барбароссе, третьему и четвертому Крестовым походам, но…. Как всегда попал в нашу кровную проблему. Правда и вымысел, документ и свидетельство. Кому верить, кому доверять? Всю историю Баудолино мы узнаем со слов самого Баудолино».
Хорошо, что хотя бы в этом случае нам известно, с чьих слов. А с чьих слов мы «знаем» историю Средневековья? И знаем ли мы ее? Или только тешим себя иллюзией, что знаем? Переводчица так оценила героя романа Эко, о котором епископ Оттон вскоре после знакомства с героем замечает «парень лжив с колыбели»:
«Грандиозной ложью всей своей жизни Баудолино доказал, что лжи исторической на свете в принципе не существует, потому что история — это не то, что было, а то, что рассказывается и тем самым создает для развития человеческого общества опору и прецедент».
Это, конечно, правильно, если об этом сказано честно и открыто. Ложь историческая именно в том и заключается, что ложь многочисленных баудолино выдается за адекватное отражение прошлого. Да и сама Елена Костюкович демонстрирует, что она живет по этой лжи, когда обрушивается в своем послесловии на авторов новой хронологии, на их «самые «убойные» и в то же время наиболее растиражированные высказывания», их «безумные толкования». Гораздо честнее она выглядит, когда утверждает, что в фокусе внимания Умберто Эко как раз и находится множественность интерпретаций истории, включающая в себя даже и новую хронологию, или просто рассказывает о том, что Умберто Эко в интервью журналу «Панорама» в день появления романа в книжных магазинах (23 ноября 2000 года) сказал следующее:
«Баудолино — один из великих лгунов истории, из тех, которые потом становятся утопистами, потому что они, подобно поэтам, возвещают ту ложь, которая необходима для всех. Это второй роман, в котором я вывел героев, изобретающих некую грандиозную околесицу. В «Маятнике Фуко» мировая история представала как конструкт, спроектированный нездоровым воображением. В «Баудолино» история предстает как продукт здорового и востребованного вымысла. Обнаруживается, что Баудолино практически фальсифицировал половину книжного наследия Запада и что это он — истинный автор переписки Абеляра и Элоизы и он — создатель библиотеки Св. Виктора в романе Франсуа Рабле. Мир приспособился к фантазиям) Баудолино..».
Костюкович приводит и еще одну цитату из пояснений Умберто Эко одному интервьюеру:
«…половина прогрессивных новаторств случилась по ошибке или по чьему-то вранью: искали философский камень, выдумали порох. Пытались попасть в царство пресвитера Иоанна, а освоили неизведанную Африку. Не будем уж говорить о мифах, связанных с основанием государств. В романе присутствует и такой миф: канонизация Карла Великого усилиями Фридриха Барбароссы по подсказке Баудолино. Мой Баудолино — мифопорождающая машина».
Множественность интерпретаций истории или, вернее, множественность допустимых моделей прошлого является одним из нововведений нашей хронологической революции, которую с ужасным скрипом воспринимают воспитанные на единственно правильном учении поколения историков и их учеников. Историческая аналитика, в отличие от всего остального мира, не хочет приспосабливаться к фантазиям многочисленных баудолино, ни позднесредневековых, ни эпохи Возрождения, ни новейшего времени. Она не согласна быть простым смазчиком и наладчиком мифопорождающих автоматов. Историческая аналитика предлагает поставить все эти выдумки и фантазии на полку художественной литературы, снабдить их яркими обложками, коих и достойно массовое чтиво, и начать постепенно и осторожно заполнять проверенной информацией о прошлом новую полку, полку прошловедения.
Несколько штрихов, характеризующих процесс возникновения исторических документов в XVIII веке, можно найти в статье Ю. Д. Левина «Россия в английской эссеистике XVIII века», напечатанной в книге «Образ России. Россия и русские в восприятии Запада и Востока». СПб.: Пушкинский Дом, 1998. С. 5–28.
Начнем с приведенного Левиным свидетельства английского просветителя Джозефа Аддисона (1672–1719), который в своем очерке от 21 мая 1709 года так высмеивал пристрастие английских журналистов к выдумке сенсационных политических новостей:
«…все помнят уловки, к каким прибегали в царствование короля Карла Второго, когда они не могли выпустить ни одного газетного листа без того, чтобы не зажечь комету в Германии или пожар в Москве»
Какие у нас есть основания считать, что историки предыдущего XVII века и еще более ранних эпох были свободны от пристрастия выдумыванию сенсационных политических страстей? Почему мы должны доверять авторам исторических сочинений средневековья и выдуманной античности?
Рассказывая о своеобразном отклике на Полтавскую битву в журнале «Зритель» № 136 (6 августа 1711 года) в форме саморазоблачительной исповеди человека, объявлявшего себя «одним из величайших лжецов, каких производил этот остров», Левин приводит цитату из книги «Русскo-английские литературные связи» (стр. 80–81) академика М. П. Алексеева:
«указанное „Письмо к Зрителю“ не осталось без подражаний; идея создания фиктивных мемуаров от имени британского офицера, находившегося в войсках Петра I, вдохновила Д. Дефо, автора „Робинзона Крузо“, издать целое произведение на эту тему, которое впоследствии пользовалось известностью не только среди любителей художественных вымыслов, но и среди историков, увидевших в нем правдивый и достоверный рассказ о России и деяниях царя Петра».
Речь идет о псевдоисторическом сочинении Дефо, изданном в Лондоне в 1722 году. Если в начале XV1I1 в. в эпоху, когда каждое политическое событие освещалось в многочисленных газетах и журналах на разных языках, историки могли принимать литературный вымысел за «правдивый и достоверный рассказ», то почему мы должны считать, что в более ранние века художественные произведения четко отличались от исторических документов, что историки не принимали художественный вымысел за историческую правду?
Большую часть статьи Левин посвятил редкому журналу «Московит», некоторое время (май-июнь 1714 года) издававшемуся неизвестным публицистом. Повествование в посвященных России материалах журнала шло от имени вымышленного персонажа, молодого русского, носящего выдуманное имя Плеско. Левин подчеркивает распространенность такого приема в историко-политической литературе XVIII века.
Критическая оценка своей страны устами вымышленного иностранца, выходца из далеких, предпочтительно экзотических земель, прием, довольно распространенный в мировой литературе. (…) Так например, написаны известные «Персидские письма» Монтескье (1721) и «Гражданин мира» Голдсмита (1762), то есть произведен созданные после «Московита», но прием этот использовался задолго до них, чуть ли не со времен античности.
Как видно из статьи Левина, практически вся историко-политическая информация о России облекалась в Англии XVIII в. в форму чисто литературную. Скорее всего, это является отражением исторических произведений более раннего времени. Известным примером смешения исторического повествования с литературным произведением в предыдущем веке служила практически вся литературная деятельность коллектива авторов, известным под псевдонимом Вильяма Шекспира. Мы можем себе представить, как широко пользовались этим приемом писатели более ранних эпох, произведения которых сегодня принимаются историками за идентичные исторические произведения.
[Кинг] King David. Stalins Retuschen, Hamburg, 1997.
[Левин] Левин Ю. Д. Россия в английской эссеистике XVIII века // «Образ России. Россия и русские в восприятии Запада и Востока». СПб.: Пушкинский Дом, 1998.
